Бесплатный фрагмент - Ступени

ПРЕДИСЛОВИЕ

Выбор у меня был простой: стать полицейским, бандитом, алкоголиком-наркоманом — кому что больше нравится — или приткнуться куда-то на завод, пахать от зарплаты до зарплаты и грустить о своей жизни. Ну а какие перспективы у вчерашнего школьника, попавшего в жернова 90-х, которые перемалывали и мужиков покрепче, не то что желторотых юнцов? Сейчас я думаю — почему мне не захотелось принять унылую неизбежность и плыть по течению, изредка взбрыкивая ножками? Что спасло? Что позволило зацепиться за краешек призрачного шанса?

Любовь к звездам и космосу?

Книжки про индейцев и фантастика Кира Булычева и Стругацких?

Радиоприемник, который — если покрутить колесико — соединял меня с инопланетными цивилизациями, старательно сигнализировавшими мне что-то важное сквозь белый шум?

Однозначного ответа нет. Но в чем я уверен, так это в том, что если бы мне двадцатилетнему встретился сегодняшний я, мой путь — от выпускника технического вуза, который начал карьеру с мытья молочных фляг, до бизнес-консультанта с внушительным бэкграундом — был бы легче, ровнее, в обход многих кризисов и провалов. Хотя, пожалуй, именно этим и ценна моя история — лавируя в океане трудностей, ошибок и озарений, рискованных экспериментов и выверенных решений, я стал собой. И сегодня готов честно, называя вещи своими именами, поделиться опытом с теми, кто:

— чувствует в себе силы и страсть к переменам

— готов расти и масштабировать свои бизнесы

— стремится подняться на ступеньку выше, но не знает как

— ищет решение, способное вывести на новый уровень

— только начинает свой путь и нуждается в дружеском плече.

Обещаю, никакого назидательного тона — я не собираюсь вас учить, переделывать или обесценивать ваш опыт. Вовсе нет. Мы просто поговорим по душам и, возможно, мои истории помогут вам вспомнить что-то важное о себе, о ваших мечтах и планах, которые пока не удалось реализовать. Возможно, мои размышления для кого-то станут отправной точкой и направят по новому пути к целям. Возможно, мой опыт и результаты вдохновят на свершения, а если нужна будет поддержка, вы будете знать, к кому обратиться.

Я расскажу о том, в какой атмосфере прошло мое детство и чему меня научили лихие 90-е. Поделюсь секретной формулой успеха, которая срабатывает даже в, казалось бы, безнадежных обстоятельствах и выдергивает тебя из депрессивного поселка, где твоя судьба уже предрешена — тот самый небогатый выбор, что я упомянул в первых строках. Покажу изнанку жизни в Москве, куда ты приезжаешь совершенно один, и это сродни выходу в открытый космос — ты лицом к лицу встречаешься с гигантским городом, который может проглотить тебя на завтрак, а может дать все и даже больше. Если, конечно, тебе хватит смелости рискнуть.

Я рисковал постоянно.

Рисковал, бросая прямой вызов матерым мужикам на московском заводе, куда попал только благодаря счастливому стечению обстоятельств.

Рисковал, потребовав особого отношения на изнурительном собеседовании в отделе продаж крупной фирмы, где потом осваивал тонкости профессии с нуля, не имея профильного образования.

Рисковал, когда я, понаехавший, осмелился влюбиться в коренную москвичку и сделать ей предложение.

Рисковал, когда переходил из одной компании в другую — всегда на новые задачи, но адаптируя прежний опыт и держа в голове звезды, до которых хотел дотянуться с ранних лет.

Рисковал, когда брался за мега значимые проекты и в буквальном смысле нес свет на олимпийские объекты Сочи-2014, поставлял световое оборудование на стадионы Чемпионата мира по футболу 2018 года и множество других крупнейших спортивных мероприятий, параллельно выводя бренд Philips в лидеры рынка спортивного освещения в России и СНГ.

Рисковал, когда вместе с женой на сверхскоростях метался между всеми храмами Москвы, вымаливая жизнь нашей новорожденной дочери.

Рисковал, когда придумывал и запускал собственные бизнесы, лавируя между сотнями задач и контрактов.

Рисковал, когда совсем недавно решил выйти в свободное плавание и реализовать созревшую в глубине души потребность делиться опытом и помогать другим.

Я и сейчас рискую, когда пишу эти строки. Смогу ли я снова дотянуться до звезд — до ваших сердец? Скоро узнаем.

СТАРТ

Уроки детства

Пены — так называется местечко в Курчатовском районе Курской области, где я родился и вырос. Официально поселок носит имя Карла Либкнехта — наследие революции 1917 года, но до этого уже 300 лет люди называли свою землю Пены — в честь протекающей поблизости реки Пенка, да так и не отказались от исторического названия. «Рабочий поселок имени Карла Либкнехта» — такое даже на маршрутной табличке автобуса не поместится, да и выговаривать замучаешься, поэтому местные до сих пор живут в Пенах. Любопытно, что в Курской области есть еще одно село Пены — в Беловском районе, совсем крохотное. Если в моих Пенах в лучшие времена, в 80-х, было около двенадцати тысяч жителей, а сейчас — около восьми тысяч, то в соседних Пенах, до куда добираться примерно 130 километров, едва ли наберется тысяча человек. Глухая провинция.

Наш поселок Пены раскинулся вдоль левого берега реки Сейм, самой крупной реки в Курской области. Это всегда было тихое, уютное место, где практически все друг друга знали. Поселок довольно большой, благоустроенный — улицы асфальтированные, с тротуарами. Условно Пены делился на две части — городскую и деревенскую, где сплошняком частный сектор. Мы жили в «городской», среди многочисленных четырехэтажных «хрущевок». В начале 80-х в Пенах начали строить и девятиэтажные дома, в один из которых наша семья позже переехала.

Итак, Пены. Это деревянные заборы, роскошные палисадники с цветами, бесконечные огороды и грядки, где семьи выращивали картошку, огурцы и помидоры. Весной весь поселок превращался во что-то сказочное — цвело все и везде: яблони, вишни, черешня, груши, сливы… Над улицами плыли дурманящие ароматы, перетекающие из весны в жаркое и сухое лето, когда воздух был напоен яблоневым духом и чуть прохладными, пряными запахами трав. Потом на смену яркому лету приходила унылая и печальная осень, быстро сдающая позиции снежной и мягкой зиме, которая иногда превращала Пены в волшебную Нарнию, развесив снега по веткам деревьев и кустарников.

Две школы, детские сады, различные кружки, музыкальная школа. В Пенах действительно было все организовано для жизни. Отдельная история — районная библиотека. Можно сказать, мой личный храм. Паркетный пол, тропические растения в больших кадушках, огромные стеллажи с книгами и этот запах… Запах приключений, других миров, ярких характеров и историй, которые оживали на книжных страницах. Я читал запоем. Сперва все приключенческое — Жюль Верн, Майн Рид. Потом фантастику. Кажется, я перечитал вообще все, что было доступно в те годы. Стругацкие, Булычев, Андерсон, Гаррисон, Хайлайн…

Детство мое было счастливым. Ярким. Мы играли в «казаки-разбойники» и «вышибалы», став чуть старше — в «пекаря» и «клепушки». Бегали с самодельными шпагами после «Трех мушкетеров», мастерили луки после «Робин Гуда» и фильмов про индейцев. В лесу, среди бесчисленных воронок и землянок, оставшихся в наследство от Великой Отечественной, играли в войнушку. Ходили на железнодорожную станцию собирать порох, выкапывать патроны и мины. Зимой пожарная машина заливала для нас большой каток, на котором места все равно хватало не всем, поэтому «не поместившиеся» шли на замерзшее болото и играли там в хоккей. Лыжи — тоже обязательная часть курской зимы. Я и сам в детстве «заболел» этой темой и до сих пор катаюсь — не отпускает. А еще помню, как зимой, когда щедро насыпало снега, мы с ребятами строили снежные крепости и играли в снежки. Весной же, когда по улицам текли веселые и говорливые ручьи, мы пускали по ним бумажные кораблики…

Врезалась в память история, как мы с другом Сашей Синяковым нашли… мину. Мы дружили с раннего детства, в детсад ходили вместе, потом в одном классе учились, и оба буквально «болели» приключениями. Как и все ребята, пропадали в лесу, где куча землянок и воронок осталось со времен Великой Отечественной, искали порох, поджигали его — очень красиво в костре порох горел. От старших пацанов знали, что лучше всего искать неподалеку от железнодорожной станции, через которую шли и грузовые составы, и пассажирские. И вот мы с Саней, третьеклассники, в один из прекрасных теплых дней пошлепали на эту станцию.

Все было как обычно — копошимся мы в этом песке на насыпи, копаем, и вдруг — хвостовик от мины выглядывает. «О, класс!» — дружно обрадовались мы, потому что в хвостовике довольно много пороха, и принялись копать еще усерднее. Хвостовики-то мы уже находили и не раз, понимали, как они выглядят, но тут явно было что-то не так: копаем-копаем, а хвостовик не заканчивается и… переходит в тело мины.

