Бесплатный фрагмент - Слезы русалки

Пленённая дева печальной красы,

Тюрьма твоя вширь необъятна.

Здесь травами души кругом проросли,

Не будет дороги обратно.

Ты волосы чешешь под полной луной,

На волны штормящие смотришь.

И хочется всех утянуть за собой,

И страхам в лицо ты хохочешь.

С водой воедино навеки слилась,

Нашла в ней защиту и дом свой.

На мягкие волны сама улеглась,

Заснула под шум их спокойный.

Ты видишь и бури, и мирную гладь,

Характер воды — точно женский,

Горячие ласки и гордая стать,

И скорая гибель в отместку.

Зачем ты не хочешь его пощадить?

Он тонет, он гибнет, отравлен!

За что ты решила его погубить?

С водою он силой неравен.

А ты все смеёшься, тянув за собой

Погибшую страстную душу.

Идёт он зов, он тонет с тобой,

Ему не вернуться на сушу.

Пролог

Черная вода и белый свет луны образовали воистину мистическое сияние. Море и небо слились, став одной стихией.

Он зажег сигарету, поразившись, что огонь вторил краскам воды и воздуха своей приглушенностью.

Она разлеглась на берегу, бесстыдная и нагая, как Ева в раю. Зажженная сигарета освещала ее лицо, для того он, собственно, и зажег свою самокрутку. Прозрачно-зеленые глаза поймали свет луны, вода ласкала длинные точёные ноги.

Четыре стихии встретились, чтоб отдать ей должное. Она принимала их поклонение со спокойным достоинством языческой богини.

Реальность замелькала перед глазами и отступила. В эту ночь безумия и колдовства его приворожила русалка, и он поверил в существование сущностей, невидимых глазу простого смертного.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Все время люди ищут красоту,

Она приносит в душу вдохновенье,

Она способна подарить мечту,

Пусть даже только на одно мгновенье.

За красоту цепляется наш глаз,

Нельзя вот так пройти и не заметить.

Все время на виду и напоказ

Стоит и зазывает в свои сети.

И добровольно мы сдаёмся в плен,

Так сладко погибать и наслаждаться.

И это стоит огненных геенн.

Гореть, сгорать дотла и не бояться!

Спасает или губит красота?

Она скорее держит на балансе.

В ней всей палитры красок полнота.

Она игра, подобная пасьянсу.

Вера чуть не свернула шею, пытаясь рассмотреть широкую полосу моря, мелькавшего вдалеке.

— Глаз не хватает! — ахнула она, глядя на мужа.

— Увы, дорогая, мы не будем тут останавливаться, — улыбался Саша. — Тем более, это далеко не самое прекрасное, что тебе предстоит увидеть. Ещё успеешь сломать глаза.

— Я хочу посмотреть всё-всё-всё!

Саша только ухмылялся. Вера всегда выглядит рядом с ним словно маленький ребенок.

Муж практически никогда не смеется искренне и от души, его картины (а он художник) вгоняют Веру смущение. Разумеется, Саша хорошо рисует, он мастер своего дела. В его полотнах есть мрачное очарование, но кисть рисует исключительно безысходность.

Он хочет нарисовать море, затем они и едут. Именно Чёрное море, что омывает берег его отчего дома. Ну и еще, как бы между делом, он собирается познакомить жену со своей семьей. И это после четырех месяцев со дня свадьбы и более года настойчивых ухаживаний!

Они познакомились на старом Арбате. Просто Вере вдруг резко захотелось, чтобы ее нарисовал художник. Странное для неё дело, ведь в век фотографий и выдающихся способов их обработки она считала живопись ремеслом, которое должно кануть в Лету.

Но фото фиксировали ее усталый взгляд, скорбно опущенные уголки губ, заискивающее бледное лицо. Неужели она и в самом деле такая? В зеркале Вера видела себя очаровательной, может быть, разве что чуточку серьезной. Улыбка дарила ямочки щекам, голубые глаза смотрели безмятежно и ясно.

Какая она на самом деле? Она нуждалась в независимом и беспристрастном взгляде. В особом взгляде, что не сможет солгать, — взгляде художника, запечатлённом на холсте.

— Сколько стоит портрет маслом? — спросила она у старика, довольно похоже копирующего лицо женщины с фотографии.

— Пять тысяч рублей, но ради вашей красоты нарисую за четыре. — Художник дыхнул на неё дымом дешевых сигарет.

— А у вас? — Вера посмотрела на семейную пару художников, разложившую картины по соседству.

— Четыре тысячи, девушка, — прозвучал ответ. — У нас единый тариф.

— Для любого художника честь написать портрет такой красавицы. Вам ни к чему торговаться. Вы уже подарили мне вдохновение, а чего ещё мне от вас желать?

Это был, конечно, Сашин голос. И Вера отправилась с ним под ругательства старика и убедительные нелюбезные просьбы семейной пары не сбивать цены. Саша выглядел таким спокойным и безмятежным, даже не удостоил арбатских коллег ответом на громкий скандальный вопрос, что он, собственно, о себе возомнил. Вере это понравилось.

