Бесплатный фрагмент - Сто стихотворений

* * *

Морозный воздух пахнет кашемиром,

в бокале стынет белое вино,

и за окном становится темно,

когда встает небесный ковш над миром —

над суетой и сутолокой дней,

над одинокой пропастью вечерней,

чей терпкий хмель, как звездный виночерпий,

глотаю я, соединяясь с ней.

* * *

Здесь землю видишь сразу целиком,

и жизнь — всей совокупностью событий.

Здесь зимний ангел моет молоком

дорогу в белоснежную обитель.

И в этой первозданной белизне

ещё светлее след первопроходца,

чей голос, словно в детском полусне,

на землю зачарованную льётся.

* * *

Бессонница, и в сердце перебои.

Издалека другой неровный стук

растущим эхом долетает вдруг,

как если бы нас в мире было двое.

Не просто чей-то ритм, но треск и хруст.

Еще удар — и трещина сквозная.

И вот уже звучит из птичьих уст

поющий дар, дарителя не зная.

Покуда сонный мир хранит покой,

засыпанный небесной скорлупой.

* * *

Крутит зимний солнцеворот.

Снова путники у ворот.

Мысли лишь о насущном хлебе.

И такой звездопад на небе,

будто снег за окном идет.

Ясли, сено, волхвы, волы.

Нынче будут полны столы —

не дарами, так просто снедью.

И звенит колокольной медью

Рождество из полночной мглы.

* * *

Раздетый человек приходит в дом,

одноэтажный, с крохотным окном.

Животные не ведают о том!

Деревья загораживают лес,

единственное место для чудес.

Сегодня всё преобразится здесь!

Тепло внутри. Одежда и еда.

В печи горят дрова, в окне — слюда.

Оставь надежду, прибывший сюда!

* * *

Как у Гроба Господня ждут

благодатный огонь пред Пасхой,

я в сочельник григорианский

в ледяное окно гляжу,

в серебристый его узор,

листья, стебли, цветы и злаки,

я слова в нем ищу и знаки,

позабытые с давних пор.

И в ответ мне, высок и чист,

загорается в Вифлееме

звездный луч, и горит над всеми,

и нисходит на белый лист.

* * *

Декабрьский переворот —

снежинки взметаются вверх.

Трещит подмороженный свод —

и порох летит из прорех.

В гирляндах ночной Вифлеем —

но страшно и холодно всем!

* * *

Раздвигая миры Эвклида,

время сматывая в клубок,

волхвы идут на восток,

но дороги во тьме не видно.

Укатился в глухую ночь

шерстяной их клубок овечий,

и уходят они за вещей

теплой нитью, ведущей прочь.

Завывает зурна метели,

зазывает звезду пустынь

в те края, где родился сын

человеческий в божьем теле.

И является трем волхвам,

путеводным лучом сияя,

та звезда — и, дойдя до края,

время делится пополам.

* * *

Оттепель. Зимнее солнцестоянье.

Дух согревают пунш и имбирь.

Свадебным гимном соединяя

прошлое с будущим, старый снегирь

ищет привычные очертанья

в небе ночном, где отныне пустырь.

Словно ответа в этой вселенной

ждет он и вновь посылает вовне

песню, подобную флейте военной,

смерть одолевший в честной войне.

Ждет, когда вспыхнет звезда, и победный

возглас раздастся в немой вышине.

* * *

Возвращайся, мой блудный сын,

непослушливый сын-приблуда.

Дом ослаб, и очаг остыл.

Но в овине творится чудо.

Возвращайся путем зерна,

как склевавшая зерна птица.

Ждет тебя у печи жена,

до заутрени молодится.

Возвращайся, а я врата

отворю в ожиданье встречи,

замечая, как изо рта

теплый пар летит человечий.

* * *

Где Рождество, там елочные ясли,

животных неразгаданный язык.

Роженица молчит — но очи ясны.

И даже Ирод истину постиг.

Отныне против силы будет сила

и над земною властью будет власть.

И валит из трубы неторопливо

молочный пар, вздымаясь и клубясь.

* * *

Новогодний воздух, пропахший серой.

Грохот стоит такой, что дрожат билборды.

Завывают сиреной рено и форды.

Снег сверкает огнями, хоть сам он серый.

Связь прерывается, перегрузка линий.

И, должно быть, далекому абоненту

больше нечего сообщить в полночь эту

такого, чтоб голос не превратился в иней.

* * *

О, зимние грозы,

без ливней, без молний.

Приходят, как слезы,

но только безмолвней.