Вот это удача! Мы с Саней в восторге, выдергиваем ее из песка — цельная, красивая такая, фугасная мина сантиметров сорок, наверное, в длину. Может, чуть побольше. Страха не было, наоборот — мысль стремительно закрутилась, генерируя гениальный, по нашим меркам, план. Решено — сдаем мину в школьный музей, получаем три рубля и всеобщее признание. Дело за малым — доставить мину к месту назначения.

К железнодорожной станции мы приехали на Сашкином велике. Он прыгает за руль, я усаживаюсь на багажник. Мину мы, умные дети, завернули в кофту, чтобы помягче было. И я вез ее на руках — по кочкам, колдобинам, ямкам. До самой школы. Это минут десять-пятнадцать в пути, и только сейчас я понимаю — любая из этих минут могла стать роковой.

Заходим в школу с укутанной в кофту миной, поднимаемся на третий этаж — в учительской никого нет. Школьный музей тоже закрыт. Времени уже ближе к четырем часам дня. Мы с Саней, понятно, расстроены — кто ж нам три рубля-то выдаст за находку? И вдруг осенило — поедем домой к нашей учительнице Евгении Даниловне, она-то нам и поможет мину сдать в музей, а там и три рубля, и честно заработанные вкусняшки. Грузимся на велосипед — Саня за руль, я с миной на багажник — и пилим к частному дому учительницы. Десять минут и мы на месте.

— Евгения Даниловна, Евгения Даниловна! — орем, довольные, заходя к ней во двор.

Она выходит навстречу, и — по мере того, как мы разворачиваем мину, наперебой объясняя, как мы ее нашли и что нужно срочно сдать сокровище в музей за три рубля — улыбка сползает с ее лица. Евгения Даниловна зовет мужа, который то ли бывший военный, то ли даже фронтовик. Он почему-то тоже не радуется нашей находке — волосы дыбом, побледнел. Муж учительницы аккуратно взял мину из моих рук, прямо в кофте, и пешком пошел в сторону отдела милиции, который был совсем недалеко. Мы с Сашкой бежим следом, уже подозревая неладное: мину забрали, денег не дали, идем в милицию — что-то явно не так. Всей компанией заходим в дежурную часть. Там дядька сидел в милицейской фуражке — мне показалось, что она приподнялась, настолько он был шокирован. А кругом люди, здание…

Дежурный буквально начал орать на мужа Евгении Даниловны. Суета, паника. Мину вынесли на улицу, двор оцепили, что-то начали с нашим сокровищем делать, а нас с Сашкой оставили внутри отдела и… сообщили родителям. Три рубля нам, конечно, никто не дал. Зато от души дали по жопе. Родителям поставили на вид, нас с Сашкой — поставили на учет в милиции. Правда, это все равно нас не остановило. Позже мы раскопали еще одну мину, но, уже наученные горьким опытом, сразу отнесли ее соседу, одноногому саперу, который выпилил нам из нее порох — в костре горело знатно.

А другие ребята, воодушевленные нашим успехом, тоже начали раскопки в районе насыпи и нашли огромную авиационную бомбу, которая попала в газеты, привлекла внимание саперов и спровоцировала поисковые работы в районе железнодорожной станции. Очень много тогда раскопали неразорвавшихся бомб и мин, по которым, оказывается, годами ездили пассажирские поезда. Выходит, с нас начались масштабные поиски и, возможно, они реально спасли чью-то жизнь, кто ж знает?

А мой друг детства Саша Синяков, с которым после школы дорожки разошлись, в 2024 году погиб на СВО.

Все-таки рванула та мина…

Но не только в лесу нам было интересно. В «центре» нашего поселка (так условно называли место, где расположились продуктовый и хлебный магазины, а также столовая-кафе) было все, что нужно пацану: леденец-петушок за пять копеек, мороженое за пятнадцать, ириски на развес и газировка, конечно. Такое простое детское счастье.

А центром притяжения для всех поселковых был большой парк с домом культуры и летней эстрадой, где регулярно выступала с концертами местная самодеятельность.

Лето в Пенах — отдельный вид искусства. Каждый день мы пропадали на реке. С нее же и кормились — роскошные раки, рыбу ловили самую разную на самодельные удочки, в крайнем случае довольствовались речными мидиями. Иногда к бабушке заскочишь за коржиками и обратно на речку. Дел у пацанов на реке всегда много: мы строили плотины на ручьях из камней и веток, сушили вымокшие насквозь штаны на солнце, чтобы родители не ругали, заряжались солнцем и небом.

Вечерами поселок затихал. Из открытых окон доносились звуки радиоприемников, а на лавочках у домов собирались соседи, чтобы обсудить последние новости или просто поболтать. Мы, дети, дотемна играли в прятки или просто бегали по улицам, пока нас не звали домой. И потом начиналось небо. Всегда миллион на миллион! Черное — насколько вообще можно себе представить плотный черный цвет, расшитое очень яркими, сияющими звездами, на которые я мог смотреть часами. Особенно летом.

В общем, в Пенах можно было снимать фильмы в лучших традициях советского кинематографа. Большой и жизнерадостный поселок, есть даже местная Красная площадь, несколько крупных заводов: машиностроительный, асфальтовый с техническим прудом, куда мы с мальчишками уже весной бегали купаться — вода в этом пруду прогревалась очень быстро, раньше других водоемов. Работал хлебозавод, сахарный комбинат, было свое строительно-монтажное управление и автоколонна. Своя крупная железнодорожная станция, через которую туда-сюда ходили составы на Украину, школы и детсады, дом культуры, развитое сельское хозяйство. Все люди при деле. У нас в промышленных масштабах выращивали свеклу — местные всегда называли ее бурак. В ходу был суржик — смесь русского и украинского языков. Люди дружелюбные.

Машиностроительный завод был самым крупным. Чего там только не производили: какие-то особые бочки, пластиковые изделия, формы для пищевой промышленности, даже чугунолитейный цех свой был. Моя мама работала на этом заводе инженером, папа тоже долгое время трудился на машиностроительном — был токарем-фрезеровщиком. Обычная трудолюбивая семья с правильными ориентирами — живи, работай, не мешай жить другим, будь добрым и открытым. И мне всегда казалось, что именно такой и должна быть жизнь — простой, понятной, когда день начинается по заводскому гудку и заканчивается им же. Серьезно, даже будильники не нужно было ставить — в Пенах жители ориентировались на заводской гудок, и каждое утро начиналось с какой-то очень спокойной и уверенной радости: вот новый день, у тебя есть дом, работа, семья, ты в порядке.

Я вспоминаю свое детство с благодарностью и теплом. Как все ребята, ходил в ясли, потом в детский сад, в школу — и везде был окружен интересными, светлыми людьми. Сейчас может показаться странным, но в поселке, сопоставимом по количеству населения с самым маленьким районом Москвы — Восточным, где насчитывается как раз около 12 тысяч человек, жизнь била ключом: кино крутили, проводились концерты и различные праздники, процветала самодеятельность — моя мама, кстати, тоже пела в заводском хоре. Учителя, врачи, инженеры, не говоря уже о руководителях предприятий, пользовались всеобщим уважением и считались местной интеллигенцией. Работяги тоже чувствовали себя отлично — работа есть, будущее прекрасно, стабильность и всегда есть чем заняться. Проявляй свои таланты и способности как хочешь — танцуй, пой, рукодельничай, в спортивных соревнованиях участвуй. Правда, было очень интересно наблюдать за тем, как смешивались советские и церковные праздники: толпы людей с шариками на первомайской демонстрации и потом те же люди с покрытыми платками головами на Пасхальной службе. Удивительно, как две, в советское время взаимоисключающие идеи — социализм и религия — уживались в одной голове, но никого это не смущало и уж тем более не становилось поводом для конфликтов.

И вот среди всего этого почти киношного великолепия расту я — увлеченный всем на свете, чуточку наивный, открытый и доверчивый паренек. Иногда мне казалось, что я целиком сделан из мечтаний и жажды приключений. И я их устраивал себе сам. Пока не научился читать, фанатично играл в солдатиков, разворачивая самые фантастические сценарии засад, атак и баталий. Теперь-то я понимаю, что уже тогда меня завораживали стратегии и коммуникации — все мои игрушечные герои каким-то образом взаимодействовали, реализовывали определенные сюжетные линии, и никогда их игрушечные отношения не были плоскими, что ли, однозначными. Еще одна детская любовь — настольные игры. Особенно приключенческий «Вестерн» и аналог «Монополии» — «Менеджер». Я даже сам делал настолки: мама приносила с работы большие листы ватмана, а я их разрисовывал кружочками и потом подписывал ходы. Хорошо получалось!

Сидеть за настолками мы могли часами. Обычно собиралась большая компания, и мы играли чуть ли не до посинения. Примерно такая же история была и с солдатиками, правда, там обычно мы играли вдвоем с моим другом детства Димой. Иногда нам родители «навязывали» Свету, мою младшую сестру. Для нее мы с Димкой стабильно разрабатывали отдельный сюжет — то госпиталем она заведовала, то рестораном.

