Бесплатный фрагмент - Сопротивление

От автора

Посвящается всем, кто когда-либо ощущал себя слабым, встречал непреодолимые преграды, терял близких и дорогих вам людей. Помните, если у вас опускаются руки — вы не одни.

Мы бываем категоричны, бываем безжалостны, хотя временами мы разбиты и беспомощны. Верим в идеалы, которые рушатся, словно карточный домик. Единственное, чего мы хотим — любить и быть любимы. Обнимаю

Disclaimer:

Действия происходят в выдуманном городе. «Олдберг» — я специально искала несуществующее название, вроде не находила такого, если все же название совпадает с реально существующим местом, то не имеет никакого к нему отношения.

Это касается и героев, любые совпадения (не приведи господь) случайны

Важно ❗️

Если вы чувствительный человек, советую ознакомиться со списком trigger warning, чтобы самостоятельно оценить свое психологическое состояние и готовность к подобному упоминанию в книге.

Trigger warning ⚠️

• Физическое насилие (в том числе подробные сцены драк, пыток, истязаний)

• Психологическое/эмоциональное насилие (газлайтинг, манипуляции, унижения, запугивание)

• Сексуальное насилие, домогательства, принуждение (включая попытки и угрозы)

• Насилие в отношениях (абьюзивные отношения, токсичная динамика власти)

• Насилие над детьми или подростками

• Графические описания травм, ран, крови

• Похищение

• Панические атаки и тревожность

• Раскрытие травмирующих воспоминаний

• Травмирующая утрата, смерть близкого человека

Если вы готовы, то приступим 🖤

POV: Кассандра Гибсон

Я ошиблась.

Меня убьют. Сегодня.

Пока я бегу по стеклянному коридору, черный бархат платья цепляется за вазу, которой по виду сотни лет. Она разбивается, и я молюсь, чтобы осколки впились в его кожу. На ходу снимаю каблуки. Где чертов выход?

Лабиринт пиршества и богатства. Тошнотворные залы, кресла и бархатные гардины. Прошлое притворство, ничего настоящего.

Я проклинаю бокал с недопитым шампанским на столике, в нем точно что-то было подмешано, голова идёт кругом, проклинаю напольные часы, что стучат в гостиной, проклинаю эту башню. Я проклинаю вас, Белфорды!

И сжимаю в руках самое ценное.

Красную папку — не спасение, но справедливость для тех, кому не посчастливилось встретить Белфордов на своём пути. Это ваше же искупление. Глаза бешено скачут в поисках выхода. Я выдыхаюсь, в боку больно колет, сердце стучит в голове, заглушая музыку.

Мой отец всегда был сильным. Каждый раз, когда мне было страшно, я думала, что бы он сделал. Он бы собрался, дал отпор, он всегда защищал свою семью, своих дочек. И я должна защитить свою.

Прижимаю бумаги к груди. Передо мной только каменный балкон. Больше нет ничего, холодный мрамор столбов велит мне успокоиться и принять поражение. Гонка окончена. Его тень медленно растет за моей спиной.

— Я не хочу навредить! — мой голос в страхе срывается, я надеюсь на ошметки человеческого в нем.

Но в его глазах мрак веселья, искры безумия.

Непостижимая радость, с которой я никогда раньше не встречалась. Мне нужен лишь один день. Я должна обо всем рассказать. Чувствую себя жалкой маленькой девочкой, которая не знала, что делать. В шестнадцать лет я проклинала Олдберг, а в тридцать пять я готова сражаться за честь и людей Олдберга из последних сил.

— Ты ненавидишь мою семью, — он внезапно идет на контакт.

Я возражаю, хотя он прав.

— Нет, нет, я хочу помочь!

Я хочу засадить за решетку каждое чудовище, превратившее Олдберг в логово тьмы. Этот город был моим домом, домом моей сестры, домом моей дочери, а теперь я ненавижу себя каждый раз, когда выставляю Дженнифер за дверь. Ради Бога, только бы она осталась жива.

Он приближается, сжимая и разжимая нетерпеливые кулаки:

— Чего ты боишься? Меня? Я люблю тебя, Сандра. Мы все тебя любим, не делай этого.

Его безумие пробирает меня до костей, если бы я только знала имя настоящего чудовища. Но я все поняла слишком поздно. Он ужасающе улыбается и раскрывает руки для объятий. Это мой шанс!

Я делаю рывок, чтобы обогнуть противника. Мои глаза наполняются надеждой, сердце яростно бьётся.

Но я чувствую тяжелый удар под дых, а затем и по голове. Перед глазами расплывается каменный балкон, и я падаю на колени. Он подхватывает меня за плечи и тащит. Его мыльный образ, стеклянные двери, мраморные ручки.

Я вижу Дженнифер. Откуда она здесь?

Нет, её здесь нет, я отправила её к Томасу, с ним она в безопасности. Мой мозг лихорадочно выдает мне все то, за что я так держалась при жизни. Моя девочка, она прячет боль за улыбкой. Я учила тебя, что мир жесток, но Олдберг, будто создан для покаяния.

Она ведь послушается и никогда не вернется сюда, в апогею зла. Росс. Я не верю в Бога, никогда не верила. Но если он слышит меня, а я чувствую, что больше ни на что не способна, пусть сквозь тебя услышит мои слова.

— Сандра, отдай сраные бумажки!

Мой преследователь истерично кричит, разгибая по одному мои пальцы, которые намертво вцепились в папку.

— Это не бумажки, это жизни, — выдавливаю я, прежде чем он хватает меня за горло.

— Умереть за них готова?

Я успеваю лишь моргнуть и чувствую толчок в грудь, после которого невозможно вздохнуть. Переваливаюсь через перила, они холодом трутся о мою спину, в животе скручивает узел от ожидания падения. Я снова вижу Дженнифер на секунду или даже меньше. Ее решительный взгляд. Ведь за ее робостью и застенчивостью скрывается настоящий огонь. Найдется ли тот, кто остановит ее, когда она узнает о моей смерти?

Я проиграла не только эту битву, знаю, что не смогу защитить тебя, Дженнифер. Хотя все было не так уж плохо. Сутра я еще была самым счастливым человеком.

Сгореть так неожиданно, было моей мечтой.

С последним мыслями растворяется детская улыбка моей дочери, и воздух окутывает меня, принимая в свои объятия.

Я стремительно падаю.

Глава 1. Дженнифер «Возвращение»

— Разгребем ее барахло и поедем обратно, задерживаться не будем, — небрежно говорит отец, крепче сжимая руль.

Он бросает на меня быстрый взгляд, проверяя, не перегнул ли он палку. Сегодня ему стоило бы быть добрее. Я прячу в руках кулон с голубым шариком, чтобы эта частичка мамы не слышала грубых слов о ней.

— Ты на нее совсем не похожа, бусинка, — он уговаривает себя.

Чистейшая ложь.

Каждый день отец смотрит на меня и видит ее круглые карие глаза на смуглом лице, ее нос, губы и волосы цвета темного шоколада. Я знаю, что он видит ее во мне, и его сердце разбивается каждый раз.

Я ласково улыбаюсь отцу, скрывая безобразную усталость. Работа в магазине Майка стала невыносимой. Как и сам Майк.

— Не бери больше смен в строительном, этот парнишка тебя измотал, — внезапно говорит отец, словно читая мои мысли. У тебя уже не первый раз после работы идет кровь из носа, нельзя так перерабатывать.

Я быстро оцениваю, правда ли, он думает, что вчера у меня шла кровь из-за усталости. Но отец искренен. У нас никогда не было той неуловимой связи с родителями, при которой они с полуслова чувствуют ложь. Я только слышала от подруг о родителях, которые чувствуют ложь с порога. Ты говоришь, что в школе все хорошо, а папа по твоей мимике понимает, что тебя кто-то обидел. Я тянусь за бутылкой воды в бардачке и вижу маленькую фотографию мамы. Меня окутывает улыбка ее красных губ. Хоть мой парень и оказался неуравновешенным, работа в его магазине заполнила пустоту на время. Первое лето без нее.

— Добро пожаловать в захолустье, — комментирует отец, когда мы въезжаем в Олдберг.

Я открываю окно, в легкие врезается разряженный горных воздух. Раннее утро в Олдберге особо холодное, но я точно знаю, что днем выйдет солнце.

Туман скрывает вершины гор, куда и возвышается город, будто тянется к самому небу. Асфальт влажный от утренней росы.

Я делаю еще один глоток пьянящего поднебесья, и отец жмет на кнопку, закрывающую окна во всем автомобиле.

Этот город только кажется старым и скучным. Он встречает нас крохотными магазинчиками, ухоженным центральным парком, где молодые мамочки мирно гуляют с колясками. Дома из древнего кирпича, часто заплесневелого или покрытого вьющимися растениями, коротенькие улицы, нет верениц машин на дорогах. Каждый его проспект то поднимается вверх, то спускается вниз по склону. Вокруг раскидистый лес и торчащие пики скал, покрытые хвоей, такого не встретишь в мегаполисе. Посреди Олдберга проходит река, которую мы благополучно пересекаем по главному мосту.

Безопасность.

Это обман, способный вызвать доверие. Олдберг — необузданный и хищный зверь. В охоте на тех, кто не знает его правил и вступает с ним в игру, ему нет равных.

Мы заезжаем на родную улицу, машина с хрустом проезжает по камням и грязи. Я вижу крышу светлого дома. Крошечного, особенного домика, маминого гнездышка. Рассвет ласкает красным свечением белый забор, обвитый плющом. И если Олдберг — безжалостный тиран, то это место — тихий уголок. Меня укутывает безмятежностью и спокойствием, словно мягким лоскутным одеялом. Я перестаю кусать губы и нервно теребить шнурок от своей куртки. Рой несмолкающих мыслей стихает.

Я дома.

Кажется, мама сейчас выйдет нахмуренная и отругает меня за то, что я снова приехала. Я переступаю порог. Кухня в оранжевых оттенках, клетчатая скатерть, зеркало в прихожей. Ее запах.

И сколько бы она не гнала меня, я всегда оказывалась здесь. За пределами этого города меня нет.

— Ты только посмотри! — с показным восторгом кричит отец.

Я кладу на место мамину кружку и оглядываюсь. Дверца в кладовую открыта и качается от слабого ветра. Я захожу в темную комнатушку. Отец перебирает мамины фотографии.

— Сколько самолюбия! — он не угомониться.

На фотографиях мама счастливая. Ест хот-дог с другими профессорами из Университета, читает книгу на озере, бежит по стадиону, поддерживая своих студентов на эстафете. Я беру в руки ночной снимок, на котором она в красном платье курит возле стены из черного кирпича. Я не знала о том, что она курила.

Во тьме несложно узнать здание, которое ее погубило — Белфордская башня.

Мои пальцы покалывает от зловещей ауры, исходящей от фотографии. Я переворачиваю ее и вижу надпись: «Больше всего Вам идет красный, я спрятал ключ, как Вы и просили».

Мое сердцебиение учащается, воздух кажется спертым в кладовой. Я выхожу обратно на кухню с фотографиями в руках. Нервно оглядываюсь. Отца нет, я наспех читаю надписи на других: «Меня чуть не поймали, Сандра прошу, будьте осторожны». Мои глаза бешено бегают по строчкам несвязного текста, всплывают дурные фантазии о тайном любовнике. Это не просто фотографии, а послания.

Папа заглядывает через мое плечо, и я резко переворачиваю фото.

— Я забрал некоторые инструменты, мне пригодятся. Поехали домой, здесь невозможно находиться.

Слова вылетают раньше, чем я успеваю подумать о последствиях.

— Я остаюсь.

Отец усмехается. Но я не шучу.

— Я хочу остаться, папа.

Глава 2. Дженнифер «Семья»

Я знала, что будет именно так.

— Белфордский!? Хочешь свести меня с ума! — отец переходит на крик, разговор явно не пошел.

Папа обычно не идет на переговоры. Все решается быстро и единогласным мнением. Его мнением. Я сжимаю кулаки, соскребая в себе крохи смелости. Фотографии стали последней каплей, приказывающей мне остаться. С того самого дня я прекрасно знаю, что все не то, чем кажется. Ее смерть несет чей-то замысел, не замечать которого может только один человек.

— И давно ты решила поступать сюда? — пыхтит он.

Ему не требуется мой ответ. Отец нахаживает круги по дому, демонстративно берясь за голову.

— Почему не сказала мне раньше?

— Ты бы не разрешил остаться, мы бы вообще тогда в Олдберг не приехали.

— Да! — он отчаянно разводит руками. — Ты будешь дочерью учительницы, выбросившейся из окна. Этот город меньше моей ладони, они будут тыкать в тебя.

По спине пробегает холодок, и я закусываю губу, чтобы не перейти черту. Кто-то из нас должен отвечать за терпение. Но я поражаюсь его равнодушию.

— Она не выбросилась из окна, она упала с башни, — цежу я сквозь зубы.

— Именно, Дженнифер! Она выбрала Башню Белфордов — единственное здание, которое видно с любой точки города. Умирать, так у всех на виду.

Глаза жжет от горячих, подступающих слез. Вот только плакать при нем нельзя. Это правило я уже выучила.

— Сколько можно делать вид, что она сама решила уйти из жизни, — я говорю тихо, но он слышит каждое слово.

Лицо папы краснеет, и он надвигается грозной и массивной фигурой на меня. Я осекаюсь, но уже поздно. Он берет меня за подбородок, больно сдавливая.

— Мы едем домой. Пошла в машину.

Как в этом мире все просто, не можешь договориться — решаешь силой. Главное, обладать этой большей силой.

Он толкает меня к двери, которая по волшебному совпадению открывается. И на пороге появляется мужской силуэт. Солнце освещает его седые волосы, и играет лучами на его смуглом лице, испещренном мелкими морщинами. Мой ангел хранитель, он всегда является в самый нужный момент.

— Дедушка! — я бросаюсь к нему в объятия.

— Дженни, солнце, — он прижимает меня к себе, и мое тело, скованное от напряжения, начинает расслабляться.

— Гарольд, — отец, по всей видимости, протягивает ему руку. — рад видеть, но мы уже уезжаем.

Я отпускаю дедушку. Он потирает щетину и бросает оценочный взгляд на мои джинсы, заляпанные краской из строительного, на клетчатую рубашку с протертыми локтями. Дедушка делает какие-то быстрые выводы, долго и молча смотрит на отца.

— Зайдите ко мне в гости, мы с Дженни наготовим ее любимых блинчиков. Этим летом я накрутил много варенья.

Я одариваю папу самым умоляющим и ангельским взглядом, который вынуждает его согласиться.

Дом дедушки находится в квартале от маминого дома, и мы доходим пешком за десять минут. Его двор усажен кустами малины и сиренью, нас с радостью встречает старая овчарка Челси. Я треплю за огромные уши доброго друга. В светлом доме пахнет бергамотом. Дедушка разливает чай по кружкам. Я рассматриваю салфетки с вышивкой, которые с любовью когда-то сделала бабушка. На шкафу виднеется доска для игры в Го* и два мешочка с фишками.

— Потом сыграем с тобой, — подмигивает мне дедушка.

— Мы не будем задерживаться, — обрывает его отец.

На лице дедушки появляется скептическая улыбка. Он открывает одну из банок с черным, как смоль вареньем.

— Черника, — констатирует он, но за стол не садится.

Я чувствую подступающее напряжение. Бывших копов не бывает. Его самообладанию можно позавидовать, но зная дедушку, он что-то задумал.

— Рассказывай, Дженни, в этом году закончила школу. Как выпускной?

Я поглядываю на отца. Боюсь наговорить лишнего. Он безостановочно помешивает чай.

— Планируешь идти в университет или годик подождешь? Как сейчас у молодежи принято. — дедушка смеется. — Что насчет журналистики?

Мое лицо искажается, и я сдерживаюсь, чтобы не закашляться. Нервно отрываю кожицу губы, подбирая правильный ответ.

— Какая еще журналистика? Она идет в юридический, — бурчит отец.

Он даже не воспринял слова дедушки всерьез.

Но когда я делилась с Вами мечтой, господин полицейский, я не думала, что Вы меня сдадите при первой возможности.

— Не помню, чтобы в Белфордском Университете, был юридический факультет, хотя все меняется, — продолжает дедушка.

Господи Боже, я вжимаюсь в стул.

— Она не идет ни в какой, — отец повышает голос, но встает в ступор, смотрит то на меня, то на дедушку. — Вы издеваетесь? Ты знал, что она хочет учится в Олдберге? Почему я последний узнаю?

Дедушка наклоняется к нему с хитрой улыбкой и пожимает плечами.

— Может, потому что ребенку нужна поддержка, минимальная, а не только приказы. Это даже я понимаю.

Отец вскакивает на ноги, стул из-под него падает. Он тяжело дышит. Я тоже встаю и хватаю его за плечи, ставлю стул обратно и медленно сажаю отца.

Мужчины устраивают войны, женщины занимаются сглаживанием углов. Как меня все это достало.

— Давайте, все успокоимся, — молю я, зыркая на дедушку. — сменим тему.

— Как там твой парень, Майк? — дедушка снова бьет по-больному.

Как ему это удается? Я закатываю глаза и без сил плюхаюсь за стол.

— Мы взяли паузу.

— Паузу? — отец вскидывает брови. — Ты поэтому не хочешь ехать домой? Потому что рассталась с каким-то сопляком?

Дедушка переворачивает первый блинчик на сковородке, тот с идеальным хлопком ложится на свое место.

— У меня был один знакомый, он всегда делал тупые выводы. Потом ушел из полиции, болванам тяжело работать там, где нужно думать, — говорит дедушка.

Господь милостивый, заткни этого старика. Он устроит хаос.

— Что ты имеешь в виду, Гарри? Говори прямо, потому что я нахожусь здесь уже слишком долго, — отец раздраженно смотрит на часы.

— Боюсь, ты не вынесешь правды.

Дедушка подходит и кладет руки мне на плечи. Мы с отцом встречаемся совершенно разными взглядами. Я смотрю в его серые глаза, зная, что в них отражаются мои — карие. Мамины глаза. Потом он смотрит на мои волнистые волосы, которые сливаются с цветом бразильского палисандра, из которого изготовлены стулья, на которых мы сидим. И если поставить меня рядом с папой, блондином со светлой кожей, никто и не подумает, что мы родственники. Мама, наверно, сильно была влюблена в него, терпеть его характер просто невыносимо.

— Я всегда был к тебе снисходителен. Ты ведь выбор моей дочери, — бормочет дедушка. — но она жила ради тебя, а теперь и эта девочка живет ради тебя.

— Прекрати, — шепчу я, зная, что он не остановится.

На лбу у папы выступает вена. Кажется, он сейчас сорвется с места и растерзает деда, а на меня полетят брызги крови. Но отец сжимает руки в замок и по необъяснимой причине выслушивает. Желваки на его челюсти играют от злости.

— А как твой блог, который ты вела в том интернет-портале?

— Что? Нормально, — я оборачиваюсь на дедушку.

— Наверное, сможешь использовать это при поступлении.

