Бесплатный фрагмент - Сокрушители большого жука

Давным-давно…

Нет, даже не так.

Задолго-задолго до «давным-давно», до Киева и Мурома, до самой Руси, в те далёкие времена, когда не родились ещё герои дошедших до нас былин (и, разумеется, всё вокруг было вкуснее, дешевле и качественнее), на крутом берегу реки Полноводи раскинулся стольный град Славгород. Тянулся он к солнцу пиками сторожевых башен да ещё не потемневшими идолами, подмигивал прохожему резными ставнями крепких изб. Пыхтел красными трубами, дышал мехами кузнечными, пах щами да кашею, смеялся голосами детскими, веселил скоморохами, зазывал коробейниками. Рос, процветал Славгород под мудрым правлением князя Мирослава, справедливого по отцу, доброго по матери, неполных тридцати лет от роду. Истинно любил он народ свой, и тот платил ему тем же. Ну и, конечно же, податями.

Жило княжество в мире с соседями. Но ежели задумывал кто из них лихое да решал войну затеять, то выходили биться супротив него три славгородских богатыря: Белояр, Могута да Огнеслав. Брал первый копьё в семь аршин, второй — булаву размером с валун, а третий — колчан стрел пудовых. Силушкой богатырской да непомерной доблестию своей зело быстро сия троица супостата успокаивала. И скрипела после береста под писалами летописцев княжеских, каждый подвиг обращая в былину, чтоб знали потомки и гордились корнями своими да предками.

Зорко бдели витязи границы: Белояр был Стражем Севера, Могута — Стражем Запада, Огнеслав защищал восток. И все трое бдели юг.

Особенно юг…

…А теперь вообразите себя соколом, что охотится на мелкую зверушку в дубравах Славгородского княжества. И вздумалось вам полететь в тёплые края, на Море-Окиян, дабы ежедневно омывать свои чресла или найти себя посредством тайных практик, ибо перегораете вы на охоте и вообще не вывозите. Знать, в житии своём что-то менять надобно. Такой вот вы типичный стольный сокол. Вы вздымаетесь в небо и летите строго на юг, по течению Полноводи, грезя безоблачным будущим, пролетаете одну версту, вторую, третью… Через пятьдесят вёрст река становится шире, вбирая в себя ручьи и речушки, стекающие с Медных гор, что высятся на востоке. Преодолеваете ещё пятьдесят вёрст — и замечаете, что всё меньше и меньше под вами деревень да хуторов, заканчиваются поля да рощи. Начинается бор, и не видно ему ни конца ни края, не отливает он изумрудом в лучах солнечных — тёмный он, непролазный, пугающий… Знать, достигли вы Дремучего леса. Ещё сотня вёрст — и нет-нет да тускло сверкнёт в водах реки крепкий русалочий хвост, разгоняя косяк плотвы. И вот долетаете вы до русла старицы, ставшего заливом Полноводи, именуемым Сомовьей заводью, камышами поросшею да жабами крикливыми обжитою. А по пологому берегу разбросаны хибары большие да малые, словно нёс великан огромное ведро их, споткнулся о сохлую иву и рассыпал дома, да так и оставил и пошёл дальше, а в дома те заселились жители. Град сей именовался Лихоборы, и жили здесь людской сброд да нечисть поганая, что изгнана была отцом Мирослава и богатырями за триста одну версту от Славгорода. Посему, ежели у вас как у сокола мочи далее лететь нету, мой вам совет: дотяните хотя бы до Великой степи, упадите без сил в ковыль, но не приземляйтесь в Лихоборах. Иначе сгинете тут в один миг, и не останется от вас ни коготка, ни пёрышка…

Так что летите, летите прочь! А мы останемся в этом граде проклятых. И заодно перейдём со славгородского наречия на лихоборское. В нём нету «дабы» и «ежели», зато есть такие словеса, за которые в приличном княжестве кованым ухватом по щам получить можно.

Первое правило Лихобор: ничего не планируй. Живи одним днём, который с большой вероятностью может оказаться для тебя последним. Нож, стрела, коготь, клык, ядовитый плевок, стул, проклятие, молния из глаза, просроченный слизень — вот далеко не полный список вариантов твоей безвременной кончины. В общем, естественная смерть в Лихоборах есть вещь абсолютно неестественная.

Отсюда вытекает второе правило: никогда не копи. Украдут или ограбят так или иначе. Нашёл в пыли золотарь — сразу выкинь. А лучше вообще не поднимай. Целее будешь. А уж если ты такой весь из себя сорвиголова и в карман его засунул — тогда пропей. Не тяни с этим делом. Беги прямиком в корчму «Дохлый филин», брось монету корчмарю-стратиму и крикни нечеловеческим голосом: «Гуляю на все!» Поймает стратим плату своим мощным клювом, проверит, не подделка ли какая, и, если его всё устроит, нальёт тебе кружку чёрного мёду. А потом и вторую, если на ногах устоишь после первой. И дальше ухарствуй как в последний раз, тем более что он вполне может оказаться таковым. Хвали стратима, поноси князей, угости сильного, отметель слабого. А когда превратишься в мычащее сало, размазанное по полу, выползай на улицу, найди лужу потеплее и спи, пуская крупные пузыри. Тогда, может, и выживешь.

Ведь беззаконие тут и есть закон. А беспорядок и есть порядок. Зато не было в Лихоборах никакой межвидовой и классовой нетерпимости. Кто сильнее — тот и жив. Такая вот, понимаешь, лихократия.

И главное правило: всегда плати Яге. Очень желательно вовремя.

Яга — Великая Кухарка, владычица Лихобор, Палач и Кормилица. Бывшая наложница Вия, полководца взбунтовавшейся нечисти. Когда Белояр снёс Вию буйну голову в Битве в Туманной лощине, остаткам разбитой армии нужен был новый предводитель. Но претенденты-мужи один за другим стали вдруг пропадать. А на следующий день после исчезновения очередной важной нежити Яга милосердно кормила солдат очень вкусным супом. «Борщ» — так она его назвала, обильно посыпая тёмно-алое варево зелёными листьями борщевика. Те, кто не верил во всякие совпадения, подозревали, что главным его ингредиентом всё же был отварной кандидат в полководцы. И, если говорили об этом открыто, тоже частенько пропадали.

В общем, суп и страх покорили сердца воинов, и Яга любезно согласилась возглавить всю изгнанную из Славгорода погань. Она запросила у княжества перемирия, обещала не приближаться к его границам на триста вёрст и на триста первой основала Лихоборы. С каждым лихоборцем Яга заключила договор. Если хочешь стать их жителем, воровать, пить, жрать соседей или другим каким общественно-полезным делом заниматься, то приходи к Кухарке на поклон. Даст тебе чародейка испить отвара расковника, после протянет какую-нибудь вещь — любую, на её выбор, хоть безделушку — и обяжет молвить вслух три раза: «Я весь твой, телом и духом». И всё, становилась вещь договором, а ты — лихоборцем со всеми правами и льготами. Но если дань вовремя не заплатишь или вообще, не дай боги, против Яги попрёшь, она разорвёт договор в одностороннем порядке: выудит из сундука безделушку и сожжёт, разобьёт или поломает. А значит, и ты сгоришь, разобьёшься или поломаешься. Потому как в безделушку жизнь свою заключил ты при помощи расковника и односложной фразы. Говорят, мол, параграф про это нацарапан мелкими буковками на донышке кувшина с отваром. Но кто ж их когда читает?

***

Свежий майский полдень тёплыми лучами солнца рвался в корчму сквозь щели и острую кромку разбитых окон. В «Дохлом филине» в это время было привычно тихо и почти пусто, лишь усталый стратим за стойкой прятал выручку в недра своих перьев да молодой Кощей в центре залы нервно покусывал локон длинных чернявых волос. У Кощея была большая проблема. Она лежала на полу, широко раскинув здоровенные ручищи, одной из которых сжимала рукоять пудового меча. Её свалявшаяся рыжая борода плавно переходила в пивное пузо, выглядывающее из-под рваной землистой рубахи, местами заправленной в такого же цвета штаны. Проблема утробно похрапывала.

— Горынь. Горыня, друг! — вкрадчиво заверещал Кощей, легонько пнув витязя носком сапога.

Здоровяк пинок проигнорировал.

— Вставай, скотина! — прикрикнул Кощей и пнул Горыню что есть силы.

— Это как в труп кита соломинкой тыкать, — саркастически проворковал стратим.

— А ты тыкал, можно подумать, — огрызнулся Кощей.

— Я образно.

— Когда он вырубился?

— Где-то за полночь.

— И ты его до сих пор не разбудил?!

— Кощей, у нас бессмертный ты, а не я!

Аргумент стратима был весом, и Кощей замолчал. Ещё немного пожевал локон и наконец принял непростое решение.

— Дай будилку, — скомандовал он, требовательно пощёлкав худыми пальцами.

Стратим по-птичьи наклонил голову, недовольно моргнул вторым веком.

— Зачем это унизительное щёлканье?

— Прости, — немного стушевался Кощей.

— Будто я нечто жалкое и второсортное.

— Извини, я нервничаю, мы на работу опаздываем… Подай будилочку, будь так добр!

Стратим выудил из-под стойки увесистое полено.

— Не успеешь.

— Успею, — сказал Кощей и оглянулся в сторону двери. До неё всего-то шагов десять. А он молодой (ещё ста двадцати нету), лёгкий, в чёрном приталенном кафтане, удобном для бега. То есть шансы значительные.

Бессмертный упёрся ногой в половую трещину, чтобы старт был более акцентированным. Взял полено в обе руки, отрепетировал в воздухе удар, с размаху хрястнул по богатырскому лику и бросился наутёк.

Бессмертный пробежал пять шагов, когда услышал за спиной львиноподобный рык. Ещё через два шага послышался свист — что-то разрезало тяжёлый питейный воздух, неумолимо догоняя Кощея. Он оттолкнулся и прыгнул вперёд, чтобы преодолеть последний несчастный аршин, но не успел: меч вошёл в худую спину по рукоять и пригвоздил несчастного к двери.

— Просто супер, — пасмурно констатировал Кощей, со скрипом открываясь вместе с дверью на улицу.

— Я же говорил, — вздохнул стратим.

— Кощей?! Вы что, ещё не ложились?! — Горыня сидел на полу, вращая осоловелыми глазами.

— И тебе доброе утро, кореш, — ответил Кощей, возвращаясь вместе с дверью обратно.

Горыня тяжело поднялся на ноги, уставился на стратима, который на всякий случай приготовился улететь.

— Стратимушка! — взмолился витязь. — Плесни медку?

— Гони монету, — невозмутимо каркнула птица.

— А ты… а ты запиши на бересту, а?

— А нету бересты. Кончилась. Вся долгами твоими исписана. А мне ещё вашей Яге платить. Безмозглая сука плату с весны повысила!

— Ладно. Забирай сапоги. Модные, заморские, чистая замша, с варяга снял.

— Ты про эти? — Стратим вытащил из-за стойки пару видавших виды сапог. Горыня приуныл: это были его сапоги.

— Чёртова богатырская сила! — запричитал Кощей, тщетно пытаясь избавиться от дверного плена.

— Кощеюшка! — воззвал Горыня. — Не дашь ли взаймы пару монет?

Стратим выразительно посмотрел на обломки дубового стола.

— Это я? — спросил Горыня.

Стратим кивнул.

— Костюш, монет пять, — уточнил витязь. Корчмарь презрительно сузил глаза. — А то и восемь. Будь другом?

— Другом? — переспросил Кощей, источая яд. — Пудовым мечом в спину по рукоять — это, по-твоему, выражение искренней дружбы, да?

— Я не виноват. Это мышечная память.

— Нету у меня монет! — Бессмертный упёрся двумя ногами в косяк, оттолкнулся и с мечом в себе шлёпнулся на пол. — Пойдём, есть работа! И достань из меня эту гадость!

Горыня вытащил из Кощея меч, вытер оружие о занавеску (стратим матерно чирикнул) и хмуро попёрся на выход.

— Эй! — заверещал им вдогонку стратим. — За бой мебели кто платить будет?

— Подавись, крохобор! — Кощей бросил корчмарю мешочек с мелочью.

— А-а-а… Так у тебя были деньги, мерзкий жмот! — рассердился Горыня и тут же картинно заныл. — Мне бы один малюсенький золотарик, брат, я кружечку в исключительно целебных целях…

— На выход, пьянь! — гневно перебил его Кощей и указал на дверь.

День встретил друзей по-разному: Кощея — приятным ветерком, развевающим его длинные волосы, похмельного Горыню — грохотом берёзовых листьев и лязгом пролетающей мухи.

— Раз жидкого лечения не предвидится, я бы поел, — пробурчал страдалец.

— У тебя капуста в бороде, ей и позавтракай, — огрызнулся Кощей.

— Ты не с той ноги встал, что ли?

— Я встал, чтобы к одиннадцати быть с тобой у Тугарина! А сейчас… — Кощей прищурился, оценивая направление тени от копья, торчащего из убитого в драке упыря. — Сейчас уже половина первого!

— А что мы у Туги забыли-то?

— Сегодня пятый день просрочки его дани Яге. Он должен пуд золота да ещё пять горстей пени — значит, нам по десять монет. Гульнём! Тем более денёк какой! Прямо благодать! — Кощей грациозно перепрыгнул через пепел не успевшего домой до рассвета пьяного вурдалака. — Пойдём быстрее, срежем через Псарню.

— Не люблю я этот райончик, — ответил Горыня, сравнивая свою ступню с сапогом мертвеца. Нет, маловат сапог. Люди нестандартного размера издревле страдали из-за нехватки хорошего предложения на рынке мародёрства.

— А я не люблю, когда Яга в плохом настроении.

— Этот её змеиный взгляд… — поёжился Горыня.

— Который заползает в тебя через глаза, сжирает внутренности и выползает из задницы! — живо подхватил Кощей.

— «Я весьма озабочена вашим отношением к делу», — сымитировал витязь нотки сильной независимой женщины. — «Я просила достать мне чёрную летучую мышь. А это что такое?»

— «Это обычная серая, которую вы, идиоты, выкрасили медвежьей ягодой! Вы испортили моё дивное настроение, и я вынуждена ответить вам тем же!» — вторил ему Кощей.

— Это была твоя придурошная идея.

— Отличная идея. Кто ж знал, что лупанёт дождь в самый неподходящий момент и смоет краску!

Друзья свернули с главной улицы, прошли несколько кривых переулков и очутились на площади с Волчьим Календарём — огромным камнем с высеченными на нём датами полнолуний. Начинался район волколаков с длинными нестройными рядами разноцветных будок. В народе его называли Псарней, но не при местных — волколаки на это страшно обижались.

В человечьем обличье они были довольно безобидны и промышляли всякими нелетальными делишками: попрошайничали да громко материли проезжающие мимо телеги. Остальные виды лихоборцев относились к ним с терпимостью, а некоторые даже чесали волколачат за ухом и подкармливали их останками убитых врагов. Но полнолуние — другое дело. Ещё в обед, загодя, жители запирались на все замки, подпирали двери брёвнами и обмазывались дёгтем, чтоб спрятать запах и выглядеть невкусными. Ближе к вечеру волколаки снимали одежды и сбивались в стаю перед Календарём. Когда на небо выкатывался полный блин луны, волколаки обращались в здоровенных собакоподобных тварей и всю ночь носились как угорелые по всем Лихоборам, люто желая порвать на куски первого встречного.

Попутно беготне волколаки спаривались где попало, грызли сараи и обгаживали все углы в округе. А наутро возвращались в человеческий облик и ничего не помнили. Что, согласитесь, было весьма удобной позицией.

Лихоборская молодёжь, не зная, как ещё использовать свою неуёмную энергию, организовала даже что-то типа фестиваля. Наплевав на инстинкт самосохранения, молодые нелюди выбегали перед разъярённой волколачьей стаей и удирали от неё по подворотням, пока не уставали и не забирались на что-нибудь высокое. Победителей любили девчонки, а проигравшими ужинала стая — все получали профит.

…Сейчас же волколаки спали, вывалив наружу косматые головы и волосатые руки.

— Хорошо, что они дрыхнут, — шепнул Кощей.

Горыня кивнул, отчего его мозжечок запаниковал, и витязя немного повело в сторону. Меч предательски бряцнул. Бородатая волколачка в розовой будке открыла жёлтый глаз, повела носом и сонно уставилась на пришельцев.

— А вы чой-та тута? — вопросила хозяйка бороды, сладко зевнув.

— Уважаемая, мы просто проходим мимо, без всякого злого… — начал было Кощей оправдательную речь, но его перебили.

— Чой-та там? — решили узнать из другой будки.

— Где? Где? — уточнили из третьей.

— Вроде убили кого-то! — предположили из четвёртой.

— Какой кошмар!

— Пожар? Мы горим! Дети, хватайте мячик и сваливаем отседова!

— Наших бьют!!!

— Горь-ко! Горь-ко!

В считаные мгновения Псарня наполнилась бодрыми и очень громкими жильцами.

— Эй! Вы что тут делаете? — спросил Горыню серый волколак, его знакомец и верный завсегдатай «Дохлого филина».

— Мы вообще к Тугарину идём.

— Валите из города, на чужбину, чем дальше, тем лучше, и поменяйте имена на всякий случай!

— Зачем?! — недоумённо спросил Кощей.

Волколак набросил на лицо вуаль таинственности:

— Вы что, не видите? Началось!

— Что началось, Серый?

— Откуда я знаю!

Серый вскочил на будку и протяжно взвыл. Стая подхватила. Горыня испугался: он чувствовал, что его голова постепенно превращается в огромную рынду, по которой лупят в набат тысячи чугунных вёсел.

— Пора линять, Костлявый, — проревел Горыня, стараясь перекричать невидимую рынду. — Да побыстрее.

— Первая твоя здравая мысль за несколько дней, — согласился Кощей, и оба засеменили прочь, отдирая от штанин вцепившихся волколачат. — Фу, бесовы щенята! Фу!

После Псарни начиналась Чертовщина — как можно было догадаться, район чертей. Пройдя его без приключений (что для здешних беспредельных мест огромная редкость), напарники вышли к Дикой Поляне — району Лихобор, где обосновались «тугаринские».

Произошли они от передового отряда печенежьего войска, шедшего на Славгород, что по первое число отхватило от богатырей и, заблудившись при отступлении, набрело на Лихоборы. В первую же ночь их поголовно ограбили. В качестве вишенки на каравае наступило полнолуние, и волколаки сожрали всех их коней. В итоге отступать дальше стало не за что и не на чем. Печенегов ждало неминуемое вымирание, но, малопьющие и коварные, они приглянулись местным ведьмам, и демография кочевников немного подтянулась.

Найти Дикую Поляну можно было по ярким цветастым дымам, поднимающимся от войлочных шатров — в них тугаринские шаманы варили веселящие зелья и погибельные отравы, которыми тайно приторговывали на много вёрст вокруг, по слухам, даже в Славгороде (хотя славгородский воевода всё отрицал: по его мнению, «наши отроки беззаботны и веселы, ибо зело радуются успехам и ежегодной урожайности репы в западных областях княжества»).

Правил печенегами хан Тугарин-Змей — шестидесятый Тугарин за десять лет. Дикополянские ханы были «текучкой» — каждый из них имел целую орду жаждущих власти родственников, которых хлебом не корми — дай подсыпать яду в лагман или шурпу. Ханскому снимателю проб обещали тысячу золотарей плюс коврижки. Но ещё никто из них не доживал до конца месяца. Хоронили их на аванс.

— Значит, всё как обычно, — инструктировал Кощей пасмурного витязя, подходя к громадному ханскому шатру. — Я — слово, ты — дело. Вступаю первым, популярно, но культурно объясняю Туге, что он попал на золото. Если до него не доходит, подключаешься ты.

— Бью в рыло.

— Да. А пока просто стоишь сзади с грозным лицом. Сделай грозное лицо.

— А какое оно у меня сейчас, по-твоему?

— Хмуро-жалкое. Мы пришли долг выбивать, а не по залёту свататься! Так что, будь добр, накинь на свой вид что-то хотя бы отдалённо напоминающее неотвратимость!

— Вы! Стой! Нельзя сюда совсем! — неуверенно крикнули стражники, охраняющие вход в шатёр, и скрестили копья в запрещающую «Х».

— Нето-о-о-о-о… — уточняюще протянул Горыня.

— Нето… — Стражники перешли на фальцет и запнулись. При виде Горыни мысль явно не шла.

Переглянувшись, они здраво рассудили, что ответ быстрее придумается в каком-нибудь другом месте, куда тут же и последовали, обгоняя друг друга.

— Видишь! Я достаточно неотвратим! — довольно заулыбался Горыня и откинул верблюжье одеяло, пропуская Кощея вперёд.

Ханское жилище встретило гостей пряным запахом благовоний и старых ковров, впитавших в себя все жидкости мира. Дрожащее пламя сальных свечей прыгало отблесками по высоким склянкам, из которых пялились на всякого входящего мёртвые заморские гады, залитые раствором. В глубине шатра, на самом дорогом и толстом ковре, перед казаном с горячим пловом восседал сам Тугарин-Змей — огромный бесформенный тип. Словно некто, обладающий широкой грудью, надул здоровенный мыльный пузырь, натянул на него человеческую кожу и присобачил сверху башку матёрого усатого сома. Всё его жирное, голое по пояс тело покрывали рисунки извивающихся змеюк.

Слева и справа от хана в подобострастных позах замерли, склонившись на коленях, его верные племянники Алмас и Улугбек. В отличие от дяди оба имели форму, причём хорошую и постоянно поддерживаемую.

Сегодня Тугарин грустил. Он смотрел то на увесистый ком плова, прилипший к ладони, то на исходящего розовой пеной дегустатора, бьющегося в агонии на ковре.

«Очередное утро без лёгкого завтрака», — подумал Змей и раздражённо швырнул пловий ком обратно в казан.

Алмас и Улугбек синхронно вздохнули.

— Ваших рук дело? — спросил Тугарин племянников.

— Конечно нет, дядя! — ответили они в один голос, придав своим позам ещё больше подобострастия.

— Я вот два месяца назад такой же был, как вы. Молодой, дурной, — нравоучительно заговорил Тугарин. — Кушать не мог — так ханом стать хотел! Отравил хана Жанибека…

— Это сделал ты, дядя?! Как ты мог?! — округлив глаза, перебил его Алмас.

— Алмас, ну хватит! Это уже слишком наигранно, серьёзно. — Как любой махровый лицемер, Тугарин не переносил лицемерия от других. — Песнь об этом есть у каждого акына! Хан Жанибек думал, что ест овсяный кисель, а на самом деле это была ядовитая медуза, немного размякшая на солнце. Ну я там ещё сушёных фиников сыпанул для сахаринки.

— Сколько нужно фиников? — деловито спросил Улугбек.

— Так я тебе и сказал! Ты уже взрослый, сам придумай убойный рецепт! Короче. О чём я говорил?

— О том, как обалденно быть ханом.

— Да. То есть нет! Не обалденно! Власть — она как женитьба! Сначала нагуляйся, а потом уже в неё лезь. Лучше всего быть вторым и третьим. Делай что хочешь — и никакой ответственности! А когда ты хан? Послов прими, гонцов отправь, этих накорми, этим золото дай, у этих отбери, одних похвали, других казни, и желательно не перепутай — народ у нас, конечно, туповат, но путаницу не приветствует! Так что башкой думайте перед следующей попыткой моего убийства! Надо вам это или нет!

Тугарин вытер золотистые от жира руки о головы племянников и добавил:

— Я вам так скажу: ничего хорошего в безграничной власти нету!

— Кхе-кхе, — интеллигентно прокашлялся Кощей, пытаясь наконец обратить на себя ханское внимание.

— Кто там ещё припёрся? — Высматривая в потёмках непрошеных гостей, Тугарин сощурился, отчего заплывшие жиром веки почти проглотили глаза. — А, это вы… Чего вам надо, охламоны?

— Он начинает беседу с позиции силы, — шепнул Кощей угрюмому Горыне. — Больше, больше неотвратимости!

— Да задолбал ты уже со своей неотвратимостью! — прошипел в ответ витязь.

— Ой, только не надо делать вид, что ты не понял, — громко обратился к хану Кощей. — Мы за Яговым золотом, уважаемый! Плюс пеня.

— Да вы прикалываетесь, что ли, я не пойму?!

Кощей картинно закатил глаза и вздохнул:

— Слушай, Туга, мы люди однозадачные. Нам говорят забрать пуд. Мы приходим и забираем пуд. Мы без пуда не можем уйти, это наша работа.

— Я с вашей Ягой уже два часа как расплатился! Вот, племянники занесли!

Алмас и Улугбек с готовностью закивали.

— Какая-то подозрительная инициатива… — процедил Кощей витязю.

Но тому было совершенно до свечи. Горыня искал глазами, чего бы выпить, даже облизнулся на серебряный кубок рядом с казаном, но тело пенистого дегустатора на ковре отбивало всякую охоту пробовать здесь хоть что-то. Ему хотелось побыстрее уйти отсюда, отобрать у кого-нибудь денег и нырнуть обратно в хмельное лоно «Дохлого филина».

— Ладно, Костлявый, пошли отсюда. Расплатился и расплатился, только зря сюда пёрлись ни свет ни заря, — пробубнил Горыня и побрёл на выход.

— Вот-вот! Валите отсюда в свои синие дали, пока мои племяши вам не наваляли! — презрительно вскричал Тугарин.

Но племянники дядин оптимизм не поддержали.

— Дядь, ты давай полегче, Горыня богатырь так-то, — осторожно заметил Улугбек.

Но разошедшегося Змея было уже не остановить.

— Не смеши меня. Босой, вонючий, с бодунища.

Горыня приподнял входное одеяло.

Тугарин распалялся всё больше:

— Он просто очень сильный алкоголик. Но не богатырь!

Горыня опустил одеяло.

В шатре стало настолько тихо, что можно было расслышать мысли некоторых присутствующих.

Кощей думал о том, что дегустатор — далеко не последний мертвец в ханском шатре на сегодня.

Алмас мысленно вернулся в прошлое, где маленьким ребёнком любил играть с перламутровым бисером на груди своей матери, когда та держала его на руках. А однажды он случайно проглотил муху, испугался, что умрёт, и заплакал, а мать гладила его по голове и пела песню про жеребёнка в ковыле, чтобы его успокоить…

Улугбек в своих фантазиях расстелил перед Горыней красный ковёр, чтобы тот проследовал до дяди и превратил его в новую ханскую вакансию. Но потом вспомнил о кровной мести, которую они с Алмасом вынуждены будут осуществить, перерезав всю Горынину родню. Это было бы намного трудозатратней, чем попытаться навалять пусть и сильному, но одному члену семейства. Улугбек нехотя свернул красный ковёр.

Мысль Горыни не была оформлена во что-то конкретное. Это был просто звук. Звук приближающегося урагана.

— Повтори, что ты сказал? — переспросил витязь Тугарина, прекрасно расслышав оскорбление (так заведено просто в кругах дерущихся; менее идиотский вопрос перед битвой они до сих пор не придумали).

— Ты уже и слух пропил? — не унимался Тугарин. — Я сказал, ты не богатырь, тупая скотина.

— Ах ты, жирная жаба! — прогремел Горыня и рванул рукоять меча.

Племянники передёрнули кадыки.

По плану Горыни, меч должен был с леденящим звоном выпрыгнуть из ножен, взмыть над головой, сверкнув на невидимом солнце, и вселить ужас в ряды супостата (и вот тут бы точно запахло неотвратимостью). Но план сразу покатился ко всем чертям — кладенец вылез только до половины и застрял. Горыня дёрнул ещё несколько раз, но меч наотрез отказывался обнажаться.