Можно ли сказать, что, сам того не понимая, я играл в жизнь? Пожалуй. И детский опыт потом не раз пригодился мне в самых непростых обстоятельствах — в голове словно включались сигнальные огни, подсвечивающие шаги, которые необходимо предпринять, чтобы прийти к нужному мне результату. Но в детстве это были всего лишь солдатики и настолки…

Сказать, что у меня была какое-то четкое видение будущего — например, стану врачом и никак иначе — не могу. Мне было интересно все, хотелось примерить на себя кучу профессий, потому что в каждой было что-то волнующее.

Сначала я планировал стать космонавтом. Ну а кто из родившихся в 70-80-х не собирался лететь хотя бы на Луну? Наше детство было окутано романтическим флером космонавтики, и я на самом деле бредил звездами — мог часами разглядывать небо, верил, что где-то есть разумная жизнь, ловил «сигналы» посредством радиоприемника и пытался их разгадать.

Был у меня и план стать военным, как мой дядя. Мне очень нравилось, когда мужчина в форме, собран, дисциплинирован, излучает уверенность и серьезность. Ну и потом дед у меня — фронтовик. Вместе с ним я ходил на парады 9 мая. Дедушка надевал пиджак с орденами и медалями, они торжественно поблескивали на солнце, и мне виделся в этом особый, высший смысл — защищать жизнь.

В восьмом классе молнией промелькнуло желание стать пожарным — спасать других. Я даже чуть документы в воронежское пожарное училище после девятого класса не подал, но жизнь развернула в другую сторону. Впрочем, до «пожарного» периода еще нужно было дорасти.

…Самое яркое впечатление раннего детства — панический ужас. Мы с мамой возвращались домой, в нашу однушку на первом этаже четырехэтажной хрущевки, где компанию нам составляли муравьи, которых мы никак не могли извести, и армия кошек и котов, облюбовавших подвал дома и устраивающих в марте такие концерты, что наш деревянный пол вибрировал от этого ора. Идем мы, идем. Вечереет. Я по привычке таращусь в небо — звезды разглядываю. И вдруг вижу в вышине мерцающие красные огоньки. Мне показалось, что это летит ядерная ракета, и такой страх обрушился на меня, четырехлетку, такая паника. Заметался. Заплакал: «Мама, что делать?» Она меня успокаивала, обнимала: «Что ты, что ты, сынок! Все хорошо, это просто самолет, никакой войны, никаких ракет. Все в порядке». И этой своей заботой, теплом мама сохранила мою влюбленность в звезды, которая оказалась сильнее информационного фона — вспомните новости в начале 80-х, гонка вооружений, холодная война. По сути, мы росли в атмосфере страха, угрозы, но любовь все побеждает. И только в любви прорастают семена веры в себя.

Наверное, звезды для меня всегда были символом чего-то неизведанного, манящего, чего-то, к чему хочется дотянуться, бросить себе вызов — смогу или не смогу. И в детстве эта тяга выплеснулась в чтение. Сперва я освоил земные приключения — Жюль Верн, Майн Рид, острова, индейцы, а потом заболел фантастикой — Булычев, Стругацкие, Беляев, Ефремов. Вот где бескрайний простор и неограниченные возможности!

Вернувшись из очередного мысленного путешествия по космическим далям, я доставал радиоприемник, забирался на подоконник, смотрел на звезды и крутил настройки, вслушиваясь в шуршание неземных, как мне казалось, звуков и воображая, что это инопланетяне пытаются мне что-то сказать. А если с тобой говорит внеземной разум, разве что-то может оказаться тебе не под силу?

Вообще коммуникации — необязательно с инопланетянами — с ранних лет составляли важную часть моей жизни. И старт этому дала семья. Согласен с мнением, что в близком окружении ребенок проще и быстрее учится выстраивать отношения. А у нас в роду большие семьи — норма. У обеих бабушек было по четверо детей, каждый из которых создал свои семьи, народил детей. На лето в Пены приезжали сестры-братья из Харькова и из Подмосковья — вокруг меня всегда было много людей, и как раз в общении с ними я учился коммуникации. Общение было естественной частью жизни и позже из семейного круга переносилось во внешний мир. Обычно это получалось само собой, но всегда было составляющей моих личных стратегий, которые помогали достигать важных на тот момент целей и примерить на себя роль лидера, когда того требовала ситуация, — тоже.

Помню, как довольно долго «бодался» во дворе с одним мальчиком. Дима его звали. Мне было лет шесть, уже младшая сестренка родилась, за которой я присматривал во время прогулок. Вся детская тусовка нашего и соседнего домов сосредотачивалась в песочнице. Мы с моим другом, тоже Димой, с которым дружим с трех лет и по сей день, постоянно играли там в машинки да в солдатиков, присматривая за мелюзгой. Дима-враг со своим младшим братом, естественно, тоже в песочнице ошивался и постоянно нас задирал. Конфликты провоцировал его младший брат, мы с Димкой-другом его гоняли регулярно, а Дима-враг отвечал «взаимностью» уже нам. Постоянно дрались. Да, он был физически крупнее, сильнее, но я уже тогда понимал, что не хочу жить по правилам какого-то чужого пацана. Я сопротивлялся. Отстаивал свои детские позиции, не поддавался, хотя это было проще всего сделать — возможно, тогда Дима-враг утратил бы к нам интерес и угомонился. Наверное, мы с другом, мелкие и отчаянные, дико его раздражали, особенно когда из вредности таскали ягодки с Диминой грядки, которую он разбил буквально напротив своего подъезда и что-то даже выращивал. Хобби у парня такое было. Странно, как мирное и умиротворяющее в целом садоводство, особенно когда ты любишь ковыряться с землей, может сочетаться с таким зловредным характером?

Выстроить взаимоотношения с Димой-врагом так и не получилось, но детские ссоры в какой-то момент все же сошли на нет. Мы их переросли. А я, получив опыт коммуникаций и интуитивно понимая, что ко всем людям можно и нужно искать подход, пытался выстраивать взаимоотношения более осознанно. Очень хотел попасть в компании двоюродных братьев и сестры. Чтобы мальчишки — а они все были старше на несколько лет — приняли в свой круг, пришлось научиться играть в карты. В те годы почему-то все играли в карты, и этот навык делал тебя равным остальным ребятам. А когда мальчишеская ватага мчалась на речку учиться плавать, я тоже бежал с ними. Это ощущение общности — всех бросают в воду с лодки и каждый гребет изо всех сил — объединяло не хуже кровного родства. Сегодня я могу сказать, что это была сонастройка с командой, адаптация, но тогда было просто счастливое бесшабашное детство, когда очень хотелось найти своих.

С девчонками, кстати, было проще. Видимо, у них уже в возрасте девяти-десяти лет проявляется материнский инстинкт, и им очень нужно о ком-то заботиться. Объектом с радостью становился я — был их маленьким царевичем, которого укладывали спать на вытащенные из дома перины и подушки, кормили, всячески холили и лелеяли. Это было и смешно, и трогательно — я чувствовал себя просто на седьмом небе от счастья, потому что внимание мне уделяли такие серьезные и взрослые девчонки.

Если разобраться, и карты, и игры «в царевича» суть одно — коммуникации. Великое и мудрое искусство находить общий язык с людьми так, чтобы с каждым словом становиться на ступеньку выше, дотянуться до своих сегодняшних звезд, обрести дружбу, поддержку и самого себя. С таким багажом знаний и опыта в 1985-м я пошел в школу. А через шесть лет рухнул Советский Союз, и началась совсем другая жизнь.

---

Выходец из 90-х

Август 1991-го. Всей семьей мы готовимся к учебному году: я иду в седьмой класс, младшая Света — во второй. Осенью мне исполнится тринадцать. Наверное, здесь с умным видом можно было бы сказать, что уже тогда я, двенадцатилетний пацан, все понимал — предчувствие перемен витало в воздухе, искрило. Но нет. Я был обычным пацаном, мой мир был прост и понятен — дом, семья, школа, друзья, книги, звезды. И вдруг все рушится. В один момент.

С чем сравнить эти ощущения? Представьте: вам семь лет, вы держите в руках яркий, с блестящим на солнце боком воздушный шарик и верите, что так будет всегда, шарик не улетит. И вдруг кто-то стремительно наносит смертельный удар иглой — вы даже не понимаете, кто это сделал, все происходит слишком быстро. И шарика больше нет. Он лопается с оглушительным бабахом, и вы ничего, совсем ничего не можете с этим сделать, кроме как принять новую реальность.

