Бесплатный фрагмент - Тельняшка

Посвящается самым родным и близким:

Шулеповой Валентине Васильевне

Шулепову Максиму Игоревичу

Шулеповой Татьяне Сергеевне

А также:

Легендам русского рока.

Родному городу-моряку Владивостоку.

Alma Mater — Морскому государственному университету им. адмирала Г. И. Невельского (ака «ВМТ», «ВВМУ», «ДВВИМУ», «ДВГМА»).

Выпускникам 10-й роты судоводительского факультета ДВГМА 1996 года выпуска.

Спасибо моим друзьям, благодаря которым эта повесть увидела свет:

Горбунову Максиму, Кашковскому Сергею, Капитонову Виталию, Распутному Сергею, Шароварину Вадиму, Амачаеву Альберту, Андрееву Евгению, Моисеенко Владимиру, Стыцюре Дмитрию, Бохану Дмитрию, Пекуру Николаю, Павлову Алексею, Деговцову Андрею, Ковальчуку Дмитрию, Артемьеву Виктору, Сарвилину Эдуарду, Плечёву Евгению, Шляпникову Дмитрию, Катибе Сергею, Сутягину Эдуарду, Алиманову Михаилу, Черных Дмитрию.

Отдельная благодарность Кенину Дмитрию за предоставленный дневник о плавании на ПУС «Паллада» и Жданову Ивану за активное участие в информационной поддержке проекта.

Особая благодарность замечательным людям, благодаря которым была написана эта повесть:

Невельскому Геннадию Ивановичу, Геку Фридольфу Кирилловичу, Некрасову Андрею Сергеевичу, Задорнову Николаю Павловичу, Конецкому Виктору Викторовичу, Щетининой Анне Ивановне, Рыжих Николаю Прокофьевичу, Покровскому Александру Михайловичу, Гришковцу Евгению Валерьевичу, Пильгуну Павлу Автономовичу, Якуниной Галине Павловне, Шарапову Игорю Евгеньевичу, Сливаеву Борису Геннадьевичу, Седых Вячеславу Ивановичу, Мелькову Евгению Николаевичу, Бурику Борису Валентиновичу, Пузачёву Юрию Николаевичу, Стаценко Александру Егоровичу, Жукову Евгению Ивановичу, Рвачёву Александру Николаевичу, Спасскому Сергею Серафимовичу, Беляеву Сергею Петровичу, Минееву Владимиру Григорьевичу, Титовой Татьяне Порфирьевне, Сараничину Александру Ивановичу, Дикову Борису Петровичу.

Я, наверно, никогда на буду прежним,

Склеив раны, небо, ты прости мне,

Я — к тебе, они — не пощадят

Никогда…

А они мне кричат:

«Возвращайся,

Ведь те, кто не против и с нами — воистину за!»

Но я помню: нет дороги назад.

Я помню: вовеки не будет того,

Что мне было дорогой назад.

Дорогой назад…

Юрий Наумов. «Дорога назад».

Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведённую из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чём после смерти найдёт прибежище твоя душа.

Люди будут смотреть на взращённое тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив». Мой дед говорил: «Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы всё, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нём оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником, — говорил мне дед. — Первый пройдёт, и его как не бывало, но садовник будет жить не одно поколение».

Рей Брэдбери. «4510 по Фаренгейту».

Всё можно увидеть глазами. Если не спишь, конечно. А спишь, там и глаза не нужны, и так всё видно… А так — открыл глаза и смотри. Смотри на свет, на солнечных его зайчиков, на блики их сквозь листву, на кроны деревьев, на строгие вертикали стволов, несущих эти кроны вверх… кто выше, кто быстрей. На ехидные облака, которым эти потуги смешны… на небесную лазурь, обращённую то в парус, то в медведя, то в Чеширского Кота. Смотри на волны, несущие приветы на полмира вдаль, на уверенные в собственной стойкости скалы, что вода и ветер всё же обрушат через сотни лет.

Смотри, всё можно увидеть. Реальное и призрачное. Что-то видно сразу, что-то надо подождать.

Лишь одного увидеть невозможно. Себя.

Странно вот так устроено — всё можно рассмотреть, но только не себя.

И всё-таки один способ есть…

Кто-то более умный заметил мимоходом, что это проще простого. Просто посмотри на тех, с кем ты… кто с тобой. Это и есть ты.

Альберт Амачаев. «Мысли. Зеркало».

---

Пару слов о тельняшке

ТЕЛЬНЯШКА — вид лёгкой морской одежды. Среди моряков нательная трикотажная рубашка с поперечными белыми и синими полосами, в обиходе называемая тельняшкой, является особенно любимой.

Тельняшка появилась в парусном флоте и в буквальном смысле означала «нательная рубаха». Цветные поперечные полосы тельника хорошо заметны на фоне белых парусов и позволяли видеть — сколько матросов на вантах. Любопытно, что многие матросы вязали тельняшки сами. Ведь вязание крючком хорошо успокаивало нервы и позволяло скоротать однообразный досуг в кубрике.

В середине XIX века в моду вошёл голландский морской костюм. Он состоял из короткого бушлата, синей фланелевой куртки с глубоким вырезом на груди (летом носилась белая полотняная куртка), тельняшки и расклёшенных чёрных брюк.

В России первые тельняшки появились только в 1874 году. Вместо узких кителей с высокими стоячими воротниками русские матросы стали носить удобные фланелевые голландские рубахи с вырезом на груди. Под «фланку» надевалась нательная рубашка с синими и белыми поперечными полосами, в соответствии с цветами русского военно-морского Андреевского флага. Новая форма была введена по инициативе великого князя Константина Николаевича.

Приказ был подписан 19 августа 1874 года, и этот день может считаться днём рождения русской тельняшки.

Повторяя цвета Андреевского флага, тельняшки напоминают матросу о море и корабле. Моряки всех поколений русского флота всегда были неравнодушны к тельняшке, называя её «морской душой». С ней связаны такие качества, как смелость, решительность, стремление к победе. Неслучайно появление моряков в тельняшках на фронтах Великой Отечественной войны вызывало панику в рядах гитлеровцев.

COME BACK IN USSR (Часть I)

Рождённый в СССР

Вначале был вечер, потом настал я.

Вчера слово да ветер, сегодня земля.

На кладбище старом, где воскресали враги.

Я кое-что понял, встав с левой ноги.

Э-э-э-э-э-э-э-эй, рождённый в СССР.

И чем дальше, тем круче. Ты почти закат.

Здравствуй, древняя Русь! Я твой нервный брат.

Что вернёт нам надежда? Что спасёт красота?

Ты вчера был хозяин империи, а теперь —

сирота.

Э-э-э-э-э-э-э-эй, рождённый в СССР.

Юрий Шевчук & рок-группа «ДДТ»,
песня «Рождённый в СССР»
из альбома «Рождённый в СССР»

Пролог

Я родился в СССР. Не то чтобы я горжусь этим фактом, но так уж вышло…

Моё детство прошло весело и безмятежно, как золотая пора всех детей, родившихся в СССР в начале семидесятых годов прошлого столетия.

Я хорошо запомнил огромные очереди за колбасой и сливочным маслом. Почему-то всегда в магазинах продавали именно «молочную» колбасу. До сих пор не могу отличить «молочную» от «докторской». И кто вообще придумывал такие названия?

Колбасу давали по полпалки в одни руки, и поэтому в магазин шли, как на праздник — всей семьёй.

Ещё я запомнил пельмени, которые расфасовывали в картонные пачки, а в качестве начинки в них использовался колбасный фарш. Называлось это чудо советской кулинарии «Пельмени Русские». Пельменей с настоящим мясным фаршем не было в принципе. Это сейчас домашними пельменями никого не удивишь, а в те времена достать такие пельмени было просто невозможно, поэтому лепили их самостоятельно опять же всей семьёй и по особым случаям.

А ещё я помню советское мороженое — его продавали в картонных стаканчиках, из которых нужно было непременно есть плоскими деревянными палочками, и время от времени в продажу «выкидывали» мороженое в вафельных стаканчиках. Правда стаканчики по вкусу напоминали картон, а сквозь их разбухшие тонкие стенки сочилась сладкая молочная жидкость — растаявшее мороженое, отчего сей приятный процесс терял свою первоначальную привлекательность.

Жили мы с мамой вдвоём. Родители развелись, когда мне было два года.

И хотя я рос без отца, мама изо всех сил старалась, чтобы у меня было всё, что полагается мальчишке в таком возрасте.

Пределом моих мечтаний, конечно же, был велосипед. Поэтому перво-наперво я стал счастливым обладателем четырёхколёсного «Лёвушки», затем мне был куплен настоящий двухколёсный «Уралец», который в народе за его размеры окрестили «полувзросликом», а уж потом, когда я стал совсем большим-пребольшим, то пересел наконец на самый настоящий «взрослик» — «Урал».

А ещё мы придумывали с ребятами игры, в которые можно было играть прямо во дворе.

Особенно мне запомнилась игра в «пекаря» — на кирпич или булыжник устанавливалась пустая консервная банка, затем на значительном расстоянии от этого сооружения мелом очерчивались звания от «солдата» до «маршала», и каждый участник игры должен был совершить меткий бросок палкой по банке. При каждом попадании игрок получал очередное звание и продвигался на шаг вперёд.

Ещё была замечательная игра в «кубики».

«Кубиками» назывались маленькие квадратные плитки, которыми в то время облицовывались панельные многоэтажные дома. Мы выколупывали их с панелей строящихся домов и набивали ими карманы. Плитки имели разнообразную фактуру и цвет, и чем уникальнее был «кубик», тем он больше ценился. В процессе игры кубики выкладывали на тыльной стороне ладони и подбрасывали вверх. Выигрывал тот, кто подбросил и поймал на лету большее количество плиток.

Чемпионы этой игры могли выменять на свои выигрыши всё что угодно, поскольку некоторые экземпляры кубиков ценились даже больше, чем деньги.

Домой мы возвращались затемно, поскольку делать дома было нечего и единственным развлечением был чёрно-белый телевизор, по которому транслировали аж два канала.

Сломя голову мы бежали домой лишь только в тех случаях, когда показывали мультики или фильмы про войну.

Ещё мы лепили из пластилина целые города с людьми, машинами, танками, парусниками и пароходами, писали фантастические романы и рисовали звездолёты, мечтали о далёких путешествиях.

Мы все были совершенно уверены в том, что когда станем взрослыми, то в нашей стране уже наступит коммунизм.

Иногда мама приносила японскую жвачку, и я складывал её в особый кувшинчик, а когда кувшинчик становился полным, я высыпал его содержимое и с удовольствием разглядывал цветные фантики с роботами, большеглазыми девочками и диковинными зверями. А потом аккуратно вынимал жвачку из фантиков и наслаждался процессом, надувая огромные разноцветные пузыри… Фантики от жвачки я не выбрасывал, а хранил в коробке из-под конфет.

Ещё у нас была школьная форма. Девочки носили фартуки и коричневые платья с белыми кружевами, а мальчики — тёмно-синие пиджаки и брюки.

В начальных классах все ребята были октябрятами — внуками Ильича, а в средних классах нас уже принимали в пионеры. В каждой школе существовала пионерская организация. Я уже плохо помню, кто и за что там отвечал, но хорошо запомнил яркую атрибутику пионерии — галстуки, знамёна, горны и барабаны. Вступить в пионерские ряды было большой честью, а вот вылететь из них — большим позором.

А какие были замечательные книжки: «Тимур и его команда», «Честное слово», «Кортик», «Бронзовая птица», «На графских развалинах», «Чук и Гек», «Два капитана»!

Мы пели песни о Ленине и о героях войны. Особенно мне почему-то запомнилась песня о юном барабанщике, который погиб от вражеской пули, но не выпустил из рук барабана…

Очень хорошо отпечаталась в памяти «Олимпиада-80». Олимпийский мишка, улетающий в синее московское небо на шариках…

На лето я ездил в пионерские лагеря. Их было великое множество, и каждое лето мама доставала мне новые путёвки.

Милые сердцу грампластинки с записями сказок. Я мог сидеть дома, часами их слушать и воображать, что я живу не в СССР, а в далёкой сказочной стране.

После окончания учебного года в старших классах мы ездили в «лагерь труда и отдыха» (ЛТО) — в подшефные колхозы, где первую половину дня работали на полях, собирая свёклу, огурцы, капусту, а вторую половину — активно отдыхали, купаясь в местном пруду и устраивая дискотеки в лагерном клубе. Жили мы в маленьких строительных вагончиках, а по ночам лазили в женские «домики» и мазали зубной пастой безмятежно спящих девиц.

К окончанию восьмого класса я научился играть на гитаре и стал слушать зарубежный и русский рок. А в десятом классе я с товарищем создал вокально-инструментальный ансамбль или, как сейчас принято называть, рок-группу. Со своим нехитрым репертуаром мы выступали на вечерах в школе и в подшефной воинской части.

Так прошло моё детство — хорошее, доброе, весёлое безоблачное детство!

Порой мне кажется, что это был не я, а другой человек — герой одной из прочитанных мной в детстве книжек.

Привет тебе, герой вчерашних дней!

Моё поколение

Моё поколение молчит по углам,

Моё поколение не смеет петь,

Моё поколение чувствует боль,

Но снова ставит себя под плеть…

Константин Кинчев & рок-группа «Алиса»,

песня «Моё поколение» из альбома «Энергия»

Прощай, детка! Детка, прощай!

Когда-то в далёкие восьмидесятые рок-музыкант и поэт Константин Кинчев спел песню про моё поколение. Ведь всё это было сравнительно недавно: Науменко, Башлачёв, Цой, Летов, Гребенщиков, Кинчев, Бутусов, Шевчук, Ревякин, Григорян, Чистяков, Сукачёв, Шахрин — легенды российского рок-н-ролла.

В то время они играли на квартирах, в подвалах, в кочегарках. Не было хороших инструментов, не было качественной аппаратуры.

Большинство концертов давали на квартирах, поэтому их так и называли — «квартирники». Хозяин квартиры приглашал на концерт друзей и знакомых, гости приносили с собой портвейн, и рок-музыканты исполняли свои композиции. После «квартирника» стеклотара сдавалась, а вырученные деньги оставались у хозяина квартиры в качестве гонорара.

С «квартирников» начинали свою деятельность практически все наши рок-музыканты и поэты. Некоторых из них уже нет с нами: Майк Науменко, Саша Башлачёв, Виктор Цой, Егор Летов — их песни остались в вечности.

Так уж вышло, что символом русского рок-н-ролла стал портвейн.

Портвейн мы тогда ещё не пили, а вот пиво уже пробовали.

До сих пор помню, как мы, будучи подростками, стояли в очередях за пивом пунктах продаж, которые в народе окрестили «точками». Пиво продавалось на разлив в любую подходящую тару: «медузы», трёхлитровые стеклянные банки, автомобильные канистры и даже в обычные хозяйственные вёдра. Причём пиво было всегда разбавленным, но после пережитых в очередях передряг нам оно казалось самым вкусным пивом на свете!

По окончании восьмилетки нужно было определиться с дальнейшими планами.

Поскольку я мечтал с детства стать лётчиком, то с начала восьмого класса начал готовиться к поступлению в Суворовское училище: подтянулся в учёбе, вступил одним из первых в комсомол. Но стать суворовцем у меня так и не получилось, поскольку меня забраковали по зрению на заключительной медицинской комиссии. Председатель этой комиссии пояснил мне, что зрение у меня, мол, хорошее, однако существуют нормы, утверждённые Министерством обороны для поступления в суворовские и лётные училища, и в эти нормы со своим «хорошим» зрением я не вписываюсь. Поэтому стать «настоящим человеком» у меня так и не вышло.

Вообще, жизнь — штука довольно сложная, и поскольку в мире постоянно происходят изменения, соответственно меняется и сам человек — он рождается, умирает и снова рождается, и снова умирает, и так до бесконечности. Ведь если подумать, то нет больше времени, в котором я родился и вырос, нет государства, нет общественного строя, нет ценностей, ради которых жили и умирали тогдашние люди, а я есть. И глядя на себя в зеркало, я вижу человека, которому уже за тридцать. Но ведь это совершенно не тот человек, который был младенцем, ребёнком, подростком, юношей. Каждый раз я рождался и умирал, и снова рождался, и снова умирал, и каждый раз заново учился жить в новом воплощении. И уже с трудом вспоминаются события и дела минувших дней, и порой кажется, что всё произошедшее со мной было лишь сном.

Тогда я очень любил читать приключенческие и фантастические романы.

Купить хорошие книги было практически невозможно, поэтому я регулярно посещал библиотеку или брал книги у своих друзей. И, несмотря на нынешнее изобилие литературы, у меня до сих пор сохранилось трепетное отношение к настоящим книгам.

После того как моя «военная карьера» пошла ко всем чертям, друзья уговорили меня подать документы в мореходное училище. Правда, о карьере моряка я тогда вовсе не думал, но и в школу возвращаться совсем не хотелось.

Кроме того, мы ведь жили тогда в «закрытой» стране и о поездках за границу можно было только мечтать. У некоторых моих одноклассников родители были моряками, и я втайне завидовал им, ведь у них были вещи, о которых я тогда даже и мечтать не мог.

В то время импортные вещи можно было купить только в валютных магазинах за специальные чеки или на барахолке по спекулятивной цене.

И поскольку город наш по праву считается городом моряков и рыбаков, то каждый житель так или иначе обязательно был связан с морем. Поэтому я решил попытать счастье в мореходке. Осталось только выбрать профессию. И конечно же, как истинный романтик, я остановился на профессии судоводителя.

На стенде факультета в приёмной комиссии были изображены дирижёр и судоводитель, а под картинкой было написано: «Есть только две самых достойных профессии в мире — дирижёр и судоводитель, делай свой выбор!». Поскольку дирижёром я никогда быть не хотел, то решил выбрать другую самую достойную в мире профессию — судоводителя.

Моё воображение рисовало мне дальние путешествия. Я представлял себя «морским волком» в кителе и фуражке с крабом. «Весь мир будет у моих ног», — мечтал я.

Таким образом, было принято решение о поступлении в мореходное училище.

В ту пору мне было 15 лет и вся жизнь была впереди, как непрочитанная книга.

Школа капитанов

Школа жизни — это школа капитанов,

Там я научился водку пить из стаканов.

Школа жизни — это школа мужчин,

Там научился я обламывать женщин…

Фёдор Чистяков & рок-группа «Ноль»,

песня «Школа жизни»
из альбома «Школа жизни»

Здравствуй, юность в сапогах!

Случилось, вероятно, то, что должно было случиться. Я подал документы на специальность «Судовождение на морских путях».

На этой специальности вступительные экзамены не были предусмотрены, поэтому зачисление происходило по итогам конкурса документов.

Я благополучно сдал документы и стал ожидать мандатной комиссии. Но, к моему глубокому разочарованию, после проведения конкурса меня так и не пригласили на собеседование. Мрачнее тучи я вернулся домой, а на следующий день поехал в мореходку забирать свой аттестат о неполном среднем образовании.

В приёмной комиссии у меня поинтересовались, по какой причине я не прошёл по конкурсу, ведь мой средний балл оказался значительно выше проходного.

В ответ я лишь повёл в недоумении плечами, но тут произошло нечто невообразимое…

Оказалось, что я таки прошёл по конкурсу, просто в моей фамилии была допущена банальная опечатка. Таким образом, когда выкрикивали мою фамилию, я просто не отреагировал на неё, поэтому в приёмной комиссии посчитали, что я попросту не явился на собеседование, и вычеркнули меня из списков.

Та самая бдительная женщина, которая выдавала документы, куда-то сбегала, и буквально через десять минут начальником училища был подписан приказ о моём зачислении на первый курс специальности «Судовождение на морских путях».

Так я стал курсантом Владивостокского мореходного училища (ВМУ) в 15 лет от роду.

До конца лета я радовался жизни и прощался со своим беззаботным детством. А в конце августа обрился наголо и прибыл в расположение училища.

Сейчас я уже не вспомню всех ужасов, которые свалились на мою неокрепшую юную душу. Но я отчётливо помню, что именно с этого момента закончилось моё безоблачное детство и началась взрослая жизнь, жизнь, полная лицемерия и жестокости.

У нас забрали гражданку, выдали военно-морское рабочее платье и расселили по комнатам-кубрикам. Ребята, которых поселили со мной в кубрике, были по большей части из моего родного города, но были и приезжие из городов, где отродясь моря не видывали. Нас было около пятидесяти человек, и мы гордо именовались ПЕРВОЙ РОТОЙ. Ротным командиром временно назначили офицера по фамилии Кукаркин и по прозвищу Кук, которому до нас не было абсолютно никакого дела, ибо он уже командовал ротой второкурсников, которые на тот момент усердно трудились на подшефных колхозных полях, а посему он целиком и полностью вверил нас старшине.

---

Наш ротный старшина был весьма колоритной фигурой! Он отслужил в рядах ВМФ и после демобилизации благополучно продолжил обучение в мореходке.

Фамилия ему была Пресич. Он щеголял по ротному помещению в идеально отутюженной форме: фуражку-мичманку, как заправский матрос, лихо носил на затылке, а на левом рукаве голландки у него красовались три позолоченные лычки. Словом, настоящий морской волк, прошедший огонь, воду и медные трубы!

Пресич знал тысячи баек и мог часами разглагольствовать на разные темы, заложив руки за спину и передвигаясь перед строем на одних носках, как артист балета.

Однако больше всего, как истинный дембель, он уважал армейскую дисциплину и в первый же день сообщил нам, что «теперь мы в армии», и врубил на всю катушку одноимённую композицию популярной в то время группы «Status Quo» — «You are the army now». Под звуки «Status Quo» Пресич многозначительно поднимал указательный палец и вещал строю: «Я вам, бля, покажу, сынки, как служат на флоте! По моей команде через три секунды одна половина роты должна оказаться у портрета Владимира Ильича Ленина, а вторая — у гальюна, время пошло!».

И мы неслись сломя голову в тяжёлых матросских ботинках по ротному помещению, нещадно марая каблуками девственно чистый линолеум, а затем драили грязную палубу «по-морскому», осушая ветошью тонны вспененной воды и тщательно убирая следы от каблуков лезвиями для бритья.

На нагрудном кармане рабочей голландки у каждого из нас вместо номера БЧ (боевой части) хлоркой были вытравлены фамилия и номер роты. Мы ходили строем на зарядку, в столовую, на плац и в расположение роты. Жили в комнатах-кубриках, которые не имели замков и, соответственно, никогда не закрывались. Спали на панцирных койках и голодали по вечерам, как блокадники.

А когда из колхоза вернулись второкурсники, началась самая настоящая дедовщина.

Кое-кто из наших ребят не выдержали побоев и издевательств старшекурсников и добровольно покинули училище.

Тем же, кто решил продолжить обучение, выдали парадную форму — новенькую суконную голландку, гюйс, чёрные суконные брюки, парадные хромовые флотские ботинки и фуражку-мичманку с чёрным верхом.

Посвящение в курсанты чем-то сродни принятию присяги в армии, поэтому прошло оно в довольно торжественной обстановке и закончилось долгожданным увольнением в город.

Два выходных дня настолько расслабили мой неокрепший в боях молодой организм, что я, признаться, сделал неимоверное усилие надо собой, чтобы вернуться обратно в опостылевшую казарму.

После посвящения нам наконец-то назначили командира. Фамилия ему была Шарапов. Шарапов был военным моряком — капитаном-лейтенантом (впоследствии капитаном третьего ранга). Мужиком он был достаточно крупным и к тому же, как и все военные в то время, носил усы. Усы были густыми и слегка обвисали над губами, отчего он очень походил на старого моржа. Человеком он был бывалым, а главное, взрослым.

Обращался он к нам так: «Товарищи курсанты, мля!»

Вообще, военным присуще выражаться нецензурщиной, не произнося её полностью вслух, и говорить понятными только им пословицами и поговорками.

К примеру, входя в курсантский кубрик, Шарапов произносил следующую фразу: «Ну что вы, мля, балдеете, как стадо диких бабуинов, как три жопы слона, накрытые брезентом!».

Сколько лет прошло, а нелепую поговорку моего первого командира я не могу забыть и по сию пору!

---

Шарапов поселился в «канцелярии» и подобрал себе адъютанта из числа наиболее усидчивых курсантов. Адъютанта в роте называли «писарем», ибо основная его задача была вести ротную документацию.

Кроме того, у писаря хранились ключи от всех ротных помещений, в том числе и от «канцелярии» — личного кабинета командира.

---

Учебные занятия регулярно посещать у меня не получалось, поскольку на неделю выходило по три наряда на службу, а увольнения были только по выходным и, как правило, им предшествовала генеральная приборка.

Всем личным составом роты мы сушили, драили и скребли палубу, затем старшина принимал объекты — центральную палубу, «ленинскую комнату», гальюн, умывальник и кубрики.

После окончания приборки старшина строил роту и досконально проверял каждого курсанта: форму одежды, стрижку, выправку. Для большинства моих товарищей, да и для меня лично, такие проверки заканчивались, как правило, плачевно, и мы оставались на выходные в расположении роты.

С последними опавшими листьями из города упорхнула чудесная приморская осень, а на смену ей пришла суровая приморская зима.

Здание казармы возвышалось над Амурским заливом, и холодный северный ветер завывал в щелях между окнами. Было настолько холодно, что мы спали прямо в форменной одежде, а поверх одеял водружали бушлаты и шинели. Именно этой зимой в роте началось воровство…

Воровать грешно. Именно с этой доктриной меня познакомила мама в детстве. В древнем Китае ворам отрубали руки по локоть и правильно делали!

Для меня воровство всегда было пороком. Однако одно дело залезть в чужой сад и украсть пару яблок, а другое дело залезть в чужой карман. И то и другое можно назвать воровством. Но то, что я увидел и почувствовал, будучи юным курсантом, поразило меня до глубины души.

На одной из вечерних поверок у половины роты недосчиталось множество элементов форменной одежды: начиная от лычек на голландке и заканчивая отсутствием шинелей. На вопрос старшины: «Где ваша шинель, товарищ курсант?» многие мои однокашники не могли дать вразумительного ответа. Тогда старшина назначал провинившемуся курсанту два наряда вне очереди и настоятельно рекомендовал ему в срочном порядке отыскать обмундирование.

Однако обмундирование находилось у одного и тут же пропадало у другого.

