Бесплатный фрагмент - Стань рядом

Глава 1

— Как же я его ненавижу! — Полина трёт виски. Её нежно-персиковый маникюр уродливо контрастирует с покрасневшими раненными костяшками. — Скотина! Мразь!

Она жадно глотнула воздуха. То ли от нового приступа рыданий. То ли потому, что ей снова дурно.

— Остановить?

Зажала рот руками и закивала.

Моя белая Lamborghini сверкнула своим красиво очерченным глазом в отражении пластикового забора частного сектора.

Полина выпрыгнула на обочину и побежала к кустам.

Я заглушила двигатель и вышла. Июльский полдень буквально лоснится от жары.

За клубами оседающей пыли моя подруга в летящем розовом платье согнулась, и её снова стошнило. Уже в третий раз за дорогу.

— У нас вода кончилась. Дотерпишь до дома? — протягиваю бутылочку, на дне которой плещется жидкости на пару глотков.

Она вытирает рот, допивает воду:

— Не знаю. Мне очень плохо, — её измученное лицо с красивыми тёмными бровями вразлёт снова поползло, скомкалось в маску боли: — Тварь, ненавижу! — швырнула бутылку в кусты. — Мало я ему втащила! Маникюр жалко было.

— Садись в машину, сейчас заедем в магазин.

Полина идёт к моей малышке, оставляя за собой флёр из помеси ацетона, алкоголя, блевотины и уже угасающие нотки её любимых духов «Yü». Причёска осела и растрепалась.

Я перешагиваю через желтоватую лужицу в пыльной траве, поднимаю бутылку двумя пальцами:

— А то, что этот мудак с другой переспал — не повод тебе становиться свиньёй!

Обочина узкая, мне приходится ждать, пока проедет ряд машин, чтобы сесть на своё место.

Какая-то паршивая тачка с ржавыми бортами замедляет ход, приближаясь к нам.

Подпёрдывание глушителя, и загорелые волосатые руки, торчащие из открытых окон, придают этому автомобилю вид какого-то уродливого робота-паука из стимпанковского фильма.

Вслед за посвистыванием пассажиров на заднем сидении раздаётся похабный комплимент моим длинным ногам, которые едва прикрыты бежевым комбинезоном.

Машина остановилась. Водитель, парень с вытянутым лицом и пушком вместо усов, перегнулся через пассажира:

— Красавице помочь пописать?

Пассажир упирает ладонь ему в лоб и толкает:

— Чё несёшь, еблан? Леди не писают и не какают, — поворачивает ко мне изуродованное рытвинами лицо: — Вам помочь с машиной, девушка? Что-то сломалось?

В салоне сзади отчётливо слышится словосочетание «на какую пиздатую тачку насосала». И что-то вроде «с кем надо она не ломалась».

Ну, и хихиканье, переходящее в ржач.

Чего ещё ожидать от тупых плебеев?

— Вы мне мешаете. Езжайте своей дорогой.

Водитель выворачивает колёса и начинает медленно заползать на обочину.

От возмущения я даже теряюсь и послушно отступаю.

— Вот как, мешаем? Какая ты невежливая. Я тебе помощь предлагаю, а ты так грубо мне отвечаешь, — спокойно вещает Щербатый.

Теперь, когда его рожа торчит из окна точно напротив меня, я могу разглядеть пожелтевшие белки глаз.

Он бесстыже мажет по мне сальным взглядом вдоль и поперёк.

За свои восемнадцать лет впервые встречаю такую наглость.

— Эй, отвалите! — Полина высовывает голову из окна.

Я повернулась к ней.

И тут же почувствовала, что меня щипают за бедро.

Эта потная, уродливая скотина посмела своими грязными пальцами ко мне прикоснуться!

— Совсем охуел! — вырвалось у меня.

И я со всей дури хлопнула бутылкой по его волосатой руке.

— Дерётся, смотри, — угрожающе насупился.

Но меня уже не остановить.

— Я запомнила номер машины. Мой отец вас найдёт и в порошок сотрёт! Знаете, кто он? Как ты смеешь ко мне прикасаться, тупой ублюдок! Где ты, чмо нищебродское? И где я?

— Тачка как у леди. А выражается как блядь.

Щербатый открывает свою дверь, заставляя меня отступить ещё дальше. И неспешно вылезает из машины. Выпрямляется во весь рост. И, зло усмехаясь, растягивает:

— Тебя надо перевоспитать.

Глава 2

Да он просто какой-то мутант-переросток!

Я сама высокая. Сто восемьдесят. Мой Никита выше меня всего на пару сантиметров, а папа и вовсе сто семьдесят три.

Непривычно, когда смотрят сверху вниз.

— Тебе повезло, что ты с подругой. Одной нас четверых тебе обслуживать было бы… мммм… больно.

Я чувствую, что сердце уходит в пятки.

Щербатый растягивает довольную ухмылку, делает глоток из коричневой пластиковой бутылки, не сводя с меня масляного взгляда. Зажимает толстым пальцем отверстие горлышка и несколькими движениями взбалтывает бутылку.

Выглядит это возвратно-поступательное движение двусмысленно, я бы даже сказала — пошло.

Запах пива, которое скудной струёй подтекает из-под пальца, тошнотворный. Ползёт по густому раскалённому воздуху прямо в мои маленькие аккуратненькие ноздри.

Как меня, Лилю Ветрову — дочь влиятельного человека, студентку лучшего университета страны, невесту наследника ювелирной империи — угораздило оказаться на грязной обочине рядом с этим вонючим…

…пшшшшш!

Я даже не сразу понимаю, что произошло.

Под общий гогот устремляю взгляд на свой бежевый комбинезончик. А он теперь весь испещрён коричневыми пятнами как лицо Щербатого ямами.

Он… этот козлина… он что, облил меня….МЕНЯ… пивом?!

Я беспомощно перевожу взгляд на Щербатого. А он делает ещё один шаг ко мне.

Теперь в нос бьёт ещё и запах пота вперемешку с вонючим дезодорантом. Грязные кеды упираются носками в мои голые пальцы.

На кофейный ремешок моих босоножек Salvatore Ferragamo налетает белёсая пыль.

— Что ты там вякнул про обслужить? — голос Полины совсем рядом.

Ну всё. Сейчас нас обеих скрутят и затолкают в эту поганую тачку.

Их, конечно, найдут потом. Только мне уже будет всё равно.

А подруга продолжает:

— У мамки разузнал про обслуживать? Она это слово употребила, когда историю твоего зачатия рассказывала?

Нам пиздец.

Из тачки истерический визг.

Будто там клетка с гиенами.

Да им вообще похер над кем и над чем ржать.

Мне кажется, я слышу, как сжались от ярости челюсти Щербатого.

Вены на его шее надуваются…

Я невольно делаю шаг к Полине, закрывая её собой.

— Пожалуйста, давайте просто… — начинаю.

Потная ладонь Щербатого, как в замедленной съёмке, осьминогом надвигается на моё лицо.

Я рефлекторно зажмуриваюсь и вжимаю голову в плечи.

…меня же никогда, никогда не били…

Пшшшшшшшш! Очередное, но какое-то более интеллигентное.

— Сука драная!

Когда чья-то рука вцепляется в моё предплечье, я распахиваю глаза.

Это Полина тянет меня к машине. В другой её руке вижу перцовый баллончик.

А щербатое хамло кривит рот и трёт глаза.

— Быстрее! — рычит Полина. — За руль!

Я ныряю в свою машину через пассажирскую дверь. В темпе перебираюсь на водительское сидение.

Снаружи многоголосье:

— Вот сучки!

— Да чтоб ты сдохла, соска!

— Я тебя найду и…

Две целых и восемь десятых. За столько секунд моя малышка разгоняется до первой сотни.

У нищебродов не было никаких шансов догнать нас. Но ещё несколько минут я нервно поглядываю в зеркало заднего вида.

— Да расслабься, лапуль, — Полина поглаживает меня по плечу. — Вцепилась в руль как в вытяжное кольцо запасного парашюта.

Может, когда и мне будет двадцать три, как Полине, я стану такой же невозмутимой и находчивой.

— Ну подумаешь, облили чуть-чуть. Мы ещё легко отделались. Зато ты на таких обезьян посмотрела. Эти экземпляры в зоопарках не встречаются…

Они смели ржать надо мной, угрожать, трогать. Меня. Меня! А я ничего не могла сделать. Абсолютно ничего.

Потому что рядом не было папы. Потому то без папы я ничто.

— Счёт за химчистку отправлю твоему долбанному Марату, — цежу сквозь зубы. — Если бы не он, я бы сейчас спала в своей постельке, а не пёрлась в папочкину резиденцию, чтобы подальше увезти тебя от этого придурка. И если бы ты его не застукала, то не влила бы в себя десять коктейлей с водкой, не запила бы их шампанским, а значит, и не блевала бы каждые пять минут по дороге. Какой же он у тебя идиот! Не мог снять номер в отеле для своих блядок? Зато, видишь, у него не только на тебя времени не хватает. Чтобы номер забронировать и проститутку пригласить — тоже нет. Проще в кабинете собственную секретаршу…

Физически ощущаю, как холодеет справа меня. Затыкаюсь, и смотрю на Полину. Она чуть не плачет.

— Прости, — шепчу, хватаю её за руку. — Прости, пожалуйста.

— Забей, лапуль. Ты права, — она жмёт плечами, долго выдыхает. И почти молит: — Очень нужна вода. Придумай что-нибудь, пожалуйста.

Ищу в навигаторе ближайший магазин.

— Тут есть совсем рядом, потерпи.

Сворачиваем с шоссе в какой-то посёлок.

Дома здесь маленькие, некрасивые.

Дорога заканчивается перед поворотом на магазин.

Когда носик моей малышки с глухим звуком ударяется в край ямы, я рычу и съезжаю на обочину.

Даже с моим мастерством вождения глубину этих чёрных дыр не одолеть.

Полина открывает дверь, и успевает только высунуться из машины. Её скудно тошнит. И потряхивает.

Выхожу. Убеждаюсь, что никого подозрительного нет.

— Я быстро, жди здесь, — забираю сумочку.

Вокруг блестящая зелень и оранжевые цветы. Через сетку заборов видно людей, которые возятся в огородах, за калитками потявкивают маленькие собачки. Дорогу мне вальяжно переходит рыжий кот.

Но общая атмосфера примитивности посёлка и бесполезности тех дел, которыми занимаются его жители, удручает. Я будто попала в мир постапокалипсиса.

Это, конечно, не фавелы в Бразилии, только вот…

Господи, серьёзно?

Это магазин?

Маленькое одноэтажное здание из белого кирпича. Большое окно с облупившимися синими створками и ржавой решёткой. На стекле такой слой пыли, что отчётливо можно увидеть матерное слово, которое кто-то вывел красивым почерком.

Блеклая вывеска рядом с ободранной железной дверью гласит «улица Лермонтова». А над дверью малиновыми буквами «Продукты».

Сзади шум машины.

Я нервно оборачиваюсь только для того, чтобы убедиться — это не те придурки, которых мы встретили на дороге.

Глава 3

Сбоку от меня паркуется грузовик. Кажется, это называется…

Точно, Соболь. У наших садовников тёти Маши и дяди Андрея был такой. Только бутылочно-зелёный, а этот вишнёвый.

Я отворачиваюсь и продолжаю пялиться на магазин, размышляя, этично ли его сфотографировать?

Похвастаюсь друзьям, в какую преисподнюю нас с Полиной занесло всего в двадцати минутах от элитной резиденции моего папочки.

Делаю два шага в сторону. Да! Отсюда будет отличный кадр. Фоном для магазина служит обгоревшее сооружение с торчащими во все стороны брёвнами. А правее вход на кривую тропу в густую рощу. Увенчан издохшим деревом.

И тут краем глаза отмечаю, что из машины выпрыгивает мощная фигура. Поднимая своей тяжестью из песка клубы пыли.

Не знаю. Почему я повернула голову?

Как будто меня кто-то окликнул, кого я не могу вспомнить.

Ждала увидеть вспышку салюта впереди, но она сверкнула и расцвела сбоку. Выше. И ярче, чем ожидалось.

Заблудилась, разыскивая одно, а натолкнулась на другое. И оно оказалось лучше.

Но я это сделала. Да, я повернула голову. И мы встретились взглядами.

Что-то случилось с ритмом моего сердца. Давящее препятствие заслонило, разрослось, ограничило его движение. Очередь из сокращений и расслаблений перепуталась.

Отрывок времени сжался в острую иглу. Удары стали нанизываться на неё, проскакивать мимо, вразнобой, пошли внахлёст.

И меня уколол. Проткнул. И подцепил на крючок этот всеохватывающий, но точно сосредоточенный на мне взгляд.

Он словно вырезал меня из окружающей среды как бумажную фигурку, притянул, положил под лампу на пустой стол, и теперь изучает.

Я отвернулась. Уставилась на магазин.

Что со мной такое?

Дверь захлопывается. Щелчок зажигалки.

Я чувствую, что он смотрит на меня.

Рассматривает.

И жарко от этого.

По-плохому жарко. Солнце Кувейта так жжёт. Когда пекло тебя уже разрушать начинает.

Парень идёт ко мне. Я слышу, как скрепит песок и отлетают камни от его ботинок.

Встаёт рядом.

И теперь мы смотрим на одно и то же.

Господи, он, наверное, слышит, как шибко я дышу.

Я ведь просто испугалась?

Что ещё я могу здесь встретить? Только очередного грубияна.

А этот не только выше меня, но и, в отличие от того щербатого, крепкий.

…просто здоровенный.

Как гиперболизированных размеров памятник. Созданный скульптором-подхалимом, который хотел как следует подлизаться к натурщику.

— Ты как будто достопримечательность разглядываешь, — затяжка, выдох.

На что похож его голос?

На его уверенные шаги.

— Никогда таких магазинов не видела, — честно выдаю я.

Я ему что-то ответила?

— Как такое может быть? Инопланетянка, что ли?

— Да, к папе приехала.

Я что, с ним разговариваю?

Он засмеялся. А я бросила на него быстрый взгляд.

— Папа — землянин, а мама — марсианка?

— В смысле, я в городе живу, а там таких магазинов нет. Я это имела в виду, — нервничаю.

Потому что, когда я нервничаю, убираю волосы на бок и начинаю закручивать их в жгут.

— К Чамаеву?

— Нет. Кто это? Я на него похожа?

Он хрипло усмехнулся.

— Нет, и слава богу. Просто только у него в посёлке дочь никогда сюда не приезжала.

— А ты здесь всех знаешь?

— Да, — он выбивает горящий шмоток табака из недокуренной сигареты. — Так с какой улицы? Твой папа.

— Честно говоря, я ещё не доехала. Просто в магазин нужно было завернуть. Машину за углом оставила.

— А. Значит, не отсюда. Я и подумал, что странно. Не видел тебя раньше.

Поворачиваю к нему голову. Хочется вообще всей к нему повернуться.

Взгляд утыкается в плечо.

Охренеть он здоровяк.

Взгляд ползёт вниз. Плотная рубашка песочного цвета, вся в масляных пятнах. Рукав засучен. Бронзовое косогорье жил в паутине тёмных спутанных волос. Вместо часов полоса технической грязи над запястьем. Исполинская ладонь. Грубоватые пальцы. Держат окурок, поддевают край коричневого фильтра чёрными полумесяцами ногтей.

Как будто перенеслась во Флоренцию, и смотрю на картины Караваджо. Он любил таких людей рисовать — чумазых, с грязными ногтями, со смуглой от палящего солнца кожей.

