Бесплатный фрагмент - Свет во тьме

Посвящается памяти
Кашина Вячеслава Константиновича,

мужа и друга

Обращение к читателю

Дилогия «Свет во тьме» была задумана и написана во времена «перестройки», когда целенаправленно разрушали наш дом — государство СССР, разворовывали и разбазаривали всё, что с неимоверными трудностями народом было восстановлено и построено после гражданской и Великой Отечественной войн, с лица земли стирали социалистический уклад жизни.

Первая книга дилогии, антиутопия «Мир Абсолюта», — попытка заглянуть в будущее, понять, куда ведут происходящие «перестройка и реформы», что замыслено построить на руинах разрушенного. И чем дальше по времени мы уходим от начала «перестройки», тем очевидней становится, что, как это не прискорбно, — наша жизнь движется именно в направлении мироустройства, описанного в этом произведении.

Вторая книга дилогии — утопия «Великий Восток». В ней говорится о жизни людей в построенном на фундаменте традиционных религиозно-нравственных ценностей высоконравственном, социально справедливом обществе материального достатка для всех людей.

Жизнеустройства Мира Абсолюта и Великого Востока враждебны, несовместимы. Россия находится на перепутье. Но, как говорит один из героев книги, «всё взаимосвязано во времени и будущие поколения — безвинные заложники живущих ныне». «Боже правый, настави нас на путь истинный».

---

И когда Он снял седьмую

печать, сделалось безмолвие

на небе, как бы на полчаса.

(Апокалипсис 8:1)

Часть первая

Глава первая

Был поздний час. Давно стемнело. Доктор, директор школы «Луч Абсолюта» касты Э, собрался уже покинуть рабочий кабинет, но прозвучал сигнал вызова видеосвязи и на экране появилось растерянное лицо привратника. Привратник сообщил, что не назвавший себя мужчина привез маленькую девочку, без объяснений передал ее документы, и сразу же уехал. Это было очень необычно. По заведенному порядку, поступающих в школу детей — нарядных, веселых, с сияющими любопытством глазами, — взволнованные родители привозили утром, и с рук на руки передавали персоналу школы. Доктор распорядился увести девочку из привратницкой в корпус «Малышка», а ее документы поутру принести к нему.

С раннего утра весь следующий день он был занят в большом школьном хозяйстве, а когда в конце дня освободился, пришел в рабочий кабинет и увидел лежащую на рабочем столе папку, только тут вспомнил про девочку, привезенную накануне. Устало опустился в кресло за столом, отдыхая, немного посидел расслабленно, потом, не спеша, открыл почти пустую папку с солидным золотым тиснением «ДОЦМА» — Департамент Образования Центрального Сектора Мира Абсолюта. С голоснимка во всю страницу на него смотрело знакомое детское личико; девочка стала старше, изменилась, но, несомненно, это была Даша, дочь Профессора, в доме которого он гостил два года тому назад, когда участвовал в семинаре на Острове Высших. Встревожил вопрос: как она могла из касты Высших, попасть в элитную касту? В смятении быстрым шагом прошелся по кабинету. Потом бланк личной карточки девочки вставил в стоящий на отдельном столике проверочный аппарат служебных бланков. Бланк карточки не совпал с контрольным и об этом он обязан был незамедлительно сообщить в соответствующую инстанцию. Согласно «Закону о запрете неконтролируемого перемещения лиц», бланки документов в каждой касте Мира Абсолюта имели внешне незаметные отличия, что исключало возможность подделки. Не в состоянии собраться с мыслями, какое-то время, натыкаясь на мебель, растеряно вышагивал по кабинету. Наконец, овладел собой, по связи попросил старшего воспитателя корпуса «Малышка» позаботиться о новенькой, и предупредил дежурного администратора школы, что уезжает по неотложным делам.

Явился в свою городскую квартиру, запер входную дверь и отключил видеосвязь, но заниматься ничем не смог: в мозгу билась неотвязная мысль: что случилось? какая с Профессором и Марией произошла беда? как ему поступить? что будет с девочкой, если он сообщит о ней? что будет с ним, если не сообщит?

На другой день вернулся в школу и с головой окунулся в дела, всячески оттягивая принятие решения, но, осознавая, что все само собой не уладится, что срочно нужно на что-то решиться.

                                                     * * *

Старший воспитатель блока «Малышка» или, как все — и дети, и взрослые — называли ее «старшая мамочка» сокрушенно рассматривала сидящую перед ней на детском стульчике девочку, а та упорно не поднимала на нее глаз. Угрюмая, нелюдимая, даже на собственное имя не откликается; непричесанная, над ухом прядь волос сколота взрослой заколкой, неуместной на детской головке. И заколка-то эта не яркая и блестящая, по нынешней моде, а из какого-то матового металла. Со времени поступления девочки в школу никто не смог ее уговорить снять заколку и причесать волосы. Вот и сейчас, старшая мамочка, недоумевая и огорчаясь, сидела, опустив руку с расческой на колени, а девочка глядела в пол, обеими руками прижимала заколку к голове и вот-вот готова была заплакать. Она и плакала-то не как другие дети — громко и требовательно, а молча и горько глотая слезы. Сердце доброй старшей мамочки этого не выдерживало. «Странная девочка… Уж, не из массовой ли она касты?» — недоумевала. Но это было возможно только в случае сверходаренности ребенка, а за несколько лет её службы в этой школе после окончания ВУЗа, в нее поступил только один такой мальчик.

Первые месяцы пребывания ребенка в школе были столь насыщенны, а отработанные годами методы адаптации столь совершенны, что малыши легко и быстро привыкали к жизни в школе. Немалую роль здесь играло и то, что, за год до поступления ребенок вместе с родителями посещал школу во время праздников и специально организованных знакомств с будущими одноклассниками и учителями, и, когда приходила пора окончательно поселиться в ней, его встречали уже знакомые учителя, воспитатели и сверстники. Эту же девочку старшая мамочка припомнить не могла. Прошло уже несколько дней с появления ее здесь, но о ней словно забыли, хотя, более чем очевидно, что она нуждается в частичной блокировке памяти и подсознания. Нет, конечно, нет, она не критикует Вышестоящих, несомненно, все делается правильно, и ее дело, как и всех в Мире Абсолюта, строго выполнять ГПЖ — Главное Правило Жизни: «Точно, беспрекословно, не допуская сомнений и критики, выполнять все указания Вышестоящих». Просто столь необычный случай выбил ее из колеи. Мелькнула пугливая мысль: какое заключение выдал бы Эл-Мо, если бы сейчас ее подвергли проверке на лояльность? В элитной касте такие проверки проводили очень редко, выборочно, и только в неординарных случаях, но страх перед ними внедрился в подсознание людей, осуществлял самоконтроль за поведением, словами, мыслями.

Перепоручив так и непричесанную девочку молоденькой дежурной воспитательнице, старшая мамочка, по заведенному порядку, поспешила с обходом помещений корпуса. Утренний обход всегда доставлял ей удовлетворение: выполненные с большим вкусом интерьеры, масса игрушек, с вечера убранных в застекленные шкафы, удобная мебель, чудесные ковры и портьеры — все красивое, дорогое и в идеальном порядке. В растворенные окна с недалеких гор задувает утренний чистый, прохладный воздух.

Из спален доносились голоса: воспитатели будили малышей, поощряя разноцветными жетончиками тех, кто бодро вставал, быстро умывался, одевался и бежал в спортивный зал на зарядку. На завтрак обладатели жетонов получали сладкое, тем же, у кого жетона не было, сладкое не полагалось.

Обойдя все комнаты и закоулки, старшая мамочка отправилась на пульт ночного наблюдения за детьми, чтобы узнать как прошла ночь, как спали дети. Пульт представлял собой узкий вытянутый зал, одна стена которого экранами обзора спален была, как бы разлинована в клетку. Если ребенок спал беспокойно, включался звонок и возле соответствующего экрана зажигалась лампочка. Об этом инспектор-наблюдатель сообщал дежурному воспитателю. Новенькая и в эту ночь металась, всхлипывала, и звонок звенел почти беспрестанно.

Старшая мамочка спускалась по лестнице в столовую, где дети уже заканчивали завтракать, когда запыхавшаяся нянечка, в поисках ее обежавшая весь корпус, сообщила, что вместе с новенькой девочкой её в свой кабинет вызывает Доктор.

Всякая встреча с Доктором приводила старшую мамочку в волнение. Вот и теперь она, слегка переполошившись, поспешила в столовую. Почти все дети уже поели, а девочка сидела за столом одна, сложив руки на коленях и понуро уставясь в наполненную тарелку. «Ничего не съела — огорчилась старшая мамочка. — И не причёсана. Хорошо, хоть одета опрятно».

Небольшой двухэтажный домик Доктора, директора школы, находился в глубине парка неподалеку от административного корпуса и здания гостиницы для приезжающих. С улицы невысокая каменная лестница вела в его холл-гардеробную со шкафами для верхней одежды. Через высокую двухстворчатую дверь — вход в обставленную дорогой мебелью гостиную — просторную, светлую, с высокими овальными окнами по двум стенам и выходом на увитую диким виноградом широкую веранду. Другая дверь из холла вела в рабочий кабинет Доктора, с современнейшей кабинетной аппаратурой. На первом этаже находилась и столовая, куда обеды из общей кухни доставлял робот-разносчик. На втором этаже были две спальни и библиотека — любимое место умственных занятий и отдыха Доктора — светлая комната со стеллажами книг, большим письменным столом и библиотечной аппаратурой.

Старшая мамочка, держа девочку за руку, вошла в холл, увидела приоткрытую дверь кабинета, и, оробев, остановилась. Поджидавший их Доктор с приветливой улыбкой широко распахнул перед ними дверь.

Усадил на диван, расспросил мамочку все ли дети в корпусе «Малышка» веселы и здоровы, а потом сказал:

— Коллега, скоро пять лет как вы трудитесь в нашей школе. Пора подумать, какое поощрение хотелось бы вам получить за безупречную службу. Пожелание обязательно будет учтено.

И заключил:

— А сейчас оставьте меня с маленькой озорницей. Я сообщу, когда за ней нужно будет прийти.

Возвращалась мамочка окрыленная: какое попросить поощрение ей думать не надо: навестить родную школу, родные места, близкую подругу — это такое счастье! После окончания института подруга получила направление в родную школу, где служила тоже в должности старшего воспитателя. За пять лет обе они поумнели, приобрели опыт и им есть о чем поговорить всласть, как бывало в юности. Обеим не было дано разрешение на брак с правом на ребенка, и поэтому они решили посвятить свою жизнь чужим детям. Теперь у них много детей! Персоналу школы дети приносят заботы, огорчения, но и своей привязанностью, своими успехами огромные радости.. Доктор обязательно выхлопочет ей дополнительный отпуск и бесплатный проезд. Всем им в школе очень повезло, что у них такой директор — требовательный и строгий, но добрый и отзывчивый. Как он ее назвал? «Коллега!» Она обязательно об этом расскажет подруге. Так размышляла старшая мамочка по пустынному в это время утра школьному парку, неторопливо возвращаясь в корпус. Она не хотела себе признаться, что давно уже робко и безнадежно влюблена в Доктора.

                                                    * * *

Даша сидела на краешке дивана и, потупясь, теребила подол платья. Доктор походил по кабинету, рассматривая её: маленькая, сгорбленная, поникшая. Присел рядом.

— Здравствуй, Дашенька, — произнес ласково.

Она вся затрепетала. Подняла широко распахнутые глаза и смотрела с недетским страданием, вопросительно, с жаркой надеждой. Сел рядом, пересадил к себе на колени. Обхватив руками его голову, она зашептала в самое ухо:

— Это секрет… Мама велела забыть… Ты забыл, а потом снова вспомнил? Да?

— Я опять забыл. Совсем, совсем забыл. Как тебя зовут?

— Кэ-ти… — прошептала, запинаясь, и тихо заплакала.

Доктор укачивал ее на руках, она, уткнувшись лицом ему в грудь, тихонько всхлипывала; погладил по головке, но, когда коснулся заколки, она быстро отвела его руку. Наконец успокоилась и уснула. Он уложил ее на диван, рядом положил присланные фабрикой образцы игрушек, на которые следовало оформить заказ.

В тягостном раздумье походил по кабинету. Уселся за рабочий стол: ждали неотложные дела. Долго работал. В папке бумаг на подпись лежал список вновь поступивших воспитанников для оформления заявок на питание, одежду, книги, игрушки. Вопрос о Даше следовало решить безотлагательно. Потирая руками лицо, посидел, вглядываясь в спящую девочку. Вид ее и во сне был несчастным, она вздрагивала, морщила лобик. Решительно встал, вынул из проверочного аппарата контрольный бланк личной карточки, перенес в него данные из недействительной карточки, а карточку уничтожил. Посидел на диване рядом с тяжело спящей Дашей.

Даша проснулась, открыла глаза и рядом с собой увидела много красивых игрушек. Подумала, что она снова дома у мамы и папы, и больше не надо тихо сидеть между набитыми мешками, где очень хочется чихать и бегают живые мыши и крысы — такие страшные и противные, не то, что игрушечные. Обвела глазами комнату. Нет, это был не ее дом. За столом сидел добрый дядя, который знает ее секрет — ее настоящее имя. Незаметно взяла лежащего рядом большого мишку, прижала к себе, и, притворяясь спящей, сквозь подрагивающие ресницы, пристально наблюдала за Доктором.

Приближалось время обеда. Заметив с напряжением зажмуренные глаза и прижатого к груди мишку, Доктор улыбнулся:

— Мишка, кто спит рядом с тобой? Как зовут эту девочку? Кэти?

— Да…, — лукаво приоткрыла глаза.

Он умыл ее, уговорил причесаться, и опять собрал волосы заколкой.

Робот доставил обед. Они вместе накрыли на стол, сели напротив друг друга и Даша, подражая ему, съела все, что было на тарелках. Ей так хотелось понравиться….

— Я сама, я сама! — воскликнула, отнимая у него пустую тарелку, когда стал убирать со стола.

Доктору нужно было отлучиться по делам.

— Ты не побоишься остаться одна, если я ненадолго уйду?

— А здесь есть мыши? — спросила доверчиво.

— Здесь только ты, я и игрушки, а больше никого нет.

«Наверное, мыши только там, где мешки» — сообразила, но, на всякий случай, на диван забралась с ногами.

Перед ужином пришла старшая мамочка, чтобы увести Дашу в корпус. Но, увидев ее, Даша так побледнела, с таким отчаянием глядела на них, что было решено, временно, оставить ее у Доктора, а старшая мамочка должна будет утром уводить ее и постепенно приучать к жизни среди детей.

Доктор мог распорядиться о применении искусственной адаптации, и девочка уже не тосковала бы, не страдала, она совсем забыла бы Марию, Профессора и Инженера, они не являлись бы к ней во сне, но он не хотел этого. К искусственной адаптации Доктор относился очень недоверчиво, и, если воспитатели обращались к нему с просьбой применить ее к трудному ребенку, всегда отказывал, требуя к душе воспитанника находить подход. В других же школах искусственную адаптацию применяли без разбору.

Доктор лег поздно, но спал недолго. Проснулся оттого, что затекла рука: прижавшись, и обхватив обеими руками его руку, рядом спала перебравшаяся к нему Даша. Хотел высвободить, в ответ Даша еще крепче прижалась к нему. Не сомкнув больше глаз, остаток ночи обдумывал создавшееся положение, искал из него выход.

Для старшей мамочки наступили счастливые дни: она каждый день общалась с Доктором. Сразу после того, как Доктор и Даша отзавтракают, она уводила ее с собой и вновь приводила к обеду. Доктор предложил и ей обедать вместе с ними, но от смущения и волнения она отказалась. После дневного сна она опять забирала Дашу, а вечером приводила, играла с ней. Как-то они на веранде на кибере играли в «преодолей препятствие». Услышав азартные споры, к ним вышел Доктор:

— А меня в игру примете?

Все трое играли с воодушевлением и старанием, но победила все же старшая мамочка; у нее был большой опыт по части детских игр. Потом они все вместе ели яблоки, и ей, как победителю, Доктор вручил самое большое и красивое. Было так просто, так чудесно

                                                    * * *

Все разрешилось неожиданным образом. На видеосвязь с Доктором вышел старый полузабытый друг. С ним они росли в одной школе, потом учились в университете на одном курсе, но на разных факультетах, немного дружили, и вот уже лет пять не виделись. Поговаривали, что тот занимает какой-то важный пост в организации, общения с которой все стараются избежать. Друг сказал, что только сегодня вернулся из поездки в Южный сектор, наконец-то привез обещанную ему книгу, и пусть он встречает его, он сейчас вылетает. Доктор недоумевал: не мог вспомнить, когда он просил достать ему какую-то книгу.

Через полчаса они встретились на школьной аэролётной площадке. Друг сразу сказал, что прилетел ненадолго, только передать книгу и взглянуть, как он тут устроился, ведь до этого навестить его в школе он так и не удосужился.

— Стареем, стареем. Друзей забываем, а это негоже, — бодро говорил он и пытливо всматривался в лицо Доктора.

Солнце скрылось за тучу, накрапывал дождь. По горбатому мостику перешли речку; на её берегу, не обращая внимания на начинающийся дождь, мальчишки удили рыбу; по березовой аллее вышли к школьным корпусам, прошли просторную площадь и свернули на неширокую мощеную дорожку к домику Доктора. Друг внимательно поглядывал по сторонам.

— А у тебя тут неплохо… В следующий раз покажешь свое хозяйство. А сейчас некогда. Сегодня же опять улетаю.

«Будет ли следующий раз?”… — подумал Доктору.

Одобрительно осматривая, гость прошелся по комнатам домика.

Из холодильника на низкий столик в гостиной Доктор выставил бутылку старого вина и вазу с фруктами. Устроились в креслах. Выпили за дружбу, за будущие встречи. Доктор был удручен и разговор не клеился.

— Да! Вот тебе книга! — произнес, наконец, гость, доставая из кейса книгу. — Ну, мне пора, — заторопился.

— Побыл бы…, дождь усиливается. — Доктор, наконец, решился довериться старинному другу, рассказать ему в какое трудное положение он попал. Но тот уже встал, взял в руки кейс и зонт.

Расставались на аэроплощадке под проливным дождем. Доктор опять нерешительно попросил:

— Дождь надолго. Что за нужда тебя гонит? Остался бы…

— А!…, — беспечно махнул тот рукой, — и не в такую погоду приходилось летать — И, поднимаясь в аэролет, значительно напомнил: — книгу посмотри сегодня же. А со мной на связь не выходи, — предупредил.

Вернувшись в дом, Доктор взял в руки книгу, прочитал название, раскрыл — за титульным листом лежал незаполненный бланк личной карточки ребенка, поступающего в школу. Всё, что в эти дни копились в его душе, что он подавлял, скрывал от окружающих, навалилось на него разом. Не выпуская из рук такой необходимый спасительный бланк, в волнении он вышагивал по кабинету. Наконец, бережно положил бланк в папку, где хранились контрольные бланки, и, чтобы успокоиться, решил принять холодный душ.

Спустя несколько дней к Доктору явились трое тихих, неприметных субъекта. Они потребовали ключи от кабинетов, сейфов, шкафов и попросили им не мешать. Через три дня, они, извинившись, ушли.

Глава вторая

Не прошло и трех месяцев, как маленькая Даша, позабыв невзгоды, прижилась в школе и привыкла к новому имени — Катя. Так первой стала звать её старшая мамочка, которая была уроженкой Восточного сектора. Скучать было некогда. Первому подготовительному году обучения Доктор придавал особое значение: за этот год нужно было приучить ребёнка к самостоятельности, чистоплотности, аккуратности, научить бесконфликтному общению и доброму отношению к другим, приучить к дисциплине, выработать умение сосредоточиться.

Корпуса для девочек и мальчиков находились в противоположных сторонах парка, и каждый имел собственное название: «Малышка», «Веселый», «Айсберг» и т. д. Они имели секционную планировку: три небольшие спальни на две-три кровати соединялись большой комнатой для игр и занятий; из комнаты игр — выход в небольшой коридор, откуда через одну дверь вход в санитарный отсек с туалетами, умывальниками и душевыми кабинками, а через другую — выход в общий коридор. В каждой секции свой воспитатель-педагог, за двумя секциями закреплена нянечка и роботы-уборщики, всегда исправные — за этим следили мастера-ремонтники, в бригаду которых входили и старшеклассники.

Детей селили вместе по компьютерной рекомендации, но и, учитывая их желание, а чтобы шире был круг общения, вместе селили ребят из разных классов. Убранство комнат было простым, строгим, но не допускалось ничего поломанного. Дети были одеты опрятно и красиво. Кроме школьной формы, каждый ученик имел обширный гардероб одежды домашней, спальной, для прогулок в разную погоду, для занятий различными видами спорта — всё яркое, разнообразное и выбранное самим ребёнком по своему вкусу.

С первых дней пребывания в школе детей приучали застилать кровать, не разбрасывать личные вещи, игрушки, книги — всему было отведено своё место. Вернувшись с прогулки, нужно было протереть обувь и поставить в гардеробе в свой шкафчик, туда же на плечиках повесить верхнюю одежду.

Самым трудным для Кати было перед сном, раздеться, повесить платье в шкафчик, расправить чулки или носки и аккуратно положить их на стульчик возле кровати, на его спинку повесить расправленные трусики и майку, надеть и застегнуть на все пуговицы пижаму, поставить рядышком возле кровати тапочки и только тогда лечь в постель. Она же, зевая, быстро сбрасывала платье, небрежно вешала его на плечики, с которых оно тут же спадало, совала комочки носков в шкаф, кучкой бросала на стул трусы с майкой, кое-как натягивала пижаму, на ходу сбрасывала тапочки, прыгала в кровать и тут же засыпала. Через полчас, проверяющая как уснули дети нянечка, будила её. Качаясь со сна, и с полузакрытыми глазами она приводила свои вещи в порядок. Так продолжалось до тех пор, пока не приучилась раздеваться аккуратно.

С первого класса детей начинали приучать к работам в школьном хозяйстве: раздавать корм животным, собирать фрукты и овощи.

У малышей уроки природознания проходили в школьном парке. В обширном парке мальчики и девочки под присмотром педагогов и воспитателей вместе бегали, кувыркались, ползали по траве — играли и одновременно обучались. И к концу первого года обучения дети уже знали названия произрастающих там деревьев, кустов, трав, цветов, населяющих его жучков, паучков, бабочек, кузнечиков, лягушек, рыб в пруду и в реке — всего, что там ползало, прыгало, летало и плавало. Могли составить их словесные портреты, рассказать какую они приносят пользу.

Дети имели и свободное время. Часа за два до сна они занимались тем, чем хотелось: одни играли в дочки-матери, другие сосредоточенно рисовали, читали книжки или рассматривали картинки, а иные просто бездельничали. Перед сном им рассказывали сказки или показывали фильм с добрым концом. Хлопот с малышами было много, но уже к концу первого года обучения все они были опрятны, подтянуты, вежливы, веселы, смышлёны.

Первые полгода вновь поступивших детей домой не отпускали. Через месяц пребывания в школе и Кате запретили навещать Доктора. А ей так хотелось увидеть его: вдруг он уехал куда-нибудь насовсем, и у неё нет ни папы, ни мамы, ни Доктора?.. Это очень её тревожило. Однажды Доктор в окно кабинета увидел её, бегущую во всю прыть. Она обежала дом, на ступеньках входа в веранду разулась и в одних чулках на цыпочках пошла вдоль стены, заглядывая в окна. Увидела его, присела, крадучись спустилась с веранды, обулась и припустила обратно. «Убежала без спроса, — догадался, — нужно наказать старшей мамочке, чтобы больше уделяла ей внимания».

Иногда во сне к Кате приходили мама или папа. Проснувшись, она ничего не помнила, но была угрюма. Чуткая старшая мамочка в такие дни относилась к ней особенно ласково и прощала все её капризы.

                                                   * * *

Доктор любил свою школу, своё детище, как он считал, по праву. Он любил рано поутру, когда все ещё только просыпаются, пройтись по парку, в этот час тихому, свежему, прохладному, напоённому запахами зелени, когда деревья, кусты, трава, цветы на клумбах сверкают каплями росы, а потом, во всё вникая, не упуская из внимания даже мелочей, неспешно обойти школьное хозяйство. Персонал ждал его утреннего обхода и волновался; в его присутствии все подтягивались. Замечания он делал спокойным, вежливым, но чуть холодным тоном, однако, это заставляло подчиняться беспрекословно.

Ему доставляло радость видеть, как с муравьиным старанием малыши строят домики из кубиков и брусочков, как с криками носятся по парку, играя в войну между «нашими» — абсами и «врагами» — китайцами и русскими, ил и разыскивают клад — спрятанные воспитателем сладости; слышать доносящиеся со стадиона крики и звуки ударов по мячу; нравилось пройтись по школьным коридорам, в то время, когда в огромных зданиях тишина нарушается лишь только еле слышными звуками голосов из-за закрытых классных дверей.

Находясь среди детей, он внимательно всматривался в их лица и не уставал повторять персоналу, что среди детей не должно быть обижаемых неприкаянных сирот, ведь дети, подчас, бывают жестоки, что школа для каждого должна остаться светлым воспоминанием, дающим утешение в жизненных невзгодах, что именно слабым детям нужно уделять внимание в первую очередь.

Он любил свои бесконечные хлопоты о том, чтобы дети питались исключительно натуральными продуктами, чтобы все были обуты, одеты, никто не обойдён заботой. Не забывал, не обходил вниманием и персонал — сложившийся дружный, преданный школе коллектив; старался, чтобы в школе всем было тепло и уютно.

Официально именовавшаяся «Луч Абсолюта» школа представляла собой городок, просторно раскинувшийся между пологими, поросшими лесом холмами у края широкой долины предгорья. Особую живописность местности придавали возвышающиеся вдали снежно-белые вершины гор. Территорию школы пересекала, протекающая по долине быстрая горная речка.

В школе «Луч Абсолюта» обучались дети жителей нового города касты Э — НГЭ-2, расположенного за холмом в пяти километрах от неё. НГЭ-2 являлся городом-спутником старинного города, уже давно превращённого в мёртвый город-музей. В НГЭ-2 жили работающие в городе-музее искусствоведы, научные сотрудники, художники. В городе находились Школа Искусств с факультетами углубленного изучениея культур, искусств и ремёсел эпохи Заблуждений и эпохи Абсолюта и очень престижная консерватория.

Из города НГЭ-2 к школе вела дорога, по которой курсировали обслуживающие её грузовые электробусы и несколько раз в день общественный пассажирский электробус. Огибая территорию школы и по мосту пересекая речку, дорога заканчивалась у хозяйственных построек школы. Пассажиры доезжали до красивых кованых ворот с боковой калиткой, сразу за которой находился домик привратника.

От ворот начиналась просторная площадь, усаженная кустами роз, и с возвышающейся в её центре скульптурой — мальчик и девочка в высоко поднятых руках держат шестиконечную Звезду Абсолюта. На противоположном воротам краю площади — большое светлое двухэтажное здание с высокими стрельчатыми окнами и колоннами на входе — здание Дворца Муз. На первом этаже, в левом крыле его, размещался Зал Почёта, где были вывешены портреты выпускников, прославивших школу, а среди них — учёные, художники, композиторы, общественные деятели, и под стеклом хранилась большая красная книга с золотым тиснением — книга Почёта с внесенными в нее именами лучших учеников каждого выпуска. Зал Почёта не был пустующим, редко посещаемым. В этом зале выставляли образцы или макеты последних достижений в области техники и науки. На отдельном стенде стояли признанные лучшими, получившие премию Абсолюта литературные произведения, восхваляющие мудрость Высших, прославляющие достижения Мира Абсолюта. Их изучали, по ним писали сочинения.

На втором этаже над Залом Почёта находилась картинная галерея из двух залов: зала классики, где выставляли прекрасно выполненные копии самых известных картин и скульптур, как эпохи Абсолюта, так и эпохи Заблуждений, и зала произведений отражающих художественные новации современности.

Правое крыло второго этажа занимал театр, уступающий только размерами, но не роскошью убранства, театрам городов элитного слоя: нежно-голубая ворсистая обивка кресел; ворсистое сине-золотое покрытие полов; сотканный по рисунку известного художника тяжёлый золотой парчи занавес, в виде палубы корабля, заполненной пассажирами, театральными персонажами — сражающимися на шпагах, пляшущими, хохочущими, лукаво подмигивающими — смешными и весёлыми. Украшеним театра служила позолоченная люстра в виде шестиконечной звезды с множеством хрустальных подвесок.

Широкая беломраморная лестница соединяла просторные холлы первого и второго этажей. В холлах высокие овальные окна, и массивные инкрустированные позолоченным металлом двери, ведущие в Зал Почёта — на первом этаже, в картинную галерею и театр — на втором. В правом крыле первого этажа — всевозможные студии.

В стороне от Дворца муз, в глубине школьного парка, поодаль друг от друга, находились три небольших здания: одноэтажное административное, двухэтажное — поликлиники, прекрасно оснащённой новейшим медицинским оборудованием, и домик Доктора. А в другой стороне парка, на его окраине, на берегу реки в большом доме с высокими ступенями, ведущими к входу, и с просторными светлыми холлами и балконами в небольших уютных квартирах проживали школьные учителя и воспитатели.

Два многоэтажных здания учебных корпусов стояли на просторной плошади и видны были издалека. Оснащенные самыми современными оборудованием и приборами светлые просторные классы и аудитории; отделанные просто, строго, красиво актовый зал, реакреации, лестницы, эскалаторы, лифты. Между двумя нечётными этажами — любимое место ребят, особенно зимой — соединяющие учебные корпуса оранжереи высотой в два этажа с произрастающими там тропическими растениями и небольшими водоёмчиками, в которых плавали экзотические рыбки, с птицами в клетках и летающими свободно, с ящерицами, черепашками. На последнем этаже одного из корпусов отражали солнце высокие стеклянные стены изостудии, полной света, с широким обзором окрестностей.

Площадь со стоящими на ней школьными корпусами соединяла воедино весь школьный комплекс, к ней сходились аллеи: платановая от Дворца Муз, липовая от женских спальных корпусов, каштановая от мужских спальных корпусов, берёзовая от спортивного комплекса. В пору цветения воздух в парке был напоён ароматами: нежным лип, дурманяще-сладким сирени и акации, благоуханием роз и жасмина.

В учебные корпуса из спальных можно было попасть не только, пройдя по аллеям, но и передвигаясь по подземным движущимся дорожкам в виртуальном пространстве. Без преувеличения, можно сказать, что это было царство фантазии: движущаяся дорожка со стоящими на ней ребятами въезжала то в залитый причудливым светом грот, то в пасть зверю, то в пространство звездолёта или среди извивающихся водорослей скользила по дну моря — всё это придумывали и воплощали сами дети под руководством взрослых.

На берегу реки, на территории школы зажатой в каменные берега, размещался спортивный комплекс: плавательный бассейн, стадион. теннисный корт, дорожки — спортивные, для велосипедистов, для верховой езды.

Через реку был перекинут горбатый мостик, а за ним, на другом берегу — взлётно-посадочная площадка с ангаром для аэролётов и гараж с электромобилями. Дальше раскинулись сады и огороды. Школа полностью обеспечивала себя ягодами, фруктами, овощами. В стороне от садов и огородов находились коровник, конюшня, птичник и сарай с кроликами в клетках. Большое, полностью механизированное хозяйство, обслуживали высококвалифицированные работники и во всём им помогали школьники.

В школах Мира Абсолюта обучение начиналось с пяти лет. Мальчики и девочки обучались в разных классах. Играли же, занимались спортом и работали — все вместе.

Обучение было факультативным, по двум резко отличающимся программам: детей со способностями к точным наукам обучали в технических классах, остальных — в классах гуманитарных. По одному и тому же предмету для разных учебных программ были разные учебники. Знания по профильным предметам давались фундаментальные, глубокие, обширные, а по предметам непрофильным обзорные, поверхностные. Считалось, что такое образование является наиболее продуктивным, дающим максимальную интеллектуальную отдачу, хотя и порождает одностороннесть развития и чувство превосходства между обучающимися по разным программам. Всем детям давали начальные знания по медицине. К тринадцати годам все ребята должны были уметь летать на аэролётах и водить электромобили. На учебной площадке стояли аэролёты и электромобили с экранами компьютерного обучения.

