Бесплатный фрагмент - Там, где пахнет лопухами

1984

Трое бежали, шлёпали по раскисшей дороге от институтской спортплощадки вниз — мимо недавно срытого экскаватором глинистого обрыва к овражной тропинке на родник. Впереди семимильными прыжками неслись Лёшка, двенадцать лет, и Ванька, девять лет. За ними частил, едва поспевал маленький щуплый Мишка, шесть лет. Задыхался, умолял подождать, не бросать его. Чуть не плакал — не давала удариться в отчаянные рыдания лишь нужда бежать, бежать, бежать изо всех сил, не потерять из виду этих двоих.

В тот дождливый день холодного лета Мишка заскучал сидеть в четырёх стенах и упросил-таки маму отпустить его погулять. Во дворе повстречал Ваньку с Лёшкой. Кто-то из этих двоих предложил: а пойдёмте, мол, на родничок. И они втроём отправились туда — через проспект Станке-Димитрова, через территорию инженерного института — и дальше в овраг Нижний Судок, по петляющей в зарослях тропинке мимо прячущихся в кустах дач.

Лило как из ведра. Но разве мог проливной дождь остановить юных авантюристов? Этим даже ураган нипочём.

Мишка никогда раньше тут не бывал. Без взрослых он вообще редко забирался дальше школы, что от дома за детским садом. Разве что пару раз тайком бегал к заброшенной котельной — мать надрала бы задницу, если б узнала.

Сначала они просто шли. Потом Лёшка хитро скривил рожицу, что-то шепнул на ухо Ваньке. Тот заговорщцки ухмыльнулся. Оба недобро покосились на Мишку. Он ничего не заподозрил. Но всё меньше понимал, в какую сторону они удаляются от дома. Сам он, может быть, и нашёл бы путь обратно, но всех поворотов и закоулков, конечно, не запомнил. Было бы страшно остаться одному здесь — среди незнакомых общежитий, зарослей, тропинок, бесчисленных дач…

Старшие знали: Мишка до смерти перепугается. На то и был подлый расчёт. Они сорвались с места и побежали — по узким асфальтированным дорожкам, потом по скользкой овражной тропке, мимо дачных домиков и кривых заборов. Мишка едва поспевал, работал ногами изо всех сил.

Тропинка вывела их на тихую улочку пятиэтажек. Вокруг ни души, а где-то далеко-далеко шумят по мокрому асфальту колёса автомобилей. Это место мальчонка тоже видел впервые.

Улица плавно спускалась вниз. Пятиэтажки сменились частными домами, растрескавшийся асфальт — расхлябанной грунтовкой. С обеих сторон потянулись два одинаковых дощатых забора — Мишке они тогда показались высоченными. Были они совершенно глухие, поверх стыков досок прибиты ещё доски, чтоб ни щелки не осталось.

Там, где кончалась асфальтированная улица, справа стояли решётчатые ворота. На них гнутая жестяная табличка с корявой надписью краской по трафарету. Прочесть Мишка не успел — иначе отстал бы от старшаков, которые вихрем неслись под горку.

Зажатая меж двух одинаковых заборов дорога повернула плавно, но загнанный Мишка не справился с управлением — поскользнулся, упал. Колени и локти вспахали чавкающую грязь. Весь перепачканный, он кое-как, поскальзываясь, поднялся. Старших уже след простыл. Заборы тянулись, тянулись, тянулись. Серый, местами почернелый нетёсаный горбыль слегка кренился в сторону дороги, нависал над ней и над Мишкой — дошколёнком, который очутился чёрт знает где и совсем не помнил, какими стёжками-дорожками возвращаться домой.

Он всхлипнул. Заплакал. Слёзы смешались со струями воды, что стекали на лицо с мокрых волос. Сделал пару шагов дальше по дороге. Остановился.

Нет, этих он уже не нагонит. Безнадёжно отстал. Надо попробовать отыскать обратный путь самому. Шлёпая тяжёлыми от влаги ботинками по грязи и лужам, побрёл в обратном направлении. Ноги гудели от усталости. Мышцы горели, словно их прижали к раскалённой батарее. В горле першило.

Мишка выдохся.

Сквозь барабанную дробь дождя по грязи, траве и листьям послышалось металлическое клацанье. Только теперь Мишка заметил в заборе дверь. Была она сколочена из такого же шершавого, сучковатого горбыля, как и сам забор, — потому почти с ним сливалась. Когда видишь такую дверку, кажется, будто её никто никогда не открывает. Будто она вообще не открывается. Перед ней ещё и трава высокая, давно не вытаптывали. Здоровенные лопухи — побитые утренним градом и оттого терпко-пахучие.

Дверь приотворилась. Мишка поначалу ничего толком не разглядел — лишь чёрную тень, что заполнила узкую щель. Ни глаз, ни лица. Зато притаившийся за дверью хорошо видел мальчонку. Какое-то время разглядывал, пока тот шёл мимо.

— Мальчик, — произнёс писклявый, кукольный голосок, — а мальчик. Поди-ка сюда.

Он ускорил шаг, не стал ничего отвечать. Не сводил глаз с дверного проёма. Там стояла девочка постарше Мишки. Почему-то от её вида мальчонке стало не по себе. Что-то в ней было пугающее — Мишка так и не понял что: он это скорее чувствовал, чем видел.

— Не бойся, мальчик. Подойди. Давай-ка!

Нет, он не собирался подходить. Дулю с маком.

— А ну иди сюда, паршивец! Живо!

Мишка позабыл об усталости и задал такого стрекача, какого не задавал даже во время физкультурных эстафет. Следом ему неслись злобные проклятья. Скоро они затерялись далеко позади.

Замаячили деревянные домики, а за ними сквозь сырую мглу проклюнулись очертания пятиэтажек.

Он вышел к той тихой улочке, ниже которой тянулись глухие заборы. Прочёл по склада́м надпись на гнутой жестяной табличке на воротах: «Садовое товарищество им. М. И. Калинина». Вот оно как. Вот что за этими заборами. Дачи.

Куда дальше?

Направо. На узкую стёжку, что петляет по овражным зарослям. Мишка во все глаза высматривал поворот на тропинку, но тот никак не хотел отыскиваться.

Улица тянулась и тянулась. Белые буквы на тёмно-синих табличках гласили: «Пер. Осоавиахима». Кто он такой, этот Осоавиахим? Наверное, герой-революционер… Мишка тут же позабыл эту фамилию — больно уж мудрёная. Дома потянулись совсем незнакомые — значит, поворот на тропинку всё-таки пропустил. Зато есть перекрёсток с другой улицей, из частных домов. Узкая улочка прямая, далеко просматривается, ведёт туда, куда Мишке нужно, — домой. По крайней мере, в верном направлении. Скорее всего…

«Ул. Рославльская», — гласили таблички. Тоже язык сломаешь.

Он шёл и шёл, а вокруг ни души. Домишки, палисадники, деревянные штакетники сменяли и сменяли друг друга. Впереди замаячили знакомые очертания хрущёвских пятиэтажек там, где начинался проспект Станке-Димитрова. Там, где Мишкин дом.

Он обрадовался, хотя идти было всё ещё неблизко.

Рославльская нырнула вниз, потом взмыла вверх — домики сменились гаражами. Дядька в дождевике ковырялся в капоте «жигуля». Услышал шаги — повернул голову посмотреть, кто идёт.