— Вряд ли, — я мотаю головой и возвращаюсь взглядом к отцу. До меня медленно доходит, что и о блоге он не в курсе. Он ни о чем не в курсе.

Значит, это шоу под названием: «я знаю твою дочь лучше, чем ты сам». Пора заканчивать. Я открываю рот, но отец поднимается, глядя на часы.

— Она поступит в Белфордский, потом окажется у них в башне, потом начнет встречаться с каким-нибудь из этих подонков, он её обрюхатит, и ты это поддерживаешь. Вот только, когда ты, Гарольд, поймешь, что это была ошибка, будет уже слишком поздно.

Фигура отца скрывается в коридоре, а затем дверь драматически захлопывается. Я вздрагиваю от этого грохота. Но дедушка спокойно садится на его место. С отсутствием отца в доме, буря внутри меня устаканивается и залегает на дно. Мирно это все равно не решилось бы.

Он ушел. Хотя так разглагольствовал об опасности Олдберга, но его гордость задета, поэтому он спокойно оставляет меня здесь, а за домом раздается треск колес.

— Знаешь, Дженни, это хорошо, что ты рассталась с Майком, — дедушка улыбается. — тебе не обязательно выбирать таких же агрессивных ребят, как твой отец.

И как он понял, что у Майка проблемы с агрессией?

* (Древнекитайская стратегическая настольная игра)

Глава 3. Тайлер «По-обычному распорядку»

Я опускаюсь на колени и завязываю шнурки Эрни. Из его носа течёт протяженная сопля, я стираю её собственными пальцами. Поднимаюсь и читаю сообщение от Гила.

Вот говнюк.

Будет поздно, просит прикрыть его.

— Хиз! — вижу пролетающую мимо копну рыжих волос и даже не поворачиваюсь в ее сторону, окликая.

— Тайлер, солнце!

Не подлизывайся, сучка. Я прекрасно видел, как ты пытаешься свалить поскорее.

— Я на тренировку, отведи, Эрни домой, — бормочу я, не отрываясь от печатания ответа Гилу.

Она раздраженно вздыхает, но берет Эрнесто за руку и прощается с подружками. Я хрущу шеей, тренировку еще надо пережить. Вращаю правой рукой, плечо посылает болезненный сигнал.

— Только не как в прошлый раз! До дома чтоб довела, — я грожу пальцем Белфордской девчонке, которой никто в этом мире не указ. Почти никто.

Пусть только попробует не провести его до самой комнаты.

Хизер мило улыбается и кивает. Эрни медленно плетется рядом с ней, склонив голову. Он переваливается с ноги на ногу, будто большой ребенок. А он действительно большой. Иногда самым крупным ребятам нужна особая забота и помощь, например, если они больны.

— Пожалуйста, Далтон!

Ненавижу, когда Терри зовет меня по фамилии. Не знаю, что именно меня бесит, ведь эта фамилия многое для меня значит. Но она не для друзей. Обычно он позволяет себе это только, когда хочет показать нашу разницу в возрасте. Терри все таки ровесник Гила. Между нами закрались весомые пять лет, хотя ни с Терренсом, ни с Гилом я эту разницу никогда не чувствовал.

— Не могу, мне нужно забрать Ивви с музыкальной школы.

— Ой, боже, она большая уже, сколько ей? Шестнадцать?

Больше.

Я натягиваю худи. Нечего мусолить эту тему. Я могу сказать нет кому угодно, кроме Ив.

— Пусть ее забирает заботливый брат.

Я бы посмеялся, Терри, если бы ее заботливый брат был немного послушнее. Но он хренова безответственность. В его жизни уже давно главенствующее место заняли три С: спорт, секс и сон. Что довольно неплохо сказывается на его состоянии, так он себя и вытащил из дерьма. Мне стоило бы смириться с собственной участью и делать то же самое.

— Я ей вместо заботливого брата, — говорю я, захлопывая шкафчик.

Ивви явно рождена не в той семье, не в то время. И ее родители не смогут ее защитить. Не уверен, что и я смогу. Но я пытаюсь.

И когда я вижу ее лучезарную улыбку возле здания музыкальной школы. Она разливает во мне нечто теплое, забытое. Это ведь испытывают люди, когда думают о семье? «Они мне, как семья» — выученная фраза, что отлетает от моих зубов с тех пор, как я научился говорить.

— Тайлер! — восклицает Ив.

Она рада каждый раз. Ее черные волосы заплетены в длинную косичку, которая раскачивается из стороны в сторону, пока она летит ко мне. Я не слишком внимательно слушаю ее истории о каком-то композиторе, который ее жутко вдохновляет. Мы забираемся в джип. Голубое платье прилегает к ее смуглой коже, Хизер говорит одноклассники Ивви уже сходят с ума. Интересно, если Ивви заявит, что у нее появился парень, насколько короткую цепь подберет Ричард, чтобы она всегда была у его ноги.

Как и все. Каждый должен знать свое место.

Место Белфордских отпрысков в обществе кажется возвышенным, но никто из этих невежд не видел, что происходит в стенах башни.

— А что с Гилом? — взволнованно спрашивает Ивви.

— Ничего, опоздает.

Красный свет отражается в лобовом стекле. Я упираюсь локтем в открытое окно.

— Вот идиот! Опять тебе разгребать, дядя будет в ярости.

Я усмехаюсь, зачесывая волосы. Так и будет.

— Ничего, сочтемся, — кладу руку обратно на руль.

Мне — угол, ему — подвал. Светофор загорается зеленым, и я трогаюсь.

Но краем глаза вижу, что Ивви не удовлетворил мой ответ.

Поворачиваю к фонтану и торможу.

— Главное, не вступай в конфликт. Пожалуйста, Тайлер.

Я смотрю в ее кристальные глазки, сверкающие от злости. Если бы не голубые глаза Вильяма, никто бы и не подумал, что Эрни и Ивви брат с сестрой. Старший — увалень, большой ребенок и хрупкая, но очень умная младшая. В их лицах есть что-то схожее, наивность, маленький носик.

Ивви открывает дверь и спускается, ее талия оказывается на уровне двери. Она воинственно смотрит на башню, словно сейчас плюнет в ее стены. Маленький солдатик, из всей семьи я находил с ней больше всего общего.

— Я боюсь за тебя, — резко заявляет она. — а Ричарда я не боюсь! Однажды, он узнает, что моя преданность была всего лишь страхом за близких, но будет поздно. Он уже будет вытаскивать нож из спины.

Слово в слово повторила.

— Это мои слова, — вот опять, я улыбаюсь. — не смей их сказать при нем.

Иначе мне придется убить его. Пока он не убил тебя.

Эти слова я говорил в порыве злости, на деле — предать не так уж и легко. Ивви захлопывает дверь и бредет к воротам, чтобы позвонить в домофон. Она долго стоит у ворот, поэтому я выхожу из машины, вдыхая прохладный вечерний воздух. Олдберг, окруженный горами, медленно смеркается. Скалы обращают его в кольцо тьмы.

Мои глаза выцепляют движение около фонтана. Девушка?

Клетчатая рубашка, простые джинсы с пожелтевшими коленками. Здесь таких не бывает. Но в противоречие самому себе, я опускаю взгляд на собственные кроссовки, которые выглядят так, словно пережили ядерную войну.

Кроме меня, здесь таких не бывает.

Я подхожу ближе. Невысокая девушка с темно каштановыми волосами касается пальцами кафеля фонтана, трогает гравировку. И я чувствую подозрительное волнение от того, что не могу узнать ее со спины. Я смотрю на собственную руку, которую протягиваю к ее плечу. Но замираю, потому что она резко садится на корточки.

Да что за хрень?

Моя рука дрожит, меня всего сотрясает от смятения. От её ненавязчивых, но беспорядочных действий. Она гладит асфальт.

Я быстро придумываю логичную причину своего озноба. Это из-за тренировок и двухчасового сна сегодня меня так трясет.

— Что ты делаешь?

Спрашиваю жестко, насколько это возможно. Нечего здесь бродить.

Еще на корточках она лишь поднимает голову, но не спешит обернуться. Даже не вздрогнула. И меня пробирает холод.

Когда видишь команду противника, как они себя ведут, как смотрит на тебя их капитан, считываешь сильную или слабую ауру. И бывает, что одного поворота головы достаточно, чтобы тебя бросило в пот, а сердце в панике забилось. Тогда ты сосредотачиваешь все свои силы на том, чтобы противник не обнаружил твоей слабости, зловонности твоего страха.

Так вот, у нее аура явно не слабая.

Незнакомка встает и мы ударяемся взглядами. Нет, не встречаемся, не видим друг друга. Она уже ведет немой бой со мной.

Я должен прогнать ее, но не могу сформулировать ясную мысль под впечатлением круглых темно-карих глаз. Медленно спускаясь по ее лицу, я убеждаюсь в странной мысли. Я ее уже где-то видел. Нос, заканчивающийся капелькой, округлые, но обветренные губы. Ее лицо словно не успело потерять детские черты, но уже обрело вынужденную непримиримость.

— Это разве не общественное место? Я не могу здесь находиться?

Она швыряет вопрос в лоб.

Ну что ж, твой выбор.

— Не местная? — не жду ответа и продолжаю. — Это заметно, и здесь лучше об этом не кричать. Пришла поглазеть на главную достопримечательность города, пожалуйста.

Уголок ее губы дергается вверх в усмешке.

— Часовая башня или университетский мост, а, может, лучше старейшая городская библиотека — это достопримечательности. А не четыре башни из черного кирпича.

Значит, местная.

Ненавидит Белфордов? Не такая уж и редкость. Ричарда либо боготворят, либо видят в нем дьявола.

Но то, что она на второй стороне даже возбуждает.

Меня продолжает мучить нетерпеливый разум, рыщущий в женских образах, когда-либо встречавшихся мне в жизни. И появляется лишь один, из глубокого детства, но этого не может быть.

— Как тебя зовут? — она делает первый шаг и морально и физически, оказываясь всего в нескольких сантиметрах от меня.

— Тайлер.

Слегка терпкий, карамельный запах, исходящий от нее, испытывает меня на прочность, во мне рождается желание наклониться к ее шее.

Он ей очень подходит. Нет в ней легкости и беззаботности, присущей девчонкам ее возраста. Впервые, я чувствую потребность распробовать девушку с первых секунд знакомства. Хочу знать о ней больше.

— А твое имя?

Я успеваю только задать вопрос, как меня окликает Ивви с недовольным видом. И моя заинтригованность развеивается под гнетом тяжелых ворот, которые уже открываются, зовут на службу тому самому дьяволу, по чью душу пришла эта девушка, я в этом уверен.

— До свиданья, Тайлер, — она быстро кивает и еще быстрее уходит.

Единственное поразительное событие за день. А дальше все по-обычному распорядку. Заезжаю в Белфордские владения. Вытаскиваю вещи Ивви. Глажу радостных собак, кроме одного, который до сих пор скалится при виде меня. Пошел к черту.

Поднимаюсь по мраморным ступенькам и захожу в башню, придерживая дверь для Ив. Все по-обычному распорядку. Выбивается из рутины только бесконечная тирада вопросов Иввет о незнакомке. Она не верит мне, что я понятия не имею, кто это. Хитро улыбается.

Нас встречает Ванесса, которая тут же забирает у Ивви сумки с нотами и учебниками. Если не знать, что Ванесса — это лишь гувернантка, которую Ричард нанял с самого рождения Ив, то можно было бы подумать, что она ее мать. На Ванессу Ивви больше похожа, что внешне, что характером.

В доме царит гробовое молчание, заметное еще сильнее из-за потрескивания камина. Нет, это не безмятежный покой домашнего уюта, это безмолвное ожидание.

По-обычному распорядку.

За стеклянным длинным столом в гостиной сидят Хиз и Эрни. Я внутренне выдыхаю, она привела его домой. Атмосферой в башне легко проникнуться, посмотрев на самую общительную девушку в мире. Она молчит. Только в стенах собственного дома дочь Ричарда Белфорда лишний раз не открывает рот.

— Тайлер, Господи, — шепотом восклицает Хизер. — ты пришел.

— Уже спускался? — я спрашиваю, усаживаясь рядом с Эрни.

Я хочу отдышаться, просто отдышаться, когда я услышу его шаги, то соскочу со стула. Хиз невротически кивает.

Значит, она уже столкнулась с немилостью отца.

— Сегодня пятница. Где, сука, Гил? — длинными пальцами она сжимает свои волосы.

— Успокойся, — я тянусь через стол и беру ее за руку.

У нее ледяные ладони. Хизер в ужасе.

Кто бы ни намекал на наше совершенно разное положение в семье Белфорд, за этим столом все равны, кроме хозяина. Каждого ждет свой личный кошмар, здесь главная валюта — власть.

Наверху раздаются негромкие шаги, размеренные. И Хизер покрывается гусиной кожей.

— Это Ванесса ее задерживает? Где Ивви?

Шаги становятся более различимыми, и я вскакиваю, чуть не перевернув стул. Бегу к лестнице, ведущей к спальне Хизер и Ивви. Благо, к кабинету Ричарда ведет другая лестница. Поднимаюсь на пролет и выдергиваю Ивви, которую, к счастью, вижу в проеме.

Я успеваю только швырнуть Ивви в сторону стола, как на лестнице появляется Ричард.

Черная рубашка, даже в брюки не заправил. Он в плохом настроении.

По уровню от одного до десяти — мы сегодня сдохнем.

Глава 4. Тайлер «Поколение рабов»

Ричард медленно подходит к столу, трогая его стеклянные грани. Сегодня он небритый, седые короткие волосы контрастируют с кожей орехового оттенка. Я замечаю золотые кольца на правой руке, и мой лицевой нерв дергается.

Две недели назад — это было больно.

Его взгляд блуждает по столу и останавливается на мне. Твою мать.

— Моего сына еще нет дома, но ты считаешь, что можешь сидеть с нами за одним столом?

Его низкий голос заполняет комнату.

Я обхватываю спинку стула. И долго он за нами наблюдал?

— Ты попала в список стипендиатов?

Он обращается к Хизер. Она кивает, пряча под столом трясущиеся руки. Конечно, попала. Она Белфорд. Что-то тут не так, чего он спрашивает?

— Правильный ответ — нет.

Ричард играет с ее страхом.

— Она попала, я проверял список, — уверенно говорю я, встречаясь с ее перепуганными глазами, которые кричат, чтобы я заткнулся.

— Ты говоришь, когда я тебя спрашиваю, — Ричард грозит пальцем в мою сторону.

Он обходит Хизер, оказываясь за ее спиной и со свистом опускает руки на ее плечи. И, к сожалению, замечает, как я сжимаю спинку стула. Смотря прямо мне в глаза, он наклоняется к ее уху.

— Ты попала в список только потому, что я об этом позаботился. Ты не прошла. Но моя дочь не может быть не на первом месте, это все еще не очевидно для тебя? Подними свою голову, — он дергает ее за подбородок вверх. — и смотри вперед.

Нутром чувствую, это не причина его бешенства.

Хизер сглатывает и быстро моргает, чтобы скопившиеся слезинки не потекли по лицу.

— Я поняла.

Хищный взгляд ищет новую жертву, падает на Эрни.

— У нас скоро ежегодный бал, — Ричард гладит по голове Хиз, подавляя Эрнесто. — а мой племянничек похож на жирного кабана.

— Банкет, — поправляю я.

Ричард громко всасывает воздух, держась из последних сил.

— Закрой рот.

Мне вообще плевать, как называть пир во время чумы. Его суть не меняется. Богатые и жадные до власти собираются, заводят связи и вылизывают задницы друг друга. Мы — массовка.

Я сказал это просто так. Потому что он меня бесит.

Эрни всегда был пухлым. Это для тебя новость?

— Прости, дядя, — Эрни всхлипывает, снимая очки, протирает отпечаток на носу.

— Твой отец возлагает на тебя большие надежды, ты на многое способен, Эрнесто. Пусть, ходит в зал.

Последнее адресуется мне. Следить за тем, чтобы Эрнесто привел себя в порядок должен буду я.

Ричарда одновременно до жути раздражает Эрни, но он требует от нас постоянного сопровождения его, помощи и поддержки. Вывод напрашивается сам собой, ему все же жаль Эрни.

Но я не успеваю обрадоваться, как Ричард швыряет на стол какую-то розовую тетрадку на кольцах. Она уже мелькала где-то перед моими глазами. Вдруг Ив, сидящая рядом с Хизер, вскакивает на ноги.

— Место, Иввет, — тихо цедит Ричард. — каждый должен знать свое место.

Ее ноздри раздуваются от гнева, а глаза накаливаются, словно сейчас лопнут. Это не разговор о какой-нибудь двойке. Я теряюсь от невозможности защитить ее.

Ненавижу, когда я не в курсе чего-либо. Не знаешь ситуации — не можешь её контролировать.

— Прекрати! — она вскрикивает, и даже не собирается садиться по его приказу.

Если бы Ивви была больной, как ее брат Эрни, или была бы послушной и боязливой, как Хизер, он бы не пытался подчинить ее.

— Тайлер, попей водички, успокойся, — Ричард не сводит с меня взгляд с тех пор, как начал поочередные унижения. — я сказал, попей воды.

Я наливаю неполный стакан воды из графина и демонстративно делаю глоток. Это реально должно меня успокоить? Смыть ненависть из моего взгляда?

Глядя на меня, Ивви с опаской усаживается, боится, что вечер закончится кровью.

Ричард поднимает со стола тетрадь и открывает на определенной странице.

— Я не верю, что это сделала она.

Он замолкает. Одна строчка — я все понял. Все поняли. Боль, загнанная глубоко под кожу, начинает сводить мне челюсть. Он продолжает смотреть на меня, отвлекаясь лишь на записи Ивви. Значит, это что-то вроде ее личного дневника.

Ричард прокашливается и продолжает читать:

— Она не могла этого сделать, есть люди, неспособные на такое.

Хватит.

— Простив даже худшего врага всей своей жизни, она не может просто убить человека. Я в это не верю.

Стакан, который я держу все это время, лопается от напряжения, скопившегося в руке. Стекло врезается мне в палец, и только Хизер вздрагивает и опускает голову. Ивви зажмуривается.

Ричард вальяжно подходит к камину и бросает тетрадь в огонь.

Я ставлю остатки стакана с торчащими острыми краями на стол.

— Простила худшего врага, — он зловеще усмехается. — я простил ей то, что она сотворила в этих стенах. Я молчу и буду молчать об этом до самой своей смерти. И каждый из вас!

Он быстро передвигается ко мне и бьет кулаком о стол.

— Каждый из вас, — впивается в меня взглядом. — особенно неблагодарных, должен молиться о моем здоровье, потому что, кроме меня, вас никто больше не защитит.

Он хочет моей реакции, но он ее не получит.

Ешь, что дают.

Наш зрительный контакт разбивается о скрежетание входной двери. Быстрые шаги приближаются к гостиной, и, наконец, раздается взволнованный голос Гила.

— Опоздал, виноват! — он подбегает к отцу.

С моих плеч падает камень, когда я слышу его.

