Бесплатный фрагмент - Свадебный бык

Нижеследующий текст является художественным произведением.

Все действующие лица, характеры героев, являются вымыслом автора, и любые совпадения с действительностью случайны. События и ситуации вымышлены автором.

---

Крупный мужчина в светлой футболке и спортивных брюках остановился на пригорке и беспокойно оглядел летнюю степь. Солнце палило нещадно. Он вытер пот со лба и прислонил к себе короткую узловатую палку, что нес в левой руке. Нервно достал из кармана мятый лист бумаги и, прищурив выпуклые, словно у быка, глаза, долго сопоставлял местность со схемой.

Потом решительно двинулся дальше. Наконец он увидел вдалеке коровники фермы.

В это время из-за пригорка, метрах в ста, показался молодой пастух — видимо, тоже держал путь в сторону фермы. На свою беду он заметил мужчину; остановился, проследил за чужаком в бинокль и помахал ему рукой.

«Незнакомец. Наверное, заблудился», — решил пастух. Однако мужчина никак не отреагировал на его жест. Тогда чабан засунул два пальца в рот и по-разбойничьи засвистел. Свист разрезал степной зной, на мгновение даже заглушив стрекот кузнечиков; рядом с парнем из травы выскочил оглушенный заяц и дал стрекача, выписывая восьмерки.

Путник вздрогнул, ища глазами свистуна. Серо-зеленый костюм чабана потерял цвет и почти сливался с летним пожелтевшим ковром степи.

Пастух накинул свою кепку на палку и повертел ею над головой.

Наконец путник заметил его и неохотно пошел навстречу.

— Салам аллейкум, — поздоровался гость прокуренным голосом, приближаясь к парню.

— Ва аллейкум салам, — дружелюбно ответил пастух.

Тут в степи любой новый человек — событие. Пастух с интересом разглядывал незнакомца: толстый, с лоснящейся от пота кожей и бледным лицом, полными лиловыми губами и коричневатыми кругами вокруг больших, навыкате, глаз. Заметил пастух и наколки на коротких толстых пальцах, что держали узловатую палку.

«Городской. Уголовник, что ли? И травкой, похоже, балуется, — отметил чабан про себя. — На беглого не похож. Взгляд скользкий. Что же этому шкафу в степи понадобилось?»

— Собаки тут бывают? — спросил мужчина, будто за ними он и забрался в такую глушь. А тем временем глаза ощупывали пастуха, его старую винтовку с треснутым прикладом и намотанной в несколько слоев тонкой медной проволокой.

Юноша пожал плечами и снисходительно улыбнулся:

— Кругом фермы. Конечно есть. Как же без собак?

Вероятно, чужак решил, что пустых разговоров достаточно и пора переходить к сути. Взгляд его стал холоднее.

— Где чабана Заку можно найти? Он мне нужен, — отрезал незнакомец.

— Случилось что? Я с другой, дальней фермы, — пожал плечами пастух. — Заку, наверное, коров пасет, где-нибудь вон там, — указал он ярлыгой налево и предложил: — Идем на ферму, там наверняка кто-то есть, спросим.

— Нет, все ништяк. Один вопрос хотел с Заку перетереть, — уклонился мужчина от приглашения на ферму. — Значит, там, говоришь? Ну, от души.

Чужак облизнул толстые губы и свернул влево. Пастух посмотрел вслед, усмехнулся и пожал плечами. Мало ли странных чужаков по степи ходят. И легко, будто не было изнуряющей жары, продолжил путь в сторону виднеющейся вдали фермы.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀      * * *

Через некоторое время пришелец вынужден был снова остановиться. Со стороны фермы к нему бежал тот же пастух — только на этот раз с направленным на него ружьем, чуть пригнувшись и что-то выкрикивая.

Чужак застыл и напряженно прислушался.

— Стой! Стоять! — наконец услышал он, что кричит ему пастух.

Мужчина быстро обвел взглядом безлюдную степь. Определенно это относилось к нему, больше здесь не было ни души.

Пастух приблизился, шумно дыша и, отрывисто скомандовал:

— Руки!

Недоумение отразилось на лице пришельца.

— Ты че, пацан? Чего надо? Ружье-то убери! — Его глаза навыкате тяжело уставились на молодого чабана, пытаясь осмыслить происходящее.

— Заку он ищет! Счас я тебя в ментовку отведу! — дрожащим от волнения голосом сказал пастух, подходя близко к уголовнику, — там… там человек убит!

— А при чем тут я? Обкурился? — Глаза бугая готовы были выскочить из орбит. — Значит, в ментовку меня отвести хочешь? Хитро, там-то на меня в момент навесят…

Но пастух, казалось, не расслышал чужака.

— Давай, топай! Там тебе все расскажут! Судя по наколкам, это для тебя привычное дело. А дернешься — шкуру попорчу! — Воинственный чабан показал дулом ружья, куда идти.

Незнакомец сплюнул на землю и оскалился.

— А ну брысь отсюда, сопляк! Я сейчас это ружье тебе в задницу засуну! — закипел уголовник и перехватил рукой узловатую палку в положение, удобное для замаха. — На меня вздумал наехать! Да ты кровью харкать будешь…

С лиловым от гнева лицом он сделал маленький шаг вперед.

На долю секунды молодой пастух замешкался, растерянность мелькнула в его глазах — не ожидал, видно, такого сопротивления или представлял все по-другому. Но в следующее мгновение перевел дуло винтовки с груди на ноги пришельца и отступил на шаг:

— Стой! Стрелять буду!

— Да ты что, сука? Стрелять? В меня? — Хищно раздувая ноздри, пришелец еще на шаг приблизился к направленному на него ружью. — Так за что? А?

— Ты знаешь, за что! Стой! — снова крикнул юноша; теперь в его голосе читалась паника. — Стой! — повторил он, медленно пятясь, и в этот момент запнулся о кочку.

Противник воспользовался этим и рванулся к ружью. Пастух проворно отскочил назад и нажал пальцем на спусковой крючок. Боек сухо щелкнул, но выстрела не последовало. Подвело старое ружье молодого хозяина.

Бывший зек взревел:

— Ах, ты падла! — И неожиданно быстро для своего возраста и бочкообразной фигуры метнулся к чабану.

Дальше пастух действовал интуитивно: он дернулся назад, повторно взвел курок и нажал на спусковой крючок.

Но разъяренный урка успел рукой отвести ствол в сторону. Ружье выплюнуло в степь заряд картечи, рассчитанный на волка. Выстрелы рядом с головой оглушили пришельца, но не остановили его.

Дальнейшее произошло так же быстро, как картечь покидает ствол после удара бойка.

Юноша заметил взметнувшуюся руку противника, увидел короткую молнию блеснувшей «финки», непонятно откуда взявшейся у незнакомца. А затем его пронзила острая боль.

Удар ножом в отличие от выстрела оказался беззвучен, но безжалостен и точен.

Мужчина ловко выдернул нож из груди пастуха. Тотчас кровь оросила горячую степь. Выражение решимости тут же слетело с лица юноши, оно стало жалким, детским, а в черных блестящих глазах мелькнул страх.

Пастух выпустил из рук ружье, молча схватился за грудь и неловко стал оседать на бок.

Убийца снова вонзил нож в грудь жертвы. Пастух слабо дернулся, упал и затих.

Чужак схватил ружье за ствол, огляделся, нашел торчавший рядом камень и двумя сильными ударами раздробил треснутый приклад ружья. Подобрал с земли кепку пастуха, наступил на раздробленный приклад ногой, быстро и тщательно вытер кепкой ствол ружья.

Убийца схватил свою палку и кинулся к автотрассе, но остановился. С той стороны, куда он шел по подсказке убитого, к нему бежал мужчина. В его руках был автомат.

                                    * * *

Зухра проводила глазами маршрутку. Ее старшая сестра Патимат с сыном их другой сестры Мусой поехали в Махачкалу. Мальчика, который рос без отца, они позвали в город, чтоб подзаработал за лето. Но тот не слушался, устраивал собачьи бои, таскал на ферму змей и катался на телятах. Рамазан, муж Патимат и бригадир на ферме, после очередного проступка Мусы заявил, что больше ни дня не хочет видеть его среди работников, так что пришлось отправить его домой, в село.

Зухре с ними не поехала: пришлось сказать, что надо повидаться сокамерницей. Этот обман камнем висел на душе, но она в которой раз успокаивала себя, что соврала во благо — ради сестры и ее семьи.

Патимат с мужем Рамазаном жили на ферме уже много лет, а вот Зухру взяли к себе недавно, после смерти ее второго мужа. Она осталась одна, без работы, найти которую в селе оказалось попросту невозможно. Благодаря Рамазану она устроилась на ферму дояркой и могла работать круглый год. Доить, стирать, готовить, убирать Зухру и двух ее сестер мать учила еще в детстве — то были обязательные навыки для сельских девушек, будущих невест.

Семейная жизнь Зухры не удалась: одного мужа она зарезала, а второй погиб в аварии. Но поклонников всегда хватало, даже после тюрьмы ее сразу взяли замуж. И сейчас, спустя четыре месяца после смерти супруга, в новые мужья набивались двое.

Первый муж ревновал ее, пил, бил, устраивал постоянно скандалы.

Большую часть поклонников даже не смущали слухи, которые преследовали Зухру. А злые языки поговаривали, что она как черная вдова «съедает головы» мужей.

Зухра остерегалась черной молвы и намеренно оттягивала очередное замужество. Два трагически закончившихся брака, убийство, тюрьма — молвы в ее адрес и так хватало. А быстро выскакивать замуж после смерти мужа значило вовсе поставить жирный крест на своем добром имени. Хотя и отказываться от мысли о новом браке Зухра не собиралась. После всего пережитого она по-другому смотрела на мир. Точно знала, кто ей нужен: надежный человек, способный содержать и поддерживать. Сейчас выбирать было намного легче.