— Ты почему это под дождём колобродишь, а?! — по-доброму пожурил он Мишку. — Да ещё и без головного убора! Да ещё и в гаражах! Тебя как мамка с папкой-то отпустили, а?! А ну марш домой! Ишь!

Мальчик промолчал, ускорил шаг.

— Охламон эдакий, — бросил вслед мужчина.

Мишка ненадолго потерял из виду хрущёвки на Станке-Димитрова, но гаражи быстро кончились — дорога вывела его к тупичку, где расположились мебельный магазин и троллейбусное депо. Это место он хорошо знал.

Пересёк одну проезжую часть, вторую. Дворы. Вот и свой.

Лёшка и Ванька, промокшие и перепачканные, но весёлые, околачивались под козырьком подъезда. Смеются, черти. Радуются, что гадко подшутили над маленьким.

Заметили Мишку, приумолкли.

— Миш, а ты тут как оказался?! — деланно удивился Лёшка.

— Пришёл, — буркнул мальчонка.

— Миш, а ты знаешь, где мы? — спросил Ванька.

— Ну?

— Не зна-а-а-а-а-аешь?! — состроил удивление Лёшка.

— Ну?

— Мы в Москве, Миш.

— Бреши больше. — Мишка хоть и маленький, но не такой уж несмышлёныш, чтоб купиться на подобное.

— Да правда! Бля буду!

— А чего тут всё такое же, как у нас?

— Не веришь — не верь. Твои проблемы, — нахохлился Лёшка.

— Щас я поднимусь к себе — там моя мама. Никакая это не Москва! Дураки!

— Сам дурак.

— Иди-иди, дурак. Нету там твоей мамы — увидишь.

— Ну и пойду!

— Ну и иди, дурак.

Мишка зашёл в затхлый подъезд, стал подниматься. Старшаки — за ним.

На первом этаже щёлкнул замок, приоткрылась дверь. Высунулась веснушчатая рожица Саньки — Мишкиного ровесника. Мама его не жаловала, называла «хитрожопым».

— Сань! — сказал Лёшка. — Этот дурак не верит, что мы в Москве. Скажи ему.

Санька быстро ухватил суть дела и подыграл:

— Да, Миш. Мы правда в Москве.

Мишка усмехнулся:

— Умгу, умгу! А ты чего тут тогда делаешь? В чужую квартиру залез, что ль?

Он понимал, что его неумело дурят, но они никак не сдавались — и к Мишке стало закрадываться подозрение: а вдруг они вправду привели его в Москву… и никакой мамы наверху нету?

— Саня просто переехал, — шустро нашёлся Ванька.

— Умгу-умгу, — продолжал усмехаться Мишка, хотя необъяснимое подозрение всё нарастало.

Он стал подниматься по лестнице, а трое хитро лыбились вслед.

— Идите вы в жопу, — сказал он напоследок.

— Да иди ты сам в жопу, дурак! Псих! Аналитик!

— Сами такие.

Он поднялся к себе на четвёртый этаж. Своя дверь. Каждая трещинка знакома, каждый бугорок. Достал из-под рубашки ключ на захватанной верёвочке. Отпер. Зашёл в свою прихожую.

На кухне аппетитно скворчала сковородка. Пахло вкусно.

Шаги. Мамины.

Вышла из кухни ему навстречу. В руке лопатка для жарки блестит жиром.

— Сынок, ты отчего такой чумазый? — спросила мама.

1996

— Чего именно тот посёлок? — спросил Ванька и шумно хлебнул пива. Он всё ещё не принимал всерьёз затею, что озвучил Мишка. Думал, друг ведёт обычные свои досужие разговорчики и от слов к делу переходить не собирается.

— Посёлок закрытый. Общая калитка на замке, а вокруг забор глухой, — объяснил Мишка. — Не просто так это всё. Было бы нечего прятать — не прятали бы.

— Ну и на хрена? Это ж подсудное дело. Уголовку захотел схлопотать? — Ванька поправил очки и вопросительно уставился на младшего товарища.

— Пф-ф-ф! — фыркнула Верка. — Да какая там уголовка! К моему деду на дачу сколько раз вламывались то по осени, то по зиме. Окно вынут — вынесут всё до последней лопаты. Сколько у ментов пороги ни обивал, сколько заявы ни строчил — придут, посмотрят, а дальше сплошные отписки. Никто не почешется даже. — Она взяла Мишку за руку, как бы показывая: я любимого, мол, во всём поддержу.

Помолчали немного.

— Понимаешь, Ванька… — вздохнул Мишка. — Вот тебе охота в этой нашей дыре гнить до седых мудей? Охота, а?

Ваня пожал плечами.

— Молчишь — значит, тоже хочешь отсюда сдриснуть.

— Да не хочу я… — стал было вяло отпираться старший друг.

— Хочешь-хочешь, ещё как. И только выпадет шанс — сдриснешь как миленький. Ты вот на фига в институте учишься?

Тот пожал плечами и сказал неуверенно:

— Корочку получить, как все… для чего ещё… а там поглядим.

— И кем ты после своего журфака тут будешь работать? Мы ж в деревне, дядь! Какая в жопу журналистика! В газету «Брянский рабочий» пойдёшь за копейки пахать, аллё?

Ванька снова пожал плечами, на этот раз ничего не сказал.

— Перспектив тут нету, — встряла Верка, чавкая жвачкой и затягиваясь сигаретой.

— Вероничка дело говорит, — подтвердил Мишка, тоже закуривая.

— А в Москве вашей что?! — вспылил Ваня. — Ну сва́лите вы туда — и чего дальше?! Думаете, вас там прям ждут?! С распростёртыми объятиями?! С хлебом-солью? Да ни хрена подобного! Там таких как вы, олухов из провинции, и так навалом. Будете в палатке торговать на вокзале, вкалывать на кавказцев.

— Москва — город большой. Там возможности, перспективы! — веско возразил Миша. — А тут всё скоро повымрет, ничего не останется!

— Ну и какие возможности да перспективы после твоего ПТУ? — зло усмехнулся Ванька. — Слесарь третьего разряда? Ха-ха! А у тебя, Вер? Швея-мотористка на подпольной фабрике по пошиву пододеяльников? — Он рассмеялся в голос.

— Мы бизнес откроем, — сказал Мишка. Впрочем, уже не так уверенно. Как-то даже робко.

Ванька рассмеялся звонче прежнего.

— Хуизнес, — сказал он.

Уставились в пыль под ногами, помолчали.

— Вань, а Вань, — сказала наконец Верка, откинула со лба белокурую прядку.

— Чего?

— Тебе деньги нужны, а?

Деньги были нужны. Когда учишься очно, на работу толком не устроишься. И на заочку не переведёшься — тогда отсрочка от армии сгорит, загребут тут же, одним днём. В армию Ваня не хотел — подохнуть в Чечне ни за что ни про что, как Лёшка, совсем не тянуло. Война вроде бы закончилась, но кто сказал, что завтра не полыхнёт снова. Да и в мирное время два года провести у чёрта на рогах, не принадлежать самому себе… нет, такое не по Ваньке. У него оставался год учёбы, чтоб разузнать, какому врачу дать «на лапу», чтоб заполучить липовую категорию. Только вот давать на эту самую лапу было нечего. Ванькина семья была такая же бедная, как у Мишки, Верки, Лёшки-покойничка. Как почти у всех ребят на квартале, за редким исключением.

