Бесплатный фрагмент - Соеласи

Сказка о змее

Это случилось в мире, где ещё не появился человек. Солнце щедро дарило своё тепло, облака несли живительную влагу. В лугах паслись олени, ламы, антилопы, дикие овцы и волы. Под землёй жили кроты и суслики. На скалах прыгали горные козлы и барсы. Среди вод плавали рыбы, а по воздуху летали орлы, голуби, вороны. И не существовало ни одного, кто бы поедал других. Все мирно жили и питались лишь дарами земли и вод. Животные полей ели травы, злаки. В лесах кабаны находили жёлуди и ягоды. Кто имел длинную шею как жираф, тот срывал плоды, висящие высоко на деревьях. Птицы слетались на поля и подбирали семена злаков. Рыбам ветер сносил с полей, лесов и гор их пропитание.

В один милый вечер змея лежала на большом плоском камне, нагретом солнцем, широко разинув рот, и к ней случайно залетел туда комар. Змею это позабавило, и она захлопнула свои челюсти. Комар громко зажужжал, щекоча змею изнутри. Она хотела открыть рот, но не успела это сделать, а в этот момент комар запищал громче: «Выпусти меня, змея!» — это развеселило змею, она засмеялась, при этом глубоко вздохнула и случайно проглотила комара.

«Как вкусно, однако! — подумала змея. — Попробую я ещё комаров». И она принялась открывать свою пасть и, когда никто не видел, захлопывать её и поедать невинных насекомых. Со временем она увеличилась в размерах и уже стала крупнее всех своих сородичей. Ей уже не хватало одних комаров, и змея решила есть всех мух, кузнечиков и бабочек, носящихся вокруг неё. Теперь она не просто разевала пасть. Она специально вползала в те места, где летало много насекомых, пряталась и потом внезапно нападала на них из укрытия. Змея ещё сильнее выросла, но ненасытность её увеличилась того больше.

Как-то раз она тайно охотилась на стайку бабочек, среди которых пустилась порезвиться маленькая-маленькая птичка. Стояла ясная, безветренная, но не жаркая погода, бабочки перелетали с одного красивого цветка на другой, ещё более красивый, увлекая пернатую подругу за собой. Змея бросилась в стайку бабочек, но, не разобравшись, схватила маленькую птичку и сильно сжала свои челюсти по привычке. Красная горячая кровь полилась ей в глотку. «Приятная, тёплая и пряная жидкость! Она обволакивает и насыщает! Ах, и какое вкусное мясо! Почему раньше я этого не пробовала?» — подумала змея и тут же начала охотиться на других птиц. Она много съела их в этот день, а ночью у неё выросли два ужасных зуба-жала, которыми она теперь впивалась в каждую новую свою добычу, насыщалась её кровью и, поедая очередную несчастную, приносила её жизнь в жертву роста своего брюха.

Однажды подул сильный холодный ветер. Полевая мышка высунула из-под земли свою головку, так как ей в норку что-то капнуло. «Наверное, начался дождь. Но почему нет облаков? — удивилась она, вылезая на свет. — И что это за огромный ствол дерева? Я здесь никогда не видела его раньше». Но то оказалось не дерево, а тело огромной змеи, с зубов которой и упала одна из капель крови в мышиную норку. Вся морда змеи была в перьях птицы, глаза сверкали, хвост извивался и бился по земле.

«Ты съела друга!» — прокричала смелая мышь. На Земле в то время все общались меж собой следующим образом: птица называла крысу другом, рыба являлась другом выдре, страус также называл другом льва. Слон считал носорога братом; рыба же рыбе или птица птице приходилась сестрой; и все животные звались братьями и сестрами или друзьями.

«Какой она мне друг? И ты не друг мне, ты — моя пища! — гневно прокричала змея, бросилась на мышь и проглотила её. — Теперь я буду охотиться на любую тварь и не стану больше скрываться. Пусть все страшатся меня и служат мне едой». И змея принялась пожирать всех птиц и животных, попадавшихся ей на пути, и не скрывала этого. Со временем превратилась она в огромную гадину, превосходящую по силе любое существо.

Слух о том, что гигантский змей поедает всё живое, быстро распространился по лицу земли. Звери, пытаясь спастись, бежали прочь и передавали встречающимся то, что они видели и слышали. В этих рассказах жил страх. И все пошли к своим царям: звери — ко льву, птицы — к орлу, рыбы — к киту-кашалоту, насекомые — к чёрному муравью. И просили четырёх царей пойти к змею и умолять его перестать есть их братьев и друзей. В обмен на что они обяжутся приносить змею самые вкусные фрукты, лакомые орехи, сладкий мёд диких пчёл и сытные полные зёрна.

Четыре царя пришли к Змею: «Мы тебе обещаем приносить самые вкусные фрукты, лакомые орехи, сладкий мёд диких пчёл и сытные полные зёрна. Ты же не ешь наших братьев и друзей». Змей же громко рассмеялся над словами четырёх царей: «Ни вкусные фрукты, ни лакомые орехи, ни сладкий мёд диких пчёл и ни сытные полные зёрна не заменят мне вкуса крови и разорванной плоти. Но мне надо много, ещё больше, и вы будете сами своими царскими родами убивать и приносить мне пищу. Так велю я вам, иначе сожру вас и весь ваш род!»

И пошли цари, стали во главе своего рода и начали убивать других и приносить их Змею. Львы убивали свиней и козлов, орлы — голубей и уток, киты–кашалоты — морских обитателей, а муравьи — насекомых. Полилась кровь округ земли, крики животных доносились до Змея, а он лишь радовался, зная, сколько много выпьет крови и съест мяса сегодня. Более того, выбрали себе цари помощников для убийства, так как велик был аппетит у Змея и не успевали они. Пришлось охотиться волкам и лисам, акулам и щукам, соколам да совам и другим на безропотных добрых животных.