— Я бы тебя запомнил, если бы увидел.

— Почему? — поднимаю взгляд на его лицо.

И тут же отворачиваюсь.

Я просто не выдерживаю этой рубленой совокупности черт в такой близости от меня.

Его будто нарисовали с помощью мастихина. Мощными, уверенными мазками. Не жалея никаких из мрачных красок. Ещё и каменной крошки набросали в застывающую массу.

Глаза темнее бистра, с антрацитовым блеском. А глубокий неровный шрам над правым глазом скашивает кончик угольной брови.

Это задаёт цепляющую асимметрию его лицу.

Сколько ему? Полинин ровесник?

Наверное, уже закончил универ.

Хотя… не представляю, чтобы он сидел за учебниками и зубрил.

Зато отчётливо представляю, как нависает над преподом, и тот из страха ставит ему зачёт.

И ещё раз набираюсь смелости и скольжу по его лицу.

Вот это губы. Какие же огромные! Мясистые, очень крупные, цвета необожжённой бурой глины. Уголки приподняты, даже когда он не улыбается.

Сейчас не улыбается. По глазам видно. Они по-волчьи смотрят на меня.

А вот волосы у него как шкура североамериканского медведя — густые и чёрные, вьются.

На висках коротко. И прекрасно видно уши — аккуратно прилегающие к голове, и только сверху чуть в сторону; оканчиваются как красивая вершина треугольника.

Понимаю, что всё это время стою с убранными с уха волосами. И тут же поправляю причёску, пряча свой главный комплекс.

«Я бы тебя запомнил, если бы увидел».

Ну конечно. Все, кому удалось узреть мои уши, меня запомнят. Он просто смеётся надо мной.

— У тебя манера держаться интересная, — вдруг говорит. — Как будто ты готовишься к броску. Но никак не можешь его сделать.

Да ладно!

И никаких шуток про оттопыренные уши?

Или хотя бы пошлостей про мои роскошные длинные ноги? Комплиментов миловидному личику? Восхищения лебединой шеей?

— Так меня ещё не описывали, — констатирую.

…тут я понимаю, что вид у меня сейчас совсем не такой, как обычно. Сейчас на мне залитый пивом комбинезон, запылившаяся обувь, спутанные волосы.

Этот молодой человек понятия не имеет, какая машина ждёт меня за углом, в какой дом я еду, и какая сумма на счетах.

А главное, он не знает, кто мой отец.

Поэтому не лебезит.

Он просто разговаривает. Со мной.

А не с чьей-то перспективной дочерью.

— Не туда смотрели. Идём?

Он делает шаг. Я почти синхронно с ним. Он немного замедляет свой ритм. Чтобы я успела подстроиться.

И вот мы молча идём в сторону магазина. Бок о бок.

Глава 4

Захожу и замираю.

Парень показывает ладонью на кассу, пропуская меня вперёд, но я мотаю головой:

— Давай ты первый. Я… думаю.

За стеклом печенье в прозрачных пакетах. Коробки с нарисованными монстрами термоядерных цветов.

На холодильнике с облупленным изображением мороженного расставлены шампуни и зубные пасты. Прокладки. А под ними в холодильнике… замороженное свиное копыто!

Я отшатываюсь, наступаю на край плитки. Та отрывается от пола и с грохотом падает обратно.

Задеваю стеллаж, из которого вываливается к моим ногам несколько батонов хлеба в одноразовых пакетах.

— Извините, — бормочу я продавщице, которая уставилась на меня густо подведёнными глазами. Кладу хлеб на место.

Молодой человек купил сигареты.

Я ошеломлена тем, что вижу. Что за сюр? Как будто в музей торговли попала. И сейчас нахожусь у экспоната «Если бы Дали рисовал торговые ряды».

Под потолком крутится вентилятор. Я такой только в старом фильме «Лолита» видела.

Завороженно смотрю на лопасти, под которыми висит коричневая лента с налипшими мухами.

— Дём, подсобишь? Вон ту коробку снимешь?

Молодой человек заходит за прилавок, а продавщица показывает на полку под потолком.

Дём.

Моего дедушку Демьяном звали.

Когда коробка оказывается у него в руках, выпуклые жилы напрягаются и выступают ещё сильнее.

Он опускает коробку на уровень своего живота. Я вижу, как перекатываются мышцы под натянувшейся рубашкой на спине.

Наклоняется, ставит, куда показывает женщина.

Его фигура отличается от фигур некоторых моих друзей, которые повёрнуты на своей атлетической форме. Нет ощущения, что он напичкан силиконовыми протезами вместо мышц.

Какой-то естественно хорошо сложенный.

Ещё не распрямившись он ловит меня на том, как я наблюдаю за ним.

И я получаю на все десять тысяч вольт этот взгляд исподлобья.

Густая темнота в центре алебастровых белков.

Природа — мастерица контрастов.

— Спасибо, дружочек, — женщина возвращается к прилавку. Смотрит на меня. — Вы чего будете?

Дём идёт к порогу.

А если он сейчас просто выйдет и уедет. Мы же так… ни о чём говорили… всё это ничего не значило…

…что я тогда почувствую?

Почему я вообще должна что-то чувствовать по этому поводу?

— Мне воды дайте, пожалуйста, — подхожу к прилавку.

И в отражении стеклянной витрины вижу Дёма.

И чувствую облегчение.

Он ждёт.

Ждёт меня.

Вальяжно прислонился к дверному косяку. И взгляд его как тяжёлая капля скользнул вниз по моему телу.

Огромные губы растягивает довольная ухмылка.

Мы встречаемся взглядами в отражении.

— Девушка! — вздрагиваю от громового голоса продавщицы. — Какой воды, спрашиваю?

Я смотрю на три вида за её широким плечом. Даже названий таких не знаю.

Двадцать шесть рублей? Нормальная вода может столько стоить?

— Вот ту, с утёнком, пожалуйста, — прошу самую дорогую и вытаскиваю карту.

— Карты не принимаем. Только нал.

— А переводом можно?

— Нет.

— Мне очень нужно.

— Вы читать не умеете? — она тыкает нечистым пальцем в листок, приклеенный к прилавку.

«Только наличными».

«В долг не даём».

Я наличку в последний раз видела, когда… когда?

Вот сейчас, когда Дём расплачивался. А до этого…

— На, держи.

Он за моей спиной. Дыхание в мою макушку.

Руку вытянул, кулак разжал. На ладони монеты.

На подушечке указательного пальца заживающий порез, между указательным и большим мозоль.

— Спасибо.

Сгребаю жёлтые и белые монеты. Ладонь у него прохладная. Эта прохлада мои пальцы опутывает, пробирается внутрь кожи мягким, лижущим ощущением.

Да что за хрень со мной происходит?

Я вся как на иголках. Будто проникли в ту часть мозга, которая за ощущения отвечает, и хорошенько промыли и встряхнули.

Всё так остро и гулко стало.

Когда заветная бутылка воды оказывается у меня в руках, откручиваю крышку и делаю глоток.

Блин! Пока я тут залипала — то на магазине, то на Дёме — Полина уже высохла, наверное!

Хороша же у неё подруга!

Выхожу на улицу вслед за Дёмом.

Это абсурд, но я не представляю, как вернуть ему деньги.

Папа так рьяно контролирует мои расходы, что эти пятьдесят пять рублей неизвестному молодому человеку очень дорого обойдутся.

Не столько мне, сколько Дёму.

— Нужно вернуть тебе деньги.

Он смеётся.

— Я могу себе позволить безвозмездно раскошелиться на такую сумму.

— Мне не нравится быть должной.

— А мне нравится, что ты будешь моей должницей, — он прищуривает глаза.

У меня на кончиках пальцев вдруг жечь начинает. Ощущение такое отчётливое, что я едва удерживаюсь и не проверяю взглядом, нет ли источника огня между мной и Дёмом.

А он спрашивает с хитринкой:

— Ну? И кто же пойдёт на компромисс?

Я не выдерживаю его вызывающего взгляда и шепчу:

— Уж явно не ты.

— Ладно, — говорит, делает шаг назад. — Давай так. С тебя, — указательный палец в мою сторону, задумчивый взгляд, — мммм… пирожок.

— Пирожок? — непонимающе смотрю ему в лицо.

— Да. Луковый. Только сама должна испечь. Такое условие.

— Я не…

— Всё честно. У меня на работе в столовке он ровно столько и стоит. Так что сегодня вечером. В восемь. Здесь. Ты. Я. И пирожок.

Глава 5

У Никиты божественная фигура. И красивая молочная кожа.

Я часто думаю о том, что его скульптура в мраморе будет под стать тем, которыми славятся музеи Рима — совершенные, недоступные, холодные.

Да что со мной сегодня? Художников стала вспоминать…

Мой жених опирается ладонями на бортик бассейна, подтягивается, подставляя солнцу украшенные каплями лицо и грудь, и выбирается из хлорированной воды.

С таким достоинством, прям как Афродита из пены морской.

Улыбаюсь собственным мыслям.

Своим нарциссизмом Никита любую богиню переплюнет.

И как же приятно, что такой самовлюблённый мужчина — мой.

Потягиваюсь на деревянном шезлонге.

— Какие планы у нас на вечер? — Никита встаёт передо мной, смахивает полотенцем влагу с тонких безволосых рук.

Приглаживает причёску, убирая светло-русые пряди назад. Он так мастерски это делает, что не надо ни расчёски, ни воска.

Тень от корабельной сети, которая очень нравится папе в качестве элемента дизайна его резиденции, увесистой клеткой падает на Никиту, и линии красиво изгибаются на возвышенностях его мышц.

Не могла не заметить, как мой жених всё же бросил быстрый взгляд на своё отражение в окне сауны за моей спиной. И удовлетворённо изогнул тонкие губы.

— Предлагаю устроить пенную вечеринку, — хмыкаю.

— На наш тройничок? — серые глаза заблестели.

Я недовольно фыркаю.

Не потому, что ревную Никиту к Полине, конечно. А потому что Никита только говорит пошлости. На деле по отношению ко мне он сущий монах, блин.

Мой жених усаживается на соседний шезлонг и притягивает к себе столик с ноутом:

— Сейчас покажу, что я придумал.

Водит по тачпаду, разворачивает ко мне ноут.

Нехотя приподнимаюсь.

На экране картинки с шашлыком. Кусочки одинакового размера нанизаны аккуратными рядами на шампура. Сочная курочка, усыпанная то ли шафраном, то ли красной паприкой, переливается на солнышке. В массивной тарелке поджаристые, с золотистыми полосочками, цукини и грибочки.

Неожиданно. Вообще Никита любит красивые названия блюд и помпезную подачу.

— Володя посоветовал имбового шашлычника на выезд. И я заказал к нам сюда на сегодняшний вечер. Хорошая идея, правда?

И пока мы будем пировать, кто-то останется без пирожка.

Но я, конечно, не поеду туда, на встречу с ним. С Дёмом.

— Хорошая. А фотографии какие! Даже слюнки потекли, — и правда есть захотелось. Встаю, кладу Никите ладони на плечи и целую в щёку. — Спасибо, ты у меня такой выдумщик. Пойду спрошу у Саши, когда уже полдник.

— На меня пусть не накрывают. Мой Cheat meal будет вечером, его и так хватит, чтобы далеко выйти за пределы лимита калорий в сутки. Не против, если я немного поработаю?

Он, понятное дело, спросил из приличия. Потому что, не дожидаясь ответа, уже тыкнул в тачпад, и на экране выросли разноцветные графики на чёрном фоне.

— Да, конечно, — из приличия отвечаю я.

Ну прям как мой отец. Всё время зарабатывает, зарабатывает, зарабатывает…

Как будто в жизни нет других удовольствий.

Заглядываю на кухню к Саше. Стопка блинов дымится на серебряном подносе.

— Никита не голоден. Полина ещё спит. А я быка готова съесть.

Саша смеётся. Его густые седые брови домиком забавно вздрагивают.

— Иди садись на своё любимое местечко, я попрошу Иви подать. Сегодня с рикоттой и жареными фруктами, или сырные?

— А сметана есть?

Саша удивлённо посмотрел на меня поверх очков.

Ему ли не знать о моих предпочтениях. Наш повар — единственный человек, которому удаётся удерживаться на работе в этой семье уже тринадцать лет.

Саша почему-то опустил взгляд на мой живот. И встревоженно пробормотал:

— Ты ведёшь себя нетипично.

Он решил, что я беременна?

Аха-ха!

Ну уж нет, с Никитиной инициативностью я и после свадьбы могу ещё долго оставаться девственницей.

— Просто захотелось вдруг. И вообще, давай всё что есть.

Иду в сад. Под красно-зелёной яблоней круглый белый столик. Несколько пожелтевших от жары листьев упали на его кованое кружево.

Пока жду блинчики, снимаю с запястья браслет с грибочками из белого золота. Мои руки такие тонкие, что я могу стянуть его, не открывая застёжки.

Господи, как же я люблю украшения! Спасибо тем, кто их придумал.

Выкладываю браслет змейкой рядом с сухими листьями.

Вот, получилась осенняя композиция.

Интересно, почему грибы ассоциируются с осенью? Они ведь растут и летом.

Осень — время урожая. Животные, бедные люди делают запасы на зиму. Может, придумать коллекцию украшений на эту тему?

Если я нарисую, к сентябрю моя команда успеет? Предположим, несколько сетов?

Нет. Чего я мелочусь? Сделаем полные комплекты, прям вообще! Как там это…? Парюра «Сентябрь». Звучит, а?

Вдохновение гонит меня за альбомом. Уже вскочила.

Но я вижу седовласую филлипинку, которая несёт поднос.

— Добла день, — вокруг её всегда накрашенных губ от улыбки собираются кисетные морщины.

Я никогда себя до такого состояния не доведу, ни в пятьдесят, ни в семьдесят. Какой бы боли мне это не стоило.

Она ставит овальный поднос на столик. Выставляет сметанницу из тонкого, украшенного розовыми цветами фарфора. Розетки с абрикосовым конфитюром и клубничным джемом. Корзинку с золотистыми тостами. Мисочку с имбирным печеньем. Блюдце с ажурными блинчиками.

Поднос пустеет, открывая мне красивый рисунок с белыми ландышами на чёрно-синем фоне.

Я придвигаю ближе к себе чашку жасминового чая, над которой вьётся ароматная струйка дыма.

А вот яйцо по-бенедиктски на ломтиках ветчины усыпано изрубленными листьями лука.

И я невольно морщусь.

— Что-то не довольно?

— Нет-нет, всё отлично.

Он приедет, будет ждать, а я…

Нет. Это смешно! Я не поеду.

Какой же божественный блинчик!

После полдника возвращаюсь к бассейну.

Никита переместился в белую беседку, увитую виноградом. И, нахмурив русые брови, изучает что-то на экране.

Папина массажистка Грета уже ждёт меня.

Ложусь на шезлонг и прижмуриваюсь от бликующей на солнце голубой воды.

Грета массирует мне ступни.

В понедельник очень важный день. Я, наконец, еду к доктору. Консультироваться по поводу отопластики.

Мне кажется, я восемнадцатилетия ждала больше всего из-за этого. Чтобы, наконец, избавиться от своих дурацких комплексов.

Папа, конечно, будет орать. Но, с другой стороны, я же не силикон собираюсь в себя запихивать. По крайне мере пока.

…грудь, конечно, можно побольше сделать будет.