Год. Остался год. Даже меньше. Сейчас октябрь. Летом защита диплома, а уже в начале осени наверняка повестка. С голой жопой особо не отвертишься — придётся отдавать долг родине: топтать бессмысленно плац изо дня в день, сносить издевательства «дедов»… а может, гнить в сыром окопе под огнём моджахедских пулемётов. Дерьмо дерьмовое…

— Деньги-то нужны, — нехотя признал Ванька.

— Во-о-о-о-от, — одобрила Верка. — А там они есть.

— Тебе-то откуда знать?

— Думаешь, мы просто так всё про посёлок Калинина талдычим? — поддразнивала она. — Мы тебе про самое главное сначала говорить-то не хотели. Мало ли — вдруг ты нас сдашь.

— Кто, я?! — возмутился Ванька.

— Сказать ему или пошёл он в жопу? — тихо, но так, чтоб слышал колеблющийся старший товарищ, спросила Верка у Мишки.

— Ну скажи, чего уж, — буркнул тот.

— А он нас не сдаст?

— Да не…

— Короче, Вань. У сослуживца моего деда там дача. И он моему деду по большому секрету брякнул, что под полом там сумка с долларами.

— Сослуживец твоего деда тоже военный, да? — спросил Ванька.

— Ну да. Логично же.

— Это откуда ж у советского военного сумка с долларами?

— Продал квартиру в Москве, в центре. По наследству от брата досталась.

— Ага-ага. А чего это он твоему деду на эту тему вдруг разоткровенничался?

— У него рак, у этого сослуживца. Туда-сюда помрёт. Дочка его, как он говорит, непутёвая, пьющая. Он ей не сказал про московскую хату. Попросил деда, чтоб в случае его смерти за дочкой приглядел, выделял ей деньги по чуть-чуть.

— И с чего вдруг он так уверен, что дед твой те денежки не прикарманит?

— Это ж офицеры советской армии. Люди слова и чести.

— Ладно. Он человек слова и чести, а ты, его внучка, решила бабки скоммуниздить, так?

— Ну да.

— Совесть не подгрызает, не?

— Нет, — стальным тоном ответила Верка. — С чего бы вдруг? На кой чёрт той сраной алкоголичке баксы? Она ж их всё равно пропьёт. А мы с Мишуткой хоть в дело пустим.

— С волками жить — по волчьи выть, время такое, — подытожил Мишка. — Капитализм, каждый за себя.

— Ну хорошо, пусть так, — держал оборону Ванька. — Ко мне-то вы зачем с этим пристали? С чего вдруг уламываете так настырно? Какой вам интерес со мной делиться?

— Да страхово как-то вдвоём, — честно признался Мишка. — А втроём уже не так страхово. К тому же ты поц свойский, надёжный. Я тебя чуть не с рождения своего знаю.

— Да брось ты, Вань, свою мораль грёбаную! — сказала Верка. — Заимеем кучу денег. Ты от армии откупишься, мы с Мишкой уедем. Ручкой тебе с поезда помашем — и дело в шляпе. Дальше мы своей дорожкой, ты своей.

— Вань, тебя никто не заставляет становиться профессиональным домушником, — добавил Мишка. — Всего-то разок залезть на дачу, вскрыть пол, забрать сумку с долларами — и дальше можно как-то барахтаться. Стартовый капитал, так сказать. Баксы — ты только подумай! Ты их хоть раз в руках-то вообще держал?

— Нет…

— Во-о-о-о-от. А тут будет у тебя прорва зелёных. Поднимешься! Может, тоже куда рванёшь. За бугор.

— В Америку, — поддержала Верка.

— Вот-вот. Давай! — распинался Мишка. — Всего разок! Мы ж не со скуки и не от злобы, а чтоб зажить по-человечески. У меня тоже в ПТУ последний год. Я тоже в армейку не хочу, не сдалось оно мне даром. Тут военкомат быстро за жопу возьмёт, а в Москве затеряюсь — не сыщешь днём с огнём. Но на это деньги нужны. Билет, жильё какое-никакое снять, что-то начать делать.

— Вань, соглашайся, — уговаривала Верка. — Ты нам нужен. В обиде не останешься, выручку делим поровну на троих.

Ванька сидел и смотрел, как тёплый ещё октябрьский ветер срывает с клёна жёлтые листья. Обрывает пучок за пучком — словно курицу ощипывает. На спортплощадку за школой, где отучились все трое, опускался хрустальный осенний вечер. Безмятежный. Как будто бы даже и не так безнадёжна эта жизнь.

— Когда? — спросил Ванька.

С неделю они вечерами после учёбы отирались у садового товарищества имени Калинина и в окрестностях — наблюдали, присматривались. Общие ворота всё время были заперты на амбарный замок, калитка тоже. Никто не приходил, никто не уходил. Посёлочек спал крепким сном. Сквозь решётку ворот просматривалась главная улочка-линия, что змеилась вглубь и терялась в пожухлой растительности. К ней прилепились дачные домики, построенные по принципу «я тебя слепила из того, что было».

Глухой общий забор из горбыля — такой же, как десять-пятнадцать лет назад — тянулся, словно ряд гнилых зубов, вдоль оврага, дальним концом закруглялся за маленькой кочегаркой, которой давно не пользовались. Забор на другой стороне грунтовой дорожки местами прогнил. В проломах виднелись непролазные заросли да горелые постройки. Наверное, тоже часть товарищества, теперь полностью заброшенная.

Время сбора назначили на двенадцать ночи. Маршрут — от дома к инженерному институту, оттуда через овраг по тропинке сразу в самый низ переулка. Если вокруг чисто — перелезть ворота. Они хоть и высокие, но решётка удобная — словно специально для лазания. Если дело пройдёт гладко, сматывать удочки тем же путём: перелезть ворота, по тропинке пересечь овраг, мимо инженерного института домой. Ну а если что не так — рвать когти по дачам к длинному забору из горбыля. Перелезть, спуститься по деревянной лестнице в Судок, подняться по противоположному склону в центр города.

Погода между тем совсем испортилась. Пришла настоящая осень. Выл колючий ветер, моросил ледяной дождь. Это оказалось на руку — в такую пору уж точно никому не стукнет в голову ночевать на даче.

К полуночи городские улицы опустели. Редкое такси проносилось по проспекту, редкий пьяница ковылял на ватных ногах домой или в круглосуточный магазинчик разжиться добавкой.

Мишка, Верка и Ванька встретились, как условились, у детского сада. Молча добрались до оврага, пересекли его по извилистой тропинке и оказались у переулка Осоавиахима. На какое-то время пришлось затаиться за разлапистыми кустами напротив ворот посёлка. Под уличным фонарём двое подвыпивших мужичков вели неспешную беседу — посмеивались, жестикулировали, делились воспоминаниями. Уходить не спешили.

— Вашу мать, валите уже по домам! — прошипел сквозь зубы Мишка. Верка прижалась к нему и мелко дрожала.

— Холодно, — пискнула она.

— Я тебе говорил одеваться теплее! — рыкнул Мишка. — А ты в лёгонькой курточке попёрлась. И без шапки.

— У меня другой куртки нету! Дай денег — куплю себе шубу норковую! — огрызнулась она.

— Потише вы, блин! — осадил их Ванька. — Ещё не хватало, чтоб нас засекли.

— Ну засекут — и что? — с вызовом бросил Мишка.

— И правда — что такого? — передразнил Ванька. — Подумаешь, три человека среди ночи под дождём ныкаются в кустах! Обычно люди именно так себя и ведут!

