Бесплатный фрагмент - Сократ

Взирая на истоки мысли,

Древнейших мудрецов парад,

Вопрос всё больше возникает:

А был ли мудрецом Сократ?

«Сократ — философ из великих», —

Твердит история всем нам…

Сомнений пламя возгорелось,

И тает вера тем словам…

Предисловие

Имя Сократа для многих отождествляется с самой философией. В их представлении он считается олицетворением того, каким должен быть настоящий мудрец. Его даже считают самым великим мудрецом. Такое представление о Сократе прежде всего идёт от диалогов Платона. Эти диалоги читают, восхищаются Сократом, чаще вообще не понимая смысл его речей, и выносят из них одно — Сократ был величайшим мудрецом. Мысль о том, что платоновские диалоги являются не столько биографическими, сколько художественными произведениями, где образ Сократа создан искусственно, обычно не возникает. Лишь знакомясь со специальной литературой можно понять, что платоновский Сократ — это большей частью литературный персонаж, прообразом которого был Сократ настоящий. Впрочем, многие, восхищающиеся Сократом, и диалоги Платона никогда не открывали, а своё представление о нём имеют исходя из господствующих мифов. Один из таких хорошо распространённых мифов был посеян фильмом «Тот самый Мюнхгаузен», где говорится, будто бы Сократ сказал: «Женись непременно. Попадёт хорошая жена — станешь счастливым, попадёт плохая — станешь философом». И в то, что Сократ действительно это говорил, верят. Но нигде в источниках о Сократе нет этой фразы. Либо создатели фильма ошиблись, либо руководствовались тем, что барон Мюнхгаузен является выдумщиком, фантазёром, а значит, в его уста можно вложить выдуманную фразу. Однако позже она проникла не только в народ, но и даже в материалы по истории философии, где её стали приписывать самому Сократу… На самом же деле ответ Сократа на вопрос о том жениться или нет, присутствует только у Диогена Лаэртского, и звучит так: «Делай, что хочешь, — всё равно раскаешься» [11, с. 103]. Однако и верность этого также можно поставить под сомнение, ибо Диоген Лаэртский жил спустя семь веков после Сократа и совсем непонятно, насколько достоверным источником он в данном случае пользовался.

Мифов о Сократе много. И в их плену оказались не только простые люди, но и философы (в том числе выдающиеся), и историки философии. Во многих философских книгах мы встречаем настолько укоренившиеся мифы, что их давно уже все воспринимают за реальность. Но в науке не должно быть мифов. Из обыденного представления их также нужно изгонять. А потому попробуем взглянуть на Сократа без мифов — каким он был на самом деле. Конечно, это задача в полной мере не выполнима, ибо прошло уже двадцать пять веков. Но приблизиться к её выполнению максимально близко всё же возможно. И ответы, получаемые при реализации этой задачи, многих крайне удивят…

Откуда мы знаем о Сократе?

Когда ставится вопрос о реальности сведений о какой-либо исторической личности, то всегда уместно задавать вопрос, из каких источников получены те или иные сведения, и насколько этим источникам можно доверять. Иногда выясняется, что господствующее представление о ком-либо вообще не имеет оснований, а значит, кем-то было просто выдумано, а другие, подхватив это, стали распространять. Но и когда источник известен, зачастую он таков, что его достоверность можно ставить под сомнение.

Сократ жил в V веке до н. э. Через два с половиной тысячелетия, до нас дошли о нём не такие уж и богатые сведения. Есть всего несколько источников, и ни один из них не является в полной мере удовлетворительным. Остановимся на каждом поподробней.

a) Аристофан

Хронологически самым первым источником о Сократе, из дошедших до нас, можно считать комедию Аристофана «Облака». Но Сократ здесь вовсе не таков, каким его принято представлять. Здесь нет Сократа-мудреца, а есть комический Сократ-псевдомудрец, который обучает главным образом «речам плутовским», т.е. тому, что сегодня принято называть «софистикой». В адрес Аристофана звучало немало обвинений в том, что он крайне исказил образ настоящего Сократа. Причины этого предполагаются разные. Одни говорят, что Аристофан плохо знал Сократа и пользовался в представлении о нём какими-то слухами. Но, по любому, он знал о Сократе намного больше нас. Другие считают, что он имел, по какой-то причине, личную неприязнь к нему, и решил отомстить таким образом. Вряд ли столь весомая личность, вошедшая в мировую историю, стала бы опускаться до такого. Третьи же видят в этой комедии просто высмеивание серьёзных вещей ради забавы. Однако Аристофан вовсе не принадлежал к писателям-весельчакам, типа Вольтера, которые способны везде искать повод посмеяться. В психологическом плане Аристофан явно был критицистом, и свою критическую энергию направлял на выявление недостатков общества и высмеивание их в своих комедиях. Он искренне желал сделать афинское общество лучше.

