Бесплатный фрагмент - Сумасшедшие

Глава 1. Черные дубы

Вы когда-нибудь хотели убить своего мужа? Спорим, что, да? И не единожды… представляли, как острое лезвие мягко входит в его шею, или как, надышавшись газом, он сладко засыпает навеки вечные.

Эти мысли посещают меня все чаще, особенно теперь…

Стивен практически не разговаривает со мной после нашей последней стычки, и это сводит меня с ума. Он сильно осунулся, впрочем, как и я. Мы оба очень худые и несчастные.

Но ведь я в этом совсем не виновата!

У каждого сосуда есть критический уровень наполненности, и мне иногда кажется, что стенки моего дрожат и крошатся, и вместе с ними все, что меня окружает. Я живу с чувством чудовищной переполненности и перенасыщенности его враньем и пустыми обещаниями. Единственное, что меня держит — это наша маленькая дочь.

Еще с недавнего времени я до болезненных колик в ногах боюсь подходить к зеркалу. Порой мне кажется, что оно искажает не только то, как я выгляжу, но и все, что отражается вокруг меня. Я боюсь… боюсь ту, что смотрит на меня по ту сторону, будто она знает что-то очень нехорошее обо мне. Иногда мне кажется, что она хочет мне что-то сказать, но просто смотрит и повторяет мои движения.

Иду к окну в бесшумных тапочках, которые когда-то были белыми. Краем глаза с полопанными капиллярами подглядываю на себя в узкое длинное зеркало. Мои острые колени выглядывают из-под тонкой ткани протертых домашних рейтуз. Стивен смеется над ними, а мне становится еще холодней.

Впалые щеки, огромные серые глаза, растрепанное почти белоснежное каре, больше похожее на солому, чем на волосы. Замученная домашними хлопотами затворница. Ну разве можно сохранить верность такой-то спутнице?

Прячусь за прозрачным тюлем. Перевожу взгляд на остановку поодаль соседского дома, где на скамье террасы сидит несменная почти лысая бабка, чья макушка и лужайка выгорела под палящим июльским солнцем.

А вот на-аша ядовито зеленая, сочная, изумрудная, но не стриженная, потому что Стивен слишком много «работает». Хорошо, что у нас стоят автоматические поливалки.

Жду школьный автобус, который вот-вот привезет нашу крошку домой, и тогда моя жизнь снова наполнится смыслом. Сквозь тонкие стволы невысоких деревьев проглядывает образ приближающегося желтого бегемота, НО… он снова проезжает мимо. Он не выпускает мою малышку, и я вижу ее испуганные моего цвета глазки среди жизнерадостных детских лиц, никак не реагирующих на стук маленьких кулачков о закрытые двери.

— СТОЙ!

Теряю тапки на ходу, выбегаю на улицу и бегу за медленно едущим транспортом босиком, в домашнем бесформенном хлопковом халате.

— СТОЙ!

Задыхаюсь от бега и слез. Он никогда не останавливается. Он всегда проезжает мимо будто в нашем микрорайоне совершенно нет детей.

Но они есть. Я слышу их плач каждую ночь. Их стенания разрывают мне легкие изогнутыми ржавыми гвоздями, и по моим внутренним органам течет бурлящий кипяток.

— ЭМИЛИ! — раздается позади.

Оглядываюсь и вижу полуобнаженного босого мужа, бегущего следом. Он ловит меня, пытается затащить обратно в дом, и мы мокнем под щедрым холодным душем из дурацких разбрызгивателей.

— Наша дочь… — еле дышу и плачу, — Стив… ее опять увезли… почему я больше не могу видеть ее?

— Милая, идем в дом, — пытается быть заботливым, — Ты принимала таблетки, выписанные доктором Драйвом?

Его руки словно смирительная рубашка, мои запястья стягиваются на копчике, и я не чувствую власти над своими руками. Я закрываю глаза, и вокруг все стихает.

Я не слышу шипения работающих поливалок, не слышу, как дзинькает детский велосипед, как по микрорайону частного сектора крадучись едут дырявые сгнившие ведра, которые вроде как все еще называют машинами. Ветер не колышет мелкие листья, черные птицы замирают в полете, готовые упасть замертво в эту секунду.

— Эми, прошу тебя, успокойся. Наша дочь живет пока у наших добрых друзей. Она вернется, когда тебе станет лучше.

Слышу быструю отрепетированную речь. Тон его стыдливый, и меня это нестерпимо бесит. Мои плечи сопротивляются, но ноги ватные, и на них будто надели пудовые гири, увязшие в зыбучем песке. Я начинаю кричать. Я никогда в своей жизни не кричала так громко, не звала своего маленького ангела так отчаянно.

— ПУСТИ-И-И-И!

Ничто и никто не смеет пошевелиться в эту секунду, будто кто-то нажал две вертикальные палочки на пульте управления одной сплошной галлюцинацией. Единственное, что движется прямо сейчас, это огромный темно-зеленый мусоровоз, который завернул на нашу узкую улочку и слегка задел мусорный бак самых любопытных и отчаянных зрителей моей погони за дочерью. Глухой звон прикоснулся к виску.

— Пус-ти, — говорю и не узнаю свой голос, теперь грубый и озлобленный.

Это не я…

Я всегда боялась того, кто живет за углом моей несчастной души, похожей на настоящий дуршлаг, израненный острыми осколками из страданий. Я боялась того, кто заставляет делать необъяснимые вещи. Второе я, которое в любой момент может захватить власть над моим разумом и овладеть моим телом. И в тот день это наконец-то произошло.