Приходят, как дети,

без бури и грома,

как будто на свете

давно все знакомо.

Приходят, как строки

с простыми словами,

последние сроки

свершая над нами.

* * *

Когда Бог проснется и из дымчатой перины рококо

взглянет на то, что снизу под ним творится,

кто-то, возможно, вздрогнет, перекрестится —

но не я, ибо иго мне благо, и бремя мое легко.

Я отвечу тогда вседержителю спокойно и смело:

соединить любовь и смертоносный рок

ты хорошо придумал — но не уберег

ни одного целого дышащего живого тела.

И хотя кровь моя не остыла, и взор еще не поник,

одолевая стужу и стыд ребячий,

в дымчатом зеркале вырос уже двойник —

и молча в упор на меня глядит, страшный и настоящий.

* * *

Христианское небо паук-крестовик

заплетал, ядовитый освоив язык.

Паутину свою как единственный дом

Вифлеемской звездой украшал и крестом,

чтоб воздушные твари, свершая полёт,

очищались от плоти в узорах тенёт.

* * *

«Тяжел камень, весок и песок»

Книга Притч

Камень тяжел, и весок песок.

Взвесь же себя хотя б на глазок

мерой царя Соломона,

притчей из времени она,

дважды — коль ростом высок.

Не опасайся гнева глупца,

в путь отправляйся, не пряча лица,

от очага до порога,

ветхозаветного бога

славя — как Бога-Отца.

Весок песок, и камень тяжел

лишь для того, кто еще не пришел

к легкости ветхозаветной,

что в тишине безответной

льется, как царственный шелк.

* * *

Спят на Олимпе боги.

Спят, как и век назад.

Древние лики строги,

внутрь их глаза глядят.

Нет Прометею мочи,

но еще не конец.

Крепко прикован к Сочи

он сталью пяти колец.

Птица терзает печень,

зев свой открыл Аид,

где олимпийский, вечен,

синий огонь горит.

На столетие С. Рихтера

На рубеже времен и знаков Зодиака,

в солнцеворот весны, в затменья час дневной

приветствую тебя, из неземного мрака

сошедшего в другой, нетвердый мрак земной.

Столетие спустя земля как будто та же,

с космических орбит не изменился вид —

Бог сохраняет все. Но в сумрачном пейзаже

высокая свеча над городом горит.

Взметается огонь над монастырской башней,

и дымом твой погост окутан целиком.

И музыка летит валькирией бесстрашной,

и колокол звонит — не спрашивай, по ком.

* * *

…И наступает чистый понедельник.

Ущербен в мыслях, в помыслах смешон,

смиряюсь я, беспутник и бездельник,

как в первый раз, прощён и пощажён.

Что чистота мне выпавшей недели?

Полезный воздух наполняет грудь.

И о душе, как о забытом теле,

тихонько кто-то шепчет: не забудь!

* * *

Свечой расписанные стены.

Ночной не спит Синедрион.

И новой жертвенной измены

ждёт «Тайной вечери» закон.

Небесный свод приподымая,

взлетает гефсиманский дым.

И снова Рим стоит у края,

сияя заревом двойным.

И старый страж встречает строго

того, чей наступает срок,

не обернувшись у порога,

перешагнуть через порог.

De Excelsis

Ты опоздал на целое мгновенье,

теперь себя к распятию готовь.

Ведь ничего нет горя откровенней

и праведней, чем пролитая кровь,

когда под грохотанье небосвода

последние слова бормочешь ты,

и ливнем благодарная природа

вливается в тебя из высоты.

* * *

Иоанн Златоуст вопрошал:

смерть, где твое жало?

И хватался за то из жал,

что ближе к нему лежало.

Где победа твоя? — он звал,

крест в ладони своей сжимая.

И ответом звучал кимвал,

и звенела медь неземная.

Замыкая пред ней уста,

он склонялся в хитоне рваном.

И земля, как слеза чиста,

открывалась пред Иоанном.

* * *

Пасху праздную я в Париже.

Горку Красную — в Красногорске.

Эта горка Голгофы ниже,

но всего-то лишь на три горстки.

Что поминки мне, что женитьба.

Ввечеру разгуляться можно.

Тройка-Троица белой нитью

прошивает меня безбожно.

Отзываюсь, хоть нет призыва.

Возвращаюсь, куда не звали.

И в Париже живу красиво.

А на горку взойду едва ли.

* * *

Снова Пасха в Москве, и с рекламного смотрит щита

торжествующий лик с двуединою вязью ХВ.

Вечным городом правит сегодня людская тщета