Ричард недовольно оглядывает сына и идет к своему трону, высокому стулу из красного дерева, который позволяет как-бы восседать над всеми остальными. Если бы он только знал, насколько его потуги власти смешны.

— Простите, — шепчет Гил нам, падая на стул рядом со мной.

Он подтягивает рукава черной толстовки, обнажая испещренные татуировками руки.

Гила никогда не муштровали при всех. Но у Ричарда особый подход к каждому, он отменный садист. Если у кого-то появилась мысль, что любимого сыночка он не ругает, ведь относится к нему иначе, ставя выше других, то это это ошибка. Только сам Господь знает, что происходит за дверями его кабинета, когда он зовет Гила поговорить лично. Гил посильнее нас будет.

Те, кого Ричард любит, страдают в сотни раз больше остальных. Так что, даже на секунду во мне никогда не закрадывалась зависть к Гилу или Хизер, я прожил в этой семье столько лет, и мое положение меня устраивает больше. Если они еще пытаются изобразить детей, любящих своего отца, то про меня он все прекрасно знает.

Я просто должен быть здесь.

Должен, а не хочу.

Наконец, Ричард уходит. А прислуга начинает приносить ужин, боязливо поглядывая на трон своего господина.

— Спасибо, что прикрыл, — говорит Гил, втаптывая помидоры в пюре.

— Он не спрашивал о тебе.

Хизер до сих пор пытается придти в себя. Ивви просто отодвинула свою тарелку куда подальше и смотрит в стену.

— Надо поговорить, — Гил смотрит на меня с полной серьёзностью. — он захочет меня видеть минут через десять, так что, поторопимся.

Мы выходим на задний двор. И Гил становится настоящим, его уверенность крошится на глазах.

— Что случилось? — я реагирую, но что-то подсказывает мне, что я не хочу знать.

Он облокачивается на стену из черного кирпича и достает сигареты. Закуривает прежде, чем объясниться.

— Иногда меня не отпускает ощущение, что я пытаюсь предотвратить катастрофу, — выпускает дымное облако. — и все мои усилия бесполезны.

Тяжелый вздох не оставляет надежды на хорошие новости. Да говори уже.

— Гибсон в Олдберге.

Гибсон? Что, прямо та самая Гибсон? Нет, тогда Гил сошел бы с ума окончательно.

— Которая?

Я получаю слегка презрительный взгляд, осуждающий мое спокойствие. Он затягивается еще сильнее.

Значит, не Сабрина.

Дочь Кассандры. Как её звали?

— Ну и что? — я расстегиваю фланелевую рубашку и снимаю, оставаясь в одной футболке. После того, что устроил Ричард, мне до сих пор не хватает воздуха, стоит вспомнить ошарашенные глаза Ивви. — Она будет приезжать сюда, здесь дом ее матери.

Гил молча машет головой. По его лицу понятно, что он уже нарисовал себе страшную картину.

— Я ее помню, — бросает он, вдавливая окурок в стену. — она была ребенком. Очень изменилась.

Это еще не значит, что она пришла мстить, что она вообще понимает, что произошло. Гибсоны учились с нами.

Не уверен, что хотел бы иметь в запасе больше воспоминаний, но я почти ничего не помню. Мое детство — время до той жизни, которая у меня сейчас, его, словно не было.

Я знаю лишь конкретные факты о себе. Глаза сами собой закрываются, и я опираюсь спиной о стену башни.

Хочу спать. Усталость накатывает, только ты дашь ей малейшую надежду.

— Она уже была здесь.

Слова Гила окатывают меня, будто ведро холодной воды. И я уже заинтересованно смотрю на него. Здесь?

— У башни, — поясняет он. — когда я спешил на ужин, чуть не сбил ее.

— И ты узнал ее спустя столько лет?

Он запрокидывает голову, прочесывая темные волосы рукой. Сука. Ненавижу, когда он такой. Если Гил в таком состоянии, обязательно случается дерьмо.

— Я был на похоронах Кассандры, — он смущенно поднимает глаза в мою сторону, но тут же отводит, видя мой открытый рот. — Так что, я видел ее дочь еще в прошлом году, это точно она.

— Ты охренел?

Из дверного проема выглядывает Бен. Сын Ванессы.

— Тебя зовет, — он обращается ко мне.

Я киваю, и Бен скрывается за стеной.

— Гил, — я подбираю его окурок и складываю в карман. — приди в себя. Никакой паники. Будем действовать по обычному плану. Разберемся с ней сами.

Я стою в ожидании, пока он не качает головой в согласии.

— Наблюдение. Сближение.

— Контроль. Подчинение, — заканчиваю я.

Законы обезвреживания врага, которыми мы пользовались сотни раз. Ричард вывел эти правила за годы своей работы с людьми, и они, как ни прискорбно, не подводят.

Но Гил произносит их неуверенно. Потому что он не такой, и все эти правила ему претят. Его черные глаза добавляют воинственности, как и другие резкие черты лица.

Хоть бы одна из тех девушек, которыми ты затыкаешь свое свободное время, видела тебя настоящим? Видела бы не только внешнюю картинку.

— Я знаю, что тебе тяжело, но еще я знаю, что ты справишься. И еще надо, чтобы ее никто не трогал. Предупреди Хиз, пусть будет мила с ней.

— Ты сам ей займешься? — вопрос летит мне в спину.

Я киваю и заворачиваю в башню. Но Гил добавляет:

— Предупреждаю, если она что-то выкинет, я напугаю её так, что она собственное имя забудет, не то, что дорогу в Олдберг.

Не сомневаюсь. Ведь, если что-то случится, Гил опять будет винить себя.

Скольких Гибсон не уберегли ни удача, ни Бог, им ничто не помогло.

Бен отлипает от стены, видя меня своим одним «рабочим» глазом, и следует за мной. Мы поднимаемся во вторую башню, как же долго нужно переться туда, если не пользоваться сокращенным ходом.

— До полуночи метнись к Адаму, — приказывает Ричард, как только мы переступаем порог его кабинета. — выясни, что с товаром.

Я уже не сжимаю челюсть до скрипа, как раньше. Когда я впервые услышал о товаре, представлял себе коробки, набитые одеждой, или мебель, или сырье для строительства. Я и о запрещенном товаре думал, когда первый раз дрожащий стоял на пороге у Адама. Я думал, о каком угодно товаре.

Но не о живом.

Осталось ли во мне что-то человеческое, если я просто запоминаю его приказы, и иду исполнять? Я тут же начинаю ощущать то, что лежит у меня в кармане брюк до сих пор, с того самого дня. Я не выбросил это дерьмо, сделав свою жизнь еще сложнее, и не только свою.

— С товаром что-то не так? — я возвращаюсь к вопросам поставки.

— На этой неделе я приглашал в Авалон важных гостей, — он скучающе наклоняет голову в бок. — им нужно предоставлять лучшее, а не вторичную гниль. А еще он все время болтает что-то о праве выбора.

Он просто относится к женщинам, как к людям, выполняющим свою работу. А не как к материалу.

— С Монтеро было проще, — Ричард расстегивает верхние пуговицы рубашки, полностью расслабляясь. — короче, объясни Адаму, что я от него хочу.

Я ничего не чувствую.

— Понял. Могу идти?

— Бен пойдет с тобой, Хантер в последнее время нервный.

Несмотря на моменты просветления в наших отношениях с Адамом, мы не ладим. Бен идет со мной не для защиты, а чтобы вовремя остановить нас, напомнив о сотрудничестве без войн. Бен старше меня, он вырос в этой башне. Выполняя приказы Ричарда, когда-то получил жуткий шрам на все лицо и слепоту на один глаз. Не знаю, что конкретно произошло. Но у таких, как мы нет будущего. Поколение Белфордских рабов.

Я уже размышлял об этом, каждый, кто служит Белфорду либо родственник того, кто уже подчинен его системе, либо предан, потому что кто-то из его близких страшно провинился перед Ричардом.

Раньше Бенни казался мне таким взрослым, одноклассник Гила. Еще он казался добрым и открытым, с чересчур большими хрустальными глазами. Но светлый волос стал русым, руки огрубели, он все меньше разговаривает с каждым годом.

Но с Гилом он до сих пор общается.

— Тайлер, — моя бровь дергается, когда Ричард произносит мое имя. — все спокойно? В городе никаких новостей?

Мгновение. Дано лишь мгновение, чтобы принять правильное решение.

— Ничего. Тишина.

Я сам разберусь с Гибсон. Ему знать необязательно.

Если Гил не будет тупить или таять от мягкости своего сердца, то мы справимся намного быстрее.

На мне отпечатком остался взгляд темных круглых глаз девчонки у фонтана.

Гил говорит, что встретил Гибсон, когда бежал на ужин. Значит, это была она.

Вот почему она показалась мне знакомой.

Значит, в закромах моей памяти о детстве все же остались тусклые образы каких-то людей.

Почему-то мне кажется, что наблюдение, сближение и контроль пройдут без напряга. Но получится ли подчинить её раньше, чем о ней узнает Ричард и начнет действовать своими методами.

Подчинить можно почти любого, но есть и те, кто оказывают сопротивление.

Глава 5. Дженнифер «Виновных нет»

Майк бежит за мной, я срываю колени в кровь, когда падаю на бетонный пол. Не могу найти выход в грязном гараже. Воздух загазован, мне сложно дышать. Среди пыли появляются его белые волосы и холодные голубые глаза.

— Ты улыбалась ему! — он берет меня за шиворот рубашки и вжимает в свою машину.

— Майк, прошу тебя, успокойся, — я безумно глотаю воздух.

С начала лета я помогаю в строительном магазине его дяди. И я была по-настоящему счастлива, когда он предложил мне работу. Велел быть вежливой, улыбаться и консультировать покупателей. Но с каждым днем он менялся, у нас начались споры. Он указывал пальцем на компанию парней и говорил, что они приходят лишь полюбоваться на меня. Загадкой остается, зачем тогда они купили десять литров краски, малярные кисти и четыре ведра. Я так привыкла быть виноватой.

А теперь я становлюсь на носочки, чтобы хоть немного вздохнуть, пока он железной хваткой держит меня за горло.

— Ты видела, как он на тебя смотрел? Он хотел тебя!

Майк маниакально бегает глазами по моему телу, всасывает воздух и сам себе кивает.

— И тебе это нравилось, ты специально.

Из последних сил я толкаю его ногой, попадаю в колено. Он сгибается. Это мгновение дает мне фору, и я бегу к железной двери. Но чувствую его руку на своем запястье, он отшвыривает меня назад. Перед глазами появляется железный шкаф, увернуться от которого у меня нет никаких шансов.

Я вскакиваю с кровати, наполняя легкие воздухом с такой силой, будто не дышала всю ночь. Сердце гулом барабанит в ушах. Я оглядываю комнату, вспоминая, кто я и где. Оптимистично верю, что однажды этот день перестанет мне сниться. Но это был лишь один день, один из многих. Это был бесконечный ад.

Вот, во что превратились наши отношения.

И теперь розовые обои, белые покрывала, мягкая кровать, кажутся мне всплеском эндорфина. Комната Сабрины.

Она осталась без малейших изменений — заслуга дедушки. Он приводит в порядок каждую пустующую комнату в этом доме. Ведь раньше здесь жила его семья, крепкая и дружная. Гарольд, его жена и две очаровательных дочки. Первой он потерял Сабрину, без метафор, она пропала без вести. Я скидываю ноги с кровати на ее мягкий коврик.

Девять лет, поверить не могу. Прошло девять лет с её исчезновения. Мне было одиннадцать. С фотографии в рамке на меня смотрят две чудесные девочки, темноволосая, яркая задира, именно такой была моя мама, и ее нежная, милая сестра — Сабрина.

Я помню, как в детстве трогала ее кожу, не понимая, почему моя смуглая, а ее белоснежная, казалась мне бархатной. В детстве я никогда не ощущала ее своей тетей, да и маленькая разница в возрасте делала нас больше сестрами. Мама родила меня очень рано.

Затем ушла и моя бабушка, ее забрало больное сердце, но она уходила от нас медленно, потухая. Дедушка, должно быть, самый сильный человек из всех, кого я знаю. Теперь и его старшая дочь, Сандра, покинула нас. Один за другим, они все оставили его. Но он же волк старой закалки, а не какой-нибудь рядовой мужчина, который сопьется от горя.

Я надеваю джинсовый комбинезон и заворачиваю волосы в пучок, спускаюсь на крыльцо, предварительно налив чашку душистого чая. Кажется, вкуснее чая, чем у дедушки, я нигде не пробовала. Смотрю, как он бережно вычесывает собаку у ее будки, комки шерсти взлетают в воздух. Я сажусь на ступеньки и машу ему.

Меня захватывает абсолютная безмятежность, это место, застывшее во времени, напоминает, что у меня была большая семья. Что мы любили друг друга, что я чувствовала заботу и любовь.

— Доброе утро, как спалось? — дедушка сияет. Из-за того, что я дома или из-за того, что он, наконец, высказал моему отцу все, что держал в себе.

— Лучше не бывает, — я вру с улыбкой. Мы не будем обсуждать мои кошмары.

Дедушка с хрипом присаживается рядом. К нам подбегает Челси, весело размахивая хвостом. Я подбираю сухую ветку и кидаю в сторону забора, собака галопом бежит за ней.

— Помню ее совсем маленькой, — меня охватывает ностальгия.

— Я тебя тоже помню маленькой, — дедушка толкает меня локтем.

Он недолго молчит, задумавшись, хмурит брови.

— Зачем ты здесь, Дженни?

Спрашивает очевидное. Но я знаю, что ответ о поступлении его не устроит. Он хочет услышать правду. Я подгребаю колени к подбородку.

— Дело закрыли? — с угасающей надеждой спрашиваю я.

— Да, закрыли. Но фактически и не открывали, я говорил с Лойсом.

Челси радостно возвращает мне слюнявую палку. Я замахиваюсь и снова бросаю ее, как можно дальше. Иногда мне хочется быть щенком, который безудержно счастлив какой-то деревяшке или миске, полной еды. Дело мамы прекращено. Самоубийство. Виновных нет.

Сабрина. Поиски остановлены, признана умершей. Виновных нет.

— Я должен заботливо сказать, что это место не для тебя, и стоило бы поискать университет в другом городе.

Должен. Я молчу, уже привыкшая к вечным просьбам взять поскорее обратный билет и исчезнуть из Олдберга.

— Я много раз пытался спасти души тех, кто был рядом, но у меня, как видишь, не получилось. Так что, поступай, как хочешь, Джен, — я напрягаюсь и поворачиваюсь на дедушку. — раз ты планируешь остаться, я должен кое-что тебе отдать, — дедушка отковыривает плитку ступеньки и вынимает оттуда пожелтевшее письмо.

Мои глаза расширяются, когда он протягивает мне бумагу. Я заглядываю в дырку под ступенькой. Да ты издеваешься!

— У тебя по всему дому тайники? — я вспоминаю, как находила еще несколько в детстве.

Надпись гласит: «Для Дженнифер». Я просовываю ноготь под заклеенную часть конверта и надрываю его. Но останавливаюсь. Конечно, как могло быть иначе.

— Ты уже вскрывал его и заклеил по-новой, — я буквально ловлю его за руку, но дедушка отрицательно качает головой.

— Смотри, не подавись гениальностью, Шерлок, — цокает старик. — моя дочь оставила этот конверт для тебя за месяц до собственной смерти, сказала отдать, если ее не будет, если она уедет или что-то случится. Что я, по-твоему, должен был сделать в день, когда она погибает при странных обстоятельствах? Естественно, я вскрыл его.

Мое молчание выражает полное согласие. У нас не единой зацепки, и единственное, что можно делать — это идти по следам, которые мама сама оставила.

Я разворачиваю листок, и глаза бегают по ее каллиграфическому почерку.

«Моя дорогая Дженнифер. Ты подарок, который сделала мне жизнь. Я не встречала более добрую девочку, которая найдет свет в каждом человеке. Та надежда, с которой ты смотришь на меня, когда просишь не отталкивать тебя, напоминает мне о ней.

Я благодарю небеса за то, что ты не похожа на меня, разве что внешне. Ты была ниспослана мне вместо Сабрины».

Я осторожно бросаю взгляд на дедушку.

Сабрина — запретная тема, слишком болезненная. К ней он был привязан, как ни к кому другому. Мама никогда о ней не говорила, и мне велела не задавать вопросов. Последний раз я видела Сабрину, когда ей исполнилось шестнадцать. Возвращаюсь к письму.

«Я хотела оградить тебя от всего плохого, но сейчас понимаю, что я и есть худшее, что с тобой было. Прости.

Если ты это читаешь, то я допустила непоправимую ошибку. И ты первой заподозрила неладное. Думаешь, я считаю тебя глупой? Это не так, ты очень сообразительная, умная девочка. Ты с детства с легкостью разгадывала загадки, ребусы и догадывалась, кто убийца почти в любом детективе с моей полки. Я всю жизнь боялась, чтобы ты не нашла в себе силы и смелости стать частью города, чья история окрашена в багрово красный. Но боюсь, ты в Олдберге.

Я пишу, потому что знаю, ты намерена докопаться до правды, но она не имеет никакого значения, она так чудовищна, что ты должна бежать из Олдберга так далеко, как только сможешь. Берегись Белфордов и любого, умоляю, любого, кто на них работает или как-то с ними связан. А если мои ученики или этот набожник станут тебя донимать, хоть я ему и запретила даже приближаться к тебе, не смей их слушать! Просто останься жива. Ты должна выжить. Это все, о чем я прошу тебя с того света».

Я вытаскиваю свой разум из самого жуткого письма в своей жизни. Пытаюсь вернуться в реальный мир, мои усилия тщетны. Меня заполняет злость, вперемешку со скорбью.

— Она знала, — все, что я могу из себя выдавить. — она предвидела свою смерть. Когда выпроваживала меня тем летом, знала.

Целое письмо мне оставила!

— Это не доказательство, — отрезает дедушка. Нет, не дедушка, а полицейский.

— Издеваешься? — я трясу письмом перед его лицом. — ее убили Белфорды. Она ненавидела их, ходила в башню, общалась с ним и его детьми. А потом поскользнулась и упала? Покончила с собой? Гилберт был последним, кто видел Сабрину! — вдруг выпаливаю, не подумав. — это их дурная семейка.

Дедушка оценивающе разглядывает меня.

— И что ты думаешь?

— Она что-то на них нарыла и хотела обнародовать.

Он машет головой.

— Незачем жителям этого города узнавать о преступлениях Белфорда, все и так знают, кому принадлежит Олдберг. Честные расследования — это то, за что меня уволили из полиции. Ни один бизнес не проходит мимо ушей и глаз Ричарда, ни один преступник не может существовать здесь, не пересекаясь с ним. Помню, как мы отловили целую банду, они разгромили местную типографию за то, что печатали своевольности, а не восхваляли Белфордскую династию. А потом пришел парнишка, молодой совсем, да и забрал всю компанию, устроившую разбой.

Я округляю глаза. И дедушка кивает.

— Ни суда. Ни дела. Ни даже разговора о хулиганстве.

