Бесплатный фрагмент - Там, где поршень

РАССКАЗЫ

С КОРАБЛЯ НА БАЛ — И В КОМУ, В КОМУ

Глава первая. Ну или ей так кажется

— По-моему, мы заблудились, — робко сказала внучка.

Но было уже поздно: я раскручивался как юла и готовился взлететь. Взлетая, я в последний раз решил посмотреть на себя со стороны, вернее на то, что от меня осталось, — внизу была лишь выжженная пустыня. Ещё и дым, целые облака дыма. Сегодня небо было каким-то более облачным, чем обычно, и я тоже становился всё более облачным. Облачённый в платиновые доспехи, я стоял перед зеркалом, с вызовом глядя себе в глаза. В руке у меня была свечка, под ногами что-то хрустело, словно я был бульдозером, едущим по черепам. Агний выхватил молоток, замахнулся и двумя мощными ударами. И Агний вдруг сломался, выронил молоток и упал на колени. На его губах выступила пена. Я тоже упал на колени, но тут же снова поднялся, однако у меня вдруг закружилась голова, и я снова присел.

Так я вставал и садился раз десять, наверное: вставал и садился, вставал и садился. В конце концов я так натренировался в этом, что смог встать без головокружения. Отбросив в сторону шлем, я снова принялся изучать себя в зеркале: сомнений не было — это был я, но… такое впечатление, что я вдруг стал немного другим. Уже не было стопроцентного узнавания. Я несколько раз провёл пальцем по своему отражению, но неожиданно выяснилось, что оно совершенно плоское, что у него отсутствует какой-либо объём и что его видимая трёхмерность — это всего лишь оптический обман, фикция. Это было неприятное открытие.

Я потёр ладонью лоб отражения — тот был гладкий, как паркет. У меня мелькнула мысль, что надо бы разбудить Агния, но я не стал этого делать — всё-таки сегодня была моя очередь дежурить, а ему, видимо, действительно требовался отдых. Снова надев шлем и включив бортовые огни, я отошёл в сторону. Агний что-то пробормотал во сне. Это был очень жёсткий человек, на допросах раскалывающий преступников как щепки. Мастер допросов и гений сыска, он вызывал у меня глубокое уважение. Пожалуй, из всех моих товарищей он был единственным, кто мог поспорить со мной по части интеллекта. Но сейчас мне было не до него — меня ждали дела поважнее. Мы прибыли сюда, чтобы решить проблему, оказать помощь, разобраться в вопросе, но пока что ни одна из поставленных перед нами задач не была решена. Нам было сейчас не до этого — нас ждали дела поважнее. Я давно уже не практиковался, и с одной стороны об этом жалел, а с другой — именно сейчас меня ожидала хорошая практика.

Я был направлен сюда, чтобы вывести на чистую воду и там застрять. В итоге так и получилось: я стоял по пояс в чистой воде, по щиколотки застряв в каком-то цементе. То есть я находился сразу в трёх слоях, завяз в трёх агрегатных состояниях: твёрдом, жидком и газообразном. Хорошо, конечно, что они располагались именно в таком порядке, а не наоборот…

— Нет, нет и нет! — твёрдым голосом сказал во сне Агний. — Нет, нет и нет!

Я нахмурился.

Глава вторая. Стоило ли начинать?

В какой-то момент мне пришлось нахмуриться — и надолго. Я понял, что читать всё это дальше не имеет никакого смысла. Увы, и эта книга была заражена. Передо мной был не художественный текст, а какой-то комок из недопереваренных ощущений и незаконченных алгоритмов. Весь стиль, вся структура книги поползла. Персонаж начинал делать одно, а заканчивал совершенно другим. Пол и характер героев менялись от строчки к строчке. Диалоговые окна вообще открывались через раз, а порой и прилипали к пальцам. Это была своего рода онкология прозы. Около половины тиража очередной книги было уничтожено благодаря новой инфекции. Сюжет словно разъедало, искусственный паразит уходил всё глубже в текст, пуская корни и расплёвывая метастазы. Мне казалось, я даже вижу его бешено подёргивающийся хвостик на первой странице книги.

Мы попытались удалить опухоль и изучить. Операция прошла успешно, но лабораторию в конце концов пришлось опечатать, опломбировать вместе со всеми сотрудниками. Некоторые из них со временем начали размножаться, делиться, и скоро от них там всё кишело. «Лабораторные черви» — так называли их в прессе. «Научноголовые гады» — так говорили про них в народе. Некоторые поклонялись им — государству в государстве; некоторые — жалели. Существовали и разные экстремистские группировки, мечтавшие стереть Лабораторию с лица Земли, взорвать её прямо в капсуле, пока там всё не треснуло от перенаселения и ЭТИ не ПОПОЛЗЛИ. Все эти поползновения в мою сторону казались мне несколько надуманными. Реальный противник был ещё слишком слаб, чтобы организовать какое-то серьёзное сопротивление мне, и его попытки сделать это напоминали пока что вялую возню песчаной мухи в лужице посреди чашки Петри.

Внезапно раздался взрыв смеха. В ряде учебников это явление называется «внезапный взрыв смеха». Изза пробился из-за, но он не гордился. Он оформился. Я самонаблюдался здесь уже давно, но никогда ещё не наблюдал ничего более непонятного, чем я сам. Ясам распахнулся во все стороны, самонаблюдатель зациклился. Я словно забился инеем, хотя никогда в жизни не видел инея, а только читал про него. Я не мог вспомнить, когда всё стало более обтекаемым. Оптикаин выхватил меч и с яростным криком вспорол врага сверху донизу. Враг пронзительно завизжал, а потом запищал, словно это пищал будильник для всего мира, а его обитатели никак не могли понять, что же это пищит через равные промежутки времени. Я застрял в одном из таких промежутков, со временем раздувшись и заполнив его полностью. Теперь мне было уже не смешно, хотя я и раньше не слишком часто смеялся — по крайней мере я не мог вот так вот с ходу припомнить какую-либо ситуацию, в которой меня могли бы описать как смеющегося, в которой я бы действительно хохотал. Я выпрямился и расправился. Меня внезапно стало слишком много, и слишком многое мне стало тут же понятно. Так вот в чём всё дело!

Я выгнулся и приготовился выжидать, я был почти наготове, я подлаживался под режим ожидания. Меня словно вкручивало, но не до конца, то есть на текущий момент времени я ощущал себя каким-то немного недокрученным, неполноценным на фоне всех вкрученных. Я торчал над всеми как перископ над водой. Что-то со мной было не так. Я смутно помнил, что когда-то принимал участие в одном из самых страшных медицинских экспериментов на Земле, но в чём заключался этот эксперимент, до сих пор не мог вспомнить. К счастью, мне удалось сбежать из лаборатории живым, но мой рассудок был серьёзно повреждён, и теперь я занимался его реабилитацией, используя для этого все доступные средства и методы. Я был доставлен в эту больницу в состоянии острого воспринимания — слишком уж остро я всё воспринимал в последнее время, со всеми ругался, поэтому меня и отправили сюда немного подлечиться. Я также понимал, что мне нужно выспаться, потому что через три-четыре часа меня снова будут взвинчивать.

Внезапно мне показалось, что внизу что-то происходит. Я наклонился и вскрикнул: в земле подо мною открылся маленький люк и из него вынырнул миниатюрный водолаз. Оглядевшись, он вылез полностью и побежал куда-то по траве к лесу. Из люка показался ещё один. Я ненавидел водолазов. Ненависть эта была связана с вечным противостоянием «акванавты против космонавтов», а я относился к последним. Точнее когда-то относился. Сейчас я застрял на Земле между небом и водой, и волей-неволей занимал нейтральную позицию, из-за чего меня полностью игнорировали обе враждующие стороны. Что для космонавтов, что для водолазов я теперь просто не существовал. В определённом смысле это было даже удобно: я бродил по каким-то материкам, городам, магистралям нейтральной зоны, изредка сотрудничая с местными жителями, часть которых меня ненавидела, а часть — поклонялась. И больше не было никаких вражеских атак, диверсий, похищений женщин. О последнем я немного грустил, но не слишком. Хотя воспоминания о моих днях с русалками, причудливыми порождениями акванавтов и землян, которых мы иногда шутки ради похищали, приятно грели душу земнозимними вечерами. Равно как и мои фантазии о том, как космические города рухнут на землю, как соединятся воздух и твердь, как выйдут — от страшного удара всего обо всё — из берегов могучие океаны и перемешаются все три слоя: земля, воздух, вода, и грянет мощный взрыв, который уничтожит не только Землю, но и ближайшие к ней планеты. В общем,

Глава третья. То прилипнет, то отлипнет

Усилием воли я оторвался от воспоминаний, точнее оторвался от одного воспоминания и тут же прилип к другому. В те дни у меня был молочный паспорт на имя Заела Завязова, и я жил на Светлой Памяти в одной капсуле с женщиной, моей ровесницей, которая тоже приехала сюда на заработки. Как соседка, она меня вполне устраивала: не лезла с глупыми разговорами, вела себя в целом прилично, и постепенно мы привыкли друг к другу и стали временными половыми партнёрами. Я уже подумывал, что смогу завязать со своей одиссеей и остепениться, но внезапно меня отправили в командировку на Землю, причём на закрытый объект. Когда я вернулся спустя три года, того капсульного отеля на Светлой Памяти уже не было. Вместо него теперь стояло здание службы безопасности — серая громадина из пластика и стали, напоминавшая средневековую крепость. Было бессмысленно спрашивать у них, где искать Хлореллу. Собственно, я даже не знал, нужно ли мне её вообще искать. У неё была уже своя жизнь — зачем ей я? Прошёл ещё год, я получил наконец постоянный паспорт (с того времени и до сих пор я зарегистрирован в Солнечной системе под именем Хопи Осборна), у меня была новая женщина, я уже и думать забыл про Хлореллу, но судьбе было угодно так, чтобы мы случайно встретились в переполненном метро, когда она вышла из соседнего вагона.

Хлорелла почти не изменилась. Она тоже была в деловой одежде и очках, только тёмные волосы тронула лёгкая седина. Свои же я красил в ярко-синий цвет.

— Хлори, ты? — спросил я удивлённо.

Она рассеяно улыбнулась и ответила:

— Я. А ты опять селенитом заделался, что ли?

— Я — земная птица, Хлори, просто мне снова удалось вырваться из клетки, — грустно пошутил я. — Ну как ты? Я искал тебя, когда меня вернули, но…

— Да, понимаю, — кивнула она. — Знаешь, я и не думала, что когда-нибудь снова тебя увижу. Ну и чем ты теперь занимаешься?

— Я теперь по торговой части. Продаю горнорудную технику. Может перекусим где-нибудь?

Хлорелла задумалась и помотала головой.

— Нет, Заел, — она назвала меня моим молочным именем, потому что не знала, что я уже Хопи Осборн. — По правде говоря, я тороплюсь. Но я рада была тебя увидеть, честно. Ну пока, — она легонько ткнула меня кулаком в бицепс и тут же исчезла в толпе, растворившись в ней как сахар в кипятке.

Я остался стоять на перроне. Было непонятно, стоит ли считать себя униженным или не стоит. Не грубовато ли она повела себя со мной? На самом деле торопилась или просто соврала, чтобы быстрее уйти? А с другой стороны, что я мог ей сказать? Что в силу обстоятельств я давно уже чувствовал себя не в своей тарелке, что я оказался распахнут по обе стороны восприятия как раздираемая противоречиями звезда, самораспятая где-то на отшибе вселенной в знак протеста между внешним и внутренним? Вряд ли она восприняла бы такие откровения всерьёз. Даже мой психоаналитик, казалось, вот-вот готовится перенаправить меня к психиатру. Мне вдруг вспомнилось, как Хлорелла любила трепать меня по щеке и говорить при этом шутливо: «Что, Заел, рожу отъел?». Забавное было время.

Я сделал лёгкий поклон. Кто-то из присутствующих бросил мне петлю, и на всякий случай я надел её себе на шею, хотя, честно говоря, не был уверен, что эта петля меня выдержит (всё-таки девяносто четыре килограмма). Я никогда раньше не вешался, но примерное представление об этом процессе имел. Из книг, из масс-культуры, из анекдотов каких-то. Я не задумываясь пошёл бы на виселицу, если бы представилась такая возможность, поскольку вешаться самому наверняка сложнее, чем сделать это через посреднические услуги какого-нибудь профессионала. Впрочем, мёртвый я, видимо, особой практической ценности не представлял, поэтому я попытался избавиться от петли, но было уже поздно — с каждой секундой она самозатягивалась всё сильнее. «Я в петле, — с ужасом думал я, — я в петле!».