Глава 2. Кукольная улица

Грузовик останавливается, и озадаченный водитель чешет свою овальную репу, удерживая педаль тормоза. Красные габариты отражаются в окнах практически заброшенного дальнего дома с сухой безжизненной лужайкой. И даже в них я вижу зажженные злорадством разноцветные радужки местных алкоголиков, которые по вечерам испытывают голосовые связки своих детей на прочность.

Наш район не самый благополучный, а поливалки есть только у нас. Мы самые жирные сливки среди бомонда улицы Черных дубов. Те самые богатые снобы, ненависть к которым заставляет идти дождь только над нашим домой, а молнии бить лишь в наш громоотвод.

Как же я ненавижу их всех. Зарезала бы как свиней. Свиньи… вот кто они.

— Эмили, идем, все и так смотрят, — Стивен начинает нервничать, и я прекрасно знаю, чем все это закончится сегодня.

Он накачает меня лекарствами и отправится колесить в центр, снимать шлюх, бухать… простите, заливать горе из-за своей безобразной сумасшедшей жены.

Время снова пошло, когда я посмотрела на голый торс, а потом на голову своего мужа с зализанными гелем иссиня-черными волосами и взмолилась в последний раз в своей жизни, ибо, начиная с этого дня, она больше никогда не станет прежней. Мой маленький мир на заброшенной Господом улице дал трещину такого размера, что лучи настоящей реальности пробили в моей голове сияющую брешь.

— Я хочу поехать с тобой, Стиви. Почему ты меня никуда не берешь, почему ты больше не возишь нас на карусели? — моя голова качается как неваляшка, а глаза непроизвольно хлопают как у куклы.

Медленно опускаюсь на траву в знак покорности перед неоспоримым лидером, настоящим царем дубового нищего прайда.

— Кого вас?

Вот он, опять этот взгляд. Полный жалости и сожаления. Он делает из меня сумасшедшую, он говорит мне, что у нас никогда не было детей.

— Меня и нашу малышку, Стив, ну почему ты так поступаешь с нами.

— Эми! — зарычал разноглазый брюнет, — Нет, это невыносимо просто! Сейчас ты поедешь к доктору Драйву, и мы начнем все по новой! Ты же клялась, мать твою, что ВЕРИШЬ мне!

— А, ты, клялся мне в ВЕРНОСТИ перед Господом!

Мы говорили об однокоренных словах, но о совершенно разных понятиях. Мужчина схватил мой локоть, впился в него жесткими пальцами и рванул вверх мое ватное тело.

— Я работаю двадцать четыре на семь, чтобы оплачивать твое лечение. Это ты, гребанная одержимая маньячка, поехавшая, как и твой отец!

Стив рассвирепел по-настоящему на этот раз и ударил меня по самому больному. Мне казалось, что еще немного, и он вырвет мой локоть с мясом, что моя кисть упадет на высокую траву, а на плече повиснут лоскуты кожи и сломанные пустотелые кости.

Его белки налились кровью. Он устал. Он хотел избавиться от меня… снова. Но он знал, на что шел. А теперь он мечтал. Он провоцировал. Его ждали его девочки. А наша дочь была неизвестно где и с кем. Ведь у нас, черт возьми, не было друзей.

Люди постепенно стекались ближе к нам. Замызганные и вымоченные в дешманском алкоголе они не разделились на два лагеря. Они все были на стороне Стивена, который прямо сейчас тряс меня словно куклу.

Куклы… — люди вокруг были похожи на набитых вонючими тряпками чучел, плохо сшитых с пуговицами вместо глаз. Они казались лишь бутафорией, а наш микрорайон сейчас стал выглядеть словно черная картонка с расчерченными белыми линиями контурами.

— У нас дома нет даже ни одной фотографии, Эми! — не сдавался благоНЕверный, перехватывая меня за плечи, — Ну неужели, если бы у нас была дочь, мы бы не печатали ее снимков.

— Ты их сжег, — прошипела я, — Чтобы водить в наш дом любовниц, пока я якобы на лечении.

— Каких еще любовниц?! Да мы еле концы с концами сводим.

Соседи замыкали кольцо, часть уже преградили дорогу, и водителю мусоровоза ничего не оставалось, кроме как наблюдать за семейной драмой. Я видела, как он поставил ручной тормоз и лег на руль, с отвращением смотря на мои потуги разобраться со своим безумством. Запах сена сменил запах мусора, и некоторые секунданты начали натягивать футболки на носы.

— Нищие не покупают себе чертовы поливалки, Стивен! — ледяная дрожь пробежала под кожей, и я попросила в последний раз, — Верни мне мою дочь, и мы уедем. Я устала жить между бредом и ложью.

— Она у друзей, ее вернут, когда тебе станет лучше, — отчеканил бездушный и стандартный ответ кен с лаковыми волосами, гель с которых уже стекал по его кривому горбатому носу, и я поняла, что не знаю этого человека.

— Кто ты такой, черт бы тебя побрал?

— Начина-а-ается… — закатывает глаза незнакомец.

И снова все замирает… все кроме мужчины напротив и мусоровоза, который медленно катится на толпу зевак разных возрастов, что, казалось, собрались даже с соседней улицы. Мои руки вытягиваются вперед, и я вижу и чувствую, как каждая венка подсвечивается изнутри. Свет выходит через мои ладони. Неоновый свет, видимый только мне. Все глаза поочередно округляются.

— Что происходит? — восклицают огромные пуговицы с дырками вместо зрачков.

