Бесплатный фрагмент - Спасите наши души

Три тыквы — три души

Незнакомец в звездном плаще появился на закате. А в какое время еще он мог появиться? Но за миг до его появления Алина обнаружила дома три тыквы, прямо сошедшие с картинок к классному празднику Хэллоуина.

Тыквы были с довольно зловещими мордочками. Кто и как их мог принести, она понятия не имела. Никаких курьеров и гостей не было дома, они, наверное, упали с неба на стол около окна. Но она давно перестала удивляться подобным явлениям. В последний день октября и не такое случалось. Просто мистика, — так можно было объяснить и появление тыкв, и тех, кто еще успеет заглянуть в ее дом, а то что гости будут, сомнений не было никаких.

Кот Тимофей — страж и помощник, ходил между тыквами, пристально их разглядывая, прислушиваясь и принюхиваясь к каждой. Алина стала внимательно за ним следить, кот знает свое дело, а за спиной его еще стоит Домовой Спиря, вместе они непобедимы, и всегда внимательно прислушивалась к ним писательница.

Около первой тыквы он остановился и поежился, мимо второй просто прошел, словно ее и не было, а рядом с третьей улегся и задремал. Или притворился спящим, как знать.

Алина доверяла своему коту и понимала, что если придется выбирать, то она вот эту бледную тыкву и выберет. И так хотелось узнать, что же таится в тыквах, почему они тут оказались? Сразу вспомнилась игра, где нужно было вызволять бабочек из неволи, соединяя их крылышки, они порхали и улетели, если тебе удалось их освободить. Вероятно, что –то подобное будет и тут, только условия явно посложнее окажутся.

А когда она увидела Господина в звездном плаще и берете, то поняла, что все так и будет, как она думала с самого начала.

— Вот и хорошо, — вместо приветствия, заговорил он, — тебе не надо объяснять сказочные условия. У вас там в Купальскую ночь цветок нужно добыть для исполнения желания, рисковать жизнью, страхов ночью в лесу натерпеться, а тут все на блюдечке с голубой каемочкой, выбирай, не хочу. Но только одну из трех тыкв ты можешь выбрать, остальные я унесу назад. Им просто повезет меньше, чем этой. Ты же так любишь миф про яблоко Париса, так что и у тебя будет подобное испытание. Три души близких людей будут ждать твоего решения.

— И все в моих руках, — усмехнулась Алина, понимая, что как у Аида, у Мефистофеля не такая простая задача, как кажется. Орфею всего лишь не нужно было оглядываться, но он сделал это, у этого типа, выбрать одного, лишив надежды двух других героев. Легко сказать, да трудно сделать. Но ей придется выбирать, лучше спасти хотя бы одного, чем не спасать никакого.

***

О том, что Мефи не скажет, кто же прячется в каждой из тыкв, сомнений не было, но почему Тимофей выбрал третью тыкву, кто там скрывается, знаком ли он коту или он просто чувствует своего среди чужих, даже если они и не знакомы?

Как много самых близких, дорогих, любимых были уже за чертой, на том берегу реки, как любил говорить ее поэт. Это здесь почти никого не оставалось, а там их столько, что со счету собьешься, если начнешь считать.

Алина очень хотела связаться с теми, кто ушел из жизни, чего только не предпринимала для этого, все тайные знания припоминала, но пока ничего не получалось. Сны с ними, конечно, снились, но более реальных контактов не было ни разу.

Захочет ли она вот так же вернуться назад, когда настанет время уходить? Вероятно, этим душам очень хочется вернуться, иначе бы Мефи не затевал всего этого. Наверное, какие-то другие хотели оставаться в вечности, не желая получать шанса, чтобы вернуться, но это было не о них, это явно было не о них. Ответственность ее была громадной, все равно придется сожалеть о том, что они остались там, не смогут вернуться.

И тогда она услышала то, что говорил о них ее гость, не называя имен.

— Один из них слишком молод, он ничего, почти ничего не успел, другой наоборот, стар, но ему нужно закончить важное дело, чтобы успокоиться и удалиться. А третий, третий должен просто дожить и долюбить, — услышала она голос, звучавший ли в реальности или только снившийся ей, но она не сомневалась, что так оно и было.

***

Алина не хотела знать, кто там прячется, потому что наверняка, кого бы ни выбрала, пожалеет о таком выборе. Нет, надо в нужный час просто выбрать одну тыкву и забыть об остальных. Так проще, когда меньше знаешь, то лучше спишь.

Ночь стремительно приближалась. Надо было делать выбор, Алина отвернулась и попросила поменять тыквы местами. Ведь это не запрещено было правилами игры.

Кот очнулся, прошелся между ними, улегся у тыквы с другой стороны. Она подошла и по очереди положила ладонь на каждую из них. Но никаких знаков не почувствовала.

— Дедушка, — пробормотала она, размышляя вслух, — как же я хотела тебя увидеть, но мы не совпали во времени, тыква осталась холодной, ей стало немного легче, если речь шла не о нем, погибшем задолго до ее появления на свет. она приблизилась ко второй тыкве.

— Мальчик мой, я ждала тебя семь лет, пока не поняла, что тебя уже нет на земле.

Тыква отозвалась, рука потеплела, она поняла, что угадала того, кто скрывался в этой тыкве, это был, конечно, он, без вариантов.

И тогда она приблизилась к той тыкве, около которой и дремал кот, наверное, устав ждать, пока она сделает выбор. Алина не произнесла ни слова, потому что не знала, кто там был, со стариком и юношей было хоть что-то понятно, а вот с мужчиной средних лет ничего не ясно. Все ее близкие и любимые уходили, едва дожив или не дожив до 50-ти, и, наверное, каждому из них хотелось долюбить, и пожить еще хотя бы дюжину лет.

Она не знала кто там, но кот сделал выбор. Он все время был около этой тыквы, куда бы ее ни перемещали. Она не собиралась ему противиться.

Алина ни минуты не сомневалась, что ее кот сделал правильный выбор, просто хотелось попрощаться с теми двумя, кого она не сможет спасти.

***

Когда Мефи выбирал души для этих трех тыкв, он все точно рассчитал. Все три души ей были бесконечно дороги, и потеря тех двух, кого бы она ни выбрала, печаль. Но дожить, увидеть книгу и до любить ее мог только один из них, и даже без кота, она должна была выбрать его. Кот только помог определить, где же была эта душа.

Алина снова подошла к выбранной тыкве, она все еще не ведала, кто же там находился. Но выбор она сделала, а потому застыла в ожидании.

Парис тоже выбрал не военную славу, и не земли, а любовь, правда, тогда все закончилось плачевно. Погибла Троя, многие герои чуть раньше или позднее отправились к Аиду, и проигравшие и победители теперь были равны. Но для нее все будет не так трагично, потому что она спасала того, кто хотел любить и жить, возвращала с того света.

Вспомнились мрачные рассказы Л. Андреева, но она отогнала от себя эти мысли, хотя дня этого праздника именно они и сгодились бы, но нет, пусть все будет не так безнадежно, ведь кого-то она все-таки сможет спасти.

— Покажи мне тех, кого я не спасла, — попросила Алина, хотя, скорее всего, он не сделает этого, но надо было попробовать.

Мефи и сам хотел показать ей тех двоих, но раз она просит, раз не боится взглянуть в глаза побежденным, то он и исполнил ее просьбу. Мефи повернулся к монитору:

— Алиса, покажи ей тех двоих, они уже умчались разочарованные, но сеть хранит все, что там было. Они готовились для встречи с тобой и тоже особых надежд не питали, так что не переживай сильно, все идет по плану.

***

На мониторе появился Олег, как она и думала, в одной из тыкв был ее пропавший без вести ученик. Его глаза были полны слез.

— Мне так хотелось вернуться, — тихо произнес он.

— Радость моя, но ты же сам выбрал эту проклятую страну, был настолько упрям, что так и не захотел вернуться домой. Ты мог спасти себя сам, но не сделал этого. А если бы так случилось сейчас, ты бы снова умчался туда. Я поняла это в последний момент, не потому ли кот шипел и все время уходил от твоей тыквы. Меня обмануть можно, собаку можно, но кота не обманешь, а моего Тимофея тем более. Хотя ты не застал его, но это самый лучший и самый проницательный в мире кот.

Она помнила, что Олег не любил животных и относился к ним настороженно, наверное, теперь в новой жизни задумается о том, какую важную роль они могут играть.

Олег улыбнулся и исчез с монитора. Там появился дед, но не тот, о котором она думала, вот потому тыква и была холодна. С ним она прожила в одном времени почти двадцать лет, и он повлиял в какой-то мере на ее воспитание и становление. Хотя до самого конца не верил в ее писательский талант.

— Это ты, но разве коротка и не интересна была твоя жизнь, ты дожил до 90 лет и снова хотел вернуться? Вряд ли мне захотелось бы в таком возрасте что-то еще делать и как-то жить на земле.

— Я безмерно люблю жизнь, и у меня молодая жена, — как-то сухо и отстраненно произнес он.

— Она очень постарела, ты бы и не узнал ее совсем, разочаровался, запомни ее такой, какой она тогда была, а ведь мы ровесницы. Но убеждаюсь, что я поступила правильно.

— У тебя всегда не забот, ни хлопот не было, чего тебе стареть? И ты все –таки написала все эти книжки, хотя я и не верил тогда в то, что так будет.

— Может потому и написала, — подумала она, но говорить ему и еще больше разочаровывать не стала.

Алина не стала обращать внимание на эти слова, она говорила о другом.

— Странно, ты очень любил котов, но Тимофей выбрал не тебя. А ведь мой кот никогда не ошибается, он не только умный, но и проницательный.

— Прощай, раз не мы к вам, то теперь уж вы к нам, — он пытался, но не мог скрыть обиду и разочарование.

На миг вернувшись обратно, нужно было снова отправляться назад. И он ушел, не оглядываясь, наверное, помнил старый миф.

***

Теперь, когда она узнала о том, кого не смогла спасти, надо было выяснить, кто же там, в той тыкве таится. Но не на экране монитора, а в комнате за ее столом сидел Учитель.

Она не смела подумать о том, что это может быть он. Вот кто угодно, ее вечный любимый полковник,, ее недавно ушедший возлюбленный, тот, кто тайно ее любил, но погиб в горячей точке, дедушка тот самый, которого она так хотела увидеть наконец, но там был именно он.

— Не может быть, мой кот выбрал тебя, это он решил и твою и мою судьбу.

Он рассмеялся так, как смеяться мог только он один, этот смех не забудешь и не спутаешь ни с каким другим.

Алина думала о том, что этот будет Егор, тот жил в квартире и знал кота. И они как-то уживались вместе, и логично было бы подумать, что он выбрал именно своего последнего хозяина. После его внезапного ухода, он очень тосковал, ждал возвращения, бегал к двери и разочарованный уходил, видя, что там был совсем не он.

Учитель взял на руки весьма упитанного рыжего кота и прижал его к груди так крепко, что тот громко взвизгнул, словно упрекал его за то, что тот так отплатил за все хорошее, что он для него сделал.

Алина рассмеялась, учитель ослабил объятья, выпустил своего спасителя. Кот немного успокоился, но все еще на него обижался, попробовал даже шипеть в ответ на такие зверские ласки.

— А ты не знал, куда добрыми делами дорога стелется? — спросил он у кота. Я не думал, что еще смогу вернуться и вдохнуть воздуха осени, такого прохладного и такого обворожительного.

Они проговорили до утра, все время кипел чайник на плите, и он наслаждался кексами с изюмом. А она не притронулась к любимым кексам, ей так много надо было ему рассказать. Да и спросить хотелось о многом, ведь с их последней встречи прошла целая вечность. И теперь она была старше, чем он. Хотя тогда было 17 лет разница, но все относительно в этом мире.

Он слушал и улыбался и смотрел на нее с такой нежностью, что Алина почувствовала себя совершенно счастливой.

Кот мирно спал в кресле, ему снилась золотая рыбка, и он не сомневался, что она исполнит три его желания, как всегда бывало в сказке

Свидание в темнице

Светлой памяти Сушко Спиридона Гавриловича

и Матейкина Николая Карловича

Бойтесь своих желаний, они исполняются, повторил Рыжий, да и не только он один, моя бабушка тоже так говорила.

Я не боялась, я просила у него не вечную молодость или красивого мужа с миллионными счетами во всех банках мира. К тому времени это меня мало волновало, пора было подумать о душе, давно пора.

Мне хотелось совсем другого в последние дни октября. Ту самую ночь я хотела провести в темнице.

Кстати, есть экскурсии в казематы, где обитал великий писатель, за умеренную плату можно провести ночь на нарах и почувствовать себя узником мертвого дома.

Но не этого мне хотелось, оказаться на несколько часов там, где сидел мой любимый дедушка в 1938 году, чтобы хотя бы несколько часов ему там не было пусто и одиноко. Тогда ему было 50, и в любой момент он мог покинуть этот мир по воле бунтовщиков, захвативших власть. О том, что этого не случится, что они его выпустят, знать он еще не мог. Это я теперь знаю, а для него каждый день мог оказаться последним, долгие семь месяцев.

Но что мог чувствовать он в те часы и дни?

Мне было страшно, мне было очень страшно, но оказаться хотелось именно там, в одной из безымянных тюрем, где, как говорят, уголовников не было, только те, кто по разнарядке схвачены властью, обещавшей им земли и свободу. Но обещать, не обязательно жениться, а в их случае такого никогда и не бывало. А ведь он должен был переживать и заботиться еще и о 7 своих сыновьях и трех дочках, оставшихся в деревне, где он и был до той самой поры не только кулаком, но и прекрасным тружеником, за что собственно и объявлен был кулаком. Такой вот круговорот кошмара в природе.

Желания сбываются. Сначала показалось, что я все-таки попала в ту самую камеру, где бунтарь стал философом и с Раскольниковым встречался, и пытался из него человека слепить. Второй том романа написал, а потом его уничтожил, но это совсем другая история.

Но нет, камера была настоящей, а не той для туристов, которые с жиру бесятся.

***

В первый момент я растерялась, потому что найти там молодого дедушку было не так просто. Но выяснилось, что из всех видел меня только один человек, тот, к которому я пришла. Я ж не в своем времени обитала, узники меня и не видели.

Он поднялся с черной лежанки и улыбаясь (именно добродушно улыбаясь) пошел ко мне навстречу.

— Ты мне снилась, я ждал тебя, внучка, — говорил он.

Наверное, его сокамерники решили, что он бредит, хотя дед был спокоен и почти счастлив. Впрочем, они отвернулись тут же и занялись своими привычными делами.

— Как вам там живется? Надеюсь, лучше, чем нам тут, иначе, зачем все это было? — тут же спросил он.