В Пенах начало девяностых было мрачным. Закрывались заводы. Мои родители боролись за выживание изо всех сил — у них на руках были мы с сестрой, двое школьников, которых нужно хотя бы чем-то кормить. Еще в конце 1982 года, незадолго до рождения сестры и почти за десять лет до судьбоносных в масштабах страны событий, папа перешел работать на Курчатовскую атомную станцию, где активно набирали персонал и платили больше, чем на машзаводе. Но в начале 90-х зарплаты или ощутимо задерживали, или выплачивали чем угодно — селедкой, окорочками Буша, посудой — но не деньгами, которые к тому же стремительно обесценивались. Маму в 1992-м сократили на машзаводе, после чего она долго билась за справедливость, восстановилась через суд, но не смогла работать в откровенно враждебной обстановке — в 1996 году ушла в профтехучилище. Помню, и мама, и папа мучительно искали варианты и способы выжить. Спасало, что отцу все-таки иногда платили зарплату, но в целом годы были голодные. Тяжелые. Был период, когда мы ели только картошку — вареную, толченую, запеченную — и все то, что росло на грядках. Зимой выручали соленья. Летом добывали в лесу ягоды да грибы. Изредка подворовывали на колхозных полях свеклу, кукурузу — по мелочи. Это был вопрос выживания.

Позже мы обзавелись своим хозяйством. У нас были куры, кролики, поросята. Перед школой мне нужно было всех накормить, убрать за животными, потом — на занятия. После школы то же самое плюс нужно успеть сделать уроки. И огороды. Бесконечные огороды. Сажать, полоть, копать. Я возненавидел все, что связано с огородами, но выбора тогда не было: не вырастишь картошку — нечего будет есть. Все просто.

Вся моя подростковая жизнь вращалась вокруг хозяйственных забот и огородов с редкими всполохами праздников. Заколют родители поросенка — поешь наконец-то мяса. Или пару раз в год на столе свежие овощи появляются — обычно к 8 марта. Естественно, никаких колбас, сыров и прочих «деликатесов». А еще папе иногда зарплату давали талонами, которые можно было обменять на морскую капусту, изредка на сгущенку или какую-то выпечку. Терпеть не мог морскую капусту. Потом еще долго ее не ел.

Чем еще я занимался на заре девяностых, кроме того, что чистил закутку за поросятами? Смотрел по сторонам. Очень внимательно смотрел. Понимание, что так, как сейчас, я жить не хочу, сформировалось у меня довольно быстро. И я приглядывался к тому, как адаптируются к ситуации взрослые. Кто-то опустил руки и даже начал спиваться. Кто-то изо всех сил цеплялся за ускользающее прошлое, искренне веря, что у него получается сохранить прежний уровень и формат жизни, хотя все, решительно все уже было по-другому. Кто-то подался в бандиты — актуальная тема была в 90-х. А кто-то, оправившись от первого шока, который в 1991-м сшиб с ног всю страну, начал действовать. Рисковать. Пробовать что-то другое. Мама моей одноклассницы решилась на такую крутую перемену, стала выстраивать торговлю — возила в поселок какие-то продукты, «марсы», «сникерсы», жвачки. Многие мотались «челноками» за одеждой и обувью. Адский труд — спору нет, но они жили иначе. Не так, как большинство из нас. У них водились какие-никакие, но все-таки живые деньги. Их дети были одеты ярче, интереснее и выглядели будто бы свободнее, счастливее, выделялись из толпы. Не скажу, что испытывал зависть. Это было, скорее, понимание, что есть какая-то другая жизнь и можно принимать какие-то другие решения. «Челноки» стали для меня своего рода примером, ориентиром. Свидетельством тому, что можно рискнуть и поступить иначе. И получить другой результат.

Каждый, кто действовал на свой страх и риск, для меня был человеком нового формата. Открывались ларьки. Появлялись диковинные для нас вещи, подержанные иномарки из Европы и даже праворульные японские машины. Малиновые пиджаки мелькали то тут, то там. Мне открылся другой мир — мир, которым управляли люди деятельные, активные, решительные. Такие, каким хотел стать и я.

Середина девяностых навалилась другими проблемами. Не сказать, что жизнь наладилась — нет, все та же неустроенность, неизвестность, но страну хотя бы перестало лихорадить. Правда, трудностей от этого меньше не стало. В 1995 году я заканчивал школу и понимал, что, если не поступить в институт, перспективы у меня будут незавидные:

— приткнуться на худо-бедно работающий завод или атомную станцию, ценить синицу в руках, честно трудиться и утешать себя тем, что все так живут.

— рвануть за легкими деньгами и красивой, но часто короткой жизнью, примкнуть к рэкетирам или доморощенным бандитам, которых в те времена было что грибов после дождя.

— податься в милицию. Туда в то время, кажется, вообще всех брали, но многие не могли справиться с соблазном и шли «крышевать» рынки, ларьки.

— пойти путем наименьшего сопротивления и просто спустить свою жизнь в унитаз — алкоголь, наркотики в ассортименте и ничего не надо решать.

Мир тогда словно раскололся на три части — бандиты, полубандиты и люди, которые держались своих принципов, сохранили человечность и верили в то, что однажды их честность, трудолюбие и правильная жизненная позиция приведут к нужному результату. Сложно было разобраться, сориентироваться во всем этом. Многие мои сверстники по всей стране в те годы сбивались с пути, уходили в наркотики, в криминал — моментально сгорали, не реализовав свой потенциал, который, я верю, есть у каждого человека. Меня тоже разрывали метания из стороны в сторону, взрослая жизнь, на пороге которой я стоял в 1995-м, одновременно пугала и завораживала — я чувствовал, что возможностей море, но пока не понимал, где их искать, как зацепиться.

Одно я понимал четко — после 11 класса иду в вуз. Без вариантов. Я понимал, что мне нужно учиться, и учился хорошо. Закончил школу с двумя четверками — по русскому и по английскому. У родителей хранятся мои похвальные листы, грамоты за участие в олимпиадах. По линии математики я вообще умудрился вывести из одной формулы другую через интеграл — моя учительница Александра Андреевна Сеина охала-ахала, показывала меня завучу, а потом каждый год отправляла меня на олимпиады. Она вообще очень многое для меня сделала, и это бесценно. К слову, благодаря своей начитанности и эрудированности не по годам меня однажды случайно отправили на олимпиаду по биологии. И что вы думаете? Первое место! Учительница мне потом до одиннадцатого класса ставила одни «пятерки».

Учиться мне было интересно и в удовольствие, но хорошим поведением я не отличался. Например, в пионеры меня принимали самым последним, в компании двоечников и заядлых хулиганов. Но меня это не смущало совершенно. В старших классах, загоревшись идеей, что можно действовать и жить иначе, я был увлечен попытками заработать. И не я один. Мы пытались торговать жвачками, что-то обменивали — проблески предпринимательского мышления, думаю, были отличительной чертой моего поколения. Мы первыми увидели возможности и как могли пытались ухватить удачу за хвост.

Наш школьный «бизнес» — это, конечно, жвачка, значки и плакаты со «звездами» тех лет: Сабрина, Сиси Кейтч, Саманта Фокс, в обязательном порядке Рэмбо, Шварценеггер, Чак Норрис, Брюс Ли. Бешеной популярностью все это пользовалось, и мы уже в средней школе, классе в шестом-седьмом занимались такой торговлей. В Курчатове, что примерно в пятнадцати километрах и сорока минутах на рейсовом автобусе от поселка Пены, было много поляков — они там строили жилье для атомщиков. Ну и заодно привозили на продажу джинсы, технику и жвачки. «Дональд Дак» были в ходу, как сейчас помню. Так вот, у поляков блок этой жвачки стоил пять рублей. В блоке — десять штук. Время от времени мы мотались на автобусе в Курчатов, закупались у поляков, а в школе продавали эти жвачки по рублю за штуку, то есть блок приносил десять рублей. Значки покупали, условно говоря, за два рубля, а продавали за три. Вырученные деньги частично пускали в оборот, а что-то тратили на себя. Я любил покупать сливочный ирис на развес — вкусно, особенно если запивать газировкой. Ну и на буфет, где всегда было полно пирожков с повидлом, плетенок, печенья и прочих вкусняшек, в дни удачной торговли у нас деньги водились. Даже пирожное «Картошка» могли себе позволить — самое дорогое стоило 23 копейки.

Как еще зарабатывали? Играли на деньги. Была у нас игра «Чук», где нужно было выбить монетку, в «Орла и решку» играли на деньги, бумажную купюру выдували, чтобы она определенным образом упала. На вкладыши от жвачек тоже играли. Вообще была топовая тема! Люди коллекционировали их, эти вкладыши, тем более что классу к восьмому-девятому ассортимент жвачек расширился — появились «Турбо», «Финал», еще какие-то. Я и играл на вкладыши, и продавал их — в общем-то уже в школьные годы у меня получалось неплохо зарабатывать деньги на свои хотелки.

А параллельно я продавал… сигареты. Не горжусь этим фактом, но что было, то было. Мой дядя жил на Украине, и там им то ли на работе, то ли в качестве какого-то пайка выдавали сигареты «Ватра». Он не курил и присылал их мне. Пачка стоила рубль, в ней 20 сигарет, и я продавал их поштучно — сигарета за 20 копеек. Уходили на ура. Часть заработанного тратил на себя, часть отдавал маме, иногда даже получалось родственникам отправлять. Опыт интересный. Ценный. Думаю, таким образом формировалось и понимание, что деньги с неба не падают. Хочешь заработать — шевелись.

