Бесплатный фрагмент - Страницы умерших людей

***

На улице уже который день стояла мерзкая и дождливая погода. В воздухе висела мелкая взвесь из городской пыли, смешанной с соединениями выхлопных газов и промышленных выбросов. Время от времени эта взвесь опускалась моросью на город. Тогда люди старались закутаться с головой. Они надевали на себя кучу одежды, но ветер, который дул со стороны реки, все равно пронизывал их насквозь. Ему было все равно, сколько на теле одежды — он проникал через мельчайшую вязку. Такая погода предвещала, что последние теплые дни на исходе.

Уже смеркалось, и люди скорее стремились попасть в свои квартиры, где под теплым мягким светом лампы можно было забыться и, сытно поужинав, расслабиться за любимым занятием. В одном из окон старого панельного дома в тускло освещенной комнате за столом сидел мужчина. Рядом с ним виднелся старый шкаф, закрывающий большую часть облупившейся стены. Мужчина, склонившись над тетрадью, что-то записывал. На вид ему было лет тридцать, но лоб уже бороздили горизонтальные морщины. Его скулы были напряжены, так, что сквозь натянутую кожу было видно, как шевелятся его желваки. Его брови были нахмурены, а глаза то бегали из стороны в сторону, перечитывая написанный текст, то замирали в одной точке. После чего он с гневом вычеркивал написанное и вырывал страницы. Наконец, дойдя до последнего листа, он скомкал его вместе с переплетом тетради и бросил со стола. Откинувшись на спинку стула, он закрыл лицо руками. Из груди его вырвались всхлипы, которые он старался заглушить в себе. Вскоре он совладал с собой, и всхлипы утихли. Убрав руки, он открыл свое покрасневшее и отекшее лицо. Из-под стола он достал наполовину опустевшую бутылку коньяка и наполнил стакан. Он поднес его ко рту и, вдохнув пары, с отвращением проглотил содержимое. Затем открыл шкафчик и достал новую тетрадь. Рука начала выводить уже отработанные слова, выстраивая давно сложенные в голове фразы. И пока за окном постепенно замолкала жизнь, в этой тусклой комнате в душе одного человека бушевали эмоции.

Это был типичный спальный район, где одна к другой панельки выстраивали собой идеальную геометрию, образуя бесконечно длинные линии, плавно перетекающие в квадраты и прямоугольники. Жизнь внутри них текла словно по расписанию, создавая идеальный распорядок дня города. По дорогам сначала нервно и суетливо, а потом лениво и размеренно двигались машины. И чем ближе подходила ночь, тем больше умиротворения было во всем этом течении.

По улицам шел поток людей. Одни спешили по своим делам, ничего не замечая вокруг, другие были заняты в телефонах, третьи — в своих мыслях. Все старались отстраниться от окружающего мира по определенным причинам, и их нельзя за это винить — все они были жертвами собственных желаний потребностей. Прогуливающиеся по улицам молодые семьи были переполнены легкой усталостью, еще не успевшей перерасти в нечто большее. Их дети спрашивали:

«Почему люди не ходят пешком, а ездят на машинах, ведь это так скучно?»

«Почему все взрослые такие серьезные?»

«Почему нельзя бегать по лужам, даже если очень хочется?»

Родители переглядывались с легкой улыбкой, после чего матери опускали взгляд под ноги, а отцы с важностью говорили, что, когда дети вырастут, они обязательно это поймут. Матери мечтательно улыбались в этот момент и утвердительно кивали.

Были на улице и такие, кто любовался видом вечернего города. Они смотрели по сторонам и чуть заметно улыбались, чем вызывали искреннее непонимание у основной массы людей. Они останавливались, когда небо двигалось, и продолжали идти, когда оно замирало. В их глазах были огоньки, и они были полны рассвета, когда вокруг был закат.

Весело шагающий мальчик прыжками преодолевал преграды из опавших листьев и мутных луж. Он уверенно двигался вперед и думал, наверное, о предстоящем дне, который, возможно, принесет ему новое счастье. Он не думал, что может быть по-другому, ведь он не думал как взрослые, которые только и ждали, когда их красиво выстроенный мир вновь падет. Они хоть и с опаской, но ждали, когда их вывернет наизнанку. Когда по ним проедет каток, выжимая остатки хороших эмоций, и уверенно сольет их в пучину воспоминаний. Когда опустошение заполнит их разум и заставит просыпаться с единственным желанием — чтобы все произошедшее оказалось лишь сном. Когда, проснувшись посреди ночи, они будут устанавливать в голове связь между сном и явью, снова и снова возвращаясь к одной и той же ужасающей реальности.

Ничего.

Это скоро пройдет.

Как и каждый раз.

Достаточно лишь немного подождать.

И ты снова готов к новому удару.

Все плыли в едином кипящем потоке жизни мимо места, где жизнь замирала. Мимо окна, где человек, склонившись над угасающей лампой, запивал алкоголем таблетки, призванные бороться с болью. Болью, которую невозможно заглушить, как и невозможно понять. И даже тот, кто испытывал такие чувства, скорее всего, уже давно забыл, каково это, и, скинув траурный наряд, радостно побежал встречать новый день.

Остановившись всего лишь на миг, можно было заметить, как угасает свет в одном из окон ничем не примечательного дома. Можно было попробовать ускориться, перейти на бег, зная, что еще возможно спасти чью-то жизнь, ну или хотя бы стать очевидцем того, как душа отделяется от тела.

В том самом окне мужчина, схватившись за горло рукой, опирался другой рукой на стол, пытаясь встать. Его разум уже уносился далеко от этого места. Он уносился за пределы этой комнаты. Этой квартиры. Он покидал это место, лишь наблюдая за последними движениями своего тела со стороны. Вот его рука проскользнула по столу, сбивая с него лампу и записи. Вот он сползал на пол, ударившись ребрами о край стола. Вот он упал, раскинув руки в стороны, пока лампа, покачиваясь на полу, как маятник, бороздила темноту этой ночи.

Стук в дверь, раздавшийся посреди ночи, разбудил безмятежно спящую в соседней комнате женщину. Поворчав, она надела халат и, запахивая его на ходу, направилась в сторону двери, но, не решившись открыть ее в столь поздний час, она зашла в уже известную нам комнату.

Вы слышали когда-нибудь крик отчаяния, от которого сердце замирает?

Его можно было услышать в тот миг, стоя за закрытой дверью.

***

Мальчишка лет десяти ритмично пинает спинку дивана, обтянутого натуральной кожей, оставляя след за следом на черной обшивке.

— Максим, прекрати, ты же испортишь диван.

— Ничего страшного, — успокаиваю я его мать, — это всего лишь диван.

Ложь — я бы выставил его за дверь, но думаю, что в таком случае он и ее будет пинать с обратной стороны.

— Сядь ровно, Максим, не позорь меня, — не унимается она.

Мальчик нехотя переворачивается со спины на бок и садится. Он выжидающе смотрит на меня, потом на мать.

— Можно вернуть мне обратно мой телефон? — спрашивает он.