Тугарин хрюкнул.

Кощей закатил глаза куда-то в район темечка.

Горыня от неловкости «поплыл» и зачем-то решил объясниться.

— Тут… на мече просто зазубрина… — промямлил он, мелко тряся рукоятью. — Всегда цепляется за вмятину на ножнах, сейчас… Давай, дурацкий меч… Надо потрясти немного влево-вправо, тогда должно легко пойти…

Племянники вышли из трусливого ступора и вытащили кривые сабли.

— Горынь, может, пойдём? Перед людьми неудобно. — Кощей решил воспользоваться моментом и предотвратить никому не нужное смертоубийство.

Меч наконец сдался и появился из ножен полностью.

— Ага-а-а-а-а! — победоносно завопил Горыня и двинулся к племянникам. — Иди с-с-с-сюда-а!

Витязь размахнулся.

Алмас успел вспомнить два смешных случая из отрочества.

Улугбек занял выгоднейшую для боя позицию — прямиком за спиной брата.

Кощей не оставлял попытки остановить товарища:

— Друг, прекращай…

Надо сказать, что воздух в шатре был довольно спёртый. Скорее всего, это и явилось причиной того, что похмельного витязя немного подразмазало.

Горыню повело. Лезвие меча просвистело в локте от лица Улугбека, описало почти полный круг и снесло Кощею голову.

— Прекрасно, просто прекрасно! — съязвила голова в полёте и приземлилась в паутине шатрового угла, оставив туловище качаться из стороны в сторону.

Горыню закрутило, меч вырвался из рук и улетел вон из шатра, пробив толстый верблюжий войлок. Сам же витязь, не выдержав приложенных к нему сил, грохнулся на ковёр прямо перед Алмасом.

— Ой, я не могу! Смешнее скоморохов! — захохотал Тугарин, откинувшись на спину и суча короткими ножками. — Алмас! Только не насмерть. Не хочу платить Яге за эту падаль.

Алмас повернул саблю, намереваясь отшлёпать плашмя поверженного самим собой Горыню.

— Прости, — на всякий случай извинился перед витязем тугаринец. Воин уважал воина, и убить было бы намного человечней.

— И ты меня прости, Алмастый, — ответил Горыня. — Ща вот вообще не по-богатырски будет.

Лежащий богатырь вдарил пяткой по самому дорогому, что было в Алмасовом теле. Да с такой силой, что тот с криком кота, которого режут чайкой, взлетел на пару саженей. Пока Улугбек мешкал, решая, как поступить (он был Весы), Горыня, кряхтя, поднялся на босые ноги и двинул племяннику в подбородок. Улугбек принял в воздухе горизонтальное положение и направился восвояси.

— Неплохо-неплохо, болван, — констатировал Тугарин. — Но ты же знаешь: у меня очень, очень много племянников. Все сюда! Защищать любимого хана!!!

В один миг в разных местах откинулись войлочные одеяла, и в ханский шатёр хлынули потоки вопящих тугаринцев разного размера и вооружения. Облизнув безвольное туловище Кощея, первая волна с улюлюканьем накрыла Горыню, но тот по-собачьи отряхнулся, разбросав печенегов по ковру. Витязь издал победный клич, и тут ему в голову ударил дубовый таран, который принесла на себе волна номер два. Богатырь кубарем укатился в гору склянок, разбив как минимум половину из них.

— Нет! Нет! Осторожней с товаром! Какие же вы все придурки! — запричитал хан.

Тугаринцы перегруппировались и выстроились в клин.

Горыня снова прилёг. После встречи с тараном его голову не вылечило бы и озеро чёрного мёда. Ковёр под ним стал мокр от вытекшего из склянок раствора. Горыня принюхался.

Хм.

Окунул палец в разбитую бутыль с какой-то ящерицей и попробовал жидкость на вкус.

Хм!

Раствор имел интересную текстуру, весьма актуальную для его состояния. Витязь залпом осушил бутыль. Вздрогнул, крякнул, проморгался.

Хм!!!

Тугаринский клин был обречён.

…Пока оживший Горыня гонял остатки печенегов вокруг потускневшего Тугарина, Кощей занялся сборкой самого себя.

— Так! Туловище! — скомандовала его голова. — Иди на мой голос!

Кощеево тело вздрогнуло и неверными шагами потащилось куда-то в сторону.

— Я здесь! Холодно! Теп-ле-е… Нет, опять холодно! Какая же ты бестолочь… Влево по себе! Влево по себе! Тепло, тепло! Жаришка!

Туловище уже протянуло руки, когда их нечаянно снёс топором по локоть кто-то из спасающихся бегством тугаринцев.

— Сегодня не мой день, — философски заметила голова Кощея. — Эй! Руки! Слушайте задачу! Найдите туловище и меня!

Руки действовали более слаженно: одновременно подбежали на пальцах к голове и крепко схватили её с двух сторон. Голова вздохнула:

— Замечательно. Только один вопрос: а как вы теперь поползёте к туловищу? Мы же это уже тысячу раз проходили! Сначала присоединяетесь к туловищу! А потом! Присобачиваете к нему меня!

Руки показали большие пальцы вверх и рванули выполнять задание по инструкции.

К этому времени Горыня закончил с печенегами, и теперь они, словно выброшенные на берег карасики, вяло трепыхались на ворсистых коврах. Витязь медленно (и неотвратимо!) надвигался на сдувшегося Тугарина.

— Горыня-хан! — жалобно лепетал он. — Я же… Я не подумав ляпнул. У тебя разве не бывало такого, что ли? Сначала сказал, а потом ой как жалеешь, ой как жале…

Тычок в брюхо приостановил поток ханских оправданий. От удара пузо задрожало, рисованные змеи забились в эпилептическом припадке.

— У меня де-е-е-ти-и-и… — манипулятивно взрыднул хан.

— Кто я? — спросил витязь.

— Богатырь, — истово кивая, ответил Тугарин. — Матёрый такой богатырище!

— Верно, — согласился Горыня. — Кощей, ты собрался?

— Вполне! — Бессмертный был снова цел и невредим.

— Тогда нам, наверное, пора. Туга, отсыплешь нам с товарищем пуд золотишка и пять горстей сверху?

— Всё сделаю в лучшем виде, мой богатырь!

— И сгоняй за моим мечом. Он, по опыту, на полверсты где-то улетел.

— А это не слишком уже? — прошептал Кощей.

— Я не перегнул палку, Туга?

— Не-е-е-ет, что ты!

— Вот и ладненько. Я пока тут подожду, у бутылочек.

Горыня влил в себя банку с мочёными тарантулами. А затем пристально взглянул на хана.

— Слушай, Туга. А вот эти симпатишные сапоги на тебе — они у тебя какого размера?

***

Изба Яги была видна с любого места Лихобор. Во-первых, сама по себе высокая, ладная, срубленная из чинных сосен, она стояла на крепких каменных сваях, чтобы разливающаяся по весне Полноводь не заглянула часом в покои. Во-вторых, это было единственное опрятное здание в поганой столице. Оно вообще выбивалось из общей концепции города: не угрожало кровавой расправой, а скорее манило к себе — белоснежным цветом стен, деревянными петушками на золотисто-соломенной крыше, красной трубой, попыхивающей кружевами печного дыма, глиняными зверятами, застывшими средь кошеной травы. Издали изба напоминала большой красивый торт на праздничном столе, который хотелось умять весь без остатка, не поделившись с тупой младшей сестрой.

Все детали экстерьера Яга придумала сама, словно пытаясь набить большими яркими игрушками чёрную пустошь своего детства. Может быть, поэтому, приняв работу зодчих, суровая глава Лихобор впервые проявила не свойственное ей милосердие и оставила их в живых. Но глаза им, конечно, выколола, понятное дело. Они профукали все сроки и пытались свалить вину на недобросовестных поставщиков.

Интерьер выглядел намного практичней. Большую часть избы занимала кухня с могучей печью, поражающая всякого лихоборца своей чистотой и аккуратностью. Здесь ничего не было вперемешку: ухват к ухвату, половник к половнику, кочерга к кочерге. А смотрясь в начищенную медь котелков, можно было щипать брови и искать ресницу в покрасневшем глазу. В воздухе плавал аромат развешанных сушёных пучков нечуй-ветра, плакун-травы, чертополоха и других чародейских растений. В центре, у массивного берёзового стола, обычно хлопотала сама Яга — ладная, сероглазая, пышная где надо баба-молодуха.

Готовила Великая Кухарка сноровисто, с соблюдением всех древне-санитарных норм. Поверх сарафана надевала она фартук тонкой кожи, а копну густых тёмно-русых волос сдавала в полон обручу, сплетённому из ивовых ветвей.

Любила Яга своё дело. Наготавливала не только для себя, но ещё и сирых да убогих ежедневно подкармливала. И каждый раз чем-то новеньким.

Сегодня это был суп.

— М-м-м-м… — блаженно потянул носом Кощей. — Куриный, видать?

У стен появились глаза и уши. Это штатные домовые Яги приготовились смотреть, слушать и записывать все разговоры, как требовала Хозяйка.

Ловко нарезая редьку, Хозяйка коротко взглянула на вошедших:

— Что это вы притащили?

Горыня бухнул с плеча пудовый мешок, вывалил из карманов пять горстей пени.

— Известно что. Дань тугаринская.

— Нет-нет-нет. Она стоит вон там. — Яга ткнула ножом в железную дверь хранилища дани. — А то, что притащили вы, два дегенерата, называется совершенно иначе. Это беспредел. Вы превратили его племянников в кровавый драник и разбили товара на три пуда.

«Уже настучали…» — понял Кощей.

«Супца бы я сейчас навернул», — мечтнул Горыня.

— А тебе-то какая разница? — вслух произнёс витязь. — Радовалась бы. Два ж мешка лучше, чем один.

Яга сгребла ножом часть рубленой редьки в котелок. Остальное принялась складывать в льняной мешочек.

— Позволь, дубина, я объясню тебе разницу на примере людишек с твоей лубочной славгородской родины. Каждое утро они идут в хлев доить скотину. С коровой они заключили договор: она жива и сыта, пока даёт молоко. Но если вырвать ей вымя, то договор будет расторгнут. Корова станет бесполезна, и на следующее утро молока от неё не жди. То же самое произойдёт, если нещадно бить корову. Но в этом случае она перестанет давать молоко из принципа. Ведь её обманули, обещая спокойную сытую жизнь. Понятно?

— Мне — вполне, очень точная ассоциация, — ретиво закивал Кощей.

— А я не понял, — честно признался Горыня.

— Ну разумеется. — Яга прошла к покрытой инеем бочке, открыла крышку, бросила мешочек с редькой.

Маленький старик-карачун, спящий внутри, проснулся, отряхнул бороду от снега, дунул на мешок белой колючей струёй и пристроил его рядом с замороженным судаком.

— Я вот что думаю, — поразмыслив, сказал Горыня. — Про твой пример с коровами. Из них же не только молоко добывают. А ещё шкуру. И вкусное мясцо.

— А ещё рога! — подхватил Кощей, пробуя увести Ягу от темы. — Из них можно сделать такие милые стаканчики.

— Можно оставить и в форме рога, — предложил витязь.

— Да, так выйдет весьма брутально.

— И не положишь на стол, пока не выпьешь до дна! — вдохновенно разгонял идею Горыня. — В этом же и заключается весь смысл пьянки!

— Заткнитесь оба! — грубо прервала Яга полёт коллективной мысли и холодно отчеканила: — Значит, так. Я обкладываю вас данью, ребятушки. В три пуда золота за ущерб. В два пуда — за душевные страдания. И ещё пуд в качестве наказания. Сроку даю вам стандартного — месяц. С сего дня. Чтоб неповадно было!

— Ну это вообще несерьёзно! — возмутился Горыня.

— Думаешь? — улыбнулась Яга, опустила руку в карман фартука и выудила костяную иглу. — А если я возьму вот это…

Кощей внутренне сел. Он узнал свой договор.

— …и милую игрушку…

За иглой последовал медвежонок, сделанный из рогожи, набитой мелкими опилками. Это был договор Горыни. Богатырь насупился и уставился на носки снятых с Тугарина сапог.

— …и немного пошалю. Это будет серьёзно или нет? — заговорщицки шепнула Яга и опустила руку с медвежонком в морозильную бочку. — Карачун! Подуй-ка. Только легонько.

Карачун дыхнул на куклу, и Горыня посинел.

— Т-т-твою ж-ж… — застучал он зубами от обжигающего холода.

Яга кинула медвежонка на стол и взялась пальцами за концы иголки.

— Пожалуйста, не надо… — жалобно заверещал Бессмертный.

— Она такая хрупкая… Тонюсенькая… Того и гляди сломается.

Кухарка медленно гнула иглу. Кощей взвизгнул. Почувствовал, как его позвоночник трещит, что сухостой под кабанами. Обычно он ничего не чувствовал, но в игле была его жизнь. Со всей её болью и страданиями.

— Ой, придумала! Ими можно играть вместе! — рассмеялась Яга и с силой ткнула иглою медвежонку в грудь.

Горыню подкосило от боли.

— Всё-всё, мы поняли! — прохрипел он тихо, настолько, что за печкой написали «неразборчиво». — Один месяц, пять пудов!

— Шесть! — гаркнула Яга и согнула иглу.

— Да ты издеваешься?! — всхлипнул Кощей Горыне, встав на «мостик».

Яга воткнула иглу в медвежье плечо и принялась его ковырять.

— Я не специально! — взвыл Горыня. — Три и два и один — шесть, да-да, шесть, шесть пудов, мать, ну харэ!

— Чудно! — довольно съёрничала Яга и с некоторым сожалением, но всё же вытащила иглу из многострадальной игрушки. — А теперь парочка условий: дань с тварей на договоре не собирать. И славгородцев не грабить — помним про перемирие.

— Но это же кабала чистой воды!

— И вот меня снова тянет на шалости. Где там мой медвежонок?..

— Не грабить, не грабить, ясно!

— Ступайте. И золото, что у хана отжали, сейчас же верните. Лично и с извинениями.

— Сделаем, — пробурчал Горыня, бросив мешок на плечо.

— И сапоги тоже, — добила Кухарка витязя.

Понурые напарники скрылись за дверьми. Яга вздохнула. Эти два остолопа были лучшими сборщиками дани, исполнителями мелких поручений. Да, конечно, в штате состояла ещё тьма чертей и другой разношёрстной нежити, но куда им до спайки богатырской силы и бессмертного умника. Они были её настоящим сокровищем, и спасут Лихоборы, если…

Точнее, когда…

Да, война со Славгородом — это вопрос времени, а не вероятности. Поэтому она варила тысячи бочек супа беднякам всех видов и казнила сотни выскочек с огнём независимости в глазах. Войне нужен один лидер, за которым пойдут все. И эта парочка — тоже. Её надо холить и лелеять. Но и спуску не давать. Что-то они уж сильно расслабились.

Яга тряхнула головой, чтобы отогнать надвигающийся сплин. Так. Нечего разводить нюни. А что наказала эту сладкую парочку, то правильно. Нельзя никому спуску давать, даже любимчикам. И пора уже вернуться к готовке. Пришло время главного супового ингредиента.

Чародейка пододвинула к себе корзинку, накрытую рушником. Сняла покрывало, улыбнулась содержимому.

— Ну и кто теперь безмозглый, а?

Из корзинки на неё смотрел корчмарь-стратим из «Дохлого филина». Стратим ничего не ответил — в отличие от Кощеевых, отсечённые стратимьи головы не разговаривают. Тем более если из них вытащили мозги и отправили в суп.

***

Как и у всяких друзей, у Горыни с Кощеем имелось своё Место. Ну, знаете, некое пространство, где товарищи могут громко делиться личным, хвастаться планами, что никогда не сбудутся, и мечтать об убийстве начальства. Ну или просто молчать, впав в синхронное умиротворение.

Местом Горыни и Кощея являлся высокий холм за городом, в десяти саженях от реки. Если уж быть точным, это был не холм, а могильник побитых мором чертей. Но зато с него открывался шикарный вид на Полноводь с зелёной ниткой далёкого противоположного берега. Лёжа в редкой траве, Горыня созерцал вид сквозь пальцы вытянутых ног, вновь лишившихся сапог. Летний зной выгнал из тела холод карачуна, но умиротворение так и не появилось.

Лежащий рядом Кощей убрал солнцезащитный лопуховый лист со своего бледного лица.

— Это ты во всём виноват, — обличил он витязя. — Вот зачем, зачем нужно было цепляться к этому печенежскому толстопузу?

— Ты знаешь зачем. Ладно, если б он в морду мне плюнул или бороду поджёг, я бы понял — ну эмоции зашкалили, крышу сорвало, он взрослый человек, остынет, потом извинится. Но сказать богатырю, что он не богатырь… Это жутко унизительно!

— Может, Туга в чём-то прав.

— Сейчас не понял!

— Слушай. Богатырь — это же не только неимоверная силища и кабанье стадо на завтрак! А ещё честь, достоинство и вообще какие-то рамки приличия!

— Боги, ты что — моя мать?

— О, а ты помнишь свою мать, да?

— Конечно, нет, она померла сразу после того, как мною разродилась, и ты меня ещё этим подкалываешь? Кто бы про рамки приличия говорил, бессердечное ты животное!

— Ладно, согласен, прости, я перегнул. Я к тому говорю, что ты не помнишь и вчерашний день!

— Разумеется, помню, мы пили в «Филине», потом пришли сюда, варили в котелке раков… А, ещё я, кажется, немного повздорил с водяным…

— Во-первых, это было неделю назад! Во-вторых… «по-вздо-рил»?! Ты засунул его в котелок, прокипятил, выпил и помочился им в реку! С криком: «Добро пожаловать домой!»

— Он тоже сказал, что я не богатырь?

— Он просто с нами поздоровался!

— Н-да? Ой, ну хочешь, я перед ним извинюсь, и закроем эту тему.

— Это будет непросто — он уплыл в папино озеро, у бедолаги травма на всю жизнь! Ты слетаешь с катушек, мужик. И знаешь, что самое отвратительное? Ты не признаёшь проблему.

— Какую?

— Ломаные кости, я это всё дохлым чертям, что ли, в холм говорил? Хватит пить! Хотя бы по утрам! Возьми себя в руки! Контролируй разум! Иначе я уйду. Быть твоим другом — не радость, а непосильная ноша! Которая затянет вниз нас обоих. Да нам и так уже три вершка до дна с этой Яговой данью!

— Я уверен, дружище, ты что-нибудь придумаешь. Как всегда. Из нас двоих ты головастый.

— Нет-нет-нет, давай-ка ты тоже подключишься, раз вся эта каша заварена по твоей милости!

Кощей принял выжидательную позу.

— Ну? Я слушаю твои идеи.

— Эм-м-м-м… — нахмурил брови Горыня. — Может, мне обратно в медвежьи бои? Типа триумфальное возвращение легенды, народ валом попрёт.

— Никто на медведя не поставит, не заработаем.

— Я могу не включать правую. Или вообще лечь во втором круге.

— Да ни один косолапый не согласится с тобой драться.

И это было правдой. Раз один медведь даже отгрыз себе лапы, чтобы избавиться от цепей, и на кровавых культях уполз в лес, лишь бы не быть порванным богатырём и терпеть от него едкие словесные унижения.

— Всё, брат, через месяц нам обоим хана. Спасибо тебе, мил человек! Ненавижу тебя, ненавижу! — Кощей заколотил худой ладошкой по крутому плечу Горыни. Богатырь мягко отстранил руку друга.

— Ну всё-всё, успокойся. А в качестве извинения… погоди-ка… — Горыня пошарил за пазухой, словно кого-то там ловил. — Какая ж ты… вёрткая. Вот! Держи!

Витязь вытащил из недр рубахи маленькую лягушку ядовито-лимонного цвета.

— Расслабься, лизни веселья.

— Это что, лягушка с Дымных болот?! — Кощей не верил своим глазам. Она была редкостью, причём баснословно дорогой.

— У Туги стащил. Говорят, полный улёт, — похвастался Горыня и призывно запрыгал бровями.

Кощей осторожно провёл языком по лягушачьей спине.

— Ква, — отреагировало земноводное.

— Ну как? — нетерпеливо вопросил Горыня.

Кощей временно ушёл в себя, пытаясь нащупать хоть какие-нибудь изменения в сознании.

— Я всё так же тебя ненавижу.

— Попробуй ещё.

— Ква. Ква. Ква. Ква.

— Эй-эй, не сходи с ума. — Горыня вырвал лягушку и лизнул её сам.

— Ква.

— Ну, такое… — вынес богатырь неутешительный вердикт.

— Туга фуфел бодяжит, к ведунье не ходи, — расстроился Кощей, — только зря эту гадость слюнявили… Что это такое?!

Кощей ошарашенно уставился на себя.

— Это не моя нога!

— Что?

— Смотри, левая — моя, а правая совершенно другая! Огромная ножища!

— Это всё действие лягухи, Кощ. Поверь, у тебя одинаковые ноги, — успокоил Горыня друга, на всякий случай быстро проверив свои.

— Боги, это не нога, а какая-то уродливая оглобля! — забился в истерике Бессмертный, озираясь по сторонам. — Посмотри, посмотри вокруг — может, где-нибудь в кустах завалялась моя ноженька? Она такая же, как левая, только правая. Ну вот что ты лежишь? У друга беда, а он на воду пялится!

Горыня и правда его не слушал. На окраине камышовых зарослей из воды выглядывало что-то блестящее, неприятно стреляя в глаз солнечным зайчиком. Витязь приставил ладонь ко лбу, пригляделся: источником света определённо являлся всплывший наполовину хрустальный сундук.

— Кажись, братка, лягушачья слизь и по мне вдарила. Представляешь, я вижу хрустальный сундук. Он совсем как настоящий, обалдеть!

— Он и есть настоящий, потому что я тоже его вижу, — раздражённо отмахнулся Кощей и затараторил: — Слушай, если развесить объявления, то какое вознаграждение вписать за возврат ноги? А? Это же тонкий вопрос. С одной стороны, не хочется переплачивать, а с другой, я же не могу купить свою родную ногу за копейки, это же не какая-то свиная рулька… Эй! Куда ты попёрся?

Горыня, осторожно переступая через торчащие из земли рога мёртвых чертей, направился к камышам:

— Осмотрю сундук. Вдруг в нём несметные богатства?

— Да, конечно, с несметными богатствами именно так и поступают. Закупоривают в стекло и выкидывают в реку.

— В нашем бедственном положении надо рассматривать все варианты, вплоть до фантастических, — рассудил Горыня. — Не хочешь помочь?

— Я и шагу ступить не смогу с таким-то поленом.

— Обычная у тебя нога!

— Только не надо меня успокаивать!

Богатырь, поёжившись, вошёл в прохладную воду. Стая мальков прыснула в тьму глубины. Разгребая плотный слой речной тины, витязь добрался до покачивающегося на волнах сундука.

— Ну? Хватит там сокровищ с Ягой расплатиться? Или даже останется ещё? — крикнул Кощей с насмешкой, сквозь которую всё же пробивалась надежда.

Горыня приподнял сундук над водой. Он был не совсем прямоугольной формы. Это был даже не сундук. Он скорее напоминал…

— Гроб?! — удивился Горыня.

— Наверное, погост подмыло. Фу, выбрось эту гадость!

— Давай откроем, может, родственники в карманы мертвеца чего напихали? — предположил Горыня, выбираясь из воды с гробом под мышкой.

Кощей временно забыл про мнимую утрату конечности:

— У тебя совсем фляга потекла, что ли?! Воровать у мёртвых — это вообще уже за гранью! М-да-а-а, и это я ещё считаюсь абсолютным Злом — невероятно…

Горыня хмыкнул, оценив Кощеев посыл «иногда человек хуже нечисти», который в те далёкие времена был ещё свеж и неизбит. Но обвинениям друга не внял и, поддев крышку лезвием меча, вскрыл гроб. Напарники заглянули внутрь, но в мутной воде со странным запашком и плавающими в ней диковинными листьями ничего не увидели. Горыня засучил рукав и опустил руку в воду. Крякнул — на что-то наткнулся, потянул на себя.

В гробу действительно было тело.

Девочка. Лет десяти отроду, в белой льняной рубахе под холщовым сарафаном. Русая голова в косынке, на ногах сапожки мягкой кожи (слишком малого размера, как сразу же отметил про себя Горыня). Лицо правильное, по-детски красивое — хоть сейчас на шкатулку какую срисовывай.

— Недавно отошла, поди, — заметил Кощей. — Не очень-то она на мёртвую смахивает.

А ещё у девочки были зелёные глаза. Это стало известно потому, что она их открыла. А потом резко привстала и закричала. Кощей завопил ей в унисон. Девочка устала орать и плюхнулась без чувств обратно в сундук. Бессмертный и тут составил ей компанию, грохнувшись в обморок неподалёку.

Горыня молча почесал поседевшую бровь. Закинул Кощея на плечо, гроб с девочкой взял под мышку и потащил обоих обморочных домой, стойко ощущая, что добром всё это не кончится.

***

Девочка, забившись в грязный угол, испуганно смотрела на Горыню, из-за спины которого опасливо выглядывал Кощей.

— Ты кто такая? — с подозрением спросил Горыня.

Чадо забитым бельчонком продолжало смотреть на витязя и молчало.

— Отвечай! — громыхнул богатырь.

Девочка зажмурилась и зарыла голову меж коленей.

— Ну вот что ты рявкаешь на неё, как пьяный воевода? — прошипел Кощей. — Её сейчас кондратий хватит! И меч свой дурацкий убери!

— А я вот не уверен, что она такая безобидная. Не доверяй глазам. Ты много девчонок из хрустальных гробов знаешь? Вдруг мы отвернёмся, а из неё крылья когтистые попрут?

— Ты втихаря ещё, что ли, лягушку наслюнявил?

— А ты, если такой отважный, чего у меня за спиной притаился?

— Девчонку надо накормить, чтоб стала разговорчивей. Есть у тебя что пожрать?

Горыня почесал рыжие вихры.

— Где-то вроде было немного вяленого мяса. Я сейчас.

Спустя несколько минут грохота, тихих ругательств и возгласов неподдельного удивления типа: «Ого, у меня есть тазик?!» — богатырь вернулся с кабаньим окороком, что своим размером напоминал балалайку великана.

— Во! — довольно пробухтел витязь, сдул с окорока пыль и ткнул его в сторону девочки. — Налетай!

— Что ты делаешь? — спросил Кощей.

— В смысле?

— Она тебе что, росомаха? У ней же рот маленький! — возмутился Бессмертный. — Тоже мне, кормилец выискался.

Кощей отломил небольшой кусок и протянул девочке. Та с недоверием посмотрела на мясо.

— Не боись, не отравленное, — догадался об её опасениях Кощей и, откусив кусочек, демонстративно его проглотил.

Ребёнка такой довод устроил, дитя робко взяло ломоть и принялось есть. По жадному сопению её Кощей догадался, что она очень голодна. Он оторвал ещё ломоть, игнорируя показательно-жлобские вздохи Горыни.

— Вот, на ещё. Не понимаю, каким надо быть ублюдком, чтобы хоронить девочек заживо на голодный желудок?!

Наевшись, девочка немного осмелела. Встала, поклонилась в пол:

— Дюже благодарна вам за трапезу, добры молодцы.

Горыня с Кощеем молча переглянулись и загоготали в потолок.