В крошечной, несколько неопрятной мастерской, которую он арендовал на старом Арбате, чтобы рисовать в дождь или зимой, были только картины и несколько бутылок вина.

Вера села на складной стул и нервно пригладила волосы. Саша перебирал кисти. Вере было жутко неловко, она всегда робела перед привлекательными, уверенными в себе людьми. Она робко поднимала глаза, пытаясь разглядеть своего художника, но стоило ему вскинуть голову, учуяв ее взгляд, как Вера тут же опускала ресницы и становилась пунцовой от стыда. Сашина энергетика подавляла ее, он заполнил собой мастерскую, проникая в самые крошечные щели, пока воздух вокруг не стал его запахом — запахом красок, сигарет и свинцового мужского пота. Урывками Вере удалось разглядеть темно-русые волосы, сероватый цвет лица, жесткую властную линию полных губ. Широкоскулое лицо располагало к себе, от природы Саша обладал приятной внешностью. Но было что-то неприятное в самом выражении лица, что-то жестокое и отталкивающее. Вера непременно вычислила бы, что именно так портило Сашино мужественное лицо, не будь она трусихой, неспособной выдержать его взгляд.

— Из-за того, что у меня нет денег, вы поругались с коллегами. — Вера извиняюще улыбнулась. Она произнесла это, чтоб хоть как-то унять свою дрожь, разрядить атмосферу. Или чтобы в этой каморке, дышащей своим хозяином, освободилось немного места и для ее собственного дыхания.

— А, это, — отмахнулся Саша, — не берите в голову, они меня и без вас не любят.

— Вы так молоды и нашли своё призвание. Завидую. Я до сих пор не знаю кем я стану, когда вырасту. — Они оба засмеялись. Сашин смех показался Вере наигранным и излишне громким, так не подходившим к его мелодичному спокойному голосу.

— Иногда призвание само находит тебя, — отвечал Саша. — Рисуешь, когда не можешь не рисовать. Творческие люди всегда не согласны с миром. Они хотят свой, другой мир. И каждый делает его как может — пишут картины, книги, стихи или музыку. И прячутся в этом придуманном мире.

— Ваш мир мрачноват, я бы к вам туда не хотела.

Сашины картины висели на стене, лежали на столе, валялись на полу. Они были беспризорниками. Картины писались уверенными, жесткими, решительными и злыми мазками, идеально передававшими тревожные сюжеты. Ни одного портрета — только пейзажи. Чёрный волк (или пёс?), оскалившись, выл на бледную луну серой ночью. Ночное море штурмовало и топило корабль, накрывая его черно-зеленой волной, без намёка, что кто-либо спасся. Страшное чудовище (неведомое рогатое мифическое существо со щупальцами вместо конечностей) восседало на троне в окружении лежащих обнаженных дев (спящих? мертвых?).

— Не бойтесь, портреты у меня получаются вполне классические. — Саша заметил, какое впечатление на Веру произвели его картины. — Признаюсь, я не слишком люблю портреты, всю жизнь рисовал бы Арбат да море, но заработать можно, только изображая людей. Вот и рисую лица, а в свободное время сочиняю свою мифологию.

— Любите море?

— Я люблю красоту. Красота — гораздо более сложное понятие, чем принято считать. Морская буря намного красивее залитой солнечным светом цветочной поляны.

— Да, наверное, вы правы. Я об этом не подумала.

— Сделайте злое лицо.

Саша внимательно посмотрел на Верину гримасу и покачал головой.

— Нет, это не про вас. В вас есть что-то детское, ещё и ямочки на щеках. Как я могу судить, вы человек добрый и милосердный. Почти вымирающий тип людей в хаосе всеобщего эгоизма. Миром правит дьявол. Отчего же ему не удалось купить вашу душу? Как вас зовут?

Они представились друг другу.

— Так и думал, что вы обладательница благонравного имени. Это логично, как логично и обоснованно почти все в этом мире. Говоря «почти», я имею в виду все, кроме красоты. Вера, а как вы считаете, красота зла или красота гнева — словом, красота любой отрицательной эмоции существует?

— Вы знаете, Александр, по правде сказать, я считаю, что только такая красота и существует. Улыбка, смех, добрый взгляд, — это помощники. Человек, который улыбается, не может быть некрасивым. Я не беру частные случаи, например проблемы с зубами и так далее. Я имею в виду в общем.

— Да, да, я понимаю. — Саша слушал ее с большим интересом.

