Бесплатный фрагмент - «Искал не злата, не честей»

Автор признателен Фонду «Благодарно помнить» за поддержку в подготовке и издании книги

Предисловие

«На ступеньках не сидят. По ступенькам ходят»

Автор предлагает движение по незримой лестнице, ведущей на Олимп русской литературы и живого русского языка. По ней великие имена ушли в вечность, где нет первых и последних, а все равны и все одинаково совершены:

«и вот вы кричите сотнями голосов,

погибшие, но живые,

во мне: последнем, бедном,

но имеющем язык за вас,

и каждая капля крови

близка вам, слышит вас,

любит вас;

и вот все вы:

милые, глупые, трогательные, близкие,

благословляетесь мною

за ваше молчаливое благословенье»

— М. Кузмин.

Единая линия судьбы великих землян России, «литературных гигантов» на ладони истории русской словесности (Пушкин. Лермонтов. Гоголь).

Очевидная общность судеб, которая по невидимым законам бытия проекцируется в жизни достославных людей — незримой тяги к равным себе и в кратости их земного пребывания:

И им не разорвать венца,

Который взяло дарованье! -Жуковский

Трагическое переплетение личных судеб, русской государственности и империи, сожительство поневоле, трон Величин, венчанный знаками Истории. Некая общность, которая по странности бытия проявилась в жизни великих мастеров слова и российской империи: «Когда я вскоре умирать буду, то никто не придет ко мне, кроме Черного гостя…»

Взгляд современника на русское слово и русскую классику. На зачинателей и речужников литого корпуса отечественного языка. С высоты третьего тысячелетия — на благовидные имена, по — настоящему влюбленных в «Россиею» (правописание историка Карамзина), и русское слово у которой проявлялось как продукт собственной мысли, становясь исповедью народа, пропуском в историю и вратами правды.

«Как объяснить это долгое отсутствие просвещения в России, у народа очень одаренного и способного к восприятию высшей «культуры, как объяснить эту культурную отсталость и даже безграмотность, это отсутствие органических связей с великими культурами прошлого?»

Бердяев н. А. Русская идея. 1946

Они не сидели равнодушно на ступеньках судьбы. Они шли по ним, думали, учились понимать и творили, не мешая мыслям прорваться наружу. Нечто невероятное! За гранью допустимого. Воображаемого.

Новый мир родился, когда его начали писать русские классики!

«Русские триптолемы», засеявшие родню ниву благодатным зерном — великолепными «произведениями духа и слова»:

О други! песнь простого чувства

Дойдет до будущих племен —

Весь век наш будет посвящен

Труду и радостям искусства;

И что ж? пусть презрит нас толпа:

Она безумна и слепа!

— В. Кюхельбекер.

В рамках одного поколения мнение о культуре русских радикально изменилось, от насмешек о беспомощности до безоговорочного признания. И время и потомки лишь подтвердили величие самобытности, ментальности русской духовной эгрегоры. Апостольской преемственности. В произведениях русских классиков заколыхалась трепетная ткань всей Вселенной, всего мира:

«Между протекшего есть вечная черта: //Нас сближит с ним одно мечтанье» (Батюшков).

Но лишь часть из них смогли сполна насладиться своей победой и услышать фразу «Новый мир родился тогда, когда его написали Вы!» Как созвучно переплетается с прозорливым высказыванием Д. Дефо: «Нередко тоска по одной утраченной радости может омрачить все прочие услады мира».

Авторские книги из цикла «Колумбы русского слова» написаны для каждого, кто желает заново раскрыть для себя литературное наследие России, прикоснуться к красивым и емким текстам пестователей благих состояний национальной литературы — горним, небесным, надзвездным:

«Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем» — Белинский Виссарион Григорьевич.

Это русский язык и русская культура, в которую вошли культуры многих этносов страны, это историческая память и традиции, это тысячелетняя государственная традиция, набор ценностей, приоритетов и образ жизни. Это война за Память. За преемственность поколений. За Победу, без которой немыслима Россия. Это так и есть. Так будем жить, так объясним и нашим детям.

В России писатели были всегда сродни духовникам, пасторским служителям: они исповедовали и принимали на себя грехи всей нации…

Были открывателями, прозревшими «хиосскими слепцами», наполнившими солнцем русское слово. Аскетическими героями с личной святостью, вместившими в свое творчество вселенское сознание, мирское и божественное. Человеческий дух, общечеловеческий мир и чистоту сердца с их постоянным памятованием:

Не приходи тогда накинуть

Оков тяжелых на меня:

Мне будет жалко мир покинуть,

И робко небо встречу я…

Приди ко мне в часы забвенья

И о страстях и о земле,

Когда святое вдохновенье

Горит в груди и на челе;

— Н. Некрасов

Русские поэты и писатели, которые обжигали Истиной каждое слово, носили «…Родину в душе» и «умирая в рабский век — бессмертием венчаны в свободном».

«Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели…»

Пушкина скосила отделившаяся от него стихия Алеко, Лермонтова — тот страшный идеал, который сиял пред ним, «как царь немой и гордый», и от мрачной красоты которого самому ему «было страшно и душа тоскою сжималася»; Гоголя — безысходность страдания и отчаяния

И рядом с этим списком — трагические судьбы рано погибших писателей: Николая и Глеба Успенских, Левитова, Гаршина, Надсона, Щедрина; самоубийство Фета… и добровольный исход из мира «войн и судеб» усталого стоика Л. Толстого.

А еще Милонов, Костров, Полежаев, Мочалов, Вавилов… кончивший жизнь самоубийством Радищев и растерзанный Грибоедов:

Блаженны падшие в сраженье:

Теперь они вошли в эдем

И потонули в наслажденьи,

Не отравляемом ничем.

Художники слова, которых всегда волновали Русская Земля и Русский Человек. «Страшные загадки русской души… волновали, возбуждали мое внимание» (Бунин). И которые воспринимали и вмещали в своем сознании далекую древность и современность России, все поведение и умонастроение Великого народа: « Ведь он русский: стало быть, ему все под силу, все возможно!

И выражали это в произведениях — потрясениях, книгах — пробуждениях, книгах пророческих: «талантом, знаньем и умом» давали примеры обществу, «служили его пользе»:

Любовь и тайная свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

И осуждали и обличали, но пером водило главное — желание трезво взглянуть на народ и Россию, бесстрашно разобраться в запутанности народной жизни, в невероятной сложности характеров и мировосприятия миллионов…

Вот как написал Л. Толстой: «Поэзия есть огонь, загорающийся в душе человека. Огонь этот жжет, греет и освещает. Настоящий поэт сам невольно и с страданием горит и жжет других. И в этом все дело».

Глава «Он царил над куполами России»

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль,

И, внемля им, вздохнет о славе младость,

Утешится безмолвная печаль И резвая задумается радость.

(Пушкин о Жуковском. А разе не о себе!?)

Пушкин словно царил над куполами России, врезаясь своей божественной лирой в поднебесное пространство, нравственные и духовные истины излагая сильным и поэтическим образом. Он явил себя сильным духом, способный вынести всё с гордо поднятой головой и без жалких слов и сделок с совестью испить «жажду бессмертия». услышавшего и принявшего этот призыв природы, изложенный Мишелем Монтеном: «Освободите место другим, как другие освободили его для вас» («Опыты». Монтень):

Я дело стану петь, несведомое прежним!…

Я тайности свои и небеса отверзу,

Свидения Ума Священного открою.

В том, ему современном мире, Пушкину было тесно. Но из уст его раздавалась благодарность жизни, мужественному пути, прямому и простому, по которому он шел, помыслам, которыми горела душа, небу России, которое звездами грело надежду. Будто «семь громадных орлов», применяя античную хронику, парили над его судьбой, предвещая счастье.

Вот только последний свой приют — свою « нетоплненую квартиру» — великий поэт с русскими корнями нашел на отеческом кустарном погосте с незатейливым холмиком, без мраморных колоннад и античных скульптур:

Где сыну огненного Феба, Любимцу, избраннику неба, Не нужно дров, ни камелька; — В. Кюхельбекер.

Прощались с поэтом в небольшой Конюшенной церкви, прихожанином которой был Александр Сергеевич. Вспоминал поэт Василий Жуковский: «В минуту выноса, на который собрались не более десяти ближайших друзей, жандармы заполнили ту горницу, где мы молились об умершем. Нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей, проводили тело до церкви». В храм пропускали только по специальным «билетам» — вход только близким родственникам, друзьям и членам иностранных миссий.

Выполняя волю Пушкина, его похоронили под стеной Святогорского монастыря, рядом с могилами предков по линии Ганнибалов. Писал Константин Паустовский о сакральности этого места: «Лучшим местом на земле я считаю холм под стеной Святогорского монастыря в Псковской области, где похоронен Пушкин. Таких далеких и чистых далей, какие открываются с этого холма, нет больше нигде в России».

Живой и теплой наградой стала для него неувядающая память потомков: «Ибо вечность — богам» (И. Бродский).

Могила А. С. Пушкина.

Ему не было равных ни по роскоши формы, ни по ценности содержания. Поэтика полна той моральной силы, которая приводит к достойным человеческим деяниям. Словно слышится далекий, но вечный, голос Христофора Колумба: «Открыл земли, неведомые рождения».

Обладатель самобытного и единичного дара видеть и передавать лишь самое главное, самое существенное. Поэтому его образы обладают такой впечатляющей силой, как рельефы Этрусских саркофагов, «битвы богов с гигантами» на «Пергамском алтаре» и панно римских памятников

Тема «естественного человека» в русской просветительской поэзии. Палитра и поэтика доблести. Остановился Карамзин в написании «Истории Государства» о том, что при избрании Романовых шесть Пушкиных подписали избирательную грамоту… да два руку приложили за неумением писать: «Водились Пушкины с царями;//Из них был славен не один» («Моя родословная». Пушкин).

Нравственно — патриотический светильник, который не скрыть и не утаить. Родник и источник, из которого изумленная Русь черпала свои потоки радости и гордости. Своей лирой добывал с неба вечный огонь и осветлял им русскую землю, и живущих на ней:

Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,

Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,

И тихая луна, как лебедь величавый,

Плывет в сребристых облаках.

Пушкин расположил свою поэзию в царстве возможностей и свободной воли, не торгуя совестью ни пред Творцом, ни пред венценосцем, ни «пред бледной нищетой» (Пушкин). Он сумел поэзией ухватить неуловимый нерв времени, который правит людьми, развить его в направлении безграничного потенциала человека — роста представления о важности свободы, веры и своей религии. Он все помнил. Все собирал по краям и крохам. Все, чем Россия жила и думой, обеспокоенной о грядущем, размышляла:

Ходить превыше звезд влечет меня охота

И облаком нестись, презрев земную низкость.

Едва ли не каждая строчка поэзии — это познавательное, историческое и лингвинистическое, экспоненциональное развертывание. Глубокая и острая как наконечник копья мысль, роскошные поэтические образы, испепеляющая полнота жизни, увлекательное, неотразимое по силе воздействия лирическое обаяние, бьющая огненным фонтаном действительность — классический поэт по эстетическим и нравственным чувствам:

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

И каждая строка — соловей, льющий свои песни, не ждавший ни похвалы, ни рукоплесканий, чтобы творить благодеяния, воспевать историю России, ее простое и гордое величие, безнадежную влюбленность в ее непосредственных и добрых людей — и не из прихоти и каприза, а добровольно, ибо было в древности подмечено: «Чтобы взойти солнцу, нет нужды ни в молитвах, ни в заклинаниях, нет, оно вдруг начинает посылать свои лучи на радость всем». :

Поместья мирного незримый покровитель, Тебя молю, мой добрый домовой, Храни селенье, лес и дикий садик мойИ скромную семьи моей обитель!…Счастливый домик охрани! Ходи вокруг его заботливым дозором, Люби мой малый сад и берег сонных вод, И сей укромный огородС калиткой ветхою, с обрушенным забором! Люби зеленый скат холмов, Луга, измятые моей бродящей ленью, Прохладу лип и кленов шумный кров — Они знакомы вдохновенью.

И запретить ему петь смогла только ночь… А мир восславил и обессмертил и Его судьбу, и Его стих, ведь в ладу с этим миром Он жил:

Помни о мире- со временем проверишь,

Что этим миром сам себя ты хранишь.

— О. Хайям

В калейдоскопе жизни Пушкин сумел выбрать свой неповторимый ракурс: силу творения и силу духа, неприятия лжи и лицемерия. Просто пленил нас своими персонажами, заставил склониться перед их радостью и болью, доблестью и порывом.

Он знал, как практиковать добродетель и знал, как ее описать:

Любите самого себя,

Достопочтенный мой читатель!

Предмет достойный: ничего

Любезней, верно, нет его.

Он — подлинная и вечная принадлежность русской культуры. Он сознавал себя ее составляющей, слагаемым. И был убежден… он верил, что язык есть вещь более древняя и более значимое, чем государство и политика. И что стих его, проза его служат людям — и не только «тогда», но и будущим поколениям.

Ясно ощущаемая патетика поэзии, выражение духовности как глубоко внутреннего состояния делают ее воплощением национального русского мирочувствования. Жемчужная пушкинская рулада благодаря своей внутренней значительности, духовному наполнению и нравственному содержанию воспринимается как монументальное творение: «Есть два вида знания: одно — словами выражаемое, другое — точное, понимаемое духом, но не вложенное в слова. Даже нельзя пояснить словами, как это понимание происходит, но оно поистине прекрасно» — Семь Великих Тайн Космоса. Николай Рерих.

Применим метафору, корнями уходящую в древнюю эпоху — «Лук Одиссея подвластен только Одиссею». И только сам «хозяин поэтической Итаки» может натянуть тетиву лука, а не всякого рода пигмеи (пример тому из «Одиссеи», когда пьяные, похотливые и алчные женихи пытались совладать с луком царя гомеровской Итаки). А это и сам Пушкин проводит незримую «божественную» связь от тех «былых времен» до своей жизненной агоры. «блистая душевною твердостью»: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в низости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего: он мал, как мы; он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал и мерзок не так, как вы, — иначе!» (из Письма Пушкина Вяземскому).

И понимаем мы, что не каждому смертному выпадет (это- вне времени) редкостное послание судьбы — собственное полное обладание (излучение) тримерией бытия — слитностью пространства, звука и света, в котором оживает Время, способное хранить душу «сурового славянина… слез не проливающего» (Пушкин о себе), сохраняющего мужество в суровых испытаниях. Это позволено гениям. Это было позволено Пушкину.

С его сердечной тайной: Пушкин был безнадежно влюблен в юную красавицу из царской семьи. Она внезапно ушла из жизни. Совсем ранней. Со временем ее пленительный образ завладел пылким сердцем поэта, превратился в цветущее дивное чувство, обогатившее всю его поэтику и окрылившее душевный лирический строй его многих гениальных творений. Настроению элегической печали, томлению легкому и светлому, именно этому переживанию суждено стать преобладающим в поэзии Пушкина:

Исполнились мои желания.

Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Идеальный настрой лирики выражают словосочетания « счастья нет», «покой и воля», а мотив романтического «душевного спасения» составляют поэтические мемы « иная, лучшая свобода», « по прихоти своей скитаться здесь и там»:

Никому Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! вот права…

И о нем (в нашем парафразе), о искристом гении России, было задумано и озвучено тем далеким изгнанником — римлянином, по дорогам которого спустя тысячелетие шел Пушкин «…твое имя известное до тех берегов, откуда заря// Встает, чтобы увидеть нас» (Овидий). В послании «К Овидию» и обнаруживается прямая реминисценци из него:

Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,

Ни песни робкие Октавия не тронут —

Блистательный и дивный талант Пушкина упрямо не поддается простецкому и незатейному уничижению. Как и века назад, продолжает он тревожить сердца, увлекать непримиримой силой Правды и Красоты, пленяющей сознание, обжигающей сердца, отрицающей «хладный развратный свет»:

Подите прочь — какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело,

Не оживит вас лиры глас!

Душе противны вы, как гробы.

Для вашей глупости и злобы

Имели вы до сей поры

Бичи, темницы, топоры; —

Довольно с вас, рабов безумных!

Смех и простота общения Пушкина очаровывали, как и его стихи. В нем было столько одушевления, простоты, заразительной веселости. Художник Карл Брюллов оставил воспоминание: «Какой Пушкин счастливец! Так смеется, что словно кишки видны». В архивах жандармерии сохранилась служебное донесение жандарма Попова: «Он был в полном смысле слова дитя, и, как дитя, никого не боялся» Ненавидевший поэта вплоть до биологического исступления Фаддей Булгарин тем не менее признавал: «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе».

Вся мощь таланта поэта, острый ум и крепкая воля служили горделивым увенчанием всему, что зовется «Русским духом». Всему, что было над ним и под ним — «Здесь Русью пахнет»: «Итак, я счастлив был, //И так, я наслаждался, // Отрадой тихою, восторгом упивался» — Пушкин.

Его слово волшебное, несущее пронзительное свежее воздействие на людей, проявлялось как стрелы добрых сил. Наследие, которое он оставил, поражает масштабом и красотой.

Сопричастность к его судьбе и судьбе империи позволит нам войти в мир его чувств и настроений, услышать его голос, почувствовать токи, ритмичность и пронзительность стихов, ощутить весеннее дыхание его поэзии. Пророческие слова, после дуэли, лицеиста, друга и декабриста: « Гордись! Ниикто тебе не равен, никто из сверстников — певцов: не смеркнешь ты во мгле веков…»

Вот как писал М. Горький: «Пушкин — автор поразительных по силе и упоительной по нежности чувства лирических стихов, создатель таких масштабных и вещих поэм, каковы «Медный всадник», «Полтава», ярких по изяществу сказок «Руслан и Людмила», «Русалка». Он «изумительно, с блестящим юмором изложил гибким, звонким стихом мудрые сказки русского народа — «Золотой петушок», «О рыбаке и рыбке», «О попе и его работнике Балде»; он создал лучшую в русской литературе и до сего дня не превзойденную историческую драму «Борис Годунов», вероятно, известную Америке по знаменитой опере Мусоргского». «Как прозаик, он написал исторический роман «Капитанская дочка», где, с проницательностью историка, дал живой образ казака Емельяна Пугачева…». «Его рассказы «Пиковая дама», «Станционный смотритель» и другие положили основание новой русской прозе…». «Роман в стихах «Евгений Онегин» навсегда останется одним из замечательнейших достижений русского искусства…».

Скупой рыцарь», «Египетские ночи», «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери», Горький подчеркивает для западного человека, что «на этих произведениях Пушкина особенно ярко сверкает печать неувядаемости, бессмертия, гениальной прозорливости».

Тарле называет «Капитанскую дочку» Пушкина — «идеальным историческим романом», находя, что в этом качестве («как исторический роман») произведение Пушкина «превосходит величайшее произведение русской литературы — «Войну и мир»

Художественный мир «романа в стихах» — мир красоты и свободы отношений автора с героями и читателем, «свободы и воли» каждого в своих проявлениях и также по отношению друг к другу — являлся идеалом для мира человеческих отношений».

А из письма А. А. Дельвигу из Михайловского (январь 1826) — Пушкин:» — … никогда я не проповедывал ни возмущений, ни революции».

В каждом человеке, как источник очищения, существует свое «внутреннее доброе» («естество Загрея — Диониса», если исходит из античной аскетики), которое можно обозначит современным лингвинистическим термином «Бренд»: Кан Галилейский (как у Иисуса, когда он воды превратил в вино); Тулон и Монтенотте (как у Наполеона).

А в токах крови и капиллярах сердечных русских — это Пушкин. Как историческая безупречность России, отлитая в бессмертной фразе В. Г. Белинсого: «…народ России не ниже ни одного народа в мире… Пушкин не ниже ни одного поэта в мире».

Своей бушующей поэтической стихией и выразительной мощью. Он создал величайшую славу России, соединив в своих стихах надежду, веру и отчаяние в единое и цельное крещендо, гигантское историческое полотно с непрерывной интенсивностью страсти и реальности утверждающим «души высокие порывы», уважение к себе и милосердие к людям самым восхитительным творением мироздания…, воспетые перед этим английским поэтом:

«Человек как ценность мира хорошо.

Где тело — вся природа, Бог — душа».

А. Поуп

и ушел в свои тридцать семь лет, осушив до дна и сладостную и горькую чашу жизни:

Всё кончилось, — и резвости счастливой

В душе моей изгладилась печать.

Чтоб удалить угрюмые страданья,

Напрасно вы несете лиру мне;

Минувших дней погаснули мечтанья,

И умер глас в бесчувственной струне.

