Бесплатный фрагмент - Сочинения. Том 3

МАЛЕНЬКИЙ БУНТ…

Серебринский был старше меня на год. Однако жизненного опыта, по сравнению со мною, было хоть отбавляй. По крайней мере, в свои полные восемнадцать, смотрелся он гораздо более взрослым.

Пышная шевелюра, пронзительный взгляд с прищуром, уверенная речь с лёгким одесско-еврейским пришепётыванием. Казалось, что Сашка знает обо всем что-то такое, о чем другие и не догадываются.

Первое время, с ним многие советовались. Особенно девчонки нашего первого курса.

Съёмную комнату, для нас двоих, нашёл мой отец. Она располагалась на Рышкановке, в добротной типовой многоэтажке. Папа долго и, конечно, бесполезно торговался по цене со старой хозяйкой.

Та была еврейкой крутого замеса, и пятьдесят рублей, ввиду слабой коммерческой подготовки таких учителей, как мой отец, и к переговорам, и всяким другим хитросплетениям, вот-вот, вместо желанной скидки, грозили превратиться, наоборот, ещё в более крупную сумму.

Будущая хозяйка так увлеклась перечислением всех преимуществ проживания именно у неё, что было хорошо видно, к чему идёт все дело. В ответ на стенания и вопли, что ей нужно будет ещё отдельно приплачивать ещё и за пригляд за молодыми, да неопытными еврейскими юношами, мой папа внезапно потух и растерянно замолчал. Всем стало понятно, что цена за комнату, вот-вот, прямо сейчас, резко поползёт вверх. Но Сашка блестяще выкрутился.

Очень вовремя и решительно, заявил, что с первоначальной оплатой, он был согласен, ещё давным-давно, и только поэтому, самолично, Сашка проделал неблизкий путь на Рышкановку.

— При этом, — он поднял палец вверх, — я потратил целых пять копеек на автобус и ещё четыре — на троллейбус. А строгий присмотр, и за мною, — он снисходительно указал в мою сторону, — и за собой, я осуществлю самолично

Затем Сашка быстро вложил хозяйке в ладошку добрый лиловый советский четвертак. Рука жадной мегеры мгновенно дрогнула, судорожно сжалась и быстро положила деньги в карман старого халата. Ожесточенный торг мигом превратился в почетную ничью. Отец поспешил вручить и деньги от нашей стороны. Потом папа очень споро засобирался в Тирасполь. Надо было ещё успеть на вечерний дизель.

Сашка, казалось, знал всех, из ста двадцати пяти, наших однокурсников. Когда он с ними успел перезнакомиться, ума не приложу. А я, поначалу, с трудом и долго запоминал даже одну нашу первую группу.

Жизнь на квартире, вдалеке от института, куда по утрам приходилось добираться в переполненных автобусах с пересадками, первые насыщенные постановочные лекции, неналаженность быта — все это вызывало тяжелые, но неизбежные трудности адаптации. Мама, бабушка Рива, Роза, оставшиеся в Тирасполе. Где Ваша забота, завтраки, обеды и ужины, которые, каюсь, не ценил и критиковал?

После милой родной одиннадцатой Тираспольской средней школы, дорогих одноклассников и учителей, я получил довольно равнодушное, грубоватое и более старшее окружение институтского контингента. Кроме того, первые недели, наши преподаватели только и делали, что угрожали всем и вся непрерывными карами. Почти на каждой лекции.

Несдача зачетов и экзаменов, потеря стипендии — вот все, что, по их мнению, ожидало большинство из нас. Из нотаций неизбежно вытекало, что, вместо положенной беспрерывной зубрежки, мы будем обязательно увлекаться любовью, картами, выпивкой, танцами и прочими непотребными радостями студенческого бытия.

К ужасу круглого отличника и будущего Нобелевского лауреата, коими я планировал вскорости стать, Сашка собрался сразу же освоить именно тот чёрный список. Причем, во всей своей низменной и греховной полноте.

— Если бы я хорошо учился в школе…, — Сашка включил эту магнитофонную запись Жванецкого специально для меня. Старенький ленточный магнитофон сипел, трещал, кряхтел, но донёс истину, — Если бы я хорошо учился, я бы с отличием закончил институт, защитил кандидатскую, затем, докторскую диссертации, стал бы профессором… А вот потом! Потом бы я пил, гулял с женщинами, играл в карты… Что я делаю прямо сейчас, и без всякого напряжения…

— Милик, немедленно бросай свою зубрежку!, — вкрадчиво произнес мой личный Мефистофель из небольшого городка Сороки, что на самом севере Молдавии.- Видишь, сам Жванецкий советует. Пойдём-ка, лучше, на свидание! Я тут, с двумя такими конфетками договорился. Пердильники, буфера! Закачаешься. Так что, давай-давай, а то мне одному, будет неудобно

Сашка быстро установил все мои слабости — гиперответственность и прочие интеллигентские штучки. В столовках он непременно становился впереди меня.

Его небрежно-уверенный жест у кассы, в мою сторону. И вот. Я, снова и снова, безропотно платил за него и за себя. Стипендии на еду, при таком своеобразном раскладе, хватало едва. Но мне было стыдно перечить, и я платил. Правда, не скрою. Весь первый учебный год, я упорно готовился и настраивал себя на самый настоящий бунт. Наконец, свершилось.

В тот майский погожий денек, Сашка, как обычно, пристроился с подносом впереди, а я, в соответствии с тщательно разработанным планом, пошёл в туалет. Подождал там минут пять, достаточных, чтобы приятель прошел по очереди приличное расстояние, и вернулся обратно. Однако, не тут то было. Сашка спокойненько стоял там, где его и оставили — у самого истока очереди.

— Вдвоём же веселее, — простодушно сказал он

— Он заплатит!, — неожиданно заявил я у кассы, покраснев как рак, но указав кассиру на Сашку, стоящего впереди

— Это он шутит, — кивая в мою сторону, нахмурился приятель

— Нет. Не шучу, — решительно огрызнулся я

— Ой-Вэй! Куда это мир катится?, — разобиженный до глубины души, Сашка отдал кассиру мятый рубль только за себя.- По твоей милости, останусь, теперь, без сигарет

Моим возмутительным демаршем он ещё пытался, было, поделиться с сокурсниками, девчонками, но сочувствия не нашел. К тому времени, я уже был круглым отличником, многим помогал и до Нобелевки, по всему было видно, оставалось, всего ничего.