Сейчас я просто хочу исправить единственное, что мешает мне наслаждаться этой прекрасной жизнью. Мои маленькие, но очень оттопыренные уши.

Руки у Греты такие нежные, хоть мурлыкай от удовольствия.

Я улыбнулась и не заметила, как задремала.

Глава 6

После обеда погода испортилась.

Сначала утихло чириканье птиц. Потом тучи набежали на солнце. И начался дождь.

Воздух стал остывать.

Как и мои чёрно-красные впечатления от сегодняшнего утра.

Мысли перестали быть долговязыми, и я снова вернулась к себе самой.

Выбрала неприметное место в огромном папином саду.

Здесь нет ничего, кроме обсаженной низкими кустами лужайки и деревянных качелей.

По фисташковому тенту нечасто накрапывает дождь.

Я сняла обувь и максимально выставила голые ноги из-под тканевой крыши.

Капли стекают по острым коленкам.

— Даже лень было волосы укладывать. Но я совершила этот подвиг, — Полина заходит под тент, скидывает капюшон кардигана-паутинки, и встряхивает волнистыми локонами.

— Правильно! Давай запостим фотку. Пусть Марат локти кусает.

— Нет, я выключила телефон, — плюхается рядом.

— Пишет?

Кивает:

— Даже тридцать пропущенных.

— Ого! — подаюсь вперёд, чтобы заглянуть Полине в лицо. — Марат, оказывается, умеет звонить?

— За полтора года мне столько раз не набрал, сколько за сегодня.

— Нет, нет, нет, — я хватаю её за руки. Вглядываюсь во влажные серые глаза. — Пусть мучается! Он пиздец как накосячил.

— Поэтому я и выключила телефон, — подруга вытерла слезу, гордо вскинула голову. — Понимаю, что могу сдаться, — с отчаянием на меня посмотрела. — Я его ужасно люблю, лапуль.

Она разрыдалась.

Да у меня у самой слёзы навернулись на глаза. Я обняла её.

И мы просто сидели так, пока её всхлипы не стали затихать.

— Спасибо, выплакалась, легче стало, — Полина откидывается на спинку качелей. Вытирает лицо натянутыми на пальцы рукавами. — Я думаю, что вечером включу телефон и напишу ему, что всё кончено. И чтобы больше не пытался со мной связаться. Никогда. И поставлю его в чёрный список.

— Отличная идея.

— Спасибо, что поддержала меня. И забрала с собой сегодня. Мне нужно было это физическое расстояние между нами. Вечером водитель меня заберёт.

— Оставааааайся… Никита заказал шашлычника. Поедим. Посмотрим хоррор какой-нибудь.

— Лучше с Никитой время наедине проведёте. Вам это полезно.

Я представила наш с Никитой вечер и глубоко зевнула.

Полина добродушно хмыкнула.

— У вас просто секса нет, — приближает лицо, пристально смотрит мне в глаза. — И о чём Никита думает? Ты же голодная как мартовская кошка.

— Я плотно поела, ничего подобного.

— Лапуль, ну тебе уже скоро девятнадцать. Правда пора. Это целый мир удовольствия. Хватит уже тормозить.

— Никто не тормозит. Просто Никита ужасно боится моего папу. А я не умею соблазнять. Наверное, всё так или иначе случится, когда мы оба будем к этому готовы.

— Вы с Никитой сто лет знакомы. Куда готовее? Уже перемариновались давно. Ну вот что ты чувствуешь, когда Никита к тебе прикасается?

— Ну… мне приятно.

Полина выжидающе смотрит.

— Что?

— Приятно — и всё?

— Этого недостаточно? — хмурюсь.

— Ладно, не противно — уже хорошо. Шутка. А как же, — Полина откидывается на спинку качелей, и начинает раскачивать нас, — электрические разряды, подгибающиеся коленки, тяжесть внизу живота?

— Тяжесть внизу живота у меня после сегодняшнего полдника. И зачем я столько съела?

— Ну какая ты скучная. Может, хоть мурашки по коже бегают, когда он тебя трогает?

Вдруг вспоминаю, как странно я себя почувствовала, когда сегодня Дём ко мне подошёл. Как шибко задышала. Как сильно застучало сердце.

Но это ведь явно не про то, что Полина говорит?

Как он интересно сказал, про мою манеру держаться.

…будто ты готовишься к броску… Но никак…

Начинаю вспоминать все свои брошенные, не доведённые до конца проекты и идеи. Понимаю, что это безнадёжно — их слишком много. И тогда пытаюсь вспомнить хоть что-то, что я довела до конца.

Ну… я закончила школу. Это считается, как думаете?

…метко Дём сказал.

Такое лицо у него хитрое. Как у иллюзиониста, который только рассказывает, что сейчас произойдёт, но уже заменил шёлковый платок на кролика.

Я же понравилась ему? Иначе бы он не предложил встретиться вечером.

Понравилась сама по себе, без вот этого вот всего, что меня софитами выгодно подсвечивает.

«Инопланетянка, что ли?»

— Ты чего так улыбаешься? — Полина хитро щурит глаза.

— И вовсе я не улыбаюсь, — насупливаюсь.

Склонила голову набок:

— Да что ты задумала? А ну выкладывай, хитрая сучка.

Стреляю в неё взглядом исподлобья.

— Ладно, — выдыхаю. Облизываю губы. — Я кое-кого встретила.

Глава 7

— Ты обещала не делать глупостей, — Полина фиксирует меня взглядом из окна автомобиля.

— Ты тоже.

Мы синхронно улыбаемся довольные друг другом, и водитель увозит мою подругу.

Кованые ворота закрываются, и я начинаю движение по липовой аллее к саду.

Почему-то мне кажется, что мы обе не выполним данного обещания.

Полина уверена, что Дём не приедет. Он ведь даже не взял номер моего телефона. Не узнал моего имени.

— И ты как дура будешь его там ждать. А он уже наверняка поспорил со своими дружбанами-нищебродами, что богатая сучка на него запала. Из кустов будут снимать видео, как ты у своей тачки кукуешь с пирожками.

Мои попытки убедить её, что Дём понятия не имеет о моём материальном положении, провалились.

— Они это считывают: по обуви, по сумочке, по украшениям, которых на тебе всегда как на рождественской ёлке. Да хоть бы ты там голая и вся грязью вымазанная стояла — по манере держаться считывают.

…у тебя манера держаться интересная…

Нет!

Он другое имел в виду!

Убыстряю шаг.

Когда аллея расступается и я выхожу в сад, спокойствие окончательно рассасывается.

Все мои ощущения теперь таранятся роскошью.

Ядрёные цвета орхидей. Навязчивый запах роз. И до головной боли въедливый аромат лилий. Упрямое журчание мраморного фонтана. Идеально гладкая дорожка к широкому порогу дома. Исполинские белые колонны.

Статус хозяина как бельмо на глазу.

Я хочу, чтобы меня перестали через призму всего этого рассматривать. Говорить и обращаться со мной с оглядкой на моего отца.

Как Полина, например.

Как Дём.

А я должна заставлять его ждать.

Стоп… ведь если я не приеду, я больше и не увижу его.

И тогда…

…я даже остановилась.

Меня словно сквозняком пробрало.

Стало так не по себе. Будто закончился праздник. Или уезжаешь оттуда, где ты так здорово провела время.

Тоскливо.

Тааак… Вопрос лишь в том, как слить Никиту вместе с его мангальщиком?

Начинаю снова быстро идти, вторя своим хаотичным мыслям.

Прикинуться больной? Никита до трясучки боится болезней.

Но он просто останется ночевать в охотничьем домике, как обычно.

Сказать, что у меня срочная встреча по работе?

Никита знает и тех, кто со мной работает, и как я к работе отношусь.

Могу сказать, что по другой работе.

Он опять начнёт ныть, что я должна бросить свой бренд спортивной одежды, и сосредоточиться на бренде украшений.

Да блядь!

Почему я вообще должна что-то выдумывать, вместо того, чтобы проводить время так, как мне хочется?!

А мне хочется увидеть этого чумазого здоровяка ещё раз!

Просто увидеть.

Какая же я идиотка!

Юркаю внутрь дома. Иду по длинной некрутой лестнице через ступеньку.

Мягкий жёлтый свет каскадных люстр остаётся позади. Я почти добралась до своей комнаты.

— Лилюша! — раздаётся с первого этажа.

Никита поднимается за мной.

Раздражённо разворачиваюсь и спускаюсь навстречу.

— Ты чего? — он с тревогой смотрит на меня.

Останавливается на две ступеньки ниже.

— Ничего.

— Так быстро бежала по саду. Я тебя зову-зову.

Трёт лоб.

— Мне нужно, — виновато улыбается, — будет уехать.

— Сейчас?! — я не верю своему счастью.

Никита настолько эгоцентричен, что принимает мою радость за возмущение.

— Прости. Прости, пожалуйста, — поднимается, раскрывает объятия, — переругался с отцом уже. Очень нужно быть сегодня в восемь в Москве.

— Как жаль, — прижимаюсь щекой к его плечу. — Ну, в другой раз устроим шашлыки на ужин, ничего страшного.

— Обязательно.

После получасового провожания, которое уже рисковало стать выпроваживанием, Никита, наконец, уехал.

Я вернулась в гостиную. Из поленницы рядом с бежево-чёрным камином пахнет берёзой. В кухне Саша разговаривает с кем-то из работников. Из распахнутого окна поют птички в саду.

Закончился дождь.

Я свободна.

И… меня как будто ждёт нечто интересное.

Давно не чувствовала такого… воодушевления.

Захожу на кухню. Саша пьёт кофе, стоя у маленького витражного окошка. А Иви записывает под диктовку названия продуктов.

— Саш…

Оба поворачиваются ко мне.

Саша удивлённо поднимает седую бровь. Пристально смотрит, пока я пытаюсь сформулировать пожелание.

— Меня пугает твоё выражение лица. Кажется, ты собираешься попросить подать сию минуту рождественский штоллен, который готовится несколько недель.

Как он так угадал моё предновогоднее настроение?

— Луковые пирожки.

Изумлённо поправляет очки.

— Только я сама хочу приготовить.

— Пташка моя, что с тобой сегодня такое?

— Просто, — пожимаю плечами. — Хочу чего-нибудь новенького.

— Ну что ж. Иви, подай-ка нам два фартука.

Два часа! Битых два часа я пыталась это сделать.

В муке было всё: кухня, Саша, мои малиновые шорты из тончайшей вискозы.

Запах лука с кожи мне вывести удалось только с третьего мытья рук.

В половину восьмого я выхожу из дома.

Конечно, я не могу взять мою малышку. Не хочу, чтобы она одна там стояла в темном опасном месте.

И не хочу, чтобы Дём знал, на чём я езжу.

Поэтому такси везёт меня к магазинчику, у которого мы познакомились.

Мне так страшно, что Дём не приедет.

Когда сворачиваем с шоссе в посёлок, я даже зажимаю ладонью глаза. Как будто пустота, которая может меня ждать — это страшная сцена из хоррора.

Нас подбрасывает на кочках. И меня саму потряхивает от напряжения.

Наконец, мы останавливаемся, и водитель спрашивает:

— Здесь?

Я разлепляю пальцы.

Вижу магазинчик. Мимо проходит бабулька с тележкой на колёсиках — сумка в клеточку буквально танцует чечётку, подпрыгивая на колдобинах.

А затем я вижу…

…вишнёвый Соболь!

И так радуюсь этой машине!

Не меньше, чем в тот вечер, когда друзья вывели меня из отеля с завязанными глазами, а там, под вековыми липами, с фиолетовым бантом на капоте, стояла моя малышка.

Подарок от папочки, который он даже сам не смог вручить.

Но откупился как всегда успешно.

— Да, спасибо! — выбираюсь из такси.

Умоляю себя не идти так быстро.

Где моя гордость?

Дём выпрыгивает из машины. Опять поднимает пыль своей тяжестью.

Как появление демона в клубах дыма из какого-нибудь фильма.

Идёт мне навстречу.

Мы останавливаемся в шаге друг от друга. И просто молча улыбаемся.

Как будто оба не верили, что встреча будет. И рады, что ошиблись.

Нас окутывает запах лука.

Улыбки становятся шире. Я вижу его в меру широкие, ровные и естественно-белые зубы.

— И ты не думаешь, что я могу тебя отравить?

Забирает протянутый ему свёрток.

— И вправду сама готовила? — щурит один глаз.

Приближает свёрток к лицу. Втягивает запах.

Мне нравится, как подрагивают его прикрытые густые ресницы, такие чёрные, что даже солнце не смогло их выбелить за половину жаркого лета. И нравится довольный взгляд исподлобья, который он бросает на меня. Как будто мы состоим в заговоре.

Дём озирается по сторонам. Смотрит на меня внимательно. И спрашивает:

— Поужинаешь со мной?

Глава 8

И, не дожидаясь ответа, подходит к пассажирской двери и открывает её.

Направляет на меня выжидающий взгляд.

Я что, действительно сяду к нему в машину?

— Слишком много свидетелей, сегодня я тебя точно не убью, — он кивает на стайку мальчишек, которые умудрились впятером расфасоваться на маленькой лавочке у магазина и поглядывают на нас, переговариваясь.

И я иду к нему.

Даже сама в это не верю.

Сумасшествие.

Он подаёт мне руку.

Я опираюсь ладонью на его ладонь. Его мизинец накрывает косточку над запястьем. Ощутимо и фиксировано. Словно он через неё пульс хочет прощупать.

Взбираюсь на пассажирское сидение.

Дём садится рядом, автомобиль недовольно вздрагивает, и мы начинаем движение.

По посёлку двигаемся молча.

Три поворота.

Дорога постепенно из песочно-каменной становится травянисто-песочной. Всё смелее её обступают кусты, а сверху нависают деревья.

Здесь солнцу трудно пробиться через высокие сосны.

Впереди старый деревянный забор, за которым лес. И у этого тупика мы берём вправо. Скрываемся с последней улицы, в начале которой я ещё видела людей.

Машина останавливается у арки из высоких деревьев. В тёмной глубине её я вижу металлические ворота.

Время забрало их блеск, срезало небесно-синюю краску. Но узор из вертикалей и горизонталей, перечёркнутых косыми линиями, красив и причудлив.

Дём обходит машину, открывает дверь и подаёт широкую ладонь.

У меня явно проблемы с чувством самосохранения.

Он смотрит на меня, изогнув сочные губы в лёгкой улыбке. Когда Дём улыбается, кажется, что его губам слишком мало места на этом лице. И меня почему-то будоражит мысль о том, насколько большие у него губы.

— Идём? — спрашивает он и облизывается.

Это движение окончательно смазывает мои мысли.

И я уже кладу свою руку в его.

Будто не на человека опираюсь, а на чугунную решётку каменного моста.

— Ещё у нас будет чай, — он забирает серый термос из машины, пирожки, и идёт в сторону ворот. Следую за ним. — Хочу показать тебе маленькую усадьбу.

— Это не твой дом?

Он смеётся, мотает головой.

Его жёсткие волосы едва шевельнулись. Мощная спина в клетчатой рубашке ровная. Походка бесшумная, скользящая.

И запах от него исходит удивительный. Запекшейся смолы. И подсохшей скошенной травы.

Может, мне кажется, и это лес так пахнет?

— Дом профессора. Хозяева не приезжали уже лет пятнадцать. Давным-давно тут разыгралась трагедия. Любовная.

Сколько девушек он приводил сюда до меня? И каждой одно и то же рассказывал.