— И наоборот: очень сложно оставаться красивым при высокомерном выражении лица, и когда человек зол или плачет. И если ему это удается, то человек на самом деле красив. Без всяких «но» и снисхождений. Я не встречала таких людей, если честно. Поэтому совершенная красота человека для меня утопия, я не уверена, что она есть на свете в чистом виде. Но даже если и есть, ее просто не признают массы. Это как то, о чем вы говорили. Очень многое зависит от восприятия. Цветочная поляна вызывает восторг, и значит, порождает красоту, а страшная морская буря угнетает, человек не хочет на это долго смотреть, неприятно и страшно. Редко кто задумается, что красота поляны примитивна, а неистовость бури — воистину масштабное зрелище. Просто оно несёт погибель, а цветочки никому зла не причиняют.

— Как удивительно, я во всем с вами согласен. Я понимаю красоту так же, как и вы. Для меня красота человека или мира неотделима от страха. Помните, как у Достоевского? Я б от себя добавил, что красота не только страшная сила, но и разрушительная. Она так желанна, потому что масштабна и пугающая. Но практически ни один человек не в состоянии вынести силу красоты, как бы дико это ни звучало. Красота — это вечная мечта человечества. А вы знаете как бывает с мечтами? Страстно желаешь, не гнушаешься ничем, чтобы обладать своей мечтой, а получив, не знаешь, как от неё укрыться. Красота, как и все великое в этом мире, не приносит человеку добра и спокойствия. Дьявол ревнует.

— Вы встречали людей такой красоты хоть раз в жизни?

— Всего один раз.

— Расскажите.

— Тогда я буду рисовать вас до ночи. Давайте на неделе за чашкой кофе?

— Вы предлагаете встретиться мм… вне рабочей обстановки?

— Да. Поймите меня правильно и будьте снисходительны. Я просто не имею права вас упустить. Вы особенная.

Вера увидела себя в его глазах. Увидела окрылённой, счастливой, красивой… действительно особенной.

Уже на следующий день они пили кофе на одной из лавочек Никольской улицы. Вера рассказала, что повесила портрет прямо в коридоре, так решила ее мама. Мама сказала, что получилось похоже, Саша должен воспринять это как особую похвалу, Вериной маме редко что по нраву, она женщина деловая и строгая.

А Вера влюбилась впервые в жизни. Свою юность она отдала изучению медицины, как хотела мама, и вот наконец дождалась любви. Саша увидел ее улыбающейся и красивой, она не видела себя такой даже в зеркале, в моменты, когда хотела понравиться себе. А он ее такой видит — волшебный, окрыляющий факт. Вера была обречена на любовь к Саше и на скорое замужество. Осталось уговорить маму, которая хотела, чтоб дочь вышла замуж не по любви, а удачно.

Но Вере не был нужен другой мужчина, хоть бы тот ее озолотил. Она находила Сашу великим, потрясающим, ни на кого не похожим мужчиной. В его крови кипела особая сила — бурная, сродни безумию. Не надоедало подолгу смотреть в его глаза, где горел негасимый серый огонь, пожирающий все, чего касался взгляд. Вот такими и должны быть глаза художника — сумасшедшими, дикими, неистовыми.

Вера совсем позабыла о первом впечатлении и об обещании разглядеть нечто отталкивающее и неприятное в лице Саши. Он оказался безупречным. Красоту его глаз, как истинную великую Красоту, невозможно вынести простым смертным. Вера гордилась, что ей удалось разглядеть Сашу и стать его избранницей.

— У тебя восхитительная внешность. — Саша проводил рукой по Вериным длинным волосам, а она трепетала от этих слов. Ей мало в жизни делали комплиментов, а комплимент художника всегда на вес золота. — Светлая кожа и тёмные волосы — это порода.

— Мама говорит, моя бледность ненормальна. Якобы я похожа на панночку из «Вия» или на девушку в колодце из фильма «Звонок». Словом, на покойницу.

Когда она произнесла последнее слово, Саша резко отдернул руку с её волос и застыл, оглядывая ее лицо внимательным долгим взглядом. Вере стало страшно, она смотрела на него во все глаза, боясь и ожидая, что он предпримет дальше.

Но он овладел собой и провёл рукой по Вериной щеке. И сделал это особенно нежно, никогда ещё не был так ласков.

— У тебя восхитительная внешность, — повторил он. Вера выдохнула.

Верина мать Сашей не впечатлилась. При знакомстве она смотрела на будущего зятя взглядом, где совмещались в равной степени презрение и недоумение. По мнению этой мудрой и сильной женщины, Саша крайне бесперспективен. Что значит работает художником на старом Арбате? Без всяких подработок? Он даже какие-нибудь приличные курсы не желает пройти? Просто плывет по течению навстречу не слишком обеспеченной старости? Чтоб быть таким бездельником — это надо совсем ума не иметь! Нет, сам он, конечно, может хоть под мостами валяться, ей-то что за дело? Но Вера — приличная образованная девушка, которую необходимо содержать. Ах, он поищет работу? Ну-ну, хотелось бы на это поглядеть. А Верка-то? Взгляд влюбленный, как у коровы. Смотреть тошно, ей-Богу. Нет, им не видать ее материнского благословения как своих ушей.