…Однажды, когда появились первые вещевые рынки, мы с мамой поехали на такой в Курск. Ну вроде бы областной центр, выбор богаче. Купили маме какой-то дорогущий костюм. Продавцы на рынке, понятно, восхищались: «Как вам идет! Какая красота!» Но вы ведь помните эти примерочные? Картонка на полу, обломок зеркала, кто-то прикрывает тебя «ширмой» их простыни или шторы — попробуй тут понять, идет тебе или не очень. Но костюм мы купили. По приезду домой выяснилось, что он как раз из серии «не очень». А денег отдали много.

Мама очень расстроилась. Ведь сколько всего нужного и полезного можно было купить вместо этого костюма! А теперь ни денег, ни костюма. На рынок уже не отвезешь — не примут. Что делать? И я подумал: а может, кому-то предложить этот костюм? Может, знакомым кому надо?

И тут вдруг как раз наступает тот самый день, когда к нам в поселок приезжает автобус с белорусскими «челноками». Из него выгружается куча женщин, обосновываются между двумя девятиэтажками, раскладывают-развешивают товары, ждут покупателей. И мне пришла гениальная мысль: почему бы не взять мамин костюм и не встать рядышком? Ну а вдруг?

Сказано — сделано. Вышел я такой с костюмом на вешалке. Стою. Причем никакой наценки не сделал — стоил на рынке костюм условные шестьдесят рублей, я его за шестьдесят и продаю. И в этот момент мимо идет учительница из нашей школы. Увидела меня. Изменилась в лице и напустилась: ах, ты такой-сякой, спекулянт, стоишь тут, позоришься. Я немного растерялся, и тут тетушки-челночницы, подбоченившись, стеной встали на мою защиту. Мол, чего вы на парня наезжаете? Молодец он, честно пытается заработать, не боится трудностей. Ох, как меня это вдохновило! Я прямо физически ощутил поддержку взрослых, понял, что нет ничего постыдного в торговле — раньше-то все из-под полы, украдкой. И хотя в тот день костюм никто не купил, я получил один из важнейших уроков жизни: честный труд — это никогда не стыдно, и любая работа должна быть уважаема. А костюм мама потом какой-то подружке продала, с хорошим дисконтом.

В подростковом возрасте мы все, наверное, получаем ценные уроки, проживая определенный опыт, наблюдая за другими людьми. Да даже дружеские связи могут формировать наши ключевые навыки, которые потом очень пригождаются во взрослой жизни. Я, например, приятельствовал с очень разными людьми. По спортивной линии — я занимался баскетболом — дружил с правильными ребятами: после школы шел в подвал, оборудованный под спортзал и «качалку». Все парни там как на подбор — не пьют, не курят. Эта тусовка гордо именовала себя «заводскими», потому что подвал значился на балансе машзавода. Отношения с ними складывались прекрасно — мы вместе тренировались, вместе играли в тот же баскетбол.

А вечером я шел в другой подвал, и там уже были карты, алкоголь, хулиганские замашки, разношерстная тусовка. Эти ребята называли себя «маяковскими» — по названию улицы, на которой стояла единственная четырехэтажка на районе. В этом доме как раз и располагался тот самый подвал, где тусили «плохиши». И с ними я тоже прекрасно ладил, чувствуя себя своим в доску в этой, как мне казалось, лихой и романтичной атмосфере.

И однажды случилась эпичная драка — «заводские» против «маяковских». Они схлестнулись на стадионе, все очень масштабно. А мне-то что делать? Я и с теми, и с другими дружу. Как ни странно, решение подсказала сама жизнь. Ценность вещей в то время была невероятно высока. То есть если ты нос расквасишь в драке — ничего страшного, заживет, а вот куртку порвать — новую никто тебе не купит. Так что противоборствующие стороны, прежде чем ринуться в рукопашную, аккуратненько сложили все свои куртки, кожанки, пальто в стороне, а я и еще двое парней, которые тоже дружили с ребятами из обеих группировок, сторожили вещи. И это все, что нужно знать о дипломатии: в каждой из тусовок мне было по-своему интересно, в каждой я находил собеседников и приятелей и сумел так выстроить отношения, что и те, и другие нормально воспринимали мой нейтралитет. Сегодня я считаю умение видеть, слышать людей и находить общий язык с каждым настоящей суперсилой, которая добавляет тебе козырей в любой сфере жизни. У меня это сработало даже с превышением — и в карьере, и в семье. Хотя важно не только, как ты видишь и «считываешь» людей, но и каким видят тебя.

…Врезалась в память еще одна детская история. Мы с ребятами гуляли во дворе, мимо проходят старшие, и вдруг один из них, очень уважаемый парень на районе, подходит к одному из наших пацанов: «Эй, а чего это у тебя уши грязные? Уши надо мыть». И вроде бы ничего такого особенного, но у меня будто пазл в голове сложился — авторитетный человек запросто может обратить на тебя внимание. И на тебя, и на твои грязные ушли. Если разобраться, это тоже часть коммуникаций — каким тебя видят? Какое ты впечатление производишь? Не отталкиваешь ли кого-то грязными ушами? И это очень важно, на мой взгляд.

«ЧТОБЫ ОН ОТСТУПИЛ ОТ СВОЕГО МНЕНИЯ? ДА НИ ЗА ЧТО!»

Тамара Ивановна Сергеева, учительница истории и обществознания, классный руководитель с 7 по 11 класс:

Тридцать лет прошло, как выпустился класс, в котором учился Сережа. Ребята они были неординарные, очень много талантливых детей, класс большой, шумный. Росли в непростое время, на их глазах творилась история страны. Взрослым-то было тяжело все это принимать и адаптироваться, а уж детям тем более. Но это было счастливое время — мы ходили в походы, очень многое обсуждали. Класс был сильный. Все учителя были ими довольны в плане учебы, а вот на некоторые неудобные вопросы, которыми ребята нас буквально заваливали, найти ответы бывало непросто. Ох, какие же они были бунтари! Какие спорщики! И Сережа Карпов — среди них, если не впереди остальных. В нем с детства чувствовался бунтарский дух, несгибаемая сила воли и стремление всегда и во всем поступать так, как он сам решил.

Сидит, например, на истории. Тетради нет. Желание учиться — есть, способности — блестящие, материал знает хорошо, но тетради — нет. «А зачем? — спрашивает. — Я же все слушаю, запоминаю. Это лишнее». Так ни разу и не завел тетради. Впрочем, ее отсутствие никогда не влияло на оценку.

Сереже всегда было важно на равных разговаривать со взрослыми. В том числе и с учителями. Он не боялся задавать вопросы. Спорил. Кто-то старался переждать-пересидеть трудные времена молча — так в Пенах и остался, а Сергей уже в школе шел в развитие, по любому вопросу имел свое мнение. Не могу себе представить ситуацию, чтобы кто-то из преподавателей пригрозил, например, снизить оценку, а Сергей бы замолчал. Ничего подобного — он готов был отстаивать свое мнение всегда. Сильный парень!

В седьмом классе я впервые повела их в поход. И как смелости хватило — большой класс, подростки! Несколько родителей мне помогали, конечно. Впечатлений масса, начиная от того, что многие ребята пришли… с тяжеленными пластиковыми пакетами, которые загрузили продуктами, одеждой, а еще ведь надо тащить спальники, ведра для приготовления еды на костре, палатки. В общем, до места мы добирались с приключениями. Ну что ж, тоже опыт. Всему учились в походах — и делиться, и помогать, и рюкзаки со временем освоили. Но еще мне очень запомнилось, что первая же вылазка в лес показала уровень подготовки ребят — только несколько человек умели разводить костер, знали, где найти дрова. Сережа Карпов среди этих умельцев. А еще, как только мы обосновались на стоянке, он вместе с папой сразу же пошли ловить рыбу — еду-то надо готовить. А я отметила для себя, что Сережа выделяется на фоне большинства — более подготовлен, более собран. Уже не мальчик — будущий мужчина. Думаю, что это влияние семьи, а семья у Карповых хорошая, крепкая, где каждый получает поддержку и любовь. Может, поэтому и Сережа, и его младшая сестра Света состоялись в жизни, добились всего, чего хотели?

В десятом классе мы тоже ходили с ребятами в поход. Я всегда сына своего брала с собой, он на пять лет младше Сергея — они сдружились, часто общались. Парни, например, вечером ушли в палатку винца выпить, о чем я узнала спустя годы, а Сережа остался с моим сыном костер сторожить. Болтали, жарили шашлык — Сергей принес литровую банку маринованного шашлыка — смеялись. Думаю, он знал, что мальчишки взяли вино, но никого не выдал. Все они были такими — преданными друг другу, надежными и искренними. Чудесные дети!