И только одному Богу известно, чем бы это всё могло закончиться, если бы не командир, который заставил старшину восстановить пропавшее обмундирование.

Старшина удержал у каждого курсанта из стипендии нужную сумму, и порядок с обмундированием был наконец-то наведён.

Воровать перестали, но на этом злоключения не закончились — нас поджидали новые «прелести» казарменной жизни.

Daily routine

Я не видел, ребята, море —

Ни весеннее, не осеннее.

Я не видел, ребята, море —

Невезение, невезение.

Не ходил с моряками в плаванье

Океанами, океанами,

И в штормах не бывал ни разу я

С ураганами, с ураганами.

Гарик Сукачёв & рок-группа «Неприкасаемые»,

песня «Невезение» из альбома «Белый колпак»

Жизнь прожить — не поле перейти!

Как любил говаривать преподаватель психологии на военно-морской кафедре кавторанг Ковтун: «Человек — такая скотина, которая ко всему привыкает!»

И ведь, как ни странно, он оказался прав. Привык и я к новой казарменной жизни.

Утром вставал по команде «подъём» и бежал вместе со всеми на зарядку. Затем мы все дружно строем шли на завтрак. После завтрака личный состав училища выходил на подъём государственного флага, и только после этого торжественного ритуала мы шли на занятия.

До обеда мы боролись с голодом, а после обеда — со сном. После занятий старшина разводил нас в наряды и на работы. И так каждый божий день, словом — daily routine.

По выходным бóльшую часть времени мы проводили на плацу, маршируя строем и отрабатывая элементы строевой подготовки.

Место старшины Пресича занял второкурсник по прозвищу Малой.

Своё прозвище он получил за чрезвычайно малый рост. Забавно было наблюдать, как Малой отчитывал здоровенных курсантов-переростков, а они, склонив голову, молча внимали ему.

В училище я пристрастился к курению и начал покупать в местном магазине дешёвые сигареты. Мы с ребятами курили болгарские сигареты без фильтра, которые назывались «Шипка». А в день выдачи стипендии шиковали — покупали с фильтром «Пегас» или болгарские «OPAL».

В роте у меня появились друзья. Помимо моих соседей по кубрику, я сдружился с Вадиком Шаровариным. Вадик был настоящим романтиком и с детства грезил морем, хотя сам он был родом из якутского посёлка Кангалассы, который находился на берегу великой северной реки Лены.

Вадик никогда не унывал и со стойкостью переносил все невзгоды и лишения нашей курсантской жизни. В отличие от меня, ему повезло меньше, поскольку родители Вадика были далеко, и поэтому все увольнения мы проводили вместе. Моя мама кормила нас вкусными домашними обедами и ужинами. Мы на пару ходили в кино, пили пиво и знакомились с девчонками.

Оказывается, традиции по установлению таких жёстких порядков в мореходных училищах были заложены ещё царём Петром 1.

Пётр ввёл такую методику обучения будущих мореходов, исходя из того что на флоте должна быть жёсткая дисциплина и идеальный порядок. Поэтому в воспитании будущих мореходов принимали участие одновременно и военные, и гражданские лица.

Специальность, на которой я обучался, называлась «Судовождение на морских путях». Начальником специальности был Борис Геннадьевич Сливаев по прозвищу Слива, в прошлом — штурман дальнего плавания. Человеком Слива был достаточно интересным и неординарным. О нашей будущей профессии он говорил так: «Каждый моряк должен быть готов к тому, что он рано или поздно утонет!»

И ещё он всегда нам внушал, что судоводитель — профессия не только мужественная, но и интеллигентная.

По мнению начспеца, настоящий судоводитель должен был в совершенстве владеть тремя вещами: изъясняться на английском языке, разговаривать по телефону и управлять автомобилем.

Мы с удовольствием ходили на его занятия и внимали каждому сказанному им слову.

Это был настоящий штурман-интеллигент, которых сейчас так не хватает на отечественном флоте.

Приближалась первая сессия и Новый год. В один из зимних вечеров старшина построил роту и объявил о начале предновогоднего марафона. Им был объявлен конкурс на новогодний состав наряда. С 31 декабря на 01 января в наряд по роте, а также по столовой и камбузу должно было заступить десять человек. Совершенно очевидно, что никому из нас не хотелось торчать на вахте в любимые новогодние праздники!

Поэтому Малой перед строем продемонстрировал маленькую тетрадку, в которую был занесён весь личный состав нашей роты. «С этого момента все „залёты“ будут фиксироваться лично мной в этом штрафном журнальчике!» — сообщил он всем присутствующим на вечерней поверке.

Тянулись серые дни, каждый из нас постепенно набирал штрафные баллы в «чёрном списке» старшины, и все мысли были только о том, как не попасть в новогодний наряд.

Новый год к нам мчится!

Будем весело делить

дольки мандарина.

Будет радостно кружить

ёлка-балерина.

Каждый что-нибудь найдёт

в варежках и в шапке.

А соседский Васька-кот

спрячет цап-царапки.

Александр Башлачёв, песня «Рождественская» из альбома «Таганский концерт»

Новый год — он и в Африке Новый год. Это воистину самый любимый с детства праздник, который лично у меня ассоциируется с рождественскими морозами, запахом ёлки и мандаринов, шампанским, подарками, а также другими приятными вещами.

Накануне новогодних праздников старшиной перед строем был торжественно зачитан «новогодний» наряд. Счастливчики, которые всеми правдами и неправдами умудрились не угодить в «чёрный список», уже предвкушали встречу Нового года и отсчитывали дни до его наступления. А те, кому суждено было встретить любимый праздник в расположении училища, готовились сделать это прямо на службе впервые.

Мне несказанно повезло, поскольку я, по счастью, не попал в первую десятку «чёрного списка» старшины, но всё же умудрился угодить в новогоднюю бригаду по чистке картошки.

Вечером 31 декабря старшина привёл нашу бригаду в подсобное помещение, где уже стояли открытые мешки с картошкой и чаны с водой. Мешков было очень много, а времени до конца года оставалось очень мало. Вместе с нами в подсобку зашла заведующая камбузом — грузная полная женщина, которую в училище за её внешность и нрав прозвали Скалой. Скала, особо не церемонясь, поставила перед нами задачу тщательно вычистить всю картошку и вымыть за собой чаны и помещение. Она тщательно пересчитала мешки и записала в свою тетрадку их количество.

После чего Скала закрыла выход из подсобки стальной решёткой и повесила на петли внушительного вида амбарный замок.

— Когда всё закончите, стучите по решётке! — скомандовала она и удалилась в свой кабинет.

Мы с энтузиазмом принялись за работу, однако уже после двух часов работы стало ясно, что всю картошку нам ни в жизнь не почистить, а уж тем более за считанные часы до конца года. Но, как говорится в старой русской пословице, голь на выдумку хитра. Курсантская смекалка не подвела нас и на сей раз.

В подсобке было небольшое оконце, через которое можно было вытащить мешок с картошкой, а при большом желании вылезти наружу и подростку. Решение было принято моментально! Первым делом через окошко наружу вылезли два самых щуплых наших товарища, а вслед за ними мы выпихнули в окошко «лишние» мешки с картошкой. Таким образом, спустя всего полчаса несколько мешков картошки были благополучно реализованы гражданскому населению по «сниженным предпраздничным ценам».

Вычищенную нами картошку мы тщательно вымыли и высыпали в чаны с водой, после чего тщательно промыли пол и стены водой из шланга.

Ровно в двадцать два ноль-ноль мы начали стучать в дверь клетки. Скала появилась не сразу и была очень удивлена столь оперативному окончанию работ. Она внимательно пересчитала пустые мешки (картошку продали без мешков) и сравнила с количеством вычищенной картошки. По выражению её лица было видно, что картошки, даже с учётом отходов, стало значительно меньше, чем должно быть по её прикидкам. Скала тщательно осмотрела помещение и даже заглянула в окошко, но придраться было не к чему. Она долго ворчала, что доверять курсантам чистку картошки нельзя, что половина продукта ушла в отходы, и даже пригрозила пожаловаться на качество нашей работы дежурному офицеру.

Однако после недолгих наших увещеваний она всё же смилостивилась и отпустила нас на свободу буквально за полтора часа до наступления Нового года.

По счастью, я всё же успел на последнюю электричку и уже без пятнадцати минут двенадцать был дома.

Красавица-ёлка искрилась гирляндами и сверкала разноцветными игрушками. Скинув с себя форму, я уселся за праздничный стол, и в этот самый момент пробили куранты. И наступило счастье, счастье, которое всегда так мимолётно!

«С Новым годом, с новым счастьем!» — сказал я себе и выпил залпом фужер шампанского.

Shipboard training

«Какого, парень, года, с какого парохода,

и на каких морях ты побывал, моряк?»

Ленты за плечами, как флаги за кормой.
Смело отвечает парень молодой:

«Эх, мы, друзья, со флота, недавно из похода,

одиннадцать недель гостили на воде».

Слова Зинаиды Александровой, музыка Исая Галкина, песня «Бескозырка белая»

Ах, белый теплоход!

Отшумели, отгремели новогодние праздники. И вновь начались серые курсантские будни. В феврале подули ветры — предвестники скорой весны.

И наконец на улицах города начал таять снег, а заливы освободились ото льда.

Вместе с перелётными птицами в нашу роту прилетела приятная новость — нас ожидала групповая практика на настоящем пассажирском теплоходе.

Лично у меня пассажирский лайнер всегда ассоциировался с круизами в экзотические страны. Правда заграничных виз ни у кого из нас ещё тогда не было, поэтому нас ожидал всего лишь поход в северные районы Советского Союза.

Но даже этот факт не смог омрачить радости курсантов-первокурсников, большинство из которых были, как и автор, романтиками и грезили о дальних морских путешествиях.

Таким образом, мы впервые вступили на борт белоснежного лайнера.

Он был из плеяды «рысаков», именно так окрестили эти замечательные суда в Советском морском флоте, и имел гордое название «Приамурье».

Нас расселили по пассажирским каютам третьего класса. По сути, каюты третьего класса — это такие круглые иллюминаторы в борту судна, которые можно без труда разглядеть на многочисленных фотографиях того времени. Однако, несмотря на заявленный экономический класс, каюты поражали своей идеальной чистотой и уютом.

После расселения и плотного ужина я впервые за долгие месяцы пребывания в казарме улёгся на белоснежную постель и тут же заснул.

В ту ночь мне снилось бушующее море, громадные белые чайки, изящно парящие над пенными волнами, и когда я разомкнул веки, то долго не мог понять, где же всё-таки нахожусь.

На первом построении, которое состоялось на борту судна, перед нами держал суровую морскую речь отец-командир:

— Товарищи курсанты, мля! — обратился к присутствующим Шарапов. — С сегодняшнего дня вы все стали полноправными членами экипажа корабля и, стало быть, должны выполнять правила внутреннего распорядка и техники, мля, безопасности. И если среди вас вдруг появится раздолбай, мля, который станет нарушать эти правила и Устав Морского флота, то он будет немедля списан на берег и отчислен, мля, из училища. Вопросы есть?

У матросов вопросов не было. А посему старшина, недолго думая, отправил нас в распоряжение боцмана, который верховодил на палубе.

О боцманах на флоте слагают многочисленные легенды и небезосновательно, потому что на флоте боцман — самая что ни на есть фольклорная и колоритная личность. Именно поэтому моряки их называют «драконами».

Итак, свой первый рабочий день на судне мы циклевали палубу.

Дело в том, что палуба на «Приамурье» была не стальной, а деревянной, как на парусных судах, следовательно её постоянно нужно было драить и скрести, чем, собственно, и занималась штатная палубная команда до нашего прихода. Работали мы с большим старанием и усердием, за что и получили одобрение сурового боцмана, а в 12:00 по судовому времени мы отправились на свой первый корабельный обед.

Я до сих пор помню этот обед в пассажирском ресторане «Приамурья»! Нас рассадили за столики по четыре человека. Столики были покрыты белыми ажурными скатертями и сервированы мельхиоровыми столовыми приборами. Обслуживали пассажиров хорошенькие девушки-стюардессы, которые казались нам тогда настоящими сказочными принцессами. Может быть, именно поэтому поданные ими кушанья показались нам тогда невероятно вкусными.

На следующее утро по общесудовой трансляции раздалась долгожданная команда: «Посторонним покинуть борт судна, судно снимается в рейс! Швартовной команде по местам стоять на отшвартовку!» И в этот момент у меня в груди ёкнуло, ведь мы уходим в море!

На причале толпились провожающие, а из динамиков морвокзала доносился бессмертный марш «Прощание славянки».

Мы стояли на верхней палубе и внимательно следили за отшвартовкой судна, тщательно зарисовывая схему отдачи швартовных концов в свои тетрадки.

«Приамурье» медленно отвалило от причала и начало движение по глади бухты Золотой Рог. Мимо проплывали причалы, транспортные и рыболовные суда, портовые краны, похожие на гигантских стальных журавлей. И в этот момент у меня защемило в груди, ведь я уходил в первый свой рейс! В голове зазвучали строчки замечательной песни Юрия Антонова: «Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня, скажи куда?».

Буксиры сопровождали «Приамурье» до пролива Босфор-Восточный.

В проливе лайнер освободился от буксиров и резво устремился к бескрайней глади открытого моря. Неугомонные чайки кружились в кильватерной струе, провожая нас в неведомые дали. Пассажиры стали расходиться по своим каютам, а я всё стоял на корме, вглядываясь в очертания родного города, пока его силуэт окончательно не растаял за кормой.

На следующий день мы не работали на палубе из-за приближающегося шторма. Теплоход раскачивало на волнах, и в первый раз в своей жизни я ощутил признаки морской болезни.

Морскую болезнь каждый человек переносит по-разному: лично я сперва ощутил приступы тошноты и сразу же вышел на верхнюю палубу, чтобы освежиться и тем самым снять симптомы морской болезни. Зрелище, которое мне представилось на палубе, было весьма фееричным. Огромные волны бушевали вокруг нашего весьма крохотного по сравнению с ними кораблика, и казалось, сия пучина поглотит нашу жалкую посудину с минуты на минуту. Я живо нырнул в надстройку, спустился вниз по трапу и вдруг, совершенно неожиданно для себя, почувствовал острый приступ голода.

По счастью, время было обеденное, и я, с трудом балансируя по уходящей из-под ног палубе, направился в столовую.

В пассажирской столовой было необычно безлюдно. Я присел за столик и обнаружил, что скатерть на столешнице чуть влажная. «Вероятно, это делают для того, чтобы посуда не побилась во время качки», — догадался я и приступил к трапезе.

После плотного обеда я спустился в каюту и прилёг на свою шконку. Теплоход неумолимо раскачивало из стороны в сторону, и мои веки стали медленно смыкаться. Не прошло и пяти минут, как я провалился в глубокий сон. Спал я очень крепко, а когда проснулся, то уже пришло время ужина. Теплоход ещё раскачивало на волнах, но самое страшное осталось позади — мы миновали зону действия циклона.

Через пару дней мы благополучно прошли проливом Лаперуза и вышли в Охотское море. Именно тогда я в первый раз в своей жизни увидел чужую страну, правда с борта судна и на весьма большом удалении от берега. Стоя на крыле мостика, я тщательно разглядывал побережье Японии в оптику пеленгатора.

Во время прохода проливом опытные матросы рассказывали нам байки о том, что бывали случаи, когда советские моряки прыгали за борт и пытались вплавь добраться до японского берега. Это же до какой степени нужно довести человека, чтобы он сиганул с приличной высоты и добирался до берега вплавь в ледяной воде! В это трудно поверить, но такие случаи в то время действительно были.

Начались первые вахты на ходовом мостике. И это было настолько замечательно, что только при одном воспоминании об этом у меня захватывает дух!

Нас учили управлять судном: я крутил руль, который больше напоминал рулевое колесо автомобиля, нежели корабельный штурвал, который мы все привыкли видеть на картинках. Нужно было постоянно наблюдать за отклонением картушки гирокомпаса и возвращать её в нужное положение, соответствующее заданному курсу судна.

Большой популярностью тогда пользовался анекдот про курсанта бакинской мореходки: на мостике теплохода помощник капитана спрашивает курсанта, который стоит на руле: «Эй, зёма, сколько на румбе?». Курсант отвечает: «Я один». «Дурак! Я спрашиваю, какой курс?» — возмущается штурман. «Четвёртый, ба́кинской мореходки!» — бойко отвечает курсант.

---

Ключевым выражением в этом анекдоте была фраза «сколько на румбе». Ведь в старину картушка компа́са была поделена не на градусы, как сейчас, а на румбы.

Часами я стоял на крыле мостика и вглядывался в линию горизонта — туда, где линия воды соприкасалась с линией неба. Я полюбил море — оно было живым, всегда разным и непредсказуемым. И неслучайно стихия воды всегда была почитаема человечеством, ведь в ней есть какая-то магия, что-то бесконечно волнующее душу.

Моряк — не профессия, а скорее образ жизни. В народе говорят: «Жизнь прожить — не поле перейти», а я бы сказал так: «Жизнь прожить — не море перейти», так как у моряков принято говорить «ходить», а не «плавать».

Меж тем наш переход подходил к концу, и на пятые сутки на горизонте проявились очертания Авачинской бухты.

На Авачу еду плачу, а с Авачи — хохочу!

О-o, это странное место Камчатка,

О-o, это сладкое слово «Камчатка».

Но на этой земле я не вижу тебя,

Я не вижу твоих кораблей,

Я не вижу реки, я не вижу моста,

Ну и пусть…

Виктор Цой & рок-группа «Кино», песня «Камчатка» из альбома «Начальник Камчатки»

Доводилось вам когда-нибудь бывать на Камчатке? И что вообще вы знаете о Камчатке?

Камчатка — далёкий полуостров в северо-восточной части Евразии, расположенный на территории Дальнего Востока России. Полуостров, напоминающий большую застывшую рыбину, омывается с запада Охотским морем, а с востока — Беринговым морем и Тихим океаном.

Здесь нерестится дикий лосось, и здесь же расположилась военно-морская база подводных атомоходов.

Камчатка также знаменита своими постоянно действующими вулканами и термальными источниками.

Столица Камчатки — город Петропавловск-Камчатский, который моряки-дальневосточники ласково называют Питер.

«Приамурье» медленно заползало в лоно Авачинской бухты.

Вокруг бухты расположились заснеженные вулканические сопки, а сам город раскинулся у подножья одной из них и напоминал большую деревню.

---

«Швартовной команде по местам стоять на швартовку, боцману на бак!» — раздалась команда старпома по общесудовой трансляции.

К теплоходу торжественно подошли трудяги-буксиры и нехотя потащили его к причалу. Буксиры завели нас в самую оконечность бухты и прижали к причалу.

С борта полетели выброски, а на борт поползли тяжёлые швартовные концы.

И наконец теплоход «привязали» к причалу множеством носовых, кормовых и прижимных концов.

Пассажиры высыпали на палубу. Подали трап. На пирсе собрались встречающие, которые с нетерпением выглядывали среди толпящихся на палубе людей своих гостей и родственников. Нас никто не встречал, и поэтому мы с любопытством наблюдали за всем происходящим из иллюминаторов своих кают.

После обеда нас отправили в увольнение на берег.

Вначале мы, разбившись на группы, бродили по окрестностям порта, а затем сели на рейсовый автобус и поехали в город. Окончательно расслабившись под мерный звук мотора, мы сладко заснули в салоне и очнулись только на конечной остановке. Покинув тёплый автобус, мы зашли в первый попавшийся магазин и здесь, о чудо, обнаружили диковинку того времени — кукурузные хлопья! Мы выгребли из карманов все деньги, что у нас были, и накупили на них кукурузных хлопьев, а затем вернулись тем же автобусом в порт.

Вечером Шарапов построил роту на вечернюю поверку и объявил о том, что завтра мы едем на термальные источники, которые находятся селе Паратунка.

Наутро за нами пришёл автобус, и мы поехали на источники.

Термальные источники существуют на Камчатке испокон веков, и всякий гость далёкого полуострова должен непременно посетить это место.

Что же такое Паратунка?

Представьте себе бассейн на открытом воздухе, наполненный горячей водой, которая бьёт прямо из-под земли. Вы медленно погружаетесь в бурлящую воду по грудь и каждой клеточкой своего тела ощущаете контраст температур.

Весна на Камчатке холодная, и поэтому такого рода водные процедуры для нас были, конечно же, в диковинку. Вдоволь накупавшись в источниках, мы вернулись на теплоход.

Пребывание судна в порту подходило к концу.

На следующий день на борт «Приамурья» прибыли новые пассажиры и судно снялось в рейс.

Говорят, что дорога домой всегда короче. Море на этот раз было спокойным, и в родной порт мы добрались без приключений.

Так закончился первый мой рейс, рейс, который я запомнил на всю свою жизнь!

Сопки, вулканы, Паратунка и кукурузные хлопья! Воистину — это славное место Камчатка!

Моряк вразвалочку сошёл на берег

Закончилась первая морская практика, а вместе с ней и наш первый курс мореходного училища.

После непродолжительного отпуска нас стали распределять небольшими группами на транспортные суда пароходства.

В ожидании отправки на индивидуальную морскую практику мы ежедневно приходили на работу в училище. И поскольку в ротном помещении начался ремонт, то местных курсантов распустили по домам, а приезжим пришлось проситься на постой к однокашникам, родственникам и знакомым.

По вечерам мы болтались по городу в поисках приключений в парадной форме с нашитыми на рукаве голландки двумя лычками.

---

Несмотря на то, что я был самым настоящим местным, но в родительском доме ночевать я всё же не хотел, то мы с моим лепшим приятелем Вадиком Шаровариным облюбовали для ночлега училищную медсанчасть.

В один из таких вечеров мы с Вадиком возвращались в училище с прогулки и к нам подошла заплаканная женщина.

— Ребята, курсанты, помогите!

— Что случилось?

— Я живу вот в этом доме на втором этаже, вышла на улицу за хлебом, а дверь захлопнулась. Ключи остались в замке, а дома у меня остался совсем один маленький ребёнок. Помогите попасть в квартиру!

— Так как же мы сможем туда попасть?

— Посмотрите, это всего лишь второй этаж. Можно влезть на балкон с крыши магазина. Прошу вас, помогите!

Действительно, прямо возле многоэтажного дома был расположен магазин.

Со стороны подсобки возле магазина штабелями стояла груда ящиков. Переглянувшись между собой, мы начали действовать. Я полез через забор на крышу магазина, а Вадик стал подавать мне ящики. Я составил ящики друг на друга и, как заправский эквилибрист, взобрался на них. Балансируя на раскачивающихся ящиках, я таки дотянулся до нижнего края балкона, подтянулся на руках и перелез через ограждение. Балконная дверь была приоткрыта, и я без труда проник вовнутрь квартиры. В комнате мирно «журчал» телевизор, а на диване, свернувшись калачиком, безмятежно спал маленький ребёнок. Я подошёл ко входной двери, повернул ключ несколько раз в замочной скважине, и дверь отворилась. На пороге стояла счастливая хозяйка и Вадим. Женщина бросилась обнимать меня.

— Спасибо, сынок! Спасибо, родной! Вот, возьми! — воскликнула она и протянула мне десять рублей.

---

— Да что вы, в самом-то деле! Денег мы не возьмём! — пробурчал я, отводя её руку с червонцем.

— Ну тогда давайте я вас хоть накормлю!

— Нам нужно идти, поздно уже…

— Я вас просто так не отпущу! — воскликнула она и тут же убежала на кухню, а через минуту вернулась с консервами, колбасой и хлебом.

— Вот, помидорчики и огурчики ещё возьмите, сама мариновала! Она взяла авоську и стала укладывать туда продукты.

Мы с Вадиком стояли и молчали. Нам было крайне неловко. Во всяком случае, я чувствовал себя, мягко говоря, «не в своей тарелке», ведь нас с детства учили безвозмездно помогать старикам, женщинам и детям, и вообще оказывать помощь всем людям, попавшим в беду.

По правде говоря, мы были зверски голодны. Поэтому авоську с едой всё же у хозяйки взяли.

До училища мы добрались без приключений, а в здание медсанчасти проникли, как обычно, через открытую форточку. Наспех перекусили принесёнными с собой продуктами, но голод до конца не утолили. У нас ещё оставались консервы, но открыть их было нечем, поэтому мы отправились на поиски колющих и режущих предметов, кои обнаружились в кабинете хирурга.

Орудуя хирургическим скальпелем, как консервным ножом, мы без труда открыли сайру и тушёнку.

Вдоволь насытившись честно добытыми харчами, мы стали искать в медсанчасти место для ночлега. В коридоре стояли мягкие кресла для посетителей, очевидно принесённые сюда из Дворца культуры моряков. На этих креслах, стоявших вдоль стен рядами, мы и расположились на ночлег.

Утром мы пробудились от шума, который исходил из подсобки. Источником шума была уборщица, которая с утра пораньше пришла на работу.

Узрев наши заспанные физиономии, она настороженно спросила:

— А что вы здесь делаете в такую рань?

— Мы к врачу! — в один голос ответствовали мы с Вадиком.

— Какие врачи в такое время? — настороженно пробурчала уборщица.

Не став дожидаться дальнейших расспросов блюстительницы чистоты и порядка, мы тут же «сделали ноги».

Ещё пару ночей мы провели в медсанчасти, а затем «лавочку» всё-таки прикрыли — на окнах появилась сигнализация, а в самом помещении — круглосуточный наряд из числа курсантов нашего славного мореходного училища.

Правда этот прискорбный факт нас нисколько не смутил, поскольку нам наконец выписали долгожданное направление на судно, которое отправлялось в Арктику.

Молодые капитаны поведут наш караван

Судно поражало своими размерами. Мы стояли у носовой части теплохода и, задрав головы вверх, смотрели на надпись «Иван Макарьин».

«Макарьин» относился к классу специализированных судов, перевозящих навалочные грузы, и имел усиленный ледовый класс для плавания в полярных льдах.

Носовая часть судна была «подрублена», как у ледокола, а на борту расположились мощные спарки грузовых кранов, которые предназначались для самопогрузки и самовыгрузки.

Мы совершили самое настоящее восхождение по трапу, поскольку судно было в балласте и весьма значительно возвышалось над причальной стенкой.

Добравшись до самого верха, мы слегка отдышались и представились вышедшему нам навстречу вахтенному помощнику.