О его самообладании и чувстве юмора рассказывали все многочисленные родственники, все односельчане, кто его знал. Мне оставалось только сожалеть о том, что я видела его только пару раз, да и годков мне тогда было три или четыре. Но я помнила все, что связано было с ним. Я как-то умудрилась это запомнить.

— Да по-разному живется, но я уже старше тебя, дедуля, книжки пишу, часто в гуще событий остаюсь.

— Да ты что? Хорошие?

— Разные, но я стараюсь, правда. Теперь и до тебя дошла очередь, а тем более теперь, когда мы с тобой свиделись.

Но больше мы ничего сказать друг другу не успели. Из глубины той камеры, где он был, а я оказалась, к нам навстречу шел высокий, с офицерской выправкой человек лет сорока. В полумраке я видела скорее его силуэт, мне даже черная форма Дроздовского полка померещилась, хотя это была только роба, как и у остальных.

Я невольно взглянула на деда, словно пытаясь спросить, кто это?

Он пожал плечами растерянно, словно не знал, кто же это был, как его представить, а главное, почему он меня увидел.

— Николай, его вчера привезли, станция Колония, как-то так вроде это поселение называется. Больше ничего не ведаю.

***

Теперь, когда я повернулась к свету, а он остановился около стены, онемела я. Ведь этот человек меня видел, в отличие от всех остальных. Да я узнала его, хотя в доме не сохранилось ни одной фотографии, вечно пьяный комиссар уничтожил их все с такой яростью, что уцелеть ни одному изображению моего второго деда было невозможно.

Как говорил наш адмирал, жить надо так, чтобы они ненавидели даже наши портреты, и он был прав.

— Мне послышался голос знакомый, но кто ты? — спросил он, — и как здесь оказалась.

— У тебя трое детей Константин, Регина и Елена, наверное, хорошая память на голоса, — просто отвечала я.

Он все еще не верил в то, что происходило в этой камере, да и я тоже не верила.

— Я боялась, что не узнаю дедушку, которого видела только в детстве, а потом на фотографиях, но как же я могла узнать тебя? И все-таки узнала, твой старший сын, твоя копия, он прошел от Москвы до Праги и Будапешта, думаю, что ты там шел рядом с ним, по тропам новой войны.

— Если верить этой Незнакомке, — то твой сын встретится с моей дочерью, кто бы мог подумать. Но как бы там не было, эта дева прекрасная позволит мне сегодня умереть спокойно. Теперь мне ничего не страшно. Не знаю, как она сюда попала, может она просто нам снится, но это самый лучший на свете сон.

Звякнула железная дверь, я бросилась на шею дедушке, и в тот момент, когда прозвучала его фамилия, он успел крепко меня обнять и поблагодарить.

Как адмирал лет на 20 раньше, он уходил спокойно, генерал Дроздовский им бы гордился, а я бы сокрушила всех тех, кто за ним пришел, но в том времени мы не могли ничего трогать, даже убить бабочку или сорвать цветок, потому что это нарушило бы ход событий в грядущем.

***

Оставалось еще какое-то время для того, чтобы взглянуть на дедушку, к которому я и шла, прорывалась сквозь время.

Мы знали, что творится за стенками этой жуткой тюрьмы. И мне оставалось только сказать, чтобы заглушить звуки выстрелов, брань пьяных палачей и стоны уходящих в вечность.

— Они освободят тебя, тебе нечего бояться. Я и пришла, чтобы это сказать.

— Мне сегодня снился сон, в каком-то незнакомом доме, на четвертом этаже я держал на руках совсем маленькую девочку, а она бунтовала и рвалась к отцу. Я еще подумал, что девочка — это диво какое-то. Что могло меня тут удивить, а вот видишь, сон с четверга на пятницу сбывается.

— Я была маленькой и глупой, мне только что исполнилось три года, но я помню, я помню нашу с тобой единственную встречу.

***

Я проснулась и подошла к окну уже в своей реальности первого ноябрьского дня. За окном кружился пушистый снег, все небо заволокли снежинки в виде сердец. И мир казался совершенно белым. Такое может грезиться и сниться только в первый день ноября..

И мечутся в небе усталые звёзды,

Их свет не доходит до нас в этот час,

И кажется, всё уже поздно и грозно

Лишь ходики в старой избушке стучат.

И снова мелькают в тумане картины,

И снова чужие звучат голоса,

И время, сомненья и горечь откинув,

И тусклые звёзды глядят в небеса.

Мы с дедом уселись у печки в тумане.

И прошлое стало грядущим для нас,

Куда-то в пустыню зовёт нас и манит

О, днях о военных суровый рассказ.

О том, как они целину поднимали,

И сколько пришло похоронок в село,

О том, как детишек в те годы рожали,

Всем бедам назло и сомненьям назло.

И снова мелькают в тумане картины,

И снова чужие звучат голоса,

И время, сомненья и горечь откинув

И тусклые звёзды глядят в небеса.

А он улыбается, словно печали,

Уже пережиты и манит в тот мир,

Где в поле Победу ликуя, встречали,

И верили, знали, что мы победим.

И кажется, всё уже поздно и грозно

Лишь ходики в старой избушке стучат

И мечутся в небе усталые звёзды,

И свет их доходит до нас в этот час,

Дурманящий запах сирени

Сколько раз во сне Алина видела мифический Плес, утопающий в сирени, улочку, по которой она шла к дому прабабушки и человека в черном, уходящего вдаль. Она видела его только со спины, но знала, что это знаменитый художник, в которого была безнадежно влюблена ее Ажбета. Она словно тень бродила за ним по тем живописным местам, и один раз даже видела, как он писал свою Сирень.

Так она рассказывала своим близким, говорила так убедительно, что они поверили в сей факт ее короткой, но такой яркой биографии. С ней много что случалось потом, но она рассказывала о художнике и сирени на его небольшом полотне, она видела, как рождалась эта картина.

Они знали, что в нее был влюблен соседский мальчишка, ставший потом известным художником, это сомнению не подлежало. Говорят, он из ревности и зависти пообещал ей написать шедевр, да такой, что померкнет творение Мастера и забудется навсегда. В юности мы можем все, потом правда далеко не все получается.

Мастер остался незыблемой глыбой в душе юной девицы. Но как говорила часто бабушка, картина была чудо как хороша. Только где она потом оказалась, что с ней стало, никто не ведал. Да и говорили о том, что картина эта ничего кроме несчастий не приносила. Бабушка очень рано умерла от тифа, а художник затерялся где-то в столице и в Плес больше не возвращался.

А вот бабушка Анна перед смертью все время говорила о картине с сиренью, где был прорисован каждый цветок и лепесток, и о том, что только на этом полотне остался портрет ее матушки. И сама она тихими лунными вечерами садилась к роялю и пела ту самую песню:

Дурманящий запах сирени,

И музыки плен небывалый,

Ты только казалась смиренной,

Когда первый вальс танцевала.

И он обманулся, поверил,

Влюбился он с первого вальса,

Дурманящий запах сирени,

И ты не привыкла сдаваться.

После ее похорон Алина каким-то чудом в Плесе нашла сына того художника, которому было лет сто не меньше и твердо решила отправиться в этот город. Хотя бы подышать тем воздухом, увидеть ту сирень, а если ей повезет, поговорить с несносным стариком, именно так о нем отзывались все, кто его знал, и бабушка в том числе.

— Если даже я ее увижу, то, как же узнаю, — уже в поезде размышляла Алина, хотя не хотела себя тешить напрасными надеждами. Где и как она сможет увидеть Ажбету, которая была моложе, чем она лет на пять, когда покинула этот мир. И ни одной фотографии не осталось. Увы, такое часто случалось в те годы, когда приходилось все бросать и переезжать в самые дальние края, убегая ли от преследований, или оказавшись в ссылке.

В то ранее утро она добралась до Плеса и ступила на землю, где совсем юной ходила ее прабабушка.

Здесь все дышало Левитаном и сейчас, через столько лет ничего не менялось. Даже если старик ее не пустит на порог, она и так получила не мало. И бабушка в белом платье, кажется, следовала за ней повсюду. Вот на нее только и оставалась последняя надежда. Может он все-таки сменит гнев на милость, ведь она добиралась сюда из Сибири, чтобы увидеться с ним, поговорить, взять интервью, если получится, на это не было надежды вовсе, но Алина была так упряма.

И ей несказанно повезло, вместе со стариком в старинном доме был его внук, парень лет 30, хотя ему могло быть и значительно больше. И он проводил Алину в это историческое поместье.

Старик, словно король, восседал на высоком кресле. Пристально смотрел на Алину и вдруг спросил:

— Так это ты?

Она растерялась и не знала, что ответить. А парень напротив нее перебирал листы с эскизами и зарисовками

— Левитан, Букет сирени, вам не ко мне нужно, милая барышня, а в музей, хотя как видите, я сам давно стал музейным экспонатом. Сколько лет кисти не держал в руках. Но жил и за себя и за отца, мне точно две жизни было отмеряно. А он всю жизнь любил не мою матушку, а ее, только свою девушку, затерявшуюся в сирени.

Алина краем глаза поглядывала на рисунки в руках парня, и вдруг ее словно током ударило. Но она не проронила ни звука, боясь, что старик придет в ярость и прогонит ее в тот самый момент, и она так и не увидит свою Ажбету. Ведь он не приглашал ее в гости, она приехала сама. А по лицу его пробежали тени, настроение менялось на глазах.

Парень все понял и положил на столик эту зарисовку, развернув ее к ней, так чтобы было лучше видно. Там на самом деле проступал портрет. Ажбету ни с кем нельзя было перепутать.

— Здравствуй, бабушка! — прошептала она беззвучно, теперь уже поглядывая на старика. Кажется, он улыбнулся одним лишь ртом, но может, быть ей это только показалось.

— Вот мы и встретились, не думала, что увижу тебя в этой жизни.

— А вы говорите Левитан, Левитан, да он никогда не писал женских портретов, да будет вам известно, голубушка.

Кажется, он разозлился, неведомо почему, и Алина поспешила покинуть дом. Наверное, она и так слишком многое получила. Но как хотелось хотя бы сфотографировать рисунок. Ничего, она что-нибудь придумает, парень очень симпатичен, он ей поможет.

Она была так уверена в своей неотразимости, что самой даже стало и смешно и грустно. Как же не хотелось отсюда уходить.

Только в старом саду, где благоухала сирень, ее догнал Сергей, тот самый внук Старика.

— Не сердитесь на деда, он такой, он на всех обижается, иногда по делу, а чаще просто так. Старость часто сурово, и никто не знает, какими мы будем в его возрасте.

Парень протянул ей флэшку

— Там есть и картина, и фото вашей Ажбеты, вы говорили, что у вас не было ни одной фотографии, я сбросил ее для вас. Не зря же вы к нам ехали.

Алина летела в гостиницу на крыльях, опьяненная запахом сирени. Как она хотела поскорее врубить компьютер и взглянуть на ту, которой была наполнена вся ее жизнь.

Она увидит ее, наконец, она увидит ее и сможет прикоснуться к далекому прошлому, ну разве это не чудо?

Здравствуй, бабушка, вот мы и встретились в твоем Плесе. Какая здесь сирень, какая красота и какой покой.

Любите живопись, поэты. Сага о друге

Звонок Мастера, любимого художника и старого друга, раздался неожиданно, именно в тот день, когда Алина была занята с утра до самой ночи, потому что вечером они с ее парнем Сергеем должны были отправиться на концерт.

— Мне очень нужна твоя помощь, — заявил Стас, — сегодня, без тебя я не смогу отправить картину на выставку, лучшую картину, смею надеяться, такой у меня еще не было. Все-таки юбилей, дело не шуточное.

Алина могла отказать любому — маме, свату, брату, но не Стасу. Она знала, что он не стал бы звать ее просто так. Нет, он не обидится, не напомнит потом, о том, что она его подвела, словом не обмолвится, но она должна быть там, в его мастерской. Да и самой ей только этого и хотелось, и в любой другой день, она бы все бросила и полетела, а тут немного помедлила. Но когда еще выпадет такой случай? Решение было принято, и не важно какими важными были ее дела.

Предстояло объяснение с Сергеем о том, что она может опоздать, если вспомнить, какие бывают пробки в этот час, но и это не могло ее остановить.

Сергей не стал высказывать ей недовольства, просто сказал, что если она не появится вовремя, то он подарит билет хорошенькой девице, и отправится на концерт с ней. Это должно было насторожить и заставить ревновать, но не насторожило и не заставило.

Наверное, это должно было задеть Алину, но не задело. Если привыкла собака за возом бегать, как говорила бабуля, то ее не отучить. Но житейские мудрости она быстро забыла и помчалась в мастерскую художника.

Стас встретил ее с чуть лукавой улыбкой на его вечно молодом лице. Алина привыкла шутить о том, что вечную молодость на этот раз художник забрал себе, и написал свой портрет, который стареет где-то на чердаке, укрытый от посторонних глаз. Ведь у старого мифа может быть новый сюжет. И самое главное, он точно останется жив.

Новых, великолепных картин было много. Стас работал быстро, да и она давно тут не была, а как хотелось бы заходить почаще, просто сидеть, писать стихотворения или статью к каждой картине, разговаривать с художником и сочинять продолжение к хроникам «Любите живопись поэты», где ее Мастер занимал почтенное место, и заметно выделялся даже среди гениев прошлых эпох.

Клоуны, дамы, поэты,

грань бытия и иллюзий,

Странно знакомы сюжеты:

маски, событья и люди,

Где-то на сцене и в гриме

снова мечта воплотится,

И растворяются в дыме

странно печальные лица.

повторяла Алина строчки самого первого стихотворения, к нему

обращенного.

— Ты помнишь, — улыбнулся Мастер, — а кто-то жаловался на память.

— Ну как я могу забыть встречу с Мастером, хотя Маргаритой мне уже не стать, только другом.

— Не завидуй Маргарите, друзей не посылают к черту, чего о Маргаритах не скажешь.

Наверное, они снова поссорились, но Алина не могла вмешиваться, она заговорила о деле.

Стас артистично повернулся, стряхнул занавесь с картины, перед нею была великолепная Купальская ночь и огненный цветок в руке прекрасного молодого бога.

Алина замерла, окаменела, не могла произнести ни звука, это что-то совсем новое. Но какое же великолепное полотно, нет предела совершенству любимого художника. Вот как было не примчаться, чтобы взглянуть на такое чудо. Все концерты в мире не стоили того. Она совсем о том концерте позабыла, если честно.

Но кажется, самого Мастера что-то не устраивало в этом полотне.