Приезжая на выходные из Кишинева в Тирасполь, я, с тех самых пор, молча, благодарно и, постоянно нахваливая, съедал все, что приготовили мои близкие…

ПЯТЬ ЛЕТ, ДО РАЗВАЛА…

В ту пору, на Кишиневских улицах вовсю буйствовал май восемьдесят шестого. Дела мои шли отлично. Скоро отпуск в тридцать шесть рабочих дней. Да ещё куча отгулов. И первое августа — день рождения, не за горами. Исполнится тридцать один. Пора-пора, в докторантуру. Материалу на славном Биотроне накоплено на несколько крутых диссертаций.

За пять лет, прошедших после защиты кандидатской и успешной работы в Академии Наук, был накоплен солидный багаж изобретений и научных работ. Последовала очередная весомая прибавка в зарплате. Жизнь казалась сладкой, веселой и бесконечной. Более того, меня выдвинули на должность главного научного сотрудника. В табели о рангах этого прежде не было. Статус и зарплата грозили, снова, быстро рвануть вверх.

Для меня, в одночасье, распахнулись двери престижных конференций и симпозиумов. От канадского Торонто и венгерского Будапешта, до заснеженных вершин армянского Цахкадзора, зеленых проспектов гостеприимного солнечного Киева и подмосковного Звенигорода, спрятавшегося в густых хвойных лесах. Везде меня ждали друзья, единомышленники, поклонники интересных дискуссий, бардовский песен и интеллектуальной вольницы.

По коридору нашего новенького Института экологической генетики и легендарного Биотрона весело проносились, сновали и щебетали смешливые симпатичные лаборантки. Большинство в коротких белых и очень интересных халатиках. Рассекая воздух, пролетали серьезные старшие специалисты и младшие научные сотрудники.

Молодые руководители творческих групп, еле сдерживаясь, старались, для солидности, передвигаться, как можно медленнее и посолиднее. Но это получалось плохо. Молодежь, то и дело, срывалась в аллюр, часто и нервно поправляя непокорные галстуки.

Скушноватые и бледные заведующие лабораториями, престарелые и желчные руководители отделов, согнувшись под грузом персональной ответственности и первых болячек, нервно перешептывались в приемной Директора.

Значит, Сан Саныч, грозный Директор и Президент Академии Наук, был уже на месте. Из его кабинета доносился громкий и сердитый голос. Через минуту, из двери, пулями, как из двустволки, вылетели красный Маслоброд и вспотевший профессор Лысиков.

— Немедленно отключить Ваши чертовы датчики и доложить, — летело им вслед

На календаре красовалось 3 мая. Ещё тридцатого апреля, накануне первомайских праздников, по меддугородке позвонил Мишка Мокану — мой старинный приятель и помощник по лаборатории.

Я командирнул его на Киевскую овощную фабрику — один из крупнейших тепличных комбинатов Союза. Там согласились сотрудничать и внедрить несколько наших изобретений. Больших денег это взаимодействие не обещало. Но приличное количество очков для соцсоревнования, уверен, были уже в кармане. Кроме того, в Киеве, как известно, водились одноименные вкусные торты. Для майских праздников и застолий, продолжавшихся, с небольшими перерывами, аж до десятого мая, это имело большое значение.

— У них что-то случилось!, — голос Мишки срывался и был крайне взволнован, — на вокзале в Киеве паника. Никаких билетов. Не достать ни в каком направлении. Говорят, рвануло на какой-то атомной станции. Все боятся радиации и массово вывозят детей. Что делать?

— Быстрее выбирайся. Мигом. Мне ещё импотентов в нашем отделе не хватало. Переплати проводникам, обещай, делай, что хочешь. Только выбирайся

— Все понял. Постараюсь выбраться. Кстати, завтра Первое мая. Если доеду, на демонстрацию выходить?

— Как получится, Мишка. Но выпивка, сам знаешь, ждёт тебя неподалеку от церкви. Рядом с главным корпусом нашей Академии Наук. У нашего славного панно «Слава КПСС», которым буду управлять лично

Как обычно, перед демонстрацией, я успел сгонять в Ботанический Сад и забрать у коллег десять литров фирменной настойки на целебных травах. Все это добро было аккуратно заправлено в канистру. Та, в свою очередь, была бережно вмонтирована в «Славу КПСС» — нашу многоколесную и многофункциональную идеологическую тачку. Ее мы выкатывали два раза в год. На ноябрьские и майские праздники. Крепкая огненная вода плескалась там всегда.

— Смотри, кран не забудь, — напомнил Мишка

В прошлый раз, на демонстрацию седьмого ноября, я умудрился забыть старый, видавший виды, вентиль. Благо, жили совсем недалеко от места сбора, в маленькой квартирке, у самого пересечения улиц Котовского и Искры.

Двадцать минут отчаянного бега, и я успел вернулся к своей ненаглядной «Славе КПСС». Подлетел к передвижному транспаранту, как раз, в тот самый момент, когда к нему подходила толпа главных академиков. Как обычно, все выпили, рассмеялись и разошлись возглавлять колонны Академии Наук и всяческих институтов.

И в этот раз, после многократного чокания с академиками, у источника радости и веселья собрались все друзья-товарищи. Тут уж хлебнули. Заправились от души. Сорокоградусная настойка на нескольких десятках целебных трав немедленно вернула силы и вдохнула отчаянный комсомольский задор.

В наших кровеносных сосудах вовсю разгулялась та особая, плакатно-партийная, слава КПСС, написанная на нашем панно и замешанная в экзотический хмельной коктейль, насыщенный экстрактами натуральных компонентов. Когда волна опьянения зашкаливала, и растительно-идеологический контент переливал через край, мы проходя по площади и срывая голос, остервенело орали, — Слава КПСС, Слава, Слава, Слава…

Мишке Мокану, все же успевшему вернуться из зоны радиационного неблагополучия, к самому началу демонстрации, досталось несколько штрафных рюмок. После аспирантских экспериментов с изотопами в лаборатории биофизики, у незабвенного Алика Земшмана, я успел усвоить важную истину. Чем больше алкоголя, твердили опытные аксакалы, тем меньше вреда от радиоактивности.

Поэтому Мишку нагрузили по полной. Несмотря на это, уже с трудом передвигаясь, он помог оттаранить на склад нелегкую конструкцию. Остатки ценного алкоголя мы слили из «Славы КПСС», прямо в литровую банку и двинулись по празднично-пьяному Кишиневу. Улицы города, казалось, тоже немного пошатывало. И были они, как на полотнах знаменитых импрессионистов, слегка размыты.

