Бесплатный фрагмент - Снежинки над Ленинградом

Предисловие

Дорогой читатель!

Благодарю Вас за проявленный интерес к этой книге.

Однажды ко мне пришло вдохновение, и я в своем воображении увидела людей и историю их жизни. Из всего этого родилась книга. В ней есть всё: любовь и разлука, счастье и горе, война и мир, но она не об этом. Эта история о безграничной материнской любви, о любви к детям.

Это художественное произведение, которое не претендует на точность исторических фактов. Совпадение адресов, имен и фамилий является случайным.

Я надеюсь, что частичка любви и тепла, которые вложены в эти страницы, попадет в Ваше сердце и согреет его.

Я желаю Вам счастья!

Екатерина

Глава 1

Вечер. Тикают часы. Подрагивает пламя свечи, и дрожащие тени расползаются по столу. Огонек, он как живой, так хочется взять его в руки и погреться. Свеча догорает, пламя сжимается в комочек и светится внутри фитиля. Вдруг огонек снова вспыхнул, но тут же угас. Красноватый фитилек чернеет, чернеет, чернеет… Темнота.

На часах было девять. Скоро начнут бомбить. Нет сил идти в бомбоубежище, останусь дома. Как я теперь буду жить? На улице темно, дома темно. Это была последняя свеча. Даже письмо не написать. Хотя, кому мне теперь письма писать?

Я сейчас понимаю. Я удивлялась, почему Лидия не плакала, когда ей почтальон принес похоронку. Заходила тогда к ней узнать, жива ли она еще. Прочитала она извещение, положила на стол и замолчала. И ни одной слезинки. Я же знала, что любила она своего Ваню, а смотришь на нее, и кажется, что и не любила вовсе. Вот теперь и я не плачу…

Вчера получила эту страшную бумажку. Извещение… «Ваш муж, лейтенант Череншов Виктор Афанасьевич, убит в воздушном бою.» Убит… Такое короткое слово длиною в непрожитую жизнь. «Место похорон не установлено.» Я даже не знаю, где он… «Подписано: полковник Курочкин.» Курочкин… Я не помню, когда последний раз ела что-то мясное. Я вообще не помню, когда последний раз ела.

Интересно, Лидия еще жива? Надо зайти к ней, я видела у нее мешочек сахара, когда она из шкафа кружку для меня доставала. Если она умерла, ей ведь сахар уже не нужен? Наверно, нехорошо так думать о подруге, а оно все равно думается. А что такое сейчас «хорошо»?

Любила я моего Витю. Десять лет вместе прожили душа в душу. Познакомились с ним первого мая, после демонстрации. Молодые, веселые, мне двадцать лет было. Гуляли тогда с Лидией и Галей на Дворцовой площади. Смешно. У меня косынка развязалась, и ветер сорвал ее с моей головы. Я побежала за ней, запнулась и упала прямо в объятия этого красивого незнакомца. Высокий, широкоплечий, с черными глазами…

И вот, его больше нет. Гали тоже нет, еще в сентябре погибла, когда только начали нас бомбить. Вся семья ее погибла тогда. И тогда я еще плакала. А сейчас нет. Ощущение, что у меня выключили эмоции, удалили. Какой-то я тупой мешок с костями, который постоянно хочет есть. Мне иногда кажется, что меня тоже уже нет.

Тишина. Как голод начался, так стихло все, замерло. Или замерзло. Не знаю, но ощущение, как перед грозой, когда смолкают птицы. Не слышно смеха, люди говорят вполголоса, а чаще молчат. Да и людей меньше стало. А кто остался, больше на приведения похожи, чем на людей. А приведения молчат…

У нас в квартире тоже тихо. Дядя Коля из соседней комнаты умер неделю назад, так там и лежит. А кто его потащит на кладбище? Окно открыли, дверь закрыли, вот и похоронили. Вторая комната пустует, повезло тогда Алиске — уехала в отпуск в Пермь к родителям перед самой войной, там и осталась. Я да Лариса остались в нашей коммуналке. На кухню не ходим. А что туда ходить? Ни воды, ни света, ни газа. Еды тоже нет. Даже в уборную не ходим — канализация не работает. Так и сидим в своих комнатах, в темноте. Хотя, откуда я знаю, что она в темноте? Может быть, она-то не в темноте…

Опять плачет. Нет, не всегда у нас тихо. Опять Пуговка плачет. Дочка Ларисы, Тосенька. Пуговкой мы ее прозвали. Такая вся кругленькая, пухленькая, с большими глазками. Была пухленькая, сейчас, наверно, как и все, скелетик. Даже не знаю, как она выглядит. В подвале только встречаемся, а малышка всегда укутана во сто одежек. Три годика ей в ноябре исполнилось.

Всего месяц прошел, а кажется, что целая вечность. Я ждала, когда начнется декабрь, надеялась, что голод минует, но голод остался, только холоднее стало. В ноябре голод начался, и вся жизнь превратилась в бесконечный поиск еды. Я даже клей уже варила, столярный. Клей! Могла ли я подумать, что когда-нибудь буду есть клей?!

Мы всегда жили в достатке: Витя был военным, я работала в Русском музее. Мы даже в ресторан иногда ходили. А кто я сейчас? Мне кажется, что мне лет восемьдесят, и я нищая. А ведь мне всего тридцать, правда об этом только мой паспорт знает, потому что выгляжу я ужасно, не на тридцать точно.

Музей эвакуировали, а мне пришлось остаться. Одна, без работы… Страшно было. Витя на фронт ушел 23-го июня, сразу после начала войны, и мне пришлось полагаться только на себя. Я тогда случайно увидела объявление, что требуются работники на фабрику «Красное знамя», вот и пошла туда. Все хорошо сложилось, у меня есть работа. Это сейчас самое главное, иначе не выжить.

Лариса как-то тоже выживает. Она вполне бодрая ходит, наверно кушает хорошо. Где она еду берет? Они перед самой войной к нам переехали, Лариса с мужем Пашей и дочкой. Паша в июне на фронт ушел, вроде еще жив. Мы как-то с Ларисой не очень сдружились. Завидовала я ей. У меня-то нет детей, а у нее такая милая девчушка. Хотя сейчас радуюсь, что у меня их нет — не страшно потерять и не страшно умереть, оставив свою кроху одну.

Воздушная тревога началась. Нет, не пойду никуда, устала я. Жить устала… Говорят, если лежать в кровати и не вставать, то потом совсем не встать, так многие и умирают. Счастливчики. Все, не пойду никуда больше. Хлеба мне сегодня в магазине не хватило, воды я не принесла. Это конец.

Глава 2

Далеко сегодня бомбят, может быть, на нашу Петроградку не прилетят. Уснуть бы. Так все болит внутри… Ноющая тупая боль. Я даже уже не понимаю, что именно болит. Пуговка, да замолчи же ты! Почему Лариса не пошла в подвал? Лариса, успокой же ее, ну что же ты…

И в детский сад не захотела она ее отдать, а ведь там кормят. Я бы своего ребенка отдала, ради него, он не был бы голодным. Там уже и с ночевкой оставляют. И тихо было бы в квартире…

Неужели что-то случилось? Ларису совсем не слышно, а Пуговка уже просто визжит… Ох, надо встать, сходить и узнать.