Мать явно приходит в раздражение от поведения своего сына:

— Как закончим сеанс, так и получишь назад свой телефон.

Его мать — блондинка лет тридцати, в прекрасной форме. Руки украшают роскошные кольца. На каждом из пальцев у нее их минимум по одному, за исключением только того, которое предназначено для обручального кольца. Можно сделать вывод о том, что она недавно в разводе и живет на неплохие алименты от бывшего мужа. Хотя, возможно, она просто бизнес-леди, какой сейчас модно быть. Одно известно точно — с воспитанием отпрыска у нее большие проблемы.

— Так что привело вас сюда? — спрашиваю я ее.

Она хватается за голову и устало произносит:

— Я плохая мать!

Ребенок тут же заливается смехом, а она закрывает лицо руками, пряча выступившие на глазах слезы. Я же, глядя на все это, подливаю в стакан еще немного хорошего виски и тут же выпиваю. Кивая в ритм их содрогающихся тел, я чувствую, как алкоголь расходится по пищеводу, передавая приятные импульсы в мой мозг.

Пока один из них, схватившись за живот, смеется на весь кабинет, а другая, согнувшись, пытается совладать со своими эмоциями, я думаю лишь о том, что неплохо было бы повторить, и снова тянусь к начатой бутылке.

Неугомонный ребенок начинает бегать по комнате, с нервным смехом роняя все, что попадает под руку. Вероятно, что у него синдром дефицита внимания с гиперреактивностью, или сокращенно СДВГ. Схватив с тумбочки книгу, он начинает прыгать с ней в руках, после чего принимается вырывать одну страницу за другой. Пока я перевожу взгляд на то, как наполняется мой стакан, он уже направляется к столу, на котором стоит мой ноутбук. И это начинает меня волновать, ведь на экране монитора осталась открытая вкладка с порнографией. Отставив в сторону стакан, я встаю и вежливо приглашаю его сесть обратно на диван, но его предпочтения совсем другие — он движется прямо к столу.

Мать в это время, рыдая, изливает передо мной душу.

— Я всегда старалась воспитывать его в строгости, — уверяет она.

Отпрыск хватает стул и тащит его к столу.

— Когда он начал бить других детей в школе, я поначалу защищала его, — продолжает она.

Маленькое исчадие ада садится за стол и тянет свои липкие руки к моему ноутбуку. Я понимаю, что если не остановлю его, то станет уже слишком поздно, поэтому я встаю и направляюсь к нему.

— Но, когда он принес труп кота в дом и начал с ним играть, я поняла, что совершенно упустила его воспитание! — говорит она, заливаясь слезами.

Я вижу, как он открывает ноутбук и изучает содержимое сайта. В тот момент, когда я подхожу, он уже кликает, чтобы воспроизвести видео. Видео для взрослых. Стараясь опередить его, я нависаю над ним, закрывая ноутбук. Но уже поздно — стоны наполняют комнату блудом современного искусства.

Мать, не обращая внимания на происходящее, продолжает свой рассказ:

— Но последней каплей стало то, что, засунув руку одноклассницы в муравейник, он смотрел, как та кричит от боли. Смотрел, как она плачет, до тех пор, пока взрослые не вступились за бедную девочку.

Стоны, доносящиеся из прикрытых динамиков, уже, наверное, слышны на лестничной площадке.

Мать падает на колени.

— Я всего лишь хотела, чтобы он вырос хорошим человеком, — раскаивается она.

Маленький маньяк, дергаясь на стуле, начинает хохотать от восторга.

Стоны в фильме завершаются финальным аккордом, и маленький извращенец кричит от радости, вскидывая руки над головой.

Мать припадает к полу и кланяется мне в ноги, словно прося прощения.

— Он ведь такой ранимый мальчик, — не унимается она, продолжая ползти к моим ногам.

Взяв стакан, я выпиваю его залпом.

Социальная смерть — продолжение физического существования человека, при котором он уже мертв в духовном и социальном плане. Весьма странный способ смерти, но не самый худший. Многих поражает, что социальная смерть никак не связана с удалением аккаунта в социальных сетях.

Ежедневно появляется огромное количество новых персональных страниц. Достаточно лишь вбить этот вопрос в поисковик, и он тут же выдаст подробную сводку по всем сайтам. Эта информация известна многим, так как некоторые сайты даже размещают ее на своих стартовых страницах. Интереснее, что информация о том, сколько ежедневно появляется аккаунтов, хозяева которых умерли, не разглашается. Все потому, что многих она не интересует, других она даже пугает. Случайно попав на такую страницу, люди тут же бегут с нее, словно увидели покойника, и стараются как можно скорее обо всем забыть.

Задумывались ли вы о том, что ежедневно в социальных сетях количество таких аккаунтов-призраков непрерывно растет?

Теперь знаете.

Полезна ли эта информация?

Не очень, если вы, конечно, не коллекционируете страницы таких людей, так же, как я.

У всех ведь есть странности, верно?

Некоторые плюют через левое плечо, чтобы их случайно не сглазили, другие молятся перед тем, как шагнуть в пропасть. А есть и такие, кто смотрит по сторонам, переходя дорогу, как будто это может что-то изменить.

Да, у всех нас есть свои странности.

***

Я медленно иду между прилавков продуктового магазина, заваленного всяким хламом, надеясь найти что-то нужное. Пока я плыву мимо инсталляций из пластика и картона, за окнами день постепенно переходит в сумерки. Цифры, буквы, лозунги об уникальности и пользе, которую приносит каждая баночка йогурта. Выгодные особенности продуктов крупным текстом нанесены на упаковку, что не дает шанс обратить внимание на важную информацию мелким шрифтом.

Эта смесь из синтетически выведенных веществ сделает из вас настоящего чемпиона.

На упаковке написано немного иначе, но суть именно в этом. Многие не хотят верить в то, что единственный, кто может сделать из них чемпиона, это они сами, а уж никак не батончик с разноцветной упаковкой, на котором нарисован супермен. Индустрия держится только за счет таких людей.

Я вижу, как в конце зала, там, где нет камер наблюдения, девушка, присев, делает вид, что завязывает шнурок на кроссовке. На самом деле я видел, как она только что спрятала в сумку бутылку красного вина. Часть ее локонов выбилась из пучка и раскачивается, пока она пытается застегнуть молнию на сумке. Она то и дело сдувает прядки волос, упавшие ей на лицо.

Приблизившись к прилавку с алкоголем, я пытаюсь решить, как провести сегодняшнюю ночь. Выбрать коньяк или же в столь прекрасный вечер остановить свой выбор на шотландском виски. После первого, как впоследствии оказывается, становится слишком весело, а от последнего возникает слишком много вопросов. Промежуточного варианта, к сожалению, нет. В итоге мой выбор падает на первое. Как бы грустно это ни было — алкоголизм еще не так прочно засел во мне, чтобы проводить этот вечер в одиноких размышлениях. Поэтому я выбираю бутыль почище и, положив ее в пустую корзину, направляюсь к кассе. Незнакомка движется в том же направлении. Она шагает чуть впереди от меня и чувствует себя вполне уверенно, когда проходит мимо охранника. Тот, проводив ее взглядом, тут же направляется навстречу мне и выставляет руку вперед, как будто хочет приобнять меня и пригласить потанцевать.

