Бесплатный фрагмент - Собрание сочинений

Земля — наш многоквартирный дом!

(Про Нину Злобину — сварщицу).

Дружба

— Вы мой искренний друг, я вам верю и глубоко уважаю вас. Дружбу посылает нам Небо для того, чтобы мы могли высказаться без боязни и спасаться от тайн, которые угнетают нас. — Сказал мне мой товарищ во время откровения.

Мы дружили с ним давно, почти с самого раннего детства, от первого класса школы. Это великое приобретение — такая долгая дружба, претерпевшая и обиды, и радости, — чего только не было за прожитый большой промежуток нашей жизни. Но дружбой мы всегда дорожили и старались уступать друг другу, всегда прощали обиду раньше, ещё не озлобившись окончательно. Дружба помогала нам обоим.

Что такое дружба? — задумывался я бывало.

«Истинный друг всегда говорит откровенно, советует правильно, помогает охотно и терпеливо сносит всё вместе с тобой». — Это мы знали, но как это работает — проверить не пытались. Конечно, бывало, что мы что-то скрывали и что-то утаивали, но в последствии всё открывалось — и как с другом не поделиться…

Надо другу ради друга

Не страшиться испытаний,

Откликаться сердцем к сердцу

И мостить любовью путь.

Надругательство над дружбой —

— это с мудростью разлад.

Не открыв врачу болезни,

Разве можно исцелиться?

Не оценишь сладость жизни

Не вкусивши горесть бед!

Радости вкушать не трудно,

Лучше крепким в горе будь!

Только тот узнает счастье,

Кто печаль перенесёт.

Тяжело тому в несчастье,

Кто найти не может друга.

Есть люди (разные) — 1 (во-первых) люди слова, и 2 (во-вторых) люди дела. Различать их не менее важно, чем то, — кто друг тебе самому, кто друг лишь твоему положению.

Плохо — это (2) когда в делах человек хорош, да в речах несуразен и скверен; но куда хуже, — (1) когда неплох он в речах и словах своих, но в делах никудышный вовсе.

Словами нынче не насытишь, слова — это ветер; любезностями — не прокормишь, учтивый обман — это вроде охоты на птиц с зеркальцем: когда птицу ослепляют лучиком солнечного света и берут голыми руками. Только гордец и тщеславный сытый воздухом. Слова имеют цену как залог будущих дел. И также: у трухлявого дерева (яблони старой) не бывает плодов, одна листва шелестящая — вот и выбирай, и различай, от кого бывает польза, а от кого только тень из многих слов!

Актуально в дни инета: одни друзья хороши вдали, другие дороги рядом, очень бывают нужны в общении. Тот, кто не очень пригоден для близости, — бывает превосходен в переписке. Расстояние сглаживает изъяны невыносимые при близком контакте.

_____________

Нет безрадостней пустыни, чем жизнь без друзей; дружба умножает и блага, и облегчает беды; как отрада для души — дружба — единственное лекарство от враждебной судьбы.

Не торопиться жить. «Всему своё время» (не зря сказал Соломон) — и всё тебе будет в радость. Для многих жизнь потому долгая, что счастье их слишком краткое и он ждет и ждет повторений: рано радости упустил, например, вдоволь не насладился, потом хотел бы вернуть, да далеко от тех радостей ушел. Спешил прожить. По жизни мчался на больших скоростях, к обычному бегу времени добавлял ещё свою торопливость: в один день готов был проглотить то, что ему не переварить за всю свою жизнь; или проживал радости в долг, пожирал на года вперёд, и спешил и спешил — всё промотал быстро состарившись.

А чуть помедленнее было нельзя? Даже в знаниях надобно меру знать, не набираться тех знаний, которые и знать не стоит. Дней жизни нам отпущено более, нежели часов блаженства. Наслаждайся не спеша, зато стремясь к тем «часам и минутам радости» немедля. Закончил одно дело — хорошо; радости закончились — плохо, иди и действуй, и ищи новые!

По жизни ты напрасно ждешь похвал толпы надменной,

Лишь преданность друзей — сокровище твоё.

Оно прекраснее, чем все богатства мира.

Нет в этом мире радости сильней,

Чем лицезренье близких и друзей.

Нет на земле мучительнее муки,

Чем быть с друзьями славными в разлуке.

Примерно так говорили поэты прошлых веков, но и сегодня актуальны строки их стихов, потому что человек не меняется на протяжении времени. Мы, может быть изменились внешне: стали выше ростом, похудели или пополнели (ожирение одолевает половину человечества), но психология остается почти неизменной, во всяком случае, она меняется не так резко и тяготеет к прошлому, помня, что «раньше было лучше» — так все старики говорят во все времена, ругаясь на молодёжь.

__________________________

В любой работе профессионала присутствуют элементы неосмысленных действий. Как тот же электросварщик — ни одного лишнего шага, ни пустых реплик: поднимет своё забрало, электрод заменит, покосится на окружающую обстановку и снова нос под щиток, и опять брызжет голубоватыми искрами электросварка. Или каменщик: кладёт почерпнутый раствор, мастерком разравнивая его ровным слоем интуитивно точно и кирпич встает на место так как нужно.

В это время в голове профессионала — обрывки совсем других мыслей, воспоминания кусками, как будто одни глаза смотрят на место работы, а другие — внутрь меня.

Коричнево-серый с прозеленью сумрак молодого сосняка, на окраине города, где строится новый микрорайон. Ровная полоска между деревьями в посадках, видная с третьего уже этажа нового возводимого дома, усыпана побуревшей хвоей. Видно бугорок, — это небольшая сопка.

И вспоминается поход в лес за грибами

«Вот, под сосенкой виден светло-коричневый глянцевитый шарик маслёнка, рядом ещё один маслёнок и ещё совсем кроха…. А выйдя из посадки под высокие деревья в реальный лес, — что за удовольствие срезАть рыжики! Кочка да кочка опавшей листвы, — а разгребёшь, и крепенький оранжевый гриб предстанет перед тобой во всей красе. Он красив даже червивый — узорными зелёными прожилками на оранжевой пушистой шляпке…. Подосиновики собирать радостно тоже. Толстые лесовички в красных шапочках ловко прячутся в малиновом, листвой, осиннике. Приглядишься и на ровном месте, вдруг, увидишь среди упавшей тёмной листвы красноголовик.

Воздух в лесу такой душистый! В нём много запахов перемешано — и запах земли, листьев, трав и цветов. Он сладкий как мёд, но без медовой приторности. Им дышишь, как будто пьёшь родниковую воду, — бесконечно сладостно! Воздух в лесу цветной, зелень и синева в нём сразу. Упругий, осязаемый воздух.

…И звук и зов отталкивается от него, а звонкий голос маленького сынишки летает между деревьев. Мальчишка верит, что его песенка волшебная. Если мы не находим грибы, то он старательно «колдует», поёт коверкая слова: «Золотит солнышко лес, лес. Муравей на веточку влез, влез… Грибочки из земли вылезайте!» …. От любопытства грибы теряют свою осторожность и перестают прятаться от нас, высовывают шляпки, — тут-то их в корзинку! Мы переглядываемся, и я улыбаюсь гордости и самодовольству доморощенного волшебника…. Серёжка ты, Серёжка! Вспоминаешь ли ты такие праздники, которые дарил тебе и нам лес?»

…Мальчишкой он мечтал быть волшебником. Он посмотрел кино про Золушку. А там был помощник у Феи, которая делала из тыквы карету. Мальчик-волшебник говорил Золушке запомнившиеся слова: «Я не волшебник, я только учусь!» — но тем не менее, этот мальчик-волшебник, в кино, сделал мороженое для Золушки после бала, встретив её уже в старенькой одежде. Этот момент Серёжка больше всего запомнил, — вот и пытался «колдовать» в лесу.

…А вот, вспомнит ли он другое событие?.. — в деревне это было. Нет, наверное! Он ещё был маленький — года два ещё не было, — но любопытство уже в нём проснулось. Разговаривать он едва научился и говорил мало и редко, а всё делал молча и тихо, всё пытался исследовать и понять, посмотреть.

И как мама забылась? И что, вдруг, подтолкнуло?

То всё слышалось гугакнье, играл мальчик во дворе, а мама с граблями в огороде-саду…, — и стало тихо, вдруг. Она бросила грабли и заторопилась, пошла как по компасу, по интуиции, вышла на улицу. Серёжка небрежно стоял у самого края открытого колодца, прямо на брёвнах сруба. «Один шаг, одно движение и — всё! Окликни, мальчик обернётся, игриво встрепенётся и…» С какой-то инстинктивной хитростью мама кралась к сыну, замирая от ужаса, и бормотала что-то очень тихое, словно кошка мурлыкала. А он стоял, чуть вывернув некрепкие ножки и выпятив живот, и улыбался глядя вниз. Время остановилось в момент — час мама шла (?) или минуту? — Рывок! И сынишка у мамы, и, держа его с силой, тесно, она посмотрела в колодец, — от чернеющей глубины у неё голова закружилась и слёзы выступили на глаза… —

Лучше не вспоминать: это ж надо — уйти со двора, забраться на сруб, встать на ноги, подняться на неустойчивых ногах ни за что не держась… Лучше не вспоминать, — а как забыть? Если и сейчас воспоминание судорогой прокатывает по всему телу, и, задним числом, цепенея, представляется, что могло бы случиться! Что было бы там и тогда…

Нет! Нет! Всё хорошо! Летом мы ездим в деревню и ходим в лес собирать грибы. Серёжа уже не помнит свои мечты о волшебнике. А будет накрапывать грибной дождь, натянем на головы капюшоны и пусть дождик постукивает себе и струится по нашим курточкам, а мы как улитки в своих домиках, будем тихонько ходить меж деревьев в поисках грибочков.

________________

Монтажники торопливо закончили подготовку и совместили две трубы водопровода. И тут Нина Злобина вставила электрод и заслонила лицо щитком. Сварка началась с разбрызгиванием искр. НЗ — так звали в бригаде Нинку Злобину: каждый сварщик на ответственных работах, особенно при сварке труб, которые будут в эксплуатации под большим давлением, ставит около шва своё клеймо. Злобина клеймит первыми буквами имени и фамилии — «НЗ».

И нигде раньше у Нины не было прозвища. Она начинала работать на стройке молодой щтукатурщицей после ПТУ. Это когда только переехала в город. А потом пошла учиться на вечерние курсы сварщиков, — вернее, её послал бригадир…

Не сразу, но через год, было повышение квалификации и Нину распределили в бригаду слесарей-трубоукладчиков, монтажников, которые работали по подключению новых домов к общему водопроводу, отоплению горячей водой. И в этой бригаде её назвали «Неприкосновенный Запас». Почти все тут носили прозвища.

_______________

Бригада проводила на пенсию старого сварщика. Сам бригадир монтажников остался сварщиком один. И чтобы начать новый объект Бутыгин попросил в управлении ещё одного электросварщика, рассчитывая на опытного, не ниже шестого разряда. С таким высоким разрядом в их управлении ССУ (спец-строй управление) треста были пожилые мужчины, и Константин Бутыгин заранее прикидывал в уме, кого могут прислать… Он знал их всех.

Но однажды утром, во время раскомандировки на новый объект, вошла в бытовку девчонка почти, одетая в спортивный костюм «адидас», небольшая, щуплая — на школьницу похожая. И только веер морщинок вокруг больших серых детских глаз да чуть заметные складки у твёрдых, плотно сомкнутых губ, говорили, что крошка эта давно вышла из школьного возраста. В руках у нее была большая клетчатая сумка с робой.

Монтажники в бытовке притихли. С озорным любопытством то переглядывались между собой, то украдкой посматривали на бригадира.

Не сразу, видать, дошло и до сознания Бутыгина, что это и есть то пополнение, которого он так настоятельно добивался в управлении. Склонив голову набок, Константин Бутыгин продолжал улыбаться с ухмылкой: что, мол, заблудилась, голубушка?

Спокойным взглядом своих больших серых глаз обвела новенькая замусоренное неуютное помещение бытовки, прошлась взглядом по лицам монтажников, брезгливо поморщилась:

— Накадили-то! Как в пивнушке. —

Титов зачем-то потрогал пальцами кончик своего горбатого носа. Илюха застегнул верхнюю пуговицу спецовки, как в армии перед командиром. И все стали прихорашиваться после слов новенькой.

Тем временем девушка приблизилась к столу, достала из кармана курточки многократно свёрнутую бумажку.

— Кто тут из вас Бутыгин? —

Константин встал, небрежно взял из рук девушки бумажку, развернул, пробежал глазами: «Направляю электросварщицу 5-го разряда Н. Н. Злобину. И прошу, без фокусов там!..». И подпись главного инженера управления с расшифровкой в прямых скобках.

— Без фокусов, значит? —

— Что вы сказали? — не поняла сварщица.

— Злобина, говорю, фамилия твоя? —

— Злобина, — серьёзно подтвердила она.

— Ага! Пятый разряд? Не очень-то для нас… —

— Если будете добры, попросите, чтобы мне подкинули разрядик повыше, — тотчас парировала Злобина.

— Ишь чего захотела! — засмеялся Илюха. Он сам был слесарь только четвёртого разряда, когда молодые уже были с пятым. Его профессиональное самолюбие было задето.

— Мала ещё! — Илюха поднялся и вышел.

Бригада с легкостью приняла новенькую.

_________________

Как обычная бытовка, длинный вагончик на колёсах, она была разделена на две половинки коридорчиком: в одной половинке служебно-бытовое помещение, в другой — устроен был инструментальный склад. В коридорчике на кирпичном фундаменте установлен обогреватель, «козёл». В обеденный перерыв просушивали рабочие тут робу, рукавицы, портянки…

И утром и после смены Злобина переодевалась в инструменталке. А если не ходила в столовую в этот день, то и обеденный перерыв коротала там. Она очистила уголок, какой-то ящик приспособила вместо стола, накрыв его тряпицей. Рядом — табуретка. Стены обклеила газетами. Наколотила гвоздей для чистой одежды и полотенца. Пообедает, возьмет в руки книгу, читает. Тихо и довольно уютно в уголке Злобиной.

В бытовой половине шум и гам до потолка и дым коромыслом. Наспех расправившись с содержимым своих «тормозков», монтажники усаживались вокруг стола и азартно резались в «козла» и дымили папиросами. Они как будто забывали о существовании женщины в бригаде.

Но сварщица напоминала о себе. Она не врывалась в мужскую половину, не шумела-не ругалась, — но как только кончался обеденный перерыв, Злобина откладывала книгу и звала всех на «трассу», первой выходя из бытовки.

Бригадир, конечно, сам заядлый доминошник. И если партия подходила к концу, Константин, от призывов на работу новенькой, только багровел и ещё отчаяннее лупил по столу костяшками домино. «Подумаешь, пять минут раньше, пять минут позже?.. Поменьше перекуров, и наверстаем время…».

Сначала монтажники делали вид, что не замечали аккуратности Злобиной. Потом стали шутить: «Маленькая, а на деньги, жадная, работать идет побыстрее…». Или: «Работа дураков любит…».

Нинка же как будто не замечала косых взглядов и подначек. Уже через пару дней, как обычно придя на работу раньше всех, бригадир ещё издали увидел, что дверь бытовки распахнута настежь. Подойдя поближе, он был приятно удивлён: полы были вымыты в бытовке добела. Роба развешена, аккуратно сложены бумаги в шкафу, воздух свежий, по-домашнему уютно стало в бытовке.

«Сразу чувствуется женская рука», — приятно подумалось Бутыгину.

Он подошёл к двери инструменталки и осторожно постучал: хотел поблагодарить Злобину. Но на стук он услышал резкое: «Нельзя». Константин повернулся и прошел к себе, подумав: «переодевается, наверное». Подходили и другие рабочие. Бригадир указывал им на их сапоги, чтобы отряхивали с ног лишнюю грязь.

Изменилось и отношение к работе: когда в обед монтажники, как всегда, забивали «козла», а Злобина вышла в точное время из бытовки и направилась на трассу, бригадир встал. Спутав костяшки домино, скомандовал:

— Кончай базар! —

А после работы Илюха с мотком электрокабеля на плече открыл дверь инструменталки и тут же резко захлопнул, негромко чертыхнулся.

— Ты чего? — с усмешкой спросил Титов.

— Э-э! — морща лицо, Илюха махнул рукой. — Наша «НЗ» там, это самое… переодевается…

Титов озорно кивнул:

— На то он и есть — Неприкосновенный Запас — не трогай и не беспокой! —

Все дружно засмеялись.

С тех пор так и пристала кличка к Нинке Злобиной «Неприкосновенный Запас» — в смысле — не беспокоить, а не в смысле запас продуктов на чёрный день.

_______________-

Как ни аккуратно вели себя монтажники, в бытовке на другой день было всё по-старому. Наследили изрядно, на краю стола кто-то оставил клочок газеты с недоеденным обедом, на полу окурки…

На другой день во время распределения работ — пятиминутке — Нинка Злобина сидела в уголочке и помалкивала. Только в конце решилась наконец:

— Нужно составить график дежурства, — хоть подметать. Убираться в бытовке… —

— Что-о? — взъерошился Илюха. — За свои сорок пять лет я и дома ни разу не мыл полов, а тут буду гнуть спину. Ишь чего придумала! —

— Послужил бы на флоте, — хохотнул его друг Титов, — там бы тебе расправили спинку — палубу драить! —

— То-то она у тебя прямая! Сам ходишь согнувшись, как коромысло! —

Титов вскочил, вытянулся в струнку.

— А что? Если хочешь, я буду и так ходить! — и ещё пуще рассмеялся.

Другой молодой Сашок тоже вставил своё слово:

— А у нас в гэпэтэушке дежурили за будь здоров. Закатаешь штанишки снизу, тряпку возьмёшь и — только брызги летят.

Монтажники спорили не долго, а бригадир помалкивал. Такие дежурства в бытовке для Бутыгина не новость. И всё-таки предложение Злобиной было принято.

_________________

С появлением Нинки Злобиной бригада вроде бы обновилась: в бытовке всегда был (стал) порядок. Да и работа пошла куда как лучше: не нужно было теперь понужать, люди зашевелились перед лицом Нинки — «НЗ». Червячок ревности нет-нет подтачивал душу бригадира. Он никак не мог понять, чем Нинка Злобина так повлияла на монтажников? Внешностью она явно не вышла, годами старше многих парней и, ясное дело, покорить никого не может. Держится независимо. В перебранку вступает только по работе. Но тут уж настоит на своём.

Однажды сварщица позвала бригадира, пальцем ткнула на стыковочные трубы:

— Погляди, куда это годится? —

— Н-да, зазор маловат, — согласился Бутыгин. — Но варить можно. —

— А я не буду варить! Сколько электродов потратишь, в два раза больше, чтобы такой зазор закрыть! —

Спорить с Нинкой бесполезно. Бутыгин окликнул звеньевого Слесарей.

— У вас что, свободного времени много стало, чтобы по нескольку раз переделывать одно и то же! Иди смотри и переделай! —

Илюха посмотрел на трубы, на бригадира и уже злыми глазами уставился на Злобину.

— Вчера ты говорила, что зазор очень узкий, а сегодня очень широкий. Тебе сам чёрт не угодит! —

— А зачем угождать? — улыбнулась Нинка. — Делайте как положено, по ГОСТу. —

И с самим бригадиром спорила Нинка. Из-за электродов, в основном, и разгорались споры.

— Мудришь ты, голубушка! — сорвался однажды Константин Бутыгин. — Вон Гриша Тимофеев варит же электродами всяких марок, и получается у него всё хорошо. (Сварщиков в бригаде трое и было — сам бригадир и Тимофеев Гриша, и Нинку дали для скорости монтажа). —

— Так у него же, у Тимофеева, шестой разряд, и работает он уже лет десять, — а у меня только пятый. —

Бутыгин только руками развёл: «Ну и язва же! Электроды ей не подходят!..» — подумал, и махнув рукой торопливо ушёл, пообещав:

— Будут тебе электроды! —

________________________

Холода ещё не наступили всерьёз. Осень будто сочувствовала монтажникам. Похолодания были по ночам, а днем теплело и солнышко светило и ещё прогревало. Но вот, уже пожелтели листья на деревьях на бульваре. Деревья живописно отделяли бульвар от автомобильных дорог с обоих сторон, желтизной и краснотой своего одеяния.

А по краю бульвара шла основная ветка центрального водопровода, от которой и была прокопана глубокая траншея к новому дому. Сколько мучились с проходом под дорогой летом ещё, — это другой вопрос. А теперь подходила трасса к дому в переулке.

Дом этот «элитный», «точечной застройки», построен был на месте барачного двухэтажного ряда домов с сараишками во дворе. Всё заброшенное (без ремонта) было снесено, и в переулке возвышался новенький пятиэтажный дом, улыбаясь свежей краской балконов, радужным блеском чистых стёкол в окнах. И внутренняя отделка была завидная: «Добро пожаловать, новосёлы!». Счастливчики дольщики, вероятно, нетерпеливо мяли в карманах ордера на новые квартиры; они приходили на объект и подолгу стояли на краю траншеи, казалось, без особого любопытства смотрели, как продвигаются дела, а потом молча, со скучными физиономиями убирались восвояси. А парни монтажники ещё отчаяннее работали, из-за подключения водопровода и горячей воды сдача дома откладывалась. Монтажники торопились изо всех сил.

____________

Каждый рабочий в бригаде монтажников-водопроводчиков имел по несколько специальностей. Официально, по трудовой, они почти все были слесари-трубоукладчики, но работа на трассах по укладке и проводке труб требовала навыков многих строительных профессий. — Каждый был плотником — это во-первых: нужно было сколачивать опалубки для опор под трубы. Заливали опоры из бетона, конечно, армируя, и арматуру надо было связывать, как заправским арматурщикам, — а иногда опоры были хитросплетённые, на поворотах особенно. Потом, многие из бригады были каменщиками: через каждые 300 — 500 метров и на поворотах нужны были колодцы. И возводили высокие колодцы из кирпича Илюха с Гришей, круглые и на конус кверху сужающиеся. А в этих колодцах уже — устанавливались задвижки-краны. И сварщики приваривали к трубам фланцы и сваривали стыки труб.

_________________________

В тот день Илюха с Гришей спустились в траншею, а сверху им подавали трубы, длинные, по шесть метров. Эти трубы нужно было положить на выемки в бетонных опорах. Сверху — рабочие поднимали трубу вчетвером, а внизу принимать должны были двое, — труба тяжелая!

И зачем Илюха полез в траншею? У него была вырезана язва двенадцатиперстной кишки, операция была не так давно — месяца два назад он вышел из больницы. А тут трубы тяжёлые!

И принимали они трубы около десяти штук, вдоль прямого участка, от колодца к колодцу. На последней трубе Илюха схватился за живот. Трубу он принял, поддержал и почти бросил на опору, а сам упал в сторону на стену траншеи. Доставали Илюху дружно всей бригадой и отнесли на руках в бытовку. Вызвали скорую помощь — у Илюхи разошлись швы на животе. Бригадир начал ругаться: «кто запустил Илюху в траншею! — все знали, что он после операции…». Но Илюха человек подвижный — сам всегда лез вперёд, и он был по возрасту старше всех в бригаде и ему возразить никто не смел.

_________________

После того как трубы были опущены в траншею, началась работа сварщиков, и Нинка вышла готовая работать, с маской и электродами в руках….

Один раз на работу к Маме приходил её сын, шестилетний Серёжа. Мама дала ему черные большие очки, чтобы он посмотрел на сварку. Серёжа видел какая «волшебница» была его Мама! Она стучала железным прутиком по железной трубе и, вдруг, возникал огонь…: загоралась дуга плазмы между электродом и железом. А ещё Мама показала, как она по-особому зажигает огонек сварки: не стучала, а шаркала по железной трубе, проводила электродом высекая искры по поверхности, и подведя к месту отрывала электрод на нужную высоту, и дуга зажигалась, и сварка начиналась. Потом, отбыв окалину молоточком, она показала сыну красивый сварочный шов: маленькие волны железа ровно лежали друг за другом, закрывая прежнюю канавку, соединяя трубы между собою ровным бугорочком.

В обеденное время в бытовке о чём-то шумели-спорили мужики. Оказывается, они тоже читали книжки, многие любили читать. И Нина Злобина тоже вставляла в спор мужиков своё слово…

«Что вы спорите? Всё бесполезно. Всё равно к двухтысячному году дышать будет нечем. Заводы и автомобили „постараются“ загрязнить воздух — в Японии уже воздух продают в пакетах, во время смога над Токио вообще дышать уже нельзя» — сказала Нина.