Собрались мирные звери, продолжавшие есть травы и злаки, плоды и листья. «Как же нам избавиться от Змея, чтобы он перестал заставлять львов, орлов, китов, муравьёв и других убивать нас?» Тогда старый Сизый Голубь громко проворковал: «Я помню те времена, когда кровь не проливалась на земле и все были друзьями и братьями. Я хочу, чтобы так и сохранялось. Послушайте же меня, о звери. Возьми же, носорог, разбегись и ударь огромный камень своим рогом, и расколи его».

Носорог так и сделал. Нашёл огромный круглый камень, больше, чем он сам, отошёл, разбежался и ударил своим белым рогом в центр его и расколол камень на две равные части.

«Теперь пусть соберутся все звери, имеющие копыта, и бьют в середину каждой части камня, чтобы получились как бы две огромные чаши», — распорядился Голубь. И пришли лошади, антилопы, козлы. Стали они вместе бить своими копытами от центра камней к краям, пока не получились две огромные каменные чаши.

Сказал старый Голубь тогда бегемотам: «Возьмите одну из чаш и несите её к Змею. Вы же, слоны, возьмите другую чашу и несите поодаль. Вы же, буйволы, соберите глину белую, которая затвердевает на воздухе, сложите её в большую, плетённую из ивы корзину и идите вслед за слонами. Я же полечу к Змею и поприветствую его. Делайте, как буду говорить вам».

Полетел Сизый Голубь, сел на дерево возле Змея и восхвалил его: «Ты, Змей, поедатель всей твари земной, морской, подземной и воздушной. Зачем ползать тебе на твоём сытом брюхе, пусть лучше бегемоты возьмутся носить тебя на каменной чаше, а буйволы начнут подавать еду в корзине, плетённой из ивы».

«Хорошо, — согласился Змей. — Это очень ты хорошо придумал».

Залез Змей на каменную чашу, понесли его бегемоты. Но пошёл сильный дождь, стал он капать на Змея, и чаша наполнялась водой. Подлетел Голубь к Змею и прошептал: «Змей, чтобы дождь не мочил тебя и не наполнял каменную чашу, позволь слонам держать над тобой другую чашу, пусть она защищает тебя, как широкие листья защищают укрывающихся под ними».

«Это тоже ты хорошо придумал, — изумился Змей. — Пусть слоны закроют надо мной небо от дождя, бегемоты пусть носят меня, а буйволы пусть подадут мне корзину с едой», — утвердил Змей.

Подошли слоны и подняли вторую каменную чашу над Змеем и закрыли его сверху от дождя. Вытащил Змей голову из неплотно прилегавшего места в крае чаши и прокричал: «Пододвиньте же мне скорее мою трапезу». Но Сизый Голубь подлетел и воскликнул: «Вы, бегемоты, ставьте чашу со Змеем на землю; вы, слоны, наступите на верхнюю чашу; а вы, обезьяны, и все звери, мажьте края чаш белой глиной, чтобы, когда она высохнет, не смог Змей вылезти изнутри чаш».

Сделали всё так, как советовал Голубь. Чаши, поставленные на землю, обмазали белой глиной по краям, и слоны стояли на чаше до тех пор, пока глина не высохла, и не скрепились обе чаши, став одним целым.

В ярости Змей пытался вырваться из каменной скорлупы, ничего у него не получилось, ибо слишком жирный он был и огромное брюхо отъел себе. Только голова его могла высовываться наружу да кончик хвоста с другой стороны. Ушли все звери от Змея, а он злился и злился от своего бессилия. Мог он теперь есть только траву, которая росла у него перед мордой, слетавшие с кустов листья да плоды, падающие изредка с деревьев. Старался змей раскачивать свою каменную темницу, чтобы перекатиться с места на место, и иногда ему это удавалось. От постоянных этих усилий со временем через небольшие отверстия между каменными чашами даже вылезли у него маленькие лапы, так, что смог он теперь потихоньку переползать, поедая свежую травку.

Увидела это когда-то обезьяна и закричала: «Ах, как голый череп ползёт, ах, как череп, череп ах, ах, а!..» И стали теперь звать его черепаха. Никогда теперь змей в каменной скорлупе, то есть черепаха не ела чьей-либо плоти, только траву. Оттого все последующие поколения черепах рождались всё меньше и меньше, пока не стали такими же, как теперь. Но кровь, пролитая змеем на земле, не была забыта. Львы, орлы, киты-кашалоты и другие меньшие, убивая для змея, сами вкусили крови и уже не смогли отказаться от поедания плоти. Поэтому с тех пор так и повелось: что по-прежнему траву и листья едят одни, другие же охотятся на них.

                                                    * * *

Белый кот

Абсолютно белого кота вынесли в первый раз в его жизни погулять на улицу. Это был уже не котёнок, нет, — взрослый красивый кот с чистейшей белоснежной шёрсткой и необычным именем Ажёрес. Молодая травка зелёными волнами покрывала газон возле дома, а жёлтые одуванчики выделялись на нём весёлыми островками. Кот шёл по абсолютно новой для него поверхности этаким кораблём, прямо, ни на что не обращая внимания; так же, как корабль гудит, он громко мяукал, даже не мяукал, а будто бы лаял, нёс вертикально хвост-трубу и раздувал покрасневшие ноздри. Сделавшимися розовыми ушами он беспрестанно водил словно локаторами, а глаза, с также порозовевшими веками, поражённо смотрели на неизвестно откуда взявшийся огромный незнакомый и неведомый мир.

Но если для него всё было впервой, то вот для воробьёв, сидевших на невысокой яблоньке-дичке, необычным выглядел только кот, выделяющийся белым пятном на привычном травяном покрове, ничуть не прячущийся, не крадущийся, не охотящийся ни на них, ни на кого-либо ещё, да к тому же и громко мяукающий при этом. И так им стало весело и забавно от необыкновенного кота, такой поднялся переполох и громкий гомон на ветках яблоньки, точно воробьям вынесли вкуснейшего корма, но на всех не хватило. Мало того, отдельные молодые, самые озорные и нахальные пернатые прыгали с ветки, проносились над котом, едва не задевая его шкуру, подлетали к нему и зависали прямо возле ушастой головы, как бы насмехаясь над ним, демонстрируя своим поведением: «Что, белянка, теперь-то мы тебя видим, и ничего-то ты нам не сделаешь, и не боимся мы тебя ни капельки, так-то вот!» Кота эти летающие существа ещё больше заводили, и он ещё сильнее начинал орать.