— Можете показать содержимое карманов? — спрашивает он, показывая сломанные зубы.

Я окидываю его взглядом, оценивая свои шансы при возможном конфликте.

— С какой стати я должен это делать?

— Мне показалось, вы взяли с того прилавка пару шоколадных батончиков, а с того, — он тыкает указательным пальцем в сторону прилавка с алкоголем, — еще несколько порционных бутылочек виски.

Я замечаю, что привлек внимание кассирши и незнакомки. Незнакомка сначала всматривается в мое лицо, после чего, усмехнувшись, говорит:

— Да, уж проверьте. Мне тоже показалось, что он пытался что-то стащить.

— Сэр, пройдемте, пожалуйста, к кассе, я вас проверю, — не унимается охранник.

— И не подумаю, вызывайте полицию, — отвечаю я.

— Он точно вор, — подливая масло в огонь, говорит незнакомка.

Я вижу, как она, расплатившись за жевательную резинку и маркер, направляется в сторону выхода. Она все время оглядывается на меня, а когда выходит за двери, то останавливается напротив стеклянной витрины и продолжает наблюдать за нами.

Я выворачиваю карманы наружу, выбрасывая при этом из них остатки ненужных чеков и прочего мусора. Охранник удовлетворенно смотрит на то, как их содержимое сыпется ему под ноги. Закончив, я протягиваю ему свою корзинку с бутылкой, но, не дождавшись, пока он успеет ее взять, выпускаю ее из рук. В этот момент его довольное лицо сменяется испугом. Его прищуренные глаза расширяются, и он, дернувшись вниз, пытается поймать падающую корзинку, но безуспешно. Немного подождав, пока он осознает масштабы произошедшего, я выхожу, оставив корзину с разбитой бутылкой на полу. В закрывающуюся дверь я слышу адресованные мне проклятия и размышляю, какой магазин посетить следующим. Осмотревшись, я вижу новую знакомую, которая без стеснения прикладывается к бутылке сворованного вина.

— Теперь ты должна мне выпивку! — говорю я, проходя мимо нее.

— А я знала, что будет зрелищно! — смеется она.

Я делаю несколько шагов в ее сторону.

— Мы знакомы? — спрашиваю я.

Она протягивает мне бутылку вина — международный жест «приятно познакомиться».

Я отпиваю из горла и чувствую приятную терпкость вина. Суть в том, что не должно быть приятно. Это противоестественно для организма.

Она подходит вплотную ко мне, так, что я могу разглядеть глубину ее голубых глаз. Подводка на них выполнена отрывисто, но это не делает ее менее красивой.

«До чего же знакомыми мне кажутся эти глаза».

— Мы точно не знакомы? — вновь спрашиваю я.

Я обращаю внимание на надпись, нанесенную на ее щеке маркером, которой не было ранее. Я пытаюсь прочитать написанное.

Девушка, заметив это, начинает смеяться и, развернувшись, направляется поперек дороги к парку. Я, постояв некоторое время посреди улицы с бутылкой вина в руках, решаю пойти за ней.

***

Мало кто может похвастаться счастливым детством, но когда речь доходит до конкретных примеров, то становится смешно. Наверное, эти люди никогда так и не узнают, что такое по-настоящему несчастное детство.

Когда первое воспоминание из детства исходит из наполненной детьми комнаты, посреди которой ты стоишь с обмоченными штанами, в то время как десятки маленьких указательных пальцев устремлены в твоем направлении, а приступы их неконтролируемого смеха вызваны лужей, вытекшей из тебя. Когда эта комната, которая находится в детском приюте, является одним из самых приятных воспоминаний о твоем детстве, тогда значение словосочетания «счастливое детство» приобретает иной оттенок.

Конечно, спустя несколько минут добрая сиделка возьмет тебя на руки и унесет подальше от этой, казалось бы, безвыходной ситуации. Отругав попутно остальных детей, она пригрозит им наказанием. Она отнесет тебя в ванную комнату и приведет в порядок. Ты будешь называть ее Мими, потому что при вашей первой встрече ты вообще мало что мог говорить, кроме каких-то невнятных звуков. И, хотя это не ее имя, она позволит тебе так себя называть. Она даже будет притворяться, что ее звали так всю жизнь. Связанные с ней воспоминания будут одними из лучших воспоминаний детства.

Твое несчастливое детство хоть немного приближено к тому, о чем я говорю?

Говоришь, что еще не все твои сомнения развеялись?

Ну, хорошо, ты сам этого захотел.

Слушай и готовься раскаиваться, стоя на коленях перед тем мальчиком. Мальчиком, день рождения которого навсегда останется выдуманной датой. Перед тем, чье место рождения останется лишь загадкой. Перед мальчиком, у которого нет даже настоящего имени, а в графе родители стоит прочерк.

Ну что, ты хоть немного приблизился к нему со своими проблемами детства?

Говоришь, что тебе не нравится твое имя, которое так заботливо выбирали тебе твои родители? Значение которого они смотрели во всех мыслимых и немыслимых учебниках.

В твоем взгляде до сих пор осталось возражение и готовность продолжить этот спор?

Ну что же, это твое право, но все же выслушай продолжение рассказа про того мальчика.

В одно солнечное летнее утро безымянного младенца оставили возле приюта. Нет, его не положили под дверь и не постучали в нее, убежав следом. Все было не так, как в фильмах. Возможно, изначально так и планировалось, но они поняли, что слишком велик шанс быть замеченными. Наверное, тогда они решили выкинуть его в мусорный бак, но на это у них не хватило смелости, и они просто оставили лежать его под мусорным контейнером за зданием приюта. Некоторое время он лежал молча, но потом начал плакать. Тогда-то его и нашла там Мими, которая проходила рядом.

Ты как будто бы задумался о чем-то?

Где же твой вызывающий взгляд?

Но, погоди, это еще не все.

Я вижу, что ты еще не до конца проникся судьбой того мальчика.

Когда ему было приблизительно четыре года, его усыновили, представляешь?

Вижу твой взгляд. Ты уже готов воскликнуть:

«Я знал, что у него все хорошо кончится!»

Я вижу, как от твоего сожаления не осталось и следа.

Прояви еще чуточку терпения, и ты все поймешь, но напоминаю тебе — я предупреждал.

Так вот, однажды в приют и в самом деле заявился некий Симеон. Он изъязвил желание усыновить мальчика. Странно, что его вид не вызвал ни у кого подозрения.

Жидкие, взъерошенные на голове волосы. Глаза его жадно рыскали из стороны в сторону. А одежда — видел бы ты ее — грязные лохмотья. Несмотря на все это, заведующая приютом отдала ему мальчика без каких-либо вопросов. Они просто пообщались наедине и пожали друг другу руки в знак успешной сделки. Многим, правда, показалось, что она вечером выходила с работы с разбухшей сумкой, а в какой-то момент на ней даже раскрылась магнитная защелка, и выпало несколько бумажных купюр. Но все тогда сделали вид, что не заметили этого.