Я медленно встала с кровати, надела валенки, пальто и на ощупь вышла из комнаты. Держась за стену, я осторожно шла по коридору. Темнота. Такое ощущение, что в квартире только я и где-то рядом плачущая Тосенька.

— Лариса! — крикнула я, постучав в дверь.

— Лёля, Лёля! — запищала Пуговка, и слышно было, как по полу затопали ее ножки.

Лёля — это я, Тосенька меня так зовет. Остальные зовут меня Олей.

— Мама! — плакала малышка.

— Пуговка, где твоя мама? — крикнула я, взявшись за ручку и пытаясь открыть дверь.

— Мама спит! — ответила Тосенька и убежала от двери.

— Спит? — усмехнулась я. — От таких визгов, наверно, даже дядя Коля проснулся. Ох, умерла Лариса… Что же мне делать с Тосей?

— Тосенька, иди сюда, подойди к двери, — сказала я, прислушиваясь к звукам в комнате.

— Тут темно! — ответил мне голосок.

— Пуговка, ты же помнишь, что в замок ключик вставлен?

— Да, — всхлипнула Тосенька прямо у двери.

— Подними ручки вверх, найди ключик и поверни его, — ласково сказала я, пытаясь успокоить малышку.

Я слушала, как Тося шарит ручками по двери, как пыхтит и всхлипывает.

— Я нашла! — закричала Пуговка, и в этот же момент я услышала звон упавшего на пол ключа.

Я с досадой вздохнула и покачала головой.

— Он упаль! — во весь голос заревела Тосенька.

Вдруг визг этого звонкого голоска слился с грохотом. Бомбежка приближалась. Я почувствовала, как зашевелилась стена, за которую я держалась. В комнате тоже что-то упало.

— Тося! Тосенька! — звала я малышку, но в ответ слышала только испуганный визг откуда-то из глубины комнаты.

— Надо идти в подвал, — с тревогой подумала я, — но как я оставлю ребенка одного? Ах, да, я же не собиралась никуда идти, я собиралась лечь и умереть. Я и забыла.

Взрыв раздался еще ближе, я почувствовала, как вибрирует пол. Я изо всех сил дернула дверь, но она не поддавалась. Тося, захлебываясь, плакала где-то в комнате. Я от безысходности села на пол у двери.

— Мне страшно, и я не знаю, что делать… — обреченно пробормотала я.

Еще один взрыв раздался так близко, что я подпрыгнула, а моей руки, лежащей на полу, коснулось что-то холодное.

— Ключ! — воскликнула я, схватив металлический предмет.

С трудом поднявшись, я ухватилась за ручку двери, пытаясь справиться с головокружением.

— Мама! — не своим голосом визжала Тося.

Я сделала несколько глубоких вдохов, нащупала рукой замок и открыла ключом дверь.

— Тосенька, иди ко мне! — сказала я куда-то в темноту. — Надо идти в подвал.

Малышка ревела, и я пошла на звук. Через несколько шагов я наткнулась на кровать. Я опустила руку и осторожно начала ее обследовать. Еще чуть-чуть и я нашла Ларису — ее холодное тело уже окоченело.

— Пуговка? — ласково шептала я, пытаясь найти девочку.

Я обошла кровать с другой стороны и нашла малышку. Укрывшись с головой, она лежала под одеялами, прижавшись к Ларисе. Раздался новый взрыв, и я почувствовала на лице штукатурку с потолка. Тося оглушительно завизжала. Я схватила малышку, сдернула с кровати одеяло и выбежала из квартиры.

— Мама! — визжала Тося и вырывалась из моих рук.

— Тише! — прикрикнула я, едва удерживая девочку.

Из последних сил я добежала до подвала и упала там прямо на пол.

— Я хочу к маме! — кричала Тосенька, пытаясь открыть дверь.

Я встала, взяла малышку за руку и отвела в дальний угол.

— Мама придет, — сказала я, укутывая Пуговку в одеяло.

— Мама! — плакала Тося.

— Тише, тише… — шептала я, усаживая кроху на свои колени и крепко прижимая к себе.

Глава 3

— Лёля, где мама? — плакала Тосенька, ерзая у меня на коленях.

— Пуговка, сиди спокойно, — усталым голосом ответила я, плотнее закутывая в одеяло малышку, чтобы она не могла двигаться.

— У меня тлусики глязные, — хныкала Тося, выскальзывая из одеяла.

— Не хочешь сидеть, тогда стой и мерзни, — равнодушно произнесла я, поставив девочку на пол и крепко взяв ее за руку, — только тихо.

— Лёля, тлусики, — пищала Пуговка, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь одной рукой снять штаны.

— Успокойся, — устало проговорила я, взяв малышку за обе руки, — придем домой и переоденем.

— Мне холодно! — захныкала Тося.

— Залезай в одеяло, — сказала я, усаживая девочку на свои колени.

— Нет! — заплакала Пуговка, вертясь в разные стороны и отказываясь садиться.

— Тихо! — жестким шепотом произнесла я, с силой усадила Тосю на свои колени и плотно закутала в одеяло.

— Мама! — в голос заревела малышка.

— Лариса, зачем ты умерла? — с досадой подумала я, тяжело вздыхая. — Я не могу с ней возиться, у меня нет на это сил. И желания… Никакого…

— Лёля, пусти, я хочу к маме! — пищала Тосенька, пытаясь вырваться.

— Наконец-то! — с облегчением произнесла я, когда услышала, что воздушную тревогу отменили.

Я встала, взяла за руку Пуговку и пошла к выходу.

— У меня нет валенков, — пропищала Тося, упираясь.

— Ох, наказание мое, — прошептала я и взяла малышку на руки, — а у меня нет сил тебя таскать…

К счастью, мы жили на первом этаже — далеко идти не пришлось. Я вошла в нашу темную квартиру и опустила Пуговку на пол. Она тут же вскочила и побежала.

— Тося, стой! Куда ты? Темно!

— Мамочка! — пищала малышка.

Держась за стену, я пошла в комнату Ларисы.

— Мама, мама, плоснись! — кричала Тося.

Я вошла в комнату и начала медленно ее обходить в поисках мебели. Через несколько шагов я наткнулась на комод. Я схватилась за него руками, чтобы не упасть от очередного приступа головокружения.

— Мама, мне тлусики надо поменять! — пищала Пуговка.

Пошарив рукой по поверхности, я нащупала спички и свечу.

— Свет! — радостно прошептала я и зажгла свечу.

Лариса с серым лицом и ввалившимися щеками в пальто и в валенках лежала на кровати. Рядом с кроватью, тряся ее за руку, прыгала Тося. Я взяла свечу, схватила малышку и быстро вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Мама! — закричала Тосенька, вырывая свою ручку из моей и оглядываясь назад.

— Мама болеет, — сказала я, войдя в свою комнату.

— Лёля, можно я к маме пойду? — хныкала Пуговка, пытаясь открыть дверь.

— Нет! — строго сказала я, уводя девочку от двери. — Ты сегодня спать будешь здесь. Ложись! Поздно уже. Ночь! Мне завтра утром на работу.