В школах элитной касты воспитывали сильных, уважающих себя личностей, назначение которых — создавать интеллектуальные ценности и управлять отраслями производств. В них прививался дух дисциплины, уверенности в своих силах, устремлённости к достижению личного успеха, а, главное, первоочередное — низкопоклонной преданности Высшим и избранности своей касты.

Персонал школ касты Э был только из числа жителей этого слоя; контакты детей элитной касты с людьми массовой касты были полностью исключены.

                                                    * * *

Пришла первая школьная осень, вначале яркая и нарядная, а потом начались дожди, дни стали серыми, короткими. Облетевшие деревья в парке стояли мокрые и грустные, над окрестными холмами висела дождевая завеса, вода в реке стала свинцовой. На мокрую землю падал и быстро таял снег.

Наконец, с гор подул холодный ветер, ударил мороз, небо заволокли тучи, полетели снежинки. Снегопад усиливался. К утру мороз разрисовал узорами окна, снег покрыл землю, деревья, крыши, белым пухом лёг на перилах и карнизах. Пришла зима.

Потом наступили долгожданные первые зимние каникулы и время встречи Нового года. Малышей родители увезли домой. Почти все дети постарше каникулы проводили в школе, а иные, погостив несколько дней дома, возвращались — в школе было интересней.

Первый день каникул начинался с праздника встречи ёлки из леса. Мальчики-старшеклассники тянули жребий, кому ехать за ёлками.

Устанавливали три ёлки: главную, самую большую — на площади перед входом в школьные корпуса, вторую — посередине катка, и третью — в холле Дворца Муз. К вечеру главная ёлка уже стояла наряженная. Нижние ветки елок игрушками не завешивали — здесь было место, куда малыши вешали игрушки, сделанные своими руками.

За час до наступления Нового года дети и персонал школы собрались вокруг ёлки на площади; пели, плясали, читали стихи, а Катя с подружкой, в шапочках с длинными заячьими ушами, станцевали танец «зайчики». Малышам вручили призы за игрушки, висящие внизу ёлки. Было весело, всем бурно хлопали. Ровно в полночь ёлка вспыхнула, засверкала множеством огней, на вершине засиял большой золотистый шар, а выше его, как бы в воздухе, загорелась лучистая шестиконечная звезда.

Грянул школьный оркестр, все запели гимн Абсолюту. Потом кричали «Виват!», с прославляющими Мир Абсолюта песнями хороводами ходили вокруг елки, прыгали, смеялись, обнимались, шумели, веселились. Наконец, от усталости валящихся с ног малышей увели спать, а старшеклассники отправились во Дворец Муз на настоящий костюмированный новогодний бал.

На следующее утро в тумбочке возле каждой кровати лежали коньки — подарок от Абсолюта.

К окончанию зимних каникул был приурочен особо торжественный государственный праздник — День Законопослушного Свободного Гражданина Мира Абсолюта, День ЗСГА. В этот день всем ребятам, кому в истекшем году исполнилось одиннадцать лет, присваивали звание ЗСГА и все данные о них вносили в Общемировой электронный мозг — Эл-Мо, а виновникам торжества на тыльную сторону кисти правой руки наносили невидимый в обычном свете, но видимый в красном, персональный номер, присвоенный Эл-Мо. Нарядных, торжественных и взволнованных, их поздравляли родители и персонал школы, им дарили подарки, в их честь во Дворце Муз устраивали концерт, и на ужин подавали пирожное.

Завершил каникулы праздник «День сладкоежки». Старшеклассники под руководством поваров ещё накануне начинали стряпать и печь всевозможные вкусные блюда. А утром на сладкое всем подали по большому куску торта. Главное пиршество наступило в обед. Младшие дети — нарядные, в ярких фартуках, с большими бантами на головах, вежливые и взволнованные доверием, разносили сладости по столам — всем, сколько хочется. Хотя все просили добавки, осталось и на ужин. После ужина повара и помогавшие им старшеклассники выходили, спрашивали: «вкусно ли, понравилось ли?». Все дружно кричали: «Вкусно, очень вкусно!»

В каникулы Катя часто навещала Доктора. Когда вечером он замечал, что пора ей уже и спать отправляться, она так неохотно и медленно начинала одеваться, что он говорил:

— Сбегай, отпросись у старшей мамочки и, если она позволит, возвращайся.

Она торопливо одевалась и стремглав пускалась бежать. Возвращалась запыхавшаяся, радостная. Раздевалась, пристраивалась рядом с ним, играла с игрушками, или ходила следом, как котёнок. Перед сном он читал ей сказку. Дети, как и животные, обладают даром чувствовать суть людей и всегда с готовностью признают, привязываются, подчиняются сильному хорошему человеку.

Старшую мамочку Катя любила, но могла капризничать, спорить с ней, обижаться на неё, сердиться, потом мириться, а та огорчалась, наказывала и прощала — любила и радовалась ей. К Доктору же у Кати было совсем иное отношение: ему хотелось подражать, походить на него. У него были такие красивые руки — все в толстых жилках, по которым интересно водить пальцем, а если надавить, то они расплющиваются. На руках Кати, к её огорчению, жилок не было, и тогда она нарисовала их фломастером, но воспитательница велела пойти и хорошо отмыть руки. А ещё у него была чудесная лысина — гладкая и немного блестящая. Катя взяла ножницы и выстригла себе на макушке волосы. Правда, хорошая лысина не получилась, и волосы на макушке, отрастая, потом долго стояли торчком. Доктор же, когда ему пожаловалась старшая мамочка, узнав, почему она испортила себе косички, долго, но не обидно, смеялся так, что и Катя, и старшая мамочка тоже стали смеяться, хохотать доупаду.

По окончании подготовительного класса, перед тем как пойти в первый класс, дети проходили тестирование на выявление способностей и определение коэффициента интеллекта. Доктор был убеждён, что нет детей неодарённых, что каждый ребёнок должен почувствовать свою уникальность, ценность хоть в малом, и главная задача воспитателей — выявить, подчеркнуть это ценное качество. Вчитываясь в Катину карточку с результатами тестирования, из которых следовало, что никакими ярко выраженными талантами она не наделена, если не считать хорошего музыкального слуха и гибкости тела, Доктор, обращаясь к рядом сидящей за столом старшей мамочке, сказал:

— А доброе, отзывчивое сердце — это разве не талант? Ну, что же, будет она у нас танцевать и петь.

Каждый учебный год заканчивался написанием сочинения на тему, прославляющую Мир Абсолюта. Когда наступил последний день учёбы в первом классе, после звонка в класс вошла учительница, подошла к учительскому столу и, стоя, не разрешив сесть и детям, с весёлой улыбкой сказала:

— Дорогие девочки, сегодня у вас торжественный день: вы в первый раз будете писать сочинение или, кто хочет, делать рисунки о нашей счастливой жизни в самом лучшем на свете Мире Абсолюта. В течение учебного года мы с вами много беседовали об этом, а теперь нужно, чтобы каждая из вас описала словами или нарисовала, как и за что она любит Абсолют и его мудрых помощников — Высших. Кто за сочинение получит высокую оценку, тому будет подарок, а лучшую работу вывесят в Зале Почёта.

Через час первоклассники ушли на репетицию хора: в школе все готовились к празднику в честь окончания учебного года. А ещё через час их вернули в классы, и учителя объявили им, что все они получили отличные оценки, и всем торжественно вручили по коробке конфет. Во второй половине дня Катя и её одноклассницы побежали в Зал Почёта читать лучшее сочинение первоклассника — сочинённый мальчиком из параллельного класса стишок, прославляющий Высших, Знакомясь с лучшими сочинениями, в Зале Почёта несколько дней толпились ребята всех классов.

                                                    * * *

В конце зимы Катя простудилась и заболела. С высокой температурой её положили в школьную больницу. Когда явился Доктор, ей уже сделали анализы, провели необходимые процедуры. Маленькая и беззащитная, она лежала одна во всей больнице. Дежурной медсестре он сказал, что, в случае надобности, вызовет её, и, завернув в одеяло, унёс её к себе. Ночью тревожно прислушивался к тяжёлому дыханию. К утру жар спал, но до конца болезни она находилась в его домике, под присмотром медсестры. После этого случая все уверились, что она его дочь, и строили догадки, придумывали романтические истории.

Как-то после дня встречи с родителями, когда все уже разъехались, Катя подсела к отдыхающей после суматошного дня старшей мамочке, и между ними состоялся такой разговор:

— Ко всем приезжают папы и мамы… Доктор мой папа? Правда? Я тоже буду звать его папой…

— Звать его папой нельзя. — Почему?

— Потому, что он директор школы.

«Действительно, директора звать папой нельзя», — согласилась про себя.

                                                     * * *

Проходили дни и годы, заполненные учёбой, танцами, пением, играми, спортом и маленькими, но казавшимися такими серьёзными, переживаниями. Небо было бездонным и чистым, окружающий мир добр и загадочен. Катя росла, взрослела: вместо неугомонности появилась сдержанная порывистость, вместо глупого упрямства — милая строптивость, вместо непоседливости, когда всё время нужно куда-то бежать, она теперь часами сидела за книгой. Читала жадно, запоем, веря всему, что там написано: плакала и радовалась вместе с героями. Доктора немного беспокоило такое неумеренное чтение: будет ли от него польза?

Увлечение книгами в классе было всеобщим. Всем классом девочки играли в ими самими придуманную игру: цитировали отрывки из прочитанного, и нужно было быстро ответить по книге, а если не вспомнишь, — придумать ответ.

Ночью Катя проснулась от ноющей боли в животе. Утром не хотелось вставать. Недавно она прочитала книгу, в которой с героиней происходило всё в точности так, что случилось и с ней. Она не пошла на завтрак и долго валялась в кровати. Придумала жалостливую историю, как она будет несчастна, обесчещена, всеми покинута, но безвинна и горда. Стало очень жалко себя и ребёночка. Она всплакнула.

Подруги гостили у родителей. По привычке решать с ней все жизненные проблемы, поплелась в корпус «Малышка» к старшей мамочке, но та куда-то отлучилась. Немного подождала и отправилась к Доктору. Он был занят, но велел не уходить, подождать: скоро освободится, и они вместе пообедают.

Почти не ела, рассеянно водила ложкой по тарелке.

— Почему ты плохо ешь?

Глядя на него, произнесла раздельно и значительно:

— «Сэр, вы были плохим отцом. Не оставьте без попечения внука…»

«Из какой же это книги?» — подумал Доктор. Но нужно было отвечать: — «Что с вами, леди», — его забавляла эта игра.

— «Я скоро умру родами…» — продолжила трагически.

Посмотрел удивлённо — она не шутила, это не было игрой: лицо осунулось, под глазами тени, в глазах слёзы. Начал догадываться.

— Кажется, ты взрослеешь… Давай-ка позовём старшую мамочку, — и шутливо добавил: — Родится внук — что мы без нее будем с ним делать?

Катя смущенно хихикнула.

Старшая мамочка увела её к себе, а Доктор задумался: может быть, он не прав был, когда настоял, чтобы в его школе, в порядке эксперимента, отменили курс полового просвящения? «Нет, всё правильно», — заключил, вспомнив, как изменился нравственный климат в школе после того, как детям перестали внедрять вредные в их возрасте знания, как приходилось бороться с тем, на что сами же и подстрекали. А выводимый департаментом образования коэффициент продуктивности обучения — КПО, учитывающий число открытий, изобретений, и трудовые показатели выпускников, стал самым высоким из всех школ сектора. Нельзя подогревать интерес, подталкивать ребёнка к тайному и стыдному. А то, что нужно знать в тринадцать лет, объяснит ей и старшая мамочка, да и психолог есть в школе. «Похоже, она решила, что так рождаются дети», — улыбнулся.

С департаментом образования у Доктора были непростые взаимоотношения. Ему предъявляли претензии, что он воспитывает в детях завышенные надежды на будущее, воспитывает мечтателей. Он же возражал: хорошему учить детей — никогда не бывает чрезмерно.

Глава третья

Снег в горах лежал круглый год, поэтому из всех видов спорта наибольшей популярностью среди жителей сектора пользовались зимние виды. Это было традиционное увлечение жителей города. Ещё в эпоху Заблуждений в этом секторе было положено начало горнолыжному спорту. Сотни километров лыжных трасс обслуживались множеством подъемников. Альпинизм, туризм, катание на беговых лыжах, катание верхом на лошадях по специально освещённым вечерами трассам, катание под парусом на льду; полёты над горами на планере и воздушном шаре, облёт узких ущелий на аэролёте — всем этим грезили дети школы «Луч Абсолюта». В соревнованиях между школами касты Э по слалому, фристайлу и лыжным гонкам, старшеклассники этой школы неизменно завоёвывали призы.

Близкие горы манили, притягивали. Школьники младших классов ходили в недальние походы под руководством воспитателей, дети старше под руководством инструкторов отправлялись по сложным маршрутам. Катя, как и все её сверстники, любила с рюкзаком за плечами, шагать среди вековечных дубов, буков, сосен; среди валунов и камней подниматься всё выше к заснеженным куполам и пикам гор; любила привалы на берегу пенистой, бьющейся о камни бурной речки, шумящей так, что приходилось не говорить, а кричать; потом идти дальше, и где-нибудь на берегу небольшого озера, останавливаться, обедать и купаться в кристально-чистой воде; а вечером, возвратясь домой, с ощущением блаженной усталости, улечься спать.

Она стала почти взрослой: вытянулась, стала высокой, стройной; пышные русые волосы, широкая лёгкая, слегка танцующая походка и особенно большие чуть удлиненные серо-голубые светлые прозрачные глаза и их взгляд — приветливый, внимательный, немного строгий, делали её очень привлекательной. Заканчивала уже десятый класс. Училась хорошо — ровно и добросовестно; выступала в танцевальном ансамбле школы, пела в хоре — у неё был небольшой, но приятного тембра хорошо поставленный меццо-сопрано.

С годами увлечение туризмом только усиливалось, Катя с нетерпением ждала каникул — времени походов. Маршруты становились всё более сложными. За множество походов у них сложился небольшой, но сплочённый отряд. Однажды, находясь на маршруте, они попали в спускающийся с гор туман. Туман плыл, клубился, всё более густел, в его молочной пелене вязли, тонули звуки и свет. Похолодало. Быстро отсырела одежда, стали скользкими трава и камни. Инструктор собрал отряд, сказал, что, пока ещё что-то видно, поведёт их в хижину альпинистов, расположенную неподалёку, и там они переждут туман. Приказал держаться всем вместе, не отставать.

Небольшой бревенчатый сруб спрятался под отвесной скалой. Перед ним расчищенная площадка с навесом. В хижине за столом сидели трое, ещё один растапливал камин. На широкой полке у стены свалено альпинистское снаряжение. Это был отряд альпинистов, идущий на восхождение; туман и их загнал в хижину. Когда отряд туристов ввалился в дом, сразу стало тесно и шумно, в тёплом помещении от сырой одежды пошло испарение. Катя стояла у двери, держа перед собой руки грязными ладонями вверх: поднимаясь по мокрым каменным ступеням, она упала. Альпиниста, растапливающего камин, спросила:

— Где можно помыть руки?

— Пойдём, покажу.

Зашли за угол дома, где на стойке висел обыкновенный умывальник с носиком. Пока отмывалась, он стоял рядом.

— Слушай, а я тебя знаю — ты из десятого?

Катя тоже знала его. Он закончил одиннадцатый класс, перешёл в выпускной; его знала вся школа — постоянный отличник, постоянный победитель всяких соревнований, аэролётчик, альпинист, уже ходит в связке с опытными взрослыми альпинистами. Многие девочки тайно вздыхали по нем.

— Пойдём, дам полотенце, — предложил, увидев как она вытерает руки мокрым носовым платком.

Катя устроилась возле камина и никак не могла согреться, её чуть знобило, от огня лицо раскраснелось, она чихала. Георг, так звали парня, укоризненно, как ей показалось, произнес:

— Чего расчихалась? — и принялся подкладывать дрова в камин.

Пили чай, пели песни. Георг пел, и то и дело поглядывал на Катю. «Смотрит, потому что у меня нос красный!» — думала она и смущалась.

Часа через три туман стал редеть, рассеиваться и вскоре только в ветвях и среди камней оставался студенистой бесформенной мглой. Туристы ушли дальше по маршруту. Альпинисты остались в хижине ждать от метеорологов разрешение на восхождение.

С того дня Катя стала часто сталкиваться с Георгом то во Дворце Муз после репетиции, то на стадионе, то в библиотеке. Она краснела, робела, делала вид, что не замечает его. Ей казалось, что Георг совсем не такой как все. Она помнила каждую мимолётную встречу с ним, вспоминала, как он посмотрел, что сказал — всё казалось значительным, полным тайного смысла. Сердце замирало. А спустя какое-то время она уже думала, что он на неё и не смотрел вовсе и вообще шёл себе по своим делам. «Ну и пусть», — думала она, и делалось просто и спокойно, как раньше.

Потом Георг исчез. Она звала подружек пройтись по территории школы, но его нигде не было, а расспрашивать она стеснялась. В летние каникулы два раза в месяц старшеклассники устраивали вечера с концертами, викторинами, танцами. Отправляясь на вечер, она волновалась, прихорашивалась, но Георга и там каждый раз не оказывалось. Становилось скучно и неинтересно. Потанцевав немного с подружкой, и, отказывая приглашающим мальчикам, не дожидалась окончания вечера и шла спать.

Всё лето она жила в сосредоточенном погруженном в себя мире, в мечтах о чём-то необыкновенном, в радостном ожидании чего-то неизведанного, яркого. А порой на неё нападала такая неуверенность в себе, такой она ощущала себя глупой, неуклюжей, что становилась робкой, скованной. Тогда только книги способны были отвлечь, успокоить.

С подругой, занимающейся в художественной студии, они вечерами забирались на студийный подоконник и подолгу с высоты смотрели на огни города. Огни завораживали, томили душу, сладостно звали куда-то, пробуждали тревожное нетерпение.

Закончились каникулы. Наступил первый учебный день. На площади выстроилась вся школа. А поступивших в подготовительные классы, ещё только устраивались в спальных корпусах и вместе с родителями пришли посмотреть школьную линейку.

Школьный оркестр заиграл гимн, все запели — пением гимна Абсолюту начинался каждый школьный день. Потом Доктор поздравил ребят с новым учебным годом, похвалил за летние успехи в спорте и работе в школьном хозяйстве, а в заключение сказал:

— Наш ученик в соревнованиях по горному воздухоплаванию на аэролётах завоевал вторую золотую медаль. Он прославил нашу школу, давайте его поздравим. Георг, подойди ко мне.

Из строя своего класса вышел Георг, на его груди на ленте висела медаль. Доктор крепко, как равному, пожал ему руку. Оркестр опять заиграл гимн. Георг стоял рядом с Доктором — коренастый, мускулистый, загорелый — совсем уже взрослый мужчина. Оркестр закончил играть, все захлопали. А Катя восхищенно подумала: «Так вот где он находился всё лето — тренировался в горном лагере!»

Группа малышей, идущих в первый класс, звеня колокольчиками, цепочкой пробежала вдоль колонны учеников и устремилась в дверь школьного корпуса, следом за ними строем, поклассно зашагали все.

Начались школьные будни. Катя стала хуже учиться, на уроках сидела рассеянная, невнимательная. На переменах в коридоре, в спортзале — везде, где бы не находилась, глазами искала Георга. Он же при встрече терялся, краснел; а ей казалось, что он её не замечает.

                                                     * * *

Когда Георг увидел Катю в хижине альпинистов, она, продрогшая и чихающая, показалась ему такой беззащитной, что захотелось немедленно взять её под свою опеку, и он столько наложил дров в камин, что всем стало жарко. Открыли дверь, и она принялась чихать ещё больше. С той встречи он, не отдавая себе отчёта, находил повод находиться там, где могла быть она. Потом он уехал в горный лагерь, где усиленно тренируясь, жил совсем другими интересами, и забыл обо всём, не относящемся к спорту. Но когда вспоминал школу, сразу вспоминал её. В день возвращения, с друзьями направляясь на стадион, он увидел её, сидящую с двумя подружками на скамейке. Подружки весело болтали, а она задумчиво смотрела на струящийся фонтан, и казалась такой загадочной, что оробевший Георг прошёл мимо, не посмев даже поздороваться.

Раньше Георг редко ходил на вечера старшеклассников, он считал это пустой тратой времени. Другое дело спорт, учёба, книги и множество других полезных занятий. Когда друзья отправлялись учиться танцам, Георг брал книгу и усаживался читать: из-за вечной занятости он не успевал прочитать то, что полагалось по школьной программе. И вот теперь, готовясь к предстоящему вечеру, он наступал на ноги товарищам, пытавшимся обучить его танцам.

Георг и его друг сидели в первом ряду театрального балкона, откуда было хорошо видно всех находящихся в партере: сидели поклассно, девчонки с девчонками, мальчишки с мальчишками; сидели и посматривали друг на друга. Кати нигде не было. “ Будет выступать», — догадался.

Медленно погасла огромная шестиконечная люстра; затих гул в зале, пополз вверх занавес-корабль со всеми его персонажами.

Шёл концерт. Ученик девятого класса прочитал свои стихи, выражающие его любовь к Высшим — друзья похлопали ему; спели дуэтом девятиклассницы, похлопали посильней — понравилось; на сцену вышел записной шутник-острослов и рассмешил всех — хлопали громко, что есть мочи: свой одноклассник; выступили гибкие, грациозные гимнастки-восьмиклассницы — снисходительно хлопнули несколько раз. Наконец ведущая-десятиклассница, первая красавица школы, объявила:

— Выступает ансамбль пляски. Танец «Ручеёк».

Девочки в белых платьях с венками на головках под музыку плавно по одной выплывали из-за кулисы. В середине, мелко переступая ногами в белых туфельках, плыла Катя. Девочки кружились и их юбки раздувались колоколом, сходились, расходились, плавно поднимали руки с платочками. Георг, никого больше не замечая, не отрываясь, смотрел на Катю. Танец закончился, он бешено зааплодировал. Друг удивленно посмотрел на него и тоже захлопал.

Друзья стояли на первом этаже холла. Играла танцевальная музыка. По соединяющей два холла широкой мраморной лестнице спускались и поднимались нарядные старшеклассники, среди них Георг увидел Катю с подружками. Она сняла платье, в котором выступала, но высокая причёска осталась той, какая была в танце. Девочки пересекли огромный холл и остановились возле закрытой двери в Зал Почёта. Отражаясь в зеркалах, закружились первые пары.

— Пойдём, пригласим, — предложил друг.

— Иди, танцуй, — ответил Георг, остро сожалея, что не умеет танцевать.

В независимой позе, сцепив руки за спиной, он наблюдал за танцующими. Красиво откинув назад головку с замысловатой взрослой причёской, Катя танцевала и казалась такой недосягаемой, почти неземной. Танец закончился, партнёр вежливо отвёл её к подружкам и остановился неподалеку. Снова заиграла музыка, юноша во второй раз подошел к Кате. Она, скользнув взглядом по залу и поколебавшись, приняла приглашение. Они танцевали, а Георг глядел, не отрываясь. Партнер что-то говорил, она, улыбаясь, отвечала.

«Если ещё раз пригласит — намою шею», подумал Георг.

Георг, вдруг повернулся и ушёл. Кате сразу стало всё неинтересно, скучно. Юноша попросил разрешения проводить её до спального корпуса. Она надменно бросила:

— Нет.

Внезапное сильное чувство мешало учёбе. Решительный, уверенный в себе Георг робел и мучился. Он с малых лет был мальчиком независимым, смелым, добрым — таким уж родился. Учась ещё в пятом классе, он прочитал книгу об освоении Антарктиды и с тех пор мечтал о подвигах, о героическом. С возрастом мечты не угасли, он стал готовить себя к жизни, полной риска, к жизни суровой и благородной. Выбрал себе соответствующую профессию — космическая энергетика. Такой институт был в Северном секторе. По просьбе Георга Доктор списался с институтом, подал заявку на абитуриента и ему прислали вызов с оплаченным проездом и брошюрку «Требования к абитуриенту». Из нее стало ясно, что по физическим данным он вполне соответствует. Теперь главное — учёба. «С глупостями надо кончать», — решил он и углубился в учёбу. Запретив себе думать о Кате, стал избегать встреч с ней.

Пришла зима. На стадионе залили большой каток. Катя медленно скользила по льду. Мимо неё, заложив левую руку за спину и мерно отмахивая правой, пронёсся Георг. Она помчалась следом, обогнала, раскрошив коньком лёд, выбила перед ним длинную ямку и унеслась вперед. Георг споткнулся и бросился догонять. Перегнал, встал на пути, она на скорости врезалась в него и, чтобы не упасть, вцепилась в его свитер.

— Держись за меня! — крикнул он и понёсся вперед.

Она ухватила его сзади за талию, тут же к ней прицепился еще кто-то, цепочка всё удлиняясь, неслась по стадиону — ветер свистел в ушах.

Старшеклассники залили льдом отходящую от стадиона аллею, осветили её и катались там, уединившись от малышни, шумно снующей на стадионе. Георг увлёк Катю в аллею, и они медленно катились, взявшись за руки. К ледяной дорожке близко подступали стоящие среди сугробов голые деревья, дорожку тускло освещали разноцветные лампочки. Разрумянившаяся на морозе, Катя была необычайно хороша; к лицу ей были связанные старшей мамочкой красивые свитер и шапочка.

Остановилась, наклонилась, чтобы завязать шнурок на ботинке.

— Дай, я, — Георг опустился на одно колено.

Она смотрела растерянно. Он выпрямился, посмотрел с нежностью и ласково прикоснулся губами к её губам. Это был их первый поцелуй, робкий и трогательный.

Ночью не спалось. Она лежала с открытыми глазами, улыбалась, вспоминала вечер, их поцелуй. На соседних койках крепко спали две её подруги.

На следующий день, выходя из школы после уроков, в окно вестибюля она увидела стоящего перед входом Георга. Остановилась, поспешно открыла сумочку, чтобы пропустить подруг, стала копаться в ней, и вышла последней. Подошёл Георг; пошли в направлении стадиона.

— Что будешь делать?

— Пойду на репетицию, потом буду убирать в комнате — моя очередь. А ты?

— Буду учить. В девять часов приходи к мосту. Хорошо?

Согласно кивнула.

                                                    * * *

Зима в том году наступила рано, и была для этих мест на редкость суровой — морозы, обильные снегопады. Георг и Катя с нетерпением ждали наступления каникул, чтобы отправиться в горы. Георгу не терпелось познакомить её со своими друзьями — альпинистами, показать всё то, что любила и чём жила его душа. Наконец пришла эта пора и Катя впервые одна — без учителей и воспитателей — покидала стены школы. Доктор тревожился:

— Смотри, Георг, отпускаю под твою ответственность. Чтобы сразу после встречи Нового года вернулись.

Они радостно улыбались, выслушивая наставления Доктора.

Экипировка у них была собрана заранее: шерстяное бельё, тёплые носки, варежки, спортивные костюмы, защитные очки, толстокожая обувь. Лыжи, палки, лыжные ботинки, кошки, ледорубы можно было взять напрокат в альпинистском приюте.

Загрузились в двухместный аэролёт, и через час уже были в горнолыжном комплексе. Аэролет загнали в ангар, а сами, взяв напрокат лыжи, на кресельном подъёмнике поднялись выше в горы и на лыжах направились к ярко освещённой солнцем горной вершине. Шли быстро и легко. Мороз пощипывал щёки; брови и ресницы закуржавились инеем. Потом другим подъёмником поднялись на открытое, широкое ровное плато, где разместился еще один горнолыжный комплекс. Не задерживаясь здесь, опять встали на лыжи, и вскоре вдалеке возле выступающих из снежного покрова голых скал увидели домики лагеря альпинистов.

Навстречу им трусил большой сенбернар. Пёс с разбегу бросился на грудь Георга, норовя лизнуть в лицо, а тот, со смехом, отбивался. Подбежал к Кате, обнюхал, побежал следом за ними.

— Он всех встречает…

В лагере собрались люди пожилые, молодые, совсем юные, как Георг с Катей, и дети, которых родители с малых лет посвящали в братство альпинистов. Обстановка, какая возможна только среди увлечённых общим делом: простая, дружественная, братская, приветливая, весёлая. С первых минут Кате здесь стало просто и хорошо. Они ещё не успели устроиться — рюкзак унёс в мужской домик Георг, а Катя лишь успела найти комнату, где ей отвели койку — как гонг позвал на обед. Гурьбой повалили в столовый корпус; Георга окликали, здороваясь, хлопали по плечу и присматривались к держащей его за руку Кате.

Сразу после обеда, вместе с другими, на лыжах отправились к горному озеру. Катя никогда раньше не каталась на лодке под парусом по льду. Было странно, как это по тверди поедет лодка, но упругий ветер подхватил, надул парус и, управляемая умелой рукой Георга лодка, быстро заскользила по блестящему льду. Лодки разбегались, сталкивались, обгоняли друг друга.

Никогда ещё Кате не было так весело. Никогда еще она не была так счастлива. Каждая минута была полна впечатлений: катание на беговых лыжах по трассам, игра в волейбол. А поздним вечеро под ярко сияющими в прозрачной выси звёздами, при свете луны, с любопытством взирающей на землю, они, с холодком в душе от страха, на санях неслись в пологое ущелье, оглашая окрестности гиканьем, криками, смехом.

В день встречи нового года устроили соревнования. Во время соревнований шум стоял невообразимый. Как и все, Катя болела неистово: кричала, прыгала, хлопала в ладоши. Георг был азартен, смел, неудержим, а главной наградой ему за победы был сияющий счастливый взгляд, когда он при всех передавал Кате завоёванный приз.

— Хорошую невесту выбрал, — одобрил тренер.

Его слова много значили для Георга.

На выровненной площадке стояла огромная ёлка, украшенная лишь предметами альпинистского снаряжения: верёвками, топориками, носками, варежками, шапочками, шарфами, защитными очками и частоколом ледорубов вокруг неё. Чуть поодаль поставили столы и скамейки. Столы накрывали все сообща: открывали, резали, жарили, откупоривали, сервировали. Шутки и смех не умолкали. В момент наступления Нового года всё небо над снежным пространством расцветилось тысячами разноцветных огней: на соседних горнолыжных комплексах устроили фейерверки. Всю ночь танцевали, пели, веселились.

На следующий день Катя и Георг попрощались со всеми, и уже к вечеру вернулись в школу. Собрались у Доктора, позвали и старшую мамочку. Катя радостная, раскрасневшаяся суетилась, накрывая на стол, а Доктор, старшая мамочка и Георг, тем временем, азартно играли в карты. Потом долго сидели за столом и Катя, сияя глазами, подробно рассказывала, как они провели время в горах, то и дело, обращаясь к Георгу, чтобы тот подтвердил или дополнил её рассказ, и показывала завоёванные им призы. В тот вечер она так любила этих людей, любивших её…. Когда, спустя несколько лет, она спросила старшую мамочку, какой в её жизни был самый счастливый день, та назвала этот день.

Катя окончательно перешла жить к Доктору. Вечерами они с Георгом уходили в их любимую аллею, уже покрытую снегом поверх льда, или забирались в занесённую снегом беседку и целовались, забывая обо всём. Время летело незаметно и, обнаружив, что уже поздно, она бегом мчалась домой: Доктор долго гулять запрещал.

Они мечтали о том, как будут всегда, всю жизнь, неразлучны: сначала Георг поступит в институт, а через год, закончив школу, в тот же город приедет и Катя и, если повезёт, поступит в консерваторию, не повезёт — в какой-нибудь гуманитарный институт. Впереди ждало большое счастье, интересная жизнь.