Саша с Верой обхаживали маму целый год, и она сдалась, хоть и скрепя сердце. Просто не увидела другого выхода, чем дать непутевой дочери перебеситься. Пускай хлебнёт со своим художником бедности и разочарования. Потом прибежит обратно к матери как миленькая. Такое тоже полезно в воспитательных целях. Раз ума Бог не дал, приходится обжигаться опытном путём — таков закон жизни. Короче говоря, Верина мама надеялась на их скорый неминуемый развод.

А про того человека совершенной страшной красоты Саша, кстати, так до сих пор Вере и не рассказал.

Ее воспоминания оборвались вместе с Сашиным глубоким вздохом:

— Будем ехать весь день, я боюсь.

Ну и прекрасно. Вере было неуютно от мысли о предстоящем знакомстве с Сашиной семьей.

— Поехали со мной, там море, — соблазнял Саша. — Тебе никто не будет докучать. Отец стар, ему больше хочется покоя. Мама сильно болеет, она много лет не выходит из своей комнаты. Есть, правда, брат Вадим с семьей. Они живут в доме его недавно умершего тестя, но родителей часто навещают. Насчет Вадика вообще не думай, он еще более нелюдим, чем я. Его жена — вздорная девчонка, она раздражала меня ещё со школьных времен. Впрочем, брак с моим Вадиком унял ее спесь. Вадикова тёща разве что — ведьма, каких сам черт не знал. Отродясь не видал такой противной старухи. Но я умею давать бабуле отпор, она ко мне после пары случаев больше не суётся.

— Саш, мы их даже на свадьбу не позвали, — отвечала Вера. — Мне перед ними неудобно.

— Перестань, у нас расшатаны семейные ценности, это никого не будет волновать.

У них расшатаны семейные ценности! И как прикажете это понимать? Заметно, что Саша вообще не привязан к родным, он не звонил им месяцами. На ее вопрос, почему бы не узнать, как поживают родственники, он пожимал плечами:

— Ну что мне им говорить? Новостей у меня особо нет, о женитьбе своей я сообщил смской. А плохие вести найдут тебя сами, как известно.

Вера, всю жизнь звонившая матери по сто раз на дню, притом что жила с ней в одной квартире, не понимала мужа.

Когда появились горы, Вера взбодрилась. Местность постепенно открывала свои красоты. Вера достала телефон и на ближайшие часы заняла себя тем, что фотографировала и снимала, фотографировала и снимала. В перерывах отсылала фотографии и видео матери, которая горячо не одобряла эту поездку. Та отвечала сухо, деловую женщину не так-то просто заставить оттаять от природных ландшафтов.

Вера украдкой взглянула на себя в автомобильное зеркало и ужаснулась. Выглядела помятой и уставшей, волосы растрепались, под глазами залегли темные круги. Видок прямо для знакомства с родственниками мужа. А ведь она изначально знала, что лучше не ехать.

Они свернули в совершенно жуткий узкий квартал с невероятными для Вериного неискушенного глаза подъемами. Как бы ей ни хотелось разглядеть обжитой район, она в ужасе зажмурила глаза. Осталось только одно — верить, что Саша умелый водитель и они доедут в целости и сохранности.

Они остановились возле двухэтажного дома из красного кирпича, ещё довольно крепкого и не нуждающегося в ремонте. Дом построил своими руками Сашин отец, построил для Сашиной матери, посему тот впитал в себя энергию глубокой любви. Так говорил муж, но Вере дом показался недружелюбным и мрачным, а также отчего-то холодным. Но крепким и симпатичным. На фоне соседних строений он выглядел богатым особняком, хоть и проиграл бы с потрохами самому среднему дому в Подмосковье.

Не успела Вера поправить волосы, как к ним подбежал мальчик на вид лет пяти и преданно уставился на Сашу.

— А вот и мой Арсений, — представил мальчика Саша. — Я скучал по тебе, сынок. Распаковывай мой рюкзак, там тебе подарки.

Его Арсений? Вера порадовалась, что ее мозг совсем отупел от дороги, и она неспособна даже на глубокий шок.

— Мой крестник. — Саша улыбкой ответил на ее выразительный взгляд. — Сын брата Вадима.

— Очень приятно, — устало сказала Вера. Действительно, как же приятно, когда у твоего мужа нет внебрачных детей.

— Твоя жена? — покосился на нее мальчик, доставая из рюкзака конструктор. — Бабушка говорила, что ты женился. Поздравляю.

— Да, проводи в дом, сынок. — Саша потрепал крестника по белокурым волосам.

При встрече с новыми родственниками Вера натянула самую очаровательную улыбку, глаза же пытливо их рассматривали, пытаясь понять, что они собою представляют. Веру била лёгкая дрожь, когда Саша открыл дверь и пропустил ее вперёд, эта же дрожь не отступила до самого конца.