— У профессора была жена, и двое детей, за которыми присматривала молоденькая няня. Он на неё запал. Жена узнала…

— Только не говори, что жена его здесь убила.

— А ты бы его убила, а не её?

— Смысл убивать любовницу? Он другую найдёт.

— Может, он её полюбил, а не просто так?

— Люди разного достатка не могут… — и тут же осекаюсь.

— Что не могут? — с усмешкой глянул на меня через плечо.

— Это будет не любовь. А взаимовыгодное использование. Так она его здесь убила?

Дём приподнимает с земли куст шиповника, я проскальзываю под образовавшимся сводом и оказываюсь прямо у ворот. Заглядываю через решётку в заросший сад. Прохожусь пальцами по прохладным толстым прутьям с отлетевшей краской. Неглубокие впадины. Острые края.

— Подержи, — он сзади, огибает меня руками, передаёт чай и пирожки. — Вот там, видишь? — прикладывает ладони к моим ушам и легонько заставляет повернуть голову правее. — Засаженный барбарисом пятачок. Там был пруд, в котором дети утопили любовницу.

Ну ни хрена себе поворот!

Отпускает мою голову, подходит к воротам. Ставит ногу на горизонтальную рейку. Цепкие пальцы на самом верху. Подтягивается, перемахивает, спрыгивает.

Ловкий как сам дьявол.

В меня ударяется воздух, который он растолкал.

Дём выпрямляется.

Встречаемся взглядами через решётку.

Мне кажется, я им любовалась.

И он это заметил.

Как и тогда, в магазине.

И ему это понравилось.

Снова облизывается. Я сглатываю.

Мы так близко.

Но в то же время нас разделяет остывший металл.

И мне хочется к этому металлу прижаться всем телом, чтобы и самой хоть немного остыть.

— Замри, — вдруг говорит Дём.

Одна его рука проскальзывает сквозь прутья, обводит и ложится горячим канатом мне на поясницу. Я оказываюсь в клетке. И даже если захочу — не смогу двинуться.

Но я и не хочу шевелиться.

Его дыхание на моих губах.

Глава 9

— Не шевелись, — шепчет и смотрит мне точно в глаза. Будто готовится проникнуть. Уколоть.

Лёгкое движение в моих волосах.

У Дёма между пальцами пчела. Он приподнимает указательный, и она кружится на подушечке большого. Отчаянно перебирает лапками. Крылышки трепещут. Отталкивается. И никак не может освободиться.

Наконец, упав на бок, упирается задними лапками, отрывается и взлетает. Бросив чёрное жало с прозрачной нитью и золотой каплей на пальце.

Дём подталкивает жало ногтем, и оно исчезает, оставляя красную точку в топлёном молоке кожи.

— Она теперь умрёт, да? — шепчу я.

Дём переводит на меня взгляд.

— Если бы тебя укусила — всё равно бы умерла. Ей без разницы — моя толстокожая рука или твоё нежное ушко. А нам не без разницы. Давай, — его ладонь исчезает с моей поясницы, и он забирает термос с пирожками. Кладёт их на землю. — Теперь ты, — кивает наверх.

Оцениваю высоту. Я её не боюсь. Но моя неуклюжесть…

Спокойно, Ветрова. Ты ведь больше не падаешь.

Оказываюсь наверху ворот. Перебрасываю ноги. Дём хитро улыбается, когда я смотрю на него сверху вниз.

— У тебя лицо милое, когда ты наклоняешься, — говорит он, протягивая ко мне руки.

— А так немилое?

— Со мной нет. Со мной — настороженное.

— Уж не знаю, о какой настороженности идёт речь, раз я здесь сейчас с тобой. Может, я настороженно прислушиваюсь к чувству самосохранения? Кажется, оно говорит, что я глупо поступаю, пытаясь пробраться на чужую территорию с едва знакомым человеком.

— Ты явно не воспринимаешь это чувство всерьёз.

Мне нравятся его усмешки.

— Это точно.

— Тогда прыгай, чего же ты ждёшь? — шевельнул пальцами.

Я ныряю вниз.

На несколько секунд я в его руках. Гравитация пропала. Я легче пёрышка.

На талию давят крепкие ладони.

Он меня будто ещё и взглядом удерживает.

И когда стопы оказываются на земле, стук моего сердца в ушах слишком быстрый.

Дём на меня когда смотрит, я как будто на весу.

— Умничка. Вот. Опять настороженное, — усмехнулся. И как-то нехотя, растянуто медленно отвёл руки. Обернулся. — Я здесь с весны не был. Будем заново прокладывать тропинку. Иди за мной на два шага позади, чтобы ветками не хлестануло.

Со всех сторон трезвонят кузнечики. Прохлада и тень накрывают с головой.

Трава высокая, почти по грудь. Дём приминает её каждым новым шагом, и она послушно ложится, создавая из своих стеблей-нитей тропу. А та, что остаётся нетронутой по краям, щекочет мне локти. Провожу пальцами по колосьям, бежевым и твёрдым как льняные семена.

Дём осторожно отодвигает ветви, приподнимает, придерживает, отпускает, и они мягко занимают прежнее положение, пока их не трону я.

Не понимаю, как этот здоровяк может так нежно с чем-то обращаться.

…кажется, я чёртовым веткам завидую.

Голубой деревянный домик с мезонином и треснутыми белыми ставнями вырастает из темноты сосен справа от нас. Дорога к косому порогу делает изгиб у тускло-серой статуи ангела, изъеденного расщелинами, обросшего мхом. Вид у него жутковатый.

Расколотый кувшин полон слипшихся, истлевших листьев.

И пустой, серо-зелёный призрак фонтана утопает в сорняках под остывающим солнцем.

— Тебе здесь не нравится? — спрашивает, глянув через плечо.

— Не знаю. Всё такое… про ушедшее. Напоминает пагманские сады.

Дём бросил на меня удивлённый взгляд.

— Любопытно, что ты про них знаешь.

— Читала про коллекцию фотографий, которую собирал французский филантроп в прошлом веке.

— У моего отца есть оттуда фотографии. Он был в Афганистане маленьким, своими глазами эти сады видел. Если выпадет возможность — покажу тебе. Красиво там было.

— Жаль, что всё разрушено. Наверное, здешняя атмосфера заброшенности на меня навеяла эти мысли.

— Ну, история у дома мрачная, неудивительно. Зато никто сюда не лазает. Мелкие боятся. А те, кто постарше, предпочитают другие места для досуга.

— А ты любишь одиночество и тишину?

— Нет. Поэтому и сам сюда редко прихожу. Обычно мы с друзьями собираемся на пляже, тут озеро недалеко. А зимой кинотеатр, кафе, парковка у гипермаркета. А ты? Что любишь?

Мы выходим к облупившейся белой беседке, обросшей виноградом. Порог из двух ступеней. Под ржавой конусной крышей лавочка и столик, укрытый клеёнкой в цветочек.

Поднимаюсь вслед за Дёмом, захожу в узкую арку.

— Порог отличается, недавно делали. А говоришь, сюда хозяева не приезжают.

Дём откручивает с термоса крышку, наливает в неё чай и придвигает ко мне. Раскрывает бумагу, и луковый запах смешивается со сладким ароматом цветов и стынущего леса.

— Я его проломал в прошлом году. Знатно навернулся.

Представляю как он матерился.

— Так что ты любишь?

Отряхиваю лавку и сажусь, Дём напротив. Отпивает из термоса, тянется за пирожком. Чуть сминает его между большим и указательным пальцами.

— Я не люблю компании. Люблю вдвоём с кем-то быть. Теперь ты настороженный.

Тоже беру пирожок.

Мы одновременно откусываем по кусочку.

В нос врезается запах пережаренного лука. В язык — горечь. А в дёсны каменное тесто.

Мои глаза в буквальном смысле полезли на лоб.

Дём усмехнулся, и проговорил с раздутой щекой:

— Да плюй на пол.

Я вскочила, скользнула к арке окна, задев лавочку, и выплюнула эту гадость в кусты.

А Саша мне говорил! Но я гнула свою линию: тесто прилипает, надо больше муки, лук не готов, я пожарю ещё, бла-бла-бла.

— Сильно ударилась?

Оборачиваюсь, Дём передо мной.

Нет. Нет, нет, нет.

Он опускается на корточки.

Господи боже…

И задирает мою штанину.

От того, что он сидит у моих ног, в теле начинается какая-то катастрофа.

Не голод. И не жажда.

Нехватка воздуха. Которая превращает меня из живого существа в каменную статую.

— Не эта нога, — шепчу одними губами.

— Я так и подумал, решила обновить шрам, — он поднимает на меня голову.

Слизывает с губ крошку пирожка.

Я зажмуриваюсь резко.

Но напавшая темнота эту вопиющую провокацию не прекращает.

Так отчётливо Дёма ощущаю рядом с собой, будто зрения никогда не было у меня. И слуха. И обоняния.

И моё ограниченное тело училось годами, чтобы компенсировать их отсутствие.

Ощущать кожей всё вокруг даже на расстоянии.

И оно преуспело.

— Мне казалось, что шрам незаметный.

— Я внимательно тебя разглядывал, — начинает задирать другую штанину.

Боже мой, я сейчас умру от жара, который меня окутывает.

Лихорадка. Эбола. Чума. Всё сразу со мной.

У коленки медлит, аккуратно поддевает ткань.

— Ты боишься крови?

— Нет. А она там есть?

— Нет. А почему зажмурилась, если не боишься?

Да как бы тебе сказать? Я и под пыткой не признаюсь, почему.

— Синяк будет, — констатирует. И…я чувствую дуновение на своей коже.

Глава 10

Распахиваю глаза.

Нет, он действительно дует мне на коленку. Губы трубочкой сложены. Глаза чуть прикрыты. Будто свечу гасит. Желание загадывает.

И я готова поспорить, что оно сбудется.

Я шибко вдыхаю и спрашиваю:

— Разбираешься в последствиях травм?

А сама умоляю вселенную, чтобы за моей спиной было хоть немного пространства, куда отступить.

И мне везёт. Оно существует, и его достаточно.

Я делаю шаг назад.

Дём поднимается.

— У меня есть младшая сестра, — невозмутимо заявляет. — Рисует она красиво, а вот с равновесием… как говорится: взгляд кошки — грация картошки. Так что я на опыте.

— Она что, к тебе всегда приходит, когда ударилась?

— Если я не на работе. Раньше бабушка помогала — но сейчас она болеет. В крайнем случае к Серёжке придёт — младший брат. Он врачом хочет стать. Но крови боится до слёз. Если рана, просто не смотрит, куда зелёнкой мажет. Поэтому после Серёжиной помощи Света превращается в Халка. Но вот к Антону — ещё один наш брат — не пойдёт ни за что, он смеяться над ней будет. А Светка обидчивая.

А мама?

— У тебя большая семья.

— Да. А ты к кому в детстве шла, если ударилась?

— К няне, — честно отвечаю я.

— Надо же. Я ещё не встречал людей, за которыми в детстве няня присматривала.

Сделал ко мне полшага.

Я уже упираюсь попой в стенку, и отступать некуда.

— Значит, это няня не доглядела? — опускает взгляд, вспышкой на меня поднимает. — Твой шрам. На коленке.

— Нет, не няня, — сглатываю. — Я тогда сильно упала. И с тех пор больше не падаю, — чуть подняла подбородок. — А откуда твой? На брови.

Дём слишком близко ко мне. Дышит глубоко, размеренно и тихо. Как будто готовится затаить дыхание.

Потому что сейчас его добыча выйдет. На финишную прямую к своей гибели.

— Один мудак сказал херню про мою мать. Мы подрались. Тогда я сильно проиграл. И с тех пор больше не проигрываю, — криво усмехнулся. Чуть приблизил ко мне лицо. И его взгляд отчётливой, нестираемой точкой упал на мои губы. — У тебя красивые губы. И мне нравится, что они небольшие.

Сбивчиво выдыхаю. Глаза в глаза.

Ничтожное пространство от меня к нему пронизывает острыми иголками. Мы оба превращаемся в катушки Тесла, и кривая паутина из молний между нами заискрила, затрещала, как раскалённое масло, в которое попала капля воды. Мы через эти разряды сцепились.

Так тянет к нему, что больно от этого.

Разве так должно быть?

Разве так может быть?

Это ненормально.

Неправильно. Неправильно. Неправильно!

Я его вижу второй раз в жизни.

У меня жених есть.

Мы не подходим.

Остановись!

— А у тебя большие.

Выпалила.

Он хмыкнул.

— И тебе это нравится?

Ощущаю, что начинаю краснеть.

Его взгляд процвёл довольством и забегал по моим щекам. Словно он каждую точку из моего румянца посчитал, и себе в качестве трофея забрал. Все.

Забрал, и отстранился.

— В детстве часто является поводом для насмешек то, что становится потом преимуществом. Мой одноклассник Ярик однажды обозвал меня губошлёпом. Ох и знатный тогда был махач.

— Ты его убил?

— Нет, конечно, мы мелкие совсем тогда были. И в итоге стали лучшими друзьями. Но больше никто не рисковал меня обзывать. А ты? Как ты защищалась?

Если меня дразнили лопушком? Ты это хочешь сказать?

И я будто ища подтверждение своим подозрениям убираю волосы за уши.

Но Дём игнорирует, скользит взглядом вниз, по моей фигуре, снимает мерки, ищет, как обыграть мои индивидуальные преимущества, возвращается к лицу:

— Ты вон какая хрупкая. А злой всегда самоутверждается за счёт слабого.

— Откуда знаешь? Ты — злой?

— А ты как думаешь?

В его глазах вспыхивает бесовский огонёк.

Чересчур активно я мотаю головой.

Дём не приближается. Но на меня как будто всё равно что-то надвигается. Неизбежное. Катастрофическое. По своим последствиям.

Только может красота процесса стоит этих последствий?

Удушающая, как жар от его тела, красота.

Он приоткрывает губы, и я вижу, как блестящий кончик его языка мелькнул в уголке рта.

…будто увидела, как мелькнуло что-то другое.

Мои мысли так тряхнуло, что зрение помутнело.

И в голове начался настоящий кавардак.

Боже мой, остановите мою фантазию, кто-нибудь, пожалуйста!

Комкаю её, прочитав только первое слово.

Открещиваюсь от неё несправедливо обвинённой.

Сжигаю. Топчу, пачкая босые пятки в чёрном пепле.

И ощущаю, что лоб покрывается испариной.

Но и одного слова оказалось достаточно, чтобы понять, о чём пойдёт речь. Мыслительный процесс всё равно запущен. Воображение начинает фигачить помимо моей воли.

Его чёртовы губы, о боже мой…

Я снова начинаю краснеть.

— Ты уже второй раз за эти несколько минут кое о чём мне напомнила, — он выходит из беседки, и бросает через плечо: — Красные ягоды. Не могу же я оставить тебя голодной. Здесь точно есть земляника.

Фуууухххх.

Как же близко он был.

Я сгибаюсь, упираюсь ладонями в бёдра.

Ещё раз выдыхаю.

Спалил. Спалил меня.

Что я покраснела.

Ноги как ватные.

Но я иду за ним.

Мы пробираемся между низкими кривыми деревьями, облепленными серым лишайником. И выходим к земляничной поляне под упитанной, ещё сохранившей внизу ствола остатки белой краски, яблоней.

Крупные алые ягоды овальными фонариками свешиваются с изогнутых стебельков.

— Уже сошли почти, но на нашу долю хватит.

Я собираю сразу в рот. Не ела землянику сто лет. Питайя, карамбола, нони — это пожалуйста.