Ты все еще считаешь, что мальчика не стоит жалеть?

Что он уж точно обрел свое счастье в новой семье?

Что это уж точно лучше, чем пребывать в детдоме?

Ну, хорошо, продолжим.

Этот Симеон оказался активным участником секты. Он всегда искал для себя простой путь. Всегда хотел найти того, кто скажет:

«Иди и делай так, как я скажу».

Но он оказался настолько глуп, что в итоге прибился к секте, которая поклонялась собаке.

Он вступил в культ собаки.

Да-да, ты не ослышался — обычной дворовой псине.

Ты смеешься, уверяя, что такого вообще не существует?

Ты заблуждаешься.

Как оказалось, достаточно просто надрессировать ее так, чтобы люди поверили. Нужно всего лишь научить ее издавать необходимые звуки. Включая ей песни, можно научить ее подвывать схожими словам звуками. Хозяин выдрессировал ее, применяя собачий свисток в то время. И теперь было достаточно свистнуть в тот самый свисток, чтобы она начинала вести свой монолог, в то время как люди, собравшиеся в огромном зале, с восхищением смотрели на дворнягу, восседавшую на троне. Когда ее речь заканчивалась, хозяин, предпочитавший оставаться лишь голосом из-за занавеса по громкоговорителю, переводил всем то, что сказала собака. После пояснений, называемых «повесткой дня», людям давалось по одной минуте. За это время они должны были выложить основную суть терзающих их вопросов дворняге, которая к тому времени от скуки уже грызла свиную кость или спала. Каждый, кто присутствовал на этих беседах, изливал всю свою душу этому псу.

После чего вновь подключался хозяин со свистком. Он свистел собаке, чтобы та, подвывая, продолжала беседу со своими последователями. Толпа, замерев, вслушивалась в эти звуки, пытаясь разобрать в них слова. А когда, наконец, проскакивало нечто похожее на человеческую речь, толпа оживленно и шумно спорила о том, что это значит.

«Сколько лет я проживу?»

«Смогу ли я иметь детей?»

«Стану ли я богатым?»

Тройка самых часто задаваемых вопросов.

В какой-то момент хозяин вообще переставал говорить, потому что толпа внимала каждому звуку, который исходил от пса, находя ответы на свои вопросы.

Наш общий знакомый Симеон вскоре был изгнан из этого культа за нарушение правил. Он сделал недопустимое — попытался украсть дворнягу после одного из выступлений. Он был слишком воодушевлен завершающей речью пса, что ему даже показалось, что тот сам приказал ему забрать себя.

Далеко ему, конечно, уйти не удалось. Его поймали сразу же на выходе из здания. Оказалось, что охраны у пса ничуть не меньше, чем у короля средневекового государства. Удивительно, что его вообще оставили в живых за такое, хотя изрядно намяли бока и запретили даже близко появляться рядом с этим местом.

Будучи вне себя от гнева, наш герой решил найти замену именитому псу в лице простых дворняг с улицы. Встречая на улице хоть какую-то отдаленно похожую псину, он забирал ее к себе домой и, посадив на привязь, начинал задавать свои вопросы. Терпению его соседей вскоре пришел конец, и они вызвали полицию, которая лишь развела руками перед возмущенными жильцами, объяснив, что Симеон ничего не нарушает и даже шумит только в отведенные для этого часы.

Не прошло и полгода, как он окончательно съехал с катушек от череды безуспешных попыток найти замену. Тогда-то он и заявился в уже знакомый нам приют.

Я смотрю, за время моего рассказа ты уже наполовину сполз на пол со стула?

Ну, хорошо, тогда устраивайся там поудобнее, а я продолжу.

Симеон привел домой этого доверчивого мальчика, который был рад любому проявлению заботы. Откуда же он знал, что, попав туда, он еще долго не увидит ничего, кроме провонявшей пустой комнаты с ободранными обоями и цепи, прикованной к батарее. Комнаты, пол которой прочно впитал в себя запах собачьих испражнений. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы вконец уставшие от вечного шума соседи не вломились однажды к Симеону домой. Бедолага от неожиданности выскочил с разбегу в окно и полетел прямиком вниз с десятого этажа. Наверное, остатки здравого ума в его голове все-таки сохранились.

Но внимание ворвавшихся разъяренных людей в тот момент было приковано не к тому, как он летит вниз. Они замерли, увидев нечто другое. Нечто, что по своему эффекту сравнимо с самыми страшными фильмами ужасов — посреди комнаты, стоя на четвереньках на какой-то грязной тряпке, выл маленький мальчик. Его наготу ничего не прикрывало. Все торчащие на истощенном теле кости были на виду. Он стоял рядом с перевернутой железной миской и выл так, что волчий вой, раздавшийся неподалеку от тебя в глухом лесу, ночью показался бы невыносимо смешным.

Главная улика — видеокамера.

Главный подозреваемый размазан по асфальту.

Единственный пострадавший никогда не станет прежним.

Я вижу, как твой подбородок трясется от приближающихся рыданий.

Надеюсь, что теперь ты уже никогда не станешь жаловаться на свое детство.

Нет, я не так жесток, просто справедливость хоть иногда должна торжествовать, хотя бы для такого маленького мальчика.

***

Проснувшись поздним утром на земле, я осматриваюсь по сторонам и вижу, что нахожусь посреди парка. Неподалеку играют дети. Я проверяю свои карманы. Документы на месте, но деньги куда-то делись. В моей памяти мелькают обрывки событий прошлой ночи. Я вспоминаю, что вслед за первой бутылкой вина была еще одна, потом еще, а потом было еще что-то, но это уже остается за пределами моих воспоминаний. Я помню, как мы смеялись. Помню, как я пытался узнать, что значит надпись на ее щеке, а она отвечала:

«Пусть это останется твоим домашним заданием».

Помню, как мы смотрели на звезды, лежа на этом самом месте.

Взяв куртку с земли, я осматриваюсь, после чего иду к дороге. Мне нужно каким-то образом добраться домой, при том что в карманах пусто.

Впрочем, мне не привыкать.

Я направляюсь наиболее известным мне маршрутом, пролегающим сквозь весьма неприметный, но не лишенный своего очарования район, который был заселен когда-то научными деятелями и людьми искусства. Сейчас же он больше походит на гетто. В этих местах уже давно никто не ремонтирует своими руками детские площадки и не высаживает деревья, а все то, что осталось, выглядит не лучшим образом.

Краем глаза я замечаю справа какое-то движение в мою сторону. Присмотревшись, я различаю в приближающемся округлом пятне фигуру женщины.

— Думала, что больше никогда не увижу тебя! — доносится издалека.

Я оборачиваюсь и смотрю на приближающуюся ко мне тень.

— Тебя совсем не узнать! — говорит она, разводя руками.

Я перевожу взгляд на стену дома позади нее, где замечаю граффити — разноцветного пса, собранного из географических карт разных стран.

— Как же давно я тебя не видела! — восклицает она, подходя ближе. Она кладет руку мне на плечо и встает так близко, что я чувствую ее дыхание.