Как ни странно, комедии Аристофана очень высоко ценил Платон — об этом говорит последний из его комментаторов александрийский неоплатоник Олимпиодор, живший в VI веке. Даже на смертном одре Платона были найдены книги Аристофана [16, с. 413]. Странно бы было, если бы самый преданный и ревностный ученик Сократа восхищался комедиографом, который его учителя попросту оболгал с целью выставить на посмешище…

В качестве аргумента в пользу того, что Аристофан по своему невежеству создал нереальный образ, звучит и то, что в комедии Сократ обучает за деньги, а на самом деле у него занятия были бесплатными. Действительно, в начале поэмы звучит, что в «мыслильне» за деньги могут «кривду сделать речью правою» [6, с. 159]. Однако, когда Стрепсиад и его сын Фидиппид приходят учиться к Сократу, с них денег всё же не требуют. Между тем по ходу действия звучит рассказ, как ранее Сократ украл плащ, и сам Стрепсиад тоже уходит из «мыслильни» без плаща. Возможно, это появилось на фоне слухов о том, что Сократ порой занимался воровством. О том, что такие слухи были, говорит и комедия Евполида «Льстецы», появившаяся спустя два года после выхода «Облаков», — в ней Евполид насмехается над Протагором и Сократом, которые, по его представлению, размышляя о великом, совершают низкие поступки; и как раз говорится, что на одном из пиров Сократ украл винный ковш.

В начале комедии Аристофана проглядывается его опасение в целом перед философией, которая всё более и более входила в умы афинян. Изначально в поэме высмеивается то, как философия по-другому пытается объяснять небесные явления: дождь, гром, огонь. Ранее это всё объяснялось религией, деятельностью богов. А теперь? В поэме это представлено так, будто бы Сократ вводит новые божества, а эти природные явления есть просто деятельность одного их них — «Облаков», которые вместе с Воздухом и Языком образуют «священную троицу». Только вот Сократ вообще не занимался исследованием естественнонаучных вопросов, а потому он здесь чисто символическая фигура. Однако опасения Аристофана всё же оказались верны: позднее уже совсем другие люди обвинят Сократа в непочитании богов и во введении новых, что выльется в судебное обвинение, которое будет подробно рассмотрено нами позже; а философия и возникшие на её основе частные науки в конце концов не только пошатнут религиозное представление о небесных явлениях, но и вовсе его опровергнут.

Сократ в «Облаках» представлен как софист (в нашем понимании), «священнослужитель речей плутовских». Про него говорится, что он ходит босой, в лохмотьях, «чванно и важно», «вскинув голову». Когда «Правда» осуждает стремление «на рынке… кувыркаться в словах и кривляться, и мытариться зря, извиваясь крючком в пересудах грошовых и тяжких» [там же, с. 208], то явно имеются в виду споры на рыночной площади, которые постоянные затевал Сократ, вовлекая в них других. При всём этом звучат слова, что никого так не слушают «из искусников» как Сократа, разве что ещё и Продика, который даже восхваляется: «мудрость его нас пленяет и гордые мысли» [там же, с. 174].

Аристофан выступает в этой комедии действительно против софистов, и в этом её основной пафос. Но почему же он в качестве образа, символизирующего софистов, выбрал Сократа, а не Продика? Вероятно, потому что Продик не был такой одиозной личностью как Сократ. О Сократе ходило много дурной славы, и он хорошо подходил на эту роль. Однако, скажут: он же не был софистом! От тех, кого сегодня называют «софистами» Сократ отличался. Но если говорить о «софистике», которую и высмеивает Аристофан, то Сократ вовсю ей пользовался, и стоит только удивляться, что это особо не замечалось на протяжении двух с половиной тысячелетий. Более того, нет ни одного персонажа того времени, кроме Сократа, в адрес которого бы имелось столько свидетельств того, что он вовсю использовал софизмы, и что именно к его речам более всего подходит то, что сегодня именую софистикой. Мы этот вопрос далее будем подробно разбирать…

Завершается же комедия тем, что Фидиппид избивает своего отца, и обосновывает правомерность своих действий по-сократовски. Отец в отчаянии бежит и поджигает «мыслильню»…Представим кратко аргументы сына (А) и контраргументы отца (К):

А: Стрепсиад бил своего сына в детстве?

К: Да, но бил, желая добра.

А: Так почему же сын отцу не может желать добра?

К: Но ведь бьют только детей в целях воспитания!

А: Старик — вдвойне ребёнок, а значит, заслуживает двойного наказания.

И в этом Аристофаном хорошо показан дух софистических речей, которыми Сократ как раз и побеждал своих противников в споре.

b) Платон

Главным источником, на основе которого подавляющее большинство строит своё представление о Сократе, является Платон. Однако Сократ, представленный у Платона, явно отличается от настоящего. Ещё во времена, когда Ксенофонт только призывал учеников Сократа писать о нём воспоминания, Платон (и не только он) это уже вовсю делал. И достоверность его рассказов уже тогда ставилась под сомнение. Вот что пишет Ксенофонт в письме Эвклиду и Терпсиону:

«Мне уже попала в руки подобная запись Платона, где стояло имя Сократа и его беседа, очень хорошо описанная, с какими-то людьми… Я же утверждаю [не то], что я подобного не слыхал, но что о подобных вещах мы не можем писать в воспоминаниях. Ведь мы не поэты, как он, хотя бы он и утверждал, что далёк от поэзии» [15, c. 283].