Парнишка, который впрягается за Белфордские дела. Это его я видела у башни? Тайлер.

Когда он подошел ко мне возле фонтана, я его едва ли узнала. Помню его в школе, мы пересекались, он был замкнутым. Он всегда был рядом с ними. Рядом с Гилбертом и Эрни. Значит, Ричард выбрал именно его для собственной подстраховки. И насколько же он доверяет Тайлеру?

Я смотрела в его глаза, переливающиеся золотым оттенком. Он меня не помнит, с первой секунды ясно.

Дорогая машина, на которой он возит дочку Вильяма, но потертые кроссовки, которым на вид лет пять, а то и больше.

Я долго шла к башне. Но остановилась у фонтана, вспоминая в точности, на каких плитах лежала мама. Такая беззащитная и несчастная. На черном платье расползалось пятно, ее волосы замерли в луже крови. Я долго шла к башне, но у фонтана поняла, это то место, где я заканчиваюсь. Там нет ни мыслей, ни страхов. Там нет ничего.

— О чем задумалась?

Дедушка методично бродит по моему лицу пристальным взглядом.

На мгновение я задумываюсь, о том, чтобы узнать у него больше о Тайлере, но желание проходит.

Лето прошлого года. Дженнифер

Это лето необыкновенное. Я уже знаю, что запомню его на всю жизнь.

— Шоколадной крошки не хватит, — мама угрожающе смотрит на то, как я достаю шоколадные капельки из пакета.

Я строю невинное лицо, убирая руки от ингредиентов. Она ставит последнюю партию печенья в духовку. Этим летом мама сама меня пригласила в гости, это фантастика. Такого я не помню с античных времен. Она радостно нарезает салат, напевая что-то под нос.

— Мам, знаешь, я очень рада, что мы можем вот так посидеть.

Я хотела добавить благодарности за приглашение. Но это слишком печально, что родная дочь будет говорить «спасибо» маме за то, что та решила с ней увидеться. Побыть матерью. Поэтому я просто наблюдаю за ее улыбкой и хаотичными движениями.

— Ты уже решила, куда будешь поступать? Следующий год очень важен, — она закидывает половник в раковину.

— Вообще-то, я хочу поступать здесь, — мой голос настолько тихий, что я надеюсь она не расслышит.

Мама строго оглядывает меня, склонив голову.

— Не кусай губы, — фыркает она. — здесь есть только Белфордский.

— Я знаю, ты не любишь все, что с ними связано, но ты же там работаешь.

— Через год, — мама задумчиво садится за стол. — год это очень много, через год этого Университета может уже и не быть.

Чего? Очередное ее странное высказывание, не поддающееся логике.

Я скептически смотрю на нее, пока мама не начинает смеяться. Я не понимаю ее реакций, пытаюсь предугадать, разгадать, почувствовать. Но я не понимаю.

— Смешно, — на моем лице появляется неестественная улыбка. — так про любой универ можно сказать.

Мама согласно кивает.

— Все равно, не смей сюда поступать, это место не для тебя.

Вдруг на весь дом раздается отвратительный рингтон. Возможно, он не был таким уж ужасным, но в тот момент я сидела на иголках.

Затишье перед бурей — вот, что я чувствую, когда мама ведет себя, как мама. Она поднимает трубку.

— Спокойно, я сейчас приду, успокойся, — отвечает мама кому-то.

Я должна наслаждаться каждой секундой, проведенной с ней. Ведь в любой момент может произойти это.

— Собирайся.

Она торопливо бросает слова, которые убивают, режут, уродуют меня. В который раз.

Швыряет на стол телефон. Ничего не изменилось. Я заставила себя поверить в сказку, но ничего не изменилось. Мама отодвигает ящик столешницы, в ее руках сверкает что-то голубое. Она обходит меня, убирает мои волосы, обнажая шею.

— Я подарю тебе один амулет, — ее шепот щекочет меня, она застегивает серебряную цепочку. — ты носи его, пусть он тебя оберегает. Я люблю тебя, помни.

— Пожалуйста, что ты делаешь? — к горлу подкатывает комок обиды и раздражения.

Но мама уже отворачивается и собирает какие-то бумажки со стола в гостиной, запихивает их в сумку. Эта женщина за секунды погружается в свои дела, забывая обо мне.

— Мам, я думала, что поеду завтра утром, хотела еще день провести с тобой, — я делаю последние попытки.

Но мама перебивает меня холодным тоном, продолжая куда-то собираться.

— Дженнифер, мне нужно идти. Срочно. мы договаривались, когда я говорю уходить, ты уходишь. Ты не устраиваешь истерик, не задаешь вопросов, ты уходишь.

— Поговори со мной! Твоя работа подождёт, — мой голос срывается на крик. Впервые, я становлюсь непозволительно требовательной.

— Не создавай проблем, это единственное, что от тебя требуется.

Я сглатываю слезы, которые так и не пошли градом. Поднимаю свою дорожную сумку. Мама больше не смотрит на меня. Застегиваю кофту, молния зажевывает волосы. Все повторяется. Завязываю кроссовки. Не создавай проблем. Закрываю за собой дверь.

Я злюсь, еду домой, ненавижу в поезде каждую счастливую семью, ненавижу ту женщину, которая целует свою дочку в лоб, ненавижу Олдберг, ненавижу учеников мамы, которые радостно ходят на ее пары. Дома меня встретит отец, и он поймет с одного взгляда, что меня снова выставили за дверь. Будет говорить о ней плохо, а мне не станет от этого легче.

Но дома меня тоже поджидает телефонный звонок. В тот день я возненавидела звонки, ведь после них все рушится.

— Моя жена? — отвечает отец, мои глаза косятся в его сторону. — Что Вы говорите, я не понимаю.

Он кладет трубку. На его шее вздувается вена, он тяжело дышит, лицо покрывается красными пятнами. Его гнев быстро распространяется в воздухе, я не выдерживаю.

— Пап, что случилось? — спрашиваю, ожидая услышать оскорбления в сторону мамы.

— Сандра умерла, разбилась, умерла, — его губы дрожат. — она упала.

Я спрыгиваю с подоконника, на котором уже полчаса депрессивно возюкала пальцем разводы на окне. Подбегаю к отцу. Он обмякает, садится на пол.

— Пап, что ты такое говоришь? — на моем лице выступает нервная улыбка. — Кто это? Кто звонил?

— Офицер полиции, надо ехать, дать показания.

Мои руки слабеют. Что он сказал? Разбилась? Я отстраняюсь от него.

— Она совершила самоубийство, — не своим голосом говорит отец.

Через несколько дней нас уже показывают в новостях. В местном портале Олдберга бесконечно печатают лицо Кассандры Гибсон. Множатся статьи о несчастной женщине и любящей матери, которую муж и неблагодарная дочь бросили в захолустном городишке.

На похоронах выступает Ричард Белфорд, говорит, каким хорошим преподавателем и замечательным человеком была моя мама. Вильям и Аделаида возносят цветы к её свежей могиле. А я говорю, что она была самой лучшей мамой и принимаю десятки сочувствующих взглядов. Сжимаю кулон в руке, напоминание о самом лучшем и одновременно самом худшем вечере в моей жизни.

— Ты все правильно сказала, — тихо говорит папа за моей спиной.

Он думает, что я соврала для мнения общественности. Но она была лучшей. Она избегала меня. Ушла из семьи. Злилась, когда я приезжала. Она была несчастной. Она была лучшей.

Я должна была не слушать ее, ей ведь что-то нужно было на самом деле, поэтому она от нас закрывалась, но я не могла угадать, что. И теперь я смотрю, как двое здоровых мужчин с лопатами ставят ее гроб и забрасывают его землей.

Я не соврала. Я никогда не хотела другую маму. Я просто хотела, чтобы моя была счастлива. Чтобы мы пекли печенье и пирог с ягодами на день рождение Сабрины, ходили на пляж, ели жареную кукурузу, обсуждали смешных нахмуренных людей, плакали над мелодрамами.

Все это тоже было и исчезло.

Я катаю между пальцев сверкающий шарик на моей шее.

Воспоминания рассыпаются, точно куски земли, сталкивающиеся с ее гробом. Я думала, в день похорон во мне что-то умрет, но я чувствую, как она продолжает жить отголосками счастливых дней. Ее смех навсегда останется в укромном уголке моего сердца.

Глава 6. Дженнифер «Решимость»

Я закидываю на плечо сумку и машу дедушке, выходя со двора.

Я приняла решение, или оно само нашло меня. Ноги ведут меня через пыльную дорогу, которая хранит последние шаги Сабрины. Дедушка хотел, чтобы я осталась у него, но я хочу в дом мамы. Я хочу пересмотреть все ее фотографии, меня не покидают кошмарные мысли о том, что за ней кто-то следил.

Сворачиваю на перекрестке и иду прямиком к Университету имени проклятого Эрика Белфорда. Разум затягивается липкими хитросплетениями прошлого, пока я надеваю капюшон серого худи. Солнце скрывается за тучами. До чего переменная погода в Олдберге. Если пойдет дождь, мои тонкие джинсы, плотно прилегающие к ногам, промокнут, не успею и глазом моргнуть.

Путь к университету лежит через реку. Если дело идет к дождю, то она может главный мост затопить. Я останавливаюсь перед монолитным зданием Университета, уставившись на него. Огромное старинное, оно возвышается колоннами над городом, над всеми нами. Оно — великий император, повидавший сотни жизней и смертей, вездесущий, хранит в себе людские судьбы.

Многовековые колонны простираются в небо, а на фасаде на меня снисходительно смотрит Зевс. Именно таким, каким его всегда изображали в мифологии, он властно восседает, держа в руке скипетр. Тот самый, которым он обрушивает на грешную землю гром и молнии. Из оцепенения меня выбивает велосипедист, посигналивший своим колокольчиком, чтобы я отошла. Приближаясь к кампусу, я удивляюсь. Обширная территория с идеально стриженным газоном, на котором студенты обедают и играют в настольный теннис. Неужели, я сама буду среди них?

Быть среди тех, кого так любила и уважала моя мама — мечта. Речь вовсе не об образовании.

Я беспорядочно перебираю завязки капюшона и зубами отрываю кожицу губы. Вхожу внутрь. В нос бьет цементный запах, который всегда прячется в кафеле и лестницах.

Приходится обойти все три этажа в поисках деканата. Полукруглые ставни окон скрипят под гулом ветра, впрочем всю эту античность убивает молодежь, которая смеется во все горло, хрюкает над неприличными шутками. С этим никто и никогда не сможет ничего сделать, студентов не приструнит ни Зевс со вздутыми венами, ни преподаватели.

Я вхожу в кабинет, в котором совершенно нет места. У стола уже стоит высокий рыжий парень. Женщина среди кипы бумаг лишь изредка поднимает взгляд поверх толстых стекол очков, пока он сердито ей что-то доказывает.

— Переведите меня, ради Бога!

— Остин, отстань от меня, — фыркает она. — ты потеряешь целый курс.

— Я выбрал не то направление, ошибся. С кем ни бывает? — он всплескивает руками, чуть не задев меня.

Я отхожу к самой двери. В нем метра два, и меня пугает, что он не понимает своих размеров, когда размахивает руками. Спортивная форма, баскетболист.

— Мы оба знаем, что это не из-за направления, нам всем было тяжело. Ты нашел настоящего друга в лице миссис, — женщина вдруг натыкается на меня взглядом. Она придвигает очки ближе к носу и щурится, — Милая, что ты хотела? — ее голос становится ласковым.

Парень вздрагивает и оборачивается, не ожидая, что кроме них здесь есть кто-то еще. Он скептически оглядывает меня и отступает, пропуская к столу.

— Поступление, я принесла документы, — краем глаза я продолжаю следить за ним. Его лицо покрытое веснушками изучает меня с недоверием.

— Так, Остин, иди, еще подумай, — женщина машет на него рукой. — а ты, давай сюда, что притащила.

— Вам придется меня перевести, — он сжимает кулаки и явно держится из последних сил.

Женщина закатывает глаза, перебирая мои документы.

— Значит, Дженнифер Гибсон, — читает она и как-то неодобрительно качает головой. — какой факультет?

— Журналистика, — я не задумываюсь.

— Смотрю, экзамены ты сдала хорошо. Но факультет популярный, так что, следи за списками. Появятся через неделю, — она печатает мое имя на компьютере.

Пока я покидаю деканат, женщина раздается уставшим криком.

— Остин! Ты все еще здесь?

— Переведите меня!

Уверена, он добьется своего, стоило бы поучиться у этого Остина напористости. Я вспоминаю, как Майк небрежно говорил, что я умею только всем угождать.

Я тогда ничего не ответила, не подобрала слов. Думала, что со временем подберу, родятся едкие ответы, пока я буду прокручивать наш диалог снова и снова. Но ответов не было. Потому что все его слова — истина. Уродливая истина, которую каждый про себя знает. Но ее не принято произносить, никто так не делает, кроме Майка.

Кажется, я жутко устала. Крохи злости, которые не поддались годам воспитания кричат, что мне нужна буря, торнадо, мне нужно напиться так, чтобы я не могла вспомнить себя. Я хочу, чтобы меня стерло, расщепило, чтобы я возродилась чудовищно сильной.

Потому что я чувствую себя слабой. Моя мать была сильной, а я даже не её подобие. Меня просто нет.

Что бы сказал папа, узнав о ярости, которую я вежливо скрываю? А мама? Это ее необузданная часть бурлит во мне.

Я выравниваю дыхание.

Выхожу на ступеньки Университета и радуюсь, что дождя нет. Асфальт спортивной площадки блестит, за ней развиваются волны реки. Баскетбольная команда «Гловер» разыгрывает мяч. Не то, чтобы Белфордский славился баскетболом, но они часто выезжают на турниры.

Парни мощно забрасывают мяч в кольцо снова и снова. Среди них я вижу его. Русые волосы отливают медовым оттенком на солнце, широкие плечи вздымаются, когда он глубоко дышит. Тайлер вытирает покрасневшее лицо футболкой и берет бутылку с водой.

— Терри, если соберешься, сезон будет наш, — бросает он в сторону забавного курносого брюнета.

— Да стараюсь я! — возмущается черноволосый парень.

Взгляд Тайлера рассеивается, он всматривается за площадку. На скамейке сидит полный парень в синей рубашке с круглыми очками на лице. Его раскосые глаза очень узнаваемы. Эрнесто Белфорд. Помню, как Гилберт таскался с ним по школе в старших классах. Хотя его развития едва ли хватало для осознания поступающей информации.

Пока он читает какую-то книжку с открытым ртом, Тайлер приглядывает за ним, проверяя его каждые пару минут.

Мы встречаемся взглядом, но я тут же отвожу глаза.

Глава 7. Тайлер «Прерогатива»

После тренировки я чувствую себя выжатым как лимон. В отличие от Гила, который распахивает дверь в раздевалку, заставляя проходящих мимо девушек пискнуть и отвернутся. Как мило.

Откуда у него столько энергии?

— Закрой дверь, — я посылаю ему раздраженный сигнал.

Но Терри уже выглядывает наружу с голым торсом.

— Если хотите, присоединяйтесь! Нам здесь одиноко.

Господи.

Нам же не пятнадцать. Почему эти двое всегда такие?

Этот год последний для них в университете, поэтому они выжимают из него последние соки.

Я смотрю на лавку, на которой только что валялся мой комок из одежды.

— Отдай.

— Неа, — Гил машет на себя моей свернутой в рулон футболкой. — тут слишком жарко.

Так, сними гребанный рашгард — должно было бы прозвучать. Но такого никто не скажет.

— Джози сказала, даже, когда вы трахались, ты был в какой-то кофте на молнии или типо того, — бросает неосторожно Остин.

Интересно, зачем он это делает?

Наш рыжий и самый высокий товарищ по команде не отличается вежливостью. Нет, он не тупой. Тем более, что он так хорошо отвлекал нашу учительницу в период её гиперфиксации на Белфордах, что я ему даже благодарен.

Может, он и её дочь будет развлекать теперь своими фотками и фокусами? Девчонки западают на это? К черту.

— Завали и переодевайся.

Я толкаю Остина в грудь и тянусь за своей футболкой.

— Блять, Гил, — рычу я, когда он поднимает ее выше моей головы. — если устоишь на ногах, можешь забрать, — цитирую я его же и размахиваюсь, сжав кулак.

— Ладно, ладно, — Гил смеется и бросает мне футболку. — за клочок ткани мы еще не дрались.

Дрались, вообще-то.

С детства мы дрались по любому поводу. Я вспоминаю красную машинку, перемотанную скотчем.

Открываю дверь, но она тут же с треском захлопывается. Гил поставил на нее руку и надавил.

Да что же такое.

— Мне еще с Эрни в зал, — я напоминаю ему о вчерашнем разговоре с Ричардом.

— Ты в Авалон захаживал?

Ну, знаешь же, что нет. Я снова дергаю дверь. Но ситуация повторяется.

Я закатываю глаза.

— Может, ты сам сходишь? — Я даже голос смягчил. Давай, проникнись моей болью. — Вы же с ним все таки друзья.

В черных глазах Гила сверкают искорки. Капля садизма точно течет в Белфордской крови.

— Мы были друзьями. Сейчас я с Мэйси чаще дружу, — он хитро улыбается, упоминая сестру Адама.

— Терпеть его не могу.

Гил пожимает плечами, наигранно сочувствуя мне.

— Отец узнал, что в прошлый раз я налаживал с ним связь, а не ты.

Внезапно.

Ричард ничего мне не «сказал». То есть, он не отчитал меня, не отбил моей головой клавиатуру своего макбука. И это очень странно.

Гил хлопает меня по плечу, видя мои огромные глаза.

— Ему понравилось, что я становлюсь частью бизнеса. Он обрадовался, понимаешь?

Дерьмово.

Работать на Ричарда — мой выбор. Гил не выбирал быть его сыном. И вести его бизнес, помешанный с грязью и кровью, он точно не хотел. Гил мечтал окончить родовой университет и свалить из Олдберга. Его специальность — менеджмент, но я знаю, что он хотел бы открыть бар. А какие коктейли намешивает Гил после обучения прошлым летом, я бы закинулся парочкой напитков его приготовления прямо сейчас.

— Тайлер, братишка, спасай мою задницу. Просто сходи к гребаному Адаму и скажи ему, чтобы делал свою сраную работу, — он, наконец, отрывает руку от двери. И я выхожу с неумолимым видом.

— И напоследок можешь врезать ему! Скажи, это от меня!

Придурок. Я начинаю смеяться, бредя по коридору.

Вижу Эрнесто, который сидит на подоконнике и шаркает ногами натертый университетский пол.

— Твои занятия с мистером Поломсом закончились?

Эрни поднимает на меня круглые глаза.

— Ты теперь поведешь меня на спорт?

Господи. Сколько печали в этом взгляде. Я маскирую кашлем свой смешок, но спешу его обрадовать.

— Сегодня не пойдем, у меня есть еще одно дельце. Пойдем завтра. А сейчас иди к Гилу на парковку. Он отвезет тебя домой.