Я замечаю бомжа на другом конце двора. В руках у него блокнот и карандаш. Он делает какие-то наброски. Рядом с ним полупустая бутылка водки

— Очнись же! — не унимается женщина.

Я вскользь осматриваю ее изъеденное морщинами лицо, которое осталось таким же, как и много лет назад.

Бомж, отложив блокнот и карандаш, лезет в стоящий рядом контейнер с мусором. Он начинает копаться в нем, выбрасывая всякий строительный хлам.

Тяжелая рука, лежащая на моем плече, слегка отряхивает меня.

— Ты так изменился. Похорошел.

Я вижу, как бомж находит в контейнере банки из-под краски, цемент, шпатлевку и даже засохшие кисти.

Держась за мое плечо, женщина всем весом тянет меня вниз, от чего мне приходится слегка наклониться вбок.

Бомж открывает сначала одну банку из-под краски, потом другую. Он нюхает их, тычет пальцем и даже пробует на вкус, после чего морщится. Насыпав в каждую из банок немного цемента, он принимается отбивать засохшую кисть.

— Мне так тяжело теперь, когда я осталась одна, — вздыхает женщина. Она выжидающе смотрит на меня.

Бросив очередной взгляд на женщину, я замечаю, что она похудела.

— Как дела у Димы? — спрашиваю я.

Ее сухие глазницы расширяются, натягивая кожу тонкими дугами, а брови возносятся под платок, покрывающий седые редкие волосы. Она молча качает головой из стороны в сторону.

Мне вдруг становится стыдно за свой вопрос.

— Как ты поживаешь? — спрашивает она. Ее рука все ниже тянет меня к земле, словно пытаясь уложить.

Я вижу, как бомж, расстегнув ширинку, начинает мочиться в расставленные на земле банки. После чего, подняв с земли засохшую ветку, принимается перемешивать содержимое сначала одной, потом другой банки. Время от времени он проверяет консистенцию полученной смеси.

— Ты как будто приболел? — ее рука уже почти уткнула меня в землю.

Мышцы бедра дрожат от напряжения.

В пояснице тянущая боль.

— Что он вообще делает? — спрашиваю я, кивнув в сторону бомжа.

— Кто? — она, оттолкнувшись от меня, поворачивается в его сторону. — Ах, этот. Не обращай внимания — просто местный шут, — поясняет она.

Бомж плюет в каждую из банок и продолжает перемешивать содержимое.

— И все-таки, как Дима? — снова спрашиваю я. — Как его состояние?

Я не перестаю проклинать себя за эти вопросы.

Ее выцветшие глаза обрастают пеленой. Она убирает руку с моего плеча, освобождая меня от груза своего тела, и, отвернувшись, утирает слезы платком.

— Я помогу донести вам это до дома, пойдемте.

Я беру сумки, и мы медленно направляемся в сторону дома.

Проходя мимо бомжа, я вижу, как он стоит у стены, оценивая ее как чистый холст. В одной руке он держит банку с кистью, а другой пощипывает подбородок, прикидывая, с чего начать. После чего, взяв одну из банок, подходит к стене и начинает оставлять бледноватые следы на обшарпанной поверхности. Уже уходя, я слышу, как он чертыхается, когда один из кусков старой штукатурки отпадает от стены.

Дом, куда мы идем, находится в соседнем дворе от этого места, и уже через несколько минут я поднимаюсь с сумками на нужный этаж. Из открывшейся передо мной двери воняет мокрыми тряпками и мочой. Я вижу, что квартира превратилась в нечто похожее на свалку, по которой рыскают бездомные животные.

Женщина приглашает меня пройти на чай.

Попытки вежливо отказаться не приводят к успеху, и спустя несколько минут я сижу на скамье в окружении трущихся об меня котов и смотрю, как бы случайно не пнуть ногой здоровенного пса, спящего под столом.

Я спрашиваю ее, как это произошло.

Суетясь, она грохочет кастрюлями в ящике, вынимая откуда-то со дна чайник.

— Что произошло? — уточняет она, как будто не понимая сути разговора.

Поднеся чайник к лицу, она нюхает его и, нахмурившись, заглядывает внутрь.

— Из-за чего он оказался в больнице? — спрашиваю я, при этом случайно опираюсь рукой на лапу одного из котов. Тот с визгом убегает с кухни.

— Хватит! — восклицает она. — Сколько можно спрашивать об этом?! — ее лицо искажается в гримасе, а на глаза наворачиваются слезы.

Я молча опускаю глаза.

Немного успокоившись, она наливает воду в чайник из-под крана, после чего ставит его на плиту и садится, выталкивая спящего пса из-под стола. Тот скалится на меня, после чего уходит прочь.

Я говорю ей о том, как мне жаль.

Я спрашиваю, что передать Диме.

Чайник со свистом начинает выбрасывать из себя клубы пара. Женщина достает засохшее печенье из шкафа и снимает с плиты закипевший чайник. Она берет со дна раковины кружку и наполняет ее кипятком, после чего ставит передо мной.

Я повторяю свой вопрос.

Она садится за стол и, закрыв лицо руками, начинает рыдать.

Кот, сидящий на моих ногах, стыдливо уходит со скамейки.

В кружке, на промасленной поверхности воды, плавают ошметки еды. Я отодвигаю ее в сторону.

Я спрашиваю, можно ли зайти к нему в комнату. Она молча отворачивается к окну. Приняв это за одобрение, я благодарю за чай и направляюсь по коридору к двери.

В его комнате стоит затхлый запах. Я оглядываюсь вокруг и вижу, что все вещи лежат на тех же местах. По слою пыли становится понятно, что в комнату давно никто не заходил. Мой взгляд останавливается на тетради, лежащей посреди стола.

Услышав, что женщина идет в мою сторону, я поворачиваюсь и вижу, как она медленно шагает, опираясь одной рукой на стену.

— Мне пора уходить, — говорю я.

Я прохожу мимо нее к выходу, стараясь не поднимать глаз.

Я перешагиваю через кошек и собак, лежащих в коридоре.

Надев обувь, я чувствую, как моя правая нога промокает внутри ботинка. Один из котов надменно смотрит на меня со шкафа.

Женщина просит меня подождать.

Я слышу, как она шумит в комнате.

Вскоре она возвращается, вытирая покрасневшее от слез лицо.

Я вижу тетрадь со стола в ее руках.

— Она адресована тебе, — поясняет женщина. — Я не стала ее читать, — сделав паузу, она поджимает губы. — Я бы не смогла.

Я вижу, как она старается сдержать слезы, и говорю, что обязательно приду навестить Диму.

Женщина протягивает мне тетрадь.

— Надеюсь, хоть это поможет.

Я беру ее в руки и замечаю надпись на обложке:

«Исповедь».

Приоткрыв тетрадь, я вижу, что внутри лежат письма. Они адресованы мне.

Я еще раз благодарю женщину за чай и выхожу из квартиры.

Я слышу, как она тихо просит меня остаться, но не подаю вида.