Георг любил Катю сдержанно, трепетно, всем сердцем, стремясь оберегать, защищать её, сам не зная от чего; ради неё ему хотелось совершить что-то героическое. А Катина любовь распространялась на всё вокруг, её хватало и на дорогую старшую мамочку со всеми её маленькими шалунами и проказниками, виснущими на Кате, когда она приходила в корпус «Малышка», и на подруг, и на всю школу и, конечно же, на Доктора. О чем бы ни говорили они с Доктором, разговор сводила к Георгу, к их планам на будущее. Доктор часто с грустью думал, что недалеко время, когда она уедет, и далеко уедет…. В воскресные дни приходил Георг и они вместе обедали по-семейному. Рядом с ними он испытывал ощущение энергии, молодости. Он видел, что чувство их серьёзно и радовался за них. Иногда думал: «Когда-нибудь и внука увижу…»

Днём пригревало солнце, капало с крыш, снег в парке уплотнился, напитался влагой. На месте катка стояли лужи. Теперь они уже не гуляли так долго, как бывало зимой. Георг занимался серьёзно: предстояло пройти большой конкурс при поступлении в институт. Он упорно старался объяснить Кате принципы и способы преобразования космической энергии в электричество, устройство накопителя энергии на Луне и приёмного — на земле, понятие о рассеянном и сфокусированном энергетическом луче. Поставив перед собой цель, он давно уже читал техническую литературу по космической энергетике. Ему было интересно рассуждать об этих предметах, а Кате было интересно всё, о чем бы ни говорил Георг. Он требовал и от неё упорной учёбы, однако, Катины познания в науках были поверхностны, ведь она училась в гуманитарном классе.

Глава четвертая

Среди ночи раздался вызов на видеосвязь. Не до конца проснувшийся, недоумевающий, — кто бы это мог быть? — Доктор нажал кнопку. На экране появилось встревоженное лицо Главного Администратора города. Он сообщил, что, при восхождении, в ущелье сорвалась группа альпинистов; ущелье узкое, опасное. Нужны опытные аэролётчики, и он просит направить Георга в отряд спасателей.

Доктор сам отправился будить Георга, и через полчаса тот уже выводил аэролет из ангара. Когда прилетел в горный лагерь альпинистов, там в полном составе уже собрались его товарищи по аэролётному спорту. Одни по картам и видеофильмам разбирали маршруты полётов, другие готовили к полёту небольшие юркие спортивные аэролёты. Лететь решено было в связке по двое. Ведущими были назначены старые опытные аэролётчики. Положение осложнялось тем, что в ущелье проходили сходы снежных лавин, и отряд альпинистов мог оказаться погребённым под снегом. Нужно было зафиксировать сигналы датчиков-определителей местонахождения, и закреплённых на теле каждого альпиниста датчиков дающих знать жив ли человек.

Вскоре всё было готово. Дождались рассвета. Ведущим у Георга стал его тренер, старый асс горного воздухоплавания. Ущелье, в котором они летели, было узким, извилистым. Нужно было на минимальной высоте, с минимальной скоростью, включив приёмное устройство, пролететь его, прослушав и осмотрев нет ли каких-либо признаков нахождения альпинистов.

Георг летел, на небольшом расстоянии следуя за ведущим. В узком ущелье невозможно было развернуться и полететь назад, поэтому, чтобы не распылять внимание, задачей каждого было проверить одну из сторон ущелья. Облетев, они разворачивались и снова заходили в ущелье, с каждым разом опускаясь всё ниже. Ничего не обнаружили. Доложили об этом в штаб поисков, оттуда последовал приказ лететь на базу. Аэролёты возвращались один за другим. Поиски результатов не дали.

Просмотрели видеозапись своего полёта. Ведущий ушёл в штаб, а Георг остался ждать дальнейших распоряжений. Он вышел из домика и, расстегнув куртку, с непокрытой головой стоял, озирая бесконечное снежное пространство. По небу плыли тёмно-лиловые облака, усиливался ветер, погода портилась.

Приоткрылась дверь, его позвали:

— Иди, поговори. Только недолго занимай связь.

С экрана видеосвязи напряжённо смотрела Катя:

— Нашли? — спросила с тревогой.

— Нет ещё. Будем искать.

— Возвращайся скорее, я тебя жду!

Из комнаты, где заседал штаб, вышли ведущие. Его ведущий, подзывая, махнул рукой:

— Летим в Чёртово ущелье, давай посмотрим маршрут и видеофильм.

Чёртово ущелье оказалось еще уже и опаснее того, которое они осмотрели: множество выступов, карнизов и поворотов делали пролёт через него невероятно сложным. Несколько раз просмотрели фильм, фиксируя внимание на самых трудных участках.

Аэролет снизился и влетел в Чертово ущелье, в его полумрак между отвесными стенами и близко подступающими скальными выступами.

— Впереди карниз, — предупредил ведущий, — опускаемся.

Один за другим аэролеты поднырнули под наклонный карниз. Сразу стало темно, включились приборы ночного видения.

— Нависающий выступ! Обходи справа.

— Узкий поворот вправо. Держи дистанцию!

За поворотом ущелье расширилось. Приборы по-прежнему не фиксировали никаких сигналов.

За следующим поворотом открылся широкий, залитый светом выход из ущелья.

— Есть сигнал! — раздался в наушниках крик ведущего.

Это было последнее, что слышал Георг. Мощным порывом встречного потока воздуха маленький аэролёт подхватило и, завертев, ударило о скалу.

— Снижайся! — кричал ведущий, с трудом удерживая управление.

Развернувшись, он увидел, что произошло. Борясь с ветром, начал кружить над обломками аэролёта. Поступали сигналы от датчика-определителя местонахождения. От «живчика» сигналов не было. «Он умер мгновенно», — понял. Порывом шквального ветра со скалы сорвало лавину снега, и она погребла обломки аэролёта. Всё произошло в какие-то мгновенья…

                                                    * * *

Известие о гибели Георга потрясло Доктора. Он стоял посреди кабинета бледный, оглушённый. А в дверь уже вбегала Катя, услышавшая сигналы вызова видеосвязи. Увидев лицо Доктора, закричала, подняла руки, как бы защищаясь:

— Георг?!

Доктор схватил её за плечи, она вырывалась, продолжала что-то кричать.

Свет померк. Она часами сидела неподвижно, ссутулясь, опустив на колени руки, как неживая. Осталось одно чувство — боль в груди. Иногда возникала уверенность: «Это неправда», и она, как бы очнувшись, удивлённо озиралась. Доктор садился рядом, гладил её ледяные руки. Красивая женщина в чёрном платье плакала, обнимала её. Поняла, что это мать Георга. Ей сказали, что нужно одеваться — они полетят к Георгу. Глянула с безумной надеждой, но, увидев плачущую мать, снова поникла.

Освещённые солнцем, над заснеженными горами цепочкой летели аэролёты с близкими Георга и погибших альпинистов. Первым летел аэролёт с матерью Георга, за ним аэролёт с Катей и Доктором. Большой венок из живых цветов занимал половину пространства аэролёта; не отрываясь, Катя испуганно смотрела на него. Первый аэролёт развернулся и уже набирал высоту, когда послышались сигналы от всё ещё работающего указателя местонахождения.

— Бросай, — махнул рукой Доктор.

Державшая наготове венок, она бросила, и, как безумная, зашлась в крике.

Аэролёт сделал круг, покачал корпусом… Яркими пятнами венки долго лежали на снегу, пока их не замело….

Доктор и старшая мамочка не спускали с Кати глаз, не оставляли её одну. Если Доктору нужно было отлучиться, на ночь с ней оставалась старшая мамочка. По ночам Доктор просыпался, подходил к двери её комнаты, тревожно прислушивался: спит ли. Однажды проснулся, увидел, что дверь комнаты распахнута. Вошёл. Её там не было. В тревоге обошёл весь дом. Несмотря на холод, она в ночной сорочке сидела на ступеньках веранды, раскачивалась и тихо стонала. Сердце дрогнуло от жалости, сел рядом, взял её руку. Она уткнулась ему в плечо; почувствовал как намокает рукав рубашки.

— Надо жить… — гладил по голове.

Зачем учиться, ходить на репетиции, зачем жить — зачем это, если его больше нет? Катя пропускала занятия, целыми днями, как неприкаянная, бродила по домику. Доктор старался разговорить её. Говорил с ней спокойно и ласково, как с больной. Она отвечала невпопад. Не помог и психолог. «Что-то надо делать, — думал он, — каким-то образом нужно отвлечь. Здесь в школе всё напоминает ей о Георге».

                                                   * * *

В Мире Абсолюта места отдыха находились поблизости от мест проживания. Существовали и общемировые курорты для касты Э, но редко кто даже из высокопоставленных лиц мог похвалиться, что отдыхал там. Путёвки на эти курорты использовались как поощрение.

Доктор, никогда ничего не просивший для себя, отправился в департамент образования просить семейную путёвку.

— И с кем вы собираетесь ехать? — кокетливо спросила дама, заведовавшая распределением путёвок. Она давно симпатизировала Доктору.

— С дочерью.

— Сдочерью? — подняла брови; — ах. да, я что-то слышала… — И, многозначительно глядя на него, продолжила: — Есть поощрительная путевка, есть и достойные претенденты на нее, но я отдаю её вам.

— Без Георга? — спросила, когда Доктор сообщил, что они едут на курорт, на море.

Он испугался, что она заупрямится, откажется ехать, но она покорно принялась укладывать чемоданы.

Большой серебристый аэролёт летел над морем. Внизу на всём обозримом пространстве — до самого горизонта, катились зеленовато-синие с белыми гребнями волны. Катя глядела, не отрываясь. Она много читала о море, но разве можно было вообразить такое! Болью в сердце отдавалась мысль, что Георг этого уже не увидит…

Снижаясь, аэролёт сделал круг и плавно, почти бесшумно опустился на огромную площадь, защищённую со всех сторон скалами. Пассажиры цепочкой спустились по трапу и, окружив встретившего их администратора, направились к зданию курортной гостиницы. Солнце светило по-южному жарко, и прилетевшие расстегивали плащи.

Огромный вестибюль гостиницы ошеломил помпезной роскошью: мрамор, золото, дорогой паркет, скульптуры, красивые вазы. Проводили в предназначенный им номер из двух, соединённых просторным балконом комнат уставленных дорогой мебелью с бело-золотисто-голубой шёлковой обивкой, с зеркалами в обрамлении золотых пластин с цветочным узором, с ванной в комнате с зеркальными стенами, с увитым виноградом балконом. Катя прошлась по роскошным ворсистым коврам, осматривая всё и трогая руками. Доктор начал было разбирать доставленные чемоданы, но она отняла и, аккуратно расправляя на плечиках, повесила одежду в шкаф. Потом вышла на балкон. Совсем рядом плескалось море. Присела в плетёное кресло. Доктор с удовлетворением наблюдал за ней.

Когда возвращались с позднего лёгкого обеда, накрытого для вновьприбывших, жаркое солнце уже склонялось к морю, стало прохладней. Катя разулась и босиком шла по кромке воды; волны окатывали её ноги по колено.

— Отдыхать, конечно, не будем. Берём купальники — и в море?

Чуть улыбнувшись, кивнула.

Наступили блаженные дни купаний, катаний на лодке, прогулок по побережью среди пальм, цветов, фонтанов. Всё поражало красотой и роскошью. Но главное, конечно же, было море: набегающее волнами, ласкающими белый песок, мерно хлюпающее о гранит набережной, раскачивающее лодки, пенящееся у волнолома. Море тёплоё и ласковое.

Доктор лежал на спине, глядя в голубое бездонное небо, слыша, но, не воспринимая сознанием, крики, смех, плеск вёсел, — все эти звуки жили как бы сами по себе. Прибежала и упала рядом на горячий песок Катя, почти не вылезающая из моря, купающаяся до мурашек по коже. Всматриваясь в её спокойное с закрытыми глазами лицо, подумал о справедливости слов, что «раны душевные только природе дано врачевать».

Чья-то тень накрыла его.

— Ба, знакомые всё лица! — услышал весёлый голос.

Сел, потом вскочил. Они обнялись. Это был его Друг, тот, что когда-то помог ему, даже, можно сказать, спас, когда решался вопрос о маленькой Даше, нынешней Кате.

— Здесь есть пляжи и лучше, — через несколько минут говорил Друг, — вы собирайтесь. А я схожу за лодкой и сейчас поплывём.

Вскоре они в небольшой легкой лодке плыли на один из островов.

— Ты что, здесь — не в первый раз? — спросил Доктор.

— И не в первый, и не во второй.

Доктор посмотрел недоверчиво, но ничего не сказал.

Обогнув два острова, быстро добрались до места — до небольшого не видного с берега островка, спрятавшегося за большими островами. Один берег островка была крутой — там чахлая растительность цеплялась корнями за камни, а на другом — несколько невысоких пальм и великолепный пустынный пляж, длинной белой косой, тянущийся в море. Солнце, песок, и никого кроме стрекоз и ящериц.

— Пойду, проверю, нет ли здесь акул, — слабо улыбнувшись, пошутила Катя.

— Это она? — спросил Друг, глядя, как Катя бежит на край косы.

Доктор кивнул.

— Красивая девушка. Но невесёлая какая-то… Ты что, её в ежовых рукавицах держишь?

Доктор в двух словах рассказал о постигшем Катю горе.

— Постой, постой, так это и есть тот молодой аэролётчик? Слышал о нём… У нас на него имелись виды.

— У кого это — у вас?

— У нашей организации.

— Слушай, а ты ведь знал, что я здесь, — догадался Доктор.

— Знал. Даром что ли нашу организацию зовут всевидящей? Но здесь я не из-за тебя, конечно. Я по службе.

— И много вас здесь таких — по службе? — спросил с ехидцей.

— Не задирайся. Много. Этот курорт, да и все другие, — место службы нашей организации. А такие как вы — лишь прикрытие.

Доктор смотрел, не понимая.

— Ты замечал аэролёты, летящие в ту сторону? — махнул Друг рукой, — так вот: там курорт Высших, а мы — их слуги, охранники, служба наблюдения, сторожевые псы.

— Неплохо живут слуги, — с сарказмом заметил Доктор.

— Тогда представь себе, как живут господа! Уверен — представить не сможешь. Не хватит воображения.

— А ты бывал там?

— Был пару раз, когда там никого из Высших не было… Они не любят, когда им напоминают, что есть и другие люди, не такие «высшие», — усмехнулся.

Доктору хотелось прояснить вопросы, когда-то так мучившие его.

— Ты не можешь сказать мне, что там произошло? — указал рукой на плавающую в море Катю.

— Откуда мне знать…. Мои возможности невелики.

— Но они, родители её, как думаешь, — живы?

— Думаю, что их давно нет в живых.

— А почему именно ко мне привезли её?

— Ну, это тебе лучше знать. Её передавали по цепочке именно к тебе. Кто-то кому-то дал слово. Ты, наверное, тогда пережил тяжёлые дни? Прости, не моя вина. Как только я узнал — сразу вылетел. Её искали, но формально. У тебя слишком много влиятельных выпускников и верных друзей, — улыбнулся.

— Славная девушка выросла — залюбовался Катей, уже вышедшей из моря и по пляжу гоняющейся за ящерицей.

— Вылитая мать…

Друг посмотрел внимательно, хотел о чём-то спросить, но не спросил.

Помолчали.

— Ты здесь поосторожней — кругом глаза и уши. А вообще я так рад тебя видеть, дружище! Вечером вас обоих приглашаю в ресторан. Уверен, ты никогда ещё не был в таком. Да что говорить — сам увидишь.

— Печёт. Пошли купаться.

Катя с улыбкой наблюдала, как двое солидных лысых мужчин, футболя камешек и толкаясь, бегут по сыпучему раскалённому песку.

В последующие дни, вооружившись масками и ластами, они на лодке отправлялись к островам обследовать берега и искать вымытые водой пещеры и ниши. Пещер не обнаружили, но ниш оказалось много всяких — и больших, и маленьких, но глубоких под нависающими карнизами. Кате было очень интересно, а Доктор рассказывал ей, какие огромные пещеры на островах в океане возле Острова Высших.

Они оба загорели до черноты. У Доктора исчез намечающийся животик. А загорелая Катя, вся в капельках воды выходящая из моря, стала похожа на ожившую античную статуэтку. Среди отдыхающих у них появилось много знакомых, поклонников и поклонниц. Дамы, обедающие с ними за одним столом, несмотря на его вежливые отказы, упорно продолжали приглашать Доктора то на голофильм, то играть в рулетку или в карты, то потанцевать. Катя в душе удивлялась: ведь они такие старые — эти дамы, и её отец тоже старый. Она стала открыто звать Доктора отцом, и он уже привыкал к этому.

Вечером сидели на набережной, на скамейке. Шурша галькой, откатывали и набегали волны, с моря дул живительный ветерок, напоённый запахом морских водорослей, с танцевальной веранды доносилась музыка.

— Ты бы пошла потанцевала.

— Я не предательница… — проговорила с обидой, со слезой в голосе.

— Конечно, нет.

А про себя подумал печально: «Не скоро зарубцуется её рана».

— Пойдём-ка смотреть лунную дорожку.

— Нас зовут, — сказала, когда проходили мимо лодочного причала.

Группа людей, собравшихся на лодочном причале, размахивая руками, кричала:

— Едем с нами!

Усаживаясь, лодку сильно раскачали. Со смехом, повизгиванием, наконец, все разместились. Большую шестивёсельную лодку договорились грести по очереди. Первыми за вёсла сели мужчины. Решили плыть, держа курс на мерцающую на воде, уходящую к горизонту лунную дорожку.

Вдали остались огни набережной. Все угомонились, притихли, разговаривать не хотелось, слышались только всплески вёсел, погружаемых в тёмную воду, кажущуюся маслянистой и густой. Сидящий на корме мужчина запел, вначале негромко, а затем в полный голос. Приятный баритон пел о море, о любви, о невозможности счастья. Лунная дорожка светилась, качалась, бежала впереди, а певец, кончив петь одну песню, затягивал другую. Лунный свет, качающее лодку море — вечное, грозное, жутковатое и голос певца — всё это томило, завораживало и хотелось, чтобы длилось бесконечно.

Когда вернулись, никто не хотел расходиться. Решили гулять, не спать до утра. К Доктору подошла Катя.

— Я пойду, а вы оставайтесь, — произнесла тихонько.

Он посмотрел испытующе.

— Всё хорошо, — улыбнулась, уловив его взгляд.

— Вы позволите проводить вас? — спросил молодой человек, весь вечер глядевший на Катю влюблёнными глазами.

— Дойду одна, — даже не взглянула.

Вернувшись в гостиничный номер, она, долго стояла на балконе, глядя на море. Накануне штормило; море бурлило, дыбилось, гигантские волны, пенясь и шипя, перехлестывали через парапет набережной; теперь же оно умиротворенно и ласково похлюпывало о берег. Потом легла в постель, но уснуть долго не могла. Впервые она размышляла о том, что жизнь сложна, жестока, несправедлива. Душевная боль стала не такой острой, но всё её существо переполняла бесконечная печаль.

Поздней ночью друзья простились.

— Ну, до встречи.

— Рад был повидаться.

Крепко пожали руки, глянули друг другу в глаза и, повинуясь душевному порыву, обнялись.

Доктор проследил как маленький одноместный аэролёт, подняв небольшое пыльное завихрение, вертикально поднялся в небо, и в полумраке освещённого только по периметру взлётного поля, мимо, тёмными силуэтами стоящих аэролётов, берегом моря побрёл в спальный корпус. Спать не хотелось и, когда проходил по пальмовой аллее, заметил стоящее под деревом кресло-качалку и уселся в него.

Дневная жара сменилась ночной прохладой. Покачиваясь в кресле, он глядел в усеянное яркими звездами чёрное небо и думал о том, как хорошо иметь надёжного проверенного друга и, что самая крепкая, самая верная дружба зарождается в юности. Потом вспомнил разговор с Катей прошедшим днём. Она спросила: любил ли он очень сильно.

— Любил. Очень любил…

Продолжала смотреть вопросительно.

— Она любила не сильно и замуж за меня не пошла.

— Это моя мать?

Внутренне вздрогнул, посмотрел внимательно.

— Нет.

Подумал и твёрдо добавил:

— Когда станешь совсем взрослой, я расскажу тебе всё.

Мысль, что когда-нибудь из уважения к их памяти, он раскроет ей кто её родители, приходила ему не раз, но он опасался: не сломит ли её это знание.

Доктор погрузился в воспоминания. Как живые перед его мысленным взором возникали лица Профессора, Марии, Инженера.

Часть вторая

Глава первая

Вопросы к департаменту образования Доктор старался решать по видеосвязи, не любил летать туда — жаль было тратить время на поездки. Но в этот раз сам начальник департамента. Глядя с экрана строго и несколько озадачено, он приказал срочно прибыть. Пояснил:

— Вас, как директора школы, имеющей в секторе самый высокий коэффициент продуктивности обучения, приглашают на семинар, который состоится на Острове Высших.

— На Острове Высших? — не поверил Доктор.

— На Острове Высших! — подтвердил начальник. — Признаться, такое в первый раз за мою службу. Но там, — указал пальцем вверх, — лучше знать. Приезжайте, все обговорим и подготовимся.

Местом проживания Высших был избран, огромный, как небольшой континент, остров, на восемь географических градусов вытянувшийся с севера на юг. Его окружает множество больших и малых островов, а от континента отделяют пролив и море. Большое разнообразие ландшафтов от гористого со скалистыми гребнями и ледниковыми озерами — на севере, до холмистого и равнинного в центре и на юге. Множество рек, заливов, чрезвычайная изрезанность береговой линии. Из-за вытянутости острова с севера на юг и омывающего его теплого течения, разный климат. Все это делает остров привлекательным для создания жизни комфортной, с разнообразным времяпрепровождением.

Из элитных городов разных секторов Мира Абсолюта на семинар съехались пятнадцать директоров школ — все мужчины старше тридцати пяти лет. Им выпал счастливый жребий своими глазами увидеть жизнь, о которой весь Мир Абсолюта почти ничего не знал.

Организовал семинар и руководил им Профессор, молодой человек лет тридцати. Как только он быстрым энергичным шагом взошел на кафедру, не пропустив никого, обвел всех смешливыми карими глазами, представился и сказал:

— А мне представляться не надо, — я вас всех знаю, — и, улыбаясь, стал поимённо называть каждого, робеющим оттого, что находятся не где-нибудь, а на Острове Высших, им сразу сделалось легко и просто, как будто они находятся в родной среде, а за кафедрой их выпускник, гордость школы.

Профессору задавали много вопросов об организации и цели семинара. Обстановка создалась дружеская, раскованная, и они, как нерадивые студенты, даже расшумелись. Но когда один из них задал вопрос: разрешат ли осмотреть Остров Высших? — все замерли. Они не скрывали радости, когда Профессор ответил:

— Я понимаю ваше желание посмотреть на то, что для вас за семью печатями. Понимаю и ваше нетерпение, и потому на сегодня деловую часть заканчиваю. Экскурсовод и аэролет к вашим услугам. — Профессор весело улыбался, радуясь вместе с ними.

Программой предусматривались ежедневные экскурсии во второй половине дня. Экскурсовод — элегантная очаровательная женщина лет сорока пяти, облик, интонации, жесты которой свидетельствовали о благородстве, воспитанности, чувстве вкуса, а знания и эрудиция — об уровне образованности, была научным специалистом с ученой степенью, а не обычным экскурсоводом.

— Стать на время вашим гидом меня уговорил ваш руководитель, а мой бывший любимый студент, — улыбнулась тепло.

Тогда они принялись расспрашивать о Профессоре, так сразу полюбившемся им. Она ответила, что, несмотря на молодые годы, это крупный специалист, имеющий высокую ученую степень и даже Ученый Консультант Совета Высших.

— У этого милого молодого человека — великое будущее.

Первая экскурсия была в центр, в точку на земле, вокруг которой строилась вся жизнь Мира Абсолюта, к символу Мира Абсолюта — к Храму с горящей над ним Звездой. Попасть туда ни один житель каст Э и М не смел и мечтать, а на них вдруг свалилось такое счастье! И они жадно, с нетерпеливым интересом всматривались в окружающее.

Звезду Абсолюта они воочию увидели, когда подлетали к проливу, отделяющему Остров от материка. Доктор летел утром. В небе сияло два светила: на востоке поднималось природное, а на западе, прямо по курсу, вначале появилась светящаяся точка, которая быстро увеличивалась, и наконец, когда аэролет перелетел пролив, превратилась в огромный светящийся шар с лучами, расходящимися в виде шестиконечной звезды.

В плане Храм Абсолюта представлял собой шестиконечную звезду, а окружающая его лестница со скульптурами служила ей как бы огромной рамой. От всех шести сторон лестницы, под небольшим углом уходя вниз, простирались партеры парков с цветниками сложной композиции и множеством фонтанов и скульптур. Вдали — там, где заканчивались аллеи фонтанов и ковры цветников, возвышались шесть триумфальных арок, олицетворяющих покорение шести земных континентов. От каждой из арок до Храма нужно было пройти тысячу ступеней — символ тысячелетия Мира Абсолюта. Сто из них составляла мраморная лестница, окружающая Храм и повторяющая его форму, а девятьсот, едва заметных, символических, приходились на парк с цветниками, фонтанами и скульптурами.

Аэролёт приземлился на площадку, укрытую среди парковой зелени. Дошли до триумфальной арки «Африка» и перед ними открылся Храм Абсолюта. Он как бы парил над окружающим его бесконечным нежно-белым, девственно прекрасным кружевом из водных струй и облачков мелких капель, в свете Звезды сверкающих, подобно бриллиантам.

Струи фонтанов — каскадных, террасных, скульптурных — вытекали, били вверх, переплетаясь, создавали замысловатые рисунки и символические фигуры; фонтаны-шутки обрызгивали зазевавшегося зрителя; поющие фонтаны издавали меняющиеся музыкальные звуки. Коврами со сложнейшими рисунками расстилались цветники.

Подниматься под небольшим углом среди благоухания цветов и освежающей прохлады фонтанов было легко и приятно. Чем ближе подходили, тем мощнее, монументальнее, поражая размерами, вырастал перед ними Храм Абсолюта. На мраморной лестнице в сто ступеней, как стражи, стояли скульптуры африканских животных: львы, тигры, газели, носороги, бегемоты, жирафы, гепарды.

Рядом с их группой остановилась экскурсия школьников. Отвлекшись от объяснения гидом работы музыкальных фонтанов, Доктор прислушался, о чем говорит экскурсовод школьников:

— Чтобы добиться такого обзора, было снесено несколько холмов, а холм, избранный для возведения Храма Абсолюта, был наращен дополнительно…

Доктору не хотелось знать, как все сделано, хотелось любоваться и предаваться иллюзии, что эта красота существовала всегда и будет существовать вечно. Он перестал слушать, но через некоторое время что-то в словах экскурсовода опять привлекло его внимание:

— В течение долгого времени после постройки Храма, Звезда над ним не горела. Люди уже отчаялись ждать подтверждения свыше, что их земные дела угодны Абсолюту. Но вот летней ночью, в предрассветный час, свет ослепительно яркий, исходящий из звездных глубин, осветил все небо, все пределы земли, а затем сконцентрировался в луч, направленный на Храм Абсолюта и зажег Звезду. С этого утра началось летоисчисление эпохи Абсолюта. Прошло много лет, но Звезда не меркнет и не отклонилась ни на одну сотую градуса от шпиля купола Храма. Также постоянно и расстояние от конца шпиля до центра Звезды. Ни штормовые ветры, ни бури не способны разъединить Храм Абсолюта с его Звездой.

Внутренне усмехнувшись, Доктор подумал, что интересно было бы узнать механизм свечения Звезды, и каким образом она удерживается над Храмом.

Миф о сверхъестественном свечении Звезды он слышал с детства и с годами перестал верить в него, но не ожидал, что его повторяют и в касте Высших, мало того, оказалось, что в этом слое многие верят, что лучи Звезды приносят удачу и счастье.

На другой день продолжили осмотр. Через Австралийскую триумфальную арку вошли в полого поднимающийся к Храму парк фонтанов, цветов и скульптур. В этот раз, не задерживаясь возле каждого фонтана, прошли партер, и поднялись по мраморной лестнице со скульптурами австралийских животных. Обошли вокруг и осмотрели Храм снаружи: стены белого мрамора, стрельчатые окна с витражами, обернутые листовым золотом с резным рисунком сдвоенные ионические колонны; аркотерии — золотые аллегорические скульптуры над углами.

В Храме было шесть Главных залов, символизирующих шесть земных континентов вошедших в Мир Абсолюта, и названных соответственно: «Европа», «Африка», «Австралия», «Северная Америка», «Южная Америка», «Антарктида». Кроме названий континентов, залы имели вторые названия по цвету мрамора, которым были облицованы — Красный, Зеленый, Белый, Коричневый, Розовый, Узорный. В каждом зале — по стенамвисели флаги тех государств, которые до создания Мира Абсолюта находились на соответствующем континенте, на полу наборного паркета — изображения гербов этих государств. Над апсидами — входами в залы — мерцали выложенные из смальты знаки «дельта луминозо» — в треугольнике глаз с лучами; на мраморном полу апсид — кресты, полумесяцы со звездами и другие символы религий, распространенных на данном континенте в эпоху Заблуждений.

Все шесть залов объединял расположенный под барабаном Храма купольный Зал Славы — большой округлый зал во всю высоту здания. Подвешенный под барабаном большого размера хрустальный граненый полированный шар свет от Звезды, пересекающими зал лучами, направлял на стоящие на постаментах колоссальных размеров золотые скульптуры руководителей Мира Абсолюта со времени его основания.

В залах второго этажа хранились драгоценные экспонаты — собранные со всего мира изделия из драгоценных камней. Искусно освещенные сложной системой освещения от Звезды, они сияли, сверкали, мерцали, блестели, переливались всеми цветами. Каждым из них можно было любоваться часами. Не в силах оторваться, обходя вокруг него, они долго восхищались тонкой работы деревцем с сердоликовыми ветками, и колеблющимися от движения воздуха малахитовыми листьями, с цветами из рубинов и гранатов; и скульптурками из нефрита, яшмы, терракоты, украшенными драгоценными камнями.

Отдельный зал занимали собранные со всего мира царские короны, диадемы, ожерелья и другие украшения из драгоценных камней. Даже в росписи потолочных плафонов этого зала сверкали драгоценные камни.

Под Храмом в глубине холма, на котором он стоял, находилась сокрытая от постороннего глаза тайная его часть, — Церковь Асмодея. В ней было несколько залов. Главный из них — зал Тиранов: в полумраке длинного и высокого подземного зала на постаментах, освещаемые через отверстия между ступеней лестницы окружающей Храм, стояли скульптурные фигуры тиранов и изуверов всех времён и народов. Среди них почётное центральное место занимала фигура Каина. У подножья каждой фигуры находился небольшой алтарь-капище, на котором в день почитания данного тирана, согласно тайному календарю, приносилась кровавая жертва в виде заклания чёрного петуха, а возле других капищ возжигались факелы. В центре зала стояло капище общего жертвоприношения в День Принятия Концепции Нового Мирового Порядка. В этот день на главном жертвеннике, при свете четырёх факелов по его углам, молодого быка чёрного окраса закалывали по жестокому ритуалу продолжительной и мучительной смерти, долго источая из него кровь.

В другом зале, в центре изображенного на полу большого магического круга, стояла скульптурная фигура официально признанного Главного Мага и Прорицателя Нострадамуса, держащего в одной руке большой стеклянный магический шар, в другой — перевернутую золотую пентаграмму. На столах вдоль стен стояли чаши, лежали мечи и проломленные черепа людей и животных. Здесь жрецы предавались колдовской магии, служили чёрные мессы и совершали таинственные обряды.

В зале-хранилище предметов тайных знаний, на стеллажах, полках и в витринах, были аккуратно разложены ритуальные магические кинжалы атаме, чаши мистического озарения грааля, древние алхимические сосуды атонор, древние карты тарот, масонские молотки, амулеты, шаманские бубны, гностические символы и множество других колдовских магических приспособлений. По стенам развешаны отвратительные кроулианские иконы, вышитые сефироты, оккультные знаки, мозаичные гексаграммы, алхимические фигуры, свастики, скрещенные циркули и наугольники, индоарийские эмблемы, египетские изображения священного ибиса и старинные гобелены с изображениями каббалистической символики и астрологических аллегорий Солнца, Луны и планет, а также аллегорий масонских добродетелей — Силы, Мудрости, Красоты. На отдельных полках бережно хранились чёрные книги гремуары: «Ключ Соломона», книги заклинаний, книги вавилонских заговоров, чудом уцелевшие и не попавшие в костёр книги катаров, магические книги папы Гонория, арабские книги по алхимии, скипетры халдейской числовой мистики.

Ещё в одном зале были собраны орудия пыток с наглядной демонстрацией применения этих орудий в виде пытаемых человеческих муляжей.