К вечеру, я укатил в родной Тирасполь. Весь последующий день, провёл на природе. Борис — мой заводной дядюшка, захватил меня прямо в Тираспольской квартире и, вместе со своей дочерью Мариной, Борей и маленьким Димкой, отвёз на шашлыки в район, где находились их пчелиные улья.

Мы ничего не подозревали, да и подумать не могли, что прохладный северный ветер, задувший из Чернобыльских просторов прямо в нашу сторону, способен донести такое количество радиоактивных частиц.

Следующим утром, я слегка опаздывал на работу. Вернулись мы в Кишинев только заполночь. Утром, отвёз Вику в садик, в район Ботаники и на всех парах помчался в сторону института.

На сегодня, был намечен обширный эксперимент. И Надя с Ниной — мои прекрасные помощницы, вполне, могли огорчиться и надавать по шее. В шутку, конечно. До полудня, надо было, кровь из носу, засеять семенами сахарной свеклы, как минимум, триста чашек Петри. По сто семян в каждую. Из тридцати тысяч штук, предстояло обработать биорегуляторами не менее двух третей. Вообщем, надо было бежать.

И я ускорился. Нёсся к Институту, через небольшое опытное поле с посевами кукурузы. Бежал как угорелый. Услышав знакомое потрескивание, чертыхнулся и свернул с тропинки.

— Вот обормоты!, — Сколько раз твердил Лысикову — нашему гипер-активному профессору, что устанавливать гамма-излучатель в открытом поле, мягко говоря, нехорошо

— Эмануил! Будь человеком. Чего выступаешь? Ведь установили таблички со знаком радиоактивность. Кроме того, если увидим кого, сразу отгонять бросимся

— А если дети?, — я взял со старика слово, что-то больше, ни-ни.

Вот и сейчас! Задержусь ещё на пять минут, но выскажу все, что о них думаю! — Я ворвался в лабораторию биофизики, находившуюся на первом этаже. Но там никого не было. По старой привычке, включил пару датчиков фоновой радиоактивности.

У Алика Земшмана, в лаборатории биофизики, я привык регулярно проверять фон радиации. Дисциплина там была железной. Особенно, после того, как Филипп — главный методист и мой помощник в экспериментах с изотопами, оскандалился. Погорел по-крупному. После поливки яблонь большим количеством питательного раствора с радиоактивными метками, он умудрился забыть рабочий халат. Жутко загрязнённый радиоактивностью, халат был заброшен внутрь старенького дивана. «Разбор полетов», под руководством разгневанного Земшмана, был знатным.

Но то, что я увидел на приборах, в лаборатории Маслоброда, казалось фантастическим.

Вместо обычных 50—60 импульсов в минуту, значения удесятерились. За пару минут, я вычислил профессора Лысикова, который руководил отделом, где применялись разные облучатели. Поймал его у мужского туалета и молча подвел по направлению к датчикам.

— Ваша работа? — жестко спросил я

— Ради Б-га, молчи!, — Лысиков поднёс палец к губам, взял один из счетчиков и вывел меня в коридор. Я не верил своим глазам — Показания удвоились. Мои глаза, думаю, расширились от ужаса. Профессор молча устремился дальше и вышел с прибором на свежий воздух, увлекая меня за собою. Снаружи, на парковке, перед институтом, показания были ещё выше. В разы!

— Не косись на меня так, Эмануил. Мы не причём. У нас в поле только слабые источники гамма — излучения. Очень малой мощности. Они не могут, доже приблизительно, дать то, что мы сейчас видим! Это какая-то катастрофа. Светопреставлением попахивает.

Со всех ног, я кинулся на четвёртый этаж, к своим помощницам.

— Немедленно закрыть окна и форточки! Предупредите всех, чтобы забрали детей. Из ясельки, детских садов и школ. Руки мыть, плюс, обувь и головы. Самое страшное, что мы не могли знать, даже представить себе, какие типы загрязнения витали тогда в атмосфере. В чем была их корневая причина? Может, началась вселенская катастрофа?

Работавшую в соседней лаборатории жену, немедленно послал в детский сад, за дочерью. Наказал, закрыться дома и на улицу не выходить

Через пару дней, по ТВ, наконец, рассказали о Чернобыле. Правда, поведали только самую общую информацию. Больше говорили о героизме спасателей и первых жертвах. По всему Кишиневу мыли здания. Использовали брандсбойты. Врачам приказали ставить диагнозы только «острые респираторные заболевания». Многим, у кого были проблемы со щитовидкой, стало плохо. Сказывался радиоактивный изотоп йода, которого нанесло видимо-невидимо. Что ещё сказать? Одно слово — Катастрофа.

— Кто дал Вам право распространять паникёрские слухи?, — неожиданно строго спросила с меня Зам Директора по науке. Пишите объяснительную!, — затем продолжила, распаляясь все больше и больше,

— Какие-такие показания счетчиков? Какие датчики? Вы что? С ума посходили? Эти данные никуда давать нельзя! У этих Лысиковых с Маслобродами, все неисправно и давно вышло из строя. Кстати, те приборы изъяли и уже сдали в ремонт

— Не нравится?, — распалился я, — Никуда данные не посылайте. Писать объяснительную, что распространял ложную информацию, я не хочу и не буду

— Напрасно-напрасно, отказываетесь. Поверьте, теперь, плакала Ваша будущая престижная должность. Паникеры нам не нужны

Оскорбившись, я ушел в длительный отпуск.

То лето было жарким. Многих направили в Чернобыль, на спасательные работы. Ликвидаторы получили массу болячек. Однако, без этих героев, Катастрофа могла стать значительно более ужасной.

Через восемь лет, в израильском Нетивоте, куда мы переехали, нашими соседями стали многие иммигранты из Белоруссии, попавшие под первые радиоактивные облака, из зоны аварии. У большого количества детей мы на шеях увидели шрамы от операций на шитовидке. Многие из тех ребят, кого мы знали, умерли от онкологии. Уходили молодыми. Даже через десять-пятнадцать лет, после аварии.

Через четыре месяца после Чернобыля, пришёл август. Ужасной ночью затонул теплоход Нахимов. Большое количество жертв.

Грозные признаки развала большой страны были налицо. Тогда они напрягли, огорчили, конечно, но в уныние не повергли. Казалось, что все ещё утрясется.

Националисты всех мастей и калибров поднимут свою фашистскую змеиную голову только через пару лет.