Иса любил ее со школы, как и большая часть его сверстников. Два года назад он похоронил жену после продолжительной болезни, а сейчас работал на той же ферме, что и Зухра. В юности она никогда не рассматривала Ису как избранника. Тогда ей, стройной девушке с точеными чертами и чарующим шармом молодости предлагали руку и сердце лучшие женихи села.

Многие из них казались перспективными, но «темными лошадками»: никто не знал, кто из них на самом деле сможет добиться чего-то в жизни. Кто тогда мог предположить, что неприметный и скромный Шихсаид станет таким успешным бизнесменом? А Исрафил, отъявленный хулиган, которому пророчили сгнить за решеткой, остепенится и после женитьбы переедет жить в Москву?

Тогда все были свободны и готовы жениться на ней. Только помани, любой прибежит. Но в итоге все вышло по-другому.

Отец отдал замуж двух ее старших сестер по их согласию. Зухре же нравился Гасан. Он учился в Махачкале; Зухра тоже мечтала поступить туда на педагогический, но мать запретила ей жить в общаге: мол, как молодой девушке в городе без присмотра? Позору не оберешься! Отец согласился с этими доводами, но Зухра не сдавалась, надеясь уговорить мать на следующий год.

Гасан несколько раз отправлял к ней свою сестру, и та наконец выяснила, что Зухре он нравится. Поговорить с родителями о сватовстве хотели многие парни на селе, некоторые были даже очень настойчивы и привлекали для этого уважаемых людей, родственников — больше вероятности, что родители могли согласиться. Но Зухра не испытывала чувств ни к кому, кроме Гасана, так что, казалось, все решено. В очередной визит его сестра сообщила, что он пришлет сватов, а через месяц приедет сам.

Однако определение судьбы Зухры завершилось за неделю до назначенного события.

Пошел слух, что ее отца, бригадира, посадят вместе с председателем колхоза за приписки объема урожая. Как потом узнала Зухра — за умышленное искажении должностным лицом отчётных данных о выполнении советского государственного плана. Как у них заведено, дома собрались обеспокоенные родственники. Выяснилось, что, посадят отца или нет, зависит от комиссии.

Мать сказала Зухре, что она единственная, кто способен спасти отца от тюрьмы. Девушка не понимала, чем может помочь, но как любящая дочь согласилась.

Тогда мать объяснила, что нужно сделать. Сначала Зухра думала, послышалось. Но когда мама повторила, до нее наконец дошло. А потом звук будто отключился. Зухра не слышала больше ни слова из того, что говорила мать. В голове поднялся раздирающий уши звон.

Родителям предложили отдать Зухру за овдовевшего сына председателя ревизионной комиссии.

Пришла старшая сестра; они ругались, мать со слезами на глазах уговаривала ее, убеждая, что так будет лучше. Что такова женская доля, что с Зухрой ничего не случится — мол, их мать за отца тоже против воли выдали.

В итоге отца, конечно, не посадили, а жизнь Зухры была безнадежно испорчена.

Она считала, что женщина может быть счастлива только в полноценной семье — в этом заключалась суть брака. Только семья позволяла свободно использовать мужчину, распоряжаться им в рамках принятых в этом обществе правил. Только под вывеской семьи в горском обществе можно было достичь хотя бы части женских планов, чтоб потом чувствовать себя равной среди других таких же женщин.

Только вот полноценную семью Зухра всегда представляла вместе с любимым мужчиной. Ее насильно выдали замуж. Итог — муж убит, она отсидела срок за убийство.

Средняя сестра ее тоже потеряла мужа и воспитывала детей сама. Только у старшей была полноценная семья, да и та, судя по всему, дала трещину. На остывшие семейные отношения пожаловалась сама Патимат после приезда Зухры на ферму.

— А ты следи за собой, вечно ходишь как бабуля с этим платком, — указав на шерстяной платок, повязанный вокруг талии, ответила Зухра.

Как-то Зухра заметила, что, собираясь в город, муж сестры Рамазан прихорашивается как на свидание. Патимат она расстраивать не стала, но было ясно: он завел себе любовницу. «Седина в бороду, бес в ребро». Никогда вроде не гулял. И вот тебе. Шестой десяток пошел, а налево потянуло», — определила Зухра.

Были и другие признаки: он часто уезжал в город без особой причины. Один раз уехал с постоянным клиентом, закупавшим у них сыр, — якобы по пути. А когда клиент приехал снова, Зухра аккуратно, чтобы тот ничего не заподозрил, выяснила, где Рамазан вышел.

В следующий раз, когда он довольный вернулся домой, Патимат достала из его пакета свежий хлеб и встала, уперев руки в бока.

— Ты зачем хлеб купил? — нахмурившись, спросила она. — Зухра же нам печет.

Рамазан немного смутился и ответил:

— В городе увидел, купил…

«Интересно, как они пекут лаваш?» — подумала Зухра, увидев сложенную лепешку; раскрыла ее и замерла. С края был вырван маленький кусочек. Свежий хлеб, он скорее был подарен, чем куплен, любая сельская женщина это знала. Да и кто, в конце концов, даже будучи голодным, отщипнет кусочек хлеба изнутри, а не снаружи?

Куда Рамазан ездит, теперь было известно, в этом Зухра почти не сомневалась — оставалось найти женщину, пекшую хлеб, и поговорить с ней.

Всю предыдущую ночь Зухра не спала, думая, стоит ли вмешиваться в семейные дела сестры. Если бы она только знала, в какую историю себя втягивает…

В конце концов Зухра все же убедила себя, что кроме нее некому защитить счастье Патимат. Та ведь тоже пыталась ее защитить, отговаривая мать насильно выдать младшую сестру замуж.

«Нужно найти эту женщину и просто объяснить, что она разрушает семью. Должна понять», — решила Зухра.

Маршрутка с сестрой и племянником скрылась из виду. Зухра огляделась: у края автотрассы, где она вышла, располагалось длинное одноэтажное здание автосервиса, поделенное на боксы с большими выцветшими синими воротами. Рядом с автосервисом расположился неприметный магазин «Продукты».

На ближайших воротах бокса, на закрытой створке, размашисто написали черной краской: «Хадовой ремонт». Оттуда вышел бритоголовый парень с козлиной бородкой в замасленном комбинезоне и уставился на нее, разглядывая с головы до ног. Стройная, привлекательная Зухра привыкла к такому вниманию со стороны мужчин.

---

Она поправила платок и направилась к парню.

— Скажите, где здесь пекут хлеб? — спросила она.

— Сзади, — не отрывая от нее взгляда, махнул он рукой в сторону здания автосервиса, — есть домик. Там Зара печет хлеб.

Все еще ощущая на себе взгляд парня, Зухра прошла между магазином и автосервисом. Сзади располагался еще ряд одноэтажных строений. Домик с плоской шиферной крышей стоял поодаль. Да и запах свежеиспеченного хлеба не давал ошибиться.

Так называемая пекарня располагалась даже не в самом домике: с другой стороны к нему был пристроен навес, крытый железными зелеными листами. В одном месте навес и вовсе закрыли листами ДСП.

Зухра обогнула дом. В этой закрытой стороне, в углу навеса установили низкую самодельную железную печь для выпечки хлеба. Перед ней, на бетонном полу, застеленном тонким одеялом, на корточках сидела женщина лет тридцати пяти в белой футболке. Она ловко раскатывала скалкой тесто на низком деревянном столике. Рядом на белой скатерти лежали подготовленные для раскатки шарики теста.

«Выходит, она — любовница Рамазана? — подумала Зухра, осматривая женщину. — Грудастая, со смазливой мордашкой и хитрыми глазами… похоже на правду».

— Ты Зара? — спросила она, ныряя под навес.

— Да. Ты за хлебом? — Женщина быстро взглянула на гостью и тут же вернулась к своему занятию.

— Это к тебе Рамазан с фермы ходит? — без лишних объяснений спросила Зухра.

Мелькнувший на мгновение в глазах Зары испуг показал, что Зухра попала в точку. Но пекарь справилась с секундным замешательством, слегка усмехнулась и спокойно спросила:

— Ты кто такая?

---

— Я сестра его жены, — заявила Зухра.

— Так проходи мимо. Я никого силой не зову, — сказала та и забросила в раскаленную печь очередную раскатанную лепешку.

На этот раз удивилась Зухра. Вопреки ожиданиям эта стерва и не собиралась отпираться.

— Послушай меня, — начала Зухра, но Зара не дала ей договорить.

— Не надо читать мне лекции, — нагло отрезала она, — он сам решит, как ему быть. Не пацан.

На мгновение Зухра даже растерялась: ее план мирного возвращения Рамазана в семью полетел к чертям. Такая не будет слушать душещипательных историй про трех сестер и разбитую семью.

Захлестнувшая ее злость подсказала: по-доброму не получится. Что ж, это ее решение.

«У тебя статья, могут посадить снова» — промелькнуло в мозгу. Но Зухра вспомнила сестру и отогнала мысль о тюрьме. На ее месте Патимат поступила бы так же.

Большой кухонный нож с деревянной ручкой, воткнутый меж двух реек, поддерживающих лист ДСП, Зухра заметила сразу, как только вступила под навес. Жизнь научила ее подмечать такие вещи.

Она аккуратно положила руку на рукоять ножа. Хозяйка не заметила этого движения, повернувшись к печи, чтоб достать уже испеченную лепешку. Тогда Зухра выдернула нож. Звук освобожденного из деревянного плена лезвия привлек внимание Зары, и она резко повернулась к непрошеной гостье:

— Что еще?

Зухра быстро сделала шаг вперед и приставила острие ножа к лицу разлучницы. Та испуганно отпрянула назад и уперлась в стену.

Зухра подалась за ней, приставив кончик ножа к обнаженному горлу, и ловко схватила женщину за волосы, выбившиеся из-под платка. Зара остолбенела. Ее глаза округлились. Она хотела крикнуть, но вместе крика из горла вырвался глухой хрип.