Уже наступил вечер, когда, следуя за гидом, вышли из Храма, подошли к спуску лестницы и застыли в немом восторге. То, что при дневном свете казалось нежным и романтическим, превратилось в волшебство, фантастику, феерию. Подсвеченные разноцветным светом снизу и освещенные Звездой сверху, струи воды свивались, переплетались, прихотливо закручивались жгутами, били высоко в небо, в воздухе возникали, исчезали и появлялись другие призрачные, кроваво-красные и черные просвечивающие фигуры животных, антропоморфных существ и фантастических монстров. А на большой высоте сияли шестиконечные звёзды из водных струй.

Экскурсанты смешались с многочисленной публикой

                                                   * * *

Поселили участников семинара в старинном, основанном еще в средневековье, университетском городке, и они были счастливы вновь окунуться в, уже полузабытую, как игристое вино, будоражащую веселую обстановку студенчества. Однако, постепенно у них начало складываться мнение, что молодежь здесь не придает никакого значения учебе, а озабочена лишь тем, как веселей и разнообразней провести время. И, похоже, здесь все, включая преподавателей, считают это нормальным. Студенты много времени уделяли спорту, прогулкам, пикникам, самодеятельности. Во время лекций аудитории пустовали. Студенты посещали занятия по настроению, а среди них, большинство были старше студенческого возраста. Этот вопрос очень занимал семинаристов, и как-то они об этом спросили у Профессора. В ответ услышали:

— Знания ценятся высоко во всех кастах Мира Абсолюта, но цели приобретения знаний в них различны. В касте Масс знания служат целям материальным и сводятся к овладению полезными навыками. В элитной касте знания — путь к творчеству, к удовлетворению внутренней потребности в нем, к успеху, к карьере. Совсем иные стимулы к приобретению знаний в Высшем слое; здесь жизненный идеал — наслаждение, безмятежное и радостное состояние духа без тревог и лишних усилий, а знания, в первую очередь, ценятся как то, что делает наслаждение жизнью более утонченным, многогранным. Но это человек начинает понимать и ценить с возрастом, поэтому большинство слушателей уже вышли из студенческого возраста. Впрочем, у нас студенческий возраст не ограничен, можно быть студентом и сорока и пятидесяти лет. Это, в большинстве, добросовестные студенты. Правда, многие из них посещают лекции из тщеславия или честолюбивых карьерных побуждений. Ну, и от безделья… У нас важно не быть, а слыть образованным. Молодежь же торопится наслаждаться жизнью и упускает лучшее для обучения время. В нашей касте студенчество — это образ жизни, а не время накопления знаний.

Участников семинара пригласили осмотреть местную школу. Здесь было не обычное преподавание, когда учитель объясняет урок, дает задание и проверяет его выполнение; детей здесь собирали в классы только для проверки знаний, а каждого ребенка дома обучал, добиваясь больших успехов, персональный высококвалифицированный робот-учитель и психолог. Обучение в виде игр начиналось с трех-пяти лет и строилось на основе природной детской любознательности и врожденных способностей. Во время каждого занятия учитывался душевный настрой ребенка на данный момент; не допускалось никакого принуждения и в результате обучение воспринималось как развлечение, а не как труд.

Большое впечатление произвело посещение урока у восьмилеток. На вопросы, опережающие программу обучения этой же возрастной группы в касте Э, показывая глубокие знания, дети отвечали грамотно, толково; дружно тянули вверх руки, желая дополнить ответ товарищей, вызванных к доске. Но урок с четырнадцатилетними разочаровал: ребята уже не были столь активны, да и ответы их были слабыми. Достигнув подросткового возраста с его новыми жизненными интересами, тягой к развлечениям и общению между собой, не приученные делать над собой усилие, они уже воспринимали учебу как тяжелую обузу и только наиболее способные и честолюбивые продолжали учиться хорошо. С пятнадцати лет подростков в школе обучали, в основном, только танцам, пению, рисованию, умению одеваться и этикету; они много занимались спортом, постоянно ходили на экскурсии по музеям и в дальние походы, и лишь два дня в десятидневку их собирали в классах для ответов на заданные на дом темы.

За триумфальными арками начинался Город Музеев. Он тянулся на много километров и занимал колоссальную площадь. Со всех континентов сюда были перенесены грандиозные сооружения, шедевры мирового зодчества. Дворцы и соборы со всего мира стояли на открытых площадях и среди парковой зелени; здесь парил в небе красно-коричневый купол собора Санта Мария дель Фьоре из Флоренции, великолепной мозаикой из золота и зеленой смальты сияла мечеть Джами аль Омади из Дамаска; на холмах возвышались огромные буддийские колоколообразные ступы. Если сооружение перенести не представлялось возможным, его воссоздавали в копии, сняв с оригинала отделку: лепнину, росписи, скульптуры, витражи, а стены оригинала оставляли постепенно разрушаться. Или же превращали в мёртвые города-музеи, с разрешением посещать их людям элитной касты. Люди же массовой касты о существовании чего-то подобного даже не подозревали.

Улицами, один за другим, тянулись здания музеев собраний шедевров мирового искусства: белые, желтовато-коричневые, зеленовато-серые, розово-палевые — неяркая тонкая цветовая гамма мраморной облицовки. Чтобы осмотреть в них всё, не хватило бы и жизни, но посетителей в них почти не было — один-два, а то и ни одного.

На Острове не было ни пашен, ни огородов, ни пастбищ. Круглый год изумрудно-зеленые сочные луга служили местами для пикников и игры в гольф, а населенные дикими зверями густые леса на пологих холмах, являлись обширными охотничьими угодьями.

С юга, севера, востока и запада Остров окружало множество больших и малых островов. Самый большой из них занимал «Эл-Мо» — электронный Мозг, управляющий всеми отраслями: промышленностью, строительством, энергетикой, культурой, образованием и т. д. и содержащий досье на каждого жителя Мира Абсолюта.

                                                    * * *

Темой семинара было: «Воспитание творческой личности». Немного волнуясь перед столь серьезной аудиторией, в своем докладе Доктор говорил о взаимосвязи между творчеством и нравственностью:

… — Ум ребенка в постоянном поиске ответов на множество вопросов, в постоянном движении среди душевного хаоса, стихийности эмоций. Ребенок стремится все постичь и упорядочить хаос, т.е. с малых лет он живет как творческая личность. Творчество для него естественно, как дыхание. Задача учителей и воспитателей развить природные творческие задатки, ни в коем случае не убить их неумелыми действиями. Излишняя упорядоченность жизни тормозит творческое развитие, поэтому не нужно настаивать, если ребенок хочет побыть один, заняться тем, чем он хочет, побездельничать, наконец. Лишь бы это не переходило в ленивую расслабленность. То, что взрослые принимают за лень, зачастую, является естественной потребностью самоуглубиться, сосредоточиться, обобщить, додумать новые знания. Это происходит как бы помимо воли ребенка.

Истинно творческая личность не расчетлива, ведь творчество для неё — естественное побуждение и важнее карьеры и тщеславия.

К половому воспитанию следует подходить с осторожностью и тактом. Преждевременная сексуальность способна выкачать из ребенка все силы, убить творческие задатки, затормозить личностное и физическое развитие. Такие дети вялы, апатичны, не любопытны, зачастую малокровны. Каждый из нас знает такие примеры. Не половое воспитание, а воспитание целомудрия, сдерживающего сексуальность, делающего её возвышенной, и воспитание интереса к многогранности жизни — вот что способствует развитию у детей творческих интересов.

Во время выступления Доктор постоянно встречался взглядом с серьезными, внимательными глазами Профессора, сидящего в первом ряду, и в конце доклада говорил как бы уже лично для него.

                                                    * * *

От переизбытка информации внимание притупилось, но профессиональная добросовестность и любознательность не давали расслабиться, заставляли осматривать всё, ничего не пропуская.

Ежедневно они усаживались в экскурсионный аэролет с полностью прозрачными стенами, и под ними проплывали улицы. Посередине улиц, сидя в надувных креслах, на движущихся дорожках едут люди; по обе стороны дорожек — красивые клумбы и куртины, в которых среди натуральных цветов и кустов вмонтированы искусственные из материалов, аккумулирующих дневной свет. Если днем свет лился с неба, то ночью улицы красочно освещались аккумулированным светом снизу. Запоминающееся зрелище: внизу светящиеся цветы, в небе рукотворная большая шестиконечная Звезда, затмевающая звёздочки-светила. Примыкая друг к другу, тянутся фасады двух-трех-четырех этажных дворцов, украшенных колоннами, пилястрами, кариатидами, балконами, арками, легкими аркадами, ажурными решетками. На тротуарах, ближе к зданиям, — слегка святящиеся дорожки передвижения роботов. За парковыми фасадами дворцов — сады с фонтанами и скульптурами.

Ошеломленные красотой и роскошью, они вскоре стали ощущать что-то искусственное, чрезмерное. Удивляло обилие золота: золотые кариатиды, подоконники, золотые хитросплетения балконных решеток и ограждений цветочных клумб. Говорили, что в мягкие туманные дни, обычные для этих мест, золото мерцает матово и тускло, но дни стояли солнечные, и в блеске золота было что-то назойливое, как будто даже зловеще.

Озадачивала малолюдность улиц: до полудня по улицам снуют только неутомимые роботы-разносчики в виде запряженных в фургончики лошадок, и скользят при ходьбе человекоподобные роботы да важные роботы-хозяйки в сопровождении роботов-кошек и роботов-собак выходят из дворцов, чтобы принять товары, заказанные людьми.

Работа семинара была свернута неожиданно. И без каких-либо объяснений. В один день заслушали все непрочитанные доклады, а несколько дней, оставшихся до запланированного окончания семинара, его участникам предложили провести в семьях Высших. Это организовал Профессор, договорившийся с преподавателями, чтобы они приняли в свои семьи по одному участнику семинара. Доктора пригласил погостить сам Профессор.

В честь участников семинара вечером в ресторане состоялся скромный банкет. Пришли немногие преподаватели, но те, кто пришел, говорили о пользе семинара, о необходимости продолжать такие встречи.

При прощании Профессор и Доктор договорились утром следующего дня встретиться в морском порту.

Глава вторая

Быстроходная яхта отошла от причала и, не удаляясь далеко от берега, взяла курс на юг. Нарядные пассажиры непринужденно прогуливались по палубам, пили в буфете коктейли, танцевали под негромкую музыку, спускались в бассейн и плавали в забортной воде.

Спокойный океан катил невысокие с пенистыми гребешками волны, слепящими зайчиками отражал солнце. Доктор и Мария, устроившись на корме в шезлонгах, глядели на пенящийся след яхты, на летящих за яхтой крикливых чаек и в бинокль рассматривали покрытый лесами берег. Их только недавно представили друг другу и, оставшись вдвоем, они чувствовали себя невполне свободно.

Подходили знакомые, Мария представляла их Доктору, их приглашали развлекаться, но они отказывались, объясняли, что поджидают Профессора. Наконец, появился и он. Катя перед собой столик-тележку, уставленный высокими стаканами с коктейлями и тарелочками с бутербродами и фруктами, элегантный, веселый, общительный, он пробирался на корму, то и дело останавливаемый кем-то. Подкатил столик, шутливо изогнувшись, и лукаво сияя глазами, спросил:

— Не изволят ли, господа, чуть-чуть закусить?

Сразу стало весело и просто. С аппетитом принялись завтракать, иногда кидая кусочки чайкам, подхватывающим их на лету. Они поздно проснулись и позавтракать не успели.

Белая яхта, обогнув южный мыс острова, взяла курс на север и вышла в открытый океан, а через час повернула на запад и вскоре вошла в залив. Берега залива постепенно сходились, и оба стали видны в бинокль: яхта вошла в длинную узкую его часть — в место впадения реки. Справа водную гладь обрубал крутой, вертикальный срез горы; слева берег был не так крут и, вдоль него, на воде покачивались расчаленные яхты. Здесь большая яхта плыла в окружении множества небольших яхточек с разноцветными парусами. Предстояла парусная регата.

Прямо по курсу показались три одинаковые по размеру каменные глыбы.

— Вот уже и слоны, — произнесла Мария и передала Доктору бинокль. Далеко от берегов, посреди воды, на массивных ногах, свернув в кольца хоботы, и упираясь бивнями в невысокие постаменты, стояли огромные каменные слоны. Волны бились о постаменты, пенились у ступней слоновьих ног.

Яхта причалила к берегу. До начала регаты времени оставалось немного. Чтобы занять места на смотровых площадках, её пассажиры двумя нарядными цепочками устремились к каменным мостикам, ведущим к двум высоким башням с легкими ажурными балконами — отсюда хорошо было наблюдать соревнование. Башни возвышались над дельфинарием и со смотровых балконов хорошо были видны резвящиеся дельфины. Профессор же, Доктор, Мария, и некоторые пассажиры по гранитной лестнице поднялись к стоящему на высоком берегу, нависающему над заливом, массивному замку со ступенчатой аркадой. Фасад замка украшала каменная резьба с элементами в виде слоновьих голов, хоботов, ушей.

Прошли в ресторанный зал, заняли столик возле открытой арки. Ресторан славился изобильным разнообразием вин и фруктов. Следили за регатой, из тончайших бокалов пили старинное вино и ели фрукты, только что сорванные и на скоростном аэролете доставленные из южного уголка Мира Абсолюта.

По окончании регаты её участники шумной толпой ввалились в ресторан. Профессор знал почти всех яхтсменов — он сам был заядлым гонщиком, и принялся обсуждать с ними особенности прошедшей гонки. Оживленно споря, они хлопали друг друга по спинам, а, наблюдавшие за кипением Профессора Доктор и Мария, переглядывались и заговорщически улыбались друг другу.

Посреди реки, в месте впадения её в залив, торцом к заливу возвышалось, напоминающее корабль, массивное, высотой в два этажа и с окнами в виде иллюминаторов, здание из такого же, как и замок, красного камня — это был пивной бар. Замок и пивной бар соединяла высокая галерея. По выложенному гранитными плитами дну под галереей, текла река и было видно как здесь ее желтоватая вода смешивается с голубой водой залива.

Разулись, вместе с другими, по щиколотку в речной воде, босиком прошли под галерею, и по опущенной в воду широкой гранитной лестнице поднялись в вестибюль пивного бара. Поставили обувь в специальную нишу, шлепая босыми ногами по ступеням лестницы с перилами, стилизованными под пивные бочонки, поднялись на второй этаж.

В середине огромного — во все здание — зала по кругу стояли пивные бочки, бочонки, бочата и бочоночки с золотыми краниками в виде слоновьих хоботков. Кружки — высокие узкие, низкие пузатые, с носиком для потягивания, с зауженным верхом и все — с ручкой в виде хобота, тут же стояли перевернутыми над фонтанчиками. По залу передвигался робот: на поднос собирал освободившиеся кружки и расставлял их под фонтанчики. Кроме пары роботов, из обслуживающего персонала больше никого не было.

Вдоль стен зала стояли мраморные столики с сиденьями-бочонками, а по всему залу — стойки, стилизованные под бочки. На стенах — пилястры в виде ячменных снопов, между пилястрами — круглые окна. Потолок — открытый усеченный овальный купол. Через незакрытый потолочный фонарь поступал свежий воздух залива. Днем в него светило солнце, ночью с тёмного неба мерцали звезды, а зал освещали светильники в виде нанесенных на стены замысловатых разноцветных орнаментов, листьев, цветов, плодов, пучков тычинок из материала, аккумулирующего дневной свет, и отдающего его тем интенсивнее, чем слабее становилось солнечное освещение. В ненастье фонарь затягивался сверхпрочной прозрачной пленкой.

Их встретили приветственными возгласами; приглашали к столикам, советовали какое пиво сегодня особенно вкусно, не сильно охлаждено — переохлаждённое скрывает отсутствие аромата, которым отличается правильно сваренное пиво. Становилось многолюдно, шумные босые люди все прибывали, рассаживались за столиками, занимали места у стоек, прогуливались с кружками по залу, собирались группами и, причмокивая, покачивая удовлетворенно головой, обсуждали достоинства пива. Обстановка царила самая непринужденная. Главной темой разговоров и споров была прошедшая регата.

Мария, вскоре, заскучала в преимущественно мужской компании и покинула их. Через галерею ушла в нижний зал замка, где на подиуме публике демонстрировали новые модели одежды. В мужской же компании организовалась команда желающих состязаться на скорость плавания. Выход в реку был тут же — со стороны, противоположной галерее, по лестнице, ведущей на глубину. Выросший среди быстрых горных рек Доктор хорошо плавал и тоже вызвался участвовать в соревновании. Нужно было от ступеней, ведущих в воду, доплыть до слонов и вернуться обратно. Выбрали судей, часть их на лодке отправились к слонам, другие остались на старте.

Плыть к слонам было легко — туда несло само течение реки, но обратно пришлось побороться с ним. Первым, с небольшим опережением, приплыл Профессор. Крики поздравлений, бросание победителя в реку закончились вручением ему бочонка пива. Доктор же, рассматривая слонов, замешкался и приплыл в числе последних.

На подиуме показ моделей давно закончился. Доносилась музыка.

— Сегодня бал не намечался, но разве дамы могут удержаться! — усмехнулся Профессор, — Что за бал без смокинга и бального платья?

Профессор с Доктором вошли в большой зал, остановились у входа и пытались среди танцующих разглядеть Марию.

В танцевальном зале с росписью на потолке, с множеством больших, во всю высоту зала зеркал в резных золотых рамах, с золочеными стульями и диванчиками вдоль стен, переодевшиеся во вновь приобретенные наряды — последний крик моды, дамы в масках кружились с нелепо выглядящими в роскошном великолепии зала по-спортивному одетыми кавалерами, участниками и болельщиками парусной регаты. Мария заметила их, призывно замахала высоко поднятой рукой. Когда поняла, что они её не видят, оставила партнера, пробравшись между танцующими, подошла, сняла маску, и невольно расхохоталась: так комичен был Профессор с пузатым бочонком подмышкой.

— Что это?!

— Почётный приз, завоёванный в честном состязании!

Возвращаться решили на аэролёте. Неподалёку, в лесопарке, на взлётной площадке наготове стояли аэролёты.

Поднявшись в воздух, взяли курс на север, туда, где, затмевая звёзды, у горизонта ярко горела Звезда Абсолюта. Под ними, насколько хватало глаз, перемежаемые тёмными пятнами парков, тянулись полосы улиц, светящихся красочным аккумулированным светом, слева по курсу опалово мерцал океан, а со всех сторон светились красные точки огней аэролётов: летели по аэролетной трассе.

Доктор проснулся поздно. С улицы слышался детский смех. Утопая босыми ногами в пушистом ковре, прошёл к окну и через золотые прорези жалюзи, залюбовался забавным зрелищем: по залитой солнцем изумрудно-зелёной садовой лужайке вокруг фонтана, причудливо декорированного большими камнями, звонко смеясь, бегала маленькая девочка. Она пыталась вскарабкаться на мокрые камни фонтана, а робот-няня, чётко выговаривая:

— Этого делать нельзя, — старалась поймать ее.

Девочка со смехом убегала от робота, носилась по лугу, вновь возвращалась к фонтану и карабкалась на камни.

— Этого делать нельзя, — опять слышался бесстрастный голос.

— Даша, — послышался голос Мария. Она не торопливо шла по гравийной дорожке.

— Мама! — радостно закричала девочка и, раскинув руки, бросилась навстречу.

Мария подхватила её на руки, прижала к себе, а роботу-няне сказала:

— Няня свободна.

— Благодарю, — прозвучало чётко и приятно.

Мария с девочкой на руках пошла в дом. Робот-няня, слегка переваливаясь, шла следом. Доктор с интересом наблюдал за ней: в касте Э не было человекоподобных роботов, там роботы были подобны машинам: если робот-разносчик, то в виде тележки, если робот-уборщик, то машина с множеством манипуляторов, оснащённых щётками.

Мария провела Доктора по обитым дорогими тканями гостиным с прекрасными картинами на стенах и множеством изящных тонкой работы безделушек и фигурок из фарфора и позолоченного дерева, с изысканной мебелью, расставленной так, чтобы располагало к отдыху и конфиденциальной беседе; показала бальный зал с просторной лоджией, а потом они прогулялись по внутреннему саду с декоративно подстриженными низкими деревьями, кустами самшита, и множеством распустившихся гладиолусов разных цветов. В роскошном дворце всё свидетельствовало о тонком вкусе Марии.

За поздним завтраком решили отправиться гулять в Центральный парк, все вместе и взять с собой Дашу. Парки были важным элементом жизни касты Высших. В них гуляли, бегали, катались на велосипедах, на верховых лошадях и в лёгких, запряженных лошадьми и пони колясках; обозревая, над ними летали на воздушных шарах и дельтапланах; по рекам в парках плавали на лодках, на байдарках и на водных велосипедах. Парков было великое множество, они занимали огромные площади. Их населяли полуручные белки, зайцы, олени, косули, в темноте на дорожки выбегали ежи; в водоемах жили бобры, выхухоли, белые и чёрные лебеди и утки; по лужайкам разгуливали красавцы-павлины; на деревьях гнездилось множество птиц.

Необыкновенно красив был партер парка: уходящая вдаль широчайшая аллея с причудливого рисунка коврами из цветов и фонтанами. По обилию произрастающих видов растений это был скорее ботанический сад. Набродившись, осмотрев лишь часть парка, они проголодались. Пообедали в маленьком уютном кафе, после этого отдохнули на лужайке в тени деревьев; Даша немного поспала на коленях у отца. Затем решили на велосипедах отправиться в парк верховой езды.

На развилках аллей стояли велосипеды, в том числе с сидениями для маленьких детей. Их можно было брать, проехать сколько хочешь и оставить на такой же развилке. Приятно было ехать по гладкой широкой дорожке в пятнистой тени деревьев. Даша, сидевшая впереди отца, что-то лепетала, вертела по сторонам головой.

Не останавливаясь, пересекли парк скульптур. Среди аллей, клумб, аркад, колонн и на мостиках там стояли свезенные с континентов скульптуры всех времен и современные изваяния животных, антропоморфных существ и фантастических монстров — мраморные, гранитные, базальтовые, керамические, бронзовые, чугунные, гипсовые, из живой зелени и цветов. Проезжая мимо чугунного чудища Доктор заметил:

— В лунную ночь увидеть такое, наверное, страшновато…

— И не только в лунную, — откликнулся Профессор. — В той части парка, — махнул рукой, — сад монстров. Ночью скульптуры там подсвечиваются таким образом, что оторопь берет. Та часть парка так и зовётся — «Обитель ужасов».

Доехали до длинного, белокаменного украшенного лепниной, здания конюшен. Конюх вывел двух скакунов — крепких, сильных, гарцующих от нетерпения. Мария хотела остаться с Дашей, покатать её на пони, но Доктор заявил, что плохо сидит в седле и с удовольствием останется с девочкой.

Переодевшись в костюмы для верховой езды, Профессор и Мария вскочили на лошадей, и сразу пустились рысью. Конюх запряг пони в легкую маленькую коляску, подвёл к поджидающим Доктору и Даше, сказал, что, когда надоест кататься, можно пони просто оставить — он вернется в конюшню сам.

                                                    * * *

Доктор заметил маленькую синюю шестиконечную звездочку на левой щеке конюха и обратил внимание на несколько писклявый голос при его крепкой комплекции. Это заставило внимательней присмотреться к нему — молодой, светловолосый, держится замкнуто. Доктор уже знал, что таким знаком помечены люди, обслуживающие Высших.

Люди с синей звездочкой на левой щеке были выходцами из касты Масс. Среди малолетних детей этой касты, преимущественно среди мальчиков, подбирали крепких, здоровых, красивых, смышленых и отправляли на окружающие Остров Высших малые острова. В профессиональных школах там их обучали различным специальностям и прививали дух преданности и желание беззаветно служить Высшим. Став взрослыми, они жили в комфортных условиях, хорошо питались, объединялись в трудовые гильдии и интересно проводили досуг. Жизнь их была несравненно счастливей жизни жителей мегаполисов массовой касты, но они не могли иметь потомство. Все они были кастраты. В январе, в день, когда детям элитной и массовой каст ставили на руки печати и присваивали звание Законопослушного Свободного Гражданина мира Абсолюта, у этих людей был их главный праздник — День Посвящения в служители Абсолюту, а за месяц до него достигших одиннадцатилетнего возраста стерилизовывали.

Контакты между «синезвездочниками» и хозяевами Острова были сведены к минимуму: согласно закону, они не имели права самим вступать в разговор с Высшими — обязаны были только отвечать на заданный вопрос, и не имели права отлучаться с рабочего места. Человека с синей звёздочкой на левой щеке, праздно гуляющего по улице, наказывали без промедления. Правила поведения на Острове Высших они с детства знали наизусть.

Ночью, как только затихала жизнь, с малых островов к Острову Высших устремлялись быстроходные катера с людьми, на которых лежал весь труд по обеспечению функционирования сфер жизни касты Высших. Существовала служба, куда Высшие надиктовывали свои желания, часто смутные, и люди-невидимки с синими звездочками — художники, дизайнеры, модельеры, музыканты тотчас бросались претворять их, стремясь воплотить с максимальным соответствием капризу. Для них это было несложно: слуги были умнее и талантливее господ. И красивее. Выбранные из лучших детей касты М, они в чистом воздухе малых островов, в хороших жизненных условиях и в непрерывных физических и умственных трудах вырастали стройными, мускулистыми, подтянутыми, лица их светились живым умом. Высших же, по наблюдению Доктора, уже коснулась печать вырождения: стёсанные или вытянутые затылки и плоскостопие, что было заметно по специальной обуви на многих. Сами же Высшие это считали признаком породистости, аристократизма. Среди них прослеживалось два типа. У одних — большинства — глаза преимущественно карие, чуть на выкате, темные волнистые волосы, короткие шея и ноги, склонность к полноте; они шумны, суетливы, говорливы и в то же время скрытны и хитры, заносчивы и обидчивы, с напускным глубокомыслием на лицах. Другие — высоки, светлоглазы, рыжеваты, флегматичны.

Люди касты Высших отгородились от жизни людей всей планеты и делали все, чтобы не иметь свидетелей своего вечного праздника, не порождать зависть, вслед за которой приходит злоба. Они окружили себя роботами. В их домах служило множество человекоподобных роботов: горничные, кухарки, слуги, садовники, няни, портные, художники, музыканты, дегустаторы вин и пива, массажисты, парикмахеры и проч. Они уже не могли обходиться без роботов, уделяли им много внимания, в разговорах рассуждали об их достоинствах и недостатках. Постоянно пополнялась серия анекдотов о роботах, заканчивающихся фразой: «ничто человеческое мне не чуждо».

                                                    * * *

Доктор и Даша устроились в тени деревьев, а пони, волоча коляску и пощипывая на ходу травку, направился в конюшню. Невдалеке, со стороны дороги иногда слышался лошадиный топот, и опять становилось тихо. Доктор уселся на землю, прислонясь к дереву, а Даша срывала травку, цветочки, поймала жучка, и то и дело подбегала, спрашивала:

— Что это? А это?

Потом она долго гонялась за бабочкой. В голове Доктора расслабленно бродили мысли: он сейчас находится в среде Высших, но не чувствует ничего потрясающего, здесь ему хорошо и спокойно.

Возвращались по лесу, по тропинке вдоль дороги. Послышался конский топот. Привстав на стременах, и пригнувшись к шеям лошадей, за деревьями галопом пронеслись Профессор и Мария. Даша узнала их, захлопала в ладоши, запрыгала от восторга. Доктор поднял её на руки, она пристально и чуть настороженно поглядывала на него, как смотрят маленькие дети на малознакомых людей, что-то щебетала, трогала пуговицы его рубашки, от чего в его груди приятно щекотало; от её головки пахло трогательно и нежно.

Их уже поджидали. Доктор передал девочку на руки отцу и невольно залюбовался Марией: светлые глаза сияли, щёки горели — настоящая амазонка.

Техника голографического видения достигла такого уровня, что не было необходимости ехать куда-то, чтобы собраться близким людям за одним столом. Достаточно было одновременно включить аппаратуру, настроить её на определенное пространство, и иллюзия совместного пребывания в одном помещении — полная. Можно беседовать, вместе петь, танцевать, нельзя только переместиться в другое пространство и потрогать то, что там находится.

В условленное время они расположились в гостиной за накрытым столом у белой стены и через миг оказались в пространстве, где за пределами роскошно сервированного общего стола были интерьеры двух разных гостиных. Профессор представил Доктора своим друзьям — таким же молодым, красивым, оживленным. Женщины блистали изысканными нарядами. На Марии было элегантное бледно-сиреневое платье с глубоким вырезом на спине, делающее её необыкновенно стройной, утончённой, это подчёркивали украшения из камней, прошедших обработку в космосе, обладающие свойством ярко вспыхивать в ответ на попадание на них света. Было весело и интересно: пели, танцевали, острили, смеялись. Доктора познакомили с коллегой, преподавателем детской школы Высших. Сдвинув кресла, они углубились в беседу на тему, интересующую обоих.

                                                    * * *

Ночью Доктор внезапно проснулся от света, направленного на него через зашторенное окно. Сонно потёр глаза, встал, подошел к окну, отодвинул штору. В лицо ударил сноп света; он отпрянул, отпустил штору. Свет погас. Снова улёгся в постель, но долго не мог заснуть.

Утром робот-дворецкий с виноватым видом — о чем свидетельствовал красный огонек на его лбу, явился к Марии и сразу покаянно доложил:

— Миссис, я виноват и достоин аннигиляции: я не предупредил Службу репликантов о том, что в доме находится гость и им пришлось напротив комнаты, в которой он спал, выставить пост. Страшно подумать, что бы произошло, если бы гость ночью захотел выйти из дома.

— Но ведь всё обошлось…, не огорчайтесь… Вы так давно служите, что я просто не могу на вас сердиться, — ласково успокоила Мария.

Дворецкий благодарно прикрыл глаза, красный огонёк на его лбу погас.

                                                    * * *

Новый Колизей представлял собой точную копию древнего римского Колизея: те же размеры, такие же колонны, подпирающие здание, и три ряда стоящих друг на друге аркад со скульптурами внутри арок; такая же овальная арена размером с футбольное поле, выстланная толстыми досками, посыпанными песком, и, как и в древнем Колизее, множество фонтанов, делающих воздух в амфитеатре свежим и прохладным.

Возле монументального здания Колизея людской поток разделялся на ручейки, текущие в его восемьдесят арок-проходов. Профессор с Доктором нашли свободные места в среднем ярусе. Публика доотказа заполнила амфитеатр, монотонный людской гул перекрывало звучание боевых маршей.

Зрелище началось со схватки человека и зверя. На арену, с хлыстом в одной руке и коротким мечом — в другой, вышел опытный, известный своими победами полуобнажённый боец. Поднятой рукой приветствуя аплодирующую публику, он под гром музыки сделал круг по арене и остановился возле находящейся в середине арены клетки с тигром. Открыл дверцу. Из клетки, лениво и не спеша, вышел большой, мускулистый с блестящей шерстью тигр. Человек напрягся. Зверь же широко зевнул и не торопился нападать. Но получив удар хлыстом, грозно зарычал. Началась игра со смертью: человек мечом наносил удары, зверь с дикой грацией бросался на него. Кровь текла из ран человека и зверя. Запах крови возбуждал зверя всё больше. Рёв публики на трибунах перекрывал грохот музыки. Дикое, рожденное для боя, животное, в мощном прыжке сбив с ног не успевшего увернуться бойца, вгрызлось ему в горло; окровавленной пастью рвало тело. Музыка смолкла, публика с удвоенной силой взорвалась неистовыми криками и свистом.

Раздался выстрел. Тигр по кличке Непобедимый, загрызший уже не одного бойца, затих, засыпая. Его подлечат и вновь выпустят на арену. Победившему его, обещана свобода.

Гладиаторы, бойцы со зверями, — это преступники, которым смертную казнь или пожизненные работы на рудниках, заменили на смертельные бои, оставив слабую надежду на обретение свободы.

После перерыва, во время которого с арены убрали следы крови, а возбуждённая публика бурно обсуждала подробности боя и вела расчёты по заключенным пари, началось цирковое представление. Доктор же сидел оторопевший, и не смотрел на арену. Заметив это, Профессор предложил покинуть Колизей.

— Домой? — спросил мягко, когда выбрались из Колизея.