Как будто загадочный черный человек в «Моцарте и Сальери» воплотил предчувствие поэта, заказав Моцарту «Реквием». Пушкин оставил нам свои мысли и чувства как яркий костер в ночи, который горит сам по себе и не потухает, какие бы ветра и дожди не проносились над ним. И ты чувствуешь себя органической, биологической и духовной частью великой державы по имени Россия…

Тогда сказал римлянин Гораций на заре Новой эры:

«К любому из живущих,

Неумолимо смерть придет.

Достоин вечной славы тот,

Кто сам принять ее готов —

За пепел пращуров своих.

За храм своих богов»

И добавил русский Пушкин, спустя девятнадцать столетий:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу —

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва,

Как пустыня

И как алтарь без божества.

Во времена всеобщей растерянности, жестокости и политической фальши, когда все вынуждены быть лживыми, изворотливыми и злыми, не жить, а «подсиживаться» (Л. Толстой), поэзия Пушкина на страницах Истории России запечатлевала то, что смогло выжить. И выжить смогло потому, что природа и Творец дали русским силу льва, стремительность беркута, непорочность мыслей и сердца. И не существует такого заклятия, чтобы подействовать сим на этнос легендарный, и нет ворожбы, чтобы навредить и нанести ущербу сему народу.

В славном в Муромской земле,

В Карачарсве селе

Жил-был дьяк с своей дьячихой. Под конец их жизни тихой Бог отраду им послал —

Сына им он даровал.

(Начало сказки об Илье Муромце).

В нем горел «огонь национальной жизни» (Белинский), а синтез ума и души, мысли и сердца выражал более высокое время, лирический и патриотический пафос, стихию субъективного дерзания, протест (а может — и бунт!?) против разрушения талантов, принципов «капральства, прихотей и моды», монотонности бытия:

На это скажут мне с улыбкою неверной:

— Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,

Вы нас морочите — вам слава не нужна,

Смешной и суетной вам кажется она

Поэтический и личный максимализм Пушкина отвергал мертвенность души — полное «обмеление», духовное рабство, скука — совершенно «заеденнной» средой условностей, приличий и невежества; где люди нивелированы, все сглажено и необычно посредственно.

В лироэпической сфере он создал ценности, которые пламенеют вечно. И которые неисчерпаемы, завалов избежав, о чем трепетно поведал русский поэт:

«Так явственно из глубины веков

Пытливый ум готовит к возрожденью

…бытия возвратное движенье»

А. Блок

Сохраняющий собственное лицо среди большой и многоликой толпы, в чужом обличьи, «нагольном тулупе» (Достоевский) не бывающий. не сличимый с ленивым умом толпы (по Фету)

Он обращался к разуму, а не к свахам, корысти и отвлеченным мечтаниями. Как медный всадник, с «думой на челе» (Пушкин) И у него, по грибоедовски., «пламенная страсть… к делам необыкновенным», «замыслам беспредельным»:

Искал не злата, не честей

В пыли средь копий и мечей.

Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна («жизни нет конца»). Преодолевал трагедии, переводил их в радость, в драматическую радость, плезантность. Для него все было «настоящее» и «теперь».

Образы поэта удивляли и восхищали, приводили в трепет и изумление своей смелостью, лирическим дерзновением и подчас доминировало иррациональное — не смысловое сообщение, а важность настроения, когда чувство абсолютно господствовало над логикой:

где-нибудь в волненье света

Мой глас воспомни иногда…

Он поднял пестрый покров познания, чтобы увидеть глубинный смысл Руси и ее предназначенье, предоставил разуму право и честь быть умнее нравов и вкусов эпохи. Слил в один поэтический кувшин все времена державные и на двери каждой хижины русича повесил звездные подковы надежд и веры. И не позволил никому своенравно направлять Его Слово. Будто с Пушкина, как надвременного лекала, снял эти трогательные строчки А. Блок:

Многое замолкло. Многие ушли.

Много дум уснуло на краю земли.

Но остались песни и остались дни.

Красота в его стихах — это внутреннее преодоление неверия, это четкость душевной линзы и нравственное напряжение. Это радость, как руда, добытая из боли; красота в его стихах питается живой жизнью, как капилляры мозга питаются кровью. Гармония — единственное октановое число в кровеносных сосудах поэта:

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой.

О жизненности пушкинского поэтического муара и пушкинской философии мира и пойдет речь в книге. Взгляд на поэта глазами Шекспира, без суеверия и односторонности. И — не в референтном восклицании Н. Гумилева:

Я мог бороться, но как раб,

Позорно струсив, отступил

И, говоря: «Увы, я слаб!» —

Свои стремленья задавил…

А в собственном, пушкинском:

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу

Стремясь к вечному, он принужден был в окружающем мире соприкасаться с временным, сиюминутным, потому его поэзия даёт моментальные отражения. всматриваясь во все ущелины сердечные, и развёрнутые проекции человеческого бытия, его пространственного и временного единства с миром. Это трактат целой картины мира, а вернее, поэзия — онтология, повествование об общей сущности бытия, сконцентрированная на развитии познания мира — природы и людей. И никакие притворства эпохи не могли скрыться от его внутреннего острого взгляда:

Каков я прежде был, таков и ныне я:

Беспечный, влюбчивый.

Вы знаете, друзья,

Могу ль на красоту взирать без умиленья,

Без робкой нежности и тайного волненья.

Поэзия формировала общественное сознание. Возвышенное и благородное. Выявляла новые мысли и представления о истории и культуре, языке и душе русского человека, разрушая иллюзию монолитного единства, культурный снобизм и низменные, а порой отвратительные, моральные принципы российской власти, этого псевдонационального «платоновского симулякра», когда мировоззрение шло по нисходящему, по пути искажения и деградации первоначального духа нации — заимствований и подражательств, развлечений и занимательства. В поэзии и прозе нагромождались таинственные сравнения и завеса образов неясных, к лику национальному отношения не имеющих:

Но недоступная черта меж нами есть.

Напрасно чувство возбуждал я:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

И равнодушно ей внимал я.

В обществе собственно рос поток недоумений и негодований, когда в мирочувствовании русского человека утрачивалось национальное содержание, национальный колорит становился туманным, неясным, вычурным и декоративным, а простота и ясность нравственных принципов подобно улитке, пряталась за обнищавшей (а возможно, за подобием ее, эрзацем) квазидуховностью. В обиходе культурном, на потребу высшим классам воспевались чувства надменной гордости, половой распущенности и тоски по жизни (Л. Толстой), множилась «Чернь вельможная, околотронная». (М. Ю. Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…»).

Этой «черни», бьющейся в пароксизмах симулированных страстей и кичащейся флерными «достоинствами», насиженных неправедным путем, будь то звание дворянина, высокий чин, Пушкин и противопоставляет свой истинный глас:

Подите прочь — какое дело

Поэту мирному до вас!

В разврате каменейте смело:

Не оживит вас лиры глас!

Душе противны вы, как гробы…

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

А лирика Пушкина вызывала эмоциональный отклик русского человека. В ней восприятие и осмысление российской действительности строилось на духовных глыбах: любви, красоты и милосердия:

Воды глубокие

Плавно текут.

Люди премудрые

Тихо живут.

Художник всенародный, создающий произведения, ведомый сильным испытанным чувством, от собственной потребности творить и выражать испытанные чувства и эмоции.

«Будь, ради Бога, Пушкиным! Ты сам по себе молодец». — Рылеев.

Поэзия была родным домом и миром, в котором он фактически существовал. Пушкин создавал каскады чувственных связей между собой, поэтом, и читателем, ясных и понятных. Стихотворные словосочетания, эссенция слова и мелодичности, физиология звуков и эволюция эмоций придавали всечеловеческий, общезначимый статус добру и любви, соединяло людей в единое человеческое чувство и мировосприятие. Его поэзия, говоря словами Л. Толстого, утверждала высшей целью человечества, Благом для людей их единение и установление царства любви:

Тогда на голос мой унылый

Мне дружба руку подала,

Она любви подобна милой

В одной лишь нежности была

Русский поэт Пушкин творил на самом высшем рубеже художественного реализма, не позволил яркую и живую жизнь подменить низкопробными суррогатами, укладывая ее в прокрустово ложе узкой банальности, создавший «вечные» образы мировой литературы с почти таинственной, поражающей художественной радужностью. Применим библейскую аскезу, так сходную по семантике с величием судьбы Пушкина: «И Ной сделал все, что Господь ему велел»:

И долго жить хочу, чтоб долго образ милый

Таился и пылал в душе моей унылой.

Горький отчеканил: «Пушкин для русской литературы такая же величина, как Леонардо для европейского искусства»; в «ряду гигантов» вместе с Пушкиным Горький называет всего только два имени — Шекспир и Гете».

А. Битов — продолжил, что Пушкин в русской литературе «встал на мировую дорогу всей стопой…»

В «Слове о Пушкине» (1961 г.) Анна Ахматова со свойственной ей броскостью и изяществом подметила, как после его смерти, с течением времени, «Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской». А прежние высокие чины императорского двора, «кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы» и прочие «постепенно начали именоваться пушкинскими современниками»; именно в таковом виде и качестве (а не сами по себе) они и остались интересны для потомков, сохранившись в каталогах библиотек и тем самым, не канув в Лету.

Своей гибелью Пушкин словно «очищается», освобождаясь от роковых иллюзий и вместе с тем — утверждает в финале величие человеческой личности, в истоках которой дерзновенная свобода и честь.

Это как «знак Ноя». — «Мир миру». И как простой мирянин, Пушкин всю жизнь искал Ноя «ковчег с одной дверью», которая обеспечивала получение Милосердия и Бессмертия:

«Прятаться за чужой широкой спиной! Прибегать к крючкотворству! Слава богу, у нег есть еще пара крепки рук, а после его удара остается только «бежать за духовником, потом что врачу тут уж делать нечего».

В его природе было что — то особенное, ему одному свойственное, что — то гордое и таинственное, сильное и подлинное, без которых жизнь скучна и однообразна. В нем гордость, некогда присущая человеку, не уступила место унижению, и для него истина была не на стороне государство и палача. А без этой веры бытие личности и нации становится неестественным и невыносимым:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.

Где мысль одна плывет в небесной чистоте…

«Меня влечет неведомая сила»: пушкинские строки, пушкинские мотивы, пушкинские образы и интонации — все сокрыто в глубине души; ум и талант, мощные инструменты создания его произведений; пушкинские парадигмы и литературные взгляды; мастер мелодичной лирики, «поэтизированной прозы» и «точной детали»:

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;

Мой ум упорствует, надежду презирает…

Ничтожество меня за гробом ожидает…

Образы поэта подчас удивительно смелы, лирически дерзновенны и иррациональны — не смысловое сообщение, а внушение настроения, когда чувство абсолютно гнет логику:

В одну телегу впрячь не можно

Коня и трепетную лань. —

В проекции на судьбу Пушкина символично, что смерть его связана с Черной речкой («Черный гость» — Моцарт и Сальери). Потоки империи и судьбы накрыли Пушкина земляной шинелью.

Тридцать семь лет- роковое пушкинское число. Пушкинско суеверие, мистическое и трагически сбывшееся… Концепт веры в судьбу и неожиданных формах ее проявления стал для поэта не эпизодическим бурлеском, а феноменом его мироощущения и в некоторой степени заданным условием звездного творчества.

Находясь в Риме в момент смерти Пушкина, Гоголь пишет М. П. Погодину: «Моя утрата всех больше… Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним… Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово» (Н. В. Гоголь — М. П. Погодину. 30/18 марта 1837 года).

Он отверг мишуру внешней пышности и празднества, как сделал это однажды Рафаэль, полюбив простую дочь булочника Форнарине: «…моя преданность и любовь, а не какие-либо другие соображения». И поэт Н. А. Некрасов, полюбивший простую крестьянку Феклу: «…и ласку милой воспевать».

Он уподобил свой образ Великим непревзойденным шедеврам Вселенной:

— Александру Македонскому, готовому потерпеть поражение, чем красть ее.

— Юлию Цезарю, бросившему вызов жизненной буре, сказавшему своей судьбе: «Ничего не бойся, ты везешь Цезаря».

— Августу Октавиану, гордившемуся тем, что он больше личности, чем должность.

— Великому Петру I, вернее желающего уступить богатства, чем навсегда потерять честь.

— Безудержному Ахиллу, выбравшему смиренно судьбу быть поденщиком на земле у бедного крестьянина, чем царем среди мертвых.

— Эпическому Геркулесу, охотнее согласившему прясть пряжу у ног Омфалы, чем отказаться от своего предназначения.

— Апостолу Петру, единственному из двенадцати, рискнувшему выйти из лодки в штормовое море и совершить невозможное — сделать несколько шагов по волнующей водной стихии.

— Светлячку Фигаро, расположенного смеяться своей нищете, но никогда не робеть перед властью и богатыми, не продавать человеческое достоинство.

И получил Пушкин звание своей жизни как «Мастерская мира» …: «Каков человек сам по себе и что он в себе имеет, короче говоря, личность и ее достоинства — вот единственное условие его счастья и благоденствия» — А. Шопенгауэр

Вот как писал М. Горький: «Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной и читать ее было неловко. Пролог к «Руслану» напоминал мне лучшие сказки бабушки, чудесно сжав их в одну. А некоторые строки изумляли меня своей чеканной правдой.

Там, на неведомых дорожках,

Следы невиданных зверей

— мысленно повторял я чудесные строки и видел эти, очень знакомые мне, едва заметные тропы, видел таинственные следы, которыми примята трава, еще не стряхнувшая капель росы, тяжелых, как ртуть. Полнозвучные строки стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою — легкой и приятной, стихи звучали, как благовест новой жизни».

Книга посвящена бесконечным исканиям, взлетам и падениям Великого мирянина, вечной трагедии человека, трагедии человеческой души, распятой между небом и землей. Ибо было еще в Библии сказано: «Дух веет, где хочет», а спустя 70 лет после трагической гибели Пушкина орфический поэт России восславил жажду бессмертия:

Все ночи и дни наплывают на нас.

Перед смертью, в торжественный час.

— А. Блок, 1908

В Пушкине — общая человеческая история, общечеловеческая, вневременная история, будто мы невольно стали пассажирами на плоту «Медузы». В нем — всечеловеческий ход истории: вера, покаяние и распятие в конце пути (Черная речка как мета жизненной Голгофы):

Смешон глас правды благородный,

Напрасен опыт вековой.

Вы правы, мудрые народы,

К чему свободы вольный клич!

Он собрал в образе России красоту и полноту мира, лирическую тектонику формы, где свет и тьма плавно перетекают друг в друга в бескрайнем пространстве, закольцованные по законам перспективы.

Древний Рим словами Горация считал так: «Для смертных нет ничего недоступного».

А про человека, дерзнувшего стать умным и гордым, говорил: «Цезарь по ту сторону Рубикона».

Родившийся в век элегический, Пушкин, перешедший «все страстное земное», весь цветущий, чувственный мир — мир зримый, вешний, эпикурейский пестрый мир удовольствий и наслаждений, — славит этот общий «Праздник жизни»:

«Усовершенствуя плоды высоких дум,

Иди, куда влечет тебя свободный ум».

Картежник, буян, мот и повеса, кто «бранился с царями и не мог ни с кем ужиться», увидевший в кучерявом пятнадцатилетнем отроке Золотой век русской поэзии, кратко, но просто и незатейливо, выразил суть будущей пушкинской лиры: «Счастье нам прямое Жить с нашей совестью в покое». И добавил (в парафразе под Пушкина): «Ум и сердце человечье были гением его».

Пронзительный стиль, свежие красочные метафоры, необычные сравнения — все в книге направлено на приобщение читателя к Прекрасному и Величественному, русской литературе и языку:

Взглянул на мир я взором ясным

И изумился в тишине:

Ужели он казался мне

Столь величавым и прекрасным?

Слова, c оттенком дерзости, будут встряхивать вас интенсивностью художественных и интеллектуальных впечатлений и побуждать к чтению и мысли, чтобы «сердцу высказать себя»: «Земля мой дом, //Мне крышей неба купол» (Уильям Эйтон, шотландский поэт).

Здесь и суждение Пушкина о судьбе»: «Черт меня догадал родиться в России… с душой и талантом»; «У меня странная судьба… не злой человек, но ничего не делаю приятного ни для себя, ни для других»; и не отпускающая его, словно загадочный взгляд русалки, тема судьбы, безудержная, на подсознательном, иррациональном уровне попытка заглянуть за «покров Изиды», непроглядную завесу будущего. И это восклицание романтического Онегина о неведомой силе: «Что день грядущий мне готовит?»

И «чудесное спасение» провидение, сохранившее его жизнь в Ялтинской купальне… и дуэль как случай проявления судьбы (повесть «Дуэль»). А рядом — безжалостное, провиденческое:

Невольно к этим грустным берегам

Меня влечет неведомая сила.

И возмущение всем, что уничижало Державу, — поведением «словесной братии» перед заморскими персонами. Узнав о содержании приема в Петербурге «путешественника Ансело», Пушкин пишет с горечью П. А. Вяземскому: «30 словесников давали ему обед. Кто эти бессмертные? Считаю по пальцам и не досчитаюсь. Когда приедешь в Петербург, овладей этим Lancelot (которого я нисколько не помню) и не пускай по кабакам отечественной словесности».

Живая история судьбы поэта и российской империи будет смотреть на вас первозданной свежестью. Что позволило сделать слова автора более выразительными, облечь суждения в художественные образы, даты и обстоятельства. И тем самым глубже запечатлеть описываемое в вашей памяти, читатели: «Господь поднимает солнце с востока, а ты подними его с запада…» А. Пушкин.

Исследования, смысловое просветительство, герменевтические традиции и спекуляции, истории и легенды будут невольно захватывать вас, заставят включиться в переживания «русского Вергилия», неистово и дерзко рвущегося из «воронки дьявола» (по Данте). Любящего, пылающего, страдающего. В попытках постигнуть и прелесть неземную, и радость в небесах:

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь — и я влюблен!

Яркая образность и лаконичность изложения, приближение художественного мира подчас к языку и обычаям того времени, придадут событиям привкус вечного:

Почто ж кичится человек?

За то ль, что наг на свет явился,

Что дышит он недолгий век,

Что слаб умрёт, как слаб родился?

Данная публицистика своего рода беседа с читателем о русском классике, интуитивно понявшем национальную душу и создавшего для своего главного читателя, русского человека, образ доброты и милосердия, панорамный образ легендарной Руси, которая расправила плечи и набирала силу. И стала — доверителем Солнца и Луны.

Авторская книга, не более чем попытка передать свои впечатления от поэзии согражданина в доступных читательскому восприятию словообразованиях, понятиях, терминах и образах, чтобы не «пролетело счастья время» (Пушкин).

Однако, личные убеждения автора использовались не для определения пророческой роли Пушкина, как «сильного зверолова перед Господом» (по аналогии с ветхозаветным Нимродом в одеждах из кожи, которые были сделаны Богом для прикрытия наготы Адама и Евы), а исключительно допустимые по приличию тона и содержанию рассуждения о лирике подданного российской империи. О лирике. словно пронизанной невидимыми нитями сапфира; драгоценный камень сапфир считается символом мудрости…:

Так исчезают заблужденья

С измученной души моей,

И возникают в ней виденья

Первоначальных, чистых дней.

Автор суммировал некоторые исторические и постисторические взгляды на Пушкина, при написании оного сочинения не выходил за рамки личностного восприятия и осмысления зодческой роли национального поэта, изобразил его именно таким, каким представили его современники. Автор не считал для себя дозволенным хоть что-нибудь менять в характере и судьбе Пушкина:

Мое беспечное незнанье

Лукавый демон возмутил,

И он мое существованье

С своим на век соединил.

Единственная авторская вольность состоит в том, что объясняет всё с максимальной ясностью, изложение ненавязчивое, но запоминающееся надолго, в образном выражении — снимает «новую стружку со старого полена… чтобы в наших душах белым бархатом цвел по весне старый сад». И вторая вольность — она дислоцирована в авторских схолиях и коннотациях, посвященных философским, мифологическим, историческим, географическим, текстологическим вопросам, затронутым Пушкиным — что волнует нас, притягивает и отталкивает на протяжении всей жизни: « Как Иисус, мы должны дружить с грешниками без участия в грехе (от Луки).

Думы, гонявшие извилины мыслей в авторской голове, подобно Ириде крылатой, подбрасывают поленницы то в полыхающий, то мерклый пожар истории, словесности, религии, мифов, где, по выражению Достоевского, «дьявол с Богом борются». И поле этой битвы, историческое ристалище есть душа человека. Слова Фауста: «…постиг глубину человеческого горя и отчаяния, я продолжаю идти по стезе познания… побеждая душевные скорби и муки, побеждая раздираемые меня сомнения…»:

Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье!