Запах в доме витал затхлый и неприятный, как в больничной палате. Возможно, именно так и должно пахнуть в жилище одиноких стариков. Сашины родители, как Вера узнала, жили совсем одни. Мать была узницей четырёх стен, а отец — в преклонных летах. Разница в возрасте у Сашиных родителей составляла семнадцать лет.

В остальном же в доме царили чистота и опрятность. Тоже как в хорошей больничной палате.

Первым делом Верин взгляд упал на старика. Сашин отец был совсем плох. Его широкое доброе лицо исказили глубокие крупные морщины, глаза — бесцветные и водянистые. Он сидел в кресле-качалке, его ноги, несмотря на сильную жару, укрыты пуховыми платками. Саша говорил, что отец почти не ходит. Своим опытным взглядом прилежной студентки медицинского университета Вера отметила к букету заболеваний свекра, слабо функционирующую щитовидную железу, об этом свидетельствовали рыхлое тело, визуальное увлечение шеи в объеме, повышенная сухость кожи. Старик действительно выглядел жалко. Он источал зловоние болезни, и этот запах, как обычно бывало, смутил молодую здоровую Веру, побудив в ней невольную брезгливость и даже вину за силы собственного тела. Сколько б она ни повидала старых и больных людей, Вере так и не удалось избавиться от этих недостойных чувств.

Вера улыбнулась Сашиному отцу, вышло слегка натянуто. Свекор ответил на ее улыбку лучистым взглядом, и пелена неловкости исчезла. Вера улыбнулась во второй раз, уже более широко и доброжелательно.

В кресле с книгой в руках сидела молодая женщина, на нее и походил светловолосый голубоглазый Сашин крестник. Жена Сашиного брата. Вера оглядела ее беглым взглядом — худенькая блондинка, очень изящная, лишенная угловатости, длинные волосы.

В кресле напротив расплылась женщина лет шестидесяти, по паспорту она лет на десять моложе. По рассказам Саши, Вера поняла, что две женщины в комнате — мать и дочь. Мать блондинки словно сошла с анекдотов про злобных тещ: нарисованные чёрным карандашом тоненькие неестественные брови и дешевая розовая помада делали женщину похожей на клоуна из фильмов ужасов. Очевидно, импозантная по молодости, теперь же она расплылась до шестидесятого размера одежды.

— Господи Иисусе! — Необъятная женщина первой нарушила молчание. — Заявился! Мы тебя вчера ждали, думали, уж не приедешь опять. Родителей-то совсем забросил.

— Вы же знаете, Алена Михална, что в сезон добраться до вас не так уж просто. Мы больше суток простояли в пробках. — Саша с радушием обнял большое тело, будто и не называл родственницу при Вере «умалишенной старухой», затем подошёл к жене брата. — Юлечка, ты все такая же красавица.

— Это твоя жена? — Юлия приняла объятья, но не сводила с Веры пристального взгляда, свойственного симпатичным женщинам при виде потенциальных соперниц.

— Да, это моя Вера, прошу любить и жаловать, — ответил Саша. Вере хотелось быть столь же уверенной и естественной как он, но плечи и голова предательски клонились к полу. — А где Вадим?

— Боюсь, что он твою братскую любовь не разделяет. — Алёна Михайловна скривила губы в неприятной улыбке. — Как услышал, что ты едешь сюда, да еще и с женой, тем же вечером смотал отсюда удочки в неизвестном направлении.

Саша усмехнулся уголком губ.

— А жена-то твоя уж больно на Лидку похожа, — скрипучий смех Алены Михайловны сотряс воздух. — Она как вошла, я уж подумала, что эта бедовая опять с тобой заявилась.

Саша посмотрел на тещу брата долгим недобрым взглядом. Вера видела у мужа подобный взгляд однажды и вновь до смерти перепугалась.

— Я не понимаю, о чем вы. — Голос Саши сделался глухим и мрачным.

— Да-да, я тоже заметила сходство. — Юлия подлила масла в огонь.

Сашины губы сжались в тонкую полосу. Его ноздри медленно втягивали в себя воздух, Саша всецело отдался этому дыханию.

— Подойди ко мне, Сашенька, я тебя обниму. — Вера вздрогнула, услышав голос свекра — слишком громкий и ясный для его возраста и состояния здоровья. — И пусть твоя жена тоже подойдет. Я хочу поцеловать ее.

Вера смутилась. Она с трудом сделала шаг навстречу Сашиному отцу, подавляемая пристальным взглядом Алены Михайловны и ее дочери.

Саша опустился перед отцом на колено, они тепло и сердечно обнялись. Вера долго медлила, но решила последовать его примеру. Руки старика были шершавыми и холодными. Он погладил ее по волосам.

— Добро пожаловать в семью, дочка, — произнес он, держа в руках Верино лицо. — Как тебя зовут?

— Вера, — ответила она.

— Мое имя Петр Сергеевич. Можешь называть меня так, а можешь папой. Как тебе самой удобнее.