Толпа в ужасе пятится под колеса, что также медленно откатываются в начало улицы. Люди заполняют проезжую часть, плотно прижимаясь друг к другу как мелкие анчоусы в консервной банке.

Да, теперь они так похожи на маленьких селедок, так же забавно открывают и закрывают свои маленькие ротики и крутят на 360 своими глазищами.

Перевожу взгляд на водителя, который нажимает на педаль газа до упора. Слышится свист резины, визг тормозов, душераздирающий крик, хруст костей и черепов… солнечная аллея Черных дубов окрашивается равномерным темно-красным мазком. Мусоровоз пробивает отбойник, вылетает на шоссе, и дальнейшая судьба доподлинно мне неизвестна.

Глава 3. Устье кровавого моря

Я села в наш гигантский пикап цвета грязного баклажана с синей эмблемой и рванула в противоположную сторону от дорожного коллапса и воя сирен. Сердце стучало как сумасшедшее, а такая свежая картина, только что нарисованная, так сказать, стояла у меня перед глазами вместо лобового стекла. К вечеру я уже была уже очень далеко и мчала по бескрайней темной горчичной пустыне на всех парах в поисках заправочной станции.

Я должна догнать чертов автобус!

Голые ступни начинали саднить от грубых педалей, а колени дрожать и дергаться. Мои короткие волосы постоянно выбивались из-за ушей, и мне все время приходилось заправлять их обратно, меняя управляющую руку на обшарпанном руле, то наводя искусанными пальцами прическу, то щипая онемевшие икры.

Где-то был ободок.

Я никогда не носила ободки прежде, но в последний год они меня спасали от нервной привычки засаливать и без того тонкие прямые сосульки. Я остановилась на обочине и повернулась на захламленное какой-то ветошью заднее сидение.

— Стивен, какой же ты засранец, — ворчу и перебираю заляпанные тряпки.

Натыкаюсь на фонарик, включаю и вставляю себе в рот.

— Гагой гагак!!!

Свет попадает на мои пальцы, и я вижу пятна свежей крови на них. Фонарик вываливается, и в его свете серебряное лезвие пускает солнечного зайчика на прокуренную желтую крышу.

— Господи…

Кажущееся гигантским лезвие тесака, которым Стив отрубал головы лососям…

Его сезонный промысел, позволяющий нам такую роскошь как поливалки, ведь Стивен работает санитаром.

Так вот, лезвие обрамляет тонкая алая каемка, а под ним уже впиталось еще теплое бордовое пятно. На бежевой непокрытой лаком рукояти нет живого места. Светлая грязная ткань в мелкую складочку украшена витиеватыми узорами свежей крови. Не раздумывая, я вылетела на улицу и вышвырнула страшные предметы во тьму.

Началась самая настоящая аритмия, мой движок то запускался, то снова начинал чихать и запинаться на ровном месте, и я почувствовала, как все его клапаны висят буквально на тягучих упругих красных соплях. Грудь больно сдавило, и я набрала килограмм ночного сухого воздуха, чтобы добраться до машины и ехать дальше.

В кромешной тьме не попадались даже несущиеся навстречу фары, лишь черные силуэты, напоминающие призраков-попутчиков, шлялись по обочинам и то и дело норовили выскочить под колеса. Я сбила несколько из них, просто проехала сквозь.

И снова проклятые волосы!

Мой взгляд упал на грязные пальцы, и я поморщилась. Послюнявив темно-красные соленые кончики, я вытерла их о домашний халат. Руки снова на руле, пальцы снова в крови, но она уже образует маленькие теплые капельки на шершавых от рыбной чешуи подушечках. По вздутой под палящим солнцем торпеде забила кровавая морось. Я нажала газ в пол.

Снаружи начал накрапывать дождь, сработали дворники.

Невероятно! В этой развалине есть датчик дождя.

Пластиковые уборщики несколько раз махнули резинками, но лишь размазали что-то густое по стеклу. Я включила свет и закрыла рот рукой.

Кровь!

Кровь капала с неба, стекала по моим руками. Мои глаза начала наполнять горячая липкая влага, которую я никак не могла сморгнуть. Размазывая запястьями по лицу теплую субстанцию, я с трудом могла различать дорогу. Тормоза отказали, а педаль газа кто-то нажал до упора, заставляя тахометр гореть алым пламенем.

Мое высокоскоростное движение остановил деревянный столб, и очнулась я уже на руле под протяжный вой клаксона. Двери заклинило, они просто не желали меня выпускать, и пришлось выбираться через разбитое лобовое стекло, раздирая руки и ноги до мяса.

Тело не слушалось, и я шла словно марионетка на ниточках, подгибая под себя икры. Руки намахивали какой-то собственный ритм, и меня посетила мысль.

Вот бы вместо локтей были уши… а может они там и есть?

По обочинам бежали темные ручьи, и стекались в одно большое устье. А я продолжала идти просто не в силах остановиться. И вот мои ноги уже по щиколотку погрязли в розовой пене, где споткнулись о что-то острое и сломали несколько пальцев. От боли не поняла какие именно. Позади раздались сирены, и засияли красно-синие маячки.

Фары осветили багровое море передо мной. Прибрежная отмель закончилась. Я наступила в резкий обрыв и ушла под воду с головой.

Моги ноги словно залиты в бетоне, я слишком стремительно достигаю самого дна, где плавают убитые мною соседи. Они как морские коньки бесцельно бултыхаются и парят в водяной невесомости. Я вижу Стивена со вскрытым горлом каллиграфичной буквой Т, вижу Брендана, выгуливающего своего, как он говорил, золотистого ретривера.