Обратим внимание, что Ксенофонт говорит не «про Сократа», а «стояло имя Сократа» — от Сократа, похоже, там одно лишь имя. Также переводчик добавил в скобках собственное пояснение «не то» — непонятно на каком основании. Если не обращать внимание на это «не то», то Ксенофонт, получается, утверждает, что не слыхал о Сократе того, что пишет Платон. При этом Платон провёл с Сократом лишь последние семь-восемь лет его жизни, а Ксенофонт — более двадцати лет. То есть Ксенофонт знал Сократа куда намного лучше, однако он ничего не слышал о той его беседе, которую описывает Платон. Если же мы сохраняем «не то», тогда становится не совсем понятен смысл этого предложения, хотя всё равно проглядывается недоверие к написанному Платоном. Ксенофонт называет его поэтом, имея в виду, скорее, что Платон рисует художественную картину, а не документальную. Придумывать о Сократе разного рода сказки — этот путь Ксенофонт отвергает, нужно описывать его таким, каким он был на самом деле, а не пускаться в выдумки.

Изображённый Платоном Сократ имеет и психологическое отличие от настоящего. Реальный Сократ был большим любителем поговорить и разговоры затевал везде и всюду, он мог болтать часами напропалую. Это явно был экстенсивист, притом ярко выраженный. У экстенсивистов эмоциональная энергия не копится внутри, а быстро выносится наружу, подталкивая этим и возникшие мысли. Тем самым им свойственно делиться своими мыслями сразу, как только они возникли, пообсуждать то, что пришло в голову, с другими. К таковым принадлежал и Сократ. А вот их противоположности — интенсивистам — свойственно погружаться глубоко в размышления и выносить на суд других только проверенные положения. В результате их изречения становятся глубоки, а не поверхностны, логических ошибок в их рассуждениях меньше. Они могут с интересом вести беседы, но лишь изредка, при этом к длинной беседе им нужно долго готовиться, после чего возникает естественная потребность в уединении — для восстановления потраченной энергии. После разговоров они склонны эти беседы бесконечно анализировать, выискивая в них и собственные ошибки, и ошибки собеседника; устранение этих ошибок позволяет к следующей подобной беседе подойти более качественно. Сам Платон как раз и был интенсивистом, и всё то, что вкладывается в уста Сократа, очень тщательно отполировывал. Но у него одновременно Сократ изображается неустанным любителем поговорить. Тем самым экстенсивисту Сократу стала свойственна большая глубина изречений, каковой любитель поболтать никогда не обладает. В его образе одновременно сочетаются черты экстенсивиста и интенсивиста, но такого в реальности быть не может, ибо одно другое подавляет. Впрочем, смесью экстенсивиста и интенсивиста Сократ предстаёт у Платона не всегда. Порой он таков, каким был на самом деле — экстенсивистом, со свойственным ему развёртыванием речи вширь, а не вглубь. Скажем, в «Апологии», в первой книге «Государства», в «Евтифроне» особой примеси интенсивизма у Сократа не наблюдается. Надо полагать, что Платон в образе Сократа зачастую изображал смесь самого себя с Сократом настоящим. Но где-то в его диалогах говорит и подлинный Сократ. И как отделить их друг от друга?..

По ходу того, как философия самого Платона всё более и более развивалась, в устах созданного им Сократа всё больше было мыслей самого Платона, и всё меньше — Сократа подлинного. Диалоги раннего периода, в которых подлинный Сократ явно преобладает, можно перечислить: «Апология Сократа», «Критон», «Протагор», 1-я книга «Государства», «Лахет», «Лисий», «Хармид», «Евтифрон». При этом принадлежность Платону диалогов «Критон», и «Евтифрон» ставится под сомнение.

В более поздних диалогах платоновский Сократ порой утверждает прямо противоположное тому, что утверждалось в ранних, да и круг его интересов сильно расширяется: если в ранних диалогах он занят исключительно нравственными вопросами (а подлинный Сократ только этим и занимался), то в более поздних его философские интересы сильно расширяются. Но это уже не интересы Сократа, а интересы самого Платона: развивая свою мысль он продолжал вкладывать её в уста Сократа, в результате чего платоновский Сократ стал рассуждает о таких проблемах, которые Сократа подлинного совсем не интересовали.

Как мы видим из письма Ксенофонта, Платон уже изначально стремился изображать не подлинного Сократа, а воображаемого, придуманного. Но даже если бы он перед собой поставил задачу описания подлинных сократовских бесед, то никак не смог бы её выполнить, ибо был, по сравнению с другими учениками Сократа, очень молод, и те беседы, про которые он всё же пишет, происходили очень давно. Платон родился в 428 (427) году до н. э. Из перечисленных же выше восьми диалогов раннего периода три относятся к тому времени, когда Платон либо ещё вообще не появился на свет, либо был малым ребёнком. А именно: «Протагор» — к периоду не ранее 433 г. до н.э., «Лахет» — к 424 году, «Хармид» — к 431 году. Диалог же «Лисий» относится к 409 году, а Платон пришёл в круг Сократа в 407—408 году, т.е. на год-два позже, а значит, об этом диалоге также знал понаслышке.

c) Ксенофонт

Ксенофонт, в отличие от Платона, не так плодовит в написании мемуаров о Сократе. У него лишь четыре сочинения о нём. Одно, самое большое, посвящено разным воспоминаниям, другое — суду. Кроме того, им написаны два диалога, из которых больше заслуживает внимания «Пир», где описано пребывание Сократа на вечеринке. Другой же диалог — «Домострой» — содержит большей частью лишь пересказ Сократом того, что ему поведал один успешный земледелец.