Выправила ситуацию хозяйка, взявшая своего любимца на руки: «Ну, хватит на первый раз, гляди-ка ты, осмелели. Пойдём, Ажёрес, домой, а то эти воробьи совсем распоясались».

                                                    * * *

Вечер из жизни мамы

Помните те осенние вечера, когда дни уже стали короче и сумерки наступают неожиданно, без длинных летних теней? Кажется, вот он, ясный день, и вдруг неожиданно подкатил вечер. С тоской вспоминаешь о жарком лете при порывах осеннего прохладного ветра, ёжишься в предчувствии долгой холодной сибирской зимы. И тот вечер ничем бы не отличался от других таких поздних вечеров, если бы не одно происшествие. Мама пошла выгулять собаку по аллее, ведущей к реке.

Но сказать «собаку» — это не сказать ни о чём. Во-первых, это пудель. Во-вторых — карликовый. Вообще-то, пуделя подразделяются на королевских — это самые большие, красивые, они часто выступают в цирке — очень они нарядные; потом идут средние пуделя, и только затем — карликовые. Наш — абрикосового цвета. Это весёлый, подвижный, звонкий, постоянно прыгающий и игривый дружок, никогда никого не обижавший и в каждой собаке или ином животном видевший только товарища и участника своих игр. Правда, иногда он мог закатиться лаем на неожиданно появившегося и, как правило, высокого мужчину, но только в качестве охраны мамы или меня, Светланы. Маму он обожал! Она ему казалась чем-то святым, и защищал он её беззаветно и самоотверженно. Однако все лишь только улыбались над его решительными попытками отстоять своих хозяек, но он всегда получал от них похвалу и, конечно, пару лакомых кусочков во время обеда.

Чаще всего выгуливала его я, потому что это моя собака, я купила её сама. Но пудель являлся любимцем всей семьи. В тот вечер мне надо было к бабушке, и вывести его отправилась мама. Итак, вот с этим самым абрикосовым маленьким пуделем мама вечером оказалась на аллее. Чип — да, я забыла его представить — бежал от дерева к дереву, обнюхивал по дороге всё подряд и делал это с тем важным видом и заинтересованностью, как это делают все собаки.

---

Кстати о собаках. За миг короче времени, за которое я пишу слово «собака», другой представитель этого отряда четвероногих подскочил к Чипу и попытался сходу схватить его. А мы помним, что уже наступили сумерки. О себе эта собака заявила только глухим топотом и тяжёлым дыханием. Мама инстинктивно автоматически дёрнула за поводок к себе и спасла пуделя от опасности, исходящей от неизвестной разъярённой собаки. Чип повис в воздухе и, казалось, был спасён, но на свою беду он проскальзывает головой сквозь ошейник и падает прямиком в широко открытую пасть, оснащённую, что сразу было видно даже при тусклом свете фонарей, ужасными зубами и особенно выделявшимися огромными клыками. Чип беспомощно обмяк в пасти этой собаки, которая перехватила его ровно посередине и, глухо рыча от удовольствия, замотала головой. Серьёзность ситуации, в которую попал Чип, всю сложность и критичность положения, отягощало то, что челюсти, которыми он был схвачен, принадлежали одной из самых свирепых бойцовых пород собак — истребителю себе подобных, стаффордширскому терьеру, или как его у нас с опаской называют — стаффорду.

Я не знаю, думала ли мама о смертельной угрозе, что представляла данная особь в тот момент для неё самой; наверное, нет. Она решительно бросилась на защиту пуделя! В тревоге за его жизнь она била по злобной морде бойцовской собаки, всё сильнее и сильнее сжимавшей Чипа своими неумолимыми, бесчувственными, жаждущими лишь крови челюстями. Ничего не помогало. Мама о себе не заботилась в тот момент, перед ней стояла одна лишь цель — спасти своего пуделя из пасти этого чудовища. Вдруг её осенило! Она вспомнила, как надо освобождаться от хватки таких собак, где-то она это читала. Мама забежала со спины стаффа, просунула ему правую руку под челюстью, схватила за локоть свою левую руку, а кистью левой руки надавила на затылок агрессора. Таким образом она могла придавить ему горло и заставить раскрыть пасть, но для этого надо было его передние лапы оторвать от земли. Мама попыталась это сделать, но кобель был очень крупный, тяжёлый, и мама вместе с ним повалилась на землю, продолжая давить ему на горло. Стафф делал своё дело: почувствовав вкус крови, он, закрыв глаза, не обращал ни на что внимание, всё сжимал и сжимал бедного Чипа. Из последних сил мама, перекатившись с бока на живот, навалилась всем телом на убийцу. Пытаясь огрызнуться и схватить уже человека, стафф разомкнул пасть, и Чип безвольно и мягко упал на пожухшую траву.

Спасло маму то, что, привлечённые визгом пуделя, рычанием крупной собаки и звуками борьбы, подбежали двое мужчин и стали отгонять разъярённого пса. Это оказались строители, они заканчивали делать неподалёку металлический забор, и вот эти самые прутья от забора и помогли отогнать свирепого терьера от мамы. А она, лишь успев крикнуть «спасибо!» строителям, уже бежала с бездыханным телом Чипа в ветеринарную клинику, которая располагалась неподалёку и работала круглосуточно. Забежав туда, мама только просила человека в белом халате: «Спасите собаку, спасите собаку!» А тот, пожилой человек, ветеринарный врач, увидев маму, лишь ахнул: «Голубушка, вас саму надо спасать, как минимум ваши руки!» Только сейчас мама заметила, что на обеих кистях имелись проколы от клыков и другие рваные раны, из которых текла кровь, а она до этого думала, что это кровь Чипа.