— Тебе тоже показалось, что цветок не живой, а какой — то каменный? А ведь все, кто увидят картину, захотят загадать желание, да так, чтобы оно сбылось. Это же Купальская ночь, время исполнения желаний. Цветок должен быть живым, а мне никак не удается этого добиться.

— Каменный? Мне так не показалось.

— Но он должен полыхать, это ведь тот самый аленький цветочек. Попозируешь мне немного, а вдруг получится лучше, это же твоя тема, да и картина собственно для тебя предназначалась. А у меня как раз выдался свободный денек, старое полотно дописал, нового еще не начинал, самое время побыть тебе натурщицей.

От неожиданности Алина остолбенела, он приглашал ее в сказку, в миф, он обещал подарить ей эту картину? У нее со слухом все в порядке? Такое может быть, она мечтала ограбить банк, чтобы купить хоть одну его картину, а тут такое предлагается.

Она обрядилась в какое-то славянское платье, наверное, приготовленное для нее, потому что оно оказалось впору, Мастер писал быстро и увлеченно, и все равно на концерт она безнадежно опаздывала. Но даже и не думала расстраиваться. Если Сергей пригласит какую-нибудь девицу, а потом и останется с ней, будет обидно и досадно, но разве сравнится то с этим?

***

Когда Алина вернулась из сказки в реальность, художник отложил кисти и взглянул на свою работу, кажется, теперь его все устраивало.

И в тот самый момент приглушенный звук радиоприёмника дошел до них обоих. Диктор сообщал о теракте в том самом концентром зале, где она должна была в это время находиться.

— Что это, Стас, — пронзительно воскликнула Алина, — ты знал, ты знал, что это будет заранее?

Нет, конечно, чушь какая-то как он мог знать. Но бывают ли такие случайности?

— Да ничего я не знал, — отмахнулся Стас, пару дней назад мне снился сон, я искал тебя там и не нашел среди убитых. Тогда и начал для тебя писать Купальскую ночь и цветок, который исполняет желания. Я же тебе давно обещал, да все никак не мог собраться, а тут пару вечеров провел, и все получилось. Желание у меня было одно, чтобы наша Берегиня осталась цела и невредима. Не смотри на меня так, концерт единственный у этой чертовой группы, по-другому я бы ее не назвал. Пытался узнать, пойдет ли еще кто-то, никого не нашел больше, понял, что спасать надо тебя, радость мою. Вот и все, что я мог тебе сказать.

— Просто мистика, — пробормотала Алина и схватилась за телефон. В таких ситуациях она соображала как-то медленно.

Алина стала набирать телефон Сергея, пыталась что-то узнать, но абонент был недоступен.

До самого утра они пытались выяснить, что стало с ее парнем, но никто ничего не мог сказать. А перед ней стоял с огненным цветком древний прекрасный бог и протягивал ей тот самый цветок. Он вовсе не был каменным, как и ей сначала показалось, он был живым, и он защитил ее от всех тех ужасов, которые пережили люди в тот злополучный вечер.

Вы правы, Пушкин. Тайна заповедного леса

Бескрайнее звездное небо, высокая трава в старом саду. Время перестало существовать, пространство расширилось до невероятных размеров.

И вдруг послышались тяжелые шаги, наверное, Пан шел к ней в гости, или она к нему отправилась, как знать.

Алина поняла, что она переместилась в тот самый заповедный лес, возникший каким-то чудом на картине любимого художника. Она бы все на свете отдала, чтобы там оказаться хотя бы на несколько часов, Недаром говорят, что надо бояться своих желаний, они сбываются. Вот сбылось.

Плеск воды за густым кустарником в такой поздний час, кто же там может быть? Конечно, русалки нежились в свете луны, и Пан, о котором она подумала недавно, играл на флейте. Какая же чудная это была музыка. Но ведь этого не может быть, и это было.

Картины порой творят чудеса, ну или те, кто их создавал, они могут подарить вам вечную молодость, замедляя ход времени. Ей был подарен заповедный лес в первозданной его красе и звуки флейты, и пение птиц.

Где-то рядом застонал воин, а скорее князь, и она протиснулась к нему, чтобы взглянуть, кто это был, откуда, наверняка один из ее героев. Это и на самом деле был князь, интуиция ее и здесь не подводила.

Но перед ним уже стояла высокая в белом одеянии дева Берегиня, — сразу поняла Алина. Лилась протяжная песня без слов, но она так звучала, что и птицы, и звери, и духи оцепенели и замерли.

Князь очнулся, открыл глаза и смотрел на ту, которая так пела. Такая песня могла исцелить и воскресить мертвого, и как же в такую ночь было не послушать эту песню. И она слушала, вместе со всем лесом и со всем миром. В сознании ее уже рождались строчки стихов. Но она понимала, что не сможет их записать и забудет. Может быть, это были самые лучшие стихи на свете, но, наверное, их нельзя забрать в тот мир, они должны были оставаться здесь, они принадлежали этому миру.

***

А на другой стороне озера снова послышались тяжелые шаги. Огромный бурый медведь стоял там и смотрел на князя и на Берегиню. Надо было предупредить об опасности. Но Берегиня сама заметила его, помахала и улыбнулась. Неужели это бог всего живого Велес? Ведь это он обречен был в медвежьей шкуре бродить по земле.

А князь уже пил медовуху из какого — то кубка, и кто поверит, что совсем недавно он не мог и пошевелиться?

Флейта продолжа звучать, и теперь русалки образовали хоровод и кружились перед исцеленным.

Алина гадала, видят ли они ее или не видят, нужно ли ей прятаться или можно подойти ближе и посмотреть на все, что там творится.

Мяуканье кота отвлекло ее от безрассудных поступков. Баюн был огненно — рыжим, а каким еще ему быть. Жаль, что он не разговаривал, не умел или не хотел, как знать. Но нельзя требовать от исполнявшихся желаний слишком много, иначе как та старуха останешься у разбитого корыта.

Это была все-таки Купальская ночь, потому что Купала появился с огненным цветком в руках, и все там зашевелилось, оборвалась та самая песня, оказывается, она все это время звучала, хотя Алина уже растворилась в ней и не слышала. И все собравшиеся явно кого-то искали и ждали,

Алина вздрогнула от легкого прикосновения руки с большим перстнем, сначала она увидела этот перстень графини Воронцовой, с которым поэт не расставался, а потом и самого Пушкина, немного печального, с раной на груди, белая рубаха была в крови, так вот почему он там оказался.

Он стоял вместе с котом там, у хоровода русалок, около Велеса и Купалы, хотя она все еще чувствовала его прикосновение на запястье, словно он хотел увести ее с собой, но в последний миг передумал.

В такую ночь должно было сбыться самое главное желание, его, как древнего князя должны были исцелить и вернуть в мир.

И полыхающий цветок Купала протянул ему, и своим грозным мяуканьем кот требовал, чтобы он принял тот самый чудесный цветок. Но Алина видела, что поэт отстранился, отошел в сторону и не взял цветок.

Зазвучала грустная мелодия, Пан возвещал мир о том, что он не вернется, но как же так, ведь это был единственный шанс, почему он остался в своем Лукоморье? Он так молод, он столько всего может написать, как без него будет развиваться наша литература, она должна была ему обо всем сказать, убедить, что он не должен отказываться от цветка, пусть исполнится самое главное желание.

В тот момент, когда Алина хотела рвануться туда, уговорить его, все исчезло, растворилось. Оставалась старая усадьба, бескрайнее звездное небо и высокая трава. Где-то вдали пронзительно прокричал петух, отозвался второй, третий, но это была совсем другая история.

— Наверное, в такие роковые минуты мы не случайно лишены дара речи, — подумала она, вспоминая все, что видела и слышала.

Он отказался возвращаться, он решил остаться в лучшем из миров.

Солнечные зайчики для девушки в синем

Серое, почти стальное небо не собиралось считаться с планами знаменитого художника. Оно нависало над поляной, словно плащ чародея, злого волшебника, лишавшего вдохновения творца.

Мастер вглядывался в лицо Василисы и понимал, что шедевра не получится, она была печальной, а он любил легких и веселых. Но как ее оживить, как заставить улыбнуться?

Он пытался рассказать ей какую-то забавную историю, она молча сжимала книжку в руке и готова была разрыдаться. И он вместе с ней готов был разрыдаться, только знал, что слезами делу не поможешь. Вопреки всему ему нужно было работать, чтобы появился шедевр. Выставка не за горами, а холст белый, ни одной черты, ничего нет на нем.

Василиса знала, что подводит живописца, но ничего не могла с собой поделать.

— Тут даже песня Леля не поможет, — пробормотал художник и готов был отложить кисти и отойти от мольберта, но за секунду до этого с мольбой поднял глаза к небесам.

И что-то там случилось высоко в небе, безмолвный вопль его был услышан, потому что в одном месте небо вмиг посветлело, и оттуда вынырнул солнечный зайчик. Он пробежался по макушкам деревьев, веселясь и играя, скользнул по траве, по благоухающим полевым цветам и коснулся щеки, потом синего платья девушки, и снова упал куда-то в траву. Из высокой травы вынырнул рыжик котенок и помчался за зайчиком.

Девушка в тот же миг оживилась, улыбнулась, кажется в первый раз за все это время. А Мастер бросился к своему холсту и стал писать так быстро, так умело и почти яростно, что тут же улыбка засверкала и на лице девушки на холсте, она задышала, ожила..

Котенок гонялся за зайчиком, а вслед за первым появился второй, третий, их было уже так много, что бедный котенок пронзительно замяукал, он понял. что не сможет за всеми угнаться, он никак не мог поймать ни одного из них.

А зайчики скользили и там и тут. Они снова возвращались то к девушке в синем, то к полотну, на котором она уже проступала все яснее и яснее во всей своей лучезарной красе. Она не была больше так печальна, она казалась таинственной и одухотворенной..

— Откуда все это? — спросила она, зачарованная.

— Я попросил бога всего живого Велеса помочь мне хоть как-то, ведь он покровитель художников, поэтов, музыкантов, вот он и разогнал тучи и стащил несколько зайчиков у Даждьбога, и заставил их плясать и играть в догонялки, — спокойно пояснил художник, — не мог же он меня оставить в таком бедственном положении. Я не хочу, чтобы те, кто увидят полотно, становились печальными, пусть они тоже улыбнутся, пусть у них будет отличное настроение

— Да вы волшебник, — еще раз улыбнулась девушка.

— Нет, но иногда что-то получается, даже сам не ведаю как. И для меня это остается настоящей тайной.

Последний зайчик скользнул по ее руке, книжке и умчался куда-то. Серое небо снова стало стальным, котенок заснул в высокой траве. Художник дописывал свое полотно и ласково улыбался той, которая осталась на его полотне.

Когда он закончил работу, девушка подошла и взглянула на полотно через его плечо. Она долго и пристально смотрела, словно пыталась понять она ли там, не кто-то ли другой появился на том творении. Вроде бы она, но что могут сделать с человеком свет и тени, как они все изменяют не только во внешности, но и в душе. Он не понял, почему она загрустила снова, но спросить не решался.

— Вы продадите этот портрет? — услышал он ее звонкий, срывающийся голос, — и я буду улыбаться в какой-то чужой гостиной совсем незнакомым людям? Мне не хочется этого, не продавайте мой портрет.

Так вот что ее больше всего волновало. Художник хотел что-то сказать, но только развел руками. Он не хотел ее обманывать. Но все-таки пробормотал старую истину: «Что ты спрятал, то потеряно, что ты отдал –то твое» А потом говорил, что живопись для того и существует, чтобы она оставалась в музеях и туда приходили люди. Он не любил частных коллекций, где картины были словно похоронены навсегда. Кажется, ее это не очень убедило. Но она все-таки улыбнулась, потому что еще один солнечный зайчик, отставший от остальных, скользнул по ее руке. Он, прощаясь с девушкой в синем, растворился в воздухе. Она смотрела на небеса, словно старалась понять, куда же он убежал от нее. Вернется ли когда-нибудь назад. А если вернется, то как она сможет его узнать в сонме таких же солнечных зайчиков.

Картина была высоко оценена критиками и осталась в художественной галерее. Искусствоведы потом гадали и спорили, как удалось знаменитому художнику так живо и пронзительно передать состояние ее души. Они ничего не знали о солнечных зайчиках, ворвавшихся к ним и вдохнувших душу в полотно.

Чудеса случаются, если этого очень захотеть, так или примерно так думали самые проницательные из них..

Последняя попытка

Пигмалион страдал, он страстно хотел жениться на Галатее, только ее и след простыл после того как Афродита ее оживила. Но как говорили древние, девицу можно вырвать из камня, а вот камень из ее души извлечь так и не удалось даже богине любви. Она сбежала и где-то надежно спряталась. И ничего удивительного, характер творца она узнала, еще когда была скульптурой безгласной. Занудство, упрямство, нетерпение к чужому мнению, скандальность были как на ладони. Пока она стояла неподвижно, деваться ей было некуда, а как только ожила, так и пустилась наутек. Она так надежно спряталась, что сколько не искал, творец так и не смог ее отыскать, и только погружался все больше и грусть, граничившую с отчаяньем.

Афродита почему-то чувствовала свою вину за то, что так вышло, при оживлении надо было что-то еще сделать, вот и решила подарить творцу семейное счастье.

Нашла она лучшего из мастеров, а в то время это был сам Леонардо. Со слезами на глазах она просила его сделать что-то для скульптора, тот не стал спорить с богиней любви и согласился. На столе лежали рисунки той скульптуры, так чтобы сходство было полным. Но для того, чтобы Мастер не ошибся, она решила и девицу к нему привести, чтобы делал он свою Алису с натуры.

— Не пойду я к мужу, я только жить начала, — вопила она всю дорогу, боясь, что ее вернут в Мастерскую

— Да сто лет ты ему сдалась, — разозлилась Афродита, — я и хочу, чтобы у тебя была достойная замена, и все тогда хорошо будет. Тебе надо будет только немного попозировать другому Мастеру, со своим ты даже не встретишься, это я тебе обещаю. Так они и оказались в Мастерской гения

***

Через неделю богиня любви привела к Пигмалиону Галатею — Алису. Он ее сразу узнал, ни минуты не сомневался, что она одумалась и вернулась. Только какая-то тихая, послушная, исполнительная, одним словом идеальная жена, такая, о которой другие могли только мечтать, а многие даже мечтать не могли.

Последняя попытка явно удалась.

Алиса не знала усталости, угадывала все желания, и даже те, о которых скульптор и подумать еще не успел, все было исполнено. Он только диву давался, но пока молчал. На крыльях любви она летела по первому зову, и даже когда ее не звали, все равно летела и трудилась, заменив собой всех помощников, и камни таскала, и убирала все до блеска. Но самое главное, все его новые скульптуры стали еще совершеннее, словно над ними ночью, когда мастер спал или гулял, кто-то еще поработать успел. Может ли быть такое? А ведь было же, Мастер и глазам своим не верил. Но это его не радовало, он чувствовал, что все это делал не сам.