Мойщик фляг с высшим образованием

Школу, как я уже говорил, закончил успешно. Всего две «четверки». И сразу после выпускного задачей номер один стало поступление в вуз с военной кафедрой. В армию, честно скажу, не хотелось. Видел, какими возвращались с первой чеченской парни — сначала забирали ребят постарше, а потом и моих ровесников зацепило. На это было больно смотреть — сломанные жизни, психологическая травма, пустые глаза. Видя все это и наслушавшись их рассказов об армии, я не хотел в этом участвовать. Да, дядя у меня — кадровый военный, дед — фронтовик, но мне тогда не откликалась идея идти в армию и связывать свою жизнь с военной службой. Фронтовики обычно молчали о том, что пережили. А если вспоминали, что только со слезами, только с одной характеристикой — ужас, кровь и боль. Я не хотел войны. Я хотел учиться, строить свою жизнь и помогать Родине другим способом.

Вуз выбирал очень придирчиво и расчетливо. В Курске было четыре вуза — медицинский университет, педагогический университет, сельхозакадемия и политехнический университет. Учителем я себя в принципе не видел, медиком тоже — особо не интересовали эти сферы. Сельхозакадемия? Вряд ли. За свое детство в начале 90-х я так наелся этого сельского хозяйства, огородов, ухода за домашней скотиной, что у меня была буквально аллергия на все это. Нет-нет-нет! Категорически. Не мог себе представить, что по доброй воле возьму, скажем, тяпку в руки и пойду окучивать картошку. Поэтому единственным вариантом для меня, по сути, был Курский государственный технический университет. Нужно было выбрать специальность.

Подавать документы мы приехали вместе с мамой. В свое время она сама закончила Брянский институт транспортного машиностроения — изучала технологии машиностроения, станки, инструменты — и мягко, очень ненавязчиво предлагала и мне подумать об этой специальности. Но зачем? Как работать со станками, я уже знал — нас же в школе учили. Теоретически токарем я мог работать и даже какой-то разряд получил, но меня это вообще не прельщало — возиться с железками, в грязи. Не мое. Поэтому я приглядывался к разным факультетам — юристы, экономисты, первые специальности по программированию, считай, нынешние айтишники. Очень было востребовано энергоснабжение, потому что атомная станция под боком, и состоятельные люди, например, старались пристроить своих детей на эту специальность. В 1995-м это были самые популярные профессии. Но чтобы попасть на «модные» факультеты, где был бешеный конкурс, нужны были или связи, или деньги. У нас в семье не было ни связей, ни денег, поэтому — все сам. Я выбирал между технологиями машиностроения и станками и инструментами — это были уже два разных отделения. Как вариант — технологии сахаристых продуктов, где уже год как училась знакомая девочка. На крайний случай было строительство — факультет, на который можно было поступить с закрытыми глазами, там даже конкурса как такового не было — брали с шестью баллами: тройка по русскому, тройка по математике, зачет по физике — и ты студент.

И вдруг я увидел открывшийся за год до моего поступления филиал Московского пищевого института и кафедру «Машины и аппараты пищевых производств».

«Так, — подумал я, — люди всегда хотят есть. Если выучусь на эту специальность, то буду связан с пищевой индустрией, а там уж как-нибудь определюсь, как применить эти знания. Не пропаду!»

К выбору будущей специальности, как вы понимаете, я подошел очень рационально. Меня не тянуло на эту кафедру, особого восторга по поводу аппаратов пищевых производств я не испытывал. В тот момент я в принципе еще не понимал, чего я хочу, но подумал, что не пропаду, если так или иначе буду при кухне. Правильно ведь говорят: дружи с поварами, чтобы быть сытым, и дружи с бухгалтерами, чтобы вовремя получать зарплату.

Так началось мое студенчество. Учился очно, все пять лет жил в общежитии, и это была очень крутая школа жизни. Если условно разделить жизнь на три ключевых этапа, когда я осознанно выстраивал коммуникации и формировал свою картину мира, то именно общага — это первый этап. В детстве я действовал интуитивно, по ощущениям, не сознавая, почему в той или иной ситуации веду себя определенным образом, но студенчество — совсем другая история. Вторым этапом становления в плане коммуникаций станет московский завод, а третьим — работа в продажах. Но начнем с общаги.

Как и большинство студентов в середине 90-х, мы с будущими однокурсниками примерно полтора месяца до начала учебы провели в колхозе — собирали яблоки. Уже там перезнакомились, подружились — с одним из парней до сих пор поддерживаем отношения. В общем еще до заселения в общежитие я знал, с кем буду жить в комнате. И в первый же учебный день понял, что жизнь эта общажная будет веселой и зачастую непредсказуемой.

Ближе к октябрю мы вернулись из колхоза, заселились в общежитие и наконец пришли в университет в качестве студентов. Первый день напоминал инструктаж — нам долго что-то рассказывали, показывали аудитории, объясняли, как куда добраться, а под занавес отправили в библиотеку за учебниками. Я как ответственный человек пошел за книгами — очередь из студентов гигантская, так что, нагруженный учебниками, я выгрузился на улицу уже в вечерних сумерках. Пока добрался до общаги — стемнело. И я такой весь воодушевленный — новый этап, совершенно новая жизнь, учеба — подхожу к своей комнате, дергаю дверь, а она закрыта. Слышно, что внутри играет музыка, голоса. В итоге дверь мне открывает… девушка. «О, этот мальчик будет мой!» — хватает меня за руку и заводит в комнату. Приглушенный свет, музыка, на одной кровати сидит мой сосед Вася с какой-то девчонкой, на другой — Денис, тоже с девушкой. И третья красавица, как предполагалось, видимо, должна составить мне компанию. Позаботились парни. Уже потом я узнал, что ребята не пошли в библиотеку, познакомились с девчонками с юрфака, причем старше нас на два курса, и решили закатить вечеринку.

Когда девушки ушли, мы с Васей — а надо было его видеть: на полторы головы выше меня, крепкий такой — решили побродить по общаге. Не очень трезвые, надо признать. Но с Васей было не страшно. И естественно, в коридорах наткнулись на двух старшекурсников.

— Чего это вы тут шляетесь? — и присматриваются к нам. Мы же новенькие, зеленые еще совсем.

Мы что-то ответили. Весьма дерзко. Слово за слово — и вот уже перепалка грозит перерасти в драку. И вдруг выясняется, что один из старших парней — Васин земляк. Ну и все, мир, дружба, жвачка. Мы навеселе, они навеселе, вместе идем в какую-то незнакомую комнату, там тоже выпиваем, и в три часа ночи я обнаруживаю себя в компании Васи и старших ребят, самозабвенно орущих на всю общагу «Комбат батяня, батяня комбат!» Ночной концерт не прошел незамеченным для кастелянши Людмилы Николаевны, женщины суровой, но справедливой, которая жила, как назло, именно в нашем корпусе. Конечно, она всех ночных певцов вычислила моментально и вызывала к себе: разбирательство, перспектива выселения — головомойку нам задали мощную. Ладно те парни, они вообще с пятого курса, а мы-то — салаги, и в первый же день устроили черт знает что. Но как выселять? Куда нас выселять? Другого жилья в Курске ни у меня, ни у Васи нет. Родители снимать квартиру не могут. Мы, конечно, сделали все, что могли, пытаясь загладить вину — извинились, пообещали вести себя прилично, и в целом все закончилось благополучно, хотя на карандаш мы попали. Как «неблагонадежные». А потом Людмила Николаевна сказала мне: «Знаешь, я бы тебя выселила, но ты единственный студент, чья мама в день заселения честно сказала, что ты — не подарок, и попросила строго тебя не судить. Обычно-то родители приезжают и уверены, что дети у них — ангелочки и паиньки. Поэтому строго судить не буду — на первый раз прощаю».

Так я влюбился в общагу, которая на пять лет стала моим домом. Это удивительное место! Здесь много очень разных людей, и тебе нужно встроиться в иерархию, найти свое место под солнцем. Общага — это жизнь в миниатюре: есть конкуренция между факультетами и корпусами, есть какие-то свои нормы и традиции, есть соблазны и опасности, есть свобода и возможности.

Наша общага — это три четырехэтажных здания, объединенных общим коридором. На этаже двенадцать секций, в каждой — по четыре комнаты: две большие на трех человек и две маленькие — на двоих. В каждой секции душ, но если что-то не работало — ходили к соседям или в общую душевую. Народу много. Только в нашем здании жило не меньше тысячи студентов. Это приличный коллектив, срез общества, в котором тебе нужно и не потеряться, и не позволить отыгрываться на себе. Поэтому для меня жизнь в общаге — это осознанная адаптация в обществе, когда ты видишь, что есть кто-то сильнее, и есть кто-то, готовый самоутвердиться за твой счет. Ты понимаешь, что есть ребята, которых обижают — так называемые лохи, к кому в комнату посреди ночи могли вломиться какие-то нетрезвые люди, взять еду или потребовать денег, а они не могли ни отказать, ни постоять за себя. Собственно, ты знаешь, что есть и те, кто вламывается в комнаты и пытается переть грубой силой.