Я посадила Тосю на кровать, взяла свечу и вышла, вспомнив, что надо забрать пальтишко и валенки для малышки.

— Лариса, карточки же тебе уже не нужны? — бормотала я, доставая из Ларисиной сумки кошелек. — Хорошо… Денег немного есть, карточки на месте. И на Пуговку тоже.

Убрав найденные сокровища в карман, я решила обследовать комнату — вдруг что-то еще найду. Тося плакала в моей комнате (я ее там в темноте оставила), но я не обращала на это внимание. Не найдя ничего съедобного или ценного, я взяла теплую одежду для Тоси и ее горшок.

— Лёля! — испуганно визжала Пуговка.

— Все, я пришла, успокойся, — сказала я, когда вошла в комнату, и закрыла на ключ дверь, — вот твой горшок. А теперь ложись спать.

Я сняла пальто и почувствовала, как дрожат мои ноги. Я сделала несколько неуверенных шагов и тяжело опустилась на кровать.

— Я сегодня ничего не ела… — прошептала я, — я завтра могу просто не встать…

— Лёля, мне надо тлусики поменять, — подползая ко мне на карачках, пропищала Тосенька.

— Как ты мне надоела… — вздохнула я.

— Лёля… — ныла Пуговка.

— Снимай свои штаны! — рявкнула я и с трудом встала.

Тося от неожиданности и испуга кубарем скатилась с кровати на пол.

— Не реви! — строго сказала я, взяв свечу и направляясь к двери. — Штаны снимай!

Я шла в комнату Ларисы, проклиная все на свете. Нет у меня сил на эту малявку! Нет!

Обшарив весь комод, я нашла Пуговкину одежду. Вытащив из ящика панталончики, я вдруг услышала, как что-то упало к моим ногам. Я посмотрела вниз и не поверила своим глазам.

— Конфета! — в недоумении пробормотала я.

Я медленно наклонилась, подняла свою находку, встала, дождалась, когда пройдет головокружение и только потом начала ее рассматривать.

— Мишка на севере, — прошептала я, — на детские талоны, наверно, дали.

Недолго думая, я развернула конфету и засунула себе в рот. Мне показалось, что в ту же секунду она растворилась и всосалась в меня вся, без остатка. Я тщательно перерыла весь комод и нашла еще две конфеты. Я их тут же съела.

У меня промелькнула мысль, что Лариса их приберегла для Тосеньки, но я отогнала ее прочь. Я сегодня ничего не ела, мне нужна была еда! А Тося? Не знаю, похоже, мне все равно…

Я взяла одежду для Пуговки и пошла к себе.

Глава 4

Дрожащая от холода крохотная худенькая девочка испуганно смотрела на меня. Я поставила свечу на стол и посмотрела на нее: синяки под огромными карими глазками, курносый носик, округлые щечки, приоткрытый маленький ротик, серая шапочка с завязками под подбородком, синяя с начесом кофточка, поверх которой намотан белый пуховый платок, теплые штанишки и несколько маленьких носочков лежали на полу.

— Когда-то я мечтала, чтобы ты была моей… — думала я, равнодушно глядя на маленькие голые тонюсенькие ножки, — кроха… Что со мной? Я ничего не чувствую…

— Лёля, — боязливо пискнула Пуговка.

— Иди сюда, — уставшим голосом тихо сказала я.

Тосенька быстро подобрала с пола свою одежду и подбежала ко мне. Я вытерла ее маленькую худенькую попку, надела на нее чистую одежду и помогла забраться на кровать.

— Захочешь в туалет — иди на горшок, потому что чистых штанов больше нет, — сказала я, задула свечу, легла и укрыла нас кучей одеял.

Я лежала на спине и смотрела в темноту. Я так устала! Устала от голода, устала от холода. Мне казалось, что я вся насквозь промерзла. И темнота, она везде…

— Лёля, а когда мама выздовеет? — прошептала Тося, прижимаясь ко мне.

Я закрыла глаза и ничего не ответила. Я ощущала близость этого маленького дрожащего от холода тельца, чувствовала стук его сердечка, слушала учащенное неглубокое дыхание.

— Лёля, а бубух больше не будет? — еще тише прошептала Пуговка. — Мне стлашно.

— Мне тоже, — подумала я, притворяясь спящей.

— Лёля, а когда мы будем кушать? — прошептала мне в самое ухо Пуговка.

— Мне утром на работу, — думала я, чувствуя теплое влажное дыхание и сопящий носик на своей шее, — куда я ее дену? Не пойду же я с ней на работу?

Тосенька обняла своей тоненькой ручкой меня за шею, положила ножку на мой живот и уснула. Я лежала, не двигаясь, чтобы ее не разбудить.

Я вспомнила, как мы весной гуляли с Витей в Летнем саду. Было тепло и солнечно. Мы шли по дорожке, а перед нами, держась за мамину руку, неуверенно шагал малыш. Я положила голову на плечо любимого мужа и печально вздохнула. «Не грусти, мы еще молоды, у нас еще будет целая куча детей!» — ласково сказал Витя, обняв меня. Я улыбнулась мужу и снова посмотрела на карапуза. Мне так хотелось взять его на руки, прижать к себе и расцеловать его в пухлые щечки.

И вот, рядом со мной малышка, трехлетняя Пуговка, которую я очень любила, а мне все равно. Наверно, известие о смерти мужа меня окончательно добило. Зачем мне теперь жить? У меня никого нет…

— Внимание! — закричало радио. — Говорит штаб противовоздушной обороны. Воздушная тревога.

— Мама! — вздрогнув всем телом, закричала Пуговка.

— Из-за нее придется идти в подвал, — пробурчала я, с трудом вставая с кровати.

— Мамочка! Мама! — пищала малышка. — Сейчас будет бубух!

Я зажгла свечу и надела валенки. Тосенька спряталась под одеялами.

— Пуговка, вылезай, — тихо сказала я, вытаскивая малышку из ее убежища.

— Лёля! Бубух! — дрожа всем телом, закричала Пуговка и забегала кругами по комнате.

— Стой! — строго сказала я, поймав Тосю. — Одеваться надо!

Я быстро надела на малышку пальто и валенки, оделась сама, взяла сумку, задула свечу и вышла из комнаты.

— А мама? — повиснув на моей руке, пищала Тосенька, когда мы шли в подвал.

— Мамы нет, — ответила я, с радостью обнаружив в подвале одеяло, которое я там забыла, — ложись.

Завернув малышку в одеяло, я уложила ее на скамейку и села рядом.

— Утром надо в магазин, потом на работу, — размышляла я, — как я Пуговку одну дома оставлю? В садик отвести? Когда? Сначала в магазин надо, иначе мне опять хлеба не хватит…

Бомбили совсем близко, я чувствовала, как вибрировала под ногами земля. Снова взрыв, и мне показалось, что он был прямо над моей головой. В ушах звенело.

— Мама! — заверещала Пуговка и упала со скамейки.

— Тише, с нами ничего не случится, — сказала я, усаживая малышку к себе на колени.

— Лёля, мне стлашно! — пищала Тосенька, цепляясь за меня ручками.