Зухра усмехнулась, подождав, пока хозяйка как следует прочувствует ситуацию, и прошипела:

— Сука! Значит, по-хорошему не хочешь? Ты знаешь, кто я такая? Я отсидела за убийство своего мужа, которого зарезала таким же кухонным ножом. И сяду еще раз, если потребуется. — При этих словах лицо Зухры исказилось, последние слова вылетели страшным шепотом.

Глаза Зары неотрывно следили за ее рукой, что держала нож. По ее вискам катились капли пота.

— Объясню тебе последний раз: у его есть жена. Услышу, что ты приняла его, зарежу. Понятно? — повторила Зухра.

— По… понятно. Нож убери, — наконец прорезался у Зары голос. Всхлипнув, женщина добавила: — Он… обещал на мне жениться.

Нож в руке Зухры опять оказался у горла Зары.

— Кто обещал?

— Рамазан! — Зара заплакала, подвывая.

— У него жена, — не поверила ей Зухра.

— Он хотел взять меня второй женой.

— Он что, с ума сошел? — Зухра прикусила губу. — А ты не врешь?

Зара сейчас была определенно не в том состоянии, чтобы лгать.

— Зачем мне врать?.. — снова всхлипнула она. — Обещал дом снять…

— Хлеб сними! — Зухра убрала нож, увидев подгорающий лаваш, и отошла в сторону. — А что еще он обещал?

— Помочь обещал. Мне больше ничего и не нужно… — Зара последний раз жалобно всхлипнула, затем вытащила из печи подгоревший лаваш и отставила его в сторону.

— Не будет ничего: ни дома, ни помощи. Ни второй жены. Пусть только попробует! — Зухра резко воткнула нож острием в деревянную подпорку. — Запомни это, я с тебя с спрошу. Примешь еще раз — зарежу! Поняла?

— Хорошо, хорошо, — поспешно согласилась Зара.

Не дожидаясь, пока Зара придет в себя и позовет на помощь, Зухра напоследок сверкнула грозным взглядом и вышла.

— Пусть только попробует, — повторяла она, шагая к автотрассе.

                                    * * *

В тот же день

Иса нервно ходил вперед-назад около небольшого дерева, под чьей скудной тенью обычно коротал время. Солнце поднялось высоко и теперь беспощадно палило, выжигая степь. Коровы не замечали его нервозности, обмахиваясь хвостами от надоедливой мошкары; они скучились на пригорке и размеренно жевали. Чуть заметный ветерок обдувал их, неся с собой драгоценную прохладу. Животные будут тут, пока солнце не переместится к западу, пока не спадет жара.

Иса со вчерашнего дня пребывал в возбуждении, которое тщательно пытался скрыть от всех. Он еще раз уточнил важные для него обстоятельства: недобро взглянул вправо — стадо проклятого Омара было на обычном месте. Если ничего не случится, Омар будет там до обеда. Зухра и Патимат с племянником поехали в город.

«Значит, я успею».

На ферме остался один Рамазан, он ремонтировал загон. Пока все складывалось, как Иса и хотел.

Он еще раз взглянул в сторону другого стада. Откуда только этот Омар взялся? Без него у Исы все получилось бы.

Как только услышал, что у Зухры погиб второй муж, Иса в буквальном смысле потерял сон. Его чувства к ней вспыхнули с новой силой. Это был шанс, которого он ждал очень долго.

Когда узнал, что Зухра устроилась на ферму Шихсаида, Иса сразу перевелся туда же. Ему говорили, что эта девушка уже не та, кого он знал, что она изменилась. Но, наблюдая за ней каждый день, он пришел к выводу, что ему соврали — Зухра стала только лучше.

Он любил Зухру так же, как и в молодости, а может даже больше. Все эти годы он держал ее образ в памяти, даже когда женился.

О своих чувствах он дал ей понять в первые же дни, когда они столкнулись на ферме. Зухра приняла его знаки внимания спокойно и перевела в шутку:

— У меня мужья долго не задерживаются. Боюсь подвергнуть и тебя риску.

Иса заводил разговор еще несколько раз, но тщетно.

Тогда он подумал: возможно, у нее кто-то есть? Тонкой змейкой в его сердце пролезла ревность. В первую очередь он боялся своего односельчанина, местного олигарха Шихсаида, хозяина фермы. Иса знал: тот в юности был неравнодушен к Зухре.

А сейчас с его деньгами у Шихсаида было много шансов завоевать любую, даже самую привередливую красавицу. Не говоря уж о Зухре, ведь после смерти мужа она осталась ни с чем.

Шихсаид редко заезжал на ферму, но один раз, будучи навеселе, предложил ей работу в Махачкале. Иса затаил дыхание: он знал, что раньше Зухра мечтала переехать в город. Но, на удивление, она только поблагодарила его и отказалась, мол, ей лучше рядом с сестрой.

А потом на ферме появился этот Омар. Козел! Узнав, что Зухра свободна, он начал оказывать ей знаки внимания. Иса время от времени замечал их беседующих в укромном уголке. И хотя он старался быть всегда рядом с Зухрой во время дойки, помогать ей во всем, но не мог постоянно находиться рядом. Да и она бы не позволила — а он не хотел лишать себя последнего шанса добиться ее расположения.

Иса даже попробовал поговорить с Омаром, когда они остались одни. Но тот лишь усмехнулся, обнажив желтоватые зубы.

— Зухра тебе не шестнадцатилетняя девчонка, а взрослая свободная женщина. Она сама может выбрать. И если она скажет, что не хочет меня видеть, то я больше не подойду к ней, — отрезал он.

Не сдержавшись, Иса схватил Омара за грудки.

— Оставь ее! Иначе я за себя не отвечаю! — для пущего эффекта крикнул он, надеясь припугнуть соперника.

— Пошел ты. — Омар крепко взял его за руки и оттолкнул от себя. — Может, кого-то ты и способен напугать, но точно не меня. — С этими словами он развернулся и неспешно пошел к своему стаду. А Иса так и остался не солоно хлебавши.

Иса понимал, что насилием дело не решить — да еще и проблем на работе не оберешься. Оставалось ждать удобного случая. Пока он не имел никаких прав на Зухру, а значит, не мог просить ее прекратить общение с Омаром. Из-за этого он места себе не находил, ночами не спал. Вот если бы попасть на место Рамазана! Иногда он мысленно представлял, что Рамазана больше нет: то он неизлечимо заболевал раком, то попадал в серьезную аварию, то его убивали «лесные» — боевики, скрывающиеся в ближайшей лесополосе, — и Шихсаид, конечно, назначал его (не Омара же) бригадиром.

Зухра попадала к Исе в подчинение и соглашалась выйти за него.

Как-то раз Исе даже удалось поссорить Рамазана с Омаром, однако случай быстро забылся. Все было напрасно, и ему по-прежнему казалось, что Зухра все больше уделяет внимания Омару.

«Отчасти из-за телефона», — считал Иса.

У него, у первоклассного чабана, что запоминал каждую овцу в тысячном стаде, никак не получалось разобраться с телефоном. Темный лес.

А проклятый Омар, будто юнец, возился со смартфоном, получал от кого-то смешные ролики и показывал их Зухре. Та хохотала до слез, уткнувшись в телефон Омара и вызывая у Исы новую волну ревности.

Потом проклятый телефон появился и у Зухры, а учил ее и настраивал его, конечно, Омар.

Скрипя зубами, Иса терпел все это. До Зухры он принципиально не покупал смартфон, обходился кнопочным, но теперь, ради нее, пришлось пойти наперекор принципам и купить. Сидя один у стада, он размышлял о жизни до интернета и телефона, когда люди существовали без этих чудес техники, дружно и весело.

Но сейчас больше всего Ису мучил один вопрос: не дала ли Зухра Омару слово? Конечно, если это случилось, то скоро узнают все. Но Иса не мог терпеть и ждать. Он своими глазами видел у Омара в сумке праздничный платок, который дарят к свадьбе. Других объяснений появлению платка он просто не находил. А Иса готов был прикончить любого соперника, кто посмеет встать на его пути.

Он считал, что жизнь обошлась с ним, Исой, очень несправедливо. Он был потомственным чабаном. Его деда, а потом отца уважали в селе. И было за что: не имелось среди сельских чабанов равных им. В свое время дед имел отару и свои родовые пастбища. Однако советская власть забрала у них все — и овец, и коров, и лошадей, и пастбища, и, самое главное, ценность. Дедушка в колхоз не вступил, оставался частником в надежде, что советская власть рухнет и колхозы разорятся. Не дождался. Сыну, отцу Исы, он посоветовал пойти в колхоз. Отец работал там бригадиром.

Иса начал трудиться с отцом с малых лет, а летние каникулы он проводил в горах, с овцами. Дедушка его уважал знания, необходимые для ухода за овцами, поэтому Иса пренебрежительно относился к учебе в школе. Рассказывали что-то про биссектрису, синусы и косинусы. Но, сколько ни объяснял строгий учитель математики, что это такое и зачем нужно, на следующий день Иса все забывал.

Зато каждое слово из уст чабанов он впитывал словно губка. Летом наступала счастливая пора: все лето он проводил в горах.

Вечерами, когда стада загоняли на свои места, начиналось время ужина. Укутавшись, кто в бурку, кто в теплую куртку, чабаны собирались вокруг огня, где сверху варилась каша, а сбоку грелся большой чайник для чая.

Чудной лунной ночью керосиновый фонарь не зажигали. Тишина окутывала горы, мягкий молочный свет преображал их. Яркая зелень исчезала, суровые оскалы ущелий смазывались, будто на них натянули белую вуаль. Грозные выступы скал превращались в сказочных зверей, словно бы высунувшихся прямо из горы.

Где-то внизу в долине виднелись огни села. Спать в такую ночь не хотелось. Изредка доносился шум неугомонной речки внизу. Ночью ее не было видно, но Иса представлял, как она катит свои воды.

После рисовой каши на овечьем молоке, после ароматного чая на горных травах на открытом воздухе чабаны начинали рассказывать разные истории из своей нелегкой жизни. Это были лучшие воспоминания о тех годах.