Глава четвёртая. В гостях у графа Вокруг де Около

Я не был в гостях у Де Около уже довольно давно — наверное, с тех пор, как моя дочь пошла в первый класс. Сейчас Донова уже заканчивала школу, и скоро у неё должен был быть выпускной. Её наконец выпустили бы в мир, если бы она захотела. Я надеялся, что Донова захочет. Многие выпускники мегашкол не желали покидать насиженное место, к которому привыкли за годы учёбы, и так и оставались работать в школах и жить при них в общежитиях. Я сам смог вырваться из школы только к тридцати, когда уже пятнадцатый раз учился в десятом классе. Мне приходилось очень тяжело — учителя говорили, что меня ждёт, скорее всего, тюрьма. Действительно, с двадцати пяти до двадцати восьми я вёл себя как полный кретин, особенно когда старался привлечь внимание девчонок и женщин: пытался подражать пению Геллахера Улавсена на переменах, курить на уроке, был совершенно неуправляем и постоянно лез на рожон. Учитель физики однажды сказал при всём классе, что он видел очень много твердолобых людей, но самый твёрдый лоб из всех людей, с которыми он сталкивался, был якобы у меня. С одной стороны меня это покоробило, с другой — ещё больше вознесло в своих глазах. Я давно подозревал, что я самый-самый во многом, но относительно твёрдости своего лба раньше не имел никаких достоверных сведений.

Потом, конечно, я повзрослел, поумнел и решил-таки выпуститься. Но в последнее время я очень часто испытывал упадок сил, будто во мне заканчивалось питание. Я постоянно ощущал настойчивую потребность подзарядиться, даже если был заряжен процентов на сорок. Вечерами я отирался у зарядных. Мне казалось, что я в любой момент могу потерять сознание от полной разрядки. И я решил сходить к Вокруг де Около, который был специалистом по таким вещам. Возле входа на причал я увидел священника, и меня осенило. Передо был капитаном религиозного корабля, Передо были мои предки, и уже давно всё в мире было под Передо — или, как выражались у нас в Атлантиде, «Передо в Единстве». Кроме того, Передо были мои родители, моя первая любовь и моя первая жена, и так далее. Если я не из-за всего этого был склонен нести добро, то не могу даже представить, по каким причинам я его нёс и активно насаждал. Миссионерская деятельность была для меня всем. Поэтому я решил подняться к Передо на корабль, чтобы убедиться, что это действительно он, Передо.

Только добравшись до леса, я понял, что опоздал. Ночь была тёмной и беззвёздной. На берегу, возле деревьев, я увидел спящего тюленя и, подкравшись к нему сзади, несильно ткнул ногой. Тюлень проснулся и уставился на меня в растерянности. Наконец он сообразил, что перед ним Наф-Наф, сын де Лома, и попытался удрать, но я поставил на него ногу в высоком сапоге и рявкнул:

— Лежать! Ласты за голову! Ни с места, или я вышибу тебе мозги! Как твоё имя? Как твоё полное имя, спрашиваю? А?!

Тюлень так и сидел с отвисшей челюстью, не в силах выговорить ни слова. Передо был небольшим, малорослым тюленем. Его круглые, навыкате глаза вдруг выкатились ещё больше, и он зашёлся в сухом полукашле-полулае.

— Какая честь, — сказал он наконец. — Ну что ж, представлюсь: капрал Передо Норот-Ломбах Керсо.

Мне не нравилась плохо скрываемая усмешка на левой стороне его пасти, но выяснять отношения не было времени.

— Слушай, ты, Ломбах-Керсо. Сейчас я задам тебе один вопрос, и, если ты на него не ответишь, я тебе голову снесу, понял? Ты меня понял?

— Ну понял, — пробормотал тюлень с, как мне показалось, некоторым недовольством в голосе. — Ну спрашивайте.

Я набрал полную грудь воздуха, сосредоточился, выдохнул воздух и выпалил:

— Кто такой Четвёртый Всадник Апокалипсиса?

— А я откуда знаю? — казалось бы искренне удивился тюлень.

Получается, и он не знал? Однако я не собирался так просто отпускать эту скользкую тварь, но и убивать её на самом деле не планировал, конечно же. Так, запугать. После недолгого размышления я решился на тактический ход. Я сказал:

— Ответь мне ещё на один вопрос. Что такое «дырчато»? — При ударении на «о» я с силой сжал ухо тюленя и крутанул его.

— Да я откуда знаю?! — снова вскричал Керсо. — Это на каком языке вообще? Что за вопросы такие дурацкие?

Отмахнувшись, я отпустил его ухо, достал из рюкзака бинокль, поднёс к глазам и стал внимательно оглядывать побережье. Всё было спокойно. Тогда я спрятал бинокль, ухватил Керсо за загривок, поднял его в воздух, развернул мордой к океану и принялся водить им из стороны в сторону, словно оглядывая им всё вокруг, как живым перископом. Радар работал исправно — я видел всю бухту и длинную прибрежную косу так близко, как будто не находился в нескольких километрах от них. И на этот раз всё было далеко не безоблачно: теперь мне стали заметны чёрные точки на поверхности воды, и они быстро приближались.

Я резко отшвырнул капрала прочь (стукнувшись боком о дерево, тот глухо охнул): к берегу плыла группа тюленей. Их было штук двадцать, и шли они равнобедренным треугольником, остриём на меня. Видимо, спешили на помощь своему командиру. Я поднял руку с мегафоном и хотел что-то заорать в него, но кнопка, как оказалось, не работала. Поорав минут пять впустую, я нервно швырнул неработающий мегафон в сторону капрала, который до сих пор обеспокоено тёр ластой бок, и быстро побежал в чащу.

Глава пятая. Закрепители сути

Возможно, у меня и не хватало языковых средств для правильного описания того, что я видел, но мне кажется, что всё, что я наблюдал, было просто каким-то бесконечным стягиванием сути со всего — со всех явлений и понятий. Чтобы суть не сползала, её нужно было закрепить, но чтобы её закрепить, нужно было её сперва как-то приостановить, а потом — пока она в таком состоянии –зафиксировать, причём максимально быстро, пока она снова не поползла. Аттракцион был просто волшебным. Все бесконечно и безмятежно порхали, закрепляясь и открепляясь. Мы с друзьями обычно держались в стороне от всего этого, — ну так, стояли как бы в фоне, прислонившись к колоннам. Короче говоря, мы были частью всего этого, но мы никогда ни на что не влияли: ни я, ни Киозикян, ни Толстый Принц. Мы лишь формально присутствовали в зале, тщательно следя за тем, чтобы не выйти за рамки формального присутствия. При этом мы не могли толком вспомнить, при каких обстоятельствах нас всех так разбросало, и теперь было совершенно неясно, что нам делать с ошмётками всего этого, — после того, когда эхо взрыва уляжется и нам вновь придётся возвращаться к обычной жизни. Закрепители сути к этому времени уже переставали быть дефицитом (теперь их просто выписывали по рецептам), и благодаря этому всё наконец застывало — то здесь, то там, понемногу в мире, словно заплатки возникали некие оазисы постоянства. Мне выписали их пару месяцев назад, и сейчас я определённо чувствовал себя значительно лучше, чем до выписки. Иногда меня, конечно, рябило, но уже не так сильно, как раньше. Именно так я бы и описал то состояние мира, который достался нам в наследство от предшествующей расы: незакреплённый, разболтанный, несфокусированный, местами запущенный, но в то же время он теперь был наш и его следовало как-то обустраивать, несмотря на наше внутреннее нежелание мириться с такими базовыми параметрами. Мы словно вселились в общежитие, ещё не очищенное от следов предыдущих жильцов. Остатками их жизнедеятельности была захламлена практически вся комната. Я смутно помнил, что раньше в обществе были другие порядки. Весь этот новый мир казался мне до возмутительного неподходящим для нормальной жизни.

Но понемногу я приспосабливался. Как мог, сбрил всё лишнее, что нарастало на моём лице, и теперь выглядел моложе. Мой дом, мои стены, даже моё кресло — всё понемногу оживало. Зашевелился и старый манекен в углу, который символизировал моё духовное одиночество. Когда он попытался уйти, я вначале расстроился, но потом подумал, что он прав, и после непродолжительной борьбы отпустил его на все четыре стороны. Поблагодарив меня, манекен ушёл, и больше я никогда его не видел.

Я начал делать вылазки в город. Как-то вечером я заметил, что уличные торговцы уже не так агрессивны по отношению ко мне, как раньше. Некоторые из них стали осторожно здороваться со мной, другие открыто поздравляли с возрождением. Похоже, жизнь понемногу входила в нормальное русло. Я успокоился и стал ждать приезда бабушки. Однако прошла неделя, другая, а она всё не приезжала. Я начал волноваться, что вызвало лёгкое землетрясение, а может это было просто совпадением, не знаю. По городу поползли слухи обо мне. Одни говорили, что я проспал несколько тысяч лет. Кто-то утверждал, что я был мёртв, но потом по каким-то причинам ожил. Я стал получать поздравительные открытки. Их отправители — особенно молодёжь — восхищались тем, что я остался жив после таких жутких испытаний. Мне стали звонить журналисты и задавать провокационные вопросы. От столь повышенного внимания я вскоре очень устал. Было ясно: самое лучшее, что я могу сделать, это убраться подальше от этих мест, причём как можно скорее.

Так я и решил поступить.

Глава шестая. Апокалипсис. Озверевшее цунами. Ишпуньские болота. Эпидемия. Путешествие в Голконду. Камень скорби. Я становлюсь императором. Хмурые лица друзей. Нежданные гости из Вьетнама. Мы ходим по лезвию ножа. Золотой барс. Паника на корабле. Снова петля на шее. Прыжки с парашютом. Отпуск. Путешествие на север. Тенденция к дальнейшему ускорению. Философский камень. Сипоидная межонтома. Горячая спевка в сердце пустыни. Конец моей империи. Мы идём по следу ветра. Проход на Запад. Я слышу, как вдали гудит буря. Зайцы идут по моим следам. Синяя птица. Чой-то сыпется на голову. Берёзы гнутся к земле. Птицы перелетают с ветки на ветку. Снежная Баба с короной на голове. Лопата — дочь тайги. Любовные треугольники. Усы из навоза. Последний троллейбус. Шахта номер шесть. Встреча с крокодилом на сорок первом километре. Возвращение на Ишпуньские болота.

Проснувшись, я некоторое время не мог понять, где нахожусь и что вообще произошло. Голова была какая-то странная, словно у неё кто-то срезал макушку; мысли плескались почти у самых краёв, так что следовало быть осторожнее — вдруг за борт свалятся. Сдув наконец остатки сна, я сообразил, что лежу в купе поезда на верхней полке, а с головой у меня всё в полном порядке. Отдёрнув штору, я выглянул в окно. Поезд мчался по ночной степи, вдали виднелись огоньки какого-то посёлка.

Я закрыл глаза, стараясь вспомнить, как я здесь оказался. Воспоминания были какими-то нечёткими, расплывчатыми и неопределёнными. Но кое-что я помнил: свою последнюю беседу с Сашей Зориным, встречу с крокодилом на сорок первом километре, помнил, как от сильного ветра гнулись берёзы и что-то сыпалось на голову. Так, погружаясь в очередное воспоминание, я снова задремал.

Видимо, спал я долго, потому что когда я проснулся, солнце уже встало. Поезд тоже стоял. Откуда-то доносились пьяный смех и женский визг. Я хотел было резко спрыгнуть с полки, но чуть не оседлал молодую проводницу, которая подметала пол в нашем купе и в тот момент стояла чуть нагнувшись. К счастью, она не рассердилась и лишь с улыбкой погрозила мне веником. Последний троллейбус в сторону Ишпуньских болот, как выяснилось, уже ушёл, и теперь мне предстояло провести ночь в маленькой гостинице совершенно незнакомого мне города. Зарегистрировавшись там под именем Эги Трипогибельного, я получил в своё распоряжение уютный одноместный номер за вполне умеренную плату и вскоре наконец-то погрузился в сон.

Проснувшись, я некоторое время не мог понять, где нахожусь и что вообще произошло. Голова была какая-то странная, мысли в ней ворочались неохотно. Сдув наконец остатки сна, я сообразил, что нахожусь в гостиничном номере. Додумался потрясти головой — и тогда восприятие более-менее пришло в порядок. Интересная методика, надо запомнить.