Спускаясь по лестнице, я чувствую, как хлюпает в ботинке моя правая нога.

На улице я, наконец, вдыхаю полной грудью свежий воздух и быстрым шагом направляюсь прочь от этого дома.

Проходя мимо бомжа, я вижу, что он снова достает из контейнера с мусором какой-то строительный хлам. К этому времени на стене уже начинает вырисовываться образ, отдаленно напоминающий человека. Увидев меня, он прерывается и пристально смотрит мне вслед, после чего возвращается обратно к контейнеру.

Добравшись до дома, я принимаю душ и ложусь на кровать.

Я закрываю глаза.

***

Вцепившись руками в батарею, я стою посреди той самой комнаты. Напротив — видеокамера. Она готова записывать каждое мое движение. Каждую слабость. В комнату заходит Мими. Она подходит к камере и включает запись, после чего уходит. Слышно, как она закрывает за собой входную дверь, проворачивая ключ в замке на два оборота.

Вскоре в комнату входит Дима. Он уходит в дальний угол и садится.

— Помнишь Эрика? — спрашивает он. — Такой, невысокий и всегда веселый. Он любил ставить статусы о том, как прекрасна жизнь.

Я пытаюсь ответить, что помню, но получается какое-то невнятное мычание сквозь губы.

— Месяц назад его сбил поезд, — продолжает он. — Ты знал?

Я вспоминаю, как он обычно перебегал пути, не желая платить за проезд.

Дима достает откуда-то бутерброд и начинает жевать.

Я вспоминаю, как в один из дней, когда мне негде было ночевать, Эрик пригласил меня к себе домой. Помню, как его мать испуганно смотрела на меня, пока мы уминали оставшийся праздничный кулич. Она не могла понять, почему ее мальчик общается с таким, как я, но вскоре ее испуг сменился проявлением материнской заботы и мне была выдана самая мягкая подушка.

Доев бутерброд, Дима встает и уходит из квартиры, точно так же закрыв за собой дверь на замок. Следом появляется женщина, лица которой я не могу различить. Она выходит из кухни с той же кружкой, что я видел сегодня, только еще более грязной. От кружки идет пар. Она говорит, что бедный Дима не был «в сети» уже месяц, и она переживает за него.

Она спрашивает, буду ли я чай.

Я пытаюсь отказаться, но не могу произнести ни слова. Она подходит ко мне с кружкой кипятка и говорит, чтобы я напомнил ему ответить на ее сообщения, когда приду его навестить. В кружке плавают заплесневелые ошметки еды. Она подносит ее к моему лицу. От кружки пахнет чем-то прокисшим, и я пытаюсь отвернуться, но женщина уже держит мою голову рукой. Я прихлебываю мутный кипяток с кусками еды, ошпаривая им весь рот и пищевод. Один из ее котов вьется под моими ногами, он норовит помочиться на меня. Я чувствую, как пищевод разъедает кипящая жидкость. Согнувшись от боли, я утыкаюсь в плечо женщине. Вскоре боль уходит, оставив приятное тепло внутри меня.

Я открываю глаза.

Теперь я вижу эту же комнату со стороны. На том месте, где еще секунду назад был я, лежит Дима. Его глаза открыты, а зрачки закатились вверх. Из ушей и носа у него тянутся струйки засохшей крови. Раздается стук в дверь, от которого мой живот скручивает в спазме.

Осторожно подойдя к двери, я заглядываю в глазок: за дверью стоит Симеон с оравой злых псов позади. Их клыки блестят в оскале.

Я оглядываюсь в поиске телефона.

«Нужно позвать на помощь», — думаю я.

Стук повторяется с удвоенной силой. Я возвращаюсь в комнату, но теперь там никого нет, только ошейник лежит на полу. За дверью раздаются ругательства и звон ключей.

Я подбегаю к окну и вижу, что нахожусь на высоте примерно десятого этажа.

Ключи поворачиваются в дверном замке.

Я выглядываю наружу и вижу, что окно этажом ниже также открыто. Схватившись за раму, я вылезаю и пытаюсь нащупать ногами оконный проем под собой. Дверь с треском открывается, и квартира заполняется собачьим лаем. Я нащупываю стекло одной ногой и стараюсь занести вторую ногу внутрь.

Надо мной появляется морда оскалившейся собаки, следом за которой появляется Симеон. Он хватает меня за руки и, отцепив пальцы от оконной рамы, толкает вниз. В следующую секунду я хватаю воздух руками и, не найдя ничего, за что можно уцепиться, лечу вниз.

Собаки, высунувшись из окна, провожают меня лаем.

Пролетая мимо квартиры снизу, я вижу, как в окне та же женщина суетится на кухне. Звон кастрюль и лай доносятся до меня еще какое-то время, после чего все затихает. Лишь ветер тихонько посвистывает возле меня.

Время как будто замедляется. Боковым зрением я вижу, как приближается земля. Развернувшись в воздухе, я вижу, как подо мной толпа обступила обведенный на асфальте силуэт человека. Из ближайших окон высунулись жильцы.

Я готовлюсь к падению, вжав голову в плечи. Я не знаю, куда деть мои руки, и решаю, что лучше не выставлять их вперед. Внизу моего живота пробегает холодок.

Кто-то из толпы показывает подошедшему прохожему на открытое окно надо мной, а потом на силуэт на земле. Он что-то поясняет, разведя руки в стороны, после чего сводит их с громким хлопком, больше похожим на хруст костей.

Хлоп!

***

На часах 4:00.

Проснувшись, я понимаю, что проспал весь предыдущий день.

Чайник с приятным шумом докипает на плите, и я снимаю его. Убавив огонь, я ставлю на разогретую конфорку сковородку с подготовленным маслом и тостом. Дождавшись, когда они зашипят, я отправляю к ним тройку яиц.

Не могу вспомнить, когда ел нормально в последний раз.

Включив ноутбук, я ввожу пароль и открываю свою страницу. Нужно найти вчерашнюю незнакомку. Налив чай и составив сковородку с плиты на стол, я захожу в раздел поиска.

Воспоминания о вчерашнем разговоре про бар, в который мы не поехали, немного упрощают мои поиски, и вскоре я уже перебираю наиболее подходящие страницы.

«Слишком толстая».

«Слишком светлая».

«Слишком взрослая».

Социальные сети упрощают множество задач, ничего не требуя взамен. Во всяком случае, сначала мы думаем именно так.

Перебрав около сотни страниц, я снижаю количество потенциальных кандидаток до десятка и, отпив чай, продолжаю свои поиски.

Зная несколько мелочей о человеке, можно найти о нем все, что захочешь.

Страницы с личной информацией на любой вкус.

Краткий итог моих поисков:

Ее имя — Диана. Возраст — двадцать пять лет. Училась архитектуре и дизайну. Неплохо рисует и любит рок-музыку.

Мы никогда не были так открыты для незнакомых нам людей. Больше не нужно общаться с человеком, чтобы получше его узнать, достаточно лишь зайти на его страницу. Чтобы познакомиться, больше не нужен повод — ты просто нажимаешь:

«Добавить в друзья».