Радость улетучивалась, а напряжение нарастало, хотя он и не смог бы объяснить, почему так было.

И в один прекрасный момент взвыл Пигмалион:

— Да есть в тебе хоть что-то человеческое? Что они там с тобой сделали? Вроде бы моя Галатея, но я не узнаю тебя, уж лучше бы осталась прежняя.

Она загадочно улыбнулась, кажется, не поняла, о чем он кричит, что его не устраивает.

— Да все устраивает, в том — то и беда, что мне даже поругаться не с кем, а как так можно жить-то? Мне тебя ревновать не к кому, и голова у тебя никогда не болит, с тобой мне и в работе помощники не нужны.

Алиса его явно не понимала и только пожала плечами.

И тут Скульптора осенило, на правом плече у нее был скол, почти никому не заметный, но он-то знал о нем, потому что сам его творил. Он бросился к Алисе и схватил ее за плечо. Там ничего не было, даже следа не осталось.

— Кто ты такая? — взревел Пигмалион, где моя Галатея. Говорят, Старик там у себя делает какие-то механизмы, так ты его творение? Он просто решил поиздеваться надо мной, он сделал заводную куклу, и я должен это терпеть?

***

Афродита заглянула в тот момент, когда скульптор все крушил у себя в мастерской, она схватила Алису и увлекла ее за собой.

— Пошли, это была последняя попытка, и она тоже оказалась неудачной.

— Но что я сделала не так?

— Ты все делала правильно, дорогая, но ему лучше оставаться одному, потому что он сам не знает, чего хочет. Но пусть потом не говорит, что я не сделала все, что могла.

Алиса осталась в мастерской Леонардо, однажды туда заглянула оживленная Галатея, ей хотелось посмотреть на ту, которая была так на нее похожа, но тоже не осталась с Пигмалионом.

— Не переживай, Алиса, ты сняла с меня груз вины, мне казалось, что я что-то делала не так, что можно было дать ему вторую попытку, но ему никто не поможет. Вот и пусть остается один, мы бессильны, и хорошо. Я нашла свое счастье, и ты его найдешь, обязательно найдешь и кого-то сделаешь счастливым..

Последний шедевр Мастера

В раю все чаще говорили о конце света. Ангелы исполняли любые желания своих любимцев, ведь даже приговоренные к смерти имеют право на последнее желание, а они не были приговорены, просто наступал тот самый апокалипсис. Им не повезло больше, чем тем, кто пришел в мир до них и успел прочить жизнь без забот и хлопот.

Многие из поэтов, художников просили отправить их как можно выше, чтобы до них не дошло все то, что будет твориться на земле. Давно уже вместо обычных страшилок рассказывали такие жуткие истории, и они становились все страшнее. Это был не просто декаданс, это именно конец света, наступление тьмы, холода, смерти.

Когда Хранитель повернулся к Левитану — самому отрешенному из художников, и спросил, а чего бы ему хотелось больше всего в эти последние дни, а может быть и часы.

— Отведи меня туда, на землю, в мою Тихую обитель, — прохрипел тот, — мне хочется быть там сейчас.

На него взирали как на настоящего безумца, но он упорно стоял на своем. Ему хотелось еще раз побывать в заповедном лесу, у омута, в тихой обители.

— Я обещал исполнить любое желание, — обратился к Хранителю Архангел Михаил, — да будет так, только сделай так, чтобы вы ушли оттуда вовремя.

Хранитель кивнул в знак согласия, и они перенеслись туда в окрестности Плеса, где он и написал многие, если не все свои шедевры. Там всегда и жилось и дышалось легче, чем в других местах.

— Это то самое место? — повернулся Мастер к спутнику.

Сказать, что он был потрясен, ничего не сказать, ему казалось, что это какая-то злая шутка.

— -То самое, нам не нужны никакие навигаторы, мы никогда не ошибаемся. Ты получил то, что просил.

***

Художник не обратил внимания на новомодное слово, не спросил, что бы оно могло значить, настолько его потрясло все, что он видел вокруг. Как варвары могли так поступить с природой, во что она превратилась за сотню лет, в это невозможно поверить, он и не верил.

— Но что это? Что они сделали с этими местами, — допрашивал он Хранителя и так взволновался, как никогда прежде не выходил из себя, его спокойствию и выдержке мог позавидовать любой.

— Сам видишь, только на твоих полотнах и осталась та первозданная Русь, а здесь ее больше нет, да и давно нет. Они разрушили усадьбы, сожгли библиотеки, уничтожили вишневые и не только вишневые сады. Красота им была чужда, увы, она не спасла этот мир.

Хранитель мог долго перечислять все, что они еще наделали, но одним жестом художник остановил его, оглянулся вокруг. Отрешившись от всего, что его окружала, от разрушений и хаоса, он достал лист бумаги и начал писать вековой дуб, чудом сохранившийся еще с тех времен его земной жизни, облако похожее на белого медвежонка над ним и удивительной голубизны небо.

Все это существовало где-то совсем отдельно, словно напоминание о том сказочном мире, в котором он жил когда-то и творил, и стал знаменитым.

Хранитель заглянул на его рисунок.

— Удивительно, ты и тут можешь найти и запечатлеть красоту невероятную, а ведь казалось, что ничего не выйдет, вот что значит быть мастером даже за миг до апокалипсиса.

Художник так увлекся, что не слышал и этих его слов, главное успеть, успеть, ведь если он не успеет, то не останется даже этой красоты. О том, кому и зачем в таком случае нужна будет его картина, он не задумывался. Он писал, он делал то, что знал и умел лучше всего на свете, он радовался, что за столько лет бездействия не растерял навыков, что кисть его не дрожит в руках, и работает он уверенно и ладно.

***

К закату картина была дописана полностью, она получилась именно такой как была задумана, какой он видел ее в воображении еще до начала работы. Вот что значит отдыхать вечность, соскучится по обычным трудам и заботам.

Он отвлекся на миг, потому что Хранитель привел туда его любимую женщину. Она шла по тропинке, вся в бирюзовом, с таким же зонтиком над головой и улыбалась. Она еще не верила, что они должны встретиться, ведь ее Хранитель ничего ей о том не сказал, просто пригласил прогуляться по любимым когда-то местам. И она согласилась, как соглашалась с ним и раньше, сначала быть с художником, потом уйти от него навсегда.

Но это в земной жизни было такое понятие, как навсегда, в вечности его не существовало, как и времени, и пространства.

Даже заметив его, она не прибавила шаг, она двигалась так же медленно, словно исполняла какой-то ей одной только известный танец.

— Ты видел ее, нам пора, — услышал художник голос Хранителя.

— Нет, нет, подожди, я должен ей сказать, как я ее люблю, как мне было без нее грустно все это время.

Хранитель что-то говорил, но он ничего не слыша и не слушал

Первый дрон попал в нее, прямо в цель, Она рухнула на той самой дорожке, по которой шла к нему навстречу. Художник успел пронзительно вскрикнуть, то ли от увиденного, то ли от адской боли, пронзившей его в следующую минуту. Хотя могли ли они чувствовать боль? Но страшный крик улетел куда-то в небеса.

Хранитель оглянулся на два тела, на холст последнего шедевра, на зарево пожара и поспешил удалиться.

Миру он уже никак не мог помочь и этим двоим тоже, все пожиралось пламенем, и превращалось в пепел

— Это страшнее, чем последний день Помпеи, — говорил он своим товарищам, — а вблизи это еще страшнее, я не знаю, как крылья унес. А они остались там, тут я был бессилен.

Поединок роковой (Сон во сне)

Аудитория замерла, вслушиваясь в слова лектора

— Любовь вспыхнула, как факел и сгорела, не успев осветить душу влюбленного. Она не могла оставаться в то время и в том месте и в тех душах. Просто случился раскат грома, вспышка молнии. Она пронзила души и чиновника Желткова, и царя Соломона, и Ивана Тимофеевича.

Были ли они готовы к такому внезапному и стремительному удару. Смогли ли мужи доблестные защитить себя и свою любимую? Нет, и бедный чиновник, и молодой дворянин, и мифический царь не смогли этого сделать, они проиграли этот поединок с судьбой. Но и уйти в сторону, отказаться от такого чуда, от такого дара они тоже не смогли

Лектор посмотрел в глаза студентов, внимательно его слушавших, и невольно улыбнулся. Они молодые, дерзкие и неугомонные, в ту минуту молчали завороженно. Но не понятно было ему, соглашались они или противились тому, о чем он говорил.

Он старался взглянуть на многих, на всех, кто был в аудитории, хотя, как правило, читал свои лекции для одного–двух слушателей, заранее избранных для такого действа, но только не сегодня. Его что-то осенило, он не сомневался, что это был особый случай, хотя пока он не мог понять, почему так думал, что должно было произойти.

И вдруг в последнем ряду переполненной аудитории он заметил странного типа, явно отличавшегося от всех остальных студентов этого курса. Не вписывался он в эту веселую и шумную, стайку, никак не вписывался. Но кто он такой, как сюда попал?

Герои порой приходят к своим создателям. Такое случается, иногда внезапно, когда они появляются не в том месте, не в то время..

— Желтков, — еле слышно прошептал автор, — какими судьбами, что вы тут делаете, милейший?

— Лекцию пришел послушать и не дам вам соврать, — спокойно отвечал незнакомец.

— Вы не согласны с тем, как я все написал?

— Я не согласен, — в тон лектору отвечал герой. — Вас интересовала только княгиня Вера, ее чувства, ее переживания. Но для меня, а не для нее это были самые счастливые мгновения. Она пришла в мою коморку в тот роковой час. Она была рядом в тот момент, когда моя душа покидала этот мир. Это для вас я был всего лишь бездыханным телом, трупом, самоубийцей. Вы явно не хотели быть на моем месте. Но уйти в мир иной после такого свидания, разве это не величайшее счастье на свете? Что была бы моя бесконечно долгая и убогая жизнь, если бы ее не было со мной в те мгновения. Разве это не великое счастье для меня?

— Не знаю, — пробормотал Автор.

— Знаток женских душ, — его губы скривились в усмешке, — как же вы не можете, не умеете чувствовать душу мужчины, влюбленного мужчины? Не вы ли просто убежали от колдуньи, заставив ее влюбиться и радуясь тому, что вам удалось ее покорить. Вы сбежали, а я прошел этот путь до конца. Я добился снисхождения княгини Веры, пусть и таким странным образом. Не думаю, что Олеся будет долго помнить такого героя. Но меня княгиня точно никогда не забудет. Слишком великую цену пришлось заплатить за мою любовь.

Автор даже не скрывал смущения и растерянности. Что он мог сказать в ответ? Но что-то надо было говорить.

— Наверное, память — это все, что нам остается в этом мире, вы правы.

— Да, я прав, я, несомненно, прав, пока нас помнят, мы вечны.

***

В тот миг автор отступил, смутился, замолчал. Разве мог он ожидать от самого, как ему казалось, слабого и невзрачного из героев, вот такого отпора?

Нет, конечно, Желтков словно бы мстил создателю за то, что так были расставлены акценты в его повествовании.

Женщины, всегда прекрасные женщины царили в его творениях, их он писал, ими восторгался, а мужчины рядом были нужны только для того, чтобы подчеркнуть, как они прекрасны, великодушны, неповторимы, изменчивы и непостоянны.

Зашевелились, загалдели студенты. Ему показалось, что они присутствовали при этом разговоре, переходящем постепенно в спор именно с Желтковым.

Но как такое могло быть в реальности? Могло ли быть в реальности, или это только сон, и он отрешился от мира на пару минут? Ведь не мог же этот странный господин, им сотворенный, сюда явиться на самом деле, с топором за пазухой, чтобы прикончить его, как старуху-процентщицу. Или все-таки мог?

А чем он сам, творец, отличается от той старухи? Да он еще хуже Алены Ивановны. Кажется, так звали старуху в знаменитом романе гения. Да какая разница, как ее звали. Хотя она брала в залог какие-то там вещицы, а он — душу влюбленного молодого человека, и решил ее анатомировать в своем повествовании, а потом и вовсе убить героя.

А разве он не знал, не ведал, что убиенные попадают в рай, а самоубийцы в седьмой круг ада. Он все знал и все-таки пошел на такой шаг, толкнул туда влюбленного героя. Так кто тут Раскольников? Разве писатель не мнит себя Богом, способным и создавать, и уничтожать не самые удачные свои творения?

Трудно быть богом, но если он не стремится к этому, то какой же он Автор?

***

Звонок об окончании лекции вырвал Творца из раздумий.

Студенты все еще сидели очень тихо, смотрели на него так, словно требовали продолжения той самой истории.

Когда они все-таки начали подниматься и уходить, Автор с грустью смотрел им в след. Ему стало казаться, что он открыл на этот раз ящик Пандоры и даже при всем желании не сможет его закрыть, дело сделано.

Но даже не это пугало его теперь, когда Желтков вынес ему приговор, обнажил тайны его души, сокрытые от всего остального мира, да что там мира, и от него самого глубоко спрятанные.

— Соломон. Царь Соломон — выдохнул рыжий паренек, поравнявшись с ним.

Парень всегда сидел в первом ряду и слушал внимательно все, о чем он вещал. А может ему только показалось, что он назвал имя самого титулованного из его героев.

Аудитория опустела. Лектор собрал листы, разбросанные по кафедре, захлопнул папку и направился к выходу.

Кажется, он спасался бегством от проницательных студентов или сотворённых им героев. От Жеткова, который все еще сидел в последнем ряду и не двигался с места. Он смотрел волком. Да и за что ему было любить создателя?

— Но разве я не подарил ему те чудные мгновения, о которых так вдохновенного писал Пушкин. Наверное, надо было написать его по –другому, не стоило так откровенно любоваться женщиной, которая не смогла его полюбить и никогда не была бы с ним. Ничего кроме чувства вины к нему не испытывала.

Княгиня Вера не могла влюбиться, не стала бы так страдать, как его любимая Олеся, от которой сбежал герой, понимая, что они не могут быть вместе и никогда не будут. А любовь, да что любовь, — было и прошло. Но много ли стоят все сожаления и пронзительные строки, если он не смог сделать счастливой ни одну женщину.

***

По дороге домой писатель почти ничего не замечал, так потрясла его, казалось бы, обычная лекция. Но на перекрестке, в двух шагах от дома, рядом с ним остановился перед светофором худощавый, немного сутулый господин средних лет

— Соломон, — обратилась к нему спутница и стала что-то поспешно говорить.