Внезапно вспомнилось то странное событие, которое произошло во время моей регистрации. Когда я назвал своё имя (якобы своё), администратор удивлённо вскинула глаза и поинтересовалась:

— Ещё один?

Я сделал вид, что не расслышал её, и больше мы этого вопроса не касались. Однако услышанное меня весьма озадачило или даже обеспокоило. Неужели до меня тут был настоящий Эга Трипогибельный? Неужели он всё-таки выжил? Но как он мог меня опередить? Я ничего не понимал. Где он сейчас — спит в другом номере или уже покинул гостиницу? Ну и дела. Я-то думал, что играем мы оба, но на самом деле, получается, играл я один. И я был внутри играй-машины, на всякий случай пристёгнутый к сиденью крест-накрест через грудь.

Итак, играй-машина медленно и равнодушно несла меня вверх по горному серпантину. Постепенно становилось ясно, что все облака не настоящие, а нарисованные, искусственные. Это меня неприятно удивило: может тут и ещё что-то было ненастоящим? Может, ветер тоже ненастоящий? А может, горы? Я решил не слишком углубляться в эти вопросы, а то не дай Бог и в себе усомнюсь.

Играй-машина всё так же равнодушно несла меня вверх через ярусы. С интересом я рассматривал проплывающие сверху вниз города, даже не успевая толком вжиться в них: никак не получалось снять квартиру и найти работу. Я был слишком хорош для них, потенциальные работодатели и квартиросдатчики с сожалением так и говорили мне: «Вы слишком хороши для нас, у вас, знаете, масштаб побольше, вы могли бы найти работу получше, квартиру получше, а мы не можем вас принять, не имеем права, не растрачивайте себя на нас и на этот город вообще. Уезжайте!». И я уехал, оставив далеко за спиной весь груз прожитых лет. Всю жизнь, весь опыт. Теперь мне надо было начинать всё с нуля: снова учиться ходить и говорить, заводить друзей, детей, внуков.

Так я и решил поступить.

Глава седьмая. Песня, услышанная в супермаркете

Я целую тебя сгоряча

Ты целуешь меня с полплеча

Ты навскидку и по бороде

Непонятно уже, кто и где

Ты целуешь меня набекрень

У меня в голове завихрень

Я тебе не хочу говорить

В парусах у меня повторить

У меня в глубине что-то есть

У меня в глубине неизвесть

Я навстречу твоим зеркалам

Обними же меня пополам

***

Я презирал подобные стихоплётства, тем более исполняемые томным женским голосом под пульсирующую электронную музыку. Для кого записывают этот, извините за выражение, шлак? А ведь песня популярна, её и в супермаркетах постоянно крутят. Кто целевая аудитория этой бездарщины? Наверняка какие-то посетители ночных клубов, водители маршруток и непутёвые школьницы, обожающие песни об отношениях полов. Сам я предпочитал классику: Прокофьева, Шнитке, Бортникова, и электронной музыки просто не понимал. Вообще, в те дни я старался побольше молчать — и, честно говоря, делал это довольно успешно. Музыку я слушал в основном инструментальную, фильмы предпочитал старые немые, а книгам — комиксы. Моя жена заметила, что я становлюсь странным. «Нюсик, ты отрицаешь художественную литературу, а сам постоянно картинки какие-то разглядываешь». Я не понимал её намёков, а она же утверждала, что говорит прямо, а не намёками. Вообще, когда я анализировал текст той песни из супермаркета, все мои анализаторы словно перегревались, поскольку стопроцентное понимание столь примитивной лирики не всегда давалось мне легко. Выражение «в парусах у меня», да к тому же из уст девушки, казалось мне очень пошлым, хотя я и не мог понять, почему. «Парусах\трусах» — напрашивалась ассоциация. Моя жена сказала, что проблема во мне, а не в песне, поскольку лично она таких ассоциаций там не наблюдает. Мол, слово «паруса» на молодёжном жаргоне означает всего лишь «карманы». Она даже назвала меня «сексуально озабоченным». Мы сильно поругались в тот вечер, поскольку каждый отстаивал свою точку зрения с таким напором, что в разгар дискуссии наша речь состояла уже из сплошных оскорблений. Я назвал жену «разбалансированным механизмом», а она меня — «злобным бегемотом». Я назвал её «нелепой рассуждающей кочерыжкой», а она меня — «раздувшимся от ложного величия эгоистом». Но самый мощный, и самый, надо сказать, болезненный выпад в мою сторону был сделан ею после того, как я назвал её «неспособной к самостоятельному мышлению»: она назвала меня «жирным навозным козлом». Я почему-то воспринял это выражение слишком близко к сердцу, пришлось вызывать врача, а после моей выписки мы ещё несколько дней не разговаривали. Более того, образ жирного навозного козла, что бы это существо из себя ни представляло, теперь всегда стоял между мной и Мариной, как бы загораживая мне вид на неё.

Сейчас я понимаю, что со мной проделали самую подлую, отвратительную, ни в какие ворота не лезущую штуку в жизни, но тогда я готов был на любые безумства ради счастья этой девочки. Чем больше времени проходило, тем яснее становилось, что виноват во всём я сам. Ясам назначил Марысе встречу. Она пришла. Было холодно, снег падал хлопьями с серого неба, но от красоты Марыси мне стало жарко. Ясам начал нагреваться, вскипать. Пламя, которое до этого бушевало у него внутри, вдруг вырвалось наружу, охватив его с ног до головы. Произошло самовозгорание. Ясам сгорел на моих глазах, Ясам сгорел на моих глазах. В конечном итоге от него не осталось ничего, кроме пепла. Ясам сгорел на моих глазах, Ясам сгорел на моих глазах. Произошло самосожжение. Ясам сгорел на моих глазах, Ясам сгорел на моих глазах. Произошло самовыражение. Ясам сгорел на моих глазах, Ясам сгорел на моих глазах. Произошло самовытеснение. Ясам сгорел, Ясам сгореееел. В конечном счете от него не осталось ничего, кроме пепла. Ясам сгорел, Ясам сгореееел. Произошло самоусовершенствование.

Глава восьмая. Я сновамаяю Тырыпыровича. Убахтин и Дуплысин. Дядя Женя и другие клоуны. На чьи деньги Ясам ездил в Дубну. Ясон, Ясам, баран и ветряная мельница. Чучело Леночки. На празднике повешенных. Дядя Жора даёт концерт во дворе. Ясамазар Ватарович в Москве. Снова Ясон, Ясам, баран и ветряная мельница. Ради чего Ясам всё время сжигает себя? Произнеся последнюю фразу, я не выдержал и расплакался. Всё моё существо стонало от боли. Я чувствовал себя раздавленным и униженным, мне хотелось бежать отсюда куда глаза глядят, но ноги мои отказывались двигаться, словно кто-то связал их невидимой верёвкой. Это заметил и таксист. Я видел, с каким подозрением он смотрит на меня через своё зеркало. «Мужик, ты в порядке?» — спросил наконец он. Но я был, конечно, не в порядке, я беспорядочно метался по сиденью, не в силах остановить неуправляемый поток слёз, который до сих пор тёк у меня по щекам. Казалось, я плачу уже целую вечность. «Я попал в петлю, мама, — быстро писал я записку, которую должны были передать моей матери. — Что мне делать? Ответь хоть что-нибудь». В какой-то момент я почувствовал, что меня подняли и куда-то несут. Мне, если честно, было уже без разницы куда, лишь бы отсюда. С мыслями об этом я потерял сознание.

Когда я открыл глаза, оказалось, что я лежу то ли на пляже, то ли на смертном одре. В общем, было жарковато, и я не мог понять, то ли это солнце на экваторе так печёт, то ли сам ад настолько меня заждался, что тянет мне навстречу языки своего пламени. Что это было — солнечный удар? У вас, юноша, очень интересная форма гематомы на правой стороне лица. Немного напоминает гравюру. Мы покажем вас специалисту, не возражаете? Левая же часть вашего лица, к сожалению, не представляет интереса, хотя…

Осторожно подняв меня с койки, они повели меня через лабиринт коридоров и дверей, и спустя несколько минут я очутился в ярком зале. Возможно, здесь было даже слишком ярко, и я принялся щуриться и закрывать руками глаза. Определённо, я стоял в центре амфитеатра на небольшой арене, а вокруг были толпы, толпы людей. Я встряхнулся и сосредоточился. Первые несколько секунд у меня ничего не получалось. Мой велосипед был весь в грязи, его колёса слиплись от мокрой глины и воспалились. Минут пять назад я достаточно серьёзно завяз, точнее мы с ним завязли, но потом мне удалось-таки вытолкать велосипед из колеи, и в итоге я устало катил его к городу, не понимая, какого чёрта меня вообще занесло в этот карьер. Никогда раньше меня не влекло ни в какие карьеры, меня не интересовала карьера, не привлекали карьеристы, я никогда не пробовал карьер, да и вообще притворялся. Но теперь, как только у меня появились хоть какие-то силы, я немедленно воспользовался ими и принялся решительно толкать велосипед прямо сквозь толпу. Один из рабочих увидел меня и замахал руками, призывая остановиться.

— Где мой стержень? — захрипел я, шаря руками.

— Трость, он свою трость ищет, дайте ему трость.

— Стержнем её называет, бедняга. Кто-нибудь знает, где он живёт?

Но в их сочувствии я не нуждался. Нащупав наконец поддерживающий стержень, я попытался встать со скамейки. Мне в этом немного помогли, и я наконец восстал, переполняясь новыми силами. Меня словно накачивало жизнью, я чувствовал, что могу горы свернуть и звёзды достать, я становился всемогущим. У меня было такое чувство, будто вместо костей у меня пружины, и что весь мой скелет сделан из проволочек и пружинок, что в моих жилах течет не кровь, а электричество. Я не просто шёл — я подпрыгивал, и все они бежали за мной след в след, точно так же подпрыгивая, то есть старались это делать синхронно со мной. Мне хотелось совершить что-то героическое, великое, неслыханное, и, совершив это, конечно же, прославиться. Но я решил пока не спешить, а сначала все обдумать и взвесить. Подвиг можно будет и когда-нибудь потом совершить.

PS: Судьба манекена, или За пределами субъективного опыта

Многих интересует, что же случилось с манекеном, который некогда принадлежал рассказчику. Мы предприняли собственное расследование. Оказалось, что выйдя из квартиры он свалился в отрытый канализационный люк, который забыла закрыть бригада работников ЖКХ, сильно ударился головой, потерял недавно обретённое сознание и вскоре был погребён под слоем нечистот. Его каркас был обнаружен лишь спустя годы, когда в том квартале началось строительство метрополитена. Остатки манекена были по ошибке отнесены к эпохе раннего капитализма и в конечном счёте переданы в городской музей, где и находятся до сих пор. Кстати, популярная песня с припевом «С корабля на бал — и в кому, в кому!» — это про него.

лето 2021

ПРЕДСКАЗУЕМАЯ РЕАКЦИЯ

Тротуаров так беспокойно двигал руками, что это выглядело чересчур уж демонстративно, навязчиво; он словно старался доказать всем собравшимся, будто чем-то обеспокоен. И это не нравилось месье Прогужану.

— Не нравится мне этот тип, — шепнул он, чуть отклоняя голову вправо, чтобы секретарь мог услышать его мнение. — И такое впечатление, словно мы его уже где-то видели.

Пожилой секретарь, который до этого момента сидел, уперев локти в колени, а подбородок — в чашу из ладоней, задумчиво перегнулся через перила, но сделал это немного неловко. Правая рука соскользнула, левая — напряглась, но месье Прогужан хорошо его понимал: тут поневоле начнёшь соскальзывать. Это была предсказуемая реакция. «Возможно, — подумал он, — я и правда был излишне красноречив».

Когда они впервые увидели машину с Тротуаровым, то случайно коснулись капота. Тротуаров нажал на клаксон, и от неожиданности они испугались и побежали прочь. Кстати, не только они, но и вообще все прохожие. Некоторые повалились на живот, закрыв голову руками, словно при артобстреле. Тротуаров, временно покинувший автомобиль, чисто для вида ощупал их, как бы обыскивая, но вот что было после — месье Прогужан не знал.

В тот день, а точнее вечер, они сидели за столом переговоров в Норильске, вернее где-то сбоку от него, в кафе. Месье Прогужан упорно заглядывался на официантку лет тридцати, которая, судя по бейджику с надписью «Азалия Мопеджан», не только носила такие имя и фамилию, но и вела своё происхождение от той же народности, что и он. «Прогужан, Мопеджан… — иногда бормотал он себе под нос, играясь с рифмами и созвучиями. — Мопеджан, Прогужан…» Ему страстно хотелось, чтобы она подошла к нему с подносом, полных самых изысканных яств, и вскоре она действительно подошла.