Чтобы начать общение, ты просто пишешь:

«Привет».

Моросящий дождь за окном отбивает всякое желание выходить из дома, и я, усевшись в кресле поудобнее, начинаю разбирать пришедшие от клиентов письма. В основном пишут желающие записаться на консультацию.

«Практикующий психолог» — написано на моей странице.

«Настоящий специалист своего дела» — говорится там.

Множество восторженных отзывов и куча подписчиков.

Теперь этого достаточно, чтобы, не имея среднего образования, зарабатывать деньги.

Стена моего кабинета увешана купленными дипломами и сертификатами.

На моем сайте несколько тысяч посещений каждый день.

В моем почтовом ящике множество писем с благодарностью и дополнительными пожертвованиями.

Но, конечно, бывают и недовольные клиенты.

— Вы, черт возьми, довели его до еще большей депрессии, — сказали как-то родственники одного из клиентов. — Теперь он вынужден сидеть на таблетках!

На самом деле, я еще на сеансе советовал ему пройти курс лечения у психиатра. Даже сказал об этом этим его родственникам и порекомендовал принудительное лечение, если потребуется. Тогда они послали меня ко всем чертям.

Когда человек пытается мне доказать, что умеет летать, то это уже не в моей компетенции — это уже клинический случай.

Разобрав письма и назначив консультации на несколько дней вперед, я возвращаюсь к еще одному неоконченному делу.

Я открываю страницу Эрика.

Нужно кое-что проверить.

«Был в сети пятого сентября».

Это последнее действие, которое он совершил в мире социальных сетей.

Прошло уже около месяца с тех пор, как он умер, но его страница продолжает существовать. Если никто не позаботится об этом, то она так и будет вечным напоминанием о нем. Многие даже не заметят этого. А если и заметят, то постараются как можно скорее убрать любое напоминание о нем.

Я же поступлю иначе. Я добавлю его в свои закладки и буду время от времени навещать.

Кладбище, состоящее из страниц умерших людей, и я — его единственный владелец.

Множество надгробий с памятной фотографией и краткой биографической сводкой. С разными, возможно, лучшими моментами из их жизни.

Все они тут. Никто не забыт.

На стене — сообщения, оставленные друзьями и знакомыми:

«Только не ты».

«Я до сих пор не могу поверить, что это случилось».

«Ты навсегда в нашей памяти и в сердцах».

Из всех сообщений подобного содержания большинство скопированы друг у друга. Из всех людей, написавших это, лишь малая часть верит своим словам.

Я захожу на страницы происшествий и просматриваю новости.

«На севере страны в страшном ДТП

погибла компания молодых людей».

Ссылки на их страницы тут же.

Все они в несколько кликов отправляются в мои владения, где насчитывается уже 538 страниц разных людей.

Все стало слишком легко.

***

Утренние часы посещения сегодня начнутся в 8:30 и продлятся до 11:00, а так как мне еще нужно успеть к 10:30 на консультацию, то ровно в половину девятого я уже стою у регистратуры.

В открывшееся окошко выглядывает тучная женщина. Она враждебно смотрит на меня и уточняет цель моего визита.

Я сообщаю ей, что пришел кое-кого навестить.

Она спрашивает, родственник ли я.

— Нет, я друг, — отвечаю я и, немного подумав, добавляю: — Лучший.

Она недоверчиво смотрит на меня, копаясь в своих бумагах. Вскоре она достает пожелтевший листок.

— Заполняйте, — она кладет передо мной листок с ручкой. — Вот тут дата и роспись, — тыча пальцем, она указывает на пустое место в углу листа.

Из окошка доносится спертый запах макулатуры и старой мебели.

Я начинаю заполнять листок, но тут же слышу от нее недовольный возглас:

— Отойдите от окна, видите же, что за вами очередь!

Сделав шаг в сторону, я пропускаю столпившихся за мной людей.

Проблема таких бланков в том, что они требуют от тебя слишком много лишней информации. Пропустив двух человек, я снова возвращаюсь к окошку.

Женщина выдергивает из моих рук листок и кидает его под стол.

— Четвертый этаж, левое крыло, — проговаривает она словно скороговорку.

***

Плотно закрыв за собой дверь палаты, я осматриваюсь по сторонам. Ветхая мебель беспорядочно расставлена по периметру комнаты, будто ее только что вынесли из антикварного магазина.

Возле одной из стен стоит кровать, на которой лежит Дима. Аппарат издает сигналы в такт его пульсу, лениво сообщая окружающим, что пациент все еще жив.

Он выглядит сильно похудевшим и бледным.

В палате пахнет застарелым лаком и хлоркой, отчего становится тошно. Я направляюсь к окну, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Рассохшаяся рама открывается только с третьего рывка, сразу же наполняя комнату кислородом.

От сквозняка дверь распахивается, и куча бумаг, лежащих на одном из антикварных комодов, разлетается по всему полу. Проходящая мимо медсестра с криками забегает в комнату и бежит к окну.

— Что вы делаете?! — восклицает она.

— Я решил, что свежий воздух пойдет больному на пользу.

— Для того чтобы принимать такие решения, есть врач, — говорит она, сдвинув брови. — Не нарушайте правила посещения, если хотите тут находиться, — она смотрит на меня сквозь очки. В ее взгляде напущенная строгость.

Я улыбаюсь и говорю, что все понял.

Осмотревшись, она принимается собирать лежащие на полу листы.

Я спрашиваю, кто лечащий врач Димы.

Она уверяет, что он первоклассный специалист.

Я уточняю, что меня интересует имя врача, и объясняю, что хотел бы побеседовать с ним. Я помогаю собрать ей остатки листков, на которых что-то написано корявым почерком.

Я спрашиваю, для чего это.

— Это история болезни! — ее бровь от возмущения вскакивает изогнутой линией над очками. — Вы что, совсем ничего не понимаете?

Ее бровь все еще нервно подергивается, когда я отдаю последние листы, поднятые с пола. После чего она, забрав их все, выходит из палаты, хлопнув за собой дверью.

Я беру стул, стоящий возле двери, и ставлю его напротив кровати.

Я смотрю на Джея — привык называть его именно так. По-моему, его настоящее имя осталось где-то за стенами школы, в то время как он отправился высоко-высоко.

До самых небес.

Или в бездну.

Он играл на барабанах в одной не очень известной рок-группе. И играл, надо признать, просто гениально.

Сейчас, сидя в этом пропитанном хлоркой и инфекциями притоне человеческих страданий, я вижу исход того перелома в человеческом сознании. Тот самый момент, когда человек понимает, что все катится к чертям и обратной перемотки уже не будет. Это здорово бьет под дых, конечно. Первое время он еще пытается делать вид, что все в порядке, но вскоре уже сам понимает, что попал в знатную передрягу. Именно в такой момент он наконец осознает, что наркотики и алкоголь не были выходом.

Оставшись наедине с Джеем, я замечаю, как сильно он изменился, как усохло его тело. Кажется, что если накрыть его с головой, то он и вовсе растворится. К его вене тянется тонкая струйка из капельницы. При виде ее меня непроизвольно передергивает, и я перевожу взгляд на стену, где только сейчас замечаю картину — собаку, сидящую на пирамиде.