— Не бойся, — прошептала я, обнимая малышку.

— Уж не в наш ли дом попала бомба? — еле слышно произнес кто-то из соседей.

— Только не это, — в ужасе подумала я, — нет, нет, нет…

Не знаю, сколько мы просидели, потому что я уснула. Меня разбудила соседка. Я открыла глаза и не сразу поняла, где я. Тося спала, сидя у меня на коленях.

— Пуговка, идем домой, — прошептала я, ставя девочку на ножки.

— Мама… — запротестовала Пуговка, не просыпаясь.

— Тосенька, у меня нет сил тебя нести, просыпайся, — сказала я, тряхнув малышку за плечи.

— Лёля… — хныкала сонная Пуговка, навалившись на меня и едва переставляя ноги.

Мы вышли на улицу, и меня ослепил яркий свет. У меня перехватило дыхание, и я зажмурилась. Я открыла глаза и начала задыхаться, потому что мое сознание отказывалось верить в то, что я увидела. Наша парадная была разрушена, и ее пожирали языки пламени.

— Отойди, опасно! — прокричал мне кто-то и подтолкнул по направлению к арке. — Выходи на улицу!

Я была, как в тумане — я ничего не видела и не слышала, я смотрела, как горит мой дом. Жар от огня обжигал мне лицо. Кто-то взял меня за плечи и вывел из двора.

— Я осталась на улице… Ночью… В мороз… — в отупении бормотала я, ничего не видя, кроме зарева пожарища, пожирающего мою комнатку, мои вещи, мою кровать, где я могла хоть чуть-чуть согреться.

Кто-то отвел меня на противоположную сторону дороги. Я прислонилась к стене и дрожащими руками закрыла лицо.

— Я пропала…

Глава 5

Пошел снег. Ноги ломило от холода. Я проваливалась в сон. Глянув невидящим взглядом на наш горящий дом, я побрела прочь. Постепенно свет от пожара остался позади, а я погрузилась в темноту. Я шла, прикрывая шарфом лицо от снега. Этот шарф давным-давно мне подарил Витя. Заказал его у какой-то мастерицы. Черный с белыми снежинками, шапочка такая же. Очень они мне нравятся, тепло в них зимой… С ума сойти… Мне через пару часов грозит смерть от холода, а я о шарфе думаю!

Я засыпала на ходу. Удивительно, что я еще стою на ногах. Я увидела свои валенки, тонувшие в свежем пушистом снегу, красноватые снежинки, танцуя, падали, падали, падали…

— Откуда свет? — пробормотала я и подняла голову.

Вдалеке горел дом, отблески пожара освещали улицу. Я огляделась вокруг и поняла, что я пришла на улицу Ленина, прямо к дому Лидии.

— Надеюсь, она меня пустит, — подумала я и свернула в арку.

Держась около стены, на ощупь, я дошла до парадной, с трудом открыла дверь и оказалась на темной лестнице.

— Здесь хотя бы не дует и снега нет, — пробормотала я, — если к Лидии попасть не удастся, останусь здесь.

Я поднялась на второй этаж, нащупала дверь и постучала. Тишина. Я постучала еще раз. Тишина.

— Лидия, это Оля Череншова! — крикнула я из последних сил и в изнеможении навалилась на дверь.

Через какое-то время за дверью послышалось движение.

— Слава Богу, жива, — подумала я.

— Кто там? — услышала я сиплый голос Лидии.

— Это я, Оля Череншова! Лидия, открой! — с трудом выговаривая слова, ответила я.

— Оля, да как же ты?.. — прошептала Лидия, когда, держа в руке свечу, открыла дверь и увидела меня.

— Можно к тебе? — умоляющим тоном спросила я.

— Конечно, заходи! — ответила Лидия, впуская меня в квартиру. — Как же ты дошла? Комендантский час же. Тебя могли арестовать!

— Мой дом разбомбили… — едва ворочая языком, ответила я, — я не могу…

— Идем! — решительно сказала Лидия, взяв меня под руку.

Мы прошли через гостиную и оказались в маленькой спальне. Лидия поставила свечу на комод и начала снимать с меня пальто.

— Тепло… — выдохнула я и почувствовала, как подкашиваются мои ноги.

— Ложись, — прошептала Лидия, сняла с меня валенки и укрыла одеялом.

Я слышала какие-то шорохи, где-то трепетал огонек свечи, а я проваливалась в глубокую черноту.

— Выпей! — услышала я голос и почувствовала, как в меня вливается что-то горячее и сладкое.

У меня было ощущение, что в мои вены налили горячую кровь. Я почувствовала тепло в груди, потом тепло разлилось дальше, а мое тело стало тяжелее. Я заснула…

Я вдруг проснулась и резко открыла глаза.

— Где я? — беззвучно пробормотала я, глядя на оранжевые отблески на потолке.

Я увидела у занавешенного черной шторой окна круглую железную печку, в которой догорал слабый огонек; на стуле лежала моя сумка, пальто и шапка с шарфом; на большом комоде стояла потушенная свеча в золотистом подсвечнике, по которому скользили отблески огня; я лежала на кровати под несколькими одеялами, рядом со мной, тяжело дыша, спала Лидия.

— Ах! — задыхаясь, с болью в груди, выдохнула я. — Пуговка! А!!!

— Оля, что с тобой? — пробормотала сонным голосом Лидия.

— Пуговка! Где Пуговка?! — в отчаянии закричала я.

— Какая пуговка? — в недоумении спросила Лидия.

— Я потеряла Пуговку! — причитала я, закрывая рот дрожащими руками.

— Оля, спи, — тяжело переворачиваясь на другой бок, пробормотала подруга, — завтра пришьешь.

— Девочка моя… — в отчаянии бормотала я, вставая с кровати. — Как же это я? Где я тебя потеряла? Тосенька…

Пытаясь справиться с головокружением и дрожью в ногах, я подошла к стулу и начала одеваться.

— Оля, ты куда? — спросила Лидия, приподнимаясь.

— Я потеряла мою девочку, — ответила я, застегивая пальто непослушными пальцами.

— Какую девочку?

— Малышку, соседку… — прошептала я, заматывая шарф, — она одна осталась… Крошечка… А я ее потеряла.

— Оля, на дворе ночь, куда ты? — обеспокоенно проговорила Лидия, вставая с кровати.

— Искать мою малышку, — ответила я, надевая шапку.

— Оля, комендантский час, тебя арестуют! — произнесла Лидия, взяв меня за руки.

— Мне все равно! Я бросила ее на улице! — закричала я. — Я никогда себе не прощу, если она умрет!

Я вышла из комнаты и направилась к выходу. Ноги мои тряслись, голова кружилась.

— Оля, подожди! — позвала меня Лидия, следуя за мной со свечой. — Где ты ее теперь найдешь? Ее кто-нибудь уже забрал.

— Она такая малюсенькая, всего боится, крошечка, а я… Я ее оставила одну на морозе! Ночью! — не слушая Лидию, бормотала я.

Я открыла дверь и вышла на лестницу. Пошатываясь из стороны в сторону, я начала спускаться.

— Оля, ты на ногах не держишься, — тихо сказала Лидия, следуя за мной, — ты и девочку не найдешь, и сама погибнешь.