На отаре, несмотря на молодость, к Исе относились уважительно. Он легко справлялся один с большим стадом. Ему, как равному, разрешали доить овец, что считалось тяжелой, ответственной работой, требующей опыта, сил и мастерства. Он работал с отцом, и то, что место отца займет Иса, было всем известно и понятно.

В силе и ловкости среди сельских ровесников ему не было равных.

Беда заключалась в том, что он родился с уродливо выдвинутой нижней челюстью. Обидная кличка — Лошадиная челюсть — так и закрепилась за ним среди сверстников.

Красавица села Зухра, несмотря на все старания, не обращала на него внимания. Все, что оставалось Исе, это ждать, когда отец скажет, что ему пора на заслуженный отдых. После возглавления колхозной бригады, полагал парень, он непременно окажется в ряду лучших женихов села, и шансы жениться на Зухре увеличатся. Если и после этого ему откажут, размышлял Иса, то оставался последний вариант — украсть ее. Отвезти в другое село к тете, и тогда родителям Зухры ничего не останется, как согласиться с произошедшим.

А дальше жизнь представлялась ему беззаботной. Место бригадира в колхозе — это все, о чем он мечтал и чего мог достигнуть в селе. Он упорно шел к своей трудной цели. Казалось, что после карабканья по скалам, ущельям, по едва различимым тропам, он сейчас выберется наверх, где его ожидает широкая дорога и оседланный добрый скакун. Оставалось вскочить на него, пришпорить и поскакать туда, где у края дороги его ждала красавица Зухра.

Однако началась череда событий, что потрясли одну шестую мира. Развал СССР коснулся всех, но для чабанов самым разорительным стало известие, что государство больше не будет закупать овечью шерсть. Все остальные проблемы можно было решить, а эту — нет. Других покупателей дагестанской шерсти этой горной породы так и не нашлось.

Комбинаты, покупавшие до этого шерсть у них, начали закупать дешевую и чистую шерсть из Австралии. Продажа шерсти давала приличный заработок два раза год — с осенней и весенней стрижки. Государство для поддержки овцеводства закупало у частников шерсть по завышенной цене. Но и мясо брало у колхозов за копейки.

Прекратилась бесплатная транспортировка овец к зимним пастбищам. За вагоны железная дорога требовала кругленькую сумму. Колхозы начали дохнуть на глазах.

Следующей проблемой в жизни Исы, как и многих других, стало то, что с падением СССР оказался выпущенным из бутылки джин коммерции: появились коммерческие магазины и кооперативы, которые за короткое время по-другому расставили акценты.

Все партийные догмы пали. Частная собственность вернулась. Оказалось, что иметь свою отару, свой магазин, машину, да хоть парк машин — это нормально.

Спекулянты, как их называли раньше, стали уважаемыми людьми, а спекуляция оказалась весьма уважаемым делом.

Иса считал, что развалился не СССР, а его мир, подготовленный для счастливой жизни с Зухрой.

Новая власть обманула и кинула его. Признания, почета и уважения лучшего чабана, коммуниста, что гарантировалось ему раньше, не стало.

Не стало у чабанов и денег с развалом СССР. Эти новоявленные бизнесмены считали себя выше, а к чабанам относились почти презрительно. Но главное, деньги теперь оказались у них.

Оказалось, что можно заработать в несколько раз больше денег, не скитаясь неделями по горам, а работая в селе. Правда, для этого требовались навыки и способности, отличные от тех, что нужны в обращении с овцами.

Все, что привозили спекулянты, каждый раз дорожало, а чабаны поднимать цену на мясо поначалу не решались, ведь тогда и они превращались в спекулянтов. Однако по истечении некоторого времени стало ясно: если не подстраиваться под новую реальность, то они останутся голодными и без овец. Жизнь учила и подсказывала.

Колхоз развалился, остатки разворовали. Начали появляться частные отары. Исе пришлось проситься к ним.

Развал союза сопровождался многими переменами. Вернулась частная собственность, вернулся и ислам. Раньше, при коммунистах, в селе молилось только несколько стариков. Остальные в большинстве, как и сам Иса, были атеистами. Дымок коммунизма рассеялся бесследно, и некотрые вчерашние коммунисты начали фанатично молиться Аллаху. Что было особенно невыносимо — этого им показалось мало, они хотели, чтобы все остальные тоже начали молиться Аллаху.

Иса напоминал им вчерашнюю их верность компартии и постоянные пьяные посиделки. Сам он и билет коммунистической партии хранил в сундуке: надеялся, что все вернется, однажды из района приедут товарищи и поинтересуются, остались ли верные коммунисты. Вот тогда билет и пригодится.

Но власть не менялась и в конце концов он просто смирился. Жизнь его потекла однообразно. Женился он лет в тридцать, что по местным меркам считалось поздно, и не на красавице, а на обычной сельской девушке. Жена его умерла при родах. Дочка выжила и частично унаследовала его лошадиную челюсть, училась в сельской школе и росла с бабушкой, его матерью. Иса редко ее видел.

Так продолжалось до того момента, пока он не встретил старого Джалала. Эта встреча чуть открыла ему глаза. Мир предстал перед ним в другом свете.

Однажды Иса поехал к своему другу детства, которого давно не видел. Он чабановал недалеко от их фермы. Джалал, дедушка друга, был на кошаре. Оказалось, старик захотел перед смертью побывать в тех местах, где прошла его молодость.

Друг Исы, обрадовавшись приезду, сразу зарезал барашка. Вскоре на столе уже были шашлыки из свежего мяса, паштет из печени, мозга и курдюка барашка, сыр, простокваша и водка. Ели, пили, разговаривали о житье-бытье.

Через часок такого застолья внук отлучился по срочному делу. Иса и старый Джалал остались одни. Разговор, как всегда, зашел о переменах. Больная тема, которую Иса, намеренно или невольно, везде поднимал.

Как обычно, парень начал хаять новый строй и с грустью вспоминать колхоз.

Однако старый Джалал жестом остановил его:

— Иса! Я, может, и стар, и не понимаю, что сейчас творится, — он отхлебнул чаю, — но я точно знаю, что твой покойный дед был бы на седьмом небе, услышав, что твой любимый колхоз разорился. Эти коммунисты уничтожили память народа, превратили народ в прислужников власти. Мне обидно слышать, как ты плачешь о колхозе. Ты потомок тех, чей род всегда имел свои отары, свое хозяйство. Думаешь, откуда у тебя эти способности лучшего чабана? Эти знания собирались, улучшались не одну сотню лет. И все знания, всё, чем ты владеешь, это мелочь, если сравнить тебя с покойным дедом. У всего должен быть хозяин. Колхоз не может быть хозяином, поэтому твой дед предрекал смерть этого строя. При всех не говорил, а мне как другу так и сказал: долго этот колхоз не протянет. Не довелось ему лично это увидеть, да порадоваться. Вот что я хочу сказать, Иса: пришло время настоящих хозяев. Ты молод и лучше всех знаешь, как держать скот. Заведи свою отару, арендуй землю.

Иса скептически отнесся к словам старого человека, но перечить не стал. Дед его был неграмотным, писать не умел. Откуда он мог знать, что социализм рухнет?

Но эти слова засели в голову. И они всплывали, возникали, требовали пояснений или опровержений. От этих мыслей болела голова.

У них забрали овец, коров, лошадей, организовали колхоз. Уравняли всех: и хороших чабанов, и лодырей, по вине которых постоянно гибнул скот.

«Ведь если у меня будет своя отара, дела ведь пойдут лучше, чем у любого другого, разве не так?» — думал Иса.

И сейчас у него были лучшие овцематки, породистые коровы… Но не было самого важного.

Иса отогнал все мысли: сегодня был удобный случай кое-что выяснить, и он этот шанс не упустит.

Мужчина еще раз огляделся и быстром шагом направился к ферме. Пес с «белым шарфом» на шее, постоянно сопровождавший его, увязался за ним.

                                    * * *

Диск солнца неохотно оторвался от глади моря и вспыхнул от смущения, все больше заливаясь багрянцем. Опять эта страстная необъятная красавица с загадочным именем Каспий околдовала его чарами, увлекла в бездонную синь, где в пылких ласках под шелест волн ночь прошла как один миг.

В который раз его подловили — снова будут судачить везде, мол, солнце ночевало с морем. Но справился с замешательством диск, подкрутился, расправился, позолотел и налился белым огнем. Лучи его радостно заиграли на поверхности Каспия, разгоняя остатки ночной прохлады.

Море еще десять минут назад темное, сонное, загадочное, с первыми лучами преобразилось. Радовалось солнцу, как дитя новой игрушке — смеялось, искрило и плескалось.

С утра пляж всегда был почти полон людей. Они, привлеченные свежестью и прохладой, появившимися после удачной ночи моря и солнца, наслаждались. Не все встречи заканчивались так любовно — и тогда море бушевало, грохотало, с яростью обрушивая волны на берег, грозя смыть даже гору Тарки-Тау. А солнце скрывалось за облаками.

Радость люди выражали в привычных для себя ритуалах. Кто-то бегал трусцой вдоль берега, утопая в мокром песке. На волейбольном поле резались в мяч. Рядом, на рыжем каспийском песке, парни в шортах с бодрыми криками играли в футбол. Спортивные ребята по три-четыре человека ждали своей очереди около турников, чтобы блеснуть ловкостью. Самые закаленные, не дожидаясь, когда море нагреется, уже купались.

Бек закончил свою утреннюю разминку. После Москвы он по-особому полюбил море. Если выпадало свободное время, у него не возникало вопроса, куда пойти. Его можно было увидеть на море в любое время дня и ночи.

Он блаженно откинулся на скамейку под железным козырьком. Тело кайфовало как в шестнадцать лет, душа радовалась, будто увидела ворота рая. Прямо перед ним, на песке, футболисты боролись за мяч. Он с интересом наблюдал за худеньким пареньком, выделявшимся резвостью среди игроков-атлетов. Быстрый, стремительный, он, не упуская мяч, змеем проскальзывал среди соперников, сколько те ни старались оттолкнуть или задержать его.