Выдумщик и грязный извращенец… о, бедный его питомец. Как же он был счастлив, когда я вспорола живот этому трехподбородковому любителю природы, когда тот уже выдавил пол тюбика смазки на свою жирную ладонь. Помню, как пес лизал мои перепачканные руки, но остался рядом с хозяином до самого его последнего хрюка.

Я никогда не боялась привидений. Я сама была призраком и наносила непоправимый вред всем, кто попадался на моем пути. Все мои подруги ушли из жизни от своих рук, и мне безумно нравилось наблюдать, как медленно жизнь покидала их вместе с отделяющейся душой, что становилась проклята навсегда. Я знала, что все они спят с моим мужем, когда мы допивали кофе у нас на террасе, куда они уже добавили снотворного.

Я несла хаос и смерть. Все, к чему я прикоснулась было разрушено, искромсано, сожжено, выпотрошено. Но с каждым таким прикосновением мир становился чуточку чище, и, когда я попаду в ад, там сам Дьявол предложит мне главную роль и вернет меня на землю вершить суд над грешниками, над ублюдками, которые забирают у матери самое дорогое, что может быть в ее никчемной жизни.

Яркая вспышка ослепила меня, и надо мной появилось лицо в медицинской маске и чепце.

— Живая!

Последняя фраза убила меня и отправила в черную тьму после острой боли в плече.

Глава 4. Всего лишь пациентка

Алан.

— Кто она? — слышу голос неприятный, немного женственный для мужского, но поворачиваться на него не хочу.

Я еще ни единожды услышу его, а сейчас я любуюсь хрупкой девушкой за огромным зеркалом. Она еще не отошла от лошадиной дозы успокоительного, с учетом того, что она и так злоупотребляла, судя по словам Стивена. И все же я ответил.

— Всего лишь пациентка… которую я запомню до конца своих дней.

Я положил ладонь на ледяную гладь, и вокруг нее тут же образовался туман, сквозь который Эмили казалась еще более беззащитной, чем обычно. Нет… чем всегда. Я так хотел ей помочь, хотел вылечить ее безумие. И сейчас я прекрасно понимал, что не случайно был назначен на дело своей же пациентки.

— Я не верю, что она способна на это.

— Мальчик мой, — я оглянулся на черный силуэт в теневой части не освещенного коридора, — Эта крошка — серийная убийца. Удивительно, что она смогла провернуть все эти зверства у всех на виду.

Во тьме загорелся огонек от сжигаемого табака, и узкое лицо осветил красно-оранжевый легкий свет на долю секунды. Тонкие длинные пальцы, оттопыренные уши. Молодой детектив крутил в руках зажигалку, самую дешевую, что продается у касс.

— А ведь ты в большинстве случаев делал ей алиби. Ее муж был на сто процентов уверен, что его падший ангел не способен даже душевую лейку поставить, а не то, чтобы убить человека. Был уверен, пока сам не напоролся на нож, три ровных раза, — выдохнув колечки, голос уточнил, — В горло.

Искры посыпались от стены, о которую незнакомец затушил сигарету. Я продолжал молчать.

— Мне нужно признание, доктор Драйв. Могу я рассчитывать на вас? Мы с вами партнеры? Или, может, вы с ней соучастники?

Он подошел ближе, и я уже смог рассмотреть его бегающие глазки и тонкие бесцветные губы. Детектив протянул мне свою длинную кисть с нестриженными вычищенными почти до фаланги ногтями. Я видел капельки пота, и его ладонь заблестела. Молодой человек поймал мой пренебрежительный взгляд и отступил на шаг назад.

— Что ж… — последнее, что бросила его удаляющаяся спина.

Диссоциативное расстройство. Диагноз, но не приговор. Эмили потеряла ощущение собственной личности и окружающего мира, и мы никак не могли обратную дорогу к реальности. Это страшно, но намного больше людей страдают этим недугом, чем кто-то мог бы предположить.

Думаете, люди вас обманывают? Нет, они действительно верят в то, что они говорят. Вы ведь тоже любите приукрашивать? А это уже первая стадия. И вы много чего забываете, не так ли? Помните дурацкую песню из рекламы из детства, но не можете вспомнить то, что было в прошлый понедельник? Что вы делали? Это вторая.

Эмили говорила о Стивене в прошедшем времени. Она покоряла мое черствое хладнокровное сердце каждый раз, когда к ней возвращался отголосок рассудка. Однажды, она сказала мне: «Когда доверяешь человеку, ты даешь ему нож в руки». Но я никогда бы не подумал, что такого рода высказывание могло быть буквальным предупреждением.

Неделю я наблюдал за допросами, точнее за жалкими попытками вытащить что-либо из опьяненного подсознания обколотой транквилизаторами периодически чересчур буйной девушки. Эмили молчала, а я ей не верил. Я никогда не видел ее такой. Мне казалось, что она где-то очень далеко отсюда. Когда дошла очередь до психиатрического освидетельствования я вошел, мысленно перекрестившись, хотя всю жизнь был атеистом.

В отличие от матери…

— Здравствуйте, миссис Престон.

Мой голос, казалось, вытащил девушку из глубокого сна, она подняла голову и улыбнулась мне. Такая слабая и такая напуганная. Всего один час немного диалога и моих молитв, и она заговорила.

**********************************

Эмили.

— Меня зовут Эмили Престон, — вытягивала я каждый слог. — И я убила своего мужа за то, что мне изменял.