Я открыла дверь парадной, и на меня набросился ледяной ветер. Постояв мгновение в нерешительности, я вышла в ночь, освещаемую холодным светом луны.

— Оля, я не могу тебя отпустить, — твердо сказала Лидия, преграждая мне путь, — ты идешь на верную смерть.

— Пусти! — со злостью прошептала я и оттолкнула подругу.

Лидия потеряла равновесие и упала навзничь. Я замерла и начала всматриваться в темную фигуру на снегу.

— Лидия? — дрожащим голосом прошептала я.

Ответа не было. Я упала на колени и взяла подругу за руку. Лидия была мертва.

— Нет… Нет… Нет… — стучало в моей голове, а я ловила ртом воздух, чтобы не задохнуться.

Пошел снег, луна скрылась в тучах, и меня накрыла темнота. Я не чувствовала ни рук, ни ног, голова кружилась, и тошнота подступала к горлу. Я поняла, что никуда пойти не смогу. Я попыталась встать, но у меня не хватило на это сил. Я медленно поползла на карачках обратно в квартиру.

Свеча стояла в коридоре на трюмо, будто дожидаясь хозяйку.

— Я ее не убивала, — прошептала я, войдя в квартиру и закрыв дверь на замок, — я не убивала. Я не хотела этого… Я не убивала…

Я прошла в спальню, сняла пальто и валенки, задула свечу и легла в кровать.

— Тосенька, малышка, я тебя найду, — прошептала я, забываясь тяжелым сном.

Глава 6

Я проснулась и открыла глаза. Темно.

— Лидия умерла, — пронеслось в моей голове, — она там, у парадной, в снегу… И я потеряла Тосеньку… Я — чудовище.

Я лежала и не знала, что мне делать дальше. У меня больше не было дома. Где я буду жить? Хотя, почему не было? Что мне мешало остаться здесь? Лидии квартира уже не нужна.

Я встала, зажгла свечу и осмотрелась: у стены стояла кровать, у противоположной стены — большой комод и маленький круглый стол с двумя стульями, у окна стояла печка.

— Здесь вполне можно жить, — подумала я, — здесь даже есть печка! И топить ее есть чем — чего-чего, а книг у Лидии полно.

Лидия работала учительницей литературы в школе, в пяти минутах ходьбы от дома. Всю свою жизнь она посвятила детям и книгам, чужим детям, потому что своих у них с мужем не было.

Квартира у Лидии хорошая: справа от входной двери большая гостиная, в которой два шкафа с книгами, сервант с красивой посудой, диван и стол со стульями, через нее вход в спальню; слева от двери узкий коридор, который ведет на кухню; в этом же коридоре ванная.

— Лидия, я останусь у тебя, мне все равно некуда идти, — сказала я, обследуя комод, — и вещи твои мне подойдут. У меня же совсем ничего не осталось. Еда тоже у тебя, наверно, есть…

В комоде я нашла небольшой мешок сахара, несколько конфет, а на столе меня ждал кусок хлеба.

— На завтрак, наверно, Лидия себе оставила, — пробормотала я, откусывая хлеб, — и карточки! У нее должны быть карточки!

Я взяла сумку Лидии и нашла в ней немного денег и карточки.

— У меня появился шанс выжить, — бормотала я, — у меня карточки на себя, Лидию, Ларису и Пуговку… Одна за всех буду есть… Ощущение, что я их всех специально убила ради карточек. Но я никого не убивала. Ведь правда?

Я поела и пошла в магазин. На улице было морозно и ясно, светила Луна. За ночь выпало много снега. Белый, чистый, он скрыл все ночные ужасы. Я знала, где лежит Лидия, но ее не было видно, лишь покрытый снегом холмик.

Отоварив все карточки, я вернулась домой.

— Четыре порции хлеба! — воскликнула я. — Я уже не помню, чтобы у меня было столько еды!

Я съела один кусок, остальные завернула в полотенце и спрятала в комод. От кого спрятала? Не знаю, но мне так было спокойнее.

Мне нужно было дождаться, когда на улице станет светло, и я легла немного поспать. Отогревшись, заглушив чувство голода, я впервые за долгое время провалилась в глубокий исцеляющий сон. Меня разбудил какой-то шум с улицы.

— На работу я не пойду, пусть думают, что на меня упала бомба, что почти правда, — сказала я, надевая пальто, — я иду искать мою маленькую Пуговку. Да, мою! Мое бесчувствие когда-нибудь пройдет, и я умру от разрыва сердца, вспомнив, что потеряла кроху.

Я вышла на улицу и побрела к своему дому. С болью в сердце я вошла во двор. Руины, разбросанные повсюду вещи и обломки стен были покрыты снегом. Я подошла к каждому снежному бугорку, надеясь не узнать в нем Тосеньку. Обследовав всю территорию и ничего не найдя, я вышла на улицу.

— Малышки нет, слава Богу, — прошептала я, — может быть, ее в садик отвели?

Я направилась в ближайший садик, который находился недалеко от дома Лидии. Я не была уверена, правильно ли нашла дверь, но я постучала и вошла внутрь.

— Вам чего? — спросила меня женщина, которая на столе связывала веревкой несколько подушек.

— Мама, мама! — послышались детские голоса.

— Тише, это не ваша мама, — сказала другая женщина, выглянув из-за перегородки.

— Я ищу девочку, ей три года, Тося зовут, — сказала я, с надеждой глядя на женщину с подушками, — ее вчера должны были привести к вам. Нас бомбили, и я ее потеряла…

— К нам никого не приводили, — ответила женщина, сооружая очередную вязанку из подушек, — сожалею, но Вашей Тоси у нас нет.

— Господи… — пробормотала я и опустилась на стул, — что мне делать?

— Что делать? — сказала женщина, внимательно глянув на меня. — Нам помогать!

— Что? — удивленно спросила я.

— Мы переезжаем. Здесь недалеко, в подвал школы. Там поставили хорошие печки, и места там много, и безопаснее… Надо все сегодня перетащить. И детишек тоже. Поможешь?

Я с интересом посмотрела на эту женщину: несмотря на болезненный вид, лицо ее было миловидное с красивыми добрыми глазами, во всей ее небольшой фигурке читалась энергия и желание жить.

— Да, — удивляясь самой себе, тихо ответила я.

— Я — Вера, вторую воспитательницу зовут Фая.

— Меня зовут Оля, — ответила я.

— Вот, это тебе, — сказала Вера, складывая подушки в пододеяльник, — и еще одеяла. Санки есть, на них все повезем… Фая, тащи посуду! Пойдешь с Олей, я останусь с детьми.

— Хорошо, — ответила Фая, медленно подходя к нам с большим мешком.

Фая, в сравнении с Верой, казалась полуживой. На ее сером морщинистом лице безучастно смотрели на мир поблекшие голубые глаза.

— Сколько тебе лет? — спросила меня Фая, когда мы с гружеными санками шли по улице.

— Тридцать, — ответила я.

— А мне тридцать два, — тихо сказала Фая, — и я не узнаю себя в зеркале. От голода сморщилась совсем. Так устала от всего…

— Я тоже, — вздохнула я.