Врачи трудились на двух столах. На одном занимались мамиными руками, на другом пытались спасти Чипа — ему удалили ребро, обработали сквозную рану правого лёгкого, причём, когда он дышал, слышался лёгкий свист, исходящий из неё, наложили шов на живот и так далее. Лишь глубокой ночью маму привезли домой. Долго потом у неё заживали кисти. У пуделя теперь осталась ямка между рёбрами, явственно ощущаемая при пальпации. И от всего случившегося до сих пор живёт страх перед стаффами. Он их теперь чётко различает и не подбегает к ним, а лишь напряжённо облаивает издалека, как бы показывая всем: «Глядите, смотрите, вот он, хищник! Вот он, убийца!» При этом пудель готов в любой момент сорваться и спрятаться от этой страшной собаки. А мама продолжает любить нашего питомца. Только мне кажется, что Чип ещё больше привязался к ней после этого происшествия, что он по-своему, по-собачьи её боготворит. Её, свою спасительницу — мою маму.

                                                    * * *

Ящерица

Весна — царица природы! Что-то рождается впервые, что-то пробуждается. Яркие свежие цвета, запахи, ощущения. Радостные звуки птиц, суета насекомых. Все составляющие природы, каждая её клеточка, весело освобождаясь от зимнего сна, созидают продолжение жизни. В Сибири это происходит особенно бурно и выразительно. Жизнь стремится успеть за несколько летних месяцев сделать свои дела, так как затем её захолодит, сожмёт, закуёт в ледяные кандалы и усыпит, словно мертвящим сном, мороз. Чтобы насладиться весной, необязательно стремиться за сотни километров от какого-либо сибирского поселения, но, уже отъехав на десять-двадцать километров даже от города-миллионника, можно окунуться в тишину и запахи леса или бора, особенно прозрачного и благоухающего, прогреваемого мягкими лучами весеннего солнца, которое пока ещё не вошло в полную силу после долгой зимы, а лишь ласкает своими лучами.

Вот в такой прекрасный апрельский день семья Хорошеньковых решила съездить на природу — побродить по лесу. Состав отдыхающих формировался пятью членами: отец с матерью и три дочери — пятнадцати, тринадцати и четырёх лет — Светлана, Екатерина, Анфиса. Все в радостном, приподнятом настроении ожидали встречи с давно знакомыми местами, где уже неоднократно совершали прогулки, тем не менее всегда наполненные чем-то новым, интересным.

Ах да, я совсем забыл! Был с ними и сопровождающий — абрикосовый пудель шести лет. Но вот он почему-то именно в этот раз проявлял какую-то нервозность, настороженность даже в машине, поскуливал и жался в ногах. Над ним шутили и подтрунивали, дескать, Чип — а так звали пса — не хочет больше приключений на свою голову, а вернее сказать, на весь свой небольшой — а он был карликовым пуделем — организм. Дело в том, что, несмотря на всегда позитивный настрой и мирный характер, конкретно этот пудель являлся настоящим страдальцем. То он попал в пасть к стаффордширскому терьеру, чудом спасся, хотя чудом в этом случае явилась мама, вступившаяся в схватку с бойцовской собакой. Пудель отделался пробитым лёгким и укороченным хирургом ребром. То после укуса клещей у него отказывали почки, то слепая, но всё же сторожевая собака, словно компостером, пробила ему своим клыком дырку в ухе. Но все, абсолютно все бродячие собаки почему-то люто ненавидели его. Может быть, потому что Чип им был полный антипод: маленький, чистенький, не имеющий запаха домашний любимец.

Впрочем, я отвлёкся. Пока мы рассуждали о пуделе, машина уже доставила семью в лес. Оставив авто у дороги, путники двинулись по тропинке. Встречала аллея строгих лиственниц, за ней начинались сосны со своим весёлым, пронизанным солнцем пространством. Тем не менее, весенний бор отличался от разогретого, яркого, с усыпляющим воздухом июня леса, когда в жару сосна испаряет смолу. Сейчас веяло лишь свежестью. Пройдя участок бора, вышли к началу берёзового околка, светлого и нарядного. Но, оглянувшись назад, мама вдруг вскрикнула: «Смотрите, смотрите! На нас кто-то смотрит! Что это на сосне?!»

Все молча повернулись и стали вглядываться. Подойдя большими, но осторожными шагами ближе, увидели: да это сова! Огромная белая сова! Она, вцепившись когтями, сидела на толстой сосне примерно в двух-трёх метрах от земли. Дети попытались подойти ещё ближе; сова несколько раз повернула туда-сюда свою голову, которая двигалась, казалось, на каких-то шарнирах; но птицу вспугнули. Оттолкнувшись от дерева, сова полетела вглубь бора совершенно беззвучно; крылья — пушистые, огромные — тихо рассекали воздух. Она как будто плыла, но при этом резко меняя траекторию движения среди сосен. Только лесные ночные хищники могут так бесшумно летать.

Процессия двинулась дальше в берёзовый лес. Здесь их ждала тоже неожиданная встреча. «Заяц прыгнул!» — аж застыв от восторга, прошептала средняя сестра Екатерина. И действительно, огромный серо-коричневый заяц перебежками двигался среди берёз. Анфиса, младшенькая, попыталась его догнать, но тот, резко сделав петлю вокруг куста, видимо, желая запутать преследователя, высоко-далеко прыгнул в сухостой и скрылся из виду. Все затем долго выглядывали, надеясь вновь заметить скачущий силуэт, но тщетно. Заяц — мастер по пряткам.

А высоко с неба раздавались протяжные крики — это парили в поднимающихся воздушных потоках степные ястребы, три-четыре особи. Они своим криком наводили страх на всех других представителей пернатых, за исключением, наверное, сов. Ястребы не просто парили, казалось, они активно что-то выцеливают: то делая большой круг, то опускаясь и планируя в полянах среди берёз. Один из них неожиданно кинулся вниз, метров на пять; словно брызги, полетели в разные стороны перья какой-то небольшой птички; а хищник, ещё немного пролетев по инерции вниз, развернулся и, медленно взмахивая крыльями, понёс свою жертву прочь, двигаясь в направлении аллеи лиственниц.

«Надо же! — Хорошеньков-старший стоял неподвижно. — Ты, видела Анфиса, как ястреб схватил птичку?» — сказал он, обращаясь к младшей дочери.