Вера не смогла назвать его отцом, и знала, что не назовет и впредь, но была благодарна Петру Сергеевичу за такой тёплый приём.

— Спасибо, — сказала она.

— Отдохните с дороги. Завтра мы нажарим шашлычков в честь вашего приезда.

Саша взял Веру за руку и повёл по лестнице на второй этаж. Все его движения были резкими и нервными, он не удостоил жену и тёщу брата взглядом, только лишь кинул им в лицо своё надменное безразличие, как кидают крохи со стола надоевшим псам.

Глава 2

Вот ты совсем один,

И это твоя воля.

Ты жизни властелин.

Сладка ведь твоя доля?

Ты бросил всё и всех,

Никто тебе не нужен.

И это твой успех,

Теперь ни с кем не дружен.

И вспомни же теперь,

Как сильно докучали.

И вот закрыл ты дверь,

Все сразу замолчали.

Ты счастлив, что один?

Что, чай твой отсырел?

Не ври хоть сам себе —

Душой ты постарел.

Вадим Дронов — один из немногих, кто любит лихие дороги-серпантины. Нет, он не относит себя к числу бывалых и рисковых водителей, напротив, на дорогах отличается достаточной аккуратностью.

Просто извилистые горные дороги помогают ему забыться. Вадим сосредоточенно впивался руками в руль и силой давил на газ при подъемах, затем вдумчиво притормаживал на спусках. Занимательная автомобильная игра. Благослови Бог эти сложные, требующие внимания дороги.

Вадим ехал в ночь, заранее зная, что день обещает насыщенные эмоции.

Всю дорогу его одолевало воспоминание — грядущим днём будет ровно год, как умер его тесть Евгений Левин. Вадим ненавидел тестя всей душой за то, что тот попрекал его куском хлеба. Семья Вадима после смерти Павла в самом деле жила на подаяние семьи Левиных. Павел был кормильцем, опорой… Павел был всем.

Возможно, подсознательно Вадим даже желал тестю смерти. А вот теперь, когда год назад Евгений Левин умер от инсульта ранним утром в больничной палате, Вадим проникся к нему неожиданной симпатией.

Возможно (а скорее даже вероятнее всего), он, Вадим, кончит также. Обыкновенная будничная, оттого и горькая смерть. Нет, тесть ее не заслуживал, ему следовало умереть более славно и ярко, под стать своей личности.

Вадим мысленно воспроизвёл в голове облик тестя, представлявшего собой архетипичный образец представителя богоизбранного народа. Его холёные женственные руки свидетельствовали о целом поколении праздных изнеженных состоятельных дельцов.

Глаза тестя светились умом и хитрецой, какая бывает у людей с коммерческой жилкой. Он умел делать деньги из всего на свете, делал их так легко, будто раскладывал колоду карт, намереваясь поиграть в дурака.

Затем Евгений пресытился размеренной жизнью и благословил небо за свою дочь, свою принцессу Юленьку. Он обожал ее и гордился тем, что Юля выросла красавицей. Вот тут-то фортуна отомстила ему за долгие годы безлимитного пользования ее дарами. Любимая неотразимая Юленька вышла замуж за абсолютно бесперспективного парня, а ведь могла найти себе обеспеченного достойного мужчину. По правде сказать, добровольно Евгений Левин не отдал бы дочь за Вадима Дронова, если б она не забеременела от него. Его утешало только то, что Юленька любила этого дурака, иначе не стала бы так позорить семью. Евгений и Алёна Левины сидели за кухонным столом, смотрели куда-то в пустоту и гадали, отчего с ними произошло такое несчастье. Они просто физически не выносили этого недоумка, знали бы, что Вадим когда-то станет им зятем, побросали бы свой доходный туристический бизнес (Левины содержали гостевой дом) и убрались бы куда глядят глаза.

Но Евгений Левин погоревал и смирился. Ради своего света в окне — Юленьки. Ради внука (не расти же мальчишке безотцовщиной). Евгений Левин нес на себе крест в виде зятя и его родственников, в частности хамоватого братца Вадима — Саши, которого не могла заткнуть за пояс даже такая знатная горлопанка как жена Евгения Алёна Михайловна.

Кстати, о ней. Когда-то Алёна Михайловна была молоденькой нежной красавицей с тихим переливчатым голосом. Теперь же она расплылась вширь от их семейного богатства. Почему оно повлияло на неё именно так? Ведь обычно жены богатых мужчин хорошеют от наличия денег. Но над Евгением Левиным, очевидно, тяготел какой-то злой рок. Он стал погуливать на сторону, но эти сиюминутные наслаждения приносили больше стыда, чем истинного удовольствия. Он был слишком хорошим отцом. Каждая из его ночных девочек напоминала Юленьку. Не дай Бог, чтобы его принцессу постигла подобная судьба.

Но разводиться Евгений не считал возможным. Его слишком многое связывало с женой, в том числе материальная составляющая жизни. Недаром тетка Евгения почитала Алену Михайловну за свою.