Автор отшатнулся от этой парочки, словно его ударило током. Случайность? Но он не верил в случайности.

— Нет, только не это, только его мне не хватало, — бормотал Мастер, разговаривая сам с собой и даже не замечая этого.

Появилась одышка, словно он бежал или переносил какие-то тяжёлые грузы. Он едва дошел до дома, все еще не восстановив дыхание.

— Что случилось, за тобой чекисты гнались? — спросила жена.

Теперь уже он посмотрел на нее волком, отмахнулся и протиснулся в кабинет. Почти рухнул и с удовольствием развалился в кресле.

Дом всегда был его крепостью, его башней из слоновой кости. Казалось, что никто не сможет достать его здесь: ни студенты, ни герои, ни критики, ни безликие люди в черном. Но о них в те часы он меньше всего думал. Они больше не казались Творцу самыми страшными созданиями. Если кто-то и мог породить в людских душах страх, переходящий в ужас, то это были именно они. Но он оставался Автором, для него были персонажи и пострашнее — именно сотворенные им герои, давно жившие своей жизнью. И как он убедился, часто это была вовсе не вторая, а первая реальность. Самыми страшными были те, за спиной которых стояли исторические или мифические лица.

***

Кажется, он задремал. Пытался во сне спастись от царя, на которого он замахнулся в своем писательстве. Хотя, он слыл не тираном, а мудрецом, но не это ли больше всего пугало Автора?

— Я только пытался напомнить миру еще раз самую удивительную историю любви, — едва слышно бормотал он и сам не узнал свой голос, — они должны знать, как это было, как родилась «Песнь песней», они должны знать, что так было, что так должно быть.

Автор боялся открыть глаза, боясь увидеть, что царь сидит в кресла напротив и пристально смотрит на него из-под широких бровей. Но почему он молчит? Надо было взять какого-то другого царя, яростного, грозного, который бы и голову сам отрубил за такую дерзость. Уж если решил стать писателем, то будь готов к такому повороту. Сколько раз тебя о том предупреждали.

Но ему нужен был Соломон с его историей любви и пронзительной поэмой. Потому теперь и охватил душу страх, переходящий в ужас. Ничего удивительного, дерзость наказуема.

Автор очнулся, наконец, приоткрыл глаза. Мудрец и на самом деле сидел там, скрестив руки на груди.

— Если меня помнят, то я вечен, — наконец произнес непрошеный гость, — о как бы мне хотелось поменять вечность на еще одно мгновение рядом с ней. Хотя разве ты меня поймешь?

— Но тогда не было бы «Песни песен», — робко возразил Автор, — если бы она осталась жива, если бы вы жили долго и счастливо и умерли в один день.

— А ты думаешь, это стоит того?

Ответа не последовало. Автор взирал на него, потеряв дар речи. Тогда царь заговорил снова:

— Наверное, для вас для всех стоило, но не для того, кто любит и любим. Когда я писал ее, мне хотелось хоть немного унять боль, пустоту, бессилие. Но то, что было для меня трагедией, стало для вас фарсом, игрушкой. Поэма и вечность удерживают меня в этом мире, причиняя все новую и новую боль, но от нее, от моей Суламифи я становлюсь все дальше..

— Скажи, о, мудрый царь, я плохо написал твою историю?

— Если бы плохо, я бы может быстрее покинул вас и вернулся к ней, а так и в твоем времени меня не отпускают туда, а она обречена меня ждать неизвестно сколько, пока вы помните о нас.

Автор хотел проснуться и не мог пробудиться. Он потянулся к холодному чаю. Чашка выскользнула из рук, упала и разбилась.

Говорят, посуда бьётся к счастью. И распахнулась дверь. Но на пороге стояла не жена и не дочь, а героиня, словно сошедшая со страницы его книги.

Нет, не Олеся не княгиня Вера, это была Суламифь. Она загадочно улыбнулась, кажется, хотела успокоить и поблагодарить его за что-то, за пронзительную ли историю или что-то ему неведомое. Она протянула ладонь, на ней была нитка жемчуга, а не рябиновые бусы. И она тут же оказалась на его ладони. Героиня исчезла так же быстро, как и появилась, след ее простыл в воздухе. Почему — то в памяти возникли пушкинские строки:

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой… Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

Спасение Медузы

Где-то на краю света поселилась Медуза, сбежавшая от богов и людей

и чародеек. Гнали ее все дальше люди добрые и не добрые боги, чтобы не причинила она им вреда, ведь каждый из них в иноземье сначала о себе думал, а потом обо всех остальных. А уж если опасность им грозила, то не знали они никакой пощады.

Все хуже и хуже становилось Медузе в своем мире, хотя ведь говорят,

что где родился, там и сгодился, но не на этот раз.

Девица-красавица, ставшая чудовищем по воле злого рока и могучих богов, должна была пугать и губить тех, кто случайно с ней столкнулся. Страшнее участи не придумаешь. А ведь ни в чем она не была виновата, просто не в том месте не в то время оказалась.

И все было бы так до скончания дней, если бы не появился добрый молодец из чужого мира, непонятно как оказавшийся там, на краю света, куда была изгнана Медуза, и не увлек бы ее в свой мир.

— Ты же не хочешь тут оставаться навсегда, — говорил Дунай.

А это был наш чудо- богатырь, спасавших всех девиц, и любивший многих, впрочем, котов он тоже спасал, Баюн не даст соврать, такая служба спасения у него была своеобразная, древняя, но очень надежная.

А Медузу спасти ему сам Велес велел.

— Не хочу, — призналась она, — но разве в твоем мире мне могут помочь? Нет, у меня уже веры и надежды никакой не осталось. Так и придется мне видать чудовищем оставаться.

— Могут, у нас никого не едят и в чудовищ не превращают, у нас все ладом идет, и для тебя мои духи славные что-нибудь придумают. Сама увидишь, что мир у нас совсем другой.

***

Никому не верила Медуза, а Дунаю поверила и пошла за ним, очень ей хотелось снова стать умницей и красавицей, не пугать и не губить людей.

Дунай еще и сам не знал, как он спасет девицу, но что спасет, не сомневался. Уж если он кота Баюна раздобыл, и тот в заповедном лесу прижился, и прослыл котом ученым, а он не хотел со своего столба уходить и меняться не собирался, то с Медузой точно справится, и Кикимора Анфиса ему поможет.

— Ты смелый парень, — говорила Медуза, — но я же могу умертвить всех ваших духов и людей, не рискуй так, богатырь. А то и ты вместе со мной на краю света окажешься, и забудут они про прежние твои подвиги, у людей и богов память короткая.

— Волков бояться, в заповедный лес не ходить, — усмехнулся Дунай. — Но в нашем мире все совсем не так, как в твоем. И как только ты там побудешь немного, сама в том убедишься.

— И все-таки подумай хорошенько, — не унималась Медуза.

— Я уже все придумал, в дремучем лесу людей не бывает, а с духами ничего не случится, они только крепче станут. Тебе о себе надо подумать, пока Персей до тебя не добрался, а потом обо всех остальных. И главное, я за тебя отвечаю, так что и спрос в моем мире с меня, а не с тебя будет. Соглашайся, всем от этого лучше станет.

Дунай уговаривать умел так, как никто в этом мире. Медузе очень понравилось все, что она услышала, у нее появилась надежда на то, что и в ее нелепой жизни все может измениться в лучшую сторону. Она пока не знала, кто такой Персей, но понимала, что ничего хорошего от него ждать не стоит. И хотелось ей от того Персея сбежать, если мысли у него темные, если убить ее он собирается

***

В дремучий лес они попали как раз перед праздником Купалы, а значит, можно будет побороться за цветок, который исполняет любое желание.

Правда, там был чародей, обращенный в волка, и кот Баюн пообещал, что в лепешку расшибется, но добудет для него цветок, потому как пора ему сбросить волчью шкуру и человеком стать.

— Это твоя последняя возможность стать человеком, — говорил кот, очень ему хотелось своего чародея под рукой, а вернее, под лапой иметь. Да и прославиться, прослыть спасителем тоже не мешало. А ученость ему в том помочь должна была.

Баюн и не знал, что Дунай уже обо всем договорился с Кикиморой Анфисой, и та ради него из-под земли готова была тот самый цветок достать. А когда она узнала историю Медузы, то поняла, что тоже в лепешку расшибется, но у нее будет тот самый цветок. Даже если девица эта потом уведет у нее Дуная, и тогда она не остановится. Анфиса была готова на все.

— Куда тебе со мной тягаться, сиди уж в своем болоте, — промяукал кот, как только узнал, какая у него соперница по добыче цветка желаний нарисовалась.

— Мы должны ее спасти, а чародею твоему и волком неплохо живется. Он ни разу не жаловался.

— Да никогда он не пожалуется, потому что гордый и независимый, но я лучше знаю, что ему нужно, а что не нужно.

Они долго спорили, но к согласию так и не пришли.

В тот самый миг на лесной полянке появился хозяин заповедного леса — Леший Тихон.

— Вот ты нас и рассуди, — бросились к нему кот и Кикимора.

Остановился Леший, почесал макушку, да и говорит:

— Да что вас судить, идите, сражаетесь. Победит сильнейший, а я порадуюсь и за Медузу бедняжку, и за волка, они оба достойны того, чтобы как-то все у них переменилось в жизни.

Леший всегда был такими миротворцем, только в крайних случаях он брал на себя ответственность, суд вершил, а пока все и без него могло случиться.

Кот прошипел что-то, Кикимора фыркнула. Но оба они поняли, что на Лешего надейся, а сам за дело берись, и твори чудеса своими да лапами и руками, так вернее будет.

***

Какой же темной была эта ночь, только кое-где мелькали светлячки, и тут же пропадали, и снова тьма кромешная над миром царила..

Анфиса и кот неслись по тропикам, обгоняя друг друга. За ними бежали и другие желающие раздобыть заветный цветок, но эти двое явно вырвались вперед, не было у них серьезных соперников.

Дунай так переживал за Кикимору и за Медузу, что на месте усидеть не мог, все ходил из стороны в сторону и понимал, что нет ничего страшнее, чем ждать и догонять. Но соревноваться с ними он не рискнул, знал, что за ними не угнаться.

Как они нашли дорогу, никто не знает, но цветок полыхал совсем близко. Только когда Анфиса потянулась к цветку, кот извернулся и выхватил его буквально из рук и окрыленный, полетал назад. Победа всегда сладка и приятна, а такая — вдвойне. Теперь и Кикимора, и Дунай, и чародей узнают, как он боролся, как победил. А Медуза, что Медуза, она чужая, пусть ее спасает тот, кто ее превратил в чудовище. Нет, если бы цветков было два, второй бы он Медузе отдал, но цветок был только один. Вот и пусть чародею достается, от него больше пользы этому миру, чем от еще одной красотки, из-за которой все богатыри и черти передерутся, а толку никакого.

Анфиса уселась на кочку и разрыдалась

— Ну как так, я подвела Медузу, а она так хотела стать прежней и забыть все ужасы, которые с ней случились. А теперь наверняка появится Персей и отрубит ей голову, как было в старой сказке сказано. И все из-за того, что кот оказался проворнее. Проворнее и безжалостнее, она не сомневалась в том, потому что давно Баюна знала. Да и добыл он цветок в честном поединке, так что кот всегда прав.

Но кота уговаривать она не собиралась, напрасные это хлопоты, он ни на что не согласится. Ему нужен был свой чародей, судьба Медузы его совсем не волновала, гиблое это дело, кот упрям, как сто чертей.

Где-то вдалеке завыл волк, тот самый, который снова должен был стать человеком. Наверное, он в последний раз повыть решил от радости.

Анфиса поднялась с кочки и пошла к поляне. Проигрывать тоже надо уметь. Не будет же она вечно прятаться.

***

Кот был уже там, он протянул бесценный свой трофей волку.

— Вот, я добыл его для тебя, как и обещал, сбрасывай волчью шкуру, будь человеком, и не надо благодарить, я сделал, что смог. Каждый на моем месте поступил бы так же.

А потом случилось что-то невообразимое, кот взвыл как волк (он у него за это время выть научился), когда волк с цветком в зубах подошел к Медузе и протянул ей цветок.

— Бери цветок, загадывай желанье, да поскорее, а то ночь кончится и все пропадет.

— Но как же ты? — всплеснула руками Медуза, и змеи закопошились у нее на голове.

— А я еще годок волком побуду, не переживай, ничего страшного нет, годом больше, годом меньше.

Кот разъярился и зашипел:

— Не смей так поступать, я больше не стану тебе цветок добывать. Раз ты такой дурачина и простофиля, Медузу пожалел, то так волком навсегда и останешься.

— Значит, останусь волком, — отвечал тот, — я уже со шкурой сжился, мне не так и страшно, и Персей за мной не явится. А ты не кипятись, ты же мне цветок подарил, а я им могу распоряжаться, как захочу.

Кот волком смотрел на чародея, обида его была безмерна, он не понимал, он не мог понять, как волк мог думать о ком-то другом и забыть о себе любимом, а главное о коте, который так для него старался. Это немыслимо, да как он может.

Кот бросился к Лешему и Дунаю.

— А вы что молчите? Смотрите, что творится в мире, эта чужая девица так ему голову задурила, что он готов волком оставаться, зачем я лапы бил, интересно, жизнью своей рисковал?

Кот так увлекся, что не видел, что творилось за его спиной

***

А тем временем исчезли все жуткие змеи с головы Медузы, она в такую ослепительную красавиц превратилась, что не только Дунай, но и Леший Тимофей зажмурился.

Но к ней подошел высокий и стройный парень и остановился рядом.

Кот опомнился, повернулся к волку, чтобы поиздеваться над ним от души. А волка не было на том месте, где он его оставил.

— А где мой волк? — взвыл кот, — куда он подевался, уже и волка мне не осталось? Это награда за мою победу?

— Так ты его не узнал? — спрашивал Леший, — вот твой волк, у нас не только цветок, но и Велес исполняет заветные желания, он и освободил волка от чар. А Велеса ты в ярости и не заметил.

Кикимора Чародея сразу узнала, кот спас его, она не поняла другого, кто стоит рядом с ним, и куда делась ее Медуза, наверное, спряталась и плачет в сторонке, как за нее обидно.

А красавица уже бросилась ее обнимать.

— Да это же я, как ты могла меня не узнать. Ваш чародей настоящий герой. Он отдал мне цветок в последний момент.

— А как он сам человеком стал? — пробормотала Кикимора, она не слышала того, что Леший коту говорил.

Она взглянула на Велеса, который вышел из чащи и все поняла.