Мы пришли в школу, в которой работала Лидия. Там был большой подвал, часть которого отдали садику, а в другой части учились школьники.

— Темно-то как, — сказала Фая, зажигая свечу.

Под садик отвели небольшое помещение с низком потолком: потолок и стены были покрашены белой краской, у дальней стены стояла кирпичная печь, большой стол и низкий шкаф, вдоль примыкающей к ней стены стояли три низких стола и маленькие детские стульчики, у противоположной стены в три ряда стояло пятнадцать кроватей, вдоль стены с входной дверью была высокая перегородка — отгороженное помещение предполагалось использовать под склад, рядом с входной дверью была еще одна дверь, в уборную.

— Даже раковина есть, — сказала Фая, заглянув в комнату, — да только воды нет…

Мы сложили в кучу принесенные вещи и пошли обратно за следующей партией. За несколько раз мы перевезли все вещи и дрова.

— Все, я больше не могу, — падая на кровать, сказала Фая, когда мы затащили в подвал последнюю часть вещей, — с места не сдвинусь.

— Фая, надо прибрать, — ответила я, — детей же еще надо привести.

— Я не могу, — чуть слышно отозвалась Фая.

Я тоже очень устала, мне хотелось пойти домой (и он был рядом), но совесть меня заставила вернуться к Вере в садик и помочь ей отвести детей. Малышей было семь, от трех до пяти лет. Когда я пришла, Вера их уже одела.

— Вея Алисяндовна, куда мы идем? — пищали укутанные в шали поверх пальто малыши, сбившись в стайку вокруг Веры.

— Где Фая? — спросила меня Вера, погладив двух малышей по головкам.

— Там, — ответила я, разглядывая детей и пытаясь высмотреть в них Пуговку, — сказала, что с места не сдвинется.

— Ладно, — вздохнула Вера, — на санки по две малявочки тебе и мне, эти трое постарше сами пойдут.

Мы усадили самых маленьких на санки и пошли, еще один мальчик шел рядом со мной, держась за карман моего пальто, двое других больших малышей шли с Верой.

— Как тебя зовут? — спросил мальчик, который шел рядом со мной.

— Оля… Ольга Ивановна, — запнувшись, ответила я.

— И я Оля! — пискнула малышка, сидевшая на санках.

Мы подошли к подвалу, Вера открыла дверь и попросила меня немного подождать вместе с малышами на улице. Я смотрела на этих малышей, укутанных так, что видны были только глазки, и невольно улыбнулась. Не губами, они разучились улыбаться, но где-то внутри, глубоко внутри.

— Оля, — услышала я голос Веры, — Фая мертва.

Глава 7

— Что мы будем делать? — растерянно произнесла я, глядя на ерзавших на санках малышей. — Не повезем же мы их обратно?

— А меня Петя зовут, — дергая меня за пальто, сказал мальчик, который все время шел рядом со мной.

— Не знаю, — тихо сказала Вера, подойдя ко мне, — надо Фаю как-то вытащить оттуда…

— Меня Петя зовут! — пропищал мальчик, снова и снова дергая меня за пальто.

— Хорошо, — сказала я, быстро глянув вниз на малыша, и вопросительно посмотрела на Веру.

— Тут рядом в подвале школьники учились, — сказала воспитательница, — но сегодня почему-то закрыто, не знаю, что случилось… Может быть, учительница умерла. Туда бы пока детишек поместить.

— Умерла, — ответила я, понимая, что этой учительницей была Лидия.

— Ты откуда знаешь? — удивленно спросила Вера.

— Вея Алисяндовна, мне холодно, — сказала девочка, дергая Веру за рукав.

— Надо что-то делать, дети замерзли, — обеспокоенно сказала Вера, — да и я тоже.

— Эта учительница — моя подруга, — ответила я, открывая сумочку, — наверно, у меня есть ключи от школы… Я живу у нее. Она вчера не вернулась домой…

— Мне очень жаль, — сочувственно произнесла Вера.

— Да, наверно, это от школы, — сказала я, рассматривая связку ключей, среди которых были ключи не от квартиры.

— Идем скорее! — сказала Вера и начала поднимать с санок малышей.

— Я помогу! — крикнул Петя и принялся стаскивать с санок маленькую Оленьку.

— Помощник, — усмехнулась я про себя.

Мы подошли к школьной двери, и я замерзшими непослушными руками, найдя в связке нужный ключ, открыла замок.

— Писать, — пропищала малышка, схватилась за мои валенки и уселась на снег.

— Ой, зайка, подожди! — пробормотала Вера, подхватывая на руки девочку.

— Входите, — открыв дверь, сказала я, легонько подталкивая детей вперед.

— Темно! — запищали дети.

— Держи! — быстро проговорила Вера, передавая мне в руки девочку. — Я сейчас принесу свечу и горшки.

— Писать, писать! — пищала малышка и вырывалась из моих рук.

— Темно! Стлашно! — заплакали дети.

— Тише, — оглушенная детскими визгами, прикрикнула я и выронила девочку из своих слабых рук.

— А! — заверещала малышка, упав на пол.

— Я не могу… — прошептала я и направилась к выходу, — все, я ухожу…

— Куда ты? — спросила Вера, с которой я столкнулась в дверях. — Вот, свеча и пара горшков. Возьми. Я пойду найду кого-нибудь, чтобы вытащить Фаю, а ты побудь с детишками. Я перед выходом их покормила, так что нормально посидят, на горшок только всех вовремя сади…

Проговорив все это скороговоркой, Вера выбежала на улицу.

— Что я здесь делаю? — в недоумении спрашивала я саму себя, невидящим взглядом смотря на свечу и два детских горшка, которые держала в руках.

— Оля Ивановна, а мама меня здесь найдет? — тихо спросил Петя, подойдя ко мне и взявшись рукой за карман моего пальто.

— Мама? — переспросила я, выходя из задумчивости.

— За мной мама придет, — сказал мальчик.

— Хорошо… — рассеянно произнесла я и пошла к печке.

— А мама знает, что мы сюда ушли? — не отставал от меня Петя.

— Да, — ответила я, не вникая в то, о чем говорил мальчик.

Я поставила свечу на стол, бросила горшки на пол и огляделась в поисках дров. Все дети собрались вокруг меня, и мне стало не по себе от такого количества глаз, которые внимательно смотрели на меня снизу вверх.

— Сейчас затоплю печку, — сказала я, увидев в углу дрова, — садитесь на стулья.

Петя и еще двое больших деток сели на ближайшие стулья, а малыши, покрутившись вокруг себя, побежали за мной.

— Моко, — пропищала девочка, цепляясь ручкой за подол моего пальто.

— Я не понимаю, что ты говоришь, — пробормотала я, взяла какие-то деревяшки и пошла с ними к печке.

— Я писалась, — пищала малышка, следуя за мной и не отпуская мое пальто.

— Ну-ка, малыши, быстро забирайтесь на стулья! — прикрикнула я на четырех малышек, которые неотступно следовали за мной.

— Я помогу, — сказал Петя, слезая со стула.

— Давай, помоги, — ответила я, подтолкнув стайку малышей в его сторону.