В каком-то смысле иерархия в общежитии напоминает, как бы грубо это не звучало, зону: есть лохи, есть мужики, есть авторитеты, есть обычные ребята, которые просто учатся и не влазят ни в какие истории. Я не относил себя ни к одной из этих категорий. Действовал по ситуации. Нужно было драться — дрался. Но иногда с драк начинались в принципе нормальные отношения, как получилось с второкурсником Вовой, с которым мы невзлюбили друг друга еще в колхозе. А потом, уже в общаге, мы с Вовой подрались. Был какой-то праздник, и я вдруг вспомнил про этого парня. Мы с верным товарищем Васей пошли к нему, выбили дверь в комнату и вызвали на бой. Дрались на кухне. Это было довольно жестко, мы оба уже почти в бессознательном состоянии, но никто не сдается. В итоге утром я не пошел на пары, отлеживался, и вдруг — стук в дверь. Вася открывает, и в комнату вваливаются человек десять второкурсников. Они привели Вову. Он весь опухший, я опухший, костяшки рук сбиты. И ребята подначивают, мол, давайте один на один, типа вчера было нечестно. А я вижу, что у Вовы сил драться примерно ноль, да и я сам никакой. Это был момент, когда прозвучало адекватное предложение — ну что нам делить, все выяснили уже. Мировую заключили за общим столом. С ребятами-второкурсниками мы подружились, а с Вовой потом были ровные и спокойные отношения.

Общага — это честное зеркало человеческих характеров. Здесь можно наблюдать за людьми и увидеть, как по-разному разворачиваются их жизни. Я видел ребят, которым сносило крышу от свободы, и они проваливались в алкоголь, наркотики, прочие опасные вещи. Видел тех, кто держался своей цели и упорно шел к ней, учился, не отвлекаясь на пьянки-гулянки. Видел девчонок, которые приезжали в общагу воспитанными в строгости паиньками, но, вырвавшись из-под родительского контроля, пускались во все тяжкие. И у меня самого был период, когда свобода опьянила: прогуливал занятия, тусил на вечеринках, где был алкоголь, но слава богу без наркотиков. А потом затянула другая сторона студенчества — КВН, студенческие балы (да, я неплохо танцевал вальс) — и я сосредоточился на учебе, хотя примерным поведением никогда не отличался.

Жизнь в общаге дала мне навык слушать внимательно, оценивать людей и ситуации, осознанно принимать решения, когда ты можешь высказаться и отстаивать свою точку зрения, а когда лучше промолчать или искать компромисс. Ну и жизненные уроки, конечно. Как без них?

Был у меня товарищ-третьекурсник, а я учился на первом. Мы тепло общались, симпатизировали друг другу, приятельствовали. И однажды у него что-то приключилось, в результате чего он загремел на какое-то время в СИЗО, но из общаги его не выселили. Когда он вернулся, вдруг предложил: «Давай сыграем на спички, в «Три, пять, семь». Ну давай сыграем, почему нет-то? По правилам игры пятнадцать спичек выкладываются в три ряда — по три, пять и семь штук. Ходим по очереди, за один ход можно взять из любого ряда — но только из одного — любое количество спичек. Тот, кто забирает последнюю, — проиграл. Играем мы, и я выигрываю да выигрываю, радостный такой. Тогда приятель говорит: «А давай на интерес? Ну вот хотя бы на сигареты?» Я в то время еще курил, поэтому согласился, тем более заряженный таким везением. Сперва на одну, потом на две — через час я торчал уже больше блока, а по тем временам это были серьезные деньги. И тут я понимаю, что все, попал.

— Слушай, — сказал мой мудрый приятель, — не надо мне ничего отдавать. Это тебе наука на будущее — не надо играть в азартные игры.

А я вообще по природе своей очень увлекающийся, азартный человек, но эти слова так резанули, вросли в память, что с тех пор я никогда не играл на деньги. Ни в карты, ни в казино — никак вообще. Очень мощная прививка от азарта получилась. Уверен, история со спичками уберегла меня от многих неприятностей. Возможно, даже от страшного уберегла. Спустя много лет мой друг увлекся игрой на тотализаторе, и это закончилось трагедией — и мой крестник теперь растет без отца.

С третьего курса, когда началось активное погружение в специальность, и до окончания вуза я был старостой группы. С ребятами жили дружно, всем делились. На выходные я всегда ездил домой, навещал родителей и сестру. В обратный путь набирал картошки, соленья-варенья — это помогало экономнее тратить деньги. Я учился хорошо и получал стипендию, пропустив разве что пару семестров за все время обучения. Плохие оценки всегда исправлял, при необходимости продлевая сессию за сдачу донорской крови — за это давали дополнительные дни, которые зачитывались в сессионные. Кстати, кровь до сих пор регулярно сдаю.

В годы учебы родителям удавалось выделять мне какие-то совсем небольшие суммы — на питание, на проезд, поэтому очень выручали и домашние разносолы. И все парни что-то привозили из дома. Этого хватало на несколько дней, до середины недели. Из имеющихся денег обязательно нужно было отложить деньги на билет на поезд, а остальное где проедали, где пропивали — какая же студенческая свобода и романтика без разудалых вечеринок? В конце недели у нас традиционно случалась операция «Хрусталь» — по всей общаге собирали бутылки, выручали за них какие-то небольшие деньги, которых хватало на какие-то продукты и так, по мелочам.

Уроки выживания? Возможно. Хотя я бы назвал это, скорее, стратегией, четким планом и воспитанием характера. Отмечу, что все эти годы в университете я учился и жил, вдохновленный идеей… переезда в Москву. Да, только так. Я не понимал, каким образом это сделаю. В Москве не было никого, кто мог бы помочь мне устроиться в жизни. Мои родители, несмотря на всю их общительность и коммуникабельность, были слишком правильные и никогда не заводили дружбу «с перспективой», не искали выгоду в отношениях с людьми, чтобы однажды кого-то попросить об услуге. С одной стороны, мне самому претила идея дружить с кем-то исключительно из корысти — это точно не для меня. Но помогать другу, поддерживать советом или делом и не бояться просить о помощи — это разумно. И я решил для себя, что где смогу — справлюсь сам, а в какой-то сложной ситуации не побоюсь сказать, что мне нужна поддержка.

Заканчивая университет в 2000 году, я понимал, что возвращаться в поселок смерти подобно. Ничего хорошего в Пенах меня не ждет. К тому времени стало ясно, что тяготы девяностых Курская область, как и вся страна в целом, не вынесла — закрылось множество крупных и серьезных предприятий, работы для людей нет, за каждое рабочее место шла просто адская борьба, местные жители ездили в Курск и другие города, за много километров, чтобы хоть как-то зарабатывать. Основным работодателем в Курчатовском районе, к которому относятся Пены, была Курская атомная электростанция и ряд обслуживающих ее организаций. Теоретически я мог бы выйти куда-то на младшую «рабочую» позицию. В те годы практиковалась даже замена отца на сына на должностях рядовых работяг. Но это означало обесценить университетское образование, бог весть сколько ждать вакансии и начинать практически с нуля. Худо-бедно можно было пристроиться, если у тебя рабочая профессия, да и то по блату. В Курске были пищевые предприятия — кондитерская фабрика, пивзавод, хлебозавод, но туда тоже просто так не влезешь. У всех были дети, которых нужно пристраивать. В общем, перспективы у меня были, мягко говоря, туманные.

«СЕРЕЖА — ЭТО ПРО ЖИЗНЬ С ГОРЯЩИМИ ГЛАЗАМИ И СМЫСЛЫ»

Анна Маякова (Богданова), однокурсница и друг:

Мы с Сергеем учились в одной группе, но были совершенно из разных миров: Серега — очень самостоятельный сельский парень, живет в общаге, дерзкий и боевой, а я — городская девочка из интеллигентной семьи, живу с мамой и папой, практически в тепличных условиях. Мы принадлежали к разным тусовкам: городские студенты держались вместе, а ребята из общаги жили каким-то своим мирком. Такое разделение сложилось еще до начала учебы — нас, будущих первокурсников, направили в колхоз собирать яблоки, и уже там сформировались «группы по интересам». Для меня ребята из общаги и Сергей тоже выглядели как инопланетяне — совершенно другие, непонятные и странные.

На втором курсе наши миры пошли на сближение, и опять благодаря колхозу. В ноябре нас отправили собирать свеклу. Мы выковыривали ее ножами в мерзлом поле, было очень холодно, а закончился сбор урожая первым студенческим «корпоративом», когда мы отогревались с помощью алкоголя и болтали. С тех пор Сережа стал дружить и с «городскими», и с «общажными». У него действительно есть редкий талант находить общий язык с кем угодно. А к третьему курсу из раздолбая-первокурсника Сергей стал вдруг совсем другим — более осознанным, что ли, серьезным, будто в его голове все улеглось по полочкам, появилась цель, мотивация и он стартанул. Мне кажется, с тех пор Сережа и не останавливался в своем развитии, шел и шел вперед. Он очень решительный и смелый человек.

Последние десять лет мы с Сергеем часто общаемся, дружим. Когда он приезжает к родителям в Пены, а делает он это регулярно, мы обязательно стараемся встретиться, обменяться новостями. Сегодня Сергей — очень осознанный, очень глубокий человек с философским складом мышления, и мне его мысли очень откликаются. Мы, что называется, на одной волне.