Комната допроса. Душно. Влажно. Конденсат катится с потолка и оставляет тонкие полосы на металлических стенах. Мои руки скованы, тело ноет и плачет будто меня избивали всю ночь битами и кастетами, завернутыми в мокрое полотенце.

Так наказывают сирот в детских домах… или бьют по пяткам, от чего случается продолжительный понос. Проблемы с туалетом, попрыгайте на пятках!

Лицо болит больше всего. Сознание периодически отправляет меня на дно. И только ЕГО голос может мне помочь прямо сейчас.

— Очень хорошо, — напротив меня сидит мой несменный доктор Драйв и стучит перьевой ручкой по железному столу.

Мой чудесный, строгий, сдержанный доктор… в его черных глазах можно утонуть или запросто лишиться рассудка. Они как карцер, без капли света. Лишь блики от тусклой трещащей лампочки обрамляют его расширенные зрачки.

— Думаете, это хорошо? — неделя в доследственном изоляторе без лекарств и процедур немного привела меня в чувства, но в голове стоял постоянный гул, и где-то вдали слышался визг резины и свист тормозов.

— Хорошо, что вы перестали это отрицать. Может быть, вы еще кому-то причинили вред, Эмили?

— Я зарезала всех своих соседей, — слово «зарезала» оттолкнулось от зеркальных стен, где забитая домохозяйка превратилась в преступницу и серийную убийцу, и мне это даже понравилось.

Глава 5. Острое каре

Перед моими глазами менялись картинки короткими диафильмами, и я никак не могла понять, что является правдой, а что иллюзией. Я давно потеряла ощущение реальности, поэтому относилась к происходящему как к круглосуточному кошмару.

— Вы уверены, что это вам не здесь внушили, Эмили, что они делают с вами за закрытыми дверьми? Мы же с вами встречались один, а иногда и два раза в неделю. Я же знаю, что вы на такое не способны.

Как объяснил Драйв, мне выкатили обвинение, за которое я понесу самое строгое наказание, если буду признана виновной. Меня казнят, но смотреть на казнь будет некому, разве что дальним родственникам убиенных, но они вряд ли решатся покинуть свои трейлеры хотя бы на день.

— Расскажите об отце? — вдруг перевел тему нежданный адвокат, и я поняла ход его мыслей.

В нашем городке разве что глухой не знал, чья я дочь. Гарри Тейлор — великий иллюзионист и экстрасенс. Дочка величайшего шоумена, гордости вонючей дыры под названием Аспен, где за каждым углом ошивается грешник с целым букетом из грехов и венерических заболеваний.

— Расскажу. Но при других обстоятельствах доктор.

— Почему же?

Я пожала плечами и поморщилась от боли. Алан поймал это движение и ужаснулся своей бурной фантазии. На каждом сеансе я говорила о Стивене, а мой лечащий врач будто представлял, что может быть лучше него… но каждый раз он оправдывал его и плясал под его дудку, уверяя, что у меня никогда не было детей.

— Мой отец был карточным шулером.

— Та-ак, за-ме-ча-тель-но, — смаковал каждый слог мужчина и ковырял дырку в металлическом столе сквозь несколько проткнутых белоснежных листов, — Зачем вы говорите это Эмили? Вы же прекрасно знаете, каким даром он обладал и как жестоко за это поплатился.

Такой идеальный. Вышколенный доктор.

Сегодня он был без белого халата, на нем был надет привычный черный бадлон, который он прятал под тканью камуфляжа психиатра в своем санатории для душевнобольных. Мне иногда казалось, что этот бадлон душит его, и его лицо то синеет, то снова приобретает здоровый свой цвет.

— Алан… а что со МНОЙ будет? — попыталась я быть встревоженной, но лишь одна и та же мысль паразитировала в моей голове, делая меня по-настоящему одержимой.

Я найду свою дочь во чтобы то не стало. Этот школьный автобус не мог уйти далеко, он слишком медленно ездит.

— Вас казнят, мисс Престон.

Моя голова упала на грудь.

Нет… нет… этого никак нельзя допустить.

— Дайте угадаю, — положил на стол ручку док и скрестил руки на груди, — Хотите сбежать, чтобы спасти дочь?

Я кивнула, и Драйв закрыл лицо ладонями, втягивая в себя весь кислород в крохотном помещении, стены которого и без того беспощадно давили на мои виски. Дышать стало сложно.

— Почему вы это сделали? — вдруг спросил мой адвокат и обвинитель в одном лице, мой священник, если хотите… которому я хочу исповедаться уже очень давно, но не знаю в чем.

Я никак не могу сосредоточиться на том, что действительно меня окружает. Я бы рада признаться в преступлении, но не могу. Я не до конца уверена… НО, одна правда все же существует!

— Все люди, док-тор, — куски алчного дерьма, которые вынюхивают и пожирают выгоду с любого несчастного, имеющего последний цент за душой. Они заслуживали смерти. Вы даже не представляете, мистер Драйв, что творится за стенами их провонявших алкоголем и наркотой стенами… разве вы не убили бы их, зная, что они творят со своими детьми?

— Но детей вы тоже убили, миссис Престон?

— Я этого не говорила… — я осеклась, — И все же, ответьте мне, что бы из них выросло, доктор? — я хотела откинуться на спинку железного зловонного стула, хранившего запах предыдущего допрашиваемого, но оковы на моих запястьях не дали мне этого сделать, — Они бы продолжали жить в этих гребанных домах, бесконечно рожать эти сатанинские отродья, что избивают послушных ДЕВОЧЕК И НЕ ВЫПУСКАЮТ ИХ ИЗ АВТОБУСА!!! — я замолчала.