— Отчего вы так потешаетесь? — искренне смутилось чадо, капельку обидевшись.

— О, мы-ы-ы-ы не то чтобы… — наперебой заговорили напарники, давясь хохотом. — Просто… Вот это вот… «Доб-ры мо-лод-цы»… Ах-х-ха-ха-ха-ха! Да. Прости. Извини. Всё-всё. Твой славгородский говор не совсем привычен в этих местах. Как тебя звать, дитя?

— Искра. Как я оказалась в сей пещере?

— Чего это в «пещере»? — возмутился Горыня и смахнул со стола поросший мхом огрызок прошлогоднего яблока. — Нормальный дом. Здесь просто…

— …творческий беспорядок, — помог другу Кощей.

Снизу послышались шорох и утробное чавканье: нечто злобное и пушистое тащило огрызок в сторону половой щели, перекусывая на ходу.

— У нас в Лихоборах есть дома и похуже, — продолжал Бессмертный адвокатскую речь. — Например, у шишиги занавески из болотной тины.

— Вот-вот. А спит она на мешке дохлых крыс.

— Запашок тот ещё, скажи?

— Вырви ноздри! Стоп, а где малявка?

Живо обсуждая чужую жизнь, друзья не заметили, как Искра заползла под стол и тихо заплакала.

— Эй! — заметил её Горыня. — Ты… ты чего там расхныкалась?

— В Лихоборах… я… В по… поганом граде… Сгину я ту-ут… — пропищала Искра сквозь всхлипывания. — А вы… вы… вы не добры молодцы! Видать, лиходеи вы! Злыдни!

— Так. Малявка. — Горыня легко выудил Искру из-под стола. — А ну-ка, давай вылезай. Городок у нас и правда не столица добра и милосердия. Но мы с Кощеем…

— А! Кощей! — вскрикнула Искра и юркнула обратно в своё укрытие.

— А я не понял, в чём проблема-то с моим именем? — обиделся Бессмертный.

— Ты — исчадие зла и тёмный князь! — простонали под столом. — Очи твои словно угли! А зубы что волчьи клыки! Палаты и трон твой из человечьих черепов и костей, а плоть людскую ты жаришь на вертеле!

— Че-го-о-о-о?! — Кощей не поверил своим бледным ушам. — Этой былине тыща лет, и она про другого Кощея, он мне даже не родственник! К тому же его в конце грохнул Ратибор — первый витязь! Ты былину-то осилила или только аннотацию прочла, как все нормальные школьники? Углём я немного подвожу глаза, это правда, он подчёркивает их выразительность! А мясо вообще не ем, ну, может, только рыбу или варёную курочку без кожи! Мой рацион — творожок и ягоды, чего и вам всем советую. Глядишь, и вы бессмертными станете! Ну вот чего ты ржёшь-то, я не понимаю?

— Ты — исчадие, ха-ха! — лыбился Горыня.

— Ну всё, это надолго…

Витязь снова вытащил упирающуюся Искру и водрузил её на стол.

— Так, если ты славгородка, то меня-то точно должна узнать. — Горыня встал в героическую позу, повернулся в профиль и изобразил мудрый взгляд. — М-м?

— Нет, тебя я не ведаю, — уверенно ответила девочка.

— А, погоди, у меня другая рабочая сторона.

Богатырь повернулся левым боком и застыл. Скосил вопрошающий глаз на Искру. Та в ответ отрицательно замотала головой.

— Ладно, может, дело в одежде, или у тебя зрение ни к чёрту. В любом случае я… — Горыня повысил голос, чтобы добавить в него пафосного эха, — богатырь земли Славгородской!

— Ты не богатырь, — перебил его ребёнок.

Горыня очень медленно моргнул и подался в сторону Искры.

— Так-так-та-а-а-а-ак. — Кощей будто протёк сквозь друга и вырос между ним и девочкой. — Я уверен, что это какое-то досадное недоразумение.

— Наверное, — ломая зубы друг о дружку, проскрежетал Горыня.

— Послушай, Искра. Всем доподлинно известно, что в Яви, нашем мире, ныне живут и здравствуют ровно четыре богатыря.

— Нет, их три, — возразила Искра и принялась загибать маленькие пальчики: — Белояр, Могута, Огнеслав. Три.

— Да как три-то?! — сорвался Горыня. — Как три, когда четыре?! Я — Горыня! Четвёртый богатырь! Да про меня в каждой былине больше абзацев, чем у этих трёх оленей, вместе взятых!

— Про Горыню нет ни в одной из былин, что я читала, — как бы извиняясь, ответила Искра.

Горыня ударил кулаком в стену. Снаружи послышался шум — из стены выпало тело домового.

— Пожалуйста, успокойся, подыши. По-ды-ши! — взмолился Кощей.

Витязь шумно вдохнул и взял себя в невидимые руки, которые были размером с приличную гору.

— Допустим, — произнёс Горыня, икнув от бьющей изнутри ярости, — только допустим, что ты решила стать счетоводом с маленькой, но стабильной зарплатой, которой хватает на репу и гордость за Отечество. Поэтому ты прогуливаешь всю литературу. Хорошо, я понимаю. НО!

— Друг!

— Но. В самом центре Славгорода! На Указной площади! На стене Дружинных палат! Есть здоровенный, пять на пять саженей, рисунок! На котором четыре богатыря! Че-ты-ре! И первый слева…

— Могута. А богатырей три.

— А…

— А слева от Могуты нарисовано дерево.

— Да ты издеваешься, — констатировал Горыня, схватил Кощея за шкирку и оттащил в сторону. — Ей здесь не место. Давай отведём её в лес и убежим.

— Послушай, она…

— Может вернуться? Тогда хорошенько её привяжем, у меня где-то была толстенная бечёвка, эта маленькая тупица вряд ли её раскусит своими мелкими…

— Дело не в этом, друг. — Кощей обо всём уже догадался. — Девочка не виновата.

— Думаешь, блаженная?

— Нет. Я думаю, тебя убрали из былин. И вообще выкинули из истории.

— Не смеши меня. Как это возможно?

— Довольно просто. Представь, что ты корчмарь, которому заказали выпить. И в кружку падает муха. Корчмарь достаёт муху и подаёт тебе выпивку уже без неё. Он знает, что муха была, но ты — уже нет. После из кружки пью я, потом кто-то ещё, и никто из нас о мухе тоже не знает. Корчмарь умирает, и вот уже все в этом мире понятия не имеют, что в кружке когда-то плавало насекомое. Муха — это ты. Понятно?

Горыня мрачно кивнул. И добавил:

— А можно я буду вепрем? А то муха — как-то унизительно…

Кощей вздохнул:

— Конечно, брат. Будь вепрем. Кем угодно, кто придумает, как нам достать шесть мешков золота. Потому как хрустальный сундук оказался заполнен лишь разочарованиями.

— И девчонкой, — посветлев, добавил Горыня.

Он вернулся к Искре, у которой сквозь порванный рукав виднелся какой-то знак. Горыня рассмотрел его: это был меч внутри плетёной девятиконечной звезды.

— Откуда у тебя это?

— Княжий волхв сделал.

— И как звать волхва?

— Радогой.

— Старина Радогой ещё скрипит?

— Откуда тебе ведом учитель мой?

— Он обучал и меня. И сделал это. Как и трём остальным богатырям. Если этих слабаков можно так назвать, конечно.

Горыня закатил правый рукав свой рубахи. Ниже плеча, под наливными полосами шрамов можно было различить такой же знак, как у Искры.

— Мы пошепчемся с другом ещё минутку. А ты пока поиграй… вот этой костью. Ею можно колотить о стену и… Короче, разберёшься, — подмигнул Горыня удивлённой девочке и возвратился к Бессмертному.

— Кощ! — восторженно зашипел Горыня. — Мы расплатимся с Ягой. Ещё и на жизнь останется.

— Я понимаю, что ты делишься со мной радостью, но не понимаю повода.

— Эта малявка — собственность князя. Такую штуковину на плечо далеко не каждому болвану ставят. Только очень-очень важному товарищу. Типа меня. Да и Радогой абы кого не учит. А значит…

— Она богатырша?! Что-то хлипковата, не?

— Слушай, я тоже, знаешь, не сразу в гору мяса превратился. Суть в том, что она — большая ценность для князя!

— Да? Чего ж её тогда в гроб запихали и по реке спустили, если она такое сокровище?

— Не знаю, может, украли её для выкупа, да не так пошло что-то. Короче, двинем в Славгород и продадим её князю! Она пудов на пятнадцать золота потянет, провалиться мне на этом месте! Триста вёрст, две недели туда, две — обратно, никого не ограбили, условия выполнены, все счастливы! А? По рукам?

Кощею план Горыни не нравился. Он был сырым и непроработанным. От него разило провалом. Но всё же это был план. А своего у Кощея не было.

— По рукам, друже.

Когда Горыня возвратился к Искре, та увидела в нём совершенно другого персонажа. Глаза его светились добром и искренним участием.

— Решение принято, дитя, — громыхнул витязь твёрдой сталью. Сделал небольшую паузу для пущего саспенса и продолжил: — Мы отведём тебя в Славгород.

— Совершенно безвозмездно, — вставил Кощей.

— Ну, есессно. Это мой долг, ведь я рождён и воспитан богатырём, защитником Славгорода и всех жителей его от мала до велика.

Кажется, в избе от этих слов стало немного светлее.

Искра поклонилась в пол.

— Она так к вечеру надвое переломается, — шепнул Кощей.

***

В долгий и опасный путь друзья решили отправиться в тот же день, чтобы не терять драгоценное время. Им предстояло идти пешком — Кощея на дух не переносили лошади. Теоретически был вариант добраться до Славгорода на лодке или самодельном плоту. Но Горыня наотрез отказался грести триста вёрст против течения, небезосновательно подозревая, что эту обязанность повесят именно на него. Тогда остро встал вопрос Горыниной обуви богатырского размера. Кощей обещал что-нибудь придумать и постеречь Искру. Горыня же взвалил на себя задачу что-нибудь наврать Яге, дабы объяснить их долгое отсутствие.

— Что это ещё такое? — удивилась Великая Кухарка, глядя, как в её кухню с треском вваливается охапка георгин, число коих был легион.

— Это тебе, хозяюшка моя! — ответил вынырнувший из георгиновых зарослей Горыня. Лицо его жирно сверкало елеем.

— М-м-м. Какие милые. И, кажется, с моей делянки.

— Ну, значит, твои любимые. Я угадал. Тащи горшок поширше!

Яга со вздохом оторвалась от кручения жучиного фарша и свистнула. Самый большой из горшков сорвался с места и придвинулся к Горыне.

— И что за повод?

— Да разве он нужен мужчине? — Горыня с силой ввинтил пухлый букет в горшок. Из георгин вылетел рой ошалевших от внезапного переезда шмелей и, матерясь, скрылся за окном. — Это чтоб тебя порадовать, Кормилица! Ну и… в качестве извинений там… За утренний инцидент с Тугой. Ну всё. Откланиваюсь. Доброго дня.

Витязь направился к выходу, отряхиваясь от комьев земли. Яга приняла выжидательную позу. Как всякая женщина, она любила сказки, но совершенно в них не верила.

— А! — хлопнул себя Горыня по лбу. — Я ж забыл совсем! Слу-у-у-ушай, мать! У нас тут с Кощеем нарисовался планчик, как с тобой расплатиться. Очень хороший план. Верняк. Но! Принимая во внимание твои условия — кстати, абсолютно вменяемые, — для его осуществления нам надо отлучиться. На пару неделек, ну, на три-четыре максимум.

— А кто ж за вас поручения мои выполнять будет, скажи на милость?

— Ой, я тебя умоляю! Любой, кому прикажешь. Тебя ж все боятся до одури.

— Это верно. А теперь я с удовольствием послушаю детали плана.

— Эм-м-м… Знаешь, он… он ещё шероховат и сумбурен, это даже пока не совсем план. Скорее, идея, требующая импровизаций по месту. В общем, я бы не хотел бежать впереди повозки. Но результат я гарантирую.

— Хм. Ладно, — пожав плечами, ответила Яга. — Я не против. И даже кое-что дам вам в дорогу.

Яга сорвала с верёвки пучок сушёной зелени. Горыня потускнел. Это был кажи-лист. Бросишь такой в котелок с варевом, и обернётся оно зеркалом, в котором увидишь Ягу, где б ты ни находился. А она тебя через своё варево видит и слышит. Удивительное, но в данной ситуации совершенно лишнее для витязя свойство.

— Ё-моё, ну что за тотальный контроль?! — насупился богатырь. — Мы ж тебе не муж с доказанной изменой!

— Вари мне, — улыбнулась Яга, — раз в три дня. Чтоб я не заскучала. Жду через месяц, милый.

Яга вернулась к фаршу, а Горыня — в свою избу.

— Ну? — нетерпеливо вопросил Кощей.

— Отпустила, всё на мази. Только наказала варить ей, как дела.

— Неприятно. Но решаемо. А у нас с Искрочкой для тебя сюрприз!

— «Искрочкой»? Ты что, сдружился с товаром?

— Тише! Она должна нам доверять, а то ещё сбежит, чего доброго. К тому же она смышлёный и разносторонний ребёнок.

— Кудах-кудах-кудах, ты сюрприз покажешь или нет?

— Да. Он в другой комнате. Закрой глаза.

— Сюрприз слишком яркий? — насторожился Горыня. — Я могу ослепнуть? Нам это ни к чему.

— Не говори ерунды, это для пущей интриги.

Кощей завёл его в комнату и скомандовал:

— Открывай.

Горыня убрал ладони с глаз.

— Уборку сделали? На потолке вон паутина ещё.

— Да, Искринка не достаёт так высоко, но сюрприз не в этом. Глянь вниз, дубина.

На полу валялась пара какой-то странной обуви в виде подошв с приделанными поперёк широкими ремнями. Рядом стояла улыбающаяся Искра с Горыниным котелком в руках.

— Что это такое? — спросил богатырь.

— Хорошо, что ты не выкинул старые прохудившиеся сапоги, — тоном столичного сапожника затараторил Кощей. — Мы отделили подошвы, вырезали из голенищ лямочки. Искрюш! Последний штришок, пожалуйста!

Девочка провела пальцем по дну котелка и приставшей ржой нарисовала на лямках по три полоски.

— Феноменально! — прокомментировал Кощей творчество девочки. — Обувай.

Горыня влез в обновку.

— Походи туда-сюда. Удобно стопе, нигде не давит? Слушай, тебе идёт! И стильно, и нога дышит. Мы назвали их «безверхи». Видишь, они без верха.

— Какое-то идиотское название.

— Можно «толькоподошвенники».

— Они сгниют прежде, чем я договорю это слово.

— Они… они вельми потешно шлёпают, — заметила Искра.

— Точно! — обрадовался Кощей. — Шлёп-шлёп! Мы назовём их шлёпанцы.

— Ну вот это ничего. Богатырь в шлёпанцах — даже звучит.

— Что надо сказать?

— Спасибо, друже.

— И-и-и-и… — Кощей расширил глаза в сторону Искры.

— Ой, да спасибо, ты молодец, мать не зря тебя родила, — закатил глаза витязь.

Искра отвесила поклон. Горыня переглянулся с Кощеем.

— Нет, с этими телесными перегибами правда надо что-то делать, это нелепо. А теперь нам всем нужно обстоятельно собраться в дорогу, чтобы ничего не забыть, — бодро провозгласил богатырь и засунул за спину свиное копыто. — Всё, я готов. Пошли.

— Эй, погоди-ка, погоди-ка! — возмутился Кощей. — Как всегда, думаешь только о себе! Мне нужно сбегать домой и кое-что захватить!

— Нет. Ты будешь копаться три часа, как обычно. — Горыня покосился на Искру. — А нам до темноты бы подальше от Лихобор отойти с таким-то деликатесом.

— Ну хоть дай забрать барсучий жир для блеска волос! — простонал Бессмертный.

— Боги, я наловлю тебе барсуков, только не ной! Так. Вроде ничего не забыли. Ну что? — Потирая руки, Горыня водрузил на стол початую бутыль стыренной тугаринской наливки. — Быстренько нажрёмся на дорожку — и в добрый путь!

— Мы не будем напиваться перед походом, — отрезал Кощей и, предвосхищая богатырское несогласие, схватил бутыль и вышвырнул в окно.

Последующий звон снаружи не сулил ничего хорошего. Горыня почувствовал, что его ноги стали песочными.

— Объясни, пожалуйста, зачем ты это сделал, — как можно спокойней произнёс богатырь.

— У нас намечается дело повышенной ответственности, — с жаром ответил Кощей, кивая на девочку. — Контроль тела и духа — вот теперь наш девиз! На время миссии я объявляю в наших рядах сухой закон!

— Но немного выпить накануне тяжёлых странствий — это добрый лихоборский обычай! — воззвал Горыня к традиционализму друга.

Но Кощей был непреклонен:

— Во-первых, будет не немного, и мы оба это знаем. И после у нас действительно будут странствия, но не те, что мы задумали. Во-вторых, так как именно мы этот обычай и придумали, то имеем полное право заменить его на другой.

— Да? И какой же?

— Можно… ну, не знаю… присесть на дорожку.

— Просто посидеть?

— Ну да. В этом даже есть некий символизм: дать ногам отдохнуть перед долгой нагрузкой во время пути. Давайте, давайте все присядем на дорожку! — засуетился Кощей, но обычай тут же не пошёл. Целых лавок у Горыни давно не водилось.

— Облокотиться на что-то тоже считается, — нашёлся Бессмертный.

Все прислонились кто к чему, посмотрели друг на друга.

— Шикарная традиция, — съёрничал богатырь. — Которая, конечно, на века. Всё, хватит заниматься идиотизмом, выходим! Кто последний — закройте дверь.

— Нет у тебя дверей, — огрызнулся Кощей, захватив котелок.

***

Горынина изба располагалась на Золотарёвке — в некогда самом богатом районе Лихобор. В своё время тут жили вожак волколаков, цари-упыри, вурдалачья княжна с супругом и другая привилегированная нежить. Ходили слухи, что даже Яга имела здесь кое-какую недвижимость. В то время, как их подчинённые мутузили друг друга в районах победнее, жители Золотарёвки лечили клыки у одной знахарки, женились друг на друге и устраивали совместные пикники. Но спокойная жизнь золотарёвских закончилась с появлением там Горыни. Будучи долгое время лучшим воином медвежьих боёв, витязь сколотил бешеное состояние и сдуру приобрёл себе избу в престижном районе (ещё он открыл несколько кабаков, где под видом дорогущей тухлятины кормили омерзительной свежей осетриной, отчего вскоре и прогорел). Богатырь имел ритм жизни, несовместимый с приличной нечистью. Его возненавидели с новоселья, при этом ошибочно полагая, что оно закончится на вторые-третьи сутки. Но новоселье никак не заканчивалось. Всё потому, что Горыня каждый день проживал как последний. И никакие шишки в ушах, уговоры, мольбы и угрозы на него совершенно не действовали. В конце концов громкая игра на гуслях, пьяный ор и метание тяжёлых предметов вынудили добропорядочных тварей выкинуть белый флаг: погрузив свой затейливый скарб на телеги и рабов, элита убралась во Свояси — новый, специально возведённый для неё район на противоположном конце города. Дворцы в Золотарёвке подешевели, но никто и даром не хотел в них въезжать. Даже Кощей, который прощал другу почти все его выходки, предпочитал снимать комнату в общежитии сборщиков дани, потому что ежедневные стычки чертей с упырями по смертоносности не шли ни в какое сравнение с богатырским досугом.

Именно поэтому наша троица прошла незамеченной всю Золотарёвку — увидеть их было просто некому. Но вот за развалинами усадьбы Поганого Идолища показались тяжёлые еловые пики — начинался Дремучий лес. При виде огромных деревьев повышенной суровости Искра немного испугалась.

— Какой страшный этот бор… — прошептала она.

— Ничего в нём ужасного нету, — отмахнулся Горыня. — Лес как лес. Просто держись рядом и не ешь всё подряд. Некоторые грибы и ягоды не совсем съедобны.

— Они ядовитые?

— М-м-м, скажем так: для них съедобна ты.

— Мамочки!!!

— Браво, — прошипел Кощей.

— Что? Я же завуалировал!

— Так завуалировал, что теперь она обнимает мою ногу и рыдает!

— Сейчас я всё исправлю, не боись.

Горыня стал на колено, развернул девочку к себе, затрепал её побледневшую щёку:

— Но ты не волнуйся. С тобой же я и тятя Кощей. Мы им всем бошки посносим и кишки повыпустим. А вдогонку ещё и словом припечатаем.

— Что сие означает?

— Например, обзовём их матерей жирными шлюхами.

— Боги, друг!!!

Искра последнюю фразу витязя не поняла, но интонации поверила и даже улыбнулась.

— Горынь, ты никогда не задумывался о преподавании? — спросил Кощей.

— Нет.

— Вот и правильно.

***

С первых же вёрст похода судьба принялась жёстко испытывать Горыню.

Очень быстро обнаружился главный недостаток шлёпанцев. Лесной гнус прознал про отсутствие сапог, и вскоре богатырские ступни превратились в гастрономический фестиваль. На Кощея посыпались обвинения в непродуманности модели.

— Надо намазать ноги черёмуховой мазью, сейчас я тебе её дам, — сердобольно отвечал Кощей и тут же наигранно спохватывался: — Хотя постой-ка… О-о-о-ой, прости, друг, она же осталась дома… Там, куда ты меня не отпустил! Приятного аппетита, кровососы!

Кощей изводил Горыню своим нытьём. Обо всём не взятом с собой в вояж он канючил непременно вслух. И в качестве усилителя давления бессмертный манипулятор использовал, разумеется, девочку.

— Кажется, подул ветер, — артистично поёживался Кощей, поднимая ворот кафтана.

— Чего ты скрючился, будто на тебя карачун чихнул? Он же тёплый.

— А-а-а-а, в этом и есть его коварство. Вроде ласковый, безвредный ветерок, а наутро привет, простуда. Она, правда, легко излечивается ландышевым мёдом. У меня дома всегда припрятана маленькая скриночка такого на этот случай. Но мы его тоже не взяли. А зачем? Пусть ребёнок кашляет и сопливит до самого Славгорода!

— Я хочу пить, — призналась Искра.

— Скоро будет ручей, — ответил Кощей и покосился на витязя. — Правда, у нас нет моего походного набора жестяных кружечек. Ну что ж, будем лакать из ручья как еноты…

Хуже Кощеева нытья были только его приступы экзальтации. Как любое существо, обладающее чувством прекрасного, Бессмертный обожал запоминать миги. И этими запоминаниями безумно тормозил путешествие.

— Боги! Посмотрите, как величаво свисает с еловой лапы эта шишка! — восхищённо вскрикивал он.

— Обычная шишка, тут на каждой ёлке такие гроздьями висят, — бурчал Горыня. — Идём!

Но Кощей уже был весь в творчестве. Он приседал, вставал на цыпочки, выворачивал голову до хруста в шее, чтобы запоминание мига вышло оригинальным, но при этом не заваливался горизонт. Выбрав наконец правильный ракурс, Кощей замирал на миг, впериваясь в шишку немигающим взглядом. И ладно бы, если бы объектом запоминания была только шишка, мох или улитка с капелькой вечерней росы на заднице.

— Горынь, Искрюш! Встаньте оба на этот пень! — командовал запоминатель-любитель.

— Ты нас на каждом пне запоминать будешь, что ли? — злился Горыня.

— Хватит капризничать! Посмотри, красота-то какая. Ручеёк, сосенки, опёнок! Пожалуйста, на пень! Искрочка, улыбнись в мои глаза. Горыня, тебя это тоже касается. Не оскал, а улыбку я попросил. Почему я вечно должен тебя уговаривать?

— Потому что я не соглашаюсь на всякую хренотень сразу, особенно трезвым.

— Так, не мигаем, чтобы не испортить миг… Искрюш, не вертись. Отлично! А теперь, друг, стань на моё место и запомни миг меня и Искорки.

— Это просто невозможно уже…

— А теперь запомни, как я будто кусаю шляпку опёнка. Запомнил?

— Да запомнил я, запомнил. Мы идём дальше или нет?

— Погоди. Расскажи, каким я запомнился.

— Худым и бледным душнилой с несуразно короткими ногами.

— Опять?! Ты, когда запоминаешь, не видишь, что ли, ничего?! Всё, к чёрту, забудь все миги на пне! Лучше б я Искру попросил. Или опёнок!

Главным же испытанием для Горыни была Искра. Богатырь знал, как вести себя с ордами печенегов, голодными вурдалаками, упырями, чертями, великанами и одинокими женщинами за тридцать. Но маленькая девочка была для него существом дивным, и какая для неё нужна модель поведения, он не имел ни малейшего понятия. А Кощеев вариант «яжедруга» Горыню в корне не устраивал. Сначала витязь был рад девчоночьей робости — Искра молчала и пугливо озиралась по сторонам. Чудо, а не ребёнок! Но, как назло, она быстро осмелела. И немедленно приступила к превращению его нервной системы в пыль.

Перво-наперво девчонка истребовала более убедительных доказательств Горыниного богатырства. По её просьбе витязь швырнул несколько десятков увесистых брёвен и раскрошил в руках парочку валунов. Этого Искре показалось мало. А может ли Горыня допрыгнуть до солнца и пробить его насквозь одним перстом? Витязь от прыжка отказался, сославшись на боли в спине, но заверил, что может при помощи щелбана отправить её обратно в Лихоборы. Искра поверила ему на слово и признала в нём настоящего богатыря. Горыня обрадовался, думая, что она наконец от него отстанет.

Бедный наивный витязь.

Можно сказать, что Искра ещё даже не начинала.

— Ежели ты и вправду богатырь, то где ж твой ретивый конь?

— Сдох.

— Ой. Жалость-то какая. Сразила его стрела супостата?

— Нет. Что-то там с поджелудочной.

— А нового коня отчего не завёл?

— Я ещё не отошёл от потери предыдущего.

— А где твой плащ багряный, что развевается на ветру?

— В стирке.

— А шлем где? Где сапоги и кольчуга?

— Отдал бездомным.

— А почто бездомным шлем?

— Собирать мелочь. Боги, у меня сейчас потрескается башка!

Горыня пытался отвечать односложно, чтобы девочке не было за что зацепиться. Но вопросы и не думали заканчиваться.

— Отчего ты не в Славгороде со своими братьями?

— Я в отпуске.

— В Лихоборах?! Граде, полном злыдней и нежити?

— Поверь, малявка, большинство мест для отпуска именно такие.

— А есть у тебя детишки?

— Понятия не имею.

И это был единственный честный ответ витязя.

Солнце постепенно укатывалось с неба, вырастив на земле большие острые тени. Заканчивался первый день похода. Кощей раззевался, намекая на привал.

— А далёко ли ещё до постоялого двора, где мы заночу… е-е-е-е-ем-о-о-а-а-а? — спросила заразившаяся зёвом Искра.

— До постоялого двора? — задумался Горыня. — Он совсем рядом.

Богатырь сделал пару шагов и с размаху плюхнулся на игольчатый наст, подсунув под голову свиное копыто.

— А вот и он. Кощей, с тебя костёр. Всем споки.

— Нет, — отрезал Кощей. — Мы не будем здесь ночевать.

— Тут мягко, сухо и видно твои дурацкие звёзды. Так в чём проблема?

— В бороздах, которые здесь повсюду, мой внимательный друг.

Горыня огляделся: и вправду, здесь и там на земле виднелись широкие углубления, словно кто-то таскал туда-сюда здоровенное бревно. Горыня не сразу их заметил в накрывающих лес сумерках. Богатырь поднялся и отряхнулся.