Кинув беглый взгляд на наши слегка потрёпанные документы, он тут же подошёл к телефону, набрал внутренний номер старпома и доложил ему о нашем прибытии.

Затем в сопровождении всё того же вахтенного штурмана мы торжественно прошествовали в чрево «Макарьина», неспешно поднялись по внутренним трапам на верхнюю палубу и остановились, как вкопанные, у каюты с надписью «Chief Officer».

Сопровождающий нас вахтенный помощник легонько толкнул приоткрытую дверь, и пред нами предстал средних лет человек с чёрной, как смоль, бородой, который неподвижно сидел за массивным письменным столом, склонившись над ворохом бумаг.

---

При нашем появлении чиф нехотя оторвал голову от своих бумажек и жестом пригласил нас присесть.

— Значит, судоводители, так сказать, будущие капитаны! — восторженно произнёс он, внимательно рассматривая наши направления из пароходства. — Тогда милости просим на борт! Сегодня располагайтесь, осматривайтесь, ну а завтра с утра приступите к работе. У нас, знаете ли, не принято ваньку валять!

Закончив таким образом свой спич, он тут же достал из ящика стола связку ключей, передал их вахтенному помощнику, и мы отправились на главную палубу, где обитала палубная и машинная команда «Макарьина».

Не мудрствуя лукаво, мы заселились в свободные каюты, которые на удивление оказались значительно просторнее, чем пассажирские каюты третьего класса «Приамурья», где мы проходили первую морскую практику.

Кроме того, к нашему всеобщему восторгу, оказалось, что на судне имеется вполне приличный спортзал и самая настоящая финская парная!

Наутро, сразу же после завтрака, мы отправились на работу к боцману.

«Дракона» мы обнаружили в его логове — в подшкиперской, где он «колдовал» над бачками с краской. С трудом оторвавшись от своего священнодействия, он провёл нам инструктаж по технике безопасности, а затем выдал под роспись каски, рабочие рукавицы-верхонки и отправил на погрузку продуктов.

Продукты мы грузили вместе с палубной командой.

---

Во время перекура жадные до разговоров матросы и посвятили нас в подробности предстоящего рейса: через пару дней балкер отправлялся на Крайний Север. Мы должны были присоединиться к каравану и в его составе осуществлять перевозку угля по портам Арктики.

Это была обычная практика тех лет, поскольку снабжение советской Арктики происходило посредством так называемых «северных завозов».

Арктическая навигация начиналась, как правило, в июле и заканчивалась обычно в сентябре. Для завоза снабжения формировался караван, состоящий из судов различных типов.

В Арктику везли абсолютно всё: топливо, уголь, продукты, технику. Во главе каравана всегда стоял ледокол, который, подобно паровозу, тащил весь «состав» каравана во льдах.

Ещё пару дней мы простояли у причала, бункеруясь топливом и водой.

Этого времени нам было вполне достаточно, чтобы завести знакомство практически со всеми членами команды «Ивана Макарьина».

Экипаж балкера состоял в основном из молодых ребят — выпускников мореходных школ, и поскольку я был самый юный на пароходе, то сходу получил прозвище «пятнадцатилетний капитан».

Наконец наша стоянка в Находке подошла к концу, и мы снялись в рейс назначением на порт Магадан.

---

Магадан — запорошенный рай

Мой друг уехал в Магадан —

Снимите шляпу, снимите шляпу!

Уехал сам, уехал сам —

Не по этапу, не по этапу.

Не то чтоб другу не везло,

Не чтоб кому-нибудь назло,

Не для молвы, что, мол, — чудак,

А просто так.

Владимир Высоцкий,
песня «Мой друг уехал в Магадан»

Жизнь на «Макарьине» текла ни шатко и ни валко: завтрак, работа на палубе у боцмана, обед, вахта на мостике, ужин, вечерний чай.

Мы сдружились с матросами и мотористами, которые жили на одной палубе с нами.

По вечерам мы собирались в каюте у плотника: пили чай и слушали песни, которые исполняли ребята под гитару. Это были замечательные песни Юрия Шевчука, Константина Никольского и Алексея Романова.

Ходовой мостик на «Макарьине» был огромный. На таком мостике запросто можно было играть в мини-футбол. Кроме того, с его высоты открывался великолепный вид на морские просторы.

Более всего я любил приходить на мостик ночью.

В это время суток на мостике царит особая атмосфера— шмелём в ночной тиши жужжит трудяга-гирокомпас, а от многочисленных навигационных приборов струится нежный неоновый свет, создавая в пространстве таинственный полумрак.

Стоя на ходовом мостике, я пристально вглядывался сквозь толстое стекло лобового иллюминатора в горизонт. Иногда там появлялись и исчезали белые, зелёные и красные огоньки — ходовые огни встречных судов. Именно ночью меня охватывало приятное чувство таинственности происходящего. И хотя на самом деле ничего необыкновенного, конечно же, не происходило, но ощущение того, что вот-вот что-то случится, никогда меня не покидало.

Подметив мою симпатию к ночным бдениям на мостике, старпом перевёл меня с палубы на ходовую вахту со вторым помощником. При этом подчеркнул, что, мол, теперь будешь стоять вахту с САМИМ РЕВИЗОРОМ!

Уважаемому читателю, неискушённому в морской терминологии, поясняю, что на гражданском флоте вторых штурманов называют «ревизорами», поскольку этот термин унаследован ещё с «парового» флота, где второй помощник занимался снабжением корабля углём и продовольствием, а вот на современном флоте второй помощник отвечает только за грузовые операции на судне.

Наш ревизор, как и чиф, носил бороду. Со старпомом они были почти ровесниками. Сошлись мы с ним довольно быстро. Во время ночных вахт часто спорили, пили крепкий кофе и много курили. При этом ревизор не забывал обучать меня штурманскому делу.

На пятые сутки перехода на горизонте показались заснеженные сопки.

«Макарьин» сбросил скорость и нехотя пополз в бухту Нагаева, на побережье которой и расположился легендарный город, воспетый российскими шансонье.

Пейзаж, который открылся нашему взору, несколько удручал. Ведь в моём родном городе уже началось лето, а здесь на сопках всё ещё лежал снег.

К борту подошли чёрные от копоти буксиры, и под их неусыпным конвоем мы обречённо проследовали к причалу.

После оформления судна властями мы с ребятами отправились в увольнение на берег.

Свободного времени у нас было много, делать было абсолютно нечего, поэтому мы довольно долго и праздно шатались по улицам города. Магадан показался мне тогда очень мрачным и грязным — никаких достопримечательностей, кроме памятника Ленину на центральной площади, мы так и не обнаружили.

Посему после продолжительной прогулки по городу было принято решение закупить в ближайшем магазине пива местного разлива и распить его в центральном парке культуры и отдыха.

В парке мы отыскали свободную скамейку и дружно принялись за дегустацию любимого курсантского напитка.

Вечером мы вернулись на пароход с ящиком бутылочного пива.

Всю ночь мы отмечали наш первый визит в Магадан вместе с экипажем, а наутро «Иван Макарьин» покинул гостеприимный порт и взял курс на Беринговский.

Штурмовать далёко море посылает нас страна

Из Магадана «Иван Макарьин» вышел в балласте (без груза) и направился в Арктику.

Судно должно было встать на линию по перевозке навалочного груза в период арктической навигации.

Мы по-прежнему работали на палубе у боцмана и стояли вахты на ходовом мостике.

Судовой день был насыщен, поэтому скучать было особенно некогда. После завтрака мы отправлялись на палубу отбивать, грунтовать и красить комингсы, после работы на палубе — на обед, после обеда я заступал на вахту со вторым помощником, а после вахты шёл на ужин. После ужина появлялось свободное время, которое, как правило, проходило в гостях у плотника до вечернего чая. После же вечернего чая, мы собирались в каюте второго помощника для игры в покер.

Вообще, различного рода игры на судне приветствуются практически всеми членами экипажа. Ведь быт на судне однообразен, и моряки вынуждены сами себе придумывать развлечения.

В покер мы играли на «уши». Проигравшемуся игроку били колодой карт по ушам. После этой процедуры уши становились сизые и опухшие.

Наутро весь экипаж обсуждал неудачливого игрока. Но, несмотря на дурную славу, мы продолжали играть в покер и со временем стали даже одерживать победы над ревизором.

Испокон веков присутствие женщин на корабле считалось дурным знаком.

Несмотря на старые морские традиции, на нашем пароходе всё-таки были женщины. Их было трое — буфетчица, повариха и дневальная. Причём дневальная проходила стажировку после окончания училища.

Дневальную звали Оксана, а родом она была из города Черкассы. Как и другие искатели приключений, она приехала с Украины с целью заработать карбованцев и удачно выскочить замуж. Таким образом, к нашей весёлой курсантской компании примкнула ещё и стажёрка-дневальная. Вечерами мы вместе играли в карты, пили чай и дружно смотрели кино в столовой команды.

А меж тем наш теплоход приближался к порту назначения — Беринговскому.

Вот, что мне стало известно о порт-пункте Беринговском:

«Бе́ринговский — посёлок городского типа в Беринговском районе Чукотского автономного округа. Расположен на Угольной бухте Анадырского залива Берингова моря. В посёлке располагается рейдовый порт. Основным грузом для порта является уголь, добываемый в посёлке с 1941 года. В городе работают завод железобетонных изделий и стеновых материалов, пивоваренный завод. До 1957 года назывался Угольный, переименован в честь Витуса Беринга.

Беринговский — рейдовый морской порт, открыт для захода судов любых государств в период навигации с 1 июля по 1 октября. Железнодорожного сообщения не имеет. Обработка судов проходит на внешнем рейде с помощью судовых перегрузочных средств и буксирных катеров. На рейд принимаются суда с любой осадкой, грузоподъёмностью 150 тонн. Основным грузом, в силу специфичности развития посёлка, является уголь, в небольшом количестве и другие грузы.

Посёлок является самым восточным российским поселением в Восточном полушарии Земли, его долгота — 179° 15» в.д.».

Мы направлялись в Беринговский, чтобы встать на рейд под погрузку угля.

Беринговский

А при коммунизме всё будет за@бись, он наступит скоро — надо только подождать, там всё будет бесплатно, там всё будет в кайф, там, наверное, вообще не надо будет умирать. Я проснулся среди ночи и понял, что — всё идёт по плану и всё идёт по плану…

Егор Летов & рок-группа «Гражданская Оборона», песня «Всё идёт по плану» из альбома «Всё идёт по плану»

Порт-пункт Беринговский встретил нас пронзительным морским ветром и заснеженными сопками.

«Иван Макарьин» бросил якорь на рейде бухты Угольной. К борту судна подошли самоходные баржи, гружённые углем. Началась погрузка.

С грейферов летела угольная пыль, которая тонким слоем ложилась на палубу. Разгруженные баржи отходили от борта и спустя некоторое время вновь возвращались с грузом на борту. Погрузка осуществлялась полностью силами экипажа. Под погрузкой на рейде мы простояли несколько дней.

В один из таких дней мы с группой энтузиастов из числа членов экипажа отправились в увольнение на берег.

Беринговский — посёлок городского типа, возведённый строителями социализма в условиях вечной мерзлоты. В посёлке добывают уголь, именно поэтому ранее он назывался просто Угольный. Население посёлка состояло из русских, приехавших на заработки, и коренных местных жителей, которых в народе называют просто чукчами.

Все без исключения дома в посёлке стояли на сваях. Надписи на учреждениях и магазинах были на двух языках: русском и чукотском.

Больше всего меня поразил магазин, в котором мы обнаружили небывалое изобилие дефицитного по тем временам товара. Основную часть товара, представленного в магазине, составляли консервы. Консервов было так много, что ими была выложена мозаика на полках и прилавках.

Поскольку мы являлись представителями «людей с материка», то нас не заинтересовали корнеплоды, которые очень высоко ценятся на Севере. Исходя из лучших побуждений, мы приобрели несколько ящиков сгущёнки и тушёнки, правда, по цене третьего пояса. А наш джигит-артельщик купил в магазине свежую вырезку из оленины.

Побродив около часа по посёлку, мы с большим трудом отыскали цель нашего визита — винно-водочный магазин.

Здесь следует заметить, что винно-водочные магазины в то время можно было без особого труда обнаружить в любом городе Советского Союза. Огромные очереди — признак того, что в этом месте «выбросили» колбасу или «дают» спиртное.

Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили «избушку на курьих ножках» с надписью «вино-водка» без скопления рядом с парадным входом человеческих масс.

Когда я был маленьким мальчиком, я смотрел телевизор, в котором строгие мужчины рассказывали о том, что мы живём в эпоху развитого социализма, и предвещали неизбежное наступление коммунизма в СССР. Я никак не мог понять, что же такое коммунизм, о котором все только и говорят. До сих пор помню, как на здании нашего районного исполкома красовалась огромная надпись: «НАША ЦЕЛЬ — КОММУНИЗМ!». Как и все дети, я имел привычку задавать вопросы родителям по любому поводу. Мама мне объяснила, что при коммунизме всё будет в полном изобилии и абсолютно бесплатным, и поэтому мы и вся наша страна к нему стремимся. Мой маленький детский мозг никак не мог осознать сей факт, и в конце концов я бросил дальнейшие попытки осознания этой утопии.

В магазине «вино-водка» алкогольная продукция была представлена в широчайшем ассортименте.

На прилавках расположилась водка всех сортов, вина различной крепости и сортности, а также знаменитый грузинский и армянский коньяк «пять звёздочек». И, самое главное, не было ни одного ценника!

Мы молча стояли у прилавка и смотрели на всё это изобилие.

И в этот момент я осознал, что здесь на Чукотке коммунизм уже наступил!

— Девушка, а в какую цену у вас армянский коньяк? — наконец поинтересовался наш судовой плотник.

— Молодые люди, спиртное мы выдаём только по талонам исполкома. Приносите талоны — получите спиртное! — отчеканила продавщица.

— А без талонов, за деньги? — не унимался плотник.

— Без талонов не имею права! — отрезала продавщица и презрительно посмотрела на всю нашу компанию.

В подавленном настроении мы вышли из магазина.

Спиртное по талонам — это уже было чересчур!

Побродив ещё некоторое время по посёлку, мы наконец нашли место, где продавали пиво. Талонов на пиво не потребовали, и поэтому пиво было закуплено нами в значительных объёмах. Усталые, но довольные мы вернулись на родной пароход.

На следующий день после нашего визита в Беринговский судно в полном грузу снялось в рейс.

Нам предстояло присоединиться к группе судов во главе с ледоколом «Арктика» и в составе каравана двигаться по Северному морскому пути в порт Певек.

---

Ледовый поход

Нет проигранных битв,

Нет нарушенных клятв,
Он уверенно мчит за собою свой верный отряд.
Пусть теряется след

Где-то ниже ноля —

Бренны все острова к юго-западу от корабля.

Если б можно бы взять

Обернуть время вспять —

Вот это романтика!

Чудеса навигации!
Но маяк не горит, тишина!
Говорит Капитан Арктика.

Капитан Арктика…

Катя Белоконь & группа «Вельвет», песня «Капитан Арктика», саундтрек к роману «Машинка и Велик»

«Иван Макарьин» вышел из бухты Угольной и лёг на курс в указанную точку — место сбора и формирования каравана. И вот наконец впереди замаячили силуэты судов. Судов было около десятка. Мы подошли вплотную к флотилии.

В нескольких кабельтовых от нас в дрейфе лежал танкер. Неподалёку от танкера расположился теплоход с тяжеловесными стрелами, гусеничной и колёсной техникой, которая стояла прямо на крышках трюмов.

Мы подошли вплотную к контейнеровозу «Капитан Кремс».

На «Кремсе» проходили практику мои однокашники, и через вахтенного помощника мы передали им привет по судовой радиосвязи.

Каково же было моё удивление, когда я узнал, что «Макарьин» будет первым в караване. Дело в том, что наше судно имело самый высокий ледовый класс, и поэтому нам надлежало двигаться за ледоколом, разбивая осколки льдин своим мощным корпусом.

Случалось ли вам видеть ледокол, и не просто ледокол, а атомный ледокол, да ещё и легендарный атомный ледокол? Всегда очень волнуешься, когда удаётся увидеть что-то легендарное. Особенно, когда тебе 15 лет и ты только и бредишь морскими путешествиями.

«Арктика» заняла своё место во главе каравана. Атомный ледокол, достигший первым Северного Полюса, был прямо перед нами!

Я стоял на мостике нашего теплохода и смотрел на «Арктику»! Точнее, уже на корму «Арктики» с её мощными лебёдками, кнехтами и специальными устройствами для буксировки.

Плавание во льдах — это весьма серьёзное и опасное дело. Поэтому при плавании во льдах на судне вахту несут поочерёдно два капитана — штатный и ледовый.

На мостике постоянно должен находиться вахтенный капитан, вахтенный помощник и два вахтенных матроса. Управление судном происходит в ручном режиме круглые сутки. Боцмана и палубную команду могут поднять по авралу в любое время суток на швартовные операции с ледоколом.

Мы стояли вахту поочерёдно, меняясь с вахтенным матросом на руле. Впереди постоянно маячил мощный торс ледокола. Штурманы дежурили на телеграфе, выполняя манёвры двигателем. Капитан время от времени отдавал команды вахтенному помощнику и рулевому.

Я был очень горд тем, что мне доверили управлять нашим судном. Это было очень непростое и ответственное дело — следовать за ледоколом и повторять за ним все его многочисленные манёвры.

Вначале мы двигались довольно быстро: ледокол продавливал своим корпусом лёд, прокладывая нам дорогу.

Иногда палубной команде приходилось заводить буксировочные концы с обоих бортов на ют (кормовая часть) ледокола, что в морской практике называется «идти на усах».

А в особых случаях, когда ледовые торосы становились совсем неприступными, мы следовали в жёсткой сцепке с ледоколом.

Дело в том, что в кормовой части ледокола имеется углубление, напоминающее хвост ласточки. Именно в это углубление заходил мощный форштевень «Макарьина», и в таком состоянии, образуя единое целое с ледоколом, мы продолжали своё медленное движение в ледовом поле.

Ещё один парадокс плавания в северных широтах — полярный день.

---

Белые ночи в Питере и Магадане длятся совсем недолго, а вот полярный день в северных широтах — явление долговременное.

После вахты я приходил в каюту, закрывал глухарь (крышку) иллюминатора и задёргивал шторки, чтобы имитировать наступление ночи, после чего спокойно засыпал.

Зачем я это делал? А делал я это, потому что не мог уснуть при дневном освещении, ведь солнце никто не выключал. Определить время суток можно было только по судовым часам.

Через два дня плавания в составе каравана мы миновали мыс Дежнёва.

Мыс Дежнёва — это крайняя материковая точка Евразии.

На возвышении мыса установлен крест, который я с большим трудом разглядел в бинокль.

Правда, как я ни старался, но из-за плохой видимости мне так и не удалось увидеть Аляску на противоположной стороне Берингова пролива. Нас несколько раз вызывали по радиосвязи пограничники, запрашивали название судна, порт приписки и порт назначения.

Благополучно миновав Берингов пролив, караван вышел в Северный Ледовитый океан.

Несколько раз нам попадались колонии моржей, путешествующих на льдинах. Это было забавное зрелище — сотни моржей, лежащих на медленно дрейфующей льдине!

И ещё я увидел белых медведей…

Ребята из экипажа, которые уже побывали в «полярке», рассказали о том, что северные медведи, как и их бурые сородичи, очень любят сладкое. И что наши моряки обычно подкармливают белых медведей сгущённым молоком.

И вот однажды, когда наш караван остановился, медведи вплотную подошли к борту судна, и мы, воспользовавшись моментом, выкинули за борт несколько банок сгущёнки.

Один из мишек подошёл к одной из банок, раздавил её мощной лапой и выпил содержимое. Остальные банки постигла та же участь. После чего мишки пошли попрошайничать лакомство к другим судам, стоящим позади нас.

Несмотря на экстремальные условия полярного плавания, жизнь на пароходе шла своим чередом. Днём я стоял вахту на мостике, а вечером крутил кинофильмы для экипажа в столовой команды.

Дело в том, что киномеханик на «Макарьине» был один, а фильмы экипаж смотрел каждый день, поэтому я стал своего рода дублёром киномеханика. Мне нравилось заправлять плёнку в аппарат и смотреть фильмы через окошко в операторской комнате.

И наконец пришёл день, когда наш караван благополучно достиг пункта назначения — порта Певек. Мы ошвартовались у пирса и стали под разгрузку, а легендарная «Арктика» продолжила свой путь с остатком каравана в порт Тикси.

---

Певек

Над тундрою Чукотки опять кружится снег.

Лежит у самой сопки арктический Певек.

И в нём души не чая, презрев земной уют,

Не просто певекчане, романтики живут.

Пусть лето здесь коротко и пусть зима долга,

Но тянет нас Чукотка, зовут её снега.

Мы верим — в этом веке у северной воды

Мы вырастим в Певеке зелёные сады.

Промчатся годы ходко, как талая вода.

И встанут на Чукотке большие города.

Геннадий Елгин, стихотворение «Певек»

Бывший рабочий посёлок на берегу Ледовитого океана, а ныне город полярников — Певек предстал перед нашим взором во всей своей «красе».

У подножия сопки раскинулись улочки с безликими пятиэтажками на «курьих ножках» без привычных глазу материкового жителя кустарников и деревьев. На вершинах сопок лежал снег, и лишь местами пробивалась зелёная трава, оживляя и без того безликий северный пейзаж.

Глядя на Певек, я подумал о том, как тяжело живётся здесь людям. Не чукчам и эскимосам, которые испокон веков обитают в тундре, а нашим русским людям, которые родились в благодатных районах России и приехали в край вечного холода на заработки.

Дело в том, что во времена СССР на Крайнем Севере можно было заработать приличные деньги, чтобы через несколько лет добровольной ссылки купить на родине квартиру, машину, гараж, дачу и прочие блага советской цивилизации.

Ехали на Север целыми бригадами, работали много и жадно.

В северных городах возводили кинотеатры, дворцы культуры и оранжереи.

Я до сих пор помню строчки из песни, которую мы разучивали в школе на уроках музыки — «Пионерский дворец на Чукотке строят все пионеры страны!».

И вот всё это я увидел воочию.

«Иван Макарьин» стоял у стенки причала. Над открытыми крышками трюмов сновали клювы портовых кранов, жадно заглатывая грейферами уголь из стального чрева теплохода.

В первый день нашей стоянки в Певеке я заступил на вахту возле трапа в качестве вахтенного матроса. Чтобы скоротать время на вахте, я приготовил и положил в карман тулупа удочки-донки.

Выпросив у поварихи кусок мяса и разрезав его на мелкие кусочки, я забросил донку с мясной наживкой за борт и приступил к любимому процессу рыбной ловли.

Каково же было моё удивление, когда буквально через несколько минут манипуляций с донкой я вытащил на палубу огромного морского бычка!

По правде говоря, я рассчитывал поймать камбалу или минтая, а на поверку оказалось, что в северных водах на донку можно выловить только рыбу всех времён и народов — морского бычка!

Возле трапа собралась толпа зевак. Это были суровые полярники из числа докеров, приехавших на заработки. Они дружно принялись обсуждать мой улов. Видимо, нечасто им приходилось видеть такое зрелище в родном порту.

Дело в том, что бычков мне приходилось ловить у себя на родине. Эти твари заглатывают любую наживку и обрывают самые прочные снасти. Бычок годится только для одной цели — из него получается хороший бульон для настоящей морской ухи.

Поскольку для ухи, помимо бычков, нужна ещё и другая рыба, которой в этих водах попросту не было, я решил покончить с рыбалкой. Мясо выбросил за борт, а донку смотал и положил обратно в карман тулупа.

В Певеке мы простояли под разгрузкой несколько дней. Пару раз с ребятами из экипажа мы выходили в город, бродили по грязным улочкам среди домов на сваях и возвращались на борт родного судна.

Помимо вахт у трапа, во время стоянки в порту мы работали в палубной команде у боцмана.

По распоряжению старпома нас отправили на зачистку трюмов.

Мне никогда доселе не приходилось спускаться в трюм грузового судна. Правда, несколько раз я подходил во время погрузки в Беринговском к открытым крышкам трюмов и заглядывал вовнутрь. Ощущение было такое, как будто я стою на крыше пятиэтажного дома и смотрю вниз!

Представьте себе огромный стальной котлован, на дно которого вам нужно спуститься! Вот это и есть трюм «Ивана Макарьина».

Боцман собрал нас в подшкиперской и провёл инструктаж по технике безопасности. Нам предстояло спуститься в трюм и отчистить днище трюма от кусков угля и угольной пыли.

Я спускался на дно трюма по стальной вертикальной лестнице. Мои ноги и руки тряслись мелкой дрожью. Страх преследовал меня до самого окончания спуска. Пот струился из-под каски и заливал глаза, а тело покрылось испариной.

Наконец я достиг самого дна трюма, огляделся по сторонам и, убедившись в том, что все ребята благополучно спустились, облегчённо вздохнул.

Дело в том, что я с детства боюсь высоты. Несколько раз мне случалось забираться на крыши городских многоэтажек. Помню, как однажды я с мамой поднялся на крышу первого шестнадцатиэтажного дома в моём родном городе. Мама работала главным инженером в ЖЭУ, и по какой-то надобности ей нужно было попасть на крышу именно этого дома.

Мы с мамой стояли на крыше шестнадцатиэтажки, и я смотрел на город с высоты птичьего полёта, при этом одновременно испытывая и страх, и восторг.

Но одно дело стоять и смотреть с крыши вниз, а другое — ползти вниз по лестнице, как в верхолазы в кинофильме «Высота».

Работа в трюме абсолютно ничем не отличалась от работы на палубе. Мы отчищали трюм от остатков угля, а потом тщательно выметали угольную пыль.

Пока мы зачищали трюмы с парнями из палубной команды, разгрузка судна подошла к концу, и «Макарьин» поднялся над пирсом, как гигантский исполин, освободившись от угольного бремени.

Мы были готовы к выходу в рейс. Из многочисленных динамиков судна прозвучала долгожданная команда старпома: «Швартовной команде по местам стоять на отшвартовку, судно снимается в рейс!».

«Иван Макарьин» отошёл от пирса и занял своё почётное место в караване за ледоколом, следующим в Беринговский.