— Хотите посмотреть на мои макароны?

О да, конечно, он хотел, но разве можно было признаться в этом публично, при секретаре? Словно застенчивый школьник, он быстро кивнул, и Азалия, усмехнувшись, на секунду приподняла крышку над кастрюлей. В образовавшийся просвет было видно что-то белое, тонкое, слипшееся, похожее на тайное сборище дождевых червей-альбиносов, но месье Прогужан не успел больше ничего рассмотреть — официантка захлопнула крышку. А жаль, эх, жаль. Но в конце концов договор подписан, секретарь быстро ел, а тот нелепый случай с машиной уже постепенно забывался. Официально забывался, по крайней мере.

— У меня дома — пять ртов, — возбуждённо рассказывал Адодыч, — вот и верчусь как могу на пяти работах. Пять ртов — и все надо кормить. Представляете?

Месье Прогужан задумчиво кивнул. У него самого дома был всего один рот, но и тот достаточно прожорливый. По факту, аж треть зарплаты уходила на него. Но то — один, а у Адод Адодыча — целых пять; жесть. А ведь это было только самое начало школьных каникул…

— Вам какой? — поинтересовалась Азалия.

— Мне малиновый, — быстро сказал секретарь, не дав месье Прогужану даже открыть рот.

— А мне коньяк со льдом, две порции, — не менее быстро сказал Адодыч, оставив месье Прогужана сидеть с приоткрытым ртом.

— А вам? — мило улыбнувшись, поинтересовалась официантка. И, наклонившись вдруг к нему, жарко зашептала в правое ухо: — Знаете, я вас понимаю. Сама когда-то работала в таких условиях.

— Но я вас там никогда не видел! — пробормотал месье Прогужан удивлённо. «Если бы я вас видел когда-либо, — подумал он, с нежностью глядя на неё, — то я бы вас запомнил». Впервые в жизни он вдруг ощутил острое желание пустить слюни.

— Это было до того, как я устроилась официанткой. Ну, так что будете заказывать? — громко спросила Азалия, выпрямляясь.

— Дайте ему журнал «Бычья радость»! — загоготал Адодыч, хлопая друга по плечу.

Когда они наконец поженились, социальная обстановка в стране чуть улучшилась. Азалия сменила первые пять букв своей фамилии на первые пять букв фамилии мужа, подстриглась, и в целом всё шло у них хорошо. День бежал за днём, ночь за ночью, кто-то где-то рождался, а кто-то умирал. Практически каждый вечер молодожёны лизали друг другу зубы по три часа кряду. В какой-то момент месье Прогужан, чья голова едва ли не раскалывалась от обретённого счастья, устроил засыпающую Азалию на диване, заботливо накрыв её пледом. Секретарь подложил ей под голову надувную подушку, а Адодыч держал рядом эмалированную кастрюлю на всякий случай. Было без пятнадцати двадцать четыре. Оболочка брата Азалии до сих пор покоилась на полу, а на бледном лице Нахрама уже образовалась посмертная корка. Секретарь с трудом удерживался от выдавливания из себя того звука, который соединял бы в себе и бездонную горечь, и безграничный шок, и беспросветную тоску по безвозвратно ушедшему. Экс-Нахрам же в это время лежал в одних шортах и прижимал руки к поросшему волосами животу, как будто просто прилёг отдохнуть. От его тела до шторы тянулся чёрный след какой-то смазки или слизи. Создавалось впечатление, что какое-то существо, подобное улитке или пиявке, то ли отползло от Нахрама к шторе (и сейчас пряталось за ней), то ли наоборот приползло из-за шторы к нему (и сейчас пряталось у мертвеца внутри). В первом случае это могла быть его душа, подумал месье Прогужан, но что же это могло быть во втором случае?..

Адодыч тем временем отстукивал на донышке кастрюли какой-то ритм, всё больше и больше входя в раж и постепенно впадая в транс. Глаза его с каждым тактом стекленели, словно у шамана во время обряда, руки двигались сами по себе, как у сомнамбулы, а каких-либо признаков разума в его взгляде больше не наблюдалось. Отбиваемый им ритм с каждой минутой усложнялся, как будто это уже был не просто Адодыч, а обезумевший джазовый барабанщик, решивший во что бы то ни стало стереть ту грань, которая отделяет человека от барабана. Это был уже не просто человек с барабаном, а человек-барабан, или даже барабан-человек, которого нужно было остановить во что бы то ни стало, пока не стало слишком поздно. Однако месье Прогужан не мог почему-то сдвинуться с места, а Азалия крепко спала. Мёртвый Нахрам же понемногу начинал оживать, его пальцы и ладони беспорядочно похлопывали по животу, словно он аккомпанировал Адодычу в качестве дополнительного перкуссиониста. Месье Прогужан вдруг напрягся: он не очень хотел бы, чтобы брат Азалии возвратился к жизни, поскольку тот был слишком агрессивен, чересчур иррационален, открыто пропагандировал безнравственный конкубинат и его дважды оштрафовывали за драку с цаплями в контактном зоопарке (с поразительным нахальством Нахрам утверждал, что цапли первыми начинали конфликт). Но тут Адодыч, словно услышав мысли друга, внезапно остановился. Транс, в который все впали, резко исчез. Из груди месье Прогужана вырвался облегчённый вздох, когда он понял, что мёртвый Нахрам перестал хлопать себя по животу.

— Что-то случилось? — поинтересовался удивлённый секретарь.

Азалия сделала вид, что обиделась, и два последующих дня не разговаривала с мужем, заставляя его чувствовать себя виноватым.

— Луна такая красивая, — с придыханием сказала она, когда обет молчания подошёл к концу.

— Мне кажется, ты её излишне идеализируешь, дорогая, — возразил месье Прогужан и шутливо дёрнул за декоративные пуговички, пришитые к лёгкому платью жены на месте сосков.

Азалия прижалась к нему, положив голову на плечо. Охваченные пламенем любви, они давно уже не могли дышать друг без друга и поэтому всегда вынуждены были находиться рядом, словно магнит и железо. Их путешествие длилось уже целых три месяца. За это время случилось несколько неприятных событий и несколько приятных на фоне нейтральной событийности.

Таблица событий:

Да, в конце концов им удалось вернуться домой. Кругосветное путешествие с трупом завершилось; настал конец закольцованному круизу из точки А в точку А. «Головокружительно!» — именно этим восклицанием оценил чужое паломничество ко дну ведущий еженедельной передачи «Путешествия не для всех». Их конкуренты с канала «Горнославие» опубликовали фрагменты видеодневника Азалии. Адодыч заменил разъёмы; два его рта за время отсутствия безответственного кормильца погибли страшной смертью — были съедены остальными тремя. Секретарь поступил в аспирантуру, но в течение месяца был отчислен за прогулы и вскоре умер от старости. Азалию пригласили сниматься в рекламе спальных коконов — прощай, работа официанткой. Месье Прогужан… Месье Прогужан!

— Не сегодня, дорогая, — отозвался он в переговорник и вновь погрузился в чтение. Этот модный роман «Мальчик, который ходил под себя» не отпускал, затягивал, засасывал — причём, до такой степени, что порой аж пальцы прилипали к страницам. «Головокружительно!» — шептал иногда месье Прогужан, чувствуя, как у него кружится голова от эмоций и впечатлений, как першит в горле, как хочется чихнуть при чтении отдельных абзацев. Да, конечно, он был хорошо осведомлён, что современные книги, созданные при помощи новейших издательских технологий, порой могут быть опасны для здоровья — особенно те, где стоит пометка «21+». Здесь возникала дилемма: разве можно отнести к достижениям искусства умение вызвать у читателя, допустим, кашель? А тот автор, чьи книги могли спровоцировать рвоту, насморк или нервный срыв, — кто он: гений или просто безумец, воспользовавшийся современными технологиями во вред людям? Месье Прогужан не имел чёткого мнения по этому вопросу, но всё же ему казалось, что подобная литература имеет право на существование. Тут у главного героя зачесалась пятка — пришлось почесать и свою. Одно настораживало месье Прогужана: учитывая название бестселлера, не мешало бы запастись подгузниками. На всякий случай он отложил книгу, решив подготовиться получше.

Внезапно запахло свежими огурцами. Месье Прогужан принюхался. Это была предсказуемая реакция. Отвлёкшийся на секунду Адодыч тоже шевельнул ноздрями, затем икнул и продолжил собирать надгробный паззл. Среди уже отобранных и верифицированных фрагментов мозаики отчётливо вырисовывалось лицо секретаря (R.I.P. 2253—2319). Притаившееся за шторой чёрное блестящее существо молча наблюдало.

февраль 2019

НЕЧИТАЕМЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАШИ ПОЛОНСКОЙ, ИЛИ ОПЕРАЦИЯ «ЛОСИНЫЙ ХВОСТ»

— У них и без нас всё глухо, на костылях ходят, как бобры, — раздался громкий голос Обрастаева.

— А у нас и без них с ногами, — рассмеялась в ответ Маша. — Нам-то что за печаль?

Что-то сверкнуло где-то справа, осветив нечто непонятное на заднем плане: какие-то колёса обозрения перед самым горизонтом восприятия, что ли. Ясно было одно — что бы ни происходило до этого, всё вернулось к исходной точке, пускай даже исходная точка была у каждого своя.

— Что бы то ни было, то было бы и не если, — глубокомысленно пробормотала Маша себе под нос старую шутку. — И это не то же самое, что переход со стрелочками.

— Ну да, это уж точно не переход — согласился Обрастаев.

Справа выскочила аудиореклама осенних сапог: «Забудьте про лужи!» — восклицал приятный женский голос. Анасьев неожиданно дёрнулся, словно в какой-то судороге. Как из рога изобилия отовсюду посыпались разные приятные вещи и маленькие стрелочки. Анасьев удивлённо поднял несколько стрелочек, но тут же выронил, снова поднял и молча сунул в карман.

— Ну что, идём? — спросила Маша.

— Да я лучше тут посижу, — пробормотал Анасьев, не оборачиваясь, — а то совсем стыд потеряю.

— Поведаю-ка и я свою историю, — вмешался бородатый мужчина, сидящий справа на куче битого кирпича. — Как и все вы, я стал жертвой внешних обстоятельств. Мне уже за сорок, моя дочь — физик, моя квартира — клетушка, и я терпеть не могу белок. У меня есть мечта — добраться до какой-нибудь деревушки и там повеситься.

Все тут же наперебой принялись его отговаривать: Анасьев, Маша и толстяк с плакатом. Только сейчас Маша смогла разобрать, что на нём написано: «Прощай, утопающий!». Этот плакат он иногда поворачивал в сторону озера, где барахтался, цепляясь за остатки жизни, какой-то горе-аквалангист.

— Тело-тело-акваланг, тело-тело-акваланг, — считались на берегу дети, заранее выбирая того, кому достанется акваланг.

Маша догадывалась, что Анасьев с толстяком знакомы, но вовсе не ожидала увидеть их вместе. На толстяке были квадратные очки, и это крайне беспокоило девушку. Поэтому она открыла томик Чехова и с удивлением уставилась на первый абзац: «Фортепианный настройщик Муркин, бритый человек с жёлтым лицом, табачным носом и с ватой в ушах, вышел из своего номера в коридор и дребезжащим голосом прокричал». Маша ничего не могла понять из прочитанного — повествовательная техника была настолько странной, что в голове просто ничего не откладывалось. Как можно так сложно писать? И самое главное — зачем, для кого?.. Ей уже давно хотелось почитать что-нибудь попроще, но, увы, таких книг в последнее время не попадалось, поэтому и приходилось читать всё подряд.

Толстяк продолжал дразнить утопающего аквалангиста, паясничая перед ним с провокационным плакатом. Бородатый мужчина тем временем начал вставать с кирпичей, и теперь Маша, сидевшая посреди поляны на низком раскладном стульчике, не видела его лица и торса. Чтобы разглядеть их, она подняла голову и вскрикнула от удивления — мужчина всё не заканчивался и не заканчивался (а голова Маши всё поднималась и поднималась). Над его руками — сантиметров через двадцать — вырастала ещё одна пара рук, а над ней ещё одна, и ещё, словно это было какое-то дерево с рукообразными ветвями, а не человек.

— Ну что уставилась? — чем-то она разгневала его. — Что-то не так?