«Вот я прочитала новую книгу Хайтова — „Колючая роза“. Я могу завтра принести. У меня это не выходит из головы, — что я прочитала, весь день как убитая хожу. Птицы не могут высиживать яйца: скорлупа становится хрупкой. Или ещё вот, — контейнеры с химикатами хоронят в полях и в лесах. С виду зароют — земля, как земля, а на самом деле „ловушка“ … Он и про генную инженерию, и про экологию пишет. Ну всякое такое…».

«Ох, мужики, мужики! Вам-то всё просто… А я вот… Я за Серёжку своего, за сыночка, знаете, как боюсь! Вот, говорят, материнство — радость. Ну, и счастье, конечно. И страх, понимаете, постоянный страх. Не заболел бы! Не попал бы под машину, — гуляют они не только во дворе…. Это — пока маленький… А вырастет? Разве мало причин для волнений? А может, действительно, к двухтысячному году дышать будет нечем? Мы-то жизнь проживём. А они, — дети? Будут ли у них дети? Нет, серьезно…».

Своим настроением Нина привела всю бригаду в задумчивость. Вышли все медленно, шабутной Илюха увезён был в больницу, и работали до вечера все тихо, задумчиво.

А сама Нина Злобина тоже погрузилась в свои размышления:

«Будет ли небо? И лес? Сможет ли сын мой полной грудью вдохнуть этот осенний холодный уже воздух?

Да, строят и производства замкнутого цикла. И очистные сооружения… Но у нас, что вы, ей-богу, наивные!.. Так уж и строят! — Вон, на соседнем заводе третий год строят какие-то очистные…

Может быть придумают что-нибудь для спасения, — но когда? Поздно бы не было!» — рассуждала Нина Злобина.

И дома за всеми делами, которые она делала автоматически она продолжала рассуждать сама про себя и про всех окружающих.

А контейнеры с химикатами, которые зарывают в землю заражая всё вокруг? Пленки нефти на поверхности рек, даже на поверхности реки Волги плавает пленка солярки! Леса вырубают, опять же!

Нельзя возвращаться в пещеры, закрыть все заводы, сломать все машины — прогресс не остановишь. И в тоже время нельзя жить в таком полупрогрессе, не думая о последствиях.

Я — самая обыкновенная женщина, каких миллионы. Я многого не знаю. Мне хочется просто жить, растить сына, работать… Хочется мира… Чтобы было счастье в моём доме, в моей семье… в моём мире! То, что во мне и вокруг меня: сын, муж, родные… Чтобы был мир и во всем мире!

Но рядом — изощрённые умы, великие знания гениев и гениальных коллективов, которые бегут с закрытыми глазами. Добыча нефти возрастает с каждым годом. Всё вперёд идет прогресс. Возводится где-то новый химический комбинат, и над городами взвивается ещё один «лисий хвост». В лесах визжат пилы и ревут трактора, родники пересыхают.

Как же могу я, как можем мы все, обыкновенные люди, повлиять на судьбу планеты? Как?! Если будем жить одним днём? Что делать нам? Разноязычные и глухие к доводам рассудка, люди доброй и злой воли, как нам найти общий язык?

Но ответов не было и жизнь продолжалась.

______________________

Время работы закончилось и люди выходили из бытовки и разбегались по разным направлениям. Нина тоже направилась к остановке.

Скорее на автобус. Мне ещё в магазин забежать надо… Гена заберет Серёжку из детского садика. Вот и тройка. Вперёд!

Час пик, все едут с работы и автобус переполнен.

— Продвигайтесь. Не вам одному уезжать надо! Ну! Ну, ещё маленько!.. — торопилась она влезть, проталкивая мужчину впереди. Но так и не вышло встать на ступеньку, дверь бы не закрылась.

Ладно, я не гордая, на другой сяду… вон и троллейбус идет в ту же сторону. Быстрее. Ничего, что от него дальше идти до магазина и до дома.

— Давайте вперёд! Не стойте у входа! — она «села» -таки в троллейбус.

Влезла… Ох, уж этот час пик! Почему — «пик»? Надо назвать «непик»: не пикнешь, не вздохнешь…

Гена Серёжку заберёт. Сыночка нашего… Ладошки у него мягкие, а на шее уже нет складочки. Младенческая припухлость исчезает. Вытягивается мальчишка…

Размышляла она про себя всю дорогу. И протиснулась в середину салона, ехать ей почти до конца. Правда «конца», как такого, в их микрорайоне не было: троллейбус огибал весь микрорайон и снова направлялся в центр города.

Люблю растить детишек. Отчего же — страх ли, нежелание — ещё рожать второго? Нелегко, конечно, растить ребёнка было… — и болезни и всякое-такое. Детсад, работа — всякие другие проблемы. Вот и бывает, стало уже — в современных семьях по одному, по два ребёнка.

А в моём детстве? Наша семья жила в кирпичном доме, и квартира была большая, нам ещё завидовали, а нас пятеро было, — все братья и я одна. Сейчас мы с Геной в однокомнатной живем и что, говорим мы: надо бы двухкомнатную — сын подрастает. А ещё место в детсаду не сразу. До трёх лет в деревне жил у бабушки чужой для меня, — Генкиной мамы. Нервничала и каждые выходные ездила в эту деревню, бывшую тогда ненавистной. Потом только полюбила и лес, и деревню. Почему не сама сидела я с сыном маленьким? Боялась, что прервется стаж, что денег не будет хватать. Как же моя мама? Всю жизнь почти не работала, с отцовской зарплатой мараковала. Кроме четырёх стен ничего и не видела. Потом пошла лифтёршей зачем-то. После смерти отца. И ни в какую не хотела с внуком водиться…

Ехать было долго. Через город. Потом мимо заводов по самой длинной улице Машиностроителей, потому так названной, что с обоих сторон по машиностроительному заводу.

Что гонит нас, женщин, из дома? В деньгах ли дело? Что дает работа? Какой смысл в этой гонке по кругу: работа — дом — семья — работа? Серёжку я вижу утрами и вечерами в будни, да в выходные. То и дело я подмечаю в нём что-то чужое, от кого-то набранное, не наше и совсем. Да что и говорить!.. И хозяйка я никудышная… А на работе что? На меня надежды нет, — в любой момент на больничный сядешь… по женской своей болезни, а если декрет так вообще… Так стоит ли овчинка выделки — беготня? Стоит или не стоит, а предложат мне не работать — откажусь ведь! Ах, как нелогично! Чисто «женская логика»! Нет, ну правда. Не хотят женщины только одну извечную функцию выполнять — хранительницы очага!

Да и как просидеть дома весь день? День-два, месяц, год — всё одно и то же? А жизнь проносится. И всё мимо, мимо… Я с детства в коллективе: в детском садике, потом в школе, — всё время много людей вокруг было всегда. Помню, долгие, тягучие дни в декрете. Серёжка сопел и чмокал у груди и засыпал. Так я всё перемою, перетру, постираю, выглажу. День тянется. Сварю обед. Потом с малышом погуляю во дворе недалеко, потом книгу перечитаю… Когда стемнеет, Гена с работы придет. Я к нему — ах, ох, наконец-то, да милый, да хороший. А милый да хороший злой пришёл, на кого-то там на работе. Утомлённо плюхнется Гена на стул, уткнётся в газету «Советский спорт», вяло жует. И хоть бы слово сказал! — Понимаю, он устал, отдохнуть хочет. Но для меня-то он — как свет в окошке. Сама бы что-нибудь рассказала, да о чём? Всё у меня как вчера и как позавчера… Это — словно стоишь на остановке много дней и ждёшь, и никаких перемен: остановка!

А вот впрямь остановка моя. Выскочила побыстрее в магазин. Та ещё очередь, но она хоть двигалась быстро. И в очереди в кассу размышления не прекращаются.

Хороший магазин «Универсам», подарок, а не магазин придумали. И овощи, и молоко, и хлеб, и колбаса, и кастрюли тут же, и куклы — всё есть. Бери — не хочу! Вот и набирают люди! А как же я унесу тяжелые пакеты?!

Дошла-таки до подъезда дома и поднялась на свой этаж.

Дверь вот никак не открою. Что они? Не слышат? Уж ногой колочу, мёртвый встанет. Вон, у соседки на втором этаже на косяке крючок прибит. Повесит сетки на него и спокойно дверь откроет. Не мелочь, забота!.. Это не они ли внизу шумят? «Я тигр» … Рычит ещё. Ну, конечно, Серёжка и Гена. Тигры идут!

— Эй, тигры, поторопитесь! Мама сейчас упадёт у дверей от таскания грузов. Привет мальчики! — встретила Нина своих.

Пока с сыном она возилась, её муж уже включил телевизор и сел смотреть хоккей! А Нина принялась хлопотать на кухне. Благо есть полуфабрикаты. Она быстро приготовила котлеты: надо-то всего лишь поджарить готовые. А в это время сварилась картошка. Сделано было пюре. Вот и ужин готов.

А после ужина уложить сына спать. В ванной висело пересохшее бельё, которое нужно было гладить. Тем и занялась Нина тут же рядом с телевизором, шла уже программа «Время».

— Как ты смотришь и гладишь — спрашивал муж.

— А я одним глазом на экран, другим на утюг… Да не боись, не окосею, второй год так глажу. А мужикам, наверное, косоватые глаза нравятся? Ха-ха-ха! —

— Не приглядывался! —

— А зря! Говорят — «загадочный взгляд»!.. И у меня такой же будет! — шутила Нина.

Перед сном всегда привыкли пить чай на кухне в тишине.

А потом Гена уже лег в постель, а Нина пыталась догладить бельё. Перед сном и Гена любил почитать книгу, глядя на него и Нина бросила утюг на железную подставку и пошла ложиться с книгой, — читать они любили оба. Может это их и объединяло.

— О! у нас новая книжка, — заметила Нина, включая ночник со своей стороны кровати. — А, это ты принёс — «Сборник фантастики», интересно! —

Через несколько страниц тишины.

— Слушай, Гена, пришельцы хотят купить Землю. Странно, правда? —

— Ничего странного, — просто бизнес! —

— Хм, как это — ничего странного! Как будто Земля — это здание какое-то многоквартирное… —

Последняя страница этого рассказа… проверю перед сном Серёжку. Спит мой сынок-медвежонок, ах, да, — тигрёнок! Был бы здоровеньким!.. Как-то не по себе. В одной ночнушке… Холодно у нас — осень. Отопление еще не включили, а из окон дует.

Прилегла Нина поближе к Гене прижалась.

— Гена обними меня — попросила, — я замерзла… Спокойной ночи, вот так лучше! —

Уютно. Тепло… всё хорошо… хорошо в этом здании многоквартирном — на нашей Земле и не надо его никому продавать. В доме надо убираться и следить за чистотой! И всем будет чуточку лучше… Ведь можно же?.. Верю в это!

Конец.

Звонок

Непоследовательный ряд цифр может нам помочь соединить людей, находящихся на расстоянии.

Если сейчас она наберёт эти цифры на телефонном аппарате, одну за другой, — далеко отсюда, в большом доме, затерянном в лабиринте улиц большого города, звонок позовёт к телефону.

«Интересно, где у них стоит домашний телефон? В кабинете Бориса Кирилловича? Это вряд ли — он бы мешал ему работать назойливыми звонками. Скорее всего в прихожей или в нейтральной комнате. И тогда трубку возьмёт его жена». — Четверка, восемь… пять… и далее, — женщина набирает номер и ждет, слушая гудки затаив дыхание.

— Алло! Вам кого? Профессора? Но он занят и не может подойти! — звучал зычный женский голос после прекратившихся гудков.

— Кто там, Лиза? — слышно было, как бы в стороне, из глубины далёкой комнаты.

Лиза Петровна пожимает плечами и сообщает в молчащую трубку:

— Завтра у профессора консультация на кафедре. Если завтра вы не можете, ничем помочь не могу, — и она готова положить трубку, но Борис Кириллович отложил журнал и уже подошёл.

— Подожди, Лиза. — Он взял трубку и начал разговор. — Я слушаю… — в ответ молчание. Сквозь легкое потрескивание аппарата угадывается чье-то дыхание.

— Почему вы молчите? Вы меня слышите? —

— Слышу, — чуть помедлив, ответил ему мягкий приятный и приглушённый от сдерживаемого волнения женский голос. — Здравствуйте профессор! —

— Здравствуйте! А кто это говорит? —

Лиза Петровна, собравшаяся было уходить в сторону кухни задержалась в дверях, надеясь расслышать голос в телефоне — «кто же?» — включённом ею на громкую связь. Борис Кириллович взглянул на жену и нахмурил брови. Лиза Петровна, передёрнув острым плечом в цветастом халате, скрылась за приоткрытой дверью комнаты, по-прежнему слушая «краем уха».

— Так, я вас слушаю. Что вы хотели? —

Ему отвечал затаённый вздох. Вдруг, всё это — и неурочный звонок в поздний вечерний час, и голос, будто знакомый, но неузнаваемый, и нескрываемое волнение женщины на том конце провода, — всё столь неожиданное и странное — привело Бориса Кирилловича в тревожное состояние, его охватило волнение.

— Слушайте! — он стал говорить подчёркнуто строго, чтобы таким образом скрыть свой страх перед неизвестным. — Что вам нужно? —

— Слышать Ваш голос, профессор. И больше ничего. Только ваш голос. —

— Голос? Что это ещё за глупости? —

— Да, очевидно, глупости, — соглашается мягкий приятный женский голос. — Вы правы. Но я так рада, что слышу Вас, Борис Кириллович… —

— Так кто же вы? Кто? —

— Кто? — с грустной усмешкой повторила женщина. — Это уже не имеет значения —

Голос… Этот приятный голос, о чём-то напоминающий. Он ему был определённо знаком. Но интонации… будто постаревшие. Они совершенно не вяжутся с тем прошлым, давним, запамятованным, и поэтому эти интонации мешали ему вспомнить. А он пытался, силился вспомнить, что-то было очень знакомое в этом мягком женском голосе. И какое-то шестое чувство, запрятанное глубоко в подсознании, внушало ему исподволь, что не следует вспоминать. Не надо. Нельзя.

— Извините, — говорит он решительно, с намерением разом покончить со всем этим. — Я вам не мальчик, чтобы играть в прятки. Прощайте. —

— Прощайте, дорогой Борис Кириллович. Живите долго и счастливо. Я очень этого хочу… —

И в этот момент — озарение осветило воспоминание.

— Стойте! — он что есть силы сжал трубку. — Я узнал… Я понял… —

В дверях мелькнула тень подслушивающей жены Лизы.

— Поля… — тихо и бережно произносит Борис Кириллович, выплывшее вдруг из неведомых каких-то далей имя. — Полинька… —

— Спасибо, — благодарит мягкий, знакомый уже женский голос. Он скорее угадывает, чем слышит это слово: так хрупко и почти беззвучно произнесла его женщина на том конце провода. И уже отчетливей:

— Спасибо, что вспомнили. —

Не выпуская из руки телефонную трубку, второй рукой он подвигает стул и присаживается.

— Поля! Надо же! Господи… Где вы? Как вы? Рассказывайте! —

— Ну, как. Как все, обыкновенно. Живу. Работаю. —

— Муж? Дети? — интересовался Борис Кириллович.

— Так должно быть? — спросил волнующийся приятный голос женщины.

— Ну, вы же — как все! — обрадованно успокоено сказал он. — Всё должно быть устроилось. Помните, я внушал вам, что всё образуется и вы ещё будете счастливы? Я был прав? — грустно вздыхает профессор, выражая тем самым, что ему совсем не хочется быть правым. — А вы тогда уверяли меня, что никто и никогда… —

— Никто и никогда… — слабым эхом отозвалось в трубке.

— Невозможно! —

— Значит, возможно… —

«Нет, это всё-таки невозможно! — думал профессор, вспоминая, — Это какая-то фантастика! Полинька Салахова… Девчонка с детскими косичками в нелепом жакете-кофточке с чужого плеча. И глаза… Совершенно невообразимые глаза — до того они были чисты и прозрачны — до насквозь, до самого донышка. Виделась в них наивная простетская-детская душа, такая неискушённая и безоглядная — в любви и сострадании, в готовности жертвовать собой».

— — — — — — —

Он тогда вел факультативные занятия на первом курсе филологического факультета. Было трудно, как вспоминалось: многое уже забылось, надо было начинать сначала. Тем более трудно, что перед ним, рядом со вчерашними школьниками, сидели и его ровесники, такие студенты и аспиранты, каким он был. Чувство неуверенности усугублялось в нём ощущением беспомощности: он тогда хромал сильно, и ходил на костылях на лекции. Повредился после жуткой аварии. В которой погиб его отец, возивший их в деревню на старой, с рук купленной машине.

Однажды, входя в аудиторию, он запнулся и чуть было не упал. Обламывая ногти на руках, ухватился за косяк. Костыли с грохотом повалились на пол. В тот же миг с заднего ряда к нему метнулась девчушка, подхватила костыли, подставила своё плечо. Он заглянул в её глаза — и испугался.

Потом не раз он говорил ей: нельзя вот так раскрывать всю себя, надо прятать свои чувства, иначе это может плохо кончится. И ещё он внушал ей, что любить его, беспутного Бориса, нельзя, что он калека, инвалид, неудачник…, — а её ждет радостное, безоблачное счастье.

Она не верила его словам. Она не хотела ничего слушать плохого, — она его любила. И он, неожиданно для самого себя, вопреки своим намерениям, пошёл навстречу её чувству. — Как это случилось, он и сам не мог дать себе отчёта. Полюбил ли он? Пожалуй, нет. Но ему была приятна её простоватая детская нежность, и он позволял её любить себя. Позволял… а уже тогда была Лиза Петровна, она помогала ему в аспирантуре. Помогала ему собирать данные для его диссертации, они работали вместе. И брак с нею был делом решённым.

Лиза Петровна была старше его. И пока он провел время в больнице и после больницы во время реабилитации, она немедленно отложила свою сделанную наполовину работу и засела в архивах и библиотеках, выискивая для него нужные документы, составляя библиографию и прочее. Делала она эту неблагодарную черную работу с таким неистовым самозабвением, не очень красивой, никогда никем не любимой женщины, для которой вдруг выпал один единственный последний шанс.

Как только появилась Полинька, Лиза Петровна быстро почувствовала что-то неладное и насторожилась. Она отметила перемены, происходящие с ним. Однажды, глядя на его рассеянность глазами. Увеличенными линзами очков, она в упор спросила его: что с ним происходит? И он рассказал ей всё.

Лиза Петровна спросила, что он намерен делать. Он не знал, что. Ему было жалко Полиньку. Может быть, и не только жалко… Но разобраться в своих чувствах, додумать обстоятельства и принять решение самостоятельно он уже не мог. Неожиданно для него Лиза Петровна заявила, что он должен жениться на Полиньке, раз он её «любит», раз он её жалеет. Но тут же спросила, что он думает о своём будущем. Он сказал, будет защищать диссертацию. Как? — удивилась Лиза Петровна. — Он ещё собирается защищаться? Без её помощи и поддержки? Тогда он опустил свою голову: он уже ничего не мог без её помощи.

Решено было Лизой Петровной — и брак и переезд в другой город.

Расставания с Полинькой не было, — вернее был обман с его сторону равный предательству:

«В тот день Полинька не ждала никакой беды. Наоборот. Ей предстоял чудесный вечер: они должны были пойти в театр, смотреть на приехавшую в их город известную труппу… Время занятий в институте тянулось томительно долго. Оставалась еще пара немецкого. В перерыве Полинька сидела в аудитории, глядя в окно на сырую осеннюю погоду, — за окном моросил нудный, шедший третий день дождь.

— Салахова! К тебе пришли! — крикнул кто-то из коридора.

В тот же момент прозвенел звонок. Полинька со всех ног бросилась к дверям.

— Это что ещё? Куда вы?.. — удивился входящий в аудиторию преподаватель.

— Я сейчас… Мне очень нужно…

Широкий коридор уже был пуст. Только у противоположной стены возле окна стояли две незнакомые ей женщины. Одна из них сухопарая, в больших круглых очках, повернулась к ней и смерила её оценивающим взглядом. Полинька вспыхнула и растерянно огляделась. Нет, нигде никого — только эти двое. Ей стало, вдруг, плохо (предчувствие беды скосило её в минуту), так, что она оперлась о стену, чтобы не упасть в обморок. А когда она отважилась посмотреть еще раз, обе женщины уже уходили к лестнице… Прежде чем спускаться с лестницы, та, что в очках, обернулась и ещё раз взглянула на Полиньку. Взглянула — будто выстрелила.

Полинька все-таки пошла в театр, поскольку билеты были у неё. Хотя она знала уже точно, что он не придет, — (сообразила она — что это были «смотрины», и что это была она…). И никогда больше они могут не встретиться. Она смотрела на сцену и плохо понимала, что там показывают, слёзы текли по её щекам весь спектакль, все два часа — тихо так что никто и не замечал, как она платком стирала их со своих щёк. Он боялась смотреть вправо, на обитое кожей кресло, которое так и оставалось незанятым.

— — — —

— Полинька… Я виноват… Может быть… —

— Не надо… Не надо об этом… И — всё. Конец. Мне пора. Прощайте! —

— Как? Так вот сразу? Но мы должны… Нам надо увидеться… —

— Нет. Не надо — отрезала Полинька, голосом, не терпящим возражения.

— Но почему? — недоумевал Борис Кириллович.

— Так будет лучше. —

— Но я… я должен видеть вас! — повысил голос Борис Кириллович, ужасаясь, что разговор оборвется на полуслове.

— Борис! — тут в дверях возник грозный силуэт Лизы Петровны. — Что всё это значит? —

Борис Кириллович прикрывал трубку рукой:

— Не мешай Лиза! Оставь меня… — и опять обращаясь к трубке. — Алло? Вы ещё здесь? Вы не ушли? Слышите меня?.. —

— Слышу… Сейчас мне надо уходить… —

— Где вы? Я возьму такси и приеду. —

— Не стоит. Вы уже не успеете. Я уезжаю, прощайте. —

— Стойте! Не вешайте трубку! Адрес… Скажите ваш адрес… — заволновался Борис Кириллович, нервно перебирая на тумбочке рядом листочки бумаги, на которых записывались телефоны звонивших ранее.

— Не надо… Ничего не надо… Я слышала ваш голос — этого мне хватит до конца моей жизни. Прощайте, Борис Кириллович. —

— Адрес, ПОлинька! Телефон! — Борис Кириллович уже громко кричал. Но в трубке раздавались короткие гудки.

— — — — —

Через несколько недель, может через месяца-полтора, снова подойдя к телефону, ПОлинька набрала прежний номер уже днем, был выходной, и она надеялась, что Борис Кириллович будет дома. Она решилась и желала уже встретиться с ним.

Ударил гудок, длинный, тревожный. Ещё один… И ещё…

— Алло! Кого вам нужно? — женский голос в трубке был сухой и строгий.

— Пожалуйста пригласите Бориса Кирилловича… —

Молчание… Мертвое молчание — ни слова, ни вздоха, ни шороха — там, на другом конце провода тишина тянулась.

Полинька не выдерживает:

— Алло! Вы меня слышите? —

— Да, — тут же отвечает тот же сухой и строгий голос, и в этот раз звучал он ещё суше и строже. — Вы что… приезжая? —

— Да. —

— Борис Кириллович скончался 10 дней назад — объявил сухой женский голос. Короткий щелчок. Резкие прерывистые гудки.

Конец.

Случай

Успенье — конец августа и «лету покрышка», крестьянскому году почти конец. В это время закончились полевые работы, собрали в колхозе урожай нового хлеба. Всем крестьянам выдали зерно мешками с колхозного склада (по трудодням — кому три кому пять мешков зерна и ещё другую продукцию колхозную: у нас семечки подсолнуха бабушка привозила два мешка, нажарит и ну, лузгать — шелухи возле лавки… подметай потом). Теперь все богачами стали, у всех в закромах свой хлеб… и в каждом дворе гонят самогонку. Проращивают зерно и на том и ставят брагу, в сельпо дрожжи все давно расхватали.

Вот и в нашей деревне пропивали мужики лето. Собрались мужики за огородами деревни на своём месте, на лугу небольшом перед лесной опушкой. Выпили самогона ведра три… гулянка идёт, гармонист тут же и песни, и пляски. И день ясный, прохладненький. Тут один из «богатых» мужиков Миклай говорит:

— Хорошо бы огурчиком закусить! Сбегайте-ка, ребятки, на огороды потихоньку, пока бабы не видят.

Максим Елизаров, парень продувной, не будь дураком — прямо в Миклаев огород и сбегал. Нарвал две корзины огурцов. Принёс на травку высыпал. Похваливает Миклай огурцы. Под новую четвертную бутыль самогонки, опять Миклай завёл разговор:

— Хорошо бы огурчиков добавить!