Сам образ Сократа, описанный Ксенофонтом, несколько отличается от того образа, который был представлен Платоном. Это признаётся всеми, но трактуются различия и их причина по-разному. Например, А. Ф. Лосев видит это различие в следующем:

«Ксенофонт создал свой идеал Сократа — моралиста, устойчивого, упорного, но несколько надоедливого разговорщика, приводившего в смущение своей безупречной логикой. Платоновский Сократ — живой, задорный, любитель застольных бесед, фигура одновременно трагическая и забавная, редкостное сочетание аскетического мудреца и шутовского маскарадника» [15, с. 26].

Как минимум, мы не можем здесь согласиться с «безупречной логикой»: и у Ксенофонта, и у Платона в речах Сократа полно софистики, которая быстро открывается, как только начинаешь его речи анализировать. И это в дальнейшем будет нами показано. Вместе с тем платоновский Сократ более интеллектуален, более философичен, ксенофонтовский же Сократ больше похож не на мудреца-философа, а на бойкого учителя, преподавателя.

Совсем иначе Ксенофонт

Рисует образ нам Сократа

В беседах, спорах и речах,

Где мысль не так уж и богата.

Сократ друзей здесь наставляет

И ими в жизни управляет:

Учит он, что им полезно,

Даёт советы повсеместно,

Чужие мысли обсуждает,

Из них он что-то принимает.

А философия здесь где же?

И где та мысль, чей свет векам

Сияет гордо и велико,

Неся почтение слогам?

Ксенофонт же знал Сократа

Много ближе, чем Платон.

И доверия тем больше

Здесь заслуживает он…

Был, к тому же, удивляясь,

Он Платоном возмущён:

Иллюзорного Сократа

Выдумал поэт Платон…

Помимо этого, есть письма

Сократа и его друзей,

Из них частично почерпнули

Мы информацию тех дней.

Не мудрость он, а образ жизни

Своим друзьям преподавал:

Как жить, как есть, к чему стремиться…

Людей вокруг с тем собирал.

Быть нищим, но иметь друзей,

Копить лишь разум силой дней…

Такой склад жизни вёл он сам,

Его советовал друзьям…

В отличие от Платона, видевшего в настоящем Сократе лишь прообраз своего литературного героя, Ксенофонт стремился быть его биографом, и описывать таким, каким тот был на самом деле. Но вот только он явно стремится представлять лишь его положительную сторону. Аналогично и у Платона Сократ лишён отрицательных качеств.

В адрес Ксенофонта со стороны разных авторов постоянно звучит упрёк, что он в силу своих способностей (не будучи сам философом и не имея большого литературного дарования) не смог описать подлинного Сократа (пусть и хотел, но всё же не смог). Зачастую звучат и очень резкие выпады. Вот, например, что пишет Е. Орлов:

«…мещанский и близорукий ум Ксенофонта, по-видимому, был не способен проникнуть за внешние покровы Сократовой души в глубь её изгибов, где билась горячей волной его великая, бессметная мысль» [22, с. 35].

Нельзя сказать, что Е. Орлов всецело ошибается насчёт «близорукости» ума Ксенофонта. Но причина этого отнюдь не в мещанстве, а в темпераменте. Судя по всему, он был экстенсивным концентристом, а представителям этого психотипа как раз и свойственна «умственная близорукость»: они хорошо подмечают то, что лежит на поверхности, но неспособны заглядывать далеко вперёд, им свойственно концентрироваться на деталях, упуская при этом целое. Однако, когда Е. Орлов говорит о глубинах души Сократа, он также ошибается. Глубина свойственна интенсивистам, каковым был Платон, а его литературный Сократ, как уже говорилось, представляет собой нереальную смесь интенсивизма и экстенсивизма. Глубина мысли раскрывается лишь в больших и глубоких сочинениях, а Сократ вообще ничего не писал — звучащие у Платона причины этого мы рассмотрим отдельно… Вместе с тем Сократ был созерцателем, а не концентристом. Созерцатели вечно летают в облаках и далеки от практических дел, в которые постоянно погружены концентристы. Проводить время в пустых разговорах — это стезя экстенсивных созерцателей, к которым и принадлежал Сократ. Можно сказать, что и Ксенофонт, и Платон дополняют психотип реального Сократа своим собственным. Все трое: Сократ, Ксенофонт и Платон, были критицистами, и здесь добавлять ничего не нужно. Одновременно Сократ и Ксенофонт были экстенсивистами, а Платон — интенсивистом. Ксенофонт и изображает Сократа экстенсивистом, а Платон прибавляет ему ещё и собственный интенсивизм. В плане же созерцательности и концентричности Сократ с Платоном были созерцателями, а Ксенофонт — концентристом. Смесь экстенсивности и концентричности как раз и рождает наибольшую «умственную близорукость». Таковой обладал Ксенофонт, и таковым у него порой выглядит и Сократ…

О писательских способностях Ксенофонта весьма нелестно отзывается и Теодор Гомперц, заключая следующее:

«В общем можно счесть счастливой и печальной случайностью в литературе, что сочинения храброго солдата, спортсмена, юмориста, ярко изобразившего пережитые приключения на войне и в мирное время, но не глубокомысленного писателя стали для нас источником истории философии» [7, с. 646].