«Да! Вот так, вот так!» — согнув руки в локтях и растопырив пальцы, изобразила Анфиса нападение. При этом она прижала подбородок к груди, открыла рот и напряглась. Нос её немного загнулся вниз — она показывала клюв хищника. Была такая похожая пантомима, что все рассмеялись.

Однако мы забыли о Чипе. Он тоже по-своему деятельно принимал участие в происходящем: при появлении любой живности замирал, вытягивал шею в сторону непонятного объекта, пытался направить туда свои висячие уши, а главное, взгляд. Чип обладал отличным зрением, но тут он как будто всматривался в бинокль, желая разобрать, что это представляет собой. И так каждый раз.

Остальной путь прошёл без происшествий. Погуляв часа два, путешественники повернули назад. Они уже шли не спеша, рассматривая жёлтые нарядные цветы, суетящихся муравьев, громко жужжащих тяжёлых шмелей. Старшая, Светлана, хотела понюхать растущий неподалёку от тропинки цветок, но остановилась на полдороге к нему и поманила остальных к себе. «Ящерица!» — тихо сказала Света.

«Где, где?» — так же тихо зашептали остальные.

«Вот! Она зелёная, затаилась среди травы».

Еле заметная, различимо проглядывалась только её головка. Младшая не могла рассмотреть, лишь нетерпеливо трогала маму и спрашивала: «Где она? Кто там?» Тогда глава семейства произнёс негромко: «Ловите, ловите!» — Анфиса бросилась за ящерицей, но та, сделав быструю перебежку в сторону дерева, снова затаилась. Отец снял кепку и приготовился накрыть земноводное. С другой стороны подкрадывалась Екатерина. Ящерица от их шагов кинулась прочь.

«Окружайте! Обходите со всех сторон! Света, хватай её руками!»

Если бы кто со стороны посмотрел на ситуацию или, ещё лучше, услышал бы, то ему точно показалось бы, что идёт охота, и люди загоняют свою добычу. Чип с интересом смотрел за всеми. Он не мог понять, кого ловят, и, высоко выскакивая из травы, прыгал наподобие гигантской лягушки в сторону общего движения. Света, упав на колени, прижала ящерицу к земле.

«Бери её аккуратненько за брюшко!» — сказала мама.

«Она такая мягкая!» — отвечала старшая дочь, держа пресмыкающееся пальцами.

«Смотри Анфиса, какая ящерка! Посади себе на ручку».

Младшая подставила ладонь, и зелёная яркая ящерка коснулась кожи лапками. Девочка поёжилась от страха и восторга!

«И ты посмотри!» — мама, держа на руках любопытствующего Чипа, поднесла его к ящерице. Тот, как обычно, вытянул нос, принялся жадно обнюхивать незнакомое существо, отчего его морда стала казаться ещё длиннее. Неожиданно резко ящерица выскользнула из руки Светы, бросилась на этот самый длинный нос Чипа и, каким-то образом прицепившись, повисла на нём. Все от неожиданности застыли: «Что же будет дальше?» Лишь мама, продолжавшая держать собаку, начала быстро-быстро туда-сюда размахивать Чипом, пытаясь сбросить пресмыкающееся. Видимо, пудель тоже ничего не мог понять. Он в свою очередь кружил головой, желая освободить свой нос от зелёной напасти.

Наконец объединёнными усилиями им удалось это сделать. Ящерица бесшумно скользнула в прошлогоднюю траву и пропала. Никто не проронил ни звука. Проводив взглядом ящерицу, они посмотрели на Чипа, который, казалось, слишком интенсивно облизывался. Но тут мама заметила, что он слизывал с носа кровь. Причём кровь текла очень сильно. На чёрном кончике носа собаки оказались явно различимые две ранки от знакомства с ящерицей.

«Как же так? Разве ящерицы кусаются?» — расстроено спросила мама.

«Я и не знал», — сказал отец.

«Вот дикая мать-ящерица! — низким голосом произнесла Анфиса. — Дурара-мать какая-то!» — повторила она также глухо.

Дело в том, что младшенькая оказалась очень ласковым ребёнком. Встречая на дорожке, например, муравья, она говорила ему: «Иди, иди к маме своей!» Найдя дождевого червяка, она тоже посылала его к маме, представляя её какой-то важной и большой особой, настоящей супермамой — огромной, но доброй. А сегодня она, видимо, выведя своё впечатление по силе воздействия на собаку, и встретилась с такой, только злой. «Дурара» — это значит совсем, сверх всякой меры плохая мать-ящерица.

Дети, мама — все жалели Чипа, у которого морда с левой стороны сильно запачкалась кровью.

«Надо везти ставить ему прививку», — жалобно произнесла мама.

«А он так не хотел ехать в лес, опять Чип пострадал», — вторила Катя.

«Это же надо, напала на беззащитную собаку!» — не унималась младшенькая.

«Хорошо, что на Анфису не кинулась! А ведь на уровне лица находилась! Посмотрите на ящерицу, посмотрите на ящерицу!» — съязвил отец.

«А ты тоже кричал: окружайте, руками берите», — оппонировала Светлана.

«Да! Никто не знал, что ящерицы так кидаются! Жить захочешь — кинешься! Наверное, в Чипе она какого-то зверя признала, — рассуждал Хорошеньков-старший. — Да ничего ему не будет — она же стерильная!»

Все с сомнением посмотрели на пуделя.

«Уже завтра к утру увидим», — и отец решительно зашагал к машине.

«Добрый ты наш», — мама двинулась вслед.

Кровь на морде Чипа перестала бежать сама, или это он её зализал. Но всю дорогу домой собака тихо лежала на ногах у мамы. Дети думали о происшедшем и не произносили ни слова, лишь только Анфиса не могла успокоиться, периодически оглядывая всех и принимая важный вид, медленно повторяла: «Злая ящерица, мать — опасная!»

«Осторожным надо быть с незнакомыми животными, даже маленькими!» — обобщил отец.