— Кто же оставил следы сии? — поинтересовалась Искра.

— Саблезубые слизни, — ответил витязь.

— У них зубы как сабли, — добавил Бессмертный.

— Зачем это уточнять, Кощ? Это же и так понятно из названия! Если бы у слизней были зубы другой формы, они назывались бы по-другому: копьезубые, грушезубые, квадратоклыкастые или как-нибудь ещё!

— Они вельми опасные? Эти слизняки, — настороженно спросила Искра.

— Да, приятного в них мало, — кивнул Горыня. — Они выползают из своих нор с заходом солнца. И жрут всё, что движется и имеет плоть.

— Как они могут кого-то догнать? Слизни же зело неторопливые, — попыталась Искра приуменьшить опасность.

— Да, бегуны из них не очень, — согласился Горыня. — Но они невидимы глазу, чем с удовольствием пользуются. Если вдруг увидишь лося, который резко превращается в половину лося, знай — без саблезубых слизней тут не обошлось.

— Кстати, эти прожорливые твари отлично видны через мои модные красные стёкла. Но мы их не взяли. Нам же главное — свинины набрать полную спину.

— Кощей, ну правда, хорош уже, — огрызнулся богатырь. — Смени цимбалы. Или, клянусь, запоминать миги станет нечем.

— Тогда предлагаю новую тему для обсуждения: где нам переночевать, чтобы проснуться целыми? Подсказочка: через версту будет Гнилой овраг.

— Веля?! — поморщился Горыня. — Ты на него намекаешь, что ли? Он же нудный!

— Да, нудный. Но с жилплощадью.

Горыня нехотя засунул свиную ногу за спину.

— Хорошо, пошли к нему.

Странники двинулись дальше, в самую гущу сумерек.

— А кто есть Веля? — спросила Искра.

— Леший, — ответил Горыня.

— Для тебя, девочка моя, тятя Велислав, — вставил Кощей.

— Мы… мы пойдём к лешему прямо в лапы?! Что вы?! Не надо, тятеньки! — взмолилась девочка. — Он же обернётся медведем силы невероятной и съест нас до последней косточки!

— Слушай, у ваших летописцев одна фантазия на всех, что ли? — поморщился Кощей. — Кого ни возьми, все вокруг хотят вас сожрать. Нужны вы кому больно.

— Единственное, во что превратился Веля, так это в тряпку, — усмехнувшись, произнёс Горыня. — Когда женился на этой своей Цветане. А раньше такой мужик был! У него кличка была «Веля-муравьед».

Искра сдвинула брови, пытаясь понять смысл:

— Мудрёно слово…

— Ничего мудрёного! — улыбаясь, ответил витязь. — Однажды он на спор снял портки и в муравейник ка-а-а-а-ак…

— Брат-брат-брат! — перебил его Кощей. — Давай-ка эту историю отложим до её отрочества. Хотя она очень смешная. У меня остались в голове несколько запоминаний того мига. Правда, достаточно размытых. Мы тогда все были в полный кисель.

Далее Горыня с Кощеем перешли на шёпот и заговорили полунамёками. Искра лишь выхватывала отдельные фразы: «а помнишь, как он…», «загорелись волосы» и «чертоги два дня проветривали». Взрослые давились хохотом после каждого слова. Искра тоже смеялась, но скорее за компанию, потому что ничегошеньки не понимала. Девочка почувствовала себя выпавшей из гнезда беседы. Ей срочно нужен был повод, чтобы обратить на себя внимание. И он нашёлся.

— Глядите! — громко сказала она. — Ещё один овраг! Точно такой же, как тот, что мы давеча прошли!

Горыня таинственно осклабился:

— Это не точно такой же, малявка. Это он и есть.

— Мы заплутали?

— Нет. Мы пришли, — заговорщицки шепнул богатырь и заорал: — Веля, харэ нас блудить уже!

— Кто-о-о вы, пу-у-утники-и-и? И что ищете в моих уго-о-одьях? — заговорил низкий утробный бас, который, казалось, слышался со всех сторон.

Толстые ветви качнул налетевший ветер. Искра боязливо юркнула витязю за спину.

— Ты что, своих не узнаёшь, муравьед? — крикнул Кощей. — Являй нам уже свою зелёную рожу!

— Явлю-у-у-у… — проурчал голос. — Но сначала отгадайте три мои загадки. Загадка пер-р-р-рвая! У Коли было три оторванных человеческих головы. Одну он отдал…

Голос не успел договорить: Горыня, что-то приметив, резко выбросил руку в сторону. Богатырская лапища исчезла примерно по локоть, словно засунул её витязь в невидимый карман, сшитый из воздуха.

— Ай! — вскрикнул голос. — Больно-больно-больно, пусти ухо, скотина!

Горыня рывком вытащил из пустоты полноватого зелёного детину, одетого в розовую рубаху до пят. Мясистый нос его украшал небольшой мухомор, на голове расположился ёжик коротких волос. Искра пригляделась. Это был живой ёж.

— Поприкалываться нельзя, что ли? — обиделся леший, потирая острое мохнатое ухо.

— Веля?! — ужаснулся Кощей и затыкал пальцем в зелёный округлый живот. — Это что за жбан у тебя между головой и ногами?

— Растащило на бабьих харчах, — хмыкнул Горыня.

— Ничего не растащило! Обычные возрастные изменения.

Кощей прищурился:

— И вроде как на еже залысины, не?

— Это каблук натирает, — тоном знатока выдал Горыня.

Веля сделал вид, что не расслышал, будучи занят рассматриванием Искры.

— А вы, неразлучные лебеди, всё-таки разродились ребёночком, я смотрю.

— О-о-о-о, — протянул Горыня, — пригните головы! Кто-то расчехлил катапульту сальных поверхностных шуток!

— Ладно, серьёзно, чего вы здесь околачиваетесь? — решил прервать словесную битву леший. — И кто эта девчонка?

— Я Искра, — вежливо ответила девочка и начала сгибаться в земном поклоне, но Кощей её остановил.

— Никто. Просто знакомая, — ответил Горыня. — Брат, пусти перекантоваться до утра.

— Нет. Не-е-е-ет-нет-нет, — твёрдо сказал Велислав. — Это исключено.

— Веля, здесь полно слизней, ты хочешь, чтобы они пожрали твоих старых друзей?

— А старые друзья не подумали захватить с собой красные стёкла, собираясь шляться по ночам в этом лесу?

— А я говорил! — прошипел Кощей Горыне, за что получил в ответ уничтожающий взгляд.

— Пусть твоя Цветанка не волнуется: мы просто отдохнём и свалим на рассвете, — продолжал витязь переговоры.

— При чём здесь она? Цветик вообще у своей матери, вернётся только завтра! Это моё личное решение. Знаю я ваш отдых. Мы только ремонт сделали и амбар покрасили. И вообще! Я только жить начал! Я со всем завязал! Встретил женщину, которая подарила мне свою любовь! Свою невинность!

Горыня с Кощеем взвизгнули в унисон.

— Что? Что я такого смешного сказал?! — взбеленился леший.

— Ничего, Веля. Продолжай.

— Я не хочу с вами связываться. Так что ночуйте на деревьях. Покеда.

Веля прыгнул в сторону и исчез. Бросившийся за ним Горыня схватил лишь воздух.

— Закрылся, сволота.

— Знаешь что, Велислав?! — закричал Кощей в сумрак. — Ты… ты… ты мне отвратителен!

— И твоя Цветанка, видать, очень скучает по своей сбрендившей бабке, раз одевает тебя в её ночнушку! — добавил Горыня.

— Я эту рубаху сам купил! — откуда-то издали закричал сумрак голосом лешего. — Она просторная и сочетается с моим мухомором! Катитесь прочь!

— Попрекни его ребёнком, — тихонько подсказал богатырь и обратился к Искре: — Похнычь-ка громко и жалостливо.

— Я не могу.

— Ты же девчонка!

— Ежели просят — не могу…

— Тогда я тебе помогу. Давай я надрежу твой палец, так, слегонца, чтобы слёзы из глаз, но без мяса…

— Прекращай! — спас девичий перст подоспевший Кощей. — Веля окончательно свалил. Что будем делать? Скорее всего, слизни нас уже окружили.

— Не знаю я, — зло ответил Горыня и задумчиво почесал грудь.

— Ква, — недовольно ответила богатырская запазуха.

Если бы у взгляда Кощея была рукоять, то он вонзил бы его в Горыню прямо по неё.

— Ты серьёзно?! В мире существует масса вещей, что помогают путнику в нелёгкой дороге! Но ты, ослина, взял с собой лягушку!

— Поправочка. Не взял, а забыл выложить. Подумай на привале, в чём разница!

— Я думаю, что ты — слабое звено нашего отряда!

— Знаешь, когда мы вернёмся, я построю самую высокую колокольню в Яви, чтобы плюнуть с неё на твоё мнение!

— Добры молодцы! — перебила дружеские препирательства Искра. — Тут голова тяти Велислава в воздухе зависла.

Действительно, погрузившись в пучину дискуссии, друзья не обратили внимания, что леший давно выглянул из морока. Он не слушал спор. Веля вперился взором в грудь Горыни.

— Я слышал знакомое кваканье. У вас что, есть лягушка с Дымных болот?

— Да, у нас есть лягушка с Дымных болот, — огрызнулся Кощей. — Она нам очень нужна. Мы тут планируем очень быстро сдохнуть и с помощью неё сделаем это хотя бы в неконтролируемой радости. Ну, кроме девочки, конечно. Ей нельзя. Она ещё маленькая.

— Погоди стенать, Костлявый. — В Горыниных глазах блеснул свет мысли. Он медленно извлёк лягушку, вытянул в руке. Под лучом взошедшей луны спина земноводного брызнула притягательными лимонными огоньками. — Вот она, красавица. А зачем ты спросил, Велечка?

— Просто, — ответил леший так быстро и лихорадочно, словно завязывал ослабший узел на мешке с чудовищами.

— Она почти не лизана, Велислав. — Богатырь добавил в свой голос несколько ложек вкрадчивости.

Веля сглотнул. Из мешка показалось чудовищное щупальце.

— Я хотел поделиться с тобой, — продолжал Горыня.

А вот и второе щупальце.

— Даже отдать всю. Если бы ты пустил нас переночевать.

Победить щупальца можно было только одним способом — вспомнить счастливые моменты, произошедшие с лешим после того, как последнее внутреннее чудовище было заключено в мешок. Веля вспомнил их все и через восемь секунд твёрдо сказал:

— Давай эту тварь сюда. Но, чтоб вы знали, в первую очередь я пускаю вас ради бедной девочки!

Леший сдвинул часть воздуха словно занавеску. За ней гости увидели красивую кованую калитку, обвитую плетистыми розами.

— Какая лепота! — восхищённо воскликнула Искра.

— Спасибо, милая! — улыбнулся Веля и добавил остальным: — Она — лучшая часть вашей двинутой компашки. Прошу.

Леший впустил всю троицу за калитку.

— Ну? И кто теперь слабое звено? — победоносно шепнул Горыня.

— Это вышло случайно, так что не считается! — ответил Кощей.

Веля задвинул за собой морок. Вокруг стало тихо, безлюдно и безнелюдно.

Кто-то печально вздохнул. Это был саблезубый слизень. Он почти дополз до маленькой вкусной девочки.

***

Искра не так представляла себе жилище лешего. Согласно былинам, она должна была узреть жуткую пещеру либо дупло какого-нибудь дуба. Но представшая перед её глазами картина в свете больших масляных ламп мало напоминала дыру в горе или старое дерево. Это была усадьба, состоящая из крепкого двухэтажного дома в россыпи хозпостроек, между которыми в скошенной траве вились жёлтые ленты каменных дорожек.

— А неплохо вы живёте, Велислав, — сказал Горыня, присвистнув. — Я бы даже сказал, зажиточно. Яга в курсе?

— Ещё бы она была не в курсе, — нахмурился леший. — Такую дань заломила — мама дорогая! Я ей говорю: родимая, Кормилица, мне долгоносик всю белену побил, скости хоть малость! Ни в какую, алчная она дрянь! Нагнала чертей, те морок сняли да все погреба обчистили! Ведро из колодца и то на прощание стырили, нормально?! Ох, Цветик их по матушке на весь лес обкладывала! Ну и я, я тоже обкладывал. Даже больше, чем она. Однозначно больше.

— Это, конечно, дикая история, насквозь пропитанная вопиющей несправедливостью, — сокрушённо произнёс Горыня. — В центре неё — твоя личная трагедия, и, вероятно, поэтому ты так увлёкся, что мы прошли вход в твой замечательный терем.

— Всё гораздо прозаичней: в дом я вас не пущу.

— Почему?

— Потому что не хочу проснуться на пепелище. Я постелю вам в сарае.

— Веля! — ахнул Кощей и уже раскрыл было рот, чтобы обличить его в бессердечии по отношению ладно бы к ним, но к ребёнку!.. Но леший его опередил:

— Девочка может спать в доме.

Волхв Радогой наказывал Искре, что незнакомцам лучше не доверять. Леший был незнакомее «добрых молодцев» на несколько часов, поэтому девочка приняла однозначное решение:

— Я в сарае почивать изволю.

— Как хочешь, — пожал плечами Веля. — Если что — кричи.

— За такое отвратное заселение, Велечка, я требую компенсации в виде домашней еды, — заторговался Горыня. — Цветанка явно накрутила тебе котлеток на временное холостячество.

— Хорошо, — согласился леший и тут же расшифровал, в чём подвох согласия: — Но сначала я покажу вам свои угодья.

— Веля, пожалуйста, мы целый день на ногах! — взмолились путешественники.

— Вы котлеток хотите или нет? — грозно прошантажировал леший и, не дожидаясь очевидного ответа, засеменил по дорожке в сторону грядок. — Все за мной!

Одно из древнейших правил гостеприимства гласит: хвали всё, чем гордится хозяин. Особенно если это дети, ремонт и «вот такенные кабачки!» на даче. На всякий случай восхищайся вообще всем, что видишь. Это твоя плата за стол и, возможно, что-нибудь разбитое в будущем — кувшин, лицо или семью, ибо, как говорится, неисповедимы пути застолья.

С этим законом Горыня и Кощей были знакомы не понаслышке, поэтому побрели за Велей, на ходу вспоминая симптомы восторженности на лице. Только Искру интересовали угодья лешего взаправду. Дети вообще любопытные, как кошки.

— О, боги! Какой красивый хвощ! — вскричал Кощей.

— Да, так и прёт в этом году, — проурчал довольный Веля.

— Кощей! Кощей! Ты только посмотри сюда! — заорал Горыня.

— Что? Что это такое? Какая-то огромная ёлка?

— Это чертополох!!!

— Нет, я не верю, не верю! — Кощей схватился за голову. — Как такое вообще возможно?!

— Ну, э… — Леший потупил глаза, застеснявшись своего селекционного гения. — Витамины и всякая там подкормка хитрая… Я назвал его царь-чертополох. А теперь гляньте на репей.

Репей впечатлил. Он был идеально обычным. Горыня с Кощеем были настолько потрясены его видом, что их брови скрылись в волосах.

Не посвящённая в тонкости гостевого лицемерия, Искра откровенно заскучала, не очень понимая, чему тут восхищаться. Чуть отстав от взрослых, девочка заблудилась в паутине дорожек и, свернув не туда, вдруг услышала шёпот. Искра прислушалась: тихое невнятное бормотание исходило из зарослей волчьей ягоды («Горыня! Да она размером с твою печень!»). Искра раздвинула ветки кустарника. И перестала скучать.

За кустами протянулась ещё одна грядка. На ней росли головы воинов с зелёными бородами. На их макушках красовались маленькие салатовые шлемы.

— Жрать… Жрать… Жрать… Жрать… — монотонно блеяли головы.

От неожиданности Искра громко ойкнула. Головы прищурились, высматривая в зарослях незваную гостью.

— А-а-а-а, тут, ребятушки, у меня особая гряда! — возвестил подошедший Веля.

— Давай, срази нас наповал! — в один голос ответили Горыня с Кощеем, плохо скрывая и отыгрывая нетерпение. — Бьёмся об заклад, там нечто прекрасное… В рот мне клёст, Веля, что это за мерзость?!

Головы злобно посмотрели на пришедших, сложили губы трубочкой и часто задули в их сторону. Выглядело это завораживающе и нелепо одновременно.

— Это новый сорт, — немного обидевшись, ответил леший. — Придорожные витязи. Цветик где-то семена нарыла. Сейчас насыплю вам костной муки, проглоты мои ненаглядные!

Леший вытащил из кустов ведро с мукой. Почуяв лакомство, головы раскрыли беззубые рты и высунули языки.

— Хочешь помочь, деточка? — обратился Веля к Искре.

— Дюже-дюже хочу, тятя Велислав! — обрадовалась та.

— Тогда набирай в ладошку жменьку и сыпь им на язык. Только осторожно — они кусаются.

— Я сейчас наблюю в клумбу с колокольчиками, — анонсировал Горыня, наблюдая за кормлением голов.

— Слушай, Вель, а на кой тебе эти кумполы? — спросил Кощей.

— Вы не смотрите, что они такие мелкие. Это ещё побеги. Торговец жене сказал, что они до тридцати аршин вымахивают. И дуют что ураган. Такого у дороги посадишь — ни один враг не пройдёт. Будут нарасхват!

— Секундочку, — задумался Кощей. — Я бы хотел кое-что прояснить. Эти головы могут вертеться?

— Не-а. Намертво врастают, не вырвешь.

— Ага… Ага… То есть они смотрят в одну сторону?

— Именно так. И сметают супостата прицельным дуновением.

— Угу… Угу… Но в таком случае их же можно обойти, разве нет?

Веля часто заморгал.

— Знаешь что, Кощей! Не все такие въедливые душнилы, как ты! Всё, валите вон в тот сарай! Я принесу ужин.

Позже, когда Веля удалился в дом, а Горыня, завалившись на солому, сотрясал сарай богатырским храпом, Искра с Кощеем сидели у догорающего костра, переваривая Цветанкину кулинарию. Ночь, огонь и сытость располагали к ленивой беседе.

— Как ты оказалась в хрустальном гробу? — спросил Кощей.

— Сие мне неведомо, — вздохнув, ответила девочка. — Я была в палатах, читала на ночь. Сомкнула очи. А коли разомкнула — вы явились.

— А что читала? Может, это был какой сборник заклятий? Нечаянно вслух повторила какое-нибудь — и привет.

— Нет. То былина была, Радогоем заданная.

— Про что?

— Про хлеб, кой от деда с бабкой сбежал и в лисьей пасти нашёл свою смерть.

— Какая-то бредятина, если честно. Хлеб не умеет бегать.

— Он круглый был, посему лихо катился по лесу.

— Сам?

— Сам.

— Нелогично. Или ты упускаешь некую важную деталь сюжета. Например, что дед с бабкой жили на вершине горы с идеально ровным уклоном. Либо же был ещё один персонаж, который постоянно пинал хлеб до самой лисы.

— Кажется, поняла я, что означает «душнила». А какая былина люба тебе?

— Даже не знаю. Я их не очень-то много и читал, потому что в школах не учился. В детстве, сколько себя помню, я с бродячими скоморохами по югам ездил и народ веселил разными… — Кощей запнулся, подбирая нужное слово, — ну… фокусами. А твоя любимая былина какая?

— Про победу над Трёхглавым Змеем, конечно! — живо ответила Искра, встала на ноги, прочистила горло, чтобы ничто не мешало вести рассказ. — Повадился как-то Змей о трёх головах изводить Белую Пущу, и спасу от него никакого не было. Явились в Славгород гонцы от народа северного, бросились в ножки князю да взмолились о помощи: «Избави нас, светлый князь, от сего чудища!» И послал князь на подмогу страждущим трёх богатырей: Белояра, Могуту да Огнеслава. Скакали они три дня и три ночи, а прибыв на место, узрели там смерть и пожары, принесённые окаянным Змеем. Воскликнул тогда Белояр: «Выходи, поганое чудище, на смертный бой!» И билися витязи с тварью огнедышащей три дня и три ночи, и каждый из них отрубил по одной его голове. Так и был повержен Трёхглавый Змей. С тех самых пор стали зваться богатыри «Победителями Змея». А Белую Пущу вместе с остальными городами Северных земель забрал Славгород под свою защиту!

— Любопытное произведение, — кивнул Кощей. — Хотя концовку я пробил. Что ж, костёр догорел. Пойдём-ка баиньки. Погоди, замри-ка!.. Запомню итоговый миг этого полного событий дня.

Оба зашли в сарай и с соломенным хрустом упали в сон.

А вот Горыня не спал. Увлёкшись былинным разбором, Кощей с девочкой не заметили, что богатырский храп прекратился. Витязь лежал на боку, и могло показаться, что он смотрит в дощатую стену сарая. Но глядел богатырь не в стену, а далеко-далеко… назад.

***

На самом деле всё было немного иначе.

В Славгород действительно прискакали гонцы из Белой Пущи. Но не от северян, а от Белояра, который помогал им строить дорогу до княжества. Прожект был масштабный: тракт предполагалось возвести из камня, с кабаками да постоялыми дворами, чтобы было где передохнуть и купцам, и лошадям с возницами. А ещё он задумывался такой ширины, чтобы могли на нём разъехаться аж восемь обозов. Возить-то в Славгород было что: богата Пуща диким зверем, заготавливай не хочу шкуры да пушнину на любой вкус и цвет. Дороге уже и название придумали — Шкурный Интерес, а открытие её для купцов велели приурочить к Перунову дню. Да вот случилась загвоздка: не учли славгородские зодчие, что деревьям Пущи по тысяче лет, и валить их, да ещё в морозы лютые, никаких людских сил не хватит. Вот и решили прибегнуть к силам богатырским, тем более что спокойно было в то время на границах княжества. Горыня (он же в то время Южный Страж) с Могутой и Огнеславом вскочили на коней и уже через неделю обнимались с Белояром в чертогах пущинского князя.

Перво-наперво, как водится, закатили пир за встречу. Горыню развезло с двух вёдер. Виной тому стали печной жар и работающие кабаки на возведённом участке Шкурного Интереса, в каждом из которых богатырь дегустировал барное меню, начиная от самого Славгорода. В хмельном веселье Южный Страж завёл свою подначивающую шарманку и обратился к Белояру:

— Что, Блондинка, опять без меня ничего сделать не можешь? Даже ёлки рвать ума и силы не хватает?

Дипломатичный Белояр сначала лишь молча менял на лице цвета и комкал в руке бронзовые кубки, как бумагу. Но его богатырское терпение лопнуло, когда Горыня упомянул про Битву в Туманной лощине. От мордобоя, что грозил перерасти в массовый, присутствующих спас мудрый пущинский князь, предложивший витязям выпить ещё по ведру. Это успокоило Белояра, и после ведра он вместе с Могутой и Огнеславом удалился почивать. Но Горыню третье ведро лишь раззадорило, ибо он был из тех, кто не останавливается на половине синего пути.

Слоняясь по чертогам, богатырь наткнулся на княжью сестру-приживалку, которую оградили от пиров, зная её приключенческий потенциал. Сестра имела хронически удивлённый взгляд, что намекало на её тайные пированья в одиночестве. Горыня вежливо попросил её показать город. Та, к собственному удивлению, легко поддалась его мужским чарам и обещанию платить за обоих.

В первых трёх кабаках всё прошло штатно. Сестра пила мятную наливку, задорно орала, когда богатырь её щекотал, и сломала стол, пустившись на нём в пляс. В четвёртом кабаке она рыдала и умоляла забрать её с собой в Славгород — город, которого она достойна. В пятом заведении девица затребовала, чтобы Горыня убил её братца, и тогда им обоим светит прямая дорога на пущинский престол. В кабаке номер шесть она перестала его узнавать и истошно завопила, тыкая в Горыню пальчиком: мол, какой-то приезжий детина подмешивает ей сон-травы, чтобы позже «творить с ней всякие гадости, воспользовавшись ейной беспомощностью». Все выпивохи кабака по собственному опыту знали, что она врёт как дышит. Но всё же, учитывая княжий статус, кабатчик вызвал на богатыря дружину. А восемнадцать осоловелых дубильщиков, обитающих за соседним столом, просто возжелали кулачной потехи.

В результате на Горыню набросились и дружинники, и дубильщики. Богатырь сначала покидался дубильщиками в дружинников, потом дружинниками в дубильщиков, обиделся на всех вокруг, проклял Белую Пущу со всеми её жителями и погнался за своим конём, который предусмотрительно сбежал от него куда-то в лес. Проломив чащу на пару-тройку вёрст, Горыня почувствовал непреодолимую усталость, вышвырнул из ближайшей берлоги сонного медведя и завалился спать на три дня и три ночи.

И проспал Змея.

Чудище появилось внезапно (ну а как ещё появляются опытные чудища?). Змей подкрался на низкой высоте, со стороны Ледяного озера. Прежде чем богатыри выбежали на улицу из своих палат, он успел выжечь половину города. Высыпавших на улицы горожан поганец рвал когтями, забивал хвостом и крыльями. Белояр наказал князю спрятать всех выживших в каком-нибудь укромном месте. И тут князь совершил фатальную ошибку. Он решил биться за Пущу бок о бок с богатырями и перепоручил наказ сестре. Та главным критерием при выборе укрытия опрометчиво посчитала вместимость, а не огнеупорность. Поэтому всех оставшихся в живых она завела в деревянное хранилище куньих шкурок. Белояр потом рассказывал, что Змей даже сначала не поверил своему счастью. Прежде чем с ним разделались богатыри, чудище всё же успело последней пастью зарядить в хранилище тонкой струйкой огня, которой хватило для того, чтобы здание вмиг сгорело дотла. Вместе со всеми оставшимися жителями.

Тело и головы Змея богатыри сожгли в его собственном огне, а оставшееся выбросили в озеро. Пущинского князя, павшего в бою, похоронили с почестями.

Горыня, очнувшийся с болью в голове и теле, притащился в Пущу, но застал лишь догорающие головешки и троих богатырей, что глядели на него с некоторой претензией.

По возвращении в Славгород Белояр, разумеется, настучал на Горыню великому князю и выступил обвинителем в богатырском суде над Горыней, настояв при этом, чтобы суд был открытым. Судьями выступили великий князь, Могута, Огнеслав, Радогой и сам Белояр. Горыне грозило изгнание из княжества с лишением всех богатырских льгот и служебной избы.

В день суда на Указной площади собрался весь Славгород. В своём последнем слове, длившемся часов пять, обвиняемый разглагольствовал о своей скромности, отваге и неизменно высоком боевом духе. Он перечислил уважаемому суду все свои подвиги, каждый раз начиная с фразы: «Это я, а не эти (нелицеприятный эпитет)!..» — и кивая при этом на богатырскую троицу. В конце своей речи он принял героическую позу, ожидая бурных оваций от благодарных славгородцев. Но вместо аплодисментов осмелевшие граждане, перекрикивая друг друга, напомнили обвиняемому о невозврате долгов, порче имущества, вандализме, мелком и крупном хулиганстве, а также об отвратительном инциденте на капище в великий праздник Комоедицу, который оскорбил чувства верующих и надолго травмировал психику случайно узревших это чад.