Зазвонил телефон — Руслан.

Разговор длился недолго. После Бек быстро оделся, помыл ноги в фонтанчике и поехал домой.

Город стал похож на огромный оживший муравейник. Потоки машин на утренних улицах столицы с каждой минутой нарастали. Они забивали центральные проспекты, сигналили, ревели всеми табунами, заключенными в двигателях, скрежетали тормозами. Солнце потихоньку растапливало асфальт. В воздухе еще держалась ночная прохлада с соленым запахом моря и ароматом цветущих фруктовых деревьев, умытых росой. Вонь мусорок и нарастающий зной нагретого кирпича, брусчатки, бутового камня вместе с выхлопами грузовиков вытесняли остатки ночных ароматов. Это было утро южного города, где машин с каждым днем становилось все больше, а улицы оставались прежними.

Бек открыл ворота и посмотрел на дом, где прошло его детство. Он принял решение снести старое здание. Проект нового здания был уже готов.

«Камри» Бек загнал во двор. Частный дом почти в центре города ему достался от покойных родителей. Во времена Союза их дом в полтора этажа ничем не отличался от других на этой улице. Сейчас соседи справа и слева возвели огромные двухэтажные дома из качественного цветного кирпича с мансардами. Но самое интересное — любой, кто строил последним, старался, чтоб его дом был выше, чем у соседа, хотя бы на метр. Удобнее или красивее — это как получится, но выше — кровь из носу. На их фоне и его старый дом с осевшей крышей смотрелся как дачная хибарка.

Такая «плешь» в стройной нарядной шеренге новых домов сразу бросалась в глаза. И от желающих купить «старую хибару», как они и называли Беково жилище, «чисто ради участка» — отбоя не было. Чтоб потом выстроить свой дворец с куполом и позолоченным шпилем. Такие дворцы приезжие часто даже принимали за мечети.

Как узнал Бек, раньше строить двухэтажные частные дома в городе запрещалось. Советская власть считала, что граждане не могут и не должны зарабатывать на роскошные дворцы (к которым, собственно, и относили все двухэтажные дома).

Но голь на выдумки хитра. Раз строить ввысь запрещалось, люди начали углубляться в землю. Раньше у всех на улице Бека были полуподвальные этажи с окошками на уровне дороги.

Семья его сестры еле сводила концы с концами и с разрешения брата сдавала нижний этаж молодоженам, переехавшим с гор в столицу за новой жизнью. Бек привык к их присутствию. Муж-квартирант работал на стройке, жена присматривала за двумя детьми, появившимися за эти три года.

Еще он заметил, что у квартирантов ни дня не проходило без гостей. Чаще всего это были сельские родственники. И сейчас во дворе в тени старого абрикосового дерева натужно кашлял исхудавший, словно сушеная вобла, усатый мужчина. Около него суетилась женщина в широком, свободно спадавшем до земли даргинском платье. Бек поздоровался, но мужчина зашелся в кашле и, прикрывая рот полотенцем, только махнул рукой.

Бек еще не объявил им, когда нужно будет съехать, но предупредил, что собирается снести дом.

Он прошел в свою комнату, прикидывая, что взять с собой на дачу. Вчера навел порядок — возился полдня. Видя то, что он называл порядком, его сестра Аминат обычно взмахивала руками и, качая головой, причитала: «Вай, какой бардак! Какой бардак!» Она приходила прибираться: мыла, терла, стирала, наводила чистоту и блеск.

Отчасти эти охи и вздохи Бек относил к желанию сестры побыстрее женить его. После уборки она всегда добавляла, что без заботливой женской руки не будет тут чистоты и уюта. Брат всегда отшучивался, мол, он в поиске, и та, на которой он женится, еще не родилась.

Марина… осталась в Москве. Да и родилась, и жила в Москве. Это он поехал покорять столицу. «Не сошлись характерами», — грустно отшучивался Бек, когда его спрашивали о причине расставания. Жили они вместе, не расписываясь. Бек хотел полноценную семью с детьми. Марина была против. «Успеем», — смущенно говорила она. Бек уже знал, что, как заядлый театрал, не пропускавший ни одну постановку и творческую тусовку, его любимая не любит ни убираться, ни стирать, ни готовить.

«Кто это придумал, что женщина должна убираться, должна рожать, и вообще все должна?» — горячо возражала она в ответ на его слова о женской роли в семье. Беку казалось, что она шутит. Он был уверен: как только появится первый их первый малыш, она волшебным образом изменится.

Но когда они побывали у ее двоюродной сестры, Бек заметил, с какой брезгливостью Марина смотрела на то, как та меняет племяшу грязные подгузники и возится с другими детьми.

— А когда ты успеваешь за собой ухаживать? Просто ужас какой-то! — вырвалось тогда у нее.

На что сестра склонила голову, грустно улыбнулась и добавила:

— Пока вот так. А как же? Детей надо поднять. Я сейчас без них свою жизнь не представляю.

Бек все настаивал, что семья должна быть полноценной, он хотел детей и в конце концов предупредил, что если у нее другие планы, то их пути разойдутся.

Однажды ночью Бек проснулся как от толчка. Марина сидела на кровати и тихо всхлипывала.

Бек обнял ее. Ночная рубашка на ее груди была насквозь мокрая от слез.

Тут она зарыдала в голос:

— Не хочу я детей! Разве нельзя жить без них?

Бек был обескуражен. Пришлось еще долго успокаивать Марину, но сам уснуть он так и не смог. Долго и напряженно осмысливал случившееся. Ясно было, что Марина ломала его план дальнейшей совместной жизни. Бек представлял будущую семью с тремя, ну хотя бы с двумя, детьми. Как партнер впечатлительная, цветущая, начитанная, красивая, Марина в этом жизненно важном проекте его вполне устраивала.

Зная свою любимую, Бек понял, что решение это далось ей нелегко. По сути, Марина поставила его перед небогатым выбором: или жить бездетной семьей, для себя, как ей хотелось, или расстаться.

Ни один из двух вариантов Бек до этого не рассматривал — не было нужды. Стало ясно: их с Беком представления о женском предназначении не совпадали, Марина не видела радости в будущем материнстве. С большим сожалением он признал, что никогда не примет любимую такой. Для него то был изъян, а то, что он не имел физической формы, а скрывался в ее человеческих, душевных, мировоззренческих настройках, для Бека было непонятно. Ее отрицание детей приобрело в его глазах некий оттенок скрытой уродливости, и никто не смог бы сейчас убедить его в обратном.

Осознание, что он ошибался, представляя ее лучше, всплыло горькой обидой. Он понял бы, если бы она не могла иметь детей…

Любовь не исчезает по щелчку: Бек решил поговорить с ней днем и решить все раз и навсегда.

Но жизнь богаче всяких планов. Рано утром ему позвонила сестра и сообщила, что мать срочно положили в больницу. Марина, несостоявшаяся семья — все проблемы прошлой ночи ушли на второй план. Бек в тот же день вылетел в на родину и на шесть следующих месяцев оказался привязан к Махачкале.

После операции мать почувствовала себя лучше, но улучшение оказалось кратковременным. С каждым днем ей становилось хуже, и в один из дней сестра, которая днем дежурила у постели, позвонила и сказала, что матери плохо. Живую ее Бек не застал, но уехать из Махачкалы не смог.

Город сильно изменился за время его отсутствия. Бека просто затянуло нестихающей, круглосуточно бешеной городской энергетикой. Несколько раз он планировал свой отъезд, но всегда находились дела и обстоятельства, чтобы остаться. Пару раз приглашал Марину приехать в Махачкалу, но она не смогла… или не захотела.

Понемногу Марина отдалилась.

К своим тридцати пяти годам он выделял определенные плюсы и минусы в холостяцкой жизни. К плюсам он относил свободу, когда он мог неделями не бывать дома или уходить в полночь и не отчитываться ни перед кем — куда, зачем, на сколько. Однако это же было и минусом — хотя он уже привык к такому образу жизни после расставания с Мариной, со временем что-то изменилось. Ему хотелось домашнего уюта, домашней еды, чтобы дома его ждали. Или, когда видел розовощеких малышей, все чаще тянуло к ним. Бек любил и баловал свою маленькую племянницу, дочку сестры.

Он очнулся от мыслей и быстро закинул в сумку все самое необходимое для проведения двух-трех дней отдыха на даче: полотенце, мыло, зубную пасту, футболку, шорты.

Руслан посигналил — приехал. Бек вышел, закинул сумку на заднее сиденье и уселся рядом с водителем. Его радовала сама возможность вырваться из задымленного города и пожить хотя бы пару дней на природе. Дача у Руслана была обжитая, в отличном месте, и от города недалеко. С начала весны хозяин и сам старался проводить каждые выходные там, правда, не всегда получалось.

Бека особо привлекла тишина, чистый воздух и возможность расслабиться, искупаться, позагорать. Рядом ферма — можно говядины или барашка купить для шашлыков.

— Вот баран! — Руслан возмущенно посигналил черной, с тонированными окнами, пацанской «приоре»: та нахально, не включая поворотника, влезла в их ряд. Потом поблагодарила за терпение и понимание, для чего пару раз подмигнула аварийным сигналом. Этого оказалось достаточно, чтобы Руслан, который обычно в таких случаях моментально вскипал, успокоился. А «приора» продолжила нагло пробиваться в потоке машин, не обращая внимания на возмущенные сигналы водителей, терпеливо стоящих в пробке.

Бек улыбнулся и откинулся на сиденье. Все это было знакомо и привычно. И «приоры», и взрывающийся как порох Руслан, и наряды полиции на каждом шагу, и весь этот суматошный городской пульс. После огромной Москвы здесь все казалось совсем иным: не могло быть скуки, ибо неуправляемый темп жизни затягивал всех, словно гигантский торнадо.

