18+
Теку, или Испытывая жажду

Объем: 126 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Глава 1. Начало

Четыре часа после полудня. Всегда считал, что в это время отдам концы; я выдохся, и теперь размышляю о том, что будет дальше.

Вижу огромных идолов. Они сделаны для того, чтобы услаждать язык. Как заманчиво: забетонировать свою жизнь, разжечь костер страстей и забыться, скрыться — неважно где и с кем. Ради удовольствий можно жить среди мусора и питаться всякой дрянью.

Недалеко торчит многоэтажка: стекла окон потрескались, и от стен то и дело отшелушивается плитка. Впереди проход зияет безжизненной чернотой. Поднимаюсь на крышу, чтобы глотнуть свежего воздуха. «Срываюсь вниз в кромешный мрак…»

Я забрался так высоко, что почувствовал себя почти свободным. «Лечу и времени не знаю…» В эйфории выкидываю пустую бутылку вниз — мой вклад в общее дело.

Солнце спешило за горизонт. Сам горизонт, кажется, приподнялся и как бы неестественно изогнулся краями вверх; стал похож на бледного оттенка волну, словно мир занедужил.

Тишина. Странно, но ночь не пришла. Вместо нее клубится полумрак. «И вот на дне последний такт… Часов вселенских в сон кидает…» Словно на все живое наброшена темная вуаль.

Сердце бьется гулко, и, словно вторя ему, издалека послышались тяжелые удары, как если бы в дверь. От грохота пришлось заткнуть уши. Минуты три я ничего не слышал, но чувствовал кожей. Пошел дождь. «Мое» здание стало медленно проседать. Там, внизу, была сплошь вода. Какого ждать конца: захлебнусь ли я, придавит ли меня бетонной плитой?

Я прыгнул в воду, в водоворот, разбуженный первобытным страхом перед превосходством стихии.

Откуда-то донесся знакомый запах — бабушкиного абрикосового пирога, только что из печи. Его тепло согрело меня… Что-то резко поплохело.


* * *

Ужасное похмелье… Телек включен: «Местами возможны осадки». Не забыть бы зонт. В животе ощущение боли перемежается с ощущением пустоты, горечь во рту.

Засыпаю ненадолго. Предки в это время на работе. К обеду успею испариться, иначе начнутся расспросы, почему не в универе. Разве может быть оправданием плохое самочувствие? Тем более, он еще не остыл со вчерашнего вечера. Да-а, вчера мы жутко поругались. Нет! Оправдания не может быть в принципе!

После серии восстанавливающих процедур удается выйти из состояния остаточной прострации. Теперь заправить постель, вещи в стирку, а сам — за порог. Фух! Успел!

По раскаленному асфальту туда-сюда снуют муравьи. Как бы кого не задавить. Или лучше не смотреть? Интересно, сколько смертей уже висит на мне?

На асфальт села пчела. Притихла. Она, кажется, нашла что-то вкусненькое. Ты же должна собирать пыльцу с цветов, разве не так? Улетай отсюда! Здесь тебя ждет только смерть! Либо тебя раздавят сейчас, либо ты наешься всякой дряни, принесешь эту дрянь в улей и погубишь семью; ты завязнешь в меде, как завязли в смоле эти камешки, в которых ты ковыряешься!

Надо ли успеть на занятия? Нет, не надо. Я сел на сарай и доехал до Центра. Спускаюсь по Ермоловскому бульвару, не такому уж многолюдному, в самое сердце Старого города. Бульвар рассекает проспект Карла Маркса на две проезжие части и тянется стройной зеленой аллеей аж до железнодорожного вокзала. Так что я засекаю время на часах — обычно я справляюсь за двадцать две минуты.

Мне всегда нравилось тут гулять, среди густой зелени. Да и вообще мне нравится Центр. Я бы жил в Центре, но родители живут на Юге, на улице Пирогова. И я с ними. Юг — это спальный район, поэтому я стараюсь там только спать. Гуляю же всегда в Центре.

Пришло время пообедать. Вон река — змеей проползает через город. Внизу по течению, на Нижнем рынке (это примерно посередине моего пути), всегда можно урвать что-нибудь вкусненькое. Вот уже встречаю первых попрошаек, дальше их становится только больше.

В Старом городе еще сохранились в избытке «коммуны» — дворы на несколько домов. Вид у них был захолустный, и жили там разные бедные люди. Так что на две «прожиточные» семьи приходилась одна нищая.

Добравшись до Нижнего рынка, я увидел знакомые чебуречные и дешевые пельменные-наливайки. Бездомные уже собрались возле заведений. Покормил бы их кто… Как будто вышел Кормитель с корзиной и начал вбрасывать в толпу буханки хлеба. С первой буханки толпа зашевелилась-заволновалась. Началась давка. Буханок было явно недостаточно. Все они были посчитаны, но кто будет считать бездомных?

Я прохожу сквозь строй попрошаек. Все они протягивают руку, кто-то просит Христа ради, кому-то нужно спасать свою дочь. У меня в кармане есть кое-какие деньги. Кому же их отдать? Как понять, кто нуждается в них больше всего? А что если он окажется плутом, а где-нибудь за поворотом действительно стоит тот, кто бы уже без них не смог? А вечером тут проходит, так же как я сейчас, крутой парень и все скидываются ему ради общего блага. Душа остается спокойной или мечется, сбивает дыхание, падает камнем на дно желудка — так дух взывает к духу, разделяя с тобой свои желания и тревоги. Безногий вояка — на, брат! Досталось же тебе. Выпей за тех, кого уже нет.

Мне навстречу идет немного сутулясь человек в капюшоне. Я знаю его! Он не снимает капюшон даже в кафе, куда заходит попить свою ежедневную чашку кофе. Он всегда социально активный, иногда социально расстроенный. Может, к примеру, расстроиться из-за выбросов в атмосферу. Сам правда на машине ездит. Ну и что с того? Все мы допускаем приемлемую степень комфорта, потому что наш комфорт — святое дело. Остальное по мере возможностей… Он не пытается расширить давно сформировавшийся круг общения. Это его яма, где он способен не терять равновесия. Он относит себя к дзен-буддистам — с ними у него паритет. Его зовут Борис, я с ним дружу, кажется, сто лет.