Ксенофонт действительно не был глубокомысленным, однако свидетельства о разных исторических личностях пишут далеко не всегда глубокомысленные люди, а просто те, кто их хорошо знал. В таких свидетельствах всегда можно отыскать очень много полезного, и печалиться здесь не о чем. Ситуация, когда рядом с одним глубокомысленным человеком находится другой такой же, способный первого описать с большой точностью и глубиной, вообще маловероятна…

В качестве аргумента у Гомперца звучит, что если бы Сократ на самом деле был таким, как описан у Ксенофонта, то он «не имел бы успеха у быстро соображающих афинян, он бы наскучил им и оттолкнул от себя» [там же, с. 645]. Но с подавляющим большинством так и было: они приходили послушать Сократа и впоследствии уходили. Сколько прошло людей через беседы Сократа? Он заводил каждый день массу разных разговоров, занимаясь этой деятельностью на протяжении тридцати лет. Это десятки тысяч разговоров. Пусть многие из них были с одними и теми же людьми, но всё равно число людей, прошедших через беседы Сократа тысячи, если не десятки тысяч. А сколько у него верных учеников было? Десяток-другой… Вместе с тем у многих он оставлял крайне негативное впечатление. Скажем, Критий, когда пришёл к власти, даже хотел запретить Сократу вести беседы с молодёжью, считая, что эти беседы наносят им вред. А ведь Критий сам учился у Сократа, и не понаслышке знал, что именно он преподаёт. Другой пример — Ликон, участник диалога «Пир» Ксенофонта, выступал в качестве одного из обвинителей Сократа на суде. Аристофан своё негативное мнение о Сократе составил также отнюдь не на пустом месте — наверняка он общался с людьми, прошедшими через сократовские беседы. И это примеры, которые прошли сквозь две с половиной тысячи лет. А сколько подобных малоизвестных примеров было?.. Лишь небольшому кругу людей беседы Сократа безоговорочно нравились. Для того, чтобы сформировать такой круг, нужен не глубокий ум, а коммуникабельность, которой Сократ обладал с лихвой. Будучи большим любителем поболтать, он и собирал вокруг себя людей. Также он был очень неординарной личностью, его жизненные взгляды сильно отличались от обычного мировоззрения простого обывателя, и эта диковинность тоже наверняка привлекала — тех, кто в обывательском прозябании разочаровался. Ну и, кроме того, Сократ при формировании круга своих учеников использовал ловкий приём «доказательства» человеку, что тот ничего не знает о добродетели, а если хочет знать, пускай следует за ним — об этом подробней будет сказано позднее…

В своих конкретных претензиях Гомперц, по сути, обвиняет Ксенофонта лишь в том, что у него нет того «великого мудреца Сократа», в которого привыкли все верить.

Ох, Ксенофонту здесь досталось:

Его и звали простаком,

И близоруким мещанином…

Ну разве, что не дураком.

«Он философию Сократа,

Видать, всецело позабыл,

Раз на неё свой взгляд глубо́ко

Почти совсем не обратил…

Сократ поверхностно описан!

Не смог понять он мудреца…», —

Кричат поклонники Сократа,

И обвиненьям нет конца…

А почва вся у обвинений:

Сократ платоновский другой!

Но где источник убежденья,

Что был Сократ и впрямь такой?

Они совсем не допускают,

Что дух сократовских бесед:

Советы жизни, наставленья,

Победой в споре наслажденье…

А философии здесь нет.

Есть среди аргументов в адрес недоверия написанному Ксенофонту и весьма странные. Вот, скажем, что пишет Грегори Властос:

«…ничто не указывает на близкое знакомство Ксенофонта и Сократа, тогда как Платон, очевидно, был связан с Сократом самыми тесными дружественными узами, когда-либо связывавшими ученика с любимым учителем» [8, с. 138].

Получается, что Ксенофонт, в отличие от Платона, попросту плохо знал Сократа, а потому его так неудачно описал. Но всё не так. У Сократа все его ученики были одновременно его друзьями. А на «близкое знакомство» Сократа и Ксенофонта указывают, как минимум, сохранившиеся два письма Сократа, адресованные Ксенофонту. Одно письмо начинается словами: «Ты хорошо знаешь, с каким уважением я отношусь к Херефонту» [15, с. 264], а в другом Сократ пишет: «Мы же [с тобою], если уж раз отдали себя на такое дело, будем хорошими людьми, вспоминая о многом, что раньше мы говорили…» [там же, с. 266]. И как после этого можно утверждать, что «ничто не указывает на близкое знакомство Ксенофонта и Сократа»?!

Также они вместе были на войне, и Сократ даже спас жизнь Ксенофонту. Эту историю рассказывает Страбон, а вслед за ним Диоген Лаэртский: при отступлении Ксенофонт упал с лошади, потеряв сознание, а Сократ тащил его на себе. Но критики Ксенофонта и тут нашли повод усомниться. Они ставят эту историю под сомнение на том основании, что Ксенофонту якобы в это время (424 г. до н.э.) было всего шесть лет, и он никак не мог быть на войне. Они твёрдо уверены (на каком основании?), что Ксенофонт родился в 430 г. до н. э. Однако точная дата его рождения неизвестна. В пользу того, что Ксенофонт был намного старше, говорит его диалог «Пир», где в самом начале звучат слова: «Я хочу рассказать тот случай, при котором я присутствовал» [11, с. 269]. Действие этого диалога, как точно установлено, относится к 422 г. до н. э. И что получается, восьмилетний Ксенофонт присутствовал на взрослой вечеринке? Как отмечает С. Соболевский [21, с. 444], на подобных мероприятиях могли присутствовать только люди старше 20 лет. А потому сам С. Соболевский склоняется к версии, что годом рождения Ксенофонта является «444-й или ещё более ранний» [там же].