— Чтобы стать человеком, — говорил Велес коту и Дунаю, — мало просто цветок добыть, надо чем-то самым дорогим пожертвовать, тогда волчья шкура сама отпадет, и цветок не понадобится.

Так и начался самый прекрасный праздник в заповедном лесу.

Не стала Медуза в свой мир возвращаться. Скучно и постыло ей там было, она осталась в заповедном лесу и стала Василисой Прекрасной, но это уже совсем другая история.

Кто убил Пушкина? Роковая дуэль

(альтернативная история, случилось все в другом измерении и к реальным историческим событием имеет мало отношения, прошу это учесть)

Атмосфера во дворцах накалилась до предела.

Князь Петр сбился со счета, рассказывая милым дамам о том, сколько было дуэлей у гения. Он так его и называл гением, чтобы в лишний раз не звучала фамилия, от которой бледнели мужи доблестные, а прекрасные дамы хватались за веера и готовы были упасть в обморок. Некоторые из дуэлей были убийственны и навсегда оставляли незримые шрамы в их памяти, конечно, если мужья и любовники оставались живы.

Князь Петр взглянул на приближавшегося Василия Андреевича и заговорил тише. Наверное, только тот не знал, что за событие намечалось на этот вечер. И не стоило ему этого знать, может быть дуэль расстроится сама по себе и хлопоты будут напрасными.

Учитель предпочитал жить в неведении, в своем мире, до него все доходило в последнюю очередь. Только так ему и удалось уцелеть в бурях, штормах и всевозможных тревогах, связанных с его любимым учеником.

Но на этот раз все касалось его в первую очередь, и он никому не простит того, что может случиться. Побежденный учитель оставался ангелом — хранителем для победителя ученика. Правда, ангел был устал и несчастен, кажется еще чуть-чуть и у него сдадут нервы. Тогда все окончательно разрушится. Не дожить бы до тех времен.

А гений разошелся не на шутку, его уже никак нельзя было остановить, и если даже сегодня удастся расстроить проклятую эту дуэль, то завтра все случится наверняка.

Красавец — француз, чужестранец, стал главной его мишенью, на других он не смотрел, не видел, не слышал. Только Дантес, к которому переметнулись все влюбленные девицы и чужие жены, приводил его в бешенство все чаще и чаще. Для этого были своим причины, и причин тех было не мало, но все-таки надо быть сдержаннее, не в лесу же мы живем. Он старался сдерживаться, но получалось очень плохо. С каждым разом все хуже. А когда он узнал, что Идалия не просто переметнулась к французу, но и безнадежно в него влюблена, это стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Были и другие веские причины, но именно она нажала на спусковой крючок, и сделала дуэль необратимой.

Но ведь мало того, что она влюблена (а он думал, что такого просто не может быть с ней), так еще умудрилась ради своего Дантеса впутать в эту скверную историю и Натали, и Екатерину. Да что там, и его несравненная Александра, его ангел хранитель и заступница перед всем остальным семейством, тоже как — то замешана в этом французском кошмаре. Она искренне старается помочь ему, защитить его от всего, что творится в этом мире, только ему ли не знать, куда стелется дорога из благих намерений. Но они в этом водовороте, и спасти всех его близких людей сможет только исчезновение проклятого француза, исчезновение навсегда.

***

На него косо смотрят все, что только они не говорят, что только не пишут в своих пасквилях. Если француз доживет до утра, а ему несколько раз удалось уходить от вызовов, то ему придется застрелиться самому, и он не промахнется. Но очень хотелось жить и творить, сейчас больше, чем всегда.

Поэт и сам недавно говорил, что на свете нет счастья, но есть покой и воля, обманывался. Покой ему даже и не снился, а воля, воли его только и хватит на то, чтобы домчаться до Черной речки и отправить Дантеса на тот свет. И пусть своего папашу с собой прихватит, может быть тогда гений сможет хоть немного успокоиться здесь, на земле, а потом вслед за ним отправится, и там, на лунной дорожке продолжится их противостояние. Но тогда они возможно смогут поговорить, здесь никакой разговор невозможен, не стоит и пытаться. Хотя вряд ли он найдет покой и на том свете.

О том, что француз может его застрелить, он и мысли не допускал, такого просто не может быть, а потому не будет никогда.

Правда, гений не думал и о том, что будет после того, когда бездыханное тело француза увезут в его чертов Париж, и все дамы Петербурга облачатся в траур. В какую ссылку ему придется отправиться? Да все равно в какую, только бы избавиться от этого столичного кошмара. Чаша была переполнена, и вино лилось через края.

***

На Черной речке был белый снег, со всем надо кончать нынче, потому что скоро никто не согласиться быть его секундантом. Гений не представлял и не хотел представлять, как он подводил своих близких и дальних друзей — приятелей. Они же понимали ответственность и опасность всего, что совершалось. Кто-то из них сказался больным, кто-то умчался куда-то, даже не попрощавшись, А ему еще придется объяснить императору, как он посмел ослушаться высочайшего приказа и убить иностранного подданного. А главное, за что он убил офицера, не сделавшего ему ничего дурного.

Но об этом он подумает после дуэли, не сейчас, потом, когда хорошенько выспится, утро вечера мудренее, как говорит нянюшка. И он что-то придумает, обязательно что-то придумает. А пока надо выдвигаться к Черной речке, еще не хватало опоздать. Если так случится, то он набросится на француза и задушит его своими руками уже без всяких дуэлей. А это еще страшнее, но пыл остановить поэт все равно не сможет.

Учитель взглянул на него и медленно пошел в соседнюю залу, и тут ему показалось, что черная тень скользнула за его спиной.

— Сальери, гений и злодейство две вещи не совместные.

Это была тень без тела, вероятно видел ее только он один, потому что все остальные даже не заметили, каждый занят своими делом. Забот и хлопот у всех хватает.

Потом в ту ночь Учитель вспоминал о последней встрече и все время спрашивал себя, почему он ни о чем не знал, ничего не почувствовал, почему в такой момент оказался поразительно беспечен?

***

На Черной речке белый-белый снег.

Они не опоздали, карета француза появилась через несколько мгновений. И душа ликовала, словно через полчаса, а то и раньше француз не будет убит, а он не отправится «во глубину сибирских руд» надолго, может быть навсегда. Напишет ли кто-нибудь ему такое вот послание, чтобы поддержать издалека, пообещать лучшие времена?

Только таким образом гений и мог путешествовать по миру, но ничего, декабристы говорят, что и там люди живут, вот и получит он покой и волю, ведь рано или поздно, желания сбываются, а он так этого желал.

А потом все было словно в тумане, все правила соблюдены, по знаку они выстрелили. Француз оставался стоять, но он не мог промахнуться, он в муху на стене попадал так, что от нее и мокрого места не оставалось. Как же он мог промахнуться в этого огромного солдафона?

А что же творилось с ним? Жар, сначала был жар от ярости, от сознания, что он промахнулся и стреляться придется снова. А вот потом адская боль, и он рухнул на белый-белый снег, ставший алым и очень быстро черным.

Что это, как такое вообще могло случиться? Он чувствовал, что француз стрелял в воздух, он это ясно сознавал и еще подумал о том, что об этом расскажет всему белому свету и заставит его убраться подальше и как можно быстрее, чтобы и духу его в Петербурге больше не было.

Была ли это реальность или сон, понять невозможно, но боль то чуть отступала, то усиливалась, он слышал голоса, но не понимал, о чем они говорят. Ни русский, ни французский, какой — то птичий язык заставлял его возмущаться и что-то требовать, только что.

***

Когда они добрались до дома, кажется, он в дороге потерял сознание, провалился в Пекло, очнулся уже в своем кабинете на своем диване. Тут говорили вроде бы ясно, но очень тихо. Лицо Учителя, его слова, его пристальный взгляд. Какие-то люди, знакомые и незнакомые появлялись и исчезали, их сменяли другие. Никогда в доме не было так много незнакомцев, да еще в его кабинете, куда почти всем вход был запрещен, кроме самых близких. Но почему они здесь, что им нужно?

Гений подумал о том, что ему не придется оправдываться перед императором, ну до тех пор, пока он не поправится, а это случится не скоро, судя по тому, как на него смотрят доктора. Значит, он успеет придумать что-то в свое оправдание, Учитель ему поможет.

Он должен был сердиться, но не сердился, это было как-то странно и удивительно. Учитель о чем-то спрашивал, а он все время твердил:

— Француз не стрелял в меня, француз не стрелял. Он не убивал меня, я это хорошо помню.

Других слов было не разобрать, как не старался Учитель.

Хотел ли он оправдать злейшего своего врага, или хотел поведать какую-то тайну Учителю, тот никак не мог понять. Он вообще ничего не мог понять, и тяжело дышал, и качал головой, словно старался успокоить его.

— Вам нельзя разговаривать, не тратьте силы, голубчик мой, — по-отечески просил он и снова отходил в сторону к окну, потом возвращался и только разводил руками от полного бессилия.

Кажется, снилась Аннушка Оленина, а потом она превратилась в Идалию. Та смотрела на него с перекошенным от гнева лицом и что-то пыталась сказать.

— Падите прочь, кто ее пустил? Зачем она здесь? Что ей нужно? — бормотал он в забытьи.

Учитель оглянулся, для пущей уверенности, никакой женщины тут не было. Кого же он видит, к кому обращается?

— Наверное, он уже на том свете, — пробормотал он и отвернулся.

Смотреть на эти муки было невыносимо больно. На это не хватит никакого мужества, а он и в добрые времена мужеством не отличался. Что теперь будет с ним, с его женой, с детьми, с поэзией, в конце концов? Как можно быть таким легкомысленным отцу семейства, да что он вообще вцепился в этого француза: Моцарт и Сальери, кто тут Моцарт, а кто Сальери. Мало кто из близких способен найти слова оправдания. Они молчат обреченно или злорадно, но все они молчат. А что он скажет императору? Что тут вообще можно сказать? Кто поверит, что он ничего не знал, ни о чем даже не догадывался. Но он не генерал Милорадович, царство ему небесное, подставить грудь под пули и тогда смог только один из всех, а он на такое не способен, если бы даже ему все было известно.

***

Все улеглось через несколько дней, когда гроб с телом поэта увезли в семейный склеп, везли в сопровождении жандармов, в страшной секретности.

Учитель успел появиться у французов, которые поспешно уезжали по приказу императора. Здесь им больше не было места.

Как же молод и красив был этот Дантес, не мудрено, что женщины теряют головы и готовы на край света бежать, чтобы на миг с ним рядом оказаться, чтобы он только насмешливо взглянул и отвернулся. Да что говорить о других, если и Идалия. Но он прогнал от себя мысли о этой недостойной даме.

— Скажите, что там случилось? — настаивал Учитель, — я хочу знать правду, он повторял, что это была не ваша пуля.

Видя, что старик не собирается нападать и обвинять его во всех смертных грехах, как это делали все остальные, француз опустился на стул и только развел руками.

— Мне не нужно было его убивать, я просто не мог отказаться от этой проклятой дуэли. Мне не хотелось умирать, но убивать его я не собирался, уж поверьте хоть вы мне.

— Я верю, — беззвучно произнес Учитель, — но кто же совершил этот роковой выстрел?

— Мефистофель, вероятно, — услышали они голос Идалии, легка на помине, как только черта помянешь, так он и явится.

Она рассмеялась, и тут же разрыдалась, — без беса там не обошлось, он разрушил весь мир, мой мир. Ну что вы так на меня смотрите, милейший Василий Андреевич? Мне хотелось, чтобы он затерялся где-то в Сибири, там ему и место среди остальных бунтовщиков, но я не могла поверить, что он будет убит, мы хотели просто отправить его подальше и навсегда с глаз долой, а вон как все повернулось.

Нельзя было верить женщинам, этой особенно, но он поверил. Дантес ей нужен был здесь, и не женатый на Екатерине, а свободный. И в ее жизни все пошло теперь наперекосяк. Вот тебе и главные подозреваемые.

Но кто-то же его убил из настоящего пистолета, настоящей пулей, вряд ли в этом бес участвовал, как она считает. А эти жуткие раны он видел своими глазами. Он был свидетелем.

Один из мужей рогоносцев, но их искать можно не одну жизнь, только многие ли из них решились бы на такое злодеяние? Ведь это даже не дуэль, а настоящее убийство. А за него виселицы не миновать. Так стоит ли стараться, как бы не был унижен и оскорблен счастливым соперником.

***

Говорят, что все тайное становится явным, но в тот момент в это Учитель не верил, не верил и император, когда велел ему рассказать, что же случилось на самом деле. Он даже не упрекал его, что было совсем уж страшно и странно. Но переживший бунт декабристов в самом начале своего правления, едва вступив на престол, переживший великое предательство своих подданных, мог ли он чего — то бояться и чему-то удивляться?

Какая пустота образовалась в тот момент, когда Учителю в руки попалось стихотворение без подписи. Он отшвырнул листок в сторону, не желая приобщаться к гадкому тексту.

Потом опомнился, взял в руки листок, словно шипящую змею, и бросил его в камин, он сгорел мгновенно, что стало еще одним свидетельством того, что сам Мефистофель, вероятно, его написал, такие свитки горят и сгорают в один миг, глазом не успеешь моргнуть.

О Мефистофеле недавно говорила Идалия то плача, то смеясь. И он уже готов был поверить, что без вечного противника бога тут не обошлось.

Дома он перечитал эпилог к бессмертному творению великого немца, как его любил ушедший в вечность поэт, знал наизусть, а его просто подводила память, еще до всех потрясений, а теперь он мало что мог вспомнить. Но прочитал и повторил несколько раз:

— Я часть той силы, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Совершает благо, почему эти строчки он вырвал из текста и не мог забыть, словно кто-то ему подсказывал, но что именно. Стар он стал и осторожен для того, чтобы такие ребусы разгадывать. Только больше все равно некому. А он не сможет успокоиться, пока не узнает, кто убил гения.

Какое благо мог совершить тот, кто не промахнулся, тот, кто знал о дуэли, томился где-то рядом, прятался, замерзая на таком морозе, и в нужное время, когда понял, что на француза нельзя надеяться, выстрелил и не промахнулся. И причинил не просто мгновенную смерть, а страшные страдания, которые и врагу не пожелаешь, если у тебя есть душа.

Моцарт, конечно, поэт был Моцартом, но кто же тот самый Сальери, откуда он взялся, и как его найти среди этой холодной и безучастной толпы.

***

Учитель с ужасом выдел, как молчанием окутывается имя и творения гения, так не должно было быть, но так случилось. Они не то, что говорить, они и думать о нем боялись, словно та самая пуля могла прилететь и к тому, кто говорит, кто помнит, кто читает стихи. Так может убийц не так и много, как ему кажется? Хотя трудно сказать, кто не хотел его убить. О покойниках либо хорошо, либо правду. Нрав у него был очень тяжелый, с кем он только не перессорился за последние годы, кого не заставил схватиться за пистолет и вызвать на дуэль.