А Дём собирает в ладонь.

Мне нравится, как он поглядывает на меня и улыбается.

Сонный комар, видимо, офигевший от присутствия здесь людей, взметнулся из-под листа, и пилотировал мне на руку.

Я убила его основанием ладони, и на коже остался красный след. По цвету так похожий на сок земляники, который сделал подушечки моих пальцев липкими.

— У тебя нет сестёр и братьев? — показалось, что он скорее утверждает, чем спрашивает.

— Нет. Говорят, человек тогда вырастает эгоистичным, если он один в семье. Я — точно эгоистка, — мне попадается самая крупная ягода из всех за этот вечер, и странный порыв отдать её Дёму вдруг колет под сердцем.

— Даже не знаю, у многих моих знакомых большие семьи, но среди них эгоистов дофига.

Я встаю. Он подходит ко мне.

Протягиваю ему ягоду. Он окольцовывает запястье, подносит мою руку к своему лицу…

Нет, серьёзно?

Он так сделает?

…и прямо из моих пальцев губами втягивает ягоду в рот.

Чувствую, как низ живота у меня начинает наполняться тяжестью. Будто Дём не забрал у меня, а мне отдал.

И я вся становлюсь осязаемой и весомой от этого ощущения, настолько, что мои тонкие ноги едва справляются с этой новой массой, и коленки начинают подгибаться.

Он разворачивает мою опустевшую руку и пересыпает ягоды из своей ладони на мою.

Выдаю охриплое «спасибо», и оно растворяется в шелесте яблони, которую толкает ветер.

Я зависаю в этой временной паузе. Пока ещё не раскусила лакомые ягоды, которые он собрал. Пока он не отвёл взгляд. Пока он не знает, какая на самом деле между нами пропасть.

Пока не закончилось прикосновение его пальцев к моей руке.

И понимаю, что запомню навсегда эту минуту. Предчувствую, что часто буду хотеть в неё вернуться и пережить заново.

Такая она чистая от всего. И от прошлого, и от будущего.

Значимым стал неочевидный момент: не украшенный шёлковыми бантами, не подсвеченный софитами, не оформленный изысканной едой.

Только я и Дём, его простая песочная рубашка в масляных пятнах и мой бежевый костюм в семенах от травы, розово-золотые лучи упавшего солнца и земляника.

Не сразу соображаю, что у меня вибрирует телефон.

— Что за… — озвучиваю я, уставившись на экран.

— В чём дело?

Поднимаю взгляд на Дёма. Он хмурится.

И суровость, которая начинает процветать в чертах его лица, делая их твёрже, выпуклее, заострённее, меня даже пугает.

Он как будто собирается защитить меня от того, кто звонит.

И я вдруг понимаю, что он правильно считал мою эмоцию.

Я не удивлена.

Я напугана.

Потому что папа не звонит мне просто так никогда.

Глава 11

Оказывается, моего папу смутил счёт за такси. Я так зациклилась не предвкушении встречи с Дёмом, что совершенно лишилась бдительности.

Пришлось смазанно пересказать историю с поселковым магазином и наврать, что я потеряла там браслет. Так что нет, машина не сломалась, я просто не хотела портить её на этих колдобинах, и браслет, оказывается, в сумочке был, и нет, не надо присылать водителя, меня забрала выдуманная мною Марина, и мы сейчас уже едем домой.

Надеюсь, Дём не слышал ничего из этого бреда, по крайне мере, я достаточно далеко углубилась в сад для разговора.

Ещё папа сказал, что хочет встретиться со мной и Никитой в следующее воскресенье здесь, в его резиденции. Зачем — не объяснил, конечно.

Не нравится мне это.

А если он заговорит про свадьбу?

Нет, нет, нет.

То, что было само собой разумеющимся сегодня утром — мой будущий брак с Никитой — сейчас не просто проросло сомнениями.

Это неизбежное кажется сейчас абсолютно, категорически… невозможным.

— Как тебе наш ужин? — спрашивает Дём, когда садимся в машину.

Я смотрю на него. И заражаюсь этой улыбкой.

Она перекрашивает мои плохие мысли. С лёгкостью их расталкивает.

И я вспоминаю о том, как ела так же горстями ягоды, только чернику, в лесу, когда мне было двенадцать, с Ленкой и Матвеем — детьми папиных садовников. Как мы залезали с ними в недостроенный дом какого-то убитого бандита и играли там в прятки. И как их родители возили нас на озеро недалеко отсюда в самый жаркий день лета.

Вот и сейчас мне так же хорошо, как и с теми ребятами. Рядом с Дёмом.

Есть один плюс в том, что мой папа всегда был занят работой и мы не виделись месяцами. Он тогда не сразу узнал о моей дружбе с… как он выразился? Голью?

А когда узнал — уволил их родителей, и больше я никогда не видела веснушчатую Ленку и кудрявого Матюху.

— Слаще земляники никогда не ела. Мне очень понравилось, — признаюсь я. — А тебе?

— Мне понравилась не только земляника.

Он заводит мотор. И когда машина начала движение — между нами что-то сломалось.

Та тонкая плотина, которая нас разделяла в силу недолгого ещё знакомства, пошла трещиной, раздвоилась и разверзлась.

И через кривое как молния отверстие захлестал буйный, чистый поток.

Но мы не утонули. Мы стали говорить взахлёб.

Жадными глотками. Алчными вопросами.

Ответами, которые ты впитываешь. Словно молодое деревце, что требует ресурсов. И вот, дождалось драгоценной влаги после мучительной засухи.

Какую музыку я слушаю. Концерты, где он слэмился. Фильм, от которого я не могла оторваться. Сериал, что он пересматривал несколько раз. Сон, который мне навсегда запомнился. Его самое жуткое похмельное утро. Мой любимый предмет, когда училась в школе. Его самая ненавистная учительница.

Я никогда не видела вживую, как дерутся.

Он никогда не видел Северный Ледовитый океан.

За что я обожаю свою лучшую подругу. За что его простил лучший друг.

Дём любит машины. Его на работе в автосервисе зовут Доктор Хаус. Потому что он с энтузиазмом ставит и проверяет даже самые диковинные диагнозы.

А я рассказываю, кем бы хотела, но у меня не получается быть.

Вы скажете, что когда только знакомишься с человеком — всегда есть, о чём поговорить.

Но это другое.

Какая-то эмоциональная близость, которая возникла из ниоткуда. Непорочным зачатием.

И бесконтрольно начала произрастать где-то в самой глубине моего нутра; быстро, мощно, беря за направление все стороны.

И я поверила, что выкорчевать её уже будет невозможно.

— А ты попробуй, как будто это черновик, — отвечает Дём на мою фразу о том, что у меня не получается придумывать украшения.

Конечно, я не сказала ему, что у меня свой бренд, и уже вышло несколько коллекций.

Только к дизайну этих украшений лично я имею очень опосредованное отношение. Их придумывает другой человек, оплачивает это мой папа, а материал нам поставляет отец моего жениха.

Уточняю:

— Вроде того, как когда рисуешь закорючки на скучном уроке?

— Да. Не думай о том, какой будет результат. То, чем ты хочешь заниматься, подразумевает свободу. Так пользуйся этим.

— У меня от этой свободы глаза разбегаются. Сейчас столько всего, что трудно чем-то удивить. Сложно придумать что-то новое, — я перекладываю волосы на один бок, закручиваю жгут, сжимаю между пальцами и провожу подушечкой большого по ровно срезанным кончикам.

— Неправда. Идеи повсюду, они лежат на поверхности. Ну, или не очень глубоко. По навигатору мы приехали, куда дальше?

— У ворот, вот там.

Он не должен увидеть дом моего отца. Да и все остальные дома, которые находятся за забором посёлка — тоже лучше бы не видел. Иначе всё станет понятно.

Мы останавливаемся.

Дём поворачивает ко мне голову. Выжидающе смотрит.

Он до сих пор не знает моего имени.

У нас нет номеров телефонов друг друга.

И…я больше ему ничего не должна.

Всё? Это конец?

— У меня есть одна задумка, которая может тебя вдохновить, — говорит он. — Только…

Проводит ладонью по затылку, снизу вверх. И я удивляюсь, что его густые тёмные волосы — это не монолит мрачных гор над исландским городом Хёбн, а скорее чёрный песок Тенерифе.

Они послушно расступаются под его сильной ладонью.

Растрепались даже немного.

— Ты умеешь надолго задерживать дыхание? — вдруг спрашивает. И добавляет: — Под водой.

— Ну… да.

— Хорошо. Давай попробуем, — он усмехнулся и бросил на меня быстрый взгляд. — Хочу тебе кое-что показать. В следующие выходные будешь тут?

— Да.

— Отлично. Заберу тебя утром в воскресенье, в шесть.

Иногда я только ложусь спать в это время…

— Нужно, чтобы было подходящее освещение. Поэтому так рано, — продолжает. — Заберу тебя отсюда. Надень, — он растягивается в улыбке, — купальник. И дай мне свой номер.

В моей голове картинка с надписью «Конец» в мрачных тонах рассыпается, и вместо неё бликует, сияет, мерцает белым золотом «Продолжение следует».

От радости я даже на несколько секунд забываю свой номер.

Вижу, как Дём сохраняет меня в список контактов под именем «Инопланетянка».

Забавно.

Он не спрашивает моего имени, как будто оставляет между нами какой-то барьер.

Сбрасывает мне звонок.

И я понимаю, что как только окажусь за воротами — первым делом посмотрю на его фотки в мессенджерах.

У меня от этой встречи останется не только ощущение наполненности и послевкусие земляники. А и что-то осязаемое, к чему я смогу обращаться всю эту неделю, пока мы не увидимся снова.

Дём отвернулся. Понимаю, что он смотрит на ворота.

Золотые павлины на них не такие кричаще искусные под вечерним освещением.

Я не вижу, как Дём разглядывает их, и выпуклые глыбы дорогого камня в заборе, обводящем долгие гектары элитной загородной территории. Но ощущаю, как изменился ритм его дыхания.

Он как будто почувствовал надвигающуюся опасность.

И я вместе с ним.

Дём повернул ко мне спокойное лицо. Но его глаза заблестели по-новому.

— Здесь твой папа живёт?

Только одну встречу — и всё.

Мотаю головой:

— Он здесь работает.

Ну, у папы ведь здесь есть кабинет, сейф, документы. Значит… значит я не обманула Дёма.

— До воскресенья, — выбираюсь из машины, захлопываю дверь и иду ко входу.

— А кем работает? — кричит в открытое окно.

Оборачиваюсь. Дём испытывает меня взглядом.

В горле пересыхает. Сглатываю, но это не особо помогает:

— Садовником.

Моя первая ложь Дёму.

Глава 12

— Нужно было попросить его высадить меня у какого-нибудь другого населённого пункта. Попроще. И оттуда уже на такси, — с помощью интерактивной карты на ноуте я брожу по посёлку Колодезь и пытаюсь представить, за каким из заборов может быть дом Дёма.

— У какого, лапуль? — Полина чем-то шуршит в трубке. — Там во всех соседних населённых пунктах дома как французские пирожные из фильма про Марию-Антуанетту.

— Всё равно я дура.

— Не дура. Ты сбрендившая идиотка. А если бы он тебя похитил?

— Я чувствовала, что ему можно доверять.

Полина хрюкает в трубку:

— Могла бы тогда доверить ему свою невинность. В отличие от Никиты, он бы нашёлся, как ею правильно распорядиться.

«Мне понравилась не только земляника».

Вряд ли речь шла о пирожках.

Решительности и прямолинейности Дёму не занимать.

Но я отчётливо ощущаю между нами границы, над которыми он раздумывает — а стоит ли их разрушать.

— Как думаешь, почему он не спросил, как меня зовут?

— Хз. А как он тебя называет?

С языка почти слетает это причудливое «Инопланетянка». Но я вдруг осознаю, что мне впервые не хочется делиться чем-то с Полиной.

И становится как-то неприятно от этого. Примерно так же, как когда я Дёма обманула.

— Он же номер у тебя брал. Как записал?

— Да я не посмотрела, — пожимаю плечами, будто подруга меня видит. — Но это странно.

— Слушай. Ты говорила, что он похож на демона с картины Рубенса. Демонов надо сторониться, а не рассуждать, что у них там на уме. Зачем он тебе вообще, лапуль?

— Картина Врубеля. А Дём — он… Не как Никита, не как Марат твой, или Линкин жених. Да все наши знакомые. С ним я была просто я. А не дочь Ветрова, понимаешь?

— Господи, какая красота! Он запомнил. Глазам своим не верю, чтоб меня!

— Ты о чём?

— Извини… Марат… Марат прислал мне браслет из последней коллекции Beso.

— Верни обратно. Пусть шлюх-секретарш своих подкупает этим дерьмом.

— Ты не понимаешь. Я присылала ему фото в этом браслете в прошлом месяце, когда была в Мадриде. Он тогда сказал, чтобы я не покупала. Что он сам мне его купит, когда прилетит.

— Да. Но он не прилетел. Опять. А ты осталась без браслета.

— Только подумай, сколько нужно было приложить усилий, чтобы этот браслет за два дня прибыл из Испании сюда. Значит, он действительно раскаивается.

— Пфффф. Знаешь, как это было? — я захлопываю крышку ноута и спускаю ноги с подоконника. Болтаю ими, подбивая витиеватую решётку радиатора пятками. — Он позвонил своему помощнику и сказал: я отправлю тебе фотку, чтобы в понедельник этот браслет доставили по такому-то адресу. А сам продолжил заниматься своими делами. Браслет — доказательство того, как помощник Марата боится потерять свою работу, а не любви Марата к тебе.

Она тяжело выдохнула:

— Ты права, — зашуршала. — Завтра отправлю ему обратно. — Слышу, как сладко она зевнула. — Что врач, кстати, сказал?

Я вытаскиваю из сумочки справку, фоткаю и отправляю моё драгоценное направление на операцию.

После небольшой паузы Полина начинает хохотать.

— Лопоухость первой степени, — гогочет. — Ахах, я не могу!

— Это же отличная новость, что у меня есть диагноз, — прячу справку в сумочку. И рефлекторно проверяю, спрятаны ли уши за причёской. — Значит, у меня есть все основания сделать операцию.

— Папа тебе скажет, что врач твой может это основание в жопу себе засунуть.

— Да он бы даже не заметил, что уши поменялись. Если бы не контролировал, на что я трачу деньги.

— А я даже тебе немного завидую, что твой папа настолько участвует в твоей жизни. Мой вспоминает обо мне только когда на важном мероприятии угодно с семьёй засветиться.

— Своего я вижу не чаще. Он, кстати, хочет, чтобы мы с Никитой приехали в следующее воскресенье к нему в резиденцию. И… просит, чтобы я не предупреждала Никиту.

— О чём?

— О том, что мой отец там будет.

— Мутная история, — Полина снова зевает. — Пойду спать, лапуль. Сегодняшний шопинг меня утомил.

В квартире повисает тишина. Подхожу к окну и вглядываюсь в огоньки вечернего города.

Пересчитать их все так же невозможно, как невозможно мне это дурацкое чувство неприкаянности расчленить и уничтожить.

Захожу в список контактов, и нажимаю на соответствующий. Фотка разрастается во весь экран.

Это какая-то нездоровая тема. Но я любуюсь им. Дёмом.

И вдруг сверху экрана выползает сообщение.

От него.

«Я в городе. Давай увидимся».

Глава 13

Им не надоело обжиматься?

Мягкий жёлтый свет от здания метро освещает парочку моих ровесников.