Максим опять в Миклаев огород. А заметили девки (дочки) Миклаевы, подняли шум, крик. Миклай узнал все дела, что уже половину его огурцов Максим сорвал с его грядок, вырвал дрын из загороди — и на Максима драться.

Схватились Миклай и Максим тут же на огороде. Стали их разнимать пьяные мужики, покрошили ногами всю Миклаеву капусту, потоптали остатки огурцов.

Лежит Миклай на земле, сверху Максим его за глотку, за «пищик» держит. Старается Миклай укусить Максима. А Максим зубами скрипит, рубаха разорвана, видна голая крепкая грудь. Вокруг мужики орут, топчутся. Больше всех орёт, задрав голову, выставив кадык, длинный растрёпанный Анисим. Кто-то вдруг, ни с того ни с сего с маху бьёт его по зубам. Заваривается каша, голосят бабы. Вот тебе и огурчики! — Праздник, как же без драки-то!

А на всё это сверху безмятежно светит высокое ясное солнышко уходящего лета. На небе ни облачка и последнее тепло ложится на землю.

Конец.

Глазам охотника лесные картинки

От весны до весны

Ранней весной по глухим чащобам и заболоченным берегам лесных озёр пробирался охотник в густых лесах.

Много птиц и зверей видел он в пробудившемся от зимней спячки лесу. Видел, как на краю болота токует глухарь, как в молодом осиннике, на припёке пасутся большие лоси, а по оврагу вдоль ручья, пробираясь в своё логово, бежит с добычей серая волчица.

А весна вокруг радостна, шумна и пахуча! Звонко поют птицы, звенят и журчат весёлые ручейки, стекая по склону пригорка к ручью в овраге. Смолой пахнут набухшие почки деревьев. Теплый ветер пробегает в высоких вершинах ровных сосен.

Скоро, скоро оденется лес зелёной листвой, зацветёт на опушках черёмуха, защелкают над речушкой в кустах соловьи. Подадут свои голоса, закукуют длиннохвостые кукушки: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!». Забегают по кочкам-муравейникам хлопотливые муравьи, вылетит из зимнего убежища, загудит первый шмель. Побегами молодой травы, голубыми и белыми колокольчиками подснежников покроются лесные полянки…

Хороша, красива, радостна и весела весна в лесу!

___________________

А через тёмный лес, через глухие овраги пробирается с добычей серая волчица. Далеко от проезжих дорог и людных селений скрыто волчье логово.

Голодно, бесприютно было волкам в зимнюю стужу. В морозные вьюжные ночи скитались они по заснеженным полям и дорогам. Ловили зайчишек, воровали по деревням зазевавшихся собак… «У-ууу! У-ууу! У-ууу!» — разносилась над полями голодная волчья песня. «У-ууу!» — слышался сквозь вьюгу жалобный их вой.

Кончилась холодная зима и в весенние тёплые дни родились у волчицы слепые маленькие волчата. Растут «не по дням, а по часам», резвятся бойкие около норы, вырытой в песчаной стене оврага. Много обглоданных костей валяется вокруг их далёкого, скрытого логова. Извилистые тропинки протоптаны к ручью, к водопою. Поздним утром возвратилась волчица с добычей. Взлетели на деревья пугливые рябчики, с полянки перед оврагом, тревожно попискивая, провожают лесного разбойника маленькие синички. Смело бежит волчица по знакомому лесу, хорошо знает дорогу в своё скрытое логово, где «ждут не дождутся» её прожорливые волчата.

______________________

Ранней весной родились маленькие зайчата. Ещё лежал в лесу под деревьями глубокий снег, прихватывали по утрам крепкие весенние морозы. И птиц, и зверей держал на снегу плотный наст. Ранних таких зайчат так и называют — «настовиками». Ласково пригревало весеннее солнышко, обрадовались и теплу, высунулись из гнезда, устроенного под кустом, длинноухие зайчата-настовики. Они терпеливо ждали свою мать, чтобы молочка напиться. — А зайчихи-матери и своих и чужих детей кормят. Прибежит к гнезду чужая зайчиха, покормит проголодавшихся зайчат и убежит дальше. Опять останутся одни маленькие зайчата. Хорошо, что спрятались они в сухой прошлогодней листве! Здесь не найдет из разбойница-рысь, не увидит хитрая лисица. Увидела зайчат суетливая птичка. Уселась на ветку, вертится и поёт:

«Вот, вот вижу! Вот, вот слышу!

Большими, страшными зверями кажутся для этой птички робкие маленькие зайчишки. И всё вертится она над зайчатами, и тоненько поёт: «Вот, вот вижу! Вот, вот слышу!». И зайчата со страхом смотрят на суетливую птичку. А просто её гнездышко в тех же кустах, только с другой стороны.

Тем же утром, в том же глухом лесу, на самом краю болота, токует глухарь. «Тэкэ, тэкэ, — тэк, тэк, тэк!» — раздаётся его весенняя негромкая вначале песня. Спокойно утром в лесу. Далеко слышен каждый звук. Вот, проковылял, шурша листвой, ёжик, от дерева к дереву. Пробежала по краю болота осторожная лисица, неслышно. Спрятался в норе под корягой, под упавшим деревом, быстрый хорёк. И громко затрубили, и защёлкали клювами, встречая солнце на болоте журавли. Тут же сорвался, захлопав крыльями, и стрелою поднялся в небо длинноносый бекас-«баранчик». Будто голос молодого барашка доносится с высоты его далёкий дребезжащий звук. И другой голос: «Качи-качи-качи-качи!» — сидя на кочке, радостно отозвался другой бекас на болоте.

«Тэкэ, тэкэ, — тэк, тэк, тэк! — чаще и громче защелкал, ещё жарче запел свою песню глухарь. Издалека кажется, что где-то далеко кто-то отбивает точилом косу перед покосом.

Как много может увидеть и услышать внимательный охотник. Посетив естественный глухой далёкий лес, — «охотничьи угодья».

— — — — — — — — — — —

На отдыхе

Присел охотник у озера, выйдя из своего «скрадка» на болоте. Солнышко освещало берёзовый лес. Ясный светлый день.

Вот, увидел он, как на полянку из леса вышла рыжая лисичка и присела отдохнуть под старой берёзой. Смотрит и слушает лиса окружающий мир.

Видит она, как пробежал по земле и скрылся в молодом сосняке и тихо просвистел рябчик, а у самого края березняка, перед болотом, бродят по кочкам, спокойно кормятся краснобровые тетерева. Знает лисица: не поймать ей осторожного рябчика, не подпустят близко осторожные тетерева. — А вот, шевельнулась у гнилого пня сухая травинка, промелькнула в прошлогодней траве и скрылась в глубокой норке робкая лесная мышь. Тут дятел прилетел и уселся долбить ствол старой берёзы. Лисица насторожилась. Слышит несмотря на то, что птичьими голосами наполняется лес, как шуршат под корнями пенька и попискивают мыши в своей норке. Рядом пробирается по сухому «валежнику» из упавших веток, голодный ёжик, выбравшийся из зимнего логова. Лисица подкралась ближе к пеньку и долго сидит тихо — на охоте, ждет мышь. Ушки на макушке у лисицы, все звуки настороже.

Чтобы не мешать лисичке, охотник потихоньку ушел.

По берегу озера, в стороне от болота душистой смолой пахнет сосновый бор. У освещенной солнцем старой сосны резвятся весёлые проказницы белки. Радуются они тёплому солнышку, светлой весне. Они сменили свои зимние серые шубки, — рыжими стали у белок их спинки. Пышными стали хвосты. Всю долгую зиму жили белки в высоких соснах. От ветра и стужи прятались в тёплых гнёздах. Забирались в глубокие дупла деревьев. С ёлки на ёлку, с сосны на сосну бегали по лесу, грызли смоляные шишки.

В голодные годы, когда мало в лесу орехов и шишек, белки пускаются в далёкие и опасные путешествия. Смело переплывают они широкие для них реки, перебегают открытые поля, забегают в селения и города. Это было на памяти охотника — он видел такое «великое переселение» белок однажды.

Никому в лесу не делают вреда миролюбивые весёлые белки. С сучка на сучок, с вершинки на вершинку друг за дружкой гоняются они по деревьям, встречая светлую тёплую весну.

Прощаясь с болотом, оглянулся охотник и увидел журавлей.

Каждый год возвращаются они из далёких тёплых стран на родное болото. Над морями и широкой степью, над светлыми большими реками и зелёными лесами летят на свою родину весной журавли.

Высоким камышом и сухой прошлогодней осокой заросшее большое непроходимое болото встречает их дома. В самых недоступных местах устраивают гнёзда сторожкие журавли. Спокойно им жить на неприступном болоте. Не пройдёт по болоту волк, не проберётся лисица, не подкрадётся осторожная рысь. Водят весной журавли весёлые хороводы и устраивают брачные танцы. Соберутся в кружок между кочек болотных, машут крыльями, подпрыгивают, танцуют… «Курлы, курлы, курлы!» — по всему лесу разносятся их шумные голоса.

Скоро выведутся на болоте длинноногие неуклюжие журавлята. Начнут ловить для них журавли-родители лягушек и змей, приносить в гнёзда корм. Будут расти. Учиться летать журавлята…

Шелестит на ветру и качается высокий тростник. Ниже и ниже над лесом спускается солнце и тень падает над болотом, сгущая сумерки.

Охотник идет домой по сумеречному лесу. Вскоре за вершинами скрылось солнце. Прохладно и сыро становится в лесу. Слышно, как дышит, оживает земля. Пахнет весенними почками в воздухе, пахнет пробудившейся от зимы теплой, нагретой за день, землёй (это своеобразный запах лесной земли, и он отличается от запаха полей).

Вот, сам собою шевельнулся на земле прошлогодний мокрый листочек. Под ним показалась из земли зелёная стрелка молодой травы (многие травы растут именно по ночам, как огурцы на огородах, например).

Много звуков в вечернем лесу можно услышать, если идти по нему тихо, прислушиваясь. Ещё продолжают заливаться на деревьях певчие дрозды, провожая солнце. А на вершине высокого дуба громко воркует дикий голубь — «витютень»: «Витютень на ду-у-бе сижу! Витютень на ду-у-бе хожу!» — будто выговаривает он важно перед голубкой, сидящей на соседней толстой ветке.

Глухо турлычут в прозрачных весенних лужах-болотцах, сбоку вдоль дороги, лягушки и жабы. Со свистом крыльев, вытянув шеи, над лесом пролетают дикие утки. — на то же озеро с болотом летят.

«Чуфшш! Чувшш!» — вдруг громко чусвиснул и забормотал на полянке краснобровый тетерев-косач, стайка их бродила под дубами.

«Гу-гу-гууу!» — гукнул заяц, и убежал. — и он подал свой голос. А очень похоже тут же отозвалась лесная сова. Бесшумно пролетая на охоту между деревьев.

Страшно ухнул где-то в лесу и захохотал филин, когда сумерки уже сгустились. Взмахивая крыльями, тихо потянули над макушками деревьев уже на опушке леса длинноносые кулики. Над горизонтом, открывшемся в поле затухала малиновая заря. Ниже и ниже спускалась прохладная ночь. Охотник возвращался в деревню.

Конец.

Творчество

(Из книги «Кухня» автора)

Искусство реализма сегодня критикуют авангардисты различных видов: говорят о том, что реализм — это пассивное копирование жизни. Но всё легко опровергается творческой практикой великих художников мира. Было бы нелепо характеризовать как смиренных «копиистов» тех же — Шекспира, Рембрандта, Бальзака, Толстого, Достоевского, Чехова. А их принадлежность к реалистическому искусству вне всяких сомнений.

Реализм всегда был и остаётся пытливым исследователем действительности и человека, исследованием, раскрывающим глубинные процессы жизни, сложность внутреннего мира людей. И именно потому, что выдающиеся художники-реалисты в полной мере достигают этого, их произведения несут в себе ту творческую энергию, которая заряжает многие поколения. Их художественные обобщения помогают людям разных эпох понять себя и развивающуюся жизнь. Изображение только внешнего облика действительности, её копирование, конечно, не может привести к такого рода результатам, равно как и чистое формотворчество, лишённое всяких связей с духовными потребностями человека.

Творческое исследование мира предполагает не только исключительную чуткость к тому, что в нём происходит, но и решимость художника проникать в сущность явлений и процессов, в каком бы внешнем облике они ни представали, — во всей полноте передавать правду жизни, защищать то, что содействует росту человека, социальному прогрессу. В своей книге «Человек как цель» итальянский писатель Альберто Моравиа пишет, что «реализм — это мужество». «Художник, — отмечает он, — является свидетелем. Свидетельствовать — значит называть вещи, то есть устанавливать их и утверждать их объективное значение для нас». И уже вследствие того, что реализм выявляет истинное существо вещей, утверждает их подлинную роль в человеческом обществе, он заключает в себе глубокие действенные начала.

В реалистическом искусстве выражено наиболее динамично сочетание объективного и субъективного. Поразительное богатство реализма основывается как на неисчерпаемости непрерывно меняющейся действительности, так и на богатстве, разнообразии творческих индивидуальностей, чьё образное освоение мира и обуславливает создание новых эстетических ценностей.

Подлинное произведение искусства всегда несёт на себе отпечаток личности его создателя, отпечаток его убеждений…

— — — — — — — — —

Обращаясь к опыту Достоевского: Алёше Карамазову оставался ещё год обучения в гимназии, как «он вдруг объявил своим дамам, что едет к отцу, по одному делу, которое взбрело ему в голову». «Всего вероятнее, что он тогда и сам не знал, и не смог бы ни за что объяснить: что такое как бы поднялось вдруг из его души и неотразимо повлекло его на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу».

Но даже и тогда, когда характер вновь возникших чувств и влечений осознаётся героем, побороть их он чаще всего не в состоянии. Таковы, например, процессы душевной жизни Дмитрия Карамазова. Помимо стихийных влечений героями Достоевского часто владеют разного рода идеи.

Широко освещённое Достоевским влияние идей, в том числе и разрушительных, было для него очень важным не только как обобщение реальных явлений жизни человека, но и как процесс, который показывал возможность восприятия нравственных принципов, превращения их в идею-страсть.

Одну из существенных особенностей изображения Достоевским внутреннего мира человека составляют исповеди, самовыражения действующих лиц. Исповеди являются неотъемлемой частью обрисовки как интеллектуальных героев, так и героев стихийного склада. Самопризнания характерны для действующих лиц, отличающихся крайним индивидуализмом.

Это постоянное обращение писателя к самовыражению индивидуума иногда объясняют тяготением его к драме…

— — — — — —

Справка из Википедии

«Мертвец идёт» (анг. Dead man Walking) — американский Художественный фильм, поставленный Тиммом Роббинсом в 1995 году по одноимённой книге католической монахини Элен Прежан, повествующей о её беседах с Элмо-Патриком Сонье, приговорённым к смертной казни в 1978 и казнённым в 1984 году.

Мэттью Понселет, совершивший убийство, приговорён к смертной казни. Католическая монахиня и противница смертной казни сестра Элен Прежан становится духовным наставником приговорённого, чтобы тот раскаялся и получил отпущение грехов.

Постепенно отношение Мэттью и Хелен друг к другу меняется. Мэттью говорит, что не убивал детей, что всё сделал его «напарник». Хелен старается помочь Мэттью и отменить смертную казнь, посещает родственников жертв и семью Мэттью.

Однако апелляцию на отмену казни отклоняют. Мэттью в последний раз встречается со своей семьей. Лишь в последний день своей жизни Мэттью искренне раскаивается в содеянном. Он признаётся Хелен, что всё-таки убил одного из детей. Хелен провожает Мэттью до места казни. Перед исполнением смертной казни он просит прощения у отца убитого юноши и искренне раскаивается в том, что совершил.

— — — — — — — — — — — — —

Биографическая справка

И «Краткую биографическую справку» автора можно также найти в интернете, в современных средствах передачи и хранения информации.

Но приведём выдержку из биографической справки:

Много раз мне приходилось объяснять людям простые истины: начиная с того, как войти в Храм, как подойти к иконам, как поставить свечу. И приходилось объяснять места из св. Писания, непонятные человеку. И как быть человеку, который только начал быть верующим: жениться на разведенной нельзя — так прочитали они в св. апостольских посланиях. И много о чем другом в современном мире, соотнося с Библией, приходилось объяснять людям.

То были уже не проповеди, а беседы, похожие на «откровения помыслов», почти что исповеди. Люди открывали передо мной свои беды и горести и просили совета, чтобы я объяснил не от себя, а как бы Господь Бог посчитал поступок человека: или грешен весьма или же есть надежда на прощение от Бога! Множество судеб людских узнавал я, — и, сопереживая, давал добрый совет, показывая милосердие Божие из св. Писания. И советы в том — как теперь жить, чтобы грехи свои изгладить, как жить правильно по Богу…

От всего этого, может быть, рано поседела моя голова. И оттого, что человеческие грехи и горести я брал на душу свою, искренне пропуская через свое сердце, — и мое личное отношение к миру менялось. Всё это сильно «умудряло» ум мой так, что и здоровье мое не из лучших. Но вот что не останавливает меня: притчу рассказал Сам Христос, Бог наш — не зарывай талант в землю. И еще, к слову: «ибо, если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую!» — говорит святой апостол Павел.

И ещё чуть-чуть из справки, для лучшего понимания дальнейшего повествования:

А в 1992 году на границе с Тюменской областью начали мы строить, восстанавливать Храм, по Благословению архиепископа Мелхиседека. И в три года Храм начал работать, приехал священник отец Владимир с матушкой Людмилой. А в 1997 году в Удмуртии пос. Волховский, вновь я работал, восстанавливая Храм на берегу Камы. Потом приехал в Йошкар-Олу и работал в селе Кузнецово (12км), где восстанавливали Храм (бывший клуб), пономарил у отца Сергия Кожевникова — в 1999году.

Только потом я вышел в мир окончательно, так и не став монахом по-настоящему. С того времени я работаю на стройках как мирской человек, хотя звание рясофорного монаха я все-таки получил, еще архиепископ Мелхиседек совершил обряд посвящения. Но не имею я духовного отца, все они один за одним ушли из жизни, а от других ушел я сам. Так уж ссудилось, наверное, не судьба мне быть монахом.

Много и много мне приходилось «проповедовать» в своей жизни. Люди, приходящие в Храм, или стесняются или боятся подходить к священникам. Да и некогда попу всегда, он постоянно занят. И даже, если ответит он на вопрос прихожан — скажет непонятно, или цитату из священного Писания или словами церковнослужебными. Так что прихожане и просто верующие всегда рады поговорить с человеком «церковным», тем более с монахом бывшим, который еще и в семинарии учился. И с многими вопросами ко мне обращались: как же нужно поступить в том или ином случае в соответствии с Писанием, или как же Библия говорит о том или о другом…. И часто случается, с помощью Божией, Духом Святым или совпадением обстоятельств, — дела, о которых я говорю людям чудесным образом решаются в пользу и к добру.

Приведу несколько примеров

Служил я пономарем в с. Кузнецово. Священник приезжал из города только по выходным, храм еще только восстанавливался, и места для жития священнику тоже еще не было. А мы с дьяконом и со старостой церковным жили около Храма. Мы еще крышу перекрывать собирались, и печь отопления перекладывать надо было…. Работы нам хватало. А в дом рядом с Храмом приходили вдовушки-старушки: варили нам обед, да уборку в Храме делали и т. д.

И всегда меня спрашивали то об одном, то о другом. И вел я беседы, рассказывая из жития святых и от Писания. Так молва по селу пошла — будто монах тот бывший, пономарь теперь, очень толково объясняет. И спросили они, по моему совету, у батюшки разрешения для меня, чтобы к больным бабушкам приходить домой. Вот я ходил, и в один дом, и в другой, с бабушками беседовал, с благословения отца Сергия. Большая помощь от бесед — и душевное успокоение в старческом возрасте…. Старался я переводить слова Писания на современный язык, попроще объяснял, понятным языком, — бабушкам было приятно, что они поняли, наконец, долго непонятное церковнославянское понятие религиозное…

А вдруг ночью, в один из дней, прибежали к нам в церковный двор и стучат: помогите. Священника не было, среди недели, и пошли мы с дьяконом к прихожанам в дом, где случилась беда. Корова у них отелилась двумя телятами сразу, да и что-то не так пошло она и умирала…. Бездыханная лежала на боку в хлеву. И стал я, как смог, лечить корову — дыхание восстановил, успел вовремя, и еще несколько действий предпринял…. А диакон молебен начал и кадилом махал. Вместе мы молились о здравии живой твари…. Молебен закатили по полной программе.

А потом я велел хозяйке собрать всю траву лечебную, которую они сушат на чердаках — и мяту, и зверобой, и бруснику, и другую траву. Принесли ромашки трех видов, аптекарскую и луговую и т. д. Сделал я в кадушке смесь из всех трав вместе и залил водой. Накормил больную корову той смесью трав и велел кормить через каждый час-полтора, оставил им готовые круглые катыши величиной с голову.

Помолившись, мы ушли восвояси. А на следующий день, в обед, пришли к нам люди с благодарностью: встала и выздоровела корова, — ибо для крестьянской семьи корова огромных средств стоит, зарплата у них 2 тыс. рублей. А детей трое!

И слух о том дошел до ветеринара. Пришел он к Храму, когда мы работали, и давай спрашивать, да таким гонором, словно следователь милиции: какой укол делали и чем лечили, во сколько и когда умерла корова? Как оживили?

«А что было объяснять ему?» — и я так и сказал: «умерла при родах, позвали нас, мы помолились Богу и Духом Святым Господь восстановил ее из мертвых». Но ветеринар был коммунист: «Я в духов не верю», — сказал и ушел.

Или он чего рассказал бабушкам…, но весть о том, что бывший монах воскресил корову из мертвых, разнеслась по селу…. Молва, ведь это такое дело: одна баба говорила, а другая приврала…

И еще один пример:

У одного из строителей часто болел сын, а потом дочь 12 лет легла на ту кровать, где раньше сын спал, который ушел в армию. И вот, по ночам дочке кошмары снятся, а то она заболеет одной болезнью, пьет лекарство. Не успеет вылечиться, другая болезнь. И слышал тот мужик-строитель от бабушек, а то и от молодых теток, что надо освятить квартиру. Попросил он меня помочь окропить квартиру святой водой. И я пришел к нему домой и увидел, и узнал, что он с женой часто ругался и дочку ругал, когда пьяный приходил.

Пришлось долго беседовать мне с ним по поводу его пьянства. Квартиру-то мы освятили, — окропили святой водой, молились вместе, он читал молитвы по молитвослову. Молитвенник я ему оставил. Поговорил я и с дочкой, и с женой. Через полгода увидел я его вновь и узнал, что дочь его больше не болеет, и он не пьет чрезмерно, не пьянствует, и сын пришел из армии, сварщиком работает вместе с ним.

А беседа, в двух словах, была нехитрая: мы приносим домой отрицательную энергию и руганью ее выплескиваем. А она копится, никуда не пропадает. Разгоняем мы ее по углам…, в углу кровать стоит. И ложится человек, погружаясь в поле отрицательной энергии — вот и кошмары, и болезни…

Другой случай из ранешнего. В 1991 году, в июне месяце, разрешили священникам посещать тюрьмы и колонии заключенных официально. И монахи Тобольские посещали тюрьму, жертвовали рыбу и продукты для заключенных. А когда в Свердловской области я занимался строительством Храма, часто ездил в г. Тавда. И был там лагерь, зона, недалеко от Тавды была станция Азанка, где больница для заключенных из всех лагерей. Замполит — так называли его раньше, обратился в нашу Церковь с. Кошуки, чтобы мы посетили их лагерь. И поехал я в «зону».

Администрация собрала в клубе человек 500 заключенных. И я на сцене поставил иконы на столике, разложил книги. Начал небольшой молебен. А потом стал говорить.

Проповедь в простых словах была тогда о том, что вера наша возрождается, Храмы восстанавливаются. И примеры я приводил из текущей печати. Так, в газете «Комсомольская правда» печатали тогда статьи о религии. Корреспондент газеты ездил в США на Аляску и ему показали русские поселения, где все верующие православные. А также он увидел Храм, построенный из коробок фанерных с надписями яркой рекламы на английском языке. Храм был с куполком и православным крестом на нем. Алеуты, жители Аляски, молились в том Храме. Читая на церковнославянском, и не понимая до конца смысл читаемого. Корреспондент услышал: «Отче наш, иже еси на Небеси…». Рассказали корреспонденту, что, покоряя Аляску, пытались обратить алеутов в другую веру и католики и протестанты. Но алеуты не соглашались. Они терпели гонения от властей, — когда им запрещали охоту, рыболовство, если они не обратятся. Но до сих пор они не предали православную веру, которую получили от монахов русских. Они избирали себе служителей, которые умели читать молитвенники из России, хотя бы и не понимая смысл. И может быть за то, что так свято хранят они веру свою, им во всем помогает Бог…

На этой статье я построил свою проповедь….