И тут Горыне следовало бы лицемерно покаяться, как любому нормальному преступнику. Но богатырь злодеем себя не считал, поэтому запустил в толпу повозкой с яблоками. Судьи многозначительно переглянулись и удалились на совещание. За то, чтобы признать Горыню виновным, проголосовали князь, Белояр и вечно поддакивающий ему Могута. Против был лишь Радогой, а Огнеслав воздержался. Судьи вернулись на площадь для вынесения приговора, но Горыни там уже не было. Он ушёл из Славгорода, хлопнув городскими воротами, на которых нацарапал мечом «Любитесь без меня!».

Вот и всё, конец былины.

Прошло много лет, Белую Пущу давно отстроили заново, посадили править там какого-то княжьего дядю, что не без воровства закончил Шкурный Интерес. Но в душе Горыни до сих пор тлели головешки Пущи, неприятно жгли сердце, и ни ядрёный мёд, ни сладкие девы никак не могли их потушить окончательно.

Горыня повернулся на спину, вытер глаза от чего-то мокрого. «Наверное, снаружи пошёл дождь, — подумал он. — Надо будет утром высказать Веле по поводу дырявой крыши». Стало почему-то легче, и Горыня наконец погрузился в сон. Повторяющийся сон-мечту, в котором он стоял посреди Белой Пущи с мечом в руках, а напротив — три поганые змеиные пасти с капающим на землю огнём. И вот он с боевым кличем (и унизительными оскорблениями змеиного достоинства, конечно) разбегается, чтобы срубить в богатырском прыжке ближайшую голову, и…

***

…Искра проснулась от оглушительного храпа. Горыня выдавал такие низкие басы, что тело её тряслось и подпрыгивало на соломе. Щёлканье пальцами, пощёчины и зажимание богатырского шнобеля результатов не принесли. Девочка встала, осторожно переступила через сонно ворчащего Кощея и вышла в приятную свежесть майской ночи. В доме лешего горели свечи — Веле тоже не спалось.

— Ква.

— Это не мой дом!

— Ква.

— Что это за хоромы?!

— Ква.

— Куда мы вообще едем???

Искра решила немного прогуляться и дошла до зарослей волчьей ягоды.

— Пить. Пить. Пить. Пить, — донеслось из-за кустов.

Девочка обошла кустарник и вновь очутилась у грядки с головами витязей. Те сначала подули на неё, затем признали кормящую руку и с утроенной энергией заклянчили утоление жажды.

— Сейчас-сейчас, добры… головы, — пообещала им Искра, осмотрела кусты и нашла там деревянную лейку с водой.

Напоив каждого, она присела на корточки рядом с крайней головой. Та уставилась на девочку, но скорее с любопытством, чем с угрозой.

— Ты не будешь меня кусать? — спросила девочка.

Искра осторожно потянула к ней руку. Голова для проформы зашипела, но всё же челюсти не разомкнула, когда детская ладонь провела по её мягкому шлему. Искра просунула руку под зелёную бороду и почесала в районе подбородка. Голова зажмурилась от удовольствия и замурлыкала.

— И совсем мы не злы-ы-ы-ы-е, — сюсюкнула Искра. — Мы холосие-холосие!

— Чесать. Чесать. Чесать. Чесать, — клянчили остальные головы, обделённые лаской.

— Конесно-конесно! — ответила им добрая девочка. — Я поцесу всех вас!

Искра решила, что первая голова получила достаточно удовольствия, и уже хотела переключиться на соседнюю, как вдруг поняла, что не может достать руку. Что-то невидимое будто приковало её к витязю. Искра нахмурилась и попыталась вырвать руку силой, но ничего не получилось. Голова витязя перестала урчать и открыла глаза, с тревогой посмотрев на девочку. По её руке прямиком из растерянной головы потекли яркие зелёные струи, обжигающие белую кожу. Струй становилось всё больше. Они достигли лба Искры и слились в одну точку, которая ярко вспыхнула и исчезла. Лишь тогда испуганному чаду удалось отнять руку от витязя. Девочка глянула на голову и, вскрикнув от ужаса, быстро отползла от неё. Потому что голова изменилась. Её глаза будто выпарили, а кожа потрескалась, что земля в гиблую засуху. Ещё недавно совсем зелёная борода выгорела и теперь свисала вялым клоком сухой травы, а шлем пожух и треснул.

Искра зажала рот, чтобы не кричать, и опрометью бросилась в сарай к спящим взрослым. Там она зарылась в солому и ещё долго тряслась в немых рыданиях. И ребёнка можно понять: не каждую ночь ты иссушиваешь до смерти растущие из земли головы.

…А утром пришла большая беда.

Горыня проснулся от лёгкой тяжести в груди. Открыл глаза. Причиной тяжести был восседавший на нём перепуганный Кощей.

— Горыня! Друг! Вставай! Пора линять! — шёпотом орал Бессмертный.

Богатырь приподнялся, огляделся по сторонам. Из кучи соломы пугливо выглядывала Искра.

— Что слу… — начал было витязь, но Кощей закрыл ему рот и мотнул головой в сторону выхода — мол, сам погляди.

Горыня прислушался: снаружи доносился какой-то шум. Богатырь с девочкой подкрались к дверям, осторожно выглянули из сарая. И обомлели.

На верхушке царь-чертополоха стоял Велислав. Он был полностью наг и совершенно безумен. Ёж на его макушке грозно ощетинился острыми иглами. Над головой Вели медленно крутилась тёмная воронка, всасывающая в себя сорванные листья и мелких птах.

— А-а-а-а!!! — протяжно ревел леший, и, казалось, эхо разносило рёв по всему Дремучему лесу.

Перед чертополохом стояла дородная женщина со следами былой смазливости на зелёном лице, с копной длинных ежиных иголок, выкрашенных в белое. В руках она держала здоровенную корзину со скринками.

— Цветанка припёрлась! — испугался Горыня.

— Ты идиот?! — орала лешая, стараясь перекричать супружеский вихрь. — А ну быстро слезай оттудова!

— Как ты, недостойная тварь, смеешь что-то указывать мне?! — прогремел Веля. — Мне, Зелёному Царю, Хранителю леса!

— Ты опять развязался, скотина! Жаболиз хронический!

Веля схватился руками за верхушку и стал бешено раскачивать чертополох.

— У-у-у-у-у-а-а-а-а-ха-ха-ха-ха-а!!!

— Ты же мне обещал! — запричитала Цветана. — Ты клялся! Говорила мама: ещё хлебнёшь с ним горя, доченька! А я, дура, ещё его защищала! Помыла, одела, накормила, чтоб хоть на лешего стал похож! И вот она, благодарность твоя, да?

— Твои гороховые котлеты невозможно жрать! Если бы сюда случайно не забрёл тупорылый хорёк, я бы сдох с голодухи! — парировал Зелёный Царь, увеличивая амплитуду раскачивания. — И обноски твоей пескоструйной бабки я больше не надену!

— Слезай, я сказала!

— Да пошла ты! Уа-хха-ха-а-а-а!

Цветана повела носом, фыркнула и медленно повернулась к сараю.

Горыня юркнул обратно.

— Так-с. Кощей, малявка, дело плохо. Валим через чёрный ход.

— И где ж он? — спросила Искра, озираясь по сторонам. В сарае существовал определённо один выход.

Горыня оторвал кусок задней стены:

— А вот же. Ходу-ходу-ходу!

Друзья и девочка выбежали из сарая…

…И снова оказались в нём. Это был морок. Но не Велин.

— А ну вышли все сюда! — приказала Цветана.

Горыня с Кощеем переглянулись. Лешая может запереть их в мороке навсегда. Так что лучше её не злить.

— Цве-е-е-еточка! — Горыня выплыл из сарая баржей, под завязку набитой умилением.

— Я так и знала! Это вы, придурки, накормили гадостью моего Веленьку, моё солнышко! — прошипела Цветана и вновь уставилась на мужа. — Я тебя просила не общаться с ними, животное?!

— У-у-у-а-а! — продолжало резвиться «солнышко» на вершине чертополоха.

— Цвет, не поверишь: сами вот только что пришли, — ответил Горыня как можно убедительней.

— Гуляли по лесу, вот, ребёночка нашли, думаем, вдруг ваш, — добавил Кощей.

— Чего? — прошептала Искра.

— Молчи и кивай, — процедил Бессмертный.

— Вы совсем лейки поотпивали, — констатировала Цветана.

— Ну, не ваш так не ваш, пойдём тогда ею медвежат покормим, — сказал Горыня. — Всё, мы уже уходим.

— О, да. Вы очень быстро уйдёте.

В глазах лешей блеснул красный огонь. Это был не очень хороший знак. Злость её превращалась в ярость. Воздух над крашеной головой задрожал и завертелся. Цветана создала вихрь, по сравнению с которым жалкая турбулентность Вели казалась ласковым сквознячком.

— Хватайте меня за руки! — проорал Горыня сквозь шум стихии.

Кощей с Искрой едва успели вцепиться в него, как их ноги уже безвольно болтались на ветру.

— Вам пора, — отчеканила лешая и резко выбросила длани вперёд.

Непрошеных гостей подхватила буря и понесла прочь. Цветана обернулась и посмотрела на супруга.

— Зая. Нам надо поговорить, — проурчала она с такой интонацией, от которой Веля внутренне умер. Отпустило его очень невовремя.

(Одно маленькое, но весьма важное заявление: автор зело не рекомендует никому лизать лягушек с Дымных болот. Это касается всех: и людей, и ужасных тварей, и даже градских самокатчиков.)

Тем временем эскадрилья Горыни, прошив леший морок, продолжала свой незапланированный полёт. Летели они в сторону Славгорода, что являлось несомненным плюсом. А вот главный минус состоял в том, что полёт был неуправляем. Отдаляющаяся от Цветаны буря постепенно теряла силу, а Горыня — высоту, неумолимо приближаясь брюхом к мелькающим под ним деревьям. Вопящие в руках соратники не добавляли оптимизма. Богатырь понял, что пора выбирать место для наименее жёсткой посадки. Сбросив Кощея с девчонкой в ворох опавших листьев, Горыня задел ногой верхушку сосны и, ломая дубы и ели, скрылся далеко за лесистым пригорком.

Выбравшийся из лиственного сугроба Кощей услышал грохот. Из-за пригорка брызнула во все стороны стая ворон.

— Искрю-ша!

— Я туточки! — пропищала листва чуть дальше.

Кощей опустил руки поглубже, нащупал тонкие детские ступни. Вытащил девочку, отряхнул от желудей, проверил целостность её конечностей.

— А где тятя Горыня? — спросила Искра. — Неужто сложил свою буйну голову, спасши нас?

— Об этом мы узнаем в конце просеки, которую он нам любезно оставил.

Пройдя полторы версты, Кощей с девочкой нашли Горыню отдыхающим после нежданного рейса. Богатырь лежал в буреломе у расколотой надвое каменной глыбы и почёсывал распухший лоб.

— Ты жив, друг? — поинтересовался Кощей.

— Не совсем. Знаешь, в шлеме было бы намного комфортней летать на больших скоростях. Зря я его пропил всё-таки.

— Ты же говорил, что отдал его беднякам, — напомнила ему Искра.

— Это был другой шлем.

— А у нас для тебя хорошая новость, — улыбнулся Кощей. — Мы нашли твои шлёпанцы. Обувайся, и пойдём, чем быстрее, тем лучше. Вдруг эта зелёная истеричка ещё как-нибудь нам напакостит.

— Я вот чего понять не могу. — Горыня тяжело поднялся на ноги, отряхиваясь от щепы и брёвен. — Какое право она имеет что-то вообще предъявлять нашему Веле? На ней же самой пробу ставить негде — там и так уже десять слоёв!

— Это знаем мы. Но Веля — нет. А в супружестве праведнее тот, кто меньше болтает о прошлом. Идём уже!

***

Рогатая голова чёрта заискивающе выглянула из-за приоткрытой двери:

— Разреши, этсамое, войти, Кормилица?

Яга неохотно оторвалась от приготовления ужина:

— Заходи, Фрол.

Чёрт был её верной правой рукой, что крепко держала карающую дубину. Но даже ему не позволялось входить на кухню без обуви. Поэтому Фрол вытянул из ведра две тряпки, ловко обмотал ими свои копыта, чтобы не поцарапать начищенный до блеска пол. И только после этого втёк в кухонную залу.

— Этсамое, провели мы с робятами обыски у здоровяка и бессмертного.

— Ну и?

— У Кощея ничего особо не нашли, окромя евойных всяких бабских мазей. А у богатыря обнаружили странное.

— Так показывай это странное.

— Агась, — кивнул Фрол и крикнул за дверь: — Хлопцы, заносим енту хреновину! И про копыта свои не забываем!

Двое чертей затащили в залу опорожнённый хрустальный сундук, поставили перед Кормилицей.

— Трофим-убивец на Полноводи рыбачил, так видел, как Горыня штуковину енту из камыша доставал, — доложил Фрол, одновременно грозя хвостом одному из подручных, чтоб тот не смел воровать со стола яблоки.

Присев перед сундуком, Яга принялась с интересом его осматривать. Легонько щёлкнула пальцем по стенке, прислушалась к чистому звону:

— Хрусталь с Северной Гряды.

— Видать, дорогущий, — предположил Фрол.

— А ещё сквозь него не видят русалки. Значит, сундук неслучайно в воду угодил, — рассуждала Яга. — А что в нём было, Трофим-убивец не заметил?

— Не-а. Как раз, говорит, налим клюнул, сначала показалось, что вроде не большенький, а стал тянуть, так тот хвостом ка-а-а-ак дал, чуть руку ему не оторвал, потом на глубину…

— Фрол!

— Я извиняюсь.

Яга подцепила ногтем прилипшее ко дну сундука растение, растёрла пальцами, осторожно понюхала, зевнула в кулак. Она узнала его. Это был мертвоцвет. Отведавший его сока впадает в спячку, будто умирает временно. Значит, догадалась Яга, в сундуке было что-то живое. Но что это? И для чего это что-то погрузили в сон?

Конечно, она могла бы достать договоры двух оболтусов и на следующем же супе связи выпытать у них всё. Но это был не её метод. Отношение с жертвой по принципу «Ты знаешь, что я знаю о твоём плане» оставляет пространство для манёвра последней: например, можно придумать плану ложную цель, скрыть некоторые его детали или даже перепридумать сам план. А вот «Ты не знаешь, что я знаю всё» — совсем другое дело. В этом случае пространство для манёвра есть как раз у тебя. А вот у жертвы — нет.

Яга улыбнулась. Нет, допрашивать их она не будет. У неё имеются другие, более изящные варианты добычи сведений.

— Ступайте, — приказала она чертям. — И, Фрол. Если вот этот вот придурок, с кривым рогом, ещё хоть раз попробует у меня что-то стащить, я скормлю вора его собственной матери.

— Я извиняюсь…

***

Следующие семь дней экспедиции прошли без каких-либо приключений. От рассвета до заката друзья топали по лесу, делая короткие привалы. Ночевали то в пустующих звериных берлогах, то прямо на тёплой земле, разведя костёр, у которого перед сном травили байки за ужином. Иногда Кощей показывал Искре фокусы. Один ей особенно запомнился.

— Узри, Искрёныш, волшебство! — таинственно пропел Кощей и выставил перед ней свою правую ладонь тыльной стороной вперёд.

— Ой, ща будет потеха! — заблестел глазами Горыня и легонько затолкал её в бок.

Кощей медленно поднял большой палец вверх, обхватил его второй рукой и с наигранным усилием рванул.

— Опа!

Большой палец с его правой руки исчез.

— А! Можешь, чертяка! — захлопала часть благодарной публики в лице Горыни.

Кощей одарил их коротким поклоном. Но Искру эта мистификация не впечатлила.

— Ну-у-у-у… — разочарованно протянула маленькая зрительница. — Сие для младенцев да малых чад забава. Ты перст свой за ладошку загнул!

— Ой ли? — подмигнул походный иллюзионист и разжал левый кулак. — Та-да-а-ам!

Искра уставилась на раскрытую ладонь великого престидижитатора. На ней возлежал оторванный палец. Палец дёрнулся. Искра тоже дёрнулась, закрыла руками глаза и заревела:

— Ой! Ой! Страх-то какой!

— Ты совсем, что ли, упоротый?! — возмутился Горыня и выписал товарищу подзатыльник. — Дитю такое показывать! Ты бы ещё башку себе оторвал, жестокое ты существо! О, кста-а-а-ати! Расскажу забавный случай, малявка, послушай, сейчас от смеха рыдать будешь! Повадился однажды хан Илдей славгородские хутора разорять. Девок в полон, мужиков на кол, вещички их себе по карманам — в общем, весь фарш классического набега. Догнали мы его с дружиной только в степи уже. Илдей такой: мол, давай раз на раз. Я говорю: навоз-вопрос. Ну, сошлись, чутка потолкались, мне надоело, и я ему голову с плеч — вж-ж-жик! И всё, башка в ковыль. Кровища-а-а-а… А там по всей степи сурки нор нарыли. Я тысяцкому нашему — а он мужик тоже с юмором — говорю: а давай, Епифан, в игру зарубимся, которую я только что придумал. Короче: берёшь меч двумя руками и с размаху по валяющейся башке Илдея лупишь. Но не просто так, а чтоб она в нору сурковую закатилась. И не хочу хвастаться, но я восемь норок за двенадцать ударов прошёл! А? Малявка? Как тебе былина?

Искра взвыла.

— Ну вот чего ты опять в рёв, я не понимаю?! То ж супостат, его не жалко! Радовалась бы!

…Питались в походе кто чем. Горыня, прикончивший свиное копыто уже к обеду второго дня, остервенело гонялся за косулями. Кощей же занимался тихой охотой, собирая ягоды и разную зелень. В свою «козью секту», как метко назвал их потом Горыня, Бессмертный завлёк и Искру. Он мотивировал это тем, что ребёнку нельзя жирное и жареное из-за будущих проблем с весом, кожей и волосами.

— Не ведись, малявка, пожалеешь, — предупредил богатырь девочку. — Он заставит тебя делать неестественные вещи — жрать несъедобное, а вкуснятину втирать себе в морду.

Искра была хоть и маленькой, но женщиной, поэтому сначала манипуляция Кощея работала на отлично: девочка с показным удовольствием обедала листьями кислицы, запивая ладошкой воды.

Пока на третий день Горыня не поймал первую косулю.

Сидя у костра, девочка грызла рогоз и наблюдала, как Горыня, смачно причмокивая, обсасывает мясо с косульей лопатки.

— Фу, как же это отвратительно — вкушать трупы животных! — прокомментировал обсасывание Кощей, не слыша, как вегетарианский фундамент, залитый им в разум Искры, дал первую трещину.

— М-м-м, а что у меня есть для тебя, Искрёна! — интригующе запел Бессмертный.

— Что? — вяло спросила девочка, не отрывая взгляда от Горыни, который покончил с лопаткой и перешёл к грудинке.

— Очередные дары леса! — радостно ответил Кощей и протянул ей жёлудь. — Полезны для желудка и сердца!

Искра разгрызла жёлудь. Во рту стало терпко и невкусно.

Горыня медленно оторвал зубами длинный лоскут мяса и заглотил его, что филин мышь. Искра поймала себя на мысли, что готова стать лысой беззубой толстухой, а в поры своего лица заселить ласточек, лишь бы её угостили малюсеньким кусочком жареной дичи.

— О-о-о-ах, — застонал от удовольствия Горыня и откинулся спиной к ближайшей сосне. — Ща немного посижу и продолжу.

Смотреть на это было просто невыносимо.

— Я спать зело желаю, добры молодцы, — заявила девочка и легла по ветру, чтобы не чувствовать мясные запахи.

Не прошло и часа, как её разбудил встревоженный Горыня:

— Эй, малявка! Ты что творишь?!

— Что я такого сделала?

— Почему ты стонешь и кусаешь свою руку?

— Прощения прошу, что разбудила тебя…

— Я наломал тебе осиновой коры, будешь грызть?

— Благодарю за заботу твою, но я не очень-то и…

— Да шучу я! Ползи ко мне, поешь нормально. Только Коща смотри не разбуди.

Богатырь поманил её остатками косульего филе. Искра молнией переместилась к нему и вцепилась зубами в мясо, рвала его в ошмётки и урчала, словно вурдалак, не вкушавший плоти несколько веков.

— Боги! Что здесь творится?! — прервал мясной пир проснувшийся Кощей.

Искра замерла с куском во рту, будто таракан под внезапным освещением.

— Мы тебе снимся, мужик, — пошёл на хитрость Горыня, пока Искра лихорадочно дожёвывала начатое.

— Тебе, видать, при падении отбило часть головы, которая отвечает за фантазию. Иначе как объяснить твою отговорку, рассчитанную на дегенератов? — презрительно спросил Бессмертный, ущипнув себя на всякий случай. — Значит, вот как мы поступим. За предательство идей безмясоедства (это касается тебя, Искра) и за то, что ты меня уже в принципе задолбал, здоровяк… Я лишаю вас мяса!

Кощей неожиданно схватил оставшуюся косулятину и отбежал.

— Ты куда мою добычу поволок, шакалюга?! — проревел богатырь.

— Я всё верну утром, не переживай! — ответил Кощей, аккуратно заворачивая мясо в лист лопуха.

— Клянусь, я тебя располовиню!

— Да хоть мелко нашинкуй! Я больше не дам тебе сбивать ребёнка с единственно верного травоядного пути! — пообещал Кощей и залез на дерево. — Всем спокойной ночи.

Утром следующего дня в предвкушении плотного завтрака Горыня бодро пришлёпал к дереву, с которого медленно слезал Кощей.

— Эй! Сыроед! Мясо гони!

Кощей быстро заморгал.

— Я не могу.

— Почему?

— …

— Кощей?!

— Его украли.

— Кто?

— Рысь.

— Какая рысь?!

— Вероятно, очень голодная. Подкралась сзади, вырвала мясо из рук и скрылась в чёрном зеве ночи.

— Смотрите! Тут под древом косульи косточки! — воскликнула подошедшая к ним Искра.

Горыня выразительно посмотрел на Кощея.

— Значит, рысь вернулась и подкинула их. Очевидно, чтобы унизить нас окончательно, — гнул свою линию Бессмертный.

— Беги, — тихо произнёс Горыня.

— Не надо, друг… — Кощей облизнул жирные губы и попятился. — Это не я мясо сожрал! А тот! Другой! Что глубоко внутри меня!

— Тогда мы сейчас того другого из тебя выковыряем, — предложил Горыня и достал меч.

Далее Искра стала свидетелем весьма занимательной погони. Убегающий лихо петлял, что выдавало в нём опытного труса, и кричал что-то о влиянии новой луны на свои бессознательные действия. Его преследователь ему не верил, норовя порубить его на куски.

— Тяти, ну что вы, как чада малые? — кричала она им вслед. — Давайте дружно жити, понеже много ещё косуль в сём лесе и хватит их всем нам!

Вернулись «чада» минут через сорок. Искра обрадовалась — они вроде как помирились. Но, судя по их разговорам, заключению мира предшествовало некое таинственное событие:

— Я просил туда меня не колоть! Там дольше всего заживает! — ныл Кощей сквозь зубы своему другу. — А ты ещё и провернул несколько раз, сволота!

Что имел в виду Кощей, Искре было неведомо, но всю следующую ночь Бессмертный проспал на животе.

Девочка вопросов не задавала, считая это тайной взрослых. К тому же у неё была своя. Тайна высохшей головы на Велиных угодьях. Радогой учил Искру всегда говорить правду. Но она очень не хотела расстраивать старших. К тому же чем больше она их узнавала, тем ей становилось яснее: тяти — те ещё вруны. Они лгали напропалую. Ей, себе, друг другу и даже какой-то женщине, с которой раз в три дня общались по котелку с супом. На время суповой связи они отправляли Искру прогуляться, но она притаивалась в каких-нибудь зарослях и подслушивала. Оставшись наедине, тяти бросали в кипящую баланду волшебный листок. Затем их лица освещала вспышка, и далее, источая патоку, они рассыпались в комплиментах какой-то Кормилице. Затем Горыня долго уверял её, плюясь в суп клятвами на крови, что их план осуществляется. Что за план у тять, Искра не знала. Когда же из котелка раздавались уточняющие вопросы, богатырь с Кощеем орали в суп, что, мол, ни черта не слышно, а после вообще застывали в неестественных позах и на голос из котла никак не реагировали. Женщина на том конце котла заканчивала разговор, и тогда они «отмирали», называя её такими словами, что Искра краснела и затыкала уши.

И всё же «тяти» ей нравились. Горыня с Кощеем были совершенно нетипичными взрослыми. Они не восторгались её детской красотой, не умилялись её «глазками», «носиком» и «косичкой», ведя себя с ней совсем по-другому.

— Вот это у тебя соплища! — восхищался богатырь, когда увидел её раз утром после достаточно прохладной ночи. — Она длиннее косы! Как она вообще уместилась в твоей мелкой носопырке?! Кощей, срочно запомни этот миг!

— Я не буду запоминать сопли, это мерзко! — отнекивался Кощей. — Искрёныш, ради богов, расстанься с этой гадостью и умойся в ручье.

Конечно, Искра с младенчества была знакома с гиперопекой, что порой доводила её до белого каления. Но одно дело, когда за тобой бегают и охают сердобольные княжьи няни, а другое — когда этим занимается поганая нечисть в лице Кощея, которая, согласно трактату «В кольце супостатов», должна бы поступать с человеческим ребёнком немного иначе. Для Искры это было так необычно и мило, что она совсем не обижалась на Бессмертного и стоически терпела его навязчивые приступы заботы.

А ещё, путешествуя по Дремучему лесу, Искра много училась. Правда, знания она получала совсем не так, как в Славгороде. Её новые учителя не смотрели поверх, не подыскивали слова, не любили себя в речах своих. Добренькой снисходительностью не страдали, на глаза поволоку мудрости не накидывали. Всё было проще:

— Тятя Горыня, могу ли я откушать плода сего?

— Если хочешь неделю не вылезать из кустов — валяй.

Доходчивей не придумаешь.

— Тятя Кощей, у меня уже щёчки вельми болят смолу берёзовую жевати…

— О, милая, ну конечно, выплёвывай! Зубы — это ж не ноги или голова, о них заботиться не надо, пусть гниют. Кстати, напомни, сколько ты знаешь царевичей, которые женились на гнилозубках? М?

Искра была ещё мала и неопытна, поэтому страстно хотела замуж (что с возрастом обычно проходит), поэтому засовывала смоляной комок обратно в рот и жевала яростнее прежнего.

Она быстро выучила лихоборский. Поначалу язык казался ей сложным, потому что изобиловал заморскими словами. Горыня рассказывал, что иностранщину в Лихоборы занесли тугаринские и один легионер с далёкого запада. Он называл себя центурионом из какого-то Рома. Солдатика прозвали Ромкой. Ромка мечтал научить местных виноделию и забацать в городе водопровод. Но лихоборцы оказались народом консервативным и запекли Ромку на собственном щите.

Искре в изучении языка помогало то, что оба его носителя не затыкались, бурно обсуждая всякую ерунду. Раз, к примеру, Кощей зацепился сапогом о поваленное дерево и растянулся на земле.

— Осторожней, — бросил ему Горыня походя.

— Хорошо, спасибо, — поблагодарил Кощей, выравнивая сломанную при падении руку. — Но погоди, я не вижу больше поваленных деревьев на нашем пути. Зачем мне проявлять осторожность?

— Я прошлое дерево имел в виду, балда.

— А зачем мне быть осторожным с деревом, которое я уже оставил позади себя?

— Совершенно незачем. Просто так говорят, вот и всё.

— Но это же тупо — предупреждать об опасности, которая уже произошла. Наверное, полная фраза должна звучать так: «Будь осторожней в следующий раз, когда тебе повстречается поваленное дерево».