— Шеф, я нарды новые прихватил. Посмотрим, не разучился ли ты играть.

Называя его шефом, Руслан слегка спешил. Пока о работе, куда Бек собирался его взять, шли только разговоры.

— Хочешь получить парочку марсов? Пожалуйста. Пощады не жди.

Едущий впереди старенький «икарус», заправленный самопальной соляркой, дымил как паровоз и вилял задом подобно разбитной девке.

Руслану, видно, понравились слова и мотив услышанной накануне песни: «Так станцуй же ты со мною танец пламенной лезгинки». Он пропел это раз пять, стараясь выдержать темп и мотив.

— Поешь ты хреново, — шутя, заметил Бек, — яйцо сырое надо было выпить с утра. Так, говорят, ашуги делали, а то скрипит твой голос, как колеса несмазанной тачки.

Руслан не обиделся и предложил Беку новый вариант: «Так станцуй же ты со мною танец пламенной аварки», словно именно от этого зависело его певческое искусство. А потом пошли другие титульные и не титульные нации Дагестана. Беку тут же было предложено станцевать танец пламенной даргинки, кумычки, лачки, табасаранки, рутулки, агулки, ногайки, цахурки, андийки. И неугомонный Руслан предложил бы ему очередной пламенный танец, если бы не гаишники, стоявшие у дороги.

— Оп-па! — закончил он песню, сбрасывая скорость. — Вот они, родимые, друзья водителя. Ждут у дороги, как верные жены.

Гаишников своими выстрелами отвлек обогнавший их свадебный кортеж. Свадебная процессия из длинной колонны сигналивших машин, из окон которых по пояс высовывались горячие джигиты, ехала, занимая часть встречной полосы. Пока гаишники разбирались с ними, друзья проехали благополучно.

— Давай к мясной точке. Шашлыки сообразим, — предложил Бек.

Около дороги виднелась времянка, сколоченная из досок. К ней примыкал загон из низеньких досок, где обычно томились барашки, ожидая своей очереди на шашлык.

Но сегодня им не повезло: загон оказался пустым, а большие железные крюки сиротливо смотрелись на бревне.

Наконец они доехали до дачи.

Оставив машину у ворот, понесли сумки в дом. К ним навстречу прибежали маленькие сын и дочь Руслана. Возившаяся на огороде в шортах и футболке жена Руслана Сакинат юркнула в дом и вскоре вышла оттуда в халате.

— Самовар как раз вскипел, — сообщила она, — будем чай пить.

— Папа! А я змею видел, вон там, в кустах, — возбужденно рассказывал маленький Камиль — вылитый Руслан, будто с лица писали.

В такие минуты Бек невольно завидовал другу. Спокойная, степенная Сакинат, прекрасно ладящая с горячим и взрывным Русланом, красивые дети — семья в пример всем. Обжитая, всегда готовая к гостям дача…

Натянув шорты и белую футболку на худощавое тело, Бек вышел из дома. Панама на резинке болталась за спиной.

Огород занимал большую часть участка. Плодовые деревья были заботливо побелены. Все кругом цвело и благоухало. Бек, настроенный на тишину и отдых, с наслаждением вдыхал свежий воздух и осматривался. Однако расслабиться так и не вышло: его мысли прервал звонок телефона.

Звонил Шихсаид.

— Ты где? — перешел он сразу после приветствия к делу. — Бек, ты мне нужен. Убит бригадир на моей ферме. Нашли мертвым. И бык пропал. Я звонил в милицию, но им самим сейчас нужна помощь. Ты же слышал о взрыве у РОВД? Когда они будут, не знаю. Нужно срочно съездить и все разузнать. Что случилось, кто убил, — голос собеседника то исчезал, то появлялся в трубке, пока никто не внес свои коррективы. — А ты у нас главный детектив, работал в службе безопасности, все знаешь. Я сейчас в Пятигорске, никому кроме тебя доверять не могу. Обязательно надо разобраться. Это очень важно для меня, потом все объясню.

Бек беззлобно ругнулся, с досадой потирая мочку уха. Поработать детективом в его планы не входило. Но если это связано с безопасностью Шихсаида и его бизнеса…

Отдых закончился, не успев начаться. Они с Шихсаидом знали друг друга давно и через многое прошли. Вместе, когда огромное государство, как кит, выброшенный на берег, лежало на боку, они начинали бизнес челноками. Шихсаид был старше его и упорно сколачивал свой капитал, так что вскоре у него выработался особый нюх на прибыльные сделки. Беку оставалось только подшучивать:

— У тебя в роду без евреев не обошлось.

Бек после первых неудач бросал торговлю, брался то за одно, то за другое. Шихсаид же заработал состояние.

Пять лет Бека в республике не было — осваивал российские просторы. Имел свои точки на Лужниках, потом на Черкизовском рынке. Перешел на продукты. Вложил деньги в продукты из Белоруссии. Первый раз удалось удачно скинуть оптом, второй раз взял в долг «зелени» у серьезных людей. Только закупил крупную партию, как грянул «черный вторник». С долгом удалось разобраться — и на том спасибо. Восстанавливался долго. Этап жизни был пройден, кое-какой опыт накоплен. Дальнейшее существование не представлялось таким уж трудным. У Бека были хорошие связи, его считали своим в определенных кругах. В жизни он руководствовался главным образом понятием намуса, в духе которого был воспитан.

Учился, вырос Бек в Махачкале. Когда дедушка и бабушка переселялись туда, его отцу было всего семь. Мать выросла в Махачкале. Отец после института устроил его на завод сепараторов, где и сам работал. Но там Бек проработал недолго. Завод закрылся, грянул капитализм.

Собрав деньги, он решил съездить в Турцию за кожаными куртками, которые хорошо шли в Махачкале. В самолете и познакомился с Шихсаидом.

После Москвы он поработал заместителем директора в крупной фирме в Махачкале, потом появились торговые точки на махачкалинских рынках. Налаживал в российско-турецкой фирме службу безопасности, опыт работы которой приобрел в Москве.

И вот Шихсаид захотел, чтобы Бек взялся за создание его собственной службы безопасности. На каких условиях, еще обговорено не было. Шихсаид лишь обозначил проблему — требуется преданный, надежный человек с командой единомышленников. Мол, новое время требует современных решений. Интересы его, Шихсаидова, хозяйства должны быть защищены всеми законными способами и доступными средствами. А хозяйство это было очень большое: четыре фермы, которые он называл то «колхозами», то «совхозами», а чаще в стиле американцев — «ранчо». Базы строительных материалов, строительная фирма, ряд продуктовых магазинов и еще по мелочи. Целый концерн.

Бек понимал Шихсаида — капитал сколочен, теперь надо удержать его от всяческих поползновений, которых всегда хватает.

Такая работа сулила ряд преимуществ, ведь набором команды должен был заняться сам Бек. Иметь под рукой послушную боевую команду — кто ж откажется?

Таким вот неожиданным образом и началась работа с Шихсаидом.

До этого Беку уже приходилось заниматься расследованием двух убийств. Одно он успешно раскрыл — нашел убийц единственного сына друга детства. Да и убитого парня он знал с пеленок. Тогда взяться за расследование его вынудило состояние друга и его жены. Она впала в депрессию, перестала есть и разговаривать. А это был один из немногих домов, куда он с удовольствием ходил в гости из-за теплой и дружелюбной атмосферы.

Итак, убийство. Придется перевести себя в особый режим, где нельзя пропустить ни единой мелочи. Анализировать и анализировать. Плести логические цепочки, рвать, снова плести и снова отказываться от одних и выстраивать новые связи, пока не сложится логичная и картина.

Придется изучить характеры незнакомых людей, попытаться влезть в их шкуру, понять мотивы их действий, насколько это возможно. Раз уж милиция не до этого дела быстро не доберется…

О взрыве Бек узнал прошлой ночью по телику. По городу на центральных улицах стояли «уралы», около них дежурили «ниндзя», как прозвали в народе спецназовцев, закрывавших лица черной тряпкой как паранджой.

Вечером «лесные» взорвали грузовую машину у РОВД. Было много убитых и раненых. Так что Шихсаид прав, милиции и самой сейчас нужна помощь.

А то, что оперативники сразу не приедут на ферму, — очень даже кстати. Можно поработать спокойно.

«Убит, — сказал Шихсаид, — на ферме».

Бытовуха? Что же тогда друг так суетится? Вряд ли он стал бы придавать такое значение рядовому убийству.

По привычке Бек взглянул на часы. Зашел в дом, где Руслан возился с детьми.

— У нас сегодня, считай, первый рабочий день, — объявил ему Бек и добавил: — Подбрось меня на ферму Шихсаида, там кого-то убили.

Привыкший быстро вникать в меняющиеся обстоятельства, Руслан задумался только на секунду, но, удержав срывавшийся с языка вопрос, сказал:

— Сейчас! Только жену предупрежу.

Руслан пока единственный, кого Бек позвал в свою команду. Где-то наивный, как первоклашка, где-то умудренный и дотошный в мелочах, он подходил Беку своей энергичностью, честностью, бесшабашной смелостью и наглостью. Недостаток роста он с лихвой компенсировал неиссякаемой энергией. Однако взрывной характер часто подводил, и порой Руслан оказывался в весьма неприятных ситуациях. Из-за характера с ним предпочитали не ссориться.

Бека он уважал, старался прислушиваться. Познакомились они в Москве, где Руслан мог загреметь в тюрьму на несколько лет. Его друг попросил Бека помочь. Тот подключил свои связи, и благодаря его усилиям дело удалось развалить. Еще в Москве Бек заметил: если умно направить кипучую энергию Руслана, то она принесет пользу. По приезду в Махачкалу Руслан сам нашел Бека и предложил свои услуги — мол, если нужен свой человек, в крайнем случае водитель или охранник, он готов. Тогда Беку водители и охранники не требовались. Сейчас — другое дело.