Боже, помилуй полярников

Боже, помилуй полярников с их бесконечным днём,

с их портретами партии, которые греют их дом;

с их оранжевой краской и планом на год вперёд,

с их билетами в рай на корабль, уходящий под лёд.

Борис Гребенщиков & группа «Аквариум», песня «Боже, храни полярников» из альбома «История Аквариума. Архив, том III»

Впереди маячил мощный торс атомного ледокола «Россия». Мы двигались за ледоколом, разбивая остатки льдин и расчищая путь для каравана.

Жизнь на «Макарьине» текла в своём привычном русле: кинофильмы были пересмотрены до дыр, карты тоже порядком поднадоели. Нужно было придумать новое развлечение, а что можно придумать на пароходе, где и так уже всё придумано до нас?

И вот однажды, во время вечернего чая, кто-то из членов экипажа предложил устроить чемпионат по мини-футболу. В качестве футбольного поля смекалистый моряк предложил использовать днище одного из трюмов, ведь трюмы на «Макарьине» были абсолютно пустые после разгрузки, и места для игры в футбол было предостаточно. По словам моряка, который выдвинул идею с «трюмным футболом», такие чемпионаты регулярно устраивались во время переходов на судах, следующих в балласте (порожняком).

Предложение было незамедлительно поддержано всеми членами экипажа.

В назначенный день мы спустились в один из трюмов «Макарьина».

Боцман прихватил с собой кусок мела и с его помощью обозначил зоны и границы ворот. Разделившись на противоборствующие команды, мы приступили к игре.

Каждая из команд состояла из представителей различных судовых служб: штурманов, механиков, матросов и мотористов. Игра проходила динамично и азартно. Я играл в нападении, как самый молодой и шустрый из нашей команды.

Со стороны можно было наблюдать забавное зрелище: взрослые мужики с воплями носились по палубе трюма, передавая друг другу пасы и нанося яростные удары по воротам противника.

Прошло уже много лет, и я уже не помню, выиграли или проиграли мы тот первый матч, который проходил в трюме «Макарьина», но ощущения азарта и радости прочно отпечатались в моей памяти.

Разгорячённые после проведённого матча, мы поднимались наверх, уже не ощущая страха высоты и опасности процесса подъёма.

Наш чемпионат по «трюмному футболу» длился несколько вечеров.

Каждый вечер после ужина мы переодевались в спортивную форму и дружно спускались в один из облюбованных нами трюмов.

Но, к нашему глубокому разочарованию, чемпионат по «трюмному футболу» продолжался недолго.

Капитан «Ивана Макарьина» получил радиограмму из пароходства, в которой сообщалось, что в трюме одного из транспортных судов трагически погиб боцман.

Обстоятельства смерти боцмана были ошеломляющие: он спускался в трюм, обутый в резиновые кеды, и во время спуска упал с большой высоты и разбился.

В радиограмме сообщалось о том, что необходимо ограничить допуск членов экипажа к работам в трюмных помещениях. Кроме того, членам экипажа, допущенным для работы в твиндеках и трюмах, предписывалось неукоснительно соблюдать правила техники безопасности.

После получения этой радиограммы капитан издал приказ, в котором категорически запрещалось спускаться в трюм всем членам экипажа без особых на то распоряжений со стороны руководства.

Конкретно нам, как несовершеннолетним, окончательно и бесповоротно было запрещено даже подходить к открытым трюмам.

А меж тем караван медленно, но верно приближался к Беринговскому.

Во время этого перехода заболел один из курсантов, с которыми я проходил морскую практику на «Макарьине». Поскольку врача на нашем судне не было, то обязанности врача, согласно судовым правилам, выполнял старпом.

Яковлевич посетил каюту, в которой проживал больной, провёл медицинский осмотр и распорядился о помещении больного на карантин.

Так как специального помещения под лазарет на судне предусмотрено не было, то в качестве больничной палаты старпом решил использовать свободную каюту.

Дело в том, что «Макарьин» был построен в Германии и педантичные немцы на каждой из кают прикрепили таблички с указанием профессии проживающего.

Андрейку (так звали нашего больного) поместили в каюту с надписью «Пекарь».

Очевидно, немцы предполагали, в штате советского судна обязательно будет специальный человек, который будет выпекать хлеб, ведь русские просто не могут жить без хлеба!

---

И действительно, на каждом российском судне выпекают собственный хлеб, но, как правило, этим занимается повар или дневальная.

На «Макарьине» хлеб выпекала дневальная, и поэтому каюта пекаря пустовала и использовалась экипажем как склад для различной утвари.

Андрейку поместили в эту каюту, а мы пришли его навестить. Ради интереса, мы начали рыскать по рундукам и среди разного хлама обнаружили дрожжи.

Это была символическая для нас находка. Поскольку мы были курсантами, то первая мысль, которая пришла нам в голову — это использовать дрожжи по назначению. Что, собственно, мы и сделали. Втайне от всего экипажа у дневальной был выпрошен молочный бидон с камбуза. В этом бидоне мы и поставили брагу. Бидон мы спрятали в своей каюте и тщательно его замаскировали.

Старпом регулярно посещал Андрейку, давал ему таблетки и даже делал уколы. А мы настаивали брагу в надежде выпить её по приходу в Беринговский.

Кстати говоря, про бражку на нашем пароходе ходило множество морских баек. К примеру, ребята из нашего экипажа рассказывали, что им приходилось работать на судах, где мотористы ставили брагу в огнетушителях. Не знаю, практиковалось ли это у нас на «Макарьине», но нам было приятно слушать эти байки, потому что мы тоже поставили брагу втайне от всех, и от этого ощущения каждому из нас становилось чрезвычайно приятно.

Андрейка шёл на поправку, и вскоре, после очередного осмотра, старпом констатировал факт выздоровления, и его переселили обратно в общую каюту. Поскольку ключ от «лазарета» временно оставался у нас, то было решено от греха подальше перетащить бидон именно в эту каюту, что мы и сделали.

---

По приходу в Беринговский мы намеревались выпить содержимое бидона, однако осуществить задуманное нам так и не удалось…

Семь бед — один ответ!

«Макарьин» стоял на рейде Беринговского.

К борту судна привычно подходили самоходные баржи. Началась погрузка угля.

В первый день стоянки в Беринговском нас вызвал к себе старпом.

Как только мы зашли в его каюту, в нос ударил резкий запах перебродивших дрожжей.

На его огромном столе, заваленном кипами бумаг, стоял наш бидон с брагой.

«Потрудитесь объяснить, товарищи курсанты, откуда в каюте, где находился больной, оказался этот бидон с сивухой?!» — произнёс он сердито.

Мы молча опустили головы. Никто из нас не хотел признать, что это наших рук дело.

— Сегодня я делал обход по судну и заглянул в эту каюту. Как только я зашёл в неё, то сразу же почувствовал запах дрожжей. Открыл рундук и обнаружил этот бидон с сивухой. Итак, я вас спрашиваю, чья была идея поставить брагу, где взяли бидон и дрожжи? — рявкнул старпом.

— Это не мы! То есть это не наш бидон, и мы ничего такого не делали! — робко ответил Андрейка.

— Ключ от каюты был только у меня и у вас. Если бидон с сивухой принёс и поставил в рундук не я, то, следовательно, могли сделать это только вы! — мрачно заметил старпом.

— А может, это кто-нибудь из экипажа ещё до нас поставил? — почти шёпотом заметил Андрейка.

— Детский сад! Взрослые мужики, а ведёте себя как малые дети! Значит так, ключи от каюты немедленно сдать мне! А ваш поступок мы будем разбирать на общесудовом собрании! Если решите признаться в содеянном, то обойдёмся выговором.

В противном случае вам всем грозит отчисление из училища. Всё, свободны! — отрезал старпом и указал нам на дверь.

Мы молча вышли за дверь. На душе скреблись кошки. Невинная детская шалость превратилась в серьёзную взрослую проблему. Вылететь из училища из-за бидона браги!

После ужина мы собрались все вместе в каюте и решили, что во что бы то ни стало мы будем всё отрицать. Ведь у старпома не было никаких доказательств, что это дело наших курсантских рук.

В этот же вечер, по скверному стечению обстоятельств, произошёл ещё один неприятный случай…

Я лежал на шконке в своей каюте и читал книгу. Неожиданно ко мне в каюту зашёл мой однокашник — Игорь Лобанов, по прозвищу Лэбан.

Лэбан был известен в нашей роте тем, что он был неутомимым изобретателем разных козней. В этот памятный вечер он шатался по пароходу в поисках приключений. И нелёгкая принесла этого прохиндея именно в нашу каюту…

Дальше события разворачивались следующим образом: Лэбан зашёл в нашу каюту и уселся на стул, стоящий подле стола, напротив открытого иллюминатора. Шаря своими длинными руками по сторонам, он открыл ящик стола, в котором лежали спичечные коробки. Коробков было около сотни, и они занимали полностью весь верхний ящик в столе.

Игорёк вытащил несколько десятков коробков и разложил их на столе, затем он выстроил из них пирамиду и задумчиво уставился на творение своих рук. Потом он медленно достал зажигалку из своего кармана и поджёг основание пирамиды.

Коробки начали поочерёдно вспыхивать, распространяя по каюте едкий дым.

Лэбан заворожено смотрел на фейерверк из коробков, как кролик на удава.

А меж тем на столе пылал огонь, а вся каюта заполнилась дымом.

Я подскочил к умывальнику, набрал пригоршню воды и стал заливать пожар на столе.

В коридоре раздался гул сирены — сработала противопожарная сигнализация.

Я посмотрел на часы — было два часа ночи. Буквально через пару минут в каюту ворвался старпом и старший электромеханик — нужно было видеть их лица!

Они готовы были разорвать нас на мелкие клочки прямо на месте!

Электромеханик кричал что-то о том, что он уже горел на пароходе и что из-за таких, как мы, на флоте гибнут люди. А старпом молча дал подзатыльник Лобанову и приказал прибежавшим на шум сирены матросам навести порядок в каюте и доложить на мостик о ликвидации очага возгорания.

Когда все разошлись, я убрал остатки сгоревших коробков со стола, тщательно вымыл стекло на столешнице и проветрил каюту.

В эту ночь я так и не смог заснуть. Лёжа на шконке, до самого утра думал о том, как глупо может закончиться моя морская карьера.

Утром нас вызывал к себе старпом и заставил написать объяснительные записки на имя капитана т/х «Иван Макарьин».

Вести на судне распространяются со скоростью света: уже утром оба происшествия стали известны всему экипажу. Мы стали предметом обсуждения всего экипажа балкера! Над нами глумились и потешались штурманы, механики, электромеханики, матросы и мотористы. За глаза на «Макарьине» нас прозвали «самогонщиками» и «поджигателями»…

Капитан «Ивана Макарьина» распорядился о проведении общесудового собрания, на котором должны были разбираться наши проступки.

В назначенный день в столовой команды собрался весь экипаж во главе с капитаном. Поскольку мы были комсомольцами, то наши проступки разбирала, в первую очередь, судовая комсомольская организация. Председатель комсомольской организации объявил о начале собрания и огласил повестку дня.

Наш вопрос значился первым. Комсорг во всех подробностях сообщил собранию обстоятельства произошедших событий.

Слово взял капитан, он выступил перед собранием и сделал акцент на том, что курсанты, проходящие практику на «Иване Макарьине», будущие командиры флота. В конце своей речи он призвал собравшихся со всей строгостью и серьёзностью отнестись к действиям курсантов, позорящих моральный облик советского моряка.

Затем слово дали нам. Каждый из нас пытался что-то сказать в своё оправдание в духе: «бес попутал, не ведал, что творил, больше этого никогда не повторится».

Потом слово дали членам экипажа. Электромеханик предложил собранию как следует выпороть курсантов, чтобы неповадно было устраивать пожары на судне и распивать сивуху.

Боцман вступился за нас и сказал, что мы всего лишь пацаны, которых нужно воспитывать, мол, у него дома такой же сорванец, всё руки до него не доходят…

Словом, практически каждый член экипажа «Макарьина» высказал своё мнение насчёт нас.

В словах членов экипажа чувствовалась ирония и жалость. Во всяком случае, никто не предложил исключить нас из рядов комсомола, что, по сути, было добрым знаком для нас.

Что я испытывал в тот момент? Горечь и обиду. Горечь за переживаемый позор и обиду за то, что ничего нельзя уже было исправить.

По сути, в этот момент наша дальнейшая судьба находилась в руках моряков «Макарьина».

Экипаж судна — это одна большая семья, и как в любой дружной семье, сор из избы не принято выносить. Случись это на берегу, нас бы с позором выгнали из комсомола и отчислили из мореходки без зазрения совести — такие были времена.

Итак, после обсуждения нашего вопроса председатель огласил меру наказания: учитывая возраст и наши положительные характеристики, было принято решение объявить каждому курсанту строгий выговор с предупреждением.

Предупреждение означало, что в случае, если за время практики на «Иване Макарьине» кто-нибудь из нас провинится, то в нашу мореходку будет направлено ходатайство об исключении всех практикантов из рядов комсомола и отчислении из училища. Как говорится в народе, до первого залёта.

Поскольку всё вышеописанное действо происходило перед обедом и на повестке дня оставалась ещё пара вопросов, то с вердиктом председателя согласились абсолютно все и незамедлительно приступили к голосованию.

Решение комсорга было поддержано экипажем единогласно. После чего перешли к другим вопросам, которые решили на удивление быстро.

Как говорится, война войной, а обед — по расписанию. С тех самых пор мы были на крючке.

Каждый из нас понимал, что мы просто легко отделались. В то же время каждый из нас осознавал, что любой неосторожный поступок, и всё кончено. И тогда не стать нам штурманами, не ходить нам в загранку, а влачить жалкое существование до конца дней своих.

Прошло уже много лет, но я до сих пор благодарен экипажу «Ивана Макарьина» за то, что эти люди поступили со мной и моими товарищами справедливо. Главное, что они не сломали нам жизнь, а дали шанс. И мы полностью оправдали доверие моряков.

А меж тем закончилась погрузка судна. «Иван Макарьин» снялся с якоря и занял своё штатное место в караване за ледоколом.

Навстречу нам двигался другой караван, в составе которого был наш близнец и соперник по соцсоревнованию — «Капитан Цируль», на котором тоже проходили практику курсанты нашей роты.

Я стоял на мостике и пристально смотрел на «Цируль». Когда мы поравнялись бортами, второй помощник подмигнул мне, и в этот момент я подумал, что ревизор читает мои мысли…

Прощай, «Макарьин», здравствуй, «Братск»!

Второй помощник действительно прочёл мои мысли.

Когда мы поравнялись с «Капитаном Цирулем», я подумал о том, что на его борту находятся наши курсанты, которые могли «отличиться» так же, как и мы.

В этот момент ревизор подошёл ко мне и тихо произнёс:

— Наш мастер хочет обменять вас на ваших однокашников с «Цируля»!

— Это ещё зачем? — спросил я.

— А они брагу не ставят и пожары не устраивают! — давясь от смеха, произнёс он.

После чего ревизор, довольный своей выходкой, направился на противоположный конец мостика шептаться со старпомом, очевидно, на эту же тему.

До конца нашей морской практики оставалось 14 дней.

«Макарьин» двигался в составе каравана в сторону Певека.

На второй день перехода меня и сотоварищей вызвал к себе старпом и сообщил о том, что по распоряжению капитана нас списывают с судна и отправляют обратно первым же попутным пароходом.

Поскольку снять с «Макарьина» нас могли в любой момент, то старпом наказал нам собрать вещи и подготовить документы на списание с судна.

Ждать пришлось недолго. По сообщению диспетчера, в порту Провидения под погрузкой стоял теплоход «Братск», который после северного завоза направлялся в порт Восточный. Вот на него-то нам и предстояло перебраться.

На подходе к Провидения к борту «Макарьина» подошёл буксир. Мы стояли у трапа с вещами в полной боевой готовности. По судовой трансляции вахтенным помощником было сделано объявление о том, что практиканты покидают борт судна.

Провожать нас вышел весь экипаж «Макарьина». После церемонии прощания мы спустились по штормтрапу на палубу буксира. На «Макарьине» отдали швартовные, и буксир медленно отвалил от борта ставшего уже родным нам балкера. Мы стояли на палубе и смотрели на «Иван Макарьин», пока его силуэт не растворился в утренней дымке.

Буксир доставил нас в Провидения. У причала порта стоял огромный теплоход, борта которого были выкрашены в ярко-оранжевый цвет. Внешне он был очень похож на «Макарьин», но отличался некоторыми элементами оснастки. Это было судно многоцелевого типа с усиленным ледовым арктическим классом. Такие суда строили в Финляндии по заказу нашего министерства морского флота для работы в условиях Арктики и Антарктики. За ярко-оранжевую окраску корпуса наши моряки прозвали эти суда «морковками».

На форштевне «морковки» белой краской аккуратно было выведено имя — «Братск».

Мы торжественно поднялись по трапу. Проход на борт нам преградил вахтенный. Матрос был экипирован, как космонавт: на нём был фирменный утеплённый комбинезон, а через плечо была перекинута портативная японская радиостанция. Судя по внешнему виду вахтенного, на «Братске» экипаж снабжался и экипировался лучше, чем на «Макарьине», где на вахту выдавали тулупы, а вместо рации использовался обычный судовой телефон.

— Вам чего? — пробурчал вахтенный.

— Мы практиканты с «Ивана Макарьина», к вам направили, — ответил я.

— А, ну так бы сразу и сказали, тогда вам сперва надо к чифу!

— К какому ещё чифу? — недоумённо спросил я.

— К старпому, дубина! А ещё практиканты, чему вас на «Макарьине» -то учили, раз не знаете, что старпома на флоте чифом кличут! — весело заметил вахтенный. — Ладно, подождите минуту.

Вахтенный поднёс ко рту японскую рацию и громко сказал в микрофон-динамик:

— Трап мостику!

— На связи! — донёсся голос из динамика.

— Тут практиканты с «Макарьина» прибыли.

— Сейчас спущусь, пусть подождут пять минут, отбой.

— Слышали? Подождите пять минут, сейчас третий помощник спустится и проводит вас к старпому, а пока можете покурить.

Не успели мы докурить, как к трапу вышел третий штурман в таком же красивом и добротном комбинезоне, как у матроса с радиостанцией в руках.

— А, практиканты! Пойдёмте к старпому, он уже ждёт! — весело воскликнул он и сделал жест следовать за ним.

На борту «Братска»

Мы поднялись на новеньком финском лифте до верхней палубы, на которой находилась каюта старшего помощника. Старпом «Братска» встретил нас радушно. Наши опасения о том, что Яковлевич сообщит о наших «подвигах» на «Макарьине», не подтвердились. Кроме того, каждому из нас старпом предоставил отдельную каюту.

Мне досталась шикарная каюта буфетчицы, которая по каким-то причинам пустовала, несмотря на то, что буфетчица на судне естественно была.

В каюте было очень уютно. Больше всего меня порадовал миниатюрный санузел с финской сантехникой. Всё-таки финны знают толк в проектировании и отделке судовых помещений. Чисто, аккуратно — всё не по-нашему!

После расселения по каютам мы отправились на обед в столовую команды. И сразу же после обеда, по распоряжению старпома, меня снарядили на вахту у трапа. У вахтенного второго помощника я получил комбинезон, точь-в-точь как тот, в который был облачён вахтенный матрос в момент нашего появления на борту «Братска». Вместе с комбинезоном мне выдали новенькую портативную японскую радиостанцию Furuno. Моему восторгу не было предела! Я натянул комбинезон, надел нарукавную повязку вахтенного матроса, перекинул через плечо кожаный ремень футляра радиостанции и направился к трапу.

Я стоял на вахте у трапа, периодически преграждая путь абсолютно всем посетителям. Пару раз меня обругали почём зря, дескать, своих не пропускаю. Но я был непреклонен — проверял документы абсолютно у всех, причём умудрился проверить документы даже у капитана «Братска», за что получил «одобрение» от вахтенного помощника. Когда у очередного визитёра не оказывалось с собой документов, удостоверяющих его личность, я доставал рацию и вызывал второго помощника, который, чертыхаясь в динамик, незамедлительно появлялся у трапа.

«Братск» снялся в рейс после ужина. Шли в одиночку — без каравана. Как потом выяснилось, «Братск», в отличие от «Ивана Макарьина», самостоятельно мог двигаться в ледовом поле без помощи ледокола при толщине льда до 1,5 метров. Насколько мне известно, этот финский проект оказался настолько удачным, что и по сию пору суда этого типа успешно работают и в Арктике, и в Антарктике.

На следующий день я заступил на ночную ходовую вахту. На мостике капитан и старпом пили кофе.

— Скажи, сынок, а на руле ты стоять умеешь? — вкрадчиво спросил капитан.

— Конечно, умею. Я на «Макарьине» вахты на мостике стоял, мы за ледоколом в караване шли.

— Замечательно. Тогда мы со старпомом пока отлучимся на пару минут, а ты будешь управлять судном.

— Как управлять? Позвольте, ведь мы не за ледоколом следуем — кругом лёд!

Перспектива оказаться на мостике одному при плавании во льдах меня абсолютно не обрадовала.

Капитан прищурился и указал на небольшой айсберг на горизонте.

— Видишь вон ту глыбу? Вот на неё и правь!

Я утвердительно кивнул головой и взял курс на глыбу.

Капитан со старпомом покинули мостик, и я оказался совсем один.

Мне никогда доселе не приходилось оставаться на мостике одному во время ледового плавания. Даже во время прохождения морской практики на борту «Ивана Макарьина» на ходовом мостике постоянно находилось несколько человек. Мне стало жутко от осознания того, что я совсем один-одинёшенек и случись чего, помощи ждать не от кого. Крепко-накрепко вцепившись в миниатюрный штурвал, я правил на неуклонно приближающуюся глыбу.

Когда до льдины оставалась пара кабельтовых, на мостике появился старпом, и в этот момент я испытал огромное облегчение.

— Ну, как дела, юнга? Ложись на 1400, не будем повторять участь «Титаника»! — с иронией заметил он.

До конца вахты мы двигались указанным курсом. Я был абсолютно спокоен и даже начал мурлыкать себе под нос любимую песенку.

По окончании вахты я передал управление судном своему однокашнику, после чего подошёл к старпому спросить разрешения покинуть мостик.

— Молодец, не сдрейфил, когда один остался на мостике! Завтра будешь стоять вахту с ревизором. На руле будет стоять матрос, а ты будешь главным по камбузу. А теперь свободен!

Про камбуз старпом упомянул не случайно.

Дело в том, что на флоте существует старая добрая традиция во время ночной вахты с 0 до 4 (вахта второго помощника) готовить жареную картошку.

Как правило, вахтенный помощник отправляет на камбуз своего матроса за час до окончания вахты, так же поступает и вахтенный механик со своим мотористом. Матрос и моторист вместе чистят и жарят картошку, после чего вся вахта в полном составе приступает к трапезе. Именно этим мне и предстояло заняться на завтрашней вахте. Должен признаться, что на тот момент картошку мне приходилось только чистить. Такова суровая правда жизни — всё когда-то бывает в первый раз! С этими мыслями я спустился в свою каюту и завалился спать.

Утро наступило в районе полудня. После сытного судового обеда я решил подышать свежим морским воздухом и отправился на ют (кормовая часть судна). «Братск» просто «парил» по волнам с крейсерской скоростью, а привычное глазу ледовое поле осталось позади.

На юте в этот час было оживлённо людно. Здесь собрался весь экипаж, за исключением вахты. Практически все моряки дымили сигаретами — «на палубе матросы курили папиросы»!

Здесь следует заметить, что на флоте послеобеденное время считается священным.

Правда, на военном флоте служить мне не довелось, но от морских офицеров я слышал о том, что на военных кораблях «адмиральский час» действительно существует.

По их утверждениям, в этот послеобеденный час на корабле отдыхают абсолютно все моряки, кроме вахтенной службы, так повелось ещё со времён Петра 1.

А вот на торговом флоте после обеда считалось особым шиком выкурить сигаретку под очередную байку боцмана в курилке или, если позволяли условия плавания, на верхней палубе.

Вдоволь надышавшись свежим морским воздухом, всем составом ночной вахты мы отправились в столовую команды на просмотр видеофильмов. Причём просмотр был «закрытый»: смотрели порнуху, которая была на судне в единичном экземпляре. Посему представители женского пола — буфетчица, дневальная и повариха — до просмотра допущены не были.

Поскольку мне предстояло торчать полночи на мостике, после ужина я отправился спать в каюту. Спал я крепко, а во сне мне привиделась жареная картошка с селёдкой и малосольными огурцами…

Ах, картошка, картошка!

Меня разбудил телефонный звонок вахтенного третьего помощника. До начала вахты оставалось двадцать минут. Я умылся, оделся и поднялся на лифте на ходовой мостик.

Получив разрешение у третьего помощника, я прошёл вглубь мостика и остановился возле рулевого. На часах было без пяти минут двенадцать.

На мостике было темно и тихо. Разноцветными огоньками подсвечивались панели приборов. Второй помощник периодически опускал свою чёрную с проседью голову в тубус японского радара Furuno, потом подходил к карте и ставил точки, определяя местоположение судна.

Третий штурман сдал вахту и, демонстративно откланявшись, покинул мостик.

Некоторое время мы молчали, потом на мостик поднялся матрос, принёс печенье и конфеты с камбуза. Тут же на кофейном столике он положил ключи от камбуза, которые, вероятно, предназначались мне. По старой морской традиции мы всей вахтой выпили по чашке кофе.

После чего ревизор посмотрел на часы и сказал: «Пора, брат, пора! Бери ключи и дуй на камбуз чистить картошку. А я сейчас позвоню вахтенному механику, чтобы он отправил туда моториста тебе в помощь».

Я молча кивнул, взял связку ключей со стола и направился к выходу.

Немного повозившись с замком, я открыл дверь камбуза, включил свет и принялся за поиски картошки. Картошку пришлось искать недолго, заботливая дневальная поставила бак с корнеплодами прямо возле входа на камбуз.

Вместе с вахтенным мотористом мы принялись за чистку картошки. После того как необходимое количество было почищено, мы кинули жребий, кто будет её жарить.

К моему глубокому разочарованию, жребий выпал мне.

