Бесплатный фрагмент - Сын будет таким, каким воспитаешь

«СЫН БУДЕТ ТАКИМ, КАКИМ ВОСПИТАЕШЬ»

(Лезгинская поговорка)

Посвящается Герою и Заслуженному строителю Дагестана Джабраилову Гаджи, который в 85 лет продолжает работать руководителем предприятия, не забывая о тех принципах, которые заложил в него дед много лет назад.

Незваные гости

Первыми о наступлении утра оповещали петухи, кукарекая раскатистым

гимном по всему селу. По выработанной с годами привычке Гаджали из Кураха вставал одним из первых, потому что он с детства освоил один урок хочешь хорошо жить, надо трудиться. В его хозяйстве было два быка для пахоты, лошадь, на котором он любил ездить по окрестным селам, где у него было много друзей.

Этот июньский день был насыщен запахами лета- трава на горных лугах ждала своего часа, поблескивая в лучах солнца зеленым переливающим цветом и раскачиваясь на ветру. Следом покос пшеницы, затем помол и пахота.

Гаджали вернулся домой с сенокоса вместе с сыном Абреком, взрослым юношей, который уже стал опорой по ведению хозяйства, иногда ленивый, иногда шальной, временами трудолюбивый. Они, поджав ноги, расположились на ковре за скатертью. Замаячила дочь Галима в распашном платье, штанах из черного бархата, низ которых был украшен разноцветной тесьмой. Длинная коса спрятана в чухта, сшитая из дорогого шелка. Туникообразная рубаха с прямыми встроенными рукавами с вертикальным разрезом на груди подчеркивала ее высокую, стройную фигуру, которая делала ее похожей на лань- вся собранная, ни нотки голоса при отце, на лице ни тени улыбки. Со светлыми глазами, тонким поющим голосом и благородным отзывчивым сердцем она больше была похожа на свою мать. Трудолюбие, дисциплину, принципиальность унаследовала у отца. Временами отец, видя ленивость сына, жалел, что она не родилась мальчиком. Быстрыми, размеренными движениями она подала свежий горячий лаваш, кусок овечьего сыра и суп из айрана с рисом.

В комнату вошла обескураженная жена — Селима.

— Гаджали, у нас гости, — мрачно сообщила жена с порога.

Гаджали поднял суровый взгляд на нее. Ровные арки бровей и тонкие губы подчеркивали его решительный характер.

— Кто такие? — спросил Гаджали и встал с легкостью охотника.

— Не знаю, — ответила Селима. — Говорят из Ахты.

Гаджали, еще спускаясь по лестнице, по голосу узнал старого знакомого Керима. Только он не знал и не мог догадаться, зачем он к нему пожаловал.

За воротами дома стояли три всадника на породистых лошадях в длинных серых подпоясанных бешметах, на боку висели кинжалы, оправленные в серебро.

— О-х, Керим, — произнес Гаджали, раздвинув руки для объятий. — Какими судьбами! — Церемония рукопожатий. — Заходите домой. Пошли, пошли. — Он завел их в гостевую комнату. Жене Гаджали на ходу повелел приготовить хинкал из сушеного мяса.

— Да, нет спасибо, Гаджали, — отказался Керим, усаживаясь на толстую подушку, набитую шерстью. — Мы ненадолго и по очень деликатному вопросу. На хинкал у нас еще будет много случаев.

— Ну, рассказывай, какие у вас новости в Ахтах, — начал беседу Гаджали.

— Ничего нового, — сказал Керим. — Тихо идет коллективизация, и ты же знаешь- у меня самый большой двор в селе. У начальников большие планы. Они хотят освоить и склоны гор и долину реки- вообще, я дал добро и отдаю своих коров и лошадей в колхоз. Думаю, зачем идти против течения. К тому же, моему сыну предложили стать председателем.

— О-о, — одобрительно кивнул Гаджали, — это уже меняет дело.

Керим лукаво и многозначительно улыбнулся.

— Гаджали, — начал Керим, переходя на официальный тон, — мы с тобой давно друг друга знаем. Ты влиятельный человек в твоем селе, а меня хорошо знают в Ахтах. И- и, — он замешкался, раздумывая над каждым словом, — нам следовало бы быть теснее. Ну, другими словами, нам бы следовало скрепить семейные узы.

У Гаджали, который уже догадался, в чем дело, дрогнула мышца на лице, и он с напряжением продолжал слушать самого богатого человека в Ахтах.

— У меня есть сын, — продолжал гость, — он уже взрослый, самостоятельный мужчина. А у тебя дочь, Галима. И я вместе с моими братьями пришел в твой дом просить руки твоей дочери.

Гаджали застыл и продолжал сидеть с открытым ртом, от неожиданности не в силах произнести ни слова.

— Это будет богоугодное дело, Гаджали халу, — продолжил другой, видимо младший брат Керима. Из под папахи из овечьей шкуры на Гаджали смотрели карие глаза, которых разделял нос с горбинкой. Он тоже хочет убедить меня в богоугодном деле, успел подумать Гаджали.