И потом, в беседе с администрацией, замполит мне говорил: не обладаю ли я гипнозом? Потому что, когда приезжают шефы — театр студентов и даже цирковые артисты были, то зэки ведут себя возбужденно, шумят, кричат или пытаются шутить скабрезно и невпопад. А во время моей проповеди зэки сидели с «открытыми ртами» — в их глазах светилась заинтересованность, и даже были слезы у некоторых. А в конце я повернулся к иконам и молился, благодаря Бога, весь зал, 500 человек встал и некоторые негромко повторяли: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас».

В таком духе несколько раз я проповедовал и в других местах, везде, где я работал.

Конец.

Прототипы

Я художник — я так вижу! И часто изображения художника не совпадают с реальностью.

Писатель — художник слова. В основе творческого замысла писателя чаще всего лежат (1) его наблюдения над действительностью, (2) его впечатления, которые вызывают у него явления жизни, исторические события.

И очень часто происходит так: внимание писателя привлекают определённые, поразившие его воображение жизненные факты, события, люди, но художественный замысел созревает лишь со временем, постепенно; он (замысел) нередко рождается в процессе мучительных исканий и раздумий. И уже оформившийся, так или иначе кристаллизовавшийся замысел часто претерпевает затем существенные, нередко коренные изменения.

Создавая художественные образы, писатель отправляется (отталкивается) не от общих логических предпосылок, а от конкретных явлений действительности. Но этого ещё недостаточно. Отличительное свойство художника — эмоциональное восприятие жизни.

«Специфически эстетическая сторона события объяснима тогда, когда художник сам выступает как субъект в историческом процессе, а его жизнь представляет собой добросовестное и осознанное переживание в главном потоке эпохи, переживание, которое в соответствующем материале соответствующего произведения сконцентрировано в модель…» — так говорил один из литературоведов (Х. Редекер). Понятие «модель действительности» широко используется в современной литературе.

Жанры — это категория, которой, пожалуй, особенно часто оперируют историки литературы. Нередко предпринимались попытки построить всю историю литературы по жанрам. Однако попытки эти, особенно в отношении литературы нового времени, нельзя признать удачными.

— Творческая индивидуальность писателя, играющая столь важную роль в литературном процессе, никак не «укладывается» в жанровые подразделения. И не жанры обуславливают развитие творчества писателей, а художники слова предопределяют трансформацию жанров, движение литературы в целом.

Были «романтики-демократы» — и среди них прежде всего Гюго и Жорж Санд — находились под известным влиянием идей утопического социализма. Однако и они не выступали в качестве принципиальных противников частной собственности.

Гюго широко освещал тему простых людей, их страданий, вызванных обездоленностью. Герой «Отверженных» Жан Вальжан попадает на каторгу за то, что, желая накормить голодных детей своей сестры, решился украсть буханку хлеба, которую к тому же у него отобрали. Из последних сил бьется героиня этого же романа Фантина, стремясь добыть средства существования для себя и своей дочери.

Богатство порождает злобу, горе, ненависть, низкие страсти, но оно, по мысли Гюго, может быть использовано и для лучших целей, для целей устранения социальных язв и пороков общества. Эта идея ясно отразилась в «Отверженных». Отбыв срок каторжных работ, Жан Вальжан благодаря природному уму и предприимчивости становится богатым человеком, владельцем большой фабрики. Знающий человеческое горе, сам испытавший его в полной мере, он — известный под новым именем дядюшки Мадлена, распоряжается своим состоянием таким образом, чтобы привести в действие живые силы народа, решительно улучшить положение людей труда: «До дядюшки Мадлена весь край был погружен в спячку; теперь всё здесь зажило здоровой трудовой жизнью. Могучий деловой подъем оживлял всё и проникал повсюду. Безработица и нищета были теперь забыты. Не было ни одного самого ветхого кармана, где бы не завелось хоть немного денег; не было такого бедного жилища, где бы не появилось хоть немного радости… Как мы уже сказали, посреди всей этой кипучей деятельности, источником и главным двигателем которой был дядюшка Мадлен, он богател и сам, но, как ни странно это для простого коммерсанта, он, видимо, не считал наживу своей основной заботой. Казалось, он больше думал о других, чем о себе».

По мере возрастания богатства дядюшки Мадлена всё более широкий характер принимают его филантропические начинания. «Больница нуждалась в средствах. Он содержал в ней за свой счёт десяток коек… В нижнем городе, где жил дядюшка Мадлен, была только одна школа — жалкая лачуга, грозившаяся развалиться; он построил две новых — одну для девочек, другую для мальчиков… Он на свой счёт основал детский приют — учреждение, почти неизвестное в то время во Франции, и кассу вспомоществования для престарелых и увечных рабочих».

И хотя предпринимательская деятельность Жана Вальжана прерывается в романе, — сама мысль о «добром использовании богатства» не теряет своего значения. Утопичность этой идеи не помешала Гюго настойчиво защищать её, так же, как и не менее утопичную теорию справедливого распределения богатства между различными группами общества. Пламенный борец за свободу и равенство — Виктор Гюго был убеждён в том, что перераспределение богатства и является ключом к решению коренных социальных проблем.

Близкие к этим воззрениям идеи развивала и Жорж Санд.

В центре её романа «Странствующий подмастерье» стоят отношения между различными классами общества. Герой романа, рабочий-столяр Пьер Гюгенен, обращаясь к своим собратьям по профессии, говорит: «Разве не поучителен пример богачей? Задумывались ли вы, по какому праву рождаются они счастливыми и за какие преступления обречены вы жить и умереть в нищете. Почему они безмятежно наслаждаются жизнью, в то время как ваш удел — один только труд да нужда?» Пьер Гюгенен считает, что противоречие это может и будет устранено с помощью перераспределения жизненных благ. При его осуществлении, по мнению героя, должны быть учтены не только желания бедняков, но и интересы тех, кто владеет богатством. При всём глубоком сочувствии к простым людям, которое раскрывается в «Странствующем подмастерье», частнособственнические устои общественной жизни в романе Жорж Санд не отвергаются.

Писателю так хочется видеть — хотя в действительности этого нет!

Вот что значит — прототип.

Художник изображает даже знакомые ему с детства места в таком виде, — как никто их не видел, так как могло бы быть! «Могло Бы».

Конец.

Бабушкины рассказы

Эти истории рассказала мне давным-давно, еще до Перестройки и до известных изменений нашей страны, моя добрая бабушка, пожилая пенсионерка, всю жизнь проработавшая учительницей в сельской школе и в колхозе. Я передаю её рассказы, как могу и как умею; конечно, мне теперь уже не воскресить забавную прелесть русской сельской речи, ни специфических деревенских словечек и оборотов, ни того спокойного и неторопливого тона рассказов….

_______________________

Приезжая в далекую от города деревню, более 100 километров (120), я всегда попадал в другой мир: где были другие дома, не из кирпича, бетона и стекла, как в городе, где мы жили в панельном бетонном доме. У нас был кирпичный детский садик новый, только что построенный по новому проекту, видимо, где в группах, в игровых комнатах были высокие до потолка и широкие окна, такие, что вся комната, большая, огромная для нас, для детишек, озарялась и наполнялась светом.

В деревне, в большом деревенском доме и все предметы были другие, из старины глубокой. Но не просто так эти старинные предметы стояли и лежали, как я видел однажды в краеведческом музее города в экспозиции «старинная изба», — они использовались по назначению.

Была керосиновая лампа со стеклом бутылкой, которую бабушка зажигала и с которой выходила вечером в хлев и сарай к своей козе и к курам и гусям. Около печи стояли ухват и кочерга, в печи на «приступке» чугунки, в которых варился-парился суп и другие продукты. В углу комнаты, у окна напротив дверей бросалась в глаза прялка с большим колесом, это бабушка пряла шерсть и приводила в движение прялку ногой. Она вязала нам всем шерстяные носки и варежки. Шерсть покупалась два раза в год, весной и осенью и я заставал, когда прялка была в употреблении.

Вместо кроватей были «полати», это такая же широкая кровать из досок, в два яруса., не понимал я всей сути «полатей». «Полати» были и наверху русской печи. Они закрывались занавеской, а чтобы залазить на них, вдоль печи стояла широкая лавка из толстой доски, потемневшей от времени, как я думал, на самом деле покрашенной морилкой, как потом узнал.

И вот, всякий раз вечерами, когда я на «полатях», на широком матраце уже залезал под одеяло, а бабушка сидела под лампочкой за столом и вязала или перебирала ягоды, которые мы собирали в лесу ведрами. В комнате было не очень светло, одна лампочка под старинным абажуром тряпичным освещала только стол, а все углы были в темной тени. Тут в моем мальчишеском воображении в одном из темных углов виделись образы (открывался экран, как телевизор) и я видел все события и всех героев из бабушкиных рассказов и приключения их.

Первая история — древнегреческий миф

«Я думаю, что всем известны предания греческие о Геракле и других героях мифов. Но далеко не все знают предание старых анатолийских греков о Леандре и Геро.

Леандр жил по одну сторону моря в греческом городе Абидосе; Геро жила по другую сторону в малоазийском городе Сестосе. Леандр был прославленным атлетом на олимпийских играх, одинаково непобедимым в борьбе, беге, плавании, метании диска и стрельбы из лука; Геро была младшей жрицей в храме Артемиды.

Оба они были молоды и прекрасны и телом и лицом и душами, как только могут быть прекрасны невинная девушка в шестнадцать лет и пылкий юноша в девятнадцать.

В один из великих дней, когда в Абидосе устраивались атлетические соревнования, Геро и Леандр увиделись на стадионе и с первого взгляда полюбили друг друга: ведь именно так приходит к людям любовь настоящая, словно искра пробежала из глаз обоих и встретившись искры зажгли пламень любви в их сердцах.

В тот же вечер, покинув роскошный пир, они, незаметно для любопытных взоров, сошлись в цветущей апельсиновой рощице, где сказали друг другу главные слова о любви и обменялись первыми целомудренными поцелуями. Но нет в мире такой радости, на дне которой не таилась бы горькая капля печали.

Во время этого нежного свидания, молодые влюбленные узнали о том, как трудно, почти невозможно было им стать мужем и женой. Геро, как жрица, не могла покинуть Храм раньше достижения двадцатилетнего возраста, не навлекая на себя бесчестие. А отец Леандра был знатный аристократ и первый богач Абидоса, и уже давно было решено им, женить сына на единственной дочери другого, более богатого коринфского купца, с которым он вел торговые дела.

Среди глубоких вздохов, непрерывных поцелуев и соленых горьких слез — возлюбленные решили терпеливо ждать счастливой поры, когда два великих бога — бог любви и бог случая — ниспошлют им радость соединиться навеки, а до этого дня решили неизменно любить друг друга.

— Но как же мы будем видеться? — уныло спросил Леандр. — В обоих городах нас знает каждый человек.

— Тогда будем видеться ночью, — предложила ему Геро.

Леандр покачал головой: — Разве тебе неизвестно, о, душа души моей (!), что по ночам все гавани загораживаются цепями и ни одна лодка не пропускается в пролив? —

Ну, и что же? — быстро возразила Геро. — Разве ты не лучший пловец в Абидосе, и во всей Греции, и во всем белом свете? —

— Ах и правда! Вскричал восхищенный атлет. — Это не пришло мне в голову. Я уже переплывал пролив Геллеспонт четыре раза, всегда без усталости и затруднений.

Они тогда крепко обнялись и условились, что на другой день Леандр переплывет пролив, а Геро около полуночи будет ждать около старой башни, разрушенной временем, потому что построена была еще древними могучими циклопами.

На другой день, ранней ночью, тайно выскользнула прекрасная Геро из жилых помещений Храма. Дрожа от любви и от страха ночного и от ночной свежести, она пришла к старинной замшелой в развалинах башне и стала терпеливо ждать.

Необычайно долго тянутся минуты и часы ожидания. Сердце девушки стучало в ночи так громко, что, казалось, его биение было слышно даже в Абидосе.

Проходило мимо башни козье стадо, а за ними шел пастух, знакомый всему городу Сестосу, высокий, жилистый старик, похожий на большого похотливого козла или на крепкого, лукавого тигра, с сединою в вьющихся волосах и с короткой курчавой бородкой.

— Эй, девчонка! — сказал он низким голосом. — Твой любовник или очень запоздает, или вовсе не придет, а ты, сидя на холодных камнях, заполучишь болезнь в костях. Возьми мою накидку шерстяную, да сядь на нее и закутайся ею.

— Уйди, уйди, противный! — сердито закричала Геро. — Фу! От тебя даже издали пахнет козлом!

— Ха! — усмехнулся мнимый пастух. — А почему ты думаешь, что пахнет козлом, а не богом? — сказал он, потому что это и был бог «Сатир». — Да ты не бойся меня, девчонка. Я ничего не делаю насильно, если сам человек не захочет, я только заманиваю. И притом не люблю я зеленой травы, которой наслаждаются мои козы и козлы! Ну, вот я могу отойти, а чтобы тебе не было тоскливо дожидаться твоего красавца юношу, я сыграю тебе хорошенькую песенку.

И Сатир сел на камень и стал играть на свирели одну песню за другой. Под синим небом, усыпанным крупными и яркими звездами, каждая песня была милее предыдущей. И все песни были так нежны, так сладки, так чисты были звуки легкого музыкального инструмента, что, заслушавшись, забыла Геро свою тоску.

Она даже сказала:

— Послушай, старый козел, сыграй эту песенку еще раз.

А время бежало и бежало. Стало светлеть вокруг. Пастух всё продолжал играть, играл да играл на своей свирели. Вдруг девушка сказала:

— Эй ты, «сатир»! и правда, дай-ка мне твое покрывало, я вся дрожу от утреннего холода.

Порозовело море от дальней утренней зари, стали ясно видны ближние, а потом и дальние предметы. Опасно было для Геро оставаться дольше вне стен храма, и она печально пошла домой, в ту ночь, так и не дождавшись своего любимого.

К полудню она получила через верного человека, который переплыл пролив на лодке, весточку на восковой дощечке, раньше греки писали стилусом на таких дощечках покрытых воском. Леандр писал ей о том, что одно дело плыть днем, а другое дело плыть ночью. Он плыл всю ночь, потерял направление среди волн, одинаковых со всех сторон, руководствуясь только чутьем, он плыл наугад, а к утру очутился опять у своего абидосского берега. Леандр просил Геро, чтобы в следующую ночь она развела бы на вершине башни костер из сухих кустарников и из деревянных обломков, которых много валяется на берегу.

Так случилось на следующую ночь. Покорная своей любви и волнениям, опять пришла прелестная Геро к циклопической башне и опять застала там пастуха, старого бога Сатира. Дул сильный восточный ветер. Началась в эту ночь буря. Белые валы кипящих и шипящих волн набегали на берег и, яростно бухаясь об него, растекались широко по земле. К тому же начался, злой и резкий дождь.

— Пастух, пастух! — взмолилась беспомощная Геро. — Ты, и правда, ужасная уродина, но ведь ты добрый и, надеюсь, не откажешь помочь мне зажечь костер на верху башни? —

— Сигнал для милого? — спросил Сатир улыбаясь. — Отчего же не помочь! Во всех делах любви я всегда самый усердный помощник.

Геро невольно удивлялась, с какой быстротой и ловкостью работал старый пастух, за ним не угнались бы четверо молодых. По внутренним ступеням каменной башни он живо натаскал множество деревянных останков от судов и лодок разбитых, валяющихся на берегу. Девушка подавала ему снизу сучья иссохших прибрежных кустарников и вереск, сушенную траву.

— Не смей щипать меня! — визжала она порою.

— Прости, я нечаянно, — говорил пастух смиренно.

Когда же они развели большой и яркий огонь на вершине башни и спустились вниз, то сказал пастух, козий начальник:

Вот что, девочка моя, дождь и буря усиливаются с каждой минутой. Сидя здесь, ты размокнешь так, что твой милый найдет вместо тебя мокрую кашу. Пойдем-ка со мной, я знаю здесь неподалеку пещеру, сухую и просторную, там укроемся до нужного часа. А огонь я сам буду время от времени поддерживать.

— Только ты будешь вести себя смирно, о старый «сатир»! —

— Даю тебе слово.

Пещера была, в самом деле, удобная, большая и чистая, и пол её заботливо был устелен сухими листьями и вереском.

Геро с удовольствием села на громадную шерстяную накидку из густой козьей шерсти. Пастух тоже присел на краешек покрывала.

— Вот теперь, — сказал он, — я буду рассказывать тебе сказки. Чтобы нам обоим было не так скучно.

И начал он рассказывать о птице «Сирин», возрождающейся из огня, о просторах морей и русалках. Ах, как он рассказывал! На что уж хорошо играл он на свирели, но сказки его были во сто крат лучше. Говорилось в них о волшебных странах и о жизни самих богов на Олимпе, и все сказки были, как бы пронизаны и пропитаны веселой, легкой, проказливой любовью. В сказках говорилось про другую любовь, когда на страстный натиск она игриво отвечала замаскированной податливостью и откровенной жаждой наслаждения.

Однажды, среди рассказа пастух встал на ноги и выглянул из пещеры.

— Костер горит слабо, — сказал он, — я пойду подкинуть топлива.

— Иди, — сказала девушка, — только возвращайся поскорее, мне страшно одной! —

Пастух быстро управился с огнем на башне и вернулся назад.

— Садись, приказала ему Геро, — да поближе. Издали мне плохо слышно. Ну и рассказывай…. —

И опять пастух стал плести сказку за сказкой, и были некоторые из них таковы, что Геро во тьме пещеры краснела не только лицом, но и грудью. Однако слушала она с величайшей радостью и часто говорила: «Еще, ну, еще одну!». И сама не сознавала того, что её тонкие пальчики ласково перебирали жесткую курчавую бородку Сатира-рассказчика.

Через некоторое время, когда снова пастух хотел пойти поправить костер, он сказал:

— Огонь опять уменьшается. Я пойду и подброшу дров.

— Не надо! — капризно сказала Геро. — Я отсюда вижу, что костер горит. Иди скорее ко мне досказывать сказку, а чтобы было теплее, ложись рядом со мной! —

И в эту минуту послышался слабый дальний призыв от берега:

— Геро, любовь моя! —

Это был голос Леандра. Пастух проводил девушку до того места, куда волны выбросили юношу, а сам скрылся в темноте ночи. Но прежде чем исчезнуть во мраке, он шепнул девушке на ушко:

— Завтра я опять приду, а днем ты можешь найти меня у ворот Ахилла, в доме, над воротами которого торчит большая козлиная голова (это был известный в городе дом, где девушки ублажали всех приходящих за плату).

Геро с трудом дотащила Леандра до пещеры. Он смертельно устал и был жестоко разбит волнами о прибрежные камни, изранен. Падая на постеленную в пещере козью шкуру, он успел только прошептать имя возлюбленной и растянулся без чувств. Геро просидела около него с час-полтора, но убедившись, что его обморок перешел в глубокий сон, она тихо встала, поцеловала Леандра холодно в лоб и ушла. Кончилась её любовь к юноше и полюбила она Сатира — бога соблазнителя в образе пастуха коз.

Утром обитатели Храма Афродиты хватились: где Геро? Но её так никогда и не отыскали — она исчезла бесследно.

А что же касается Леандра, то, когда он проснулся и узнал, что заснул во время любовного свидания, лежа рядом с возлюбленной, то пришел в отчаяние. Большего позора, чем тот, который пал на него, — не существовало в Древней Элладе. Поэтому Леандр тоже ушел навсегда из родных мест. Его тоже искали, но нигде найти не могли. Один из жителей Абидоса, побывал в Афинах и видел в столичном театре актера похожего на Леандра. Но тот человек был известный лжец и ему никто не поверил. А народ сочинил эту прекрасную легенду.

Мораль в легенде той такова: не надо ставить перед собой сверх целей, а женщины любят скорее ушами, чем подвиги, которых не видят!»

На этом первый рассказ моей бабушки закончился, и как мог я его передал вам. Легенды и мифы древней Греции, потом прочитал я в книгах про Геракла, про Прометея. Но таких легенд я не читал нигде.

— — — — — — — — — — — — — — — —

Память хранит самые яркие и прекрасные воспоминания детства

Я вспоминаю, как я приезжал в районный поселок на автобусе с мамой, а бабушка нас встречала. Потом мы ехали на телеге с большим фанерным коробом, в который был загружен хлеб для нашего магазина (и запах свежего хлеба мне запомнился на всю жизнь). Это Андран-Вачи, пожилой дедушка, возил из райцентра, из пекарни свежий хлеб для наших трех деревень. Телега ехала по лесной дороге и лошадь бежала быстро, потому что бежала домой, как говорил Андран-Вачи.

Три деревеньки стояли около маленькой речки Малевки. В реке были омуты, глубокие места, но она была неширокая, как взрослые говорили: «в четыре шага». Но речка текла и по песчаным перекатам, которые мальчишки переходили по колено в воде.

Одна деревенька стояла чуть в стороне и на другом берегу, и на высокой горке, на длинном холме, поросшем лесочком. Дорога к этой деревеньке Нагорной вела через мост. Этот мост, который объединял все три деревни, каждую весну разбирали, потому что в половодье его сносило течением разливающейся реки. А вначале лета строили мост вновь.

Другая деревня тянулась вдоль реки по пологому склону, и весной их огороды затопляло водой. Эта деревня Дольная — не только потому что вдоль реки, а потому что уходила в поля и долы, тянущиеся за ней широко до дальнего леса у горизонта, так мне бабушка объяснила.

А наша деревня стояла к речке торцом, и тянулась по самому краю леса, и у самого моста был общий магазин, улица нашей деревеньки тянулась от магазина вверх по склону. И называлась наша деревня просто — Старая!

Мальчишки любили бегать к реке, к песчаному пляжу. Омуток, скрывающий сваи моста, кончался перекатом буквально в ста метрах по течению и на песчаном мелководье все дети плескались купались во все летние солнечные дни, загорали на желтом песке на берегу. А выше моста, на берегу, поросшем осокой и камышами, старшие ребята ловили рыбу. Полюбил рыбалку и я. Еще маленьким — лет в 5, я делал себе удочки из ровных палок, из сломанных длинных веток прибрежных ив, а потом по подсказкам старших сделал из орешника настоящую недлинную удочку. И я уже приносил домой небольших рыбок, которых бабушка жарила на сковородке.

А вечером она мне читала сказки из книги: «Сборник русских народных сказок». Была прочитана сказка «О золотой рыбке», но из народных, из сборника, были такие сказки, которые я никогда потом нигде не слышал:

Сказка о Ерше Ершовиче

Ершишко-кропачишко, ершишко нехороший

Склал вещи на телегу со своими мальками- ребятками;

Пошел он в Кам-реку, из Кам-реки в Трос-реку,

Из Трос-реки в Кубинское озеро,

Из Кубинского озера в Ростовское озеро.

И в этом озере выпросился остаться одну ночку.

От одной ночки — две ночки, от двух ночек — две недели,

От двух недель — два месяца, от двух месяцев — два года,

А от двух годов — жил тридцать лет.

Стал он по всему озеру похаживать,

Мелкую и крупную рыбу иглами покалывать.

Тогда мелкая и крупная рыба собрались в один круг

И стали выбирать себе судью праведную

И выбрали рыбу-сом с большим усом:

— Будь ты, — говорят, — нашим судьей.

Сом послал за ершом, будто бы, за добрым человеком и говорит:

— Ерш-ерш, добрая рыба! Почему ты нашим озером завладел? —

— Потому, — говорит ерш, — я вашим озером завладел, что ваше озеро Ростовское горело снизу и доверху, с Петрова дня до Ильина. Выгорело оно снизу доверху и запустело. Зато теперь ерша повсюду навалом.

— Ни вовек, — говорит рыба-сом, — наше озеро не горело! Есть ли у тебя в том свидетели или грамоты письменные да печати крепкие?

— Есть у меня в том свидетели и печати крепкие грамоты письменные: вот, сорога-рыба на пожаре была, глаза запалила, и понынче у неё глаза красные.

И посылает сом-рыба за сорогой: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятыми… — зовут они сорогу-рыбу:

— Сорога-рыба! Зовет тебя рыба сом с большим усом пред свое величество.

Сорога-рыба, подойдя к рыбе-сом, кланялась. И говорит ей сом:

— Здорова сорога-рыба, вдова честнАя! Горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?

— Ни вовек-то, говорит сорога-рыба, не горело озеро наше, а глаза красные от слез моих овдовелых.