Если они даже сейчас рта не открывают, то в тот вечер на Черной речке, вряд ли они рискнули бы там появиться.

Учитель подумал о поэтах пушкинского круга, никто из них не мог стать первым, пока он был жив. А теперь, кто из них пытается выйти вперед, да никто.

Князь Петр увлечен молодой девицей, в поэтическом таланте ему не отказать, но он стар и вполне доволен жизнью, ему так нравилось быть вторым. Баратынский несомненно очень даровит, но он так робок, что ни на дуэли, ни на Парнасе он никак бы себя не проявил, и потом, он так любит свою жену, свой дом и свои творения, что и при большом желании он не решился бы стать первым. Сам он еще много лет назад начертал на портрете «Победителю ученику от побежденного учителя», и на этом была поставлена жирная точка в их вечном соперничестве. Даже тогда, в самом начале он мог признать первенство своего ученика, а сейчас, когда он столько написал, тем паче. Да он бы свою жизнь отдал только за то, чтобы гений остался жив, и творил дальше. Ведь это было только начало, сколько всего он мог бы сделать за ближайшие лет тридцать, а то и больше. Какой бы стала русская литература, русская душа, задержись он на этом свете подольше.

Вот об этом он и говорил императору, когда тот решился его спросить, что он думает по поводу трагедии, толи до него дошли вопли француза о том, что он не мог убить их поэта, толи было какое — то тайное расследование, убедившее его в том, что все было как-то иначе.

***

На бедную Наталью Николаевну все еще страшно было смотреть, но Учитель все-таки завел разговор. Думал он в первую очередь о Екатерине.

— Не обижайтесь, не сердитесь на сестру, кто же может перед французом устоять, она ни в чем не виновата, как и он сам.

Учитель замолчал, трудно ему было произносить эти слова, но он решился на такой шаг. Вдова так сжала пальцы, что они хрустнули, какой же сильной была эта хрупкая дама:

— Никогда, слышите никогда, я не хочу их видеть и слышать, то, что они сотворили с моей жизнью…

Она замолчала и оборвала разговор. Но потом словно встрепенулась:

— Но не они меня волнуют, а его творчество. Ведь все забудут, все забудут, никто не решится говорить о нем, о его чудных стихотворениях, обо всем, что он успел сделать. Как же такое можно пережить, как он мог так просто все перечеркнуть?

Учитель ссутулился и как-то весь сжался, он не знал, что ей сказать, он не мог ей ничего обещать. Да и кто мог?

Но кому — то точно было нужно, чтобы все перестали говорить о его стихотворениях, чтобы они забылись, как страшный сон и никогда больше не вспоминались

Я вас люблю, так искренне, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим

И снова поэтические строки были вырваны из памяти, самые яркие, самые проникновенные.

Учителю показалось, что все это не случайно, что ученик говорит с ним, пытается что-то сказать, на что-то намекнуть.

Он, не надеясь на свою память, стал записывать эти строки, эти знаки, эти догадки, но пока ничего не складывалось в определенную картину. Это были осколки разбитого кувшина. А сложатся ли они когда-то?

***

Время текло неумолимо быстро. Учитель не мог успокоиться. Он думал о том, что судьба поэта начинается после его ухода, и нельзя допустить, чтобы затоптали, уничтожили безжалостно все, что он творил. Так должно быть, но будет ли с гением?

Если ему достался слишком тихий и осторожный Учитель, если он сам сделал все, чтобы про него забыли и старались не вспоминать поэты его круга. То только забвение и ждет его при таких обстоятельствах.

Он перечитывал строки поэмы « У Лукоморья дуб зеленый» и даже не мог представить себе, какой получился бы славянский эпос, если бы не его осторожность и осмотрительность. Он задумался, и услышал не сразу разговор императрицы (он не видел того, с кем она говорила), но голос ее не мог перепутать ни с каким другим.

— Он не написал ни одного стихотворения, ни одной строчки, ко мне обращенных, все к ней и к ней, как же я могла к нему относиться? Так мало того, Жоржа больше с нами не будет, ему — то за что такая судьба? И все теперь пусто и уныло.

Учитель окаменел. Если она до дуэли сказала такое кому-то из своих поклонников, то этого достаточно, чтобы отличиться перед своей императрицей, завоевать ее особое расположение. Остаётся выяснить, кто был настолько влюблен и безрассуден.

Может быть впервые с того рокового дня Учитель был так близок к разгадке страшной тайны.

Он стал осторожно наводить справки. Возникло два имени безнадежно влюбленных офицеров. Остальных он исключил из рокового списка. Ведь убийца должен был стрелять значительно лучше, чем Дантес. Пока они были вне подозрения, но если ему удастся что-то выяснить, если он все узнает, то что делать дальше?

И снова он почувствовал присутствие призрака, подававшего какой-то знак. И снова глухота и слепота с его стороны.

***

Ангел против беса, Моцарт против Сальери — вечное противостояние.

Он перечитывал стихи, обращенные к Елизавете. А если Аннушка узнала тайну его главного шедевра?

Месть обиженной любовницы всегда страшна и непредсказуема. Кого она могла толкнуть на эту дуэль? Кто дождался своего звездного часа и стал самым верным и преданным ее рыцарем? Кто из ее бесчисленных поклонников мог стрелять без промаха?

Не в силах больше гадать, он отправился к Анне, чтобы убедиться, что она, как Дантес, ни в чем не виновата и забыть об этой версии раз и навсегда.

Анна была тиха и подавлена, но оказалась умнее и проницательнее, чем он мог о ней судить.

— Не верю, что его убил француз, — голос ее дрогнул

— И я в это не верил с самого начала, — отозвался Учитель.

— От кого вы о том узнали? — вздрогнула она.

— От него самого, в ту жуткую ночь он несколько раз повторял, что Дантес его не убивал, и ему было важно донести это до меня, не знаю, правда, почему. Ему, вероятно хотелось найти настоящего убийцу.

Анна не понимала, почему Учитель говорил с ней. Она не стала оправдываться, ему пришлось отступить..

Подозреваемые закончились. Тайное, вероятно, не всегда становится явным.

Но снова императрица заговорила о придворном поэте, на этот раз решив обратиться к нему, надеясь, что Учитель все это устроит.

Она была спокойна внешне, но настойчива, просьбу можно было принять как приказ. Учитель стал приглядываться к оставшимся в живых и прикидывать, кого можно было назначить в придворные поэты. Он с удивлением заметил, что гений оказался чуть ли не самым молодым из них. А когда он писал к Елизавете, то был совсем мальчишкой. Таких тут в столице сейчас нет, может поискать где-то в провинции, но, сколько же его учить придется, что из этого вообще получится. А он так стар и так устал.

И что же ему делать? Где взять придворного поэта для Ее Величества?

***

Из Германии туманной вернулся философ, острослов и просто приятный во всех отношениях стихотворец, которого открыл миру как раз наш гений. Он словно бы называл своего приемника тогда.

Сначала вспыхнула надежда в душе Учителя, если не он, то кто. Но мимолетный разговор с ним поставил жирную точку на этой идее. Его тяга к подругам дочери, странный роман с одной из них, о котором говорил весь Петербург, именно с одной, а не со всеми сразу. Нет, не стоит и начинать, императрица ему прикажет голову сечь, а протеже его отправит назад в Германию, хотя его, пожалуй, не примут назад, говорят, он что-то там натворил, потерял, какие-то важные бумаги, да и рукописи свои все разбросал по миру, нимало не заботясь об их сохранности.

Зрелый муж, пусть и прекрасный поэт явно не подходил для такой роли. Значит, придется взглянуть на молодых и дерзких.

А вот с дерзкими надо быть как можно осторожнее, да и где они тут дерзкие, особенно после гибели гения. Да и забыли они, что такое оды, гимны и прочие милые слуху императрицы поэтические жанры.

И в тот момент он вспомнил полыхающий в камине листок с крамольным стихотворением.

Полузабытая картина ожила перед глазами так ясно, словно это случилось накануне. Кто его тогда написал, это было ведомо всем, кроме Учителя, просто потому что он не хотел этого знать, закрылся от таких новостей.

Но наступил момент, когда ему захотелось узнать имя этого анонима, еще один граф де Вер нашелся или Байрон с русскою душой.

При упоминании имени знаменитого англичанина он передернул плечами.

— Нам здесь только таких не хватает, разве не из-за него случился и бунт, искалечивший судьбы многих, — пробормотал Учитель, разговаривая с самим собой.

Он решил не вспоминать о том, что было тогда, да как такое забудешь, сколько крови, слез, виселиц. Сколько пришлось пережить императору и близким бунтовщиков. Многие из них до сих пор по Сибири и Кавказу скитаются. А ведь гений все время твердил о бунте бессмысленном и беспощадном, но они и его чуть не затянули туда.

Демон, конечно, он Демон. И тут он припомнил разговоры о поэме дерзкого гусара. Как же он мог забыть о ней, и стихотворение наверняка принадлежит ему. Недаром так волновалась его милая добрая бабушка. Как только она пережила все это?

***

Учитель заглянул в свои записи, ему показалось, что он о чем-то важном начал догадываться

— Я часть той силы, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Он пробежался взглядом по другим знакам, снам, цитатам, которые в разное время были записаны. И картинка стала прорисовываться все яснее и отчетливее.

Сделать его придворным поэтом невозможно, это худшее из того, что могло прийти в голову. Но если не это, тогда что, почему он вспомнил о нем и думал все больше?

С Натальей Николаевной он встретился неожиданно, хотя до сих пор старался избегать разговоров о гении. А тут все сошлось на каком-то приеме. Ей надо было поговорить о муже, и с кем же еще, если не с ним? Она не казалась больше Снежной королевой, и это его порадовало.

Она говорила о гусаре, о том, что дважды он пытался с ней поговорить, в первый раз разговор не получился, а во второй они очень хорошо поговорили.

Учитель даже боялся спрашивать, о чем же они говорили, хотя его терзало любопытство, но нет, он не станет этого делать.

Вдова же не поняла, что так разозлило его, почему он весь переменился в лице и не был похож сам на себя. От прежнего Учителя, которого она видела четверть часа назад больше не осталось и следа.

И тогда он спросил о гусаре у других, сказали, что он уезжал на Кавказ, что император не желает видеть его в столице, и он снова что-то натворил.

— Он что-то натворил, — пробормотал Учитель.

Ноги не вели его к усадьбе Елизаветы Алексеевны, и все-таки преодолевая эту жуткую силу, он шел туда. Сил становилось все меньше, но и остановиться на полпути, повернуть назад он никак не мог.

***

Столкнулись они на пороге. Только одно мгновение они смотрели друг на друга. Но и тому и другому все стало ясно в тот же миг. Трудно даже представить, что могло произойти, задержись он еще на миг. Но появилась бабушка, всплеснула руками:

— Как хорошо, дорогой Василий Андреевич, что вы навестили нас.

Внук резко сорвался с места и исчез. Бабушка удивленно взглянула на его спину. Как он смеет так себя вести, ведь Учитель явно пришел по делу. Почему он ведет себя с таким вызовом? К кому ей обратиться, если он снова что-то натворит. Его стихи были только началом тех бед, которые на них обрушились, и кто, если не Василий Андреевич сможет замолвить за него словечко перед Императором? Но он ни о чем не думает, ничего не хочет знать.

Но ведь и Старик казался каким-то странным, если бы она не знала его всю жизнь, то трудно было бы утверждать, что у них был именно он, а не кто-то чужой.

Он так и не сказал, зачем приходил, не остался на ужин, хотя она его уговаривала. Да что вообще у них тут происходит?

Учитель брел домой, забыв о карете, останавливался, отдыхал и снова упорно шел пешком.

Этого не может быть, потому что не может быть никогда. В памяти мелькали и исчезали лица тех, кого он подозревал в убийстве, и отпускал за недостаточностью улик. Его так просто не отпустишь, он останется до последнего вздоха в памяти.

***

Вернувшись, наконец, домой, учитель нашел все, что у него было в большой библиотеке, и стал медленно читать разные редакции «Демона», ему хотелось найти опровержение своим крамольным мыслям, а нашел он только подтверждение. Дивился тому, что до сих пор этого не понял, что очевидное, чуть ли не с первых дней трагедии, для него было словно пеленой укутано, кто-то старательно отводил глаза.

Им было мала места вдвоем в этом мире, они не смогли ужиться, и чудовищное противостояние закончилось трагедией. А сколько судеб разрушено, сколько невинных людей пострадало из-за того, что Сальери просто не мог ужиться с Моцартом?

И не о прошлом была написана его маленькая трагедия, а о грядущем, хотя в мире все повторяется, и нет ничего нового. Сальери не оставит Моцарта в живых.

Он потянулся к книге гения, отыскал ту самую трагедию, наткнулся на цитату о том, что гений и злодейство несовместимы и заметил, что там стоит знак вопроса. В творчестве он так и не решил для себя этого вопроса, но решил в жизни.

Ночью побежденному Учителю снился победитель ученик с поэмой в руках. Неужели там ему удалось написать славянский эпос? За все это время снился он ему в первый раз. Он был таким молодым и таким счастливым.

Когда до него дошла весть о второй дуэли и о гибели Демона, он даже подумать боялся о том, кто его мог убить.

Лирическое отступление

Запрягу вороных тройку быструю,

Пусть летят, сколько хватит им сил,

До дуэли лишь миг и до выстрела,

Знаю, Пушкин пока еще жив,

Только кони в метели теряются,

Только бесы все скрыли пути,

Никого, ничего не останется,

Вот и сбился возница с пути.

Мы успеем туда, мы дотянемся,

Пред Дантесом лишь морок шальной,

Не погибнет поэт мой, останется,

И еще попирует со мной.

Ночь темна только мысли трепещутся,

Кони ржут в этой снежной дали,

И никто по дороге не встретится

В этом городе грез и любви.

И бреду в пустоту бездорожья,

От бессилья рыдает душа,

И куда же дорожкой нехоженой

Пробираюсь в ту ночь не спеша?

До дуэли лишь миг и до выстрела,

Знаю, Пушкин пока еще жив,

Запрягу вороных тройку быструю.

Пусть летят, сколько хватит им сил,

Мир без Пушкина

1.

Осенняя пора, очей очарование, приятна мне твоя прощальная краса, — распевал на все лады Хранитель. Он проникся духом самых великолепных строк и не мог их забыть. Его спутник удивленного на него взглянул:

— Не понял, еще только первый день лета, а ты его уже провожаешь? Плохая примета, моя бабушка говорила, что всему свое время.