Мы обнялись. Давно не виделись — раньше чаще. Понятно: семья, работа, медитация. Впрочем, на Бориса я всегда могу положиться. Нужны деньги — он займет. Да разве дело в деньгах?! Просто мы знаем друг о друге парочку непрописных истин, вот и все.

Я подсел к нему за столик. К нам тут же подошла официантка и дала написанный от руки листочек-меню.

Мы стали выбирать — некоторые позиции перечеркнуты. Официантка молча стояла возле нас.

Я заказал гречку с мясом и салат.

— Салата нет, — сказала она с умным видом.

— Тогда гречку и мясо.

Борис заказал то же самое и суп.

— Вам в одной тарелке? — спросила официантка.

Мы переглянулись.

— Нет, — хором сказали мы.

— Хорошо, — она удалилась, но почти сразу же пришла и сказала, что суп закончился.

— Тогда оставьте гречку и мясо, — Борис пожал плечами.

— Вам одну порцию?

— Нет, каждому.

— Что каждому?! — вспыхнула она. — У вас был суп и гречка с мясом.

— Да, так, — согласился с ней Борис.

— И я заказывал гречку с мясом, — вставил я.

— Вы не могли заказывать гречку с мясом, — отрезала она. — Я же вам сказала, что осталась одна порция.

— Что тогда осталось? — спросил я.

— Все остальное.

— Давайте остальное! — сказал я уже без надежды.

Судорожно закивав, она ушла.

— Ну как дела? Как семья? — спросил я Бориса.

— Да… нормально.

— Что-то не так?

— С женой поругался.

— А из-за чего поругались, если не секрет?

— Измена, — сказал Борис.

— Она?

— Нет, я.

— А. Дома живешь?

— Пока да… Слушай, не хочу сейчас об этом, а то еда не переварится.

— Ну ладно. Как твои духовные дела?

— Идут потихоньку…

К нам подошел шеф-повар на пару с официанткой.

— Так, слушайте меня ВСЕ! — вскричал он, и все кто сидел в кафе уставились на него. — Гречка с мясом закончилась.

— Но она же сказала, что есть одна порция, — я указал пальцем на официантку.

— Она не могла вам такое сказать! — возмутился шеф.

— А как же с остальным? — спросил я.

— Остальное есть… Послушайте, не морочьте нам голову! Закажите что-то конкретное. Мы тут на ногах с самого утра. Уже голова закипает от вас!

— Пошли отсюда, — кинул мне Борис.

Нам вслед посыпались ругательства.

Неподалеку мы нашли чебуречную; заказали по чебуреку не отходя от кассы и уже через пять минут сидели-ели на лавочке. Борис похвалил чебуреки.

— Да, неплохие, — согласился я.

— Мы с тобой могли бы открыть кафе.

— Опять ты за свое! — сказал я.

— А что? Меню, интерьер — все предельно простое. И никакой крыши над головой — круглый год, день и ночь посетители смогут сидеть под открытым небом. Есть одно местечко в Центральном парке, может знаешь, да конечно знаешь — заброшенный ЗАГС. Там такие красивые колонны по кругу стоят, а еще терраса.

— В прошлый раз ты мне предлагал открыть чайный магазин, — припомнил я ему.

— Ну, выбирай сам, что тебе ближе…

— Ни-че-го! Я не хочу быть бизнесменом.

— По-моему, ты свободен в этом мире только, если занимаешься собственным делом, — сказал Борис. — Хотя не в этом дело.

— А в чем?

— Как-будто я родился с нитью, которая прокинута через грудь вниз живота, а там, внизу живота — пропасть, куда она спускается, и конца ее не видно. А иногда эта нить натягивается. Я за нее дергаю или с того конца дергают — не знаю, но я всегда смотрю только в одну сторону — в глубину. Пытался не замечать, хотел избавиться от этой нити, а она только бесконечно истончается, но не обрывается. И куда бы я ни шел, она уже поджидает меня там. Я общаюсь с кем-то, не думая о ней, но замечаю, как вытягиваю ее, как нити из новенького свитера, оставляя на нем стежки; вытягиваю ее из интереса к собеседнику, из ощущения прекрасного дня — из всего…

Я ничего не ответил. Борис продолжил:

— Ну ладно. И какие проблемы волнуют тебя?

— Мусор.

— Нет никакой истины, потому что даже смерть обратима.

— Ну да, конечно. Такой вот способ избежать смерти — это поверить в то, что ее нет вообще.

— Рейнкарнация. Смотри. Я умру. Или нет! Я умру в моем теле, но тело продолжит существовать, оно будет утилизироваться природой: будет расщепляться, пока все его обитатели не заживут по-новому — где-нибудь в другом теле. Но то же и с душой! Она расщепится, перегниет и даст почву для новых душ. Поэтому я никогда не умираю, а только перехожу из одного состояния в другое.

— А у меня между прочим новость. Я стал отцом! — гордо выпятив грудь сообщил Борис.

— Поздравляю! Кто?

— Пацан — Алешка! В общем, будешь крестным?

— Я — крестным?


Можем ли мы страдать и сострадать? Проще страдать без сострадания… Истину вообще не произносят. Тогда о чем весь этот разговор? Крещение, посвящение — ничего конкретного. Даже если тебе принесут гречку с мясом, то это может оказаться просто размазня. Мда… Что-то я раскис.

В растерянности озираюсь вокруг. Улавливаю озабоченность на лицах одних людей. Взгляд безразлично скользит и замечает враждебность на лицах других. — «Чо уставился? Иди давай!»

Неподалеку что-то строят. Уже целую вечность строят. Первые лет десять вообще ничего не происходило — менялись только заборы вокруг стройки: деревянные, металлические, снова деревянные. Но вроде бы скоро достроят. На носу выборы. Им нужно успеть доделать то, что еще можно было не делать до сих пор. Кто-то там наверху спросил, теперь нужно ответить; нужно придумать, где взять еще денег. Придется им творчески подойти к этому — сплошные таланты, когда дело касается денег! А может оставить все как есть и назвать это «памятник застою»?

Я присмотрелся к стройке: сейчас там репетировали церемонию открытия. Я неподалеку — слава богу, не слишком близко к этому общественно значимому. В слова то и дело подмешиваются удары в барабаны: речь недостаточно выразительна. Но все же я в стороне, насколько громко бы ни били в барабаны, насколько сильно ни кричали в микрофон. Иногда меня отвлекают аплодисменты. Смотрю на собравшуюся толпу. Смотрю на все это социально значимое. Я делаю над собой усилие, чтобы смотреть. Пытаюсь приобщиться к происходящему. Между тем, душа лезет вон.