Говорит сом-рыба:

— Слышишь Ерш, добрый человек! Сорога-рыба в глаза тебя обвинила.

— А сорога тут же примолвила:

— Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!

Ерш не унывает, да на бога своего уповает.

— Есть же еще у меня свидетели: окунь-рыба на пожаре был, головешки носил, и понынче у него крылья красны.

Опять: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых (это государственные посыльные), приходят к окуню и говорят:

— Окунь-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.

И приходит окунь-рыба. Говорит ему сом:

— Скажи, окунь-рыба, горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?

— Ни вовек-то, — говорит, не горело наше озеро! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает, а что перья красны, — на солнышко выскакиваю, когда мальков гоняю, вот и опалился.

Ерш не унывает, на своего бога уповает, и говорит сом-рыбе:

— Есть же у меня в том свидетели: щука-рыба, вдова честнАя, притом не мотыга, на месте сидит, скажет истинную правду. Она на пожаре была, головешки носила и поныне у неё спина черна.

И снова: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей туда же понятых, приходят к щуке и говорят:

— Щука-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.

Щука рыба, подходя к рыбе-сом, кланялась:

— Здравствуй, ваше величество!

— Здравствуй, щука-рыба, вдова честнАя, притом не мотыга (не проматывает, значит, добро свое), — говорит сом, — горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?

Щука-рыба отвечает:

— Ни вовек-то не горело наше озеро Ростовское! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает! А что спина черна, так на солнышке загорела, когда я среди кувшинок и травы стою под поверхностью воды и добычу ожидаю-караулю.

Ерш не унывает, да всё на своего бога уповает:

— Есть же, есть, — говорит, — у меня свидетели: налим-рыба на пожаре был, головешки носил, и поныне он черен весь.

Снова: стрелец-боец (это рыба елец), карась-палач, две горсти мелких молей (что по верху плавают, чиклейкой называются) туда же понятых, приходят к налим-рыбе и говорят:

— Налим-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.

— Ах братцы! — говорит налим, — Нате вам гривну за труды и на волокиту; у меня губы толстые, брюхо большое, в городах не бывал, пред судьями не стаивал, говорить не умею, кланяться не могу.

Эти государевы посыльные и пошли по домам. А тут поймали ерша и посадили его в петлю, да на берег выкинули. По ершовым молитвам бог дал дождь да слякоть. Ерш из петли-то и выскочил. Пошел он в Кубинское озеро, из Кубинского озера в Трос-реку, из Трос-реки в Кам-реку. В Кам-реке идут щука да осетр, а ерш им говорит:

— Куда вас черт понес? Не ходите выше по течению, я там был и хорошего не видел!

Услыхали рыбаки Ершов голос тонкий и стали Ерша ловить. Пришел Бродилка-рыбак — бросил ерша в лодку себе, пришел Петрушка-рыбак — бросил Ерша в плетушку свою:

— Наварю, говорит, ухи, да и покушаю.

Тут и сказочке конец, а уха из ерша и без хлеба хороша да навариста, хлебай её горячую и питательную!

— — — — — — — — — — — — — —

Деревня «Старая»

Наша деревня не зря называлась Старая. У нас, ближе к лесу и поросшая тонкими деревцами вокруг, стояла разваленная и обгоревшая барская усадьба, её ещё называли Даниловской усадьбой. Это был большой двухэтажный дом без крыши, с пустыми проемами и дверей и окон. И еще пара домиков одноэтажных, стоящих среди лесочка квадратными каменными коробками. Усадьбу сожгли во время революции в 1917 году. А потом она заросла чапыжником и березками вокруг.

Развалины находились недалеко от лесной старой дороги в район. В недавнюю пору, говорят после Войны (1945), построили колхозники новую дорогу по косогору, — наверху дальнего от реки конца деревни. По лесной дороге, мимо старой усадьбы, редко ездили машины, но постоянно ходили люди пешком, чтобы не делать крюк километра два, и ездили на телегах запряженных лошадьми.

Провинция, уезд — по старинному, деревня затерянная в лесу — это особая своя страна, особый мир: там мельчайшие слухи и вести растекаются во все стороны не хуже радио, все встречаются в магазине, он один на 5 или 6 деревень. А телевизоров там мало, у некоторых домов нет антенн, повешенных на длинных восьмиметровых шестах-палках.

Вначале, давно ещё, мальчишки и юноши бегали в развалины Старой (деревни), «на усадьбу», играть. Но случилось, что погиб один из мальчиков, — упал с высоты второго этажа на камни и ударился об камни головой. Тогда же родился слух, превратившийся в легенду, в миф, обрастая в молве народной подробностями. И вскоре во всех трех и в других деревнях многие жители твердо знали и верили, — что среди развалин усадьбы, под камнями лежит обгорелый барин Данила. И что по ночам он вылазит из-под камней и ходит по всей усадьбе и вокруг и горько плачет, взывая о погребении, он желает обрести себе могилу. И мальчика именно тот, обгорелый Данила-призрак столкнул со второго этажа, так как была уже ночь, хоть и летняя, светлая. В развалинах, скрытых за ветками, было уже темно.

И вот, решились мы с мальчишкой соседом пойти посмотреть развалины усадьбы. А чтобы было не так страшно, сосед Женька взял с собой свою собаку…

Вечером, как послушный мальчик, рассказал я бабушке, что ходил на развалины. А бабушка немного пожурила меня и сказала, что нечего нам туда ходить, и нет там ничего необычного. А про призраки и видения сказала, что это черти и бесы соблазняют и пугают людей.

Про охотника

В тот вечер она рассказала мне другую историю-сказку, про охотника:

Раньше охотники за шкурками зверей, за соболем и за белками, уходили зимой далеко в лес и жили там в небольших домиках — в «Заимках». А леса наши тянутся от самой Волги реки, до самых Уральских гор и дальше в самую Сибирь. Они ставили капканы около таежных ручьев-источников и по оврагам, где зверь, соболь живет, и ходили с собаками лайками по лесу вокруг Заимки своей за белками.

Так вот. Один молодой охотник остался зимовать в лесу. Каждый вечер ложился он в своей заимке и любил играть на свирели, на дудочке. И как только заиграет — слышно было, что кто-то невидимкой перед ним пляшет, перед полатями, где он лежал, только одежда-платье шуршит, и ноги по полу топают тихонечко. Захотелось ему увидеть, кто такой пляшет. Однако что ни делал, пытался ловить-ухватить и как не ухитрялся — всё даром!

Рассказал он про это диво своему товарищу, когда встретил его в деревне: раз в ползимы приходят охотники, ушедшие в лес, домой за продуктами, под новый год, праздник встретить.

— Эх, приятель! — сказал ему товарищ. — Да ты возьми свечу-лампадку, зажги и накрой её черепком, а сам ляг на полати свои и заиграй в свирель свою; коли опять невидимка плясать станет — ты в ту же минуту открой свечку; ну, тогда и увидишь, кто пляшет!

Молодой охотник похвалил товарища за совет, пошел на Заимку свою и вечером, как сказано было — так и сделал: взял лампадку с маслом и фитилем, зажег и прикрыл «черепком», (кружкой большой), а сам заиграл на свирели своей. Прислушался — опять кто-то пляшет под его музыку, только платье шумит, развевается! Открыл огонь — а перед ним стоит девица красавица.

— Ну, добрый молодец, — сказала она, — догадался ты меня подсмотреть, буду ж я тебя любить по правде.

С той поры начала она приходить к нему каждый вечер. Никому охотник про это не сказывал и так жил три года три сезона — от осени до весны. Под конец третьего года говорит девица парню:

— Ну, милый друг, недолго осталось нам с тобою в любви жить; приходит время совсем расставаться…

— Отчего так? —

— Да, видишь ли, отдают меня замуж в столицу, под большой мост, за черта, который там живет. Этот мост тем и славится, что многие прыгают с него, самоубийства совершают, чертом соблазненные.

— Как за чёрта! Какое тебе дело до нечистой силы? Или ты сама чертовка? — спрашивает молодой охотник.

— Нет, — говорит девица и рассказывает, — Я родилась в большом славном городе; отец мой был богатый купец; а попала я к нечистым оттого, что отец проклял меня, — так сильно проклятие родительское! Когда я была маленькая, подавала ему в один из жарких дней стакан браги медовухи, да нечаянно и уронила стакан на пол; отец осерчал, прикрикнул на меня: «Будь ты проклята! Экая дурища безрукая! Хоть бы чёрт тебя взял!». Только молвил он это слово, в ту же минуту убежала я, куда глаза глядят, и очутилась в каком-то каменном доме, у чертей под началом.

Прощаясь, красна девица дала парню небольшой платок расшитый узорчатый:

— Возьми, — говорит, — сама вышивала; когда станешь по мне скучать, найдет на тебя грусть-тоска великая, ты только взгляни на эту вышивку — тебе полегчает. —

Остался добрый молодец один, и как только придет ему на мысль прежняя любовь, — тяжко ему сделается, хоть руки на себя наложи! — возьмет он платочек вышитый, взглянет на узоры — и тоска пройдет.

Протекло с того времени год; сказал он про тот платочек своему товарищу, а тот украл этот платок волшебный, что всякую тоску-печаль снимает.

Парень начал сильно тосковать да с горя запоем пить, и до того дошел, что совсем пропился.

— Пойду, — говорит, — в столицу, найду тот мост и брошусь в воду; заодно пропадать! —

И пошел и нашел, и бросился с моста. Но в ту же минуту очутился он в другом царстве: кругом — зеленые поля, сады и рощи. Идет он дальше, видит, — стоит большой каменный дом; в окно смотрит та купеческая дочь, увидела его и кричит:

— Эй, милый! Поворачивай сюда; я здесь живу. — И выбежала к нему навстречу:

— Здравствуй, голубчик! Давно тебя не видала; уж и видеть-то не чаяла! —

Начала его целовать-миловать, всякими закусками и напитками угощать; а после спрятала его в особую горницу и научила:

— Скоро придет мой муж-чёрт, и громким голосом закричит: «Человек! Зачем пришел?» — а ты раз промолчи и в другой раз промолчи, а как в третий раз вскричит он, ты ему отвечай: «А что в зыбке у тебя, то мое!». Он станет за ребенка давать тебе деньги — сто золотых, — но ты молчи, станет давать двести — еще молчи, а как закричит он «в сердцах»: «Что молчишь? Возьми три сотни золотых», — тут ты и скажи: «Кабы жару кулек — я бы взял!».

Только успела она научить добра молодца, как пришел нечистый и громко закричал:

— Человеческим духом пахнет! Зачем пришел?

Парень молчит; нечистый во второй раз еще громче закричал — парень молчит; а на третий спрос говорит:

— Что в зыбке у тебя, то мое! Хочу с собой унести. —

— Не уноси, человек; возьми сто золотых.

Парень молчит.

— Возьми двести! —

Опять молчит. Нечистый осерчал:

— Что ж ты молчишь? Хочешь триста золотых? —

— Нет, не хочу, а кабы жару кулек — я бы взял, и то с таким уговором, чтобы ты меня с тем кульком на Землю нашу вынес.

Черт тотчас же притащил кулек жару, посадил парня к себе на плечи и говорит ему: «Закрой глаза!».

Парень закрыл глаза, и нечистый в вихре вынес его на землю. Очутился добрый молодец опять на мосту, подле него кулек с золотом, гораздо больше, чем сто и триста. Вот так-то он разбогател, приехал домой, женился на хорошей местной девушке и зажил себе счастливо. А кабы он польстился на деньги — то черт всё сделал бы наоборот: вместо денег насыпал бы конского помету и\или другой всякой дряни. На этом сказочке конец.

— — — — — — — — — — — — — —

В деревне

Мне понравилась собака моего соседа Женьки, которая всегда бегала с ним, когда он ходил гулять. Она купалась с нами в речке и даже охотилась, смешно прыгала мордочкой в воду, пытаясь рыбок поймать. И я мечтал иметь свою собаку.

Но вот, — беда! В нашей Старой, в деревне, совсем мало было собак. О моей детской мечте знала моя бабушка, и она поделилась с другими, в «общественном» месте, в магазине, с местными жителями, что внук её хотел бы небольшую собачку иметь.

Первые дни августа выдались тогда, помню, дождливые, и я скучал у окна, на улицу было не пойти. И в это дождливое время как раз и случилось чудо. Ближе к обеденному времени, к нам заехал почтальон, он привез письмо от родителей из города. А ездил почтальон, живущий в соседней деревне Нагорной, за рекой, на мотоцикле. И пока дождь, усилившийся, не утих, он решил переждать его у нас, у бабушки в доме. По скромности он долго отнекивался, но все-таки мы усадили его за стол, налили горячего чаю, нашелся кусочек колбаски для бутерброда, и на стол выставлено было варенье. Тут-то, придя в радостное настроение, почтальон хлопнул себя по коленкам и воскликнул:

— Да! Чуть было не забыл! Говорят, что вы ищете собачку? Так вот, у нас на Выселках (с краю дальнего, в километре от деревни), живет вдовая женщина Марья Федотовна. У неё имеется собака, которая в прошлом году принесла троих щенят. Собака её на цепи сидит, а щенок один остался и по двору бегает, сам видел. Годовалый небольшой, да вы сами увидите! —

Мы попили чайку и почтальон, по стихшему моросящему дождю, поехал на своем мотоцикле дальше развозить свою почту.

На следующий день мы пошли пешком в деревню Нагорную. Я помню ясно те детские впечатления: красоты природы были незабываемые. Небольшая речушка, среди высоких кустов весело журча несла свои воды в омут с черной водой. Мы вступили на деревянный мост с перилами, опершись на которые я вглядывался в темную воду, где у берега видны были травы подводные, вытянувшие свои длинные стебли, между которыми плавали, казалось, довольно большие рыбы поблескивая серебристыми брюшками при перемещении. А потом по дороге на гору, деревья и кусты на горе росли наклонно к поверхности земли. Они тянулись к небу, эти березки, — думал я, — а земля была горой, наклонная. И дорога шла по склону серпантином, два раза поворачивая наоборот, то в одну сторону, то в противоположную.

Мы прошли всю деревню Нагорную насквозь. Прошли мы мимо сельсовета и почты в одном большом длинном деревянном доме-здании. И тут же, около сельсовета, такая же одноэтажная длинная школа была. Вот сюда и ходила бабушка за 4 километра от нашей Старой, когда работала учительницей.

За деревней, через поле, виднелся высокий забор и крыша дома. Это — Выселки, хутор, куда от деревни отделили «кулаков», которые не хотели вступать в колхоз, — сказала мне бабушка. Они, говорит, были «единоличники», у них была своя земля, гектарами, свои коровы и лошади. Но потом хозяев-мужиков забрали на Колыму, а земля и всё хозяйство все равно забрали в колхоз. Остались дети и жены «кулатские», как их называли, и в школе их не любили, «кулатских детей», хотя они учились хорошо и многие теперь живут в городах и работают на больших должностях.

На Выселках было 5 домов в ряд вдоль дороги на колхозные поля. Марья Федотовна жила в самом первом. Мы вошли в широкий чистый двор. Там у небольшого столба на длинной цепи, которая была зацеплена за проволоку, протянутую от этого столба у ворот до собачьей будки у дома, — стала метаться и лаять собака.

Вот тогда я узнал от бабушки (учительницы по биологии), как нужно подходить к собаке: «По взгляду и по звуку голоса можно определить, что лает пес умный, незлобивый, — если в голосе не слышно чрезмерное рвение взахлёб, так что слюни летят из пасти во все стороны; и незабитый, если слышатся повизгивания. Надо подходить прямо, без всякого колебания вперед-назад. И в этих случаях, когда ровный лай, надо не забывать, что протягивая руку, следует держать её вверх ладонью, притом широко открытой, чтобы собака убедилась, что в ней нет ничего, что камня в ней не спрятано».

Старая женщина, вышедшая на крыльцо дома, крикнула:

— Ты поберегись, малец! Он тебя укусит! — это когда я протянул руку к небольшого роста щенку, набегавшему на меня от дома, от собачьей будки.

Но собачка не тронула меня. Она обнюхала руку и, поднявшись на задние лапы, передними уперлась мне в грудь так, что я едва не упал. Пес лез целоваться и лизнул меня в нос. Ему я дал вынутые из кармана кусочки сахара-рафинада, которые были разгрызены и проглочены с быстротой. И тут я обратил внимание на глаза щенка. Они были ярко-рыжего цвета, живые и серьезные. Взгляд глаз был твердый, доверчивый и проницательный. Глаза не бегали, не моргали, не прятались, — казалось, они настойчиво спрашивали меня: «Зачем ты пришел? Ведь не со злом?» Я почувствовал, что мы подружимся с ним.

Затем мы поздоровались с хозяйкой, а она пригласила нас в дом. Бабушку мою она знала, как учительницу своих сыновей и своих внуков даже. Теперь внуки редко приезжали из города. Только один сын с ней жил часто, каждый выходной, потому что у него детей нет, и недалеко он работал и жил в райцентре с женой. Это он забрал двух щенков в райцентр себе. А вот этот пес остался. Так рассказывала нам Марья Федоровна: «Он был нестандартный, отличающийся и от матери. Мать была бело-серая с большими рыжими подпалинами по два и три по бокам, с темной спиной. А этот щенок весь почти был рыжий как лиса, только живот белел, и спина темнела узкой черной полосой».

А назвали рыжего пса Кнопкой — очень он маленький был. И больше не рос. Когда те два щенка были породистыми в мать, этот оказался дефектным и окраской, и ростом — в два раза ниже и меньше.

Вот так появилась рыжая собака Кнопка, хотя это был пес, не самка. Он быстро привык ко мне и к бабушке. Когда она выносила ему поесть полное большое и глубокое блюдо, Кнопик прежде всего умудрялся лизнуть руку бабушкину, которой она ставила блюдо около крыльца. А жил он в «прихлевке», это перед входом в хлев, огороженный без потолка сарай, где лежало сено. На этом сене было место «налёжанное» у Кнопки.

Кнопка ходил с нами в лес, когда мы шли с ведрами за малиной, в известное бабушке место, — вдоль далекого лесного оврага были малинники, и дикая малина была лучше и вкуснее, как мне казалось. Кнопка гонялся за птицами, которые взлетали из кустов, — может это были рябчики, и как потомок охотничьей собаки Кнопка их знал. Он также бегал за зайцем, уносясь в лес и пропадая по часу, пока мы собирали ягоды…

Дома бабушка варила варенье, и разливала его по банкам, вечером. А потом читала мне очередную сказку:

Очередная сказка

Жили мужик да баба и не знали даже, что такое работа; а была у них собака, она охотилась и приносила им еду. Но пришло время, стала собака стара, и не могла уже охотиться, чтобы мужика с бабой кормить, самой бы с голоду не помереть.

— Послушай, старик, — говорит баба, — возьми ты эту собаку, отведи за деревню и прогони; пусть идет куда хочет. Теперича она нам не надобна! Было время — кормила нас, ну, и держали её. —

Взял старик собаку, вывел за деревню и погнал прочь.

Вот и ходит собака по чистым полям, а домой идти боится: старик со старухой станут бить-колотить, думает. Ходила, ходила, села наземь и завыла горьким голосом. Летел мимо Дятел и спрашивает у собаки:

— О чем так ты воешь? —

— Как не выть мне, Дятел! Была я молода, кормила старика со старухой; стала стара. Они меня и прогнали. Не знаю, как век доживать.

— Пойдем ко мне, будешь караулить моих детушек, а я кормить тебя стану.

Собака согласилась и побежала за Дятлом.

Дятел прилетел в лес к старому дубу, а в дубе было дупло, а в дупле Дятлово гнездо.

— Садись около дуба, — говорит Дятел, — никого не пущай, а я полечу разыскивать корму. —

Собака стала сторожить, а Дятел полетел. Летал, летал и увидал: идут по дороге бабы с горшочками, несут мужьям в поле обедать. Пустился назад к дубу Дятел, прилетел и говорит собаке:

— Ну, собака, ступай за мной. По дороге бабы идут с горшочками, несут мужьям в поле обедать. Ты становись за кустами, а я окунусь в воду да вываляюсь в песке и стану перед бабами по дороге низко порхать, будто взлететь повыше не могу. Они начнут меня ловить, горшочки свои поставят наземь, а сами за мной. Ну, ты поскорее к горшочкам-то и бросайся да наедайся досыта.

Собака побежала за Дятлом и, как сказано, стала за кустом. А Дятел вывалялся в песке и начал перед бабами по дороге перепархивать.

— Смотрите-ка, — говорят бабы, — дятел-то совсем мокрый, давайте его ловить! —

Поставили наземь свои горшки, да за Дятлом, а он от них дальше и дальше, отвел их в сторонку, поднялся вверх и улетел. А собака в это время выбежала из-за куста и всё, что было в горшочках, поела и приела, насытилась.

Воротились бабы, глянули, а горшочки катаются по земле порожние. Делать нечего, забрали горшки и пошли домой.

Дятел догнал собаку и спросил:

— Ну, что, сыта? —

— Сыта, — отвечает собака.

— Вот. Пойдем же домой, — сказал Дятел.

Вот Дятел летит, а собака бежит; и видят, что лиса по дороге от них убегает, будто хотела в дом Дятлов попасть, и птенцов украсть.

— Лови лису, воровку! — кричит Дятел.

Собака бросилась за лисою, а лиса припустила изо всех сил. Случилось в ту пору ехать мужику с бочкой дёгтя. Вот лиса и кинулась через дорогу, прямо к телеге и проскочила, чуть не сквозь спицы колеса; собака было за нею, да не успела и под колесо попала, — тут из неё и дух вон.

— Ну мужик, — говорит Дятел, — когда ты задавил мою собаку, то и я причиню тебе великое горе! —

Сел на телегу и начал долбить дыру в бочке, стучит и стучит, скоро дыра будет. Только отгонит его мужик от бочки, Дятел бросится к лошади и садится промеж ушей и долбит её в голову. Сгонит мужик с лошади, а он опять к бочке; таки продолбил в бочке дыру и весь дёготь выпустил. А сам говорит:

— Еще не то тебе будет! — и стал у лошади голову долбить. Мужик взял большую палку, засел за телегу, выждал время и как хватит изо всей мочи, — только в дятла не попал, а со всего маху ударил лошадь по голове и ушиб её до смерти….

— — — — — — — — — —

Воспоминания

Воспоминание — это некоторый род встречи, когда мы встречаемся вновь с теми людьми, с которыми расстались давно и давно не виделись.

Память, это бич наш, бич несчастных людей, она оживляет даже камни прошлого, говорят, но в то же время, в тот «яд», выпитый в прошлом, память подливает и каплю меда, некоторую сладость воспоминания. А помнить старое — это все равно, что понимать, а чем больше понимаешь, тем более видишь и хорошее в случившихся в пролом событиях.

Поэтично сказал нам о памяти Чехов:

«Бывает так, что на горизонте мелькнут журавли, слабый ветер донесет их жалобный крик, а через минуту, с какой жадностью ни вглядывайся в синюю даль, не увидишь ни точки, не услышишь ни звука, — так точно люди с их лицами и речами мелькают в жизни и утопают в нашем прошлом, не оставляя ничего больше, кроме ничтожных следов памяти».

Умерла моя бабушка от остановки сердца.

Обычно описывают смерть, кончину человека так, что у человека умирающего холодеют пальцы рук…, и сердце перестает биться от минутного ужаса…. Тогда, закрыв глаза, умирающий глубоко вздыхает в последний раз и всё, можно сказать — Алес!..

Но бывает смерть в борьбе, как у тех же атлетов-борцов на ринге. Спортсмены на тренировках своих потеют, каждый день работают с тяжестями, накачивая свои мышцы: бицепсы, трицепсы, супинаторы и пронаторы, дельтовидные. И они следят, как бы не простудиться. Всё было бы хорошо, но всякая борьба дает нагрузку на сердце человека.

Видите ли, бывает у человека склонность к гипертрофии сердца. Это такая болезнь, которой подвержены все люди, занимающиеся усиленной мускульной работой: кузнецы, матросы, гимнасты и так далее. Стенки сердца у них от постоянного и чрезмерного напряжения необыкновенно расширяются, и получается то, что врачи в медицине называют — «бычье сердце». Такое сердце в один прекрасный день отказывается работать, с ним делается паралич, и тогда — баста, представление окончено.