О как прекрасно ты, повремени!»

Гете. «Фауст».

При всей диалектической осведомленности разума, автор отдает отчет в том, что скорее «личная дерзость», чем «обыденный» энтузиазм (подобие фигуры женщины с собачьим наклоном на скальный рисунках) должен быть присущ нам в поисках и попытках узнавать собственную природу. Нужно понимать, что и мы сами и мир вокруг нас намного сложнее и галактичнее, чем мы можем себе представить. С подобным человечество уже столкнулось в преддверии неолитической революции, когда произошел радикальный переворот в истории человека — переход экономики в политику и идеологию, что отчетливо и прозорливо высказано более 300 лет назад Пушкиным:

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один.

Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Кто пробуждает в нас понимание, тот возбуждает в нас и любовь, вслед за Пушкиным мы спустимся в тусклый мир человеческого существования, и вместе с ним превратим его в яркий и по — весеннему цветущий и благоухающий. Поэзия А. Пушкина — – это мерцающий и бурлящий океан, небесный Солярис и Южный Крест, где нет никаких пунктирных границ, красных буйков и территориальных споров: «золотоносная жила подчас имеет самые причудливые изгибы» — Шарль Огюстен де Сент-Бёв.

В этом поэтическом мире не прижилось ни изощрённое шарлатанство, ни интеллектуальное мошенничество, ни искусственное гетто в виде религиозной и мистической экзальтированности — ибо постмодернистская культурная мельница крутится без остановки, создавая ноктюрны страданий и протуберанец мутных эмульсий, примесей, вносящих недомогание и беспорядок во внутренний мир человека. Ведь было некогда описано о преобразовании души чистой в «мыльный пузырь / Homo bulla est/: «притворную в суждениях, изворотливую в посылках, недалекую в доказательствах, деятельную в пререканиях, тягостную даже для самой себя, трактующую все, но так ничего и не выясняющую… увлекающая пустым обольщением» — Тертуллиан.

Как говорил Свидригайлов, «беда быть широким без особенной гениальности». Мышление деятелей культуры загрязнённое, засорённое постмодернистским шлаком уже не способно к подлинной рефлексии. Российский мистик Георгий Гурджиев называл таких «спящими машинами».

Дело в том, что мышление загрязнённое, засорённое постмодернистским шлаком уже не способно к подлинной рефлексии и самокритике. Ещё в античные времена было известно, что из двух взаимоисключающих тезисов можно вывести всё что угодно. Например, из посылок «Сократ существует» и «Сократ не существует», логически следует высказывание «Сократ — осёл» (докажите самостоятельно) …а пушкинское: «Мой дядя самых честных правил…» (школьники, да порой и взрослые, какой только тын не нагородят, пытаясь осилит умственно эту поэтическую уловку поэта!?)

Пушкин повернул зрение эпохи: «Никому не дано изменить свое вчера, но мы можем изменить свое завтра» (Колин Пауэль). Научил видеть сквозь пленку обыденной жизни — существо бытия. Как Дарданим Приам из гомеровской «Илиады», (» …Пусть и дары он несет, чтобы смягчить Ахиллесово сердце» — Гомер), он нес дары добродетелей империи и нации, дабы дух доброты и милосердия был авангардом помыслов и деяний, а не тянулся как бледный шлейф утренних туманов за устремлениями низкими и мелкими.

Перед лицом разных миросозерцаний Пушкин говорил о «всемирной значимости России и русского человека». Это был труд миропонимания, подвиг самосознанья, взыскание «высшей идеи существования» и усилие воплотить ее в живом образе:

Жизни мышья беготня…

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу…

Пушкин упивался гармонией жизни. Это то, ради чего и стоит жить! Это и есть мировоззрение солнца, когда постоянно и каждый день всходит мера страстей вольных и дозволений, что с подоплекой мудрости библейской озвучил апостол Павел: «Все мне позволительно, но не все мне полезно».

Переход от весеннего ликования к осенней мудрости, от упоения любовью и гастрономией к почти келейному уединению пророка и святца, от дивности вечернего Санкт — Петербурга к одинокому скитанию среди холмов и и полей и околоозерных дубов — вот прелесть, густота жизни, ее мадригал и ее проповедь.: «Жизнь полюбить больше, чем ее смысл».

Ведь к этой золотой мере жизни стремился герой романтической поэмы Пушкина Алеко — как и Пушкин, русский скиталец, который никогда не смог уйти от своей бунтующей души. И здесь Пушкин чувствовал себя в заговоре с героем против сплоченной посредственности, которая под видом полного благополучия в сущности стремится к созданию «усмирительной» клетки для человека — как узника чужой души и данника чуждой воли.

Когда Пушкину дали камер — юнкера, он скрежетал зубами, а в семье жены ему говорили: «Наконец — то вы как все. У вас есть официальное положение».

Мундир придворного до крови натер ему шею. Необходимость быть как все, подчиняться или подчинять, измучила его. Он хотел представлять себя без чинов и санов. Как и Суворов, «победы брать своей саблей»

Спустя столетие другой русский поэт, Блок назовет Пушкина «сыном гармонии». Ибо везде Пушкин хотел видеть Жизнь, Тайну, Чудо.

Самый пластичный русский поэт. Легко, грациозно и непринужденно он поднимается из глубины платоновсой философии к иронии и насмешке Лафонтена, от слегка фривольного (куртуазного) стиля Грасиана к библейскому (православному) пафосу, от торжественной риторики Державина к сарказму «фернейского циника», от скабрезности Булгарина к высокому коленному патриотическому благоговению Ломоносова:

«И забываю мир — и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем».

Пушкин — поэт исторической гармонии, поэт Мысли и Разума. Сын своего рационалистического века, завещающий своим умом грядущим поколениям (то есть моему поколению в том числе) то имущество, которое будет служить всегда предостережением:

«Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам»

Вряд ли я допускаю опечатку, если обозначу авторскую позицию — стихи Пушкина одинаково нужны для сильных и слабых мира сего, для богатых и нищих, дервишей и каликов, для школьника и президента, студента и премьер — министра. Они — стражник первичного психического и мыслительного генетического материала, генетического кода нации, однажды вскрытого в истории библейским анатомическим ножом: «Любое процветание силою берется и применяющие усилие восхищения достойны» (Матфей).

Его поэзия заставляет задуматься с первых нот произношения, ибо она прорывает планктонную блокаду двуногих особей, болезнь рода человеческого — нищету дух и грошовый уют, когда «…копейка есть солнце в жизненной орбите» — бледная пыль на лице Вечности: проявляется золотым ключом апостола Петра, открывающим врата рая, магическую Державу, пробуждающую в человеке Жажду к победе, Волю к победе, Саму Победу: «Я дам ключ тому, кто увидит дверь» (Библ.). И тогда, будет именно так: «…И прежний Илион восстанет вновь из праха. Быстрее, чем он был разрушен и сожжен. А отпрыск Гектора займет Приамов трон» — Жан Расин.

Его поэзия дерзкая и самовольная, предлагающая сломать «иглу Кащея», образное народное воплощение силы духа и силы цели, совершить подвиг Геракла, достав из сада Гесперид золотые яблоки, сродни живой воде, дающей вечную молодость, дерзость, страсть. Она согрета лучами разума и говорит она голосом правды. И не допускает, чтобы Родина была «погублена деревянным конем» — сдать империю врагу (по примеру гибели Трои):

Кому порок наш не беда?

Кто не наскучит никогда?

Можно безоговорочно сравнить стихи Пушкина с лоцией, подробной картой позитивного мышления и и настроения, духовным талисманом для тех, кто носит в своем маленьком сердце собственное величие. Поэт отдает частицу души и себя, отделяя тень, страхи и сомнения от мыслей и духа. Говоря словами У. Шекспира, он «Смуту преодолевает противоборством» и авторским дополнением — энергичными и с искренней историей сюжетами, заквашенных на древней эволюционной семантической аллегории: «Кому не ведомы дороги тому судьба и крыльев не дает».

Он не устилал свой дом эвбейским мрамором и «золото копий Соломона» ему было неведомо. Он расцвечивал сердца и ум граждан плодами поэтического просвещения, потому что знал, что «не камни или дерево служат основанием государству, а ум его граждан».

И как Архимед некогда, (согласно преданию, когда Архимеда натирали маслом, он продолжал чертить формулы математики на своем смазанном теле), Пушкин позволил засверкать культуре нации ярче, выразительнее и убедительнее:

Имеет сельская свобода

Свои счастливые права,

Как и надменная Москва.

Будем вместе с Пушкиным пробираться через торосы и дебри действительности исторического водоворота и находит себе дорогу на зарастающих дремучеством тропках познаний. Всходит на горные скалы истории, чтобы распознать давний путь и тем самым рассеять темноту будущего, дабы избежать в нем добровольное сожительство как добродетели и порока, так и свободы, и рабства или не «желать другим того, чего не желаешь себе». И понимать, что окружающий мир безразличен к вам, его не интересует кто вы такой и что вы такое. Он спокойно дает вам деградировать и падать, как было подмечено еще в древности: «кто не приобретает новых знаний, тот теряет и старые».

Будем возвышаться образом Просителя милости на мосту мимо проходящих вечных странников — Аристотеля и Платона:

«Нас тянет к тем, кто душу обнимает,

Нас не сгибает, не ломает.

Он просто станет рядом,

Согреет добрым теплым взглядом».

Приличные такому случаю мысль:

«Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться». — Л. Толстой.

«Он упрям, как осёл, как все эти русские мужики!» — восклицали с негодованием его оппоненты (Ломоносова).

Изречение Достоев­ского про русского мальчика: «Дайте ему карту звёздного неба, и наутро он вернёт вам её исправленной». Национальный характер, воспетый Суворовым: «Нам мало одного! Давай нам трёх, шестерых, десятерых! Всех побьём, повалим, в полон возьмём!»

Язык былин и летописей русских: «…В эту минуту Олег мог спросить: «Кто более и славнее меня в свете?» — эпизод прибития воинского щита к воротам Константинополя.

Иван Алексеевич Бунин писал: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали — всю эту мощь, богатство и счастье». А Ключевский заметил: «История — не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».

Знакомясь с историей своей страны, мы в какой-то степени знакомимся сами с собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь писал однажды Лев Толстой: « Я хочу образования для народа только для того, чтобы спасти тех тонущих там Пушкиных, Остроградских, Филаретов, Ломоносовых. А они кишат в каждой школе».

Отметим, что текст книги построен на явлении «каскадности», разносмысленности авторских размышлений, когда одни строки читаются легко, без напряжения, а иные требует работы мозжечка, напряжения ума. Также автор намеренно сохранил повторы, возврат к уже высказанным ранее суждениям, по причине многомерности тематики, материала и пушкинских текстов.

Сделано с тем разумением, чтобы в финише книга предстала перед читателем как единое художественное полотно, логичный комплекс взаимосвязанных идей, концепций, перспектив, в которых присутствуют не только черты «двуногой животной особи», но и « видение иной жизненной правды и иного смысла мира»:

И взор я бросил на людей,

Увидел их надменных, низких,

Жестоких ветреных судей,

Глупцов, всегда злодейству близких.

В суждениях автора речь идет о той поэзии, которая говорить о каждом из нас и каждому из нас — о самом главном законе жизни: не делай другим то, что противно тебе. И учит понимать: если не я за себя, то кто за меня; если я только за себя, то что я значу:

«В наших жизнях человечьих есть один простой секрет:

В нас горят и гаснут свечи, излучая тонкий свет.

Три свечи — Свеча Надежды, Веры и свеча Любви.

Три огня святых и грешных согревают изнутри».

Мы не можем отделиться от людей, не можем избежать отношений, и пусть порой стараемся сохранить беспристрастность и нарочитую отрешенность — искусственное гетто — от людских тем и забот, без влияния их взглядов на наши мысли и слова не обойтись. И прежде всего потому, что человеческая мысль и человеческое слово подобные солнцу: мы должны быть светом для мира, не позволяя ему погасить наш свет. «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» — Матфей.

Я хочу рассказывать о том, как я понял, что Пушкин — Величие и Подвиг России. Раньше я принимал на веру слова о том, что Пушкин — выдающийся поэт. Фразы «Русский Аполлон» и «Родоначальник русского слова», «Первая гордость русской культуры» были почти пустым звуком. А выражение «Солнце русской поэзии» и вовсе звучало сленгом потусторонних сил.

Все понятия воспринимались как отвлеченный комплиментарий, как некое приятное, хотя и миражное, туманное, своего рода необязательное прорицание «Дельфийской пифии».

Разбавлялось и едко заупокойной, могильной философичностью, выделяющей яд и смрад рептилии, пронизывающей наше общество: «духовная мощь России погибла», «интерес к Пушкину массово упал…»; «Жалкий образец уродливой мечты»; «Смысл стихов закрыт для непосвященных, как будто эзотерическое чтиво»; «Пушкин — кобзарь, то есть народный певец, основа поэзии которого — национальный фольклор».

Но однажды я прочитал: «но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков такой, какой Бог ее дал». — Пушкин. Письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г. Узрелась принципиально другая картина мира, отличная от узкооднобоких и поверхностных («обыденное зло» в просторечье) воззрений маркетингового шоу — хайп (для «заманивания на ложную блесну» зрителей), у которого знание поверхностное, а душа — вне его: «Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется). А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? Как неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? — Пушкин, все в том же письме к Чаадаеву.

Гордость Пушкина своим родом и государством. Россией как великой легендарной державой. Ее победами. Ее славой. Ее силой: «Но от кого бы я ни происходил, — от разночинцев, вышедших в дворяне, или от одного из самых старинных родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, — образ мыслей моих от этого никак бы не зависел. Отказываться от него я ничуть не намерен, хоть нигде доныне я его не обнаруживал, и никому до него дела нет».

И протестное. Резкое. Откровенное: «Мы в отношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда. При англичанах дурачим Василья Львовича; пред m-me de Stael заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: Мальчик! Забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе. Это мерзко….Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног; но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство»

Увиделась незримая связь, уловился неслышимый шелест истории Отчизны, пришедший к Пушкину (и к нам, современникам двадцать первого века) с портика державного царя «всея Руси»: «Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем» — И. Грозный

И осмыслилось свежо и пронзительно слова Гоголя: «Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». То есть нравственный маяк моего времени и моего молодого поколения (на фоне вредоносного отупления и опошления его) первого века третьего тысячелетия от Рождества Христова:

Смирись! опомнись! время, время

Раскаянья… покров

Я разрешу тебя. Грехов

Сложи мучительное бремя.

Это серьезно. Это — присутствие глубинной детерминистской и, конечно, эмпирической, взаимосвязи Пушкина и России показывает нам метафизическое движение Отчизны в направлении реализации себя как содержательной и слитной духовности: «/В/ сякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф.).

Истинная трагедия — это не смерть, а когда что-то умирает внутри нас, тогда как мы еще живы. Когда волк голоден, он ищет добычу. Когда беркута мучает жажда, он летит к реке. Улитки любят сырость, потому они и выползают из своей скорлупы при первой же росе, а кузнечики нуждаются в тепле, потому они и пробуждаются от горячих лучей солнца и начинают свои песни.

Звери действуют — они просто хотят выжить. Физически. А человеку еще надо еще выживать духовно, а это и как вызов, и как испытание, будто чекань, положенный на лик человечества Достоевским: «Полное существование достигается только в великих произведениях духа»:

Щедрота полная угодна небесам.

В день грозного суда, подобно ниве тучной,

О сеятель благополучный!

Сторицею воздаст она твоим трудам.

Да еще натолкнулся на прозорливое высказывание русского мыслителя, в котором за обликом умной и сильной России видна фигура поэта — державника: «Всмотритесь же в пути и судьбы России…, и вы увидите, что русскому народу есть только один исход и одно спасение — возвращение к качеству и его культуре. Качество необходимо России: верные, волевые, знающие и даровитые люди; напряженный и добросовестный труд»

И. А. Ильин, русский мыслитель

Спасение в качестве, 1928 г.

И Пушкин стал для меня Величием и Подвигом России, ее самым золотым и плодоносным шедевром, воплощением правды, красоты, величия и надежды, ее поэтическим пророком, вечно присутствующий в нашей жизни! Ведь Пушкин вернул в общественное сознание утратившие свое значение нравственные базовые ценности: Честь. Достоинство. Самоуважение. Которые органически неотделимы от страны, в которой мы живем. От нас самих, отдаленных от него потомков, которые, по определению Карамзина, наследуют нравы своих предков. Противопоставив их трусости филистеров, лизоблюдству благочестивых рутинеров, нигилизму мещан своего (да и последующего непременно) времени. Сделав их секирой, знаком, вознесенным упруго вверх, в славные традиции нации, «расширяющим сердце мое» (лат.):

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу…

Пушкин представляет собой нечто совершенно особенное: историческую национальную веху, в которой проявились высшие сферы индивидуальности и самобытности: «Не хочу русской глупости бить челом»» (А. Пушкин). Острого и глубокого ума, явления действительности, хлестко подмечающего:

В его «Истории» изящность, простотаДоказывают нам, без всякого пристрастья, Необходимость самовластьяИ прелести кнута.

(эпиграмма на Карамзина, автора «Истории государства Российского»)

Благодаря открытому им собственному стилю поэтического сказа поэту удалось понять, как через сюжет, через смысл и построение лирических оборотов его персонажей передавать опыт и сознания целого народа: из преданий, легенд, сказаний, фантазий, вымыслов, разговоров, домыслов, которые накладываются на повседневную действительность, составляя ее содержание и украшение:

Нет, весь я не умру —

душа в бессмертной лире

Меня переживет и тленья убежит.

Его воля подчинялась православной природе, если снять с храма христианского языка. Его светская поэзия способствовала нравственному совершенствованию людей и самой жизни, не лицемерила, не попирала ногами божественные и человеческие права. Несла евангельское зерно милосердия и любви, освобождая ум и чувства от «обыденного зла», от примесей и шелухи: «Все глупости и подлости род человеческий уже совершил и теперь только их повторяет» — Феофан Грек.

Он не возводил здания и не строил города (как некогда, в библейской истории, возвел Нимрод город Вавилон). Он просто делал выше граждан империи, чтобы в домах жили счастливые и добрые сердца, а не низкие и мелкие, и благодарной нацией был «любим как солнце». И отвечал он за историю России, как Пантократор, уловитель и держатель сущего в Державе: «… нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко… но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства… У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческий мелочности и словопрений»:

Я слышал — в келии простой

Старик молитвою чудесной

Молился тихо предо мной:

«Отец людей, Отец Небесный!

Да имя вечное Твое

Святится нашими сердцами;

Говорил Н. Бердяев об эсхалотичности истории. О том, что, поняв ее начало, мы поймем и ее конец… Поняв свои истоки, ручейки, мы поймем свое развитие и свое завершение. Не то завершение, что связано у нас со словом «смерть», а завершение, как перерождение, переосмысление истории и опыта Мы понимаем, что мы, люди, всего лишь временные существа. Мы пришли из тьмы мириадовой и уйдем в нее, когда будет срок, уйдем на погост или пламя костра. Да, мы для Вселенной такие же мелкие и незначительные, какими являются для нас трава и камень. Но соглашаясь с собственной ограниченностью, дух наш, тем не менее, вправе искать объяснение всему, что он видит или домысливает, хотя и было некогда указано: «Не стремись слышать все, ибо ты услышишь, как твой раб злословит тебя». (парафраз Екк.) И мы не можем понять себя и свой крест иначе, чем рассматривая триединство колосса Прошлого, импровизатора Настоящего и выдумщика Грядущего. У них — общее начало, сюзеренство принципов диалектики, именно ими руководствуется природа, порождая такое творение, как люди, которые, говоря словами философа — раба, бывшего сначала любимцем Нерона, Эпафродита, затем изгнанного из Рима по распоряжению Домициана: «Удивительные создания эти люди — не хотят ни жить, ни умирать»:

Кого ж любить?

Кому же верить?

Кто не изменит нам один?

Кто все дела, все речи мерит

Услужливо на наш аршин?

(Уточнение от автора: «Услужливо на наш аршин» — кто во всем соглашается с нами).

На вершине человеческого сердца, в низинах которого, говоря словами библейской аскетики, «пресмыкается блуд», «наследство Иуды», «обманчивая надежда Христа» -Пушкин зажег нравственную «зарю бессмертия», в латинском изречении читаемое как «Во мраке достаточно одной свечи» или «Не злословь ни о друге, ни даже о враге».