Из ТВ, тогда, ещё неслись многочисленные оптимистические слова, слова, слова. Потоки информации о грядущей Перестройке всего и вся, о какой-то загадочной демократии, которая, почище Коммунизма, принесёт процветание и счастье. Много болтали о неправильности Китайской модели развития и о том, что у нас должен быть свой путь.

До развала, Советскому Союзу оставалось всего пять лет…

ОЧЕНЬ КУСАТЬ ХОЦЦА…

В мои студенческие времена, когда легкое или сильное чувство голода, постоянно присутствовали в повестках дня и ночи, долго циркулировал анекдотец о соревновании на выносливость.

Собрались, как водится, русский, американец, англичанин и чукча. Каждого поселили в отдельный гостиничный номер. Но стоило, потеряв терпение от желания поесть, набить желудок съестным, сдаться и позвонить, то любое из самых заманчивых блюд, тут же, оказывалось на столе.

Однако соревнование, при этом, увы, считалось уже проигранным, а сам участник, немедленно выбывал из престижного конкурса. Зато победившему, на месте, немедленно, вручался вожделенный, полновесный миллион долларов.

Англичанин сдался всего через сутки, американец — через трое, русский, естественно, выдержал аж тридцать суток, плюс ещё три дня и три ночи.

Однако, все же, победил чукча. Когда к нему, на тридцать четвёртый день голодовки, пришла высокая комиссия, чтобы заявить о чистой победе, он сидел у аппарата и голосил, вернее, только сипел, — Телефона, телефона! Очень кусать хоцца…

Сегодня, наступило время многочисленных и разнообразных приложений к мобильным устройствам. Они начисто смели всю устаревшую, потрескавшуюся штукатурку с добрых старых домашних интернет-страниц и простых наборов кричащих телефонных контактов

Число лайков и скачиваний зашкаливает и, давным-давно, уж целых лет пять, как стало намного важнее всех иных качеств и свойств. А приложение Siri (Сири), к тому же, вполне может быстренько исполнить голосовую просьбу не только представителя малых народностей, как в том добром старом анекдоте, но и хотелку любого недоучки, не умеющего, ни писать, ни читать.

Количество таких питекантропов, да простят меня разнообразные защитники прав, думаю, будет только увеличиваться.

А что? Привёл же калькулятор к резкому сокращению поголовья «умников», умевших, в далеком прошлом, подсчитать в уме не только бюджеты больших и малых бизнесов, но и результаты продолжительных преферансовых баталий?

«Пулька, Гора, Вист», — где Вы, о великие Мастера, умевшие не только с легкостью рассчитать все в уме, но и недрогнувшей рукой, не пролив ни единой капли, разлить «поллитру», на любое число присутствовавших?

— Дед, а дед! Давай, закажем в офис чего-нибудь эдакого. Вкусненького. Может, суши? Или плов, например?

— А сколько времени займет?, — подозрительно поинтересовался я. Этот вопрос, не так давно, приобрёл для меня почти такое же значение, как Гамлетовски-Шекспировское, — «Жить или не жить?»

В прошлый раз, глотая слюну и изнывая от разноцветных видений заказанных блюд, пришлось прождать не меньше двух часов! Каждые четверть часа, нам звонили и ласковым женским голоском, изнывавшим от любви и нежности, просили подождать. — Ну ещё. Еще, чуть-чуть!

Обещали, ведь, заразы, всего минут за двадцать. А голод, он, не тетка, как ни крути. Особенно, если напряженный рабочий день, давным-давно, неумолимо катится к закату.

Снова и снова, пришлось зачерпывать из большого офисно-конфетного хранилища горсти «Мишек на севере», «Красных Шапочек» и прочих быстрых углеводов. А чувство вины перед своим здоровьем, сами понимаете, пухло прямо на глазах.

Расширялось оно вместе с показаниями виртуальных весов, неумолимо щёлкавших в мозгу, измученном падением уровня сахара и ростом агрессии, вынуждавших ещё моих недавних предков покидать свои тёплые уютные пещеры и, выпучив глаза, бросаться с копьями на бедных мамонтов.

— Ладно! Давай, дед, ещё одно приложение придумаем для мобильных, и по домам! Там бабушка уже давно сообразила чего-нибудь вкусненького, — мечтательно предположил Гай — мой средний внук, недавно вернувшийся с военной службы и пребывавший, как и все его одногодки, в постоянно голодном состоянии

— А что? Что, если стоматологические кабинеты объединим, например, в сеть? Тогда хозяева помещений смогут выставлять свободные оборудованные пространства, хоть, на ночь, хоть — на неделю?, — предложил я, изнывая от первобытного голода и думая, о том, как бы побыстрее выйти из офисной пещеры, и двинуться, наконец, в сторону ужина

— Хорошо! Получится, что пациент, страдающий от острой зубовной боли, сможет на старте и карте увидеть ближайший к себе кабинет, а врач, который свободен и находится неподалёку, в шаговой доступности, прибежит, обслужит и получит долю от оплаты?, — подытожил Поль — мой сын, обладающий редкой способностью мгновенно подключиться, развить любые новые идеи и накидать новые, — Все! Записываю. Интересная мысль.

— Печатай ещё одну идею! На этот раз, супер-гениальную! — голод, таки, как говорят одесситы, сделал своё чёрное дело. Мне ярко представилась иная шаговая доступность. На карте мобильного, словно многочисленные звёздочки, вдруг, засияли лампочки обычных московских, новосибирских или одесских квартир и ласковых, заботливых домохозяек, где, всего в минуте ходьбы от оголодавших мужиков, жарились, парились и шкворчали на сковородах разнообразные гастрономические вкусняшки.

— Приложение назовём… Назовем приложение…

— Мировой закусон? К теще на блины? У соседа вкуснее? Скатерть — самобранка?

— Представляете? Сейчас бы увидеть вокруг нас конкурентные меню! Да прямо из дома напротив? И из того, что рядом? Со всех ближайших домов?

— А если ещё Хозяйка, вдруг, симпатичная?, — мечтанул Гай

— А ежели, муж ейный, чемпион мира по боксу?, — улыбнулся Поль. — Приложение, кстати, назовём «Дели Плэйт». Плэйт по-английски, тарелка. Типа, делим с кем-то тарелку с едой. «Дели», кроме того, звучит ещё, как часть английских слов «Делишиз» -вкусности, деликатесы, и «Деливери» — доставка. Так что, все в одном

Кстати. И это уже на полном серьезе.