____________________

Мы ходили с бабушкой в сосновый лес за сухими ветками, за дровами. Для этого была сделана тележка с двумя колесами и дощатой площадкой. Две длинные палки, соединенные поперечиной впереди, торчащие из-под тележки, служили ручкой- оглоблями, в которые впрягалась бабушка (и я), и тянули мы эту телегу как лошади, вместо хомута была веревка, привязанная к обеим оглоблям. У сосен, растущих все выше вверх, отсыхали нижние ветки, теряя хвою, и торчали сухими на стволах. Для того чтобы их обломать бабушка брала с собой длинный багор. Этим багром она цепляла ветки ближе к стволу и срывала их, роняя на землю. А потом мы складывали сухие длинные ветки на телегу, на площадку, большим высоким стогом и, перевязав его веревкой, тянули домой. Дома разбирали привезенные длинные сухие палки: их ставили стоймя к стенке сарая под крышу, под козырек. Эти дрова сухие легко кололись-ломались и хорошо горели, быстро разгорались. Они были нужны для растопки печи зимой, да и летом, чтобы сварить пищу.

Бабушка жила одна и одна управлялась со всем домашним хозяйством и с этой тяжелой заготовкой сухих дров.

Одна из запомнившихся мне сказок, рассказанная бабушкой:

О петушке

Ходили курочка с петушком на поповом гумне. И подавился петушок бобовым зернятком. Курочка сжалилась, пошла-побежала к речке просить воды. Речка ей говорит:

— Пойди к липке, проси листика, тогда и дам тебе воды! —

Бежит курочка к Липке:

— Липка, липка! Дай листик: листик снести к речке, речка даст воды, воду снести к петушку — он подавился бобовым зернятком: ни спышит, ни сдышит, ровно мертвый лежит.

Липка говорит курочке:

— Поди к девке в горницу, проси ниток: тогда дам тебе листика. —

Прибегает курица в горницу:

— Девка, девка! Дай ниток: нитки снести к липке, липка даст листика, листик снести к речке, речка даст воды, воду снести к петушку — он подавился бобовым зернятком: ни спышит, ни сдышит, ровно мертвый лежит.

Девка говорит: — Пойди к корове, проси молока: тогда дам тебе нитки.

Пришла курочка к корове:

— Корова, корова! Дай молока, молоко снести к девке, девка даст нитки, нитки снести к липке, липка даст листика, листик снести к речке, речка даст воды, воду снести к петушку, — подавился петушок бобовым зернятком: ни спышит, ни сдышит, ровно мертвый лежит. —

Корова говорит:

— Пойди курочка к сенокосам, попроси у них сена: тогда дам тебе молока.

Пришла курочка к сенокосам.

— Сенокосы, сенокосы! Дайте сена, сено снести… — петушок подавился бобовым зернятком: ни спышит, ни сдышит, ровно мертвый лежит.

Сенокосы говорят: — пойди курочка к кузнецам, чтобы сковали косу.

Пришла курочка к кузнецам:

Кузнецы, кузнецы! Скуйте мне косу, косу снести к сенокосам… — петушок подавился бобовым зернятком: ни сдышит, ни спышит: ровно мертвый лежит.

Кузнецы говорят: — Иди курочка к угольщикам, проси у них уголья: тогда скуем тебе косу.

Пришла курочка к угольщикам:

Угольщики, угольщики! Дайте уголья,

уголье снести к кузнецам, кузнецы скуют косу,

косу снести к сенокосам, сенокосы дадут сена,

сено снести корове, корова даст молока,

молоко снести к девке, девка даст нитки,

нитки снести липке, липка даст листика,

листик снести речке, речка даст воды,

воду снести к петушку, — подавился он бобовым зернятком:

ни спышит, ни сдышит: ровно мертвый лежит.

Дали угольщики уголья. И снесла курочка уголье к кузнецам, кузнецы сковали косу; снесла косу к сенокосам, сенокосы накосили сена; снесла сено к корове, корова дала молока; снесла молоко к девке, девка дала нитки; снесла нитки к липке, липка дала листика; снесла листик к речке, речка дала воды; снесла воду к петушку: он лежит себе лежит, ни спышит, ни сдышит, подавился на поповом гумне бобовым зернятком.

Тут и сказочке конец, а кто слушал молодец.

Конец.

Рассказ «Серёжа»

(Дошкольное образование у бабушки в деревне).

Пояснение

Новорожденным ребенка называют в течение первого месяца жизни, следующий этап жизни — младенчество, которое занимает весь первый год и будет временем открытий и упорного освоения первых навыков.

Недавно совсем, ученые узнали, что до трех месяцев жизни человечек воспринимает реальность в перевернутом виде, так как передает сетчатка глаза. Пока мозг не научится переворачивать отображаемые через линзу образы реальности, человечек видит мир непосредственно и даже в черно-белом цвете.

Это всё от развития мозга зависит: и всё восприятие мира, и все дела, творимые в этом мире, ребенок видит-воспринимает в непосредственной наивной простоте. Горячее обжигает — это плохо, также плохо, когда кто-то разгорячённо кричит. Если сказано в сказках, что бывают злые ведьмы и колдуны, а в темном лесу, как и в темной комнате, живут злые волки и злые лешие, кикиморы болотные и домовые по темным подкроватьем, — во всё это маленькие дети верят с простотой. Ведь так и должно быть: если есть в мире зло — черное, есть и белое, и доброе, и красивое. Мир для ребенка прост, без приукрашивания и сложностей: поэтому говорят, что «устами младенца глаголет истина».

День сменяет ночь, а зима сменяет лето. Всё в природе подчинено определенным ритмам. И жизнь человека не исключение. Сон сменяет бодрствование. Иногда биологические ритмы нарушаются.

Серёже сильно хотелось спать

Трудно они добирались до места, со многими пересадками с транспорта на транспорт и со многими событиями, которые все перепутались в голове маленького мальчика пяти с половиной лет.

Сначала ему не дали спать, — разбудили в 5 часов утра, потому что пригородный поезд отходил в 6 утра. А вечером они поздно легли, ближе к полуночи, собирались, укладывали сумки. И Сережа собирал свой рюкзак школьный, взятый у соседки; она купила своей дочке в третий класс новый школьный рюкзак, а старый отдала его маме. Рюкзак поначалу совсем не понравился Сереже, он был девчоночий, в нем было много розовых вставок и картинки с цветочками. Картинки оказывается можно было заменять, что сделал Папа, и рюкзак стал другим, когда вместо цветочков через прозрачную пленку виделись машинки вырезанные из папиных журналов, тогда только Сережа перестал «плакать» -дуться, согласившись взять рюкзак в деревню к бабушке.

А в деревню его отправляли, потому что скоро Сереже было идти в школу и детсад-ясли для него закончились, как объяснили взрослые. На самом деле всё было конечно сложнее. Жили они тогда на съемной квартире, а вступили в кооператив и строили свое жилье: кооперативную квартиру. Деньги были очень нужны, и за детский сад надо было платить. Решили Сережу отправить в деревню к бабушке пожить до того времени пока кооперативный дом не построят.

Они ехали с сонным не выспавшимся Сережей в троллейбусе, потом на шумном вокзале он немного сидел на больших креслах в зале ожидания, потом бежали к поезду, почему-то спешили. А это Папа Сережи задержался в привокзальном кафе-буфете, покупая себе пиво на дорогу, из-за чего они с мамой ругались, пока бежали к вагону. Поехали к бабушке Сережа с Папой, Мама их только провожала.

И в поезде было много интересного. Сережа смотрел в окно, спать совсем расхотелось. Он слушал разговоры взрослые, из которых половину не понимал.

Потом сошли на Узловой станции, а оттуда ехали на автобусе до райцентра. И снова смотрел Сережа в окно — проезжали речки, с длинными мостами и большие глубокие овраги, проезжали деревни, где останавливались, поля, и большую сопку-гору, поросшую лесом. Только к вечеру они прибыли, наконец, в посёлок «М…», в райцентр. И тут их ждал уже, около «вокзала» — большой остановки с будкой, где продавала билеты знакомая женщина. Папа поздоровался с пожилой толстой дамой бывшей соседкой по деревне почтительно: «Здравствуйте Глафира Даниловна!».

— Вот вы приехали, наконец-то. А Кузьмич уже ждет вас и подвода стоит-дожидается с обеда, — проговорила неожиданно певучим и тонким голосом эта высокая дама.

Сонный Сережа, (он задремал в автобусе, когда ехали последний десяток километров среди густого леса с обеих сторон дороги), — вдруг, совсем неожиданно, на вершок от своих глаз, увидел черные бархатные брови, большие карие глаза и розовые женские щеки с ямочками, от которых как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка. И чем-то приятно запахло, это духи с цветочным ароматом.

— Какой большой хороший мальчик у нас вырос! — сказала дама. — А я его совсем маленьким знаю. Боже мой, сонный, спать уже хочет, утомился, бутуз ты мой милый… —

Дама крепко поцеловала Серёжу в обе щеки, и он улыбнулся, и, думая, что спит, закрыл глаза. Он сидел на мягком сене в деревенской телеге с бортами из палок, куда его усадил Папа, когда телега подъехала к «остановке-вокзалу». Вслед за Серёжей Папа складывал в телегу большие сумки, подставив одну из них под спину Серёжи, и спереди ему на колени и в руки подан был рюкзак. Телега дернулась и ровно покатилась по грунтовой песчаной колее дороги на выезд из райцентра.

«А она красивая (!) похожая на сказочную снежную королеву, которую видел в мультфильме» — думал Серёжа, вспоминая её молодое лицо и улыбку.

Кузьмич, сидящий впереди с вожжами в руках, вероятно, тоже думал о Глафире Даниловне, девушке дородной, полной, но молодой, не старше 20-ти. Её всей деревней называли по отчеству «за-ради» уважения к её отцу, известному по округе кузнецу-мастеру. В своей кузне на краю деревни он всем помогал, чинил железные предметы, ковал подковы всем лошадям, знал у каких коней, какого размера подкова.

— Известное дело — Даниловна. Мол-лодая красивая девка. Отец — мастеровой, а ей хоть бы что, и в город ездила, училась буд-тто, да вернулась ни с чем. Сказано, молодая да глупая. В голове ветер так и свищет. В райцентре ухажеров поменяла уже пять раз, говорят! —

— От нынешней молодежи много и ждать нельзя — сказал Папа.

Дальнейшее Серёжа уже не слышал, если слышал, то не различал слова. Серёже почему-то хотелось думать о Глафире только в сказочном образе. Его сонный мозг совсем отказывался от обыкновенных мыслей реальности, туманился и удерживал одни сказочные образы, которые имеют такое удобство, что легко меняются и как-то сами собой, без напряжения со стороны думающего, зарождаются в уме и сами — могут исчезнуть, если только хорошенько встряхнуть головой. А телегу трясло на буграх и ямах. Серёжа просыпался и оглядывался кругом. Но всё, что он видел вокруг, было сказочно прекрасно, так что он вновь легко погружался в дремотный сон.

Направо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшное, так как небо над холмами быстро темнело. А солнца совсем не было видно за серыми тучами, нависшими слева на горизонте, и только выше туч края их и полоска неба багровым заревом алели над землей, будто за тучами где-то был пожар. Даль еще была видна впереди телеги как днем, но её нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, уже пропала, и всё поле пряталось в туманной мгле.

Неожиданно дорога повернула, и спереди всё опустилось в черноту леса, и они въехали в этот темный лес. «Как только лошадь видела в темени дорогу?» …, но лесополоса быстро кончилась. Вновь телега поехала по бескрайним полям, по ровной дороге.

В жаркие летние вечера, когда лето достигает своего пика, и готово перевалить на вторую половину приближаясь к осени, — уже не кричат перепелки и коростели в полях, не поют в кустарниках у лесопосадок соловьи, не пахнет цветами: птицы заняты своим потомством, травы колосятся и цветы превращаются в семенные коробочки на стеблях, как у дикого мака. Но поля всё ещё прекрасны и полны жизни, несмотря на выжигающую жару, особенно вечером, когда дневная жара спадает. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забывается, и природа вздыхает широкой грудью полей; повышается влажность воздуха. А в высохшей состарившейся седой траве, в потёмках, поднимается веселая молодая трескотня, какой не было жарким днем. Слышится со всех сторон треск, посвистывание, царапание какое-то, какие-то басовые и дискантные звуки, — откуда что берется? — всё перемешивается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо думать и грустить.

Лошадь медленно бредет по дороге, которая, поднимаясь на косогор и опускаясь с него по длинному спуску, ведет к деревне. Деревня видна в далёком далеке, в конце пологого спуска, где внизу видны темные пятна деревьев и светятся окна крайних домов. За деревней темнела низина, в которой река или речка несла свои быстрые воды среди леса.

Телега ехала ровно, по ровной дороге среди полей как по степи. Однообразная трескотня в полях убаюкивала как колыбельная песня. Серёжа ехал и чувствовал, что засыпает. Но вот, откуда-то донесся отрывистый, тревожный крик полевой птицы и раздался неопределенный звук, похожий на чей-то разговор вроде удивленного: «ак-ак- кто это ходит?» — (так квохчет куропатка под кустами чертополоха), — и дремота чуточку отступает, уступая желанию посмотреть — «кто там разговаривает?».

Проезжали мимо небольшого овражка, где росли кусты, и Серёжа услышал, как птица, которую не знал, как зовут, кому-то кричит: «Сплю! Сплю! Сплю!» — а другая в ответ, из глубины овражка, разрезающего поля, хохочет: «уха ха-ха!» — это сова. «Для кого они кричат, кто их слушает на этой равнине?» — …. Но в их криках есть небольшая грусть и будто бы природа вся жалуется проезжающему человеку…

Сквозь серую вечернюю мглу видно было всё, но трудно было разобрать очертания предметов, всё представляется не тем, что оно есть на самом деле. — Вдруг, впереди у самой дороги Серёжа увидел силуэт, похожий на человека. Он не шевелился, ждал, и казалось, что-то держал в руках. «Кто такой в чистом поле?.. Разбойник?..» — подумалось, пока фигура приближалась. Но вот, она поравнялась с телегой, и Серёжа увидел, что это одинокий куст, стоящий на краю дороги с распростертыми в сторону ветками.

Неожиданно справа из-за леса взошла луна, как большой круглый желто-белый фонарь и ночь стала бледной и томной. Серой мглы как не бывало. Воздух стал необычайно прозрачен, свеж и тепло поднималось от нагретой за день земли. Всюду стало хорошо видно, и даже можно было различить у дороги отдельные стебельки бурьяна-травы. И спереди деревенька из «далекого далека» виделась ближе, и различались две улицы домиков, окруженные высокими деревьями.

Сережа пристроился на мягкой опоре под спиной — на сумку положил свою голову. Слух его давно уже привык к перестуку и перескрипу колес телеги и к монотонному гулу полей. Он понемногу засыпал, казалось ему, что едут они давно-давно, когда прошло всего около часа с небольшим.

Широкие тени ходили по всей равнине от облаков на небе, освещаемых луной…. Немного жутко было близкой ночью. Взгляд Сережи, лежащего на спине, устремился на бледно-зеленые темнеющие небеса, усыпанные первыми звездочками. И понятно было, почему теплый воздух вокруг казался недвижимый, застывший. Вся природа — в ожидании, настороже, словно боялась пошевелиться в ожидании темноты. Словно природе было жаль утерять во тьме приходящей хоть одно мгновение жизни.

О необъятной глубине Неба можно судить только в открытом море или в открытом поле, в степи ночью, когда светит луна. Небо и страшно и красиво и ласково, оно глядит множеством мерцающих глаз и манит к себе, а от манящей ласки его кружится голова.

Так и заснул Серёжа перед самой деревней, глядя на темнеющее с каждой минутой небо.

Он не видел уже, как телега въехала на широкую деревенскую улицу и спустилась к её противоположному концу, к третьему с «низкого конца» деревни дому. Серёжу взяли и аккуратно перенесли на руках в дом и уложили на кровать напротив печи справа у порога. Он не видел бабушку и соседа с соседкой, что всплескивала руками, удивляясь: как вырос внучок бабы Насти. Серёжа всё проспал и застолье по поводу приезда сына с внуком и проводы пьяного уже соседа…

— — — — — — — — —

Второе пояснение

Понять и почувствовать

Всем живым существам, наделенным нервной системой, от рождения дана способность ощущать. Ощущение — это самое простое из психических явлений, возникающее в результате воздействия раздражителей на органы чувств. А органы чувств делятся на два: дистантные и контактные. Первые не требуют непосредственного контакта, — это и зрительные, слуховые, температурные и вибрационные. Вторые, контактные, — это вкусовые и осязательные анализаторы. Существует целый комплекс органических сенсоров, сигнализирующих о потребностях организма, например, о голоде или жажде.

Ощущения отражают почти все значимые для человека свойства окружающей среды, помогая ориентироваться в этом Земном мире.

Вот рождается человек. И на него обрушиваются незнакомые ощущения: звуки, цвета, запахи. У маленького человечка ощущения еще не складываются в образы — мозгу еще только предстоит научиться обрабатывать информацию. Так, постепенно, разноцветный шарик начинает восприниматься как погремушка, вкусная белая жидкость — как молоко и так далее.

Наше восприятие обладает рядом свойств. Например. На ветке, среди листвы, мы увидели птицу и услышали её пение.

1 — Предметность восприятия, — оно позволяет выделить темное пятно на фоне зелени и различить пение среди шелеста листвы и других звуков.

2 — Целостность восприятия — оно достраивает образ, мы оцениваем форму, размер, объем и удаленность объекта, его движение, а также особенности услышанных звуков, их громкость и так далее.

3 — Объединить все данные, полученные от различных анализаторов (зрения, слуха и др.), нам помогает — Структурность восприятия.

4 — Структурность неразрывно связана с Осмысленностью, тут же превращающей все данные в слово-понятие «птица».

Восприятие — таким образом, это сложное соединение разных ощущений, получаемых от отдельных предметов или явлений.

Восприятие тесно связано — с речью, с памятью и накопленным опытом. Так, знакомые предметы воспринимаются легче, чем увиденные впервые. В дальнейшей жизни, порой, достаточно лишь незначительной информации для восприятия объекта: по запаху мы можем определить, какое блюдо готовят на кухне, по голосу узнаем знакомых, по вкусу — определяем любимые конфеты, на ощупь можем отличить один предмет от другого.

Так Серёжа мало еще видел в свои неполные 6 лет. Ему было все незнакомо. И поездка в троллейбусе, которую он видел сквозь сон, и разговоры взрослых многих незнакомых людей, интересных: один с бородкой и усами, другой совершенно лысый были пассажиры в поезде. Каждый раз, когда он пытался заснуть, новая информация побуждала его наблюдать и изучать мир окружающий: когда они ехали на автобусе по мосту над глубоким оврагом. Взрослым, — его отцу и вознице Кузьмичу давно была знакома природная красота; когда они ехали на телеге, они не обращали внимания ни на закат в облаках и на другие природные явления. А для мальчика Серёжи это было перемещение в другой незнакомый мир. Раньше о мире он только слышал: его дни проходили между домом и детским садом. И вот, наконец, он поехал мир изучать.

_____________________

Серёжа в деревне

Утром Серёжа проснулся поздно, по деревенским меркам, (часов в восемь), — когда бабушка вставала в 5 утра, чтобы ухаживать за скотиной.

Для него все дни были насыщены новым узнаванием. Он попал в другой мир природы, в сказочный деревенский мир. Вечерами из рассказов бабушкиных Серёжа узнавал про лесных леших, про водяных, речных русалок, а днем проходил по всем этим местам обитания природных образов.

Почти месяц он жил с бабушкой. Тут у него появилась свобода и самостоятельность познавания мира. Не как в «большом» городе, со множеством людей, где оставаться одному нельзя было нигде: дома родители, на улице люди, в детском саду воспитатели, и все взрослые чему-то учили, опекали его, как ребенка. В деревне бабушка занята была своими хозяйственными делами, отпуская его гулять на деревенскую улицу.

Сначала, пару дней Серёжа от своего дома далеко не отходил, и то и дело возвращался назад во двор, к бабушке на огород, где она полола грядки. А потом, осмелев, он сам искал общения с людьми, и ребят находил около общественного колодца на большой площадке, на площади посередине деревни. Тут рос огромный высокий и разлапистый дуб, а дети играли на поросшей травой площадке в свои деревенские игры — в лапту. У дуба стояла большая лавка, на которой сидели девчонки, парни бегали по полю с мячом, играя в футбол. Это случалось всегда вечерами, собирались все деревенские детишки, и приходила старшая молодежь, когда уже совсем начинало темнеть, загоняя младших по домам.

Деревенские дети весь день бывали заняты, они помогали взрослым и на огородах, и по другим делам, по уходу за скотиной. Праздно «шатающихся» около песочниц, как в городе тут за целый день на деревенской улице не встретишь.

Серёжа быстро познакомился со всеми деревенскими соседскими детьми, вернее узнали его все, потому что он получил необычное прозвище.

К нему, как к городскому относились настороженно. И ребята постарше буквально в первый день придумали для Серёжи «кличку». У всех (у многих) ребят были прозвища: у Женьки светловолосого мальчугана, на год старше Серёжи, — прозвище было «Печенька», так и завали — «Женька-печенька». «Возможно, он любил печенье» — подумал тогда Серёжа. У соседа с другой стороны, из «нижнего конца», из предпоследнего дома, было прозвище — Кошкин. Пойдя в первый класс школы, он принес на первый же урок кота в своем портфеле.

Когда Серёжа ходил в детский сад маленьким, он был ужасный растеряха (так он думал) — он терял свои вещи, рубашки и брюки, путался, меняя их с другими рубашками других ребят. Поэтому Мама пришивала ему на воротник рубашки и на пояс брюк белую полоску, а на ней ставила три буквы, вышитые черными нитками: Б. С. Р. Эти буквы обозначали фамилию — Ба…, имя — С, и отчество — Ро…

Во время вечерней игры в лапту старшие ребята обращались к Серёже длинно: «внук бабы Насти с «нижнего конца». Называть его Серёжей было тоже неудобно, потому что в деревне уже был и Сергей — это старший с «верхнего конца», пятиклассник (все так знали), и Серёжа, который жил напротив колодца рядом с игровой площадкой, он только в этом году должен был пойти в первый класс.

И кто-то из старших заметил белую полоску на воротнике рубашки Серёжи –«внука бабушки Насти с «нижнего конца» с буквами и прочел их громко вслух — БэСэР. За ним второй мальчишка подхватил — Бэсэр, и третий…. И стало прозвищем такое странное имя — Бэсэр, с оборотным «э» и ударением на последнем слоге у Серёжи постоянным прозвищем. Когда играли в дальнейшем к нему так и обращались: «Бэсэр кидай мяч сюда, Бэсэр беги быстрей!».

А ещё, появились у него два друга настоящих — Женька-печенька и Кошкин. Они еще только готовились пойти в школу осенью, также, как и Бэсэр, и им предоставляли больше свободы для «гуляния», так как для помощи родителям они были маленькие еще, хотя и стремились сами; однако в их семьях были старшие братья и сестры. У Женьки был старший брат, окончивший 3 класса начальной деревенской школы, и в четвертый класс он должен будет ездить в районную среднюю школу. А у Кошкина были две старшие сестры, которые учились в последних — в седьмом и восьмом классах.

И вот три друга — Кошкин, Бэсэр и Женька-печенька гуляли днем всегда втроем. Они — два местных, водили Бэсэра по всей округе:

(1) ходили в лес за огороды, где на опушке, в мелколесье среди травы росла земляника. Землянику собирали в посуду: у Кошкина это был котелок, у Женьки-печеньки маленькая корзинка плетеная из бересты, а Бэсэр брал литровую стеклянную банку, к которой приделала ручку из тряпочки бабушка, когда вечером узнала, что три друга собираются за ягодами.

(2) Ходили они на ближайшую ферму, внизу деревни у самой речки на взгорке, где у Кошкина работала Мама. Это был телятник, а сама ферма находилась в стороне. За телятником был песчаный спуск, где они прыгали на песок, скользя по нему к широкому пляжу небольшой речки. Здесь был перекат, и речка была мелкая с прозрачной водой, так что видно было рыбок, плавающих на дне пескарей.

(3) Выше по течению в стороне от деревни, куда и дорога поворачивала, выходя из «нижнего конца» деревни было поглубже и там стоял большой деревянный мост почти напротив большой «фермы КРС» (как говорили ребята, а Сержа долго не мог понять аббревиатуру, пока не спросил у бабушки). Бабушка говорила про глубину за мостом и про омут — что там и водятся русалки с водяным. Ребята ходили туда и долго стояли на мосту пытаясь увидеть русалок — бросали в омут камешки. А потом стали бросать палочки и перебегать на другую сторону и спорить на шалбаны — чья палочка приплывет первой.