Они замерли в объятиях и стоят так уже десять минут.

Девушка прижалась щекой к предплечью парня, одной рукой свапает по экрану своего телефона, другой пробралась к нему под футболку и там замерла.

Парень тоже уставился в свой телефон. Но его рука живая. Будто расчёсывает гребнем волосы. Водит пальцами сверху вниз по её пояснице. Начинает там, где заканчивается её кроп-топ, и заканчивает там, где начинается резинка её карго.

И сверху вниз. И снова. Не меняя ритм. Нежно-нежно.

Становится как-то мучительно тоскливо внутри от того, что при наличии у меня даже не просто парня, а жениха, я ещё ни с кем так в объятиях никогда не зависала.

Завидую. Чёрной завистью.

Честно говоря, с Никитой так и не хочется.

Мы больше говорим, чем делаем. Точнее, он говорит, а я слушаю.

Но прежде мне было комфортно в этом…

Я приехала раньше назначенного времени.

И слишком тепло оделась для такого вечера.

Начинаю снимать толстовку. Она тянет за собой майку. Задирает до груди.

Ощущаю, как мягкое тепло вечера окутывает мой оголённый живот.

Цепочка цепляется за что-то, и неприятно врезается в шею.

Грёбаная дешманская одежда! Так можно придушиться ненароком.

Но в одиннадцать вечера у меня особо не было времени и выбора, где достать шмотки, в которых я буду похожа на простого человека.

Приходится пробраться под ворот толстовки и нащупать нить, за которую зацепилась цепочка.

И пока я стою в нелепой позе, с толстовкой, нахлобученной на голову, в кромешной темноте, и стараюсь высвободиться из лишней одежды, на мой живот ложится ладонь.

Крупная и прохладная.

Я вздрагиваю и замираю. Каждая мышца моего тела напрягается, становится железобетонной клеткой, защищающей внутренности.

Только не от удара извне.

Сердце так начинает стучаться, словно оставшись внутри оно пропустит самое главное событие в жизни.

Оно просится наружу.

Выпусти! Дай поглядеть!

Дай увидеть того, кто делает нам так приятно!

Да что со мной?

Клянусь, это не кто-то чужой меня трогает.

Ладонь начинает тягуче медленное движение вверх. Я чувствую шершавые пальцы. И жар, которым начинает эта рука раскаляться. От меня. И мне же возвращая.

— Это я, расслабься, — голос Дёма пробирается сквозь толщу моего оцепенения.

Почему я должна расслабиться, узнав, что это его рука шарит по мне?

Но я с облегчением выдыхаю, что всё совпало. Что тело так откликнулось не на какого-то чужого рандомного человека, а на… на кого? На едва знакомого мне парня?

— Я запуталась.

Дём подцепляет пальцами край моей майки и тянет вниз. Прикрывает меня.

А потом его руки расправляют ткань, закрутившуюся на моей голове, и я выныриваю из ворота.

Смотрю на Дёма сквозь паутину моих спутавшихся волос.

— Не раздевайся, сейчас будет холодно, — он раздвигает пряди волос у моего лица и убирает их за уши.

Подушечки его пальцев касаются хрящей, сбегают вниз, поддевают мочки.

Я не только прочувствовала его прикосновение. Я отчётливо услышала его.

Это скольжение по моему самому стыдному месту.

А он так смотрит на меня… как будто я и там прекрасна.

— Инопланетянка, — хмыкает он.

Мне очень… слишком приятно.

И это смущает.

Опускаю взгляд, продеваю руки обратно в рукава.

Дём жуёт жвачку. И разглядывает меня.

— Прокатимся кое-куда?

Киваю.

Собираюсь с силами, чтобы войти в метро.

Но Дём идёт в другую сторону. И я следую за ним.

Мы обходим здание, переходим дорогу.

Я не нахожу вишнёвого Соболя в той стороне, куда мы идём. Да и вообще нет припаркованных машин.

Только приткнувшийся у бордюра мотоцикл, большой, с сияющими металлическими трубами.

Дём подходит к нему.

Мотоцикл выглядит очень достойно. И это его мотоцикл, раз он достаёт оттуда шлем.

На несколько секунд меня посещает глупая фантазия, что это он меня обманывает. И на самом деле Дём сын какого-нибудь олигарха, который сможет посоревноваться в количестве доходов с моим папочкой.

…тогда мы смогли бы…

Смогли бы что?

Я послушно забираю у него шлем.

На мотоцикле меня никогда не катали.

Боже упаси, папа убьёт того, кто посмеет подвергнуть меня такой опасности.

Но я фоткалась рядом с ними, на них, в том числе в шлеме.

И даже за это получила от папочки пиздюлей, когда были обнаружены эти фотки в моём аккаунте.

— Что у тебя за мотоцикл?

Те два, которые мне удалось за мою жизнь пощупать, были другие. Выше и будто худее, из пластика. А этот размашистый, стальной.

— Франкенштейн.

— Немец?

Дём смеётся:

— Нет, я так называю его, потому что он собран из нескольких моциков.

— Кто собирал?

— Сам, — сканирует меня взглядом. — Всё безопасно, не бойся. Я аккуратно.

— Да не боюсь я, — нарочито уверенно надеваю шлем и с довольством ловлю его удивлённый взгляд через забрало. — Поехали уже.

Глава 14

Дём садится. Заводит.

Я подхожу. Осторожно кладу ладонь ему на плечо, чтобы опереться.

Ищу взглядом подножку. Он бьёт ботинком по ней.

Выдыхаю. Ставлю ногу. Перекидываю вторую.

Как только моя задница оказывается на сидении, бёдра, естественно, прижимаются к Дёминым ногам. Мне нравится их твёрдость и жар, которые я ощущаю через ткань между нами.

Его рука перехватывает мою. Скользит вверх, словно он на все пальцы надевает мне кольца. Сжимает бережно и тянет вниз. По его грудной клетке, по его животу. И оставляет там, в прорехе распахнутой рубахи. Позволяя мне ощущать ещё неполноценно выпуклости и проломы между мышцами.

И он мягко трогается.

Обхватываю его теперь обеими руками. Жмусь.

Нарастающая скорость послужит мне оправданием за то, что буду прижиматься сильнее.

Выворачиваем на дорогу. Маленький скачок скорости. Вибрация прокатывается подо мной мощной механической волной.

Прильнула грудью к широкой спине.

Я учусь двигаться вместе с ним.

Поворот. Повторяю вслед отклонение от идеальной вертикали.

Снова ровно.

Ещё скачок в скорости.

И внезапно ещё. И снова.

Я взвизгиваю. От рваного, непредсказуемого ритма.

И ещё быстрее.

Вспыхиваю. И тут же сгораю. Расплавляюсь. И прикипаю к Дёму.

И ещё!

Замедляемся. Выдыхаю.

Теперь вправо.

Не успеваю восстановить дыхание.

И стону, увидев впереди пустую дорогу…

…вжиг!

Аааа!

Страшно охренеть как!

Хохотать от страха хочется!

Арка. Туннель. Золотые гирлянды смазываются в линию.

Вылетаем.

Свобода впереди.

Вжиг!

Я притискиваюсь к Дёму изо всех сил. Словно хочу врасти в него. Ведь себе он не навредит. И мне вместе с собой.

Как близко.

Разгон.

По обе стороны его тень. Задвоилась. Исчезает одна. И тут же вырастает другая. Обгоняет. Меркнет. И опять новая идёт на обгон.

Мы как будто в толпе чёрных призраков, с которыми играем в гонки.

Дуга моста.

Резь холода с реки. И ветер. Толкает под рёбра. Бьёт по барабанным перепонкам сквозь шлем. Трещоткой. Напротив каждого пролёта между стальными колоннами. Мимо. Мимо. Мимо.

Вжух!

Река позади. Рёв. Снова гонки с тенью.

И замедляемся.

Малиново-неоновые огни торгового центра, громоздкого и многолюдного. Объезжаем, ныряем в тихую улицу.

И тормозим у большого кирпичного здания в один этаж.

Ноги ватные. Но я легко спрыгиваю с мотоцикла. Стаскиваю шлем.

Мне танцевать хочется.

Мне хочется кинуться к Дёму, наскочить и обнять его крепко-прекрепко.

В благодарность за то, какие классные ощущения он мне подарил.

Он снимает шлем и смотрит на меня с улыбкой. Он наверняка хочет спросить, понравилось ли мне.

Но ему всё понятно по моему лицу. И мы оба синхронно расплываемся в улыбках.

— Нужно добыть тебе защиту, — говорит он, — тогда смогу прокатить с нормальной скоростью.

Едва сдерживаюсь, чтобы не воскликнуть: «Ты ещё меня покатаешь?! Ура! Урааа! Ещё быстрее?! Да! Да! Да!»

Но я сдержанно и уверенно отвечаю:

— С удовольствием.

Мимо проходят два парня по размерам почти не уступающие Дёму.

— А куда ты меня привёз?

— Ты говорила, что никогда не видела, как дерутся. Глянем поединок двух неплохих бойцов.

Он не Дём. Он джинн. Который вдруг решил исполнять мои желания. Только я даже не тёрла ничего, чтобы его вызвать.

Глава 15

Мы будто оказываемся под куполом цирка. Зал гудит так, что пол вибрирует. И яркие, розово-голубые лампочки вмиг сменяются белым, освещая красочный ринг и фокусируя моё внимание на самом эпицентре зрелища.

А там двое, контрастно разных по весу и росту мужчин, копошатся в самом центре.

Они странно одеты. Нет перчаток или бинтов. Нет той брутальной сдержанности в цветах и текстурах ткани, которые примелькались в сценах фильмов или случайно увиденных мною где-то фотографий с боёв.

У одного кожаные штаны и короткая стрижка с выбритым на виске скорпионом. У другого длинные зелёные волосы и танцующие на волнах фламинго в качестве принта на шортах.

Зрители свистят. Комментатор взахлёб объясняет суть приёма. Бросается иностранными терминами и именами. Ахает.

И тут один из бойцов — высокий, под два метра, и с пузом как у беременной женщины на поздних сроках — отскакивает, разбегается. Его живот в запятнанной белой майке трясётся желейкой.

Подбегает к сопернику. А тот не больше метра шестидесяти. С выпирающими как у Джокера в исполнении Хоакина Феникса рёбрами. Держится за голову и ничего не видит.

Громила подхватывает его как девчонку. И буквально вышвыривает с ринга.

— Ооооо! — вторит зал комментатору.

И бойцу, что кувыркнулся через канаты.

Он на четвереньках, стучит ладонями с широко расставленными пальцами по полу. А огромный экран над рингом выдаёт крупным планом его искажённое болью лицо. Глаза к переносице скосились. Губы волной искривились. Крупный нос — самое большое место в его теле — наморщилось шеей шарпея.

Здоровяк, вальяжно прогнувшись под канатом, выбирается за пределы ринга. Артистично спрыгивает. Возвышается над поверженным. Машет руками, бьёт себя в грудь, требуя от зрителей поддержки.

И они кричат.

Скандируют:

— Бир-Мир! Бир-Мир!

И пока мелкий перебирает ручками и ножками, пытаясь встать, огромная ладонь большого льнёт к его заднице. Выхватывает край розовых трусов. И тянет за них так, что и близорукому в конце зала удастся разглядеть наверняка их цвет и нежную шёлковую структуру.

Проигрывающий буквально домиком встаёт. Рот его широко распахивается. А зрители гогочут.

Громила наносит несколько ударов по шее, отпускает соперника, и тот безжизненным телом падает на пол.

Побеждающий поворачивается спиной к лежачему. Обращается к залу с воплями:

— Я чемпион! Я!!! Ааааа!

И тут у мелкого открывается второе дыхание.

Он вскакивает с такой лёгкостью и бодростью, будто только родившийся Лунтик из яйца.

И с наскока бьёт здоровяка по спине.

Тот поворачивается с яростным лицом. И тут же получает костлявой коленкой по яйцам.

Сгибается. И, спасаясь от кулаков и пенадлей мелкого, начинает бежать по проходу зала прямо в мою сторону, прижав ладони к своему достоинству.

Я невольно отшатываюсь и упираюсь попой в Дёма.

Даже через страх от надвигающегося на меня громилы простреливает острая и тягучая нега.

Она так быстро охватывает мои бёдра, коленки и ступни, что я цепенею. Врастаю в пол. И, несмотря на естественное желание отстраниться от чужого мне человека, я не в силах сдвинуться с места.

Я не хочу пресекать этот откровенно интимный контакт моего тела с его телом.

Хотя мне явно угрожает ещё один, действительно нежеланный, телесный контакт с несущимся на нас бойцом.

А Дём, словно предвидя, что мой разум сейчас возьмёт себя в руки и заставит меня сделать шаг в сторону, обхватывает меня за талию.

И я оказываюсь в уже знакомой мне клетке его рук.

— Они сюда не добегут, не бойся.

Его низкий голос в моё ухо проталкивает и перемещает мои лёгкие вниз. И я оттуда, из живота делаю вдох.

Настолько судорожно-глубокий, что распирает изнутри. Рот приоткрылся. Грудь поднялась. Мой живот двинулся под его рукой.

Я ощутила, как его подбородок скользнул по моей макушке. И пальцы шевельнулись на моём боку. Прежде, чем он отпустил меня.

А бойцы и вправду не добежали.

Здоровяк смешно споткнулся и покатился кубарем. Мелкий напрыгнул на него взбесившимся котёнком и начал дубасить.

Но человеческая многоножка быстро распалась на две полноценные детали. И вот громила уже тащит своего соперника за волосы к рингу.

Чувствую Дёма, он пробирается к моей ладони через сцепленные пальцы.

Я позволяю ему. Растопыриваю свои пальцы. Как разрешающая почесать себе лапку в самой сердцевине кошка.

Он проскальзывает без помех. Его сухая прохладная ладонь прижимается к моей. Наши руки состыковываются, и я иду за ним. Туда, куда он меня ведёт.

Мы проходим вдоль крайнего сзади ряда.

У высокой железной двери он нажимает на кнопку домофона.

Нам открывают. И мы оказываемся на узкой лестнице, ведущей вниз под освещением красноватых лампочек на стенах.

— Они как-то странно дерутся, — мой голос звучит испуганно в этом тесном пространстве.

Наверное, потому что я в очередной раз понимаю, что слепо следую за Дёмом неизвестно куда.

Не его боюсь. Своих безрассудных поступков.

— Это же реслинг. Они всё репетируют заранее по сто раз. Не это я тебе, конечно, хотел показать.

— Не это?

— Я хочу, чтобы ты знала, как это — когда по-настоящему, — его упрямый взгляд через плечо будто намекает на что-то большее, чем просто показать мне бой.

Мы спускаемся, и он отодвигает плотную портьеру, открывая мне сизый свет за узким дверным проёмом.

Перехватывает мою руку левой, и, продолжая вести за собой, здоровается с мужчинами, которые встречаются нам на пути.

Меня окидывают взглядами: удивлёнными, заинтересованными, оценивающими.

Здесь тоже зал.

Но от ринга он ограждён решёткой.

Прежде, чем мы проходим туда, нужно сдать телефоны.

— Нельзя фоткать, категорически, — поясняет Дём.

— Бойцы боятся вспышек? — тяну неуверенно.

— Нет, просто всё, что здесь происходит, незаконно.

Это, конечно, глупо, но меня приятно взбудоражили его слова.

Публика в разы скуднее. И тише. Некоторые шуршат купюрами и неразборчиво переговаривается.