В конце концов мужчине снова пришлось сесть, потому что у него никак не получалось отделиться от кирпичей — штаны словно приклеились к ним. Слева выскочила реклама шоколада. Приятный мужской баритон сообщил: «Шоколад без границ — ваши мечты сбываются мгновенно и навсегда!». Маша аж чуть не подавилась леденцом, но вовремя спохватилась и смогла не подавиться. Анасьев посмотрел на часы и присвистнул:

— Фьюуууу. Ведро без пяти.

— Без пяти? — удивилась Маша.

— Немедленно прекратить массовые расстрелы жителей, — раздался до них громкий голос капитана, и они тут же притихли. — Эти люди не имеют права на смерть. Пусть живут. — Капитан вдруг нахмурился. — И ещё мы получили приказ из главного штаба за подписью генерал-губернатора. Сейчас я вам его зачитаю. Итак: «Сегодня ночью на станции Лосиный Хвост должно состояться конное катание с жертвоприношениями. Явка строго обязательна». Но кого катать? Кого приносить в жертву? — спросил он, внимательно вглядываясь в закопчённые лица собравшихся. — В общем, что касается праздника Красной Луны, то у меня нет возражений против его проведения в любое время. Но у меня есть основания опасаться, что организаторы мероприятия осмелятся не соблюдать правила приличия. Не следует ли нам послать в деревню нашего человека, как вы думаете?

Послать решили Машу. Но уже с самого начала миссии у неё было такое ощущение, будто она застряла в чём-то пушистом. Дело в том, что ей не нравился капитан, не нравился как человек. Но главным было то, что произошло в километре от Лосиного Хвоста. Маша вдруг стала замечать в себе новые способности, которые до этого не были ей известны. Например, теперь она могла видеть сквозь стены — жаль только, что рядом не было никаких зданий, чтобы протестировать новое умение. Но самым удивительным было то, что Маша больше не испытывала неприязни по отношению к капитану. Более того, этот мужчина, весь пропитанный порохом и кровью, начинал ей нравиться, и Маша жалела, что расстояние между ними всё увеличивалось и увеличивалось. «Когда вернусь, — решила она, — сразу доложу ему о своих чувствах».

Справа включилась реклама.

— Настрой своё окружение! — мягко настаивал мужской голос. — Выбери двух из десяти возможных друзей и добавь их к себе. Случайный третий друг — в качестве бонуса.

Маша выбрала Анасьева и толстяка с плакатом, а бонусом получила смешного бородатого мужика на кирпичной куче. Анасьев, кстати, был без понятия. Пепельная борода делала его похожим на супергероя, и Маша надеялась, что в ответственный момент он не подкачает. Толстяку скоро предстояло сбросить кожу, и никто не мог предугадать, как тот будет выглядеть — даже он сам. Мимо пролетела стрекоза, а за нею — воробей с распахнутым клювом и голодными глазами. На всякий случай Анасьев сделал пару снимков толстяка — чтобы у партнёра всегда была возможность поностальгировать над предыдущей внешностью.

Аквалангист тем временем окончательно скрылся под водой. Толстяк принялся сворачивать ненужный больше плакат. Анасьев почувствовал вдруг приступ острого морализаторства и осуждающе произнёс:

— А ведь на его месте мог быть и ты.

— И было бы два меня? — толстяк побледнел. Позже он поймёт, что своим замечанием Анасьев случайно сгенерировал будущее: его, толстяка, действительно станет два, а точнее не два его, а две Маши.

Словно прочитав его будущие мысли, Маша встревоженно огляделась.

— Что-то не так, — пробормотала она, — что-то не так.

Погода снова портилась, по траве запрыгали стрелочки. Прежняя память то ли просыпалась, то ли просыпалась, — решить этот вопрос было ужас как непросто. Маша всегда старалась ничего не забывать, но именно в этот момент ей вдруг показалось, что она забыла абсолютно всё. И в то же время она помнила задание: она командирована в какую-то деревню, чтобы… чтобы… тут девушка задумалась… чтобы содействовать соблюдению правил приличия там!

Бородатый мужик по-прежнему сидел на кирпичной куче где-то сбоку. С какой бы скоростью Маша ни двигалась — тот всегда находился неподалёку в качестве бокового элемента сопровождения, словно был статичной декорацией посреди декораций движущихся. Эта многослойность немного тревожила Машу — что-то двигалось, что-то нет, — и в какой-то миг девушка вдруг почти поверила в то, что и она сама тоже стоит на месте, а движется только мир вокруг неё. Она встревоженно обернулась — след в след за ней шагал Анасьев, а за ним — толстяк со свёрнутым в трубочку плакатом. Слева всё так же маячил бородатый мужик на кирпичах.

Где-то над головой включилась реклама:

— …фондовые биржи. Самые потрясающие сделки в мире! Они потрясают в тот самый момент, когда происходят. Изумительные потоки прибыли! Невероятные дивиденды! Бесконечные возможности! Феноменальные контракты! И акции, акции! Приобретение наших акций — это так выгодно! Так выгодно! — убеждал диктор.

Откуда-то вернулся Обрастаев, причём в гражданской одежде. Без формы он выглядел каким-то бесформенным.

— Ты где был?? — хором воскликнули все.

Вытирая со лба пот, Обрастаев огляделся по сторонам. Затем втянул воздух и сплюнул им. Он понял, в чём дело. Действительно, с тех пор, как всё началось, всё шло не так как надо, и даже глупо было рассчитывать на то, что их миссия что-то исправит. Надо было что-то срочно предпринимать. Обрастаев решительно шагнул навстречу Маше и её сопровождающим.

— Господа! — сказал он. — Я только что прибыл к вам и потому выражаю самую искреннюю радость по поводу своего возвращения! Хотелось бы, конечно, верить, что все невзгоды для вас остались позади, но, увы, всё, похоже, ещё только начинается. Вы спрашиваете, где я был? У меня есть что вам ответить. Я был в Полыновске. — И, понизив голос, он добавил: — Это к югу от Лосиного Хвоста. — Все ахнули. Обрастаев продолжил: — В общем, заблудился я в лесу, вышел на дорогу и вижу — идёт автобус из Полыновска. Предложили меня подвезти, я согласился. И вот я поехал. В смысле, автобус поехал, а я вместе с ним. А шофер мне говорит…

Все вернулись к прежним делам, пропуская слова Обрастаева мимо ушей, поскольку тот очень уж занудно всё рассказывал. Любые истории, которые он стремился поведать миру, всегда обрастали кучей ненужных деталей. Толстяк тем временем уже начинал сбрасывать кожу, забившись под стол. Около пяти минут оттуда доносился какой-то шорох, и наконец из-за стола вылезла ещё одна Маша. Она была только в нижнем белье, отчего казалась худее и беззащитней, чем в одежде.

— Ну, я решительно осудил их действия, — продолжал доклад Обрастаев, — и выразил, как это иногда говорят, гражданскую солидарность с теми, кто понимает всю мерзость общественного транспорта. И вот тогда…

— А почему Полыновск так называется? — бесцеремонно перебила его вторая Маша. — Там что, полыни много?

Определённо, она была катастрофически глупа и психологически незрела, раз задавала такие странные вопросы в такой ответственный момент. Ей тут же предоставили энциклопедическую справку: «Город Полыновск был основан в семнадцатом веке на месте бывшей деревни Полыно».

— Но почему та деревня называлась Полыно? — воскликнула вторая Маша, заставляя всех ещё глубже погрузиться в краеведческую топь.

Ей предоставили вторую энциклопедическую справку: «Деревня Полыно — ныне несуществующая русская деревня; название происходит от слова «полынь».

— Значит, там всё-таки полыни много было? — закольцевалась вторая Маша.

Анасьева это уже достало, и он показал ей снимок толстяка, которым она была раньше. Это настолько озадачило девушку, что с фотографией в руках она куда-то удалилась, а когда вернулась, то больше не выглядела глупой и незрелой и производила впечатление скорее Оксаны, нежели Маши. То есть, если бы кого-то попросили угадать её имя чисто по внешности, то большинство людей бы ответили что-то вроде «Пожалуй, это Оксана» или даже «Не думаю, что она может быть кем-то, кроме Оксаны», а вот проименовать её как Машу рискнуло бы очень низкое количество опрошенных.

Вернув снимок Анасьеву, девушка сказала чуть грустным голосом:

— Теперь понимаю. Лучше бы вы мне сразу всё рассказали.

— Сразу не сразу, а всегда лучше немного погодя, — расплывчато ответил Анасьев и даже повертел в воздухе пальцами правой руки для усиления размытости.

— Смотрите, смотрите, Лосиный Хвост! — закричала вдруг оригинальная Маша, указывая пальцем на небольшой посёлок впереди.

сентябрь 2020

НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАШИ ПОЛОНСКОЙ, ИЛИ В ПОИСКАХ КОНЦЕНТРАЦИИ

Маша сперва встала, но потом снова присела. Повсюду были какие-то индикаторы, чьё разноцветное мигание погружало в транс. Усмехнувшись, Маша сконцентрировалась и вернулась в изначальное состояние, то есть сперва встала, а потом присела. Повсюду были какие-то индикаторы, они мигали всеми цветами и словно гипнотизировали. Маша хотела вернуться в изначальное состояние, но внезапно в помещение вошёл, и Маша внезапно вышла. Присев на берегу океана, она перебирала руками страницы какой-то книги, раздвигала их, шелестела ими, теребила кончиками пальцев. Впрочем, когда присмотрелся внимательнее, то понял, что это не книга, а какой-то музыкальный инструмент, на котором играла высокая полунагая девушка, стоявшая к нему боком, — она была в короткой голубой рубашке и всё. Смутившись, Маша быстро надела джинсы, заправила в них рубашку и принялась расчёсываться, хотя давалось ей это с трудом. Снова волосы запутались… Ей казалось, что она их поправляет уже лет десять — стоит вот так у моря и на ощупь пытается распутать пряди, запутавшиеся вокруг антенны.

Внезапно к ней подлетел какой-то мужик в каске и начал кричать, брызжа слюной:

— Ты где? Ты где, я спрашиваю! Мы тебя ищем!

При этом смотрел он куда-то сквозь неё.

«Дурак какой-то, что ли?» — подумала Маша, заправляясь.

Со всех сторон раздавался нарастающий писк, но в принципе он не сильно мешал. Интересно, кто был этот мужчина? Впрочем, так ли это важно… Между тем, что-то генерировалось на заднем плане, но девушка этого не видела, поскольку стояла к нему спиной. Вообще, у Маши было такое ощущение, словно ей подобрали какую-то неправильную внешность, поэтому с самого начала она чувствовала себя немного не собой и не понимала, почему на этой планете всё такое неправильное. Впрочем, на других планетах она никогда не была, а значит это была не планета, а страна.

— Правильно, Маша! — сказала учительница. — Это действительно страна! Поздравим Машу!

— ПОЗДРАВИМ МАШУ! — гулко откликнулся хором весь класс.

— А я тебе говорю, тут всё какое-то ненастоящее, — бубнил сбоку, вот и у Маши было точно такое же чувство — будто бы они здесь не впервые. Заправив, она присела рядом, и тут-то это и произошло: она вспомнила, как здесь оказалась, и тут же снова забыла. Да и где вообще она? Маша обеспокоенно завертела головой. Всё вокруг неё выглядело каким-то незнакомым, но в то же время у девушки было такое чувство, будто бы они здесь не впервые. Произошло то же самое, что и в прошлый раз — что-то произошло, а что — непонятно, но это точно повторилось. И, скорее всего, именно по этой причине она и очутилась в этой стране с какой-то миссией.

И ТУТ МАША ВСПОМНИЛА! Она должна была зарядить концентратор! Тот совсем уже разрядился, поэтому ей с таким трудом и удавалось сконцентрироваться на чём-нибудь. Радостно усмехаясь, Маша, пошатываясь от рассогласованности, побрела по коридору в поисках розетки. Из чьей-то комнаты орала модная нынче песня, главная героиня которой с надрывом сообщала своей маме, что она полюбила великана. «Мама-а-а! — надрывалось радио. — Я полюбила великана!» Маша не успела узнать, чем всё закончилось, потому что она не могла даже вспомнить, с чего всё началось — для неё самой, не для великана.

— Что-то не так, что-то не так, — бормотала она.

И ТУТ ОНА ВСПОМНИЛА! И тут же снова забыла. И так было уже не в первый раз. Маша попыталась сконцентрироваться, но вместо этого присела, потом снова встала, то есть зациклилась, но всё же на старый цикл не вышла и перешла на следующий. И с ужасом поняла, что она здесь в одной только рубашке — больше на ней нет ничего! Это ужасно! Вокруг же столько людей! Маша рассмеялась, поняв, что приняла нарисованных людей за настоящих. «Дома расскажу — обхохочутся» — подумала она, натягивая джинсы.