Забавно, что в юности Серега постоянно шутил, что мечтает в 45 лет уйти на пенсию. Для нас почему-то именно этот возраст был контрольной точкой, что ли, моментом, к которому у тебя все должно быть в шоколаде. И вот нам по 45 лет. Очень многие наши сокурсники прекрасно устроились в жизни — при хороших должностях, есть дома, машины, та самая стабильность, когда человек успокаивается и всем доволен. А что Сережа? А Сережа в очередной раз отправляется на поиски себя, идет в свободное плавание, как раз от стабильности отказываясь. И я восхищаюсь им. Потому что мы все живем не ради денег, а ради каких-то смыслов. Потому что идти в эксперименты, искать себя — это и есть путь к счастью. Я считаю очень важным понять, на что ты способен в жизни, нащупать свои пределы. В этом смысле Сергей большой молодец. У него есть неугасаемый интерес к тому, что впереди, способность копаться в себе и бросать себе вызовы, специфический взгляд на людей и мир. Для него огромную роль играет духовное развитие, поиски себя. Он даже с людьми общается как-то иначе — на уровне души. Думаю, поэтому он так успешен — он стремится к высоким целям, и это не деньги. Ему важен смысл в жизни, важно чувствовать все, что происходит вокруг, важно помогать. Сережа — человек с горящими глазами. Иначе, думаю, ему было бы неинтересно жить.

У нас с Сергеем есть своя фишка в общении — «Я тебя обнимаю сердцем». Это как раз про смыслы, я считаю. Жить сердцем, созидать, делиться, искать свой путь. Сережа живет сердцем, и я уверена, он идет туда, куда ему надо.

Все лето после получения диплома о высшем образовании я катался по округе в поисках хотя бы какой-то работы. Готов был даже на птицефабрику или в теплицы — то самое ненавистное мне сельское хозяйство. Но разве есть возможность привередничать, когда ты, взрослый человек, по сути, сидишь на шее родителей? Это точно не моя история.

О, молочный завод! Почти отчаявшись найти работу, я вспомнил про это небольшое предприятие, которое входило в состав агропромышленного комплекса, — там выращивались овощи-фрукты, был небольшой мясоперерабатывающий завод и молочный. Комплекс обеспечивал продуктами предприятия атомной отрасли. И мне повезло — будучи студентом, я проходил практику на молочном заводе, писал дипломную работу по нему и успел лично познакомиться с директором. Валентина Васильевна Гридасова — властная, сильная, очень крутая женщина. Моя последняя надежда.

— Валентина Васильевна, — выпалил ей с порога, — хочу у вас работать. Есть что-нибудь?

Она посмотрела на меня пристально, помолчала. Нет, говорит, сейчас ничего, но я подумаю. Очередной отказ, но ощущение надежды у меня почему-то не пропало. Конкуренция за рабочие места — зверская, люди держатся за свои места буквально зубами, но через несколько недель происходит чудо. Персонально для меня. Валентина Васильевна пригласила на молочный завод — освобождалось место… мойщика молочных фляг. Сотрудница, которая этим занималась, ушла в декрет.

— Вот, Сереж, только такая работа есть. Согласен? — строго спросила Валентина Васильевна.

Согласен ли я? Да я счастлив! Наконец-то появилась отправная точка — есть, с чего начать.

Так осенью 2000 года я стал мойщиком молочных фляг. Нужно было на что-то жить. Нужно было зарабатывать хоть какие-то деньги. Нужно было начинать карьеру.

Конечно, мне не очень хотелось мыть фляги. Конечно, свое будущее с молочным заводом я не связывал, но именно на этом предприятии у меня случилась головокружительная карьера. За считанные месяцы я вырос с позиции мойщика фляг до наладчика оборудования и в итоге мне доверили самый сложный и самый технологичный аппарат на заводе.

С флягами я освоился достаточно быстро. Не жаловался, не фыркал — работал себе и работал. Оказывается, все это время за мной наблюдали со стороны: парень не ленивый, надежный — а заберем-ка его к наладчикам оборудования. Ну а я что? Я согласен. Считаю, что любой опыт — ценен и важен. С утра работал в качестве грузчика — помогал продукцию разгружать-загружать, фляги тягал, а потом шел учиться к наладчикам. Мне всегда нравилось разбираться с механизмами, понять, как и что подкрутить, чтобы машина работала бесперебойно. Это сродни магии — ты настроил как нужно, и все заработало, запустились процессы. Довольно скоро из помощника наладчика я превратился в самого наладчика оборудования. А чем хороша эта работа? Когда у тебя все хорошо работает, все отлажено, ты… совершенно свободен. Я был хорошим наладчиком, поэтому и времени было предостаточно, чтобы научиться, например, играть в нарды, которые и сейчас нежно люблю. А потом начал осваивать самый технологически сложный аппарат на предприятии, самый новый и современный — машину по упаковке творога в брикеты. Сперва помогал парню-наладчику настраивать агрегат, а потом и сам вырос до должности оператора этого «творожного» аппарата.

Карьерный рост на молочном заводе был стремительным и, наверное, можно было бы успокоиться — работа не пыльная, зарплата целых 1100 рублей (примерно 40 долларов по тем временам). Как у всех. Однако мне было мало. Значительную часть заработанного я отдавал родителям, потому что все-таки жил вместе с ними, а себе оставлял скромную сумму на пару бутылок пива в выходной. О том, чтобы купить себе какие-то нормальные штаны или рубашку, речи и быть не могло. А это означало только одно — нужно двигаться дальше.

Все мои мысли были заняты идеей переезда в Москву. Я лихорадочно соображал, искал возможности. Ну не может же быть, чтобы не было способа? И, видимо, в ответ на мое горячее желание вырваться в столицу обстоятельства сложились именно таким образом, чтобы у меня появился шанс. В Пены приехал Георгий Константинович, бывший мамин коллега и отец моей подруги детства. В начале 90-х он с семьей перебрался в Москву — получил приглашение на работу и трудился главным инженером электродного завода. Родители редко с Георгием Константиновичем общались — у всех своя жизнь, свои заботы, но когда он приезжал в поселок навестить своих родственников, они иногда пересекались. И вот он приехал опять. По скорбному поводу — скончалась его мама. Мы встретились, я сразу предложил свою помощь с организацией похорон — помогал копать могилу. И в конце концов, пока Георгий Константинович оставался по семейным делам в поселке, набрался смелости и пришел к нему с разговором — прямо спросил, есть ли у него на примете какая-то работа в Москве. «Позвони мне через пару недель», — Георгий Константинович пообещал подумать, а у меня уже крылья выросли за спиной.

В назначенный срок звоню в Москву. Это, конечно, отдельная история: мобильных телефонов еще нет, стационарные — далеко не у всех. Иду уговаривать соседей, чтобы разрешили сделать звонок. Дозваниваюсь.

— Здравствуйте, Георгий Константинович! Это Сергей. Напоминаю о себе.

— Ага. Ну приезжай давай.

В смысле «приезжай»? Вот так просто?

Я срываюсь в дорогу. По случайному совпадению именно в это время в Пенах гостили дальние родственники, которые собирались в столицу на машине, и у них было свободное место. Еду с ними. Кажется, мое сердце колотится так громко, что оглушает весь мир.

Я! Еду! В Москву!

И вот я на месте. Георгий Константинович встретил меня на заводской проходной, проводил до технического отдела:

— Ну вот, — представил он меня руководителю отдела, — это Сергей. Ну вы тут поговорите.

И ушел.

И я такой сижу и думаю: «Нормально. Приехал».

Руководитель отдела — парень немногим старше меня — тоже сидит растерянный. Потом собрался: «Ну рассказывай».

Я рассказал о том, где учился, какой опыт работы уже получил, а сам думаю: «Ну какой завод электродов? Я же ничего не понимаю. Не возьмут. Зачем им тут наладчик творожного аппарата».

Разговор был довольно коротким. Все вопросы — по делу. Я отвечал как есть.

Вышел из кабинета в смешанных чувствах. Что это было вообще?

Георгий Константинович проводил до проходной: «Позвони мне через пару недель». Я кивнул, ни на что особо не надеясь, и поехал домой, в Пены. Настроение было не ахти: где завод электродов и где я. Непересекающиеся параллельные прямые.

Но через пару недель все же позвонил Георгию Константиновичу. Обещал ведь.

— Ну все, Сереж, приезжай. Тебя берут на работу.

Я не поверил своим ушам. Как это возможно? Я — пищевик, работаю на творожном аппарате и вдруг нужен на московском заводе электродов? Чудо, не иначе.

Я стремительно увольняюсь с молочного завода, чем разбиваю сердце моему первому директору Валентине Васильевне, которая уже нарисовала мне карьерный трек до должности инженера в перспективе. Но она мудрая женщина и прекрасно понимала, что Москва — это другие возможности.

За окном ночного поезда, который уносил меня в новую жизнь, искрился декабрь 2000 года. Меня переполняли странные чувства. Сборы были стремительными, и я до конца, кажется, еще не понимал, каково это — уезжать из дома. Не успел прочувствовать. Слегка кружило голову от предвкушения. Как оно будет? К чему я приду? Кем стану?

Мне было двадцать два.