Поскольку Жизнь — это понятие о связи истины, добра и красоты. То есть то пространство и та полнота существования, в которую верить человеческое сердце. Само триединство есть конкретно существо Блага/ Жизни/, содержание Жизни, иное имя Жизни, символ и знамение Жизни.

Уверяю вас, читатели, в стихах Пушкина вы приобретете столь замечательное познание в области природы и человека, истории и культуры своего народа, что оно причинит вам величайшее удовольствие. Поэзия — искренняя исповедь души, благодарность миру и отчизне, они передают живой облик страны, которая есть наша общая родина и которая некогда была велика и могущественна до такой степени, что казалось в поднебесной она одна не подвластна судьбе, что вопреки обычному ходу вещей, разрушению и исчезновению, она одна предназначена существовать вечно. Слишком патетично, усмехнется кто — то, если не знаком с предположением Достоевского, что выше России может быть только истина.

Пушкин ещё в 1836 году объяснил это в письме старшему другу Петру Яковлевичу Чаадаеву, блеснувшему своими «Философическими письмами»: «У нас было своё особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства …нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех…»

Мысль и вера Пушкина шли выше живота, проникала в сердце, горло. Вулканически выжигали безропотность и равнодушие, залившие серыми чернилами нравственную атмосферу. Слишком самодеятельный, слишком своевольный, даже в чем- то бунтарь. Без страхов, лакейства и компромиссов «среди детей ничтожных мира»:

Никому

Отчета не давать,

Себе лишь самому

В стихах Пушкина, равно как и в бессмертном творении Гомера «Илиада», есть все, чего хочешь знать и понять, и нет ничего из нашей жизни, чтобы не отразилось в таком глубоком поэтическом совершенстве. Он не стесняется перенимать от жизни то, что ему неизвестно было самому. Круг интересов и приложения творческих сил обширное, от античной культуры до православной русской, от истории первобытной архаики до современной государственности.

«Да и какое место в мире более достойное, чем поэзия» — думается, что такое суждение выражает подлинный душевный мир Пушкина, гуманистическое мировоззрение Пушкина, влияет на сюжетный и композиционный замысел стихов и и вообще на общий колорит поэзии, определяет его отношение к поэзии как к высокому и благородному делу, ибо жил он так, как будто земля наша — это рай:

Не се ль Элизиум полнощный,

Прекрасный Царскосельский сад,

Где, льва сразив, почил орел России мощный

На лоне мира и отрад?

Стихи выделяются особой жизнерадостностью, являя собой гимн во имя детства, зрелости и самой красоты жизни. Подобно прекрасной античной статуи в плаще нежно розового цвета, они украшают серый фасад нашей банальной повседневности:

Я пил и думою сердечной

Во дни минувшие летал

И горе жизни скоротечной

И сны любви воспоминал.

Пушкин своим художническим опытом вручил мне (надеюсь, и многим другим) два больших живых поучения, что в латинской терминологии прозвучало однажды как «Слушай, сын, уроки учителя». Словно перебросил мост через провал нашего одиночества и апатии.

Первое, и основное, моральное: в жизни и поведении человек должен движим не тщеславием превзойти Творца, но признанием и благодарностью за то, что удостоился стать Его «подобием», что «Что чувства добрые я лирой пробуждал». Наделил своим нравственным выбором в самом главном, что дано ему было сделать. Нравственность эта в том, что, получив свыше «дар Божий», он не присвоил его безвозвратно для личного хотения, апломба и идольного возвеличивания (в отличие от того, как «вавилонской блудницей» поточно сегодня вошло в нашу жизнь гоголевское: «…думают только, чтобы при них были хлебные стога, скирды, да конные табуны их»). Что дало Достоевскому основание написать позже фразу: «Полное существование достигается только в великих произведениях духа».

И второй урок жизни положил мне на сердце поэт Пушкин. Дал урок откровенности и искренности. В чем так остро сегодня нуждается мое поколение. В своем поэтическом мире Пушкин не утаивал от читателя свои сомнения, противоречия и препятствия, падения и блуждания. Он будто насквозь прозрачен, исповедален. Его слово целостно и честно являет его жизнь. И вера его — это не профессия, это не дела, вера его — это жизнь и поведение, от того и невозможность заменить трогательное «Мой Пушкин» на холодно отстраненное «Это он».

И третье, главное открытие, третий урок Пушкина: он первый, кто преодолел жанрово — стилевую односторонность русской поэзии, открепил русскую поэтическую мысль от байронической традиции унылой элегии (общая мечтательность, задумчивость, самоуглубленность), так ясно и просто выраженной Пушкиным в строчке « Изгнанник самовольный, и светом, и собой, и жизнью недовольный»; предвосхитил и произвел освобождение от неестественности и пристрастности к «истинному романтизму» и « церковнопеснопению. В «Британской энциклопедии» редакции 1961 года написано, что до Пушкина русский язык был вообще не пригоден для художественной литературы.

Твердо и убедительно я произнесу: «Мой Пушкин».

«Мой Пушкин» есть мой автопортрет, моя личность с ее натуральными и идеальными сторонами; это моя система ценностей, это ворота в «мой Рай» и я — «…первый человек рая».

Твердо и убедительно я произнесу: «Петр Андреич Гринев» — мой литературный герой!»

Рассуждая о Пушкине, мы «делаем себе человеков» (на языке христианской аскетики), мы воспроизводим не только свою мораль и идеологию, но главное — свой первозданный портрет, скрытый от посторонних глаз, потому что мы глубоко высказываем себя, когда размышляем и говорим о Пушкине, ибо, перефразируя высказывание теологического мыслителя Ф. Аквинского «Истину произносит язык его» (лат.)

«Пушкин — это наше все», — написал Аполлон Григорьев. Это значит, что Пушкин сосредоточивает в себе весь приоритетный корпус нашего духовного строя, в нем Россия выражается как синкретично неделимое, природнотворное и рукотворное. В нем мир России — в его отрадно чудесных проявлениях, дух эпохи российской поистине неземного масштаба. В нем мир России — те невероятные свершения, которые изменили эпоху человечества и подняли Россию на рубежи великой славы, и одновременно основательной зависти: «…На святой Руси не было, нет и не будет ренегатов, то есть этаких выходцев, бродяг, пройдох, этих расстриг и патриотических предателей» — В. Г. Белинский:

России двинулись сыны;

Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,

Сердца их мщеньем зажжены…

Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья

За Русь, за святость алтаря.

Везде и всегда он оставался русским, православным, не прикидываясь ни христианином, ни магометанином. По той вере и памяти сердца, которые и определяют коренную народную принадлежность. Он был русским в самом корневище своего духа. Он хранил в себе ту самую русскую душу, которая устремлена вверх, в духовное, и мерилом правды которой есть обращенность к милосердию:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокой век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал

Данная книга — это кропотливый труд, для воплощения которого пришлось глубоко изучать и осмысливать множество вещей из творчества Пушкина. Повествование о Пушкине как гениального явления русской культуры, его центрального места в вековых исторических чертежах России, его современного звучания в мирочувствовании нашего поколения, роли, которую играет пушкинский художественный мир (он сам и его литературные герои) в судьбе нашего Отечества, ведется с позиций философского осмысления его современного значения, с одной стороны, а с другой — размышлений о неповторимом художническом и творческом наследии поэта.

Обостренный взгляд на родоначальника русской словесности, творчество которого, проявленное себя в поэзии, есть более глубокая тайна, чем думает об этом толпа. Единовременно возникшая и ставшая мирским вседостаточным обольщением для умов невоздержанных в хуле, нашептывании и сластолюбии, обителью посюсторонних измышлений по своей сложности и необъятности, презрению к самообольщению, коварству, сладострастию:

Я знаю край: там на брегу

Уединенно море плещет;

Безоблачно там солнце блещет

На опаленные луга;

Дубрав не видно — степь нагая

Над морем стелется одна.

Это — размышления и впечатления современника двадцать первого века о Пушкине, под новым зрением, словно омытом свежей ключевой водой. Речь идет о той поэзии, выраженной метафорой «Устремленная ввысь», которая говорить о самом близком: о каждом из нас и о людях, среди которых мы становимся собой, среди которых отстаиваем себя, то сближаясь с людьми, то оставаясь в одиночестве посреди толпы. О поэзии, будто посланной светом дальним, сочетающей в себе всю загадочность звезд и безбрежного эфира: Бог есть. Душа связывает человека с ним. Жизнь обладает смыслом.

О стихах, проникнутых большой психологической и художественной правдой, когда впечатления от внешнего мира органически слиты в них с твоими душевными ощущениями. С твоей заботой о будущем. С твоим интересом верить и любить, не конструировать абстракции, а выращивать семена на плодородной душевной равнине.

А. Фет словно подсмотрел твои мысли, когда написал:

Снова в сердце ничем не умеришь

До ланит восходящую кровь.

И душою подкупленной веришь,

Что, как мир, бесконечна любовь.

О том поэте, на сердце которого камнем Полифема, колоссальным обременением лежала вся циклопическая нелепость и уродливость николаевской эпохи:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Который нес груз этического решения, сумев выразить все насущные вопросы человеческого жития, ибо они и сегодня остро волнуют нашу веру, культуру и государственность. Писал позже Тютчев, словно в суть пушкинского поэтического стержня проникнув: «… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле».

Ему говорили «нельзя». Но он все же шел, он подходил к вратам, везде слышал слово «нельзя» …Но на последних вратах было начертано «Можно»…

В его поэзии и язык, и душа, и свобода.

Они — посланники красоты и поэтической гордой лиры. В пушкинских руках — волшебное перо. Строки переливаются лунным светом — то вечность делится своими секретами и таинствами. Стихи льются надеждой. Надеждой предстоящих встреч и новых мотивов. Словно несут в сердца мир потаенных снов. Любовь и верность в каждой лирической нотке.

Поет и мечтает, и плачет сердце читателя, и тает, полнясь стихами, звучащими на волне небесной тонкости и красоты…

Вот как видел призвание художника Аристотель в своей «Поэтике»: « Так как поэт есть подражатель, подобно живописцу или какому — ни будь другому художнику, то необходимо ему подражать непременно чему — ни будь одному из трех: или (он должен изображать вещи так) как они были и есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть». Вот такой «своею кистию свободной и широкой» (Пушкин), он и создает свои произведения во всех трех проявлениях, счастливая уверенность в своем таланте и в своих делах поэтических придает творчеству Пушкина особую насыщенность оптимизмом, жизнеутверждающим началом.

Поэзия превращает обычную, вполне заурядную натуру, в самобытную и незаурядную. Личность расцветает, набирает силу, энергию. И сразу проявляется бездна латентных ранее талантов и одаренностей, преодолевающих болезнь рода человеческого — депрессию, нищету духа и грошовый уют, мы теперь как улитки, которые боятся высунуть голову из скорлупы: «…не высиженный цыпленок, молчи, пока твоя бутылка не разбилась бы и ты, мелкий и сморщенный…» демон Мефистофель.

В превосходной поэтической форме и точно отражает суть этого застаревшего заболевания Уильям Вордсворт: «Нас манит суеты избитый путь. Проходит жизнь за выгодой в погоне».

Роман не кончен — понемногу

Иди вперед; не будь ленив.

Лира поэта переносит меня, читателя, в какие — то другие принадлежности души, другие внутренние опоры, мне под влиянием такой поэзии кажется, что я ощущаю то, что собственное свое привычное положение покинул. Я вдруг начал понимать то, чего я не понимаю; начал понимать, зачем мне надо понимать и мочь то, чего не могу. Эта поэзия безнадежно проникновенная, красиво и непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал стихи.

Мастер слова из «Поднебесного». Поэт, говоривший резко и определенно, и в котором выразился исторический момент русского общества — протест против гнусных его порождений и «сочувствие ко всему человеческому».

В первую ссылку, южную, Пушкин был отправлен в 1820 году. Как автор метких и иронических пасквилей на высокопоставленных бонз. А здесь еще и ода «Вольность». Гражданский пафос поэтических строк был воспринят как призыв к действию, что и вызвало недовольство императора Александра I.

Владыки! вам венец и трон

Дает Закон — а не природа;

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас Закон.

…

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию виж

у. Читают на твоем челе

Печать проклятия народы,

Ты ужас мира, стыд природы,

Упрек ты Богу на земле.

…

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Князь Голицын, генерал — губернатор Первопрестольной призывает решить вопрос немедленно, тотчас: отправить Пушкина в Испанию, в огненное революционное месиво. Из этой революционной топки не возвращаются.

Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столпа

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим.

Фотий, священник высокого ранга, требует только одно место для поэта — в Соловецком монастыре. Сидеть 10 лет. Вот и стишки свои злобные и неслыханные по своей дерзости навек бы забыл. Да и Сибирь еще — мозги поправит непременно.

Военный министр Аракчеев, по Пушкину, «полон злобы»:

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он — друг и брат.

Полон злобы, полон мести

,Без ума, без чувств, без чести…

Аракчеев в ярости требует поместить в Петропавловскую крепость или отдать в солдаты навечно.

Стишки неприличные, злые…

Затем прошел слух, что Пушкина доставили в полицию и выпороли в закрытой комнате. Да, оговор. Да, ложь. Пустое и никчемное. Да, богоспасаемый город бурлит именем «Пушкин». Но такая « дурная популярность» выводит поэта из себя. Он страстно и яростно защищает свое имя. Свою честь: у него свои понятия о чести и доблести. Пушкин позже напишет: «Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как средство к восстановлению чести».

Опасность нависает над Пушкиным, злое дыхание тюремных стен или сибирских ветров, «околотронная чернь», рабы в ливреях» просят государя покончить с вольностью поэта.

Александр I отчитывает директора лицея Энгельгардта в том, что бывший царскосельский воспитанник Александр Пушкин «наводнил Россию возмутительными стихами». Генерал-губернатор Петербурга Милорадович получает приказ арестовать поэта…

Предстательство Чаадаева и Карамзина меняет расстановку сил… спасает самого поэта и спасает Россию от той катастрофы, которая могла лишить державу «поэтического солнца», онеметь и стать бессловесной.

Историк Николай Карамзин и по совместительству советник императора Александра I упросил государя не губить юное дарование, смягчить монарший гнев: поэт направляется в южные губернии под надзор генерала И. Инзова.

Пушкин обещает Карамзину исправиться… не писать пасквили, неприличные стишки в адрес знатных особ. И добавляет: « На два года». Осталось на это случай воспоминание современника, что супруга Карамзина, Катерина Андреевна, засмеялась: «Как точен! Хорошо хоть на два»…

На каждом пушкинском листе разлиты ум, душевность и страсть. Это труды ума незаурядного.

Это повествование о нашей русской душе с ее долей, неиссякаемой верой и несокрушимой силой духа. В пушкинской лирике — и язык нации, и исповедь, и свобода. А еще — светлая Вера:

***

Из дневниковых записей П. А. Васильчикова…:

«…Когда французы были в Москве, устроена была тайная компания для переноса и сохранения бумаг и драгоценностей и т.п.: боялись, чтобы французы не вошли в Петербург (…), боялись тоже и за памятник Петру Великому и думали о средствах его скрыть и перенести. В то время именно доложили один раз А. Н. Голицыну, что отставной капитан Булгаков желает его видеть. Входить старик на деревянной ноге и костылях и говорит, что он видел странный сон и что он просит передать его государю. Ему снилось, что он идет по Дворцовой площади. Когда он подошел к углу Миллионной, он услышал за собой странный шум, как мерные удары большого молота по камню. Он обернулся и увидел за собой памятник Петра Великого, идущий за ним; в испуге он снял картуз и посторонился, памятник поглядел на него пристально и проехал мимо. Булгаков, влекомый какой — то неведомой силой, пошел за ним. Петр Великий переехал через Троицкий мост и поехал к Каменному острову, где жил тогда император перед отъездом в армию. Петр Великий подъехал к крыльцу, в это время император выходит из дворца в полном мундире и, скрестив руки, подходит к Петру Великому, который сказал ему: «Молодой человек, отчего подверг ты Россию таким опасностям. За Петербург бояться нечего; он будет безопаснее, пока я буду стоять на том месте, где я теперь нахожусь». Сказав это, Петр Великий повернул лошадь и поскакал назад. Император закричал: «Коляску, коляску!», и Булгаков проснулся. Замечательно, что Булгаков не знал и не мог знать про тайную комиссию и особенно про намерение насчет памятника Петру Великому. А. Н. Голицын рассказал это государю и памятник Петру Великому был оставлен в покое как по тяжести переноса, так и потому, что на этот сон смотрели как на предзнаменование, памятника не трогали. А. Н. Голицын рассказал это Мих. Ю. Виельгорскому. Виельгорский рассказал это Пушкину, на которого этот рассказ сделал большое впечатление и который впоследствии оного написал «Медный всадник»

***

Поэзия, будто посланная светом дальним, сочетающая в себе всю загадочность звезд. А сам поэт — доверитель красоты и поэтической гордой лиры.

Я, читающий поэтические строки, чувствую, как стихия моей души выносит меня из забытьи и уносит в мир чувствований, и я сливаюсь с ним. Из мучительного грешника современности, переполненного бездной недугов, я становлюсь существом нравственным, приличным на отдельное духовное… наслаждаюсь, живу, люблю, мечтаю и хочется утонуть в этих строках, и так и плыть по волнам своей памяти.

Душевно! Прекрасно! Светло! Легко! Уютно! Нежно! Глубоко!

Благодарю Бога, что он одарил нас талантом, пишущим такие изумительные стихи. И рад, что есть люди, умеющие чувствовать и понимать прекрасное:

Еще хранятся наслажденья

Для любопытства моего,

Для милых снов воображенья,

Для чувств… всего.

Охватывая широкий простор человеческого бытия, в хронометре времени которого, по воле Творца, встречаются образы нынешних событий и их давние прообразы, автору хотелось, чтобы твой дух, читатель, просто захватило от открывающегося отсюда вида на смысл и ценность Пути и Судьбы каждого, так глубинно отраженных в творчестве поэта.

Будто неведомый скрипач играет ноктюрн Шопена, с души смывается вся тяжесть лет и возникает ощущение, что она летит за тучи, к небесам и звездам вслед, чтобы сказать вам: «Не откладывайте счастье на потом, лучше отложите все тревоги и суету». А главное — ваше мышление и понимание могут найти здесь, в стихах поэтов, представленных в книге, неиссякаемый оплот своему любопытству, верованиям и убеждениям: «Для вас истина ничего не значит. Вы променяли ее на грошовый уют и лестную славу мужей ученых» — Фауст.

Панцирность умственных напряжений, не допускающая потерю живости строчки, хитиновая легкая оболочка образов, происхождение ведущая из душевных коконов поэта, отправляемых на лист бумаги с осторожностью и изысканным приличием, с которой укладывают на брачное ложе девственницу. А затем образы и сюжеты разворачиваются подобно ночному метеоритному фейерверку, расходятся мягким зелеными побегами, ответвлениями, прорастают хрупкими щипами, поблескивающими от инверсий, предположений, полисемантики и скрытой двусмысленности- все это чудесным образом выпускает на волю воображение читателя, требующего от него уважительного отношения к поэзии, миру, людям.

Поклонение волхвов, Альбрехт Дюрер, 1504

Невольно всплывает в памяти изумительная по своей выразительности и проникновению в душу картина А. Дюрера «Поклонение волхвов». В картине та степень психологизма, возвышенного духа, легкого и мягкого настроения, которые ты, читатель, получаешь от поэзии Пушкина.

При жизни Пушкина (а в наше время — тем очевиднее) в общественном сознании авангардным становится вызывающая, безумная роскошь, сладострастный всеохватный разврат, глумливая и бесстыдная до ужаса демонстрация вседозволенности, всепозволительности, когда естественной целью бытия — единение и согласие людей — брезгуют, игнорируют, а средства удовлетворения простейших инстинктов и похотливых вожделений приобретают статус самоценности.

И более внятнее, и вразумительнее — водворяется во всех тайниках души моего современника всеядная кладбищенская мораль, одержимая эосфорическим духом («нищие духом»), процветающая на постоялых дворах и в мелких лавочках. И так как эти привязанные к земле души большею частью простейшего прямолинейного развития, ум человеческий у них в подмастерье — он для них «дурачок», «простофиля» ((le dupe) — самоуверенность их, «апломб нижегородского шулера» (Чехов), пропорциональна их невежеству, и весьма узкий круг своего опыта они выдают за весь человеческий мир: «Они мнят, что галденье их захолустного городка является говором всего мира».