4) И в другой раз (еще раз) они пошли за земляникой на опушку леса. И тут заметили парочку сорок, которые летали над травой у самых деревьев, громко покрикивая. Мальчики увидели, что по земле бегают птицы и не могут взлететь. Это были слётки-сорочата совсем не похожие на своих родителей-сорок. Оперение их было темно серое, почти черное. Мальчишки бросились их ловить, бегали между березами и сосенками. Одну птицу поймали. Каждый подержал её в руках, а потом решили отпустить: чем её кормить и где её держать дома, эту птицу, они не знали. А тем более сороки летали над мальчиками с дерева на дерево и беспрерывно кричали-стрекотали. Кошкин, кажется, первым заметил на нетолстой березе гнездо, большое сорочье. И Женька-печенька вспомнил, что ему рассказывал старший брат, что сорока любит таскать в свое гнездо всякие блестящие вещи; и в сорочьих гнездах можно найти даже монеты золотые и другие блестящие вещи-украшения: кулоны, серьги и колечки. Мальчики решили залезть на дерево и проверить сорочье гнездо.

Вызвался залезать на березу Бэсэр, — Сережа по возрасту может был чуть младше своих друзей, но выглядел даже старше: он был выше их ростом на полголовы и шире в плечах, мускулистее. Главное было до веток нижних достать, — Кошкин и Женька-печенька подсаживали Бэсэра и он забрался на нижние толстые ветки дерева. Дальше вверх по веткам было легко подняться и, вскоре, он быстро оказался на высоте у развилки веток, около гнезда.

Сорочье гнездо сооружено было из перепутанных веток, а внутри было наполнено не только травой, высохшей в сено, но и кусочками тряпок и паклей. Тут под паклей и сеном нашлись стеклышки, среди которых были железные пробки от бутылок давно проржавевшие.

Не обнаружив ничего «ценного», Бэсэр стал сбрасывать внутренности гнезда на землю, ломая палочки, которые были сцеплены между собой. Он отделил и скинул половину всего гнезда и потихоньку начал спускаться. Спускался долго, дольше, чем поднимался, но слез благополучно, спрыгнул на землю с последних толстых веток (бабушка потом боялась и ругала его, когда дома он обо всём рассказал).

Ничего сколько-нибудь ценного в упавшем гнезде мальчики не нашли. Один Женька-печенька всё говорил про брата и про то, что надо еще другое гнездо найти и вдруг, там будет «клад» — золото, монеты. Гнездо другое они нашли тут же недалеко, и не одно, но на сосне и на толстой березе. У деревьев не было нижних веток, чтобы можно было залезть. И деревья даже обхватить мальчишки не могли, стволы были толстые. В этот раз решили не лазить, а сказать мальчишкам постарше — Женька-печенька обещал брату рассказать, чтобы потом со старшими поискать «клад золотых монет» в сорочьих гнездах.

5) На телятник, к Матери Кошкина, они ходили в самое время обеда, в 12 часов. К этому времени привозили с фермы сливки молока, чтобы кормить телят. Эти сливки разбавляли водой с добавками лекарств и витаминов. А Мама Кошкина наливала мальчикам по стакану сливок, черпая их из бидона большой кружкой на ручке. За телятником в направление реки и был крутой высокий песчаный обрыв, как карьер желтого песка. Берег в этом месте подмывался в весеннее половодье и осыпался, обнажая песочные внутренности. Обрыв был высотой метров пять или семь, как говорил Женьке-печеньке его старший брат. С этого обрыва можно было прыгать и лететь в воздухе, ощущая «невесомость» до захватывания дыхания, даже живот сжимался, втягивая все внутренности от чувства полета-падения. Внизу ты падал на теплый и мягкий песок, проваливаясь в него по самый пояс и скатываясь дальше вниз вместе с песком, осыпающимся лавиной! Это было удивительное и страстное чувство полета-падения. Вот за этими ощущениями ходили мальчишки на обрыв и прыгали с высоты его вниз на песчаный склон.

6) С мостом и омутом все в деревне связывали страшную историю — в омуте утопилась молодая девушка-крестьянка, которая полюбила молодого барина, а тот поступил с ней несправедливо, обманув искреннюю её любовь: «поигрался и бросил» — уехал в город и женился на другой молодой богатой княжне. Эта история была еще при царе, но её передавали из поколения в поколение, поэтому и выдумали, что утонувшая девушка превратилась в русалку и молодых парней может заворожить и утянуть за собой в глубокий омут. Но молодые парни купались тут же недалеко, ниже по течению, на пляже, а на мост ходили чтобы с него прыгать в воду — нырять. Собиралось много народа, и все смотрели на бесстрашных парней, которые осмеливались прыгать в омут с моста.

Жизнь в деревне была разнообразна еще и красотой внутреннего леса, по которому они ходили с бабушкой собирать малину на далекой делянке. Тут Сержа-Бэсэр встретил диких зверей: зайцев и лису и ежика и белочек, о которых в городе он знал только по картинкам в детских книжках.

— — — — — — — — — —

Жизнь в деревне разнообразна

Когда он проснулся, уже давно взошло солнце и его яркие лучи освещали комнату, падали наискосок из окна на пол, очертив квадраты свежевымытых досок. Освещен был накрытый стол, — бабушка приготовила чай и булочки, и манную кашу, завтрак уже ждал Серёжу.

Вскоре к их дому подъехала телега, в которой уже сидели несколько соседок старушек, пожилых женщин. Вышли и бабушка Настя с Серёжей. Кузьмич дернул вожжами, огрев лошадь по крутым округлым бокам и та, взмахнув хвостом, потащила телегу к выезду с деревенской улицы на районную М-скую дорогу (дорога называлась именем районного посёлка, потому что по прямой соединяла несколько колхозных деревень с посёлком М…).

Погода вначале была хорошая, тихая. Пока ехали по березовому подлеску светило солнышко, но как только въехали в сосновый лес, вокруг, вдруг, потемнело, облака скрыли солнце, и в лесу стало сумеречно. Ветер дул в верхушках деревьев и там будто бы что-то живое гудело, точно дуло в пустую бутылку.

Ехали бабушки молча, вначале едва поздоровкавшись. Они ехали в Церковь. Наверное, каждая из них думала о своих грехах, готовясь к исповеди, а то и о проблемах с зятем или свекровью, о чем бы помолиться святым и просить помощи.

Кузьмич сам сильно верующий, выпрашивал у пред-колхоза лошадь и возил старушек в Церковь по праздникам. Ездила и бабушка Серёжи — Анастасия Ильинична, и сейчас они ехали на службу в Ильин день. В их деревне было особое почитание Ильи-пророка, и много раз слышал Серёжа, что после Ильина дня купаться в речке нельзя, что Илья гремит на колеснице по Небу во время грозы и мечет молнии. А бабушка заодно ехала почтить своего отца Илью, который похоронен был в районном поселке.

Когда телега с пассажирами выехала из лесной опушки на засеянное поле, открылся вид на весь поселок, укрытый наполовину серой тучей, удаляющейся в сторону. Лежащий чуть в низине край поселка находился под легким туманом летнего дождя, а позади, над лесом уже светило солнце, и радуга нависла над холмом, на вершину которого поднимались улицы с домами. И под самой радугой, на самом высоком месте стоял белый Храм с тремя луковками, блестящими золотом в лучах солнца. Красивое зрелище радовало глаз: цветущее желтеющее поле полого опускалось к домикам с цветными крышами, которые облепили холм со всех сторон и на вершине — величественное явление Храма с золотыми куполами, освещенными солнцем, да еще и с уходящими струями дождя и радугой над ними.

Телегу оставили у знакомого на окраине улицы — третий дом от конца. Там жил татарин, их деревенский, который переехал не очень давно в посёлок. Он занимался шкурами. Выделывал их, и они висели под навесом в большом широком дворе, там пахло кислым и горьким, запомнил Серёжа. К Храму шли пешком через центр поселка к другому его краю на вершину холма.

Своё первое посещение церкви Серёжа почти не запомнил. Он стоял в церкви рядом с какой-то женщиной, от которой пахло скошенной травой (видно кормила скотину утром), слушал как пели где-то с левой стороны. Там была перегородка, за ней длинный высокий стол с лежащими листами бумаги. И довольно молодые женские голоса то тянули звуки, то пели быстро, скороговоркой. Это был хор на клиросе.

Они тогда приехали поздно, к концу службы, и стоял Серёжа с бабушкой недолго. А потом началось движение: люди стали подходить к священнику, который вышел к народу с крестом, держа его двумя руками и подставляя для целования. Подошли и они с бабушкой, дождавшись своей очереди, и Серёже подставили крест, он ткнулся губами в ноги распятия. Еще, под конец, когда уже народа в церкви было совсем мало, подняла его бабушка над аналоем, и приложился Серёжа к иконе, поцеловал и коснулся лбом холодного стекла, под которым был лик Ильи-пророка.

Недалеко от Храма было и кладбище, куда бабушка повела внука. Тут им встретилась похоронная процессия. Они переждали, пока пронесут гроб, оббитый красной материей. Серёжа стоял у могилы прадеда и у могилы деда, пока бабушка читала какие-то молитвы и прибиралась вокруг холмиков могильных. Он думал о дедушке, который спит (как говорила бабушка) теперь тут на кладбище под вишневыми деревьями. Он представил только что виденный гроб и человека с пятаками на глазах, как потом гроб прикрыли крышкой и опустили в могилу, припомнился ему и глухой стук комьев земли о деревянную крышку, слышимый в тишине кладбища. Он представил себе дедушку, которого видел на фотографиях, лежащего в тесном и темном гробу, беспомощного. Его воображение рисовало, как дедушка вдруг проснется и, не понимая, где он, стучит в крышку, зовет на помощь и в конце концов, изнемогши от ужаса, опять умирает. Вообразил он мертвым и прадеда, и Кузьмича, но как он ни старался вообразить себя самого в темной могиле, беспомощным и мертвым, это ему не удавалось; лично для себя он не допускал возможности умереть и чувствовал, что не умрет никогда….

___________________________

«Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе, упокой, сохраняя ю, во блаженной жизни, яже у Тебе, Человеколюбче» — молилась бабушка на кладбище, — «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная, — читала она из чина Литии, предназначенной для совершения мирянами дома и на кладбище.

Из всех молитв, которые Серёжа слышал в Церкви и от бабушки на кладбище, у него возникло много вопросов. Он спрашивал бабушку, как «истинный почемучка». И бабушка стала пояснять и заодно обучать Серёжу. Нашлись у бабушки соответствующие книги: был старый немного потрепанный Молитвослов с пояснениями, когда-то он прятался по сундукам по подпольям, издания 1887 года. А также была Библия — та еще новая, недавно купленная в церковной лавке.

— Что такое Рай, куда попадают праведники — спрашивал Серёжа.

— А вот ты видел сегодня, какой красивый вид был на посёлок и на Храм под радугой!? Еще, помнишь все мы, женщины, толкали друг друга локтями и указывали и тебе и Кузьмичу: на это знамение. — поясняла бабушка, вспоминая поездку, — Так вот в Раю еще красивее, там вообще прекрасно и жить хорошо. —

— Да. А вот, почему всё про души да про души молитвы говорят, а что это душа-то? — спрашивал маленький Серёжа. И Бабушка долго объясняла…

Обучение Серёжи началось с молитвы Отче наш, которую надо было выучить наизусть, и которую они с бабушкой стали вместе говорить во время молитв утренних и вечерних. Так в шестилетнем возрасте Серёжа стал верующим — учеником православным.

— — — — — — — — — — — —

Третье пояснение

Воображение!

Это фантазия, мечта, представление несбыточного, но и представление того, что могло бы быть. Без этого качества, без воображения, нельзя быть ни поэтом, ни философом, ни умным человеком, ни даже мыслящим существом, ни даже просто человеком. Человеку необходимо воображение. Он представляет наперед, как он будет охотиться на зверя, на оленя, например, как потом он освежает мясо, а потом он поджаривает его на костре. И воображает человек, как прекрасно будет кушать это жареное мясо, почти воочию ощущая в воображении его знакомый вкус. Только всё это вообразив накануне, человек идет на охоту.

Мы часто воображаем себе то, что еще не случилось, но может случится непременно и мы верим, что это случится, потому что постараемся это сделать.

Человеку, как художнику, созидателю, творцу, важно\нужно чувство перспективы.

Но было всегда: если какое-нибудь явление превышает, по нашему мнению, силы человека, то мы тотчас же говорим: это дело Божие; наше тщеславие (превосходства) не может удовлетвориться меньшим — (если не Бог, то кто (?), никого других быть не может, человек высшее создание…). Не лучше ли было бы, если бы нам поменьше вкладывать в свои рассуждения гордости и несколько больше философии?

Если разум — это дар Неба и то же самое можно сказать о Вере, которую Бог дал человеку, — то значит, что Небо ниспослало нам два дара, которые несовместимы и противоречат друг другу. Чтобы устранить эту трудность, надо признать, что Вера есть химерический принцип в природе несуществующий. В любое время человек может разувериться в одном, поверив в другое.

Знания, образование придают человеку его достоинство высшего существа, знания дают и рабу осознавать, что он не рожден для рабства. (В религии же — все мы рабы Божии!).

Если отнять у христианина страх перед адом, — мы отнимем у него его Веру. Религия мешает людям видеть, потому что она под страхом наказаний запрещала и запрещает им смотреть. Нельзя смотреть на звезды — Галилея судили, а Джордано Бруно сожгли на костре, театр — грех, комедианты грешники, кино тоже грешно, а паровоз дьявольская машина — пыхтит-дымит и едет!

Неизменно нужно помнить человеку: что природа не Бог, человек не машина кем-то управляемая, а гипотеза (предположение) — не факт. Есть ли люди на Луне? — некоторые верили в это, а потом там побывали люди с Земли и всё прояснилось.

Разве нам не известно, что настоящее блаженство (и любовь и др.) заключается в том, что все люди нуждаются друг в друге, и что мы ожидаем помощи от себе подобных, от людей близких, точно так же, как и они ждут помощи от нас?

Умный человек видит перед собой неизмеримую область возможного, глупец считает возможным только то, что есть.

_____________________________

Продолжение рассказа про Серёжу

Вечером, когда за окнами стемнело и в доме было очень тепло, потому что бабушка топила почему-то печку, а потому что стряпала какие-то, наверное вкусные, пироги, Серёжа лежал на кровати у стены напротив печного бока.

Спать хочется, а сна нет. Так бывало в некоторые дни. В комнате темно. Близилась осень, и темнело сильнее и быстрее, чем летом. Но его, Серёжу, никак не хотели забирать в город. Мама сказала, в свой последний приезд на выходные, что в детский садик он ходить уже не будет, а в школу — только на следующий год. Наоборот, сказала Мама, — она сама бы пожила в деревне у бабушки, чем в этом городе «адском», где дымятся заводы и коптят машины переполняющие улицы. Это потому, что Мама выросла тут в деревне, — в которой сразу за огородами начинался лес. Тут и тихо и воздух тут чистый — ни пыли, ни копоти, ни грязи. Почва песчаная у реки. Смешная Мама! Сравнила город с «адом». Серёжа об Аде имел представление еще до приезда в деревню. Как-то в детский садик приходили «свидетели» или «Евангелисты», кто их пустил? Одна женщина села за их пианино в большой комнате и принялась играть. Когда ребята из старших групп собрались, она начала рассказывать о чертях, о грешниках в Аду, о печах, в которых горит адское пламя, а потом сказала, чтобы вместе с ней ребята спели «гимн» -псалом. Ребята были не прочь спеть под музыку, но слов никто не знал, так что пели только те трое молодых людей что пришли. Когда родители узнали, потому что дети рассказали дома, что приходили какие-то «сектанты», — то уволили воспитательницу, которая их пустила.

Бабушка рано ложится спать и уже слышно, как она посапывает во сне. Полосато-пятнистая кошка Муся, рыжая с черным, и с белым воротничком и треугольником белым на груди, спит в ногах у бабушки и Серёже видно, как она дергает лапками. Может быть, плохой сон видит, убегает от кого-то во сне? Хотя вообще спит она и днем хорошо, часто спит-лежит. Хорошо ей, кошке, молока напьется и спит. А он, Серёжа, мучается почему-то. Это потому, что он много-много узнал за это лето. Он воспринял столько новой информации, что не каждый на свете даже взрослый знает!

Он узнал, что Бог сотворил Мир за шесть дней. И это не наши, людские шесть дней. Бог вообще без времени живет, в бесконечности: где для людей один день, для Бога тысяча лет (Он может время остановить), и наоборот: один день для Бога — для людей может и миллион лет пройти, как бабушка учила, примерно запомнил Серёжа.

Мир вокруг Серёжи оказался гораздо сложнее и многообразнее, чем представлялся вначале по внушению взрослых, и дома и в детском саду: есть человек и природа, животные и птицы и рыбы. Серёжа и раньше, маленьким, подозревал, что в темном чулане кто-то есть, и вообще в темноте кто-то живет, не принадлежащий ни к людям, ни к природе, к животному миру. И научаясь от бабушки, живя в деревне, по книжке «Закон Божий для семьи и школы» старинной, Серёжа узнал, что Бог есть Свет, а тьма принадлежит «нечистой силе» и во тьме ходят бесы и демоны всякие. Раньше вся «нечистая сила» была хорошая: когда Бог сотворил мир, Он сказал, что «это хорошо». И были ангелы на Небесах. Но многих ангелов обманул обманщик — «дьявол», — это имя греческое, как говорила бабушка, оно и значит обманщик. Поэтому все ангелы, кто против Бога, превратились в «нечистую силу» окрасились в черный цвет и были изгнаны с Небес на Землю в темноту, «во тьму внешнюю». И это разные кикиморы и лесные духи, которые ходят по ночам и пугают людей. «Но все „черти“, бесы боятся Крестного знамения, — говорила-учила бабушка, — боятся „нечистые“ и Слова Божьего, — молитвы». Серёжа научился перекрещивать себя при всяком «страхе» и наизусть знал молитвы начальные из молитвослова, молитву ангелу-хранителю…

Есть и среди людей нехорошие, которые с бесами дружат: гадают и «шаманят, порчу наводят. У них свои «молитвы» -заклинания. Была в деревне такая старуха-ведьма. Не нравилась бабушке и некоторым другим деревенским, кто в церковь ходил, Баба-Марфа, которая жила на верхнем конце деревни в крайнем доме. «Вот она с «нечистой силой» знается — рассказывала Серёже бабушка, — заговоры на людей творит и колдует, — ведьма она! — говорила бабушка, — не связывайтесь с ней, бойтесь её». «Она в бочку с водой уголек пускает, а уголёк дымится и кружИтся, а ведьма гадает и порчу насылает: чуфырь, чуфырь!».

Засыпал Серёжа в тот день, вспомнив про фильм-сказку, который недавно смотрел у друга Кошкина. У них был телевизор. Не у всех в деревне был телевизор. У них с бабушкой телевизора не было. Так три друга собрались у Кошкина дома: Бэсэр, Женька-печенька, и вместе с сестрами Кошкина дети смотрели кино — «Варвара краса длинная коса». И приснилось Серёже царство подземного царя водяного, в котором была старушка-веселушка из пенька и царевна-красавица, дочь водяного, которая колдовала: «ловкость ног и ловкость рук — получается индюк» и жених заморский превращался в индюка. В царстве царя-водяного были пираты, которые ему служили. И снилось Серёже, как водяной царь, которого паромщики медвежата называли «осёл безрогий», грозил костлявой страшной рукой с длинными ногтями царю земному: «должок!». Уснул он с мыслями о том, что бывают добрые волшебницы-колдуньи, как Василиса-краса, которая полюбила Ивана и последний раз расколдовала Царевича земного, превратив его обратно из собаки в человека, а потом сказала, что нельзя на земле колдовать.

___________________________________

После этого фильма-сказки деревенские ребята уже с опаской смотрели в омут за мостом через их речку. А еще и в глубокий темный лес боялись ходить, и рассказывали про лешего, живущего в темной чаще среди елок и сосен.

Только Серёжа знал об Ангелах-хранителях и верил, что молитва и крестное знАмение спасают от всякой нечисти. Он казался намного умнее своим друзьям-сверстникам, поскольку много рассказывал из того, что узнал из бабушкиного учения. Мир был разнообразен, многолик для маленьких юных сердец, которые бились в переживаниях, узнавая всю многосторонность окружающего мира.

________________________

Четвёртое пояснение

(Как мы мыслим? Что дает общение?)

Человека, чтобы он был Человеком в полном смысле этого слова, может воспитать только человек. И воспитание это происходит через общение, через передачу опыта.

Если в животном мире повадки и навыки передаются часто через инстинкты, ученые давно заметили, что у людей инстинкты развиты гораздо хуже. Всё, что мы умеем и знаем, — плод воспитания и обучения. Только живя среди людей, общаясь с ними, подражая им, ребенок сможет вырасти членом общества. В противном случае он останется животным. Доказательством тому могут послужить десятки историй о «диких детях» — «маугли». Заблудившись в лесу или потерявшись в самом раннем возрасте, эти дети были воспитаны зверями (волками, обезьянами, леопардами и т. д.). Выросши, приемыши стали подражать животным, которые их вырастили. Дети передвигались на четырех конечностях, ели ту же пищу, что и звери, кусались, издавали звериные звуки. В лесу они чувствовали себя как дома, быстро бегали, ловко лазали по деревьям, не мерзли в холода, охотились. Возвращенные в человеческое общество «настоящие «маугли», в отличие от героя сказки Киплинга, уже не смогли приспособиться к «человеческой жизни»: им с трудом давалась речь, они не справлялись с простейшими вещами из мира людей, даже ходить на двух ногах им было сложно.

Жизненный опыт ребенок получает сначала через прямое подражание взрослым, а по мере взросления через словесные инструкции. Никаким другим способом, кроме общения, ребенок этот опыт получить не может. Без общения с людьми человек не может стать человеком.

Что надо взять с собой, когда едешь в деревню «далеко и надолго»? Что подарить бабушке на день рождения? Подобные задачи помогает решать — мышление. Едва маленький мальчик наталкивается на какую-то проблему, старается чему-либо научиться, спрогнозировать ситуацию или построить план действий — он «включает» свое мышление — большое преимущество человека над животным миром. Мышление «включается» при наличии проблемы: нет проблемы — нет мышления. А Проблемой называют вопрос, не имеющий готового решения.

_____________________________

Мышление — это высший познавательный процесс. В результате мышления рождается что-то новое. В отличие от воображения итогом мышления является не образ, а мысль, открытие.

Все люди мыслят по-разному. А происходит это потому, что разные люди обладают разными типами мышления и развитыми на разных уровнях. Мышление делится, во-первых, на два типа: 1 теоретическое — то есть отвлеченное, не связанное с предметами, и 2 практическое мышление, связанное с предметами и\или действиями.

1В теоретическом, существует еще две области мышления — (а) образное и (б) понятийное: мышление по понятиям.

а) При образном мышлении для решения задач человек использует образы окружающего мира, предметов, извлекая их из памяти или создавая с помощью воображения. Так пишутся стихи, музыка, возникают замыслы картин.

б) Есть вещи, которые невозможно представить в образах. Например, нельзя представить себе «число». Образы, возникающие при мыслях о «числе», не отражают его сущности в полной мере. Возникает необходимость определить его с помощью языковых единиц, буквами. Так возникают понятия — словесные обозначения явлений мира: микрочастицы — электроны, кварки, фотоны. Понятие «обувь», например, тоже включает в себя и изящные босоножки и грубые кирзовые сапоги, и туфельку Золушки, и валенки. «Обувь» — это понятие, а не конкретный предмет. Понятийное мышление оперирует понятиями и является более абстрактным, отвлеченным, чем образное. Понятийное мышление человек использует для решения математических задач или, например, разбирая законы физические, химические и т. д.

а) Вернемся к образному мышлению, оно более практическое и тоже делится на два типа: 1 наглядно-образное и 2 наглядно-действенное мышления.

1 Наглядно-образное мышление тесно связано с действительностью. Так, например, мысленно переставляя шкафы и диваны, можно представить, как поменять обстановку в комнате, как расставить мебель.

2 Ребенок, собирая мозаику или конструктор, пользуется наглядно-действенным мышлением. Он прикладывает на заданное место разные части картины-мозаики, проверяя какая из них подходит. Часто в основе наглядно-действенного мышления лежат эксперименты Мы пробуем и потом смотрим что получилось.

Вывод. Теоретическое образное мышление преобладает у людей искусства. У теоретиков, ученых, преподавателей обычно хорошо развито понятийное мышление. Люди, занятые практической работой, строители например, чаще пользуются наглядно-образным и наглядно-действенным мышлением. Разным людям свойственно разное мышление, как мы сказали вначале пояснения.

_______________________

Кратко о том, как мы мыслим

Мышление — это процесс, позволяющий получать знание о мире — о предметах, явлениях или свойствах реальности, которые не могут быть непосредственно почувствованы. К основным процессам мышления относят 1 анализ, 2 синтез и 3 умозаключение.