— Может быть, ещё погуляем? — неуверенно возразил Доктор.

После недолгого раздумья Профессор предложил:

— Не хотите ли осмотреть субтропики? Это недалеко отсюда.

Под высочайшим сводом, покрытым плёнкой, пропускающей ультрафиолетовые лучи и свежий воздух через особые шлицы и не требующей никакого ухода — вода и грязь стекали сами собой, находилась огромнейшая, площадью в несколько квадратных километров, теплица. Под плёнкой росли свезённые со всего света растения: пальмы, тиковые и красные деревья, прямо над головой висели гроздья бананов и плоды страстоцвета. Царство тропических птиц: болтливые большие зеленые попугаи, чёрные попугаи, длиннохвостые нерсери, большие райские птицы, разноцветные колибри, как гигантские цветы, алые ибисы.

По огибающей крутой холм узкой гравийной дороге они поднялись на площадку обозрения, откуда открылся вид на заросли рукотворных джунглей и хорошо была видна конструкция плёночного свода, в виде тончайшей паутины из шестиугольников.

В эту ночь Доктору не спалось. Чувство смятения от жестокого зрелища, разыгранного в Колизее, несколько притупилось, но в памяти всплывали перекошенные жаждой острых ощущений и порочных страстей лица мужчин и женщин. Потом перед глазами возникло виденое в субтропическом лесу: над розовым цветком орхидеи, с удивительной быстротой трепеща крылышками, завис маленький золотистый сине-зелёный с раздвоенным хвостиком колибри.

Профессор отлучился по делам, а Мария предложила Доктору, в этот раз самостоятельно, осмотреть дворец. Предоставленный самому себе, он расхаживал по анфиладе комнат, рассматривал картины и гобелены.

Дверь в детскую была широко распахнута. На застилающем весь пол большой комнаты ковре механические медвежата, слоники, собачки, котята, обезьянки, мышки, змейки, забавно имитируя повадки настоящих, ходили, кувыркались, прыгали, ползали, мяукали, лаяли, рычали, пищали, и вместе с ними прыгала и ползала, мяукала и пищала Даша. А в стороне стояла, приглядывала за ней няня-робот. Увидев его, Даша вскочила, подбежала, взяла за руку, потянула в середину копошащихся игрушек. Доктор опустился на ковёр и с удовольствием стал играть вместе с ней. Но их приятное времяпрепровождение вскоре прервала няня-робот.

— Даше пора гулять, — произнесла раздельно и строго.

Девочка неохотно поднялась, стянула с себя платье.

— Надо умыться, — напомнила няня, уже держа наготове свежее платье.

В большой комнате библиотеки от пола до потолка трёх стен тянулись полки с книгами, изданными необычайно дорого — в сафьяновых переплётах с золотым теснением; массивный письменный стол с вмонтированной библиоаппаратурой занимал место у четвертой стены. Доктор прошёлся вдоль полок, снял несколько заинтересовавших книг и устроился в удобном кресле рядом с низким столиком. Там и нашёл его вернувшийся Профессор.

Отдохнув после обеда, вышли в парк, начинающийся сразу за дворцами. К ним присоединились молодые соседи, и все они увлечённо до наступления сумерек на лужайке играли в гольф, битой прогоняя мяч по размеченным дорожкам, и загоняя его в лунки. Соседи ушли, робот-няня увела Дашу, всё это время бегавшую по парку, а Профессор, Доктор и Мария, устроившись в увитой зеленью беседке, сидели в полумраке и беседовали о том, о сём.

Явился робот-дворецкий, доложил, что на видеосвязь вышел Инженер. Мария заторопилась в дом и вскоре вернулась:

— Отец спрашивает: не слишком ли мы утомили гостя экскурсиями, и приглашает к себе на остров.

                                                    * * *

Завтракали в припортовом ресторанчике. От возвышающейся над поверхностью воды цилиндрической части, как гигантские лепестки, отходили и погружались в воду три прозрачные полусферы — потолки и часть стен трёх ресторанных залов: Янтарного, Кораллового и Жемчужного, обильно изукрашенных, в соответствии с названием, янтарём, кораллами, жемчугом.

Спустились на лифте и, по желанию Доктора, заняли столик в Коралловом зале — небольшом коралловом дворце. Красные столы стояли на одной массивной ноге, упирающейся в подставку в виде морской звезды, сиденья в виде раковин, нежные, хрупкие ветки кораллов — красных, розовых, белых, разноцветных, — как диковинные растения, поднимались от пола до потолка и стояли на столах в перламутровых вазах. На прозрачных стенах, снаружи закрытых водорослями, висели медальоны — камеи из белых и розовых кораллов. Высокие вытянутые напольные перламутровые вазы, инкрустированые кораллами, украшали помещение днём и служили светильниками в ночное время.

Выбор рыбных блюд был богатым. Они завтракали, а большая голова рыбы, раздвинув водоросли, пучила на них глаза и шевелила жабрами.

Доктор обратил внимание, что во всех местах развлечений свободно, мало посетителей. Вот и здесь все залы полупусты. Ему ответили, что, во-первых, мест отдыха много и их разнообразие велико — всё рассчитано на то, чтобы в любое время в каждом из них были свободные места, и у людей не было проблем с исполнением спонтанно возникающих прихотей; во-вторых, сейчас курортный сезон на Средиземноморье, многие разъехались по курортам и они сами намерены, вскоре, уехать в такое место, где в один и тот же день можно покататься на горных лыжах и поплавать в море. Кроме того, в это время года многие уезжают в свои личные владения, в свои замки, разбросанные по всему Миру Абсолюта.

Доктор не знал о существовании подобных замков и курортов, и не подозревал, что все самые красивые, экзотические, комфортные места на земле доступны только слою Высших.

Глава третья

Небольшой дом Инженера стоял на высоком берегу островка, густо поросшего чешуйчатым темно-зелёным вереском. От дома к берегу океана вел спуск по крутой лестнице. На островке Инженер проживал с собакой, рыжей колли, и в окружении роботов. Он любил своих роботов и постоянно их усовершенствовал. Иногда он думал, что если бы энергетика не отнимала всё его время, то, непременно, занялся бы робототехникой. Его роботы имели имена, и, торопясь на его зов, работали старательно и усердно.

— Отец, твои роботы однажды сговорятся между собой и устроят тебе какую-нибудь каверзу!

Копаясь отвёрткой во внутренностях машины, Инженер в ответ только улыбался. Хотя в быту Мария не могла обойтись без роботов, но их недолюбливала, считала, что человек не должен полностью зависеть от них. Профессор же шутил:

— Древний обычай рукопожатия приобрёл новый смысл: мы оба живые и настоящие.

Как только прилетели, сразу бросились купаться. Доктору купание в тёплом солёном океане доставило блаженство, несравнимое с купанием в холодных быстрых горных реках. Отдохнув, лёжа на спине, они плыли все дальше и дальше. Солнце, слепя, играло в волнах бликами, и казалось, что его свет исходит и сверху, и снизу, и со всех сторон.

После обеда работали в саду. Знающий толк в цветоводстве, Доктор рыхлил и поливал клумбы, а за ним по пятам ходила перепачканная помощница Даша.

Послышался приближающийся шум двигателя. С причалившего небольшого катера сошёл высокий седой мужчина, и на берег выпрыгнул большой рыжий пёс.

— Дедушка, Дедушка! — Даша бросилась бежать к лестнице спуска.

Следом за ней направился и Доктор. Увидев спускающихся по лестнице Доктора и Дашу, Инженер заспешил на встречу.

— Вот так радость, вот так радость! — встретившись с ними на середине лестницы, приговаривал Инженер, пожимая руку Доктору и подхватывая на руки Дашу.

Пес глухо зарычал.

— Фу! Свои! — прикрикнул и пожаловался: — не привязал, так он бросился плыть за катером. Пришлось взять с собой.

Вечером допоздна сидели у обрыва, смотрели как в океан садится солнце и багровый закат отражается в воде. Через бинокль, глядя вдаль на остров-скалу, Доктор сказал, что завтра постарается доплыть до него. Инженер и Профессор переглянулись: посещать скалу было запрещено и опасно: на ней находился пост репликатов, охраняющих Инженера.

Профессор и Доктор лежали на берегу. Рядом, играя мелкими камешками, океан накатывал на берег волны. Доктор говорил:

— Но ведь, действительно, есть нации по своим природным данным не способные на творчество, даже просто усвоить готовые знания не могут. И вид у них, если судить по фильмам…, — они рассуждали о различии и смешении наций.

— Например? — спросил Профессор.

— Например, русские, — лениво переворачиваясь на спину, произнес Доктор.

Профессор резко сел, несколько секунд смотрел на него изумлёнными глазами, а потом разразился хохотом. Доктор смутился, но тот смеялся столь заразительно, что и он, не зная причины и, глядя конфузливо и вопросительно, тоже стал посмеиваться. Наконец Профессор выговорил:

— Чтобы знать, как выглядят чистокровные русские, достаточно посмотреть на моего тестя.

Доктор окончательно смутился. Отец — так звали в семье Инженера, и так он представился при знакомстве, ему сразу понравился. Красивый старик: высокий, прекрасно сложенный, тёмно-русые волосы, от седины ставшие серебристыми, свидетельствующий о постоянной работе мысли несколько погруженный в себя рассеянный взгляд.

— А как же он…, — Доктор подбирал слова.

— Как он попал в касту Высших? Благодаря тем качествам, в которых вы отказываете русским — таланту, гениальности. Север планеты изобилует энергией ветра. Отец изобрёл новый очень экономичный и эффективный способ обуздания энергии ветра, превращение её в электричество. Им же разработан метод получения электрической энергии преобразованием энергии движения течения Гольфстрим и способ накапливания электроэнергии в гидроаккумуляторных станциях. Сейчас он работает над проблемой преобразования энергии океанических волн. Электростанции, вблизи которых мы изволим находиться — это его детище.

— Вы, наверное, обратили внимание на редкое имя нашей дочери? Даша — русское имя, так её назвал Дедушка в честь почитаемой в их роду прапрабабки.

Это произошло во времена передела мира. Даже немногие специалисты историки знают о яростном сопротивлении разделению России, какое проявили русские. Они самоотверженно боролись до конца. Так вот, когда погиб ее муж — прапрадед нашего Инженера, прапрабабка, врач по профессии, отправила своего малолетнего сына свёкрам, а сама отдалась борьбе и погибла, с оружием защищая раненых.

Помолчал, глядя на набегающие волны океана, и добавил:

— Уровень развития цивилизации мира Великого Востока ни в чём не уступает нашему, и в этом большая заслуга русской нации. А то, что показывают по телевидению…

Помолчал, и с непонятной горечью и печалью добавил:

— Поэт древности сказал: «Сведи к необходимостям всю жизнь и человек сравняется с животным».

Странно было слышать это от Высшего…. Доктора удивляли переходы в настроении Профессора от бесшабашно-беспечной радости жизни, когда он всех тормошил и зажигал весельем, к внезапной серьёзности.

Становилось всё жарче. Они перебрались под зонт, сидели за столиком и потягивали прохладительные напитки. Профессор продолжил тему разговора:

— Земной мир, как известно, отличается разнообразием видов. Множество видов животных, птиц, рыб, растений. Одних только насекомых более миллиона видов. И никому в голову не придет скрестить, вывести усреднённую птицу, рыбу, корову, усреднённый цветок, наконец. Человек тоже часть природы. Я часто задаюсь мыслью: не лучше ли было бы для всего человечества, как прежде, разделяться на народы, нации, а не на касты.

— Но еще в Эпоху Заблуждений мыслители пришли к выводу, что человечество вообще, и народы в частности, развиваются линейно в одном русле, по единым законам. Расслоение единого человечества по интеллектуальному признаку придало лишь законченность этим выводам. Вы с этим не согласны?

— В моём представлении история — это не некий тракт, по которому, спотыкаясь на каждом шагу, бредет человечество, а цветущий луг, полный многообразия жизни.

— Вы считаете, что наше общество Абсолюта не учитывает природу человека?

— Законы Абсолюта извращают его природу, — и добавил: — Особенно в касте Масс, где более девяноста процентов всего населения нашего Мира….

Доктор был растерян: он жил в мире полного, абсолютного подчинения Закону и преклонения перед мудростью Высших, разработавших его, в мире, где, даже тень сомнений в правильности установленного миропорядка, считалась крамольной, кощунственной и была преследуемой. Слова Профессора приводили в смятение.

Потом, дома, вспоминая разговоры с Профессором, — разговоры, напоминающие хождение по краю пропасти, Доктор дивился смелости его высказываний и испытывал благодарность за его доверие. Профессор же, изучивший как поставлено обучение в каждой из школ касты Э, знал с кем имеет дело и вызов Доктора на семинар был не случаен.

На третий день Инженер повёз их осматривать гидросооружения. С видимым удовольствием и тайной гордостью, он водил их по большому пульту управления с множеством схем, приборов, зелёных и красных, мигающих и горящих ровным светом лампочек и телеэкранов, на которых видна была работа механизмов. Доктору казалось, что он никогда бы не смог постичь, как работают столь сложные сооружения и от этого проникался ещё большим уважением к Инженеру. Не скрывая гордости, Инженер подвёл их к одному из экранов — на нём вращались турбины. Пояснил:

— На большой глубине эти турбины вращает течение Гольфстрим.

В заключение экскурсии на катере объехали вокруг группы небольших островов, где разместилось большое и сложное хозяйство службы гидроэлектростанции.

Глава четвертая

Доктор оказался неутомимым пловцом. Профессор же, искупавшись, забирался под тент и размышлял о событиях, круто переменивших его жизнь. Изредка, беспокоясь, он вставал и, через бинокль, всматриваясь в водную даль, искал глазами Доктора.

После приватной беседы с Главой Сената, в которой тот ясно дал понять, что способности его оценены и вскоре его ждут изменения в карьере, вызов во Дворец Сената Профессор воспринял как продолжение того разговора. Но удивило назначенное время — в девять часов вечера.

Многоэтажное помпезное, увенчанное светящейся звездой здание Сената, стояло на площади с бьющими вверх фонтанами. Миновал площадь, вошёл в вестибюль, представился дежурному контролёру; тот доложил, что его ждут в Малом зале.

Поднялся в лифте, прошёл по тихому безлюдному коридору, открыл дверь и замешкался, оглядывая зал. Возле стола, сдвинув стулья, все вместе, вполуоборот к двери, сидели и оживлённо беседовали трое мужчин и с ними Глава Сената. Заметили его, умолкли и стали рассаживаться за столом, поодаль друг от друга.

— Проходите, мы вас ждём. Проходите и встаньте в круг, — громко пригласил Глава Сената, занимая место во главе стола.

Немного удивлённый, Профессор прошёл на середину зала и встал в центр изображённого на полу магического круга.

Глава Сената поднялся с места:

— Год назад Братьями Посвящёнными, находящимся здесь Братьям, было поручено, взвесив все жизненные поступки и их побудительные мотивы, оценить, достоин ли стоящий перед нами стать одним из членов Братства. Прошу предъявить вердикты.

Не ожидавший ничего подобного Профессор, стоя в круге, недоумённо вглядывался в лица, сидящих за столом. Никого из них, мог поклясться, он раньше не видел.

— Итак, доверенные Братства, единогласно ручаются за Вас, и считают достойным избрания, — прочитав вердикты, произнёс Глава Сената.

— Благодарю за честь! — нашёлся, что ответить Профессор.

Убрав бланки вердиктов в папку, Глава Сената со словами:

— Поторопимся, друзья, — направился к выходу.

Спустились в подвальный этаж. Попетляв по тускло освещенным узким коридорам мимо дверей и рядом с ними с оружием наизготову застывших в специальных нишах человекоподобных роботов-охранников, вошли в небольшое помещение, где с открытой дверью, их ждал скоростной лифт. Спустились на небольшой причал подземного канала. На причале застыл бысроходный катер. Под каменным сводом канала, тускло отражаясь в зеркале неподвижной воды, вдаль убегала цепочка огней. В застоявшемся сыром воздухе пахло гнилью.

Через час пути послышался отдалённый шум и, вскоре, прошли затвор, перекрывающий выход в море. Ещё через час сошли на причале одного из островов и, освещая путь фонарем, не задерживаясь, прошли к погруженному в темноту небольшому замку. Как только вошли, вспыхнул свет. Пересекли небольшой зал с плотно зашторенными окнами. Через потайную дверь, открывшуюся от прикосновения руки Главы Сената к её глазку, вошли в небольшое помещение без окон, с огороженным коваными перилами колодцем в его центре. На белой стене Профессор прочитал, выведенное крупными красными буквами: «Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны». Ожидая объяснений, Профессор недоуменно смотрел на Главу Сената, но тот намеренно отводя глаза, отодвинул дверцу ограждения и первым стал спускаться в колодец.

Осторожно спускались по местами мокрым ступеням в глубину колодца: с одной стороны поблескивающая мозаикой тускло освещенная стена, с другой — поддерживающие свод каменные колонны без ограждений между ними, а за колоннами — сноп света от прожектора из пропасти колодца. На стенах и ступенях лестницы — чёрные тени колонн.

Спустившись не до глубины, вошли в слабо освещённую колодезным прожектором глубокую нишу. В центре её, с открытой пастью, как будто готовая к прыжку, застыла чёрная пантера; её светящиеся зелёные глаза, казалось, были устремлены на вошедших. Глава Сената на мгновение ладонью прикрыл глаза пантеры, и в стене открылся проход.

— Ждите здесь. Вас проводят, — уходя, приказал Профессору.

Во мраке каменной ниши Профессор остался один. Ни звука, только иногда слышно капанье сконденсировавшейся влаги; застывшие тени колонн, и рядом чёрная пантера с горящими глазами. Возникло чувство нереальности происходящего и исходящей откуда-то угрозы.

— Пойдёмте, — проговорил неожиданно возникший человек.

По узкому слабоосвещённому коридору подошли к закрытой двери.

— Облачитесь, а я подожду вас.

В небольшом низком помещении на столе, расправленным, лежало облачение. Поверх своей одежды, Профессор натянул на себя балахон, подпоясался верёвкой, набросил на голову капюшон. Вошёл сопровождающий. Приказал:

— Снимите капюшон.

Полутёмными закоулками прошли в помещение, напоминающее театральную кулису, и остановились перед чёрным занавесом.

— Услышите звон мечей — сразу идите в центр круга.

Послышался металлический звон. Профессор раздвинул занавес, и, глядя под ноги, направился в круг, в центре выдвинутого в зал постамента. Поднял глаза. В полумраке зала, плечом к плечу сидели чёрные силуэты. Через прорези капюшонов, как направленные на него дула двустволок, глядели глаза.

Сидевшие в первом ряду поручители встали, подошли к постаменту и у его подножия установились лицом к залу.

Глава Сената поднялся на трибуну и представил Профессора собранию:

— Братья, на ваше решение выносится вопрос о принятии, стоящего перед вами, в Братство Посвящённых. Братья-поручители расскажут о нём, а вам решать, достоин ли этот человек быть принятым.

Сделав два шага вперёд, поручители поочерёдно рассказывали о Профессоре, особо отмечая его неблаговидные поступки, промахи, ошибки, вспомнили даже те, о которых он сам давно забыл. Под множеством устремлённых на него глаз Профессору было неловко, стыдно.

Стали задавать вопросы с места. Профессор отвечал сбивчиво, заикаясь. Наконец, вопросы иссякли.

— Кто считает, что этот человек достоин стать одним из нас? — задал вопрос Глава Сената.

Зал дружно встал. Профессор стоял растерянный, взволнованный, счастливый — было такое чувство, будто его судили и, неожиданно, казнь заменили на помилование.

С сопровождающим спустились в зал и заняли места в последнем ряду.

Глава Сената уступил трибуну Брату — невысокому, крепкому мужчине с грубоватым волевым лицом. Громко зазвучал хорошо поставленный, властный голос:

— Сегодня великий день, славный юбилей. Двести лет тому назад наши Братья собрались на этом острове и приняли Концепцию Нового Мирового Порядка, Концепцию Мира Абсолюта. Нашим старшим Братьям иерархами Высших сфер было открыто знание Абсолютной Истины и Абсолютного Могущества — Абсолюта. Братство Посвящённых — воплощение воли Абсолюта. Нам дано право распоряжаться судьбой людей на земле, право моделировать, планировать и переделывать жизнь. Мы на всё имеем право.

Тысячелетиями люди вынуждены были жить смешано — богатые умные с нищими глупцами, молодые и сильные с дряхлыми, немощными, полноценные высокоразвитые народы с народами, остановившимися в своём развитии, неполноценность которых доказана нашей наукой. Жизнь «все сообща» лишала высшую личность возможности жить жизнью счастливой в полной мере. Только отторгнув, изолировав всё неполноценное, высшая личность, в среде равных, обрела полноту счастья. Мы отделили зёрна от плевел, человеческую мешанину мы разделили на две касты. Элитная каста — это наделённое высоким интеллектом общество творцов и созидателей. Люди элитной касты преданы нам и счастливы служить нам, ведь мы избавили их от унизительного физического труда, дали возможность развивать и реализовывать творческие способности. Элитная каста — это элитный генофонд, человеческий заповедник.

Бесконтрольно расплодившиеся массы неполноценных, ленивых народов мы смешали в общем котле массовой касты, соединили в единый народ Абсолюта, народ абсов, и дали ему то, за что на протяжении всей Эпохи Заблуждений массы безуспешно боролись — социальное равенство и демократию, обеспечили тем, что приносит им удовлетворение — трудом без лишних умственных усилий. Качество, производительность труда и уровень исполнительности в массовой касте превосходны. Каждый абс счастлив и гордится званием Законопослушного Свободного Гражданина Мира Абсолюта. Путём регулирования смертности и рождаемости, количество народонаселения массовой касты мы держим в пределах, достаточных для стабильного функционирования сфер жизнедеятельности Мира Абсолюта.

И только на восточных окраинах нашего Мира всё ещё обитают туземные народы, так называемые, русские и арабы — недочеловеки, по своему менталитету не способные подняться до уровня общества Абсолюта. Мы оставили им их заблуждения, но заставили выполнять для нас самый грязный и примитивный труд.

Абсолют — это абсолютная Истина, абсолютное знание о мире и человеке. Мир Абсолюта — воплощёные разум и логика. Столетиями наши предшественники вынашивали идею построения Мира Разума; фундамент его уходит в толщу веков. Задолго до наступления эпохи Абсолюта были разработаны и опробованы механизмы её построения. Это, во-первых, деньги. С помощью спекуляции и ростовщичества Братьями Посвящёнными была создана тайная геофинансовая империя. Мы научились распоряжаться чужими деньгами, богатеть за чужой счёт, и таким путем мы прибрали к рукам всё состояние мира. Как только где-то скапливалось богатство, мы откачивали его. Во-вторых, гениальное изобретение наших предшественников, так называемая, демократия — система манипуляции сознанием низших людей. Каждый здравомыслящий человек понимает абсурдность замены через какой-то, произвольно установленный, срок капитана корабля, директора школы или завода только потому, что вышел этот срок. Тем более абсурдно, бессмысленно и вредно заменять через 4—8 лет главу сверхсложной организации — государства. Но именно это мы навязали всем странам. С помощью выборности и многопартийности мы создавали в странах политический хаос, навязывали правителей некомпетентных, готовых служить нам, а не своим государствам, а в советники им давали наших людей и в результате правительства действовали в наших интересах, а не в интересах собственных народов. Народам же мы внушили, что выборы — это и есть демократия.

Вершиной прозорливости Братства Посвящённых стало спланированное и осуществленное столкновение цивилизаций, породившее по всему миру войны и такой хаос — неуправляемый, по мнению непосвящённых, но в действительности поэтапно планируемый и регулируемый Братством, — что, хотя и с неимоверными трудностями, нам удалось заставить человечество принять наш «Новый мировой порядок», гарантирующий на планете мир и безопасность.

Если выявить и изъять из людской массы потенциальных лидеров — это не более 1—3%, — то массы делаются неспособными на организованные действия. Энергию же лидеров мы научились направлять в нужное нам русло.

Мир Абсолюта стабилен и вечен. Это обеспечивается законами, выработанными Сенатом, руководимым Братством Посвящённых. Закон — это хлыст, загоняющий людей в определённые рамки жизни. Наши законы строги, просты и понятны каждому.

В тишине замершего зала голос докладчика гремел напористо и убедительно:

— Мы добились многого. Но наше дело не будет завершённым, мы не можем быть спокойны, пока земной мир расколот надвое, пока не вся планета подвластна Звезде Абсолюта. На севере, в скальных бункерах, в азотных ваннах ждут своего часа дивизии неуязвимых для современного оружия непобедимых воинов киборгов-репликантов. Когда наступит час «X», мы разбудим их и пошлём на Восток. После того, как очистим Восток от неполноценных народов, свои силы мы сосредоточим на присоединении к Миру Абсолюта всех планет околосолнечных систем. К этому мы готовимся уже сейчас. Нашими гениальными учёными касты Э создан космический воин-репликант, не нуждающийся ни в земной атмосфере, ни в земной пище, способный энергию для своей деятельности усваивать непосредственно из космоса. С плацдарма на Луне на освоение планет мы будем отправлять армии таких завоевателей.

Утомлённый обилием и необычностью свалившейся на него информации, дальше Профессор слушал невнимательно. Сквозь щель капюшона он рассматривал зал: стены затянуты чёрным бархатом, за спиной докладчика золотом сияет большая шестиконечная Звезда Абсолюта; на трёх других стенах в золотых медальонах, в виде жалящих свои хвосты змей, такие же небольшие шестиконечные звёздочки, между медальонами золотом по чёрному бархату нанесены пентаграммы, свастики, незнакомые знаки и непонятные писмена; на низком своде потолка алхимическая аллегория мироздания — шестиконечная звезда, в одной части которой изображён Бог, в противоположной — вечный его противник.

Докладчику не хлопали, но когда он сошёл с трибуны, все встали и стояли, пока он не занял своё место в первом ряду.

На трибуну опять взошел Глава Сената:

— Братья, в правительстве разработан закон, ограничивающий хождение наличных денег в касте Высших. На днях он будет вынесен в Сенат. Думаю, что большинство из вас уже ознакомились с проектом закона. Прежде чем начать обсуждение, Сенат должен знать мнение Братства.

Выступил только один человек:

— Деньги — это чеканные свобода, радость, богатство. Обладание деньгами давало нашим предкам право чувствовать себя сверхчеловеками, назначение которых быть богатыми, очень богатыми, богаче всех. Деньги дали нам власть над миром, сделали нас высшей нацией. Деньги несут в себе сакральный смысл. Вид золотых, серебряных, платиновых монет и обладание ими доставляет наслаждение и уверенность в себе. Никто не вправе лишить нас этой радости.

И уже спускаясь с трибуны, потрясая рукой, громко добавил:

— Впредь нужно лучше присматриваться, кого выбираем в Сенат! Дай таким волю, они и купол Храма пустят на переплавку!

— Кто против принятия закона? — задал вопрос Глава Сената.

Зал дружно встал. Проект закона можно было считать отклонённым. Торжественная часть закончилась скандированием, стоя: «Слава Абсолюту».

Глава Сената подозвал Профессора и приказал следовать за одним из Братьев. Через большой холл, где в балахонах, с лицами по-прежнему закрытыми капюшонами, толпились Братья Посвящённые, Профессор с Братом прошли в каменный тоннель. По ярко освещённому потолочными плафонами широкому, с высоким сводом тоннелю дошли до места, за которым ход тоннеля не освещался, зиял его тёмный проём. Там, в двух глубоких нишах по обеим сторонам тоннеля, стояли бочки с маслянистой жидкостью, а на полу ровными кучками лежали палки с привязанной к одному концу паклей. Спутник Профессора взял две палки, концы с паклей обмакнул в жидкость в бочке и зажёг от лежащей на полочке у стены зажигалки, потом по факелу вставил в держатели перед входом в каждую нишу.

Вскоре послышался мерный топот множества ног. Приближалась колонна по двое. Профессор и его напарник, обмакнув, подавали в протянутые руки палки с паклей, Братья от факелов возле ниш зажигали их и уходили в тёмноту тоннеля. Наконец и Профессор с напарником зажгли по факелу и присоединились к колонне. Шли довольно долго. Иногда пламя факелов колебал проникающий откуда-то воздух. Молчание и топот ног.

Наконец от сильной струи свежего воздуха ярче вспыхнули факелы и колонна вошла в, как стадион, огромный и очень высокий зал. Не смешивая рядов, она разделилась в шеренгу по одному и выстроилась по его периметру. На стенах вверху ярко горели светильники в виде факелов, внизу зал освещался колеблющимся пламенем факелов в руках людей. На высоких каменных стенах выбиты огромные скрещенные циркули, наугольники и жезлы. Пол из чередующихся чёрных и светлых плит; в центре его вмонтировано девять больших чаш, заполненных маслянистой жидкостью. Напротив входа из тоннеля в торцевой части зала, тускло мерцая, на две трети его высоты возвышается огромная золотая скульптура быка, расставленными ногами твёрдо упирающегося в высокий постамент. В его мощном лбу между широко расходящимися в стороны прямыми рогами, пульсируя в ритме сердца, горит красный камень. «Карбункул» — узнал Профессор. Изображение этого пульсирующего камня появлялось на экранах перед передачей новостей. На узком высоком постаменте посверкивает, из-за расстояния, неразличимый предмет.

Чего-то ждали. Раздался звон мечей; вслед за этим медленно стали раздвигаться — поползли вверх и в стороны — створы потолка. В расширяющемся проёме всё яснее вырисовывались освещенные луной края ущелья. От хлынувшего в зал холодного воздуха заколебалось пламя факелов. Опять прозвучал металлический звон. Колонна зашевелилась, рассредотачиваясь по залу, — каждый человек вставал в отдельную клетку пола. Загремел первый аккорд гимна. Откинув на спины капюшоны, его мощно подхватили мужские голоса. В чашах на полу взметнулись вверх огненные столбы. Участились вспышки биения кроваво-красного рубинового сердца во лбу Тельца; ярко освещенная столбами пламени, бьющего из чаш, засверкала огромная бриллиантовая корона, помещённая на постаменте.

Вышел вперед и встал на возвышение один из Братьев; загремел усиленный микрофоном голос:

— Прошло более ста лет как наши Братья из лучших, известных всему миру бриллиантов изготовили для Тельца корону, и наказала водрузить её в день юбилея Мира Абсолюта. Мы доказали, что являемся достойными продолжателями их дела, и нам выпала честь и радость исполнить их наказ.

Брызгая лучами, корона медленно поднялась по воздуху, зависла над фигурой золотого быка и плавно опустилась на его голову между рогами, придав скульптуре полноту и законченность. Человек на возвышении выкрикивал здравицы. Зал отвечал криками «Виват» и размахивал факелами.

В бочках с водой загасили факелы, разбрелись по залу. Деловито снуя, человекоподобные роботы расставили столы и лавки, внесли бочонки с вином, поставили на столы огромные блюда с дымящимися кусками мяса. Начался пир по типу пиров, которые устраивали феодалы в средневековых замках.

Уже светало, когда Глава Сената и Профессор вышли в укрытую скалами бухту к причалу, где стояли пришвартованные катера. Утро наступило холодное, пасмурное. Натянули приготовленные в катере, на случай непогоды, плащи. Профессор был оглушён неправдоподобностью увиденного, Глава Сената поглядывал понимающе. Ехали молча. То, что Профессор ни о чём не спрашивает, нравилось, возвышало его. Прощаясь на городском причале, Глава Сената сказал:

— Нам необходимо будет поговорить… Дня через два свяжитесь со мной, условимся о встрече.

Профессор не мог оценить — хорошо ли то, что с ним произошло, однако, было ясно, что теперь он теряет свободу мнения, свободу поступков, право на самостоятельность. Удручала необходимость скрывать происшедшее от Марии. Кончилась так долго забавлявшая их игра в откровенность. Вечерами они подробнейшим образом рассказывали друг другу как прожили день, а чтобы заставить услужить, объявлялось:

— А у меня остался секрет…

Секрет маленький или малюсенький нужно было выкупить.

Понаблюдав за ним, Мария присела рядом и, шутя, спросила:

— Как выкупить твой секрет?

Он смутился, захотелось тотчас рассказать ей обо всём. Помолчал, тягостно вздохнул, сухо ответил:

— У меня нет секрета.

Посмотрела недоуменно и обиженно.