Сбагрив Эрни, я не чувствую угрызений совести. Эрнесто всегда на мне, и если Гил хочет не вписываться в семейный бизнес, то пусть хоть двоюродному брату поможет.

Как только я оказываюсь на улице, ко рту прилипает сигарета.

Баскетбольная площадка должна быть жестким ограничителем для вредных привычек, но проблема не в этом. Я бы давно сдох, если бы не спасительный едкий табак. Я вдыхаю дым и прослеживаю взглядом за уже знакомой фигурой.

Гибсон.

Почему мы здесь ошиваемся?

Затягиваюсь и достаю телефон, набираю в контактах телефонной книжки «не поднимать трубку».

Прикладываю к уху и встречаюсь взглядом с Гибсон, которую тогда остановил у фонтана. Она быстро отводит взгляд.

— Адам, дружище, есть минутка?

Всегда найдётся. Конечно. Слышу знакомые слова и его грубоватую интонацию.

Утырок. Я вдыхаю еще сигаретного дыма.

Мимо меня проскакивает Гил, ударяя в плечо. Он показывает средний палец и идет к своей машине.

У меня вызывает улыбку, как он открывает дверь для Эрни и предлагает ему сесть на переднее сиденье, как всем тем принцессам, которые обычно там сидят.

Значит, еще одно дельце. Я сбрасываю и кладу телефон в карман брюк. Докуриваю, наблюдая за Гибсон. Это меня отвлекает. Она так похожа на свою мать. Глазами я следую за её взглядом. Так, она тоже наблюдает, уже за Гилом и Эрни. Наблюдает.

Как интересно, я потираю подбородок.

Надеюсь, её следующий шаг не сближение, потому что это моя прерогатива.

POV: Кассандра Гибсон

Стол заставлен стряпней отца: пухлая курочка с глянцевой кожицей, салат из свежей зелени, фаршированные перцы. Я тяжело вздыхаю из-за количества еды, от которой меня тошнит уже не первый месяц. Опускаю глаза под стол на свое безразмерное голубое платье, я уже отказалась от облегающих вещей, перестала надевать ремень на школьные юбки, но никто ничего не заметил.

Мама квохчет на кухне, принося очередные столовые приборы. Она не просит меня о помощи, хотя ее руки трясутся. Вилка звонко падает на пол.

Болезнь прогрессирует.

Я поднимаю вилку и тащусь к раковине. Намывать до блеска посуду, менять подгузники, радоваться приходу мужа — унизительно. Мне такая жизнь противна. Я не для того ездила на олимпиаду по литературе в Лондон, не для того заняла третье место из сотен, я тратила тысячи часов на учебу. Этот маленький, сварливый город, где будущее есть только у преемников Белфорда, порождает во мне ненависть.

Я ненавижу этот дом. Ненавижу, как мама с благодарностью смотрит на отца. Ненавижу себя в этом дерьмовом положении.

— Сандра, милая, садись уже! — весело зовет отец.

Я поворачиваюсь к своей семье. Все тот же взгляд матери, отец, его полицейская форма на стуле. Сабрина свесила ножки под столом и счастливо показывает на стул рядом с собой. Она всегда хочет, чтобы я сидела рядом с ней.

Только моя задница соприкасается со стулом, как отец наливает мне бокал шампанского. Я в панике поднимаю на него глаза:

— Мне шестнадцать, сэр, — пытаюсь перевести все в шутку, но любыми способами отказаться.

Или от одного бокала ничего не будет? Я начинаю нервно теребить подол платья. Твою же мать, я нихрена не знаю. Что мне можно, а от чего развиваются патологии? Хотя я и не должна переживать об этом, ведь эту проблему надо решить, как можно скорее, пока не стало слишком поздно.

Я чувствую маленькую ручку, которая дотрагивается до моего колена. На меня с надеждой смотрят голубые глаза, которые я могу разглядывать бесконечно. В них я нахожу темно-синие, сапфировые оттенки, капли индиго. Моя ласковая светлая сестренка прилипает к руке. Разве можно быть такой преданной, сколько бы я ни шикала на нее, ни кричала, чтобы она не трогала мои вещи?

— Нашему маленькому первомайскому солнышку сегодня исполняется пять лет! — вещает папа с улыбкой в тридцать два зуба.

Они, действительно, счастливы. Сабрина вызывает у родителей совершенно другие эмоции, нежели я. От нее не требуют того, что требовали от меня, с ней невозможно быть строгими. Глядя на ребенка ангельской внешности, все расплываются в блаженных улыбках, совершенно им не свойственных.

Я тихо цокаю и отставляю бокал.

Майское солнце светит мне прямо в лицо, я встаю, чтобы зашторить окно. На секунду мой взгляд останавливается на парне, который рвет с соседнего участка цветы. Меня привлекает в нем все, включая его шрам на брови, татуированные руки и темные волосы, но больше всего меня привлекает его страсть. Наша страсть.

Он по-настоящему мне нравится. И поэтому…

Поэтому он никогда не узнает о плоде нашей страсти. Я не испорчу жизнь и ему. Мы встречаемся мимолетным взглядом, он подмигивает.

— Сегодня прекрасный день, даже Сандра подарила нам свою улыбку, — смеется папа, замечая мое счастливое лицо.

Вам, ага.

— Сейчас придут друзья Сабрины, — он накладывает маме в тарелку самую мягкую часть курицы. Я закатываю глаза. — сколько тарелок нам понадобится?

— Я позвала Эмили, Руби и Хиз!

Господи.

Она сейчас лопнет от радости. Хиз, это которая Белфорд? Я незаметно беру свой бокал и иду к лестнице, чтобы оказаться в своей комнате. Еще немного, и меня стошнит.

— Пусть тусовка детсадовцев сильно не шумит! У меня болит голова.

Меня сопровождают всеобщим молчанием.

И пусть.

То, что обо мне думают, не имеет ни малейшего значения.

Оказавшись в своей обители, я бросаюсь к зеркалу. Оно ярко отображает мои темные опустевшие глаза, искусанные от нервов губы и исхудавшие впалые щеки. Главное, что оно еще не отображает живота. Я натягиваю лоснящуюся ткань платья, проверяя.

И несмотря на то, что я нахожусь в своей худшей форме, королевой школьного бала все равно буду именно я. Боже, эта мысль, явно, меня успокаивает.

Дверь в мою комнату приоткрывается, я вздрагиваю и убираю руки с живота.

— Дверь для тебя просто шутка? Их ставят специально, чтобы ты не входил, когда тебе вздумается!

Я злюсь, потому что меня застали врасплох. Это моё место! И вход сюда воспрещен кому бы то ни было.

Отец игнорирует меня, присаживаясь на мою кровать. Трогает моё синее покрывало, берет с прикроватной тумбочки мои духи. Это мои вещи.

— Поставь! — вскрикиваю я с горящими щеками, когда он подносит флакон к носу.

— Он тебе нравится?

Его спокойный тон и самодовольная улыбка против моей вспыльчивости. И гадать не придется, кто выиграет эту битву. Отсутствие самообладания — это моя худшая черта. Я ему уже проиграла.

— Что ты несешь? — я вырываю из его рук духи и чересчур громко ставлю их на место.

— У тебя кто-то появился, — нагло констатирует коп. — давно?

— Не подавись гениальностью, Шерлок!

Улыбка отца смягчается, он потирает шею ладонями. Твоя школа, да.

— Так, давно? Или мне лучше спросить, какой месяц?

По моей спине пробегает холодок. Хоть он и продолжает смотреть с добротой, будто боится спугнуть меня.

— Какой месяц, Сандра?

Я стою, как вкопанная.

Не может быть. И давно он знает? Была ни была.

— Так, мне шестнадцать, это ужасно. Давай, пропустим это дерьмо?

Отец сдвигает брови. Плохой знак.

— С беременностью пропадает слух? Я могу спросить громче, чтобы весь дом услышал.

— Семь недель, — я быстро отвечаю.

Его лицо озадачено. Но я нигде не прокололась, можешь высчитывать сколько угодно. Ты не видел его рядом со мной. Ни разу.

— Надеюсь, он не один из тех, кого я упек за решетку.

Из тех. И ни раз. Он получал суточные сроки за хулиганство.

— Я не скажу тебе имя.

Отец пожимает плечи с надменным видом.

— Я знаю больше, чем просто имя, — он огорошивает меня. — он совершеннолетний, и ты его любишь.

— Как?

Он медленно расхаживает по комнате, очерчивая круги на ковре.

— Ты сама мне все рассказала, боишься, что я посажу его за связь с несовершеннолетней, поэтому не сообщаешь его имя. И ты не избавилась от ребенка.

Что?

Меня начинает трясти. Я чувствую, как незаметно подкрадывается истерика.

— Кто тебе сказал, что я этого ребенка хочу оставить? Всего семь недель! Это тебе не платье на выпускной выбрать. Я…я не решила!

— Не кричи, Кассандра, все сбегутся, — его голос становится мягче. — я знаю тебя, ты сразу все решила, но не признаешься. Ты всегда сразу принимаешь решение, и не отступаешь. Не могу только одного понять.

Отец снова садится на кровать, чтобы его лицо было напротив моего, и берет меня за руки.

— Что тебя беспокоит? Реакция окружающих? Боишься, что жизнь сложится не так, как ты хотела?

Все. Меня беспокоит буквально все.

Хочешь, чтобы я сказала прямо. Тебе не понравится. Мои глаза наливаются слезами. Хотя больше всего…

— Я боюсь, — мой голос начинает дрожать. — боюсь, что ребёнок будет похож на меня.

Его брови взлетают на лоб. Он ожидал, что угодно, но к такому готов не был.

— А если это будет девочка? — мою грудь сдавливает от боли. — И она будет похожа на меня? Я буду её ненавидеть. Как ненавижу себя.

Последние слова переходят в рыдания. Я ненавижу себя всей душой. Ненавижу за то, что я гребаная проблема для своей семьи. Почему я не такая, как все? Почему не могу быть, как Сабрина? Мне всегда нужно до последней капли во всем. Я хочу быть лучшей, любимой, заметной. Ненавижу.

Отец притягивает меня к себе, и я не сдерживаюсь. Сам виноват, его рубашка будет вся мокрая.

— Твои дети не будут, как ты, Сандра, — папа усмехается, гладя меня по спине. — это я тебе гарантирую.

…

Я встретилась с реакцией окружающих лицом к лицу. Мало приятного, но ожидаемо. Ведь даже те, кто поздравлял шестнадцатилетнего ребенка с тем, что он скоро станет мамой, неправдоподобно изображал радость.

Моих подруг и след простыл.

Перешла на домашнюю форму обучения, последние школьные годы я себе не так представляла. Но я ожидала трагедии.

Моя семья должна была не принять это, выспрашивать его имя и адрес, кричать, что воспитали самое дурное создание. Разве я не позор семьи? А они просто продолжили делать то же, что и всегда — принимать меня.

И от этого я умирала.

Я поднимаюсь с кресла, упираясь руками в подлокотники. Господи. Моя спина сейчас треснет. Этой чертовке пора вылезать из меня. На следующей неделе уже ложусь в больницу.

— Ну чего? — я закрываю глаза, видя силуэт Сабрины в прихожей.

Она подбегает и кладет маленькие ручки на живот. Ее блондинистые косички разлетаются по спине.

— Хватит, я устала, — пытаюсь отодвинуть от себя сестру, но она еще крепче прижимается к моему животу. Я настороженно вглядываюсь в её макушку.

— Давай, назовем её Дженни, — шепчет она, поднимая на меня пронзительные голубые глазки с белыми ресничками.

Я фыркаю от возмущения и уже за руку оттягиваю от себя Сабрину.

— Ну уж нет. Что за имя дурацкое? Так собаку у Роджеров звали!

— Ничего не дурацкое! Тебе вообще плевать, как её будут звать!

Она надувает губки и отворачивается. К моему лицу подступает жар, если бы я могла сейчас с легкостью наклонится, ты бы получила.

— У тебя красивое имя — Сабрина. У меня тоже красивое — Кассандра. Ей надо дать изящное имя, а не собачье.

Сабрина продолжает стоять ко мне спиной, сложив руки на груди. Изображает обиду. Меня даже смешит эта мысль, что я до сих пор не выбрала имя, и мне предлагает это сделать пятилетка.

Что будет, если я соглашусь?

— Ладно, назовем её Дженнифер, слышишь?

Сабрина оборачивается с хитрецой, а затем прыгает от радости.

— Дженнифер! Отлично! Но я буду звать её Дженни, можно? Можно?

Я закатываю глаза. Всё, с меня хватит.

Глава 8. Дженнифер «Гость»

Я подала документы, чтобы получить место в Белфордском Университете. Этого не может быть. Моя жизнь должна быть не в Олдеберге, так было решено всеми членами моей семьи.

Но я здесь и уже слишком долго разглядываю Тайлера. На нем какая-то мятая футболка и черные брюки, похожие на спортивные. В нем есть нечто, из-за чего я не могу оторвать взгляд. Среди высоких, безупречных парней, которые лишь снаружи были львами, а внутри оставались мальчишками, наподобие Майка, он кажется другим. Слишком обычный для них, без укладки и дорогого парфюма, точно не из богатой семьи. Он стоит, широко расставив ноги, покуривая на ступеньках университета.

Разве здесь можно курить?

Его миндалевидные глаза поворачиваются в мою сторону. И я резко вдыхаю, отвернувшись. Но тут же цепляюсь взглядом за еще двоих. Черный лексус принимает в свои роскошные объятия Эрнесто, который корчит лицо, пока забирается в машину. Дверь ему придерживает Гилберт, наигранно кланяясь. Затем обходит авто и садится за руль. И все, что я вижу: абсолютно черные глаза, выступающие вены, когда он сжимает руль. Тревога молниеносно одерживает контроль надо мной.

Гилберт Белфорд. Один из тех, кто с молоком впитывает власть своей семьи. Для него нет запретов. Его высокая переносица, тонкие длинные пальцы и горделивая осанка одинаково бесят меня и вызывают дикую панику. Поверить не могу, что он был лучшим другом Сабрины.

Я брожу по городу мимо ветхих домиков и более новых, симпатичных. Останавливаюсь на улице, где ржавый фонарный столб мерцает рассеянным светом, я знаю, что найду здесь пекарню миссис Робинсон.

Но я стою на перекрестке, не осмеливаясь сделать всего несколько шагов к полосатому карнизу. Миссис Робинсон была лучшей, а возможно, и единственной настоящей подругой мамы. И я не могу найти храбрости в себе, чтобы пойти и поздороваться. Собравшись с силами, я все же делаю шаг к пекарне, но дверь с надписью «Веселая сдоба» тут же открывается, и я застываю.

Из магазина выходит девушка с белоснежными короткими волосами, держа в руках три пакета и рюкзак, из которого торчат рулоны холстов. Я цепенею, это Николь. Я бы узнала её из тысяч лиц прохожих, даже если она остригла свои милые кудри. Все тот же ее нос пуговкой и пухлые губы. Николь сменила платья на рваные джинсы и куртку косуху. Хотя откуда мне знать ее сегодняшний стиль? Мы буквально ни разу не общались с похорон моей мамы.

Мне приходится свернуть. Я не хочу, но теперь иду по улице, которая освещается, как ни одна другая в этом городе. Здесь всегда проходят основные мероприятия и фестивали в Олдберге. Хоть сейчас никаких празднеств нет, эта улица все равно ухоженнее и благороднее остальных. Правда, заканчивается она жутким мраморным фонтаном.

И в этот раз я хочу просто обойти это место. Напротив фонтана восходит башня Белфордов. Вообще-то, это далеко не одна башня, а целый замок с четырьмя башнями из темного кирпича. Просто жители Олдберга привыкли к такому сокращению. А для меня это лишь громадная усадьба, забравшая жизнь мамы.

Я представляю, что в этом замке живут чудовища, попивают чай с лимонными пирожными, обсуждая кровавые дела насущные, периодически бросая снисходительный взгляд на свои владения.

Но там живут люди.

Семейство Ричарда Белфорда и его брата Вильяма. Там живут такие, как Гилберт и Эрнесто. Просто в Олдберге царит Белфордократия.

В груди разгорается трепет ужаса, все здесь принадлежит им, я уже узник Белфордов, хоть и упрямо этому противлюсь. Часть меня навсегда осталась здесь, шагнула в бездну и разбилась прямо на этот вычещенный асфальт. До того дня я не видела столько крови. Она растекалась вокруг её тела, вокруг черного бархатного платья и шелковых волос. Я снова стою ровно на том месте под самой высокой из четырёх башен. И снова чувствую опустошение. Уже второй раз за последнюю неделю прихожу сюда, пора заканчивать эту традицию.

Раздается треск подъезжающих колес.

Я оборачиваюсь, почему-то ожидая увидеть Тайлера, как в прошлый раз.

Но из машины, на которую я несколько часов назад таращилась на парковке, выходит Гилберт. Твою же мать.

Моё сердце падает вниз.

Почему я так сильно боюсь Белфордов?

Нет. Почему я так сильно боюсь его?

Потому что, когда пропала Сабрина, на вопрос дедушки он ответил, что вообще не видел её. А это не так. Его мотоцикл стоял у нашего дома в ту ночь. Я видела.

— Каждый день сюда будешь ходить? — он подходит ближе. — в прошлый раз я чуть не сбил тебя, хоть бы по сторонам смотрела.

Я машу руками перед собственным краснеющим лицом.

— Мой дом — там, — указываю себе за спину. — я просто мимо, — он не дает мне закончить, прислоняя палец к моим губам.

— Увижу тебя еще раз у башни, пеняй на себя, Гибсон.

Шепот Гилберта молниеносно прорывается в мою голову. Будто на меня только что наорали.

Но пока Эрни выбирается из машины, а я понемногу прихожу в себя, до меня доходит. Это общественное место. Да какое право он имеет говорить мне, где ходить.

Мне действительно по пути. И я буду ходить здесь. Или что? Я — напоминание вам о неудобной смерти Кассандры Гибсон.

— Сабрину ты тоже по фамилии звал? — моя дерзость срывается с языка, будто у меня хватит смелости, если Гилберт продолжит идти в мою сторону. Он удивляется. — Олдберг такой же твой город, как и мой.

Я почти тыкаю пальцем в его грудь. Но жест, призванный быть наступающим упреком, становится моей ошибкой. Гилберт моментально дергает меня за выставленную руку. Кроме его улыбки я не вижу больше ничерта. Она как лезвие.

Парень приближается к моему лицу, чтобы сказать еще тише:

— Пошла вон.

Он не сделал почти ничего, а моё тело парализовало от ужаса. Кровь гудит в голове. Поэтому, когда он бросает мою руку, я еле удерживаю равновесие.

Гилберт и Эрнесто уходят во двор башни.

Я клялась отцу, клялась дедушке, что буду за километры обходить эту башню и всех, кто в ней живет и работает.

Не создавать проблем, все что от тебя требуется.