Собака катается по земле. Вся извалялась в пыли. Блин, зонт забыл! Собака… Мне снилась собака. Она гналась за мной. Я был в здании и убегал от нее вверх по ступеням. А потом разбился о стеклянную дверь. Сквозь эту дверь я увидел стеллажи с книгами. Их не достать: дверь заперта! Я прыгаю вниз, чтобы спастись…

Громыхнуло! Я с опаской посмотрел наверх: вороны кружили над замусоренным берегом реки, выискивая что-нибудь себе на обед.

Я перебрался на берег реки и лег в тени растущего там деревца (под ним лежало грязное барахло). Ай! Стекло поразбросали. Что ни говори, а с бабушкиным пирогом ни один чебурек не сравнится. Может, попросить как-нибудь маму испечь? Сегодня, пожалуй, не стоит…

Искупаюсь… Там, на берегу, у самой кромки, от скрипов изнывает лодка…

На веслах кто? Чья это лодка? Иль кто меня сбивает с толку?

Голова опрокинулась на скользкий грунт, я бултыхнулся в воду. Фу! Ил! Туда плыви — где поглубже.

Я плыву вдоль крутых берегов. Я не один — со мной мой друг Игнат. Он пытается раззадорить меня: то и дело заплывает вперед. Он так легко плывет! Я уступаю ему: нет настроения. «Ну ты и лентяй», — сказал он, и окатил меня водяными брызгами. — Сделалось холодно.

Игнат меня достал! Подождав, пока он отплывет подальше, я нырнул и поплыл к берегу. Еще немного… Теперь дыши, дыши!

Сижу на берегу реки и слышу, как Игнат зовет, потом оскорбляет меня. Его голос затихает. На реку ложится туман. Река теряет форму и обесцвечивается.

Глава 2. Видение

Время подобно торговой палатке с бесконечно разнообразными открытками-представлениями о том, что было, есть и будет. Как ни странно, но то, что будет — это единственное, что осталось на линии времени для меня. Меня? Меня нет. Я обнулился. Или нет? Что-то мешает — в ноге, — торчит бугорком. Стекло! Рана уже затянулась. Когда? Не помню — не важно.

Я помню лишь то, что был частью чего-то в самом деле важного, воспринимаемого мной и всеми теми, из чего это Что-то формируется, как совершенное. Я представлял собой деталь в большом механизме. Моя задача была — дополнять это Что-то. Как и всякая деталь, я мог сломаться, потому что в рамках целого несовершенен. И в какой-то момент я сломался…

Я шел по скалистой дороге. Там по сторонам стояли безликие образы, почившие во времени. Я почти прошмыгнул мимо них, как они вдруг ожили и заговорили со мной голосами предков:

— Мы жили ради тебя, неблагодарный!

— Мне жаль! — сказал я, ожидая прощения.

Но они, не говоря больше ни слова, вытянули руки вперед, отстраняясь. Потом они превратились в гусей-лебедей и улетели прочь. Я не мог следовать за ними, потому что был не такой, как они.

В сердцах я разразился проклятиями. В ответ прямо мне под ноги свалился шерстяной клубок. Свалился — тут же вперед устремился. Я поспешил за ним.

Долго ли, коротко ли, клубок провел меня через каменные стены в тень седого леса. Стволы деревьев были совсем голые. Трудно было различить что-либо еще из-за густого тумана. Я шел сквозь него, словно разбивал стеклянную завесу, и тысячи осколков погружались в мягкую плоть.

Туман распахнул предо мною окна в незнакомые дома. Заглянув туда, я увидел людей за праздничным столом, рядом играли и смеялись дети. Я было обрадовался им, но вдруг, как по мановению волшебной палочки, все преобразилось: изуродованные тела, накрытые плащаницами, лежали в гробах; родные скорбели по преждевременно усопшим.

Всматриваясь в длинный ряд лиц, я увидел себя! Тело было изорвано в клочья неведомым злом. Как умер я и все эти люди?

Я вышел из тумана к берегу реки. Дальше нет пути — клубок полностью размотался, только на конце узелок остался.

У самой кромки воды стояла яхта. Ее деревянная корма отливала серебром в цвет воды, бьющей о борта. На палубе стояли люди, что повстречались мне в лесу, и еще кто-то (лиц не разглядеть): их необычайно высокие фигуры словно нависали над людьми. «Нужно подняться на яхту и расспросить их обо всем!» — решил было я, но меня опередил вороватый человек, загородивший собою трап.

— Ты не пройдешь, хе-хе, — сказал он голосом Игната.

— Почему? — спросил я.

— Ты теперь мне должен.

— И что же я должен?

— А давай сыграем в картишки? Если выиграешь — поднимешься на борт, если проиграешь — платишь.

— Ну хорошо.

— Так, в козла или в дурака? — предложил он на выбор.

— Давай в дурака.

— Окей, мешаю, мешаю, сдаю… остался ты в дураках!

— Да у тебя карты крапленые! — спалил я его. — Победа не засчитывается!

— Ладно. Но ты все равно мне должен!

— У меня нет денег, тогда что возьмешь? — спросил я.

— М-м… Что не жалко: оставь надежду… эм-м, не, лучше веру — что тебе с нее?

— Хорошо.

Он щелкнул пальцами и исчез, как исчезают фокусники.

И вот я уже поднимаюсь по узкому трапу на палубу, смотрю на людей, а они — на меня.

— Мы ждали тебя! — сказала женщина с тремя детьми.

— Вы? Зачем?

— ТЫ привел нас сюда! Нам все еще тяжко: слишком близко от былого мира. Ты должен переправить нас на тот берег. Там отпустишь нас туда, куда не пойдешь сам.

Я не ответил. Язык прилип к небу. Да ни за что не пойду за ними, куда бы они ни пошли! Но куда же тогда идти?

Я стоял у штурвала, корабль плыл по дымной воде. Впереди засветился силуэт земли, будто это был дракон, намеревавшийся дохнуть на нас огнем. От страха я рванул штурвал, но мою руку удержала высокая фигура, все это время стоявшая позади меня. Пламя исчезло.