Через несколько дней Глава Сената принимал Профессора в, как драгоценная шкатулка, красивом небольшом кабинете: малахитовые украшенные ажурным золотом пилястры; стены затянуты старинными в коричнево-бежевых тонах гобеленами со сценами охот, пиршеств, аллегорий; высокий потолок с изображением Звезды Абсолюта. Приглядевшись, Профессор заметил везде — в рисунках гобеленов и застилающего пол мягкого ковра, в потолочной росписи — искусно вписанные символы, письмена и знаки, увиденные им в подземелье. На почетном месте, на малахитовой подставке скульптурка — многократно уменьшенная копия Золотого Тельца. «Без короны»; — отметил про себя.

Низкий овальный столик был накрыт на двоих

— Я пригласил поздравить тебя со вступлением в Братство Посвящённых. Думаю, ты не знал о существовании Братства?

Профессор отрицательно покачал головой.

— Уже более ста пятидесяти лет нам удаётся сохранять тайну. Тебе, конечно, интересно за какие заслуги тебе оказано столь высокое доверие, столь высокая честь? Должен сказать, что заслуг у тебя таких пока нет. Тебе ещё предстоит доказать, что достоин Братства, великодушно принявшего тебя в свои ряды, как доказали это твой отец и твои достойные предки.

Глава Сената встал, подошёл к письменному столу, взял лежащую там папку, вынул из неё, развернул и расстелил на столе лист старой, пожелтевшей от времени бумаги. Подозвал, заговорил с пафосом:

— Перед тобой генеалогическое древо Братьев твоего рода. Твой предок был одним из первых Братьев-основателей ордена Посвящённых. Масштабы заслуг первых Братьев столь велики, что и мы, и те, кто придёт после нас, будут преклоняться перед ними. Согласно разработанному ими Уставу Братства, членство в Братстве является наследуемым, и наследникам присваивается то имя, которое избрал предок-основатель. Имя вашей ветви Братства — Флемо, а ты уже Флемо Десятый. Сейчас мы впишем тебя в матрикулу Братства и в генеалогическое древо рода Флемо.

Склонившись над столом, Глава Сената сделал записи, потом сложил и убрал лист в папку. Вернулись к накрытому столику.

— За Флемо Десятого! — до краёв наполнил бокалы.

Он говорил о заслугах отца Профессора перед Братством, а тот, вдруг, вспомнил неожиданную, несколько загадочную, гибель отца и матери. Очень доверительно Глава Сената рассказывал о тайной, руководящей роли Братства и, по его словам, получалось, что Миром Абсолюта, фактически, руководит не правительство и не выборный Сенат Высших, а Братство Посвящённых.

— Братство Посвящённых — тайная профессиональная, несменяемая, постоянная настоящая власть Мира Абсолюта, а Сенат Высших лишь верхушка Братства. И те, кто заседают в Сенате, ещё не означает, что именно они являются высшими иерархами в Братстве.

У Профессора возник интерес, на какой ступени в Братстве стоит сам Глава Сената? Похоже, что не на самой высокой.

— Вступив в Братство Посвящённых, ты, дорогой Брат, получаешь неограниченные возможности влиять на судьбы Мира. Можешь сделать явную карьеру и получить всеобщее признание, или вести деятельность тайную, невидимую другим, но неизмеримо более весомую, — говорил серьёзно, веско, с расстановкой бросая слова; куда подевалось добродушие, излучавшееся от его, в добром теле, облика.

Выпили за процветание Братства на тысячу лет.

Опять заговорил Глава Сената, на этот раз просто, как с равным:

— Брат, ты должен понимать, что у тебя появляются новые обязательства, и о твоей деятельности никто не должен догадываться. Но твоё домашнее окружение,… — помялся, — не совсем безупречно, назовём это так. Отец твоей жены… Недопустимо, чтобы ты жил в одном доме с неадаптированными.

— Заслуги его признаны Советом Высших, — возразил Профессор.

— Однако, для Братства это не является веским основанием. Но мы обо всём позаботились: тебе приготовлен особняк в юго-западном районе. Месяца, я думаю, на переезд хватит?

Упоминание об адаптации встревожило Профессора. Согласно закону, полностью адаптированными на Острове считались только в третьем поколении; получалось, что адаптированной является только Даша, а её мать и дедушка по этому закону считаются адаптированными не в полной мере.

Затем Глава Сената, как бы не решаясь продолжать разговор, замялся, помолчал и мягко заговорил:

— Считаю необходимым затронуть ещё один деликатный вопрос — вопрос о наследовании членства в Братстве. Согласно Уставу, если у Брата есть дочь, но нет сына, то он должен обзавестись ещё ребёнком, а в случае, если родится опять дочь, должен сменить супругу. Если же опять не родится наследник, то он назначает своим наследником кандидата, предложенного Братством.

И, как бы шутя, добавил:

— Но последний вариант вряд ли будет использован: наука шагнула так далеко, что Братство сможет предложить тебе подходящую супругу.

Профессор почувствовал угрозу своему браку с Марией и внутренне весь напрягся. Прощаясь, Глава Сената сказал:

— Молодость имеет на всё свежий взгляд и новые идеи. Я всегда готов поддержать разумное, плодотворное, поэтому, при необходимости, обращайся непосредственно ко мне — я этому буду только рад.

К поручению Главы Сената выявить причины неуклонного снижения коэффициента продуктивности обучения — КПО в школах касты Э Европейского континента Профессор отнёсся с присущими ему добросовестностью и интересом. В первую очередь, он выявил школы с самым низким и самым высоким КПО. Потом инкогнито, под видом сотрудника местного департамента образования, посетил некоторые и на месте ознакомился с постановкой в них образования и воспитания, а после этого принял решение созвать семинар директоров лучших школ, чтобы они поделились опытом, доложили об особенностях постановки образования в своих школах; и, на основе выводов, выработать рекомендации. А чтобы привлечь интерес к семинару среди работников образования касты Высших, в учебных заведениях которой КПО был катастрофически низок, он, пользуясь широчайшими правами на принятие самостоятельных решений, выданными ему Главой Сената, семинар созвал в Университетском городке Острова Высших.

Семинар проработал уже несколько дней, когда Профессора к себе в кабинет опять пригласил Глава Сената. Встретил он Профессора необычайно радушно, его голубоглазое со щёточкой пшеничных усов лицо лучилось любезностью. Усадив Профессора в кресло за инкрустированным столиком, и втиснув своё плотное тело в кресло напротив, он какое-то время, молча и значительно, смотрел на него чуть исподлобья, потом проникновенно и торжественно заговорил:

— Дорогой Брат, наша совместная деятельность успешно завершена. Больше вы нам не подчиняетесь. Работа у нас была для вас испытанием, проверкой ваших способностей. Оттуда, — воздел глаза к потолку и значительно понизил голос, — поступило распоряжение направить вас к ним… — засияв улыбкой, глядел, ожидая увидеть восторженную радость Профессора.

Но, не понимающий о чем идёт речь, Профессор обеспокоился:

— После того как представлю доклад о причинах снижения коэффициента продуктивности обучения в школах элитной касты?

— Да, да. Совсем упустил… Конечно, Сенату будет полезно получить от вас доклад с выводами.

Глава Сената поднялся, подошёл к рабочему столу, нажал кнопку вызова — одну из многочисленных, и, извинившись, что отрывает от важных государственных дел, доложил, что Профессор находится у него.

— Пусть приходит сейчас же, — рявкнул кто-то в ответ.

— Передам непременно, — Глава Сената почтительно изогнулся, хотя в экран увидеть это было невозможно.

Объяснил, как найти нужное здание — оно находилось внутри парковой зоны, предупредил, что на здании никаких таблиц, обозначающих учреждение, нет. Провожая, почтительно проговорил:

— Надеюсь, вы сохраните добрую память о нашем сотрудничестве…

В недоумении, — Сенат Высших считался высшим органом управления Мира Абсолюта и он даже не подозревал о существовании ещё более высокой инстанции, — Профессор отправился разыскивать место новой службы.

Нашёл перенесённый сюда древний испанский замок, который посещал только однажды, в раннем детстве с отцом. Тогда они, взявшись за руки, долго бродили по его прекрасным пустынным залам, галереям, переходам и лестницам: потемневший от времени белый камень, маленькие витые колонны, обилие резьбы по камню, низкая на кривых ножках старинная мебель с позолотой.

Ни в парке, ни возле замка не встретил ни души и только обогнув замок, увидел женщину в синем комбинезоне — в униформе синезвёздочников, с помощью вакуум-сборника собираюшую опавшую листву. Она заметила его и, забыв выключить вакуум-сборник, быстро ретировалась в приоткрытую дверь подвала — как и подобает синезвёздочникам.

Неприметная узкая дорожка, о которой говорил Глава Сената, вывела на просторную залитую светом площадь, окруженную парком. На открытом пространстве площади стояло светлое, строгое и простое трёхэтажное здание без архитектурных украшательств. Такие строгие и простые дома Профессор видел в городах касты Э.

Поднялся по широкой лестнице в несколько ступеней, прошёл между квадратными колоннами, подошёл к двери; створки её бесшумно разошлись. Вошёл. Из просторного вестибюля широким маршем поднималась белокаменная лестница, устланная золотисто-чёрной дорожкой, квадратные широкие и высокие окна задёрнуты золотистыми шторами. Никого.

Сверху послышались быстрые шаги. Из-за поворота лестницы выскочил юноша, почти мальчик, в чёрном трико с золотом шитым соломоновым узлом во всю грудь. Прыгая через ступеньку, юноша спустился с лестницы, подбежал к Профессору:

— Пойдёмте, мы вас уже заждались…

Поднялись на верхний этаж, прошли по обшитому дубом коридору и вошли в кабинет, обставленный просто и непритязательно, без драгоценной инкрустированной мебели и ваз тонкой работы. У окна лицом к двери стоял немолодой мужчина — низкорослый и коренастый с большими залысинами на крупной голове, посаженной на плечи как будто без шеи.

— Заходи, Флемо! — по-свойски, как старому приятелю, крикнул мужчина и пошёл навстречу, крепко вдавливая ноги в пушистый ковёр.

— Ротари Восьмой! — представился.

Обменялись рукопожатием. Взяв Профессора обеими руками за плечи, коротышка Ротари, глядя снизу вверх, принялся рассматривать.

— Узнаю, узнаю породу! Ишь, какой вымахал! А когда-то сиживал у меня на коленях… Забыл? Зови меня — дядя Ротари. Здесь все свои.

— Пойди, погуляй, — приказал стоящему у двери юноше.

Состроив недовольную гримаску, тот вышел.

— Располагайся, где тебе нравится, — пригласил широким жестом.

Оглядевшись, Профессор прошёл, сел на простой стул возле стола. Ротари Восьмой широкими шагами пробежался по кабинету, остановился напротив, и, вперив в Профессора суровый взгляд, с пафосом произнёс:

— Флемо Десятый, пришло время тебе узнать, кто действительный хозяин Мира Абсолюта. Готов ли ты к этому?!

Профессор встал, вытянул руки по швам.

— Сиди, сиди, — добродушно улыбнулся Ротари, и, обогнув стол, принялся разворачивать большой лист пергамента. Разложив на столе, начал объяснять, водя пальцем:

— Перед тобой генеалогическая таблица родов, чьё богатство при создании Мира Абсолюта, слившись, составило его состояние. Вот род Ротари — самый богатый из родов, при создании Мира Абсолюта владел пятой частью всего Мирового состояния: железные дороги, производство мяса, нефть, добыча золота и алмазов. Ваш род Флемо идёт сразу за Ротари — одна двенадцатая состояния, главным образом, углеводородное сырьё, переработка его и энергетика. Остальные роды несопоставимо бедней наших двух. Был ещё один очень богатый род, но он как-то быстро растворился среди других родов, сумевших вытеснить его, перехватить сферу его власти. При слиянии состояний был принят билль на вечные времена, закрепляющий над Миром Абсолюта власть родов, составивших его состояние. Но вот беда: роды разрослись, перемешались, иные, не имея наследников-мужчин, потеряли своё право на власть, и теперь это право, нередко, приходится отстаивать в Суде Чести Братства Посвящённых. Роды Ротари и Флемо связаны кровными узами и всегда держались заодно против интриг и козней других родов. Многим хотелось отнять наш кусок власти, но, — глянул строго, — никому это не удалось и не удастся никогда! Однако, женитьбой на чужой ты поставил под сомнение своё право на имя Флемо Десятый, и мне пришлось отстаивать это твое право в Суде Чести: я не мог допустить, чтобы имя Флемо перешло чужакам! — посмотрел значительно, с укоризной.

Профессору на память пришло, как восстали родители против его женитьбы на Марии.

— Два наших рода традиционно занимаются народонаселением — людоведением, как зовём свою деятельность мы сами. Какое-то время, пока не освоишься, будешь подчиняться главе департамента народонаселения Европейского континента — это один из Ротари, а в перспективе сам возглавишь людоведение какого-нибудь континента. Для начала тебе придётся заняться народонаселением касты М Юго-восточного сектора Европейского континента: там в некоторых мегаполисах остро назревает проблема переизбытка рабочей силы.

— А если переселить туда, где рабочих не хватает? — наивно спросил Профессор и смутился от сурового взгляда Ротари.

— Переселять нельзя — это азы людоведения. Впрочем, ты пока их не знаешь. Да и везде избыток…, причём мужчин.

— Что же можно сделать?

— Отработанных способов много, это: сократить рождаемость, уменьшить продолжительность жизни, рассовать мужчин по домстарам и демрайонам, — и вдруг простодушно расхохотался: — не перестарайся, не оставь тамошних самочек сиротками. А если серьёзно, такие вопросы будешь решать заблаговременно, предупреждая возникновение проблем. По каждому сектору есть научные центры с базами данных, однако, решения по всем вопросам людоведения будешь принимать единолично. От твоей воли будет зависеть жизнь и смерть миллионов…

— Единолично? Без Сената?

— Я же сказал: решаем все мы е-ди-но-ли-чно! Даже я не смогу изменить твоего решения, потому что ты Флемо Десятый! А право Сената — ре-ко-мен-до-вать.

— Когда приступать к исполнению обязанностей?

— После посвящения во Властители Мира Абсолюта. Торжественное посвящение через месяц. Я буду держать с тобой связь.

Ротари Восьмой умолк и стал складывать таблицу с указанием финансовой мощи и взаимопроникновения родов Властителей Мира Абсолюта. Профессор же, не до конца осмысливший суть разговора, растерянно водил глазами по кабинету. Заметив это, Ротари спросил ворчливо:

— Тебе не нравится кабинет? Может быть, и здание не нравится? Пожалуйста: можешь занимать любой из дворцов, хоть этот замок, — махнул рукой в сторону окна, за которым, возвышаясь над парком, виднелся испанский замок.

— Помни: по праву наследования все в этом мире принадлежит нам, Властителям. Лично для меня дворцы, золото, роскошь — пустая мишура. В этом скромном месте не правят, а властвуют! Властвуют над людьми Мира Абсолюта, а придёт время — будем властвовать над людьми всей планеты! — и, диковато глядя в растерянные глаза Профессора, продолжил негромко, раздельно:

— Ты уже скоро поймешь, что такое безраздельная власть над себеподобными. Почувствуешь, что в жизни нет ничего, что давало бы такое удовлетворение, как абсолютная подчинённость твоей воле. Держать в своей руке, — крепко сжал кулак, — жизни других, командовать, видеть, как тебя боятся — вот высшые наслаждение и роскошь, которыми никогда не пресытиться, жажда, которую никогда не утолить. А уж кто хлебнул кровушки… — глаза его остекленели.

Но уже через мгновение добродушно добавил:

— Думаю, и тебе не понадобится дворец. А впрочем, как знаешь…

В приоткрывшуюся дверь просунул голову улыбающийся юноша.

— Входи, — призывно махнул рукой начальник.

Юноша легко и непринуждённо вошёл, присел на подлокотник кресла, закачал ногой:

— Все решили верхом отправиться в Северное нагорье, к ледниковым озёрам.

— Верхом? Я давно не сидел в седле… Ну, да ладно, к озёрам, так к озёрам, — согласился сговорчиво и обратился к Профессору:

— Дорогой Флемо, мы отправляемся повеселиться и отдохнуть. У нас дружный коллектив. Присоединяйся. Там, в непринуждённой обстановке, перезнакомишься со всеми. Но! Непременное условие — никаких жён, никаких женщин. Сугубо мужской компанией.

— Благодарю, но воспользоваться приглашением не могу: надо завершить поручение Сената, — почтительно склонил голову вставший со стула Профессор, понимая, что аудиенция закончена.

Профессор сбежал по ступенькам и, пересекая площадь, направлялся к дорожке, углубляющейся в парк. Через окно Ротари Восьмой и юноша смотрели ему вслед:

— Ну как он тебе?

— Душка, — ответил кокетливо и послал воздушный поцелуй удаляющемуся Профессору.

— Смотри у меня, — Ротари нежно потрепал юношу по щеке.

Юноша отошёл от окна, плюхнулся в кресло, из стоящей на столике бутылки налил в бокал прохладительный напиток.

Ротари, не отходя от окна, задумался: «Похоже, он совсем не честолюбив… Отец не подготовил его к власти… Ох, уж эти Флемо — никогда они не ценили то, за что другие готовы отдать жизнь и свою, и своих близких… Но это хорошо: власть над людьми можно давать только тем, кто её не хочет. Плохо, что у этого нет сына… Кто будет Флемо Одиннадцатым? Опять забота для Ротари… Плюнуть бы на их род, да нельзя: другие, дорвавшись до власти, не будут столь сговорчивыми, наломают дров.

---

Войдя под сень деревьев парка, Профессор замедлил шаг и в душевном смятении долго кружил по одним и тем же глухим и безлюдным дорожкам, в подробностях вспоминая состоявшийся разговор.

Воспользовавшись шифром, полученным от Главы Сената Высших, позволяющим проникать во все электронные данные, касающиеся образования, он, для сравнения с постановкой образования в элитной касте вошёл в базу данных образования в массовой касте. То, что он узнал, потрясло: программа обучения, дающая бессистемные, отрывочные знания, убивающая в ребёнке малейший творческий порыв; убожество школ и условий содержания детей и, особенно, вид детей болезненных, несчастных, плохо одетых, их лица тупые, серые и, почему-то, ярко разрисованные. Увиденное заставило задуматься, о чём не задумывался никогда: как же живут там люди — это неисчислимое людское море Мира Абсолюта, если так несчастны там дети? Мысль, что ему предстоит заниматься делом ухудшения и даже сокращения жизни и без того несчастных людей, привела в отчаяние, вызвала протест. И сам «дядя Ротари» оставил в душе двойственное впечатление: то улыбки, излучающие приветливость и благодушие, то, вдруг, острые, почти злобные, взгляды. «Флемо Десятый, Ротари Восьмой, сколько их ещё пятых, десятых… И кто же среди них главный? Зловещие тайны и дела… Зачем мне это? Людоведы.., сугубо мужской компанией… Торжественное посвящение во властители… Зачем? Может быть; не состоится?» Трезвое осознание, что отказаться невозможно, обдало холодом, отрезвило.

Утомившись вышагивать, забрался в чащобу, уселся на землю и, прислонив голову к дереву, забылся коротким, тяжёлым сном. Очнулся разбитым, с головной болью и душевной скорбью, словно перенёс тяжелое страдание. Он не знал, что это было предчувствием будущих страданий…

Отряхнул одежду, представил себя со стороны, и презрительно усмехнулся: «Властитель». Пошагал домой, твёрдо решив ничего не рассказывать Марии, не тревожить её безмятежного счастья. Выйдя к испанскому замку, подумал: «Вместе с ними в одном здании я находиться не буду». Даже здание, в котором располагались людоведы, ему стало казаться зловещим.

Спустя несколько дней с Профессором неожиданно связался сам Ротари Восьмой:

— Ты что себе позволяешь, зачем притащил семинар к нам?! — сердито зарокотал по видеосвязи. — Если тебе приспичило, собрал бы в каком-нибудь секторе, но притащить их сюда!.. Право же, только в бедовую головушку могло прийти такое… Эх, молодо — зелено… Решил, что тебе позволено всё? Но нельзя же нарушать устои!

Помолчал и властно приказал:

— Кончай свои благоглупости!

Но, заметив холодный отчуждённый взгляд Профессора, сбавил тон и продолжил добродушно:

— На днях студенты университета хотят развлечься, провести акцию устрашения «синих звёздочек». Сам знаешь что это…

Профессор глянул недоумённо: «Властитель и такой пустяк — студенческое развлечение».

— Король акции — моё великовозрастное чадо. Он жалуется, что студенческий совет решил отложить акцию до окончания затеянного тобой семинара. Понимаешь, не могут ребята ждать: все уже настроены. Пропадёт запал и острота ощущений, да и погода вдруг испортится… Так что, считай, что это моя просьба. Отправь семинаристов по домам. Не занимайся чепухой, у тебя теперь иные масштабы.

Глава пятая

В последний вечер уложили Дашу, а сами при свете луны купались в океане, потом ушли в дом, и, пока не разошлись по комнатам, пили лёгкое вино и разговаривали.

Доктору спать не хотелось, и он решил побродить по берегу. Проходя мимо растворённого окна, услышал разговор Марии с Профессором. Понял, что говорят о нём. Остановился.

— Пожалуй, не стоило показывать Колизей…

— Пусть знают всё, — голос Марии прозвучал неожиданно жёстко.

— Всего и мы не знаем, — усмехнулся Профессор.

Возникла пауза. Доктор устыдился, что, как шкодливый мальчишка, подслушивает и отошёл от окна. Спустился на берег, в темноте долго стоял у кромки воды, глядя на гладь ночного океана, слушая ласковый плеск накатывающих на берег волн.

Когда утром проснулся, все уже были на ногах. Мария готовила завтрак, Инженер с Профессором проверяли надёжность двигателя катера — путь предстоял неблизкий: Инженер намеревался доставить Доктора в порт, а потом проследовать дальше на север, на отдаленные гидростанции.

Как только проснулся, Доктор отправился прощаться с океаном и заплыл так далеко, что остров с домиком Инженера стал едва виден. Отдохнул, лежа на спине, и поплыл обратно.

Позавтракали. Пора уже было ехать. Присели на дорогу.

Отойдя от берега, развернулись и направились в сторону пролива, отделяющего Остров от материка. Маленький катер подбрасывало на волнах, пассажиров обдавало брызгами. Доктор не сводил глаз с берега, где, крепко расставив ноги, и держа на плечах Дашу, размахивающую длинным маминым шарфом, стоял Профессор. Рядом стояла Мария. Ветер трепал шарф в Дашиной руке и подол белого платья Марии, делая её похожей на летящую чайку.

Плыли вдоль материкового берега пролива, мимо следующих один за другим портов с длинными причалами, где одни суда разгружались, а другие ждали своей очереди на рейде. Непрерывной чередой тянулись молы, волнорезы, доки, эллинги, подъёмные краны, транспортёры, трубопроводы, складские помещения. Это были порты-базы обеспечения Острова. Небольшие баржи и катера непрерывно отходили от погрузочных причалов и пересекали пролив, доставляя на склады прилегающих островков фрукты, овощи, свежее мясо, живую рыбу, пиво, вино, промышленные товары, строительные материалы и т. д. Всё население прибрежных городов касты М было занято на работах в морских портах.

Через час катер пристал к причалу пассажирского порта.

— Прощайте, отец, — голос Доктора дрогнул.

Инженер посмотрел серьезно и внимательно, кивнул, похлопал по плечу. Поднимаясь с причала по лестнице, Доктор оглянулся. Катер уже разворачивался. Он остановился и провожал его глазами до тех пор, пока тот не скрылся из вида.

А еще через час он уже летел в аэролёте. Было невыносимо грустно и одиноко. Он и не предполагал, что можно так полюбить, привязаться душой всего за несколько дней знакомства. Откинув спинку кресла, закрыл глаза. Перед мысленным взором возникали картины-воспоминания, а в голове всё время звучала строка из поэта Эпохи Заблуждений: «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были».

В административном центре — столице Западного сектора, он должен был пересесть в аэролёт, летящий в его город. Но решил использовать случай и согласовать с администрацией департамента образования кое-какие школьные вопросы: личные контакты, есть личные контакты — так дела решаются быстрей.

Вернувшись в аэропорт, чтобы продолжить полёт в родной город, встретил там скучающего товарища по семинару. Тот летел в Северный сектор, и до рейса аэролёта ему предстояло ждать ещё два часа. Они обрадовались друг другу, словно после расставания прошло не несколько дней, а большой срок. Доктору лететь оставалось не далеко и не долго, а аэролёты в его родной город отсюда летали часто, поэтому он отсрочил свой полёт, чтобы проводить товарища.

Они сидели в ресторане, потягивали коктейли и вспоминали семинар, красоты Острова Высших и людей Высшей касты. Доктор говорил восторженно, его же товарищ был сдержан. Выйдя из ресторана, уселись на скамейку в сквере напротив здания аэропорта. Неподалёку по площади сновали люди, негромко доносился приятный голос диктора, объявляющего вылет и посадку, почти не слышно, садились и взлетали аэролёты. В тени сквера было спокойно и прохладно.

Товарищ, насторожено всматриваясь в проходящих мимо людей, раздумывал: рассказать ли Доктору о том, чему он был свидетелем, и воспоминания о чем не оставляли его. Наконец решился.

На следующий после окончания семинара день, когда все участники разъехались в гости, он один задержался, чтобы привести в порядок записи. Во второй половине дня вышел прогуляться по университетскому парку. Огромный парк постепенно перешёл в лес. Близился вечер. Он повернул назад и медленно шёл по дорожке среди высоких деревьев, отбрасывающих длинные тени. Послышались голоса. Он сошёл с дорожки, присел на траву за деревьями. Прошла большая толпа; в ней были юные студенты-первокурсники и люди старше студенческого возраста. Он заинтересовался и, когда все прошли и голоса их стали слабо слышны, последовал за ними.

Тропа привела на огромную округлой формы поляну, засеянную густой травой. В её центре возвышался чёрный, словно закопчённый, каменный столб, а рядом, по разные его стороны, стояли два пня. К столбу по поляне вела тропинка. На стороне, противоположной той, где он притаился в кустах, на краю поляны, был сооружён помост, на нём стояло сиденье, как бы трон, а рядом была навалена большая куча хвороста. На поляне не было никого, но за деревьями мелькали люди.

Ждать пришлось недолго. Раздалась барабанная дробь и из леса вышла группа людей, ведущая обнажённых юношу и девушку с нарисованными на их спинах и животах большими синими шестиконечными звёздами. Их усадили на пни возле каменного столба, связали между собой за предплечья и щиколотки ног таким образом, что каменный столб оказался между их спинами. Он обратил внимание, что девушка и юноша очень красивы, хорошо сложены, но вялы, равнодушны к происходящему, какие-то полусонные.

Послышался грохот музыки, похожей на марш. Возглавляемые атлетом с высоченной короной-трубой на голове, из леса колонной по двое выходили совершенно голые люди. Колонна сделала круг по периметру поляны и, разделившись, остановилась по обе стороны помоста. Атлет взошёл на помост, и, указывая рукой на привязаных к столбу, произнёс краткую речь, но тайный свидетель не расслышал её.

Оркестр, что есть мочи, загрохотал что-то несуразное. Обнажённые люди в диком танце растекались по поляне. Тела всех были ярко раскрашены рисунками, нанесёнными по единому трафарету: во весь живот красная Звезда Абсолюта, на ягодицах два обращённых друг к другу трезубца, что-то непонятное на спинах, руках, ногах. Головы женщин украшены венками из полевых цветов, у мужчин на головах обручи с рожками.

Музыканты старались вовсю: колотили в барабаны, звенели литаврами, трясли трещётками. Юные, и далеко не юные «нимфы», теряя с голов венки, с визгом носились по поляне, убегая от преследующих их «сатиров». Свальный грех…

— Мне хотелось бежать, но, глядя на молодых людей, с измученным видом сидящих связанными в центре поляны, я гадал: что же будет с ними? И это заставило остаться.

Ненадолго смолкнувшие, опять загрохотали барабаны. Со всей поляны, волоча ноги, люди брели на её край и выстраивались по обе стороны помоста. Атлет, всё это время сидевший на троне, поднялся и прокричал, указывая на связаных, что эти двое сбежали с островка, где живут, и без дела шлялись по Острову.

— Какое им будет наказание?

— Смерть свидетелям! Смерть! Свидетелям смерть! Очистительный огонь! Огонь очищения! — кричали вразнобой.

— Приговор привести в исполнение!

Под грохот оркестра каждый из кучи брал охапку хвороста, выстраивался в шеренгу по одному и шел по тропинке в центр поляны, и там бросал возле приговорёных. Когда хворостом завалили несчастных так, что их не стало видно — виднелся лишь конец каменного столба, барабаны смолкли.

Атлет в короне сошел с возвышения, в стоящем на земле ведре обмакнул паклю на конце длинной палки и зажёг факел. Высоко подняв его над головой, он зашагал к обречённым. Дошел до столба, с двух сторон — со стороны юноши и со стороны девушки — поджег хворост. Музыканты опять неистово заколотили по барабанам. Воедино слились вопли заживо сжигаемых, грохот барабанов, треск пламени…

— Я понял, что если меня обнаружат, то участь моя будет такой же, как у этих несчастных. Возвращался не по тропе, а крадучись от дерева к дереву, боясь кого-нибудь встретить. А вернувшись, до утра не мог прийти в себя от потрясения и страха, что меня заметили. Сидел у окна за задёрнутыми шторами и озирался на дверь. Казалось, что вот-вот войдут и уведут неведомо куда. Под утро в щель между шторами заметил, бесшумно, как тени, проходящих людей.

Это было так немыслимо, так не вязалось с впечатлениями Доктора от общения с семьёй Профессора…. Но и усомниться в словах товарища было невозможно — страх в глазах, взволнованный пониженный до шёпота голос. Жизнь на Острове уже не восхищала. Однако, тёплые чувства к Профессору, Марии и Инженеру остались.

Глава шестая

На охраняемом из космоса и с земли, небольшом островке у северной оконечности Острова Высших, в укрытом среди его высоких скал Храме Комиссаров, проходила церемония посвящения Профессора в Комиссары-Властители Мира Абсолюта.

Церемонию предваряло вживление во вторую фалангу мизинца левой руки микропластинки с шифром, открывающим доступ ко всей информации о Мире Абсолюта. Профессор и два жреца храма в чёрных балахонах, с вышитыми золотом соломоновыми узлами на груди и плечах, в лифте спустились в глубокий подвальный этаж, прошли мимо нескольких бронированных дверей и остановились возле одной. Один из жрецов поманипулировал рукой возле красного табло и, щёлкнув запорами, дверь растворилась. В ярко освещённой комнатке, кроме столика со стоящим на нём небольшим прибором, больше ничего не было. Жрец из складок балахона извлёек и вставил в прорезь прибора плоскую коробочку. На экранчике высветилось: «Печать и упаковка ненарушены». Жрец нажал на приборе кнопочку, на экранчике высветилось: «Загружено», и из щели прибора выпали упаковочная коробочка и прозрачный пакетик. Профессор до упора вставил мизинец. Короткая резкая боль, Профессор вынул палец, прибор тотчас задымился.

— Наденьте, — жрец подал стаканчик, на дне которого в дезинфицирующем растворе лежало платиновое колечко, — снимете завтра.

На документе жрецы засвидетельствовали, что шифр вживлён, утечка информации не допущена, прибор вживления самоуничтожился.

По потаённой лестнице из подвала поднялись в небольшую комнату. Там, молчаливые и суровые жрецы облачили Профессора в пурпурный балахон с большим рубином на груди — фамильным камнем рода Флемо, и все вместе прошли в колонный зал.

По белокаменной лестнице со скульптурами чёрных химер в угрожающих позах поднялись на второй этаж и подошли к ажурной резьбы золотой двустворчатой двери входа в зал Посвящения. Жрецы, как стражи, встали по сторонам медленно расходящихся дверных створ.

Сразу за дверью, перед Профессором на полу, через высокие окна ярко освещённая заходящими лучами солнца, бугрясь, стелилась дорожка из одетых в красные комбинезоны людей, лежащих вниз лицом, сцепив руки на затылке.