— Наша, наша, — одобрительно кивала старая еврейка, наблюдая за женой племянника.

Да уж, такая своего не упустит. Ссориться себе дороже выйдет.

У Вадима с тестем гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд. Да,

Вадим с трудом терпит жену и тёщу. Теперь уже невозможно вообразить, что когда-то он до одури был влюблен в свою милую Юлю. Вадим не строил иллюзий и знал, что в семье жены его никто не жалует, но он счастливо жил в браке. До момента, когда его семья оказалась в зависимости. Чем крепче росло осознание того, как он унижен, тем сильнее росла и расцветала на этой благодатной почве ненависть Вадима к жене. Юля перестала казаться ему самой красивой, и он стал смотреть на других женщин.

Подобно тестю, Вадим возложил на плечи крест в виде жены и тещи. Знал ли его маленький сын Арсений, что оба его взрослых родственника несут ради него почти непосильное бремя? Хотелось бы верить, что не знал. Ведь Евгений Левин и Вадим, как им казалось, делали все, чтобы он рос в неведении.

Вадим верил, что под конец также сляжет с инсультом. Его пугала такая перспектива, но он примирился с ней. Однако он, видно, сляжет намного быстрее тестя, ведь у него ко всему прочему еще есть брат Саша.

Вспомнив о нем, Вадим чуть не врезался в ограждение. По правде сказать, он считал брата виновным во всех своих жизненных бедах.

Да, во всем виноват Саша. И эта стерва Лидия. Но Вадим не питал к ней такой ненависти как к брату. Она была никем, просто случайной женщиной. Засела наростом в сердце братьев подобно раковой опухоли, аналогично болезни, не спрашивая и не думая, нужна ли она своей жертве и не ведая, что такое жалость. Но Саша-то… Павел как-никак был ему братом.

Павел… Вадим горестно вздохнул, а на выдохе перед глазами предстал любимый брат с гитарой в руках. Они часто собирались всей семьёй на кухне, Павел играл на гитаре и пел песни, ставшие в семье своими, родными. Даже мать выходила послушать. Даже Саша в эти минуты становился странно задумчив. И вот никогда этого больше не будет. А Павел не успел научить Вадима играть на гитаре, чтоб он продолжил традицию. И стоило ли ее продолжать? Нет в семье больше единства и целостности. Каждый отныне сам за себя.

Теперь Саша приезжает в отчий дом, да еще и с женой. Уехал в Москву работать художником (смешно от самого сочетания этих слов), пока он, Вадим, должен жить бок о бок с родителями, не смея глядеть в глаза отцу, смотреть из окна на проклятый дикий пляж и трястись от страха, когда маленький Арсений идет купаться. Седыми прядями на висках Вадим обязан страху, что мстительное море заберет его сына, он носил в себе это видение, как одержимый, горячо поощряя тещину гиперопеку над Арсением. Хрупкий, бледный, то и дело болеющий Арсений как будто и сам боялся моря на подсознательном уровне.

Но больше всего Вадима бесила Сашина суперспособность плевать на всех и каждого. Он не ведал страха, не признавал компромиссов и сбрасывал с плеч любой крест. Вадим горячо осуждал своеволие брата, выступая его ханжеским судьей. Он никогда не мог признаться сам себе, что завидовал Сашиному характеру, его граничащей с безумием отваге и жажде познать жизнь во всей ее полноте.

Вадим припарковал машину аккурат рядом с Сашиной, еще раз убедившись, что брат-таки приехал. До этого в нем теплилась надежда, что он может передумать.

Вадима никто не вышел встречать, все спали в такую рань. Стараясь бесшумно ступать, он направился в прихожую и в испуге застыл.

У Вадима перехватило дыхание. Напротив их семейной фотографии, увеличенной и обрамлённой в дорогую рамку, стояла женщина. Она была одета в белый шелковый халат, длинные волосы рассыпались по плечам в волнистом беспорядке как у.… как у Лидии в ту ночь!

Лидия!

Перед Вадимом с ужасающей реальностью оживал его ночной кошмар. Лидия бледной тонкой рукой трогала Сашино лицо на фотографии.

Она восстала со дна, чтобы их покарать. Когда-то это должно было случиться. Так отчего же Вадим так трясётся за свою чертову жизнь?

Его сердце бешено колотилось, словно избивая молотом тишину.

Лидия почувствовала его спиной, ее тело дрогнуло, она резко убрала руку с фотографии. Сейчас она повернется. Вадим вдохнул в себя воздух, чувствуя, что не в силах сделать выдох. Каково ее лицо сейчас, когда она более трех лет пробыла на дне моря? Должно быть, она страшна как смертный грех. Ее глаза внушали страх уже тогда.

Она повернулась, и они синхронно издали испуганное «ах!».

Это была не Лидия. На него смотрела незнакомая молодая женщина с бледным лицом и приятными округлыми чертами. Она действительно похожа на Лидию, особенно цветом волос и белизной кожи. Только Лидия никогда не улыбалась так мило и услужливо.