Он достал сигарету, спички. Коробок слегка отсырел в кармане — подкурить удалось с пятой попытки, не без помощи какой-то матери.

— Ванечка, знаешь, что такое курить по-солдатски? — Верка сверкнула на него гневным взглядом.

Тот не понял — вопросительно уставился на нее, выпустил дым.

— Ладошкой папироску прикрой! — пояснил Мишка почти в полный голос.

— Вы меня раздражаете, — сказал Ванька. — Я, пожалуй, домой. — Он в три затяжки скурил сигарету, отщёлкнул бычок в траву. — Счастливо оставаться.

Только сделал шаг — Мишка поймал его за ворот куртки, дёрнул.

— Куда собрался?! А ну стоять!

Тот вырвался, ухватил младшего товарища за грудки, встряхнул хорошенько.

— А ты не командуй, щенок! Ишь, раскомандовался. — Ещё раз встряхнул его так, что зубы клацнули. Отпустил. — Я домой.

— Не советую, — холодно сказала Верка. — Тебе же хуже.

Ванька остановился, уставился на неё.

— Ну-ка? Чего это?

— А того, что пойду к твоей мамаше-сердечнице и расскажу, как ты нас подбивал грабануть дачу!

— Я не…

— Подбивал-подбивал. Мы-то совсем ещё зелёные, юные, почти что дети. Ты старше на четыре года. Что тебе стоит мелюзгу уломать. Ты ж у нас авторите-е-е-ет, не хрен собачий!

«Ну сучка!» — подумал Ванька. В глазах потемнело от бессильной злобы. Хитрожопая стерва сразу нащупала, на какое больное место надавить! Далеко пойдёт!

Мать — с больным сердцем, два инфаркта. Если ей кто расскажет подобное о сыне — легко может схлопотать и третий.

Ваня молчал. Курил, сплёвывал, глядел в сторону. Что он мог возразить или противопоставить такому шантажу? Ничего.

Повисла пауза.

— Подумай о матушке, Ванечка, — произнесла наконец Верка издевательски.

— Глядите, уходят! — воскликнул Мишка.

Двое мужичков распрощались и разбрелись — один нетвёрдой походкой вверх по переулку, другой вниз, к оврагу.

— Пора, — скомандовал Мишка, когда оба скрылись из виду.

— А тут точно никто не сторожит? — с опаской спросил Ванька. Он понимал, что нет, но хватался за последнюю соломинку, чтобы сдать назад.

— Да не-е-е-е, — махнул рукой друг. — Какой на хрен сторожит! Мы тут неделю ошивались каждый божий вечер — заметили бы. Это ж обычный дачный посёлок.

— Обычные дачные посёлки на замок не запирают, — буркнул Ванька.

— Слушай, чё ты ссышь постоянно, а?! — зашипела на него Верка. — Раз уж впряглись — давайте доведём дело до конца.

— Всё, пошли, хорош сиськи мять, — прервал перепалку Миша.

Боязливо озираясь по сторонам, они приблизились к воротам.

Стали переглядываться, перетаптываться.

— Ну, чего встряли?! — зло прошипел Мишка. — Полезли!

Только теперь Ваньке пришло в голову: а ведь и ворота, и забор высоковаты — с наскока не перемахнёшь. Если вдруг придётся драпать… Он ощущал себя мышью, что глядит на мышеловку и вот-вот, дура эдакая, потянется к кусочку сальца, хотя прекрасно знает, что ничем хорошим это не кончится. Просто не может кончиться ничем хорошим.

Развернуться и уйти? Начхать на уговор? Плюнуть на Веркин подлый шантаж?

— Вон в том доме свет горит, — заметил Ванька.

В частном домишке напротив в окне мерцали пятнышки света от ночника.

Мишка и Верка уставились.

— Ну, горит и горит, — сказал Миша после недолгого раздумья. — И чё теперь? Полезли!

Он ухватился за прутья, стал карабкаться. Ворота зашатало из стороны в сторону. Железо натужно заскрипело. Загрохотала замочная цепь.

У Ваньки от страха помутилось в глазах.

— Слезай! — непроизвольно воззвал он к другу, который уже перекинул одну ногу через верх воротины.

— Рот закрой! — одёрнула его Верка и шлёпнула по руке ладонью.

Полезла следом за Мишкой.

Вероятно, сейчас твоя последняя возможность отказаться от опасной затеи. По ту сторону ворот шансов может и вовсе не остаться. Поймают — сядешь. А если и не посадят, позора всё равно не оберёшься.

…мама… больное сердце…

Пойти в отказ духу всё же не хватило. Он ухватился за шершавые, холодные, мокрые прутья, вскарабкался наверх.

Не надо было ввязываться. Сказал бы сразу: НЕТ — и всё. Ну а теперь молись, чтоб эта авантюра благополучно кончилась и хоть чему-нибудь тебя, дурака, научила.

Перебросил ногу. Перелез. Промахнулся мимо выступа. Ударился всем телом о воротину, повис на руках. Грохот прокатился вверх по переулку и вниз, в овраг. Ванька соскользнул на землю, едва не повалился. Очки слетели. Он опустился на карачки, принялся шарить в траве и грязи, но очки никак не отыскивались. А без них он ни зги не видел.

— Блядь, нас засекли! — голос Верки.

— Кто?! — Мишка.

— Да вон башка в том окне, где ночник!

— Блядь! Блядь, блядь, блядь! Вань, ты чего там копаешься, а?! Дурак, всё из-за тебя!

— Да я очки уронил, найти не могу!

— Ну и хер с ними! Вставай живо, уходим!

Они вдвоём подхватили его под мышки, поставили на ноги и куда-то повели. Перед глазами мелькали бесформенные чёрные тени. По ногам били жёсткие стебли травы. Подошвы скользили по размокшим колеям.

Они двигались в глубь дачного посёлка.

— Надо отсюда уходить, — сказал Ванька. Кое-как он попривык к сгустившейся тьме. — Если засекли, то лучше сматывать удочки.

Они остановились.

— Ну и вали, — бросил Мишка. — Никто тебя не держит. Заебал уже своим нытьём. Пойдём, Вер, пусть проваливает. От него один гемор. Смысл нам держаться за такое ссыкло?

— В натуре, — поддержала та, словно плюнула. — Скатертью дорога.

Они развернулись и ушли. Ванька остался один.

Выдохнул. Отправился обратно — к воротам.

— Вот и прекрасно, — пробубнил он. — Не больно-то и хотелось.

Ворованные деньги всё равно счастья не принесут, думал он. Зарабатывать надо честно. Чтоб совесть потом не глодала. Не твоё — не бери.

Жил у них в подъезде один «новый русский». Ещё в начале девяностых простой паренёк был, как большинство. Потом фирму открыл — какими-то правдами-неправдами удалось ему заиметь стартовый капитал. Никто наверняка не знал, откуда деньжата, но злые языки поговаривали, будто бы что-то украл да сбыл. Бизнес намутил — барыш потёк рекой. Тачкой импортной обзавёлся, японской «тойотой». В малиновый пиджак приоделся — всё по новейшей моде. Собрался уж было хоромы себе отгрохать в пригороде, да не успел: пристрелили его прямо в подъезде средь бела дня. Проиграл в жёсткой конкуренции, так сказать.

Так что нет, ворованное бабло добра не несёт никому. Рано или поздно плохой поступок откликнется. Догонит.