                                    * * *

С фермой у Бека связаны незабываемые воспоминания. В детстве с отцом он ездил на ферму к родственникам. Он и потом бывал на фермах на равнине, на летних пастбищах в горах, но вкус свежего сыра, сметаны, попробованных в детстве, запомнил навсегда.

Щенята, увиденные в ту поездку вместе с отцом, прочно заняли место в его памяти. Семеро пушистых, неуклюжих, смешных клубков у набухших от молока сосков «мамаши». Насытившись, они оставляли мать в покое. Неловко переваливаясь с ножки на ножку, прогуливались, пытались играть друг с другом. А потом засыпали, сбившись в нежный мохнатый клубок.

Бек мог целыми днями играть с ними. Но их грозная «мамаша», рьяно следила за своим потомством и по первому визгу являлась на защиту. Глухое рычание, оскаленные зубы предупреждали его, что лучше держаться на безопасном расстоянии от щенков. И он не решался подойти близко без сопровождения кого-нибудь из чабанов.

Доехать до «кутана» оказалось не так просто. С трассы к «колхозу» шли три, петлявшие по степи, дороги. Выбрали одну из дорог и поехали. Вскоре уперлись в завал из мусора. Какой-то ловкач устроил здесь свалку. До фермы осталось немного, и Бек решил дальше пойти пешком и подумать, как вести следствие. А может все сразу станет ясно на месте? И не придется больше ездить в эту степь.

Руслана с машиной он отправил назад, наказав ждать звонка. Прихватил из мусора кусок стального троса — будет хоть чем размахивать, если нападут собаки. И уколол пальцы об торчащие острые концы проволок.

Трава вокруг «фермы» выросла выше пояса, но она почти выгорела под безжалостным южным солнцем, только внизу у земли она еще сохраняла бурость. Степь хотела проливных, затяжных дождей. Тогда она преображается и цветет ярким ковром. Натуральные удобрения в виде навоза вокруг фермы хоть бульдозером сгребай и травы дают здесь большой рост.

Он подходил с опаской, присвистывая, чтобы вовремя обнаружить собак. Приметил, растущее близко, раскидистое дерево. Вдруг придется спасаться бегством от чабанских волкодавов, про чей злой нрав ходят легенды. Собак он не боялся. Но встречаться с этими зверюгами, на их территории без сопровождения чабана с увесистой палкой — крайне неразумно.

В такую жару они прячутся в неглубоких норах поэтому неизвестно, где они ждут тебя. Он подходил, прислушиваясь и постоянно оглядываясь, чтобы собаки бесшумно не куснули сзади. К его радости обошлось без внезапных нападений. Он сначала услышал лай, потом увидел нёсшегося к нему пса от длинного коровника с шиферной крышей.

Невидимый пастух прикрикнул на собаку. Она притормозила, но лаять угрожающе не перестала. У ворот коровника появился пастух в серой панамке с увесистой палкой:

— Иди! — пригласил он Бека, — Он тебя не тронет.

Пес был крупный серого окраса, как у волков. Шея белая будто повязанная белоснежным шарфиком. С центра лба спускалась тонкая белая полоска и окаймляла черный нос.

Когда Бек подходил к пастуху, пес, глухо рыча, сопровождал его, держась на расстоянии. Сколько не оглядывался других собак на ферме Бек не увидел.

Как и степь, ферма ему показалась унылой. Вокруг выцветшая степь. Возле больших навозных куч с усердием копошились куры. В стороне от двух коровников стоял низко поставленный дом с верандой, рядом дом поменьше. За ними виднелись мелкие хозяйственные постройки. Перед большим домом алюминиевые бидоны с откинутыми крышками, заигрывая с солнечными лучами, ждали молока. Из-за дома выглядывал, подогнанный вплотную к стене, старый трактор «Беларусь», с погнутой крышей и без передних колес.

«Как они здесь живут? Как можно все время проводить с коровами? Ведь от тоски замычать можно и с ума сойти, “ — вспомнил он слова Руслана, после посещения другой фермы Шихсаида.

Пастух высокий, загорелый, жилистый, выглядел растерянно. С огромной нижней челюстью и сильно выдвинутым вперед подбородком — нижняя губа полностью выходила вперед за верхнюю. Из-за его худобы, нижняя челюсть сразу бросалась в глаза, будто была приделана потом и не в размер.

Если бы не убийство, Бек позвонил и посоветовал бы Шихсаиду так не экономить на еде для чабанов. Тут Бек вспомнил, как в детстве, когда он видел людей с такой губой, задавался вопросом: каково это если в дождь вода с носа капает в рот.

Пока шел, Бек думал, как расследовать свалившееся ему на голову убийство.

Хотя мысль о чабанских собаках отвлекала его постоянно, к встрече с пастухами он пришел с единственным, но как ему показалось, верным решением. Первый пункт этого плана, он и последний звучал так: осмотри место происшествия и дальнейшее станет понятно.

---

— Я — Бек! — представился он, вздохнул и добавил, — Шихсаид мне поручил разобраться. Кого у вас здесь убили? Показывай, где это произошло.

Иса, так звали пастуха, засуетился, поправил панамку и торопливо нырнул в низенькую, открытую дверь коровника.

Как только пастух зашел в коровник, пес, глухо рыча, стал приближаться. Бек нырнул в дверь с еще большей поспешностью, закрыл дверь и сразу остановился.

Внутри был полумрак, а в нос резко ударил резкий аммиачный запах. Он постоял у двери пока глаза привыкли к полумраку, а нос к «ароматам» коровника. Помещение имело длину около двадцати метров и выходы с обоих торцов. Одна половина помещения оставалась свободной, а другую половину разделили на деревянные загоны.

Стоял въедливый запах навоза и коровьей мочи, что долго не выветривается из одежды. Словно массивные «бомбардировщики» с жужжанием летали жирные мухи.

Помимо света из трех небольших окошек коровник освещали две большие лампочки. На грязном от навозной жижи бетонном полу, незатейливую россыпь следов от копыт животных пересекали отпечатки подошв обуви.

Бек про себя чертыхнулся. Он в новых летних кроссовках. А тут сапоги резиновые нужны. Работа предстояла не чистая.

— Где же убитый? — удрученно спросил Бек, заглядывая в первый «благоухающий» загон, с натоптанным навозом.

— Мы вынесли Рамазана и положили там, — Иса махнул палкой в сторону другого входа.

— Зачем? Кто разрешил вам трогать тело? — голос Бека стал жестким.

— Как же можно оставить покойника среди этого навоза, — с ноткой возмущения ответил пастух.

— Да? Удивительный народ! Убить в навозе можно, а оставить нельзя, — возмутился в свою очередь Бек, — Логично. Пошли, посмотрим сначала на него. Потом расскажешь, как это случилось!

Бек за пастухом направился через весь коровник. Пол был скользкий, нога у Бека скользнула, но он удержался. Не хватало ему растянуться тут. Пастух шел уверенно, словно лыжник, широко расставляя ноги.

С середины коровника навозная жижа кончилась. У противоположного входа лежали сложенные полусгнившие доски. Рядом с ними один из загонов был разобран.

Бек поспешно вышел за пастухом через другой выход, вдохнул полной грудью и зажмурил глаза от солнца. Пес с шарфиком на шее рычанием встретил его. Иса отогнал его.

Рядом с коровником росли три высоких тополя. Что-то укрытое серым покрывалом лежало на черной бурке под ними.

— Вот он, — сказал Иса, двигаясь в сторону тополей.

В стороне опершись на ярлыгу, стоял другой пастух — усатый с заметной плешиной. Усатый подошел, поздоровался. Его звали Омар.

Бек подошел и откинул покрывало. Под головой убитого лежала картонка, измазанная кровью. Бек мог ошибиться, но он дал бы ему лет пятьдесят пять. Огромный, видный мужчина, с серьезным лицом.

Кому он перешел дорогу? Бек достал блокнот и ручку.

Одет в старые, с заплатками на коленях синие джинсы, выцветшую клетчатую рубашку, с закатанными рукавами. На тыльной стороне правой ладони Бек увидел хорошо сохранившуюся наколку — якорь с цепью.

Глаза Рамазана, так звали убитого, были закрыты. Казалось, какой-то вопрос застыл на его лице. Его большие натруженные руки чабаны уложили на груди.

Бек попросил пастухов повернуть его тело на бок. Они, вдвоем повозившись, перевернули и удержали тело на боку

Бранный возглас непроизвольно вырвался у Бека, потом он добавил:

— Охренеть! Как такое возможно?

Затылок покойного выглядел так, словно его ударили кувалдой. Голову Рамазана сзади безжалостно расплющили, размозжили. Чуть поседевшие волосы на затылке спеклись от крови.

— Переверните обратно! — вырвалось у Бека, ясно, что совершено безжалостное убийство.

Пастухи осторожно, словно живого, уложили сельчанина и заботливо накрыли покрывалом.

Бек знал, что Шихсаид воспользовался моментом, когда колхозы начали «дохнуть» один за другим, словно оголодавшие за зиму без кормов коровы, арендовал эти земл и на пятьдесят лет. Коровники пришлось отстроить, дома для чабанов отремонтировать. Пастухов, оставшихся без работы, хватало. И он заменил им родной колхоз. Платил больше. Условия для жизни стали лучше. Но требовал отдачу. Таких «колхозов-совхозов» у Шихсаида было четыре. Пастухи работали на него, получали за это плату, питание и держали свой скот.

За что можно здесь убить человека, Беку пока никак в голову не приходило. Дорогих машин, магазинов, кафе, ресторанов, банков и прочих объектов праздной жизни поблизости не наблюдалось. Около них, по мнению Бека, обычно происходят преступления со смертельными исходами. Больших денег здесь тоже не водилось, так как на всем, на чем можно заработать прилично, лежала известная ему волосатая рука Шихсаида.

Тем не менее, убитый лежал под огромными тополями и сомнений в том, что он умер не своей смертью, не осталось.

А спросить пока кроме пастухов не у кого.

— За что вы его так? — сурово спросил Бек, не отошедший от тягостного впечатления при виде безжалостного убийства.