Здесь преимущественно мужчины. Есть и женщины… и они такие разные. И вульгарно одетые, и в стиле old money.

Но мы смотрим на ринг за толстой металлической решёткой с роднящим нас всех предвосхищением.

Дём сажает меня на первый ряд.

Наклоняется ко мне.

Наши лица оказываются так же близко, как при несостоявшемся поцелуе в беседке.

Но теперь взгляд Дёма другой. Он словно пытается прочитать, что там мелким-мелким шрифтом написано у меня в расширенных от возбуждения зрачках.

— Всё ок будет, — говорит он.

Проводит костяшками пальцев по моей щеке.

И уходит.

Я понимаю, что драться будет он.

Глава 16

Чем пахнет бой?

Не кровью и потом.

Копчёностями. Спиртом. Въедливым парфюмом. Зубодробительным одеколоном. Мокрым металлом.

Люди в зале кричат Дёму:

— Бром-ден! Бром-ден!

Он пропустил первый удар. В живот. И поэтому я привстала.

Следуя какому-то новому рефлексу. Когда тебя просто скрючивает, если другому больно.

У Дёма даже брызги пота отлетели от кожи из-за удара.

Его соперник не уступает ему в росте.

И превосходит.

В своих кринжово-крупных мышцах. Будто небрежными слоями приклеенных, впопыхах пристроенных, жестоко всаженных в обожжённо-смуглое тело автоматическим метателем шматков мышечной массы.

Я начинаю осознавать.

Что это всё по-настоящему. И на ринге сейчас дерутся. Какое-то чудовище. И мой полуголый Дём.

Сглатываю.

Я так охренела, когда он вышел на ринг.

Что толком не успела его рассмотреть.

А он там в одних шортах и перчатках!

Шок от того, что он будет сейчас драться, замылил мои глаза.

И импульс, рождённый от вида такого гармоничного в своей силе тела, не отработал. Сныкался где-то внутри моего сознания. Ядовитой змеёй в лабиринте огромного особняка.

И если ты не отыщешь — неизвестно, где и когда состоится нападение.

Девушка и мужчина, которые справа от меня, болеют за соперника Дёма и скандируют:

— Кинг-Конг!

А он и вправду похож на самую большую обезьяну не только громадным телом, но и повышенной волосатостью.

Дём делает два шага. Быстрых.

Взметнулся.

По воздуху как по ступеням. Раз. Получает в колено с ноги. Всё равно прёт. Два. По второму колену кулаком. Прёт. Бьёт ступнёй в грудак.

Оба кружат.

Кинг-Конг проводит большим пальцем по воздуху у шеи, как перерезает. Куражится. Задирает ногу, демонстрируя идеальную растяжку и жёлтую намозоленную пятку.

Дём наступает. Загоняет в угол.

Кинг-Конг ступнёй от угла отталкивается. Разворот. Прыжок. И локтем сверху в затылок.

Дём падает.

Волосатый мудила сверху напрыгнул. И руками так замахал. Как тысячу насекомых затоптать кулаками хочет.

Дём ступнёй в бок. Подкинул. Сбросил.

Кулак — лицо. Нога — грудак. Локоть — живот. Ступня — бедро.

Чередой. Выстрелами до пустой обоймы.

А потом я не поняла, как это произошло.

Но вот Дём уже на спине. А Кинг-Конг его за руку держит.

Сука!

Проворачивает сустав. Он трещит несмазанным механизмом.

Подсечка. Дём спиннером по рингу. Пол-оборота.

И снова на ногах. Оба.

Слышу, как скрипят перчатки Дёма. Насупился как зверь. Морщины разрезают лоб. Размноженными наконечниками копий, остриями в переносицу. Пот как кровь течёт.

Ноздри раздувает широко, втягивает запах крови. Глотает вместе с воздухом ярость соперника. Напитывается и звереет.

Удар.

В цель!

Удар.

В цель!

У меня всё внутри заликовало.

Он победит. Победит!

Кинг-Конг увернулся.

Обманывает Дёма. Юркает за спину.

Дём локтем назад через плечо ему в голову. А в ответ в спину получает.

Промедлил.

Волосатый запрыгивает сзади.

И душит.

Лицо Дёма багровеет. Вены на висках выдавливает.

Моё горло затягивает плёнкой.

Я хрипло ахаю.

И мы впервые за бой встречаемся с Дёмом взглядами.

Меня травит моя беспомощность. Серной кислотой разъедает. На части разваливает.

Я уже вскочила с места. И ноги сами группируются, чтобы на решётку броситься.

Ничего не сделать. Но я ближе, хочу быть ближе. Хотя бы ближе. Чем ближе, тем лучше.

Мне только дайте до его соперника дотянуться.

Я зубами. С него кожу. По лоскуткам. Распущу.

И я уже вцепилась в решётку. Вскарабкалась как по лестнице. И на высоте своего роста:

— Давай, Дём! Сбрось его! Сбрось и бей!

Он смотрит. Его губы разжимаются в улыбке. Он мою ядовитую тревогу и безотчётную, самоубийственную ярость, бьющую через край, зачерпывает, и себе как лекарство забирает.

Меняет положение в пространстве. Оседает. И снова вверху. И они назад падают.

Соперник сдавленно охнул. Будто лопнул и начал сдуваться.

И Дём его двумя стопами под рёбра.

Того начинает разворачивать вправо. Но ещё один удар, предплечьем в скулу, задаёт противоположное направление. И его перекручивает как разноцветную спиральную зефирку. Он таким и падает на ринг. Красно-белым. Вывороченным от боли.

Зрители орут как на матче. Реакцией на забитый гол.

Живучий Кинг-Конг вскакивает.

Но я вижу разницу.

Я с чёрным липким удовольствием сцеживаю взглядом с его уродливого тела эту слабость, которая начинает губить последние шансы на победу.

Дём бьёт. Много раз.

Зал затих, упиваясь картечью ударов. Даже моё сердце забилось в такт наступающему Дёму.

Ещё два, и он ударил Кинга-Конга голенью в живот, а хрустнуло так, будто переломало кости.

Но Дём твёрдо стоит на обеих ногах, а соперник согнулся и пятится.

Вихрем на него. Шагнул по грудной клетке. Просвистел воздух.

Трещит толстой скорлупой удар.

Кинг-Конг захрипел. Разинул рот. Как сердце выблевал.

Капа куском окровавленного льда вылетает и катится по рингу. Брызгается алым.

Но Кинг-Конг мотает головой. Стучит кулаками друг об друга. Он рвётся. Шагает вперёд. А глаза как у косого. И рот уже приоткрыт не от чужеродных конструкций на зубах.

Врос в ринг. А сознания уже нет. Раз удар. В щёку. Два ниже. В грудак. Три в живот. Рухнул.

Рука тряпичная. Локтем вверх, под прямым углом. Ногтями в ринг как в песок. И безжизненно падает плашмя на красно-белое. Даже не отлетает.

Я сползаю с решётки.

Дём стоит ко мне вполоборота.

Господи, какой же он красивый.

И как его много.

И как много разного в нём.

Даже оттенки пота разные. И структура тоже. Серебристый. Капельками на лопатках. Мутный. Густой жижей в складках лба. Бликующий. Подсолнечным маслом на животе. Сверкающий. Чистой водой на бицепсах.

Раздаётся звон гонга. Зал орёт.

Дём подходит ко мне. Снимает перчатки.

Снова между нами металлическая решётка. Есть в этом что-то символичное.

Он кладёт руку рядом с моей. И его мизинец, мокрый и горячий, поддевает мой.

И мы с облегчением улыбаемся друг другу.

— А если бы ты проиграл, кто бы отвёз меня домой?

— Я больше не проигрываю. Забыла? А зачем ты полезла на решётку? Если бы упала?

— Забыл? Я больше не падаю.

Глава 17

— Он когда работает вообще? Написывает тебе каждую минуту, — Полина недовольно уминает за правую щёку филе утки с острой сальсой из манго. — Всё, вы через десять часов встретитесь уже. Отдохните друг от друга.

— Нет, вот же извращенцы! Надо такое придумать, — смеюсь над видосиком под названием «Общий портрет коллег после сегодняшней смены», который прислал Дём. — Смотри.

Мастер по аэрографии из Дёминого автосервиса рисует тонкой кистью на пыльной Волге ГАЗ 21 силуэты мужчин, которые удручённо опустив плечи, гуськом тянут за верёвку корабль.

— И чё? — Полина поднимает на меня непонимающий взгляд.

— Бурлаки на Волге. Ахах! Не могу. А ещё этот их мастер — перфекционист до мозга костей. Однажды рисовал девушку с развевающимися на ветру волосами. Так он прядь разноцветную две недели перерисовывал. До нервного тика. Стирал и заново. Всё равно недоволен остался. Даже денег меньше взял с клиента. Представляю, как он стрессует. Пыль-то обратно не приклеишь.

— Мда.

— Сейчас, подожди минутку, пожалуйста, — прикладываю палец к губам.

Я снимаю видео, как пытаюсь в чашке кофе нарисовать из пенки примитивный смайлик, и отправляю свою неудавшуюся попытку Дёму. Со словами: «Портрет меня после твоего видосика. Кстати, даже рука не дрогнула. А сколько у него седых волос из-за вашей затеи?»

Дём:

«Полбашки. Ему есть, чему у тебя поучится. Ты эскиз закончила свой?»

«Да».

«Скинь фотку».

«Разве это интересно?»

«Да. Мне интересно, как работает твоя фантазия».

— Ли-ля! Это неприлично. Не уделять мне внимания, — Полина тянет за запястье.

— Извини. Сейчас.

«Позже скину».

«Скидывай медленно».

И подмигивающий смайлик.

Я хмыкаю.

— С ним так легко, — кладу телефон на стол и подаюсь вперёд. — Ты не представляешь, сколько у него историй. И на меня это так влияет. Хочется и самой в чём-то участвовать. Чтобы тоже было, чем поделиться. Про что рассказать, понимаешь? Я за эту неделю успела столько, сколько за пол-лета не сделала. Ходила в кинотеатр. В музей. Я читала, Полин, книгу 1962 года… — подруга пучит глаза. — «Пролетая над гнездом кукушки» называется. У Дёма просто на ринге кличка в честь одного из персонажей оттуда. Индеец там такой был, Бромден. Вождь. А Дём — он тоже здоровенный, волосы тёмные, кожа загорелая. Но суть в том, что персонаж всё время молчит. И Дём на ринге такой же — как бы больно не было, что бы не происходило — ни звука, понимаешь? Вообще имбовая книга. А ещё я даже нарисовала эскиз кулона в осеннюю коллекцию. Полностью сама придумала. Три часа рисовала. Охренеть я усидчивая могу быть. Сейчас покажу…

— Подожди, давай потом. Ты мне лучше скажи — он знает?

— Что знает?

— Ну… знает, кто ты?

— Конечно. Садимся мы такие на мотоцикл, а я ему: «Кстати, мой папа миллиардер?» Ты так себе это представляешь?

— Нет, лапуль. Ну вот хотя бы тот вечер, когда вы ездили на бой. Он же тебя до дома довёз? А там — квартира в Сити.

— Я попросила его довезти меня до кафешки. Сказала, что встречаюсь там с подругой.

— В два часа ночи? И он тебе поверил?

— Я сказала, что она там работает в ночную смену, — подмигиваю Полине и в очередной раз своей находчивостью горжусь.

Подруга сузила глаза:

— Почему?

— Что — почему?

— Почему ты его обманываешь?

— Я не обманываю. Просто… — встаю, забираю телефон. — Просто так получилось. Слушай, поеду, дорога не близкая. А мне бы выспаться ещё.

— Ну он же наверняка догадывается! Айфон твой последней модели, м?

— Мне кажется, он даже не разбирается, как выглядит последняя модель айфона.

— Да быть такого не может! Он же не с другой планеты.

Я усмехнулась и послала подруге воздушный поцелуй.

Спиной чувствую, каким тяжёлым взглядом она меня провожает.

Это странно, сегодня больше говорила я.

Взахлёб рассказывала, как мы с Дёмом переписывались эти пять дней. Сколько энергии мне это даёт. И как я заинтригована завтрашней встречей.

Но Полина как будто… осуждает меня.

Хотя мы ничего такого не делаем с Дёмом. Просто общаемся. Просто нам есть о чём поговорить.

Я не изменяю Никите.

А то, что Дём не знает, кто я, как выразилась Полина — просто не дошло пока у нас до этого разговора.

Моя малышка везёт меня с музыкой.

И чем ближе я к тому месту, где живёт Дём, тем легче мне становится. Как будто это место силы какое-то.

С ума сойти. Он ведь всё время был рядом…

— Цапелька, — отец встречает меня на пороге. — А где Терентьев?

— Он будет завтра к обеду, — выдыхаю, оказавшись в папиных объятиях.

Сколько мы не виделись?

С январских праздников, охренеть.

— Ты же не сказала ему, что я буду тут? Зассыт.

— Папа! — отстраняюсь. — Он не спрашивал, я и не сказала.

— Отлично. Завтра к нам приедет Щебетов. Хочу, чтобы они с Никитой переговорили.

— Что?!

— Нужно, чтобы твой жених убедил своего отца сотрудничать с Щебетовым.

— Серьёзно?! — ушам своим не верю. — Так ты здесь ради этого?

— Не только ради этого. И тебя хотел увидеть. И дело сделать заодно.

— Я не приманка!

— Лиля, не кипятись. Тебе ведь ничего не придётся делать.

— Не придётся?! Пффффф, — отхожу в сторону, прислоняюсь к колонне, складываю руки на груди. — Ты же знаешь, какой Никита нервный.

— Вот ты и побудешь его успокоительным.

— Почему у меня такое ощущение, что все меня используют?

— Прекрати, — у отца всегда быстро заканчивается терпение, и он больше не намерен сюсюкаться. — Я всё для тебя делаю. Поддерживаю любые твои хотелки. Живёшь где хочешь. Ездишь на чём хочешь и куда хочешь. Путешествия, — загибает пальцы. — Иностранные курсы. Свой бренд спортивной одежды. Свой бренд украшений. А теперь прошу тебя о небольшой услуге, которая ничего не будет стоить. Если мне нужно, чтобы отец Никиты работал с Щебетовым — он будет это делать. Я добьюсь любыми способами, ты же меня знаешь. Между прочим, речь идёт и о твоём будущем.

— Терентьевы и Щебетовы никогда не будут сотрудничать. Ты же прекрасно знаешь про их конфликт в прошлом. Они враги. Как вы с…с…

— Вот именно, Цапелька. Ты не можешь привести пример, потому что у меня нет врагов, — он подходит и нежно берёт меня под руку, ведёт в дом. — И ты учись вести дела так же. А не как эти двое, которые глупую бабу не поделили. Нельзя гадить там, где живёшь.

Дурацкая интрижка Щебетова с мамой Никиты. Трахались они, а страдать почему-то должна я.

И успокаивать Никиту после завтрашнего обеда тоже должна я.

И ради чего?

Перед сном ещё раз меряю купальник. Долго кручусь перед зеркалом.

Да я просто провокация во плоти!

Ткань почти тон в тон к коже. И я как будто обнажённая.

Уже когда лежала в кровати, согнула голые ноги, прислонила эскиз украшения к ним как к мольберту, сфоткала и отправила Дёму.

Он прочитал. И не отвечал вечных три минуты.

А потом:

«Думаю, девчонкам понравится такое».