Всё по-прежнему было слегка неправильным и немного нерезким по краям. Углы какие-то ещё везде… Машу передёрнуло и даже слегка размазало. Следовало как-то выбираться отсюда, но зачем? В принципе, и здесь неплохо ведь. Сколько она уже стоит вот так на берегу океана или моря, глядя как солнце закатывается под горизонт? А что это у неё в руках такое?? Почему-то вначале ей показалось, что это книга, но это явно был музыкальный инструмент, который просто выглядел как книга. Нужно было в каком-то особом порядке и с особым тщанием шевелить его «страницы,» — то касаясь их ласково, то грубо кидая друг на друга, то почти разрывая, — и каждый шелест, каждое движение вплеталось в некую симфонию, которую до этого слышали только три человека в мире: она сама и два её ученика. А сейчас она впервые исполняла её перед аудиторией, за пять лет выступления ни разу даже не сбившись.

Маша попыталась сконцентрироваться, но её соседка вдруг вскрикнула и упала в обморок. Порывисто задышав, Маша попыталась сконцентрироваться повторно, но её снова что-то отвлекло — на этот раз оно пришло откуда-то с севера. Как девушка ни напрягала память, она не могла вспомнить ничего подробного. Но всё же ей стало легче.

— Я хочу спасти тебя, дай мне руку! — кричал кто-то.

Захлебнувшись восторгом, Маша протянула ему кисть и ощутила, как её резко выдёргивают откуда-то куда-то.

— Искажаюсь! Искажаюсь! — радостно закричала она, хлопая в ладоши и прыгая по луже. Сегодня на ней была короткая юбка, точнее не юбка, а комбинезон, или даже купальник. В общем, спина была открыта, а грудь, живот и таз закрыты. Маша открыла книгу на самом интересном месте и прочитала:

«– Андрей, я должна! — выкрикнула Наталья. — Потому что если этого не сделать, то я буду какая-то разделанная, как не у дел, как не при делах, и так всё время, ну ты понимаешь.

Степенно почесав нос, Андрей Владимирович продолжил собирать ртутные шарики в одну большую ртуть. Уже три часа он гонял их по чёрной блестящей тарелке, бесконечно скрещивая друг с другом.

— Это ты к чему вообще сказала? — поинтересовался он, не отрывая взгляда от тарелки.

— Лучше бы я вообще этого не говорила! — взорвалась Наталья. — Тебе говоришь, говоришь, и всё как в трубу какую-то пролетает. Никогда меня не слышишь!

— Я всегда тебя слышу, — удивлённо ответил Андрей Владимирович слегка обиженным тоном».

Не в силах переживать такой накал страстей, Маша закрыла книгу и решила немного пройтись. В руках у неё что-то было. Где-то рядом, но словно сбоку, с кем-то до сих пор что-то происходило, но не с ней, а с кем-то ещё, и скорее всего это было то же самое, что происходило с нею и до этого, но немного по-другому. Ктотожбыл? Ктотожздесь? Маша насторожилась и прислушалась. Может, ей послышалось? Кто-то же был здесь или она здесь всё-таки одна?

— Здесь есть кто-нибудь? — негромко выкрикнула она, стараясь кричать так, чтобы не было эха.

Но кто-то ж был? Или кто-то до сих пор здесь? Но кто, кроме неё, и где, если не здесь? И кого я тут вообще жду? Маша рассмеялась, поняв, что секунду назад воспринимала себя по-другому. Всё вдруг сделалось очень знакомым, но не настолько, чтобы она могла это распознать. Постоянно обо что-то спотыкаясь и во что-то врезаясь, девушка шла и шла и вдруг во что-то врезалась бедром, возле самой стены. Недовольно что-то пробормотав, она вдруг поняла, что наткнулась на розетку. Ну наконец-то нашла!

Прильнув к стене, Маша левой рукой вцепилась в розетку, чтобы не потерять её, а правой принялась извлекать из сумочки какой-то прибор. То есть она стояла как бы прижавшись носом и грудью к стене, да и животом тоже, левой рукой цепляясь за розетку, торчащую из стены на уровне её таза, а правой извлекала из сумочки какой-то прибор. Она по-прежнему была только в короткой голубой рубашке и всё. Внезапно у неё зачесался нос, девушка не выдержала и быстро почесала его левой рукой, но когда снова опустила ту вниз — розетки нигде не было.

— Блин… — разочарованно простонала она.

Прошло какое-то время. Маша попыталась ещё раз нащупать розетку, но всё было тщетно.

— Не могу понять… — пробормотала она, насупившись. — Почему без штанов?.. Почему?..

Проблема казалась неразрешимой. Вопрос ответа не имел. Стоя у стены, Маша нервно тёрла подбородок. Дежа вю уже стихало, но всё до сих пор выглядело очень знакомым, хотя с каждой секундой уровень узнавания падал.

Маша остановилась, обдумывая ситуацию, но эта задача была слишком сложной для неё. Она нахмурилась, словно прислушиваясь к работе собственного мозга. Пальцы левой руки снова нащупали розетку — удача! Девушка достала наконец концентратор, вставила его в зубы, вытянула из него кабель, после чего опять взяла прибор в правую руку и начала осторожно двигать его вдоль стены по направлению к розетке, чуть выпятив зад, чтобы правая рука могла пролезть между стеной и животом. Напоминаем: она только в коротенькой рубашке. Проталкивает что-то справа налево между стеной и своим животом. Впрочем, Маша быстро поняла, что делает всё как-то неправильно, и рассмеялась. Боже, как по-дурацки она сейчас выглядит! Хорошо, что никто не видит! Присев на корточки, она погладила розетку и воткнула в неё вилку концентратора. Тревога сразу прошла. Что ж, теперь можно чуточку передохнуть.

После короткого отдыха Маша внезапно насторожилась. Почему у того пацана так пружинила голова? Она у него что, резиновая? Бред какой-то. Маша отмахнулась и снова прикрыла глаза, но сосредоточиться по-прежнему не получалось. Натянув джинсы, она присела, а потом привстала и в конце концов ненадолго встала, но потом снова села. Не помогло, не циклилось. И вдруг она поняла, что за ней кто-то наблюдает!

— Странная какая-то женщина, — послышался голос справа. — То раздевается, то одевается, то встаёт, то садится, — что с ней?..

— Да всё со мной нормально, — улыбнулась Маша, — просто караулю концентратор — вот он, заряжается.

— Ааа, — понимающе протянул охранник. Действительно, не стоило надолго оставлять такой прибор без присмотра во время зарядки — его запросто могли украсть, ибо подобные устройства до сих пор были довольно редкими и дорогими. В этом протяжном «Ааа» охранника звучала нотка уважения к владелице концентратора, поскольку сам он обладал куда более низшим статусом и ориентировался в окружающем мире достаточно легко. С концентрацией внимания у него проблем не было, и такой статусный прибор ему совершенно не пригодился бы.

Маша проверила уровень заряда: 28%. Мало, мало! Но по крайней мере она уже могла проверять показания приборов. Двигаться приходилось очень медленно — примерно по сантиметру в час, — но зато она уже могла двигаться! Ощущение приближения чего-то нарастало: Маша словно готовилась чихнуть. Шли годы.

И тут это наконец произошло!

Маша сконцентрировалась!

октябрь 2020

НОВЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МАШИ ПОЛОНСКОЙ, ИЛИ КОРОЛЕВА НА ПРОГУЛКЕ

С утра Маше неожиданно стало хуже — впервые за несколько веков она начала что-то понимать. Скорее всего, в этом были виноваты котлеты из ежей, которые были вчера на ужин. А ведь сперва она не хотела их есть — и правильно делала. Но повар таки обманул её, заверив, что котлеты стопроцентно не из ежей, но если это действительно так, то куда, скажите на милость, тогда делись все ежи, которые раньше бегали толпами по округе? Аж ходить из-за них сложно было. И вот ежи исчезли, но появились вкусные котлеты — совпадение ли это? Маша так не думала.

Сразу после обеда её пришли навестить сын с невесткой, по крайней мере так их представил врач. Маша в это время гуляла в парке, разыскивая хотя бы одного ежа. Ей нужны были веские доказательства виновности повара, и последний ёж, единственный гипотетический свидетель, мог обо всём рассказать. «Это было ужасно, — сказал бы на суде этот ёж, перед этим клятвенно пообещав говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. — Мы мирно бегали ночью по лесу в поисках пропитания, когда пришёл этот ужасный человек в поварском колпаке и с огромным мешком. Без какой-либо предварительной договорённости он принялся хватать моих сородичей и одного за другим кидать их в этот ужасный бездонный мешок. Я прятался за дубом, и он меня не заметил. Мне приходилось грызть губы, чтобы не закричать от ужаса. Это был террористический акт, и я прошу вас казнить этого человека».

— С утра ей немного получше, — объясняла лечащий врач тому человеку, который был представлен Маше как её собственный сын (ну и бред! откуда в семнадцать лет у неё взрослый сын? кого они пытаются обмануть? они что, думают, что она поведётся на такую нелепую ложь?).

— Что-то вид у неё какой-то настороженный, — вставила псевдоневестка.

— У неё всегда такой, — нервно поправил псевдосын.

— Вы бы навещали её почаще. Когда вы приходите — это хоть какие-то знакомые образы для неё.

— Мама, мама, ты куда??

Коварный индивид схватил её за руку, удерживая возле себя. Маша насупилась. Едва ей показалось, что в траве мелькнул тот самый последний ёж, как их встреча была сорвана. Определённо, это был какой-то заговор. Но вырываться было опасно — врачей Маша немного побаивалась. Кто-то обхватил её ногу. Маша с интересом посмотрела вниз и увидела эльфа, который пытался ей что-то сказать на языке жестов. Она показала ему кулак (лучший жест в данной ситуации), поскольку эльфов недолюбливала (и те прекрасно это знали, потому и приставали порой, — ну очень вредные создания). Укусив её в икру, эльф убежал, а Маша нагнулась, чтобы растереть ногу.

— Мама, ты можешь спокойно стоять??

Врач устало улыбнулась. На всякий случай Маша замерла по стойке смирно. Что ж, она будет выполнять все их требования — до поры до времени, конечно. Нужно усыпить их бдительность, чтобы потом нанести решающий удар. Псевдосына она тоже недолюбливала — было в нём какое-то скрытое коварство. Маша пока ещё не понимала, кто всё время посылает его к ней, и этот вопрос следовало решить в кратчайшие сроки.

— Как она тут вообще? Не скучно ей?

— Не скучно точно. На прошлой неделе переполошила всех, ммм, отдыхающих во дворе, повела их на экскурсию в какой-то Лосиный Хвост, — врач улыбнулась. — Общительная она у вас, но вам бы стоило навещать её почаще — всё-таки мать…

— А смысл? — проворчал сын. — Она всё равно меня не узнаёт, а нам ехать сюда три часа аж. А у нас работа, мы не можем каждую неделю сюда ездить.

— Это понятно, но…

Тут Маша не могла не вмешаться.

— А что у вас за командировка такая, если вы постоянно куда-то спешите? — поинтересовалась она у незнакомого мужчины. — На Гавайи, наверное? Или окна вышибать? Ну понятно… Но я-то тут причём?

Его спутница фыркнула, что смотрелось весьма эстетично и говорило о хорошем воспитании. Но если он собирался на Гавайи, то что он забыл здесь? Однако теперь понятно, почему эта дама даже не представилась. Маша посмотрела на женщину с сочувствием, ощущая биологическую солидарность с нею. Мужчины все такие странные!

Они вчетвером медленно двинулись по дорожке парка. Машу вели за руку как Мишу, то есть как циркового медведя. Чтобы подыграть этим глупым людям, она переваливалась сбоку набок, словно настоящий дрессированный мишка, что вызывало пофыркивание придворной дамы, шагавшей рядом. Их болтовню («Книжки любит читать, играется с ними») Маша почти не слушала, всё так же высматривая ежей среди травы. Смысл фраз от неё ускользал. Стоп, а это точно иголки с ели? Не от ежей? Может, это повар ночью их здесь ощипывал? Глубоко взволнованная, девушка попыталась присесть, и слуга помог ей наклониться.

Сидя на корточках и с приоткрытым ртом, Маша перебирала в руках иголки, не в силах понять, от хвойных они деревьев или от ежей? Точно ли зелёные, постепенно коричневеющие к краям, или же выполненные в чёрно-белой гамме, с краями, пропитанными кровью? На некоторых иглах словно висели кусочки мяса, или же это были комки земли или коры? Непонятно.