Ключи падают из моих трясущихся рук, звонко ударившись о порог дома. Я раздраженно вздыхаю так глубоко, что в груди становится больно. Гребаный Гилберт, гребаный Тайлер. Я злюсь сразу на всех, кто вежливо или неочень попросил меня обходить башню.

Я поднимаю ключи, вставляю их в скважину, что-то не так. Толкаю дверь и она беззвучно открывается. Я не закрыла дверь?

Сейчас мои планы ограничивались горячущийм кофе, но я сглатываю ужас, когда вижу свою дорожную сумку, которую я так и не разложила. Розовая молния оторвана, сумка вывернута наизнанку. Я медленно поднимаю глаза. Ящики в коридоре выдвинуты, дверь в кладовку распахнута, моя одежда, мамины тетради разбросаны по всему дому. Меня постепенно охватывает паника, сердце стучит в висках. Кто-то здесь побывал. Дом перевернут.

Он нашёл, что искал?

Выйти из дома было бы правильным решением, единственным правильным решением, позвонить в полицию. Создать проблемы. Папа схватится за сердце, будет кричать, что не пустит меня больше в этот мерзкий город. В лучшем случае придется жить у дедушки.

Я силой воли разжимаю пальцы, впившиеся в ручку двери. На втором этаже раздается стук. Ещё один, затем шорох. Я поджимаю губы, словно это поможет мне дышать тише. Может, это будет моё худшее решение в жизни, но я всегда была тихой. Я принимала правильные решения. Я была скромностью, шёпотом, тишиной. И сегодня меня уже в который раз заставили вспомнить свое место.

Нет, это её дом. И я не позволю.

Я остаюсь. Я решила.

Беззвучно приближаюсь к лестнице и выглядываю наверх. На втором этаже темно. Я не иду, почти ползу, прижимаясь к перилу, пытаясь расслышать ещё хоть что-то. Но в доме стоит тишина. Я не слышу ничего, кроме громыхания своего сердца. Рука сдавливает ключи, но я знаю, что это мне не поможет, потому что вижу грязный след обуви на ступеньке. И он очень крупный.

Грабитель — мужчина, и он может просто раздавить меня.

Наверху шуршат. Затаив дыхание, я наступаю на следующую ступень, и она предательски скрипит. Мои глаза расширяются. Шорох стихает.

Теперь мы оба знаем, что дома — не одни.

Глава 9. Тайлер «Быть людьми»

Уже одиннадцать.

Я жду это подобие человека второй час, день был слишком длинным, хочу домой. Черная лакированная сцена блестит мне прямо в глаза. Бархатные шторы струятся от самого верха до пола. Потолок усыпан звёздами. Серьезно? Это же не девчачья комната, а клуб, хотя тут, как посмотреть, конечно.

Сначала я расхаживал среди стеклянных шкафов Адама, подумывая умыкнуть какого-нибудь хорошего алкоголя. В сортах спиртного Адам хорошо разбирается, признаю. Все разбираются в гребаном алкоголе, кроме меня.

Спустя еще час я уже не находил себе места, поэтому сел прямо в центре зала за один из многочисленных круглых столиков. И все равно Авалон давит своей тьмой, лезущей изнутри, и светодиодная вывеска снаружи его не спасает.

Мой взгляд то и дело поднимается на круглые часы, висящие в зале. Хотя побыть в полной тишине, без малейших отвлекающих звонков и разговоров очень приятно.

Но не в Авалоне же!

И как здесь может быть так тихо? Пятница. Ночь. Это же клуб.

Внезапно из-за бархатных штор на сцене появляется сначала лицо Мэйси, а затем и она вся. Я отворачиваюсь, но она голосисто смеется:

— Тайлер, ты очаровательный! Я одета.

Я нехотя возвращаюсь к ней взглядом. Она одета, действительно. В серую юбку-плиссе и свободную голубую блузку, заправленную в нее. Мэйси спускается со сцены и подходит ко мне.

— Белфордские ребята самые странные. Ты не смотришь на голых женщин, когда приходишь в место, — она уже шепчет над моим ухом. — полное обнаженных, прекрасных тел. — меня обжигает её горячий шепот. — а Гилберт и сам не раздевается до конца.

Я кручусь на стуле и подхватываю её к себе на колени. Золотые волосы Мэйси спускаются на её грудь. Она пахнет чем-то цветочным и свежим.

Честно сказать, я не испытываю к Мэйс отвращения. Но не более.

— Ты что пыталась раздеть Гила?

— Он так сильно сдавил мои запястья, пока я пыталась снять с него рубашку, — она вертит загорелыми руками перед моим лицом, но на них нет синяков. — до татуировки он был раскрепощенней.

Если это и было, то уж очень давно. Гил старается обходить Авалон. И Мэйси.

— Я знаю, что его тело целиком забито, — она облизывает губы. — зачем бить огромную татуировку и никому её не показывать?

Она думает я действительно с ней это обсужу.

— Ты то почему одета?

Мэйси воспринимает мой вопрос, как и подобает проституке. Улыбается и начинает расстегивать блузку.

Нет. Я верчу головой.

— Мэйс, почему в Авалоне так тихо? — но она уже облизывает мою мочку уха, прикусывая.

— У нас выходной, — она улыбается белоснежными зубами, её руки уже под моей футболкой. — пахнешь шампунем, спортсмен ходил в душ после тренировки, так ведь?

Я убираю ее руки, хотя признаться, чертово тело реагирует.

— Ночь пятницы, а у вас выходной? Мэйс! — я жестко останавливаю ее, хватая за руки. — Сначала работа, — добавляю с улыбкой.

Она расслабляется, и снова извивается на мне, как кошка под валерьянкой.

— Мой брат устроил нам всем выходные из-за ситуации с дружками Белфорда, они плохо обращались с девочками.

Окей.

Надо все таки дождаться Адама и поговорить нормально. Я должен быть в курсе, зря я отставил Авалон от себя.

— Тайлер, самый долгий и мучительный минет или жестко и быстро, — она трется о мой член через штаны. — Как ты любишь, так и будет.

Блять.

Я поднимаю ее опьяненное перспективами секса лицо.

— У тебя выходной.

Снимаю с себя девушку. Она неуверенно становится на ноги и недовольно фыркает.

— Когда я брала с тебя деньги? Ты — для удовольствия. Люблю хороших мальчиков.

Хороших мальчиков? Тогда, пусть, трахнет Остина. Ах да, она уже.

— Мэйси! — по залу расходится голос Адама. Наконец-то. — Отлипни от хорошего мальчика, ладно? Нам надо поговорить.

Сукин сын.

Мэйси подмигивает мне, но послушно уходит.

— Став сутенершей, ты завоевал её авторитет, — я протягиваю руку Адаму, стараясь не думать, в чьей дырке она сегодня побывала.

— Я для них авторитет, потому что я их защищаю, даю им работу и слежу, чтобы всякие мудаки здесь не появлялись.

Мать Тереза. Я сейчас расплачусь.

— И я не занимаюсь их клиентами, — добавляет он. — это все лежит на плечах Мэйс.

Я в ужасе с этих двоих. Мэйси и Адам Хантеры захватили и оседлали извращенную сторону Олдберга. Я просто достаю его, на деле, он действительно владелец Авалона. Его волнует прибыль, безопасность и свобода от закона. Сутенерша здесь Мэйси.

Адам смахивает пшеничную челку со лба, и та рассыпается по обеим сторонам. Они с Мэйси безумно похожи, их светлый, слегка загорелый цвет кожи и яркие зеленые глаза. Острые, раскосые глаза, словно изучающие тебя под особым углом, подмечая все, что скрыто от остальных.

— Я ждал короля разврата два часа, поэтому переходим сразу к делу.

Адам складывает руки на груди. Сегодня он в простой белой футболке, запачканной краской и таких же грязных джинсах.

— Я там затеял ремонт, — поясняет он, замечая мой взгляд. — давай, на чистоту, ты сам работаешь на этого монстра.

— Полегче, — я выставляю руку вперед.

Белфорд монстр, я сам знаю. Но я на долбаных переговорах и должен выступать за его сторону, а не против.

— Нихрена, Тайлер. Он монстр, — Адам злится. — здесь будто толпа безумцев побывала, быдло вонючее. Они при власти и швыряются деньгами.

Он подходит ближе.

— В жопу их деньги, в жопу дружков твоего хозяина, — мой глаз дергается, когда он не подбирает выражения. — презираешь меня, но это я соблюдаю правила поведения, а ты работаешь на Белфорда.

Я киваю.

Твою мать, вот за это я и ненавижу Адама. Каждый раз я чувствую себя дерьмово от того, что он говорит правду мне в лицо. Я таких, как он больше не встречал.

— Окей. Давай так, ты даешь мне правила, регламент, что у вас тут есть?

Изумрудные глаза вспыхивают, словно лужа бензина, в которую бросили спичку.

— Мэйси оповещает всех гостей каждый раз о правилах поведения, — он будто вдалбливает в меня каждое слово.

Просто они нелюди. Полностью поддерживаю, но нам же надо как-то решить эту ситуацию.

— Я передам Ричарду, чтобы он оповещал будущих гостей о всех табу и границах дозволенного.

— Быть людьми, это все, что я прошу.

Тогда ты не тем занимаешься, Адам.

На мгновение зал погружается в тишину. Он вздыхает.

— Напишу, — соглашается. — я отправлю тебе список правил. Но ближайшие два месяца девочек не трогать.

— Месяц.

Они не вытерпят. Слишком долго.

Адам закатывает глаза, но протягивает руку.

— Месяц. — он дергает меня на себя, стоит мне только протянуть руку в ответ. — если подобное повторится, я с тебя лично спрошу.

Справедливость относительна в таких делах. Кто поручился, то и отвечает. Поэтому я соглашаюсь.

— Счастливо оставаться, — я с радостью покидаю это место, но внезапно моё лицо расплывается в почти детской радостной улыбке. — совсем забыл, раз мы закончили переговоры.

Я возвращаюсь, пока Адам удивлённо наблюдает за мной. Размахиваюсь — удар в живот. Он сгибается пополам, подобно складному стулу, и кашляет.

— От Гила, передает привет.

На звук, как по-волшебству, сбегается охрана. Два огромных мужика в костюмах, напоминающие шкафы Хизер, лопающиеся от одежды.

— Боже, ты и спишь с ними, надеюсь.

Адам тут же подает сигнал отбоя, щелкая пальцами, пока большие ребята выполняют свою работу.

— Расходимся, — хрипло говорит он, и парни отпускают мои выкрученные руки.

Я чуть не прыскаю от смеха, когда вижу, как комично они смотрятся. Два бугая и совершенно небольшой Адам. Нет, он в хорошей форме, мне еще идти и идти до его мышечного каркаса. Но Адам довольно средний парень. А рядом с этой охраной, знать не хочу, где они берут эти машины-убийцы, Адам, да и я — выглядим, как щенки.

Он распрямляться и потягивает спину, выставляя вперед кулак. Я отбиваю кулаком кулак Адама. Не замечая, как мы уже слегка улыбаемся друг другу.

— Все балуешься, Тайлер, — заключает Адам. — если я передаем привет Гилу через тебя, ты не захочешь больше приходить в Авалон.

Как же он меня бесит.

Ладно, главное на сегодня — минус одно дело.

Глава 10. Дженнифер «Слуга божий»

Кромешная тишина стоит уже больше минуты. Я боюсь двинуться с места, пока второй этаж не обрушивается топотом.

Он уйдет!

Я рвусь изо всех сил наверх. Почти не чувствуя ступенек под ногами, сжимаю в руке ключи. Вбежав в настежь раскрытую дверь, я теряюсь. Вся комната перевернута. Вещи мамы раскиданы, ящики комода выдвинуты. Окно открыто, я тут же подбегаю и высовываю голову на улицу. Фигура в черном капюшоне уже закрывает дверь массивного автомобиля. Машина трогается и незваный гость скрывается. Я с раздражением цокаю, хотя не понимаю, как могла бы его остановить. Разжимаю ладонь с впившимися до крови зубцами ключей.

Спустившись на первый этаж, я беру полотенце и вытираю руку, бросаю его на столешницу.

Как же бесит!

Почему каждый считает, что со мной можно обращаться, как угодно. Ладно, со мной. Но этот дом. Это ее дом.

Достаю из кладовой бутылку, протираю бокал с засохшими на нем каплями и до краев наливаю вина.

Делаю глоток.

Холодное вино медленно растекается в горле.

Боже, я становлюсь безрассудной. Он ведь мог и навредить мне. Пошел к черту.

Дом похож на перевернутый в истерике бокс с детскими игрушками. Он что-то искал. Я могла бы обыскать весь дом, но я и не знаю, где у мамы хранилось что-то ценное. Может, я никогда не пойму, что пропало. Но спустя минуту мой взгляд сам падает на дверь кладовой, я снова захожу в нее. Из тьмы доносится слабый запах сырости. На первый взгляд, все лежит на своих местах. Я вздыхаю, уже взявшись за дверь, как вдруг на глаза попадается пустующий угол. Именно там стояла стопка тех странных фотографий. И теперь там пусто.

Значит, фотографии.

Я думала, что мое тело будет трястись от страха, что я не буду спать. Олдберг встретил меня, что надо! В этом мире так много всего, что меня пугает. Пауки, высота, клоуны, разгневанный Майк, дороги, переполненные машинами, вероятность того, что я не поступлю, Белфорды, исчезновение Сабрины. Но мои руки не дрожат, когда я поднимаю трубку и слышу голос дедушки.

— Да, у меня все хорошо, я останусь в мамином доме, — отвечаю я и осушаю бокал. — дедушка, а ты не знаешь, у кого-то еще могут быть ключи от дома?

Конечно, он замолкает, а потом дает отрицательный ответ. Но у кого-то они точно есть, ведь дверь аккуратно открыли, замок не сломан. Или аккуратно вскрыли.

Я кладу трубку и осматриваю беспорядок. Злость окутывает меня, покалывая каждый сантиметр лица, разогретого от вина. Я оттираю пол от комков грязи, которые принес с собой грабитель.

Придурок!

Он даже не позаботился о следах. Ему или совсем плевать, или он слишком спешил.

Дурацкие узоры в виде бабочек от его подошвы вообще не собираются исчезать. Я швыряю тряпку о стену, капли грязи разлетаются по обоям. Зачем ему понадобились фотографии? Только, если это не он их сделал, и те любовные надписи на обратной стороне. Он увидел, что в ее дом вернулась дочь. И теперь заметает следы.

Ночь полна размышлений. Поэтому наутро я встаю и скорее выхожу из дома.

Мне нужно к ней.

Я захожу по пути в маленький цветочный и беру ее любимые пионы.

Переступив ограду, вижу на могильной плите имя «Кассандра Гибсон». Во мне смешиваются знакомые чувства, заглушающие любые другие. Печаль и тоска по маме. Они поедают меня, кусаются, больно напоминают, как мало времени я с ней провела.

Больше мне не к кому стремиться. Ее нет.

Может, я и не осознавала раньше, что мамы действительно не стало. Она прогоняла, я обижалась, а потом снова возвращалась. Теперь я вернулась, но дом пустой. Я глажу холодный камень, пальцы на ногах немеют от того, что я долго сижу на корточках.

— А я все равно вернулась, — шепчу я.

Интересно, что бы она мне ответила.

В этот же момент я нахожу в кармане ее письмо. И ухмыляюсь, сажусь на сырую землю, облокотившись на оградку. Над головой пролетают вороны, пока я перечитываю ее письмо. Бестолковый бред.

— О каком набожнике ты говоришь?

Будто она мне ответит.

Церковь святой Марии, единственный ветхий храм в городе. Почему-то я помню его, какие-то прерывистые воспоминания. Мама держит меня за руку, мы в лесу.

Мы ходили к этому храму, но на полпути разворачивались и шли обратно.

Я уже ненавижу эту мысль, теперь мне придется проверить, ведь она будет напоминать о себе, пока я не сделаю этого.

Я иду вдоль реки, уходящей глубоко в лес. Где-то там еще должен быть старинный особняк Белфордов. Они везде, даже у Господнего Дома.

Лес дышит еловой смолой и древесиной. Я уже вижу ту церковь, но мои ноги не желают делать и шаг в ее сторону. Рядом с маленьким храмом, который вот-вот превратится в развалины, воздвигнуто поместье из темного камня, сошедшее с масляных картин. Все, что принадлежит Белфордам построено из черного или темно-коричневого кирпича. Я не могу отвести взгляд от покрытого плющом замка, от него исходит запах сырости. Обхожу здание, щербуша сухими ветками под ногами, задняя его сторона целиком покрыта мхом. Выглядит так, словно за ним вообще не ухаживают.

Из-за стен поместья смехотворно выглядывает крохотный храм из обычного красного камня. Олдберг не выделяет средств на эту часть общества, поэтому истинно верующие прихожане довольствуются руинами в глубине леса. Меня снова одолевают странные воспоминания. Мы приходили сюда не один раз. Но внутри я не была.

В округе ни души. Я подхожу к церкви, оглядывая деревянный крест на входе. Не могу поверить, что мама сюда ходила.

— Благослови Вас Господь, заблудились? — мужской голос эхом разлетается в лесной роще.

— Здравствуйте, — отвечаю я, оглядываясь по сторонам в поисках своего собеседника.

Высокий мужчина, облаченный в черную рясу, несет в руках метлу. Он вышел из маленького деревянного домика рядом с храмом.

— Я пришла помолиться, — вру я, улыбнувшись.

Его голубые глаза медленно изучают меня.

— Вы пришли не за этим, но я не вправе Вас гнать.

Ему лет сорок на вид. Он завораживает меня с первой секунды, голубые глаза и черные волосы ярко контрастируют. Высокие скулы и нос с небольшой горбинкой делает его образ мужественным, но аккуратным.

— Моя мама ходила в эту церковь при жизни, — не будем терять времени. Лучшая ложь, та, которая построена на правде. — я хотела притронуться к местам, что были ценны для нее.

Мужчина не сводит с меня глаз. Он определенно мне не верит. Хочется избавиться от его цепляющего взгляда, но я сама сюда притащилась.

Мы входим в храм, нас окружают десятки догорающих свечей. Здесь властвует запах пламени и воска. Я завороженно наблюдаю за свечами в темноте.

— Вы ведь были знакомы с Кассандрой Гибсон?

— Сандра в лучшем мире, но примите мои соболезнования. Можете помолиться за нее, Господь милостив.

Сандра. Вот как.

Я поворачиваюсь на священника, который стоит прямо за моей спиной. Словно неподвижная скала. Очевидно, у него твердый характер. Другому мама бы и не доверилась.

— Как мне к Вам обращаться? Преподобный? Отец?

Его черные зрачки на мгновение расширяются, но тускнут под мощью голубых глаз и нависающих век. Взгляд вновь становится строгим.

— Юная душа пришла в дом Господня не для того, чтобы общаться с Богом, не так ли? Вы пришли копаться в прошлом ушедших, но это неверный путь. Мы ничего не можем изменить и должны продолжать жить.

— Прошлое некоторых ушедших касается нашего настоящего, а может, и будущего.