Все идеи и решения, высказанные в этом рассказе, защищены законами об авторских правах. Защищены, прямо с момента публикации.

Так что, ни-ни…

— Все-все, заканчиваем!, — взвыл я от очередного приступа голода, — Бежим домой! Очень «кусать хоцца»…

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ У МАМЫ…

День рожденья у мамы, —

Ее нет, давным-давно, —

Здесь, подарки и букетик

Я тащил, смеясь, в окно

Залезал из палисада,

Чтоб сюрпризами накрыть,

Ароматы лимонада

На троих, на нас разлить

Лоб наморщив в напряженьи,

Лучшим новеньким пером,

Заполнял для дня рожденья

Буквы к буковкам добром

Там волшебные чернила

Отливали золотым,

Из чернильницы молитвы

Возносились вверх, как дым

Чтобы мама не болела,

Чтобы радостна была,

Чтобы печка дома грела,

Чтобы летняя пора,

Не сменялась на ненастье,

Не кружилась голова,

Чтобы счастье ей на счастье,

Умножалось не едва…

Если б все мои молитвы

Удалось тогда сложить,

Жить бы ей, тогда, без меры,

Жить на Свете, не тужить.

Но молился я не очень

И ухаживал нетак,

Вот, пришла на смену осень,

И нахлынул зимний мрак.

Улетели, удалились

Душ родных тепло, уют, —

На скамеечке у дома,

Никого уже не ждут…

И когда в Душе тревога,

Заезжаю — есть нужда,

На печальное кладбИще,

В двор пустынный, иногда.

День рождения у мамы,

На столе горит свеча,

Безкартинности, без драмы, —

У себя внутри крича…

ДОЖИВЕМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА…

— Я совсем не против самого фильма, но мне кажется, что современные десятиклассники далеко не такие взрослые, не такие рассуждающие о высоких материях, как нам показали, — заключил отец, вернувшись после очередной всегородской конференции учителей

Там не только продемонстрировали новый фильм о школе, но решалась и сама судьба проката. «Доживем до понедельника», который, наконец-то, добрался до Тираспольских кинотеатров.

— Впрочем, — продолжил отец, — и таких преподавателей в советских школах, как прежних, так и современных, я что-то не припомню. Особенно по такому предмету, как история

— Как этот фильм только разрешили?! Ума не приложу, — удивлялся отец.- Слишком уж там все умные, интеллигентные и свободные

— Ша, Фима!, — выразительно показав взглядом в мою сторону, мама, в очередной раз, попыталась оградить ребёнка от опасной для будущего информации. Отсюда было не так далеко и до зарождения вредной привычки критиковать статус-кво. Такие рассуждения в голове молодого человека могли, когда-то, дать ростки и легко стать проблемными, как для карьеры, так и для здоровья.

После маминого замечания, родители на время приумолкли, а затем продолжили обсуждать более привычные и нейтральные темы. Возник очередной, ставший привычным, дефицит товаров, повысились трудности в доставании мясных продуктов и книг. Мать докладывала об успехах в приобретении первых, отец, с азартом и воодушевлением, рассказывал об очередной фантастической удаче в охоте за вторыми.

В полном соответствии с моими ожиданиями, мирное обсуждение плавно перетекло в привычную ссору.

— Твои никчемные книги заняли все мыслимые и немыслимые пространства нашего двухкомнатного дворца с шестиметровой кухней, — вбросила факел мама

Действительно, дело с книгами дошло и до кухни. Даже на этой микроскопической территории отец стал хищно и подолгу заглядываться на плоский верх нашего маленького холодильника Нистру. Там, все последние годы, мирно располагался светлый раздвижной контейнер для хранения хлеба.

Покушение на это святое место вывело маму из себя. Разволновало окончательно.

Ведь, ещё совсем недавно, состоялся жестокий, варварский, по ее словам, захват верхних уровней платяного шкафа, расположенного в нашей небольшой спальной комнате.

Книги полностью оккупировали нарядную мебельную стенку с таким же романтическим названием, что и наш холодильник Нистру. Медленно, но верно, опасно накапливаясь на вершине шкафа, книжные тома грозили, и внезапными обрушениями, и возможными ушибами.

Сход очередной книжной лавины не сулил ни нам, ни отцу, ничего хорошего.

— Они — люди как люди… и Милосердие иногда стучится в их сердца. Квартирный вопрос только испортил их, — Слова Булгаковского Воланда, громко продекламированные мною посреди взаимных обвинений сторон, немного пристыдили родителей

Они заставили каждого из них, недовольно поджав губы, разойтись по противоположным углам ринга, находившимся в разных комнатах.

— Как дела, Милику?, — зачастую, и довольно дежурно, интересовался отец

— Доживём до понедельника, — словами из названия фильма, отвечал я

Доживать до понедельника было очень даже непросто. Если в известной киноленте демонстрировались только четверг, пятница и суббота обычной Московской школы, то у меня, к стандартным занятиям конца недели, добавлялась и физико-математическая школа при Тираспольском Пединституте. Занятия продолжались там, аж до десяти часов субботнего вечера.

На следующий же день, в семь утра воскресенья, меня поджидала тренировка в спортивной школе. Двухчасовой баскет со строгим Вилей Михалычем, не терпевшим опозданий, начинался рано. И проснуться надо было никак не позднее шести. Гулкий шаг по подмерзшим тротуарам, минут двадцать медленного троллейбусного танго, и я вихрем врывался в здание спортшколы.

Как Страшный Суд, по возвращению домой, ожидала писанина очередного сочинения, которое надо было сдавать, — Да-да, что улыбаетесь? Непременно в понедельник.

— А в пятницу?! После занятий и выполнения домашних заданий на субботу, надо было ещё успеть решить кучу сложных задач для физматшколы

В четверг — тренировка баскетбола

Среда — репетиция домрового оркестра Тираспольского дома пионеров со строгим и бескомпромиссным Владимиром Михайловичем.

Вторник, снова, дневная двухчасовая тренировка по баскетболу.

Только понедельник, после школы, можно было использовать для получения нескольких книжек из рук Серафимы Михайловны — ласковой, заботливой хранительницы нашей школьной библиотеки.

Надо было ещё успеть и совершить дерзкий набег на наше замечательное городское книгохранилище. Там выдавали только по две художественные и две научно-популярные книги на нос. Зачастую, выручал отец, забегая в городскую библиотеку с работы, по дороге домой. Крюк для него из второй школы, находившейся за центральным рынком, был неблизким. Теперь, я это хорошо осознаю и, запоздало, но ценю очень и очень высоко.