— Вы сожалеете о содеянном?

Я не ответила, а Алан оттолкнулся от спинки скрипучего кресла и грохнул локтями по столу, возвращаясь на исходную.

— Я хочу вам помочь, Эмили. Я верю вам. Я веду вас очень давно и знаю, что вы на такое не способны.

— Я нет, а вот она да, — киваю в сторону отражения и улыбаюсь огромному зеркалу, которое отражает нас и грязно-серую коробочку, что нас окружает.

— Вы видите там кого-то еще?

— Нет, доктор, — приближаюсь к нему, практически ложусь на стол и тихо произношу, — Я ведь не сумасшедшая…

А ты?

Ледяной шепот касается кончика уха психиатра, и он вскакивает на ноги, отмахиваясь от него словно от призрака. Я продолжаю смотреть на девушку в отражении, срез каре которой острый словно бритва, он может запросто лишить кого-нибудь головы. Она приближается к Драйву, заставляя его пятиться к стене.

Помоги мне, Алан…

— Я… я сделаю все, что в моих силах…

Изящная бледная ручка пробегается по мужской шее и плечу, спускается по груди к животу под ремень, где заправлен черный облегающий предмет одежды. Брюки свободны, и она без труда проникает в них. Моей ладони становится тепло и твердо, и я отвожу взгляд от зеркала.

— Доктор, с вами все в порядке? С кем вы говорите?

Смотрю на дрожащего брюнета с серым оттенком кожи и подзываю его пальцем. Драйв покорно приближается и нагибается ко мне. Наши лица так близко друг к другу, и я слышу бешеное сердцебиение и вижу его на мощной мужской шее.

Делаю усилие над собой, касаюсь губами пунцового уха, Драйв вздрагивает и закрывает глаза.

— А если я вам скажу, что могу заставить любого сделать то, что я хочу… вы мне поверите?

Бронированная металлическая дверь с грохотом распахнулась, и в нее влетели два конвоира, сопровождаемые с уже известным и изрядно поднадоевшим мне мужчиной неприятнейшей наружности с бегающими маленькими глазками.

— Ваше время истекло, доктор Драйв! Покиньте подозреваемую.

— Я еще не закончил, я…

— О, нет, приятель, ты еще как за-кончил, — худое поросячье лицо ухмыльнулось, когда Алан увидел едва заметное на черном цвете мокрое пятно.

Один из амбалов освободил мне руки, а второй впился в плечо и вывел прочь, оставляя за спиной глаза доктора, полные ужаса и растерянности.

Глава 6. Сумасшествие не заразно

Алан.

Я лежал, прикрыв веки, в полумраке в своей спальне и рассматривал переливающийся свет уличного фонаря высотой с этаж. Ветки деревьев махали перед яркой лампочкой, меняя витиеватый рисунок на моем одеяле.

Аспен — проклятый город, где уровень преступности пропорционален количеству моих пациентов, сейчас спал, как все душевнобольные его жители, и стеклянная, просто немая тишина заставляла меня громко вздыхать и сдавливала грудную клетку металлическим кольцом. Я чувствовал вину перед этой девушкой, но почему я еще не осознавал. И еще… я безумно хотел быть с ней рядом.

— Что это было со мной? Сумасшествие же не заразно… — произнес я одними губами и не понял, спросил ли я последнюю фразу или сделал утверждение.

Впервые в своей практике я был в замешательстве. Эмили Престон каждый раз затуманивала мой холодный рассудок, и он замерзал, покрывался инеем, а иногда тонкой ледяной коркой. И сегодня я понял, что толщина льда в моем разуме скоро станет сквозной через все мои внутренности, острыми кольями протыкая все на своем пути.

Окно было приоткрыто, потому что, несмотря на изморозь в голове, тело то и дело обдавало жаром, приятным и обжигающим, и даже болезненным. За легкой светло-голубой шторой едва различался худой белокурый силуэт, и я слишком резко поднялся на локтях. Она тут же исчезла, а я проклял себя, как это делала мама.

Я рос в очень набожной семье, где не признавали точные науки. Моя мать умерла, отказавшись от лечения, уповая на волю Божью и его же неисповедимые пути. И я не хотел, чтобы это произошло со мной вновь. Я с содроганием представлял Эмили, умирающую, холодеющую с каждым взмахом ее потрясающих ресниц. Жизнь уходила из ее прекрасных глаз в моем видении, и мое тело осыпало мелкой дрожью. Я хотел помочь ей ценою всего… и все же я спугнул грустного призрака, желанную таинственную гостью.

Желанную…

Последняя мысль меня испугала, и я понял, что влюбился в свою пациентку.

**********************************

Эмили.

Единственное окно в моей одиночной камере прибито к двери. Оно предназначено для передачи протухших объедков, которые местные офицеры называют пищей. Тусклый, едва видный свет от мерцающей лампочки постепенно сводит с ума, а стоны и сумасшедшие смешки от моих соседей не дают мне хоть немного поспать на деревянной парящей скамейке.

Чтобы вы понимали о запахе, который царил в угодьях для самых отъявленных преступников, для отбросов среди даже убийц, я поясню… тот корпус, куда меня поместили состоял сплошь из карцеров с тонкой щелочкой света и толикой кислорода. В кабинах для заключенных не было не только освещения и вентиляции, но и туалетов. А еще каждая хренова мокрая стена смердела кровью самых страшных грешников этого мира, ибо они загибали в обратную сторону свои ногти о них, пытаясь выцарапать хоть малейший шаг прочь из этого ледяного котла.