Лицемерное Я, «артистически» хитрое и многоязычное тщеславие“ (по Ларошфуку) как сущность свиноподобного бытия их, которое все честное и моральное отрицает, во всем видит материальность, которое искусно рядится в восхваляемые „добродетели“, ничему не верит, весьма часто пребывает в прострации и апатии, влечет простолюдина к нищете или к отрешенность от жажды жизни (как пример, сладкоусыпляющая нирвана Гаутамы Будды): „покрывается тиной похотей и вожделений, ржавчиной страстей, окутывается туманом плотскости, чувственности и сладострастия… это означает «вторую смерть» (Откровение Иоанна).

Паралич сознания и каталептическое сознание, если использовать язык психологи; смешение бытия и быта, неразборчивость и безразличие добра и зла. Сформулируем так — план богов эзотерического (а вполне допустимое — и обыденного) Зла, полный элементов энантности (сопротивления, враждебности): знание без веры и вера без знания; более образно — падение с атмического (духовного, божественного) плана на маназический, змеиный (как пример, библейский, когда происходит сакрализация змея в Эдеме у дерева познания добра и зла; когда Адам познал «мудрость богов», но богом не стал…:

Со славы, вняв ее призванью,

Сбирай оброк хвалой и бранью —

Рисуй и франтов городских,

И милых барышень своих,

Войну и бал, дворец и хату,

Чердак, и келью, и харем..

И в эпоху николаевской России, и в наше парадоксальное время, свитое из светлых надежд и горечи забвений совести, наигранность и прикрытое пренебрежение к простому человеку распространяется как яд рептилии. «…изгнаны навеки//Надежда, мир, любовь и сон…» (Пушкин). Глумливое, и так угнетающее личностное, извращение в сути понятий «Свобода», «Вера», «Справедливость». Броское и искрящееся в своем «Сатанинском смехе» (из Пушкина) предательство духа нации. И не только из алчности, и похоти, а как референтность, доказательство до очевидного, осязаемого некой властной силы ее решимости возвести данное всенипочемство (спесь, надменность, лицемерие) как редкие Величие и Подвиг, как самодостаточную иллюзию (из расчета на «слабоумие народа») спаянности, слитности, цельности нации:

Вдали тех пропастей глубоких,

Где в муках вечных и жестоких

Где слез во мраке льются реки,

Откуда изгнаны навеки

Надежда, мир, любовь и сон,

Где море адское клокочет,

Где, грешника внимая стон,

Ужасный Сатана хохочет…

Мы точно знаем, взрослые и зрелые, стоит только пойти по пути манипулирования дыркой от бублика — повторения чужих мыслей, чужих слов и чужих поступков — и вскоре душа пустеет, становится ленивой и какой — то трухлявой: лишь из телевизора узнавать, что ты думаешь; ты думаешь… но это не так…; думать — это тяжело, поэтому и рассуждаешь… Наша душа, наше сознание, все наши чувства, краски мысли берутся у других, органически чужеродны нашей сущности, нашему характеру. Мы завоеваны другими. Покоренный, данник чужой силы, раб прихотей иных, пленник завоевателей других. Нас нет как силы, создающей собственные овины и табуны молниевидных коней — радости и счастья: «Пил, ел, скучал, толстел, хирел…// Среди плаксивых баб и лекарей» — Лермонтов.

Этот принцип нарастания эмоциональной значимости и возвышенности жизни отразил поэт, душу которого разбудил пистолетный выстрел киллера, убивший Пушкина:

«Я тайный замысел ласкал,

Терпел, томился и страдал.

Он был похож на ветер ясный…»

М. Лермонтов.

Понимал это и чувствовал тлеющий, тусклый огонь жизни поэт гомеровского ощущения Ф. Тютчев, написавший такие горькие бесстрашные слова:

«На самого себя покинут он —

Упразднен ум, и мысль осиротела —

В душе своей, как в бездне, погружен,

И нет извне опоры, ни предела».

С пронзительной весенней свежестью о жажде жизни, об этой самой сильной страсти, поведал поэт импрессионистического своеволия А. Фет:

«Не жизни жаль с томительным дыханьем.

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданием,

И в ночь идет, и плачет, уходя».

В. Маяковский чувствовал это, понимал и говорил: «Не беда, если моя новая вещь хуже старой. Беда, если она на нее похоже».

И чтобы мы, по образному сравнению поэта Анненского, не обрыдались ледяными слезами и не стали овдовевшей лазурью, должны допускать только один сценарий своей судьбы — лишь в собственном саду цветут все права красоты и счастья; лишь за высоким ревнивым забором — яркие слезы радости, ярче горит огонь удовольствия.

Об этом и пишет Пушкин — это смелая чувственная архитектоника в динамичных, живых и ярких образов. Как раз поэзия Пушкина предлагает и предлагает так ненавязчиво, силой мягкой и сердцу любезной, изменить ваши взгляды на понятия «человек», «разум», «цивилизация». Где-то незначительно, а в чем — то кардинально. Но это — право выбора каждого, как некогда было сказано в садах Гефсимании, что я оставляю вам право не на грех, а на выбор.

И помните, помните всегда слова Мефистофеля: «…оставь свои недомогания, свои упреки!» И иногда оглядывайтесь. Вдруг там, где — то — та или тот, кто помнит и ждет…:

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу,

Душа не вовсе охладела,

Утратя молодость свою.

Автор книги с напряжением и волнением нырнул в концептуальный интеллект пушкинского андеграунда с его отличительной магистральной эстетической самодостаточностью и пронизанный духом фрондизма, направленным против вульгаризированной массовой культуры, обывательского мейнстрима и официального искусства:

Как быстро в поле, вкруг открытом,

Подкован вновь, мой конь бежит!

Как звонко под его копытом

Земля промерзлая звучит!

Тонкие узоры поэтических контуров и линий. Анатомическая точность композиций, без растерзанности и клочковатости. Образы и сюжеты размещены внутри поэтического каркаса стройно и соразмерно, линии и контуры художественной баталии исполнены мягко, задушевно, превосходно. Без преувеличения можно сказать, что достойные и талантливые поэты мира составляют его свиту, а само небо «пожаловало ему красную шапочку кардинала поэзии».

Цельное лирическое полотно, «Симфония души» во имя легендарного мира по имени Россия со своим прошлым и настоящим, взлетом, славой и полетом, с переливами разных оттенков чувственной биосферы, в центре которой система поэтической ценности — красивая и емкая русская словесность, где слова, образы, объекты и понятия несут точное и ясное описание:

Жизни мышья беготня…

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

Пушкин — мастерски создает многофоновые, многокаскадные и многофигурные композиции, органически заключает свои произведения в оконные и более широкие, дверные проемы пространства и времени. Он так тонко и ювелирно отточено составляет свои поэтические конструкции, что архитектура слов и словосочетаний приобретает осязаемое явление, становится для читателя вдруг самостоятельной душой, жизнью, смыслом, сущностью — видимым рисунком, в котором играют яркие краски:

Была пора: наш праздник молодой

Сиял, шумел и розгами венчался,

И с песнями бокалов звон мешался,

И тесною сидели мы толпой.

Тогда, душой беспечные невежды,

Мы жили все и легче и смелей,

Мы пили все за здравие надежды

И юности, и всех ее затей.

Густой коктейль, словесное богатство в эмоциональной оправе с насыщенной характерной ноткой РУССКОСТИ. Этот дискурс в подаче слова стряхивает пыль с вашего ума и знаний, обновляет, систематизирует, информирует, откапывает внутренние ресурсы и стимулы; преобразовывает пространство представлений в пространство переживаний, придает лирике поэта звучание и осмысление под стать души русской, простое и теплое для восприятия, позволяют текстам сверкать ярче, выразительнее и убедительнее.

Единая сквозная компиляция, один прекрасный пассаж чувств и духа, объединенных единым замыслом, а внутри этих частей — чувств и духа — Пушкин создает выразительные, обладающие своей особой красотой, притягательностью и динамичностью индивидуальные сцены, сюжеты и характеры. Описаны мягко и гармонично, дополняя и оттеняя друг друга в последовательности, разнообразии и контрастах. Каждую деталь поэт рифмует и по воображению, пользуясь некоторой идей, которая приходит ему на мысль, и с оригинала природы, тем самым добиваясь анатомической точности, а также легкости, изящества и пластической гибкости строк, а в итоге — соответствия воплощаемого своему замыслу, партитуры Творца — партитуре землянина, в котором Творец и зажег свою «небесную» искру.

И ты, читатель, понимаешь, что его душа с малолетства полна и красотой и мудростью той силы, которую мы называем Родиной, которая в каждом сердце и слове русского человека, от краев и до самой бездны — и у героя и у блудного сына. И что золотые купола России есть милосердие и любовь к тебе на земле и на небе:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Кажется, он нашел в себе волшебный камень Алатырь из древних русских сказаний, и как бог Сварог ударил по нему своим поэтическим жезлом и извлек из него искры слов, словосочетаний, связав их в единый самобытный поэтический сноп. Сошлюсь на Гоголя, ассоциация непосредственная: «Ничего он не заканчивал, чтобы не поверить себя… он не входил в шумные беседы и споры, он не стоял ни за пуристов, ни против пуристов. Он равно всему отдавал должную ему честь, извлекал из всего только то, что было в нем прекрасного…«» (Гоголь, повесть «Портрет).

Душевное настроение читателя от встречи с прекрасным поэтическим миром о можно передать строками Пушкина:

…Так исчезают заблужденья

С измученной души моей.

И возникают в ней виденья

Первоначальных, чистых дней….

Без пиета, как воздух для легких, так и пища для души — поэзия Пушкина. Она — питатель Красоты слова и смысла. Великодушное, невесомое изящество:

«Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир, чтоб насмотреться на него и пить его каждую минуту последний раз…» — предисловии Михаила Кузмина к сборнику А. Ахматовой «Вечер» (1912.)

Поэзия Пушкина призывает охватывать окружающий мир во всей бездне падений и взлетов, не опускаться на дно Вселенского подвала, чтобы видеть жизнь лишь в темноте, не замыкаться на одной теме или одной эмоции собственной души; не каменеть сфинксом, используя один и тот же реестр слов, образов, метафор, а всегда расти, идти вперёд — в новые области бытия и быта, иные предметы и вещи просвечивать неугасимым вожделением; не бояться измениться, быть готовым как Диоген жить в глиняной бочке, радоваться как Демокрит, печалиться как Демосфен, по–дантенскому грустить, проходя вместе с Вергилием «круги ада» и, как Тия (орфическое имя Таис Афинской) призвать А. Македонского предать огню дворец Ксеркса, убедив полководца, что из всех дел, совершенных Александром в Азии именно этот смелый поступок будет самым прекрасным; плакать как А. Македонский, узнав, что есть еще не открытые миры; нести евангельскую ноту смирения Иовы, взращивать бунт лермонтовского Демона; смотреть на лужу и видеть в ней отражение звезд, и «слезы девочки родной» воспринимать как свою боль: «Все, что до тебя касается, я неравнодушна…»

Просто нести в сердце кусочек солнца — словом, уметь соединять в своей личности то, что кажется несовместимым, невероятным, необъяснимым. Образно, быть скупцом злата, но не чахнуть над ним:

Мы больше в этот мир не попадем,

Вовек не встретимся с друзьями за столом.

Лови же каждое летящее мгновенье —

Его не подстеречь уж никогда потом.

О. Хайям.

Стихи, способные изменить каждого, кто оказался на страницах пушкинских книг. Применяя библейский мем: «И дам вам сердце новое». Предельная простота и аккуратность, ясная гармония поэтической мысли и ее композиций:

Царей потомок, Меценат,

Мой покровитель стародавный!

Флиртующие стихотворные сентенции, предназначенные быть, друг для друга, сочетаясь в нескончаемых вариациях смысловых совпадений. Строки поэта пропитаны будоражащими эмоциями, потому они яркие и выразительные, изумительные, влезают в самые отдаленные уголки души. В них и язык, и душа, и свобода. В них — «Привилегия Феникса» — всегда возрождаться и обновляться, тема вечно возрождающейся жизни, торжествующей любви. В них истоки, откуда берут начало ручейки душевной восприимчивости и чувствительности. Мы учимся в стихах Пушкина смеяться, мечтать, и мы влюбляемся там. И звезды там в руки собираем.

Поэзия, которая говорить на языке любви к миру и играет только на одной лире — добродетельной.

Оттуда, из этих поэтических тропарей — мечты и дерзания, романтичность и наивность, вдохновение и пылкая страсть. Прозрачные — как южная ночь после восхода луны. Яркие — как вишневые сады, овеянные первой оттепелью. Обволакивающие негой — как восточная музыка. Красивые и нежные — как цвет черемухи по весне. Мучительно томительные — как предчувствие и неразгаданный намек перед вратами во взрослую жизнь:

Я думал, сердце позабыло

Способность легкую страдать,

Я говорил: тому, что было,

Уж не бывать! уж не бывать!

Прошли восторги, и печали,

И легковерные мечты…

Но вот опять затрепетали

Пред мощной властью красоты.

Переосмысления, развороты, опыт и интуиция, экспозиции размышлений выстроены по аналогии с барокко, подобно Караваджо, выхватывают издалека лица и объекты, заливают ярким светом. Они вплотную придвинуты к читателю, глубоко и поэтично прочувствованы, в них естественное жизнеутверждающее бытие: суровая красота и трогательная нежность, подчеркнутая монументальность и пластическая, на уровне тактильного, ощутимость.

Цельно и вкусно. Глубоко и внезапно. Ярко и жизненно. Резко и четко. Будто снимаются все оттенки мира с флейты Аполлона

Это не «проприированная любовь», не горечь обманчивого забвения, не страсть собственника, не материальное, не расчетливое алчное. Не пустоцвет и не пустозвон, а «лен, елеем осыпанный» (Пушкин) Поэзия, которая не поносит и не хулит. Поэтика, над которой не тяготит вечное бедствие истории, «Толозское золото Сервилия», а рожденная под явным впечатлением красоты родного края, с его тростниками, болотцами, осокой у воды и серебристыми туманами, белоствольными березами на фоне холмистой гряди и вечереющего сизого июльского неба:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия

Ты словно въявь видишь нежные ромашковые поля, чистейшие родники и голубые озера, прелестные березовые и сказочные хвойные леса, снегов пушистых ковры — и вкупе с яркой последождевой радугой и соловьев звонкой трелью равно с поэтами очарован дивной природной красотой

Собственная искренняя воля поэта, ничего общего не имеющая с бунтарским стремлением к сомнительному и скверному, разрушительному. Простота мудреца, знающего о возможности достичь идеала реальности и высшего духовного порядка — это когда в красоте мироздания слиты и рождение звезды, и склеп Иисуса, «Распятого при Понтийском Пилате» (Еванг.) и гробница святого Петра, и жемчужные опоры врат рая.

И когда Иисус является одновременно и Божеством, которому возносится Жертва, и самой Жертвой, приносимой за грехи мира, и Архиереем (жрецом), приносящим Жертву.

Писал Пушкин:

Забыв и рощу, и свободу,

Невольный чижик надо мной

Зерно клюет и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

Уверяю тебя, читателя Пушкина, ты приобретешь столь замечательное познание в области природы и человека, истории, культуры и языка своего народа, которым говорит само величество Время, что оно причинит тебе величайшее удовольствие. Возврат ценностей, растоптанных в крошево, ибо в поэзии Пушкина всегда баланс, гармония — будущее уравновешивается прошлым!

«Память– великая духовная культура народа, которую мы собираем по крохам, и через нее раскрывается перед нами тысячелетняя история народа». — А. Н. Толстой.

Пушкин строит свои индивидуальные композиции, создает торжественный и простой лирический колорит, выводя его из многообразии жизненных проявлений, как авангардных, так и периферийных, выделяет фон событий, едва ли не до мегавзрыва, или приглушает его и делает почти нейтральным — во всем этом проявляется с полной силой зрелое мастерство поэта, в нем нет словесной небрежности и диссонансов, навязчивости и неуместности, раздражающих ум и чувства, все размеренно, имеет свое конкретное место в композиционной структуре, точно согласовано с анатомией жизни, мастерски моделировано, обыграно словом, интонацией.

Прибавим к этому воображамый срез, усиливающий магнетическое восприятие Поэта — стол с книгами, чернильницей и бумагами, на которой, задумавшись, собирается писать мирской человек, землянин… но с переложением на божественный клавир. Поэзия Пушкина суть одушевленные предметы, во всех его строках трепещет, дышит плоть жизни, сдержанно и неброско проявляется подлинная душа, одухотворенность, мужество. Как бы рядом с нами, — фолиант с изысканными цветными миниатюрами, которые переливаются, играют в складках истории перламутровыми нотами. Он — рядом с Державиным по благородству и грации выражений, по той же строгости и конкретике очертаний. Ему — родня Лермонтов по впечатлительности душевной:

Таков поэт: чуть мысль блеснет,

Как он пером своим прольет

Всю душу: звуком громкой лиры

Чарует свет, и в тишине

Поет, забывшись в райском сне.

Вас, вас! Души его кумиры…

— Лермонтов

Если твое сердце открыто познанию, добру и любви — это твои стихи; светлые, поднимающие человека, дающие силу. В них проявляются самые тонкие и неуловимые движения твоей собственной души.

В них — и глубокая мудрость человечества: в минуты тягостных раздумий и раздирающих душу сомнений — как поступить и что сделать — среди мирской суеты, открыв страницы Пушкина, ты получишь и ответы и тот самый, теплый душевный настрой, в комфорте зеленого домашнего абажура наслаждаясь полюбившимися текстами. И консервативная сфера бытия, каковым является чтение, вдруг откроется тебе в ином мерцании, точно магия…, и ты перестанешь думать о подошвах, ибо у тебя начнут расти крылья за плечами…

Ты явственно начнешь слышать, как расталкивая израненные душевные струны, сквозь скрип умственных недомоганий и пушистый шорох нежной лени, ломая стан пустоте желаний и хребет застывшему разуму, вторгается в твой микрокосмос, чувствительный эфир, свежий ритм жизни. Словно ты на велосипеде едешь по зубчатым дугам. Или ловишь тигра в чаще, а птицу — в небесах.

Будут всплывать в сознании видения древних цивилизаций, затонувших, увядших материков, картины увлекательных жертвоприношений, династических цепей разрушительного безумия…

Тех времен, когда мистический Моисей сошел с горы Синай, прижимая к сердцу Скрижали Завета и призыв «Возлюби ближнего, как самого себя», а Голгофский Страдалец, пришедший спасти мир от проклятого греха, был отвергнут Иерусалимом… И прочие, не поддающиеся разумному истолкованию явления и формирования, желающие утвердиться, назвать и воззвать «для изучения, для обличения, для исправления, для наставления и праведности» — Библ. Новый Завет.

«И положил с вечера мысль на сердце, а утром выдал решение» (хроники персидские). Пушкин именно кладет мысль на сердце — нигде иначе мысль не может преобразиться, стать силой духовной, как на престоле сердца поэта. Его поэзия стоит как Наос, как Храм, близкое к миметическому подобию «Образ человека», заполняет эфирную безликость и безначалие, подсказывает, что мысль когда- то поселилась в душе человека.

Их слава — им же стыд; творенья — смех уму

И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.

На страницах — всплески настроений: веселых, грустных, решительных… и море любви к живущим на земле людям, как будто их сердца целуются. Каждая лирическая строка — очарование, откровение, открытие, разрешая людям лучше понимать свои мысли и чувства и становиться благороднее и милосерднее. Она точно пласт земли, обозначающий просто и, естественно, меру добра и зла, любви и доброты. Как поворот астрального мира, и ты чувствуешь на себе проекцию звездного неба, прелестной малой родины с крепкими русским духом и крепкими русскими избами. Слышишь голос мамы, и тебе хочется лететь к «родным пепелищам», как когда — то летал маленький принц Экзюпери без крыльев:

Что в имени тебе моем?..

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне, Е

сть в мире сердце, где живу я…

* * *

Если принять, что «Книга Велеса» имеет хотя бы минимальное право на существование в истине… И что ее предполагаемый автор Ягайло Ган действительно ее написал и на самом деле существовал (с Авраамом, Иосифом и Моисеем хотя, все эти имена тоже на грани реалии и вымысла), то поэзия Пушкина вполне себе тянет на летопись, проходящую по линии священного предания. Тексты стихов активизирует нашу родовую память. Они вынимают нас из ложного разделения на субъект и объект, и делает нас снова цельными существами. Таковы художественные, стилистические, структурные особенности поэзии Пушкина: «…побеждать, чтобы восхищать» -протопоп Аввакум.