Несмотря на все это, поступивших книжных запасов едва-едва хватало на то, чтобы дожить до следующего понедельника.

Институт, аспирантура, работа в Академии Наук, семья, бизнес. Нет, никогда больше, ни разу в жизни, я не был так занят и, одновременно, так свободен, так счастлив, как в те далекие и славные времена…

ИЛЛЮЗИОН ЗАЖИГАЕТ ОГНИ…

Напрасно, -напрасно, прежние ИЛЛЮЗИОНЫ прозвали кинотеатрами. Мир мечты, изощренной фантазии, приключений, гораздо точнее, сочнее и красочнее, вбирало в себя именно то, исходное базовое слово, ярко сверкавшее разноцветными праздничными огнями:

И Л Л Ю З И О Н

После маленького, милого, уютного сокирянского кино моего детства, тираспольские кинотеатры поразили своим разнообразием, размерами и разными характерами.

Каждый из них, как и сокирянский, был для меня живым организмом со своим норовом, особыми запахами, качеством пестрого людского потока, наполнявшего и оживлявшего волшебное пространство Мечты.

Главным Тираспольским кинотеатром, того времени, был, конечно, модерновый «Спутник», где проходили самые кассовые премьеры.

«Фантомас», «Операция «Ы», «Кавказская пленница» и многие-многие другие. Этот киношный храм, фойе которого блистало за громадными стеклянными витринами, был самым настоящим аристократом.

Во время премьер с ужасными, до слез, надписями «Дети до 16 лет не допускаются», его охраняли самые строгие и вредные контролерши.

Мне, — бывшему крон-принцу сокирянского кино, привыкать к новым условиям было особенно тяжко. Ведь в Сокирянах, где бабушка Рива служила билетером, ее родной брат Янкель — киномехаником, а его жена, тетя Ита, правила буфетом, можно было смотреть любой фильм, хоть сто раз подряд.

Спутник находился, прямо напротив образцово-показательной школы #3, где я учился, в тот стартовый тираспольский год. Там же преподавал химию и мой папа.

Навсегда запомнился наш первый и, к сожалению, единственный совместный поход в кино. Ведь отец, все время, был занят. Это было в «Спутнике». Сидели мы, конечно, рядышком и, с большим смущением друг перед другом, смотрели, как раздевается героиня Светличной в легендарной

«Бриллиантовой руке».

Помнится, как вся мужская половина зала судорожно вздрогнула, словно пораженная особо мощным электрическим импульсом. Отлетевшая пуговица лифчика, оглушительно стрельнувшая на экране, стала, в одночасье, незабываемым эротическим переживанием у миллионов советских мужчин.

А как, на зависть всем нашим сверстникам, мы смогли проникнуть на «Фантомаса»?! Будучи, в свои 14—15 лет, довольно рослыми, мы, с Мариком Шором, нацепили, вдобавок, и модные отцовские галстуки на резинках. Билетёрши не устояли.

Совсем-совсем другим, был кинотеатр

«Октябрьской революции». Находился он рядом с центральной почтой. Там, мы смотрели подвиги «Мальчиша Кибальчиша», вместе сражаясь с подлыми «Буржуинами», оглушительно свистели и хлопали успехам «Неуловимых Мстителей», хохотали над выкрутасами смешного Попандопуло и штабс-капитана Овечкина.

Перед сеансом, там всегда выступал с интересным рассказом, увешанный орденами и медалями, очередной ветеран войны или революции. Мы задавали кучу вопросов. Однажды, был даже старичок, видавший самого Ленина. Вождь выступал с пламенной речью перед ещё молодыми солдатами, отправлявщимися на фронт. Мы страшно завидовали. Ведь, сам Ленин. Старик видал самого Ильича!

Перед одним грандиозным концертом, на стадионе, где выступали мегазвезды: Майя Кристалинская, Эмиль Горовец и Эдита Пьеха, перед нами проехал старенький автомобиль с открытым верхом, где стоял актер в образе Ленина. Улыбаясь, он приветственно держал руку у козырька знаменитой ленинской кепки, чуть развернув ладонь в сторону зрителей.

Трудно представить и описать, что тогда случилось! Тысячи школьников и взрослых, одномоментно, вскочили с трибун в диком восторге, с оглушительными криками» Урррра!» Даже появление Божества, казалось, не могло привести бы к такому оглушительному эффекту! Всем показалось, что Рай-коммунизм наступит уже завтра, и, всем-всем, там будет, самое настоящее, Счастье!

В те далекие дни, около той же почты, в новеньком, суперсовременном и, казалось, полностью стеклянном двухэтажном кафе» Чудесница», которым мы все, в Тирасполе, особенно гордились, повезло увидеть саму Эдиту Пьеху с капризничавшей дочкой.

Она, там у себя, в Ленинграде, была, наверное, жутко избалована. Как ещё можно было упираться, отказываясь от невиданно вкусных печений, пирожных и какао, наполнявших зал «Чудесницы» такими фантастически-вкусными запахами?!

А кино в клубе «Дома офицеров»?

Все мультяшное меню, того славного времени, из «Ну Погоди», «Бременских музыкантов», а также суперкассовых индийских фильмов, с участием Радж Капура, подавалось именно там.

В старших классах школы, мы, мальчишки, были поголовно очарованы героиней Ольги Остроумовой из «Доживём до понедельника».

Накануне премьеры, в Тирасполе даже состоялась учительская конференция, на которой решался вопрос о разрешении показа. Было рекомендовано « Разрешить», но с комментариями для школьников, что такие события мало реалистичны и характерны только для отдельно взятых московских школ.

«Трёх мушкетеров» можно было с удовольствием посмотреть в клубе завода им. Ткаченко, либо в старом кинотеатрике « Ленинского комсомола», название которого я, казалось, уже подзабыл. Он находился рядом с престижной школой номер шесть, где учился знаменитый академик Зелинский. Затем, как-то раз, там случился пожар. Все выгорело полностью.

На его месте, был возведён красивейший Дворец Пионеров, которым мы все гордились и восхищались. Нас, также, очень вдохновляло уникальное здание нашего театра. Он возвышался в самом конце улицы 25 Октября. Доминировал над все, вместе с Данко, несущим своё горящее сердце. Там шли гениальные моноспектакли режиссера Алика Учителя на музыку Розы Глейзер, моей двоюродной сестрички. Да упокоит Господь ее светлую Душу.