— Да, так и есть.

— Но ты так не сказал.

— Я сократил. Всё? Ты удовлетворён?

— Не совсем.

— Боги!

— Не злись. Ты убрал очень важную часть, главный посыл предостережения. И теперь это твоё «осторожней» воспринимается как насмешка. Или презрительный укор.

— Знаешь что? Я устал от тебя. Не будь осторожен никогда, мне плевать, сломай себе хоть все кости, которые будут вечно не срастаться!

— Ну вот! Вот! Можешь же развёрнуто и без экивоков передавать смыслы, которые закладываешь!

— Н-да? И какой же смысл я заложил, скажи на милость?

— Что ты отвратительный и никчёмный друг.

— Ой, да пошёл ты к чёрту!

— А ты — к трём чертям!

— А ты — к сотне!

— Сколько бы ты ни назвал чертей — иди на десять тысяч больше!

Искра сперва не понимала сути такого вида отношений, поэтому как-то на привале она спросила Кощея:

— Почто вы с тятей Горыней друг дружку словами обидными величаете? Разве ж можно так?

— Понимаешь ли, в чём дело. — ответил Бессмертный. — У каждого живого существа, пусть даже самого доброго, иногда возникает потребность кого-нибудь оскорбить. Не в мыслях, не в спину, как все делают обычно и в большом количестве. А вот прямо в глаза.

— Зачем?

— Хм. Представь, что внутри головы есть телега, гружённая мешками со злобой и гневом.

— Кто ж её в голову поставил?

— Многие уверены, что это дело рук богов, внешних супостатов и власти на местах. Но на самом деле они её сами туда засунули и ежедневно догружают. Так вот: когда ты кого-то поносишь на чём свет стоит, ты словно мешок с телеги хватаешь и через рот выбрасываешь. Разгружаешь её. И становится легче. Но! Каждому встречному не разгрузишь — могут и лик раскрошить. А друг поймёт, что тебе это надо. И ты его поймёшь. Это, разумеется, не главный смысл дружбы, но довольно приятное дополнение. Попробуй!

— Тятя Кощей, ты дурак!

— Сама ты дура! Ха-ха! Ну как, понравилось?

— Нет…

— Хм. И мне нет. Даже немного обидно. Скорее всего, с милыми девочками это не работает.

Общаясь с «тятями» на равных, Искра чувствовала себя взрослой, коей давно (и весьма опрометчиво) мечтала стать. Девочка знала, что взрослые, кроме очевидных преимуществ типа ложиться спать когда захочешь, имеют ещё кое-какие обязанности. Поэтому на девятый вечер похода, накануне третьего сеанса связи с Ягой, она безапелляционно заявила:

— Сегодня суп буду готовить я.

Друзья переглянулись.

— А ты умеешь? — с недоверием спросил Горыня.

— Конечно, умею. Что я, по-вашему, супов никогда не варила, что ли? — ответила Искра с возмущением никогда не готовившего человека.

— И какой будет супчик? — поинтересовался Кощей.

— Это… мой собственный рецепт. Мне нужно немного времени на сбор… ну… всякого. А вы вскипятите-ка пока воду.

Искра часто крутилась вокруг славгородских кухарок. Она видела, что они бросают в большие котлы всякие овощи. В лесу овощи не росли, но девочка рассудила, что, если найти нечто похожее по форме или хотя бы по цвету, то оно будет похоже и по содержанию. Ну а уж если вообще ничего не найти, то можно добавить красивое! Ведь то, что вкусно глазу, то и рту по душе обязательно будет, подумала Искра. Главное, всё хорошо помыть, что и сделала девочка в ледяной воде ключа.

Получившийся суп действительно имел удивительно красивый цвет. На его сиреневой поверхности с ярко-синими прожилками весело лопались оранжевые пузыри. Пока взрослые болтали с женщиной из котелка, Искра смастерила из молодой коры три черпака-ложки.

— Давайте все к столу! — бодро скомандовала девочка после того, как абонент «отключился».

— Хм. Аромат изысканный, — принюхиваясь, доложил Кощей.

— Смачно вам покушать! — пожелала всем маленькая кормилица и присела в волнительном ожидании, понравится им блюдо или нет.

Едоки съели по первой ложке и вытянулись.

— Ну? Как вам суп?

— М… м-м… — ответил Кощей и покосился на Горыню.

Богатырь молчал.

— Вкусно ли тебе, Горынюшка? — спросила Искра.

Горыня беззвучно заплакал. Во времена похмельной жажды он мог пить воду из канавы с ряской и мертвецом. Да, не хлебный квас, но было хотя бы терпимо. Но то, что сейчас омывало его рот, было… было…

— Не… неописуемо… — выдавил из себя Горыня.

Кощей первый раз в жизни пожалел о своём бессмертии. Неопределённо махнул рукой, резко надул щёки и убежал. Вернулся он минут через пятнадцать с блаженным видом и возможностью говорить.

— Оригинальное блюдо, Искрушка. Весьма. Весьма. Правда, друг мой?

— О… о, да, — пробулькал богатырь и с завистью посмотрел на товарища, в отсутствие которого навернул ещё четыре ложки.

— Спасибо! — кивнула девочка. — Кушайте ещё.

На богатырском лбу проступила испарина.

— С превеликим удовольствием! — воскликнул Кощей. — Где же моя ложка? Ой, вон же она!

Бессмертный ринулся за черпаком и совершенно случайно врезался ногою в котелок, отчего тот слетел с крюка и перевернулся. Суп быстро впитался в чёрную землю, из которой тут же полезли умирающие черви. Кощей ещё никогда не видел столько благодарности в глазах друга.

— Как же я неловок! — всплеснул руками Бессмертный.

— Ничего-ничего, я сварю ещё! — пригрозила Искра.

— О, нет-нет, это совершенно излишне, уже поздно, а наедаться на ночь не очень-то и полезно! — наперебой затараторили суповые жертвы.

— Тогда я приготовлю его завтра утром, — не унималась девочка.

— Так, — твёрдо произнёс Горыня. — На правах самого сильного, а значит, мудрейшего из нас я принял решение. Я всё-таки богатырь, адепт справедливости и пример мужественности. И я не позволю себе и Кощею сидеть на шее у маленькой женщины. Поэтому вот вам новый график дежурства по кухне: неделю готовит Бессмертный, потом — я.

— Забавная деталь, — отозвался Кощей. — С учётом того, что до Славгорода осталось идти не больше недели…

— Заткнись и прими трудности как мужик, — укорил его Горыня. — Тебе же, малявка, объявляю благодарность за инициативу и усердие. Твой суп сделал своё дело: всего пять ложек — и жрать абсолютно не хочется. Всем готовиться ко сну. А я пока на минутку загляну туда же, где только что был Кощей.

Искра очень обрадовалась богатырской похвале и заснула самой счастливой девочкой в Яви…

…Чтобы встретить самое ужасное утро в своей пока ещё недолгой жизни.

***

Начало юбилейного, десятого дня путешествия выдалось чудесным — тёплым и солнечным. Искра проснулась на ложе из мягких еловых лап, заботливо собранных друзьями прошлым вечером. Она не открывала глаз — слушала утренний лес. Он пел птицами, скрипел сосновыми ветвями, постанывал спящим Кощеем. Был ещё переливчатый храп — это дежурил Горыня. Идиллия.

Ну, почти.

Что-то всё-таки было не так.

Искра поморщилась: кажется, её нос несколько потяжелел. Как странно, удивилась девочка и открыла глаза.

На её носу спал жук. Даже не жук. ЖУК. В чёрном панцире с зелёным отливом. С длинными усами и страшными челюстями. В теории Искра могла смахнуть его со своего носа, но руки неожиданно превратились в безвольные верёвки.

Жук проснулся и уставился на ребёнка. Оба немного помолчали, и Искра на правах дамы решила завопить первой:

— А-а-а-а-а-а-а!

— Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж! — испуганно зажужжал жук. В теории он мог тут же улететь, но его крылья вдруг стали каменными и неподъёмными.

— Угроза! Угроза! — вскочил Кощей, побегал по кругу, врезался в дерево и проснулся.

— Спаси меня! — взмолилась Искра, скованная страхом.

— Я бы с радостью и от чего угодно, но не могу. На тебе сидит кошмарный жук! Я их боюсь до жути!

— Я тоже…

— Так, Кощ, посторонись, — деловито произнёс подошедший Горыня. — Ща папочка со всем разберётся.

Богатырь вытащил меч и прицелился:

— Моли о пощаде, тупое ты насекомое!

— С ума, что ли, сошёл?! — Кощей повис на богатырской руке. — Она ж не я, обратно не срастётся!

— Действительно, — ответил витязь и с сожалением возвратил меч в ножны. — Ну не рукой же его брать. Он такой мерзкий.

— Сделайте что-нибудь! Не то он укусит — и у меня почернеет лицо… — простонала девочка. В её детских кошмарах жучиный укус действовал именно так.

Горыня наклонился над жуком.

— Так. Уважаемый. Ты давай это… — Богатырь неопределённо махнул рукой. — Уматывай отсюда.

— Добавь «подобру-поздорову», — подсказал Кощей, выглянув из-за спины. — Чтоб он понял, что с тобой шутки плохи.

— Он, думаешь, такой тупой, что ли? Подай мне листик какой-нибудь.

— Вот, возьми два калиновых.

Горыня осторожно поднёс ладонь с листьями к самому жуку. Тот не был семи пядей во лбу, но догадался, что покинуть территорию девочки — значит тут же погибнуть. Превратиться в размазанное по земле месиво в это прекрасное утро он не планировал. Поэтому бешено завертел усами и хаотично заметался по сарафану.

— А-а-а-а-а! — закричала девочка.

— Боги! Твою ж!.. Я чуть не обделался! — отпрянул Горыня.

Поняв, что стратегия работает, жук набрался храбрости и почувствовал, что страх отпустил крылья. Он разбежался по правой ноге чада, оттолкнулся от носка и улетел, осыпая противника жучиными проклятиями.

— Давай, трус несчастный, улепётывай! — орал ему вслед Горыня. — А ещё мужик, называется! Тля ты позорная, а не жук!

— Он улетел? Он точно не на мне? — никак не могла успокоиться Искра.

— Да, свалил, — отозвался Кощей, выглядывая из-за дерева.

— Аж пятки засверкали! — поддакнул богатырь. — Всё, можем дальше спокойно продолжать путь.

Но путь всё равно получился неспокойным. Несмотря на все уверения взрослых, что жук скорее сам бросится в клюв какой-нибудь придурошной сойке, чем вернётся к Искре, девочке постоянно казалось, что он у неё в волосах или заполз за шиворот. В конце концов своими паническими атаками она заразила Кощея, и Горыня медленно, но верно стал приходить в ярость. Бессмертный с малявкой останавливались каждые пять минут, чтобы проверить, не прячется ли в их причёсках подлое насекомое и не меняют ли они цвет лица на угольный.

Привал сделали на берегу ручья. Искра куда-то отлучилась, а вернулась с таинственным видом и рукою за спиной.

— А ну-ка, закройте глаза и не подглядывайте, — приказала она взрослым.

Горыня с Кощеем чувствовали, как она водит маленьким пальчиком по их щекам и творчески сопит. Через некоторое время оба обнаружили на своих лицах жучка, выполненного черникой.

— У каждого крепкого братства должно быть название и символ, — пояснила Искра. — Богатыри славгородские именуются «Победители Змея». На щите Огнеслава змеиная глава влево смотрит, на щите Могуты — вправо, а со щита Белояра — прямо.

— Ой, тоже мне, креатив, — буркнул Горыня. — Тупо и в лоб.

— Зато прост и доходчив в восприятии, — возразил Кощей.

— У нас тоже такое быть должно, — продолжила девочка. — Мы будем зваться «Победители Жука»! Но щитов у нас нету. Поэтому символ будет у нас на ликах!

Девочка замолчала, явно ожидая положительной реакции на свою презентацию.

— Ладно, поржали — и хватит, — подвёл итог Горыня. — Пойду умою харю в ручье.

— Тебе не нравится? — скуксилась Искра.

— Гордиться тем, что победил насекомое? Честно говоря, не очень.

Горыня направился к ручью, но на его пути вырос Кощей.

— Зачем ты обижаешь ребёнка?

— Она первая начала. Измазала мне морду ерундой какой-то.

— Ты совсем не понимаешь, что ли? Девочка старалась…

— Если бы старалась, жук выглядел бы правдоподобней.

— Боги, какой же ты тупой! Она считает нас своими друзьями. Так что не порть тёплую атмосферу в коллективе!

— То есть ты предлагаешь мне, богатырю, навалявшему самой Хозяйке Медных Гор, которого варяги прозвали Славгородский Отморозок, заявиться в столицу с рисованной букашкой на хлебале? Может, венок ещё на башку напялить, как все эти солнечные звездодуи, которые за мир во всей Яви хороводы на пустырях водят?

— Во-первых, ты был всегда против системы, поэтому насекомое на морде в твоём случае вполне оправдано. Во-вторых, согласен, над названием надо поработать.

Оба вернулись к насупленной Искре.

— Так, Искрёныш, — деловито произнёс Кощей. — Мы тут с членом нашего братства обсудили твоё благое начинание и решили вот что. Оно великолепно.

— Правда? — обрадовалась девочка.

— О, да, — кивнул Горыня, пытаясь спрятать сарказм.

— Разумеется, у нас есть пара-тройка комментариев. Первое: точно надо заменить «победители». Не будем повторять за тремя…

— …дебилами, — вставил витязь.

— Тремя богатырями. Жука мы обратили в бегство. Может, будем «изгнателями»?

— Нет, мне не нравится, — поморщился Горыня. — Изгнание звучит как полумера. Я хочу быть «сокрушителем».

— Я тоже! — согласилась Искра.

— Но мы не сокрушили жука, — возразил Бессмертный. — Он просто улетел домой.

— Улетел с сокрушённым видом, — парировал богатырь. — Я это точно заметил.

— Ладно, — сдался Кощей. — Два голоса против одного. Итак, отныне мы — «Сокрушители Жука».

— Нет. Слишком мелко, — возразил Горыня. — Больше похоже на название тупой детской сказки, где все добрые и постоянно поют. Давайте так: «Сокрушители Большого Жука». Чтобы придать вес.

— Я согласна! — одобрила Искра.

— А я против! — запротестовал Кощей. — Жук был совсем не большой!

— Как это «не большой»?! Здоровенный жучара! Да, малявка?

— Да, он был огромен.

— Вы обманываете и себя, и будущую аудиторию нашей былины! Уже в самом названии! Так же нельзя!

— Слушай, Кощ. Однажды какие-то ухари под Славгородом построили деревеньку, которую пафосно назвали Княжьи Чертоги. Только это не чертоги совсем, а пять халуп из навоза и прутьев, и князя там никогда не было. Так что приврать в названии — это нормально. Считаю этот вопрос закрытым.

Далее новоиспечённые Сокрушители обсудили черничный логотип. Горыне не нравилось, что жук улыбается и вообще выглядит настолько безобидным, что его сокрушение не имеет никакой ценности. Но его убедили, что это не улыбка, а хищнический оскал, и Горыня сдался, потому что очень хотел спать. Кощей нарисовал жука на щеке Искры и, естественно, назапоминал столько мигов, что пришлось выкинуть из своей памяти несколько сот предыдущих.

***

К обеду одиннадцатого дня Сокрушители достигли конца Дремучего леса. Впереди раскинулась широкая долина, подпёртая слева и справа зелёными горбами холмов.

— Добро пожаловать в Туманную лощину, — размеренно произнёс Горыня, осматриваясь. Это место было ему знакомо.

— А-а-а… — округлила глаза Искра и тут же включила нудную «заучку»: — Место, где сошлись в последней битве войско славгородское с ордами нечисти поганой, ведомыми Вием Ужасным! И билися они три дня и три ночи! А после сошлись в поединке на вершине Грозового холма Белояр с полководцем нечестивым, и поразил богатырь Вия насмерть, вернулся с победой в Славгород и насадил голову Виеву на кол у Красных ворот, чтоб каждый супостат, к Славгороду с войском подступавши, в сей голове судьбину свою узрел!

Искра довольно посмотрела на взрослых, явно ожидая похвалы.

— Ты шутишь, что ли? — недоумённо спросил Горыня, и девочка догадалась, что одобрения не последует.

Богатырь устало опустился на пень, нахмурил брови, устремил взор в прошлое:

— Всё было не так…

— Шёл дождь… — произнёс Кощей, предвосхищая героическую историю витязя.

— Что? Нет, не было никакого дождя, — возразил богатырь. — Почему все думают, раз битва, значит, обязательно должно лить как из ведра? Что за идиотский штамп! Была совершенно обычная погода. Небольшой ветерок, переменная облачность, стрижи какие-то летали…

— Но народу-то много полегло? — с надеждой спросил Кощей.

— Ну ясен пень, это ж битва, а не гулянья ярмарочные.

— Да-да, — кивнула Искра. — Каждый год в день Битвы в Туманной лощине славгородские плакальщицы грустно поют о наших убиенных воинах и клянут нечисть поганую, что их живота лишила.

— Чего? Каких воинах? — возмутился Горыня. — С нашей стороны были только я, Блондинка, Пузырь и Огонёк. Да летописцев ещё увязалось штук двадцать. Может, конечно, кого из них кондратий и хватил, они пили всю дорогу, как обычно.

— А, прости, Блондинка, Пузырь и Огонёк — это Белояр, Могута и Огнеслав? — уточнил Кощей.

— Ну да.

— Хм. Ума не приложу, почему они с тобой не сдружились.

— Я сам без понятия. Наверное, заносчивые слишком. Не важно. Началось всё с того, что мне один прикормленный упырёк нашептал, мол, нечисть в лощине кучкуется. Ну, я князю весточку послал и сюда прискакал, это ж моё направление. Мне навстречу Вий вышел. А у нас с ним такие нормальные были отношения, уважительные. Мы на берегу договорились не беспределить. Они людей не трогают, а я за это их на куски не рублю. Бывало, конечно, что черти залётные парней на сенокосе помнут, так Вий их сам мне с потрохами сдавал. А так… Ну, как в засушливый год зверь в дебри уйдёт, залезут, бывало, вурдалаки к бабке какой в хлев и корову сожрут. Так что теперь, убивать их, что ли? Жрать-то всем хочется. Их по-другому наказывали: они этой бабке в полночь дров наколют, редьку прополют, лисичек из лесу напритаскивают — и все довольны, конфликт исчерпан. В целом проблем у меня с ними не было. Даже, помню, дни нечестивой культуры проводить думали по хуторам… А тут, смотрю, подходит Вий ко мне, и я вижу, что он на нервяке. Я ему говорю: что это у вас за собрание? А он мне: Гар, мы тут решили объединиться и вооружиться до клыков, потому что земля слухами полнится, мол, остальные богатыри нашего брата изводят ни за что по тихой лавочке. Я ему: ты это, не нагнетай, ты ж меня знаешь, я слово держу. Если ты по правилам играешь, то и я тоже. Так что отставить паникёрство. Пока я — Южный Страж, ни одна шерстинка, ни одна чешуйка с вас не упадёт. Дал ему честное богатырское. Он обещал подумать, пошёл к своему шатру. Ему оттуда старшая жена таз с козлиной кровищей вынесла — чтоб умыться там, руки помыть, короче, гигиена, — и ей прямо меж трёх глаз вот такая толстенная стрелища штр-р-р-р! И добрый вечер. Я оглядываюсь, смотрю — на холме сладкая троица стоит: Блондинка, Пузырь… Огонёк новую стрелу из колчана вытаскивает. Он мне потом говорил, что в Вия целился, да конь под ним всхрапнул. Скорее всего, это правда, Огонёк из них троих один был хоть с какими-то принципами. Короче, я их по матушке: вам солнце шлемы перегрело, вы что творите? А они лыбятся. Я только потом узнал, что князь Светозар, батя Мирослава, их в лощину послал, чтоб они всю собравшуюся нечисть оптом почехлили. Но в тот момент мне, знаете ли, было не до разборок. Потому что Вий берёт на руки тело своей старшей благоверной…

— …и кричит в небеса протяжное «Не-е-е-е-е-ет!»…

— Да ни фига он не кричал, Кощей, не перебивай! Молча просто жену откидывает, у них в последнее время наметился кризис в отношениях… В общем, смотрю, у него веки поднимаются. И я понимаю, что всё — дипломатия уже не поможет, мужику башню напрочь оторвало. Его, конечно, тоже понять можно: не каждый день твою жену стрелой в лобешник наповал укладывают. Да ещё в довесок ко всему у него в башке какая картина складывается? Я перед ним клятвами да честными богатырскими рассыпаюсь, а сам камень за пазухой держу в виде этих трёх дебилоидов! Короче, получаюсь то ещё мурло. Он, значит, расправляет свои кожистые крылья, меня когтями за грудки хвать! И ввысь. Поднял саженей на сорок, языком шею обвил и давай душить. Не дал даже попробовать объяснить ситуацию.

— Почему ты не отсёк язык своим мечом?

— Ой, Кощей, как жаль, что тебя не было рядом! Твой мудрый совет был бы весьма кстати, ведь я — сказочная лошадка, поющая на радуге, и, когда меня схватил страшный Вий, я немного стушевалась! Разумеется, дубина ты бессмертная, я бы так и поступил, если бы он вторым языком не сорвал меч с пояса и не бросил вниз. Меч в какой-то камень священный воткнулся, я его потом еле вытащил. Так вот! Придушил он меня в полёте знатно, но я ему двоечку выписал, вижу — он «поплыл». Я язык ослабил и головой ему в бубен — н-н-на! Рухнули мы на холм. Он атакует, я влево ухожу, подсечку — и на болевой, крыло ему заламываю, и, казалось бы, всё, проси пощады.

— А он?

— А он не просит, потому что веки подняты, процесс необратим, если отпущу — он деревни три сожрёт, пока не поймаю. Так что выбора у меня не было. Вырвал я ближайшую сосну и лупил его с полчаса где-то, пока у него зенки не потухли. Устал я тогда очень. И тут откуда ни возьмись Белоярка наша нарисовывается. Копьечишком своим по шее дохлого Вия — шмяк, башню ему аккуратненько так отсёк и давай по холму с ней в руках скакать: «Я Вия одолел! Я Вия одолел!» Как дурачок, ей-боги! Летописцы проспались и наперебой эту его великую «победу» запротоколировали. Ну и про Пузыря с Огоньком не забыли — эти ж два воина, пока мы с Вием в небе кувыркались, пошли лощину зачищать. Уйму нелюдей положили, остальные по лесам разбежались. Вот так дело было, малявка. Малявка?

Искра молча смотрела на Горыню. Затем подошла, улыбнулась по-доброму, провела ладошкой по богатырской щеке.

— Тятя Горыня. Обещай мне, что больше не будешь по ночам ползать под дикими вишнями и есть забродившие ягоды. Ты из-за них плохие сказки выдумываешь.

Горыня раскрыл было рот пошире, чтобы ответить что-то очень громкое и длинное, но сдержался.

— Ладно, я понимаю, — сказал он. — Ты, как все дети, любишь сладкое, в том числе и враньё.

— Я прошу прощения! — вклинился Кощей. — А про пьяные вишни можно поподробней? У нас тут сухой закон вообще-то!

— Это было один раз, — огрызнулся богатырь. — Может, два или, не знаю, восемь, надо было победить бессонницу!

— Ты честное богатырское дал!

— А вот тут стоп! Это ты сказал: «Дай честное богатырское».

— А ты кивнул головой!

— Я не кивал! А махнул головой так, знаешь, неопределённо! Слушайте, мы с этими посиделками уже выбились из графика. Так что подрываем свои подхвостья и чапаем, не останавливаясь, до темноты.

…Солнце уже коснулось вершины Грозового холма, а Сокрушители не прошли и трети пути по угрюмой Туманной лощине. Кощей с опаской и интересом осматривал быстро темнеющую долину.

На знаменитой битве Бессмертный не присутствовал. Он вообще был из других мест и оказался в Лихоборах, можно сказать, случайно: речные пираты, у которых Кощей пребывал в рабстве, отдали его Яге в качестве платы за стоянку в Сомовьей заводи. Бессмертный, конечно, знал обе версии битвы — лихоборскую и славгородскую — и, как существо неглупое, полностью не доверял ни одной. Но в любом случае Туманная лощина была местом знаковым, поэтому Кощей запоминал её миги с удвоенным усердием и безупречным балансом белого.

— Хм! Какой очаровательный курганчик! — воскликнул он и ринулся к большому конусообразному возвышению. — Надо его обязательно запо…

Кощей резко остановился. Принюхался, сморщил нос:

— Сокрушители! У нас проблема!

Перед ним был не совсем курган. Скорее, гора из свежих комьев земли и глины. От неё исходил липкий запах мертвечины.

— Кто и зачем накидал тут столько земли? — поинтересовалась Искра и тут же скривилась, почуяв аромат тухлятины. — Ф-у-у-у.

— Трупожоры, — ответил Горыня. — И не накидали, а выкопали снизу. Они под землёй живут и трапезничают мертвецами. Тут же жмуров была полная лощина. Вот они сюда и понаползали. Видать, кто-то здесь обосновался: до сих пор землю роет, пожрать ищет. Вон, дальше тоже кучки такие же.

— Нам надо срочно менять маршрут, — посоветовал Кощей.

— Ничего мы менять не будем, — отрезал Горыня. — Нам просто нельзя спать и напиваться, вот и всё. Айда.

Горыня уверенно зашлёпал дальше, остальные Сокрушители засеменили за ним. Запах усиливался, и девочка повязала косынку на лицо.

— А почему нельзя спать? — полюбопытствовала Искра.

— Трупожор чует неподвижную плоть, поэтому может перепутать. И давайте болтать погромче — трупожоры ненавидят шум. Тут когда-то специальное ветряное колесо с трещотками поставили, чтоб оно их отгоняло. Даже люльки плетёные на него повесили, чтобы люди на праздниках за деньги крутились и поражались, как необъятно выглядит их родина сверху.

— Ой, я бы хотела покататься на такой диковине! — мечтательно заявила Искра.

— Так многие захотели. В день открытия народ съехался со всего княжества, телегу кинуть было негде. Очередь выстроилась вёрст на десять. Скоморохов ленивых завезли, гусляров каких-то неизвестных, кругом вялые хороводы, снедь втридорога — короче, торжество с целью причинить веселье. Посадили в люльки княжью родню да бояр, колесо красной бичевой обвязали, чтоб сам князь серебряным мечом её перерубил и всё красиво закрутилось. Он так и сделал, но то ли ветер был сильный, то ли зодчие неправильно рассчитали — в общем, сорвалось колёсико и катилось с орущими властями вёрст пятнадцать. Говорят, столько счастливого люда на гуляньях Славгород ещё не видывал. Виноватых нашли, втихаря на дыбе пожурили, а в бересте за август написали: мол, это черти порчу навели. Окрестили колесо «чёртовым» и больше таких не строили. Так что трупожору здесь раздолье.

— Стой! Есть ещё один важный нюанс, — вспомнил Кощей. — Нам ни в коем случае нельзя наступать на вырубовик.

— Вырубовик? Что это? — не поняла Искра.

— Это гриб, малявка. Гриб вырубовик. Когда на него наступишь, он дымок выпускает. Вдохнёшь его — и вырубишься на несколько минут. Всё видишь, всё слышишь, а сделать ничего не можешь, лежишь как дурак и слюноточишь.

— А он розовый, этот вырубовик? — уточнила девочка.

— Точно так.