В конце дорожки стоял небольшой золотой трон, а слева от него на постаменте красными рубинами посверкивал головной убор, напоминающий рыцарский шлем. Мгновенно осознав, что идти нужно по живым людям, Профессор стоял, не решаясь сделать первый шаг.

— Идите, — прошелестело.

«Прости меня», — к небу ли, к Марии ли?… возопила его душа. Он поднял ногу, наступил на спину лежащего первым и торопливо зашагал, стараясь наступать плашмя, всей ступнёй. Возле возвышения к трону встал на одно колено, склонив голову. Главный Властелин — им автоматически становился Комиссар-Властитель, самый старший по возрасту, — шаркая ногами возле Профессора, взял с постамента и водрузил ему на голову шлем с десятью рубинами. Флемо Десятый встал с колена, сел на трон, и заметил, что дорожки из живых людей уже нет.

По обе стороны трона в пурпурных балахонах, на груди украшенных фамильными драгоценными камнями, в шлемах с такими же камнями и в масках на лицах выстроились Комиссары-Властители Мира Абсолюта. Первым в ряду справа стоял богатейший наследник — Ротари Восьмой. Сидя на троне, Флемо Десятый произнёс заранее приготовленный спич во славу и могущество Мира Абсолюта. Когда аплодисменты стихли, грянули гимн. Пели с воодушевлением.

Солнце село, зал осветился множеством небольших золочёных люстр. Одну стену зала, как иконостас, занимали ряды барельефов. В центре их из сплава золота и платины барельефное изображение Золотого Тельца с короной из бриллиантов и знаком «дельта луминозо» над ним, а по его сторонам — барельефные портреты первых Комиссаров-Властителей, основателей Мира Абсолюта. На других стенах, уже знакомые Профессору, знаки тайных знаний. И везде — в рамах барельефов, в подвесках люстр, в изображении знаков — сверкание драгоценных камней: рубинов, бриллиантов, сапфиров.

Ротари Восьмой заранее ознакомил с порядком проведения процедуры посвящения и Профессор знал, что теперь должны последовать ритуалы: «срывание масок», «изгнание неугодных», «омовение кубка».

— Снять маски, — громко приказал Флемо Десятый.

Одни, сдёрнув с лица, оставляли маску висеть на груди или поднимали её на лоб, другие забрасывали её, куда придётся.

Главный Властелин взял с ритуального столика «плеть изгнания» — кожаную плётку с золотой ручкой, обошёл ряды Комиссаров-Властителей, подошёл к сидящему на троне Флемо Десятому, старчески, с трудом согнул спину, шамкая, доложил:

— Властитель Флемо Десятый, шоглядатаев нет, шдесь все швои.

— Омоем кубки, Комиссары, и выпьем за ждравие нового Властителя, — опять прошамкал Главный Властелин.

Ротари предупредил, что обязательно надо проследить, чтобы вино ему налили в омытый кубок: бывали случаи отравлений во время проведения ритуала.

Главный Властелин с ритуального столика взял темного металла поднос с кубком в форме черепа, омыл его над фонтанчиком, бьющим внутри золотого сосуда в виде распустившегося цветка, и, держа поднос с кубком в обеих вытянутых руках, подошёл к виночерпию. Виночерпий — один из Комиссаров, неспешно закатал рукава балахона, потом рукава белоснежной рубашки, неторопливо открыл стоящий на дубовой бочке с золотыми обручами золотой сосуд в виде бочонка, серебряным ковшиком зачерпнул ритуальное вино и демонстративно, тонкой струйкой наполнил кубок Флемо Десятого.

С наполненным кубком на подносе Главный Властелин прошаркал ногами по редкой красоты наборному паркету, подошёл к трону, кряхтя, с поклоном подал его Флемо Десятому, и тот, как и положено по ритуалу, принял его обеими руками.

Комиссары с длинного стола, брали кубки, омывали их и подходили к виночерпию. С наполненными кубками в прежнем порядке опять выстроились возле трона. Поочерёдно вставали в круг с изображением Звезды Абсолюта на полу перед троном, подняв в руке кубок, называли себя и от имени своего рода произносили поздравительный тост с пожеланием самоотверженно служить, не уронить, не посрамить, проявить, продолжить, раскрыть, повысить, и пр., и пр. Крики «Виват». Профессор же, почти не слушая, с отвращением поглядывал в кубок: и цветом, и густотой вино очень походило на кровь. Коснувшись своим кубком кубка Флемо Десятого и, сделав глоток, Комиссар отходил, а в круг перед Флемо Десятым, пригубившим вина, вставал следующий Комиссар. Профессор вглядывался в лица, старался запомнить, считал Комиссаров. Когда досчитал до двадцати, перед его глазами уже всё плыло и стало казаться, что к нему подходят одни и те же. Вспомнилось название ритуала — «осушение кубков» и, стукнувшись кубком с очередным Комиссаром, он, запрокинув голову, допил до дна, а потом уронил её на грудь и удобно развалился на троне. Главный Властелин, всё время стоявший рядом, осторожно взял из его руки кубок и поставил на постамент. Действие продолжалось уже без участия Флемо Десятого. Комиссары произносили заготовленные поздравительные спичи и стукались своим кубком о пустой кубок, стоящий на постаменте.

По завершении ритуала со смехом, дружно через весь зал понесли Флемо Десятого в примыкающую к залу комнату и уложили там на кушетку.

— Я же предупреждал: только пригублять! — сердито ворчал хлопочущий возле него Ротари Восьмой.

Проснулся в своей постели вечером следующего дня. Рядом сидела Мария, душистой салфеткой вытирала с висков пот, гладила лицо, пальцами разглаживала, так вдруг сразу, появившиеся на лбу и переносице морщины и, смеясь, ласково выговаривала:

— Разве можно так напиваться, что людоеды причудились…

— Людоеды? — удивился, и тут же вспомнил: «людоведы»… Провёл по лицу ладонью, заметил кольцо на мизинце, снял, зашвырнул.

В первой половине следующего дня на связь вышел Ротари Восьмой. Заботливо спросил:

— Как ты? Живой? Я предупреждал тебя или нет, чтобы ты только пригублял?! Это же не простое вино… Скажу тебе, что впечатление ты на всех произвёл хорошее и речь понравилась. Сегодня к девяти будь в Банкетинг-хаусе.

Профессор невольно сморщился, и, глядя в жизнерадостную круглую физиономию Ротари, подумал, что, похоже, его начальник бо-о-льшой жуир. А тот, по-своему истолковав гримасу Профессора, заверил:

— Да, да впечатление о тебе прекрасное. Не переживай. Сегодня на встрече, возможно, будет и один из… — значительно умолк. — Это для тебя, да и для всех нас — людоведов, великая честь… Приготовь коротенькую речь. До вечера.

Продолжая смотреть на отключившийся видеоэкран, Профессор задумался о тайных пружинах власти. Вырисовывалась её пирамида.

Часть третья

Глава первая

Элитная каста составляла менее десяти процентов всего населения Мира Абсолюта. Назначением её было — создавать научную базу материального благополучия Мира Абсолюта, осуществлять контроль за работой производств в массовой касте, обеспечивать и развивать эстетические запросы слоя Высших. В его городах находились высшие учебные заведения, научно-исследовательские, архитектурные и проектные учреждения, школы искусств, консерватории.

Чтобы творческие способности человека не отвлекались на устройства быта, города элитной касты строили с заботой о комфортности проживания, и всё необходимое в повседневной жизни — магазины, столовые, кафе, рестораны, спортивные комплексы и парки — находилось в них рядом с местом проживания.

Просторно раскинувшиеся в живописных местах, элитные города были красивы и уютны: среди обилия растительности, улицы из невысоких домов разнообразной архитектуры, а в глубине садов — уютные коттеджи; множество цветов и фонтанов; для поддержания порядка — армия роботов: разносчиков, мойщиков тротуаров и окон, уборщиков помещений, садовников, и пр.

Центром и украшением городов и элитной, и массовой каст были возведённые на естественных или насыпных холмах Храмы Абсолюта, красотой и богатством отделки затмевающие все здания этих городов, а архитектурой подобные Главному Храму на Острове Высших: такие же, увитые золотыми пластинами, подпирающие антаблемент сдвоенные колонны; в высоких овальных окнах — витражи с изображением гербов городов данного сектора; в апсидах на светлом полу — чёрные христианские кресты и звёзды в полумесяцах. Центральным залом в них являлся Высокий Овальный зал, занимающий почти всю площадь храма. На его стенах между пилястрами, на каменных скрижалях, буквами из смальты разных цветов были нанесены Главные Законы Мира Абсолюта (ГЗА). По периметру зала на высоких постаментах — бюсты руководителей Мира Абсолюта со времени его основания. Под барабаном купола — большой хрустальный шар, причудливыми лучами направляющий на скрижали свет, поступающий через барабан, отчего буквы на скрижалях посверкивали, как драгоценные камни.

Как и под Главным Храмом Мира Абсолюта, под храмами и элитной, и массовой каст находились Тайные Храмы Церкви Асмодея.

Город НГЭ-2 находился в предгорье Альп, на поросших лесами холмах. Его пересекала горная река с арками мостов, соединяющих закованные в гранит берега. В горах, в нескольких километрах от НГЭ-2, находился старинный город-музей — город незаселённых дворцов, кафедрального собора, древней крепости. Когда-то он был тесно застроен, но, со временем, непредставляющие архитектурной ценности застройки снесли, на их месте разбили скверы и парки в стиле соответствующем общему стилю города, и построили отели для Высших. Во время горнолыжного сезона въезд в город-музей для элитной касты закрывался.

Последний год учёбы, последний год жизни в школе был наполнен волнующими ожиданиями грядущих жизненных перемен. Выпускники чувствовали себя уже совсем взрослыми и даже с учителями держались уверенно, раскованно, почти как с равными. Как птицы, готовящиеся к полёту, они стайками собирались на школьной площади, допоздна гуляли по школьному парку и горячо обсуждали какую избрать профессию, в какой поступать вуз.

Катя долго не могла решить, чем будет заниматься по окончании школы. Когда Доктор спрашивал её об этом, вместо ответа, она смотрела вопросительно и ждала что скажет, как решит он: привыкла во всём полагаться на него. В конце концов, ими были отклонены педагогический, музейный, медицинский факультеты и решено попробовать поступить в консерваторию на вокальное отделение.

В последний раз написали сочинение, восхваляющее Мир Абсолюта, как высшую ступень, вершину развития общества, и пришла пора выпускных экзаменов с их волнениями, переживаниями. Потом выпускники прощались со школой. С песнями гуляли по парку, по набережной реки, по школьным садам, на лодках катались по реке. Их души переполняли радость и смятение, одновременно было и весело, и грустно.

В консерватории Катю прослушали, сказали, что стоит попытаться поступить, но всё будет зависеть от того, какие голоса приедут из других секторов; а пока предложили заниматься в вокально-хоровой студии при консерватории. Она временно поселилась в городской квартире Доктора и, тратя много времени на дорогу, ежедневно ездила на занятия: консерватория находилась на окраине города, при въезде в город-музей. Доброжелательный коллектив, серьёзные занятия — всё это понравилось, и, когда не прошла по конкурсу, но ей предложили остаться в хоре, а на следующий год ещё раз попытаться поступить, она сразу согласилась.

Школьная подруга, ещё не решившаяся поступать в художественную школу, работала в реставрационной художественной мастерской города-музея. Девушкам приходилось много трудиться и обе упорно готовились к поступлению в вуз.

Всем молодым семьям предоставлялась удобная однокомнатная квартира, обставленная новой мебелью, снабженная бытовой техникой и роботами. Для одиноких такие квартиры предоставлялись на двоих. Катя с подругой поселились в районе у подножия гор в красивом доме с широкими балконами, просторными светлыми холлами, бесшумными лифтами, с арочной галереей на первом этаже, ведущей в уютную столовую, обставленную дорогой стильной мебелью. С балкона их квартиры открывался вид на усаженную цветами набережную и лесопарк за рекой.

Среди художников, музыкантов и соседей по дому у девушек появилось множество друзей и знакомых. Жили они дружно, весело, беспечно. В девушек влюблялись, однако, сама Катя оставалась холодна. После гибели Георга она словно не жила, ни что не задевало её души…

На следующий год Катя поступила в консерваторию, но продолжала петь в хоре. Хор исполнял сложные классические произведения, путём непрестанных репетиций добиваясь всё более совершенного воплощения, цельной эмоциональности исполнения. Солировали в хоре артисты оперного театра. Концерты хора в кафедральном соборе города-музея проходили при полном аншлаге. С поступлением в консерваторию нагрузка стала большой, но оставить хор Катя не хотела: ей нравилось петь в нём и очень полюбился дружный коллектив. На танцы времени не оставалось, и она перестала посещать танцевальную студию.

Как-то, прогуливаясь в центре города, услышала, что её окликают. Оглянулась. Широко улыбаясь, к ней торопился молодой человек. Это был друг Георга, его одноклассник, известный школьный острослов и балагур. Едва узнала его, так он переменился, стал совсем взрослым, элегантным, уверенным в себе. Пошли рядом, расспрашивая друг друга, как живут, чем занимаются. Оказалось, он учится в эстрадном училище и одновременно подрабатывает ведущим во Дворце радости и веселья — ДРВ.

— У тебя, конечно, нет жетонов и денег маловато, и ты ещё не была в ДРВ? — спросил утвердительно, — но я приглашаю тебя, уж такой я щедрый и расточительный транжир и мот! Но! учти, очень хороший, просто замечательный, человек!

— Увы, я не одна, — смеясь, развела руками.

— Кто таков?! — шутовски выпучил глаза школьный товарищ.

— Подруга. Да ты её знаешь — наша, из нашего класса.

— Веду обеих. Давай адрес — вечером зайду.

Вечером девушки впервые попали в ДРВ, о котором много слышали. Чтобы всё осмотреть, они пришли пораньше. Ресторанные залы ДРВ были небольшие, но различно оформленные: зал-харчевня с грубыми деревянными столами и табуретами-бочками; юбилейный зал с двумя рядами колонн, зеркальными потолком и стенами, отражающими множество красивых бра; понравился оригинально оформленный зал с кабинками в виде раковины, грота, пещеры, беседки и эстрадой посередине его. Когда звучала музыка, в каждой из кабинок создавался свой звуковой эффект. Во всех залах шло своё представление, а залитый светом от огромной люстры танцевальный зал объединял все залы воедино. Был ещё один зал, зал фуршетов — длинный с множеством небольших красивых люстр и с витражами в стрельчатых окнах.

Ещё когда шли, их товарищ, смущаясь, признался:

— Девочки, я богат, но не как Крёз. Средств хватит только на бутылочку вина и недорогие фрукты.

Подруги рассмеялись:

— Не переживай! У нас у самих есть на вино и мороженое. Нам, главное, посмотреть — как там.

Девушек усадили в колонном зале, где нашлись свободные места недалеко от эстрады. Вечер прошёл весело. Их товарищ был в ударе, и они много смеялись, а от кавалеров, желающих с ними потанцевать, не было отбою.

Через несколько дней школьный товарищ явился к ним домой с предложением:

— У нас создаётся новая молодёжная программа. Катя, я порекомендовал тебя: ты в школе пела и всем нравилось. Договорился, что завтра тебя прослушают.

— Завтра я весь день занята.

— Ты хоть понимаешь, как тебе повезёт, если тебя возьмут?!

— Не знаю, что делать…, — растерялась, — подожди, я поговорю с Доктором.

— Чего ждать — говори сейчас! — друг не ожидал подобной реакции, был озадачен, даже возмущён.

По счастью, Доктор оказался дома. Рассказала о предложении. Он ненадолго задумался:

— Думаю, стоит испытать себя… Отказаться никогда не поздно, а желающих они всегда найдут. Завтра сообщи, как все пройдёт, тогда и решим окончательно.

После окончания школы во второй раз прошла проверку на лояльность, и один вечер в десятидневку стала выступать в ДРВ. В концертах она исполняла всего несколько песен, но постоянно меняла репертуар. Очень пригодилось умение танцевать.

В хоре произошли важные перемены — симфонический оркестр возглавил молодой очень талантливый дирижёр. После долгих, неустанных репетиций хор совместно с оркестром стал исполнять реквием итальянского композитора эпохи Заблуждений. Исполнение такого необычайно грандиозного творения для города стало заметным событием, и на концерт в кафедральном соборе трудно было попасть. Шли разговоры, что в лыжный сезон, когда город-музей закроется, хор с оркестром пригласят выступать перед Высшими и, если исполнение понравится, то их, для выступлений, даже пригласят на Остров Высших.

Как это было всегда, перед началом горнолыжного сезон специальная комиссия составила концертную программу; и, как ожидалось, в неё включила исполнение реквиема. Коллектив волновался: предстояло выступать перед такой взыскательной публикой.

Город-музей для жителей НГА-2 закрыли. Но в том сезоне среди Высших была мода на Средиземноморские курорты, поэтому любителей покататься на лыжах в горах нашлось немного, а среди них не нашлось ценителей серьёзной музыки. Хористов, привыкших выступать перед многочисленной публикой, обескураживало, что петь приходилось для трёх-пяти человек — столько приходило на концерты. Дирижёр убеждал:

— То, что публики мало, не должно влиять на исполнение. Вы должны проникнуться — какая это публика.

Вдохновеное дирижирование заставляло музыку звучать так, «словно создана она была именно в этот момент», — так считали истинные ценители. Эта же публика зевала и жиденько хлопала. Но, самое неприятное произошло по окончании сезона. Дирижёра вызвали в департамент культуры административного центра сектора, откуда он вернулся крайне расстроеным: как «вредное пессимистическое произведение, не соответствующее духу Абсолюта», реквием исполнять запретили. Все приуныли: их труд, надежды пошли прахом, любимое произведение звучать уже не будет…. А вскоре из департамента приехала комиссия разбираться с репертуаром хора. Прослушав репертуар, кроме реквиема, им запретили еще и исполнение хора из оперы русского композитора Эпохи Заблуждений. Казалось бы, на этом треволнения и закончились, но в коллективе что-то надломилось, некоторые стали подумывать, не покинуть ли хор.

                                                    * * *

Единственное, что объединяло людей и элитной, и массовой каст, — это низкопоклонное, до самозабвения преданное преклонение, даже обожествление, Высших. В главный праздник — Дни Благодарения, это чувство доводилось до состояния экстаза.

К Дням Благодарения готовились весь год: писали литературные произведения, прославляющие мудрость Высших, рисовали картины и снимали фильмы о счастливой жизни под руководством Высших, посвящали Высшим свои открытия, трудовые достижения, дети писали сочинения про счастливое детство и разучивали песни, славящие Высших. Задолго до празднества на предприятиях и в школах проходили репетиции шествия: люди тренировались шагать в ногу, чётко чеканя шаг.

Праздник длился три дня. Каждый его день имел своё название: первый — день Благодарения, второй — день Достижений, третий — день Всеобщей Радости.

Празднование открывалось парадом полиции и пожарных команд. За ним следовало шествие бесконечных колонн Абсолюта. Колонн людей в шапочках, увенчанных символизирующими Звезду Абсолюта золотистыми шарами с отходящими в разные стороны шестью золотистыми проволочками, и чередующимися с ними колоннами подобранных по росту людей, на голове которых золотом сияла одна из букв слова А-Б-С-О-Л-Ю-Т — в соответствии с количеством букв, по семь человек в каждом ряду. Под исполнение духовыми оркестрами бравурных маршей, в эти дни такие колонны шагали во всех концах миллиардного Мира Абсолюта. В колоннах должно было пройти все население, начиная с одиннадцатилетнего возраста.

Во второй день праздника чествовали и награждали отличившихся в труде. За выдающиеся достижения награждение проходило в Высоком Овальном зале Храма Абсолюта, а за не столь высокие — чествовали при стечении народа на площадях во время концертов, в перерывах между номерами.

Шумным, весёлым был третий день — день Радости. На перекрёстках, украшенных флагами, шарами и прославляющими Высших транспарантами — гром духовых оркестров, толпы поющих и танцующих, эстрадные концерты, бесплатные сладости, напитки, мороженое.

Завершался праздник красочным салютом. Под пушечный грохот, небо рассекали лучи прожекторов, расцвечивали огненные букеты и каскады разноцветных брызг.

Отгремели оркестры, отшумел праздник, но люди ещё долго вспоминали его. На каждом углу продавали голографические записи праздничных концертов.

Как бывало часто, вечером со своими конфетами к девушкам на чаепитие явился сосед-художник. Включили запись концерта с выступлением Кати. В комнату ворвались звуки марша и громких здравиц: на экране двигались колонны — бесконечные людские ленты, разорванные на неравные отрезки-коллективы: сияние золотых шаров и букв над головами; лица у всех воодушевлённые, радостно-торжественные. Обогнув холм Храма Абсолюта, колонны проходят мимо трибун с развивающимися флагами, откуда их через усилители приветствует администрация города, на что шествующие отвечают одновременным вскидыванием рук со сжатыми кулаками.

Концерт начался выступлением известного в городе поэта. Вдохновенно встряхивая головой с седой гривой волос и размахивая рукой с зажатыми листами бумаги, он читал сочинённую к празднику длинную поэму, прославляющую мудрость Абсолюта, превосходящую суммарную мудрость всех смертных, так счастливо устроившего жизнь людей, что каждый с рождения знает своё место и права человека своей касты. Пока поэт читал, художник, презрительно глядя на него, с хрустом раздраженно грыз карамельки. Потом детский хор высокими звонкими голосами спел песню, разученную специально к празднику. Следующей выступала Катя. Чёрные веки, ярко-красный рот, алебастрово-белые щёки, усеянное блестками черное трико, золотая шапочка-светило, вокруг которого вращаются шарики-планеты — она танцевала что-то сложное, замысловатое, движения её были гибки и грациозны. Танец назывался «Посланец небес». Ей хлопали.

— Молодец, Катька! — похвалил художник и тоже похлопал.

Не дожидаясь конца концерта, он простился и ушёл. Хотя и сам он отшагал в колонне художников мимо Храма Абсолюта, вид шествия раздражал его. «Колонны холопов», — язвил про себя. Когда-то очень талантливый, он так и не смог вписаться в традиционные для Мира Абсолюта рамки искусства; современное искусство он считал эпигонством, ему было тесно, скучно, неинтересно. Начинал он с поиска новых форм выражения, но постепенно скатился к обыкновенному эпатажу. Одно время много пил, из-за этого от него ушла жена, теперь он пить бросил и трудился в художественном цехе рядовым художником-оформителем. Со своими юными соседками он дружил, шутливо, каждой оказывал знаки внимания, а девушки считали его старым, — хотя ему не было и сорока, — забавным чудаком, с которым просто и весело. Они опекали его.

                                                     * * *

Закончила консерваторию, нужно было принимать жизненно важное решение: либо брать направление в школу учителем пения и музыки, либо остаться в хоре и петь в ДРВ. Доктор и старшая мамочка сказали: «Поступай, как тебе лучше», но она знала, что они хотят видеть её учительницей в школе, в их школе. Катя решила, что школа никуда от неё не уйдёт, а пока пусть всё останется как есть.

Теперь она выступала в ДРВ почти каждый день — поочередно в каждом зале. Её исполнение дышало неподдельным чувством, было свежо, чисто, молодо. Высокая стройная фигура, строгая причёска, ясные грустные глаза и, особенно, свойство простое, но недоступное многим — всегда держаться с достоинством — всё это выделяло её. У неё появились поклонники, ей дарили цветы.

На небольшую сцену, сменяя друг друга, выходили певцы, танцоры, юмористы, жонглёры, музыканты. Во время выступления, за столиком почётных гостей Катя заметила знакомое лицо, узнала тренера Георга, а рядом с ним, догадалась, — аэролётчики. Исполнив песню, волнуясь, произнесла:

— Сегодня я буду петь для самых смелых и отважных в нашем городе людей, для почётных гостей сегодняшнего вечера — горных аэролётчиков.

Все захлопали, громче других удивлённые аэролётчики. Одну за другой она пела песни аэролётчиков, которым её обучил Георг, под конец спела песню о самом Георге, сочинённую композитором-выпускником их школы. Закончив выступление, спустилась со сцены, подошла к столику, за которым сидели аэролётчики.

— Садись с нами, девочка, — пригласил растроганный тренер.

Она поздравила аэролётчиков с удачными соревнованиями, нарушив запрет принимать угощения от посетителей, выпила с ними бокал шампанского и стала прощаться.

— Ты уходишь? — спросил тренер.

— Больше я сегодня не пою.

— Я провожу, — встал.

Прошли в гардероб, подал ей шубку. Шли, разговаривали.

— Расскажи, как живёшь.

Она рассказывала о себе, он одобрительно смотрел на неё — красивую, нарядную. Когда дошли до движущейся дорожки, прощаясь, она попросила:

— Скоро годовщина смерти Георга. Нельзя ли слетать на место его гибели?

Аэролет низко летел над горным многокилометровым ледово-снежным пространством: ледовые трещины, скальные стены, горы прекрасные, величавые; тут и там разбросаны горнолыжные комплексы, от них к горным вершинам тянутся канатные дороги. Летели по маршруту последнего полета Георга. Долетев до Чёртова ущелья, аэролёт ещё снизился и влетел в синюю тень сменяющих друг друга вершин.

«Прощай, мой дорогой, мой самый лучший человек. Прощай, мой Георг», — плакала беззвучно.

Расставаясь, тренер сказал:

— Может, будешь с нами? У нас дружно, весело.

Медленно покачала головой. Он понял.

— Ну, давай, дочка, — по-товарищески похлопал по плечу.

В столовой дома, где жили девушки, шла свадьба. Замуж выходила Катина подруга, с которой они прожили несколько лет вместе, как сёстры. Жизнью насыщенной и интересной жили весело, дружно, поверяя друг другу свои секреты. Подруга выходила замуж за Катиного многолетнего, казалось, до гробовой доски, преданного поклонника. Это был молодой художник — спокойный, задумчивый, талантливый юноша. Несколько лет он безропотно сносил Катино пренебрежительное отношение, дарил цветы, и казалось, был готов за неё в огонь и в воду, а вот теперь женился на её подруге…. Концерт на свадьбе вёл их школьный товарищ. Старался он во всю, и свадьба получилась очень весёлой. Катя поздравляла, пела, танцевала, была оживлена и весела.

Возвратясь со свадьбы, походила по квартире, вдруг ставшей пустой, и почувствовала тягостное одиночество. Долго сидела в темноте у окна, за которым уже брезжил рассвет. Включился сигнал связи. На экране высветилось лицо школьного друга:

— Не спишь? Сейчас приду.

Пришёл непривычно серьёзный. Принёс бутылку вина.

— Давай выпьем за новый этап твоей жизни.

«Действительно — новый этап», — подумала безрадостно, и, не в первый раз, удивилась его душевной чуткости.

— Думаю, для тебя не секрет, что я люблю тебя, — в голосе прозвучала нежность.

Она смотрела удивлённо — это было открытием.

— Выходи за меня замуж.

Смятенно молчала. Он встал, подошёл к окну, не видя, смотрел на тускло светящиеся в рассветных сумерках фонари набережной. Подошла, встала рядом, взяла за руку.

— Зачем я тебе без любви, — проговорила ласково.

— Всё ещё помнишь?

— Помню…

Вслед за этим произошло событие, которое Катя восприняла, как свалившуюся на неё беду: Доктора отправляли в домстар. Из-за обоюдной занятости, в последние годы они встречались не так часто, как хотелось бы, но то, что в любой момент она может увидеть его, посоветоваться с ним, просто побыть вместе, служило ей опорой, придавало уверенности в жизни.

Глава вторая

Чем бы в последнее время Доктор ни занимался, его томило и не отпускало тягостное осознание того, что всё это в последний раз, скоро ему отправляться в домстар, и это его последний год жизни среди людей трудового возраста. Душа его восставала: он полон физических и душевных сил, идей, желания работать, и вдруг должен покинуть любимое дело, родной привычный мир… Почему, зачем, кому это надо? Однако, знал, что с этим ничего нельзя поделать, что таков порядок вещей, издавна заведённый самими людьми Мира Абсолюта, таков, в конце концов, закон, и кому, как не ему — детскому наставнику, это знать. Весь год он, почти неосознанно, подводил итоги прожитого; доделывал задуманные дела в школе, старался примириться с теми, к кому испытывал неприязнь и вражду. «Когда меня здесь не будет», — лейтмотивом звучало в его душе. Он плохо спал ночами.

Подробно рассказывая своему преемнику о постановке школьного обучения, он замечал скрываемую скуку, а иной раз и усмешку на лице преемника, и терзался мыслью, что дело его пойдёт прахом. А ему хотелось, чтобы тот достойно оценил и продолжил его дела, сохранил, не уничтожил то, что он ввёл в школе, и что составляло её индивидуальность, даже уникальность, как он считал, по праву. Стало неприятно, когда преемник по-хозяйски окинул взглядом кабинет, который в течение многих лет был его кабинетом. Он упрекал себя, что несправедлив, ведь кандидатура преемника, прежде чем его назначили, всесторонне рассматривалась Вышестоящими.

В день прощания Доктор, с непримирившейся опустошенной душой, сидел среди почётных гостей. Было много цветов, слов благодарности, телеграмм: от Сената Высших, от администрации, от выпускников школы, занимающих важные государственные посты и оставшихся рядовыми гражданами, от различных организаций и коллег из других секторов.

Гостей приехало так много, что доотказа заполнилась школьная гостиница, и всё равно многих пришлось размещать на диванах в детских спальных корпусах. Зал школьного театра не мог вместить всех, поэтому чествование, прощание с Доктором происходило на школьной площади. На сооружённой небольшой почётной трибуне разместились сановные гости, среди которых, поговаривали, был даже представитель Высших. Для гостей между клумбами поставили сиденья, а для зрителей в классах на всех этажах открыли окна.

Доктор не слушал о чём говорили выступающие, а только вглядывался в лица, прислушивался к интонациям выступающих, любовался детьми, читающими посвящённые ему стихи, и поющими сочинённые для него песни. Он чувствовал себя уже лишним, хотелось, чтобы поскорей закончилось торжество и остаться одному. Потеряно и грустно он поглядывал на Друга, сидящего неподалёку на раскладном креслице возле колючего куста розы, а тот в ответ подбадривающе улыбался ему. Из-за постоянного окружения людьми им так и не удалось остаться наедине и поговорить. Появление среди гостей друга юности, кому он был обязан жизнью своей и жизнью Кати, безмерно обрадовало его. «А где же другие», — чуть не спросил он, но вспомнил и не спросил: он был младшим в их большой компании друзей и последним уезжал в дом старости, а Друг не там только лишь потому, что в организации, к которой он принадлежит, туда отправляют по профнепригодности, а не по возрасту. Доктор искал глазами и не находил Катю. Она приехала незадолго до начала торжества, и наблюдала за происходящим из окна одного из классов.

Оставаться дома без дела было нестерпимо. В эти дни он, как обычно, поднимался чуть свет и, не задерживаясь в своём фешенебельном районе Волнистых Холмов, где все ему были знакомы, знали о его обстоятельствах, и, как ему казалось, разговаривали с ним сочувственно и излишне ласково, отправлялся в незнакомые ему районы. Там гулял в парках: любовался цветниками и фонтанами, отдыхал в зелёных беседках, покупал корм и кормил в прудах лебедей. Однажды в скоростном лифте поднялся на высотную обзорную площадку, где раньше побывать не удосужился, и перед ним с одной стороны открылся вид на бескрайнюю зелёную долину с извилистой лентой горной реки и на ровно, как по линейке, пересекающую её железную дорогу, использующую энергию ветра, создаваемого собственным движением; а с другой — на лесистые холмы предгорья и покрытые снегом и ледниками сизые вершины далёких гор. Отсюда хорошо просматривался и древний замок на горе. Медленно вращаясь вместе с обзорной площадкой, он предавался несуетным мыслям, и душа его успокаивалась, собственное положение начинало казаться уже не столь удручающим.

Обедал и ужинал, где придётся. Вручая карточку высшей категории, приводил в замешательство обслуживающий персонал: обедов высшей категории не оказывалось, его просили подождать, пока приготовят, но он соглашался пообедать тем, что имеется.

Поздно возвратясь домой, бегло просматривал страницы видеосвязи. Желающих сказать ему ободряющие слова, было много, но он выключал звук и лишь всматривался в лица. Потом отключал видеосвязь, выходил в ночной парк и в душевном оцепенении подолгу сидел там на скамейке.