Хоть Ксенофонта и принято обвинять в том, что он не смог описать настоящего Сократа, не смог изобразить его высокую личность, сам Ксенофонт как раз был очень требователен к себе в этом отношении, что мы встречаем в его письме Кебету и Симмию:

«…но я считаю нужным заботиться о Сократе, как бы по моей вине, если плохо поведаю о нём в своих воспоминаниях, не подверглось нареканиям его высокое нравственное достоинство. Мне кажется, нет разницы в том, клевещешь ли ты на кого или пишешь не вполне достойное высоких качеств того, о ком ты пишешь. Такой страх, Кебет и Симмий, который теперь охватывает меня» [15, с. 289].

В другом же письме он пишет, что показывал написанное Аристиппу и Федону, и те сочли, что «кое-что там есть хорошего» [там же, с. 286]. Получается, Ксенофонт показывал предварительные материалы другим ученикам Сократа, и если бы там Сократ выглядел не по-настоящему, то ему бы наверняка на это указали.

Таким образом, Ксенофонт очень тщательно заботился о том, чтобы Сократ у него не вышел хуже, чем был на самом деле. И обвинения в его адрес со стороны людей, живущих спустя два с лишним тысячелетия, нельзя признать обоснованным. Такие обвинения есть попросту следствие завышенных ожиданий, порождённое выдуманным образом Сократа в платоновских диалогах.

d) Другие источники

Аристофан, Платон и Ксенофонт являются современниками Сократа. На этом свидетельства современников, дошедшие до нас, почти заканчиваются. Но именно «почти», ибо до нас ещё дошли несколько писем Сократа и его друзей. Из этих писем мы особо ничего не узнаем о философских взглядах Сократа, но многое можем почерпнуть о некоторых обстоятельствах его жизни. На некоторые из этих писем мы уже выше опирались.

Вместе с тем есть свидетельства хоть и не современников, но весьма заслуживающие внимания. Прежде всего, это Аристотель. Он жил позднее, но был знаком со многими людьми, которые лично знали Сократа, и это не только Платон. Хоть и говорит Аристотель о Сократе мало, но это очень полезные сведения, и они звучат главным образом в рамках критики. Из критики Аристотелем теории идей мы узнаём, что принадлежит она Платону, а не Сократу. Также, когда Аристотель критикует этические положения Сократа, то мы как раз и узнаём, что они принадлежат именно ему. Между тем три известных сочинения по этике, которые мы сегодня знаем под именем Аристотеля, написаны вовсе не им. Даже сравнивая стилистику этих произведений с другими трактатами Аристотеля («Метафизика», «Физика» и др.), можно предполагать, что они написаны (или, по крайней мере, отредактированы) кем-то другим. И это действительно так. «Никомахова этика» написана Никомахом — сыном Аристотеля. Это произведение заслуживает наибольшего внимания, в нём, судя по всему, представлен свод всех этических сочинений Аристотеля в обработке его сына. «Евдемова этика» написана перипатетиком Евдемом Родосским, а автор «Большой этики» неизвестен, но тоже кто-то из перипатетиков. Однако этическая система во всех трёх сочинениях изложена одна и та же — самого Аристотеля. Вместе с тем в этих сочинениях наряду с именем Сократа звучит и странное имя «Сократ-старший» — что это означает, неизвестно…

Ещё одним важным источником является книга Диогена Лаэртского. Он жил, предположительно, в конце II — начале III века нашей эры. Со времён Сократа прошло уже семь веков. И уже на основании этого можно ставить вопрос о достоверности приведённых там данных. Однако в те времена было доступно множество более весомых источников, которые до нас не дошли, но к которым имел доступ Диоген Лаэртский. Вместе с тем по психотипу он является экстенсивным позитистом, а люди этого склада в исторических материалах больше обращают внимание на поверхностные, но вызывающие интерес события, какими и изобилует его книга. Постичь внутреннюю глубину истории они не в состоянии. Но, с другой стороны, плюс экстенсивистов в том, что они способны перерабатывать большое множество материала. И Диоген Лаэртский как раз таков — складывается ощущение, что он разыскал и ознакомился со всеми существующими в его времена источниками. И потому, при обращении к античности, его работа всегда находится в центре внимания историков философии.

О платоновском Сократе Диоген Лаэртский однозначно говорит как о литературном герое, в уста которого вкладываются различные мысли. Весьма примечателен момент в отношении диалога «Лисий», написанного ещё при жизни Сократа. Реакция Сократа на этот диалог описывается так:

«Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал „Лисия“, воскликнул: „Клянусь Гераклом! Сколько же навыдумывал на меня этот юнец!“ — ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил» [13, с. 146].

Платон вкладывал в уста Сократа и его мысли, и свои собственные. Но в этих «собственных» мыслях было много заимствованного у других:

«Он соединил учения Гераклита, Пифагора и Сократа: о чувственно воспринимаемом он рассуждал по Гераклиту, об умопостигаемом — по Пифагору, а об общественном — по Сократу. <…> о „Государстве“ Фаворин во II книге „Разнообразного повествования“ говорит, будто оно почти целиком содержится в „Противоречиях“ Протагора» [там же, с. 139, 152].