Пока Петя помогал маленьким залезть на стулья, я пыталась затопить печь.

— У меня штанки мокые, — пищала малышка, подбегая ко мне.

— Не повезло… — пробормотала я, запихивая деревяшки в печь, — как ее топить-то?

— Вот, надо бумагу поджечь сначала, — сказал Петя, подходя ко мне с какой-то бумажкой.

— Спасибо, — ответила я, поджигая бумагу от свечи.

— Тетя Лёля, штанки, — не унималась малышка.

— Петя, забери ее, — сказала я, закидывая горящую бумагу в печь и закрывая дверцу.

— Это Леночка, — ответил Петя, — она у нас самая маленькая.

— А кто самый большой? — спросила я, подвигая стулья к печке.

— Я, — ответил Петя, пытаясь усадить Леночку на стул, с которого она постоянно сползала.

Я поставила стулья у печи и усадила на них детей. Закутанные во сто одежек, словно колобки с большими глазками, они сидели и смотрели на меня.

— Тетя Лёля, — пищала Леночка, сползая со стула.

— Сядь на место, — сказала я и усадила девочку обратно.

— Можно я шарфик сниму? — спросил мальчик.

— Сними, — ответила я, — давайте всем вам снимем.

Я сняла со всех шарфы и устало опустилась на стул. Ноги меня больше не держали.

— Моя мама танки делает, — сказал Петя, подойдя ко мне и прильнув к моей руке, — на Кировском заводе. Я когда вырасту, буду на них нецев давить.

— Поскорее бы ты вырос, — прошептала я, тяжело вздохнув.

— Тетя Лёля, штанки мокые, — пищала Леночка, сползая со стула и подбегая ко мне.

— А когда тетя Вея пидёт? — запищала другая малышка, подбегая ко мне и цепляясь ручками за мою руку.

— Писать! — закричала еще одна малышка, сползая со стула.

— О, Господи… — обреченно прошептала я, когда все дети прилипли ко мне и что-то пищали.

— Писать! — кричала малышка и тянула меня за руку.

— Вот горшок, — сказала я, слегка подтолкнув девочку в сторону горшка, — а вы вернитесь все на свои места! Петя, усади всех на стулья!

Петя пытался вернуть детей на место, а малышка, запутавшись в нескольких своих штанишках, уселась мимо горшка и начала громко визжать.

— Холодно! — завизжала девочка, когда я усадила ее на горшок.

— Тетя Лёля, штанки, — пищала Леночка, подбегая ко мне.

— Тетя Лёля, кушать, — пищал еще какой-то малыш рядом со мной.

— А! — сидя голой попой в своей лужице, верещала малышка.

— Тетя Лёля, тетя Лёля! — слышались со всех сторон детские голоса.

— Это какой-то кошмар… — бормотала я, пытаясь справиться с головокружением, — не хочу я никаких детей!

— Оля, да что ж у тебя малышка-то голенькая? — услышала я обеспокоенный голос Веры, которая подбежала к девочке и начала быстро натягивать кучу штанов на маленькие худенькие ножки.

— Тетя Вея, тетя Вея! — закричали малыши.

Ни на кого не глядя, я медленно подошла к столу, взяла свою сумку и направилась к выходу.

— Оля, мы вытащили Фаю, — кричала мне вслед Вера, — сейчас отведу малышей. Приходи завтра! Я не справлюсь с ними одна! Я тут и за директора, я устрою тебя у нас официально. Прошу тебя, возвращайся!

— Оля Ивановна, — прошептал Петя, подбежав ко мне и взяв меня за руку.

Не обращая внимания на мальчика, я аккуратно высвободила свою руку из его цепких пальчиков, вышла на улицу и с грохотом закрыла за собой дверь.

Глава 8

Темнело. Низкое серое небо сыпалось на землю легкими ажурными снежинками. Я глубоко вдохнула морозный воздух и медленно выдохнула.

— Нет, я не хочу никаких детей, — бормотала я, медленно идя по тропинке среди сугробов, — у меня нет на них сил… И терпения нет… Как хорошо, что Господь не дал мне своих детей. Даже не верится, что я раньше их хотела.

Я пришла домой, затопила печь, поела и легла спать.

— Завтра надо пойти на работу, — проговорила я, укутываясь в одеяла, — карточки карточками, а без денег мне хлеб не дадут.

Ночью два раза объявляли воздушную тревогу, и я ходила в подвал. Там были какие-то люди, они что-то говорили, но я никого не слышала и не видела. Мне казалось, что я одна в этом холодном темном мире.

Когда никого вокруг не замечаешь, это эгоизм? Наверно, я стала самым ярким представителем эгоизма: я думала только о себе. Не знаю, может быть, все так думали. Я просто хотела жить, я хотела, чтобы все это закончилось, и я вернулась к своей прежней жизни.

Утром я сходила в магазин, съела свой скудный завтрак и побрела на работу. На улице было холодно, и снова шел снег. Мне казалось, что небо хотело засыпать нас снегом, чтобы больше не было видно тех ужасов, которые с нами происходили.

Мне было холодно, мое тощее тело было промороженно насквозь. Я с трудом шла по свежему рыхлому снегу, с каждым шагом рискуя упасть. Упал, значит, умер. Я видела такое: человек шел, потом упал и больше не встал. Люди безучастно смотрят, как кто-то умирает, ни у кого нет сил ни на помощь, ни на эмоции. Каждый из нас был на грани смерти. Я вообще удивлялась, что кто-то живой еще ходил по городу.

— Как там Вера? — промелькнула в моей голове мысль, когда я увидела женщину с ребенком.

Вера меня удивила — она была другая, она жила не ради себя, а ради детей, чужих детей.

— Это не мое дело, — пробормотала я, — я вообще случайно к ним попала. Помогла и все, больше меня это не касается. Найдется кто-нибудь Вере в помощь, работа сейчас всем нужна. Я не знаю, что с этими детьми делать. Даже Пуговку потеряла… Я ни на что не способна.

— А, Череншова! — услышала я голос начальницы, когда вошла в здание фабрики, — зайди ко мне.

— Здравствуйте, Мария Андреевна, — тихо ответила я.

— Садись! — сказала мне начальница, когда мы вошли к ней в кабинет. — Видишь ли, тебя вчера не было…

— Я… — растерянно произнесла я, пытаясь объяснить мое отсутствие.

— В общем, сама знаешь, — прервала меня Мария Андреевна, — работники сейчас в дефиците…

— Да, — согласилась я, вспомнив Веру.

— Я вчера уже взяла на твое место человека, — сказала начальница и положила на стол мои документы.

— Как так? — встрепенулась я.

— Работу кто-то должен делать, — ответила Мария Андреевна, разводя руками.

— Я… Вы… Вы меня выгоняете? — проговорила я, с трудом веря в происходящее.

— Так вышло, — ответила начальница, — тебя уже никто не ждал. Сама знаешь, как сейчас люди умирают. Время тяжелое…

— И у нас на фабрике нет больше мест? — с надеждой спросила я.

— Нет, — ответила начальница и подала мне документы, говоря этим, что разговор окончен.

Я вышла на улицу, с тоской посмотрела на фабрику и побрела домой.