Наступил последний день пребывания его в Городе. Поджидая приезда Кати, Доктор разбирал личные вещи — нужно было решить, что возьмет с собой в домстар — и размышлял о том, как рассказать ей о родителях. Бродя по городу, он постоянно возвращался к этой мысли, но, беспокоясь, не усложнит ли это её, и без того, непросто складывающуюся жизнь, боялся этого разговора.

До её приезда ждать оставалось недолго. Доктор с вечера заказал любимые ею блюда, приготовил уложенную в красивый футляр заколку, когда-то принадлежавшую Марии — ту, которой были сколоты волосы Даши, когда она появилась в его школе, и кассету с фильмом, подаренную ему Профессором. В который раз он пожалел, что пришлось уничтожить кадры, на которых возле дома на берегу океана были засняты её отец, мать, Дедушка и сама маленькая Даша. Заколку и кассету он намеревался, после объяснения с ней, передать Кате.

Чтобы скоротать время, решил ещё, в последний раз, посмотреть голофильм. Вставил микродиск, пересел в специальное кресло, тотчас принявшее форму его тела. Комната исчезла, теперь он сидит на носу движущейся яхты и перед ним расстилается бескрайний океан. Океан шумит, катит свинцовые волны, ветер срывает с волн брызги и швыряет их на палубу яхты и от того пол вокруг Доктора мокрый. Серое пасмурное небо, низкие рваные тучи, крики чаек, запахи моря — иллюзия присутствия полная.

Далеко впереди, прямо по курсу, необыкновенное солнце — ослепительное ядро с лучами, расходящимися в виде шестиконечной звезды. По мере приближения к нему, всё ярче и причудливее облака в небе принимают зловеще- пурпурный оттенок. Феерическое, завораживающее зрелище.

Затем, возле ног возникает трап аэролёта. Если зритель утомился зрелищем океанско-небесной феерии, он ставит ногу на трап и оказывается сидящим в обзорном аэролете, если же он не наступил на него — трап исчезает и продолжается путешествие на яхте вокруг Острова Высших. Доктор вспомнил, как маленькая Катя боялась путешествовать на аэролёте, где как будто бы не было ни пола, ни стен. Как только появлялся трап, она звала его, он усаживался в кресло, она забиралась на колени, прижимаясь, крепко держала за руку, и путешествие они продолжали уже вдвоём.

Аэролёт вертикально поднимается на большую высоту; раскрывается широкая панорама всего Острова, вытянутого с севера на юг, с множеством заливов и бухт, в окружении малых и больших островов, а над всем этим светится Звезда Абсолюта. Через некоторое время, когда они уже достаточно налюбовались панорамой, аэролёт медленно снижается. Звезда остаётся далеко вверху; зритель, словно птица, летит на небольшой высоте над расстилающимся под ним городом, сказочно-прекрасным, поражающим обилием дворцов и парков…

Нажав кнопку в подлокотнике, Доктор прервал путешествие и отправился встречать Катю. Свежий воздух, обилие зелени, уютные комфортабельные коттеджи, ухоженные дорожки, цветы — всё это было естественно и привычно. Стало тяжело от мысли, что скоро его здесь не будет и, Бог весть, что его ждёт… Сидя на скамейке под деревом, увидел идущую по аллее Катю. На ней было простое светлое платье, как всегда, никакой косметики. Высокая и тоненькая, шагала она стремительно и легко. Увидела его, обрадовалась, слегка смутилась; Доктор так любил в ней эту застенчивость. Поднялся со скамейки, пошёл навстречу.

Он расспрашивал о делах, она отвечала бодро, но он видел, что ей совсем не так хорошо, как она старается показать. Катя же, в свою очередь, страдая за него, искала следы страданий на его лице, но Доктор, как обычно, был энергичен, приветлив, внимателен.

Она постелила на стол скатерть, красиво сервировала, села рядом, а не напротив, как обычно. Видя, с каким аппетитом она ест, Доктор вспомнил, что большинство в городе питается, не так хорошо, и всё время подкладывал ей на тарелку. Весело, с юмором он рассказывал, как провёл эту неделю, сколько, оказывается, интересного есть в их городе, а он об этом и не подозревал. Она же, склонившись над тарелкой, молча, ела и наконец, он заметил, что она беззвучно плачет, вместе с пирожным слизывая слёзы. Его всегда, с самых первых дней её появления в школе, потрясала эта её способность плакать тихо, одними глазами.

— Ну что ты, Катя… — голос его дрогнул.

— Как же теперь?… Как же я буду теперь?.. — сунулась головой ему в плечо, и заплакала, не таясь.

Доктору стало нестерпимо больно. Поглаживая её по голове, он бодро рассказывал, как всё предусмотрел, чтобы они виделись, если не часто, то и не так уж и редко — каждый раз, как только у неё появится возможность отлучиться со службы. А деньги у них есть. Часть их он уже положил ей на счёт, но и у него осталось столько же. Она слушала и понемногу успокаивалась: это был её учитель, её отец, она привыкла, что он всё понимает, всё может предусмотреть и устроить.

То, что они будут видеться, приободрило Катю, и, убирая со стола, она уже, немного ворчливо, наказывала как можно чаще вызывать её на видеосвязь, не забывать в холодную погоду надевать шарф и перчатки и, вообще, больше думать о здоровье. Потом, ласково подтрунивая над ним, заново уложила саквояж, который он брал с собой, вынула из своей сумки и положила в него связанные ею носки из натуральной шерсти. В отдельную сумку сложила всё, что не брал с собой Доктор, но может пригодиться ей — полотенца, салфетки и другую мелочь.

Проводив её, Доктор долго сидел в парке возле дома. Из головы не выходило, что он так и не рассказал Кате о родителях, опять не смог, не решился. Грустно думал о том, что не совсем удачно складывается у неё жизнь; ничем, кажется, не обделена — ни красотой, ни умом, — а жениха достойного нет… А ведь ей разрешён брак с правом родить ребенка. Конечно, у девочки разбито сердце, но прошло уже столько лет, жизнь должна взять своё. А, может быть, робеют парни? — это его не удивило бы.

Утром следующего дня он, со смирившейся душой, навсегда ушёл из родного дома — так же просто, как все долгие годы уходил из него на службу.

Глава третья

Дом старости «Заповедный» Доктор выбрал сам; до него из города НГЭ-2 хорошо ходил транспорт и относительно недорого стоил проезд. Ему предлагали, даже настаивали, поселиться в доме старости «Волна», предназначенном для заслуженных людей, в своё время удостоившихся чести посетить Остров Высших, но это было далеко — на берегу Лазурного моря, а значит, о встречах с Катей нельзя было и думать.

Домстар «Заповедный» назывался так потому, что находился на территории местного заповедника на берегу реки, служащей границей его территории. На одном берегу реки, привольно и спокойно текущей по равнинной местности, полосой стоял лес, на другом — начинались луга и поля.

В комплекс домстара входили, разбросанные среди леса, несколько жилых корпусов, верхние этажи которых высоко возвышались над деревьями, и трехэтажный лечебный корпус, а также спортивно-развлекательный корпус на берегу реки. Доктору была отведена небольшая, просто обставленная комната с маленькой лоджией. Ему сразу понравилась и светлая комната, и, особенно, лоджия, где хорошо будет отдыхать в шезлонге и слушать шум леса, вдыхать его запахи, смотреть на густые кроны деревьев…

Хлопоты первых дней по устройству заглушали чувство одиночества и ненужности. Но потом, устроившись, вволю набродившись по лесу, обойдя на обширной территории домстара все пригорки, овраги, ручьи и берег реки, Доктор затосковал по школе, по детям, по своим бесконечным заботам. Он всерьёз обдумывал, как написать в департамент образования, как убедить администрацию, чтобы его направили на работу в любую школу, на любую должность. Жизненный же опыт говорил о бесполезности его притязаний: за все годы жизни он не встречал человека в возрасте, официально именуемом возрастом старости, чтобы он жил и трудился среди людей трудового возраста. Он пытался найти себе применение в стенах домстара, но оказалось, что дел было меньше, чем желающих потрудиться. Люди, многие годы работавшие с полной отдачей сил, вынужденное безделье выносили с трудом, начинали болеть, быстро стареть.

Сидя бессонными ночами в лоджии, он вспоминал школу, всю свою жизнь и прошлое для него становилось живее настоящего. Существованию необходимо было придать смысл. В одну из таких ночей он пришёл к решению обобщить свой опыт работы с детьми, и сделать выводы, которые в будущем могут пригодиться педагогам. При этом он будет правдив, какими бы крамольными ни показались кому-то его мысли, ведь он подошёл к той черте, когда страх уже теряет власть над человеком. Придя к этому решению, успокоился, жизнь перестала казаться пустой и бессмысленной, он стал более общительным, у него появились друзья — бывшие преподаватель вуза и крупный администратор, руководитель строительного концерна.

Преподаватель, человек жизнелюбивый и общительный, жил в домстаре уже несколько лет, хорошо знал местные порядки и был близко знаком чуть ли не со всем контингентом. Оказалось, что на первых трёх этажах их корпуса проживают заслуженные люди из массовой касты. Раньше Доктору никогда не приходилось соприкасаться с людьми этой касты, и теперь, сталкиваясь с ними, то во время прогулок, то в столовой, то спорткомплексе, где Доктор пристрастился вместе с Преподавателем играть в бильярд, он находил их умными, энергичными оптимистами, но людьми невоспитанными, развязными, грубыми и бесцеремонными. Не нравились, казались вульгарными, женщины этого слоя. Их макияж казался, не по возрасту, ярким, одежды по молодёжному смелыми, мимика, жесты — жеманными. Доктор понимал, как трудно этим людям — одарённым и талантливым, привыкшим руководить и пользоваться авторитетом в своей среде, не теряя достоинства, жить и общаться с теми, кого они приучены считать выше себя, и старался не замечать, раздражающую его, их бесцеремонность. Преподаватель же был от них в восторге, находил их раскованными, остроумными, и часто ходил к ним «на посиделки», как они называли свои коллективные чаепития. На языке Преподавателя это называлось «пошёл упрощаться». Он звал и Доктора пойти с ним, но тот неизменно отказывался. Доктор был очень удивлён, когда узнал, что третий их друг проживает на третьем этаже и тоже является выходцем из массовой касты. Но «посиделок» он не посещал, держался наособицу.

Среди выходцев из обеих каст попадались такие, с какими Доктору, почти неотлучно прожившему всю свою жизнь в школе, раньше сталкиваться не приходилось. Это были люди сексуально и душевно порочные, что стало особенно заметно в скученной среде домстара. Порок вытеснил из их душ стыд, опустошил их, сделался тираном, подчинил человека. Казалось бы, с приходом старости и телесной немощи, человек должен одуматься, утихомириться, но порок свирепеет, становится ещё уродливей, мстит за то, что умирает его вместилище — тело, и толкает на ещё больший разврат, злобную зависть, жадность. Жалкий итог жизни. Доктор избегал каких-либо контактов с такими людьми.

Во всю кровлю спортивно-развлекательного корпуса была разбита обширная оранжерея — небольшой сад под куполом. В ясную летнюю погоду купол автоматически сворачивался, а с наступлением ненастья вновь раскрывался. Среди кустов, в кажущемся беспорядке, в оранжерее стояли столики. Это было излюбленное место отдыха в ненастные дни. Здесь играли в настольные игры, занимались рукоделием, сюда же можно было заказать чай. Если из окон жилых корпусов был виден лес, то из оранжереи открывался вид на луга и поля за рекой. В этом месте река делала излучину и уходила к горизонту. Небольшое судёнышко, обслуживающее домстар, на котором к обитателям приезжали гости, было видно задолго до подхода его к небольшой пристани, поэтому гостей часто поджидали, устроившись за столиком в оранжерее, сверху глядя на реку.

Особенно Доктору полюбилось бывать в оранжерее вечером, когда заходило солнце, поднималась луна, на небосводе высыпали звёзды: звёздный купол неба, прохладный воздух, причудливо подсвеченные клумбы и кусты, шахматная доска и случайный партнёр.

Жизнь потихоньку входила в новую колею, и Доктор уже поджидал приезда Кати, не боясь расстроить её своим состоянием. Цены за пользование видеосвязью были высоки, а они экономно расходовали наличные деньги. Он заранее узнал расписание аэролётов из НГЭ-2 в соседний городок и расписание прибытия судна из этого городка в домстар. Ему понравилось ходить на набережную наблюдать радость встречи гостей, зная, что и его ждёт такая же радость.

Катя приехала неожиданно, когда он уже привык к мысли, что она и в этот раз не приедет. Стоя на берегу в стороне ото всех, он с улыбкой наблюдал, как сходят по трапу гости, как бросаются к ним встречающие, и вдруг заметил в толпе сошедшую с трапа и озирающуюся по сторонам Катю. Она увидела его, замахала руками, и они заспешили друг к другу. Катя заплакала, у Доктора защипало глаза.

По ступеням лестницы поднялись с причала, и пошли по утопающей в цветах центральной аллее. Он раскланивался со встречными, те неназойливо рассматривали Катю, и она присматривалась к ним: ей ещё не доводилось видеть стариков.

В комнате, немного суетясь, показал, как живёт, как всё удобно, опрятно. Она, почти не слушая, приглядывалась к нему, и он ей показался постаревшим, растерянным, совсем не таким, каким был раньше, и обстановка была здесь просто убогой, в сравнении с домиком Доктора в школе и с его большой, богато обставленной квартирой в городе.

— Как вам здесь, отец, — спросила, дрогнув голосом.

— Доченька…, — прошептал беспомощно.

Потом торопливо, бодро заговорил о том, что пишет труд о воспитании детей в их школе, что ему нужно посоветоваться с ней, ведь она непосредственный участник, так сказать, объект приложения, а её точка зрения может быть несколько иной и полезно будет её узнать.

Она полюбовалась лесом из его любимой лоджии, потом вместе отправились устраивать её в гостиницу и заказывать для неё обеды.

Катя гостила два дня. Целых два дня Доктор не разлучался с ней. Он показал ей все любимые места в лесу и на реке, познакомил с друзьями. Их окружало ненавязчивое ласковое внимание обитателей домстара, и Доктор гордился Катей.

В вечер отъезда сидели на набережной, ожидая прихода судна. Катя, прислонясь к плечу Доктора, как в детстве, пальцем водила по набухшим венам его руки и немного ворчливо наказывала обследовать здоровье, не «отлынивая», как выразилась она. Он же думал, что вот опять не рассказал ей о родителях, и успокаивал себя тем, что впереди ещё много времени, а Катин приезд не последний.

Объявили посадку; Доктор проводил её до трапа. Она, как в детстве, уткнулась головой ему в грудь, он погладил её по волосам.

Когда неспешно шёл с пристани, его догнала женщина массовой касты. Робко заговорила:

— Какая у вас хорошая дочь. У меня тоже есть дочка, но она не может приехать ко мне… — в глазах женщины блеснули слёзы.

«Зачем их выдернули из своей среды, когда даже детей, чтобы навестить родителей, не пускают в элитную касту?» — подумал Доктор.

Как будто услышав его мысли, женщина сказала:

— У нас попасть в домстар касты Э считается почётным, счастьем, которого можно добиться только всей своей жизнью. Но мы многого не знали…

Доктору стало жаль её; он молчал, не зная как утешить. Подумал, что впредь надо быть снисходительней к выходцам из касты М.

А тем временем Катя, глядя на бегущие от судна к берегу волны, ещё была полна впечатлений от встречи. Она поругала себя за то, что не сказала Доктору о сделанном ей предложении поступить в гастрольную труппу и дала себе слово рассказать обо всём подробно в следующий приезд. А пока, ей не хотелось думать ни о каких жизненных проблемах.

                                                    * * *

Течение жизни стало размеренно-спокойным: первую половину дня Доктор проводил за письменным столом, затем обед, отдых, прогулки, общение с посланными судьбой друзьями.

Вся его предыдущая жизнь была заполнена делами и только делами; общение с людьми своего возраста сводилось к деловым встречам, учительским собраниям, советам, совещаниям, симпозиумам. В том мире, где он жил деятельной жизнью, из-за постоянной занятости, люди, тесно соприкасаясь, почти не общались на бытовом уровне, не знали, что такое взаимная потребность, взаимное утешение. Теперь же ему всё больше нравилось общаться ради самого общения; нравилось беседовать, целыми вечерами играть в шахматы или бильярд, развлекаться естественно и просто, без вмешательства теле, видео, голо и прочей виртуальности. Его друзья были людьми высокообразованными, умными, с большим жизненным опытом, и их общение было интересным, проникнутым взаимным уважением. В беседах они не боялись коснуться и темы смерти. Там, за стенами домстара, смерти как будто и не было, делалось всё, чтобы не помнить, не знать о ней, не переживать как горе. Никогда не теряющий присутствия духа Преподаватель декламировал поэта древности: «Спокойно и медленно к ней подходя, кончину ты встретишь, украшенный радостью светлой». Но они ещё были полны сил и жизни, и в их разговорах не чувствовалось смирения.

Трудно представить более непохожих людей, чем были Преподаватель и Администратор. Администратор — седой, крепкий мужчина, ниже среднего роста, широкий в кости, несколько массивный лицом и телом, ходил, ступая неторопливо, твёрдо и уверенно, на всё смотрел спокойным, властным взглядом небольших серых глаз; был немногословен, его редкая улыбка всегда была неожиданной и делала его малоподвижное лицо простым и привлекательным. У него был редкий природный талант — лидер, без каких либо усилий с его стороны. Его просьбы персонал домстара воспринимал как требующий немедленного исполнения приказ, без сомнений в его праве распоряжаться. Но, за время руководства концерном, он устал командовать и отвечать за всё и всех. Пребывание в домстаре его не тяготило. Ему нравилась обстановка, не обременённая строгим распорядком, он отрешился от забот и ответственности, и радовался возможности жить не в ритме, раз и навсегда заведённом, а так, как хочется: находить по душе занятия, когда хочешь, гулять и развлекаться. Всю жизнь прожившего в мегаполисе, его всё более зачаровывал, завладевал его душой лес со всеми его запахами, звуками и обитателями. Постепенно в большой округе он знал уже каждый ручей, распадок, урочище, поляну, пригорок, все болота, чащобы, птичьи гнездовья, норы и лежбища зверей. Он научился, выслеживая, бесшумно ходить, подкрадываться и, затаившись, незаметно наблюдать жизнь обитателей леса. За право беспрепятственно путешествовать по заповеднику, он, по заданию лесничества, делал голографические съёмки для Высших. Чтобы заснять что-то интересное, мог часами выжидать, почти неподвижно сидя или лёжа, в самом что ни на есть неудобном для этого месте. Он обладал врождённым чувством ориентации на местности и в лес ходил один. Переволновавшись, когда однажды он вернулся только через несколько дней, друзья настояли, чтобы определитель местонахождения всегда был при нём.

С первых дней знакомства Доктор подпал под обаяние Преподавателя. Доктора всегда интересовало, какие качества составляют обаяние человека. И теперь, наблюдая за Преподавателем, он пришёл к выводу, что главное — естественность и чувство достоинства, скромное природное достоинство человека, уважающего себя и не меньше того других. Человеку с чувством достоинства чужды и холопство, и спесь; он свободен, раскован, доброжелателен, уверен в себе, что позволяет ему самовыражаться естественно, просто, и делает его привлекательным. А если есть ещё внутренняя энергия, отзывчивость, неподдельный интерес ко всему — не очароваться таким человеком просто невозможно. Всеми этими свойствами души Преподаватель был наделён в полной мере.

Преподавателю была присуща манера слушать, прикрыв глаза. Поначалу это обескураживало, Доктор умолкал, но быстрый сосрёдоточенный взгляд светло-карих живых, чуть насмешливых глаз убеждал, что тот — само внимание. На этот счёт у Преподавателя была своя теория: он шутливо объяснял, что, закрыв глаза, слушает музыку души собеседника. По его мнению, об истинных свойствах души можно судить по глазам, но и они могут солгать, а в наибольшей степени душа отражается в модуляциях голоса, в том, как человек смеётся, говорит, считал, что у людей с грубыми голосами и душа грубая. Сам он имел голос негромкий, говорил приветливо, убедительно, смеялся добродушно, заразительно. Был он сдержан, не склонен к откровенности и о своей жизни до домстара рассказывать не любил. Но иногда, когда они в молчании сиживали на любимой скамейке в тени деревьев, Доктор замечал его, ни на что не обрашенный, задумчивый, полный мудрой скорби взгляд. Из прежней жизни его не навещал никто.

Над ними не давлел прежний страх проверки на лояльность — постоянный спутник деятельной жизни: в домстаре людей такой проверке не подвергали. Не испытываемое дотоле чувство полной небоязни побуждало их на рискованные высказывания, впрочем, в их положении совершенно безопасные и бесплодные.

— В эпоху Заблуждений люди верили, что каждый человек создан по образу и подобию Божьему. Они ощущали себя частью мироздания и жили чувствами. В нашу эпоху всё подчинено разуму, всё отрегламентировано, рассчитано, расписано, предписано, закреплено законодательно, — рассуждал Преподаватель. — Эпоху Заблуждений было бы справедливей назвать Эпохой Поисков Истины. Истиной же назван Абсолют — монументальный, не содержащий ни движения, ни хаоса, не способный на что-то новое — не развивающийся, конечный. Считается, что наше общество самое справедливое из всех существовавших. Но разве справедливо рассортировывать людей по кастам? Я не вижу, чем люди массовой касты в нашем домстаре хуже или глупей нас, выходцев элитной касты. Думаю, что мир бы и не заметил, если бы малых детей этих каст взяли и поменяли местами. Мир Абсолюта — это равенство в рамках касты, в которой родился, свобода без выбора, жизнь без милосердия.

Их разговоры были похожи на те, что вели Доктор и Профессор на берегу океана…

                                                   * * *

Словно утомившись за лето, все позднее вставало и раньше садилось солнце, по небу плыли тяжёлые темно-сизые тучи, часто моросил дождь. Деревья сбрасывали пышные осенние одеяния, и они мягким ковром ложились на землю.

С наступлением осени общение друзей стало не столь тесным. Администратора лесничество подрядило на осенне-зимние съёмки, и он безвылазно жил в лесу, а с Преподавателем они встречались только в голозале во время трансляций концертов классической музыки и балета, любителями которых были оба. Вечера Преподаватель проводил на третьем этаже, у выходцев из слоя М. Доктор же все дни проводил за письменным столом. Работа увлекла, захватила. Доставлял наслаждение сам мыслительный процесс: зарождение мысли, удержание и постижение её смысла в полном объёме и разностороннести, а затем выражение её словами так, чтобы было просто и понятно. Вечера же он коротал на веранде, где собиралось много людей. Мужчины шумно играли в настольные игры; женщины, рассуждая о разных житейских предметах, вышивали, вязали. А он рассеянно, часто проигрывая, играл с кем-нибудь в шахматы, и пил чай вместе со всеми, а когда все разойдутся, сидя в плетёном креслице и наблюдая как, на фоне тёмного неба, по желобкам прозрачного купола стекают струйки дождя, обдумывал свою книгу. Продрогнув, шёл к себе и до полуночи опять работал. Голова была свежая, чёткие и ясные мысли излагались легко.

В ни чем не примечательный серый вечер Доктор сидел на привычном месте возле облетевшего, ставшего похожим на большую садовую метлу, куста. По веранде чувствительно гулял сквознячок. Неподалёку от него за столиком, одна, сидела женщина с вязанием. Она была тепло одета, ноги её укрывал плед. «Женщина так экипировалась, словно собралась всю зиму, не вставая, просидеть здесь за вязанием», — посмеялся про себя Доктор.

Лицо женщины было полуопущено, свет падал только на лоб и руки с вязанием. Что-то заставило напряжённо всматриваться: вот дёрнула за нить, клубок выскользнул и откатился; пытается подтянуть — не получается, клубок откатился ещё дальше. Когда, чтобы встать, она начала медленно раскутывать ноги, Доктор встал, поднял клубок и, наматывая нить, подошёл к ней. Она выпрямилась, и пристально смотрела на него. Взглянув, он замер, рука стиснула клубок. Разум не поверил, а сердце уже забилось беспомощно и радостно.

— Ты?! — выдохнул, внезапно охрипнув.

— Я… — прошептала, оробев. И добавила: — я уже неделю здесь. Каждый день вижу тебя, но ты меня не замечаешь…

Сразу засобиралась, говоря, что уже поздно, устала и озябла.

Он проводил её до комнаты. Ночью постоянно просыпался, взволнованно вспоминал, что завтра увидит её. В числе первых пришел в столовую, быстро позавтракал и в нетерпении стал поджидать её возле входа.

Глава четвёртая

Когда-то она была его невестой. Они встретились, когда он заканчивал университет, а она училась ещё только на втором курсе. Юная, красивая, своенравная, избалованная вниманием молодых людей, она не сразу ответила на его чувство. Он же полюбил сразу и навсегда, и, в конце концов, завоевал её сердце. Как и положено, они обратились за разрешением на брак. Прошли тестирование и получили разрешение на брак без права иметь ребёнка: что-то в их генах не сочеталось. Они не понимали почему, не хотели смириться, ведь по отдельности у каждого были отличные генно-наследственные характеристики. Пытаясь добиться разрешения на ребёнка, обращались во все инстанции. В конце концов им официально ответили, что хлопоты их напрасны: согласно закону «О сохранении генофонда касты Э», решение, выданное на основании заключения Эл-Мо, изменить невозможно. Она горько плакала, говорила, что не видит смысла в таком браке. Расстались. Она вышла замуж за другого. У неё родился сын. Когда сын подрос, и пришло время отдавать его в школу, она отправила сына в другую школу, а не в ту, где он директорствовал. Доктор же так надеялся видеться с ней во время родительских посещений… Как-то он услышал, что она с мужем разошлась и сразу же опять вышла замуж, но и с тем не ужилась.

Однажды в городе Доктор увидел её, медленно идущую по тротуару. Окликнул, Она остановилась. Заговорила как с чужим, давно забытым. Он же волновался, не мог оторвать от неё глаз — так она была хороша в полном расцвете зрелой, уверенной в себе красоты. Подошёл незнакомый мужчина, поприветствовал Доктора, взял её под руку, и они ушли. Страдая, Доктор смотрел вслед. Его надежды, что время сделает своё дел, и он когда-нибудь забудет её, оказались напрасными.

                                                   * * *

Они в уединении гуляли по дальней аллее. Она рассказывала, что в этот домстар ей попасть было не просто, ведь он предназначен для бывших руководителей, но ей помогли друзья и теперь она рядом с ним. Говорила, что жизнь свою она считает неудачно сложившейся, что сын о ней не вспоминает, что самым дорогим и нужным ей в жизни был он, Доктор, но поняла это только когда осталась совсем одна. Стала строить планы, искать встречи с ним, однако, оказалось, что он уже в домстаре. Тогда решила до срока — она была моложе его на три года — уехать к нему.

— И вот добилась! — победно вздёрнув носик, закончила свой рассказ.

Доктор был растроган.

Она была здесь, рядом, это было невероятно, в это трудно было поверить. Красота её поблекла, от неё почти ничего не осталось, но ему это было не важно. Её жесты, голос, интонации, смех, походка, её своенравность и в то же время беззащитность, безотчётная щедрость, милое заискивание после того, как сама же обидит, порывистость, самоуверенность и бесхитростность делали её, как и прежде, бесконечно дорогой и родной.

Жизнь круто переменилась. Он помолодел, стал оживлён, блистал эрудицией, искрился остроумием, глаза его мягко лучились радостью, лукавством, юмором. Любовь — это, в первую очередь, служение; и они трогательно заботились, служили друг другу, и дарили каждую минуту своей жизни. Он, не любивший детективных фильмов, с готовностью отправлялся с ней в кинозал и сидел рядом, украдкой поглядывая, держа за руку. При выходе на прогулку каждый придирчиво осматривал тепло ли одет другой: дни стояли ненастные, холодные, ветреные. О них судачили: удивлялись, осуждали, завидовали. Такая привязанность не только в домстаре, но и в обычной жизни встречалась не часто. Им было хорошо вдвоём, а все остальные были для них лишь свидетелями их радости, их позднего счастья, безмятежного, без страданий ревности.

---

                                                    * * *

После ночного объяснения, в отношениях между Катей и её школьным товарищем исчезли простота и лёгкость. При встречах Катя смущалась, а он смотрел пытливо и грустно. В хоре тоже не всё было хорошо. Экзекуция, устроенная после исполнения реквиема перед представителями Высших, сломила их любимого талантливого молодого дирижёра, он начал выпивать, стал не столь требователен.

Уже давно велись разговоры о создании гастрольной труппы на базе существующего вокально-хорового ансамбля и, наконец, решение об этом было принято. Желающих перейти в труппу было много; всем казалось заманчивым поездить по другим секторам, посмотреть другие места.

В тот день, когда Катя узнала о зачислении её в труппу, она, вернувшись вечером домой, набрала номер видеосвязи с Доктором, и, увидев его, улыбаясь, сообщила:

— У меня новость: решён вопрос о создании гастрольной труппы. И я зачислена в неё!

Он озабоченно всмотрелся в её радостное лицо:

— Рад, Катя, за тебя, ведь ты хотела этого. Но я всё же беспокоюсь, не будет ли это для тебя утомительным: разъезды, гостиницы…

Она стала убеждать, что всё будет прекрасно, что не только она, но и все зачисленные в труппу, ждут от поездок много интересных впечатлений. Заметила, что он посвежел, помолодел, а модная стрижка сделала его даже щеголеватым, и сказала:

— Отец, вы неплохо выглядите, эта стрижка вам очень идёт!

От её замечания о стрижке он немного смутился.

— Катя, в моей жизни произошло важное событие. Сейчас я ничего говорить не стану, но, надеюсь, ты скоро навестишь меня?

— Обязательно! При первой же возможности!

Но начались хлопоты по созданию труппы: прослушивания, утверждение репертуара, бесконечные репетиции, и отлучиться на несколько дней для поездки в домстар не было возможности. А потом, когда удалось выкроить время, и она совсем было собралась ехать — уже и билет купила, оказалось, что сильный снегопад завалил снегом небольшую аэролётную площадку в домстаре. Когда река замерзала, сообщение с домстаром было аэролётное, а аэролёт из ближайшего городка летал один раз в десять дней.

Катя сдала билет, сообщила по какой причине не приедет. Когда площадку расчистили, коллектив труппы, пройдя очередное тестирование на лояльность, уже с гастролями ездил по городам касты Э своего сектора.

Гастрольные поездки по родному сектору послужили труппе экзаменом. После восторженных отзывов о концертах, в верхах было принято решение отправить труппу на гастроли в другие секторы Мира Абсолюта. Пока администрация утрясала вопрос о гастролях, перед поездкой всему коллективу труппы предоставили краткосрочный отпуск.

Была ранняя весна и на судёнышке, направляющемся в домстар, пассажиров было совсем мало. Мало было и встречающих. Ещё не сойдя на причал, Катя увидела Доктора, стоящего на берегу рядом с незнакомой женщиной. Он пошёл навстречу, встретил у сходень, расцеловал, взял из её рук сумку.

— Я не один пришёл встречать тебя. Пойдём, я вас познакомлю.

Обняв Катю за плечи, подвёл её к красивой модно одетой женщине, с ревнивым интересом присматривающейся к ним.

— Познакомьтесь, мои дорогие.

Катя с любопытством глянула на женщину и перевела внимательный, чуть ироничный взгляд на Доктора. Женщина заметила этот взгляд, в душе её шевельнулся холодок ревнивой неприязни.

По лестнице поднялись до главной аллеи. Доктор с Катей отправились в гостиницу, находящуюся в небольшом двухэтажном корпусе у самого берега реки; женщина же с ними не пошла, сказала, что подождёт их на скамейке в аллее.

— Тебе, конечно, интересно узнать, кто это? — спросил Доктор, когда свернули на дорожку, ведущую к гостинице.

Катя пожала плечами:

— Отец, я рада, что у вас есть подруга, и жизнь ваша наполнилась новым содержанием. Всё правильно…

— Ничего ты не поняла…, — проговорил с лёгкой обидой. — Эта женщина была дорога мне всю жизнь…

Остановилась и изумлённо глядела на него:

— И вы встретились здесь?!

— Откуда тебе было знать, девочка…

— Я постараюсь подружиться с ней.