И как любое священное предание, текст у Пушкина имеет огромный исторический смысл. И не важно, происходили события, описанные в нем на самом деле. А очень, очень важно — преодолеть вегетативное Бытие, не превратиться, в конце концов, в муравьев, которые при встрече узнают друг друга не иначе как на ощупь. Языковая и родовая идентичность — это когда ты в полудреме сладко сопишь под сказки, а в душу врастает любовь к запахам сенокосов. Первоцветов на троицу. Убранной пшеницы. Меда на пасеке. Парного молока от ласковой коровы. К лесу. К полю. К людям и их постперестроечным тревожным и радостным судьбам. А главное, — к древним преданиям о силе русского языка и русского слова, о величии предков и их подвигах во имя Руси. И поняв Откровение русского начала, вы перемещает в чудный поэтический мир вместе с персонажами Пушкина.

Вот когда ты формируешься как часть народа, впитываешь его мета-образы и многомерные смыслы. Всю многоликость этноса великого.

Все мы знаем о Моисее, Давиде и Соломоне, а о себе? Много ли? Но ведь у нас были свои. И были, и есть. У нас свой «сосново-березовый род». Гордый, сильный, благородный… С душевной трепетностью Пушкин посвящает нас, современников, в таинственный и загадочный мир наших предков… Перед лирой Пушкина почтительно склоняют головы Кольцов, Есенин, Маяковский… и мифические Арион и Орфей…

Пушкин не хочет, чтобы человек потерял сказку, ибо когда — то Рене Декарт фатально и трагически разделил человека и природу, провозгласив свое «Когито эрго сум». Отныне субъект и объект подменили собой единую природно-мифологическую ценность.

Главное то, что Пушкин сделал, реализовал, добыто им из нашего Логоса. Добыто со всей серьезностью и чуткостью философа и поэта. Перед нами, и это не приукрашение и не елейное благоухание, резкий протестный перфоманс, серьезный программный документ русского морального традиционализма, созданная интеллектуальная концепция вечности Руси в художественном, поэтическом жанре. В наших реалиях идея Руси как Изначально созданной по законам мира — это политическая манифестация, это сильно, это протестно «против них», это клинч, выпад и удар по гламурной физиономии, этому воробьиному премодерну, возомнившему себя соколом эпохи; по лицу российского капитала с оттенком некроканнибализма, и либерал-вампиризму, правда у которого находится под феназепом…

Писал Н. Рерих: «Как прожить жизнь? Как пройти по канату, натянутому над бездной: красиво, бережно и стремительно»:

Его поэзия о тех и для тех, кто многое вынес, пережил, научился драться, защищаться и защищать близких; по — мужски сострадать и жалеть, по — мужски держать слово. Кто любовь к Родине встроил как внутреннюю ценность, как внутреннюю обязанность беречь традиции, дух, преемственность и опыт, быть сопричастным ко всему происходящему на родной земле и оживлять ее пространство верой, интересом и делом.

Она категорична и жестока к лицемерию и бездарности, надолго и всерьез. И в тех веках давних, эпохи пушкинской и сегодняшнем веке — третьем тысячелетии от Рождества Спасителя. Она не подвизается в роли присяжного — моралиста и патриота. Для этого в нашем хлопотливом суетном мире хватает бойких проповедников в политике и многословных литераторов в печати, самоуверенных советников всякого рода, «принцев бесславной фронды» в футболке или кафтане — при дворах и в салонах. Где главенствует один довод, ораторствует партийный и личный клинч страстей — консервация власти: «Лужи гордятся тем, что они всегда выше моря» — лат.

Все слова кажутся ненужными и неправильными. «Страна милосердия и доброты» действительно непостижима. Но главное — не разучиться сопереживать, не очерстветь: «Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей все свои дни».

И очень красивые и добрые миры преданий и сказок живут в ней, и мы видим, что мир, окружающий нас, и впрямь прекрасен, и удивителен. Да и мы сами прекрасны и удивительны, и линии наших судеб вплетены изящными узорами в его полотно…

И читается так неумолимо мысленное послание Пушкина:

«Откажитесь ходить в овечьей отаре, быть овцой, покорной и трусливой, слепо следующей на гибель под флейту Панурга (бог стада — греч.) Перестаньте стонать и жаловаться.

Никогда не думайте о поражении.

Трудитесь, даже когда отчаяние. Надейтесь, даже когда надежды нет.

Не думайте о препятствиях, стоящих перед вами. Думайте о цели, сверкающей у горизонта, Ойкумены.

Ваш меридиан, «Терра Счастья» — «Поле Куликово» Дойдите и пройдите «Мелькартовы столпы» (также — Геркулесовы).

И тогда выдержите все испытания. И психологическое аутодафе, образ которого чеканно отлит русским писателем Короленко, никогда не приведете в исполнение: «Рыцарь, выбитый из седла жизни, и поверженный в прах» — Короленко (Слепой музыкант)

Вы путник, идущий по пустыне. Туда, где родники с водой, цветущие травы и деревья.

Оазис Вашей судьбы. Пик Ваших наслаждений: «Кто хочет съесть ядро, тот должен разбить орех»

Станьте редкой и безупречной жемчужиной в горе устриц — ведь жемчужина олицетворяет свободное волеизъявление, озарение и познание. А еще — изумрудом из рода ада, например из короны Люцифера — ведь изумруд ассоциируется с верой и надеждой. Сейте мир, прибегая к легендарному Акту разума и слова, великой силе этого союза: «Слова поучают, примеры увлекают» — Лат.

«Из всех возможных счастий

Мы выбираем лишь одно,

Лишь то, что синим углем страсти

Нас опалить осуждено»

Н. С. Гумилев»

Ослепительной звездой засверкал два века назад на небе николаевской империи мирянин и гражданин Пушкин, вспыхнул, в образном прочтении, как яркий свет первой месопотамской цивилизации, покрытой вокруг бездонным черным небом. Душа его ворвалась как непостижимый мир. Им он умиротворял род людской, водворял его везде:

Отрок милый, отрок нежный,

Не стыдись, навек ты мой;

Тот же в нас огонь мятежный,

Жизнью мы живем одной.

Не боюся я насмешек:

Мы сдвоились меж собой,

Мы точь-в-точь двойной орешек

Под единой скорлупой.

И вряд ли по — случайности, а по дару Поднебесья, но в день его рождения по всей России звенели церковные колокола, а добрые монахи и кроткие иноки молились за блага многих рожденному (в тот день, день Вознесения, у императора Павла родилась внучка).

И сегодня на Тверском бульваре стоит ясноглазый кудрявый отрок. Стоит одинокая задумчивая фигура среди нашего суетного житейского моря, среди анафем, суесловий и славословий, зубоскальства, лукавства и слабостей, соловей -разбойничьего посвистывания Отечеству.

Острый, дерзкий, горячий, испепеляющий: «и угораздило меня черт родиться в России!»:

Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам…

И здесь же… Ахиллес, вонзающий кинжал в толстую шею Боагрия, тех, кто «сладостно отчизну ненавидит и жадно ждет ее уничтожения» — ведь звуками его пленительных слов была изумлена вся Русь:

Иные, лучшие, мне дороги права;

Иная, лучшая, потребна мне свобода:…

Никому Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

Кудрявый ясноглазый патриарх русской словесности, который выше всех достоинств почитал в человеке чувство чести (слова, однокоренного с чистотой) и сам обладал этим чувством в высшей степени, честью русского человека: « И слезы лью…//Но строк печальных не смываю».

И без сомнений, априори принимаемое, творчество Пушкина есть явление глубоко русское, которое Белинский определил как «лелеющую душу гуманность», это есть капиллярное сердечное выражение Бытия как творения Неба и мира человеческого духа, которое Пушкин осуществил исключительно художественным образом. Своим неуемным и дерзновенным непосредственным могучим движением мысли к истине, признаваемой в равенстве «божественному благу» и вразумительной в добре и красоте, что нам внятно знакомо по Святой Троице Андрея Рублева.

Феномен Пушкина по данную пору очевиден, прочно и глубоко связан с судьбами России, с историческим предназначением России, ее отношениями с окружающим миром и ее ролью в его судьбах. Верно разглядел русский мыслитель Иван Ильин:» …до какой степени общественное мнение Запада настроено против России и против Православной церкви: западные народы боятся нашего числа, нашего пространства, нашего единства: нашего душевно-духовного уклада: и для самоуспокоения внушают себе, что русский народ варварский, тупой, привыкший к рабству, к бесправию и жестокости; что религиозность его состоит из суеверия и пустых образов».

Пушкин никогда не жаловался на жизнь. Как мужчина и философ. Он понимал, что в мире много страданий, а счастье просто недостижимо. Он принимал условия земной жизни, как суровую божественную необходимость.

Я жить хочу, чтобы мыслить и страдать…

На свете счастья нет, но есть покой и воля…

Ни один поэт в мире не создал филигранный мем такой всепобеждающей веры: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать», — это написал только русский поэт. И это не просто фигура речи поэтической. В этой одной строке больше Национального, чем во многих декларациях, где на каждом шагу употребляются слова Россия, Родина, патриотизм и т. д.

Поэт был счастлив в друзьях, в семейной жизни: «Нет лучшей любви, когда положишь душу и волю за друзей своих» (Еванг. Матф.).

Были любовные увлечения, ссылки, унижения со стороны властей, но страдальцем он себя не ощущал. Он смотрел на друзей, простых, обыкновенных, не позволяя себе никакого презрения. Его всепроникающие голубые глаза и слова: «Друзья мои, прекрасен наш союз».

Пушкин был необыкновенно чуток на всякое доброе слово и даже намерение: «…Я лил потоки слез нежданных…»:

Имеет он права на ваше снисхождение,

На слезы жалости, внемлите брата стон,

Несчастный не злодей, собою страждет он.

Сюжеты, избираемые мастером слова, просты, жизненны, наполнены душевной мягкостью, открытостью и отзывчивостью, с налетом сказочности, загадочности. Физическое доказательство реальности души. Мягко и осторожно идут они навстречу нам, лечат, вдохновляют, окрыляют. Возбуждают в нас стремление к гармонии и красоте, благородству мыслей и поступков, острее почувствовать силу Жизни. И ты как бы начинаешь парить в чистом, прозрачном водухе. Талантище и время над ним, как над Лермонтовым, Фетом, Тютчевым, Достоевским, Толстым не властно: «Порой опять гармонией упьюсь, // Над вымыслом слезами обольюсь. // И может быть — на мой закат печальный // Блеснет любовь улыбкою прощальной» — А. С. Пушкин. Элегия.

Поэтический вирус поэта уникален, заразен и абсолютно неизлечим, это называется — очаровать читателя с первой строчки, с первой смысловой ноты, с первого чувствительного аккорда колоритностью, смоляной вязкостью и внутренним интенсивным ритмом лирических стихий, словно ты в лабораторию Мефистофеля, в жерло Этны погружаешься при мерцании пылающей свечи. Или превращаешься в светлячка, полет и свет которого не зависит от капризов цветков и природы. Все предельно искренно. Предельно честно и ничего лишнего.

Поэзия поэта проста. Поэзия красоты. Поэзия веры. Поэзия любви. Для мирочувствования ему не нужно скитов и церквей; не нужно суесловий и славословий: его поэтический алтарь — собственный мозг и собственное сердце, а поэтический амвон — это доброта и любовь:

Меж нами речь не так игриво льется,

Просторнее, грустнее мы сидим,

И реже смех средь песен раздается,

И чаще мы вздыхаем и молчим.

Мелодичная поэтика речужника наполняет читательское пространство запахом цветущей белыми бутонами по весне черемухи и чувственными тремоло сказочной жар — птицы. И думаешь, возможно, воздушные тропы стихов забирают твои чувства, навсегда завоевывают сердце, настолько гармонично лиричные строки сливаются гармонично с твоей натурой, природой, поисками любви и радости.

Стихи рождаются как реакция чуткого сердца, проекция раздумий поэта, его отклик на мир, его прозрение на мир, несут в себе печать личной судьбы и являются отражением души поэта в реальности происходящего, становясь ее эквивалентом, вешним бытием, развертываются в моральную ответственность, лежащую у истоков судьбоносных значений для человека. Поэзия здесь как метаморфоза солнечного бога Аполлона в реальности, она освещает внутренний мир, заливает и укрощает внутренние пожары и дарующее прилив сил, воли и удали:

Стихи словно снежный ноктюрн — невозможно оторвать взгляд от этого чуда! И засыпает луна нежной ленью… И тают слова, как деревья в снегу, и замирают в снежной пыли! И звучит совершенная музыка, которая меняет ритм сердца… А мы, как белые снежинки, летим в свету для тепла и красоты… Честно, другого и не ощутишь, как только вдохновение на долгие годы.

Стихи написаны с душой, а главное, со смыслом, где каждое движение твоей души абсолютно точно совпадает по нотам с необычным солнечно-волшебным текстом.

Гармония. Красота. Энергия, сила, радость. Закроешь глаза и витаешь над думами. Мощно! Восторг! Потому, что от души, искренне и честно:

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдет;

Что пройдет, то будет мило.

Поэзия, которая даёт комфорт в душе и чувство уверенности, возможность отвлечься от бытовых забот, успокаивает, наводит на воспоминания о прошлом –обязательно только хорошем. Да, всё так чисто и волшебно притягательно, что обо всех невзгодах забываешь и наполняешь каждую клеточку сознания благостью присутствия в этом мире.

Будто в темных коридорах древнего Колизея ты вдруг увидел через окно вечернее небо под звездным шатром и в космическом освещении ощутил всю красоту проявленной природной щедрости, ее великолепное янтарное цветением: чем дольше ты смотришь на звезды, тем ближе они к сердцу, теплее и светлее.

Будут звучать вечно звуки поэтической лиры Пушкина, изумляя Русь. Похожие на сон, в котором реальность, идиллия и легенда одновременно. И под солнцем, и под вьюгой, и под снежными буранами, и когда просветлеет восток, и когда запылает запад… очаровывая, возбуждая любить больше, любить тоньше… в условиях прагматичного суетного мира принимающие редкое, сродни космической метелице и звездному водопаду чудесное проявление:

Мир человека в его стихах — это не лужа и не грязь, а полет, манящий и увлекательный. Ты словно бежишь по облакам, а не врастаешь в землю, словно сандалии спали с твоих ног, за плечами крылья выросли, настолько энергетическая заряженность пронизывает каждое художественное слово поэта.

Стихи поэта с «искрой Божией» придают яркость и красочность русской лексике, увеличивают понятийный и терминологический словарь думающего современника: «побеждать, чтобы восхищать» -протопоп Аввакум.…

Авторский эпитет «Счастливый русский стих» не только подчеркивает выразительность образа поэта, но и выражает сущность его творения — отдавать, «…что хотел сберечь в себе, сделав собою…»

Красота и величие его ухода из жизни на самом гребне духовного расцвета — и трудно найти в истории равного ему любимца природы:

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! вот права…

И прожил он короткую жизнь будто пройдя по «струне бездну — красиво, бережно и стремительно» (из «Семи великих тайн» Н. Рериха»)

И наказ, достойный внимания Платона и восхищения Перикла, передан им Грядущему (в авторском размышлении):

«Делай работу добросовестно, гражданин России.

Служи своей мечте и служи людям.

Победа — это все. Без победы нет будущего России.

Без победы нет целого мира под названием Россия.

Без победы нет великого гражданина и великой России.

Если ты побеждал, и побеждали с тобой другие, этого уже достаточно.

Достаточно для смысла жизни и счастья жизни.

И когда придет время, будь готов действовать и вести других.

Потому что у сильной судьбы, у России, всегда расчет на Цель и Действия. Всегда расчет на Ум, Силу и Волю.

Сделай это своим жизненным правилом, гражданин России, и тогда невыполнимых задач не будет.

И будешь ты тогда гордиться Родиной, ее историей, ее выбором, ее созиданием: « Я предчувствую, что россияне когда-нибудь… пристыдят самые просвещенные народы успехами в науках, неутомимостью в трудах и величеством твердой и громкой славы»

— Петр I

Пушкин проявился как истина, не имеющая даты рождения. Вне времени. Как попытка поймать неуловимое и ускользаемое, проходящее по линии священного предания: жизнь, смерть, Бог.

Хозяин своего поэтического мира, ставший высочайшим авторитетом, Пушкин доброжелательно ведет с читателем душевную беседу, глубоко проникновенную и сочувственную, и внимательную, в которой интенсивно раскрывается и его композиционное мастерство, и творческое освоение всех скрижалей культуры, и богатейшее воображение, и художественное воссоздание многочисленных изгибов истории России, образов, характеров и верований русского человека, опираясь на высокий вкус, тонкое художественное чутье («Это наслаждение миром, которое даровано нам Богом»).

Словно приоткрывается колдовской занавес, чем — то напоминающий Млечный путь: красивый и неповторимый, в котором есть некая тайна, притягивающая и завораживающая; ввысь мысль и взгляд человека уводя, прямо и стройно, на вид всей Вселенной, к ее заповедному дару, безнадежно вечному, томимому сердце и вызывающему интуитивно душевный трепет — Жизни и Смерти:

Не мысля гордый свет забавить,

Вниманье дружбы возлюбя,

Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя,

Достойнее души прекрасной,

Святой исполненной мечты,

Поэзии живой и ясной,

Высоких дум и простоты;

Автор не навязывает пожизненное поклонение Пушкину, но ясно заявляет, что содержательный художественный мир Пушкина есть аналог земного человеческого мира, его отражение, своего рода зеркало..И понимает, что не мы его рассматриваем и исследуем, присваиваем и передвигаем по своему хотению и своей прихоти — то слева от истории, то справа, в конце; не он объект созерцания, а мы перед ним — его герои и персонажи; то есть мы, граждане, и Россия сегодняшняя им предвидена, предсказана и представлена.

Со всей очевидностью в этом зеркале (пушкинском поэтическом мире) отражаются все драматические последствия истории, когда человек пренебрегает «высшими ценностями», уподобляется «звериному царству»: создает самодовольные умозрительные теории, производит утопические мечтания, размахивая знаменем убогого воинствующего атеизма, недодуманного подражания и слепого догматизма, имея итогом разрушение, распад, гниение чувства священности мира (оказывается у пушкинского «разбитого корыта»):

Лишенный всех опор отпадший веры сын

Уж видит с ужасом, что в свете он один,

И мощная к нему рука с дарами мира

Не простирается из-за пределов мира…

(пушкинское «Безверие»).

Поэт Пушкин образец чистого, русским чернозёмом явленного таланта. Он чисто русское явление, поднявшее из своего пройденного такой существенный и такой мощный русский характер, «Мелькартовый столп» поэтической России… Пушкин.

Его поэзия несет силу энергетического воздействия, она снимает плоскую картинку мира, разбавляя ее глубиной, густотой слова, сюжета, мудрости. Как это объяснить? Напрашивается сама по себе мысль, будто птица Гамаюн передала ему свою философию и энергию. Видела его и покровительствовала ему. И радовалась проявлению таланта, ибо Пушкин своей поэзией, говоря языком библейской аскетики, — «и будете человеков делать», — выращивал отборные семена, из которых и прорастала будущность России.

Та страстная и яростная будущность, наделенная всякой гордостью, которая не допустить рассеяния России среди народов, подобно «зернам, разбросанным во время веяния лопатой, и ни одно зерно не ложится рядом с другим». Как орел носится над птенцами своими, бережет их и поднимает на крыльях своих, уча летать, так и поэт своей лирой поднимает по реперной высоты нравственную чистоту русской души: «Раскрыть свою душу всему человеческому» (писал Герцен).

В поэзии Пушкина — упорное стремление не только найти оправдание, связанного с трудностями жизни, безверия, но и поддержать надежду на смысл жизни в. Поэт не стонет «как голубица», не «рычит, как лев», не сокрушаясь и не отчаиваясь о разрушении Жизни и об участи своей Судьбы. Отчаяние и отступничество для него — второстепенные явления в сознании, этот шлейф недомогающих величин находится на периферии. Авангардным выступает неистовое желание противостоять вызову, брошенному России, в поединке выиграть.

А он, вирус неверия и алчности, хочет заворожить, околдовать и погрузить великую нацию в себя. Требует отрешиться от самой себя, от всего окружающего мира, быть забитой в угол, в самую глушь, сиротливо и немощно стоять:

Понятна мне времен превратность,

Не прекословлю, право, ей:

У нас нова рожденьем знатность,

И чем новее, тем знатней!

Словно никакого касательства к нему, русскому мирочувствованию не имеет весь этот человеческий порядок с его кутерьмой, суетой, сумятицей, кипением страстей, стремлением подавить один другого и всеми прочими милыми вещами, которые люди удосужились создать, произвести, развить, придумав для них всякие прелестные названия, вроде «радость», «счастье», «благополучие» и другие красивые слова, перед которыми живой человек с величайшим благоговением снимает шапку.