Для жарки на камбузе использовался большой чугунный противень. Я порезал картошку мелкими кубиками, налил масла в противень и включил электроплиту. Когда картофельные ломтики подрумянились, я решил добавить немного соли. Через некоторое время, попробовав на вкус золотистое месиво, я решил добавить ещё немного соли. В итоге получилось нечто вроде запечённого пюре. Первый блин, как говорится, комом!

Вместе с мотористом мы накрыли стол в столовой команды. К сервированному нами столу собралась наша немногочисленная вахта — второй помощник, вахтенный механик и вахтенный матрос.

Ревизор был явно голоден, поэтому он первым принялся за поглощение моего «кулинарного произведения» с большим аппетитом. После того как он проглотил изрядную порцию приготовленного мной блюда, он вдруг выскочил из-за стола, схватил чайник и принялся из него жадно пить….

— Не знаю, как вы, а я ЭТО жрать не буду! — произнёс он сердито. — Студент, ты что, влюбился?

Мне стало не по себе — я всё испортил! Пересолил картошку, блюдо, которое почитается на флоте как пища богов! К горлу подкатил ком, я с трудом удержался, чтобы не зарыдать от обиды!

А ревизор демонстративно бросил вилку на стол. После чего налил стакан компота, залпом его осушил и быстрым шагом вышел из столовой команды.

Все присутствующие молча наблюдали за этой сценой. А я ждал, когда все последуют примеру второго помощника. Однако, справедливости ради, нужно сказать, что ничего подобного не произошло. Вахтенный механик спокойно положил порцию картошки в свою тарелку и как ни в чём не бывало принялся за трапезу. Его примеру последовали матрос с мотористом.

— Да ты не расстраивайся, очень вкусная получилась у тебя картошечка! Ну, подумаешь, малость пересолил, так это не беда! — спокойно произнёс вахтенный механик. — Ревизор просто сегодня не в духе, вот и спустил пар, не держи на него зла, бывает…

Я молча сидел, едва сдерживаясь, чтобы не выскочить из-за стола.

— Да ты кушай, кушай, студент! Голод-то не тётка! — подбодрил механик.

Кушать я уже не мог, кусок не лез в горло. Я молча цедил компот и ждал, когда моряки закончат трапезу. Как ни странно, но картошка была съедена вся до последней крошки.

После окончания «ночного завтрака» все участники нашей вахты, ещё раз поблагодарив меня за «вкусную и здоровую пищу», отправились отдыхать.

Я вымыл посуду и, закрыв камбуз, отправился в свою каюту.

Перед тем как отойти ко сну, я дал себе слово, что обязательно овладею искусством приготовления жареного картофеля.

Хорошо, что есть на свете это счастье — путь домой!

Мы возвращались домой — к жаркому лету и тёплому морю. Позади остались полярные льды и белые ночи, а вместе с ними наши тревоги и невзгоды.

«Братск» должен был доставить нас во Владивосток, и мы были безумно рады этому факту.

Море было спокойным, уже несколько дней дул лёгкий бриз. Я стоял на вахте третьего штурмана с 08 до 12. Видимо, после случая с картошкой второй штурман решил от меня отделаться. О чём я, собственно, не особо-то и пожалел. Как говорится, баба с возу — кобыле легче!

Наш теплоход покрывал рекордные расстояния для транспортного морского судна, двигаясь с крейсерской скоростью 18 узлов (около 35 км в час).

Жизнь на пароходе текла ни шатко и ни валко, словно по школьному расписанию.

Однажды после обеда я лежал на шконке у себя в каюте, и в тот самый момент, когда начал засыпать, по трансляции прозвучало объявление: «Внимание экипажа, желающие увидеть китов могут выйти на верхнюю палубу!»

Я подскочил со шконки, вылетел из каюты и поднялся по трапу на крыло мостика.

Перед моими очами предстало удивительное зрелище — киты! Настоящие киты-полосатики!

Для меня и для других членов нашего экипажа появление китов было ярким событием в суровом однообразии морской жизни.

Китов было пять-шесть особей, и они были совсем рядом — практически под бортом судна.

Сопровождая наше судно, киты как будто играли с пароходом, периодически выпрыгивая из воды и являя нам свои полосатые животы. Кроме того, они поочерёдно выпускали мощные струи воды, что привело в неописуемый восторг весь экипаж, собравшийся на палубе.

Рядом со мной на крыле мостика стоял старпом, предусмотрительно прихвативший с собой фотоаппарат. Он делал снимки этих удивительных морских млекопитающих в разных ракурсах.

Наигравшись вдоволь с пароходом, киты на прощание отсалютовали нам, пару раз выпрыгнув из воды, и ушли в глубину, как заправские субмарины.

Вообще, нужно сказать, что морская жизнь при всём своём однообразии весьма богата на интересные события.

На флоте существуют традиции, которые лично у меня до сих пор вызывают глубокое уважение к морякам.

Об одной из таких традиций я и хочу упомянуть в своём повествовании.

Дело в том, что, находясь на пароходе, экипаж весьма ограничен в кулинарных изысках, несмотря на то, что судовой повар всячески старается разнообразить меню.

К примеру, по выходным дням на флоте принято подавать к завтраку какао и сыр с колбасой. А это значит, что если вы вдруг забыли, какой сегодня день, и, придя в столовую или в кают-компанию, обнаруживаете на столе нарезку из колбасы, сыра и чашечку горячего какао, то знайте — сегодня выходной день!

Традиция, о которой я хочу поведать в своём повествовании — это лепка пельменей и вареников.

Поскольку в далёкие 80-е пельмени и вареники ещё не продавали в готовом виде (а если и продавали, то машинной лепки с колбасным фаршем внутри), то их приходилось лепить руками.

Посему процесс лепки пельменей считался весьма и весьма трудоёмким. Поэтому на флоте к этому процессу привлекались все без исключения члены экипажа.

В наше время эту традицию HR-менеджеры назвали бы корпоративным тренингом, который «способствует формированию командного духа». Ведь, как известно, всё новое — хорошо забытое старое! Чем не тимбилдинг?

Поскольку традиции на флоте принято соблюдать неукоснительно, то за сутки до возвращения «Братска» в родной порт старпом выступил перед экипажем с инициативой устроить «пельменный день». Сказано — сделано! Незамедлительно по судовой трансляции прозвучало объявление: «Внимание экипажа, члены экипажа, свободные от вахт и работ, приглашаются в столовую команды для лепки пельменей».

---

Когда я через несколько минут после трансляции объявления спустился в столовую команды, то застал практически весь экипаж в полном составе во главе с капитаном.

Как водится в таких случаях, мы разбились на группы. Одни раскатывали тесто, другие вырезали формы, а третьи лепили пельмени.

Обстановка была настолько приятна и хороша, что сам процесс доставлял огромное удовольствие всем его участникам.

По старой флотской традиции, из остатков раскатанного теста около десятка пельменей сделали с «сюрпризом». В «счастливые» пельмени был положен чеснок, приправленный перцем. По аналогии со «счастливым» билетом, проглотившего пельмешек с термоядерной начинкой ожидало счастье в самое ближайшее время!

Правда, наши доблестные механики то ли в шутку, то ли всерьёз предлагали положить в «счастливые» пельмени пару гаек, но в конце концов, после непродолжительных дебатов, мы ограничились только несколькими головками чеснока и изрядной порцией перца.

Как вы уже догадались, на ужин у нас были пельмени. Пельмени подали к столу и с маслом, и со сметаной. Каждому члену экипажа полагалась огромная порция и обязательная к ней добавка.

Свой «счастливый» пельмень я так и не съел, хотя в душе надеялся, что он обязательно мне попадётся…

А меж тем наш рейс подходил к концу, а вместе с ним подходила к концу и наша индивидуальная морская практика.

Успешно миновав пролив Лаперуза, «Братск» вышел в воды родного Японского моря.

Стоя на мостике и глядя в навигационную карту, у меня возникло ощущение, что я уже почти дома. Так бывает, когда ты попадаешь в родной район, в котором прошло твоё детство и юность.

Я чувствовал себя как настоящий путешественник, который после долгих месяцев странствий возвращался домой. По всем моим расчётам завтрашний день должен был стать последним днём нашего пребывания на борту «Братска». С мыслью о скорейшем возращении я безмятежно уснул в своей каюте.

Welcome to the Vostochny port!

Утром меня разбудил голос вахтенного третьего помощника, звучащий из динамика: «Внимание экипажа! В связи производственной необходимостью наше судно встанет под разгрузку в порту Восточный».

«Позвольте, как в Восточном? Ведь мы сегодня уже должны прийти во Владивосток!»

С этими мыслями я наспех накинул на себя рубашку и брюки и выскочил из каюты. Взобравшись вверх по трапу, я оказался на крыле мостика. По счастью, я застал там вахтенного помощника, который внимательно всматривался в оптику пеленгатора, определяя пеленг на мыс Поворотный, за которым вот-вот должен был показаться залив Находка.

— Доброе утро! А что случилось, почему мы заходим в Восточный, а не во Владик?

— Во-первых, когда заходишь на мостик, нужно спросить разрешение у вахтенного помощника! — парировал третий, а во-вторых, что у тебя за внешний вид, разгильдяй! И чему вас только в бурсе учат, тоже мне, будущий капитан!

— Ну, я же не на мостике, а на крыле мостика!

Третий поднял голову от пеленгатора и повернулся ко мне лицом.

— Студент, много будешь знать, скоро состаришься! Постоим в Восточном денёк-другой, выгрузим контейнеры и пойдём во Владик! Всё, не мешай работать, иди и приведи себя в порядок!

Я молча развернулся и направился вниз по трапу.

Вернувшись в каюту, я умылся и, по совету третьего помощника, привёл себя в порядок.

Хотя завтракать совсем не хотелось, но нужно было обсудить с однокашниками наши планы на сегодняшний день, поэтому я спустился в столовую команды.

В столовой было оживлённо людно. За завтраком все присутствующие бурно обсуждали предстоящую стоянку в Восточном. Я подошёл к столику, за которым расположились мои однокашники.

— Привет! Что будем делать? Говорят, можем на пару дней в Восточном застрять…

— Кто говорит? — спросил Лэбан.

— Третий помощник, я только что был на мостике…

— А пойдёмте на пляж загорать и купаться! Тут, говорят, недалеко от порта есть шикарный песчаный пляж! — оживился Андрейка.

И мы принялись за обсуждение предстоящего похода на пляж. За два месяца пребывания в полярных широтах наши тела истосковались по жаркому солнышку и тёплому морю.

Меж тем, словно по мановению волшебной палочки, в круглых зрачках иллюминаторов появились очертания родных берегов — мы заходили в залив Находка. Слева от нас расположился легендарный порт с одноимённым названием со всеми своими многочисленными судами и судёнышками.

«Братск» замедлил ход и начал плавно изменять курс, целясь в створы бухты Врангеля, где и находился младший брат Находки — порт Восточный.

«Швартовной команде по местам стоять на швартовку, боцману на бак!» — раздался голос старпома из динамика судовой трансляции.

Столовая опустела в мгновение ока. Мы в одиночестве закончили свой завтрак и отправились на верхнюю палубу наблюдать за швартовкой.

На палубе нашему взору предстали живописные изумрудные сопки, у подножия которых щедрой рукой Творца был рассыпан белый песок.

И среди всего этого великолепия расположились многочисленные пляжи, которые просто кишели отдыхающими. От этих «рассадников райской жизни» до нашего судна доносился людской гул и звонкий детский смех. Я поднялся на крыло мостика и, улучив момент, подкрался к пеленгатору. Настроив резкость, в оптике пеленгатора я чётко разглядел сотню загорелых тел, добрая половина которых лениво вялилась на солнышке, а не менее добрая — плескалась в лазурной морской воде. От такого зрелища у меня чуть было не помутился рассудок!

Почему в мире существует такая несправедливость? Одни болтаются в полярных льдах месяцами, а другие принимают солнечные ванны и водные процедуры в южных широтах!

«Ничего, мы своё возьмём сполна!» — подумал я, мысленно пригрозив отдыхающим на берегу.

Пока я пялился на шоколадных дев в бикини, к борту «Братска» подошли буксиры. С помощью этих неутомимых трудяг мы сделали разворот на 1800 и встали правым бортом к контейнерному терминалу. Затем буксиры зашли с противоположного борта и принялись подталкивать пароход к причалу терминала. На пирсе выстроилась бригада докеров в белых перчатках и оранжевых касках. Словно по команде, с бака и кормы полетели выброски, а в ответ — с берега потянулись швартовные концы.

Буксиры начали работать «на упор», и «Братск» прижался корпусом к мощным резиновым кранцам.

Мы встали правым бортом у причала, в аккурат напротив здания управления терминалом, которое радостно приветствовало нас лозунгом на «родном» английском языке: Welcome to the Vostochny port!

Стоянка в Восточном

«Братск» стоял у причала контейнерного терминала порта Восточный.

С правого борта подали парадный трап, и на борт судна незамедлительно ринулись толпы служащих. Пограничники, таможенники, стивидоры и прочие представители властей и портовых служб.

Для беспрепятственного передвижения по территории порта старпом выписал мне и сотоварищам-практикантам пропуска, в которых значилось, что мы действительно являемся членами экипажа т/х «Братск». После торжественного вручения пропусков мы покинули борт судна и устремились рысью к дальней проходной порта, где, по данным разведки, находился центральный пляж посёлка Врангель.

По пути к проходной нас остановил наряд пограничников. Видимо, наш внешний вид не внушил им доверия. Старший наряда — молодой лейтенант — тщательно изучил наши пропуска с синими печатями «Братска».

После чего внимательно посмотрел на каждого из нас и спросил:

— Сколько же вам лет?

— Пятнадцать, — ответил я.

— Это ж где готовят таких молодых моряков?

— В мореходном училище.

— А откуда пришёл пароход?

— Мы из Провидения идём, возвращаемся во Владивосток.

— Значит, вы юные полярники?!

— Точно! Может, подскажете, как нам на местный пляж попасть, уж очень хочется искупаться в тёплом море!

Лейтенант с улыбкой вернул нам пропуска и указал на ворота проходной, до которой мы не дошли несколько десятков метров:

---

— Выйдете за проходную, а там рукой подать. Счастливо отдохнуть, морячки!

— Спасибо, товарищ лейтенант! — в один голос, как по команде, отрапортовали мы дружно.

Выйдя за проходную, мы обнаружили, что до пляжа действительно рукой подать. Нужно было пройти каких-нибудь сто — сто пятьдесят метров.

Был прекрасный августовский день. На улице стояла ужасная жара, от чего очень хотелось срочно окунуться в прохладную морскую воду. На пляже было оживлённо людно. Люди отдыхали на берегу моря после напряжённого рабочего дня.

Узрев сие великолепие, мы прибавили шагу и, вплотную приблизившись к пляжу, перешли на бег. Сбросив на ходу всю немногочисленную одежду, мы всем скопом нырнули в прохладную морскую воду!

Если и есть счастье на белом свете, так это летнее купание в морской воде!!!

Дело в том, что я родился и вырос на море. Мой родной город находится на полуострове, названном в честь генерала-губернатора Восточной Сибири — графа Муравьёва-Амурского. Город с трёх сторон окружён морем и располагается на самой восточной оконечности нашей необъятной Родины.

А что значит жить у самого синего моря?

Это значит, что море на всю жизнь, как вода и воздух, становится твоей неотъемлемой частью. Ты созерцаешь морские просторы изо дня в день, а в тёплую пору — купаешься в морской воде, получая заряд бодрости и ощущение полного единения с природой!

Вдоволь накупавшись, мы растянулись на раскалённом песке, подставляя лучам августовского солнца свои бледные тела.

Наш отдых на берегу продолжался до самого заката. Когда солнце скрылось за линией горизонта, просоленные и загорелые, мы побрели обратно на судно.

На следующее утро я проснулся от боли, которая всецело поглотила моё тело. Осмотрев себя в зеркало, я обнаружил, что «сгорел». То есть я получил многочисленные ожоги от чрезмерного нахождения под прямыми солнечными лучами. Чтобы хоть немного облегчить свои страдания, я побрёл на камбуз за сметаной, дабы использовать это народное средство как эликсир для нейтрализации полученных солнечных ожогов.

Нужно сказать, что ожоги получила вся наша команда курсантов-практикантов. Дабы облегчить не только свои страдания, но и страдания своих сотоварищей, я прошёлся по каютам и раздал сметану, предусмотрительно оставив некоторую часть для себя лично.

Удивительно, но сметана помогла! Во всяком случае, прекратился зуд, и соприкосновение тела с одеждой уже не вызывало таких болезненных ощущений, как это было утром.

После обеда я заступил на вахту у трапа.

Стоя на вахте, я с большим интересом наблюдал за процессом выгрузки.

Следует заметить, что процесс выгрузки и погрузки контейнеров весьма интересен.

В отличие от грузовых операций с насыпным и навалочным грузом, погрузка-выгрузка контейнеров происходит на удивление быстро. Специальные портовые краны, приспособленные для работы с контейнерами, ловко сновали у борта «Братска», аккуратно вынимая с верхней палубы разноцветные контейнеры и расставляя их, как детские кубики, на площадке терминала.

Процесс выгрузки происходил настолько быстро, что уже к вечеру стивидоры пророчили окончание разгрузочных работ, а это означало только одно — очень скоро мы будем дома!

Однако незадолго до окончания моей вахты произошёл курьёзный случай.

Когда все контейнеры, которые предназначались для выгрузки в порту Восточном, были выгружены, осталось погрузить на борт пару контейнеров назначением на Владивосток.

По иронии судьбы, именно эти контейнеры никак не могли обнаружить на территории терминала, и наш отход во Владивосток был отложен до обнаружения пропавшего груза.

В целях предупреждения разброда и шатания экипажа по местным кабакам и притонам капитан «Братска» запретил увольнение на берег. Посему нам оставалось ждать окончания погрузки, которую перенесли на следующее утро.

И встретит нас Владивосток, и нет на свете лучше города!

Владивосток — и море, и земля,

Где сходятся дороги всех исканий.

Владивосток — открытая душа

На перекрёстке всех времён и расстояний.

Алексей Макаренко, песня «Владивосток»

«Внимание экипажа! Погрузка судна в порту Восточном окончена. Посторонним покинуть борт судна. Судно снимается в рейс!»

Именно с этого объявления по общесудовой трансляции началось моё последнее утро на «Братске».

Я наспех собрался, вышел из каюты и поднялся на крыло мостика. Швартовная команда привычно заняла свои места на баке и корме. Мы покидали порт Восточный. Было немного грустно, вот так стоять и смотреть на последние приготовления к отходу.

Жизнь — удивительная штука, ведь ещё вчера я безумно желал вернуться как можно скорее в родной город, а сейчас мной овладела тоска. Мне вдруг захотелось остаться ещё ненадолго на борту «Братска», ведь за две недели пребывания на его борту он стал для меня родным домом!

Я стоял на крыле мостика — смотрел на море и проплывающие берега бухты Врангеля. О чём я думал в тот момент? Думал о том, что сегодня заканчивается моя первая морская практика, а через пару дней начнётся новая жизнь, жизнь курсанта второго курса, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

Я рисовал в своём воображении, как буду рассказывать своим домашним и друзьям о моих морских приключениях, а они будут искренне завидовать мне.

От этих мыслей на душе стало легко и приятно. И хотелось стоять вот так на крыле мостика целую вечность и смотреть на море, не отрывая глаз, смотреть и чувствовать себя счастливым!

Погружённый в собственные мысли, я стоял и смотрел за горизонт до тех пор, пока старпом не окликнул меня, вернув к суровой действительности.

До прихода во Владивосток оставалось около трёх часов, и поэтому старпом поручил мне собрать всех практикантов у него в каюте для торжественного вручения документов о прохождении морской практики.

Дабы не бродить по всему пароходу в поисках своих однокашников, я зашёл на мостик и попросил вахтенного третьего помощника сделать объявление по судовой трансляции.

И, о чудо, через пять минут вся наша команда курсантов-практикантов предстала пред светлыми очами старпома.

В торжественной обстановке нам были вручены справки о плавании и поставлены печати и подписи в отчётах о практике. Каждому из нас старпом крепко пожал руку и пожелал успехов в освоении самой мужественной профессии в мире — профессии штурмана.

Я вернулся в свою каюту, собрал и уложил личные вещи. До прихода во Владивосток оставалось не больше часа. Очень не хотелось оставаться в каюте наедине с самим собой, и я поднялся на мостик, чтобы узнать последние новости по стоянке во Владивостоке.

Войдя на мостик, я первым делом спросил разрешение у вахтенного третьего помощника капитана и, получив от него добро, подошёл к навигационной карте, разложенной на штурманском столе. Последняя точка, поставленная штурманом на карте, сообщила мне о том, что мы приближались к морским воротам порта Владивосток — мысу Басаргина и острову Скрыплёва.

Я внимательно прислушался к голосам на мостике, вахтенный помощник вёл переговоры по УКВ-радиостанции с диспетчером порта.

Из того, что мне удалось услышать, я сделал вывод, что «Братск» поставят не с ходу к причалу, как планировалось ранее, а загонят на рейд, что само по себе не очень обрадовало меня и всех присутствующих на мостике.

Проблема заключалась в том, что с рейда можно было добраться до города только рейдовым катером, да и то только после оформления судна портовыми службами.

«Братск» сбросил ход. Мы проходили между юго-восточной оконечностью Владивостока, на которой был расположен маяк, имеющий одноимённое название с мысом, на котором он был установлен — маяк Басаргина. За мысом показались сопки родного моему сердцу города, города, в котором я родился и вырос. На моих глазах неожиданно появились слёзы, и я уткнулся в иллюминатор, чтобы ненароком не показать свою сиюминутную слабость всем присутствующим.

Я никогда доселе не замечал за собой приступов сентиментальности.

Правда, в одной из умных книг я прочитал о том, что у англичан существует закон о том, что моряк, пробывший в море более трёх месяцев, не имеет права давать свидетельские показания в суде. Мудрые британцы давно подметили, что длительное пребывание вдали от родных берегов в условиях полной изоляции от внешнего мира, пагубно сказывается на психике моряков.

И вот я стою на ходовом мостике огромного сухогруза и пытаюсь сдержать скупую мужскую слезу.

Собрав всю свою силу воли в кулак, я тайком от всех вытер слёзы с глаз и направился прочь с мостика.

«Братск» бросил якорь на рейде пролива Босфор-Восточный.

Поскольку мне с приятелями-однокашниками оставалось только ждать, когда судно пройдёт процедуру оформления, мы решили подняться на главную палубу и полюбоваться красотами родного города и вечного спутника Владивостока — острова Русский.

Пока мы рассматривали достопримечательности родных берегов, к борту судна подошёл катер с представителями портовых властей — началась процедура оформления судна.

Во время оформления судна всем членам экипажа предписывается находиться в своих каютах.

Поскольку мы ещё являлись членами экипажа, то неукоснительно последовали этому правилу.

Минуты ожидания окончания процесса оформления показались для меня вечностью. Ведь, как известно, нет ничего хуже, чем ждать. И вот, когда миновал ровно час с момента прибытия портовых властей на борт «Братска», по судовой трансляции прозвучало заветное объявление вахтенного помощника капитана: «Внимание экипажа, власти покидают борт судна, членам экипажа, свободным от вахт и работ, приготовиться к увольнению на берег. Через двадцать минут к борту судна подойдёт рейдовый катер».

Ровно через десять минут вся наша курсантская братия стояла на главной палубе у парадного трапа. Вместе с нами у трапа собрались члены экипажа, которым был разрешён сход на берег.

К борту «Братска» подошёл рейдовый катер, вахтенный матрос спустил парадный трап, и мы медленно стали спускаться по металлическим ступенькам на борт катера.

Это был очень трогательный момент, когда я, стоя на палубе катера, задрав голову, в последний раз смотрел на тающий в сумеречном свете «Братск».

Мы дружно помахали на прощание пароходу и его экипажу, с которым прожили очень короткую, но весьма счастливую жизнь.

Лихо развернувшись на месте и издав на прощание длинный гудок, катер полным ходом устремился в направлении бухты Золотой Рог.

Словно в замедленной киносъёмке, я наблюдал, как мимо проплывали портовые краны, похожие на гигантских журавлей, малые и большие транспортные рыболовецкие суда, нашедшие временный приют у многочисленных причалов порта. И, наконец, впереди показалось здание Морского вокзала, сверкающее тонированными витражами в лучах заходящего солнца.

Катер сбросил ход и осторожно подошёл к стенке причала Морского вокзала. Балансируя по сходне, как заправские канатоходцы, мы высадились на причал. Подав протяжный заунывный сигнал, от которого почему-то защемило сердце, рейдовый катер дал задний ход и, выполнив залихватский разворот на месте, стремительно направился в лоно бухты.

Город встречал нас прохладой тёплого августовского вечера и мягким мерцанием неоновых огней. От моря веяло прохладой, и к запаху Золотого Рога, вечно пахнущего соляркой, примешался тонкий аромат уходящего лета.

Я стоял у парапета на центральной площади родного города, смотрел на бухту, спящие у стенки причалов корабли, прогуливающихся по корабельной набережной горожан и с огромным наслаждением вдыхал запахи ночного города.

Вдоволь насладившись запахами города, я очень медленно, словно во сне, направился в сторону Океанского проспекта.

Не отдавая себе отчёта в реальности происходящего, я шёл по улицам ночного города и впервые ощутил себя самым счастливым человеком в родном городе!

Так закончилась моя первая морская практика, а вместе с ней и первый курс обучения в мореходном училище.

Это были последние годы существования великой империи по имени СССР. Империи, которая впоследствии рухнула, унеся за собой все события и всех героев моего повествования.

Однако, несмотря на этот печальный факт, моё детство и моя юность остались в той стране навсегда:

I’m back in the USSR.

Hey, you don’t know how lucky you are, boy!

ВЕТЕР ПЕРЕМЕН (Часть II)

Моя земля просит воды.

Мой город переполнен и зол, как сжатый кулак.

Ветер больших перемен дует на Восток.

Я чувствую начало конца, чувствую ток.

Если ты веришь мне, ты пойдёшь со мной!

Пойдёшь со мной!

Константин Кинчев & рок-группа «Алиса»,

песня «Ветер перемен» из альбома «БлокАда»

Второкурсники
(Second year cadets)

Истинно человеческий муж добивается всего собственными усилиями.

Конфуций

На круги своя

И вот наконец свершилось то, о чём так долго мечтали большевики!

Нет, не революция… Я стал курсантом второго курса!