— Я пропала… — стучала единственная мысль в голове, — я пропала. Куда я пойду? На Кировский завод? Но я не могу! Господи, я искусствовед, я не умею танки делать! Я не хочу делать танки! У меня нет сил! Я так устала!

Светало. Я медленно шла по протоптанной в снегу тропинке, глядя себе под ноги. Ветер продувал мое пальто до самых костей, руки в варежках ломило от холода. Мимо проходили редкие прохожие, и я каждый раз боялась, что кто-нибудь меня толкнет, и я упаду в сугроб. Сугроб. Да, для многих в последнее время они стали гробами.

— Мама! — услышала я тоненький писк.

— Странно, что дети выживают лучше, чем взрослые, — подумала я, — вроде бы такие маленькие, а живучие…

— Мама, мама, — продолжал пищать тоненький голосок где-то рядом.

Я подняла голову и огляделась: недалеко от меня в свежем белом снегу лежала женщина, и по ней ползал маленький ребенок.

— Проклятье какое-то, — тяжело вздохнула я, — опять ребенок… Я ничего не слышала и не видела…

Я опустила голову и пошла дальше.

— Мама, мама, — доносил до меня ветер едва слышный голосок.

— Нет, это уже не эгоизм, — пробормотала я, останавливаясь, — это жестокость. Но ведь я не такая… Мне кажется…

Я развернулась и пошла к ребенку. Я была почти уверена, что женщина мертва.

— Мама, — пищал малыш, сидя у матери на груди и обхватив ручками ее лицо.

Ножки малыша в крохотных валеночках утонули в снегу, пальтишко задралось, шаль, которой был обмотан ребенок, съехала и закрывала половину лица. Когда я подошла, малыш попытался поднять на меня голову, но большое количество одежды мешало ему это сделать. Он отклонился в сторону, чтобы посмотреть на меня, но повалился в снег.

— Мама! — визжал малыш, барахтаясь в глубоком рыхлом снегу.

Я посмотрела на лицо женщины: ее безжизненные глаза смотрели куда-то вдаль сквозь длинные черные ресницы, за которые цеплялись своими ледяными лучиками снежинки.

— А ну, отойди! — услышала я резкий мужской голос, а уже через мгновение я оказалась лежащей в снегу.

Все произошло так быстро, что я не успела ничего понять. Мужчина оттолкнул меня, схватил сумку женщины и скрылся из виду. Ребенок продолжал барахтаться в снегу и звать маму. Мои попытки встать не увенчались успехом, я лежала и чувствовала спиной невыносимый холод.

— Я замерзаю… — пронеслось у меня в голове, и я закрыла глаза.

Глава 9

— Живая? — услышала я мужской голос и открыла глаза.

— Да, — чуть слышно ответила я.

— Что тут произошло? — спросил незнакомец, помогая мне встать.

— Я услышала плач ребенка и подошла… — с трудом шевеля замерзшими губами, начала я.

— Иди ко мне, — приговаривал мужчина, беря на руки ребенка, — страшно тебе, замерз…

— Женщина была мертва, — продолжала я, с удивлением глядя на невысокого черноглазого незнакомца, — потом меня кто-то толкнул…

— Да, случается, — вздохнул мужчина, — карточки воруют. Выживает кто как может.

— Я пойду, — тихо произнесла я, прижимая свою сумку к груди.

— Как пойдете? А ребенок? — удивленно спросил незнакомец.

— Это не мой ребенок, — ответила я.

— Разве могут быть дети чужими? — проговорил мужчина, аккуратно стряхивая с малыша снег.

— Мне очень холодно, — стуча зубами, произнесла я, — мне нужно идти.

Я развернулась и побрела в сторону дома. Меня всю трясло, я едва чувствовала свои ноги.

Благополучно добравшись домой, я затопила печь, выпила кружку кипятка с сахаром и легла в кровать. Все мое тело ломило, я вертелась с боку на бок и никак не могла найти удобное положение. В конце концов я забылась тяжелым сном.

Меня разбудил сильный грохот.

— Бомбежка… — прошептала я, — не пойду никуда.

Я нырнула под одеяло с головой и закрыла уши руками.

— Как там Вера? — подумала я. — Весь день одна. И прошлую ночь одна. И эту ночь… Хотя, может быть, кого-то ей нашли. А если не нашли? Ведь она даже выйти никуда не сможет, они все такие маленькие…

Как ни хотела я выкинуть мысли о Вере и детях из головы, они там прочно засели и не давали мне покоя.

— Хорошо, — произнесла я вслух, — завтра схожу к ним, узнаю, как дела.

Я проснулась, в комнате было темно и холодно.

— Наверно, утро, — подумала я, — может быть, никуда не ходить? Умереть, и все закончится. Страшно.

Я медленно сползла с кровати, нащупала на комоде спички и зажгла свечу.

— Не буду топить печь, сразу к Вере пойду, — сказала я, — иначе совсем никуда не выйду.

Я поела, оделась и вышла на улицу. Пройдя несколько шагов, я почувствовала, как мороз подбирается к моему телу.

— Надо было все же выпить горячей воды, — пробормотала я, — так холодно!

Дрожа всем телом, я быстро направилась в детский сад.

— Закрыто, — пробормотала я, когда подошла к двери и попыталась ее открыть.

— Кто там? — услышала я знакомый голос.

— Вера, это Оля! — крикнула я.

— Оля! — радостно воскликнула Вера. — Как я рада, что ты пришла. Проходи.

— Свет? — удивленно спросила я, войдя в комнату.

— Да, нам дают электричество, — ответила Вера, — не целый день, но все равно хорошо.

— Мама! Оля Ивановна! — закричали дети, увидев меня.

— Мама! — запищала незнакомая мне малышка и со всех ног бросилась ко мне.

— Оля Ивановна, а вы мою маму не видели? — спросил Петя, подбегая ко мне.

— Мама! — пищала кроха, крепко обхватив ручками мою ногу.

— Я не помню ее, — сказала я, обращаясь к Вере, — совсем маленькая.

— Это Теша, — ответила Вера, пытаясь оторвать от меня девочку, — Оля, ты раздевайся, у нас тепло.

— Я помогу — сказал Петя, забирая у меня шапку и шарф.

— Наш помощник, — с улыбкой сказала Вера, глядя на мальчика.

В комнате действительно было тепло, большая печка хорошо грела. Дети бегали в кофточках, штанах и валеночках.

— А у вас тут не так плохо, — сказала я, — тепло, свет.

— Мама! — дергала меня за подол Теша и просилась на руки.

Я беспокоилась, когда шла в садик, представляла, что увижу голодных несчастных детей в темном холодном подвале, но я пришла совсем в другую реальность. Я даже начала жалеть, что пришла.

— Свет не всегда есть, — ответила Вера, взяв на руки малышку, — а за дровами надо идти, я последние сегодня в печку отправила.

— Мама! — плакала малышка и тянула ко мне ручки.

— Оля, ты останешься? — с надеждой спросила меня Вера, прижимая девочку к своей груди. — Мне надо за дровами, детишек не с кем оставить.

— Откуда она, такая маленькая? Ей же года полтора… — спросила я, глядя на тянущую ко мне ручки малышку.