Омар мрачно усмехнулся:

— Я его не убивал.

— А кто?

— Думаю, тот, кто увел быка, — он уверенно посмотрел Беку в глаза.

— Я тоже так думаю! — поспешил присоединиться Иса, нервно потирая пальцы рук.

Бек подумал какая-то логика в их словах присутствовала, но:

— Может вы и увели быка?

Тут оба пастуха удивленно взглянули на него.

Он неохотно вернулся с пастухами в коровник. Вонь в коровнике стояла невыносимая, но убийство случилось там.

— Почему здесь так воняет? Ведь летом коров не держат в коровнике, — с подозрением добавил Бек.

— Загон для телят разбирали для ремонта, их сюда загоняли, — пояснил Иса.

— А где еще пастухи? Или вас только трое?

— Еще двое с овцами в горах, на летних пастбищах, — хмуро сообщил усатый.

— Кто нашел убитого?

— Я нашел, — быстро заявил Иса, — я пришел пораньше. Когда я подошел к дому, из коровника громко неслись звуки лезгинки. Я подумал, что Рамазан там. Он, — Иса кивнул в сторону, где лежал мертвый, — любил слушать радио. Вот приемник!

Портативный радиоприемник в кожаном чехле висел на гвозде, вбитом в деревянную стойку, что подпирала крышу.

Лопата с сучкастым черенком вся в засохшем навозе, стояла прислонённая к той же стойке.

— Он был включен на полную громкость. Я его выключил. Рамазан лежал лицом вниз в этом загоне. Эта картонная коробка с инструментами стояла рядом, — Иса указал на белую картонную коробку.

Бек обратил внимание на две не разобранные доски со стороны прохода.

— А эти почему он оставил? — спросил он чабанов, указав на доски.

Иса пожал плечами:

— Они кажутся свежими, не сгнили. Может поэтому.

Бек перешагнул через не разобранные доски и увидел в коробке: тронутые ржавчиной плоскогубцы, старый молоток-гвоздодер, черную изношенную рулетку, большую плоскую отвертку, гвозди разных размеров, желтые и черные саморезы. Обязательный минимум инструментов для такого «ранчо», только ножовки не хватало.

— Вот картонку подстелил. Видно, сидел на коленях, занимался ремонтом. Это его шапка, — Иса указал Беку на черную выгоревшую бейсболку с вышитой головой быка, накинутую на конец рейки.

Пастух говорил быстро, иногда запинаясь, и Беку с самого начала отчасти была понятна его суетливость. Пастухи привыкли работать с животными, где они все знают и им все понятно. Когда они попадают в другую ситуацию, тем более, когда речь идет о поиске виновного в смерти человека, понятно, что они теряются, если даже не имеют к этому никакого отношения.

Кто из них мог бы нанести такой сильный удар? Оба смогли бы. Иса сильный жилистый мужчина запросто мог расколоть череп человеку. И второй, невозмутимый, плотно сбитый с короткими толстыми пальцами рук — тоже мог без особых затруднений отправить Рамазана к праотцам. Бек вглядывался в их глаза, в их лица, пытаясь разглядеть волнение, эмоции, связанные с незаслуженным обвинением. Во всяком случае Омар пока держался так спокойно, будто он попал на ферму впервые вместе с Беком и обвинить его в смерти бригадира значит то же самое, что оклеветать святого. Когда не более чем за полчаса потом, Бек выяснил, что первым в списке подозреваемых можно поставить его.

— Затылок у него был весь в запекшей крови. И вот здесь лужа, — Иса указал на лужу крови на полу.

— Интересно, а сколько времени он тут лежал убитый? — задал вопрос Бек скорей к самому себе, но ответил Иса:

— Два-три часа как минимум прошло.

— Это с чего ты решил, что два-три часа прошло? — поинтересовался Бек, у которого от вони пощипывало глаза, хоть противогаз надевай.

— По спекшейся крови можно приблизительно вычислить, когда она выпущена, — пояснил Иса, оглядываясь на Омара, чтобы тот подержал его. Омар предпочел промолчать.

— И где ты находился за два-три часа до этого? — спросил Бек, поневоле не сводя глаз с его лошадиной челюсти.

— Я был около стада, — Иса нервно сглотнул.

— И кто это сможет подтвердить? — спросил Бек, делая пометку в блокноте.

— Ну, утром вместе с Омаром выходили и Абдулатип с соседней фермы видел.

— А ты Омар?

— Я тоже был со стадом, — невозмутимо ответил тот.

— Мужики, вы что? Коров свидетелями не признают даже в Индии, где они священные, — Бек уперся взглядом в его лицо, — кто-нибудь из людей может подтвердить, что ты находился все это время со стадом?

— Абдулатип меня тоже видел у стада.

— То есть ты, — Бек наставил указательный палец на грудь, — тоже подозреваемый в смерти Рамазана. У тебя тоже нет свидетелей, которые поклялись бы, что ты не приложил к этому руку!

Бек указывал пальцем на грудь специально. Он знал, что грудь есть место сосредоточение человеческого «я», куда человек указывает, когда говорит о себе. Не каждый выносит, когда, обвиняя, пальцем тычут в его «я».

Но Омар никак не прореагировал на палец:

---

— Если бы знал, что потребуются свидетели, обязательно кого-нибудь пригласил бы с собой, — невозмутимо отвечает он.

— Сегодня на ферму кто-нибудь приезжал?

Нет, они никого посторонних не видели.

— Давайте, рассказывайте дальше.

— Эта доска валялась рядом с телом, — продолжил Иса.

Почему-то Иса раздражал Бека. Казалось, что не смотря на его скорбный вид, он рад случившемуся. И еще Бек заметил у него привычку двигать губами, будто собирался говорить, а потом передумал.

Доска была шириной в добрую ладонь, толщиной около пяти сантиметров, длиной около трех с половиной метров, видимо орудие убийства.

— Я позвал его, потом проверил пульс — он был мертв. Как раз в это время и подошел Омар. Мы решили вытащить тело из коровника, — быстро затараторил Иса.

Бек попросил его показать, как лежал покойный.

— Вот здесь, — пастух опять засуетился и начал укладываться в положение убитого. Встал коленями на картонку, подтянул другой, лежащий в стороне, кусок картонки под туловище и голову, улегся лицом вниз.

Бек чуть приподнял доску за конец — тяжелая порода, еще и покрыта, будто шпаклевана, навозом. На конце доски, на узкой ее кромке, торчали два острых заржавевших гвоздя. На другом конце был прибит кусок доски где-то двадцать на пятнадцать сантиметров, со следами вытянутых гвоздей.

— Эй! Хорош! Вставай, — сказал Бек, когда увидел, что Иса ждет его указаний и лежит, не шелохнувшись, точно убитый. Омар грустно усмехнулся.

— Эти все доски и рейки разобраны с этих загонов? — спросил Бек пастуха.

— Да.

— А вот эта доска, которой убили, она где была прибита? Кто может сказать?

— Здесь, мы их прибивали весной, — показал Омар на две стойки.

Бек приложил доску к стойкам. Точно, доска оторвана отсюда.

— Где сегодня пас коров? — обратился Бек к Исе.

— Как обычно, вон за тем пригорком, от пригорка налево другое стадо.

— Сколько времени потребуется, чтоб прийти от стада сюда и обратно.

— Минут двадцать-двадцать пять.

— Утром во сколько выгоняете?

— В шесть, — подумав, Иса добавил, — иногда полседьмого.

Бек вышел вместе с ними, еще раз внимательно осмотрел разбитый затылок убитого, и повторно исследовал доску со следами крови. Сомнений не оставалось — смертельный удар нанесен именно этой доской.

Но как его ударили?

Бек взял рейку такой же длины потоньше и попробовал размахнуться для удара с прохода. Того сильного смертельного удара не получилось.

А как тогда ударили?

Ведь ударом разбили голову взрослому мужчине. Хотя, если у него не получается, это не значит, что это невозможно — свидетельство этого покоилось на черной бурке у выхода из коровника. Чтобы размахнуться для смертельного удара в таком месте, такой доской, нужно быть не только сильным, но и виртуозом владения палкой или чем-то таким.

Опять же Бек не раз слышал, что чабаны, постоянно работая с ярлыгой, часто становятся мастерами и обращаются ими не хуже шаолинских монахов. Так, что удар доской или палкой для опытных пастухов то же самое, что для опытного футболиста забить в «девятку».

Две круглые вмятины на картонке подтверждали слова Исы, что удар застал покойного на коленях.

Бек задумался. Интересная загадка. Если убийца пришел убивать… Да, если пришел убивать, зачем он это сделал такой неудобной доской. Проще было ударить чем-нибудь другим: ярлыгой, или лопатой.

— Лопата была здесь или вы ее принесли?

— Да. Она была здесь. Рамазан пользовался ею, — ответил Иса, указывая на разрытое основание одной стойки.

Тогда опять не понятно. Проще же было воспользоваться лопатой. Если во время удара он был на коленях, то или убийца подкрался незаметно, пользуясь тем, что громко играла музыка, или же подошел тот, кого убитый знал, поэтому Рамазан спокойно возился, сидя на коленях.

Допустим.

Бек привычно занялся массажем мочки уха. Если тот пришел убивать — было бы логично прийти с ножом, лопатой, ярлыгой или хоть с камнем. А может он не думал убивать, а Рамазан по ходу разговора сам того не зная выдал такое, что тут же подписал себе приговор.

А убийца так разволновался, что не заметил удобную для удара лопату, долбанул его по голове этой несподручной для размахивания доской. Или же убийца не пришел, а был здесь с ним и в какой-то момент решил расправиться с Рамазаном.

Наверняка пастухи видят больше подробностей в этом деле, это их среда:

— Как вы считаете, как его ударили?

— Доской по голове, — сразу сказал Иса.

— Доской понятно. Но как? Здесь же доской сильный удар не нанесешь. Стойки мешают. Попробуй сам!