И не просто курсантом второго курса, а бывалым морским волком, прошедшим все лишения и тяготы обучения первого года, а также настоящую морскую практику.

После непродолжительного отдыха в родительском доме и посиделок с друзьями наступил момент, когда нужно было возвращаться в расположение родного мореходного училища.

На дворе стояла осень, прекрасная пора — очей очарование! Первая половина осени особенно хороша в Приморье. Воздух прозрачен и чист, в небе — ни облачка, а море, как в сказках Пушкина — синее-синее! В такие дни по-особенному ощущаешь жизнь, ведь в эту прекрасную пору чувствуется полная гармония и зрелость во всём окружающем.

Мне предстояло вновь надеть морскую форму. Приятно было осознавать, что я уже не желторотый курсант-первогодок — «first», как принято было называть первокурсников в нашей мореходке, а самый настоящий второкурсник.

В прекрасный сентябрьский день я вышел из дома в наглаженной морской форме. Я шёл по улице и улыбался, мне было легко и приятно от того, что я прошёл все испытания, выпавшие на мою долю, и теперь я чувствовал себя намного увереннее, чем ровно год назад, когда поступил в мореходку.

У общаги, в которой находилось наше ротное помещение, было оживлённо людно.

Боже, как я рад был видеть всех своих однокурсников! Мы обнимались, жали друг другу руки и угощали друг друга болгарскими сигаретами. Повсюду были слышны рассказы о морской практике. И во всём этом ощущался неподдельный восторг, восторг мальчишек, которые ещё вчера сидели за школьной партой, а сегодня стали настоящими мужиками, прошедшими суровую морскую школу!

После непродолжительных дебатов и обмена впечатлениями прозвучала команда старшины к построению. Старшина доложил командиру о том, что 1-я рота по его приказу построена.

Наш отец-командир предстал перед нами во всей своей красе.

Шарапов был облачён в парадную морскую форму: чёрный флотский китель с золотыми погонами, на которых красовались уже не четыре маленьких звёздочки, а одна большая звезда. На груди у командира позвякивали медали, а слева на бедре, на специальных подвесках, висел настоящий морской кортик.

Шарапов принял доклад старшины, потом развернулся лицом к роте и зычным командным голосом произнёс:

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

— Здравия желаем, товарищ капитан третьего ранга!

— Поздравляю вас с началом нового учебного года!

— Ура! Ура! Ура!

На этом официальная часть была закончена. Игорь Евгеньевич, кажется, так звали нашего командира, прошёлся перед строем и осмотрел каждого курсанта. Иногда он останавливался и отпускал свои остроумные военно-морские шуточки. Что-то вроде: «Ну что, мля, Тютюнников, когда смолить перестанешь? Итак, мля, бледный, как спирохета!»

А Тютюнниковых было двое, они были братьями-близнецами, похожими друг на друга, как две капли воды. И каждый из них краснел, принимая замечание командира на свой счёт. Это очень забавляло Шарапова, и он распалялся ещё больше.

Когда обход роты был закончен, Шарапов объявил перед строем:

— Товарищи курсанты, мля! Все вы прошли морскую практику на судах нашего доблестного морского флота. С чем я вас и поздравляю! Учебный процесс у вас начнётся в октябре. Посему уже завтра мы все дружно, мля, поедем помогать нашему подшефному совхозу. Словом, будем отрабатывать навыки по уборке картофеля, мля, который вы так любите кушать…

Он сделал паузу и улыбнулся в свои шикарные сивучьи усы.

— Словом, до начала учебного процесса будете стоять в позе прачки за комбайном!

Особенно командира позабавила его последняя фраза, при этом он несколько раз хихикнул.

Потом опять сделал серьёзное лицо.

— Вопросы, мля, есть?

Вопросов не было. Над ротным помещением нависла зловещая тишина.

В тот момент, когда командир сообщил о том, что нас отправляют в колхоз, я вспомнил, как в прошлом году нас заселили в ротное помещение 2-й роты, которая в полном составе находилась на уборке картошки в подшефном совхозе. И ещё я вспомнил ту самую «Варфоломеевскую ночь», когда второкурсники вернулись из колхоза…

В ту ночь никто не спал. Слух о том, что из колхоза приезжает 2-я рота, в помещении которой нас временно расквартировали, распространился со скоростью света. Все мы приготовились к худшему.

Сразу после полуночи в ротное помещение ввалились второкурсники и начали «качать права». Первым удар на себя принял дневальный, стоящий у входа на тумбочке. При появлении второкурсников он успел выкрикнуть что есть мочи: «Рота, подъём!» Ну а дальше из кубриков в одних трусах и тельниках повыскакивали курсанты нашей роты с флотскими ремнями, намотанными на запястье. И началась заварушка!

Правда, тогда обошлось без увечий и человеческих жертв, во-первых, потому что нас было больше, чем «second-ов», а во-вторых, потому что старшина Пресич призвал на помощь своих дружков-дембелей и конфликт был урегулирован. Второкурсники ушли несолоно хлебавши, изрыгая проклятия в наш адрес.

С тех пор прошёл почти год, и вот теперь мы стали второкурсниками — впереди был колхоз, а потом возвращение в родное ротное помещение, в котором, скорее всего, временно разместят вновь набранных курсантов. Как говорится, всё возвращается на круги своя.

Правда, как-то непривычно было ощущать себя в шкуре второкурсника и уж тем более не возникало никакого желания повторять «подвиги» курсантов из 2-й роты.

Шарапов многозначительно оглядел строй и продолжил:

— На сегодня отбой — все свободны! Много, мля, не пить и к девкам не приставать! Завтра построение в 8:00 на плацу у главного корпуса с вещами! Разойдись!

Все как будто только и ждали этой команды. Строй распался в мгновение ока, и через пару минут в расположении роты остался только командир да старшина, который получал от ротного последние указания по поводу завтрашнего мероприятия.

Удивительное дело, за год обучения в мореходке я научился по-настоящему ценить свободное время.

Вот и сейчас в моём распоряжении оставались целые сутки драгоценной свободы! И от этого ощущения свободы у меня начала кружиться голова!

Покинув расположение училища, мы с однокашниками первым делом направились как вы думаете куда?

Конечно же, на ближайшую пивную точку, которая поистине считалась «курсантской Меккой». Ибо пиво для курсанта — священный напиток!

В позе прачки за комбайном

Совхоз — сокращение от «советское хозяйство» — государственное сельскохозяйственное предприятие в СССР. В отличие от колхозов, являвшимися «добровольно-принудительными» общественными объединениями крестьян, созданными на средства самих крестьян, совхоз полностью финансировался и управлялся государством.

www. wikipedia.ru

Давным-давно мыслитель Гераклит произнёс свою сокровенную фразу: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Как в воду глядел философ!

И ведь действительно, понятие «совхоз» уже давно кануло в лету. Точнее, вошло в историю, которую изучают ученики средних и старших классов.

Вот сидят ученики на уроке, а учительница им рассказывает, что в стране СССР существовала такая форма ведения сельского хозяйства, как совхоз, а сама при этом вспоминает, как она, будучи студенткой, ездила со своими однокурсниками в «колхоз», по крайней мере, так было принято называть это полезное, а главное, обязательное мероприятие. И даже название того колхоза до сих пор помнит — «Заветы Ильича».

Рассказывает она своим ученикам про эти самые «колхозы-совхозы», нет-нет, да и вспомнит, как хорошо там было отдыхать со своими сокурсниками по филфаку.

А дети слушают и недоумевают, зачем нужно было ездить в деревню, терпеть там лишения, проживая в бараках, и абсолютно бесплатно работать на полях.

И совершенно неведома им вся эта «лагерная» романтика, воспетая в бардовских песнях КСП-шников.

К слову, в Советском Союзе лагерями называли порой кардинально противоположные по назначению учреждения — от исправительно-трудовых колоний до пионерских лагерей.

И ещё, для краткости, в советском лексиконе существовало множество различных аббревиатур:

КСП — клуб самодеятельной песни, ЛТО — лагерь труда и отдыха, ЛТП — лечебно-трудовой профилакторий, ЗК — забайкальский комсомолец и т. д. и т. п.

И в этой связи происходили курьёзные случаи, которые потом переходили из уст в уста в виде анекдотов, дошедших до нашего времени как народные предания.

Вот один из них: едут в поезде откинувшийся из тюряги зек (ЗК) и пионер. Зек спрашивает пионера: «Откуда едешь, пацан?». Пионер отвечает: «Из лагеря, дядя». Зек вздыхает: «И я из лагеря». Потом интересуется: «А тебе сколько лет?» Пионер отвечает: «Двенадцать». Зек утвердительно кивает головой: «И мне двенадцать». Затем опять интересуется: «А куда едешь?» Пионер отвечает: «К бабе». Зек вздыхает: «И я к бабе». И вновь спрашивает пионера: «Ты к своей бабе едешь?» Пионер отвечает: «К своей». Тут зек восклицает с неподдельным удовольствием: «А я к чужой!»

В отличие от современных школьников, у нас не возникало вопросов о целесообразности такого священного для всех учащихся мероприятия, как поездка в «колхоз».

Ездили абсолютно все — без вопросов. Кроме того, наша мореходка, как ни крути, относилась к учебным заведениям закрытого типа. Жили мы в казармах, питались в столовой. А, как известно, картошка — это второй хлеб. Посему подшефный совхоз никогда не испытывал недостатка в рабочей силе в период уборки урожая, рассчитываясь с мореходкой картошкой.

Итак, в назначенный день наша доблестная рота выстроилась на плацу перед главным корпусом родного мореходного училища. После напутственного слова комдива, которое состояло из сплошных «недоматов», нас погрузили в грузовики и повезли на железнодорожный вокзал.

На перроне старшина провёл перекличку личного состава, и началась посадка в вагоны скорого поезда, который должен был нас доставить в подшефный совхоз с нетипичным для того времени названием — «Рассвет».

В вагоне было душно и неуютно. Места занимали не «согласно купленным билетам», как положено, а как придётся, то есть по принципу «кто не успел — тот опоздал».

В результате борьбы за место под крышей я угнездился на верхней «багажной» полке под самым потолком вагона. Умостившись на полке, я закрыл глаза и мгновенно заснул. Видимо, сказалась старая курсантская привычка засыпать при любых условиях и в любом положении.

Спал я крепко под стук колёс и снились мне диковинные сны про сказочных морских красавиц — русалок.

Проснулся я от того, что кто-то усиленно меня тряс за плечо. Открыв глаза, я долго не мог понять, где нахожусь. А когда наконец стал осознавать происходящее, то уже трясся с сотоварищами в грязном кузове колхозного грузовика, который громыхал по ухабам просёлочной дороги.

Грузовик пронёсся по деревне, оставляя за собой столб пыли, и после получасовой усиленной тряски мы наконец прибыли в лагерь. Памятуя об аббревиатурах, правильнее было бы сказать, что мы прибыли в ЛТО.

ЛТО состоял из покосившихся бараков весьма мрачного вида, очень похожих на стойло для скота, и отдельно расположенного в стороне от основных строений общественного санузла, состоящего из десятка чугунных рукомойников, прибитых к длинной доске, и пары-тройки дурно пахнущих гальюнов, выполненных в виде деревянных будок с прорезями в дверях в виде «ромбиков».

Первая ночь в бараках прошла быстро и безмятежно.

А наутро началась новая, доселе невиданная мне жизнь, которая с лёгкой руки нашего командира так и отпечаталась в моей памяти фразой: «В позе прачки за комбайном».

Дым отечества нам сладок и приятен

Широко трепещет туманная нива,

Вороны спускаются с гор.

И два тракториста, напившихся пива,

Идут отдыхать на бугор.

Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане

И этим сознанием горд.

Другой же играет порой на баяне

«Santana» и «Weather Report».

Борис Гребенщиков & группа «Аквариум»,

песня «Два тракториста» из альбома «Треугольник»

Утром по команде «подъём» весь личный состав роты выбежал из бараков на утреннюю зарядку. Далее всё происходило по обычному училищному распорядку — утренний туалет, завтрак, утренняя поверка.

После проведения переклички старшина доложил командиру о том, что личный состав роты построен на работы, за исключением заступившего наряда.

Обойдя строй и тщательно осмотрев каждого курсанта, Шарапов остановился, развернулся лицом к строю и своим поставленным командирским голосом произнёс:

«Товарищи курсанты, мля! Сегодня вы в первый раз выезжаете на поля нашего, мля, горячо любимого подшефного совхоза для выполнения, мля, ответственного задания — сбора урожая. В полях, мля, нужно собирать картошку. Для тех, кто в бронепоезде, повторяю, что собирать нужно картошку, а не «шланговать»! Кто, мля, будет «шланговать», будет отчислен из училища!

После чего он перевёл дух и многозначительно посмотрел на самых отъявленных разгильдяев, стоящих в строю. Затем он дал команду: «Разойдись». Строй мгновенно распался, и уже через минуту вся рота, расположившись на завалинке перед бараками, дымила папиросами.

---

Дымить пришлось недолго. К лагерю подкатили грузовики, и старшина скомандовал: «По машинам!»

Забираясь в кузов, я неожиданно для всех и самого себя процитировал вслух строчку из песни Высоцкого: «Значит так, автобусом к Тамбову подъезжаем, а там — рысцой и не стонать! Небось картошку все мы уважаем, когда с сольцой её намять!»

Мы долго тряслись в грузовиках по просёлочным дорогам, глотая колхозную пыль, пока наконец прибыли в пункт назначения. Полюшко-поле, на котором нам предстояло потрудиться в «позе прачки за комбайном», простиралось до самого горизонта.

Глядя на необъятные просторы нашей великой Родины, мне пришло на ум изречение сурового командира 2-й роты — капитана второго ранга Кукаркина: «Когда курсант работает — мозги отдыхают».

В истинности слов этого достойного мужа я имел честь убедиться собственноручно.

Ведь действительно, работа в поле не требовала абсолютно никаких интеллектуальных усилий. Всё очень просто — выкопал клубень картошки из земли, отчистил от грязи и корней и бросил его в ведро. Когда ведро наполнялось доверху, его нужно было вывалить в кузов грузовика или прицепа, который всегда находился неподалёку.

Вот так, изо дня в день, мы приезжали на совхозные поля и собирали картошку. Мне кажется, что мы собрали её столько, что этим урожаем можно было накормить добрую половину населения моего родного города.

Помимо работы в поле, пару-тройку курсантов ежедневно отправляли на разгрузку картофеля в овощехранилища.

В отличие от полевых работ, здесь нужно было работать не вилами, а деревянной абсолютно плоской лопатой, напоминающей весло для гребли на каноэ.

Поскольку ещё до мореходки я занимался этим видом спорта в школе олимпийского резерва и имел 3-й взрослый разряд, то работа с «веслом» в руках доставляла мне огромное удовольствие. Разгребая и откидывая картошку, я представлял, что нахожусь не в кузове колхозного грузовика, а в каноэ, которая плавно скользит по акватории Амурского залива.

В один из таких дней меня и двоих моих сотоварищей отправили на работу в овощехранилище, где мы имели честь познакомиться с самосадом…

А дело было так: разгрузив ударными темпами очередную машину с картошкой, мы отправились на перекур. Местом для курения служили деревянные ящики, которые в большом количестве были разбросаны возле хранилища. Позади хранилища раскинулось поле, на котором, неподалёку от нас, стояли два работающих трактора. А в теньке возле своих «стальных коней» мирно отдыхали их возницы. В руках они залихватски держали самокрутки, которые источали сизый ароматный дым в кристально-прозрачный осенний воздух. 
— Смотрите, что местные курят! — первым обратил внимание на них Лэбан. — Это самокрутки, у них тут в деревне с сигаретами напряжёнка! — авторитетно заметил Стэп. — Надо бы проверить, что это за «самокрутки»! — многозначительно заметил Лэбан и решительно выдвинулся в сторону, отдыхающих от праведных трудов, трактористов.

Спустя пятнадцать минут он вернулся сияющий, как новая монета, с большим пакетом, набитым какой-то сушёной субстанцией. 
— Что у тебя там? — обречённо спросил я, поскольку от Лэбана не ожидал ничего путного. — Это то, чего мы ещё не пробовали в городе... — интригующе заметил Лэбан. — Я на пачку OPALа у механизаторов выменял! — Как выменял? А мы что теперь курить будем? — возмутился Стэп. — Вот, смотри! И Лэбан вытащил из-за пазухи самую обыкновенную газету. — Будем крутить «козьи ножки» и забивать в них самосад! Представляешь, они сами тут табак выращивают! — Ух ты ж, так это табак что ли!? — с облегчением выдохнул я. — Да, самый настоящий! Еле выменял, они к нему уже привыкли! Обычный табак в папиросах не признают, говорят, мол, фуфло! Но на болгарские сигареты повелись! — Ещё бы, их и в городе просто так не купить! — вставил свои «пять копеек» Стэп. — Ладно, харэ балдеть! Пошли дальше работать! — осадил его Лэбан и убрал заветный пакет подальше от посторонних глаз. Мы вновь принялись за работу, а о пакете с самосадом до вечера никто и не вспоминал.
На ужин у нас был борщ и картофельное пюре с селёдкой. Насладившись кулинарными изысками нашего училищного повара, мы отправились к баракам, где обычно проводили свободное вечернее время, глазея сквозь забор на деревенских «тёлок».
Когда солнце скрылось за изумрудными приморскими сопками, Лэбан вытащил из-за пазухи сложенную вчетверо газету и пакет с самосадом…

Жили у бабуси три весёлых гуся…

— …Вы не знаете, что такое гусь! Ах, как я люблю эту птицу!

Это дивная жирная птица, честное благородное слово.

Гусь! Бендер! Крылышко! Шейка! Ножка!

Вы знаете, Бендер, как я ловлю гуся? Я убиваю его, как тореадор, — одним ударом.

Это опера, когда я иду на гуся!..

Бендер! Он гуляет по дороге. Гусь!

Эта дивная птица гуляет, а я стою и делаю вид, что это меня не касается.

Он подходит. Сейчас он будет на меня шипеть.

Эти птицы думают, что они сильнее всех, и в этом их слабая сторона.

Бендер! В этом их слабая сторона!..

Теперь нарушитель конвенции почти пел:

— Он идёт на меня и шипит, как граммофон. Но я не из робкого десятка, Бендер.

Другой бы на моем месте убежал, а я стою и жду.

Вот он подходит и протягивает шею, белую гусиную шею с жёлтым клювом.

Он хочет меня укусить. Заметьте, Бендер, моральное преимущество на моей стороне.

Не я на него нападаю, он на меня нападает…

Цитата из романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой телёнок»

Жизнь в колхозе текла ни шатко и ни валко.

Днём мы работали, а вечером сидели на завалинке перед бараками и наблюдали через забор просёлочную дорогу, по которой периодически прогуливались местные жители. Особое оживление в наших рядах наблюдалось при появлении представительниц прекрасного пола.

Вот идут по дороге две деревенские дивчины, поглядывая, как бы ненароком, на наш лагерь, и когда они уже поравнялись с нашей завалинкой, как вдруг слышат: «Вон та красивая, ну та, что с краю!» Смотрят девочки друг на друга с недоумением, а из-за забора в этот самый момент раздаётся дружный курсантский хохот. Девки краснеют и в спешном порядке ретируются в сторону своей деревни.

По субботам у нас был самый настоящий «банный день». Ходили мы в общественную баню со всей её традиционной атрибутикой — шайками, мочалками и хозяйственным мылом.

А по воскресеньям отправлялись в «город».

В деревню выходили группами, чтобы избежать столкновения с местными алкашами, которые жрали самогон и жаждали набить кому-нить морду «по синеве».

В один из таких дней мы отправились на прогулку в деревню.

Поскольку папиросы у нас закончились, то первым делом мы направились в сельмаг.

Каково же было наше удивление, когда обнаружилось, что из продажи исчезли абсолютно все сигареты и папиросы. Пришлось довольствоваться махоркой, которая продавалась здесь в изрядном количестве. Набрав в магазине махорки и пряников, мы свернули с просёлочной дороги и углубились в частный сектор.

Несколько раз мы срывали яблоки, которые росли на ветках, свисающих из-за забора.

Соблазна проникнуть в чужой сад у нас не было, ибо яблоки мы уже воровали и были пойманы бдительным хозяином. Правда, в тот раз нам просто повезло, ибо хозяин сада оказался сердобольным человеком. Когда он поймал нас на воровстве, припугнул нас внушительного вида берданкой, а потом, когда разглядел, что мы заезжие «морячки», расчувствовался и отпустил нас с миром, разрешив при этом сорвать столько яблок, сколько мы сможем унести.

Рассматривая местные достопримечательности и жуя трофейную «антоновку», точь-в-точь, как хулиган Квакин из гайдаровского «Тимур и его команда», мы вышли к окраине леса.

На опушке, перед самым лесом, паслись гуси.

«Гуси-гуси! — Га, га, га! Есть хотите? — Да, да, да!»

Гуси были очень важными: с длинными шеями, белоснежными перьями и жёлтыми клювами.

Прав был старик Паниковский! Гусь — птица дивная! Крылышко! Шейка! Ножка!

Мы остановились и завороженно смотрели на гусей. А меж тем гуси приближались к нам, издавая шипящие звуки. Они явно было настроены агрессивно, давая нам понять, что мы вторглись на их территорию. Один из гусей приблизился к нам вплотную, и вдруг Лэбан схватил его за шею, прижал к себе что есть силы и вприпрыжку помчался в лес.

Не дожидаясь, когда в нас начнут палить из берданки, мы устремились вслед за ним.

Бежали мы что есть духу, до тех пор пока силы не покинули нас.

Первым на траву упал Лэбан, потом Стэп, а за ними и я. Лэбан опустил гуся на траву. Не давая птице возможности прийти в себя, Лэбан снял с себя голландку и набросил её на птицу. Лежали тихо, прислушиваясь ко всем шорохам. Мы ждали, что вот-вот из леса выскочит хозяин или хозяйка несчастного гуся и набросится на нас. Но ничего подобного не произошло. В лесу было тихо-тихо. Сквозь шелест ещё не опавшей листвы раздавалось щебетание птиц и карканье ворона.

— А на хрена ты гуся схватил? — нарушил тишину Стэп.

— Сам не знаю, представил его зажаренным на вертеле и схватил, — признался Лэбан.

— Если кто-нибудь из местных видел, что мы утащили гуся, нам конец! — повернувшись к Лэбану лицом, сказал я. — Ты это хоть понимаешь?

— Да никто не видел, не ссы! Мы его зажарим на вертеле и сожрём. А перья и кости закопаем в лесу. Никто ничего не докажет!

После чего Лэбан схватил несчастную птицу и ловким движением руки свернул ей шею…

Гусь лежал на траве бездыханный. А из моих глаз покатились слёзы.

— Зачем ты убил птицу? Что она тебе сделала?

Лэбан ничего не ответил, он молча взял бездыханного гуся и принялся его ощипывать.

Я отвернулся, чтобы не видеть, как белая птица превращается в груду из мяса и костей.

Через полчаса Стэп притащил сухие ветки, выложил из них костёр, а Лэбан, покончив с ощипыванием и разделкой птицы, соорудил что-то вроде вертела.

Затем Лэбан принялся зажаривать гуся.

Мы со Стэпом молча сидели и курили, наблюдая, как Лэбан медленно вращает вертел над костром.

Стояла чудесная осенняя погода.

Над нашими головами шумел жёлтой листвой маньчжурский орех. В синем небе медленно проплывали вечные странники — облака.

Дым от костра струился над нашими головами, и при каждом дуновении ветерка он менял своё направление, обдавая нас ароматом жареного мяса.

От запаха мяса у меня разыгрался зверский аппетит.

И вот наконец Лэбан сообщил о том, что дичь приготовлена.

К моему огромному стыду, я не смог отказаться от куска предложенного мне мяса птицы.

Поедая безвременно павшую от рук Лэбана птицу, я представлял себе, что мы — лихие разбойники, живущие в лесу, подобно Робину Гуду и его «лесному братству».

И вдруг я поймал себя на мысли, что оправдываю перед самим собой свой же безнравственный поступок по отношению к несчастной птице.

Так я съел гуся…

Покончив с трапезой, мы сгребли опавшую листву из-под деревьев. Соорудили каждый себе постель из жёлтых листьев и, удобно расположившись у костра, дружно заснули.

Полундра

Слово «полундра» (голландское) означает:

Стерегись, берегись, отойди, прочь! ожгу, убью!

Так кричат, коли что бросают или что падает сверху.

Из толкового словаря Даля

Осень в районном центре, где была расквартирована наша рота, вступила в свои права.

Лес окрасился в красно-жёлтые тона, дни оставались по-прежнему тёплыми, в вот ночи становились изо дня в день всё холоднее и холоднее.

По ночам в бараке было настолько холодно, что нам приходилось спать в полном обмундировании, накрываясь с головой шерстяными солдатскими одеялами.

Утренний моцион с умыванием в рукомойниках и утренней зарядкой превратился в сущий ад.

По утрам вода в рукомойниках покрывалась тонкой корочкой льда, отчего прежде приходилось разбивать лёд, а потом стынущими от ледяной воды руками омывать лицо.

Сбор урожая подходил к концу. Один день был похож на другой. Увольнения в «город» нам запретили из–за стычки с местными.

А дело было так: в клубе районного центра по выходным дням проводилась дискотека, на которую стекались девчонки из окрестных деревень. Нам ужасно хотелось пойти на эту дискотеку, но наш командир предупредил нас, что посещение этих мероприятий может закончиться для нас мордобоем, а хуже того — поножовщиной. Ведь далеко не секрет, что местные парни распивали на дискотеке самогон, который считался культовым напитком в деревне, и самозабвенно курили траву прямо на танцплощадке. Советская деревня жила по своим законам, а, как известно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят.

Мы с приятелями оставались в расположении лагеря и по привычке, ставшей уже традицией, курили махорку на завалинке, нежась в лучах заходящего солнца, когда на просёлочной дороге заметили клубы пыли и услышали топот конских копыт.

Почуяв неладное, старшина, сидевший неподалёку, выкрикнул что есть мочи: «Полундра! Рота в ремень!»

Команда «рота в ремень» была воспринята всеми буквально. Через пару минут рота в полном составе с ремнями в руках выстроилась возле ворот лагеря.

А меж тем к лагерю по дороге бежали наши курсанты, за которыми, с каждой секундой сокращая дистанцию, на лошадях мчались местные. Зрелище было ужасающим!