Взгляд священника спускается с моего лица на шею и грудь. Я мешкаюсь около секунды, сомневаясь, что он мог бы специально так нагло пялится. Но в его глазах голубым свечением отражается кулон, подаренный мамой. Он поднимает глаза к потолку и шепчет молитву.

Мужчина начинает расхаживать по церкви.

Более странных людей, чем в Олдберге, нет нигде.

Я поднимаю взгляд в маленькое оконце, из которого бьет яркий свет сквозь лапы елей. Оттуда же виднеется поместье. В распростертом окне одного из залов что-то движется.

Тень.

Очертания силуэта, сидящего сбоку от окна. Резкий мужской профиль, тонкий нос, темные волосы. Он двигается взад-вперед, запрокидывает голову, словно в трансе.

Я беру тоненькую свечу с полки и ставлю ее в подсвечник, укладываю руки в молитве, а сама поглядываю на незнакомца. Он протягивает руку вперед и что-то толкает на себя снова и снова. Останавливается, улыбается, выдыхает, расслабляется.

Из-под него поднимается девушка с пышной копной коричневых кучерявых волос. Глаза перевязаны черной лентой. Он кладет руку на ее голову, поглаживает, вознаграждая за проделанную работу. И прежде, чем выйти из темноты, он надевает рубашку, застегивает все пуговицы.

От этой картины веет пороком, чем-то неправильным, не могу оторвать взгляд. Он присаживается на подоконник, закуривая сигарету. Девушка снимает повязку.

Солнце освещает лицо парня, я узнаю Гилберта. Я смотрю на него из церкви, а он целует свою пассию, выпуская струю дыма в её губы. Обнаженная девушка выходит из комнаты, подбирая с пола свои вещи. Черные глаза находят меня, но его выражение лица не меняется. Ни капли удивления или непонимания.

Насколько греховно то, что он делает это, глядя прямо в церковь, насколько греховно то, что я продолжаю пялиться на него?

Я размыкаю руки и отхожу от окна. Он хочет меня смутить, напугать, показать власть, плевать.

Гилберт — гребанный психопат.

— Если член семьи Белфорд положил на Вас глаз, стоит срочно покинуть город, — внезапно говорит священник, собирая с пола остатки воска. — это правило работает без исключений, сохраняя жизни.

Я подхожу к нему. И пока я смотрю на него сверху вниз, мой голос звучит увереннее:

— Вы были близки, — я утверждаю. Он даже не поднимает головы, продолжая ковырять долбанный воск. — мама хотела меня защитить, поэтому просила вас со мной не связываться.

— За всякое праздное слово, которое скажут люди, дадут ответ на суде, — ворчит священник и поднимается своим ростом надо мной. — и боюсь мои слова вам не принесут радости, Сандра это знала. Я лишь слуга Божий, не более. Откуда у вас этот кулон?

Мои руки инстинктивно ищут голубой шарик на цепочке.

— Она подарила его мне, — я напряженно сжимаю украшение, будто он сейчас сорвет его с моей шеи. — он что-то значит?

Его губы открываются, чтобы что-то сказать. Но смыкаются. Мужчина отворачивается, расправляет плечи и бредет вглубь церкви.

— Уходите, если хотите исполнить последнее желание вашей матери.

Есть слова, которые не произносят, их бьют в тебя. Неожиданно. Безобразно.

Я ловлю знакомый вкус изгнания.

— Дженнифер, — кричит мне в спину священник. — Вы когда-нибудь видели Бога?

— Не знаю, — да пошел ты. — никто не знает, как он выглядит.

— Вы правы. Кто управляет игрой, будет всегда невидим. Вы никогда не узнаете, кто перед вами. И любой может оказаться ангелом вашим и спасителем, любой может сойти за дьявола.

Ясно.

Наставления от священнослужителя, этого мне еще не хватало.

Мои ноги овевает холодный ветер, дующий из леса. Мужчина поднимает последние куски воска и кивает мне на прощание, возвращается к своим делам. Значит, она доверяла вот этому человеку.

Слуга божий, просто смешно.

Глава 11. Тайлер «С первыми лучами»

Меня окатывает ледяной волной. Обрушившаяся вода столь мерзлая, что мое тело словно сжигает от холода. Я подскакиваю, сон развеивается, не оставляя от себя и следа.

Маты чуть не соскакивают с языка, но я вижу перед собой Ричарда. Он швыряет металлическое ведро в сторону и оглядывает меня.

Самодур.

Футболка и брюки прилипают к телу. Я поднимаю с дивана, на котором спал, спортивную сумку и форму. Обливание водой сочту за просьбу уйти.

— Я просыпаюсь, спускаюсь, и первое, что вижу, это ты, — констатирует Белфорд, уперевшись руками в кофейный столик.

Потерпишь. Мое утро началось не лучше, знаешь ли.

— Я поздно закончил, — как же я хочу снять всю мокрую одежду. — не хотел будить маму.

И поэтому посмел остаться в башне. Да. Не велите казнить, господин.

Раньше я часто ночевал в башне, но наши отношения ухудшились после пары случаев. Рука автоматически тянется в карман и перекатывает шарики пальцами.

— Поговорил с Адамом? — он усаживается в кресло напротив и подзывает Ванессу рукой. Женщина выносит две чашки кофе.

Ричард кивает мне, мол — пей, не стесняйся. И я глотаю черную смесь, горечь разливается во рту. Зато я чувствую тепло.

— Значит, вы договорились? — вопрошает Ричард, зрительный контакт, долгая пауза. — Тайлер, я имею в виду, у тебя много забот и без Адама. Гилберт и Адам неплохо ладили, я подумываю передать коммуникацию с Авалоном Гилберту.

Когда они хорошо ладили? В школе? Я опустошаю чашку наполовину.

Зачем он мне это говорит, если уже все решил. Я лишь исполнитель, никогда в жизни Ричард не спрашивал моего совета.

— Как думаешь, — начинает он, и мои глаза расширяются. Серьезно? — Гилберт сможет приструнить Адама?

Я чуть не поперхнулся. Приструнить Адама, старик, даже у тебя не получается. А Гил не самый лучший переговорщик.

— Спроси у него как-нибудь аккуратно.

Оставив меня наедине с гулящей головой, Ричард уходит. Я допиваю кофе, глядя на восход солнца в заснеженных вершинах. Собираю вещи и хлопаю себя по мокрым брюкам, по пути просохну или заехать домой?

На первом этаже мимо меня проносится Ванесса.

— Очень вкусный кофе, Ванесса, спасибо, — бросаю ей вслед.

Она улыбается и скорее идет на кухню. Но спустя минуту возвращается с банкой в руках. Женщина безуспешно прокручивает крышку подолом своего серого строго платья.

— Давайте, давайте, — я забираю у нее банку.

Действительно, крепко закручена. Я надавливаю на крышку так, что костяшки белеют. Раздается хлопок.

— Вот спасибо, Тайлер!

Ванесса ликует. Как мало нам нужно для счастья, маленьким муравьишкам, что торопливо носятся по дому Белфорда.

— Ты весь мокрый, — вдруг замечает она, и я тут же разворачиваюсь к двери.

Но она оббегает меня, преграждая путь. Субтильная, высокая Ванесса всегда ходит чуть сгорбившись, но сейчас она выпрямляться и упирается руками в боки. Да ну, меня сейчас отругают.

— Мистер Белфорд поднялся наверх, а потом спустился недовольный и попросил у меня ведро.

Да, да. Примерно так я себе это и представлял.

— Я ж не знала, — ее глаза застилает печаль.

— Знаю.

Я обхожу её, но Ванесса кладет руки мне на плечи и разворачивает.

— Переоденься, возьми одежду Бена.

А Бенни очень обрадуется, когда не найдет одной из своих двух толстовок. Но она настойчивая.

Поэтому я уже стою перед зеркалом в комнате Бена и всовываю голову в серую толстовку её сына. Фиолетовые ромбы спереди смотрятся так по-детски. Даже прикольно. За мной наблюдает Ванесса, хихикая от того, как я разглядываю рисунок.

Может, это и есть его секрет позитива? Бенни ведь видит мир не так, как мы. Только наполовину. Про позитив, я погорячился. Не помню, когда он улыбался в последний раз.

— Смотрю на тебя и вижу Дастина.

Ванесса бросает мне в спину слова, которые обдают холодом побольше какой-то воды. Она здесь уже много лет, конечно, она помнит Дастина. Наверно, лучше, чем я.

Может, не будем? Я готов говорить о чем угодно, но не об отце.

— Он любил тебя, Тайлер.

Что-то в висках давит. Я кашляю и задорно подбрасываю рюкзак.

— Мне пора, спасибо, Ванесса. Передайте, Бену, что верну завтра эти ромбики.

Я вылетаю из башни. Как можно скорее мне хочется оказаться подальше отсюда. Благо, утренний воздух в Олдберге — это подарок свыше. Забрасываю вещи в салон и завожу машину. Но еще раз наполняю легкие кислородом, вытираю лицо ладонью, словно она снимет это состояние. Смотрю на фонтан и образы родителей расплываются под гнетом больших карих глаз, что я здесь встретил. Как странно, те же места, мимо которых ты проходишь ежедневно, обретают новый смысл с появлением цепляющих людей.

Собравшись с мыслями, я отъезжаю от Белфордов и двигаюсь по привычному пути в Университет. Останавливаюсь на светофоре, поворачиваю голову влево, зная, что увижу в окне дом Остина. Но вижу его. Рыжая челка выбивается из-под капюшона, он что-то таскает до металлической бочки и возвращается в дом, повторяя свои действия снова и снова. В какой-то момент Остин останавливается у бочки, достает спички и чиркает одной из них о коробок. Огонек сверкает в его пальцах, а затем полыхает и все то, что он отправил на сожжение. Бочка сдерживает дергающееся пламя.

Выстроившаяся очередь за мной нервно сигналит. Черт.

Жму на газ.

Что можно жечь с первыми лучами солнца?

Остин не дает мне покоя, раньше мы были ближе. Но с появлением Кассандры Гибсон что-то изменилось. Сначала я думал, он просто тащится от нее. Но с каждым днем моё внимание сосредотачивалось на деталях, и взбалмошный, высокий, веселый Остин кажется мне совсем не тем, кем он притворяется.

Глава 12. Дженнифер «День 1»

Мой мобильный не затыкается. Две недели мне звонит отец, уговаривая вернутся домой. Его последние надежды рухнули, когда он услышал, что меня приняли в Университет. Теперь он звонит, чтобы я просто вернулась. К черту учебу.

Я доедаю хлопья с холодным молоком, микроволновка обрекла меня на это мучение, когда перестала включаться. Интересно, лучше поднять волосы наверх или оставить распущенными? Я вглядываюсь в коридорное зеркало, поправляя розовую рубашку и черные джинсы. Выглядит прилично для первого учебного дня. Телефон снова вибрирует, я беру трубку, попутно надевая лоферы.

— Ало, — говорю я, но на том конце молчат. — ало!

— Совсем конченная?

Я слышу голос Майка, и чуть не выпускаю из рук телефон, отрываю его от лица и смотрю на номер. Неизвестный.

По телу пробегает мелкая дрожь.

— Ты меня заблокировала, дрянь! Все, что между нами было, ты просто заблокировала?

Я нажимаю кнопку сброса. Блокирую номер. И вспоминаю, как дышать. Голос Майка такой честный в своей ненависти, и такой лживый, когда он извиняется. Я вспоминаю, как сижу на корточках, закрывая лицо руками. Чувствую струю, которая скверно течет из моего носа. Металлический запах будто до сих пор в носу. И его шаги, неуверенные, невинные. Как он садится рядом и говорит, что не понимает, как это произошло. Клянется, что больше никогда меня не тронет.

Я не вернусь. Не приеду, точно не сейчас. Как бы Олдберг ни вцепился в меня всеми зубами, я буду здесь. Пусть лучше этот город перемелет меня в своем насильственном танце, чем я буду снова этим ничтожеством, которым ощущала себя рядом с Майком, рядом с отцом.

Университет переполнен людьми. Абитуриенты собираются в большом зале. Я вхожу вместе с толпой, и мои глаза поднимаются к потолку, украшенному лепниной. Колонны выгравированы мифическими существами. У Белфордов особая любовь к местному фольклору. Волки с крыльями, огромные олени с раскидистыми рогами, рыбы невероятные в своей длине, поедающие собственных собратьев. Высокие окна в полукруглых арках освещают зал, солнечные зайчики бегают по мраморному полу. В главном зале университета я никогда не была. Я стучу носком обуви по дубовой скамье. Мама так сильно ненавидела Белфордов, но любила университет, который построил Эрик.

Оценивающе осматриваю таких же, как я. В зале стоит гул наших голосов. Некоторые сильно выделяются строгостью своих нарядов, но есть и обычные студенты, которые не особо заморачиваются над образом. Я облегченно выдыхаю и протискиваюсь на задние ряды. Сажусь на первое попавшееся место, девушка рядом сдвигает сумку и мило улыбается.

Мне даже приходит в голову идея о веселой студенческой жизни.

Но внезапно меня окутывает знакомый сладкий запах выпечки, словно я нахожусь у Робинсонов в булочной. У них лучшие ватрушки, я все же наберусь смелости и зайду завтра. Или послезавтра.

— Какого хрена ты, сучка, здесь?

Николь.

Это ее голос, только не тот детский и веселый голосок. Он злой, пропитанный ненавистью. Я поворачиваюсь назад. Николь сидит прямо за мной. Блондинка в рваных джинсах и растянутой футболке смотрит на меня с презрением. Я не понимаю и радостно улыбаюсь ей. Может, она шутит.

— Николь, я, — начинаю говорить, но моё лицо обжигает звонкая пощечина.

Я вскрикиваю от неожиданности и зажмуриваюсь от удара. В голове звенит. Жар растекается по лицу.

Поднимаю покрасневшие глаза на Николь, которая, кажется, готовится плюнуть мне в лицо, ее взгляд наполнен отвращением ко мне. Я ничего не понимаю.

— Почему? — шепчу я, вспоминая ее. Маленького, смешливого, пухлого ребенка. Николь — частичка меня, нежность, которой мне не хватало. Она ни на кого более не была похожа. Озорная, но ласковая.

Но девушка облизывает губы, завязывая и без того короткие волосы в хвост. Она драться собирается?

Шепот сотен голосов нарастает, и я начинаю различать слова. Важные слова — метки на моей судьбе.

— Которая сбросилась с башни, точно, — сплетни, будто к коже липут, когда их неосторожно бросают в мою сторону.

Мы привлекли всеобщее внимание. Отлично.

— Ее мать?

— Гибсон, которая литературу вела.

— Не выбросилась, — различаю я нечто странное. — я тебе говорю, Белфорды сами ее, — но, как только я оборачиваюсь в сторону, откуда доносится этот голос, он стихает.

Они, наверно, видят, как у меня дрожат коленки, как краснеет мое лицо. Толпа трещит, их скользкие взгляды тыкают в меня вилами инквизиции. Я максимально сжимаюсь, словно это поможет мне исчезнуть из их поля зрения.

Рыжий высокий парень проталкивается к нам и одергивает Николь за руку.

— Ник, хватит с нее, — умоляюще просит он, нагнувшись к ней.

— Остин, пошел ты! Иди сфотографируй кактус или поиграй в мячик с мальчишками, — огрызается Николь.

Остин.

Это его я видела в деканате. Значит, он дружит с Николь.

— Тебе здесь не место, — по слогам произносит Николь, подходя ко мне.

Боже. Сколько раз я это уже слышала?

Она хватает меня за рубашку, наши лица оказываются в сантиметре друг от друга. Я смотрю в те же серо-голубые глаза, которые были моим спасением, моей верой. Глаза настоящего друга.

Она хочет сказать что-то, но ее отбрасывает назад с такой силой, что Николь срывает пуговицу моей рубашки, за которую держалась. Я вижу за ее спиной Тайлера. Твердый взгляд падает на меня, я цепенею. Его левый глаз едва заметно подергивается, он неподвижно держит Николь за футболку, которая от натяжения, облепила ее спереди.

Окружившая нас толпа расступается, будто по немому сигналу. Не остается никого ближе, чем в двух метрах.

— Мы не выясняем отношения в стенах Университета, — строго говорит он, наклоняясь к ее уху, подтягивая девушку еще ближе.

Николь тупит взгляд в пол.

Что? Она боится его?

Я сжимаю край рубашки, зубы автоматически откусывают кожицу губы. Тревожность усиливается с каждой секундой, пока я наблюдаю за точным и короткими движениями Тайлера, будто он делал это сотни раз. Никто даже не собирается выяснять, что произошло между нами.

Но еще больше меня пугает реакция Николь.

— Повтори, — приказывает Тайлер.

— Мы не выясняем отношения в стенах Университета, — бормочет Николь, не отрывая взгляда от мраморных узоров. Ее белые ресницы дрожат.

Быть не может. Я никогда не видела, чтобы кто-то держал под абсолютным контролем целую кучу народа.

Мой взгляд скользит по Тайлеру. Серая толстовка с какой-то сиреневой геометрией спереди, обычные брюки, те же старые кроссовки. Слегка взъерошенные влажные волосы. Обычный, он самый обычный.

Но моя интуиция кричит о собственной беспомощности. Неужели, там внутри под поношенной одеждой, прячется зверь, похлеще Гилберта. Я сталкиваюсь с его глазами. Преисподняя в золотых осколках радужки. Окончательно понимаю. Я боюсь его.

— Все в порядке, мы просто поссорились, — говорю я, набравшись смелости. Не понимаю, что здесь происходит, но это нужно срочно прекратить.

— Заткнись, — озлобленно бросает Николь.

— Робинсон, когда ты уже захлопнешься? — раздается смешок Гилберта за моей спиной. Его голос я узнаю с первого слова, мне не нужно оборачиваться, чтобы убедиться в том, что надо мной нависает его фигура. — Мы не можем начать из-за вашего представления, девочки.

Меня обдает ароматом леса и шишек, или я сама себя накручиваю. Но почему-то каждой клеткой я ощущаю давление его взгляда. Разговоры окружающих переходят в шепот.

— В конце концов, подруги поссорились, чего только не бывает! — восклицает, уверенный женский голос. — Расходимся, ребята!

Высокая девушка размахивает руками, разгоняя студентов. Ее пушистые рыжие локоны подскакивают от резких движений. Костюм из черных брюк и голубого пиджака подчеркивает все ее достоинства. Если бы мы встретились на улице, я бы подумала, что столкнулась с ангелом Виктории Сикрет.

— Расходимся, по своим местам! Остин, милый, почему все еще стоишь?

Парень цокает и плетется к бархатным креслам. Я отмечаю, что Остин не боится никого, из этой компашки, но нехотя подчиняется. Девушка и Остин так похожи, их огненно-рыжие волосы и ярко зеленые глаза, высокий рост сразу привлекают внимание.

Николь теряется в толпе. А Тайлер изучает меня, наклонив голову вбок. Его лицо не пропускает никаких эмоций, кроме любопытства.

Мы ведь уже встречались у башни, а он рассматривает меня, будто увидел впервые.