Мы подплыли к берегу и причалили к помосту небольшой бухты. Люди сошли на берег, готовые разбрестись кто куда, но вкруг них встали, словно пастухи, высокие фигуры попутчиков. Я подумал: «Кто они?» — встретился взглядом с одним из них, и словно прочитал ответ.

Я попал в дивный сад: стройные кипарисы уходили вдаль ровными линиями, и повсюду раздавался сладкий шелест, будто напев про вечное наслаждение. Я ступал по воде. На ее помутненной поверхности словно увязали звезды. Они то появлялись, то исчезали в ночи, пребывающей здесь, наверное, вечно. Свет тянулся, подражая тени, за мной. Светом мерцали стволы и кроны деревьев. — Кап! И новая звезда увязала под моими ногами.

Вдруг я услышал звуки трубы и голоса неземной красоты. А потом я увидел ИХ: из света были их тела, и свет они несли. В них было намерение заботиться обо всем, чему они были обязаны жизнью. Словно солнечные зайчики, существа играли, купаясь в сиянии друг друга.

По мере того, как я смотрел на их танцы, быстрые и сложные, у меня закружилась голова. Наконец, я повис над водой (может, я тоже стал солнечным зайчиком?) и с оглушающей быстротой понесся вперед, пока снова не оказался в бухте…

Не было ни души. Яхты и след простыл.

Я огляделся по сторонам и увидел гору невдалеке. Может быть, оттуда удастся увидеть тот берег?

Я взошел на ближайший отрог, в глаза, ослепив на какое-то время, ударил свет. Когда я снова смог различать очертания и цвета, то я засомневался в божественной природе света. Я сказал себе: «Обманный свет! В его сиянии истины не найти — она всегда за краем пути». — Тогда я поднялся еще выше: там увидел леса и реки, услышал сойки крики и водопады пенящейся воды, почувствовал свежесть дождя и жар палящего солнца. Я узрел красоту как закон бытия!

Спустившись с горы, я приник к земле. Мне хотелось поделиться с ней испытанной радостью, но взрывная волна заставила очнуться от грез заоблачных далей. Прямо перед моими глазами рос ядерный гриб.

Я бросился в воду и погреб к тому берегу. Я плыл отчаянно не заметив, как надо мной засобирался шторм. От сильных порывов ветра на воде поднялись волны. Я уже не плыл — меня просто кидало из стороны в сторону. Господи, спаси меня! Да светится имя твое, да прибудет воля твоя!

— …сь! …рок!

«Что? Где ты?! Покажись! — Знакомое лицо…»

— Катись отсюда! Понарожали, мля, идиотов!

«Подожди! Я еще борюсь с течением! Что он так злится?! Нет, ты точно мне кого-то напоминаешь… — Отец Игнатий! Черт! Нужно двигать, иначе опоздаю!»

Я поспешил обратно, вверх по проспекту Карла Маркса, убегая-ковыляя от рассвирепевшего бомжа (похоже, это было его место), пройдя через Тифлисские ворота (наверное, меня унесло дальше по течению).

Дом за домом прохожу: заканчивается один, начинается другой — старинные дома отстроены еще при царе-горохе (проспект тогда назывался, кажется, Николаевским). Они слеплены в одной исторической фактуре. Вот простой одноэтажный дом, и следующий за ним такой — между ними нет просвета; дальше — двухэтажный особняк важных господ — без просвета! И почему они дожили до наших дней? Ну каменные, наверно, вот и дожили. Но вот почему, к примеру, их не снесли большевики? Людей не щадили, а здания сохранили — правда не все: дворянские оставили, святым меньше повезло. Хотя в итоге религиозный дух оказался куда более живуч, нежели дух дворянский.

Я свернул на Крепостную Гору. Дальше бы — вверх по ступеням, мимо Казанского собора и прямиком к Солдату. Нет, на этот раз пойду по другому пути.

Я завернул налево, прошел мимо Вечного огня, оставив Собор справа, и вышел на привычный маршрут. Хе-хе! — Каков хитрец!

Кхаааа-аааа-хаааа. Пшикну сальбутамол… Сразу полегчало.

Я упал на скамейку и стал высматривать Отца Игнатия. По вторникам мы встречаемся на этом самом месте. Со стороны Карла Маркса Солдат (вообще, само место по-гидовски называется «Крепостная гора», но местные говорят просто «Солдат») был огражден видавшей виды каменной стеной. Это все, что осталось от Ставропольской крепости, возведенной, кажется, во времена Кавказских войн с басурманами. Теперь тут была площадь и собственно сам медный Солдат, но это уже в память о совсем другой войне.

С Отцом Игнатием мы познакомились не так давно. Я гулял на Солдате, когда увидел группу парней, окруживших его. Парни, с которыми он говорил, были, как и я, из потерянного поколения. Старались говорить по понятиям, а зачастую, когда им не хватало слов, матерились. Главное ведь, чтобы тебя понимали, так что можно овладеть в совершенстве тридцатью словами. Хотя в моем случае это не прижилось, поэтому-то я частенько говорю невпопад вместо того чтобы сказать пару емких слов.

Так вот, я остановился поодаль, прислушиваясь к разговору. Он, кажется, заметил меня, посматривал в мою сторону. С ходу я принял его за священника: он был одет в длинное черное платье и опирался на палку.

Когда парни разошлись, он сам подошел ко мне. Назвался Игнатием. Я же стал называть его «Отец Игнатий».

— Я тебе не рассказывал, откуда у меня этот шрам? — спросил он меня тогда, как если бы мы давно были знакомы. — Нет? Тогда слушай. В моей жизни было время, когда я скитался по лесам. — «Зачем?» — спросишь ты. — Да чтобы испытать моих детей (я тебе о них потом расскажу). Так вот, мои дети зорко стерегли меня, и дикие звери обходили меня стороной. Однажды я прилег на отдых в полдневный зной, когда меня разбудил запах гари. Открыв глаза, я увидел, что совсем рядом со мной горит лес. Я пустился наутек и бежал, пока не прибежал к крутому обрыву. Там, внизу, текла река, а в воде торчали острые камни. Сам понимаешь, что прыгать было опасно. А тем временем пламя подобралось ко мне вплотную. Кхм. Я подумал тогда: «Неужели мои дети предали меня?» — Чтобы их наказать, я развернулся к пламени лицом, выставив распахнутую грудь, и оно тут же смачно меня лизнуло. Не выдержав боли, я оступился и полетел вниз… Кхм. Меня ударило об воду, но я отделался шрамом на лице. С тех пор я борюсь до конца, и мои новые дети ни разу больше не подводили меня…

Неподалеку на детской площадке играли дети. Они загадывали друг другу загадки. Малыш, который отгадывал, пыхтел от умственного напряжения. Затем глаза его просияли, он закричал: «Граната!» — Остальные закивали, и малыш стал выдумывать свою загадку. Вдруг дети заспорили о чем-то. Игра тут же сменилась другой: теперь дети бегали друг за дружкой.