Я достаю принесенную с собой тетрадь.

«Исповедь».

Так много в себе несет это слово.

Я скручиваю ее в руках, стараясь найти причину, чтобы не открывать ее сейчас.

Возможно, в следующий раз?

К моему счастью, дверь снова открывается, и в ней появляется медсестра.

— Вы хотели пообщаться с доктором? — уточняет она. — Он готов вас принять, пойдемте.

Она исчезает в дверном проеме. Я выхожу следом и вижу, как она скрывается за дверью с табличкой главного врача.

В графе «имя» — прочерк.

Я направляюсь следом за ней.

***

Тикающие настенные часы с кукушкой описывают секундной стрелкой шестой круг. Доктор сидит, уткнувшись в пожелтевший журнал. Рядом с ним на столе лежит история болезни Джея.

На резном циферблате часов открывается окошко, и выкатывается фигурка пса.

— Откуда у вас эти часы? — спрашиваю я.

Доктор поднимает указательный палец вверх, призывая меня к тишине. Зачем разбрасываться словами, когда можно сказать все жестом.

Пес, выехавший из часов, лает девять раз, после чего укатывается обратно в свою конуру.

Я подхожу к стене и рукой останавливаю маятник часов. Это приводит доктора в чувства. Посмотрев на меня, он говорит, что один меценат сделал пожертвование больнице в виде раритетных вещей.

Я спрашиваю, почему вместо кукушки пес.

Доктор, отложив журнал, придвигает к себе историю болезни и начинает читать.

Не дождавшись ответа, я иду к окну, за которым утренний дождь сменился солнцем. Оно отражается желтым заревом на все еще влажном асфальте. За небольшой площадкой возле больницы начинается густой лес. В кабинете так же душно, как в палате, и я открываю окно.

Доктор отрывает прилипшую к одному из листов жвачку с куском бумаги.

Я глубоко вдыхаю тянущийся снаружи насыщенный влагой и запахом деревьев воздух.

Доктор внимательно рассматривает жвачку, убирая с нее прилипшую грязь.

Из-за окна доносится пение птиц и стук молотка.

Я подхожу к стеллажу с архивными документами.

Доктор пробует жвачку на вкус.

Я просматриваю корешки расставленных папок.

«Пациенты из отделения интенсивной

терапии».

«Пациенты из неврологического отделения».

Я натыкаюсь на папку:

«Смертельно больные пациенты».

Я спрашиваю, не противоречит ли это всем существующим моральным правилам.

— Отойдите, пожалуйста, от документов, — бурчит он себе под нос, жуя жвачку.

Я возвращаюсь в кресло.

Он продолжает листать историю болезни, небрежно черкая в ней ручкой. Из его рта торчит волос с жвачки.

Я поясняю, что у меня осталось не так много времени, а мне бы еще очень хотелось обсудить с ним судьбу моего друга.

Он впервые за все время поднимает на меня взгляд и начинает смеяться так, что жвачка выпадает изо рта.

***

Хотелось бы узнать твое мнение о человеческой самоотверженности, дорогой читатель.

Что-что? Говоришь, что это явление знакомо тебе не понаслышке?

Говоришь, что ты точно не тот, у кого мало друзей? Уверяешь, что много кто готов пойти на все ради тебя?

А помнишь того безымянного мальчика?

Так вот, его после пребывания у того психа Симеона вернули обратно в детский дом.

И когда его вернули назад, дети, которые, как ты знаешь, могут быть жестокими, считали своим долгом жестоко пошутить над бедолагой, а некоторые и вовсе накидывались с кулаками.

Воспитательницы, кстати, тоже не испытывали большой любви к мальчику за его отстраненность, считая, что это вредность. Они часто наказывали его, но, что хуже — они поощряли издевки со стороны сверстников. Так делали все воспитательницы, кроме Мими.

Приют располагался, наверное, в самой неблагополучной части города, но не от этого он был в списке худших. Таким его делала безответственность, царившая внутри стен. Из-за этого приют был сущим адом для любого нормального человека, и редко кто забирал отсюда детей. После того как люди узнавали, что это за место и как тут воспитывают, они бежали прочь. А если и не узнавали, то ребенок все равно вскоре возвращался назад. Бывали, конечно, и редкие исключения, но о них даже нет смысла упоминать. Таким образом, дети, повзрослев, выходили уже готовыми преступниками, которые благополучно оказывались за решеткой в ближайшие годы, а то и месяцы.

Маленький мальчик, уже подходя к стенам этого заведения, понимал, что дальше не будет ничего хорошего. Впрочем так оно и было, за исключением разве того, что он смог обрести веру в людей благодаря одному случаю. Оказалось, что исключения бывают даже в таком месте, как это.

Однажды, когда воспитатели дали отбой, самые главные хулиганы группы стащили бедного мальчика прямо посередине сна с кровати и, заломив ему руки, начали раздевать. Потом они связали его простынями и посадили посередине комнаты. Когда мальчик попытался закричать, в рот ему засунули чьи-то вонючие носки и обмотали поверх какой-то не менее вонючей тряпкой.

Шум разбудил всех оставшихся детей, и они, увидев такое представление, подняли мальчика на смех. Некоторые начали изображать, что у них в руках видеокамера, другие делали вид, что лают, третьи прикидывались Симеоном, прыгающим из окна. В общем, играли они лучше многих театральных актеров. Продолжалось это до тех пор, пока один из детей, у которого еще оставались зачатки совести, не решил позвать на помощь взрослых. Он был старше и гораздо крупнее остальных, поэтому дети побаивались его. Вслед ему доносились лишь редкие возмущения, которые он игнорировал. Но когда в него прилетела чья-то кружка, а следом за ней еще и несколько ругательных слов, его терпению пришел конец. И вот самый смелый бунтарь лежал с разбитым лицом на полу и плакал. Размазывая кровь вперемежку с соплями, он рисовал на полу свой лучший рисунок.

Заступника тогда наказали воспитательницы, а остальные дети возненавидели его тихой ненавистью. Если бы они его не боялись, то, наверное, участь его была бы не менее печальна, чем у нашего мальчика. Он понимал, на что идет, но он был единственным человеком в этом зверинце. И когда он стоял коленями на горохе в тот вечер, на его лице не дрогнул ни один мускул. Он ни на миг не усомнился в правильности своих действий.

Так что, ты считаешь, что хоть кто-то из окружающих тебя лицемеров способен на такой поступок?

Будет ли он готов без оглядки и раздумий сделать шаг, который, возможно, изменит его жизнь?

Совершит ли он подобный поступок ради совершенно незнакомого человека?

Ответ — нет.

***

Выйдя за территорию больницы, я направляюсь к ближайшему таксопарку.

На часах уже 10:15, и я опаздываю.

— До Театра оперы минут за пятнадцать доедем? — спрашиваю я, наклонившись к окну одной из ожидающих машин.

— Да, должны, — только проснувшийся таксист поднимается на сиденье и поправляет зеркало заднего вида.