1 Анализ — это разложение целого на составляющие части, выделение отдельных частей предмета или явления.

2 Синтез — это противоположность анализа, построение целого из частей. Анализ и синтез неотделимы друг от друга.

Благодаря анализу и синтезу вырабатывается 3 умозаключение.

Например. Перед ребенком лежит куча игрушек, а он хочет построить пирамидку из круглых плоских деталей с дырочками в центре, собирающихся на стержень. Анализ, сначала позволяет мысленно рассортировать игрушки: мячики отдельно, кубики отдельно, фигурки отдельно, а собрать все кружочки пирамидки — отдельно. Потом производится Синтез, собственно собирание кружочков друг на друга, одевая их на стержень.

3 Построение пирамидки можно назвать умозаключением.

Умозаключение бывает тесно связано с речью, и его результатом тогда становится понятие, в данном случае это — «пирамидка», предмет, который может быть разным.

Основные формы мышления — это — понятие, суждение и обобщение.

Благодаря понятию выделяются существенные признаки предметов и явлений.

Суждение — это построение мыслей, которое принимает или отвергает какую-либо идею.

Выделение существенных черт предмета и причисление этого предмета к группе со сходными чертами называют обобщением.

Процесс, обратный обобщению, — это конкретизация.

_________________________________

Корзины

Бабушка плела корзины из веток ивового тальника и учила Серёжу плетению корзин. Вот где потребовалось всё мышление маленького мальчика. Он сам сплетал отмоченные ветки глядя на работу бабушки. Она так решила — не трогать его плетение — пусть сам попробует. Серёжа брал поданный бабушкой образец, смотрел: откуда и куда и как скрепляются веточки. Выбирал сам из кучи веток нужную и сплетал её с другими уже сплетенными ветками. Иногда он спрашивал, и бабушка подсказывала, помогала только подрезать конец или место на сгибе ветки, а уж плёл Серёжа свою первую корзиночку сам — от начала и до конца.

Это было большим уроком для развития сообразительности маленького мальчика. Вторую большую корзину, настоящую помогала уже бабушка, конкретно показывая, как лучше сплести дно, как лучше загнуть и где плотнее, а где послабее сплести веточки ивняка, заранее приготовленные к плетению.

У них кончились ветки. И они ходили за ветками ивы на «далекие овраги». Овраги были действительно далеко, так что Серёжа уставал идти и отдыхал несколько раз, присаживаясь прямо у дороги.

Они сначала поднялись через всю деревню на холмистую луговую местность. Тут, уже далеко за деревней, с широкого поля плоской возвышенности открывался вид на всю долину небольшой речки. Полями украшены были все холмы, и стой и с другой стороны реки, поля выделялись квадратами и прямоугольниками, как на картине художника. Некоторые поля желтели оставшейся стернёй от скошенных пшеницы и овса и ячменя. Другие прямоугольники были черными, там уже распахивали землю трактора, двигаясь вдалеке, как маленькие игрушечные машинки.

Река, петляя между холмов была не видна, но поросшая прибережным лесочком лента, вьющаяся между холмов, выдавала её. А лес с правой стороны темнел сплошным до горизонта пятном, «он отсюда начинался и заканчивался за уральскими горами, там переходя в большую Западносибирскую тайгу» — так говорила Серёже бабушка, уж она-то всегда всё знает…

Они шли с бабушкой по дороге с наезженной машинами колеёй посередине большого холма между двух полей. В низине, куда по склону плавно опускалось поле с желтой стернёй и остатками сена, был овраг. Этот овраг весной превращался в ручей, в маленькую речку и по берегам оврага в обилии росли кусты ивняка. Тут они с бабушкой начали срезать длинные ровные, отросшие за лето ветки. Набрали большие кучи, потом связали их с двух концов. Серёже связка поменьше, маленькая совсем, он нес её, закинув на спину и чуть согнувшись вперед, — так шла бабушка со своей огромной связкой ветвей. Полусогнутых, со связками веток, двоих «носильщиков» видели шагающими по деревне местные жители, проходя мимо здоровались, и что-то говорили, от помощи бабушка отказывалась сама. Все деревенские знали о том, что будут новые корзины. К бабушке приходили люди со всей округи, чтобы купить-приобрести корзинки, которые хранились у них в клети. Серёжа видел их большое множество: и круглые, и продолговатые, разные, большие и маленькие. Корзины в деревне всем были нужны и для грибов, и для ягод.

— — — — — — — — —

На следующий год

Август месяц выдался неожиданно дождливым. Поля вокруг деревни были мокрые, (это затрудняло работы по сбору урожая в колхозе). Лес за огородами стоял притихший, во время гроз побиваемый молниями и громом. И в конце августа Серёже надо было уезжать в город, предстояло пойти учиться в школу.

Случился перерыв среди дождливых дней перед самыми выходными. По небу ещё двигались, туда-сюда меняя направление, гонимые ветром кучевые серые и темные облака. Но среди них пробивало солнце, освещая и высушивая мокрую траву у реки. Серёжу бабушка отпустила, в последний раз, погулять с ребятами на речку. Кошкин, Женя-печенька и он Бэсэр взяли с собой самодельные удочки-палки и бродили вдоль реки, вниз от моста, где по ямкам, среди прибрежных трав плавали рыбки.

Почти к вечеру, после обеда, стало светло и в освободившемся от туч прогале, между белых высоких облаков, яркое летнее солнце озарило песок песчаного переката реки. Кто-то, кажется, Кошкин, предложил ребятам искупаться: «Когда ещё ты к нам приедешь и увидишь речку?» — сказал Кошкин, обращаясь к Серёже. Друзья прощались с ним, гуляли в последний раз, потому что в субботу, завтра, приедут его родители. Недолго думая, быстро скинув одежду на берегу, все трое бросились в речку, в уже довольно холодную воду. Поплескались у берега, потом переплыли неширокую реку наперегонки, туда и обратно. Солнышко скрылось, пока они купались. И вылезли ребята в тени, отбрасываемой от темного облака, покрывшей берег и речку, и всю местность у реки. А в деревню падали солнечные лучи, и вся она и прилегающие холмы были освещены солнцем.

Небольшой ветерок, и ребята уже замерзли. Кожа их тел посинела, и, тряся посиневшими губами, Бэсэр сказал: «Нельзя же после Ильина дня купаться. Вот, вдруг, мы заболеем». Но друзья не разделяли его мнения и мнительности. Они стали прыгать и совершать пробежки вдоль берега. Бэсэр, однако, хоть и подвигался, покрутил руками в воздухе и чуточку пробежал, но погрустнел. Обратно в деревню шли быстро. Серёжа по дороге, вроде бы разогрелся, и прощался с ребятами уже с улыбкой. Первым, у ворот его дома, простились с Кошкиным, потом у своей калитки, по-взрослому пожал Серёжа руку и Женьке-печеньке, тот жил выше по улице на два дома.

А дома бабушка собрала на стол, к чаепитию оладушки приготовила. Но Серёже почему-то стало жарко, он почувствовал головную боль. Пока бабушка что-то говорила: «вот, Мама приедет одна за тобой, и в тот же день вы уедете к вечеру, чтобы в воскресенье тебя в порядок привести, а в понедельник в школу надо идти будет», — ему думалось, на что бы пожаловаться. Не посидев и пяти минут, Серёжа встал из-за стола, пошел к кровати и лег.

— Вот-те на! — удивилась бабушка, — а как же чай? —

Сережа, придумывая на что бы такое пожаловаться — на ветер или на тень от туч, припал лбом к стене, отвернувшись от комнаты и вдруг зарыдал.

— Вот-те на! — повторила бабушка, подходя к кровати. — Серёжа, что с тобой? Что ты плачешь? —

— Я… я заболел! — проговорил Серёжа и продолжил сквозь слезы, — согрешили мы…, купались после Ильина дня, водяной нас наказал… — слезы лились и лились.

— Ну и ну, будет тебе плакать-то. Согрешил — помолишься, покаешься. Бог простит и поможет! — и бабушка приложила ему ко лбу ладонь.

— Да. Голова горячая…. Это ты должно быть на берегу у речки замерз. Что ж вы решили купаться-то? —

— Солнышко было. В последний раз… уеду же…. —

Сержа успокоился, утер слезы кулачками по щекам. А бабушка принесла чашку горячего чая и подала ему пить, приподнявшемуся и сидящему на кровати. Несколько раз отхлебнув, он протянул чашку назад и откинулся на подушку головой. Бабушка укрыла его одеялом поверх одежды.

— Не хочешь чаю? Ну и ладно! Лежи и грейся, жар жаром и выгонит. —

Серёжа закрыл глаза, и ему тотчас же стало казаться, что он не в доме с протопленной печкой, а на рыбалке у костра с ребятами, — он забылся в мгновенном быстром сне-обмороке.

Бабушка отошла тихонечко к углу с иконами: «Надо будет его маслом лампадным с уксусом смазать. Бог даст к завтраму выздоровеет». — решила она.

Через несколько минут (15 — 20), бабушка приготовила лекарственное «зелье» и разбудила Серёжу.

— Вот. Уже и спишь? Встань-ка! Я тебя лампадным маслом смажу. Оно хорошо будет, только ты Бога призывай. —

Серёжа быстро приподнялся и сел. Бабушка сняла с него рубашку и майку и, пожимаясь сама, прерывисто дыша, как будто ей самой щекотно, стала растирать Серёже грудь и спину. Потом постелила простынку под спину и уложила его, закутав в одеяло, а сверху накинула своё пальто снятое с вешалки у двери.

Серёжа видел, как бабушка молилась Богу. Вероятно, она знала наизусть много молитв, потому что долго стояла перед образом Богородицы в углу. Помолившись, она перекрестила окна, двери и вышла из дома по своим хозяйственным делам.

Сержа подумал, что ещё много времени осталось до утра, в тоске от смешанных чувств, расставания с рекой и ребятами и с деревней вообще, он повернулся и снова припал к прохладной стене дома лбом; и уже не старался отделаться от грез воспоминаний…. Но утро наступило гораздо быстрее, чем он думал.

Ему казалось, что он недолго лежал лбом к стене, только что лег будто бы, но, когда он открыл глаза, — из обоих окон комнаты уже тянулись косые солнечные лучи. В доме никого не было. А на улице слышен был шум работающего двигателя машины и разговоры людей. Маму подвез сам председатель колхоза на своем газике, видимо зачем-то ездил в райцентр.

В дом вошли обе: бабушка и Мама. У Мамы в руках был большой целлофановый пакет с картинкой, такие только в городе и бывают, из которого извлечен был на стол сверток магазинной серой бумаги. Что-то она вкусное привезла.

— Бог милостив. Послал председателя, не пешком идти пришлось! Ну, как здоровье?! — спросила бабушка на ходу, тут же проходя за перегородку, делящую дом на две комнаты, в импровизированную кухню. Там она поставила чайник на электрическую плитку.

Мама, перед тем обняв Серёжу, уже развернула сверток с пирожными, которые он любил раньше, маленьким. Пирожные бисквитные, высокие, прямоугольные, будто отрезанные от большого торта, покрытые сверху белыми волнами крема и на каждом по кремовому цветочку с зелеными кремовыми листиками.

Но за год пребывания Серёжи в деревне, он повзрослел (как он думал) и вкусы его изменились. На пирожные он смотрел без прежнего блеска в глазах.

— Кушай, кушай, — переложив на тарелку пирожное и подавая ложечку, говорила Мама.

— Теперь кушай пока, гуляй последние деньки, а скоро в школу — учиться будешь. Председатель обещал, через часа полтора-два заехать, вот и поедете сразу. Повезло, — говорила бабушка, намазывая себе на ломтик хлеба масло, обычное блюдо своего завтрака.

— Смотри же, учись со вниманием и прилежанием, — в последний раз наставляла она Серёжу, — чтобы толк был. Учись так, чтобы всё понимать. Когда всему выучишься тогда и выберешь себе профессию. Может, доктором будешь или инженером…

Когда отъезжали на трясущемся газике от деревни по окружной дороге грунтовой, с краю полей у самого леса, Серёжа оглянулся: «прощай деревня!» подумалось вдруг.

Конец.

Встреча с природой — лиса

Зарисовка: природа рыбалка лиса.

У реки и кое-где на лугу поднимался туман. Он тянулся от земли вверх и высокие, узкие клочья тумана, густые и белые, как молоко бродили над рекой, заслоняя отражение неба с тускнеющими звездами и цепляясь за прибрежные деревья и кусты. Эти клочья тумана каждую минуту меняли свой вид, и казалось, что они обнимались, сливаясь друг с другом, другие кланялись, третьи поднимали свои «руки» с широкими рукавами, как монашеские рясы, как будто молились….

На утреннем свежем воздухе, в тишине просыпающейся природы, приятно было посидеть у теплого пламени костра у реки и прислушиваться к ожиданию, — когда вся природа, замерев, ожидала рассвета, первого отблеска зари, первого солнечного блика в небе с потухшими звездами.

В этой предрассветной тишине только клочья тумана бродили повсюду, как приведения не отбрасывая тени. Я сидел на бревнышке спиной к костру, прогревая спину, и прислушивался к тихим всплескам воды, тоже чего-то ожидая.

С высокого пригорка, вначале соснового леса, стоящего на крутом берегу реки, мне открывался прекрасный вид. Перекат в этом месте кончался, и река переходила в глубокий омут. А к перекату подходил широкий заливной луг, с песчаным пляжем у берега. И за лесом противоположного берега реки светлел восток, розовея, перед зарей, обещающей солнечный день, потому что в светло-голубом небе не было ни облачка.

Бывает «момент» на красной зорьке ранним утром: когда, вдруг, всё вокруг замирает. На минутку стихли все звуки: и жужжание мух и комаров, и стрёкот насекомых в траве, это надо увидеть и прочувствовать, даже всплеск воды на перекате, вдруг, стих.

Природа встречает первый луч солнца.

Из-за горизонта выходит быстрый солнечный луч и протягивается до самой середины неба; немного погодя рядом с ним появляется еще один золотой и блестящий, предваряющий появление слепящего уголка солнечного диска. И тут, замершая было природа, словно по команде, наполняется сотнями звуков. И щебет ранних птах, и звон пролетающего к лугу шмеля, и бабочки на лугу взлетают над цветами, раскрывшимися и покрывшими ярким цветным узором всю траву. Вот он счастливый момент!

Небо становится синим-синим, нежно голубым и яркие солнечные зайчики играют на плещущейся воде на перекате. В омуте, под крутым берегом бухнул хвостом очередной хищник и как горох посыпались во все стороны мальки, спасаясь от его пасти.

Кукушка где-то недалеко завела свою длинную «считалку»: ку-ку, ку-ку! Вот ради такого «момента», первого солнечного луча на красной зорьке, стоило идти на рыбалку!

Глядя на это великолепие, очаровательное оживление и самому хочется двигаться, ты словно заражаешься Жизнью, как и вся природа вокруг! Которая приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческом языке и назвать трудно.

___________________________

Не всем сегодня знакомы и не все могли видеть такой «момент» из жизни природы; трудно его заметить и тем более проникнуться душой в такое «ожидание первого луча» и пробуждение. Мы живем в слишком цивилизованном мире, и нас будит по утрам совсем другой вид. Дымящие и гудящие моторы автомобилей за окном. Шум городской проникает во все щели окон и сквозь стены квартир.

Бесконечная суета городской жизни мне надоедает и тяготит. Поэтому я все выходные провожу на природе. Выхожу за город на речку. Шум и прогуливающиеся люди, да и рыбак на рыбаке, не дадут и на речке, в двух остановках от городских окраин, расслабиться и вполне насладиться природой. Уехать от города подальше все-таки редко удается.

А в этот раз я вырвался, — заработанные отгулы, за все мои субботы, дали мне возможность, аж на три дня среди недели уехать из городского шума в заповедный уголок природы, куда не доносится и шум от федеральной трассы, на которой поток машин нескончаемо движется и днем и ночью. Для этого пришлось ехать на ночном пригородном поезде на 75-й километр. Потом я пересек автостраду и еще километров 6 шел по лесной дороге до реки. Вот уж действительно, природа в этом заповедном месте была почти не тронута. Пока я шел по лесу видел зайца, перебежавшего мне дорогу. И на реке видел я «синюю птицу» — зимородка, который, видимо, где-то тут же вырыл себе норки в песчаных берегах. Рядом на старице плавала утка с утятами среди кувшинок.

И рыбалка в этом месте была очень удачной. На старицу я ходил за краснопёркой. Стайки больших и поменьше красивых рыб с темными спинками и красными плавниками плавали под самой поверхностью воды. Они видели меня, рыбака, и с подозрением относились к моему поплавку гусиное перо. А уж увидев взмах моей удочки, непременно уплывали в сторону и\или скрывались в глубине. Чтобы «обмануть» краснопёрок, мне пришлось прятаться, присев за высокую осоку и прибрежную траву. Легкое удилище я уложил на расстеленные по воде листья кувшинок. И долгое ожидание моё оправдывалось. Из подошедшей стайки рыб, одна-то и соблазнялась висевшим на небольшой глубине червячком и заглатывала его. Красивая рыбка, величиной с ладонь, вскоре, оказывалась у меня в руках.

На старицу ходил я среди жаркого дня. А основная рыбалка «утренний» клев и «вечерний» проходила на быстрой речке. Прямо с переката, резко переходящего в глубины, в самый омут я забрасывал «закидушки». Настроив снасть и повесив колокольчики, я ожидал крупную добычу. А сам, пройдя по песчаному берегу, под крутизной его ловил удочкой в омутке другую рыбу, «горбатых» окуней, под корягой, давно упавшим в воду деревом. Колокольчики звонили частенько, и я оставлял на рогатине удочку и мчался к закидушкам. За утро выловил двух больших лещей, на закидушки, ну еще и небольших подъязков. А горбачи из-под коряги тоже были «здоровые», заглатывали крючок глубоко, так что приходилось использовать «экстрактор», рыбацкое такое приспособление для извлечения крючка из рыбы.

__________________________

Жить на природе, в лесу, на берегу реки, было очень хорошо, прекрасно. Я не зря тащил огромный рюкзак, набитый продуктами все 6 километров по лесу, когда приехал. А кроме того, в одной руке были удочки в брезентовом чехле, а в другой руке легкая палатка также в чехле с ручкой.

По утрам я умывался речной водой. Жарким днем я купался на перекате и «загорал» на песчаном пляже, валяясь на песке. Я заваривал чай из свежих молодых листиков смородины, от которого приятный аромат шел вместе с паром по всему берегу. Варил уху из свежей рыбки. Бродил по лесу и собирал в ладонь и ел ягоды черники, на заболоченных участках перед старицей.

Однако. Человек существо социальное, если сказать грубо — мы «стадные» животные. В значительной мере личность формируется под влиянием социума, больших и малых групп: в семье, в школе, на производстве. Одна из основных потребностей человека состоит в том, чтобы его замечали, уделяли внимание. Причем эта потребность так высока, что у каждого народа есть традиции отмечать присутствие другого человека: это форма приветствия. Может быть, улыбнуться, увидев знакомого, пожать руку при встрече, сказать пару слов — и это очень важно для человека. В противном случае человек испытывает дискомфорт, связанный с отрицательными эмоциями и даже тяжелое психическое состояние — одиночество. Когда человек лишается контакта с другими людьми, человеку плохо, неуютно, даже в прекрасных условиях.

Очень хорошо это демонстрирует почти анекдотическая история, рассказанная одним из великих наших артистов. Он жил в большом городе, и бесконечная суета ему досаждала: езда в общественном транспорте, толкучка людей на улицах, шум и движение множества машин, а еще и звонки по телефону, и необходимость встреч на различных «вечерах» и семинарах. В общем, беспрерывное общение и общение.

И мечтали они, артисты, поехать на гастроли в маленький городок в провинции, где тихо и мало народу, этой толпы людской нет, и нет этого шума потока машин. И вот мечта сбывалась: они ехали в далекий от «центра» городок. Жили в гостинице рядом с театром, гуляли спокойно по тихим улочкам, и никто им не звонил по телефону. Это могло продолжаться несколько дней, неделю…, а потом наступала тоска или грусть такая. И артист думал вечером: почему ему никто не звонит. И грустно так…, что не с кем поговорить, и тишина эта подозрительна. Он скучал уже по шумному городу, и по толпам людей, и по звонкам телефона и по разговорам со знакомыми.

Когда, наконец, гастроли заканчивались, артист приезжал в свой шумный город, ему было радостно видеть: и шумные улицы со множеством машин, которые стоят пробками у светофоров и сигналят, и семенящих, «бегущих» людей. И ему радостно, что звонили по телефону часто: вот с одним из друзей поговорил, а через минуту звонит другой знакомый.

И он радостно вливался в людской поток в метро, и в больших магазинах вливался в толпу покупателей. Вновь он «окунался» в знакомую обстановку, «до поры-до времени». Через полгода или несколько больше месяцев, опять, — всё его доставало, всё ему было не так. И шум машин на улице был плох, и толпы бегущих, спешащих и толкающихся людей раздражали артиста. А еще звонки по телефону бесконечные, не вовремя, — то один звонит, только положил трубку, через минуту еще кто-то звонит…

И опять артист мечтал уехать в далекую провинцию, в маленький городок, — где тишина и никто звонить по телефону не будет каждые пять минут….

Со мной произошла похожая пертурбация. Уже на второй день я «запереживал»: что это никто мне не звонит? Сотовый мой телефон молчал, как рыба, и болтался в кармане в чехле, а чехол был пристегнут на веревочке петлей к замочку-молнии, чтоб не потерялся, если выпадет. Сам я не решался звонить, думая не разрушить впечатления от «пребывания на природе». Конечно, и на работе все друзья знали, что я поехал на рыбалку далеко. И в семье и все родственники знали…. Может, поэтому никто и не звонил. Но мне явно не хватало общения человеческого. А в заповедном лесу людей не было.

_______________________

И вот на третий день, мне и рыбалка уже было наскучила. Я уже обошел все места и уже знал каждую яму и каждую корягу, и точно знал, где какая рыба обитает: под корягами окуни стайками стояли это точно; на течении и голавли плавали, и сорожка; а из омута могли быть и лещи; на старице, кроме краснопёрок, были язи и та же сорожка, и довольно крупная. Рыбы я наловил достаточно. Она была вся засолена и зарыта в песок у самой воды, там холоднее, в целлофановых пакетах, привязанных веревкой к палке.

В то утро, когда я встретил первый луч солнца вместе с природой, это было в последний день «пребывания» на рыбалке, я увидел, как на лугу «мышковала» лиса.

Она вышла из леса, когда еще туман расстилался над землей, над лугом. С восходящим солнцем туман над травой рассеялся. Лисица прыгнула вверх, выгнув спину, а упала передними лапами и мордочкой вперед, скрывшись в высокой луговой траве. Как будто она нырнула в эту траву. Я решил подсмотреть и пошел медленно в её сторону. Чтобы не шуршать травой и не мочить ноги в обильной росе (это туман выпал каплями росы) я поднимал высоко ноги и переставлял их как можно тише. Лисица доедала уже одну из мышей, но потом я увидел в стороне еще две мышки, лежащие рядышком. Подкрепившись, лисица захватила ртом оба трупика, и с мышками в зубах она огляделась и увидела меня, стоящего в 100 метрах и замершего. Никак не среагировала она на то, что я смотрел, не испугалась. Она побежала в лес.

Я подумал: что, возможно, лиса понесла пойманных мышей своим лисятам, а что, если я за ней пойду. И как только она забежала за первые деревья в лесу, я тронулся и быстро пошел за ней. По лесу лиса прошла не так много и остановилась. Когда я шел, под моими ногами трещали сухие веточки и она, вероятно, слышала, что её преследуют. Она положила мышей на землю и оглянулась на меня. Хотя я и был далеко, и замер на месте — она точно видела меня за деревьями. Долго, с минуты две, лисица смотрела и размышляла. Потом она, что-то решив, мотнула головой в сторону и вперед, словно позвала меня идти за ней. Взяла она мышей снова в зубы и побежала не быстро, словно поджидая меня, и я шел следом. На бегу, еще раз она оглянулась, повернув голову в мою сторону с мышами в зубах, будто, чтобы убедиться, что я иду за ней, и неспеша побежала дальше. Так мы «шли» не очень долго, и я увидел впереди лесной пригорок с растущими на нем маленькими березками. Вот тут я увидел разрытый и желтый песок, и нору, вырытую в пригорке. Там лиса остановилась, положила свою добычу и оглянулась на меня. Я, конечно, остановился и даже зашел за дерево, шагнув шаг в сторону, и стал наблюдать.