А следом:

«Я сейчас курил на улице. И понял, что твой шрам на коленке напоминает месяц. Тонкий серп. Красиво. А ещё я понял, что мне очень нравятся твои коленки».

Глава 18

Как назло, отец бродит у порога.

Твою мать! Время — полшестого утра. Я десять будильников поставила, чтобы не проспать. А он уже бодр. И работает.

— Ты куда в такую рань? — зажимает трубку телефона ладонью и внимательно оглядывает мой минималистичный лук.

Сегодня я впервые за много лет не надела ни одного украшения. И от этого себя голой ощущаю. Хотя сарафан поверх купальника довольно строгий — чуть выше колена, толстые лямки, и грудью не свечу.

— На пикник, — поднимаю упакованные в хрустящую бумагу миндальные печеньки, которые вчера предусмотрительно купила в московской пекарне. — На озеро.

— Какое ещё озеро?

— Ну… то, на которое нас родители Лены и Матвея возили.

Упоминание детей наших садовников заставляет моего папу поморщиться.

Конечно, для него это были сомнительные личности.

А от таких личностей он меня всегда старался оградить.

В том числе от мамы…

— А зачем так рано-то?

— Освещение особенное. Для фоток идеально.

— Ты не одна едешь, надеюсь.

Мотаю головой.

— А с кем?

Придётся втюхать моему отцу наглую ложь.

Но мне это будет несложно. Ученик рано или поздно превосходит учителя.

— Катя и Андрей составят мне компанию, они меня и заберут сейчас.

Я просто выдумала этих людей. Назвала наобум.

— Да-да, инвестируем, — он снова погружается в телефонный разговор, и я успешно покидаю его резиденцию.

Сонный посёлок в нежно-золотой дымке нереально красивый. Я с детства его таким не видела.

Иду пешком. И раздумываю о том, почему в таком железобетонно охраняемом посёлке настолько высокие заборы?

Какой идиот решит сунуться сюда в целях ограбления?

Такое чувство, что заборы друг от друга, а не от воров. Чтобы половчее прятать скелеты не только в шкафу.

Вишнёвый Соболь за воротами радует меня как вишенка на торте.

Дём выпрыгивает из машины, когда я подхожу.

Жуёт жвачку.

Между нами расстояние в пару шагов. И я отчётливо могу отследить маршрут его взгляда.

С головы до ног. Обратно. Чуть дольше на коленках. Так же чуть, как улыбка тронула его губы.

По левому плечу — будто раздумывает: приобнять?

По щеке — будто хочет поцеловать.

— Я взяла нам печеньки. И на этот раз будет вкусно, потому что готовила не я.

— А разве я говорил, что в прошлый раз было невкусно?

— Ты на грани льстивого обмана сейчас.

Я веду плечом, и сарафан, который всё-таки оказался великоват, предательски спускает лямку.

От Дёма это оголяющее движение не ускользает. Как и от меня не ускользает блеск, которым заиграли его потемневшие глаза.

Я даже смущаюсь от такой реакции.

Всего лишь голое плечо, и мелькнувший ненадолго лиф купальника на моей небольшой груди.

Уверена, что он за свою жизнь видел куда более аппетитные формы и разнузданные картинки. Разве можно такой невинной обнажёнкой удивить опытного парня?

Но очень маленькая, зато очень смелая надежда, выглядывает из-за уголка моего сознания: «А может так потому, что это твоё плечо?»

— Ну хорошо, — Дём забирает у меня печенье. И пальцы его слегка скользят по моим. — Похвалю тебя, когда ты потеряешь бдительность. Поехали. А то упустим солнце.

Мы и вправду едем в сторону озера.

— Я посмотрел твоего «Мотылька». Спорим, я знаю, какая твоя любимая сцена? — Дём бросил на меня хитрый взгляд и хмыкнул.

У меня такое ощущение, что какие-то невидимые руки отвечают за его улыбку — так высоко и динамично поднимаются уголки рта. Будто кто-то толкает их вверх.

— Нет, не там, где он обнажённый дерётся, — я смеюсь и тру краснеющие щёки, чтобы румянец на это списать.

— Эх! Не угадал, значит. Или ты лукавишь? — искоса глянул на меня.

— Нет.

— Смотри, не обманывай меня. Необычно, что это твой любимый фильм. Он ведь про волю к свободе. Тебе что, не хватает свободы?

— Может. Да. Пожалуй, что да. А ты пересматриваешь «Ходячих мертвецов», потому что тебе не хватает зомби?

Дём смеётся.

— Или приключений?

Мотает головой:

— Просто он атмосферный.

— А как же высший смысл?

— Это лучше в книгах искать. Ты не бросила кукушку?

— Нет. Читаю. Мне даже нравится.

И мы начинаем обсуждать индейские резервации. Историю США.

Оказывается, что я могу поддержать разговор на эту тему!

Мою память будто встряхнули как следует, и в данный момент высыпалось именно то, что репетиторы по истории отчаянно пытались мне донести.

А потом, вернувшись к книге, Дём заговорил про психиатрические клиники.

И я просто слушала, стараясь подавить нарастающую от этой темы панику.

Бросаю взгляд на Дёмины часы, за окно.

И вдруг отмечаю, что мы едем уже час, и давно проехали дорогу к озеру.

Вглядываюсь в густой еловый лес. Солнце режет его на многоугольники. И в контрасте с золотом лучей стволы деревьев чёрные как гарь.

— Мы разве не на озеро? — уточняю.

Молча мотнул головой. Жуёт жвачку.

Где мы вообще? И сколько километров назад я в последний раз видела дома?

Становится вдруг не по себе.

— А куда?

Не отвечает.

— Дём, куда мы?

— Ты чего вдруг испугалась? Не в первый раз мне доверяешься, — он смотрит на дорогу. — Но будь у меня право — я бы как следует тебя наказал за такую дурость.

Как обидно. Я ведь не с любым вот так готова ехать неизвестно куда.

Только он на меня странно действует.

Но вряд ли это сойдёт за оправдание.

— Я тебя обидел?

Теперь я молча мотнула головой.

— На самом деле, можно и от людей, которых сто лет знаешь, получить нож в спину, — Дём снижает скорость. — Но одно дело — днём переходить дорогу на зелёный по пешеходному. И совсем другое — бухой в дождливую ночь через неосвещённую трассу перебегать. Вот ты сейчас под наркотой из леса на шоссе выскочила. Понимаешь, о чём я?

Мы останавливаемся. Он глушит мотор, вылезает, обходит машину, открывает мне дверь.

Кажется, если я шевельнусь — набежавшие на глаза слёзы хлынут через край.

Дём считает меня глупой. И безрассудной.

— Так, — протягивает он после десятка секунд ожидания.

Взял меня за щиколотки. Я вздрогнула.

Он потянул, заставляя развернуться на сидении лицом к нему.

Я опустила голову и никак не могу заставить себя взглянуть ему в глаза.

— Посмотри на меня. Эй, — его нежный голос пробрался значительно дальше рецепторов, отвечающих за слух.

Вот это грубоватое «Эй», сказанное так ласково и осторожно, дробит всю логику.

Дём слегка оперся предплечьями на мои бёдра. И облокотился на свои руки щекой.

Как хулиганистый ученик, улёгшийся на парту. Вроде и смотрит учителю в глаза неотрывно, но вся эта поза говорит о том, кто здесь на самом деле чувствует своё превосходство.

Хотела-не хотела, но теперь мне никуда не деться от его заглядывающих в моё лицо снизу вверх глаз.

Его дыхание, размеренное и горячее, нагревает меня через ткань. На бёдрах, на животе.

Как же он близко.

— Давай договоримся? — его средний палец выписывает знак вопроса на моём бедре. — Что ты только со мной будешь так делать. Хорошо?

Ласкает меня этим вопросом.

И будто это «хорошо» относится не к предыдущей фразе. А к тому, что он делает.

Трогает меня.

— Как — так?

Его выдох приходится на левую часть моего живота, и я ощущаю, как косую мышцу там сводит. Напряжение разбивается дрожью. И она окатывает меня сверху вниз, до самых кончиков пальцев на ногах.

Конечно он это чувствует. И чуть сильнее придавливает мои ноги, будто хочет приструнить предательские мурашки.

Почему. Он. На меня. Так. Действует?

— Бросаться в омут с головой.

Я сглатываю.

— Хорошо? — повторяет с довольной улыбкой.

— Я и так только с тобой, — мой голос охрипший как от простуды. — Я чувствую, что ты меня не обидишь.

— Постараюсь не обмануть твои чувства, — он касается указательным пальцем кончика моего носа. — Как же мне нравится, когда ты так лицо ко мне склоняешь, просто пиздец.

Меня обезоруживает этот безыскусный, но так много говорящий комплимент.

И хочется что-то в ответ дать. Откровенное и искреннее.

Например, сказать, как же мне нравится, когда его губы так близко к моему телу.

И по мне опять прокатывает волна дрожи.

Дём отстраняется, протягивает руку.

Я спрыгиваю на покрытую мхом и травой опушку.

Дём забирает из машины рюкзак, в который запихнул печеньки.

И я захожу вслед за ним в густую чащу.

Глава 19

Тропинка становится уже. Вовсе исчезает. Редеет трава между деревьев. Темнеет мох на пригорках.

Птицы поют так громко, что хочется ахнуть им в ответ от восхищения.

Пахнет природой в росе — свежестью, лечебными травами, липкой смолой.

Когда наш путь упирается в поваленное дерево, Дём, переступив через него, оборачивается и подаёт мне руку.

Я опираюсь, перешагиваю.

Он держит со мной зрительный контакт и не отпускает, пока я не отвечаю на его улыбку улыбкой.

Деревья расступаются. Над моим лицом, задевая волосы, проносится пестрокрылая бабочка.

Мы выходим на опушку. Идеальной круглой формы.

Высокая и тонкая салатовая трава здесь чередуется с мощными изумрудными стеблями, усыпанными малиновыми цветами. Кружат бабочки. И солнце разгоняет свой ход, задавая все больше тепла.

А затем ещё несколько шагов по спуску за опушкой. И вода.

Своими тонкими извилистыми каналами это напоминает ручей, петляющий между стволов. Но вода стоячая. Она бликует от лучей, которые проникают сюда через ветви.

Весь этот затейливый пруд пересечён узкими волнистыми линиями насыпей. И прямо на них, вздыбливая косы-корни над землёй, растут ёлки и сосны.

Дём останавливается, бросает рюкзак на землю. Опускается на корточки и вглядывается в воду.

Потом оборачивается ко мне.

И я выдыхаю:

— Здесь так красиво.

— Я рад, что тебе нравится. А теперь будем искать сокровища.

Расстёгивает рюкзак и достаёт две маски для плавания. Подходит ко мне с одной из них.

— Ну-ка, — прикладывает, оборачивает расстёгнутый ремешок вокруг моей головы. — Вот так, придержи. — Застёгивает на затылке. — Так и думал, что Светкина тебе подойдёт. И откуда ты такая маленькая взялась? Я в прошлом году для неё такой подарок придумал. Плавает она хорошо. И украшения обожает. Вспомнил про это место. Меня сюда родители привозили, когда я был ещё ребёнком, — Дём начинает расстёгивать пуговицы на своей рубашке.

А я стою в этой маске, и моё треклятое дыхание убыстряется, создавая на прозрачном пластике запотевающие пятна.

Ты же видела его с голым торсом. В чём дело?

Да. Но тогда я была в шоке от того, что он вышел на ринг. И думала только о том, чтобы он побил соперника, а не побили его.

А сейчас опасность угрожает лишь моему моральному равновесию.

…боже мой.

— Но просто подарить ей очередную безделушку — слишком просто, — продолжает Дём, пока его юркие пальцы разделываются с последней пуговицей и разводят в стороны полы рубашки.

От низа живота по моему телу вверх начинает подъём настоящее цунами. Ударяется в сердце. Встряхивает так, что рёбра затрещали.

И прёт дальше, царапая горло. Заливая краской мои щёки. Поднимая волосы дыбом. И наотмашь врезав моему сознанию так, что оно отключается, выпускает наружу примитивные инстинкты.

Ещё пытаюсь схватить их за тонкие голые хвосты, но они проворны. Рассредотачиваются повсюду. Дёргают за ниточки мои рецепторы.

И нервные окончания срабатывают все сразу.

Я остро вижу, слышу, чую, чувствую.

От напряжения будто вакуум вокруг меня образуется. И мой взгляд превращается в бешеного тахиона.

Он всё охватывает. Триады мышц на руках. Косые грани ключиц. Тёмно-коричневый диэрезис сосков над отменно прорисованным прессом.

И весь он, этот демон Дём, в круто извивающихся, тёмных волосах. Как пошедшая трещинами скала.

Мне даже приходится зажмуриться, потому что желание дотронуться хоть до чего-то из всего этого каскада твёрдых выпуклостей не-вы-но-си-мо.

— Ты чего? В глаз что-то попало?

— Вроде того.

Как в сказке про Снежную королеву, только осколок какого-то другого зеркала.

От него всё вокруг кажется великолепным, манящим, желанным. Сочным. Сочащимся.

А самым сокровенным стали эти чёртовы губы, большие, улыбающиеся, сводящие меня с ума.

— Давай посмотрю, — жар его рук ещё до прикосновения опаляет.

И я отшатываюсь:

— Не надо, прошло!

Я вдруг ужасно злюсь на себя за такую реакцию на Дёма. И на него за то, что он так действует на меня.

От его близости меня изнутри от этих непонятных ощущений дерёт и ошпаривает.

И я прошу:

— Дай… дай мне печеньку, пожалуйста.

И когда чувствую, что он отходит, долго выдыхаю.

Слышу шелест рюкзака. Приоткрываю глаза.

И снова тяжело выдыхаю, уставившись на его мощную спину.

Он нереально красивый. Залюбоваться можно до фанатизма. Такой мощной, дикой красотой, которую редко увидишь на подиуме, на сцене, в кино.

Потому что его внешность — это продолжение его характера. И не в его характере подыгрывать.

Дём обливает ладони водой из бутылки, встряхивает руки, и до меня долетают брызги.

Подходит ко мне с печенькой.

А вот играть любит.

Подносит к моему лицу зажатый между пальцами песочный кружочек.

Я тянусь рукой, но получаю лёгкий тычок по запястью.

Он чуть сузил глаза.

Подносит печеньку ближе к моим губам.

Но я снова тянусь рукой.

И опять получаю шлепок, на этот раз уже тяжелее.

Скептически смотрю на него через маску, наклонив голову набок.

— Никакого подтекста, — выдаёт он. — Просто у меня руки чистые, а у тебя — нет.

Подносит ещё ближе. И я, вздёрнув нос, отворачиваюсь.

— Ну значит не голодная, — и кладёт печеньку себе в рот.

Он надкусывает, хрустит, жуёт, продолжая смотреть на меня с вызовом. И проглатывает.

Мой взгляд падает на его выпирающий кадык, когда тот задвигался.

Отскакивает, будто я куда-то там ниже смотрела, куда не следует. И я снова пялюсь ему в лицо.

Хитрое и самодовольное.

Дём всё ещё придерживает как сигарету в уголке губ вторую половину печеньки.

Дразняще протягивает:

— Ммммм…

И выжидающе смотрит на меня.

Естественно, на эту провокацию я не…

Он хватает меня за запястье и дёргает, заставляя шагнуть к нему.

От возмущения я начинаю так быстро дышать, что маску полностью заволакивает пеленой.

И я лишь успеваю увидеть его тёмные глаза, которые мелькнули точно напротив моих.

А затем слепну.