— И дымок, который он испускает, сиреневый? С такими малюсенькими блёстками?

— О, Радогой грибы в школьную программу включил, что ли?

— Нет. Просто ты, кажется, на него наступил. Видишь дымок из-под правого шлёпанца?

— Да нет, тебе показа…

Горыня не договорил, пустил по бороде струйку слюны и срубленным дубом рухнул в траву.

— Как можно быть таким невнима… — недоупрекнул друга Кощей и улёгся рядом.

Искре стало не по себе. Сначала она тоже приготовилась упасть, выбрав участок земли помягче. Но падение всё никак не приключалось — косынка, закрывающая нос, доблестно отразила газовую атаку вырубовика.

— Сокрушители! Вставайте, родненькие… — лепетала девочка, умом понимая, что слова взрослых не поднимут. Надо было что-то делать. Но что? Искра не находила решения и мелко задрожала от страха. Но быстро поняла, что страх здесь совершенно ни при чём.

Дрожала земля.

В глубинах Туманной лощины к Сокрушителям приближалось нечто большое и очень целеустремлённое. Подземные толчки становились всё сильнее и сильнее, лёгкую Искру стало подбрасывать, поэтому она опустилась на четвереньки.

И тут толчки прекратились. Наступила тишина, и Искра слышала, как её сердце колотится с такой силой и частотой, будто собирается вырваться из груди и доскакать до самого Славгорода.

«Может быть, он передумал?» — с надеждой подумала девочка.

Но увы, трупожоры не передумывают.

Толстый слой дёрна словно взорвался изнутри. Взвизгнувшую Искру отбросило далеко в сторону. Из образовавшегося котлована полезли тонны песка, камней и глины, словно землю выворачивало наизнанку. За считаные мгновения перед Сокрушителями вырос здоровенный холм.

«Какое же подлое свинство этот сухой закон, — подумал Горыня. — И жить-то в трезвости погано и утомительно, а помирать — так вообще ни в какие ворота».

На вершину холма легли широкие кротообразные лапы с когтями-крючьями, и на поверхность вылез трупожор. Гигантского роста, аршин десять, а то и выше.

«Самец, — определил про себя Горыня и сексистски обрадовался. — Ну, хоть не от бабы сгину, и на том земной поклон».

Трупожор по-собачьи отряхнул от песка свою чёрную шкуру, опустил к земле безглазую морду, повёл белёсым пятаком, шумно принюхался, радостно завилял коротким хвостом — учуял манящий аромат неподвижной плоти. Подошёл к «блюдам» вразвалку и раскрыл свою огромную, полную больших и малых жерновов пасть. Жернова завертелись, разгоняясь всё быстрее и быстрее. Полетели во все стороны остатки предыдущих трапез — осколки черепов, костей, труха рогов и копыт, наконечники стрел и копий.

«Он меня в такие специи перемелет, что я никогда в жизни обратно не соберусь, — взгрустнул Кощей. — А даже если это и произойдёт, кожа лица будет уже не та. Так что давай, стирай меня в пыль, скотина — ещё сто лет капустных масок я просто не выдержу!»

Кощей зажмурился, готовясь ко встрече с пастью-трупомолкой. Но вместо этого вдруг почувствовал на груди сапожок Искры.

Одной ногой девочка стояла на Бессмертном, второй — на Горыне и бесстрашно, даже с любопытством смотрела на приближающуюся пасть трупожора. Будучи примерной ученицей, Искра запомнила всё, что рассказали ей друзья о подземной зверюге. Трупожор чует недвижимое? Значит, надо перебить запах. Чем? Движимой собой.

Трупожор закрыл пасть и принюхался, пребывая в некотором смятении.

«Ерундистика какая-то, — подумал он. — Буквально только что здесь так волшебно благоухало недвижкой!.. А теперь несёт отвратным живчиком, тьфу! У вдруг у меня опухоль мозга? Ё-моё, у деда такая же беда была. Помер довольно молодым ещё мужиком…»

Подземный хищник фыркнул и отступил. Искра обрадовалась. Но рано.

«Нет, всё-таки здесь что-то не то, — заподозрил трупожор. — Не может такого быть, чтоб еда и живая, и неживая одновременно. Да и деда я своего выдумал. Потому что паникёр! Ты трус, Никита! Жалкий, неуверенный в себе тюфяк! Вернись сейчас же и не смей сдаваться! Разберись в ситуации, ты же мужик, в конце концов!»

Мотивированный Никита развернулся и зашагал обратно к Сокрушителям, втягивая пятаком воздух.

Искра догадалась, что её маскировка недостаточно убедительна. Нужен шум. Можно, конечно, хлопать в ладоши и ходить колесом. Но было непонятно, как долго вырубовик будет удерживать её друзей в паралитическом плену. И девочка выбрала энергосберегающий вариант. Она решила петь. Репертуар у неё был скуден и состоял в основном из обучающих колыбельных за авторством Радогоя, что пели ей древние няни. С другой стороны, а ну как трупожор проникнется и заснёт? Искра развела руки и затянула песню, стараясь придать голосу максимально убаюкивающий тон:

Раз на праздник Огнекрест

Вышли в полночь семь невест,

Семь красавиц, семь сестёр

Прыгати через костёр…

Никита явно не ожидал такого музыкального поворота. Непонимающе всхрапнул и остановился. Искра продолжала:

Развела огонь Любава —

Загорелася дубрава.

У её сестры Божены

Много кожных поражений.

Волком воет Щепетуха —

Опалила себе ухо,

А ещё у двух сестриц

Не осталося ресниц.

«Ну здрасьте, оно ещё и поёт, — взбеленился Никита. — Нет, это точно лажа какая-то».

Трупожор обнюхал поющую девочку: «Так-с, вот смердит живое». После опустил голову до самой земли и принюхался ещё сильнее: «Но ниже-то! Ниже запашок что надо! Ну почему, почему у меня нет глаз?! Зато зачем-то торчит хвост, что ещё ни разу в жизни не пригодился! Только виляешь им, как малахольный…»

На Голубе и Надежде

Разом вспыхнули одежды.

Не поможет девам лекарь,

Тут скорее нужен пекарь.

Трупожор заходил кругами, постоянно шмыгая носом и держа раскрытую пасть наготове. Искре пришлось вертеться, чтобы постоянно видеть его. Иметь за спиной гигантского закомплексованного крота, у которого полон рот жерновов, — так себе удовольствие.

Не бери пример с сестёр

И не жги в лесу костёр.

Помни, милая дочушка:

Кресало чадам не игрушка-а-а-а…

Выведя нехитрую мораль, Искра мысленно уже подбирала следующую песню, ибо трупожор и не думал ложиться спать. Наоборот, он двигался всё быстрее, и в какой-то момент девочка потеряла равновесие: голова закружилась, ноги предательски заплелись, тело повело в сторону. Искра вынужденно спрыгнула на землю, расставила ноги пошире, чтобы унять собственную качку… и врезалась в мохнатый ковш передней лапы трупожора высотой с приличный забор.

«Вот, вот, Никита! Можешь же, если захочешь! Ты лучший! — загордился собой трупожор. — Ну, приветик, вкусняшки!»

Никита облизнулся и, не обращая внимания на колотившую по лапе девочку, потянулся мордой к блюду побольше. Снова раскрыл пасть, бешено завертел жерновами.

— Не ешь их! Они живые! — кричала Искра. — Фу! Фу!

Трупожор не послушал Искру. А зря.

Никита сначала даже не понял, что происходит. Нечто упёрлось в его липкий нос. Будь у трупожора хотя бы один глаз, он увидел бы перед собой богатырскую пятерню. Она обхватила Никиткин пятак и с силой крутанула влево. Истошный трупожорий вопль, потрясший лощину, возвестил о том, что действие гриба вырубовика закончилось.

Вторая богатырская рука угостила Никиту смачным апперкотом. В пасти захрустели раздробленные жернова. Трупожор отлетел назад и прилёг на свежевырытый курган, пересчитывая танцующих в голове золотых цыплят. Горыня вскочил на ноги и издал боевой клич. Никита не видел кричащего и ни бельмеса не понимал по-человечески, однако по интонации понял, что сейчас его будут бить. И не картинно-постановочно, как в брачный период. А сурово и жизненно. Трупожор испуганно взвизгнул, нырнул в земную дыру и понёсся по тоннелю прочь.

— Ах ты, вонючий дохлоблюй! — взревел Горыня. — А ну, с-с-с-с-сюд-да!

Богатырь с разбегу прыгнул в чёрный зев норы.

К Искре подбежал очухавшийся Кощей. Схватил в охапку, после завертел в бешеном танце тщательного осмотра:

— Милая моя! Ты жива? Это чудовище ничего с тобой не сделало? Где болит? Тут болит? Боги, у тебя проломлена черепушка! Все мозги наруж… А, нет, это просто глина.

— Со мной всё в порядке, — ответила девочка. — Но зачем тятя Горыня прыгнул в нору?

— Потому что тятя Горыня — упоротый социопат с садистскими наклонностями. Ты привыкнешь.

— Я очень переживаю за него в этой яме.

— А я переживаю за трупожора.

Кощей лёг, прислонил ухо к земле. Сделав то же самое, Искра услышала глухие удары и другие таинственные звуки подземелья:

— А-а-а, вот где ты спрятался, слепое чучело!

— Хр-р-р-рю!..

— Жри песок!

— Хрю?

— Жри песок, не то снова втащу!

— Хр-р-р…

— Интересно, где у вашего брата печень? Здесь?

— Хр-р-рю-ю-ю-ю-ю-ю!!!

— Угадал.

Из кургана в двадцати саженях от Искры высунулась трясущаяся голова трупожора. Даже отсутствие глаз у Никиты не помешало ей достоверно определить, что трупожор молит о помощи.

— Куда это ты собрался? — поинтересовались снизу. — Я тебя никуда не отпускал.

Трупожор взвизгнул и с грохотом скрылся под землёй.

— Пусть выпустит пар, — молвил Кощей. — Лучше на нём, чем на нас.

Горыня появился минут через сорок, грязный, но довольный.

— Ну что, наигрался? — спросил Бессмертный. — Грохнул бедную тварюгу?

Горыня поморщился:

— Я тебе что, скот бездушный?

— Это же риторический вопрос?

— Слушай. Убивать его, собственно, не за что. Он же не со зла, а чисто на инстинктах. Он не виноват, что боги создали его таким придурком. Да, он сейчас, мягко говоря, не в настроении. Но жив, я даже меч не доставал. К тому же представляешь, сколько бы приползло голодных родственничков на его труп? Вся лощина бы ходуном ходила. Ты чего застыл?

— Запоминаю редчайший миг твоей мудрости. — Кощей моргнул, а после мелко закивал на Искру, что скромно ожидала их в сторонке. — А теперь иди и горячо поблагодари девочку.

— За что? — не понял богатырь.

— За наше спасение.

— Да ты, верно, шутишь? Или тебе гриб дал осложнение на глаза? Кто только что трупожора отмудохал, по-твоему?

— Ой, по-моему, тот же раззява, что по вырубовику потоптался! Если бы не она, нас бы в муку перетёрли, хоть каравай пеки! Или блинчики!

Горыня насупился. Он понимал, что Кощей прав. Но тот факт, что его, взрослого мужика, да к тому же богатыря, спасла маленькая девочка, он принимать отказывался. И в своём отрицании пошёл до конца:

— Песенку она выбрала какую-то дурацкую…

— Хватит вести себя как ребёнок!

— И точно не попала в пару нот!

— Горыня!

— Ладно…

Витязь подошёл к девочке, вздохнул, потрепал её по волосам:

— Слушай, ты… Ты это… молодец.

Искра смущённо закусала губу. Горыня косо посмотрел на Кощея. Тот помахал ладонью — мол, продолжай. Богатырь цыкнул, Кощей цыкнул в ответ.

— Спасибо тебе за… за то… за то, что… спасла Кощея, — нашёлся Горыня.

— Боги, как же ты жалок! — прошипел Бессмертный.

— И меня. Кощея и меня, — быстро сдался Горыня, не желая выглядеть жалким.

Искра улыбнулась, взяла их за руки:

— Полноте вам. Мы же Сокрушители. И должны быть всегда-всегда друг за дружку. Тогда нас никто никогда не съест.

Горыня ощутил, как тепло её маленькой ладошки растеклось по его здоровенной лапище, устремилось по руке, по телу и уже почти достигло сердца. Богатырь разжал руку. Нельзя к ней привыкать. Нельзя привязываться. Малявка лишь средство для оплаты долга Яге. Она — товар, они — купцы. Об этом забывать не надо.

— Так, минута вежливости окончена, — бодро произнёс витязь. — Нам ещё пару вёрст шлёпать, чтоб из лощины выбраться.

— Вперёд, Сокрушители! — радостно возвестил Кощей.

— Кстати, о названии. Мы только что кое-кого сокрушили. Давайте будем «Сокрушителями Трупожора»? — предложил Горыня.

— Я против!

— Конечно, ты против, Кощей. Это же мы с малявкой его победили, пока ты в траве овощем произрастал.

— А-а-а… Ты мне мстишь за то, что я заставил тебя извиниться перед Искрой? Боги, как это низко! Даже для тебя!

— Друзья, давайте не ссориться, — попросила девочка.

— Мы не можем так часто переименовываться, — возвратился Кощей к полемике. — Потомки запутаются и никогда нас не запомнят. К тому же никто из нас не нарисует трупожора. Схематичный жук прост и понятен. Голосую за него.

— Я тоже за жука, — подняла руку Искра. — Он страшнее трупожора.

— Ты серьёзно?

— Да. Трупожор — милый мохнатик с потешным пятачком. А жук совсем не милый.

— Нет, я никогда не пойму баб. Даже маленьких, — грустно резюмировал Горыня.

Меж тем дорога пошла в гору. Туманная лощина заканчивалась. До Славгорода оставалось всего ничего.

***

В полночь на Трапезном пустыре, что примыкал к хоромам Яги, было яблоку негде упасть. На бесплатный ужин собрались толпы сирых да убогих всех рас и видов. Люд и нелюд всё прибывал. Надзирающие черти, дабы избежать давки, выстраивали всех голодных в очереди, что вели к трём вместительным бадьям, полным мясного варева.

— А с чем суп сегодня? А? — вопрошал одноглазый вурдалак-калека, расталкивая окружающих. — С воронятиной, что ли? Она жёсткая же, как полено!

— Ты куда прёшь, скотина? — уточнил у него кто-то из очереди.

— Я занимал.

— За кем это?

— Вон за тем мужчиной-упырём.

— Я вообще-то женщина.

— Ну, извините! — не стушевался вурдалак. — Все упыри на одно лицо, особливо если на них одним глазом смотришь с «минус восемь»!

— Мужик, иди в конец очереди подобру-поздорову! Все твари как твари, а ты лезешь!

— Гляньте, он ещё и два таза с собой взял! Бессовестный!

— Почему вы меня оскорбляете? Это потому, что я вурдалак?

— Ой, вот только этого не надо! Я сама наполовину вурдалачка!

Барабанная дробь враз усмирила стычки и ругань. На пустыре появилась Яга в сопровождении Фрола и чёрта-черпоносца (которого Фрол устроил по блату — среди чертей процветало махровое кумовство). Толпа заухала, зазвенела мисками в такт барабанам. Чародейка подошла к средней бадье, Фрол и черпоносец встали у крайних.

— Народ! — начал вещать Фрол. — Этсамое. По традиции… Тихо там, на галёрке! По традиции перед вечерней трапезой помолимся разом Кормилице нашей! Истово и искренне! А кто будет филонить, этсамое, того я так черпаком оприходую, что ходить сюда будет не на чем!

— Про черпак лишнее, — тихо сказала Яга.

— Я извиняюсь.

Убогие опустились на колени, воздели руки, лапы и крылья к бледной луне.

— «О, чёрная богиня наша, Великая Кухарка и Кормилица!» — продекламировал Фрол.

Толпа стройно повторила. Фрол продолжал:

— «Благодарю тебя, руку, нас еженощно кормящую, от бед лихих оберегающую, справедливо карающую и на похвалу не скупящуюся! Желаю тебе власти и денег, а врагам твоим — смерти мучительной! Правь нами долго, счастливо и безальтернативно! Вовеки веков! И приятного аппетита ближнему моему!»

Голодные встали на задние конечности. Яга взяла черпак.

— Да начнётся трапеза! — громко возвестила она и взяла миску у первого калеки.

Народ радостно взвыл и полез без очереди. Получившие порцию тут же старались её съесть, обжигая рты и пасти, потому что пронести суп через толпу, не разлив его, было решительно невозможно.

Раздавая еду, Яга смотрела на рвущихся к ней тварей всех мастей, на их протянутые руки, лапы и щупальца. Она ловила их взгляды, полные благодарности, страха и раболепия, отчего получала невероятное, физическое удовольствие. «Это и есть народная любовь!» — мурлыкала экзальтированная часть Яги. «Да, но эта любовь не к тебе, а к супу», — парировала разумная, преобладающая часть.

— Владычица! — прервал Фрол её размышления и затыкал когтистым пальцем. — У вас на плече большой жук сидит. Можно я его, этсамое… съем?

Яга взглянула на насекомое, чёрный панцирь которого в свете полуночной луны отливал зелёным. Аккуратно сняла его с плеча, положила в карман.

— Замени меня кем-нибудь, — приказала она чёрту, бросив черпак, и стремительно пошла к дому.

В кухонной зале Яга зажгла свечу, подошла к углу и негромко окликнула:

— Влас. Для тебя есть работа.

Сверху на белой нитке паутины спустился большой серый паук, повис на уровне её глаз. Яга достала из кармана жука. Паук разжал челюсти. Кухарка тыкнула в них голову жука, но она никак не хотела вставляться.

«Никогда с первого раза не получается», — констатировала Яга. Перевернула жука пузом вверх, повторила попытку, и на сей раз успешно: паук намертво сжал его голову, утопил в ней два своих острых клыка и принялся жадно всасывать жучиные внутренности.

Яга терпеливо ждала, когда Влас насытится, после чего скомандовала:

— Хочу в цвете.

Паук разжал челюсти, уронив на пол пустую хитиновую «тару», и начал плести. Яга наблюдала, как под шустрыми паучиными лапками угол быстро покрывается плотным цветным узором, и не прошло и часа, как на Кормилицу с плетёного полотна смотрела маленькая зеленоглазая девочка.

— В хрустальном сундуке было дитя… — вслух произнесла чародейка.

Сундук принесла в Сомовью заводь сама Полноводь, рассуждала Кормилица. Девочка явно человеческого рода. А что находится вверх по течению? Правильно. Славгород. Где маленькие человеческие девочки и водятся.

— И что же в тебе такого ценного нашли мои идиоты, милая?

Яге срочно нужны были новые сведения. Кормилица подошла к столу, выдвинула узкий ящик, осветила свечой. На дне его, разбуженные светом, зажужжали, застрекотали приколотые иголками насекомые-информаторы: бабочки, стрекозы, осы и шершни. На потолке смачно облизнулся Влас. Немного поразмыслив, Яга задвинула ящик. «Нет, это будет долго», — подумала она. Путь до Славгорода и обратно для всех этих жужжалок далёк и опасен. Логичней обратиться к тому, кто уже там, решила Яга, и затопила печь. Пора варить суп с кажи-листом.

***

Третий день топали Сокрушители по Славгородской земле, приближаясь к столице княжества. Ещё в Туманной лощине Горыня с Кощеем решили идти по Южному тракту.

Когда-то очень давно здесь кипела торговая жизнь: тракт связывал Славгород с Лукоморьем, будучи эдаким «дублёром» Полноводи. Он прорезал Дремучий лес, поворачивал на восток, огибая Дымные болота, и упирался в Полноводь, где коробейников с их скарбом за несколько монет (и приемлемую взятку, если хочешь без очереди) переправляли на другой, левый берег. Там Южный тракт возрождался снова. Он тянулся до самого Моря-Окияна, балансировал по его острому скалистому краю и заканчивался у тисовых ворот лукоморской столицы — Солёной Пристани.

Торговля по тракту была бойкой и выгодной, несмотря на приносимую ветрами тошнотворную вонь Дымных болот и нападения на обозы их обитателей — кикиморовых племён. Но позже в Дремучем лесу завелись Соловьи, от которых никакого спасу не было. Размножались они как голуби, сбивались в стаи и разбойничали по всему тракту, грабя обозы и забивая добычей свои тайные гнёзда. И Славгород, и Лукоморье периодически посылали в «Дремучку» карательные отряды, но те обычно никого не находили: Соловьи чуяли угрозу и сваливали поглубже в чащу. От злости отряды карали друг друга или сами грабили обозы, списывая всё на разбойников. Лишь через сотню лет пришедшие из Жёлтых пустынь кошколаки передушили всех Соловьёв, но к тому времени Южным трактом уже никто не пользовался — появился Восточный путь, который шёл вдоль Медных гор в обход Дремучего леса. Да, он был длиннее: от Славгорода сначала нужно было пятьдесят вёрст ехать на север, до Торгового моста, перекинутого через узкий участок Полноводи. Но дело того стоило. Поэтому Южный тракт развалился, зарос лесом и потонул в непролазных топях.

— Нам совершенно ни к чему попадаться людям на глаза, — рассуждал Горыня, будучи наедине с Кощеем.

— Правильно. Её точно сопрут какие-нибудь крестьяне! Плакало тогда наше золото.

— Скорее всего, обычный люд о малявке не в курсе. Её не выпустят за пределы Княжьего терема, пока не наступит совершеннолетие. Но ратники и вояки её точно ищут. Если они её узнают, то попытаются отбить. Или насвистят о нас князю раньше времени. Он подготовится и, клянусь, докажет нам, что денег сейчас нет. И мы обязательно поверим. Не знаю, как у князей это получается. Видимо, какой-то дар.

— Согласен, — кивнул Бессмертный. — К тому же устраивать заварушку и поломать какого-нибудь тупого славгородца — значит нарушить условие нашей очаровательной сторонницы каннибализма. Что наврём Искре по этому поводу?

— Скажем, что сделаем богатырям и Радогою неожиданность. Или, как говаривал Ромка-легионер, сюрприз.

За три дня Сокрушители не встретили ни одной живой души, не считая пары-тройки пограничных разъездов, при виде которых они тут же прятались в ближайшем овраге или кустарнике.

Искра была сильной девочкой, но пройденные по бездорожью вёрсты давали о себе знать. Она стала быстро уставать, и Горыня по настоянию Кощея водрузил её на свои могучие плечи. Раскачиваясь в такт богатырским шагам, девочка представляла себя княжной на ретивом коне. Сей детской фантазии способствовал и запах богатыря.

— Но, Горынюшка, но! — кричала она, хохоча.

— Игогокни хоть разок, — просил витязя Кощей. — Уважь дитя.

— Сам игогокай.

— Пожалуйста, пожалуйста-припожалуйста! — весело умоляла Искра.

— Ну, и-го-го, — буркнул Горыня тоном арабского скакуна, которого впрягли в крестьянский плуг против его воли. — Давайте поиграем во что-нибудь другое.

— Во что? — спросила Искра.

— О! Я придумал, — сказал Кощей. — Давайте в грады. Один игрок называет град, а другой должен назвать другой, что начинается на последнюю букву предыдущего. Итак, я говорю: «Славгород». Гар, тебе на «дэ».

— Далековск.

— Где это град такой?!

— Далеко. Это же очевидно.

— Нету в Яви града Далековска!

— А ты не говорил, что нужны только настоящие.

— Так нельзя, перепридумывай!

— Не буду я перепридумывать. Сам виноват — твои правила просто кишат лазейками. Тебе на «ка», или сдавайся.

— Ты просто невыносим! Я больше не пойду с тобой ни в одно путешествие.

— А я с тобой! Будем путешествовать по-отдельности, нудная ты пакля!

— Нет! Только не это! — воскликнула Искра. — Ну-ка, срочно помиритесь. Я уже спланировала наши новые странствия.

— И куда это ты намылилась, скажи на милость? — спросил её снизу «богатырский конь».

— В Малахитов Град, — ответила девочка и предалась нахлынувшим грёзам: — Где все дома каменные, меж ними дорожки из белого сланца, что в ночи луною искрят и подсвечиваются. А сверху летает Зелёный дворец, где живёт Хозяйка Медных Гор — получеловек-полузмея, глаза у ней изумрудные, а сердце — червонного яхонта!

— Её зовут Эква, — уточнил Горыня. — Глаза у неё обычные, змеиные, никаких камней в них нет. И дворец не летает, это просто так кажется, когда между ним и городом облака шастают.

— Прости, я тебе не верю, потому что ты — тот ещё врун, — насупилась Искра.

— Да? И кому ж ты веришь?

— Огнеславу. Потому что он — Усмиритель Хозяйки Медных Гор. Как говорится в соответствующем «Сказании»: «Повадилась Хозяйка славгородских парубков красть, чтоб они на её рудниках трудилися. Цепями прикованные, без еды и воды, кнутами побиваемые, работали они до полного изнеможения, пока не помрут…»

— Ой, дай-ка угадаю, — перебил девочку Горыня. — Прискакал Огнеславушка и надавал Хозяйке по чешуйчатым щам!

— Бились они три дня и три ночи, не забывай, — с усмешкой вставил Кощей.

— Ну а как ещё богатыри в сказаниях бьются? Это же стандартная процедура! — Горыня загоготал, а успокоившись, продолжил: — У Огонька, видать, карманы с дырками — всю совесть растерял. Не крала Эква никаких парубков. Начнём с того, что раньше медногорцы были беднее утреннего пьяницы. Пока не нашли в своих горах первые изумруды. Стали долбить внутрь гор — а там богатства несметные. И яхонт, и алмаз, и ещё там всякие, подешевле. Короче, попёрло ребятушкам. А Эква, княжна их из рода Змеевиков, баба с придурью, но умная. Не только свои сундуки каменьями набила, но и всем своим землякам. Стало Медногорье богаче всех княжеств в Яви. Но появилась проблема: рудников открывали всё больше, а рук не хватало. Медногорцы — народ малочисленный, к тому же климат там не особо располагает к массовому деторождению. Тогда Эква и придумала «Изумрудную карту».

— Какой-то милый игральный сувенир? — спросил Кощей.

— Нет, балда. Это была замануха для иноземцев. Эква разослала по всей Яви тьму ящериц, к которым была привязана карта, как добраться до Малахитова Града. А на обратной стороне сопроводиловка: мол, хочешь заработать? Добро пожаловать на медногорские рудники. Кирку, шмотки выдаём, оплата сдельная — с добытого пуда один золотник.

— Всего-то? За каторжный труд в холодных подземельях, что неминуемо приведёт к будущим проблемам со спиной и суставами? Я уже о коже и волосах не говорю!

— Слушай, ну это ж золотник алмазов, а не куриной требухи.

— Мал золотник, да до-о-о-орог… — протянул Кощей.

— Именно! Хорошая, кстати, фраза. В общем, надо ли говорить, что план Змеючки сработал. Через месяц на восточных славгородских хуторах ни одного мужика не осталось — все свалили в медногорские рудники.

— Отчего же их не остановил дядя восточный наместник? — попыталась Искра поймать Горыню на фальсификации истории.

— Так он первым туда и рванул. Нанял там каких-то барыг, что места в очереди к рудникам занимали и потом продавали их по убийственным ценам. Наместнику и в рудник-то лезть не надо было. Потом часть работяг, конечно, вернулась. Но за плуг или кузнечные меха их теперь было не загнать. На кой ляд корячиться, если у тебя сокровищ полные карманы? Одни, что поумнее, на заработанное скупили избы в центре Славгорода. Другие, которых побольше, всё прокутили в кабаках да ведьминских игральнях. А третьи вообще не вернулись.