— Это я так, заранее готовиться начал, — усмехнулся тот, — но на самом деле просто вспомнил самые любимые строки, юбилей скоро у нашего гения, а мы так беспечны. Кто же этим займется, если не мы с тобой? Достоевский, помнится, всколыхнул весь мир, а больше некому. Теперь только наша очередь, так что ты потрудись, голубчик мой.

— Юбилей, — проворчал тот, ты так говоришь, как будто бы без него и жизни на земле бы не было, и Маяк вдохновения бы погас. Но разве есть незаменимые? Смотри, сколько поэтов и тогда было, а уж теперь их на каждом шагу столько, что и яблоку некуда упасть. Так что нечего желать и не о чем жалеть.

— Именно так я и говорю, незаменимые есть, и не только я один в том убежден.

— А на кого ты намекаешь?

— Давай спросим у того, кто этот Маяк зажег. Он тебе скажет то же самое.

— Да ничего он не скажет. Слышал я, что он снова превратился в медведя и какой-то охотник с ним безжалостно расправился. Так все и полетело в Лету. И нету у нас больше бога всего живого, нет и не будет никогда.

— Тебе бы только истории сочинять, сказки писать, — цены бы тебе не было. Пошли, полюбуешься на живого и невредимого нашего Велеса, зря что ли для него остров нашли и Маяк там поставили. Все в целости, и остров, и дуб, которому душу отдают, и маяк полыхает, пока не погас на нашу радость.

Искуситель подумал немного, почесал макушку и махнул рукой:

— Пошли, целую вечность я его не видел, давно пора навестить.

История об острове в океане, который порой называли Буяном, была известна всем, даже детям малым, как раз благодаря тому, кого они только что поминали. Но все живые путешественники объезжали этот остров стороной, и только рассказывали о чудесах, которые там творились. А вот если наступал час, когда нужно было покинуть мир, тогда да, они отправлялись на тот остров, чтобы по дубу подняться небо или оказаться Пекле, если сил подняться не хватит.

Но наши герои добрались туда без особого труда, чтобы встретиться с самим Велесом и спросить у него, что изменится если…

— Думаешь, он нам о том расскажет?

— Конечно, расскажет, куда он денется.

— Тогда пошли.

2

Они ворвались к Велесу с одной только целью, им хотелось, чтобы тот рассудил их и дал дельный совет.

Велес был печален и устал. Но он выслушал своих духов очень внимательно. Самому ему давно не приходили в голову никакие интересные сюжеты, а вот эти двое вполне могли что-то такое придумать. А это было необходимо, ведь он оставался богом всего живого и покровителем поэтов и музыкантов. Он до сих пор отвечал за словесность и искусства в славянском мире, и никому другому не позволял этим заниматься. Наверное, потому словесность и сохранилась до сих пор.

Велес радовался, когда у него нашлись такие помощники, но за ними нужен был глаз да глаз, а то такого натворят, что потом и сто лет исправлять придется.

— Давайте, говорите уже, хватит поглядывать друг на друга, что там у вас такое гениальное на этот раз?

— Мы решили заключить пари, — отозвался Хранитель

— И в чем же оно состоит, если не секрет? — Велес проявлял явное нетерпение.

— Да конечно, не секрет. Хотим узнать, изменится ли наш мир, если не будет одного человека, если он просто не родится в этом мире на этот раз. Вот говорит один философ, что если убить бабочку или сорвать цветок, то жизнь потечет совсем по-другому, а это человек все-таки, поэт.

— Великий поэт, — подчеркнул его спутник.

Велес смотрел то на одного, то на другого, но махнул рукой даже не пытаясь угадать, о каком Фаусте идет речь на этот раз.

— Ну почему сразу Фауст, — возмутился Искуситель, — никаких Фаустов, пусть он отдохнет немного в своем раю, а то все писатели к нему и бросаются, как только что не так, сразу Фауст да Фауст.

***

— И кто же этот человек? Хватит измываться, говорите, друзья мои, с которыми и враги отдыхают.

Хранитель потупился и просто произнес:

— Да всего лишь Пушкин.

Властелин захохотал громко и звучно:

— Всего лишь Пушкин, как я сразу не мог догадаться, а почему бы на Вергилия не замахнуться? Если вам известно, сначала был Вергилий.

— А что Вергилий, ну Данте не с кем по аду будет ходить, а это все-таки Пушкин, он и русский язык сотворил, и первую прозу, и вон какие стихи написал и переполошил всех так, что до сих пор они там опомниться не могут. Нет, с Вергилием он не сравнится, для русичей точно не сравнится.

— Допустим, что и так. Теперь вы решили весь мир переменить, а стоит ли это того?

— Конечно стоит, — не сдавался искуситель, интересно же, что будет

Духи переглянулись, не понимая, что они услышат от своего повелителя через минуту, бес уже пожалел, что пошел туда, а Хранитель наоборот почему-то обрадовался, ему показалось, что идея Велесу понравилась.

— Он и сам говорил, что не хотел бы родиться с таким умом и талантом в России — желания должны сбываться. Он с небес посмотрит за тем, что твориться будет.

— Мы посмотрим, как они без него выкрутятся. Без дела никто не останется, и потом, сейчас все издатели так любят альтернативные истории, это же последний писк моды.

— Изволь выражаться поприличнее, — возмутился Велес, -хотя, с кем поведешься, от того и наберешься. Но это вы без меня жонглируйте такими словечками, а при мне не надо.

Они снова застыли в ожидании главного вердикта, и Велес произнес:

— Так и быть. Пусть не родится, дерзайте, и мене сообщайте, что там у вас получится. Но не забудьте, что Маяк Вдохновения не должен погаснуть по вашей прихоти, за этот огонь вы отвечаете головой и свободой.

— А что будет, ну если он возьмет и погаснет? — поинтересовался бес, ему важно было все знать заранее.

— Останетесь здесь на острове в башне навсегда.

— Ладно, не погаснет твой маяк, не бойся. Мы все ладом сделаем.

2

Духов словно корова языком слизала, их и след простыл, они бросились творить мир, в котором на свет не появился Александр Сергеевич Пушкин.

— Что это будет за мир, даже представить странно, — размышлял Хранитель, — хотя, очень даже интересно. Ведь там было столько поэтов Пушкинского круга, никуда же они не денутся, если его и не будет. Вот и появится у каждого из них шанс стать первым, немного изменить весь поэтический и не только поэтический мир.

Конечно, он был солнцем, но должно появиться другое солнце, или мира погрузиться во тьму, как было в самом начале творения. Но если они допустят это, то лучше не думать, что с ними сотворит бог всего живого.

И главное было узнать, погаснет или не погаснет тот самый маяк, зажженный еще стариком Державиным, который при Пушкине горел ясным пламенем и гаснуть не собирался. Конечно, было опасно погасить этот огонь, сколько веков он полыхал, и вдруг Маяк вдохновения погаснет. Что с ними делает Велес, даже представить страшно. Но всегда надо надеяться на лучшее, они найдут того, другого, кто не позволит случиться беде.

— Не дрейфь, хранитель, мы и не в таких переделках бывали, прорвемся и на этот раз, — стал успокаивать его искуситель.

***

Духи взялись за дело, засучив рукава. Они направились к Маяку на одном из островов. Он был зажжен еще Державиным и разгорелся в бытность Пушкина.

— Смотри, он пока еще полыхает, — говорил Хранитель, — что же с ним делать?

— Нам придется погасить маяк на время, и творческий мир погрузится во мрак, пока они не найдут ему замену. Иначе как мы все узнаем, что появился новый гений?

Мефисто с ним согласился:

— А почему бы и нет, мы творим альтернативную историю. Надеюсь, она будет не хуже прежней. Совсем мы его гасить не станем, пусть останется самая малость огня. Мы не должны заблудиться во мраке. А вот если он погаснет окончательно, значит, мы оплошали с тобой.

В тот момент, когда Маяк почти погас, они заметили, как тень в цилиндре и темном плаще мелькнула и пропала, растворилась в воздухе. Но что о том говорить, что сделано, то сделано.

— Не печалься, он еще вернется, он не может просто так уйти навсегда.

— Но он не сможет быть тем самым Гением, к которому и мы с тобой и весь остальной мир привык. Наверное, больше всех расстроится Достоевский, он так гордился, что удалось вернуть его назад, воскресить, поучаствовать в посмертной судьбе. А тут оказывается, что и воскрешать и возвращать некого. Бедный наш Достоевский.

Ангел готов был разрыдаться, но молчал, держался из последних сил.

3

И в мире началась совсем другая жизнь. Во всех газетах и салонах в те дни говорили только о том, что Маяк вдохновения внезапно погас, его почти не видно. Никто не знал, почему такое случилось, что с этим делать дальше. Только тревога нарастала в самых чутких к переменам в мире сердцах. Они не сомневались, что произошло это не случайно, не просто так. А жить в эпоху перемен всегда и всем было страшно, очень страшно.

Над столицей нависло странное, тягостное ожидание то ли радости, то ли беды. Кто-то вспоминал жуткие истории из древности, когда казнили того жреца, при котором вдруг погас огонь. И жестокость была оправдана, священный огонь должен гореть, что бы ни случилось в мире. Его нельзя погасить, его надо беречь для тех, кто придет в мир потом.

— А что если и наших поэтов ждет что-то страшное, гибельное? — то тут, то там возникал этот жутковатый вопрос.

Но люди старались гнать от себя такие скверные мысли. Они верили:

— Маяк в ближайшее время загорится снова, и тогда все будет еще лучше, чем было до сих пор, просто для этого надо немного времени и терпения. Кто-то утверждал:

— Он погас не совсем, мерцает огонек, и его хорошо видно, если на небе нет звезд.

— Да ничего там не видно, вам просто так кажется, хочется верить, но не стоит выдавать желаемое за действительное, нет никакого маяка, нет, и не будет больше никогда.

Духи слушали эти разговоры и сами пытались понять, что и как будет теперь, вот дел-то они натворили.

Но шли дни, месяцы, годы, маяк не загорался, мрак окутал и башню, где он полыхал когда-то, и весь остальное мир.

Велес поглядывал в ту сторону и жалел о том, что позволил им самовольничать, покой и ему теперь только снился.

Многие творцы с этим смирились, но самые настойчивые мириться не собирались. Они ждали каких-то перемен, хотя сами не знали каких именно,

4,

Вовремя открылся Царскосельский лицей. И там был тот же самый первый набор лицеистов. Никто бы не заметил разницы, ведь они не знали, кто там еще должен быть. Но сразу было видно, что кого-то не хватало, словно бы вынули душу из этой веселой стайки подростков, оторванных от родителей и поселившихся в казенное заведение.

Лидер, страстный и задорный юнец не нашелся в этой группе, и она казалась потухшей свечой. Особенно это чувствовалось вечером, когда лицеисты отдыхали и были представлены сами себе. На занятиях было тихо и мирно, и преподаватели не могли нарадоваться, как хорошо работать, когда дисциплина в классах почти идеальная, никто не рисует шаржи, не пишет стихи, не пытается сорвать уроки. О таком в прошлой жизни они и мечтать не могли..

Но так без потрясений и происшествий они и дожили до выпускного — самого важного и торжественного дня, первого подведения итогов. Каждый из выпускников должен был выступить с какими-то своими темами, но будут ли стихотворения, услышат ли они прекрасно зарифмованные строки?

Жуковский страшно волновался, Державин ждал появления того, кто был обещан, чтобы передать ему тот огонь вдохновения, уже затухавший в его слабеющих руках. И жить ему оставалось пару лет, не больше. И выпуск первых лицеистов стал его Лебединой песней. Это понимали все, это точно знал он сам.

— Нет, я не собираюсь уходить прямо завтра, но ведь надо посмотреть на того, кто придет на смену. А смерть неизбежна и часто она бывает так внезапна, твердил стареющий поэт.

— Нам придется жить вечно, пока мы его дождемся, — отвечал Жуковский, присев рядом с ним в тот миг, он понимал, о чем думает Мастер.

А между тем было произнесено имя последнего выпускника, и ничего не случилось, встреча так и не состоялась. Если Василий Андреевич знал, что так и будет, догадывался, то для Старика это стало полной неожиданностью:

— И все? — беззвучно выдохнул он.

Многие восприняли это как выдох облегчения, притомился он, устал слушать все, что они говорили. Тут и более молодые впадали в печали и ждали только окончания всего этого действа

Но когда он встал и подошел к Жуковскому, и на лице его был написан немой вопрос, тот только растерянно пожал плечами, развел руками:

— Вот таким получился у нас выпуск, первый блин комом, но может следующий будет иным. Поживем, увидим, они уже подрастают, и есть много интересных личностей.

Он хотел сказать, что до следующего можно не дожить, но махнул рукой и пошел к выходу.

И во всем этом было так мало жизни и так много печали, что было отчего взвыть. Но Василий Андреевич только пришел в себя и решил действовать. Да, нет того самого Пушкина (он помнил даже фамилию не появившегося в этой жизни ученика).

— Это был только сон, и сон не оказался вещим, такое случается, увы, жизнь порой так непредсказуема. Но ведь есть другие, у них есть шанс проявиться, а у него — помочь им показать себя. Будет не так просто, как в прошлый раз, но когда они искали легких путей?

5..

Евгений и князь Петр стали первыми, на кого обратился взор Василия Андреевича. Они были хорошими поэтами, самыми лучшими из тех, кого он знал. И почему бы не им поддержать тот самый огонь вдохновения, угасающий вместе с уходом Мастера. А тот уходил незримо, и не было сомнения, что недолго ему оставалось в этом мире быть.

Как они оказались втроем, сказать трудно, но Учитель сразу заговорил о главном,

— Что-то пошло не так, не мне вам объяснять, но огонь маяка Поэзии не должен погаснуть. Мы с вами здесь, мы живем, мы творим. Не на кого больше оглядываться и надеяться.

Князь угрюмо молчал, Евгений страшно волновался, ему так нравилось, так хотелось оставаться в тени. Он что-то говорил о том, что нет той яркой жизни — дуэлей, романов, что он любит свою жену. И не получиться у него быть первым.

— Только хороших стихов мало, тут вся жизнь должна стать служением, мифом, вспышкой молнии. Вы же это понимаете лучше меня. Жаль, дорогой Учитель, что я не оправдал ваши ожидания, мне, правда, очень жаль.

И только в глубине души он таил надежду :

«А чем черт не шутит, ведь Учитель все видит лучше и дальше».

Но как только он вспоминал лицо и тихую улыбку своей милой жены, так и начинал понимать, что это не для него. И невольно оглядывался на князя. Тот странно заволновался, засуетился.