За детьми присматривали родители — не слишком бдительно, — самый маленький оступился и сорвался с высокого парапета площадки. Взрослые с воплем кинулись к «потерпевшему», и игра закончилась — все игры закончились. Нафига они его лупят?! Он уже получил свое!

— Мальчик мой! — услышал я голос Отца Игнатия (не заметил, когда он ко мне подсел). — Что завис?

— Добрый вечер. Да так… Можно вопрос?

— Валяй.

— Скажите, у вас есть друзья?

— Конечно. У тебя разве нет?

— Есть. Но мне кажется, что скоро их не будет.

— Почему?

— Не сходимся во взглядах.

— Понятно, — лицо Отца Игнатия было безучастным («Не похоже на него»). — Ну ничего, найдешь новых — по взглядам, хе-хе.

— А разве по-вашему нужны друзья?

— Дурной ты еще! — сказал он. — Да вообще никто никому не нужен! Но ты живешь среди людей — среди людей ты выбираешь себе врагов и друзей.

— Постой вон в очереди за хлебом, может присмиреешь, — продолжил он. — Купи тех сладких булочек и пару Грушевых — ну, как обычно. — «Что за человек!»

Я пошел и купил в ларьке сдобные булочки на нас двоих. Отец Игнатий с жадностью съел их все и выпил весь Грушевый. Ну, я не голоден, а вот Грушевый бы выпил.

— Я вижу, что наши беседы идут тебе на пользу, — сказал он с довольным лицом. — Ты почти готов пройти обряд.

Я непроизвольно вытянулся в струну. Он продолжал:

— Но прежде я дам тебе кое-какую работу.

— Что за работа?

— Поедешь в разные места, встретишься с людьми. Нужно собрать долги.

— Долги?

— Да не долги, — заговорил он с жаром в своей излюбленной манере («Узнаю Отца Игнатия!»). — Они собирают подати. Добрые и бескорыстные люди! На, вот, передашь им эти книги. Покажут тебе святые места, расскажут много интересного. Там, правда, нужно будет поработать: то песок разгрузить, то крышу накрыть. Едешь?

— Да, конечно!

— Отлично! — обрадовался он. — Завтра поедешь в Ипатово на скотобойню…

— На скотобойню? — переспросил я.

— Да, хорошие люди встречаются в разных местах. Хе-хе! Завтра — на скотобойню.

— Ладно.

— Послезавтра в …Мммуааннский на хлебный завод!

— Куда?

— В Мухосранский! Скину название по эсэмэс.

— Вот деньги на проезд. Пойдешь на вокзал, купишь билет туда. На обратно возьмешь из тех денег, что передадут. Билеты мне потом отдашь! В Мухосранский так просто не добраться — поедешь на автобусе до Лабинска, шеф подскажет, что и как.

— Хорошо.

Отец Игнатий откинулся на спинку скамейки и начал шарить вокруг глазами, словно ему уже было не до меня. Я хотел еще поговорить.

— Знаете, я хочу помогать людям бескорыстно, но мне кажется, что многие люди просто недостойны того, чтобы им помогать.

— А те, кто достойны — разве им нужна помощь?

— Мне не нужна помощь!

— Упрямый осел! А что ты тогда хочешь от меня?

— Что же мне делать?

— Принимай помощь от людей!

— Не выпьют ли они все соки из меня?

— С чего вдруг?

— Я могу принять только бескорыстную помощь.

— От людей ты такой не получишь. На обмене строятся отношения между людьми. Хорошенько себе это уясни!

Неподалеку от нас припарковалась машина с блатными номерами. Из машины вышел важный господин в строгом костюме. При виде его у Отца Игнатия расширились зрачки. Он встал и быстро пошел за важным господином, крича ему вдогонку.

Тот обернулся на крик и не сбавляя шага пошел дальше. Отец Игнатий пристроился в ногу с ним. К моему удивлению, важный господин первым начал разговор. Он что-то спрашивал — Отец Игнатий оживленно жестикулировал.

Я пошел за ними, держась позади. Они ушли с Крепостной Горы на проспект Карла Маркса, дважды перешли дорогу (пройдя по аллее «щук», в которую упирался Ермоловский бульвар), немного спустились вниз по проспекту, остановившись возле Администрации, но быстро ретировались, перейдя через дорогу обратно на бульвар — прямиком к ресторану, возле которого Отец Игнатий, придерживая дверь, пропустил важного господина. Заметив меня, Отец Игнатий тут же отвернулся и скрылся за дверью.

Так и не решившись войти, я пошел домой.

Мучила жажда. Я дошел до колонки, которые еще встречались в Старом городе то там то сям; нажал на рычаг. С жадностью приложившись к струе, я тут же выплюнул воду. Наверное, труба засорилась. Денег не осталось даже на бутылку воды, и я приуныло зашагал дальше. Ничего, дома напьюсь.

Конечно, он не виноват, что встретился тот господин. А раз встретился, то нужно подойти. Нет, они заранее условились встретиться, иначе бы Отец Игнатий не поперся за ним. И кто я такой? — А с тем у него общие дела… Да у него просто не было времени попрощаться со мной…

Вечером Отец Игнатий позвонил. Я сухо поздоровался с ним.

— Дуешься на меня что ли?

— Нет.

— А что такой кислый голос?

— Просто устал.

— Я хотел тебе сказать, что ты поступил некрасиво.

Я забеспокоился:

— В чем?

— Зачем ты пошел за мной? Ты не видел, что я отлучился по делу, а?

— Видел.

— Больше не делай так.

— Хорошо, извините.

— Ладно, мальчик мой, проехали. Я звоню тебе напомнить, что завтра ты едешь в Ипатово. Адрес скину тебе сейчас по эсэмэс.

— Хорошо.