А с нахальной мандой Веркой и её шантажом уж как-нибудь разберёмся. Поставим сучку на место…

По пути к воротам он прокручивал в голове, чего наплести матери, если Верка всё же решится отомстить за предательство тем способом, которым грозила.

Хотя… не решится. Что она скажет? Что они с Мишкой по наущению Ваньки влезли в закрытый дачный посёлок? Глуповато выйдет. Доказательств-то нету, одни голые слова. Да и не такой Ваня парень — не хулиган, не воришка. Не поверит ей мать.

Зато ты поверил как миленький. Вертихвостка блефовала, брала на понт, а ты купился.

Ванька усмехнулся собственной простоте. Мало того что дал уговорить себя соучаствовать в краже, так ещё и клюнул на дешёвые понты. Что ж, полезный урок…

Повезло, что по их душу пока никто не явился. Ведь жилец дома, где горел ночник, мог вызвать ментов. А мог и не вызвать. Может, у него и телефона-то нет. Или ему всё равно…

Ваня ощупью добрался до ворот, едва не ткнулся в них носом. Опустился на карачки. Бормоча что-то шёпотом, принялся ощупывать ладонями мокрую землю. Прошёлся хорошенько под одной воротиной, под другой, под калиткой, у столбов.

Вот они, драгоценные. Нашёл-таки.

Протёр очки рукавом куртки, нацепил.

Другое дело. Словно прозрел.

Ну а теперь домой. Поскорей перелезть — а там уж поди докажи, что я вообще хоть раз в жизни бывал в садовом товариществе имени Калинина.

Он поглядел влево — в переулок. Вправо — в овражную тьму. Никого. Чисто.

Стылая шершавая ржавчина прутьев впилась в расцарапанные, саднящие ладони.

Как только он встал ногами на короб и приготовился перекинуть ногу через верх воротины, его словно кто-то дёрнул за рюкзак. Он едва не отпустил руки, но вовремя вцепился в перекладину — удержался.

— Что за б…

Глянул через плечо. Дорога, домики, заборчики, огородики, бочки, деревья, кусты… Вроде никого.

Снова стал перекидывать ногу.

Дёрнуло так сильно, что разжал пальцы и рухнул навзничь на землю.

Его оглушило. Лежал, глядел в чёрное-чёрное небо. Вверху проплывали да клубились дождевые облака. Вокруг жухлая трава перешёптывалась с каплями дождя. В голове стоял ровный гул.

Постепенно шум стих. Ваня очухался, приподнялся. Глотнул воздуха. Огляделся.

Что?.. Как?.. Какого?.. В голове не складывался внятный вопрос.

Шатаясь, он встал на ноги.

Меж толстых прутьев ворот к нему протягивала пухлую ручонку…

…девочка лет десяти.

Клетчатая рубашка, жилетка с огромными не то пуговками, не то помпонами. Без шапки, без куртки. Держит что-то в руке — в полутьме не разглядишь. Курчавые волосы намокли. Личико — словно из воска, не выражает вообще ничего. Крупные щёчки, маленькие потухшие глазки.

— Дядя, — произнесла она тоненьким, кукольным голоском. — Поди-ка сюда.

Девочка как девочка.

Но здесь?! И сейчас?! И в таком виде?!

Это и напугало Ваньку. Он не отозвался. Встал столбом и смотрел.

— Поди сюда, я сказала! — Голос девочки сделался ниже, гуще, грубее. В нём теперь явственно звучала угроза. — А не то…

Ванька испугался ещё сильнее. Что будет «а не то» — он уже не расслышал. Развернулся, ринулся прочь.

Какое-то время бежал трусцой по полоске травы между размокшими колеями. Домики, штакетник, кусты смородины — всё слилось в две чёрные полосы.

Дорога пошла резко вниз, потом опять вверх, снова вниз.

Он остановился отдышаться.

— Э, Ваньк! — шёпот за сливовыми деревьями.

Он пригляделся — различил два силуэта.

— Ты?

— Я.

Мишка и Верка вышли из-за деревьев, направились к нему.

— Фух-х-х… напугал до усрачки. Что случилось? За нами пришли?

— Я не знаю…

— А чего бежал тогда? Вон, запыхался аж, бедный.

— Хотел перелезть ворота, а там…

— Ну?! Чего ТАМ?! Говори!

— Девка там.

— Какая ещё девка?! Можешь толком объяснить?! Или из тебя клещами по слову тянуть?!

— Мелкая девка. — Он показал рукой, какого она была роста.

— И что, ты мелкой девки так испугался?! Где она была?

— За воротами. Стояла, руку ко мне протягивала…

— И ты зассал?!

— Зассал, — честно признался Ванька.

— Тьфу! Здоровый лоб, старше нас, а зассал. С тобой точно в разведку нельзя. Так она за воротами была?

— За воротами.

— С той стороны, снаружи?

— Снаружи.

— Не в посёлке?

— Не в посёлке.

— Пиздец…

— А мы-то думали, что-то серьёзное. Думали, щас нас накроют, в мусарню заметут. А он девку какую-то сраную ссыканул.

Помолчали. Мишка прохаживался из стороны в сторону по колее.

— Где дом-то ваш? — спросил наконец Ванька.

— Какой дом? — не понял друг.

— С долларами! Какой ещё? Или зачем мы сюда впёрлись?

— Да-а-а-а-а-а… — замялась Верка и принялась озираться, словно что-то потеряла. — По ходу, там. — Она ткнула пальцем дальше по направлению дороги.

— Ну так пойдёмте. Чего кота за яйца тянуть? Раньше ляжем — раньше встанем.

Теперь Ванька больше всего на свете боялся остаться один и…

…вновь встретить ту кошмарную девочку.

Может, примерещилось? С высоты ведь упал, стукнулся сильно…

Ладно, чёрт с ним.

Они двинулись дальше. Посёлок тянулся и тянулся. А с той стороны забора ни в жизнь не скажешь, что тут так много дач.

— Вот, — ткнула пальцем Верка.

Дом крупнее и выше других. Деревянный. Два несуразных крыла на добрую половину дачного участка, изгородь из низеньких столбиков с проволокой, подстриженные к зиме плодовые кустики. Над крышей посередине громоздился мезонин, передней частью выпирал вперёд. Водосточные трубы вели в две чугунные ванны, что прилепились по бокам. В мутной водице плавала коричневая листва, что облетела с яблонь и слив. Деревянный нужник спрятался за деревцами в самом дальнем уголке. Коробка из листовой жести — по типу гаража, только помельче, для садового инвентаря. Полуразвалившаяся беседка. Куча хвороста вперемешку с ветками покрупнее, рядом горка поленьев от спиленного дерева. Грядки вскопаны на будущий год.

Участок как участок. Небольшой. Соток шесть. А может, и того меньше. Только дом здоровый, несоразмерный.

Всё здесь уснуло на зиму.

— Похоже на правду, — сказал Ванька. — В таком только баксы и хранить.

Они обошли дом, подёргали ручки-скобы на массивной двустворчатой двери. Заперто надёжно. Мишка достал фонарик, включил, посветил в фасадные окна. Внутри — обычная дачная обстановка. Крашеный дощатый пол, нехитрая мебель, какая-то бытовая мелочь.

— О, гля, кресло-качалка! — воскликнула полушёпотом Верка. — С детства хочу себе такое!