Мы открыли ворота и высыпали на дорогу. Наши парни, завидев «однополчан», из последних сил сделали последний рывок и с разгону влетели в наши ряды.

Местных было немного, но они были на лошадях, а в руках у них были плётки.

Они осадили своих коней перед нашим строем, демонстрируя свою мощь.

Но, несмотря на то, что они были верхом, силы были явно неравными. Полсотни курсантов с флотскими ремнями против десятка «кавалеристов» с нагайками.

Кони ходили под всадниками, и в тишине наступившей уже ночи раздавался свист нагаек.

Местные матерились и угрожали расправой нашим товарищам, которые только что спасались от них бегством.

Я сжимал в руках свой кожаный флотский ремень с медной бляхой и готовился к самому худшему.

Воображение рисовало кровавую бойню, в которой должны были смешаться в кучу кони и люди. Как вдруг тишину ночи разорвал вой милицейской сирены. Со стороны деревни к лагерю приближался уазик участкового.

Пришпорив своих скакунов, местные, бросив парочку грязных проклятий в нашу сторону, ретировались в лес.

Я облегчённо вздохнул и опустил ремень — опасность миновала. Старшина скомандовал: «Разойдись!», строй рассыпался, и курсанты начали медленно расползаться по своим баракам.

К лагерю подскочил милицейский уазик, из которого выпрыгнул участковый, которого у входа в лагерь уже встречал командир роты и замполит. Участковый стащил с головы фуражку и стал размахивать руками, жестами указывая в сторону леса, в котором скрылись местные.

Добравшись до своего барака, мы с приятелями, расположившись на шконках, обсудили возможные последствия стычки с местными. Кто-то вспомнил, что в прошлом году курсант 2-й роты получил ножевое ранение прямо на дискотеке в местном клубе. А в нашем случае просто могли потоптать конями или покалечить нагайками.

Правда, как говорится, всё хорошо, что хорошо заканчивается, а посему после обсуждения вышеописанных событий, не дожидаясь команды «отбой», закутавшись с головой в одеяла, мы дружно отошли ко сну.

Наутро командир построил весь личный состав роты. Перед строем выступил прикомандированный к нам замполит.

В своей речи он упомянул про политическую обстановку в мире, потом плавно перешёл к событиям вчерашнего вечера. Итогом его спича был приказ, в котором значилось, что до окончания сельскохозяйственных работ в подшефном совхозе всему личному составу запрещаются увольнения в районный центр. И хотя работать на совхозных полях нам оставалось недолго, перспектива просидеть оставшиеся дни за забором в лагере показалась нам безрадостной.

Больше стычек с местными не было. Каждое утро к воротам лагеря подъезжали грузовики, которые отвозили нас на поля, а после работы эти же грузовики доставляли нас в лагерь.

Пару раз у ворот лагеря появлялись «кресты» (так мы называли местных за глаза), но после появления участкового они перестали крутиться возле нашего лагеря.

Наш «трудовой подвиг» подходил к концу, картофель с полей был убран, а посему наша миссия в совхозе «Рассвет» была успешна выполнена.

День седьмого ноября —
красный день календаря!

День седьмого ноября — красный день календаря. Погляди в свое окно: всё на улице красно.

Вьются флаги у ворот, пламенем пылая.

Видишь, музыка идёт, там, где шли трамваи.

Весь народ — и млад, и стар — празднует свободу.

И летит мой красный шар прямо к небосводу!

Самуил Маршак, стихотворение «Ноябрь»

После возвращения в город практически весь личный состав был отправлен в увольнение.

Выходные пролетели незаметно. В понедельник я надел бушлат, на котором красовались две лычки, чёрную фуражку-мичманку и, как говорится у военных, прибыл в расположение училища.

Прохладным ноябрьским утром ровно в 8:00 на плацу перед училищем состоялось торжественное построение всего личного состава мореходки.

После подъёма государственного флага и торжественного прохождения маршем под звуки полкового оркестра состоялось награждение курсантов, отличившихся на полевых работах.

В числе награждённых, как ни странно, оказался и я.

Следует заметить, что я удостоился великой чести получить грамоту из рук САМОГО Павла Автономовича — начальника нашего славного мореходного училища.

Пал Автономыч (так называли его курсанты) был человеком небольшого роста, носил чёрный китель с золотыми капитанскими петлицами на рукавах и огромную чёрную фуражку с крабом.

Я всегда относился с глубоким уважением к таким людям, как Пал Автономыч. Человек, воспитавший не одно поколение мореходов, был для меня живой легендой.

Наверное, каждый из нас хоть раз в жизни испытал восторг и в то же время волнение от того, что награждают именно тебя.

Весь личный состав стоял по стойке смирно, и сотни глаз смотрели на то, как Пал Автономыч вручает мне грамоту. Минута славы, да и только!

Первый день занятий был, как водится, ознакомительным.

После занятий весь личный состав училища вновь выстроили на плацу. Без лишних церемоний командиры и старшины раздали каждому курсанты белые перчатки, а также флаги и транспаранты.

Великая страна готовилась к своему знаменательному празднику — Дню Великой Октябрьской социалистической революции, а наше училище традиционно принимало участие в праздничной демонстрации.

Правда, время от времени случались и казусы.

В отличие от первомайских праздников, ноябрьская демонстрация предполагала многочасовое бездействие человеческих масс в холодную, а порой морозную погоду. А посему участники демонстрации предусмотрительно брали с собой горячительные напитки.

Маршируя по плацу с транспарантом в руках, я вспомнил байку, которую во время практики на «Иване Макарьине» мне поведал старшекурсник. А дело было так.

Как-то накануне праздника 7 ноября у кого-то из верхушки краевой власти возникла идея устроить театрализованное шествие во время демонстрации. По замыслу массовика-затейника из крайисполкома, мимо трибуны, перед основной колонной демонстрантов, должны были пройти персонажи, которые принимали участие в свершении Великой Октябрьской социалистической революции — солдаты и матросы.

От нашей мореходки отрядили ребят с третьего курса. Многие из них прошли службу в армии, носили усы и без всякого грима походили на революционных матросиков. Командира к ним приставлять не стали, мол, люди взрослые, службу в армии прошли, вполне самостоятельные.

Словом, выдали «дембелям» бескозырки, деревянные маузеры и винтовки, а также главный аксессуар революционных матросов — пулемётные ленты. И вот, значит, пока стояли они на морозе и ждали отмашки, замёрзли — просто жуть! Начали «разогреваться». Когда наконец дали отмашку, половина «морячков» уже не стояла на ногах. Зрелище получилось самое что ни на есть реалистичное. Правда, партийные боссы, стоящие на трибуне, подвоха не заметили.

Идут, значит, матросы, растрёпанные, лица перекошенные, раненых несут на руках. Тут же телевидение транслирует шествие матросов, а диктор за кадром голосом Левитана вещает про залп «Авроры» и штурм Зимнего. А отцы-командиры, сидящие у телевизора, хватаются за сердце и дрожащими руками суют валидол под язык.

После прохождения трибуны матросиков, не стоявших на ногах, «приняли» стражи правопорядка, стоящие в оцеплении.

Более резвые растворились в толпе демонстрантов, сбросив с себя бескозырки, пулемётные ленты и деревянные маузеры с винтовками.

После сигнала «сверху» все участники шествия без исключения были отчислены из училища.

А сия байка превратилась в легенду о доблести и несгибаемой воле курсантов мореходного училища.

Массовик-затейник из крайисполкома получил повышение по службе за отличную организацию праздника и оригинальную идею, пропагандирующую идеалы социалистического общества.

А я маршировал по плацу и думал о том, что матросам, идущим на штурм Зимнего, было так же холодно и неуютно, как и нашим «дембелям». И, вполне вероятно, что перед штурмом они набрались не хуже наших морячков. Ирония судьбы, да и только!

---

Превратности судьбы

Ту собачку, что бежит за мной, зовут Последний шанс. Звон гитары и немного слов — это всё, что есть у нас.

Мы громко лаем и кричим, бросая на ветер слова,
Хотя я знаю о том, что все это зря.

На моих шузах лежит пыль многих городов.

Я раньше знал, как пишутся буквы, я верил в силу слов,

Писал стихи, но не стал поэтом и слишком часто был слеп. Моё грядущее — горстка пепла, моё прошлое — пьяный вертеп.

Армен Григорян & рок-группа «Крематорий», песня «Последний шанс» из альбома
«Двойной альбом»

Жизнь полна неожиданностей…

Порой живёшь и думаешь, что жизнь наладилась, всё идёт своим чередом, и нет ни одного самого маломальского намёка на грядущие перемены.

Словом, жизнь можно сравнить с морской стихией.

Полный штиль успокаивает и расслабляет. И как только ты расслабился и успокоился, совершенно неожиданно налетает шквал, который способен за считанные секунды разрушить всё то, что так долго создавалось тобой ценой нечеловеческих усилий.

В морской практике описано множество случаев, когда шквал уничтожал целые пароходы.

Вот идёт пароход, как в песне поётся «белый-беленький, чёрный дым над трубой». На море полный штиль, на небе — ни облачка. Абсолютно ничего не предвещает беду.

Как вдруг, откуда ни возьмись, налетает шквал, и нет пароходика.

Шквал длится от одной до нескольких минут, по человеческим меркам — это мгновение. И в это самое мгновение может прекратиться или круто измениться жизнь находящихся на борту моряков.

Второй курс мореходки можно было сравнить со вторым годом службы в армии.

Все тяготы и лишения пали на плечи первокурсников. А у нас наконец появилась привычка «быть курсантами».

Мне вдруг показалось, что три года в мореходке пролетят незаметно, нужно только подождать. Я мечтал о том, как я стану помощником капитана в двадцать лет от роду.

Мысль о посещении множества иностранных портов согревала меня во время вахт и нарядов.

С этой мыслью я мужественно переносил все тяготы и лишения. Как вдруг случилось то, чего не ожидал никто…

Наше училище относилось к училищам закрытого типа. Помимо гражданской специальности, мы получали и военную специальность. По окончании училища каждому курсанту присваивалось звание офицера запаса ВМФ, а обучение в училище, таким образом, приравнивалось к службе в армии.

Словом, мы убивали двух зайцев — проходили службу в армии и получали специальность с трудоустройством (распределением).

После новогодних праздников весь личный состав нашего мореходного училища от мала до велика был построен на плацу. Как правило, такие построения устраивались по особым случаям.

Среди курсантов ходили различные слухи. Одни говорили, что училище расформировывают, другие, что грядёт сокращение некоторых специальностей.

Перед собравшимся личным составом выступил с речью начальник училища — Пал Автономыч.

Он сообщил о том, что приказом министра обороны в нашей мореходке закрывают военную кафедру. Это означало только одно — обязательное прохождение службы на кораблях военно-морского флота сразу же после окончания мореходки.

Никто из нас не был готов к такому повороту событий. Провести четыре года в училищных казармах и три года в ВМФ — это было слишком круто!

После построения в нашей роте начались волнения. Лучше всех себя чувствовали «дембеля», ибо им больше не грозила служба в армии, они честно отдали свой долг родине и получали удовольствие от происходящих в училище событий.

У одного из моих приятелей мама работала в учебной части нашего училища. Матери всегда оберегают своих детей от всех возможных неприятностей. Приятеля звали Денис. Мама Дениса всё за него устроила: она договорилась с директором школы, где он учился до мореходки, о том, что Дениса возьмут в десятый класс переводом из мореходного училища, а после окончания школы Денис будет поступать в высшее инженерное морское училище, где была действующая военная кафедра.

Первый раз в жизни мне нужно было принять самостоятельное решение, и я пошёл к начальнику нашей специальности.

Борис Геннадьевич Сливаев, получивший прозвище среди курсантов Слива, внимательно выслушал меня, после чего изрёк следующую сакраментальную фразу: «Настоящие судоводители не пасуют перед трудностями!» После чего хладнокровно подписал мой рапорт и пожелал удачи.

Таким образом, я досрочно «дембельнулся» из мореходки и влился в ряды учащихся старших классов. Но от своей мечты стать судоводителем я не отказался.

Напротив, каждый раз, когда мне было трудно, и я терял всякую надежду, я вспоминал слова Сливаева и продолжал идти к своей заветной цели — стать НАСТОЯЩИМ СУДОВОДИТЕЛЕМ!

СТЕРЕГУЩИЙ БАРЖУ
(Часть III)

А тот, кто сторожит баржу,

спесив и вообще не святой;

Но тот, кто сторожит баржу,

красив неземной красотой.

И вот мы плывём через это бытье,

как радужный бес в ребро —

но, говорят, что таким,

как мы, таможня даёт добро.

Борис Гребенщиков & группа «Аквариум», песня «Стерегущий баржу» из альбома «Навигатор»

На пути к цели

Счастливое детство — пора золотая!

Вот так мы жили, так и живём,

Так и будем жить, пока не умрём.

И если мы живём вот так —
Значит, так надо!

Майк Науменко & рок-группа «Зоопарк»,
песня «Песня простого человека»
из альбома «Белая полоса»

Я вернулся в отчий дом.

Такое ощущение, будто то, что со мной происходило на протяжении всего периода обучения в мореходке, было кошмарным сном.

Словно после долгого сна, я проснулся в детстве, точнее в самом его финале.

В школу меня приняли, правда, с большим трудом. Пришлось обращаться в вышестоящие инстанции, прежде чем директор школы дал согласие на моё возвращение в родной 10 «А».

Было что-то странное в сложившейся ситуации: на своих одноклассников я смотрел, как на детей-переростков.

Учителя меня не узнавали, а те, что всё-таки узнали, задавали мне вопросы относительно моего неожиданного появления в школе.

Но больше всего порадовали девочки-одноклассницы!

Для них я стал объектом пристального внимания — они «стреляли глазками» и постоянно обсуждали меня за глаза.

А в это время в стране началась перестройка.

С экранов телевизоров Михаил Горбачёв произносил диковинные фразы, которые будоражили моё воображение: «консенсус», «новый почин», «новый метод».

Ветры перестройки коснулись своим дыханием и нашей школы.

Первым делом в школах отменили обязательную форменную одежду, и я стал ходить в школу в свитере с вырезом на груди, под которым красовалась тельняшка, оставшаяся на память от мореходного училища.

Более того, я отрастил длинные волосы, отчего стал походить на неформала того времени.

Полгода в выпускном классе прошли на одном дыхании: вино, рок-н-ролл, репетиции в школьном ансамбле. А в финале — выпускные экзамены и выпускной бал.

После окончания средней школы я подал документы на судоводительский факультет Дальневосточного высшего инженерного морского училища.

В то время морские учебные заведения пользовались большой популярностью среди юношей нашей страны, и нужно было набрать высокий балл, чтобы пройти по конкурсу.

Чётко осознавая, что мне просто НЕОБХОДИМО поступить, я засел за учебники, ведь, как известно, «НАСТОЯЩИЕ СУДОВОДИТЕЛИ НЕ ПАСУЮТ ПЕРЕД ТРУДНОСТЯМИ!».

Лузер

Тихо-тихо ползи, улитка, по склону Фудзи вверх, до самой вершины!

Исса Кобаяси, хокку «Улитка»

И вот наконец наступил день «Ж».

Словом, пришла пора сдавать вступительные экзамены.

Необходимо было сдать четыре экзамена: математику, физику, литературу, русский и английский языки.

Особый страх я испытывал перед точными науками — математикой и физикой.

Дело в том, что точные науки всегда давались мне с большим трудом. И к тому же в десятом классе я ценой невероятных усилий сдал выпускные экзамены по этим предметам, получив трояки «с натяжкой».

Следует отдать должное моим школьным учителям, которые с пониманием отнеслись ко мне и к ситуации, в которой я оказался.

Что же касается английского языка и географии, то здесь я оказался на высоте.

В мореходке на английский язык делался особый упор, а посему, вернувшись в школу, я приятно удивил свою школьную учительницу теми знаниями и навыками, которые сумел получить в училище.

С географией получилось ещё проще. Когда я пришёл сдавать экзамен за два пропущенных в школе класса, учительница, выслушав мою историю про обучение в мореходке, попросила подробно рассказать про морскую практику. Рассказывал я долго и, вероятно, интересно. Поэтому и получил за курс географии 9-го и 10-го класса по твёрдой пятёрке. Вся беда в том, что сдавать географию для поступления в вуз не требовалось!

Английский и русский я не сбрасывал со счетов, но справедливо полагал, что справлюсь.

А вот МАТЕМАТИКА!!!

Нет, я ничего не имел и не имею против этой, безусловно, уважаемой и полезной науки, но взять этот «барьер» из задач, производных и теорем не представлялось мне возможным.

Другое дело физика! Хоть наука и точная, но всё-таки о природе.

Правда, особую для меня опасность представляла задача, которую нужно было решить на экзамене. Однако, по счастью, задача в билете была всего одна, а значит, существовала вероятность, что я смогу её решить.

В назначенный день я явился на первый экзамен, которым, как ни странно, оказалась математика.

Нас собрали в огромной аудитории. Каждый из абитуриентов (тот ещё термин!) получил свой экзаменационный билет, и началось…

В жизни всегда есть место подвигу! А чудеса порой случаются!

Я сдал самый сложный для себя экзамен на 4 балла. О боги! Как я был счастлив!

Первый и самый сложный этап был пройден, я ликовал!

Ведь на математике отсеялась треть поступающих. Но впереди был не менее сложный, чем математика, экзамен — физика.

В отличие от математики, физику сдавали устно. Нужно было осветить два вопроса, а третьим вопросом была задача.

Билет мне попался так себе — ни два, ни полтора.

Принимала экзамен пожилая женщина — преподаватель кафедры физики. На первый взгляд, весьма и весьма приятная старушенция.

Задачу я решил правильно. Экзамен, как ни странно, начался с проверки решения задачи. Первый вопрос я ответил вполне прилично, а вот по второму вопросу у нас с уважаемым преподавателем кафедры физики возник спор.

Боже, ну почему в юности мы порой так глупы! Ведь совершенно понятно, что спор с преподавателем приводит только к одному — к провалу на экзамене. И, как результат, вместо твёрдой четвёрки за экзамен я получил не менее твёрдый «трояк».

Когда после сдачи экзамена я вышел из аудитории, во мне всё кипело! Успокаивал я себя только тем, что проходной балл я, по всей видимости, набрал, а значит, и бояться мне больше нечего.

Затем мы сдавали экзамен по русскому языку и литературе, который проходил в виде сочинения. Я выбрал свободную тему, что-то вроде: «Мой любимый герой». И написал, как вы думаете про кого? Про Остапа Бендера!

К сочинению я совсем не готовился, правда, для приличия засунул в карман пиджака пару шпаргалок, которые, впрочем, мне так и не пригодились.

Словом, русский язык и литературу я сдал успешно.

Последним экзаменом был английский язык, с которым я справился без особого труда.

«Без особого труда» означало только одно — сдали экзамен практически все, кто изучал в школе английский, а не немецкий или, к примеру, французский.

Оценки за последние два экзамена, к моему огромному сожалению, нам не ставили.

За экзамены по русскому языку и литературе, а также по английскому, я получил зачёт.

Таким образом, успешно сдав четыре экзамена и набрав 7 баллов, что в принципе считалось неплохим результатом для поступления на судоводительский факультет, я дошёл до финиша и имел вполне реальные шансы на успех.

И когда я был твёрдо уверен в своём поступлении, случилось непредвиденное!

Из Вооружённых сил указом первого президента России Бориса Ельцина демобилизовали студентов высших учебных заведений, которые после окончания первого курса проходили срочную службу. В связи с этим обстоятельством сократили набор на все факультеты и подняли проходной балл.

В списках абитуриентов, зачисленных на судоводительский факультет, моя фамилия не значилась.

Мне не хватило всего одного балла, который я не добрал на экзамене по физике.

---

«Бороться, искать, найти и не сдаваться!»

С английского: То strive, to seek, to find, and not to yield.

Первоисточник — поэма «Улисс» английского поэта Альфреда Теннисона (1809—1892).

Эти строки были вырезаны на надгробном кресте, который был поставлен (январь 1913)

в Антарктиде на вершине «Обсервер Хилл» в память английского полярного путешественника Роберта Скотта (1868— 1912).

Стремясь достичь Южного полюса первым, он тем не менее пришёл к нему вторым, спустя три дня после того, как там побывал норвежский первопроходец Руаль Амундсен. Роберт Скотт умер на обратном пути.

Из энциклопедического словаря крылатых слов и выражений Вадима Серова

Одной из моих любимых книг юности был роман Вениамина Каверина «Два капитана».

Главный герой романа — Саня Григорьев, мечтающий о полярных походах, делает эти слова девизом всей своей жизни.

После неудачного поступления мне предстояло начать всё сначала, вот тогда-то я и вспомнил эти замечательные строки Теннисона.

До службы в армии мне оставался ровно год, и этот год мне нужно было использовать по полной программе. Я просто обязан был поступить со второго раза!

Первым делом я отправился за своими документами в приёмную комиссию.

Документы мне выдавала женщина, которая работала в комиссии секретарём. Внимательно изучив мой аттестат и ведомость, с набранными на вступительных экзаменах баллами, она дала мне очень ценный совет:

---

— Тебе нужно устроиться на работу в наше училище и записаться на вечерние подготовительные курсы, — сказала она. — Так у тебя будет больше шансов поступить в следующем году.

А кем можно устроиться на работу, когда тебе всего 17 лет от роду? Ведь у меня даже не было специальности…

Впрочем, специальность у меня всё-таки была. После прохождения морской практики в мореходке мне вручили корочку матроса 2-го класса.

Поблагодарив за совет эту замечательную женщину (мир не без добрых людей), я незамедлительно отправился в отдел кадров.

Начальник отдела кадров разъяснил мне, что матросы на работу не требуются, у нас, дескать, здесь не пароходство.

Правда, были вакансии разнорабочих. А поскольку я был согласен на любую работу, в том числе и на работу разнорабочим, то меня отправили к начальнику, в ведении которого находились дворники и разнорабочие. Фамилия ему была Шевчук.

В личном кабинете Шевчука не оказалось, и я отправился на его поиски.

Когда я наконец выловил этого «легендарного» человека на территории училища и подробно обрисовал ситуацию, Шевчук, немного поразмыслив, предложил такой вариант:

— У меня есть вакансия дворника на полставки. Работа непыльная: с 7 до 10 подметаешь территорию возле учебного корпуса, а потом свободен, как ветер!

— А другой работы для меня у вас нет? — осторожно поинтересовался я.

— Милейший мой, друг красивейший! Ну какая может быть для тебя другая работа? У тебя же даже специальности нет! — искренне возмутился Шевчук.

— Специальность у меня есть! — не сдавался я.

— И какая же? — вопросил Шевчук, поднимая бровь.

— Матрос, матрос 2-го класса, — ответил я, вытаскивая из кармана корочку.

— Ну, знаешь, для матросов у нас работы нет. Хм, а впрочем… А знаешь что… У нас на водной станции есть самоходная баржа, по-моему, там как раз нужен человек. Правда, она находится в ведении начальника АХЧ. Сходи-ка для начала на баржу да поговори с капитаном. Ну, а если у тебя ничего не выйдет, приходи ко мне — будешь мести территорию! Не работа, а песня — полдня отработал и гуляй, Вася!

Поблагодарив Шевчука за участие, я отправился на водную станцию училища.

Баржу я нашёл без труда. На белоснежной рубке баржи красовалась надпись, выведенная при помощи трафарета — «ВОСТОК — З5». Поднявшись на борт баржи, я обнаружил, что дверь, ведущая в ходовую рубку, была приоткрыта. Я толкнул дверь и оказался внутри рубки.

Рубка была просторной. Точнее сказать, эта была не рубка, а скорее надстройка, ибо помимо ходовой части, где располагался пульт управления и штурвал, находились шконки (кровати), подвешенные к подволоку (потолку) при помощи металлических цепей. По бокам и сзади надстройки располагались огромные прямоугольные иллюминаторы, отчего надстройка казалась чрезвычайно просторной. На переборке левого борта висела большая навигационная карта побережья Владивостока. Посреди всего этого великолепия, возвышаясь на металлическом «лоцманском» кресле, сидел человек. Человек курил сигарету, и когда я вошёл, он пристально посмотрел на меня. По нему было видно, что он несколько удивлён моим неожиданным визитом. Видимо, нечасто на борту «Востока» появлялись гости вроде меня.

---

Этот человек и был капитаном или шкипером, как принято на флоте называть капитанов маломерных судов. Я представился и сообщил о цели своего визита. Мы познакомились.

Капитана баржи звали Юрием. На вид ему было не более 35 лет.

Юра был одет в фирменный джинсовый костюм, отчего у меня появилось ощущение, словно он находится не в рубке самоходной баржи, а сидит на мостике трансатлантического лайнера.

Он был обладателем густых ресниц и выразительных голубых глаз. Не знаю почему, но я сразу же проникся симпатией к этому человеку. А посему подробно изложил ему свою биографию и рассказал о превратностях судьбы, которые и привели меня к нему на баржу.

— Юрий, мне сказали, что вам нужен помощник. У меня есть корочка матроса 2-го класса, и я готов выполнять любую работу, которую вы мне поручите!

— Помощник мне действительно нужен. Но у нас пока нет штатного расписания. Я сам числюсь инженером в АХЧ. Хм, как бы нам поступить? Вот что, тебе нужно подойти к моему шефу — зам. начальника училища по АХЧ — Бурику Борису Валентиновичу. Я тебе напишу записку, с этой запиской подойдёшь к нему, объяснишь ситуацию, и пусть он прочтёт то, что я написал.

— Спасибо, Юрий, огромное!!!

— Не за что, беги к Бурику, мужик он хороший, главное, скажи ему, что ты хочешь работать по специальности и поступать в следующем году на судоводительский!

Мы пожали друг другу руки, и я незамедлительно отправился в административный корпус к «главному хозяйственнику» училища.

---

Кабинет Бориса Валентиновича я нашёл без труда.

В приёмной зам. начальника училища по АХЧ сидела секретарша.

Как и подобает настоящей секретарше, она была красавицей! Как говаривал Иван Грозный в кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию», червлёна губами, бровьми союзна!

Когда я вошёл в приёмную и остановился на пороге, офисная красавица бросила на меня дежурный взгляд из-под своих длинных ресниц и произнесла строгим голосом:

— Вы к Борису Валентиновичу?

