Свобода и плаха
Тиран под гипнозом своей страны,
Страна — под ярмом своего тирана,
Где люди не выпрямлены и странны,
И время кровоточит, точно рана.
А где-то, отталкиваясь от стрекоз,
От крыльев, стрекочущих в пене радуг,
Взлетает свобода в свое «because»,
И знает, лишь плаху найдет в награду.
К свободе
Когда б я жил по принципам свободы,
Я годы, поделил бы на невзгоды,
Умножил бы на прихоти погоды,
И результат отправил бы к чертям.
Но так как мы судьбу не выбираем,
Маним я беспредметно-мутным — Раем,
Как все вобравшим Плюшкина сараем,
И вверил жизнь семи ее смертям.
Проезжий
Я просто проезжий, я здесь — не всерьез, не нарочно,
Где время скисает заквашенной в бочке капустой,
А в ней Диаген, и ему, как мне видится, — грустно,
Но он человека не ищет в сюжете меж строчном.
Рассказывать басни — опасно, а драмы — задаром,
Комедия — хохма обманутого народа,
И кто я: поэт, перепев, иль пророк безбородый?
На этот вопрос, без сомнений, ответил бы Дарвин.
В моем чемодане одни фотографии детства,
А после дневник отрешенных, ненужных скитаний,
Себя бесполезно-болезненных, вечных исканий…
А где человек? — Только кислая сумма последствий.
Побег
Пройти по тонкой кромке льда канала,
Отправив тень ко дну дремучих вод,
И номинальный счет души безнала,
Преобразить в последний перевод.
Я слышал где-то: это все проходит,
И сердца крик, и мысли в «никуда».
По небу проплывает пароходик,
Как приговор Нестрашного Суда.
Вернутся в нервный зуд машинных улиц,
Гранитные ступени не считать,
К не высшей математике из сумм лиц,
И прошлых бед, с чем время коротать
В мирах
В стеклянных колбах тикают сердца,
За шторками планшетов, да смартфонов.
В пределах времени, сознанию — мерцать,
А за пределами — миры иных фантомов.
И мы когда-то будем в тех мирах,
Где наши грозы, вымыслы, и боли
Кому ни-будь, пусть исцеляют страх,
Кому-то, да добавят алкоголя.
И на границе, скользкой, всех времен,
На стыке, в ритм, пульсирующих строчек,
Узнаем мы созвучия имен,
Не требуя ни жертв, и не пророчеств.
Почет
Казалась жизнь осточертевшей драмой,
Она была дантистом, как и мать.
Ей — сорок пять, кто смог бы угадать,
Что жизнь идет к низам упорной гаммой?
Свой кабинет, бесчисленные зубы…
Ни мужа, ни детей, ни друга нет,
И карты лгут, что будет ей Валет,
Ведь взгляд давно скептический, и грубый.
И в масках снисхождения, апломба,
Сухие разговоры ни о чем.
Душа сжимается, и тянет, под плечом,
А в ней лишь выручка, бюджет, коронки, пломбы,
И, так уже приевшийся, почет.
Дом
Горбунами, наростами льда,
Брел февральской я улицей мерзлой,
В неприкаянную свою даль,
В дом, который и втер бы стер злой.
Он, как брошенный пес отступал,
Уходил от меня с каждым шагом,
То надежды пустой подкупал
Жалким всхлипом, фальшивым форшлагом,
То, безбрежным желанием жить,
В стенах, что из тепла и уюта…
И огни, словно в спину ножи,
Мне сияли сном сиюминутным.
В блестках льда отражались ножи,
И, над городом, дом мой кружил
Следы
Атлант
Я шел, и улица за мной ползла змеей,
Припадочной люминесцентной коброй,
Слова скрипели снегом и землей,
Прорезывались музыкой недоброй.
Дома, как карты падали мне в след,
Фонарный свет сжимался лентой узкой,
Под небом хмурился задумчивый атлет —
Атлант, а всё-таки, с душою русской.
Он бросил взгляд на шествие мое,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.