Это состояние внутреннего мужества становилось для Пушкина, таким образом, источником воодушевления и веры в грядущую мощь России, знаком и метой неослабности национального самосознания, сродни веры мудрецов о том, что страдания нередко выступают необходимым условием обновления, очищения. Эти мудрецы учили, что противостояние человека, общества натиску безнравственного недуга, «подобного смерти и бездне» (Свящ. писание) придает смысл тем невзгодам и обременениям, которые связаны с этой борьбой, «Поскольку мы делали свою собственною истории, никто не сделали ее за нас» и… «Не стояли на крови ближнего» -Священное Писание.

Именно об этом великом уроке говорит история России, трепетно и с теплотой воспеваемая Пушкиным. Невозможно быть русским и патриотом и не верить в тысячелетнюю историю Руси — ибо не случалось еще такого нечистого, чтобы покорилась кому ни будь земля русская силам нездешним: было же сказано князем Олегом, прибивающим щит победителя к воротам Царьграда: «Кто более и славнее меня?»:

Победой прославлено имя твое:

Твой щит на вратах Цареграда;

Россия в Поднебесной всегда останется Россией, нашей прекрасной и сильной Россией. Той легендой, духовной силой, которая «своим мученичеством», «растерзанная и издыхающая» (определения Пушкина) остановила «варваров», спасая христианскую Европу. В чем — то совершив жертвоприношение (добровольно взойдя на Голгофу из –за неведомых «промыслительных» целеполаганий). И ей выпала честь (чем не божественное благо»? ) положить сверхисторический чекань на лик человеческий, явить Пушкина, а в нем — мощную, не бывалую до этого, культуру. И не мета ли это, маркировка высочайшего статуса нашей трогательной Отчизны перед Вселенной, данные огромной и великой стране как знамение и символ чуда для укрепления, отрады, назидания и наставления. Такая сила всегда живая, все выдержит и погибнуть не может:

Поэзия, как потрясающее путешествие и исследование человеческой души.

Поэзия, как многолетний поход за знаниями, во время которого читатель посетит удивительные миры и познакомится с лучшими мудрецами времени: «… сияло солнце над тобой однажды, и наслаждался жизнью ты, вкушая пищу……».

И существует поэзия Пушкина вне времени, как вне времени любовь, доброта и Бог.

Кажется, монархи Старого Света и Света Нового готовы были гарантировать мирянину Пушкину бесконечную синекуру при собственных дворах, ибо лира его услаждала душу…

Мы живем в мире, который больше, чем тот, что стоит перед нашими глазами. Он феномен. Поводырь. Он не просто ведет нас. Он проводник и носитель нашего человеческого смысла — идеокинез, позволяющий создать нам мысленные образы и менять, и изменяться. Этот мир пронзает нас. Он воет, «как стрелецкие жёнки», каменеет, как мать распятого Иисуса, и видит смысл будущего в сбережении памяти и скорби. Передаёт мученический опыт человека. Он — немой свидетель роста, бунта и распада человечности в ойкумене существования. А главное — он выразитель общечеловеческой психологии: «…каждая смерть убеляет меня, ибо я един во всем человеческом…», потаённая святая вера на краю гибели, торжество человеческого духа, правды и исторической справедливости над «дряхлым стариком Произволом». И он же, мир Творца, привнес в мир человека вот это пасхальное полнолуние, апогей человеческого бытия — Наилучшее украшение жизни не убранство и место, а жажда «Быть». Та внутренняя сила, которая выше сплина, Млечного Пути и Южного Креста.

Мы живем сквозь него и просто не замечаем и никогда не заметим его обоза смерти — мрачной бездны с неотступной старухой смертью, Хароновым провозом через Лету и царством Аида. Лишь только горечь существования (это гротескное сновидение) напомнить о близости конца…

Поэтическое пространство Пушкина живет во многогранном пространстве реалий и сказки. Там нет разделения на внутреннее и внешнее, на мир вне человека и внутри него.

Лес, духи и божества природы, небо, звезды, ночь, день, любовь и доброта — все это воспето нежно, с душевной трогательностью в едином клубке бытия:

Весна, весна, пора любви,

Как тяжко мне твое явленье,

Какое томное волненье

В моей душе, в моей крови…

Будто шел, шел Александр по волшебной тропинке, да на небо поднялся. Увидел оттуда всю удивительную прелесть русской земли. Наполнил ковш чистыми облаками, да спустился вниз и опрокинул прозрачные стихи на мысли и думы современника…

На страницах — всплески настроений: веселых, грустных, решительных… и море любви к живущим на земле людям, как будто их сердца целуются. Каждая лирическая строка — очарование, откровение, открытие, разрешая людям лучше понимать свои мысли и чувства и становиться благороднее и милосерднее:

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

И ты начинаешь понимать, что деды наши никогда сомнений не знали. Робости не испытывали, если беда приходила. Умели яростно воевать, неистово любить, от зари до зари землю пахать. А для мира и достатка — избы и города строили.

Среди всей мудрости, которую мы впитываем в себя, на всей высоте своих понятий, мы вдруг иногда останавливаемся и спрашиваем: так же ли чист наш внутренний мир, так же ли тепло в нас сердце, как в наших легендарных предках? И как они согревали себя, и какая вера в них жила, как далеки они были от слабых жалоб, как мало обвиняли и как терпеливо несли свой крест. Кажется, они понимали многое, что непонятно нам сегодня, они сохраняли то, что мы потеряли сегодня; а то, что успели от них приобрести, размыли по болотцам и трясинам своего заупокойного мира.

И слова апостола: «Пусть языком твоим говорят ангелы, но если в словах твоих не будет любви, то они будут медью звенящей и кимвалом бряцающим» — становятся ясны для нас, как никогда; мы понимаем, что в них дано мерило добра и зла, с которым мы никогда не погибнем и которое приложимо ко всякой мудрости. Главное — люби мир и водворяй его везде.

Связывающим мотивом, сквозной мифологемой поэзии Пушкина — путешествие человеческой мысли и души через радости и горечи существования, уравновешиваемое ницшеанским вечным возвращением; сформулируем образно — трезвое бодрствование в пещере Полифема; поэт, как Одиссей, избранник, спаситель своих читателей, ищущих (пока может) знание, доброту и веру. Ведь гений Пушкина гармоничнее, масштабнее всех ощущает священную, одухотворенную природу бытия и человека — в том парадоксальном, нередко драматическом противоречии с нею, которое привнесла с собой реальная практика человеческой истории.

Центральная, коренная сила в таком феномене как Пушкин лежит в не области филологической, эстетической, собственно культурной, — а в сфере духовной, там, где сошлись душа и совесть, то, что мы зовем «духовной природой» — именно человек является средоточием творчества Пушкина. И только образ человека, думающего, действующего, верящего полностью передает нам, читателям, основные идеи и чувства, волнующие художника слова. Мы захвачены проникновенной человечностью и душевной силой поэта.

Ибо духовное, то есть внутренне незримое, человек проявляет в поведении — интеллектуальном, этическом деянии, а у художника — еще и в собственно творческом промысле:

Мы говорим о ценностной иерархии, впервые поставленном Сократом и сформулированной им в виде вопроса о том, что есть Благо (Бытие), развитой затем в концепции Платона как Жизнь, Добро и Красота. Говоря другими словами, система устремлений и предпочтений, представлений о добром и злом, высоком и низком, об идеале этическом и эстетическом, об интересах моего «Эго» и интересах «остальных» - обо всем том, что предписывают наши внешние и внутренние регуляторы.

И все это незримые пункты бытия чрезвычайно конкретные, они есть у любого из нас. У Пушкина все развилось и выразилось в его творчестве, во всем художественном мире в целом, и есть данность реальная , сегодняшняя, явленная физически и эмоционально оцениваемая («Слова поэта суть уже его дела»,- выражение Пушкина в передаче Гоголя), а в глубинных ценностях – исполненная смысла и эстетической гуманности, прекрасная, совершенная и  ясная пушкинская картина мира, вбирающая в себя конструкцию нашего мира как такового: когда человек есть венец Творения и одновременно разрушитель его.

Нам кажется, что мы держим в руках саму трепетную ткань Вселенной, из которой произрастает наше неуловимое «Я», наша страна любви и счастья, удивляясь ее могуществу и жалкости одновременно. Ее экстатической мощи, пределу воли и свободы. И она же - обитель мишуры, примесей и порчи. Понимая этот шаманский гнозис, что изменить ход Судьбы нам не дано: «мы в жизнь приходим по ее всевластвующему закону». Все будет так, как нужно собственной Судьбе:

«Два пути нам не пройти, Жизнь непременно возьмет свое.

Мы не властны остановить рассвет, Вернуться назад».

Промозглые ветра сомнений охлаждают наш рассудок, разгоряченный призрачными (идеал и мираж вкупе) надеждами, а колокола минувшего звучат в наших сердцах, и вдруг они превращаются в набат — а он, как известно, по генезису происхождения всегда предвещает потери и беды. Чехов: «…дьявол, та неведомая сила, которая создала отношения между сильными и слабыми, эту грубую ошибку»:

…Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Зачем и почему все на Свете? Зачем на небе живописный интерьер звезд, неизвестно для кого горящих и гаснущих? Зачем на Свете жизнь с ее миллиардами живых существ, и любящих и ненавидящих друг друга, вечно притягивающих одних и отталкивающих других.

«Храните их, кто сердцу дорог,

Кто за собой вас тащит в горы.

Как жаль, что их совсем немного,

Но вы просите их у Бога».

«Когда земля уходит из-под ног,

Не хочется ни жить, ни улыбаться,

Ты знай и помни — Это просто Бог

В твою судьбу решил всерьез вмешаться.

И никого на свете не вини.

Терпенье — всегда залог Судьбы.

За все, что есть

,Судьбу благодари.

Ты просто помни — все всегда пройдет,

Настанет светлый час — пройдет и это…»

Зачем мы сами со своей горькой, как микстура, историей, растленной душой, тревожным настоящим и едким будущим, где мы перестаем быть самими собой? Зачем этот непрерывный хлесткий танец Жизни под звуки чужого барабана (лишь редкие танцуют под свою музыку). Выражение Чехова: нет особенного желания жить, зато есть геморой и отвратительное психопатическое настроение":

«Жизнь нетленна, жизнь прекрасна,

Но бывает в жизни так, почему — то свечи гаснут,

Наступает полный мрак.

Ничего кругом не видно, страшно.

В этой темноте так просто

За друзей принять врагов,

За любовь принять измену,

Слепо растоптать цветы".

Куда мы идем в своем развитии? Кто будет ждать нас после заката луча? Какая же все-таки сила не дает нам покоя, вынуждая нас менять свои представления и понимания о Путях, стать летописцами стенаний и плача, зачастую не считаясь с нашим жалким интересом сохраниться на земной юдоли. Все эти качества ("смертные грехи"), презрев скитскими испытаниями несгибаемого Аввакума, по удивительной и странной метаморфозе вдруг представлясь духовными навыками, уводят человека от Творца, потому что именно на служении им концентрируется жизнь человеческого духа. Душа становится неспособна переживать духовную радость, отключаются некие духовные «органы чувств», а страсть (как мучение, страдание -церк.) затягивает всё сильнее и мучительнее, опустошая человека и требуя всё большего угождения себе и вызывая ассоциации с финалом «Реквиема» Ахматовой: «Опять поминальный приблизился час, /Я вижу, я слышу, я чувствую вас...». И - метафорические корреляции: как постоянное ощущение одиночества, беззащитности в мире, враждебном человеку. Пронзительный, нескончаемый контекст жизненных страданий, как колесо Сансары, заставляет вспомнить бессмертные страницы гоголевской «Шинели», где этот мотив переходит из физического мира ( природного холода) в нравственное пространство ( тонущая в "океане иллюзий" душа), а трагизм одной конкретной судьбы входит в историю русского мученичества, сливается с трагизмом человеческой жизни.

А поэтическое деяние Пушкина, прежде всего, есть картина мира, светлая и исторически перспективная, построенная на ценностных глыбах и пирамидах духовности. Где естественное соотношение светлого и темного, высокого и низкого, света и бездны; где поэт исследует свой душевный и духовный опыт, транслируя этот опыт через художественное слово в сцепке субьективно-обьективного созерцания и исследования глубины человеческой души, и прежде всего, «русской по движению».

«Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»- восклицал поэт, закончив трагедию осенью 1825 года («Пир во время чумы»). И написал об этом Вяземскому 7 ноября - в годовщину петербургского наводнения, которое потом, в поэме, будет выражено им как бунт природы, грозный ответ на самоуправство человека, претендующего на власть над миром.)

Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы.

Можно смело утверждать, нам, живущим в двадцать пером веке, что творения Пушкина, являясь, в сущности. картиной мира и выражением его духовной биографии есть «художественная антропология», концепция бытия человека в прошлом, нашем настоящем и грядущем будущем.

Наследник библейских Адама и Евы, одинаково верящий в Перуна и второму лицу Святой Троицы, признающий «душ высокие порывы», уважение к себе и милосердие к людям самыми восхитительными творениями седого мироздания: «Создав Адама и Еву, сказал Бог: «...наполняйте землю и обладайте ею» (Бытие). И для которого земной рай (иначе - цветущий оазис души) — это «Древо Познанья» и моральная квинтэссенция Христа, давшего нам право на выбор, а не на грех, однажды прозвучавшее приблизительно так - я приду подобно молнии...и сотворю ваше милосердное будущее.

Прикоснешься осторожно к стихам Пушкина - и забываются «прелести святынь» и «повязанных ангелов», ведь функционал поэзии не в развлечении нас (как бы время скоротать?), она в другом целеполагании - помочь нам понять Жизнь, дойти до самых сокровенных и будоражащих ее «копий», чувств далеко минувшего и пережить их вновь в легендарном ответе князя Киевского Владимира на предложение принять веру мусульманскую: «Кто познал сладкое, тот никогда не захочет горького!»:

Прости, Тригорское, где радость Меня встречала столько раз! На то ль узнал я вашу сладость, Чтоб навсегда покинуть вас? От вас беру воспоминанье, А сердце оставляю вам. Быть может (сладкое мечтанье!), Я к вашим возвращусь полям, Приду под липовые своды, На скат тригорского холма, Поклонник дружеской свободы, Веселья, граций и ума.

Глава «Что день грядущий мне готовит?»

Поэзия Пушкина, славящая человеческое бытие во всех ликах и смыслах, не просто миг истории, оно бессмертно, как бессмертны разум, свет и добро.

Он создал величайшую славу России и ушел в свои тридцать семь лет, осушив до дна и сладостную и горькую чашу жизни. Как будто загадочный черный человек в « Моцарте и Сальери» воплотил предчувствие поэта, заказав Моцарту «Реквием»…

Он нашел и понял, по радости и муке, главное дело жизни, создав век и выполнив работу мира.

Из толпы слабой, бескрылой и слепой Он первым сделал шаг к огненному богу Фаэтону. Окончил жизнь земную и начал вторую. Вечную.

Возник на миг, на стыке веков, «…возмужал среди печальных бурь» и остался на века, пережив «веков завистливую даль»,

Так и вошел в историю, в глубину веков и времени — непобедимым и неподражаемым (фраза А. Македонского о себе):

Для милых снов воображенья,

Для чувств… всего.

Данная книга — это кропотливый труд, для воплощения которого пришлось глубоко изучать и осмысливать множество вещей из творчества Пушкина.

Обостренный взгляд на родоначальника русской словесности, творчество которого, проявленное себя в поэзии, есть более глубокая тайна, чем думает об этом толпа. Единовременно возникшая и ставшая мирским вседостаточным обольщением для умов невоздержанных в хуле, нашептывании и сластолюбии, обителью посюсторонних измышлений по своей сложности и необъятности, презрению к самообольщению, коварству, сладострастию.

Великий мирянин с пронзительной силой вглядывался в душу русского человека, стремясь к разгадке сокровеннейшего в ней.

Он так возвышал душу собрата по человечеству, так окрылял ее тонкими наблюдениями, умными обобщениями и образами, удалял от тягот и скорбей земли, помогая достигать полного согласия между ритмом мирским и ритмом божественным, что явил себя практикой служения высокой человеческой духовности. Ибо было подмечено, что « Всякое искреннее наслаждение изящным само по себе источник нравственной красоты».

Это — размышления и впечатления вашего современника о Пушкине, под новым зрением, словно омытом свежей ключевой водой. И верно ведь то, что несметное множество людей в наш беспокойный и скоростной век осмысливают историю России под собственным взглядом, без примесей едких причитаний и лицемерных конспирологий.

О гражданине русской Державы, приведшей ее к поэтической славе, однажды замолкнувшем, однажды ушедшем, но много дум и дней оставил он под небом мира и на земле России, ибо в нем одном отразилась мудрость большой человеческой мысли гражданина легендарной державы:

«Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал». — Пушкин. Письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г.

В «глухонемом пространстве» времени у автора появился жгучий интерес оттенить удивительную провиденческую зоркость Пушкина о том, что: «Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности […] Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие». — А. С. Пушкин, из «Опровержение на критики». 1830.

Втуне автор имеет желанием заставить мыслящих читателей переболеть глубиной мыслей поэта, у которого мечта и сказка, и реальность — все в одном, у которого нет интереса «… средь юношей безумных», дополним Мандельштамом — «…разменивать последний грош души,», а всегда присутствовало желание быть Прометеем, а не Терситом, и понимать: есть цель — есть дорога. Кто стал доверителем Солнца и Луны, чтобы разбирать смысл снов, загадок и ликов России, не обрезая позолоченных краев ее истории и не создавая имитацию золотого фасада, как некогда монахи для убранства бедных церквей придумали квиллинг.

И, не без тайного умысла, возбудить у вас воображение, будто Александр Македонский посещает мастерового Пушкина, дабы выразить ему свой восторг за поэзию дивную. Как некогда царь посещал ателье художника Апелла, чтобы быть изображенным на картине с молнией в руке.

А чрез лик мудреца, коим « Сиракуз спасался», явить образ « Сердец и душ смиренного повелителя», властителя дум Отечества нашего.

В конечном, реперном накале, вызвать у вас восторг от красивых и содержательных текстов, язык поэтический которых поистине превосходен — мелодичен, богат и лёгок, ибо мир давний, седой и мудрый, изрек: «Слово есть образ дела» -Солон:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

 Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Живое земное создание, подарившее нам новый поэтический язык и новые поэтические миры, облекший их в простое и ясное русское слово, чистое и прелестное в своем звучании.

Он собирал камни, которые в него бросали век и империя. И, как архитектор, возводил из них основание будущего пьедестала:

Я пил и думою сердечной

Во дни минувшие летал

И горе жизни скоротечной

И сны любви воспоминал…

А знания свои снимал, будто с портика Соломона и трудов литератора и историка Карамзина Н. М.:

…ничто не ново под луною:

Что есть, то было, будет ввек.

И прежде кровь лилась рекою,

И прежде плакал человек… — Карамзин Н. М.

Человек неповторимой исторической миссии, которая явилась высшим смыслом его жизни, высшей ценностью. Добровольно обрекший себя на служение миру и людям. Власть, богатство, слава не значили ничего для него. Он «прошел по Земле без них», поразив все грани воображения, принес русскому и вообще «другам человеческим» свет Цивилизации:

О, сколько нам открытий чудных

Готовит Просвещения дух,

И опыт, сын ошибок трудных.

И гений, парадоксов друг,

И случай — Бог изобретатель.

Свет так ярок, что рассеивает тьму столетий, расплывчатой и загадочной, и приближает нас к Пушкину. И он предстает перед нами, современниками, как человек своего времени, — живой, исполненный противоречий и подлинного величия.

Колючие и злые насмешки, сплетни — катком грубым катится по внутреннему миру Пушкину злорадная инквизиция толпы «бессмысленной и беспощадной» — « бесконечны, безобразны в мутной месяца игре закружились разные бесы». Неужели им грезилась кровь поданного российской империи? Неужели их не смущало как Самозванца: «Кровь русская, о Курбский, потечет»?

Его осаждали доносы и ждала тюремная камера… но, конечно, без сломанных ребер, отбитых почек, пыток бессонницей и голодом.

И разве может хранить многомерный эмоциональный мир поэта, экспрессивный и огненный, спокойствие? Всеядно, глумливо, с каким -то милитаристским безумием спесивый и надменный Петербург, этот «кровожадный Нерон»полоскает имя поэта и его жены, его «Натали» — от выспренных вельмож и знатных бездельников до толстощеких купцов и мордатых лавочников.

«.. не яко Иуда, но яко Разбойник — Романтик» — Пушкин о себе.