                                                    * * *

Правильный ответ

Маленькую Катю в этот день не смогла забрать ни мама, ни бабушка, и поэтому сию почётную обязанность возложили на отца. Но нужно сразу открыть крамольную истину: несмотря на то, что наступила весна, Хорошеньков-старший в первый раз шёл за дочкой в детский сад. Супруга подробно объяснила ему, с какой стороны лучше обойти здание, в какую дверь из множества имеющихся необходимо заходить, предварительно нажав на клавишу звонка на стене, куда, преодолев лестницу, повернуть и где на втором этаже расположена Катина группа. Так что Сан Саныч двигался по намеченному пути, словно по маршруту, проложенному на крупной карте.

А в это время в средней группе под названием «Гномики» завершалось занятие по развитию речи. Воспитательница поднимала листы с картинками, а ребята дружно нараспев громко выговаривали: «Дядя, — отвечали дети на демонстрируемый образ мужчины в шляпе. — Тётя, — на листке была женщина в платке. — Мальчик и девочка», — они изображались детьми в рубашечках, в шортиках и юбочке соответственно.

Александр Александрович уже поднялся на второй этаж и через открытую дверь слышал правильные ответы. Он заглянул в комнату занимающихся.

«Вы за кем?» — заметила незнакомого воспитательница.

«За Хорошеньковой Катей», — Сан Саныч посмотрел на дочку. Воспитательница, видя в первый раз этого отца, решила наверняка удостовериться через девочку, признаёт ли она его.

«Кто это, Катя?» — обратилась она к девочке.

«Дядя», — немного поразмыслив, сообщила та.

                                                    * * *

Немецкий язык

Урок немецкого подходил к концу. Несколько человек уже успели ответить у доски и описать на языке Гёте и Шиллера предложенные в учебнике картинки, изображающие людей с проявлениями разных болезней. Подошла очередь Екатерины, ей досталась иллюстрация женщины с повязкой на голове. Ученица вышла к доске с книгой и, показывая карандашом на больную, начала рассказывать о возможных симптомах:

— DieseFrauhat… (Эта женщина имеет…)

Но внезапно ответ ученицы прервался в самом начале, так как дверь неожиданно распахнулась и в класс из коридора понеслись возмущенные крики:

— Несправедливо! Несправедливо, Софья Аркадьевна! Мне нужно тоже было дать время! Почему вы так предвзято ко мне относитесь?!

Учитель немецкого подошла к возмущённой десятикласснице и спокойно спросила:

— А в чем, собственно, дело?

— Вы Свету Хорошенькову больше любите, чем меня! — Нужно заметить, что Света Хорошенькова приходилась старшей сестрой отвечавшей в этот момент Кате, учившейся в восьмом классе. — И вы ей дали время подумать! — продолжала упрекать Виктория.

— Вот именно, она попросила дополнительно три минуты на подготовку, ты же на уроке наотрез отказалась отвечать, поэтому иди и собирай силы и знания теперь. Не мешай, пожалуйста, проведению урока.

Возмущённая отличница не нашла что ответить, а лишь демонстративно хлопнула дверью и, громко стуча каблуками по полу коридора, удалилась.

— Итак, продолжаем, — спокойно обратился педагог к ученице у доски.

Но та и так немного плавала в новой теме, а тут ещё сцена с упоминанием имени сестры. Она оказалась окончательно сбита с толку и совсем забыла, о чём надо говорить.

— DieseFrauhatKopf (Эта женщина имеет голову), — путаясь, негромко произнесла Катя.

— Интересно, что за симптом? У меня тоже есть голова, чем же я болею? — поинтересовалась Софья Аркадьевна.

— Не знаю, — удивилась вопросу ученица.

— Undwas? (И что?) — сделав плавный округлый жест рукой, предложила развить тему дальше преподаватель.

— DieseFrauhatKopf (Эта женщина имеет голову), — начала снова Катерина, но набор немецких слов, как назло, иссяк.

Учительница повторила фразу:

— DieseFrauhat… und? (Эта женщина имеет… и?)

Восьмиклассница упорно молчала.

— Zeit! Zeit! (Время! Время!) — поторапливала Софья Аркадьевна.

— Ichweiß nicht (Я не знаю), — только и прошептала Катя.

Учительница решила помочь отвечающей и произнесла первый звук нужного слова:

— Sch… (Шш…)

Девочка повторила:

— Sch… (Шш…)

— Schm… (Шшм…) — учительница пошла чуть дальше в подсказке.

— Schm… (Шшм…) — внимательно глядя в глаза преподавателю, вновь продублировала Катя.

— Schmehrzehn! Kopfschmehrzehn! Und ich habe Kopfschmehrzehn! (Головная боль! Головная боль! И у меня головная боль), — хлопнув ладонью по столу, выпалила требуемый ответ фрау Розенвальд.

— Ja, ja, Kopfschmehrzehn (Да, да, головная боль), — как бы спохватившись и соглашаясь с учителем, вторила девочка.

Софья Аркадьевна тяжело выдохнула:

— Setzdichhin, meinegroßenKopfschmehrzehn (Садись, моя большая головная боль), — закончила урок немецкого педагог и устало махнула рукой.

                                                    * * *

Подарок, так подарок!

Юная именинница, недавно проснувшаяся, с помощью сестёр собрала волосы в хвостик на бок, надела лёгкий сарафанчик и в ярко-жёлтых туфлях на высоких каблуках со шнурками, завязанными по голени, вышла из дома, спустилась по лестнице и с жёлтым же шариком в руках направилась под нарядно украшенный навес, где её ждала семья.

«С днём рожденья! Анфиса, тебе уже восемь! Поздравляем! Какие туфли у тебя нарядные! Светины? Ты такая же большая, как она? Ей-то — двадцать».

Поздравления сыпались со всех сторон.

«Это тебе, — вперёд выступила Катя, средняя сестра, вручила младшенькой пакеты с подарками и заговорщицки посоветовала: — А теперь садись на стул, закрывай глаза и считай до десяти».

Мама, бабушка, Света и Катя начали нараспев хором: «Раз, два, три…» Отец отсутствовал, но на счёт «пять» калитка веранды отворилась, и он появился, неся в руках корзинку.