Мы все восхищались лучшей в мире рекой, красивым мостом через Днестр, небольшой «Колибой» — маленьким ресторанчиком в лесу, где можно было приготовить шашлык самостоятельно.

Выше Небес, превозносили мы успехи гребцов нашей знаменитой спортивной базы, регулярно побеждавших в Олимпийский Играх. Мы гордились лучшей в мире фабрикой коммунистического труда 40 Лет ВЛКСМ, возглавлявшейся легендарной Валентиной Соловьевой.

А знаменитые Пед- и Научно-исследовательский институт орошаемого земледелия? Им руководили академики Дворников и Жученко — будущий Президент Академии Наук и мои руководитель.

Мы, заранее, гордились кинотеатром Тирасполь, которого ещё не было и в помине. Будоражащие всех слухи о появлении многозального кинотеатра, да ещё в самом центре, начали бродить по городу, наверное, лет за десять до его открытия.

Да, с появлением компьютеров и интернета, чтение бумажных книг и просмотр фильмов в кинозалах, медленно, но верно уступают своё место другим способам получения информации — так сухо и цинично называют сейчас процесс трепетного перелистывания книг с волшебным запахом иллюстраций, поход в кинотеатр веселой ватагой, оживленно обсуждавшей фильм, либо интересный фантастический рассказ.

Но, нет, нет и нет! Прекрасные Воспоминания о Великом и Чудесном не умирают никогда! Глубоко в Душе, от предвкушения очередной встречи с чарующим миром ИЛЛЮЗИОНА, все радостно вибрирует и поёт.

— Сашка, Светка, Юрка, Марик! — побежали смотреть КИНО! Сегодня показывают « Сказку о потерянном Времени!

— Урррааа!…

В ТОЙ ОБЩАГЕ, НА ВОСЬМЕРКЕ…

В той общаге, на Восьмерке,

Мой портфель в шкафу застыл,

Там вахтерша спит в каптёрке,

Та, которую забыл

Помню дым от сигареты,

Кольца синие плывут,

С губ срываются куплеты,

Где слова совсем не лгут

Звуки музыки затравкой,

Манят в страстную постель,

Григ с Пергюнтом, ночь с приправкой,

Под апрельскую капель

Легкий шорох во вращеньи

На конце иглы стальной,

Ноты дарит добрый гений,

В наш возвышенный настрой

Поцелуи, легкий шёпот,

Плеск волны, Зефир ночной,

От асфальтов дробный цокот,

Охраняющий покой

Полумрак, рождённый древом,

Бледный свет от фонаря,

Между лужами и Небом,

Дождик кропит сизаря

Тот сложил покорно крылья,

Капли катятся слезой,

И печаль по дням премилым

Здесь, не кажется пустой

Не напрасно, ведь, родился,,

Не задаром ел и пил,

Мир чудесный мне приснился,

Тот, в котором странно жил

Вот и кончились парады,

Вдруг, поэты разошлись,

За печальные ограды

Старых муторных кладбищ

Ну и что, что ностальгия,

Ну и что, что вышел срок,

В мире правят мимикрия

И запутавшийся Рок

Спозаранку, завтра утром,

Солнца луч блеснёт в окно,

Он раскрасит перламутром,

Все, что ночью несмешно

Запоют о счастье птицы,

Ветер вспенит хмурый лес,

Задрожат Твои ресницы,

Поднимая занавЕс

Улыбнёшься сну вдогонку,

Замурлычешь о своём,

Вспомни-вспомни, ту поземку,

Сквозь которую, вдвоем

По бульварам и Арбатам,

В небе, поле, облаках,

Вопреки смешным зарплатам

И мозолям на руках

Жизнь, насыщенную смыслом,

Испытали на себе,

Счастья плыли коромысла,

И в хоромах, и в избе

Мы мечтали, мы бродили,

По годам беспечно шли,

Просто были, просто жили,

Радость детскую несли

Улыбнись Судьбе навстречу,

Облакам махни рукой,

Обними родные плечи,

Да под звёздами постой…

ВЕСЕННИЕ ГРОЗЫ…

Мечет заговором лето,

Плещет запахом Весна,

Там, на набережных, где-то,

И в песочницах, Она

Грозы свежестью сверкают,

Птичий гомон, легкий свист,

И под каплями расстают,

Шум деревьев, дерзкий твист

Разбежится, ужасаясь,

Вся нарядная толпа,

И девчонки в платьях бальных,

И букашечек крупа

Ты щекою, вдруг, припала,

Гром раздался средь Небес,

Сердце радостное сжалось,

Счастье, нынче, на развес

Нет. Не сдвинусь ни а йоту,

Пусть вода за воротник,

Я к живительному, — Что Ты?

Я к дыханию приник

Пузырится дождь в асфальтах,

Лёгкий пар над всем струит,

А в душе играют альты,

Зонтик чей-то тут висит

Красный, каплями сверкает,

На ветвях повис не зря,

Нас слегка он прикрывает,

От нежданного дождя

От завистливого взгляда,

От шумящей суеты,

От душевного разлада,

Капли шепчут, — Ты, Ты, Ты…

ЗИМНИЙ ШТОРМ В КОНСТАНЦЕ…

— Аристотель! Аристотеееель!, — орал в микрофон директор нефтеперабатывающего завода Констанце. Жемчужина на берегу Чёрного моря славилась не только пляжами, молодежными лагерями, но и внушительным объемом нефтяных сделок. Голос директора широко и громко разносился по всей территории предприятия, насквозь пропитанного резким едким запахом серы

— Аристотель, главный инженер, — скромно представился сухощавый мужчина, лет пятидесяти, с лёгкой улыбкой понимания. Видно было, что он привык к любопытным взглядам обывателей, впервые лицезревших редкого обладателя имени легендарного человека из далекой древности

Полвека особого отношения окружающих, искусно отточили черты лица, сформировав их аскетически-аристократическими, мудрыми, почище любого скульптора. Портрет дополнялся и украшался живыми умными глазами, искрящимися доброжелательностью и самоиронией.

Утро Констанцы — известного морского курорта, оказалось по уши завалено последствиями обильного ночного снегопада. Он был редким даже для Бухареста, находящегося много севернее.

Отяжелевший искрящийся снег склонил книзу бедные ветки деревьев, одел роскошные шапки на все разнокалиберные памятники, щедро завалил тротуары, вдоль которых уже неслись бурные потоки мутной талой воды.