Предполагают, что поэт был масоном как Моцарт, как Гете, царедворец, управляющий Веймарским герцогством. Не отступился от декабристов и не выдал их, не проронил ни слова о своей масонской деятельности, унес в могилу: «Лучшим местом на земле я считаю холм под стеной Святогорского монастыря в Псковской области, где похоронен Пушкин. Таких далеких и чистых далей, какие открываются с этого холма, нет больше нигде в России».

К. Паустовский

И жил он по — конфуциански: мечтал так, как будто с Грядущим дружил:

Запомните же поэта предсказанье:

…Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к нам…;

Жил так, как будто ему и в аду было бы хорошо, не скверно:

Быть может, …для блага мир,

Или хоть для славы был рожден.

И любил так, что отрекшихся от него прощал, и чувствовал так, как будто русская земля — это край его рая: «Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим». — А. С. Пушкин, 1830.

Все ночи и дни его наплывают на нас, современников века настоящего, чтобы сердцу все открыть — увидеть, услышать, почувствовать как «Память и сердце человечье» есть истинная Судьба твоя. И как по — Пушкину, ты равен богам:

И сладострастные прохлады

Земным готовятся богам.

Пушкин — это дар земной, дар истории предков, шестисотлетнего рода Пушкиных, «приложивших руку» к созданию Государства Российского (избранию первого царя из рода Романовых) и всегда державшихся независимо по отношению к его правителям (за что не раз попадали в немилость) и проявляющих свое собственное вольнолюбие и независимость.

В общем и целом — Пушкин как явление новорожденное для России.

«В творчестве Пушкина чувствуется нечто вулканическое, чудесное сочетание страстности и мудрости, чарующей любви к жизни и резкого осуждения ее пошлости, его трогательная нежность не боялась сатирической улыбки, и весь он — чудо» — родоначальник русской литературы XX века М. Горький так писал о родоначальнике русской литературы XIX века А. Пушкине.

Они стали на одной высоте своего века: «Вольтер! Султан французского Парнаса», и запросивший у него в неполные 14 лет « златую лиру» ясноглазый отрок александровской России, чтобы быть «всему известен миру», попасть «в число парнасского народа».

Поэтический исповедник русской души, « друг человечества…».

Устроитель красивого и глубинного русского языка, того самого, которым говорит сам Бог и о котором держатель литой и чеканной русской рифмы, картежник, буян и мот, с царями вечно бранящийся Державин говорил молодому, взятому в полон циклопами страстей и честолюбий, Александру Пушкину: «Слово — самый совершенный дар Бога человеку».

И Пушкин его услышал…. По — людски, по — совести творил, дерзостью духа невзгод кольцо размыкал.

В стихах Пушкина колышется трепетная ткань Вселенной, из которой некогда произошло наше неуловимое «Я», удивляя Природу своей жалостью, жалкостью и могуществом: «…«Все великое земное // Разлетается как дым: // Ныне жребий выпал Трое, Завтра выпадет другим», (В. А. Жуковский — о пророчество Кассандры).

И безмолвное небо над нами, и душа земная, которая под ребром человечьим мается — во всем поэт находил открытия, диво, грацию:

Душа не вовсе охладела,

Утратя молодость свою.

Стал великим и первым поэтом России, как некогда Апеллес, по легенде — единственный живописец, расписавший гробницу А. Македонского и первым создавший шедевр мира, картину «Афродита Анадиомена»

И может быть, еще задолго до века 18, за тысячелетие до него, «слышащая» будущее гомеровская Кассандра предсказала гибель Пушкина? А лира над могилой сладострастия мудреца Анакреона оживилась только в имени Пушкин?

Жизнью дайте ж насладиться;

Жизнь, увы, не вечный дар!

Это он, Пушкин, который «на кивере почтенном //Лавры с миртом сочетал» — К. Батюшков, нежно выводит перед читателем свои образы, как учитель своих детей; он берет только то, что близко ему, но это близкое так нам знакомо — это и аристотелевское «бытие Ума», и платоновский «мир идей» и тертуллианское «…свидетельство души, по природе христианки!»… и тютчевское грациозное «… одной с природой жизнью дышал, // Листка понимал трепетанье».

Властитель русского слова, источника небесного и земного в природе человека; поэту в высокой степени доступна передача эмоционального ощущения, вызываемого в человеке явлениями внешнего мира.

Он черпает свою мудрость и свою энергию из одной своей души, простой и ясной, много познавшей, но не ожесточенной жизненным опытом. Все человеческое главенствует у Музы российского поэта. Оно — сюзерен в его вотчине ума и чувств; глубокая полноводная река, размеренно протекающая вдоль многоликих берегов:

Сильна ли Русь? Война, и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Ее, беснуясь, потрясали —

 Смотрите ж: всё стоит она!

Таким увидел автор книги Александра Пушкина и предлагает читателю поразмышлять о великой силе пушкинского духа, о его несгибаемой воле, о резервах его сил и возможностях ума. О пламенеющей любви к Родине, Отчизне, России!

«Так жизнь тебе возвращена

Со всею прелестью своей;

Смотри: бесценный дар она…»

И с такой данностью, дарованной Александру богами, будет связан на всем протяжении своих размышлений и повествований…

И не будем забывать, что время и жизнь — мудрый осторожный врач заблуждений, пороков и ошибок.

Беги с толпой обманчивых мечтаний.

 Не сожигай души моей,

Огонь мучительных желаний.

Глава «Мое намерение ты поймешь по мере чтения»

Я знаю, век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я.

Великодушный Читатель, мы впервые свидимся с тобой на страницах этой книги. Я представляю тебя истинным собеседником, человеком думающим и больше всего — добродетельным. Ты же поверь, мысли автора не лгут, слова не обманывают, ибо «О стыд, ты в тягость мне! О Совесть…» (Б. Пастернак).

Мое намерение, с которым предлагается тебе текущее словесное собрание, ты поймешь по мере чтения… На этот случай используем древнее суждение: «Стучите, да откроется вам» — Библ. Прибегнем к мысли Пушкина о том, что приятны те, кто разделяет твои чувства…:

О нет, мне жизнь не надоела,

Я жить люблю, я жить хочу,

Душа не вовсе охладела,

Утратя молодость свою.

Но скажу одно, в книге нет прославления, важности и нравоучения. Она не исчисляет погрешности и пороки, горести и несчастья, ей неуместно исправлять грубые нравы. Она лишь рекомендует спасительную опеку разума, равно направленная против безнадежной усталости духа и заведомому «принижению» человеческого порыва к знанию. И ходатайствует о восстановлении авторитета Художественного Слова и его благотворном влиянии на мир, рассеивающим туман пагубного неверия и лицемерия, чтобы человек был «…ко всякому доброму делу приготовлен» -лат.

Она не озарит тебя молниеносным словом и не потрясет силой шекспировского вдохновения. Однако, не будет тесно связана с «Похвалой глупости» Эразма Роттердамского и «Кораблем дураков» Себастьяна Бранта.

Тем не менее, речь идет о деяниях громких, сильных и перспективных, культивирующих идеал личности безустанно деятельный, творческий, «фаустовский»…который в борьбе эгоизма и любви, бушующей в нашем сердце, на стороне последней, ибо слабый человек думает о себе, а сильный и мудрый — о мечте.

Хотя это сокровище -«Идеал» — хранится в «земных сосудах» (в человеке), несовершенных по своей природе, оно остается духовным свидетельством роста и развития, сильным и глубоким впечатлением самости и цельности личности: «Я с вами во все дни до окончания века» (Матф.) — говоря языком христианской аскетики.

Был в истории пример тому разительный, когда некий завистник Антифил обвинил художника Апелла в соучастии в заговоре против царя Птоломея. Разобравшись с делом, правитель выдал невиновному Апеллесу огромную сумму в 100 талантов, и самого Антифила в рабы Апеллесу.

И был другой, когда римская поговорка: Ne sutor ultra crepidam (Да не судит башмачник выше обуви) послужила источником для стихотворения (притчи) А. С. Пушкина «Сапожник» (1829):

Картину раз высматривал сапожник

И в обуви ошибку указал;

Взяв тотчас кисть, исправился художник.

Вот, подбочась, сапожник продолжал:

«Мне кажется, лицо немного криво…

А эта грудь не слишком ли нага?»…

Тут Апеллес прервал нетерпеливо:

«Суди, дружок, не свыше сапога!»

Есть единственное, пребывающее в ладу ума и чувств, показать тебе зримый окоем, русского поэтического Одиссея, по -мужицки работающего топором, чтобы построить собственный плот — личность, всяким размышляющую и разрабатывающую себя исключительным сюзереном мыслей, идей и которая не возводит «Сион кровью и Иерусалим — неправдою» (библ.).

Писал А. Экзюпери: «В основе всякой цивилизации лежит поразительный парадокс: человек уравновешивает могущество толпы». Дополним советом Тибулла: «В одиночестве будь сам себе толпой».

Понимая, что изменить ход Судьбы нам не дано: «мы в жизнь приходим по ее всевластвующему закону». Все будет так, как нужно собственной Судьбе:

Два пути нам не пройти,

Жизнь непременно возьмет свое.

Мы не властны остановить рассвет,

Вернуться назад. — Т. Снежина.

Ледяные ветра сомнений купажируют наш рассудок, мы насыщенны под горло, живот, позвоночник пертурбациями призрачных надежд, «Как мыши ботвой заскорузлой шурша…// И каждый персональным гвоздем прибит». Колокола прошлого звучат в наших сердцах… и вдруг временами они превращаются в набат — а он, как известно, предвещает потери и падения, потому как « …смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе» — англ. поэт Д. Донн (эпиграф к роману «По ком звонит колокол» Эрнста Хемингуэя).

Усилим сентенцией Чехова: «…дьявол, та неведомая сила, которая создала отношения между сильными и слабыми, эту грубую ошибку»:

Слог дурен, темен, напыщен —

И тяжки словеса пустые.

Зачем все это? Зачем на небе живописный интерьер звезд, неизвестно для кого горящих и гаснущих. Зачем на Свете жизнь с ее легионом живых существ, и любящих и ненавидящих другу друга, вечно притягивающие одних и отталкивающие других:

«Храните их, кто сердцу дорог,

Кто за собой вас тащит в горы.

Как жаль, что их совсем немного,

Но вы просите их у Бога» — авторское.

Мы, люди, само таинство материи, задаемся вопросом эсхатологического свойства — куда она нас ведет, эта история материи, которая постоянно меняет нас, не считаясь с нашим жалким интересом сохраниться:

И останешься с вопросом

На брегу замерзлых вод…

Мы сомневаемся в долговечности (история тому порука) тоталитарных и псевдогуманных человеческих обществ и отношений, а равно в полезности терпимости, которую мы проявляем к аморальным человеческим правам:

Дай бог, чтоб грозной непогоды

Вблизи ты ужас не видал,

Чтоб бурный вихорь не вздувал

Пред челноком шумящи воды!

Зачем мы сами со своей горькой, как микстура, историей, тревожным настоящим и миражом будущим, где мы перестаем быть самими собой? Зачем этот непрерывный хлесткий танец Жизни под звуки чужого барабана (лишь редкие танцуют под свою музыку). Выражение Чехова: «нет особенного желания жить, зато есть геморой и отвратительное психопатическое настроение»:

Жизнь нетленна, жизнь прекрасна,

Но бывает в жизни так,

Почему — то свечи гаснут,

Наступает полный мрак.

Ничего кругом не видно, страшно.

В этой темноте так просто

За друзей принять врагов,

За любовь принять измену,

Слепо растоптать цветы.

Куда мы идем в своем развитии? Кто будет ждать нас после заката луча? Какая же все-таки сила, по генезису своего происхождения так и не понятая нами, не дает нам покоя, вынуждая нас менять свои представления и понимания о Путях, зачастую не считаясь с нашим жалким интересом сохраниться на земной юдоли? Пуританская вьедливость:

Коли веры нет, — не жди чудес от Бога.

А если нет любви — хоть забожись…

Все эти качества («смертные грехи») став духовными навыками, уводят человека, нас, современников поэта, от Бога, потому что именно на служении им («смертным грехам») концентрируется жизнь человеческого духа. Душа становится неспособна переживать духовную радость, отключаются некие духовные «органы чувств», а страсть затягивает всё сильнее и мучительнее, опустошая человека и требуя всё большего угождения себе:

Известно буди всем, кто только ходит к нам:

Ногами не топтать парчового дивана,…

(Уцелевший фрагмент из философского романа «Фатама, или Разум человеческий», над которым работал шестнадцатилетний Пушкин).

Да, цивилизованный образ жизни превзошел в свое время предшествующий ему первобытный. Вирус опасен. А есть ли наша цивилизация милосердной, если она уже тысячу лет идет по планете пусть и победоноснее, но кровавее и беспощаднее: «Небо смотрит сверху, от слез седея» (авторское).

***

Притча — Два старца

Два старца жили вместе, и никогда у них не было распри. Сказал же один другому: «Сделаем и мы распрю, как другие люди.» Он же отвечал: «Не знаю, какая бывает распря». Тот отвечает: «Вот, я кладу кирпич посредине и говорю: «Он мой», а ты говоришь: «Нет, он мой. Это и будет начало».

И сделали так. И говорит один из них: «Это мой». Другой же сказал: «Нет, он мой». И сказал первый: «Да, да, он твой, возьми и ступай». И разошлись, и не смогли вступить в распрю между собой.

***

Общечеловеческая цель — достичь конца, в согласии со своей верой и совестью, своими родными и близкими. Наша жизнь — не черновик, ее нельзя переписать; вы однажды поймете, что у вас была и есть только одна жизнь.

Поэзия Пушкина, исходя из полярности нашего «Я», учит понимать, что и мы сами и мир вокруг нас намного сложнее, чем мы можем себе представить. Он апофатичен, безбрежный… и что на себе примеряют люди высказанные мысли, будь это суждения о таинствах Вселенной или о бездне человеческой души. Все люди испытывают на себе — или мечтой устремляются к звездам, а то топорищем обтесывают ближнего: «Как пошла, пуста, плоска и ничтожна кажется мне жизнь!» -Гамлет…

Устройство мира, в котором наше точечное бытие, есть ли оно роковая данность- единственное и застывшее? Оно предстает эмпирическим устойчивым, но, может, это нечто текучее, пластичное, приобретающее виды и замыслы, которую ему создает человек? Как пастух тюлений, морское божество Протей.

Мы наложили табу на вопросы непростые и неудобные темы. Мним себя «гениальной посредственностью». На рожон не лезем, судьбу не пытаем. Лишь спрятались в кусты…:

Я сам в себе уверен,

Я умник из глупцов,…

Стандарты и стереотипы предписывают поведение и даже мысли, те создают Марафон, по которому пробегает жизнь… а потом все становится неуправляемым, возрастает отбираемое, ничего не давая взамен и не прибавляя.

Нас стал больше увлекать бой с тенью, а нам невдомек — так рвется с истиной связывающая нить и само бытие искажается:

И ты, любезный друг, оставил

Надежну пристань тишины,

Челнок свой весело направил

По влаге бурной глубины;

Но путь наш может быть и другим, а с ним — и биографическая конкретика мира. Бесконечность смены чувств, эмоций, воображения, динамично и энергетически набирающих силу, наполняющие жизнь новыми ощущениями. Вот они и меняют и сам мир и самого человека:

Мы не можем отделиться от людей, не можем избежать отношений, и пусть порой стараемся сохранить беспристрастность и нарочитую отрешенность от людских тем и забот, без влияния их взглядов на наши мысли и слова не обойтись:

Еще хранятся наслажденья

Для любопытства моего,

Для милых снов воображенья,

Для чувств … …. всего.

И прежде всего потому, что человеческая мысль и слово, как продукт его, подобны солнцу. Они освещает тьму вокруг, гиблые бездны и подвалы, перманентно неуместные дебри и болотца, уничтожающие все представления о смысле и ценности жизни. Мысль и слово возвышают наши биологические желания, превращая их в мотивы высшего порядка, мысль и слово строят города и цивилизации, объединяют людей, творят новые миры, более счастливые, более спокойные, расширяют пространство свободы духа:

Полон верой и любовью,

Верен набожной мечте,

Ave, Mater Dei1 кровью

Написал он на щите.

Мысль и слово не имеют ограничений ни по возрасту, ни по интеллекту, ни по конфессии. Функционально практичны, одинаково полезны для сильных и слабых мира сего: «Всякий, кто захотел истины, тот страшно силен» — Ф. М. Достоевский.

И в то же время они заразны. Они как смертельный вирус, абсолютно неизлечимы. От них нет иммунитета в нашей анатомической целостности и защиты в наших убеждениях. Мысль и слово, как ураган, как торнадо, разносятся окрест, разрушая города, веси, палеолиты, неолиты и цивилизации, свергают старых богов, царей и императоров и возносят на их место новых:

Ни речки, ни холма, ни древа.

Кой-где чуть видятся кусты.

Немые камни и могилы

И деревянные кресты

Однообразны и унылы.

Порой они, как чума, губят людские тела и души, вносят оцепенение, когда предлагают сомневаться в пользе прожитой жизни и принесенных некогда жертвах. Мысль и слово, как гарпии, безжалостны и коварны и нет от них спасения, ибо они проникает неуловимо и неумолимо:

Стою печален на кладбище.

Гляжу кругом — обнажено

Святое смерти пепелище

И степью лишь окружено.

Спасение только в одном — применить волю, как однажды это сделал Эмпедокл, бросившись в жерло вулкана Этна, удалить негативные мысли и слова из мозгового овина, окружить мифическим блеском другие табуны и напоить их из собственного незамутненного источника — веры и совести. И об этом и о другом, и о множестве ином — в стихах, поэмах и схолиях Пушкина:

Я возмужал среди печальных бурь,

И дней моих поток, так долго мутный,

Теперь утих дремотою минутной

И отразил небесную лазурь.

Надолго ли?., а кажется, прошли

Дни мрачных бурь, дни горьких искушений.

Туманные мечтания о рае и аде, то есть внеземных чертогах и обителях тела и души, мы рассматриваем через призму вечности Вселенной, которая была и остается всему и вся оплотом, а значит, вместе с ней неразделимы судьбы всего, что в ней, наши судьбы: «Самое худшее безумие — видеть жизнь только такой, какова она есть, не замечая того, какой она может быть!» — Сервантес:

Жил он строго заключен,

Все безмолвный, все печальный,..

«Дар интуитивно верного решения», толкуемый Бонавентурой как естественную склонность души к благу — тот универсальный природный инструмент, позволивший Пушкину создавать блистательные поэтические произведения, близкие семантически к интеллектуальной интуиции и художественному чутью; образ платоновской единой парусины, именуемой «Личность», накрывающей многих людей:

Я ехал в дальные края;

Не шумных … … жаждал я,

Искал не злата, не честей

В пыли средь копий и мечей.

«Эмфатический пушкинский штиль» — выразительный, сильный, отличающийся особой эмоциональной светлостью и порой восторженностью, — прикрывает глубокую и безнадежную горечь, свившее свое гнездовье в умах моих современников, когда жизнь сегодня для многих синоним словам « наследники Иуды» и «обманчивая надежда Христа»:

Дух лукавый подоспел,

Душу рыцаря сбирался

Бес тащить уж в свой предел:

Он-де богу не молился,

Оп не ведал-де поста,

Как в недалеком прошлом и сейчас стремится жить и живет человек! Извечный странник, уходящий в туман вечности. Риторический вопрос. Где здесь что-либо о душе, совести, о назначении человека, о его ответственности перед судьбами других?

Преуспеть в личном плане, любой ценой, только для себя, путь. А если он, этот твой путь загораживает пути другим, а то и вовсе лишает их возможности двигаться к мечте и цели… :

Утешься, злой глупец! иметь не будешь ты

Ввек ни любовницы, ни друга.

Нас приучают, из нас выбивают, предлагая выбросить на свалку как рвань, максиму мониста Ларошфука, страстно возбудившую атмосферу Ренессанса, обозначенную мыслителем синкретичным термином Интерес — интерес достигнуть результата личным трудом, интерес личного духа, интерес личного дела…

Нас приучают больше надеяться на извне приходящее — на дары властителей, приспешников у трона, богатых и откормленных.

На инвестиции, да чудеса… подиумов, пюпитров, идолов, мессий… псевдознаменитостей, культорологических «лимонадных джо», политических «карликов» и идеологических « злобных эльфов», «троллингов».

Масштаб блефа поражает, сплетни и инсинуации как плесень по углам разрастаются. Стоим рядом — а чужие. Только оболочки. Душу тешат нимбы…:

Как страшно над тобой забавилась природа,

Когда готовила на свет.

Боишься ты людей, как черного недуга,

О жалкий образец уродливой мечты!