— На все воля Аллаха, Керим, — наконец выдавил Гаджали. — Я и не думал, что моя дочь такая уже большая, и ее можно выдать замуж. — Время так быстро бежит, и я не замечаю, как все меняется. — Я не знаю, что и сказать.

— У нас славный и уважаемый род, Гаджали халу, — вмешался в разговор третий с квадратным лицом. — Вы не пожалеете — мы будем беречь ее как зеницу ока. Мы, прежде чем придти в ваш дом долго думали и решили, что наше объединение станет хорошей основой для дружбы двух сел. Этот косой — еще и политик, подумал Гаджали, складно говорит.

— Я не могу дать вам ответ сразу, — вежливо произнес Гаджали. — У меня есть старший брат. Я должен обсудить это.

— Конечно, конечно, — согласно кивнул Керим. — У нас есть время, и мы можем подождать.

Гаджали склонил голову в нерешительности. Он понимал, что это хороший вариант, чтобы обзавестись родственными отношениями с состоятельным родом: у его сыновей будет хорошая опора и поддержка, а у дочери будет обеспеченная жизнь.

Вдруг дверь в гостиную приоткрылась, и появилась голова Селима.

— Извините, — произнесла она робким голосом. — Гаджали, можно тебя.

Она увлекла мужа в дальний угол коридора.

— Они пришли засватать Галиму? — спросила она немедля.

— Да, — коротко произнес Гаджали

— Ты уже решил? — Селима смотрела в глаза мужа.

— Нет еще.

— И не думай!

Гаджали нахмурился.

— Почему?

Селима молчала, — она не знала, как это сказать мужу.. Она проглотила комок.

— Ты знаешь сына Габиба, Раджаба?

— Знаю.

— Он примчался только что и…

— Что «И»?

Селима подняла глаза полные ужаса на мужа.

— Он сказал, что если вы выдадите ее замуж, то он ее сегодня же похитит, — произнесла Селима дрожащим голосом, — она в подавленности опустила голову.

Гаджали пришел в ярость — его зубы заскрежетали.

— Он, сын Габиба, будет диктовать мне условия. Я убью его. — Гаджали, забыв, что дома у него гости, направился за ружьем. Селима вступила вперед и взмолилась.

— Гаджали, я тебя умоляю, не делать этого. Не надо пачкать себя кровью. И… — она сделала паузу. — О дочери подумай.

— Что! — громко прокричал Гаджали, теряя самообладание. — Что ты говоришь. Моя дочь…

Гости, тихо сидевшие в гостиной, глядя друг на друга и безучастно шаря глазами по интерьеру комнаты, услышали глухой выстрел, затем окрики: «Остановись. Не надо убивать» — и они переполошились. Младший аж подпрыгнул на месте и тупо уставился на старшего брата.

— Что такое? — выдавил он с открытым ртом и скосившимися от страха глазами. — Он хочет нас убить. Уходим!

В коридоре шум усиливался.

Братья вскочили, и один из них сунул голову в проем двери и застыл

— Пустите меня, — кричал Гаджали, вырывая ружье из рук жены и подоспевшего сына. На полу лежали осколки разбитого от пули глиняного кувшина, залитые его содержимым- молоком.

Гости, молча, прошмыгнули мимо разбушевавшегося не на шутку хозяина дома, опасливо глядя по сторонам, быстро отвязали лошадей и дали деру.

— Слава богу, — сказал косой, вздыхая с облегчением, — успели унести ноги живыми. Ей богу, эти курахцы, я всегда говорил, ненормальные какие-то. Расскажи кому- не поверит: всего то хотели засватать его дочь, а он в ружье. Нет, я больше в Курах за невестой — никогда, брат. Так что, давай ищи невесту где-нибудь в другом месте, но только не в Курахе.

Сенокос

Гаджали долго не мог прийти в себя от ярости, когда какой-то сопляк бросил ему вызов и поставил условия. Коса Гаджали скользила по траве со свистом, и он после каждого взмаха шел на один шаг вперед. Разбираясь со своими мыслями, куда глубоко впутался сын Габиба, он то и дело останавливался, подпираясь косой и глядя на село.

— В чем дело, папа, ты устал? — спросил Абрек, приблизившись к нему и сделав последний взмах.

— Не могу успокоиться, — прошипел Гаджали, мотнув головой. — Еще никто не позволил себе так поступить со мной — прийти ко мне домой и сказать:» Я похищу твою дочь». — Абрек стоял с опушенной головой, не желаю нарушить разговор отца с самим собой. — Ты хоть знаешь его- этого Раджаба?

— Да.

— И что ты можешь сказать о нем?

— Высокий парень с зелеными глазами…

— Подожди, подожди, — оборвал его отец. — Меня не интересует цвет его глаз. Ты мне скажи, что за семейство.

— Что он, что его отец — трудолюбивые, отзывчивые люди, — поведал Абрек, разжевывая длинный свисшийся к подбородку стебель травы. — Еще, Раджаб с характером — никому не даст себя в обиду.

— Тогда, почему они такие бедные?