— Скоро купишь за баксы, — отозвался Мишка. Почему-то с недоброй усмешкой. — Лучше, чем это. Навороченное, с подогревом!

— Как внутрь-то попадём? — спросил Ванька. За всё время подготовки незадачливые воришки не обсудили способы проникнуть в дом.

— Не ссы, у меня всё продумано, — ответил Мишка. — В окошко влезем.

— Разобьём, что ль? Не громковато ли будет?

— Не надо разбивать. Отогнём гвоздики, выставим стекло аккуратненько и залезем. Мой дед в деревне так делал: бабка до города поехала, а ключ от сарая, где поросята, случайно с собой прихватила. Вот и пришлось окно выставлять, чтоб хрюшек покормить. А будем уходить — обратно вставим да приколотим. Как будто так и было. С ходу даже и не заметят ничего… Лучше, конечно, заднее окошко. Чтоб нас с дороги не видно было.

Позади дома до самой границы участка бушевала одичалая малина. Колючие стебли цеплялись за одежду, царапали руки, лезли в лицо. Приглушённо матерясь, непрошеные гости продрались к ближайшему окну. Простой отвёртки оказалось достаточно, чтобы осуществить Мишкин план. Рассохшаяся рама легко поддалась. Они вынули стекло, отставили в сторону к стенке. По очереди влезли внутрь.

В доме пахло старым деревом, пылью, сыростью, клопами… дачей.

— Давайте-ка по шкафам пройдёмся сначала, — распорядилась Верка.

— Ты ведь сказала, баксы где-то под полом, — возразил Ванька. — Предлагаю по-быстрому забрать да сматываться. По крайней мере два посторонних человека теперь знают, что мы здесь. А может, и менты уже едут.

Верка уставилась на него с торжествующей ухмылкой. Помолчала, наблюдая, как меняется у старшего подельника выражение лица.

— А нет никаких баксов, — сказала она.

— То есть как нет? — опешил тот.

— А вот так.

— Обманули мы тебя, братан, — сказал Мишка. Спокойно. Не оправдываясь. Без тени раскаяния или сожаления. Без душевных мук.

— Как лоха развели, — сказала Верка. — Наврали с три короба — а ты и поверил. Дурачок ты наш! — Она надула розовый пузырь из жвачки. Он звонко лопнул.

— Ах вы…

— Ну да, мы такие.

— И ты, — он повернулся к Мишке, — называл меня своим другом?!

— Дружба дружбой, а бизнес бизнесом, — бросил тот.

Внутри у Ваньки проснулось то самое чувство, что испытывает обманутый ребёнок, — осознание предательства, от которого обидно до слёз.

— Втроём не так страхово, — пояснила Верка буднично, — вот мы тебя и подбили.

Ванька стиснул зубы. Кулаки сжались.

Он прошёл по скрипучим половицам через пахнущую сыростью комнату, распахнул дверь. За ней было темно. Выругался, достал из рюкзака старый отцовский фонарик. Мазнул лучом по гостиной за порогом. Луч выхватил из темноты по очереди круглый стол с кружевной скатертью, этажерку, задёрнутое занавеской окно, линялый палас.

Следующая дверь привела Ваньку в сенцы. Дверь во двор — с накладным замком, изнутри открывается без ключа.

Тихонько повернул вертушку, вышел за порог. Прикрыл за собой дверь. Язычок замка щёлкнул.

Только спустился со скрипучего крыльца — сквозь шум моросящего дождя послышался шорох шагов по траве.

Выключил фонарик, застыл. Шаги тоже стихли.

Хриплый кашель.

Кто бы это ни был, он не мог не заметить света от фонарика.

Ванька ринулся по дачам к забору из горбыля.

Позади дома с мезонином, чуть слева, за лысой клумбой, обозначенной кусками белого кирпича, вместо ограды тянулась жиденькая полоска неполотого сорняка.

Перешагнул на огород соседней дачи. Дальше шлёпал по размокшей земле, вскопанной под картошку почти по всей площади участка. Грязь чавкала, липла к ботинкам. Глубокие следы сразу наливались водой. Участочек ухоженный, но без изгороди — за ним другая линия посёлка. За рядом домиков чернел высокий общий забор.

Шлепок оземь.

Ваня замер.

Ничего.

Наверное, перегнившая ветка отяжелела от влаги да отломилась.

Участок у общего забора с других трёх сторон обнесён железными прутьями, стянутыми проволокой. Калитка незаперта. Дачу, кажется, несколько лет назад бросили: дом обступила стена травы, под ноги то и дело попадался крупный мусор: видать, добрые соседи, прознав о смерти хозяина, решили поживиться — всё мало-мальски ценное унесли, а старое и негодное побросали прямо тут, на землю.

Грохотнуло задетое ногой ржавое ведёрко.

А вот и забор. За ним Ваньку ждёт счастливый конец дурацкой передряги, в которую он ухитрился по большой глупости вляпаться.

Забор высокий, а уцепиться толком не за что, кроме верхнего края. Ваня поправил поудобнее лямки рюкзака, подпрыгнул, ухватился за верх. Упёрся ногами в доски, стал карабкаться. Подошвы соскальзывали — не сдавался, карабкался снова, до тех пор пока не удалось перекинуть ногу.

По ту сторону — непроглядная тьма.

Он бросил взгляд на участок — ясно различил очертания домика, бочки, деревьев, кустов. Глянул за забор — ни зги не видать. Чернее чёрного даже небо за оврагом, которое должны бы освещать огни города — центр всё-таки.

И тишь. Ни машин не слыхать, ни собачьего лая в частниках, ни пьяных криков. Даже дождь, кажется, не шумит по ту сторону.

Странные дела… Ну и чёрт с ним.

Он перекинул другую ногу, спрыгнул. Поскользнулся на мокрой траве. Висок ударился о твёрдое.

Сознание возвращалось постепенно, фрагментами. Кусок там прилепится, кусок сям пристроится. Как лоскутное одеяло. Ванька лежал на сырой земле, тело противно немело от холода. Потихоньку он вспоминал, что произошло.

Проснуться бы дома, в теплой постельке, и осознать, что всё это был лишь дурной сон…

По правой половине головы и лица расползалась тупая боль.

Он приподнялся — боль глухо стукнула изнутри черепа. Поморщился. Кое-как поднялся на ноги. Поправил очки, которых чудом не потерял. Пощёлкал кнопкой фонарика. Не работает. Батарейки сдохли.

Огляделся, щурясь. Вокруг даже не темень — сплошь чернота. Только капли стучат повсюду, никак не могут друг с дружкой сладить — всё порознь.

Он стал шарить руками в воздухе и ничего не нащупал — ни забора, ни кустика, ни деревца. Под ногами мягко.

В сырую толщу прелого осеннего запаха ворвался новый оттенок — чего-то свежего, живого, удушливо-зелёного.

Лопухи. Запахло битыми лопухами. Вот запаха не было, а миг спустя он сгустился в воздухе, пропитал всё терпким соком…

Поздновато для лопухов.

Тьма стала рассеиваться, дождь — крепчать. Холод торопливо отступал перед душным теплом, напоённым влагой.

Оказалось, Ванька скатился по насыпи чуть подальше забора.

Стало жарко, дождь заметно окреп. Зелень буйствует. Раскисшая грунтовка — не то узкая дорога, не то широкая тропа меж двух высоких дощатых заборов. Всё по-летнему.

Это и есть лето! Но как?!