— Они зелёные или нет? — озадаченно поинтересовалась Маша у свиты.

— Зелёные, зелёные, — нервно ответил слуга, помогая ей подняться, хотя она даже об этом не просила. Что за наглость? «И как он смеет, — подумала Маша, — произносить слово „зелёные“ два раза подряд?». По возвращении во дворец она решила наказать слугу, а то и повесить, чтобы другим неповадно было. Или вообще в суд на него подать. «И все двойные слова отменю», — гневно подумала Маша, и тут же задумалась, много ли таких двойных слов она вообще знает. Ну, буль-буль, мек-мек, а ещё? Болезнь вроде какая-то есть на «б»…

— А несколько дней назад она без юбки умудрилась убежать из палаты ночью. Её охранник задержал, когда она тонометр хотела от розетки зарядить.

— Мда…

Они снова пошли дальше, но внезапно их движение было прервано — откуда-то из кустов вынырнул Николай Тарасович Голубкин. Казалось, до этого он куда-то бежал, и возможно продолжал бы бежать и дальше, но внезапная встреча вынудила его остановиться и сделать вид, будто он просто прогуливается. Увидев знакомое лицо, Маша очень обрадовалась, а вот псевдосын с его пассией вдруг застыли словно вкопанные.

— Имею честь приветствовать вас в своём имении, дорогие гости! — поклонился Николай Тарасович и тут же попытался поцеловать псевдоневестку в руку. Та испуганно отскочила. — Mashenka, а вы никак помолодели? Сколько вам сегодня? Пять?

— Мне семнадцать с половиной, — гордо ответила Маша, засовывая в рот палец и многозначительно им двигая («Мама…» — в ужасе застонал псевдосын, а его спутница снова фыркнула. Ах, вот бы научиться так же фыркать!). Её глаза лукаво блестели. — Ну ладно, нам пора, мы с папой сегодня на речку едем, — девушка попыталась закинуть ногу на ногу, чтобы было удобнее сидеть, но вдруг оказалось, что она не сидит, а стоит, что привело к значительной потере равновесия с её стороны. Псевдосын и врач помогли ей не упасть — ну хоть на этом спасибо.

— Позвольте я вас провожу? — Николай Тарасович, галантно отодвинув в сторону машину прислугу, взял её под левую руку и церемонно повёл к выходу из пещеры. Оттуда лился удивительный свет, из-за которого просачивался не менее удивительный запах. Маша то всматривалась, то принюхивалась. Два раза всмотрится, два раза воздух носом втянет. А поступь её всем поступям поступь, а глаза её всем глазам глаза, а шея-то, шея… ну чистый лебедь!

— Королева, королева идёт! — слышались отовсюду крики.

Раздавая направо-налево реверансы и улыбки, Маша величественно шагала к трону. Ковёр стлался перед нею сам, бесконечно разворачиваясь и всегда опережая на шаг.

— Тужься, тужься! — прорезался из общей массы чей-то голос.

Маша поднатужилась, ухватилась покрепче, и они вытащили батискаф. Потом ещё один. И ещё.

Не многовато ли на сегодня батискафов?..

— Что она бормочет?

— Про батискафы что-то.

— Мда…

Впрочем, их всегда можно продать на вторичном рынке — на лом или на детали. Чуть согнувшись, Маша медленно шла по обочине в сторону города, волоча за собою семь грязных батискафов. Они были не то чтобы тяжёлые, но по крайней мере и не лёгкие. Мама послала её на базар, чтобы попытаться продать их или хотя бы поменять. Но что-то внезапно отвлекло девушку. Она присмотрелась, но ничего не увидела. Тогда она на всякий случай прислушалась, но ничего не услышала. Тогда она принюхалась, но ничего не унюхала.

— Что она делает?

Тогда она попыталась нащупать, но ничего не нащупала. Тогда она попробовала на вкус, но вкуса не было.

— Странно… — пробормотала Маша озадаченно.

Её усадили на скамейку, к которой она тут же прилипла. Они что, не заметили таблички «Осторожно, окрашено!»?? Возмущённо поднявшись, Маша принялась осматривать платье — теперь сзади оно было всё в краске! Что будут говорить про неё люди, когда она пойдёт домой?? Маша покраснела — ей не хотелось, чтобы про неё говорили в грубой форме, что она сзади вся красная. А ведь наверняка именно так и будут говорить… Она вертелась на одном месте, заглядывая себе за спину, и то, что она видела, ей категорически не нравилось. Может, это вообще не краска, а кровь?? Нет, всё-таки краска. И какой идиот додумался покрасить скамейку в ярко-красный цвет?..

Решившись, Маша снова села на скамейку. «Лучше уж так, чем по-другому», думала она Придётся сидеть тут до ночи, пускай даже к этому времени она и присохнет к скамейке. По крайней мере, грустная девушка на скамейке будет выглядеть не так странно и провокационно, как девушка с красным задом (позор-то какой, прямо как павиан теперь!). А когда станет темно, она отклеится от этой чёртовой скамейки и пойдёт домой — в темноте краску никто и не заметит.

— Вас в одной позе застыть не затруднит? — с некоторым ехидством осведомилась Маша у сопровождающих, которые всё мельтешили и мельтешили.

Все послушно застыли. Никогда в жизни Маша не чувствовала себя настолько могущественной. Теперь они, а не она, будут все в краске! Девушка победоносно улыбнулась и подняла над головой руки, чтобы все увидели, какие они красивые. Какой-то рыцарь чуть не упал с коня при виде такого великолепия. Остальные почти не дышали от восхищения. «Интересно, — думала Маша, — почему рыцари при любой возможности стараются упасть с лошади?». Подобная стратегия казалась ей непонятной. Может, стесняются сидеть на другом живом существе при посторонних? Маша с интересом посмотрела на этот дуэт — на кого из них ей больше всего хотелось бы сесть: на лошадь или на рыцаря? Пожалуй, всё-таки на лошадь. И они помчались бы далеко-далеко, быстро-быстро, — туда, где вечное тепло, где золотой песок пляжей, кучерявые белые облака на голубом небе, бездонная синь океана, несколько бунгало, разбросанных между пальм, симпатичные мужчины с бронзовыми от загара телами и девушка в коротком белом платье — она сама.

— Отомрите! — великодушно махнула рукой Маша, и все скульптуры в саду тут же ожили. Сам Аполлон принялся целовать её лодыжки. Сталин промокал её лоб мягким платочком. Пушкин шёл по аллее навстречу, рассыпаясь в комплиментах. Георгий Победоносец вручил ей два экземпляра своей книги «Наполеон Бонапарт. Сражение при Ватерлоо». Коко Шанель поднесла ей стаканчик шампанского. Словом, это был какой-то круговорот приятных событий

Маша рассмеялась и помчалась к океану. Ай! Она поскользнулась и чуть не упала, запнувшись о краба, но Пушкин подхватил её и поставил на ноги, Георгий Победоносец поцеловал в щёку, а Великий Космонавт обнял за плечи и произнёс несколько успокаивающих слов. А сын-то и не верил, что она их всех знает! Ну что ж, теперь он в этом убедился!

Отбежав от лавочки на несколько метров, Маша бросила вызов солнцу — она решила, что больше никогда не будет загорать, и запахнулась в халат поглубже. Подумав, она бросила вызов ветру — распустила волосы. Подумав дополнительно, решила бросить вызов ещё и морю — назло всем ветрам, зною, шквалам, цунами, штормам и даже самому Нептуну она поплыла на надувном матрасе к ближайшему острову, где ждали её новые приключения и новые встречи.

октябрь 2020

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МАШИ ПОЛОНСКОЙ, ИЛИ ГОРЫ ТАНЦУЮТ НА ФИНИШЕ

Прошли годы. Маша проснулась, рассредоточилась и увидела напротив себя себя же. Вчера она была в гостях у президента Земли, и тот ей сказал: «Маша, я потрясён твоей деятельностью и от чистого сердца хочу выдать тебя за своего старшего сына». Это предложение стоило обдумать, хотя, конечно, можно было обдумать и что-нибудь другое. Вот, например, взять хоботы. Делятся ли они на мужские и женские? Есть ли какие-то различия между слоновьими хоботами у их разнополых обладателей? Устроены они одинаково или же всё-таки нет? Маша задумчиво потёрла нос.

— Запомни, Маша, — сказала утром мать, завязывая на дочке шарфик перед тем, как отправить в школу, — назад пути нет. Понимаешь?

Маша, насупившись, кивнула.

— Отныне, — продолжала мать, — ты сама за себя, то есть сама по себе. И тебе ни в коем случае нельзя допускать, чтобы про тебя говорили, что ты не в себе или что ты словно сама не своя, потому что ты должна, несмотря ни на что, оставаться собой. Всё время быть в себе и самой собой. Понимаешь, о чём я говорю?

Маша помотала головой. С утра она совершенно ничего не понимала. О чём эта женщина старается её предупредить? Какой студень?

— Ай, ну ерунда! — воскликнула она с напускной весёлостью. — Как будто я всего этого и так не знаю. — Иногда Маша могла имитировать нерассеявшегося человека, и довольно удачно. Да, при особых обстоятельствах у неё получалось произнести около пяти связанных предложений подряд, но, слава богу, такие форс-мажорные ситуации возникали редко. Возможно, при желании она могла бы выдвинуться в депутаты Госдумы, но пока ей было не до этого.

И в то же время Маша осознавала, что мать права. Вчера она подслушала разговор двух врачей, которые явно готовили какой-то заговор. «Мы должны во что бы то ни стало вывести её из себя», — говорил один. «Да она всё равно ничего не понимает, — отвечал второй. — Цепляется за всякие мелочи». Говорили они по-французски, но Маша всё прекрасно понимала. Да, это был заговор врачей против неё, заговор высшего уровня. И, значит, ей нужно было быть очень внимательной и осторожной.

Раскинув крючья, Маша зафиксировалась в пространстве. Теперь её не снесло бы в сторону ни при каких обстоятельствах. Внезапно всё сделалось каким-то очень понятным, будто её переключили из одного состояния в другое. Теперь Маша понимала абсолютно всё. В этом состоянии она пробыла четыре века, восстанавливая память и зализывая раны, и когда наконец пришла в себя, то быстро запуталась, кто есть кто и кто есть где, то есть она запуталась.

— С каждым днём вам всё хуже, поздравляю! — какой-то мужчина яростно тряс её руку, вернее он тряс свою, но думал, что трясёт её. Вот дурак! У Маши было такое ощущение, что она находится в пансионате для умственно отсталых. Как сложно здоровому человеку среди больных-то… «С волками жить, по-волчьи выть», — грустно подумала девушка, вынужденная имитировать манеру общения слабоумных ради успешного выполнения задания. Её отправили сюда полгода назад, чтобы она раскрыла тайну трёх пеликанов. И вот тайна раскрыта, а пеликанов как было три, так и осталось. И это настораживало.

— Имя своё сегодня помните?

Маше захотелось рассмеяться, расхохотаться.

— Мария, — кивнула она, еле сдерживая смех.– Моё имя донна Мария де… — Тут она поняла, что забыла свою фамилию, но с другой стороны, про фамилию-то её никто и не спрашивал!

Наступил самый ответственный момент. Маша застыла в ожидании решения. Подтвердят или не подтвердят?..

— Личность подтверждена большинством голосов! — грянуло сверху, и у Маши словно гора с плеч упала.

— Поздравляем, донна Мария, вы приняты на работу! — сказал первый голос. — Теперь вам следует пройти в кабинет доктора для медкомиссии.

«Возраст — 17 лет, рост — 178 см, вес — 60 кг, — с интересом читала Маша свою медицинскую карту, которую выдал ей доктор. — Работу начинала манекенщицей в модном журнале. Прошла курс китайской гимнастики, имеет чёрный пояс по айкидо. Абсолютно здорова. Наивысшие рекомендации».

И вот настал день, когда Маша наконец вышла на работу. Она встала за кафедру, обвела взглядом аудиторию (почему-то здесь собрались только врачи) и начала:

— Вчера я прочитала в газете, что завтра, то есть уже сегодня, выйдет, то есть уже вышел закон, согласно которому кроты… Нет, подождите, немного не так. — Кто-то где-то почему-то рассмеялся, как будто она сказала что-то смешное. — Впрочем, это неважно. Важно другое. Главный гипнотизёр страны предсказал… То есть не то чтобы предсказал… Но по крайней мере рассказал по телевизору, что через три месяца кроты… А впрочем, кому какое дело до кротов всех этих… Да и вообще, причём тут кроты? — недоумённо спросила она у зала.