«Анфиса, открывай глаза, смотри!»

Радостные крики потревожили утреннюю умиротворённость: «Утятки! Какие лапочки! Пушистики хорошенькие!» — «Здорово, да?»

Пудель, крутившийся здесь же, поднялся на задние лапы, сложил смешно передние и, стоя так и балансируя, пытался рассмотреть: «Что же это находится в корзинке?»

«Пойдём, Анфиса, папа им прудик приготовил, посмотрим, как они плавают!»

Семья перешла на задний двор. Там в выкопанной ямке размещалась вровень с землёй детская ванночка для купания, на две третьих заполненная водой. Анфиса поставила корзинку на землю; из неё тут же попытался выпрыгнуть серенький с жёлтой грудкой утёнок. Девочка подхватила его: «Назову тебя Лимоном!» — и аккуратно опустила в воду. Серенький, сделав круг, смешно гребя лапками, шустро выскочил из искусственного прудика. Его вновь отправили в воду, правда, уже не одного, а со вторым утенком чёрно-жёлтого оперения, который отчаянно пищал. Парочка пересекла ванночку и выбралась на землю на противоположной стороне.

«А эта, громко кричащая, пусть будет Пуговкой», — определилась именинница (впоследствии так и оказалось: чёрная с жёлтым была уточкой, другой, серенький — селезнем). Утят поймали и незамедлительно отправили в плавание.

«Нельзя им столько купаться, слышишь, Анфиса, они же ещё очень маленькие!» — выговаривала бабушка внучке. И точно, Лимон смог ещё раз выскочить, а Пуговке, подплывавшей несколько раз к краю ванночки, никак не удавалось выбраться из неё на землю — пух, покрывавший тельце, намок, уточка отчаянно барахталась, быстро теряя при этом силы.

«Сейчас утка утонет! Спасай её, скорее, — мама всплеснула руками. — Нет, точно утонет!»

«Бедная Пуговка, — Анфиса, наклонившись, взяла птицу, — ой, она вся дрожит — или замёрзла, или от страха».

«Или от того и другого вместе взятого; закупали, бедную. Давай её сюда, обсохнуть ей нужно», — бабушка положила уточку на ладонь и прикрыла своей кофтой. Лимон же, потеряв сестричку из виду, носился туда-сюда, резко останавливался и осматривался. Вдруг он заметил подругу на руках у человека; громко крича, Лимон бегал теперь в ногах у людей, наступая им на стопы своими мокрыми ластами. Пуговка же, немного отогревшись под кофтой, начала довольно быстро щипать с ладони у бабушки гранулки корма, принесённые именинницей. Лимон, чтобы лучше видеть уточку, заскочил на табурет. Ему тоже подсыпали корма прямо на его постамент, и он немного успокоился. Так эта пара начала свою жизнь на даче.

Но Чип, насмотревшись на уток, видимо, сделал свои собачьи выводы. Семья зашла в дом попить чаю; во дворе осталась Светлана, с кем-то переписывающаяся в телефоне. Вскоре к ней вернулась Анфиса: «Светочка, смотри, Чип поднялся и заглядывает в бочку. Лапой там водит, как будто что-то ловит».

«Тихо-тихо! Дед приехал с рыбалки и выпустил туда трёх лещей; сам к машине пошёл вещи сложить. А Чип заинтересовался».

В этот момент пудель ещё сильнее вытянулся, передними лапами зацепившись за пластиковый край, опустил морду внутрь бочки и вдруг… Вытащил оттуда большого леща, лениво шевелящего своим широким хвостовым плавником, с которого стекала вода. Через несколько минут все три рыбы лежали возле бочки.

«Чип, Чип, — позвала Светлана. Она сняла весь процесс на видео. — Отойди от них!»

Чип оглянулся на хозяйку, приоткрыл пасть как будто в улыбке, мол: «Смотрите, я тоже всех спас!»

…За лето уточки выросли. Крупный серый селезень, лишь изредка негромко шипевший, неразлучно следовал за пятнистой, чуть хроменькой, но всегда громкоголосой кряквой. Перед самой школой Анфисы уток отдали знакомому в деревню, но только с тем непременным условием, что «они будут у него жить до Нового года, а затем улетят на юг». Однако, неразлучной парочке, принадлежавшей к тому же, как выяснилось, к какой-то известной породе, повезло больше. В апреле утка начала нести яички, а ровно через год и именно в день рождения Анфисы у Пуговки и Лимона появились утята!

                                                    * * *

Поручения

В обычное дачное утро, когда семья, собравшаяся на кухне, уже позавтракала, глава семьи по списку, написанному им ещё до зари, распределял поручения на день. Супруге — сделать это, Светлане — другое, Екатерине — ещё что-то. Четырёхлетняя Анфиса внимательно слушала отца, а когда поняла, что сейчас очередь дойдёт до неё, встала, подняла руку и с выражением громко спросила: «А можно я командовать буду?!»

                                                    * * *

Голубь, кот и пудель

Наконец наступила тёплая летняя погода на сибирском юге. На дворе шестое июля, а лишь три дня как разошлись тучи. Солнечные лучи начали прогревать землю, которая вместо воды теперь уже принимала тепло. Дачный сезон открыт уже два месяца, но только-только сняли куртки и другую демисезонную одежду. Оставив на попечение трёх девочек — сестёр — участок и дом, родители субботним утром отправились в город по делам, пообещав вернуться примерно через четыре часа. Старшая, Светлана, готовилась к вступительным экзаменам, на неё, как обычно, возлагался общий контроль и присмотр за двумя младшими, которые, не боясь ни холода, ни жары, предпочитали игры на воздухе домашней обстановке. Им в этих развлечениях помогал пудель Чип и кот Пантелей, правда, последний — без особого энтузиазма. Оба — рыжие, вернее сказать, пудель — абрикосового оттенка, оба примерно одних габаритов и возраста.

Екатерина, средняя сестра, протянула руку к только начавшей наливаться цветом ягоде красной смородины, но тут же одернула её. Из клумбы с маками выпорхнул небольшой голубь.