Впереди на дороге — мальчишка. Дверь в заборе приоткрыта. Мальчишка с кем-то беседует. Или просто слушает… смотрит… издали за шумом дождя толком не разберёшь.

Надо спросить у пацанёнка… А что спрашивать-то?

Ванька на миг замешкался, задумался, а потом решил: да всё равно что! Главное — убедиться… в чём?

С каждым шагом ему всё больше казалось, будто он где-то уже видел этого мальчугана. Что там у него на футболке? Львёнок? Да, львёнок. Футболка какая-то девичья, не девичья — не поймёшь. У Мишки в детстве такая была — его за неё постоянно чмырили во дворе. И шорты такие же, как у этого, — короткие, красные…

Лицо вроде похоже… а вроде и не похоже…

Мелкий сорвался с места и скрылся за поворотом. Всплески грязи потерялись за пеленой дождевого шума.

Ванька выругался.

Что происходит? Перед тем как он ударился головой и потерял сознание, была глубокая осень. Сейчас лето…

…как тогда. Когда они вдвоём с Лёшкой вот здесь, точно вот здесь, убегали от маленького Мишки, а тот торопился следом, пыхтел, задыхался. Он никогда тут не бывал раньше и больше всего на свете боялся потеряться в незнакомом, безлюдном месте. А эти двое бежали лёгкой трусцой да посмеивались, изредка оглядываясь. А потом Мишка отстал-таки, силёнки кончились. Ванька и Лёшка вернулись домой чуть раньше, хоть и сделали большой крюк, — бог знает, где Мишка всё то время плутал. Явился весь мокрый, встрёпанный, вымотанный. Сам не свой — личико осунулось, словно бы постарело. А они продолжили измываться — взялись убеждать его, что пришёл он не домой, а в точно такой же двор, но в Москве. И что нет в квартире на четвёртом этаже его мамы…

Криво сколоченная, кособокая дверка в заборе оставалась приоткрытой. С мыслью спросить что-то — Ваня сам не знал что — он подошёл, но не слишком близко. Остановился напротив. В проёме — девочка лет десяти-одиннадцати. Видавшая виды несуразная одёжка — чёрные брючки и пиджачок, громадные оранжевые помпоны вместо пуговиц. Шевелюра огненно-рыжая, взъерошенная. Улыбка широченная, от уха до уха. Неприятная. Глаза вроде и на тебя глядят не отрываясь, но как будто при этом мелко-мелко бегают, мечутся. Рукой держит за волосы куклу — тоже рыжую и в похожей одёжке. Да это ж та самая девочка, что напугала его у ворот!

Да уж, немудрено в темноте испугаться такой страхолюдины, пусть и маленькой. При дневном свете — дело другое.

— Девочка, а ты не знаешь… — начал было Ванька.

— Тебя как звать? — пискляво перебила та.

— Ваня, — ответил он и машинально спросил: — А тебя?

Слева на дороге почудилось движение.

Он повернул голову.

Нет, не почудилось. Приближался человек. Парень. Совсем юнец. Еле плёлся, спотыкался. Пьяный вусмерть. Чуть не падал. Лицо разбитое.

Подходит ближе, протягивает руки — словно в немой мольбе.

А что с головой-то у него?!

Над лбом красно-чёрная рваная дырка. Лицо залито кровью.

Ванька узнал его. Лёшка. Такой, каким был давным-давно. Задолго до армии, задолго до гибели.

— А меня зовут Игорёк, — ответила девочка огрубевшим внезапно голосом.

Очнулся. Поднялся. Поёжился от холода. Поморщился от боли в левой половине головы. Угораздило же!

Щёлкнул кнопкой фонарика. Нормально, работает. Хотя свет уже тусклый. Скоро сдохнет.

Снял очки, кое-как протёр линзы. Огляделся.

Он на том участке, с которого пытался перелезть забор, чтобы покинуть наконец чёртов посёлок. Выходит, не перелез? Не удалось? Ведь помнит, как перебросил обе ноги через верх и камнем бухнулся на ту сторону. Запомнил даже звук, когда голова стукнулась о твёрдое.

ПОМ.

Неужто опять перелезать? Что ж, придётся. Главное — теперь действовать аккуратнее. Перебросить обе ноги, сесть, ухватиться руками сбоку. Упереться подошвами в доски, потихоньку слезть. Повиснуть, разжать пальцы. Мягко приземлиться. По-кошачьи. Вроде не так уж сложно…

Стоп. Тут какая-то дверь. Как будто та же, что привиделась Ваньке в бреду. Из-за которой выглядывала жуткая девочка с куклой.

Девочка по имени Игорёк. Придёт ведь такое в башку…

Так это выходит, в видении она была… здесь?!

Он боязливо огляделся.

Вроде никого.

Дверь. Надо попробовать.

Он сорвал полиэтиленовую плёнку, которой тщательно обмотали замок. Оказалось, не замок, а шпингалет — крупный, стальной. Над ним закруглённый кусок пластиковой бутылки, прибит двумя гвоздями — одним к дверке, другим к притолоке. Хитромудрая конструкция: не сорвёшь с гвоздей кусок бутылки — фиг откроешь. Видать, знали, что до весны отпирать не придётся, — вот и заделали намертво.

Ваня отшвырнул плёнку, сорвал пластик. Ухватился покрепче за рукоятку — крошечную для такого громадного шпингалета и жутко неудобную. Потянул.

Фигушки. Хреновина даже и не думала поддаваться.

Налёг изо всех сил — металл скрипнул. Задвижка чуть сместилась. Поднажал снова — двинулась ещё немного. Потом ещё, ещё. Когда оставалось приложить последнее усилие, что-то послышалось с той стороны.

Замер, прислушался.

Шаги. Приближаются. Поднимаются по крутой насыпи к забору.

Прямо к двери, сюда.

Дверь дёрнулась. Ругань сквозь зубы.

Дёрг. Дёрг. Дёрг.

Ваньке повезло, что не успел отпереть. Осталось-то совсем капельку — каких-нибудь полсантиметра.

— Ну, п-п-п-падла! — цедил сквозь зубы тот. А потом перешёл на крик. Такой бывает у людей с взрывным характером, когда терпение лопается. — А ну открывай! Хуже будет! — медведем ревел. — Открывай, говорю!

От ударов доски дрожали, прогибались, скрипели — вот-вот рассыплется хлипенькая дверка. У Ваньки сердце ушло в пятки. Он на носочках пересёк участок и поспешил к дому, где оставил Мишку с Веркой. Надо их предупредить.

Он представил себе, как здоровенный мужичище ловит его, смертельно напуганного. Сгребает здоровенными лапами, стискивает до хруста в рёбрах. Швыряет в видавший виды «козёл», увозит в ментовку.

Сдаст Ванька своих подельников? Вряд ли. Менты и не догадаются, что он был не один. Хоть ничего и не украл, а пару дачных «висяков» на него сгрузят за милую душу. А если б поймали Мишку с Веркой? Вот те бы Ваньку сдали. Верка — так уж точно. Такая падаль влёгкую сдаст, предаст и продаст.

Стук и ор стихли позади. Наверняка тот скоро будет рыскать по посёлку. А тут уж попробуй от него улизни — поди каждую пядь земли знает. Да-а-а-а-а-а, дела…

А вот и дом с мезонином.

Он столкнулся с ними в дверях. По лицам было видно: ничем не разжились, зря только пришли.