А, может, они просто пытались заглушить невыносимую вонь, что постепенно разъедала глаза?

В таком месте ты даже не можешь сосредоточиться на своем безумии, ты медленно умираешь еще до исполнения приговора, да даже до суда. Вот, что такое тюрьма «Ледяной шепот», куда меня заключили еще до доказательства моей вины. Это место, где подсудимые вскрывают себе вены зубами и разбивают головы о каменные стены.

Презумпция невиновности — просто чушь собачья! И не для таких как я!

Тюрьма «Ледяной шепот» — единственное место на земле, где держат преступников на грани сумасшествия, осужденных заключенных и тех, чья вина еще не доказана. Корпус карцеров — место забвения и суицидов. Женский корпус — тюрьма для особей с бешенством матки, яж-матерей и яж-жен. Чаще всего там обитают убийцы любовниц, нянечек, учителей и чувства своего собственного достоинства. Мужской корпус практически пустует, потому что если мужики и совершают преступления, то сразу попадают в карцерную. Корпус теней — таинственное крыло здания, куда допускают только четырех немых офицеров, похожих на нарисованных валетов. Им дали выбор когда-то. Глаза или язык? То есть либо ты не видишь, что там происходит, либо не говоришь об этом. Также у них нет пальцев на руках и ногах, чтобы они не могли написать о том, что увидели. Увольняющихся сотрудников обрекали на карцерную.

Шепот так похож на колоду карт. Карцер — несомненно крест. Смерть в самом жестоком ее воплощении. Мужской — конечно же красное сердце или любовь… только мужчины могут любить беззаветно и искренне, немеркантильно, но… но это случается настолько редко, насколько пуст их отсек. Женский — естественно бубны, ржавые гвозди, которыми было прибито тело самого святого человека, ходившего по этой грешной земле. Каждая женщина творит чудо, она дает жизнь, но… но не каждая способна сохранить рассудок после этого.

И таинственный корпус Теней, где, вне всякого сомнения, обитают тузы и короли, является пиками — копьями Шепота. Весь персонал выходил оттуда, и мне казалось, что там я найду свое спасение, совершу свой отчаянный побег. Во всяком случае мне так хотелось в это верить, верить хотя бы во что-то.

Почему в Шепоте всегда порядок? За любой проступок вас ждет карцер. Каждый новичок проходит его. Его ад длится ровно столько времени, сколько бы он провел в преисподней, если бы он действительно совершил преступления, в которых он обвинен. Вы спросите, кто это устанавливает?

Говорят, что директор — самый настоящий садист и наблюдает за нами в скрытые камеры. Исход один — все будут смешаны с дерьмом, перемолоты через мясорубку. Вы спросите, кто говорит?

Я подружилась с мальчишкой, что кормил меня и иногда делился своим обедом. Он закончил полицейскую школу, но что-то в его жизни пошло явно не так, и он попал в Шепот. Но о нем я расскажу немного позже… ибо…

Непроглядная тьма и невыносимый смрад окутывали мое пока еще живое тело и покрывали трупными пятнами, язвами, ссадинами. Снова кто-то заплакал. Мужские стенания становились все ближе и вот уже раздались за моей спиной. Я повернулась на звук, в углу карцера свернувшись в позу эмбриона полулежал голый мужчина, и запах перегара наполнил помещение, немного разбавив убийственное амбре.

— Кто ты такой? — прохрипела я, и одинокий цоколь ожил, загораясь чуть ярче.

Лысый белый мужчина повернул ко мне свою обезображенную голову с зашитыми глазами, губами и носом, плохо держащуюся на разрезанной до самой гортани шее. Он попытался что-то сказать, и несколько лоскутов из черных кровавых сгустков упали на его разбитые колени.

В нем я узнала нашего ближайшего соседа, что раз в месяц отправлял свою жену в реанимацию, из которой она однажды не вернулась.

— Как жаль, что у меня нет тесака. Я бы снова тебя убила, сучий ты выродок.

Его тело разлагалось, а запах аммиака сводил меня с ума еще больше.

Хотя куда еще больше…

Вскоре труп истлел и растворился в черноте вместе с отдаляющимся стоном и приближающимся шепотом. Моя камера снова погрузилась в кромешную тьму.

— ЕСЛИ ЭТО ПЫТОЧНАЯ, ЧТОБЫ МЕНЯ ИСПУГАТЬ, У ВАС НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ, Я СДОХНУ НЕ ОТ СТРАХА, А ОТ РАЗРЫВА МОЧЕВОГО ПУЗЫРЯ!!!

Но никто не ответил мне, и ничего не оставалось, как… в общем, опустим подробности.

Лучше бы они избили меня, чтобы достать свою правду.

Сидя у выхода, я смотрела в стену, которая уже казалась мне бесконечным черным коридором. И в конце я вдруг увидела девочку в нежно голубом сарафане, босую, со светлыми волосами и серого цвета, как у меня глазами.

— Эмили… — она протянула ко мне свои крохотные ручки и шагнула вперед.

Слезы вырвались наружу, но сил встать и подойти к ней у меня не было. Я не ела ничего из того, что мне скидывали прямо на пол, а редкие яблочки пацана не могли насытить мой голод. Я даже уже не вставала, просто сидела в мокрых штанах и ждала конца.

— Почему ты мне не поможешь?

— Малышка… — тихо произнесла я.