— Сложили буйны головы в каменной горной кишке, — медленно произнёс Кощей, понизив голос для пущей патетики. — И лишь собственное эхо под сводами подземелья оплакивало храбрецов…

— Ты закончил плести кружева ахинеи? — поинтересовался богатырь. — Тогда я продолжу. Да, многие остались в Медногорье, но целёхонькие, максимум с астмой. Переженились там на местных девках, получили избы, единовременную помощь, доступ к лекарям, которые там хорошие, заморские. А когда прознали, что за каждое дитя, рождённое в горах, Эква сундук изумрудов выплачивает, устремились в Медногорье целыми семьями. Вскоре восток Славгородского княжества выглядел так, будто его мор побил: поля заросли, кузни погасли, хаты обвалились, вокруг никого.

— Не верится мне что-то, — возразила Искра. — Радогой говорил: «Настоящий славгородец любит свою родину».

— И волхв абсолютно прав, — живо согласился Горыня. — Только, видать, по старости запамятовал он добавить, что любовь хороша, когда взаимна. Короче говоря, тот факт, что славгородцев с каждым днём становится всё меньше, а медногорцев всё больше, нашего князя совершенно не устраивал. Наказал он Огоньку с Эквой разобраться, чтоб она больше наших к себе не переманивала. Сей же час наказал выезжать. Приходит Огонёк ко мне. Грустный, как вошь на лысине. Говорит: «Гар, можешь подменить? У меня на этих выходных важная встреча». А Огонёк товарищ очень влюбчивый. Была у него тогда деваха по имени Лыбедь. Не в моём вкусе, если честно, но он в неё втюрился без памяти. И у неё родители к прародителям как раз уехали изображать заботу. Ну, я за крынку яблочной наливки и поехал.

— Погоди-погоди, — перебил Кощей. — Ты согласился биться с самым могучим чудовищем Яви, способным превращаться в исполинского полоза и распадаться на тысячу тысяч ядовитых змей, за… за бутылку?!

— Во-первых, не бутылку, а здоровенный кувшин. Во-вторых, наливка была просто крышесносная! — парировал витязь.

— А, ну это в корне меняет дело. Спасибо, что разъяснил.

— Припёрся я, значит, в Медногорье, занял выгодную высоту, заорал по уставу: «Выходи биться, чудище поганое!» Она выползла, глаза вытаращила, шипит. Я её хвать, смотрю, она из кожи вон лезет. Вылезла из кожи, я её опять хвать, горло сжал малёхо, она хвостом по земле забила — мол, сдаюсь. Я ей соответствующую бересту от князя в ядовиты зубы сунул, она подписала. А я за Огонька расписался. Это был договор о том, что славгородцам въезд в Медногорье по работе и деторождению строго запрещён. Или категорически, я точно не помню. Вот так дело было, поняла, малявка? Малявка?

Искра вопрос не услышала — вперилась взглядом в знакомые сторожевые башни, которые увидела первой, будучи временно выше всех:

— Славгород! Мы пришли!

***

Столица княжества встретила Сокрушителей широко распахнутыми Полуденными воротами, через которые шастали туда-сюда крестьянские телеги, набитые разным товаром. Троица вышла на дорогу и пристроилась между повозками, что направлялись в город.

Горыня начал инструктаж:

— Так, малявка. О том, что с нами пришёл Кощей, никому ни слова. Иначе его казнят. Хоть это будет и непросто.

— Мы всем скажем, что он хороший!

— Тогда его казнят с удовольствием. Люди не переносят хороших нелюдей.

— Почему?

— Потому что если есть хорошие нелюди, значит, есть и плохие люди, а это сильно усложняет мироустройство. А народ сложности не любит. Понятно?

— Кажется, да.

— Отлично. Теперь ты, Кощ. Хоть ты и выглядишь как человек, а мы в столице, где всем друг на друга плевать, но особо внимания не привлекай. Балакай на славгородском, «еже-понеже» и всё в таком духе. И смотри, случайно не отруби себе ничего.

— Обещаю мечами и косами по пьяни не жонглировать, — поклялся Бессмертный. — Это твоя привычка, а не моя.

— И, понятное дело, не ляпни никому, что ты Кощей. Говори, что ты… ну, не знаю… Игорь.

— Я не хочу быть Игорем! Игорей пруд пруди!

— Тогда Олег.

— Как-то блёкло и не запоминается.

— Как насчёт Колывана?

— Мы выбираем имя мне или собаке?

— Придумай тогда себе сам.

— Здорображислав.

— Мне не до смеха.

— Что? Прекрасное имя. Означает «славит здоровый образ жизни».

— Я не буду тебя так называть. Звучит так, будто кого-то стошнило буквами.

— Вы с Искрочкой можете называть меня уменьшительно-ласкательно — Здорик.

— Дядя Здорик?

— Да.

— Какой же ты Долбослав, Здорик.

Сокрушители почти добрались до ворот, когда заметили, что перед ними восседает безусый стражник в шлеме на два размера больше. Молодой воин даже не смотрел на дорогу. Всё его внимание было сосредоточено на деревянном коробе. Что именно находится в коробе, с дороги не было видно. Но это что-то явно требовало от стража сноровки и концентрации: вояка пыхтел, тихо матерился и высовывал язык, резко водя руками туда-сюда внутри конструкции.

— Что в телеге? — не глядя, спросил страж Сокрушителей, когда те поравнялись с ним.

— Сухие дрова, чтобы сжечь Княжий терем к чертям собачьим, — отрапортовал Горыня.

— Проезжайте, — ответил страж, не оборачиваясь.

— У нас даже телеги нет, соколик ты внимательный! — возмутился богатырь.

— И вам хорошего дня, — буркнул охранитель ворот и злобно заорал внутрь ящика: — Ну… погоди! Погоди! Куда ж… А-а-а-а… О-о-о-о…

— Что это он делает? — спросил Кощей, кивнув на ящик.

— Сие модная забава, — ответила Искра. — Все отроки ею увлекаются. В ящике сидят четыре перепёлки и несут яйца, которые скатываются с жёрдочек. Твоя задача — поймать все яйца в маленькое лукошко.

— И всё?

— Говорят, если за одну игру соберёшь тысячу, перепёлки расскажут сказку. Я пока собрала только двадцать восемь…

— Растащило стражу, я смотрю, — недовольно проворчал Горыня. — В моё время за такие забавы на посту воевода сто плетей выписывал. Год потом сидеть не можешь и на животе спишь.

Тележий поток внёс Сокрушителей за ворота, прямо в Ремесленное кольцо — район мастеров Славгорода, опоясывающий столицу вдоль городских стен. Тут жили и работали гончары, кожевники, стеклоделы, кузнецы, хлебопёки, косторезы, плотники — в общем, те славгородцы, у кого руки произрастали из плеч.

Сокрушители отделились от вереницы повозок, и очень вовремя: бредущие мимо лошади уже стали фыркать и подозрительно коситься на Кощея, чуя его поганое естество.

Недалеко от ворот роились возницы, приглашая пассажиров на свои многоместные подводы.

— Ерохино, Е-е-ерохино, до Ерохино путь держим, осталось два места! — нараспев зазывал один из них, указывая на свою немолодую телегу.

— Плата какая? — поинтересовалась у него дородная баба с полными лукошками.

— Пять морковок, — деловито ответил возница.

— Отчего ж дорого так, мил человек?! — удивилась женщина.

— А чего ж ты хотела? — вопросом на вопрос огрызнулся нахмурившийся извозчик. — Дорожную подать опять повысили. Низкий поклон князю, тудыть его в грибы! Не хошь ехати — иди пешком два дня, но бесплатно!

— Ладно, ладно, на вот, чертяка ты жадный, — сдалась баба и сунула вознице морковный пучок.

Извозчик поморщился:

— Хоть бы от земли отряхнула! Постоянно грязную суют!

Возница брезгливо швырнул «оплату» в мешок под козлами.

— Залезай, — скомандовал он бабе и легко запрыгнул на телегу. — Всё, едем, люди добрые, Велес нам в помощь! Я так-то перлами заморскими торгую, дело своё имею. Здеся я только ради дикой радости и вдохновления, кои испытываю в пути! — начал возница типовую байку, уставившись в лошадиный круп.

Развитие его истории Сокрушители не расслышали, уйдя далеко вперёд. Теперь они слушали ностальгические россказни Горыни.

— Это сейчас оно зовётся Ремесленное кольцо. А раньше, до изгнания нечисти, у окраин другое имя было — Ведьмин круг. И жила тут сплошная нежить. Ох, какая же здесь была веселуха, скажу я вам! Вот тут, где дегтярня, стояла баня «Тихий омут». Внутри неё была купель с живыми русалками. А у каждой — во-о-о-от такенные…

— Эй! — прервал его Кощей. — Ты точно уверен, что это можно рассказывать в присутствии Искры?

— Э-э-э-э… Очень вряд ли. Но не волнуйтесь. У меня много былин, связанных с Ведьминым кругом.

Горыня погрузился в недра памяти и стал перебирать истории, косясь при этом на Искру, словно примеривая их на девочку. Увы, все они были для неё слишком велики. К тому же Ремесленное кольцо уже заканчивалось, уступая место Опочивальне — району с ровными рядами однообразных изб. По улицам с хмуро-отрешённым видом плелись местные. Многие из них смахивали на сумасшедших. Они шевелили губами, разговаривая сами с собой, и по выражению их серых лиц было заметно, что кроют они по матушке то ли кого-то невидимого, то ли себя, то ли божественный пантеон. Поймав на себе взгляды окружающих, они отворачивались или делали вид, что якобы что-то жуют или кусают губы.

— Унылый какой-то райончик, — произнёс Кощей, осматриваясь по сторонам. — И почему все люди так похожи друг на друга? Все какие-то озабоченные и сплошь в одинаковых кафтанах.

— В Опочивальне в основном селятся ратники, писари, повитухи… Государственные люди, в общем, — ответил Горыня. — То есть те, кто мечтал совсем о другой работе, но со временем смирился с этой. И теперь их объединяет ненависть к тому, чем они занимаются.

— Это же очень грустно, — с сожалением произнёс Бессмертный.

— Не всё так плохо, — возразил Горыня. — За свою вечную усталость и одинаковость будней они получают почти своё жильё, а ещё лукошко репы на каждый Великдень от начальства.

— И это помогает?

— Конечно. У них появляется успокоительное «зато»: «Я терпеть не могу свою работу и каждый выходной истошно ору в стену…

— …зато в тепле и с ежегодной овощной халявой», — подхватил Кощей.

— Точно, друже!

Хаты-близнецы Опочивальни постепенно сменились большими разноцветными теремами, выглядывающими из-за высоких и совсем не гостеприимных заборов. У каждых ворот лениво расхаживали здоровенные личные стражи, вида грозного и бесшейного, одетые в чёрные рубахи. В качестве дополнительного устрашения все они носили ворот нараспашку, демонстрируя шрамы от битв и острожьи клейма.

Вокруг стояла тишь да благодать: шум и дым Ремесленного кольца, оседающие в Опочивальне, сюда не добирались. Лишь изредка по белокаменным дорогам проносились ладные повозки, запряжённые статными лошадьми. Некоторые возницы держали под мышками живого гуся и периодически сжимали его, чтобы птица своим кряканьем предупредила нерадивых пешеходов: свалите-ка с дороги.

— Это что за место дивное? — спросил Кощей, которому район явно понравился.

— Золотая Середина, центр Славгорода, — ответил Горыня и грустно улыбнулся в прошлое.

Раньше, помнилось богатырю, здесь были обычные избы, в которых проживал важный и заслуженный народ: лучшие знахари, гусляры, летописцы, герои битв и походов, лаптари-чемпионы и всякие башковитые изобретатели. Тут ценили бесценное, жалели глупое, презирали пошлое. Пили вёдрами, дружили семьями, говорили афоризмами. И никто не запирал двери, потому что невозможно вынести из хаты славу, ум и достоинство.

В общем, подозрительные были товарищи.

Горыня любил тут выпивать. Нет, ему, разумеется, нравилось пить в принципе. Но делать это в компании умных людей, которые даже подтрунивают над тобой так, что хочется аплодировать, было намного приятней. И хоть Радогой часто гонял Горыню за пьянство, молодой богатырь неизменно возвращался снова, чтобы пропитаться не только заморским вином, но и духом Золотой Середины.

Со временем население Середины поменялось. Потомки знаменитых жильцов, не желая обзаводиться своими заслугами, во всю пользовались родительскими и с годами уверовали, что это их собственные. Они стали напропалую скрещиваться с детьми «новых славгородцев», разбогатевших на медногорских рудниках. Это было логично и неизбежно. У первых заканчивались родительские деньги. Вторые же получали статус и повод громко заявить на всю баню: «А ведомо ли вам, свиньи, что мой зять — сын самогó…»

Идеальный любовный союз. Довольны были все интересанты.

Новое общество Золотой Середины повзрослевшему к тому времени Горыне было не по душе. Поэтому следующим местом богатырского досуга стала знаменитая на весь Славгород Кабацкая улица. Она полностью оправдывала своё название: кабаки ту были в каждом здании. Улица начиналась за следующим поворотом, и богатырь ускорил шаг, чтобы скорее увидеть свои угарно-родные пенаты.

— Сейчас я вам покажу лучшее место в Яви! — оживлённо воскликнул Горыня. — Вот увидите, там меня узнают. Я для Кабацкой — личность культовая!

Богатырь остановился, завращал глазами под прикрытыми веками, вспоминая:

— Так. По левой стороне кабаки: «Синий кабан», «Два меча», «У Гостомысла». По правой: «Друже», «Косое око» и «Полон жбан». Кощей, а ну сходи проверь мою память.

Кощей скрылся за поворотом.

— Знаешь, малявка, — обратился Горыня к Искре, — когда-нибудь мне стукнет девяносто. Я забуду своё имя, начну гадить в шапку и подозревать, что тебя подменили на соломенное чучело. Но, клянусь, чертоги моей угасающей памяти сохранят названия сих замечательных заведений.

— Почему? — спросила девочка.

— Потому что в них случилось всё хорошее, что со мной было в жизни.

— И что именно?

— Я, честно говоря, не помню.

Кощей вернулся, поджав губы и уважительно кивая.

— А! — расплылся в довольной улыбке богатырь. — Я ж говорил — всё в яблочко!

— Нет, ты ничего не угадал.

— Хватит врать. Я же вижу восхищение на твоём бледно-поганочном лице.

— Моё восхищение связано с тем, что открылось вместо кабаков.

— Что?!

Горыня ушлёпал за угол, подозревая нехорошее. И самые худшие его ожидания с лихвой подтвердились.

Кабацкая улица была на месте. Но на ней не было ни одного кабака. Вместо них свои мерзкие безалкогольные двери распахнули ряды кисельных, сбитнедельней и отварошных. Внутри никто не пел, не обнимался и не чистил друг дружке морду — нормальных посетителей заменили причёсанные юнцы, сидящие поодиночке и все как один уткнувшие носы в бересту.

Горыня отшатнулся назад, озираясь по сторонам с видом человека, который вдруг понял, что умер.

— А… а где?! — простонал витязь.

— Тебе чего покрепче испить надобно, земляк? — догадался старый прохожий с лицом медового знатока. — Ступай по оному боку две версты до Опочивальни, ближе нету. Найдёшь там Евсеев переулок, а в нём — червонный теремок. В теремке том два хазара винокурню смастерили. Из щавельного жмыха вино делают и продают его люду под видом ахейского. С двух кувшинов главу складывает! Могу отвести. Я также желание великое нахрюкаться имею!

— Ты узнал меня? — спросил богатырь.

— Истинно так, — кивнул знаток. — Ты Акулина, дщерь бочкаря, на излишества падкая, ибо мало отец тебя колотит. Так двигаем стопы к хазарам али нет? А после попоём!

— Иди куда шёл, дед, — буркнул Горыня.

— Какой я тебе дед, Акулина?! Мне двадцать восемь! — обиделся пьяница, пнул проходившего мимо полосатого кота и продолжил свой зигзагообразный путь.

Горыня почувствовал, как невыносимо заскучал по Лихоборам.

— Ты только посмотри, Акулина, какое здоровое и любознательное поколение тут заколосилось! — заявил Кощей, глядя на посетителей киселен. — Интересно, что они читают?

— Надеюсь, пособие «Как оторваться от бересты и наконец-то найти себе бабёнку», — пробухтел Горыня. — Иначе это потерянное поколение, а не здоровое.

— Они читают Лихого Отрока, — ответствовала Искра. — Так себя один летописец величает, сказаниями коего все тут зело увлечены.

— Это же прекрасно! — одобрительно воскликнул Бессмертный.

— Все, кто его новое сказание прочитает, потом идут к Древу Толковища.

— И что это за древо такое?

— Большая липа, что на площади растёт. Каждому сказанию своя ветка соответствует. На сей ветке можно записочку оставить — понравилось сказание али нет. Лихой Отрок даже иногда им на липе отвечает.

— Потрясающе!

— А просто собраться да в глаза потрындеть нельзя? Или у них ртов нету? — проворчал богатырь. — На кой ляд эти липовые надстройки?

— Боги, Гар, ну что ты бухтишь стариком? — возмутился Кощей. — У молодёжи совершенно другая коммуникация!

— Нет, мне просто интересно! — не унимался Горыня. — А если я ему какую унизительную гадость на ветке накалякаю, что будет?

— Он накалякает тебе гадость в ответ и повесит рядом, — ответила девочка.

— И всё?! Ни мордобоя, ни стенка на стенку? Какой же он тогда «лихой»?

— В нём играют бунтарство и нигилизм, поэтому он «лихим» и назвался, — заумничал Кощей. — Он же отрок, юнцам это свойственно.

— Ну… вообще-то, он не совсем отрок, — уточнила Искра. — Вернее, совсем не. Его зовут Карп Игнатьич, и ему пятьдесят с хвостиком. Карп Игнатьич — княжий… княжий… разумовлиятель, вот. Ему до́лжно каждое утро сказания писать, какие князь велит. А вечером другие разумовлиятели липу обдирают и все записочки вычитывают, чтобы понимать, о чём отроки славгородские думают.

— О, да это просто образец бунтарства, да, Кощей? — подмигнул Горыня.

— Нет, Карп Игнатьич добрый и хороший! — улыбнулась Искра и тут же нахмурила бровки. — Только пьёт много и грустит часто.

— Хм. Видать, человек и правда неплохой, — констатировал богатырь.

Кабацкая улица заканчивалась, впадая в Указную площадь с Княжьим теремом. Не доходя до площади, Сокрушители остановились.

— Дальше мы пойдём с малявкой вдвоём, Кощей, — сказал Горыня. — В Тереме водится пара-тройка штатных умников типа Радогоя, которые раскусят твою нечестивую натуру. Так что пришло время вам с ней прощаться.

— Прощаться? — встрепенулась Искра. — Как это прощаться?! Прощаются же надолго! Или даже навсегда!

— Прости, малявка, я неправильно выразился, — спохватился богатырь. — Конечно же, вы скоро увидитесь.

— Мы только отпросимся у князя, Радогоя и богатырей, возьмём лукошко трапезы и отправимся в Малахитов Град, — озвучила Искра свой план. — Ну, может быть, ещё чуточку задержимся, если в честь моего возвращения решат закатить маленький пир. В таком случае я стяну со стола что-нибудь вкусненькое и принесу тебе.

— Договорились, дорогая моя! — ответил Кощей. — Я буду ждать вас… А, кстати, где я буду вас ждать?

— Ну, иди вон в ту цветочную блевотню и сиди там, — указал Горыня на ближайшую к площади отварошную.

— У меня денег нету, я тебе ещё в Лихоборах сказал.

— У тебя на чёрный день припрятаны три золотаря. Они в мешочке, который привязан к левой ноге.

— Вообще-то там четыре золотаря.

— Поверь мне — три.

— Ты украл у меня деньги?! У своего лучшего друга?!

— Который врал другу о том, что у него нет денег, когда тот традиционно утренне помирал! Так что мы квиты. Всё, дуй в отварошную, я… в смысле, мы скоро! — наказал Горыня и добавил шёпотом: — Получу золото за малявку — и сразу назад.

Кощей незаметно кивнул и крикнул девочке:

— Замри, Искрюша! И улыбнись!

Бессмертный запомнил несколько мигов, помахал ей рукой и скрылся в душном зеве чадящей отварошной. Искра взяла Горыню за руку:

— Пойдём так? Вместе сделаем последние шаги нашего первого сокрушительного похода.

— Почему бы и нет! — усмехнулся богатырь в ответ.

Оба вышли на Указную, главную площадь Славгорода, где перед честным народом зачитывали княжеские послания, чествовали, судили, праздновали, казнили — в общем, проводили всякие интересные массовые мероприятия. Выложенная крепкими сосновыми досками, полста саженей в длину и ширину, она была зажата с трёх сторон казёнными зданиями, выглядывающими из крон старых лип: Дружинными палатами, Казначейскими да Жреческими хоромами. На четвёртой, дальней стороне высился крепкий частокол Княжьего терема с закрытыми изнутри Красными воротами и бдящей перед ними почётной ратью. Сверху, насаженный на кол, смотрел на мир пустыми глазницами массивный череп Вия, потемневший от времени и солнца.

Пересекая площадь, Горыня всё время смотрел налево — туда, где протянулась стена Дружинных палат.

Искра не врала.

На стене действительно были изображены всего лишь три богатыря в героических позах. И дуб. Вместо Горыни.

— Дурацкое дерево, — процедил богатырь, поигрывая желваками. — Какое-то аляповатое. Кто вообще так дубы рисует?

Искра не очень разбиралась во взрослых переживаниях. Но поняла, что витязь имел в виду что-то другое.

— Хочешь, я попрошу князя, чтобы он тебя вернул? — спросила она Горыню. — Он меня послушается.

— Спасибо, малявка, но не надо, — ответил богатырь.

— Почему?

— Потому что настоящие герои не клянчат славу у начальства. Нет уж, лучше небытие, правда.

Искра немного подумала и посветлела от пришедшей на ум мысли:

— Когда мы совершим немножко подвигов, у нас будет своя стена — Стена Сокрушителей!

— Весьма достойная идея, малявка! — одобрил Горыня. — Я, понятное дело, буду на переднем плане, потому что исполнение всех героических деяний будет на мне. А вы с Кощем — по бокам и чуть сзади, как почётные свидетели подвига.

— Я тоже могу совершать подвиги! — воскликнула Искра. — Смотри, я могу спасти вон того кота.

Девочка ткнула пальчиком в шляющуюся без дела полосатую зверюгу.

— Как-то он не очень похож на нуждающегося в спасении. Так что ничем героическим тут не пахнет, — возразил богатырь.

И, как оказалось, накаркал.

На площадь со стороны Калашного ряда вынеслась чёрная повозка о двух вороных конях с выкрашенными золотом гривами. На козлах, обитых красным бархатом, восседал тщедушный недоросль в серебряном кафтане. В клетке, установленной сзади повозки, сидел певец с бубном и очень громко, на всю Указную, читал песнь:

Внемли, недотрога:

Мне от острога

До острога

Коротка дорога.

Я рождён в сием граде

В боли и смраде,

Первый на посаде,

Я волк в этом стаде.

На моём мече

Не сохнет красный ручей

Дружинников-палачей.

На моём плече

Звезда Сварога —

Моего бога.

Легко ступаю по житию,

Зрю на чужое, потирая длани,

Аки муха на кутию.

Твоя лепота,

Моя калита,

Давай разожжём полымя,

А по утру с главами полыми

Проснёмся голыми

В поле мы…

Повозка целилась точно в кота. Тот, с головою погрузившись в омовение своих причиндалов, не обращал на приближающуюся смерть никакого внимания. Искра рванула к коту.

— Куда ты, дурёха?! Зашибёт! — вскричал Горыня, но его заглушил ор песнечтеца.

Недоросль и не думал останавливаться. Развалившись на козлах, он ничего не видел дальше золочёных лошадиных грив.

Искра схватила в охапку упирающегося кота, когда почувствовала лошадиное дыхание. Кот вырвался и сиганул в сторону. У девочки такой прыти не было. Она поняла, что не успеет и в безвольном ужасе застыла, наблюдая, как перед ней вздымаются мощные подкованные копыта.

Позже Горыня объяснял, что две недели трезвого образа жизни придали ему неимоверной прыти. Одним прыжком он оказался между девочкой и повозкой. Горыня любил лошадей и не хотел их травмировать. Поэтому он нежно вложил конские лбы в свои богатырские ладони. Жеребцы встали как вкопанные. В отличие от возницы, которого подхватила инерция и вышвырнула с уютных козел. Молодой лихач перелетел головы присутствующих и шмякнулся оземь. Песнечтец продолжал молотить в бубен и орать как ни в чём не бывало — вероятно, ему хорошо заплатили.

— Жива, малявка? — уточнил Горыня, перекрикивая чтеца.

— Что? — не поняла Искра.

— Я спрашиваю, ты жи… Да завязывай уже со своими скороговорками идиотскими!

Песнечтец насупился и заткнулся. Но ёлку первенства по ору перехватил худосочный недоросль:

— Ты берега попутал, тятя?! — завопил он, вскочил на кривые ножки, завращал глазами, зачем-то ссутулился и растопырил тонкие руки, прыгая вокруг богатыря.

— У тебя брачный период, что ли, воробышек? — поинтересовался Горыня.

— Тебе неведомо, кто я есть, поганец?! — грозно удивился недоросль.

— Ты юродивый, что ли? — предположил витязь.

— Что-о-о-о?! Ступай сюда! Ступай сюда, я изрёк! — приказал недоросль, делая ударения на согласные буквы. Затем достал золотой меч из расшитых бисером ножен и с боевым кличем бросился на богатыря.

— Так. Это уже не смешно, — заявил Горыня. — А ну отдай-ка эту зубочистку, пока не порезался.

Осторожно, чтоб не сломать хрупкую ручонку, богатырь перехватил меч и выбросил его за стену Дружинных палат. Взял двумя пальцами недоросля за серебряную шкирку, легко поднял над землёй.

— А ну, сей же час опустил мя! — продолжал свирепствовать недоросль, потешно семеня ножками в воздухе. — Я тя найду! К тебе в избу люд лихой прибудет, вразумит тебя! Будешь перед честным народом челом бить и каяться, разумеешь мя, босота?

— Тебя как звать, дурачок? — спросил Горыня, с интересом рассматривая недоросля, словно учёный, нашедший редкий и неизведанный вид живности.

— Казимир!

— Ты абсолютно не прав, Казик. Я не босота. Гляди, на моих ногах очень модные штуковины, ручная работа. Называются «шлёпанцы». Весьма удобная обувь, кстати говоря. И знаешь, я только что придумал им ещё одно применение. Малявка! Ща безобразие будет, ты пока отвернись, вон, котяру спасённого погладь, лады?

Искра хихикнула и отвернулась. Горыня перегнул недоросля через колено и приспустил его зауженные парчовые штаны, оголив казимировский зад.

— Тятя, не надо! — жалобно заверещал Казик, сменив тактику. — Премного прощения прошу! Премного!

— Надо, Казик. Надо, — отклонил Горыня апелляцию и принялся методично охаживать Казимира шлёпанцем.

Бил он легонько, но нужно понимать, что богатырское «легонько» несколько отличается от обычного. Уже после третьего шлепка Казик громко заскулил и некоторыми частями тела стал напоминать самца гамадрила.