— Там тебя уже ждут. Не волнуйся! Делай, что тебе говорят, и тогда ты пройдешь обряд! После увидимся.

Глава 3. Дом Крови

На часах десять. Я успел выспаться. Уже на полпути в Ипатово. Для домашних сочинил историю: устроился работать на почту, и меня командируют в отделения настраивать компьютеры… Сам устроился… Просто пошел и устроился по объявлению… Нормальная работа — все официально!

С раннего утра душно, мучает жажда. Дома я пил воду не переставая (ничего другое, даже чай, не лезло), но хватало ненадолго — так часто занимал туалет, что предки разнервничались. В итоге даже не стал брать в дорогу.

За окном мелькали одни поля: кукуруза, арбузы, подсолнух, пшеница, пшеница…

Над полями кружили орлы. Восхитительные птицы: сильные, гордые и зоркие, — они обладают теми качествами, что ты ценишь!

Один орел пикировал на землю. Когда он вновь поднялся в воздух, то в лапах держал змею. Как раз ЭТО ты не ценишь! Ты что — боишься смерти? Может и так — что с того?! Все ее боятся. Но тебе еще рано бояться или — самое время?

Наконец, автобус остановился на автостанции города Ипатово. Проехав (однообразно-жарко-хочется пить) через полгорода на местной маршрутке, я прибыл на место.

Сойдя с маршрутки на землю, я увидел истоптанный агитплакат «порок — за порог» и сразу почувствовал ЭТО: словно оказался на развалинах древней цивилизации. Мне хотелось верить, что от нее в нас осталось только хорошее, но эти развалины, вернее то, что среди них происходило, говорило о другом.

Скотобойня была окружена красной кирпичной стеной, местами порушенной (кое-где провалы были забаррикадированы строительным мусором). Над стеной почти по всей длине проходила металлическая проволока. Интересно, проволока под током? Наверное, коровы перелазиют через забор…

Войдя на территорию, я увидел с пяток зданий, рассредоточенных так, чтобы не загораживать центральный постамент вождя. Все они, кроме административного (с выбитым молотом — серп куда-то делся), были полуразрушены. Раз — стекла окон потрескались. Два — от стен то и дело отшелушивается плитка. Три — окон нет. Четыре — стены давно почернели, на них то ли грязь, то ли засохшая кровь. Пять — бурьян покрывает разбитый асфальт. По двору бегают курицы — они тут, значит, держат птичку.

Кругом растут дубы; кажется, что в их густой тени невозможно свободно дышать. Тревога усиливается. Вот она — взрослая жизнь! Другая — безмятежная жизнь — осталась в детстве нежиться в лучах утреннего рассвета, когда не нужно было что-то решать и чего-то, кроме недовольства родителей, бояться.

На траве под дубом сидят двое мужиков. У них там что — бутылка? Вон третий идет к ним — из административки: брючки, белая рубашечка. Сейчас задаст им…

Даже не встали, рожи! Один протягивает бутылку. Административка берет бутылку, отхлебывает и отдает обратно. Хорошо пошла!

Донесся запах, слегка удушливый. Ага! Вон бабы спрятались, курят за углом — вижу их сквозь дыру в стене. Почему бабы всегда ныкаются? Ведь не хотят, чтобы мужики подумали, что они это делают намеренно: будто хотят, чтобы их дети пили отравленное молоко.

Мимо меня, устремляясь к компании под дубом, пролетел мужик. Он схватил за шкирку того, у кого сейчас была бутылка, и поволок по земле. Протащив сколько было сил, он пнул его два раза ногой и забрал бутылку. «Ш-ш-с-ука!» — шикнул он. Административка развернулся и спокойно пошел к «своим», словно был не при делах. Второй, сидевший на траве (теперь первый), даже не шелохнулся. Драчун подошел к нему, попивая из бутылки. Вроде успокоился. Спустя минуту к ним подполз третий — который пострадал. Передают пойло по кругу — помирились значит. Все-таки нужен третий.

«Жрать хочется», — сказал Драчун. — «Шашлычка бы… Ну-ка, Вано, индюк ты этакий, отработай: иди куру поймай — вон ту, самую жирную!» — Ваня неуклюже привстал и не разгибаясь побежал на полусогнутых ногах куда-то совсем не за курицей. — «Куда?! Беги налево! Правее…»

Обойдя двор по периметру, чтобы не мешать мужикам, я пошел за здание, по виду самое запустевшее; затем вдоль стены через свалку из пластиковых бутылок. И тут я услышал женские стоны. Осторожно прошел дальше и нашел проход в здание. Смотрю: внутренние перегородки наполовину разбиты; несущие колонны еще стоят; дверей нет — видно, как коридоры уходят в полумрак (свет проникает через дырень в крыше). — Кап! Где-то сочится разбитая канализация.

Там, в полумраке, я разглядел парня и девушку. Опешив, я оступился и пнул попавшийся под ноги камень; с грохотом он полетел в расщелину, откуда многократно размножился эхом. Девушка закричала, я спешно ретировался и спрятался в малиновых кустах.

Как-будто из-под земли появилась баба, словно караулила до последнего. Парень тут же убежал. Девушка не успела подняться, как баба прижала ее к земле и принялась лупцевать: «Получай, бесстыжая, получай!» — Та кричала пуще прежнего, но будто бы не пыталась высвободиться. Затем баба села на землю и заплакала: видать, ее мать. Девушка оделась и пристроилась рядом с ней. Закурив, она протянула матери сигарету. Та затараторила:

— Ну что мне с тобою делать, а? В кого ты такая? Вот скажи мне хоть… Горе мне! Зачем я тебя только пристроила сюда! Пальцем на меня бабы тычут — хожу краснею. Только и делаю, что караулю тебя бесстыдницу!


Пройдя тем же маршрутом, я вышел обратно во двор. Мать выгнала дочь за ворота; та стояла, прижавшись к ограде. Мужики сбились в свору.

Я уже тут как тут! Она стояла передо мной, и по ее ногам струилась влага. Сучка! У нас могла бы быть случка!

— Я могу быть неистовым, — прошептал я ей.

Она улыбнулась и вдруг стала серьезной. Ее мать облаяла меня на чем свет стоял.

— Я тебя прошу, девочка, иди домой, — заумоляла она дочь.

Девушка обвела взглядом всех нас.