Но выпорхнул — это слишком красиво сказано. Кате показалось, что птица попыталась взлететь, но что-то с ней было не так. После очень короткого полёта она неуклюже приземлилась. «Может, это молодая горлица?» — подумала Катя. Дело в том, что часто, почти каждый день, лесные голуби прилетали и, усевшись на высокий ягодный куст, вершину берёзы или фонарный столб, начинали звучно, намного громче, чем их домашние сородичи, ворковать. Но особенно им нравилась площадка наверху бетонного столба. Тогда красивую горлицу коричнево-серого цвета, но с маленькой относительно тела головкой можно было подолгу наблюдать и слушать её оживленный монолог.

Ещё эти лесные жители обожали есть юргу. Хотя, наверное, правильнее говорить — и в книгах пишут — «ирга». Но мы с детства называли её юргой. И так как в саду на открытом месте, на солнышке, при поливе эта ягода темнела, наливалась несколько раньше, чем в лесу, то пернатые гости очень любили полакомиться на садовом кусту. Прилетев, эта крупная птица усаживалась на тоненькую веточку и, раскачиваясь на ней, непонятным образом удерживаясь, неторопливо принималась за поглощение почти чёрных ягод. Причём она совершенно не боялась человека, спокойно можно было подойти к кусту, встать прямо под птицей, зашикать на неё, замахать руками. Но та только удивленно взмахнёт крыльями, ещё более удобно усядется, отвернётся, как бы показывая с высоты своего положения: «Вот, буду я на вас обращать внимание», — и спокойно продолжит свою трапезу. Только раскачав ветку или бросив в горлицу комочек земли, можно было заставить её сняться с ветки и покинуть куст. Но зачастую она далеко не отлетала. А, сев на электрический кабель, проброшенный между столбами, или на конёк крыши, ждала, когда все куда-нибудь удалятся, и тогда она заново устремлялась за юргой, причём употребляла исключительно спелую ягоду, выклёвывая из неё семена. Иногда в пиршестве участвовало до трёх-четырёх птиц, и после них на кусте заметно убывало ягод.

Катерина осторожно подкрадывалась к птице на земле, но та, оттопырив одно крыло, какими-то несуразными подскоками переместилась к яблоне, «Уральской наливной», и, забравшись внутрь кроны, спряталась под её раскидистые ветки.

«Наверное, она раненая или совсем молодая, вылетела в первый полёт, упала и повредила себе крылышко, — решила Катя. — Нужно срочно птицу отнести голубятнику, дяде Славе, он обязательно поможет, — решила девочка. — Чем же её взять? Вдруг она испугается и начнёт царапаться», — Катя направилась к крыльцу за полотенцем или какой-нибудь тряпкой.

«К нам что, голубка прилетела?!» — младшая Анфиса спускалась с крыльца с пуделем, увидела птицу, и высоко подняв брови, громко спросила у сестрёнки.

«Тише, напугаешь. Она поранила крылышко», — пыталась остановить младшенькую средняя сестра. Но Анфиса уже бежала к голубю. Птица действительно испугалась и совсем забилась под густой нижний ярус дерева, куда-то к центральному стволу. Чип тоже носился вокруг яблони, путался под ногами и пытался одним глазом рассмотреть: «Кто же? Кто же это от нас спрятался?» С возрастом у него один глаз, вернее, зрачок побелел и стал незрячим. Привлечённый общей суетой кот Пантелей, до этого лежавший в тени под кустом жимолости, медленно встал и не спеша, но исключительно целеустремлённо двинулся к месту событий.

«Чип, оставайся здесь! Анфиса, побежали за тряпкой! Достанем птицу, отнесём на голубятню».

Девочки поспешили на крыльцо, Чип — за ними, он и не думал оставаться. Схватив сушившиеся полотенца, Катя обернулась и глянула вниз. Кот, в отличие от собаки, не ушёл, более того, он прямо в этот момент прыгнул на голубку и схватил за шейку.

«Брысь! Кыш!» — закричала Катя, Анфиса тоже присоединилась к крику: «Брось, Пантелей! Брось!» — заверещала младшая сестра, и они вдвоём кинулись за котом. Но Анфиса остановилась на первой ступеньке, а Катя побежала дальше, к яблоньке. Кот, уже вытащивший птицу на отмостку, бросил свою жертву и шмыгнул под яблоню и скрылся там. Голубь скатился на землю, лежал, тело его подёргивалось.

«Не умирай, голубка! Как же твоя мама, твои братья и сестрёнки? — причитала Анфиса. — Я буду за тобой ухаживать, построю гнёздышко и стану кормить».

Но приблизившаяся к месту трагедии Катя увидела, как из полуоткрытого клювика показалась струйка крови. «Пантелей прокусил птице шею», — траурным голосом констатировала она.

«Что же делать? Что же делать?» — Анфиса вопрошала к сестре.

«Будем хоронить птичку. Вот что будем делать. Я пошла за лопатой».

Но не успела она дойти до гаража, где находился инструмент, как младшая сестра снова закричала: «Пантелей уносит голубку! Пантелей потащил её к Петровичу! — так все звали соседа по даче. — Стой! Стой, Пантелей!»

Но притаившийся до этого в листве кот схватил птицу и с ней в зубах, прямо через грядку морковки, шмыгнул мимо прутьев решётки на соседское картофельное поле и скрылся в ботве. Правда, не один. За ним устремился через то же ограждение пудель. Преследователя также поглотила зелёная масса.

«В чём дело у вас тут? Почему Анфиса кричит?» — дверь дома отворилась, и показалась строгая старшая сестра.

«Света, представляешь, — Катерина возбуждённо принялась рассказывать о происшествии. — Кот убил раненого голубя, схватил его и убежал с ним к Петровичу!»

«Анфиса, не плачь! Это обычный круговорот в природе. Пантелей, как санитар, чистит природу от больных животных. Он хищник, и для него это пища. Ему надо есть такое живое — мышат, птиц», — строго констатировала Светлана.

«Плохой Пантелей! Очень плохой!»