— Ишь ты! Ну а теперь чего вернуться решил? — презрительно бросила Верка. — Опять девочка маленькая не выпустила?

Ванька не стал отвечать колкостью на колкость — в голове вертелась одна-единственная мысль — как бы без потерь сделать ноги из вонючего садового товарищества имени Калинина и забыть, что оно вообще существует на этом свете. Чтоб оно выгорело к чертям собачьим до последнего дома!

— На нас охотятся, — ответил Ванька. — Какой-то борзый деятель точно знает, что мы тут. Может, он даже не один, а с помощниками. — Насколько сумел кратко, он рассказал, что с ним произошло.

— Тогда к главным воротам не пойдём, — решил за всех Мишка. — Должен быть отсюда какой-то другой выход. Можно в противоположную сторону — посмотреть, чего там.

— Тихо! — зашипел Ванька. — Слышите?!

Прислушались.

Крадущиеся шаги со стороны въезда.

— Быстро в дом! — Мишка распахнул дверь, они юркнули внутрь. Мягко щёлкнул язычок замка. — Давайте-ка наверх!

В углу большой комнаты крутая деревянная лестница вела к люку в мезонин. Крышка, хоть и массивная, легко поддалась, распахнулась. Они очутились в затхлой, тесной комнатушке, заваленной барахлом. Сундуки, чемоданы, тюки. Хозяева использовали мезонин как кладовку. Окошко плотно зашторено чёрной тканью, так что Мишка не побоялся включить фонарик.

— Ух ты! — воскликнула Верка, оглядывая залежи добра. — Может, тут чего ценного найдем? Мы ведь только первый этаж обшарили…

— Дебилы, — тихо выдохнул Ванька. — Втянули меня в это говно.

— Ой, а сам-то! — парировала Верка. — Мало того что дело закончить зассал, так даже убежать без нас побоялся!

— Давайте не будем ругаться, — сказал Мишка примирительно.

— Давайте не будем! — с вызовом ответил Ванька.

— Ну, тогда посидим до утра, — буркнула Верка, уселась на стопку книжек и прислонилась спиной к стене. Ванька пристроился на мягкий тюк, Мишка — на чемодан.

Сидели в угрюмом молчании. Прислушивались. За тонкими стенами мезонина лишь шумел дождь — ни шагов, ни голосов.

— А если они сюда придут? — спросила наконец Верка.

— Надо сидеть тихо. Они не догадаются, — ответил Мишка.

— А если догадаются?

Вместо ответа Мишка взял чугунный бюст Сталина и показательно взвесил на ладони.

— Ты серьёзно? — произнёс Ванька. — А если убьёшь?

— Уже всё равно, — отозвался тот. — Какая разница, за что в тюрьму садиться.

— Ну вот. Мы теперь не только домушники, но и мокрушники будем.

— Не ной, — отрезала Верка. — Заколебало твоё нытьё. Давайте лучше тихонько посмотрим, чего тут есть.

Не вставая со своего книжного насеста, она приоткрыла горлышко одного из тюков, заглянула.

— О! Смотрите-ка! — и достала что-то завёрнутое в белую бумагу. — На сколько нам фонарика хватит?

— Фиг его знает. Долго точно не протянет.

— Выключай тогда. Давайте свечку зажжём. — Она развернула бумагу. В свёртке — несколько восковых свечей. Такие всегда долго горят. В каждом доме есть про запас — свет-то часто отключают.

— Только осторожно, — предупредил Ванька. — Петуха не пусти. Барахло загорится — кирдык.

— Не ной, — дежурно отозвалась Верка. Встала, покопалась в какой-то куче. Нашла алюминиевый поднос. Водрузила на чемодан. Проверила, надёжно ли держится. Да, надёжно. Сверху — треснутую чашку. В неё свечку. Чиркнула зажигалкой. Мишка погасил фонарь. Захламлённая комнатка озарилась дрожащим светом. Пламя сразу уверенно разгорелось, но из-за сквозняка неуклюже раскачивалось, изгибалось, словно в наркотическом танце.

Пока Верка заворожённо наблюдала за оранжевым язычком, а Мишка тупо глядел в пустоту, Ванька осмотрелся получше.

Мешки, тюки, чемоданы. Тумбочка с оторванной дверцей. Проигрыватель, стопка пластинок в обтрёпанных обложках. Битый хрустальный ёжик. Противогаз.

Всё как у всех.

Что ли взять почитать книжку, пока эта дура опять на них не уселась?

Он подошёл к стопке, опустился на корточки. Повёл пальцем вниз, изучая надписи на корешках. Обычный скучный набор — Толстой, Пушкин, справочник радиолюбителя, русские народные сказки, «Юный натуралист»… А вот один корешок без надписи.

Придержал верхнюю половину стопки, чтоб не упала. Вытащил тонкую книжицу. Как ни старался, стопка всё равно грохнулась на пол, рассыпалась.

— Ты чё творишь, гад?! Хочешь нас выдать с потрохами?!

Ванька не ответил.

Книжка оказалась ежедневником за какой-то лохматый год в твёрдом переплёте. Тяжёлые, годами сыревшие, слежавшиеся страницы стали нехотя, с грузным шелестом отклеиваться друг от друга. Корешок потрескивал, поскрипывал.

Почти все страницы оказались исписаны убористым, аккуратным детским почерком. На переднем форзаце крупными печатными буквами: «Дневник Кати Козловой».

— Чё это? — заинтересовалась Верка. — Дай-ка посмотреть. — Выхватила книжку из Ванькиных рук. — О! Дневничок! — обрадовалась она. — А давайте почитаем!

— Дай-ка мне сюда сначала, — сказал Мишка. — Что-то приспичило резко. — Он небрежно выдрал из дневника Кати Козловой последние два листа. Открыл люк, стал спускаться в комнату.

— Стой, дурак! — зашипела Верка. — Ведь могут прийти… эти…

Мишка оглянулся. На лице играла ухмылка.

— Да не кипишуй ты. Если кто подойдёт к крыльцу, услышим. Никто нас не ищет. Мы просто ссыкливые — вот и прячемся.

Крышка люка захлопнулась за ним.

Пока Мишка готовил хозяевам сюрприз в самом укромном уголке нижнего этажа, Ванька с Веркой молчали — ни словом не перекинулись. Она была противна ему, он был противен ей.

— Ну, читай, — бросил Мишка, когда вернулся. Во взгляде горело любопытство.

Ваньке тоже понравилась задумка прочесть вслух сокровенные мысли человека, о котором ни он, ни его товарищи ровно ничего не знали. Он уселся на тюк, приготовился слушать.

Верка примостилась на чемодане, поближе к подносу со свечой. И начала негромко читать.

Дневник Кати Козловой, 1980

2 июля.

Меня зовут Козлова Катя. Я учусь в школе номер восемь в пятом классе. Вернее, уже в шестом. Пятый отучилась. Сейчас июль, с сентября буду в шестом. Ну и путается же всё в голове… Никогда в жизни не вела дневника. Только читательский. По внеклассному чтению. Ну и в обычный дневник мне учителя отметки ставят. А вот чтоб свежие события и свои мысли записывать по датам, — такое у меня в первый раз. Но я много книжек читаю! И за сочинения у меня в школе в основном пятёрки. Учительница по русскому всегда хвалит. Наверное, справлюсь и тут.

Я б не начала вести дневник, если б не случилось… КОЕ-ЧТО. Ладно, давайте по порядку.