— Все вы одинаковые, — и с этими словами пошла прочь от ворот, ступая по обрывкам агитплакатов, которые давно уже не несли в себе ценности, ибо те ценности прививались через ограничение свободы выбора, когда выбора просто не было и ты должен был делать так, как делали все.

Мы смотрели ей вслед, пока она не скрылась в мареве; затем, поджав хвосты, разбрелись по двору.

От жары голова нагрелась, глаза плавились на солнце. Нужно укрыться в здании! Вон она, скотобойня — прямо передо мной, — проход зияет безжизненной чернотой.

Пока иду, воздух становится свинцовым (я растворюсь в нем); ноги еле волочатся. Впереди моя цель, но до нее так далеко! А вокруг высокая трава, и запах такой сладкий, что хочется бежать, но бежать нет сил.

Спускаюсь по обветшалой лестнице. Ступенька за ступенькой рушится за мной. Во мне возникает и тут же гаснет мысль, что назад дороги нет.

Я протиснулся в узкую дверь. Пахнет кровью. Иду по темному коридору. То тут, то там замечаю насечки на стенах (хрясь по затылку!) Откуда-то из коридорного мрака с криком выбежал голый парень; за ним с топором и с проклятиями бежал другой. Я вдавился в стену; они пробежали мимо меня и скрылись за дверью. Пусть малость освежуются.

Через коридор я попал в просторную комнату. Там висят освежеванные туши. Мясники (хмурые брови, с дебильной улыбкой на губах) неторопливо копошатся, так же неторопливо перекидываются словами.

Я спросил нужного человека. Сказали, он будет с минуты на минуту — пригонит «свежатину».

— Можно воды? — попросил я.

Один из мясников молча указал на ведро.

Я подошел к ведру и тут же отпрянул назад: в ведре была кровь. Мясники загоготали. Больше я их ни о чем не спрашивал.

В углу на столе, чтобы всем было видно, вещает телевизор: «На берегу Шотландии посреди мусорной свалки девушка засняла корову, которая наполовину проглотила рыболовную сеть. Бедное животное не могло ни прожевать ее, ни выплюнуть. К счастью для коровы, все закончилось хорошо: животному удалось срыгнуть сеть».

— К счастью для коровы, она и так не жилец, — сказал один мясник.

— Га-га-га! — поддержали его остальные.

— Можно теперь не беспокоиться ни за корову, ни за мусор.

— Можно подумать, у нас тут девственные луга!

— Да у нас тут еще ничего так. Слышал, в центральной полосе вообще писец.

Vitula eligans deformem пасутся на лугу, ищут среди мусора траву. Их сгоняют в одно стадо и ничего не объясняя куда-то ведут. — Такая незавидная участь! А если они в один прекрасный день вдруг все поймут, что тогда? Будут ли они мстить? Или покорно пойдут на убой, как шли всегда? Раздайте всем винтовки; на каждой из них уже выбито место бойни — готовенькое местечко под солнцем: полуразрушенный, полуживой дом коровьей смерти.

А вот и они! Коров провели по тому же темному коридору, по которому шел я; там они и остались ждать свой черед. Прежде них в комнату вошел человек. Он поздоровался со всеми.

— Слушай, Гружевый, к тебе тут пришли — те самые! — сказали ему. — «Ну и видок у этого Гружевого: словно его поезд переехал. В другом месте держался бы от него подальше».

Тот, кого называли Гружевый, пошел в дальний угол, скрытый во мраке, и извлек из него бутыль с водой. — «Искоса так посмотрел! Все пьет и пьет эту воду — наверное, там градусов сорок… Руки не дал».

Я поздоровался с ним. Гружевый посмотрел по сторонам — я вместе с ним. И тут я заметил, что все перестали работать и теперь смотрят на нас. Гружевый пошел в коридор и привел корову. Телка жевала траву. — «Почему она такая спокойная? Неужели не чувствует, что здесь творится?!»

Гружевый подвел корову ко мне.

— Подержи, — сказал он мне.

— Как подержать?

— Просто возьми ее за рога и держи.

Я взял корову за рога; Гружевый тут же достал из-за пояса нож и вспорол телке горло. От внезапной боли корова резко подалась вперед и ударила меня в лицо. Я упал. Рассвирепевший зверь бушевал передо мной. На нем клеймо — три шестерки. От ударов его копыт земля разверзлась, и все, что было на ней, теперь погружалось в бездну. Я думал о возможном конце: захлебнется ли зверь собственной кровью, или размозжит голову о стену. Поскорей выбирай, как тебе умереть!

А как же я?! Нет, так легко я не сдамся!

Поздно — я захвачен ревущим кровяным потоком и деваться некуда; нужно ввериться судьбе.

Кончай уже! Попутно развали тут все к чертям: стены, половинчатые сердца. Намного лучше начать все с нуля. Иди-позови остальных!

Толчок! Кубарем качусь по земле. Еще толчок! Что-то важное разбилось во мне…

— Хочешь, я дам тебе молочка?

— Что? Кто? Что со мной?

— Ты разве не помнишь: я дала тебе сдачи!

— Я… все помню… Но… кто я?

— Му-у… Пнула так пнула! Хе-хе! Ты пчела, и ты завязла в меде!

— В каком меде?

— Мда… Разуй, наконец, глаза!

Кругом тьма. Ни единого звука — тишина. И тьма поверила, что она одна. — Ты одинока? — Да, и я недовольна! — Взрыв! Засвеченная точка бьет прямо в глаза. Она обжигает меня. Удираю во тьму. Страшно. Если дам заднюю, то так и не узнаю, что впереди, поверю, что дальше нет пути. Протягиваю руку и прикасаюсь ко тьме. Взволнован! Чувствую нечто плотное, словно сжатый воздух пытается вырваться из лап сдерживающей его тьмы. Тьма — это граница. Позади меня пробивается свет. Это то, чем стал человек — общий знаменатель человечества. Я намерен расширить этот знаменатель.

Делаю шаг вперед — тьма не исчезает. Она сдвигается ровно на шаг. Каждый новый шаг дается все тяжелей. Это нормально? Пожалуй… Я должен идти вперед, пока есть силы. А когда уже не будет сил, после очередного немыслимого усилия я упаду на колени и буду молиться Тьме — моему новому божеству.

Не останавливайся! Иди! — Не могу. — Ты должен идти или умри! — Я должен? Кому?

Я пошел дальше, глубже во тьму, пока не перестал различать свои шаги, свой голос и запах — свою сущность.