Я утвердительно кивнул головой.

— А его нет и сегодня уже не будет. А вы по какому вопросу?

Я сильно смутился, потом вдруг нашёлся, что ответить:

— По личному!

— Как по личному?

Секретарша даже привстала от неожиданности.

— Ну, в общем, тут такое дело…

Выбора у меня не оставалось и, воспользовавшись тем, что в приёмной не было посетителей, я подробно поведал красавице о своих злоключениях. Мой рассказ явно заинтересовал её, и она любезно предложила мне чаю. За чашкой чая мы и познакомились.

Итак, она звалась Татьяной. Таня внимательно выслушала мою историю и предложила:

— Вот что, наш Борис Валентинович большой начальник, и к нему просто так тебе не попасть. Подходи завтра к восьми утра. Я проведу тебя к нему в кабинет. Ну а дальше действуй сам. Мужик он хороший, должен тебе помочь!

О боже! Я готов был расцеловать Татьяну за эти слова, но, к моему сожалению, это было невозможно… Поэтому я просто поблагодарил её и окрылённый отправился домой.

Ровно в 8:00 я оказался у приёмной. Войдя в приёмную, я остановился перед столом Татьяны. Увидев меня, они жестом указала мне на стул, а сама подошла к двери Бурика и тихонько постучалась. Затем она вошла в кабинет, спустя пару минут вышла оттуда и пригласила меня войти.

Я очень сильно волновался, когда открывал дверь кабинета. Кабинет был очень просторным. За большим столом в кожаном кресле сидел мужчина средних лет и пристально смотрел на меня.

— Здравствуйте, Борис Валентинович! Меня зовут Игорь, и у меня к вам дело.

— Ну что ж, проходи, садись и быстро рассказывай. У меня совещание через 10 минут!

Я поведал свою историю, которую выучил уже наизусть. Предусмотрительно вынул из папки и положил ему на стол справки о плавании, полученные во время морской практики, корочку матроса 2-го класса и записку от капитана баржи.

Борис Валентинович внимательно рассмотрел мои документы. А потом вдруг улыбнулся и произнёс:

— Значит, говоришь, матрос? Учился в мореходке и был на практике в полярке. А что ж тогда не поступил на судоводительский?

Я молчал. А что я ему мог ответить? Что мне не повезло, что я просто неудачник…

— В общем так, у меня сын учится в нашем училище на судоводительском. Капитан баржи пишет в записке, что готов взять тебя в свой экипаж. Но у нас пока нет штатного расписания. Поэтому сейчас спустишься в отдел кадров и скажешь, что я распорядился принять тебя на баржу, пускай оформят тебя временно рабочим, а когда придёт штат на баржу, переведём матросом или мотористом!

От радости я потерял дар речи. Я не верил своим ушам! Меня берут на работу в училище, и я буду ходить в море, пусть и на небольшом, но всё-таки судне!

— Ну что сидишь, беги в отдел кадров! Скажи Татьяне, чтобы она позвонила туда и передала моё распоряжение. Если у них возникнут вопросы, пусть звонят лично мне.

— Спасибо вам, Борис Валентинович! Вы мне очень помогли!

— Не за что! После оформления ступай на баржу и поступай в распоряжение Юрия!

Я вышел из кабинета совершенно ошалевший от неожиданно свалившегося на меня счастья.

Татьяна вопросительно смотрела на меня. В её взгляде читался немой вопрос, мол, как, уговорил?

— Уговорил, уговорил, Танюша! С меня коробка «Птичьего молока»! — подумал я и передал просьбу Бурика позвонить в отдел кадров.

Инспектор отдела кадров приняла меня с прохладцей. Ведь ещё вчера я готов был работать дворником у Шевчука, а сегодня меня протежирует сам Бурик!

Правда, перед тем как оформить документы о приёме на работу, она всё-таки сделала звонок Борису Валентиновичу и задала несколько уточняющих вопросов. После чего стала более снисходительной к моей персоне.

Когда все формальности были выполнены, я отправился на водную станцию.

Стоял тёплый осенний день. Баржа плавно покачивалась на волнах, привязанная швартовными канатами к пирсу. Я поднялся по сходням на борт и столкнулся нос к носу с капитаном.

— Юрий, я к вам. Борис Валентинович решил мой вопрос, теперь будем работать вместе!

— Очень хорошо! Welcome! Завтра у нас первый рейс. А сейчас пошли пить чай. Надо же обмыть твоё назначение на моё судно!

Мы пили чай с булочками, купленными Юрой в училищном буфете. Баржа слегка покачивалась на волнах, и жизнь казалась прекрасной и удивительной!

Новая жизнь

Новая жизнь разбежалась весенним ручьём,

Новая жизнь разлилась по ларькам, по вокзалам.

Новая жизнь — посидим, помолчим ни о чём,

Новая жизнь никогда не даётся даром…

Юрий Шевчук& рок-группа «ДДТ»,

песня «Новая жизнь» из альбома
«Прекрасная любовь»

Новая жизнь.

Как часто мы задумываемся о том, сколько жизней мы проживаем за одну, данную нам Творцом?

Ведь ещё вчера я был школьником, а вот теперь влился в ряды работающих граждан.

Работа на барже мне очень нравилась. Да и как могла не нравиться работа, связанная с морем и путешествиями?

За глаза нашу баржу мы прозвали самоходка. Такие баржи мне приходилось видеть во время морской практики на борту легендарного арктического лайнера «Иван Макарьин».

Этими баржами и разгружали балкер во время стоянки на рейде в Беринговском.

Наша самоходка представляла из себя плоскодонное самоходное судно с аппарелью в носовой части. Использовалась баржа для перевозки груза и пассажиров.

Когда-то старушка-баржа трудилась в северных широтах на разгрузке пароходов, а потом была списана и попала в наше училище, гдё её и приспособили к хозяйственным работам, не пропадать ведь добру!

В училище ей дали ремонт, полностью переделали рубку, подлатали днище. Словом, вдохнули в неё новую жизнь.

Как известно, корабль без капитана — не корабль, а посему на баржу капитаном был назначен штурман Дальневосточного пароходства, выпускник судоводительского факультета ДВВИМУ Юрий Пузачёв.

Юра был настоящим штурманом.

То есть он сочетал в себе те качества, которыми должен был обладать истинный судоводитель.

Не буду перечислять, какими именно качествами обладал мой новый капитан, но могу сказать только одно — он стал для меня другом и наставником.

Один мой хороший знакомый, старый морской волк, любил повторять такую фразу: «Экипаж как организм, либо принимает, либо отторгает».

И, действительно, по-другому в море и быть не может.

В море, чтобы выстоять в схватке со стихией, должен работать принцип: «Один за всех и все — за одного»!

Мне предстояло очередной раз пройти «боевое крещение», чтобы заслужить право быть членом экипажа.

А где же можно проявить себя? Только в реальных боевых условиях — во время рейса.

Первый мой рейс на борту «Востока» намечался в бухту Сидими, где, собственно, располагалась морская учебная база нашего училища.

Бухта Сидими по праву считается одним из красивейших мест в Приморье.

На побережье этой замечательный бухты и расположилось селение, которое ранее называли Сидими, а ныне оно имело вполне непритязательное название — Безверхово.

Некогда это было вовсе не село, а поместье, которое принадлежало легендарному пану Янковскому, в честь которого и был назван полуостров.

По свидетельствам тогдашних современников, «природа тех мест удивляла разнообразием — здесь были и морские берега, и буйные леса, и холмы, и заливные луга, и дикие лагуны».

Стоял тёплый сентябрьский день. Мы подготовили самоходку к рейсу — запустили двигатель, отсоединили береговое питание, проверили работоспособность бортовой радиостанции. Кроме того, по распоряжению капитана, я набрал полные анкерки пресной воды и получил у начальника станции сухой паёк. В море ведь может произойти всякое, поэтому запасы воды и еды — необходимость.

Когда все приготовления были окончены, я отдал швартовные концы, и баржа нехотя отвалила от причала. Капитан, ловко орудуя штурвалом, газом и реверсом, развернул баржу и направил её на выход из ковша водной станции.

Самоходка плавно скользила по акватории Амурского залива. Убедившись, что мы легли на правильный курс, Юра передал мне штурвал, а сам достал из рундука навигационную карту и аккуратно, с присущей штурману сноровкой, развернул её на столе, и принялся изучать подходы к Сидими.

Я пристально вглядывался в линию горизонта, где отчётливо виднелся контур полуострова Ломоносова. Море было совершенно спокойным, дизель тихонько урчал, а за кормой белой пенной вздымался и таял кильватерный след.

Мерное урчание дизеля постепенно погрузило меня в гипнотическое состояние, отчего на меня нахлынули воспоминания минувшего лета, в самом финале которого мы с друзьями отправились в поход, между прочим, именно в бухту Сидими, куда сейчас я и правил баржу.

А дело было так.

После окончания вступительных экзаменов мы с приятелями решили отправиться в поход.

Наш выбор пал на бухту Нарва, которая была знаменита своими песчаными пляжами и чистой морской водой. Добирались до места сперва на катере, а затем пешком, навьючившись рюкзаками и палатками, мужественно преодолевая препятствия в виде речушек и проток.

Изначально в поход собирались идти без девушек. Мол, будем пить вино, играть на гитарах, купаться, загорать и ловить рыбу. Но перед самым походом один из моих товарищей предложил взять с собой двух девчонок, которые, по дошедшим до меня слухам, были в него по уши влюблены.

У меня как-то в голове не укладывалось, что в одного парня одновременно могут влюбиться две девчонки. Но ведь жизнь — штука сложная, а, как известно, в жизни всё может быть.

Словом, девчонки так девчонки! Ну куда без них? Тем более, что мы с ними не были знакомы, а посему — никаких душевных волнений не предвиделось.

Добравшись до места стоянки, мы разбили палаточный городок. Девчонки быстро влились в нашу дружную компанию и не причиняли нам никакого беспокойства.

Было приятно просыпаться утром, подставляя своё лицо восходящему солнцу и окунаться в прохладную морскую воду.

А на следующий день пошёл страшный дождь, и мы всей честной компанией, забравшись в большую армейскую палатку, пели песни под гитару.

Вечерами мы разжигали огонь, и, сидя у костра, пили шампанское и вино, любуясь мириадами звёзд, рассыпанных на ночном небосклоне.

Три дня счастья, которые отпечатались в моей памяти навсегда!

В последний день нашего замечательного отдыха в Нарве на море разразился сильный шторм, и нам пришлось сворачивать свой лагерь. По счастью, за нами пришёл буксир, капитаном которого был отец того самого парня, который пригласил девчонок.

Буксир шкивало и бросало из стороны в сторону, словно щепку в бушующем море.

По своему обыкновению, я испытал приступ сильнейшего аппетита во время качки и принял приглашение капитана отобедать в кают-компании. Поскольку от морской болезни страдали все мои товарищи, и ни один из них не согласился составить мне компанию, то обедать отправился я один.

Каково же было моё удивление, когда ко мне присоединилась одна из девочек, которую звали Таня. Оказалось, что её подруга осталась на мостике дышать свежим морским воздухом, а Таня туда подниматься не захотела и осталась с нами внизу.

Морской болезнью она, по счастью, не страдала, в отличие от моих сотоварищей, и составила мне отличную компанию за обедом.

Мы с большим аппетитом уплетали флотский борщ, а потом пили компот с печеньем. Болтали о всякой ерунде, смеялись, и нам было весело и хорошо вместе!

Буксир благополучно доставил нас в город, и мы расстались с девчонками, поблагодарив друг друга за хорошую компанию и прекрасно проведённое время. Жизнь вернулась в своё привычное русло, а я всё никак не мог забыть Таню. Всё время думал о ней, но так и не решался узнать у своего товарища её номер телефона.

Да и зачем? Ведь в неё был влюблён мой друг, и, вероятно, она была влюблена в него…

Стоя в рубке самоходки и пялясь в иллюминатор, я думал о том памятном походе.

Чем отчётливее становились очертания мыса Ломоносова, тем более отчётливо я вспоминал все детали нашего похода и тот момент, когда на меня нахлынуло чувство, от которого так непросто было избавиться.

Неожиданно прозвучавший из динамика голос вернул меня в реальность происходящего.

Мы вошли в пограничную зону, и по радио нас запрашивал пограничный пост с позывным «Лебедь».

— Судно, судно, следующее курсом 210 градусов на удалении трёх морских миль от мыса Ломоносова, ответь Лебедю-24, — раздалось из динамика.

Юра взял микрофон радиостанции, отжал тангенту и произнёс:

— Лебедь-24, я самоходная баржа «Восток-35», следую из Владивостока в Безверхово.

— Вас понял, Восток-35, с какой целью следуете в Безверхово?

— Лебедь-24, следую на морскую базу ДВВИМУ.

— Добро, Восток-35, счастливого плавания, конец связи!

— Спасибо, Лебедь-24, конец связи!

— Слышал?! — улыбнулся Юра. — И на суше, и на море — пограничники в дозоре! — и подмигнул мне.

Мы дружно рассмеялись, Юра принял у меня штурвал, поскольку мы приближались к берегу.

Впереди показались ворота бухты Сидими — остров Кроличий, на котором расположился маяк с одноимённым названием.

Обогнув Кроличий, мы сбавили ход и медленно стали подходить к берегу.

На побережье виднелись постройки, выполненные в виде деревянных одноэтажных домиков.

— Вот и приехали! — сосредоточенно произнёс Юра, и в этот самый момент баржа уткнулась носовой частью в пологий берег.

Он включил реверс, позади баржи показалась белая пена, взбитая работающими на задний ход винтами. После чего баржа остановилась на месте как вкопанная. Юра включил гидравлический привод, и тяжёлая стальная аппарель со скрипом опустилась на морской берег.

---

Сидими

В это время у Гаутамы родился сын, но в ту же ночь молодой отец тайно бежал из дома и стал бродячим нищим отшельником (бхикшу, или шрамана, что буквальном переводе и означает «нищий»).

Сначала он вместе с пятью своими сотоварищами изнурял плоть в поисках истины, но истина никак ему не давалась.

Тогда он ушёл от них, сел под смоковницу (потом она получила название дерева бодхи, то есть просветления) и сказал себе, что не встанет с места, пока его не посетит откровение и просветление.

Через 49 дней без еды (по странному совпадению, столько же болтались на барже Т-36 советские солдаты Зиганшин, Федотов, Поплавский и ещё один — забыл фамилию, но буддистами не стали), превозмогая интриги и соблазны демона Мары, он вдруг понял главную истину: жизнь есть страдание.

Он стал Буддой (просветлённым). Он стал татхагатой (в переводе — тот, который так достиг).

Валерий Лебедев, из статьи «Почему буддизм не поможет науке»

Баржа стояла у берега, уткнувшись аппарелью в прибрежную гальку. Чтобы привлечь к себе внимание, Юра включил сирену, и над Сидими раздался протяжный вой, который эхом прокатился по всему побережью.

Не прошло и пяти минут, как на берегу появился человек.

Этим человеком оказался легендарный смотритель базы — Александр Воробьёв, известный в узких кругах как Воробей.

Прозвище этого человека совершенно не сочеталось с его колоритной внешностью. Таких людей обычно в народе называют человек-гора.

Росту в нём было более двух метров, а лицо было покрыто густой бородой. Одет он был в военную форму, отчего походил на заправского пограничника, несущего службу на забытой богом заставе.

Тяжёлой поступью он направлялся к нашей самоходке.

О Воробье в нашем училище ходили легенды.

Поговаривал о том, что этот человек — нелюдим, в городе появляется редко, и что круглый год проводит на своей базе в Сидими.

Жил Воробьёв в каменном доме дореволюционной постройки, по слухам, некогда принадлежащем графу Янковскому.

Он был не просто смотрителем базы, а по сути её хозяином.

Летом здесь проходили шлюпочную практику курсанты нашего училища, и здесь же в летних домиках отдыхали сотрудники и преподаватели. Зимой база пустовала, и Воробьёв с дозором, как некрасовский Мороз-воевода, ежедневно «обходил владенья свои».

Частыми гостями в имении Воробьёва было пограничное начальство с безверховской заставы.

Местные жители Воробья побаивались, а посему обходили базу стороной.

Поговаривали, что Воробей временами крепко выпивал, а когда выпивал — начинал чудить.

В доме у него был целый арсенал холодного и огнестрельного оружия, а также обмундирования, подаренного щедрыми стражами рубежей.

После крепких возлияний он выходил из своей усадьбы в полном обмундировании — в каске, с маузером наперевес и шашкой наголо. Побродив в таком виде по территории базы, он возвращался в дом и крепко-накрепко засыпал. Очевидцы рассказывали, что при этом храп раздавался на всё бывшее поместье Янковских.

Вот таким человеком был наш смотритель…

Но одно дело сто раз услышать, а другое дело — один раз увидеть. Мы вышли к нему навстречу и стали ждать, когда он приблизится к барже.

На борту нашей баржи были продукты, стройматериалы и несколько катамаранов, очевидно предназначенных для отдыхающих.

---

Наконец Воробьёв подошёл к нам и приветствовал крепким рукопожатием. Он любезно предложил нам отобедать вместе с ним, но от обеда мы отказались — нужно было разгружать баржу и идти в бухту Нарва за песком.

Первыми вытащили на берег катамараны, а затем выгрузили мешки с картошкой, коробки с консервами. Доски выгружали на берег в самом конце, эти горбыли были весьма длинными, и поэтому их приходилось аккуратно подхватывать с обоих концов, чтобы не вогнать занозы в ладони, и потихоньку спускать по аппарели на берег.

Когда разгрузка была окончена, Воробьёв ушёл в дом и вернулся пакетом, в который он аккуратно сложил для нас овощи, выращенные им на собственном огороде.

Глядя на этого большого человека, я подумал, что он вовсе не свирепый, как говаривали о нём в народе, а вполне симпатичный и добрый человек.

Пожав на прощание друг другу руки, мы расстались с ним и поднялись на борт баржи.

Юра запустил двигатель, поднял аппарель и, напоследок погудев сиреной, отошёл от берега.

Воробьёв помахал нам своей богатырской рукой и побрёл к усадьбе.

Мы обогнули остров Кроличий и направились в направлении, где раскинулись песчаные дюны бухты Нарва.

Наш путь лежал к песчаным карьерам, где черпали песок и грузили его в огромных количествах на плашкоуты.

Мы ошвартовали самоходку у одного из плашкоутов, служивших своеобразным пирсом для буксиров.

— Оставайся здесь и следи за швартовными концами, — сказал Юра, а сам вытащил трёхлитровую банку с прозрачной жидкостью и отправился к крановщику.

После непродолжительных переговоров с «крановым» Юра вернулся на баржу и радостно сообщил:

— Сейчас нас без очереди загрузят, и пойдём домой!

— А почему без очереди и что за банка с жидкостью, которую ты сейчас отдал «крановому»?

— Понимаешь, нам для хозяйственных нужд понадобилась пара тонн песка. Вот за эту банку мы песок и получим. Соображать надо, юнга!

— Так это спирт! — вырвалось у меня непроизвольно.

— Соображаешь! Причём чистый, медицинский! — сказал Юра и подмигнул мне, а я в свою очередь подмигнул ему.

Меж тем кран медленно развернул свой стальной клюв в нашу сторону и ловко зачерпнул грейфером песок из карьера.

Мы стояли в рубке и наблюдали, как ловко кран черпает песок и высыпает его на борт нашей самоходки. Через пятнадцать минут у нас на борту образовался целый курган из песка, и баржа просела под тяжестью груза так, что с борта до воды легко можно было дотянуться рукой.

После очередной порции песка крановщик выглянул из своей будки и подал сигнал рукой, что, очевидно, означало окончание погрузки. Юра в ответ отсалютовал ему и дал мне команду отдавать концы.

Мы медленно выползли из карьеров и направились в сторону Сидими. Но стоило нам дать полный ход, как самоходку сильно тряхануло, словно в лихорадке, и дизель, обдав нас на прощание сизым клубом дыма, заглох.

— Всё, пи@дец, приехали! — воскликнул Юра и в сердцах бросил штурвал. — Полезли в машину, посмотрим, что случилось.

В машинное отделение вёл люк, который находился прямо в рубке. Мы отдраили люк и по одному, друг за другом, осторожно спустились вниз.

Баржу медленно покачивало на волнах, отчего мне в голову стали приходить дурные мысли.

Связаться с пограничниками и попросить помощи у них мы не могли, поскольку имели на борту контрабандный груз в виде песка, документов на который у нас, естественно, не было. Катеров поблизости не наблюдалось, а значит, и помощи просить было не у кого.

Юра внимательно осмотрел дизель. Нужно сказать, что дизель по тем временам у нас стоял вполне надёжный. Такие дизели устанавливались на танках.

Не мудрствуя лукаво, корабелы использовали танковые дизели на самоходных баржах, справедливо полагая, что самоходная баржа подобна танку, только плавающему.

Но, поскольку среди нашего немногочисленного экипажа механиков и мотористов не наблюдалось, то самостоятельно разобраться с дизелем в экстремальных условиях не представлялось возможным.

— Уровень масла в норме, охлаждение тоже в норме. Хрен знает, что с ним, — пробурчал Юра. — Будем пробовать завести, другого выхода у нас нет. Если не получится, тогда свяжемся по рации с водной станцией и вызовем на помощь катер.

Удивительно, но Юра в эту трудную минуту не терял самообладания, хотя баржу достаточно далеко отнесло ветром и течением от заветного песчаного берега.

— Оставайся здесь и понаблюдай за дизелем, а я поднимусь в рубку и поработаю стартером, — сказал он и полез по трапу наверх.

В течение получаса Юра пытался завести дизель, но всё безуспешно. А меж тем баржу относило всё дальше и дальше от берега, ветер крепчал, а наше положение становилось всё более и более критичным.

Я поднялся наверх. Юра в задумчивости стоял возле иллюминатора. На его лице я не прочитал ни отчаяния, ни растерянности.

— Что будем делать, капитан? — осторожно спросил я.

— Ты в Японии был? — отозвался Юра.

— Нет, не был, — ответил я.

— Значит, будешь. Ветер отжимной, ежели не заведёмся, то через пару дней нас в аккурат к Японии и прибьёт. Наберём там жвачки и обратно — домой!

— А рация, у нас ведь есть рация! Свяжемся с пограничниками, попросим помощи!

— Рация-то у нас есть, да только батареи на ней сели. Одно название — «Берёзка»! Ведь зарядил их прямо перед самым рейсом на станции, а зарядки хватило только на один сеанс связи с погранцами.

Меня охватил ужас! Я вспомнил трагедию, которая случилась с нашими советскими пограничниками, которых на самоходной барже, подобной нашей, вынесло во время шторма в открытое море.

Этот случай был описан в школьных учебниках как пример героизма советских людей. Насколько я помню, тогда пограничники, которые находились на борту этой злосчастной баржи, чуть не умерли от жажды и голода, но продержались в бушующем океане на дрейфующей барже ровно 49 дней.

По счастью, у нас на борту был запас пресной воды и перед отходом мы получили сухой паёк, так что голодная смерть нам не грозила, во всяком случае в ближайшую пару дней. К тому же Воробьёв нам презентовал целый пакет с овощами, к которым мы так и не притронулись.

— В общем так, юнга! Не дрейфь! Я займусь дизелем, а ты внимательно смотри по сторонам — как только увидишь какой-нибудь катер или буксир, сразу же сообщи мне, будем подавать сигналы бедствия.

Я остался на палубе, а Юра ушёл в рубку и начал крутить стартер! И, о чудо! Дизель вдруг завёлся! Мы оказались опять на ходу!

— Свистать всех наверх! — радостно выкрикнул Юра, высунувшись из надстройки.

После чего он дал ход, и старушка-баржа, обильно выпуская сизые клубы дыма, поползла в нужном нам направлении, медленно набирая обороты.

До водной станции оставалось около полутора часов ходу, а посему я открыл консервы, порезал овощи, и мы впервые за целый день скитаний по Амурскому заливу приступили к трапезе.

— Видно, не судьба попасть тебе в Японию, юнга! — подшучивал надо мной Юра, с аппетитом поглощая воробьёвские помидоры.

— Ничего, главное, что я сегодня попаду домой! — отшучивался я.

Переход до водной станции прошёл без происшествий, и на закате дня мы успешно ошвартовались у родного пирса.

Так прошёл первый мой рейс на барже, наполненный событиями и приключениями.

И как говорится в таких случаях, хорошо то, что хорошо кончается!

День селёдки

На вольных и могучих берегах,

В огромных современных городах,

Где вверх из труб выходит сизый дым,

Где трудно оставаться молодым.

Живут они, не ведая тоски.

В домах призренья веселятся старики.

И водят мужики грузовики,

Уходят с песней в море рыбаки.

Фёдор Чистяков & рок-группа «Ноль», песня «Северное буги» из альбома «Северное буги»

Мы сделали несколько рейсов в Сидими до наступления холодов. Обеспечив Воробьёва всем необходимым для зимовки, наша самоходка на некоторое время осталась без работы.

Однажды Юра вернулся после очередного совещания у Бурика.

Вид у капитана был несколько озадаченный, но вместе с тем весьма и весьма довольный.

— Борис Валентинович поручил нам архиважное дело! — сообщил он. — Нужно срочно раздобыть у начальника станции пару ПСН!

— А зачем нам столько ПСН? — поинтересовался я.

— Будем возить пассажиров, а ПСН у нас на борту всего один, вот Бурик и распорядился одолжить ещё пару плотов у начальника водной станции, — пояснил Юра.

— И куда же мы будем возить столько пассажиров? — не унимался я.

— На рыбалку, мой юный друг! С понедельника начинается лицензионный лов селёдки в Уссурийском заливе. От нашей водной станции для сотрудников училища выделяют два катера — нашу баржу и ВРД. Короче, через три дня наша самоходка должна быть полностью готова к бою и походу! — отрезал Юра и направился к начальнику станции решать вопрос со спасательными плотами для нашей баржи.

Силы небесные! Мы будем ходить на рыбалку! Ведь о такой работе можно было только мечтать!

«Всё-таки хорошо, что я не устроился к Шевчуку дворником на полставки, а добился назначения на баржу!» — подумал я, глядя, как Юра бодрой походкой направляется к диспетчерской.

Сказать по правде, я с детства увлекался рыбалкой.