— Не знаю, папа, — признался Абрек. — Может, они просто невезучие. Недавно у них сгорел сарай, и им пришлось продать всю живность. К тому же, папа, богатство в таких делах — не главное. Бедность может подкрасться в любой дом.

— Хватит, хватит, — Гаджали гневно остановил сына, подняв руку. — Уму разуму меня учишь. Никто не сможет мне доказать, что бедность лучше, чем богатство.

— Я не это имею в виду, папа, — Абрек продолжал отстаивать свою точку зрения. — В обществе людей ценят не по количеству денег, а по их отношению к другим людям. Ну, например, возьмем Рагима, директора школы, который первым в селе получил высшее образование. Он, я бы не сказал, что богатый, но смотри, каким уважением он пользуется в селе..

— Он стал твоим учителем, сынок? — с возмущением произнес Гаджали. — Ты несешь какую-то Галиматью. Речь идет о твоей сестре, о ее судьбе, а ты мне решил лекцию по нравственности прочитать. Завтра не получится так, что твоя сестра придет к нам с опущенной головой, жалуясь на трудности, связанные с бедностью. И тогда этот Керим из Ахты будет смеяться надо мной за непредусмотрительный шаг. Ты об этом не подумал. — По тону голоса было видно, что Гаджали примерял Раджаба в качестве зятя и искал ему место в своем разбушевавшемся сердце.

— Я не знаю, — коротко ответил Абрек. — Этого никто не может знать. Раджаб может добьется большего, чем его отец. А решать, как поступить — тебе, папа, как главе семьи.

— Ты я вижу не против, — Гаджали наконец поставил вопрос ребром.

— Нет, — ответил его взрослый сын, полностью отдавая себе отчет за судьбу сестры, зная хорошо своего друга по имени Раджаб.

День свадьбы

Галима в день свадьбы в нарядном платье, сшитым по линии талии с лифом, плотно облегающим фигуру и с нагрудником из дорогого бархата, увешанным серебром выглядела необычно красиво.

Отец стоял среди гостей в традиционной распашной черкеске белого цвета, изготовленной из верблюжьей шерсти. Черкеска была одета поверх бешмета с нагрудным разрезом. Отец в папахе выделялся среди всех высокой и строгой осанкой. Он больше молчал и был в гнетущем настроении. Галима хорошо запомнила эту папину парадную форму, потому что она за ней следила, перешивала пуговицы, меняла разрезы и манжеты, пришивала накладные карманы, а когда он несколько лет назад собрался на встречу в Ахтах с Нажмутдином Самурским, то попросил карманы убрать — мода быстро менялась.

Во всей свадебной церемонии только один раз ее глаза поймали грустные, полные печали глаза отца, и ее сердце застучалось еще сильнее: ее обуревало чувство, что нить, которая соединяет ее с ним, натянулась и вот- вот порвется. Это- прощание: прощание с детством, с отчим домом, где она была окружена любовью и вниманием. Голоса свадебной песни глушили ее мысли, но остановить поток ее слез не мог никто. Она понимала, что вступает во взрослую жизнь и чужую семью, полную неизвестности и сомнений.

Время шло, а Гаджали не мог себе простить, что пошел на поводу у жены и сына Абрека, а также поддался на уговоры Раджаба и его высокомерию: « В качестве калыма я отдам мешок денег, хотя Галима стоит дороже» Его дочь продолжала жить в нужде, хотя она никогда не показывала этого, не жаловалась и все время продолжала жить в ожидании чуда. Это» чудо» пришло через два года: она родила сына и дала ему имя отца по его наставлению- коротко- «Гаджи».

Сумка

У Гаджали с утра было плохое настроение- год выдался неурожайным: яблоневый сад навевал тоску- под осадой гусениц яблоки скукожились, а сливы не уродились вовсе. Вернувшись домой в полуденное время, он на крыльце заметил незнакомую набитую тканевую сумку. Он из-за любопытства раскрыл ее и нащупал рукой банку меда, кусок овечьего сыра и масло. Его лицо изменилось — губы поджались, глаза прищурились, и он гневно крикнул:

— Селима!

Селима сбежала по лестницам вниз и застыла, увидев мужа над раскрытой сумкой. Она вспомнила его распоряжение — никому ничего не давать и перестать быть больной на сердце. Она имела привычку делиться со всеми, кто нуждался. А тут — родная дочь.

— Что случилось, Гаджали?

Гаджали перевел глаза на сумку.

— Это что?

Селима растерялась.

— Это для нашего внука.

Гаджи в это время находился дома и до его ушей стали доносится слова деда со двора — он стал прислушиваться.

— Я не дурак и догадываюсь, что это для Раджаба, — продолжал Гаджали громко.

— Тихо говори, — прервала его жена. — Гаджи дома и может услышать.

— Пускай слышит, — проорал Гаджали. — Он такой же лентяй, как и его отец: не учиться и никаких целей в жизни нет. Я не намерен кормить семейство Габиба. — У них что, нет рук. Пусть работают и зарабатывают.