В наступившей тишине раздавалось жужжание одинокой мухи, чей жизненный цикл явно подходил к финалу. И без микроскопа было видно, какая она уже седая и старая. Бедная старая муха… С грустью во взгляде Маша уставилась на депрессивное насекомое, но в зеркале почему-то отражался только потолок. Нахмурившись, Маша снова уставилась на муху, но та уже улетела.

Внезапно её внимание что-то привлекло — там, за горизонтом. И она никак не могла разобрать, то ли это скалы вырастают вдали, то ли показались из-за холма усики гигантских насекомых, наступающих на город. Она отступила за спину мужа, короля Франции. Горы на горизонте, казалось, приплясывают.

— Танцуйгора! — воскликнула Маша. — Танцуйгора!

Ей удалось наконец вспомнить то слово из кроссворда, который… который… Маша снова задумалась. Который что? Хм…

— Давайте мы больше не будем затрагивать эту тему, хорошо? — спросил кто-то.

— Да что ж хорошего-то? — не поняла Маша.

Внезапно ей очень захотелось домой. Но разве сейчас она не дома? Такое впечатление что нет. Окружающий мир казался каким-то расфокусированным, обессмысленным, и чтобы адаптироваться к нему, Маше приходилось вести двойную жизнь, выдавая себя за кого-то ещё. Непростая ситуация. Маша грустно вздохнула, вернее вдохнула и выдохнула. Воздух был какой-то странный. А может он такой и должен быть? Маша задумалась. Что, если всё наоборот — воздух был странным раньше, а сейчас наконец стал нормальным? Хм…

Сегодня почему-то ей всё чаще хотелось над чем-нибудь задуматься. К чему бы это? Маша задумалась. А ведь когда-то давно всё было по-другому? Ну, не факт. Она закрыла глаза, представляя волшебный мешочек, с которым играет на берегу моря. Сперва в голове была только какая-то мешанина, но потом всё стало яснее — и голова, и берега, и даже рыбки в аквариуме.

— Я бы себе такую штуку всё-таки купила, — отвлёк её чей-то голос — Получается, что ты как бы покупаешь кота в мешке как выражение, а потом уже понимаешь, что купила самый настоящий мешок, а в нём — кот. Вот и здесь примерно так же.

— Хмм… — Маша задумалась.

— С каждым днём ей всё хуже, — с сочувствием сказал кто-то. Выражение его лица было совершенно нейтральным, и поэтому Маша никак не могла сообразить, кто же это. — Раньше хоть кроссворды пыталась разгадывать, книги читала, а теперь…

Было странно осознавать, что миллионы людей хранят её фото у себя под подушкой. Зачем?.. «Ну куплю я такой мешок с котом, — подумала Маша, — а что дальше?». Вариантов выбора почему-то было очень-очень много. Можно было продать, например, кота, но оставить мешок, или наоборот продать мешок, а кота оставить. Или сдать в аренду — или кота, или мешок. Или и то, и другое. Или продать и то, и то. В общем, вариантов было море. Ей вдруг захотелось снова сыграть в настольную игру, которой они увлекались в детстве, — чем больше навыков ты теряешь, тем лучше. К финалу желательно было приползти полным идиотом, пуская слюни. Маше вдруг стало грустно — она сама не понимала, почему. «А может мы до сих пор играем, — осенило её, — а я победительница?»

От этой мысли девушка почувствовала небывалый подъём и решила наконец проснуться. Ущипнув себя за руку, она поняла, что проснулась. Рядом с нею похрапывала она же. Маша улыбнулась, увидев в этом деформированном мире хоть кого-то знакомого. Почему-то в последнее время вокруг неё было очень много незнакомцев, и это пугало. Она попыталась уползти от них между холмов, но горы на горизонте по-прежнему плясали, не давая сосредоточиться на маршруте. Все вещи казались ей сегодня какими-то бессмысленными. Взять, к примеру, стул. Маша помнила его название, но никак не могла вспомнить назначение. Зачем кому-то нужны такие странные штуки? Непонятно…

Через палату прошла реклама какого-то горного курорта. Маша попыталась надавить на нужную кнопку, чтобы забронировать комнату с душем, но все кнопки почему-то были неактивными. Предельно озадаченная, она попробовала воспроизвести в памяти все шахматные комбинации, которые знала, но не смогла вспомнить ни одной. На Машу накатила паника! А как тогда играть?? Она попыталась встать и что-то сказать, но повалилась с кровати и поползла по тоннелю навстречу судьям, задыхаясь и хрипя. Халат эффектно задрался, выставив на всеобщее обозрение грязные памперсы. Со всех сторон доносился восторженный рёв болельщиков. Маша ползла. Она вышла на финишную прямую. Она лидировала. То слева, то справа, то спереди сверкали вспышками фотографы. Каждая вспышка освещала какой-то участок памяти: вот она подбрасывает на руках маленького сына, вот работает учительницей, вот выходит на пенсию, вот сын забирает её к себе, вот отвозит в какой-то пансионат. Маша ползла. Маша ползла. Судьи стояли вдоль коридора на четвереньках, у каждого во рту торчал свисток. Когда Маша проползала рядом с кем-то из судей, тот свистел. А Маша всё ползла.

И она доползла! Она победила в этом марафоне!

Аплодисменты были такими бурными, что напоминали скорее ливень с градом. Усталая, но счастливая, Маша перекатилась на спину, раскинув руки и ноги в стороны. Теперь наконец она могла позволить себе немного отдохнуть. Приятный холодок разбегался от кончиков пальцев по всему телу. Маша словно погружалась в анабиоз; вокруг и внутри неё всё застывало. Мельтешение смыслов внутри головы тоже постепенно прекращалось — теперь мысли не только не перемешивались, но и вообще исчезали, уходя куда-то на глубину, словно косяк рыб.

— Всё, отмучилась бабка.

— Пойду позвоню сыну.

С блаженной улыбкой Маша лежала на поверхности моря, глядя в грязный потолок.

ноябрь 2020

ДОМИНАНТА МИНИАТЮРИЗАЦИИ, ИЛИ ДОМИНИАТЮРИЗИРОВАЛИСЬ

С Ариной мы познакомились ещё в те времена, когда оба были нормальных размеров. Потом мы переставали общаться лет на восемь по ряду причин, а снова встретились уже здесь, в Уменьшенном квартале. Всё у нас тут было маленькое, но мы и сами были маленькие, поэтому своей уменьшенности не замечали, так что для нас всё оставалось по-прежнему нормальным (но, правда, хочу отметить, что некоторые вещи для нас были изготовлены немного неправильно, неточно, поскольку производились великанами. Так, например, один из стульев в моей квартире имел всего три ножки). Существовать в компактном состоянии было выгодно и цивилизации, и тем людям, которые соглашались вступить под знамёна всеобщей миниатюризации. Изначально всё это делалось для того, чтобы помочь планете разгрузиться, ведь еды для уменьшенных требуется намного меньше, да и вообще ресурсов. Первая эпоха миниатюризации завершилась полным успехом оной, и мир приступил ко второй. Теперь миниатюризация была объявлена всеобщей, и уменьшать принялись вообще всех. Естественно, кроме тех, кто всем этим руководил — они были по-прежнему огромными. Потом у них что-то случилось — видимо, какая-то война, от них долго не было вестей и в конце концов мы решили выйти за пределы своих искусственных мини-городов и расплодиться по всей Земле, поглотить культуру великанов, раз она прекратила своё существование, а всё уменьшающее оборудование уничтожено. На удивление, мир снаружи был ещё цел, хотя и дымился, и по нему до сих пор бродили одинокие великаны, все какие-то потерянные, неприкаянные, но встречались они редко и серьёзных проблем нам не доставляли. Со временем мы смогли их приручить и убедили работать на нас (так как для строительства нового мира требовались недюжинные силы), точнее принудили, а великаны вынуждены были согласиться, поскольку их раса вымирала и им нужно было хоть как-то себя занять перед тем, как опустится их субъективный занавес. Некоторые из них сходили с ума и начинали всё крушить: так, например, в 2239-ом была разрушена вся западная часть Новой Москвы, которую мы возводили под микроскопами, подготавливая города для следующей расы, ещё более миниатюрной (видеозапись того апокалипсиса хранится в наших архивах, а на месте той части Новой Москвы — до сих пор огромная двухсантиметровая воронка, где не растёт даже трава). Некоторые же великаны, наоборот, стали апостолами нового мира, прославляя уменьшенных людей, то есть нас, и очень горюя из-за того, что миниатюризирующая аппаратура, настроенная на их габариты, больше не функционирует. На работу я ездил на Нине Сапрыкиной — эта добрая женщина, когда-то работавшая почтальоном, любила разносить нас по работам, по домам, театрам, паркам. Пищи, она, конечно, потребляла непомерно много, так что в содержании таких огромных существ больше не было никакого смысла, и великаны это прекрасно понимали.

Вообще, в первые годы миниатюризации было много забавных случаев, связанных с видео-общением онлайн: не всегда удавалось понять, обычный перед тобой человек или уменьшенный. Помню, наша пёстрая компания переписывалась с одним поэтом, в Сети известным как «Явь-Дмитрий», который обладал достаточно раздутым эго и позиционировал себя чуть ли не как новую ветвь творческой эволюции, хотя на самом деле был просто забавной посредственностью, как нам казалось. На видео и фото он всегда выглядел достаточно увесистым, и поэтому у нас не возникало даже и мысли о том, что это в буквальном смысле слова мальчик-с-пальчик. В какой-то момент мы заговорили о встрече, и он согласился почтить нас своим визитом, чтобы обсудить какие-нибудь аспекты своего великого творчества. Нас он в хорошем смысле забавлял, поэтому мы и пригласили его к себе. И вот настал тот день. Мы пришли на вокзал его встречать, поезд прибыл, но где же Дима? И в то же время он нам со смехом писал, что стоит сейчас на перроне перед нами. И вдруг Элеонора услышала какой-то тихий писк снизу. Присев на корточки, мы смогли наконец разглядеть Диму — да, он был точно такой же, как на видео, но только уменьшенный. И как он не боялся оказаться растоптанным? «Пришёл Явь-Дмитрий, нарушитель пропорций!» — смеялся он снизу в маленький мегафон. «Мужичок-с-мозжечок», озадаченно пробормотала Элеонора мне на ухо. Мы взяли Явь-Дмитрия на руки и понесли ко мне домой, в качестве его носителей меняясь по очереди. Но постепенно он перестал казаться нам смешным, и находясь рядом с ним мы даже старались как-то съёживаться, чтобы чувствовать себя не такими громоздкими, а потом независимо друг от друга принялись подавать заявки на миниатюризацию.

Мир тем временем быстро изменялся: уже и миниатюрные генералы командовали армиями великанов, входя с ними в контакт через специальную увеличительную аппаратуру. Я чувствовал себя неуклюжим Гулливером на фоне всего маленького, но лекарство действовало, я достаточно быстро уменьшался, и скоро уже мог быть допущен в Микрополис в качестве легального гражданина. Миниатюрный кот, лежащий на моих коленях, теперь не казался мне таким безнадёжно далёким, как раньше, и я уже мог дотянуться до его головы и даже погладить за ушами. К счастью, меня не коснулся эффект случайной диспропорциональности, который, увы, до сих пор иногда встречался, хотя, конечно, и намного реже, чем раньше. Моему соседу по площадке в своё время не повезло: его голеностопные суставы сохранили прежние размеры, а сам он уменьшился раз в пять, и в итоге смотрелся довольно-таки комично, хотя, конечно, это был смех сквозь слёзы, а ему самому уж точно было не до смеха. Я слышал, таких дефективных потом начали высылать в отдельные города, чтобы они никому не попадались на глаза и тем самым не портили имидж миниатюризации. Соседа своего я больше никогда не видел, но не потому, что его заставили покинуть мой старый город, а потому что я сам его покинул: настала пора и мне переселяться в другое место. Микрополис прислал одобренную заявку: явиться следовало в восемь утра к центральному входу. На всякий случай я несколько раз измерился и взвесился: размеры вроде бы подходили. Настроение было прекрасным, а особая лёгкость наступила, когда я и четверо других кандидатов принялись хохотать, наблюдая как великаны-охранники вытаскивают из калибратора недоуменьшенного мужчину, который надеялся обмануть измеряющую аппаратуру и застрял в ней. Уж мы-то не застрянем, уверенно думал каждый из нас.