— Ты скажешь свое имя?

Ах, имя.

Хочется ответить резкое «нет». Но это кажется небезопасным.

— Дженнифер, — говорю я, оглядываясь по сторонам. — Дженнифер Гибсон.

— Сядешь с нами, Дженнифер Гибсон, — он берет меня за руку.

Мы проходим десятки рядов. Уже почти у сцены, я начинаю нервно вращать рукой.

— Нет, стой.

Но Тайлер оборачивается и кидает на меня непонимающий взгляд. Пальцем указывает на свободное место. Да ну, парень, ты привык, что тебя все слушаются?

— Первый ряд, дорогая, это лучшие места, — говорит рыжая незнакомка, которая, похоже, всем тут заправляет. Она сворачивает свой голубой пиджак в рулон. Есть в ней что-то неискреннее, но она хотя бы не лупит меня по лицу и не бросается обвинениями. Выбирать не приходится.

— Хиз, сядь, — говорит ей Тайлер, оглядывая зал.

И девушка садится рядом со мной.

Она тянет меня за собой. Теперь мне открывается вид на Тайлера снизу вверх. Он закатывает рукава, его руки напряжены, он сам весь напряжен и сосредоточен, меня все больше завораживает тик его левого глаза. Готова поспорить на Кольт М1911 из коллекции дедушки, что этот парень гребанный контрол-фрик. Его глаза жутко следят за всеми в этом зале.

— Наверно, не помнишь. Меня зовут Хизер, — девушка толкает меня локтем.

Не помню, чего?

— Дженнифер, — я улыбаюсь в ответ.

— Гибсон, это всем известно, солнце, — заверяет она, и я съеживаюсь.

Всем известно.

Даже этот инцидент с Николь вызывает у меня ужас лишь от того, что на нас все смотрели. Если в Олдберге есть человек, который не изменится в лице, услышав мое имя, я хочу с ним познакомиться.

— Наше дело заботится друг о друге. Но лучше не жалуйся Тайлеру или Гилберту, хорошо? Мальчики по-своему решают проблемы, иди сразу ко мне.

Часть меня очень рада, что кто-то в этих стенах готов оказать мне протекцию, а другая спрашивает: какого, сука, хрена здесь происходит? Я не хочу быть заметной, более того, я не буду никому жаловаться. Пожаловаться Гилберту? Она себя слышит?

Хизер застывает с улыбкой. По мне расползается чья-то тень.

— Миссис Гибсон была нашим ангелом-хранителем, — надо мной нависает Гилберт, его ладони оказываются на моих подлокотниках, я тут же вжимаюсь в кресло.

Под его темно-синей рубашкой проглядываются перетекающие друг в друга холмы мышц. На шее выступает кусок татуировки, видимо, тянущейся по телу.

— Не пугай ее, — возмущается Хизер. — Гил, вали за кулисы!

Он потешно отдает честь и разворачивается в сторону сцены.

Хизер демонстративно помахивает на себя ладонями, словно веером.

— Я с ними с ума сойду.

— Ты очень ответственная, — подмечаю я, надеясь на дальнейший диалог.

— Потому что, я — Хизер! У всех родителей есть ожидания от своих детей, но от Хизер ждут, что она устроит праздник, идеальный праздник.

Как будто я знаю, кто ее родители. Что-то внезапно щелкает в моей голове. Я заново разглядываю ее рыжие кудри, короткий нос и длинные ресницы. Хизер.

У Сабрины была лучшая подружка, по-моему, ее тоже звали Хизер.

Точно.

Это она, рыжая девчуля бывала у нас в гостях, но Сабрина и Хизер были старше меня на пять лет, я не могла проводить с ними много времени. Поэтому я просто была где-то рядом, слушала разговоры, «взрослые» разговоры.

— Ты не первокурсница, — тихо говорю я.

— Нет, я заканчиваю в этом году, — ее зубы сверкают идеально белым цветом. — но ответственность за Университет лежит на плечах его потомков.

Потомков.

Я замираю с тупой улыбкой на лице. По моим рукам рябью пробегают мурашки. Она Белфорд.

— Дорогие абитуриенты, — Гилберт начинает свою речь. — этот Университет дал мне не только образование, но и научил дружбе, преданности и ответственности. Университет, имени поистине великого человека, Эрика Белфорда!

В зале раздаются бурные аплодисменты, подтверждая его величие. Гилберт расхаживает по сцене, его оксфорды с круглыми носками блестят мне прямо в лицо.

— Мне остался лишь год в этих стенах, а вы только начинаете свой студенческий путь, и я хочу вам сказать, друзья, он будет тернистым, — мы вдруг пересекаемся взглядами.

— это место взрастит из вас сильных духом, достойных людей. Вы столкнетесь с трудностями, но не бойтесь их. Нерешаемые, на первый взгляд, задачи куют из нас сталь.

Прекрасная речь.

Он вчера трахался, глядя на церковь. Предлагаете просто забыть это?

— А настроение вам поднимет моя невероятная и харизматичная сестра. Встречайте, Хизер Белфорд! Прошу, — Гилберт протягивает руку со сцены.

Моя соседка подскакивает, ее спина становится ровнее, а голова выше. Сцена уничтожает стеснительных и слабых и превозносит тех, кто рожден для софитов. Хизер явно из второй категории, она держится перед десятками глаз так, будто это ее естество.

Я не помнила, что ее подруга тоже была из этой семьи. Из сотен горожан Сабрина не нашла друзей лучше Белфордов?

И пропала.

Все, к чему они прикасаются — гибнет.

Я выглядываю через несколько сидений и нахожу Тайлера. Он смотрит перед собой и беспрерывно кивает, пока Остин ему что-то торопливо говорит. Рыжий парень постоянно трет колени, я начинаю переживать за его джинсы, как бы там не осталось дырки. Он, словно оправдывается за что-то, может, он просто слишком эмоциональный.

Выступление Хизер плавно перетекает в речь директора. Сухой высокий мужчина в очках, напоминающий завядшую яблоню в саду бабушки, которую мы забывали поливать. Затем студенты начинают вставать со своих мест.

— Занятия еще не начались, а я уже устала, — с толикой наигранности ворчит Хизер, вернувшись на свое место. Она вдруг начинает накручивать на палец мой коричневый локон. И меня внутренне передергивает от ощущения дежавю. Она уже крутила мои волосы в своих руках. — солнце, приходи к нам на банкет.

Хизер уже тянет меня за руку, проталкиваясь к выходу, пока я ищу глазами Николь. Но ее нигде нет.

Как только мы оказывается за пределами тяжелых стен, я со всех сил вдыхаю свежий воздух. Ступеньки кишат студентами.

— Что за банкет? — спрашиваю я, вытирая свою обувь, на которую только что кто-то наступил.

— Конец первой недели обучения, — тараторит Хизер с лицом полным недоумения, словно ей приходится объяснять мне аксиому. — ежегодный банкет! Миссис Гибсон всегда приходила.

Моя бровь дергается.

— Этот банкет, как бы тебе объяснить, — она задумывается, но обнаружив неподалеку Тайлера, Хизер тянет его за толстовку. — Тайлер, я хочу позвать Дженнифер на банкет.

Он улыбается, мотает головой. Я даже не замечаю, как повторяю его улыбку.

— Любительница истории? — спрашивает Тайлер.

— Банкет, понимаешь, немного напоминает бал, — объясняет Хизер.

— Это и есть бал, — перебивает он, — они там устраивают торжество девятнадцатого века и притворяются аристократами.

Моя улыбка расширяется.

Тайлер работает на Белфордов, но ему можно произносить такое вслух? Они с Хизер, наверно, хорошо друг друга знают.

— Приходи, потанцуешь с Дженнифер, она больше пока никого не знает, — Хизер ехидно толкает его локтем.

— Меня не приглашали.

— В этом году папа зовет тебя! Ты много работал.

Папа. Это режет мне ухо, но они ведь просто семья, у Ричарда есть дети. Как минимум Гилберт и Хизер, и они очень разные.

— Если туда попадает лишь избранный круг по приглашению, я не думаю, что мне там будет место, — робко произношу я.

— Тебе не о чем переживать, — вдруг отвечает Тайлер, — папочка никогда не откажет своей милой Хизер. Она медведя на бал приведет, значит, все будут с ним танцевать.

На секунду мне кажется, что это могло быть реальной историей.

— Послушай его, — усмехается Хизер. — ты моя подруга, и я тебя пригласила!

Подруга? Мы посидели рядом две минуты, а дружила ты с Сабриной. Я сглатываю раздражение, которое копится во мне с самого утра. Моя настоящая подруга дала мне пощечину, а теперь ее и след простыл.

Хизер продолжает болтать о странном преподавателе, о закончившейся подписке на каких-то платформах, о проигрыше папиному другу в шахматы. Тайлер берет ее телефон.

— Кстати, зачем ты обокрал Бенни, — она оттягивает его толстовку. — ему итак нечего носить.

— Я продлил, держи, — он отдает ей телефон, и Хизер взвизгивает от радости.

Продлил подписку?

Их отношения крайне доверительные.

Дочка Белфорда вот так просто отдает свой телефон в руки обычного парня, который работает в их доме?

Он ведь даже не спросил у нее пароль.

В кармане вибрирует уже мой телефон. Если я увижу неизвестный номер, то сброшу и забуду об этом. Майк, становись в очередь, из людей, которые сегодня хотят свести меня с ума. Но мои глаза округляются.

— Дедушка?

Я быстро спускаюсь со ступенек универа, забывая о новых знакомых. Почему-то сердце забилось чаще.

— Ни во что не ввязалась! О чем ты говоришь? — он хрипло отвечает, и я уже пересекаю мост. — Я сейчас приду, не выходи из дома.

Глава 13. Дженнифер «Щелчок»

— Дедушка! — я влетаю в дом, спотыкаясь о порог.

Но мои руки, наконец, перестают трястись, когда я вижу его. Дедушка в тапочках, старой футболке и домашних штанах сидит за столом с Лойсом. Его старый друг все еще в полицейской форме, значит, при исполнении.

— Дженни, — дедушка подскакивает при виде меня. — пойдем, покажу.

Мы выходим из дома, и он указывает на разбитое окно. Я хмурюсь, представляя детей, которые могли разбить стекло и просто убежать. Неприятно, конечно, но к чему паника? Но дедушка берет меня за руку и волочит к окну гостинной. Распростертое окно в пол, которое мне так полюбилось, стало для кого-то холстом. На стекле растекаются буквы, написанные красной краской. Вряд ли же кровью…

«пошла вон, Дженнифер Гибсон»

Пошла вон.

Где-то я это уже слышала.

Абсолютно черные глаза и дурная улыбка. Я поворачиваюсь на дедушку, стараясь скрыть тихую истерику, которая уже вовсю колошматит меня изнутри. Сегодня ужасный день, как и предыдущий.

Я ведь в Олдберге.

— Поссорился с соседом, может быть, — вылетает из моего рта первое, что я успеваю сообразить.

Дедушка нервно выглядывает за мою спину, проверяя не идет ли к нам Лойс, и наклоняется к моему лицу:

— Я живу здесь всю свою жизнь, и угрозы получал только при задержании отморозков. Обычно они кричали мне в лицо, что перережут горло, — грозно шепчет он.

— Дженнифер! — голос Лойса разносится по двору. — Мне нужно задать пару вопросов, подойди.

Я встречаю его одобрительным взглядом, уже перебирая в голове весь день. Он будет спрашивать, где я была и что делала каждый гребанный час.

Но дедушкин голос над ухом произносит тихо:

— Ничего лишнего.

Не доверяет Лойсу?

Я не оборачиваюсь на дедушку, просто ступаю за офицером.

Ничего странного не замечаю. Обычный допрос по часам, а потом типичные вопросы.

Ссорилась ли я с кем-нибудь?

Нет, что вы.

Скандалы, недоброжелатели, что-то подозрительное в последние дни.

Ничего подобного.

Кого подозреваю?

В Олдберге самые милые и гостеприимные люди, разве я могу кого-то подозревать. Наверное, детская проказа.

Лойс склоняет голову над отчетом.

— Знаешь, Дженнифер, у меня ведь тоже была дочка-подросток. Обычно из ваших слов правды с горошину, остальное — ложь.

Я дарю ему послушную улыбку. Ну что вы, многоуважаемый.

Когда Лойс, наконец, уходит, дедушка требовательно складывает руки на груди. Я проваливаюсь в мягкое кресло. Он садится на диван напротив.

— Я не знаю! — агрессивно отвечаю на его немой вопрос.

— Послание для тебя.

— Это твой дом, — я стараюсь сохранять равнодушное лицо.

Значит, этот некто думает, что я живу у дедушки. Вот и все. Дедушка даже не удосуживается произнести эту мысль вслух, нам обоим предельно ясно.

— Этот день полон угроз, Николь не слишком рада меня видеть, — размышляю я, трогая щеку, на которой она оставила след.

— Дженни, соображай. Николь просто обижена на тебя. Она в один год потеряла тебя, твою маму и собственного отца. А к кому она была привязана сильнее еще большой вопрос.

— Отца? Мистер Робинсон умер?

— Дункан умер через несколько дней после похорон Сандры, сердечный приступ, — констатирует дедушка. — а ты была ее единственной подругой, она не могла до тебя дозвониться. Потом Николь связалась с этой компанией байкеров, пару раз Анна стучалась ко мне в поисках Николь, она перестала ночевать дома, пропадала Бог знает где. Она начала водится с этим, Джейсоном.

Я вспоминаю Джейсона. Байкер ростом не меньше ста восьмидесяти, вечно пьяный или обкуренный.

Меня обволакивает противное чувство собственной слабости. Моя мама умерла, мой мир разбился, и я эгоистично забыла, что я тоже являюсь частью чьего-то мира. Мир Николь тоже ее подвел. Я ее подвела.

Казалось, что отрезать от себя Олдберг и все, что связывало меня с ним, так легко. Но внутри меня пустошь, заплесневелая детскими страхами и повзрослевшим бессилием.

— Уже познакомилась с Белфордами? — строго спрашивает дедушка.

Я тут же отворачиваюсь, скрывая лицо. Он поймет все по единой эмоции.

— С чего ты взял? В Университете больше сотни людей!

Именно.

Так, какого хрена я действительно с ними общалась весь день?

— Людей много, мир маленький. Кто из них взял тебя в оборот?

Он закуривает прямо дома. Я открываю окно. И надеюсь, что мой упрекающий взгляд на кого-то подействует.

Взял в оборот.

Взял в оборот. Я прокручиваю фразу дедушки несколько раз в голове. Если и так, то все сразу. Они все взяли меня в оборот.

— Я видела только Николь.

Тогда дедушка подходит ближе и обрушивает на меня злобный взгляд. Я ломаюсь. Делаю глубокий вздох, чтобы вывалить все разом:

— Хизер, дочка Ричарда, милая, немного фальшивая.

— Сохраняет лицо своей семьи, уверен, она самая несчастная из них, — дополняет дедушка, начиная бродить взад -вперед. — помню, они с Сабриной много общались в детстве.

— Гилберт, — я задумываюсь, сложно подобрать слова, чтобы описать его.

Поворачиваю голову на закатное солнце. Оно красным туманом рассеивается по комнате. Половина дня ушла только на разговоры с Лойсом.

— Я плохо помню его со школы, но он изменился.

Дедушка не отрывает взгляда от моего лица, считывая те слова, которые я в себя впитала из гордости. Например, что мне страшно. До смерти страшно.

— С ними еще есть Тайлер, но он не из Белфордов, так что неважно.

Брови дедушки хмурятся в отражении окна.

— Далтон?

Я резко поворачиваюсь на дедушку. Вот же. Зацепился именно за него. Глаза дедушки превращаются в узкие щелочки. Наши гляделки сквозь отражение в стекле затягиваются.

— Что? — я проиграла.

— Тайлер Далтон служит Белфордам, это их цепной пес. И я клянусь, он продал душу дьяволу еще при рождении.

— Ох, ты знаешь о нем так много? — язвительно отвечаю я на его осведомленность. Зачем тогда у меня спрашивать?

Он тушит сигарету о керамическую пепельницу.

— Это все знают, — поправляет меня дедушка. — с ним вообще не связывайся, его жизнь принадлежит Белфордам.

— Что за бред? Ты нагнетаешь.

Дедушка смотрит на меня также, как в детстве. Когда ему приходилось объяснять мне, почему нельзя просто взять и улететь на луну.

— Дженни, ты в Олдберге, — его напоминание звучит колко, я закрываю глаза. — насколько я знаю, у семьи Далтонов долги перед Белфордами. Долги, за которые никогда не расплатиться.

Я мотаю головой.

— И? Они продали своего сына?

— Не буквально, — дедушка прочесывает рукой седые волосы. — здесь расплачиваются человеческими жизнями, если не можешь иначе. Предполагаю, что и в Университете то он учится не по собственному желанию, этот мальчик всегда будет находится рядом с детишками — Хизер, Гилбертом и Эрнесто.

— Эрнесто, — я вспоминаю больного полного парнишку.

— Сын Вильяма Белфорда, помнишь? Бедный, больной мальчик. И с ним он носится, как нянька. Этот Тайлер, от которого у тебя глазки горят, решает все проблемы Белфордских деток, — на замечание дедушки я сверлю его взглядом. — он за них головой отвечает. А Ричарду он, наверняка, уже донес, что дочь Кассандры Гибсон в городе.

— Что ты несешь?

Меня передергивает. Но спустя пару секунд я остываю, задумываясь над другими словами.

Донес?

Внутри меня что-то надламывается. Неужели, он действительно уже привлек мое внимание, поэтому возвращение в реальность ощущается, как щелчок.

Раз.

И я вдруг вспоминаю, что это богатейшая семья в городе, а люди, что работают на них беспрекословно закрывают глаза на все, что они творят.

— Хизер пригласила меня на ежегодный банкет, — мои глаза липут к полу.

Дедушка молчит. Он не собирается меня отговаривать?

— Кто успеет получить каплю твоего доверия — победит.

Он просто уходит на кухню. Я остаюсь наедине с пустым окном, призывающим меня бежать из Олдберга.

Лучше бы просто запретил идти.

Солнце садится высоко в горах, обжигая лучами исписанное стекло. Я ругаюсь под нос и выхожу в прихожую.

— Том звонил, — выглядывает дедушка с кухни. — он думает, что ты у меня осталась. Просил трубку передать тебе, я сказал, что ты в университете. Ты скажи ему, что живешь в доме матери.

Дедушка так просто об этом говорит. А я представляю скандал, который отец снова закатит.

— Скажу, — снова ложь.

Я выхожу.

Меня обдувает прохладный ветер, смахивая последнее тепло дома и объятий дедушки.

Челси прыгает на меня, я чешу ее за ухом. Мои глаза слезятся.

От ветра. Больше ведь нет причин.

Я решаю пройти по прямой, через старую площадку, если она все еще стоит. Пока я добираюсь до нее, Олдберг затягивается темнотой.

До дома еще полпути. Но меня останавливают звуки ударов мяча.

Глава 14. Тайлер «Немного свободы»