Вместе с тем у А. Ф. Лосева говорится, что Платон заимствовал у Демокрита учение об атомах (переработав), у Гераклита — концепцию всеобщего становления, у элеатов — концепцию неподвижного Единого, у пифагорейцев — концепцию числа [14, с. 10]. В итоге получается, что платоновский Сократ говорит сразу устами Гераклита, Пифагора, Сократа, Протагора, да и самого Платона. И неудивительно, что такого Сократа многие считают философом из философов.

Лишь в диалогах у Платона

Он мудрецом предстал всем нам,

И все таким его возносят,

Каким Платон нам описал.

Платон же мысли Гераклита,

И Пифагора, и Сократа,

А частью — даже Протагора,

Что те вещали всем когда-то,

Соединил в единой связке,

Добавив мысли и свои, —

И то в уста вложил Сократу,

Издав тогда в былые дни.

Немудрено, что восхищает

Сократа блеск, в конце концов,

Когда из книги он вещает

Устами стольких мудрецов!

Жизненный путь

Год рождения Сократа мы знаем лишь приблизительно. Известно, что когда он предстал перед судом, ему было семьдесят лет. Это был 399 г. до н. э. Но исполнилось ли ему уже в этом году семьдесят, или должно было исполниться семьдесят один — это неизвестно. А потому год его рождения обозначают лишь приблизительно — либо 469, либо 470 до н.э.

Отец Сократа был каменотёсом-ваятелем, и Сократ, судя по всему, первоначально работал в его мастерской. В различных энциклопедиях фигурирует информация, что руками Сократа даже были созданы некоторые статуи перед входом в афинский Акрополь. Она идёт от древнегреческого географа Павсания, жившего во II веке, т.е. спустя шесть веков после Сократа. Павсаний активно посещал различные исторические места, беседовал с местными жителями, получая от них разные сведения. Но насколько полученные таким путём сведения могли быть достоверными, если прошло целых шесть веков?! Когда информация передаётся устно от одних к другим, она всегда искажается, в той или иной степени, а когда это происходит на протяжении шести столетий, то тем более… Строительство Акрополя началось в 447 г. до н.э., когда Сократу было 22–23 года. Инициатором же данного строительства был Перикл, с которым Сократ в какой-то момент стал близко знаком. Тем самым он вполне мог тем или иным образом участвовать в строительстве Акрополя. Но очень маловероятно, чтобы такую знаковую, важнейшую работу, поручили начинающему ваятелю Сократу, в то время как было множество других солидных и имеющих высокую репутацию мастеров этого дела…

Работа в мастерской, похоже, оставила у Сократа не лучшие воспоминания. Он впоследствии очень негативно относился к ремесленной работе, считая, что она портит здоровье и оставляет мало свободного времени, требуемого, конечно, не для отдыха и развлечения, а для совершенствования самого себя.

К философии Сократа приобщил Критон — человек из достаточно богатой семьи. Это тот самый Критон, который, согласно одноимённому диалогу Платона, подготовив всё для побега, приходил к Сократу перед его казнью. Однако, по другим сведениям, приходил вовсе не Критон, а Эсхин. Дело в том, что (как говорит Идомений) Платон находился во враждебных отношениях с Аристиппом, а Эсхин был человеком из его круга. Избегать упоминания тех, о ком не хочется говорить, — это для Платона типично: он не говорит о Ксенофонте, с которым находился в конфликте, совсем не упоминает Демокрита, все книги которого даже пытался сжечь, стерев о нём память.

Назовём учителей Сократа. Прежде всего, это Анаксагор. Именно на его занятиях Сократ познакомился с Периклом — отцом афинской демократии, который также был одним из учеников. Позже Анаксагора будут судить за то, что он отрицал божественную природу Солнца, считая его горящим камнем (для него все небесные светила были горящими камнями). И именно Перикл на суде заступился за своего учителя, показывая на себя и говоря, что является его учеником, и по нему следует судить, учит ли Анаксагор плохому. Это возымело действие, и казнь Анаксагору была заменена на изгнание.

Близкое знакомство с Периклом привело к тому, что Сократ обрёл себе учителя риторики в лице его супруги Аспазии, которая даже писала речи для Перикла.

Также на занятиях у Анаксагора Сократ познакомился с Еврипидом. В разных материалах о Сократе периодически встречается информация, будто бы он помогал Еврипиду писать трагедии. В это охотно верил Ницше, который даже говорил, что устами Еврипида говорит Сократ. Единственным источником здесь является Диоген Лаэртский, у которого приведены следующие строки из якобы поэмы Аристофана «Облака»:

«Для Еврипида пишет он трагедии,

В которых столько болтовни и мудрости» [13, с. 98].