* * *

Я очнулся от острой пульсации в висках. — «Ты слышишь?» — Некоторое время лежал, ни о чем не думая, как после долгого сна. — «Ты можешь встать?» — Решил пошевелиться, но тело не послушалось. Попытался еще — дудки! Боже! Что со мной?!

Пахло сыростью и гниением. Издали доносились стенания ветра, а совсем рядом дождь чавкал «капфльф-кап».

Темнота уходила, — светало, — я лежал под бетонной глыбой. — «Счастливчик, что она не придавила тебя!»

Везде — одни руины. В стороне от меня громоздилось здание: балки конструкции изогнулись, стены были разбиты. — «У тебя что-то сломано?»

С рассветом дождь прекратился. С земли поднимался пар. Глядя перед собой, я вдруг заметил, что здание словно тает.

Когда же пар рассеялся и из просветов рваных туч выглянуло солнце, то надо мной возвышались одни деревья. — «Так уже лучше!» — Они выглядели по-зимнему: голые ветки, чистые стволы, не отмеченные бронзовым оттенком паразитирующей на них жизни.

Там, возле деревьев, кто-то был. Лучше не связываться. Нужно уходить! Осторожно, вот так. А теперь — пошел прочь! Наивно я думал, что невидимый.

Пройдя немного, оглянулся: за спиной стояли две собаки. Я попятился. Собаки оскалились, готовясь, наверное, напасть. Я замахнулся на них рукой, после чего они отступили.

Я пошел быстрее. Возможно, собаки шли по пятам, но я их не видел. — «У тебя болит голова?» — Боль пригнула к земле. Мне в виски словно кто-то вкручивал плоские болты, пытаясь расколоть череп.

Собаки все-таки шли за мной, воем периодически давая о себе знать. Они гнали меня по какому-то им одним известному пути. Мне оставалось покорно по нему идти.

Местность поменялась. Кругом были холмы, покрытые лесом. Пахло пихтой. Я взбирался на холм, который нельзя было обойти, потому что по обеим сторонам он обрывался круто вниз. Солнце грело не по сезону — ничего еще не цвело, — и мне было тепло. Я смотрел, как, сначала голубые, облака сползались, формируясь в сплошную массу.

Поднявшийся ветер понес прямо на меня лесную подстилку. По спине захлестал дождь, а в небе загремел дикий смех вперемешку с бранью — так внезапная буря ликовала надо мной. — «Хватит уже издеваться!»

Совсем рядом я увидел оскалившихся собак — решили, значит, снова напасть. Одна из них, что поменьше, вдруг заговорила человеческим голосом:

— А давай его закопаем в могилу прям тут!

От страха я попятился, оступился и земля ушла из-под ног.

Падал я недолго. Больно ударился о скальный уступ. Перевалившись со спины на бок, я увидел, как из-под меня растекается кровь.

Захотелось спать. Пока веки слипались, я различил в скальной стене черное пятно — вход в пещеру? От стены потянулась тень. Но прежде чем она успела дотянуться до меня, неизвестная сила схватила меня и потащила назад к обрыву. Я оказался над пропастью, но не сорвался вниз, а понесся, вернее, меня понесло дальше от этого места. Что-то темное нависло надо мной, заслонив от дождя. — «Ты дышишь?»

Напоследок я услышал пронзительный крик, словно в перенасыщенном грозой воздухе лопались взбудораженные ионы. Молнии засверкали вокруг, но ни одна не попала в меня. Страх и боль притупились, и появилось чувство безопасности. — «Теперь поспи немного!»

Мне снились земные ландшафты, яркое солнце, выжигавшее морозный зимний день. Я слышал воркующих голубей и примиряющие детские голоса.

Очнулся я от ощущения, что тону. Голова горела. Руки опущены в воду. Где я?

— Ты в моем убежище, лежи смирно! — прозвучал ответ.

— Кто ты? — я был слаб и оттого плохо видел, но он словно выплыл из тумана. У него были выразительные глаза, которые становились то карими, то зелеными, то черными, вторя, наверное, странному отсвету на его лице. Он смотрел открыто и проникновенно, но немного настороженно. Казалось, что мы знакомы, или когда-то были знакомы, и вот встретились вновь.

— Тебе нужно отдохнуть. Все вопросы потом, — он напоил меня каким-то бульоном, сидя у изголовья.

Какое-то время я держался на плаву, но вскоре стал проваливаться куда-то в астрал, слушая как незнакомец то ли поет, то ли рифмоплетет:

Я словно лепесток,

Сорвавшийся неосторожно в овраг

С последнего древесного оплота, что зачах,

Гонимый ветром вдаль под звуки капель,

Успевших разжевать земную плоть, усладить

И спеть мне на прощанье…

А потом стихия «бульона» поднялась из желудка и накрыла меня всего. Я наблюдал, как тени, словно на экране, плавно двигаются на лице незнакомца в ритмичном танце, казалось, увлекаемые вкрадчивыми словами глубокого, притягивающего своей силой голоса. Громкий вначале, он постепенно перешел в шепот. Тени размножились, вспышки красного и желтого света перекрасили фон. Игра образов и звуков уводила в глубины себя, и будто со дна колодца, я продолжал слышать слова:

Я словно лепесток,

Сорвавшийся неосторожно в овраг…

Глава 4. Жатва

Звук разбитого стекла. Что за запах?!

Я лежал на койке. На стуле возле меня сидела врачиха и совала мне под нос нашатырь. Убери, хватит!

— Очнулся наконец! — тут же находились двое — из тех, что были на скотобойне.

— Так, значит, — начала врачиха, — судя по всему у тебя сломан нос. Рентген мы тут тебе не сделаем, так что иди-ка дружок прямиком в больницу. Ты где живешь?

— Я живу в Ставрополе…

— А, неместный. Ну тогда шуруй на вокзал и там у себя сделаешь.

— Пойдем, мы тебя проводим! — сказал мясник, что был ростом повыше.

Он открыл дверь, в кабинет тут же вошли три девочки, лет девяти и семи, и третья, еще маленькая — трех годков, — шла посередке, держа сестер за руки.

— Вероника, иди я тебе платье поправлю, — сказала врачиха самой младшей.

Та подошла, вьющиеся длинные волосы закрыли коленки матери.

— Не бойся дядю — ему сегодня досталось.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.