Над ней зажглись длинные потолочные лампы, и я увидела ее в помещении, похожем на подвал. Пол был усыпан стеклом, и моя девочка шла и ранила свои нежные ступни. Она морщилась от боли, но шла. Я закрыла глаза, просто не могла смотреть на страдания моего маленького ангела, лишь слышала хруст и детские всхлипы.

Вдруг все стихло, и кто-то постучал меня по плечу.

— Эмили…

Открываю глаза, в том же коридоре висит тело отца. Он в белой одежде, выкрашенной в красный, и из его тела повсеместно торчат словно осколки игральные карты. Девочка начинает верещать, а я ощущаю, как из моего уха течет теплая струйка.

Я не заметила, как начала орать уже я. Я не понимала, нахожусь ли я в сознании или уже умерла. Я стояла на коленях у выхода и била изо всех сил кулаками по двери, когда та со скрипом открылась, и мое бессознательное тело рухнуло в коридор. Последнее, что я услышала было.

— Помойте ее! Смрад просто невыносимый.

Глава 7. Кукольник

— Так вы сможете объяснить, как запись вашего разговора с Драйвом смогла чудесным образом испариться?

Не могу сосредоточиться над тенью, нависающей надо мной. Мне кажется, что я провоняла от пяток до кончиков своих волос, и никакое на свете даже самое хозяйственное мыло не в силах его оттереть.

Сегодня на допрос явился один из детективов. У них ни у кого не было имен, и они считали, что так их не вычислить и не найти. Но я бы нашла его даже среди кишащего мегаполиса по тому смраду, который исходит от него, и по сравнению с его мой кажется номером пять.

Лживый, двуличный, просто омерзительный.

Коричневый пиджак сел напротив и представился.

— Меня зовут детектив Стромболи.

— Стропони? — не смогла я справиться со словесным поносом, что ливанул в ответ на бесячий неестественно учтивый тон гандона, что запер меня в самое черное место на земле совершенно незаконно.

— Стромболи, — настоял свинячий глаз.

— Это вы типа кукольник или просто любите совращать малолетних и эксплуатировать детский труд?

Ярость. Бушующее пламя гнева могло накрыть меня убийственной волной и вновь бросить в ледяное пекло… если бы не одно НО!

— Вы — все мои марионетки, дорогая. Я! Я дергаю за ниточки. Запомни это и умести в своей глупой, но такой нужной для меня коробочке.

— Нужной?

Мое недоумение позабавило слишком потливого и слишком молодого человека.

— Совсем скоро, миссис Престон. Очень скоро.

Наш разговор все больше приближался к тупику, хотя попадающиеся предупреждающие знаки сделали все, что могли.

Вот бы сейчас сюда черный шарик с цифрой 8.

— Какие у вас есть ко мне вопросы кроме уже заданных?

— В какое место вы дали Драйву, чтобы он так отчаянно сражался за вашу невиновность?

— Ни в какое… пока что. А вам в какое дать, детектив Стромболи?

Пиджак напротив хрюкнул от удовольствия и поправил свой черный галстук в тонкую белую полоску.

— Мне нужно признание, сука! Повтори, что ты сказала на допросе, и тогда умрешь самым гуманным способом!

Сильный удар о стол, и я наконец могу различить мелкие свинячье глазенки полные ненависти и решимости убить меня на месте. Мой рот открывается, но я не могу произнести и звука.

— Тебя некому защитить… куколка. Ты сгниешь заживо в карцере, я тебе обещаю, — прошипел он словно змей, заправляя упрямые волосы за ухо.

Кожу обдает кипятком, а затем проводят по ней маленькой льдинкой. Он решителен, а я просто в ужасе, что сейчас вот-вот вернусь обратно в ту бездну, откуда уже скорее всего не вернусь, и дело положат на полку нераскрытых или сольют на любого пропитого алкаша, просто проходившего мимо полицейского участка. Я резко захотела как можно скорее сбежать от этого ублюдка даже в карцер.

— Я могу быть свободна и проследовать в свою камеру?

Лучше наедине со своей болью, чем с ним!

Один не грациозный взмах бликующей ладонью, меня взяли под руки и хотели снова унести, как…

— Ты ошибаешься, Дэвид! Есть кому! Еще как есть!

Дорогу нам преградил раскрасневшийся Алан, а детектив расхохотался.

— Не смеши меня, белый халат. Ты не адвокат.

— Но и ты не детектив, — справился с учащенным дыханием психиатр, явно пробежавший нехилый марафон.

Я не понимала, что происходит, я любовалась внезапно появившимся защитником, который прямо сейчас спасает мою конченную жизнь.

— Она МОЯ, Драйв! Не лезь в МОЕ дело! Колода разыграна, ставки сделаны. ВСЕ!

— Поздно, друг мой. Вы не заставите моего клиента признать эту вину.

— Но, черт возьми, у тебя БЫЛО это признание!!! — детектив усмехнулся и добавил, — Ах, я забыл, ты же его оставил в своих трусах.

— В первую очередь вы должны перевести моего клиента в другой корпус, и мы подаем иск на вас за такое зверство!

— Зверство?! Да для этой твари это просто райские сады.

Детектив лютовал, из его головы начал исходит темно-серый дым, постепенно набирающий черный цвет и увеличивающий свою плотность.

— У меня распоряжение от Начальника тюрьмы, — следом зашел амбал с каменным квадратным лицом, заставляя Драйва скрестить руки на груди, — Заключенная переходит в женский корпус общего режима.

Кукольник закинул руки за голову и кинул что-то невидимое в нас, попутно пиная металлический стул, отправляя его в полет в столешницу. Я вздрогнула и закрыла глаза.