Взгляд привлекла подержаная машина, быстро летящая по разбитой дороге. Из открытого водительского окна торчал торс мужчины в дубленке на голое тело. Голова с копной волос, развевавшихся ореолом, доставала почти до встречной полосы движения. Мужчина пристально, не отрываясь, смотрел на дорогу. Опасный трюк не прошёл даром. Раздался громкий треск сломанного зеркала встречной машины, и глаз горе-водителя был немедленно украшен внушительным кровоподтеком.

— Зачем он так высунулся из кабины?, — Володя Долгов, прилетевший из Удмуртии удостовериться, что в Румынии, действительно, перерабатывать нефть намного выгоднее, был полон недоумения

— Видишь большой ком снега на капоте машины?, — пояснил опытный Женька Кузьмин, несколько лет представлявший в Румынии великое Совтрансавто.- Этому идиоту было лень смахнуть снег, и всю поездку, пока ему не нахлобучили на глаз зеркало, он, сквозь лобовое стекло, ничего не мог разглядеть. Поэтому и ехал, наполовину высунувшись

Подивившись особенностям загадочного румынского характера, мы выслушали и долгое повествование Аристотеля. Рассказ о его сакральной связи со знаменитым древним тезкой, поучавшим самого Александра Македонского.

Вскоре, потомок древнего мудреца стал сбивчиво объяснять, почему тяжелая удмуртская высокосернистая нефть никак не подходит к переработке на ультрасовременном оборудовании завода.

— Смею заметить, — продолжал он хвастливо, что Ваша российская нефтепеработка даёт не более тридцати процентов выхода дизеля и бензина, а наша, — все семьдесят пять

Однако, ничего не поделаешь, — При этом, он, указал взглядом в потолок, где, видимо, должны были находиться спрятанные микрофоны.

— Не прогуляться ли нам по берегу моря? Здесь, как-то дышится тяжело, — разгадав незамысловатый намек профессионального взяточника, я уверенно зашагал в сторону бурно шумящей стихии

— Конечно-конечно, Домнуле (господин, рум) Бланк. Пофтим — Пожалуйста

Тугой черноморский бриз был резок и прохладен, даже для декабря. Вращая глазами, Аристотель живописно помогал руками, объясняя радужные перспективы взаимовыгодного сотрудничества.

Разбавление тяжёлой удмуртской сернистой нефти лёгким чёрным золотом из арабских стран, плескавшимся в соседнем терминале, выглядело заманчивым и экономически неотразимым.

В громадной металлической бочке нефтяного резервуара размещался целый миллион тонн. Маленькой щепоткой Аристотель показал размер небольшой, по его мнению, просто микроскопической мзды за такое огромное дело. На самом же деле, вкупе со скромно потупившимся взором прохиндея, размер его взятки надо было, скорее, демонстрировать не пальцами, а большими охватами. Тем не менее, условия были, все равно, очень выгодными.

Совершенно случайно, в кустах, оказался и «белый рояль», в виде нескольких бутылок знаменитой «Вдовы Клико». По поводу удачной сделки, они рванули одновременным салютом, вместе с нашими радостными эмоциями.

Прошло не менее получаса. Удаляясь с пустынного зимнего пляжа и слегка пошатываясь от выпитого, я оглянулся. У самой кромки моря, будто ведя неспешную беседу, стояли опустошенные бутылки шампанского.

Пена, радостно вырвавшаяся из их многолетнего плена, полоснула в наших душах вспышками неуёмной энергии.

Приземлившись на морской песок, она легко и незаметно смешалась с неотличимыми, но неизмеримо большими, почти бесконечными, количествами пены, которая зародилась и взлетала от гигантских серых волн, разбивавшихся вдребезги о неприступные бастионы огромных бетонных пирсов…

ПО СИСТЕМЕ СТАНИСЛАВСКОГО…

Петрову надоело стареть. Скучное это дело. Да и внешний вид перестал нравиться. Грустно, но со временем, он слегка полысел. Спортом занимался ведь только в детстве. Поэтому, казалось, что понемногу, но стал вырисовываться предательский живот. На фоне высокого роста, это было пока не так заметно, но все же.

Приятели и сослуживцы тоже, к счастью, моложе не становились. Вместо девушек, хитов и политики, они взахлеб обсуждали различные диеты и участившиеся визиты к врачам. Но те помогали все реже.

— Старение — штука неприятная, но естественная. Ничего не поделаешь, — заявил Женька — старый товарищ по детским играм, выбившийся в профессора медицины

— Как не поделаешь?, — возмутился Серега, поглядев в зеркало и обнаружив там, вместо быстроглазого мальчишки, грустно-седеющего Петрова

— Можешь меня сфотографировать?, — неожиданно предложил он Женьке, — а лучше, возьми свой айфон и зафиксируй небольшое видео. Как я зайду, усядусь, произнесу пару заезжих фраз

— Уж не влюбились ли Вы, молодой человек? — заулыбался приятель. Однако встал и послушно приготовил к съемке мобильник последней модели. Ещё с детства, он любил все самое новое. Его отец — известный в Тирасполе гинеколог, любил задаривать любимого сыночка. И первые ласты во дворе появились именно у него, и велик спортивный, и даже воздушный пистолет, из которого можно было вовсю стрелять по лягушкам.

— Да нет, Женька! Просто-напросто вспомнил, как в пятьдесят пять, удачно на работу устроился. Во всех приличных объявлениях было ограничение по возрасту. Сорок пять — максимум. Забрасывал — забрасывал конторы своим прекрасным резюме, но напрасно. Секретутки, что б их, только и делали, что посмотрев на возраст, отказывали. Несмотря на все мои бывшие достижения. А только обманул и написал, что мне сорок четыре, чуть откорректировал резюме, подкрасил волосы, освежил в уме Станиславского, как все свершилось. Устроился на замечательную работу.

Сергей, вспоминая, немного наморщил лоб.

— Станиславский говорил: «Все жесты, которые были у вас в молодости, сохраняются и в старости. Изменяется только ритм. Труднее садиться, труднее вставать. У меня, например, приобретена новая логика действий. Я никак не смогу, сейчас, сесть за стол с размаху

— И что?, — улыбнулся профессор, — ты порепетировал рефлексику молодого?

— Да. Да так удачно, что даже паспорт не спросили. Хватило хорошего знания специальности и диплома кандидата наук, в котором я подправил только дату выдачи. Влетел на интервью, как вихрь, сказал, что в офисе такие красавицы, что будет трудно сосредоточится