При этом идёт ссылка на саму комедию, на первоисточник (даже указывается абзац). Но в дошедшем до нас варианте комедии подобных строк нет. Переводчик М. Л. Гаспаров находит два объяснения этому: либо эти строки имелись в первоначальном варианте «Облаков» (а до нас дошёл второй, более совершенный), либо речь идёт об одноимённой комедии Телеклида [там же, с. 463]. Однако трудно представить, что до Диогена Лаэртского через семь веков дошёл лишь первый вариант комедии, который оказался провальным, и который сам Аристофан забраковал. О комедии же Телеклида с таким наименованием мы вообще никакой информации не находим… Вместе с тем ни у Платона, ни у Ксенофонта нет даже малейшего намёка на то, что Сократ сотрудничал с Еврипидом… От Диогена Лаэртского мы также узнаём, что Еврипид интересовался мнением Сократа по поводу сочинения Гераклита. Если Еврипид высоко ценил мнение Сократа, то вполне возможно, что ему было интересно и его мнение о написанных им трагедиях, и он мог просто показывать ему черновики своих сочинений для предварительной оценки. Отсюда, возможно, и пошёл слух о Сократе как соавторе…

После осуждения Анаксагора, а Сократу тогда было около 37 лет, он начинает посещать занятия его ученика — Архелая. И Анаксагор, и Архелай — это «натурфилософы», а точнее — «фисиологи»: они занимались философией природы. Сократ же пойдёт по другому пути: в его центре внимания окажется моральная философия. Занятия же философией природы, как указывает Ксенофонт, Сократ считал глупостью. Он не понимал, каким может быть практическое применение этих знаний. Но это значит, что знание само по себе не представляло для Сократа ценности. Он стремился изучать лишь то, что имеет практическую пользу — но не в смысле накопления богатств или обретения власти, а в смысле совершенствования самого себя и своих отношений с другими.

Очень важно обратить внимание на то, что среди учителей Сократа были и те, кого мы сейчас называем «софисты». Прежде всего, это Продик. Более всего он известен как уделявший большое внимание прояснению значения слов, на основе чего определялись синонимы и омонимы. Сегодня мы открываем толковые словари, смотрим на значение слов, и почти никто не догадывается, что всё это берёт своё начало с тех, к кому принято относиться отрицательно, — с софистов, а именно — с Продика. О том, что Продик активно занимался прояснением понятий, мельком звучит в диалоге «Протагор», где Сократ обращается к нему с просьбой прояснить, является ли одним и тем же «быть» и «стать», а потом рассказывает про то, как Продик его учил прояснять смысл слов. Именно эту линию и развивал Сократ в своих диалогах, проясняя те или иные понятия. Позднее же это полностью станут считать новшеством Сократа, а о Продике совсем забудут…

Также утверждается, что Сократ учился у софиста Дамона, который был советником Перикла и его учителем.

Словесные состязания по принципу «вопрос-ответ» берут своё начало также с софистов — с Протагора. Однако, как мы узнаём из одноимённого диалога, беседы Протагора предполагали длительные речи из уст собеседников. Сократ же специализировался на беседах, предполагавших короткие вопросы и ответы. И в этих беседах ему не было равных: он постоянно побеждал в споре. Однако есть большие сомнения, что эти победы были честными, ибо он вёл их, постоянно используя софизмы, что будет в дальнейшем показано. Возможно, именно по этой причине после споров Сократа, бывало, колотили, таскали за волосы, осмеивали и оскорбляли. Диоген Лаэртский пишет, что Сократ «спорил с кем попало не для того, чтобы переубедить их, а для того, чтобы доискаться до истины» [13, с. 99]. В то же время Аристофан называет Сократа «священнослужителем речей плутовских», и очень маловероятно, что это не имело за собой серьёзного основания. Однако первый вариант комедии Аристофана был написан в 423 году до н.э., т.е. всего через пять лет после того, как Сократ начал свою философскую деятельность. Это ранний Сократ. Вполне возможно, что впоследствии Сократ изменился и слова Диогена Лаэртского относятся уже к позднему Сократу. А может, никакого изменения и не было…

Свою активную философскую деятельность Сократ начал примерно в 428 г. до н.э. — когда ему было чуть более сорока лет. Как утверждал сам Сократ, его к этому побудил ответ оракула его другу Херефонту, приехавшему в дельфийский храм. Якобы Пифия устами оракула сказала, что нет никого мудрее Сократа. Различные версии этой истории мы изложим позже.

Оракул возвестил Сократу,

Что он мудрее всех других,

Отсюда путь и начинает

Он в наставлениях своих.

Суть философской деятельности Сократа можно обозначит как приобщение других к философии и наставление их на путь добродетели. Сократ, основываясь на словах оракула, стал считать, что в этом его миссия. Изначально, судя по всему, он вовсе не планировал создавать вокруг себя круг учеников, а просто заводил беседы с другими, стараясь в этих беседах исправлять представление своих собеседников о моральных вопросах, заставляя задуматься над ними. И Сократ заводил беседы с кем попало. Своих собеседников он искал главным образом там, где собирался народ: на аллеях возле мест, куда приходили заниматься гимнастикой, и возле меняльных столов на торговой пощади. Бывало, что он заводил разговор просто со встретившимся ему на улице человеком. Принимался за философские беседы он и каждый раз, бывая у кого-то в гостях.

Вот здесь уже возникает вопрос: а не принижал ли Сократ философию, выставляя её вопросы везде и всюду, даже на базарной площади? Ведь если ты что-то очень высоко ценишь, то должен относиться к этому священно, не выставляя в неподобающих местах…

Порой на площади торговой

Среди торговцев и менял

Бесед он метод повивальный

В различных формах применял.

Мест гимнастических аллеи,

Простые комнаты в домах —

Бесед сократовских обитель,

Идут они и во дворах.

Чуть ли не с каждым он заводит

Свой философский разговор,

Идёт философ с мыслью в массы —

Метать так бисер — не позор?

Излишен на вопрос ответ,

Коль бисера здесь вовсе нет…