— Здравствуйте. — Незнакомка первая пришла в себя и сделала попытку улыбнуться. — Вы, вероятно, Вадим?

Он не ответил, все еще переживая данную ситуацию.

— Меня зовут Вера. Я жена вашего брата. Встала попить воды. У вас так жарко, не то что в Москве. И заметила фотографию. Очень красивая.

Она нервно поправила халат на груди, пока Вадим безучастно смотрел в одну точку.

— Вам, наверное, нужно отдохнуть с дороги. Спокойной ночи.

Она ушла, так и не дождавшись от него ответных реплик.

Вадим же в эту ночь так и не заснул. Ему снились светло-зеленые открытые глаза, которые закрыла пеленой водная гладь.

Как он и ожидал, встреча с братом при ярком свете следующего дня была едва не мрачнее ночного кошмара. Стоило ему увидеть Сашину энергичную фигуру, услышать его бодрый смех, Вадим поморщился как при острой боли. Саша не имеет права так громко смеяться и разговаривать, когда Павел навеки умолк под землёй.

— Ну, здравствуй. — Саша как ни в чем не бывало протянул Вадиму руку.

— Только не надо вот этого, — отмахнулся Вадим, подразумевая Сашину руку. — Какого черта ты опять заявился?

Саша, пожав плечами, убрал руку. Он будто бы и не расстроился, что ему не рад родной брат. Вадима Сашина беззаботность просто бесила.

— Тебя приехал повидать. Соскучился, — издевался Саша.

— Когда тебе было скучать? Ты, кажется, женился? — Вадим гаденько улыбнулся, чувствуя, как слюна во рту превратилась в желчь. — А я-то думал, что любовью всей твоей жизни является Лидия. Не подскажешь, куда подевались твоя великая любовь и масштабная страсть, достойные пера Достоевского? Всё? Так банально и быстро закончились?

— Она умерла, — глухо произнёс Саша.

Его самоуверенную спесь как рукой сняло. Вадим почувствовал удовлетворение. Лидия была, есть и будет единственным слабым местом брата.

— Да, я в курсе. — Вадим продолжал в том же тоне. — И это произошло зря? То есть не во имя твоей великой любви, как ты пытался уверить?

— Она… Вера похожа и не похожа на Лидию. — Весёлость совсем оставила Сашу, он выглядел затравленным. — Вера будто ее альтер эго. Она насквозь положительна, совсем непорочна, не такая как Лидия. Она…

— Да-да, я понял, когда соберёшься топить ее труп, как-нибудь без меня, хорошо?

Саша с раздражением вздохнул:

— Диалога у нас не получается, а жаль. Ты всегда был душным, Вадик. Таких, как ты, сейчас принято называть токсичными людьми. Психологи рекомендуют держаться от тебя подальше. Пожалуй, тот редкий случай, когда я последую их совету.

— Это я собираюсь держаться от тебя подальше. Мы с семьёй уедем отсюда в течение часа, — сказал Вадим.

— Ты не останешься на шашлыки в честь нашего прибытия?

— Разумеется, не останусь.

Вадима ужасно бесил этот якобы праздник. Он напоминал ему притчу о блудном сыне, которую читал Арсению отец Андрей, православный священник и близкий друг родителей, вхожий в их дом. Притча всегда казалась Вадиму ужасно несправедливой, толкование отца Андрея не изменило его мнения. Теперь же Вадиму суждено самому испытать праведный гнев благопристойного сына библейского праведника.

— Вам придется ехать без Арсения, — сказал Саша. — Мы с Верой обещали взять его с собой покататься, чтоб он провёл Вере экскурсию по нашим природным достопримечательностям. Арсений так обрадовался, не хочется его расстраивать.

Лицо Вадима скривилось в некрасивой презрительной гримасе:

— Кто такие вы с Верой, чтобы куда-то брать с собой моего сына и решать, оставаться ему или нет?

— Я его крестный отец, — спокойно ответил Саша. — Мы с Лидией крестили Арсения и любили как родного сына. Я помню, что ты хотел видеть крестным отцом именно Павла. Брат тогда слёг с тяжелейшей пневмонией, но мы его отмолили. Удивительно, что Бог берег его для того, чтоб он перерезал себе вены.

— Не смей произносить имени Павла! — Вадим вскочил с места. — Это ты перерезал ему вены! Его кровь на твоих руках!

— Угомонись! — Саша повысил голос, заставив тем самым Вадима сесть на место. — Это был его и только его выбор. Не знаю, когда до тебя наконец дойдёт.

Это было уже выше сил Вадима. Его подмывало резко и грубо ответить брату, возможно, даже ударить. Он ошибался, думая, что Саша уже не сможет вывести его из себя. Вадима остановили шаги. Его жена Юля шла, обняв за талию Сашину жену. Обе женщины были Вадиму одинаково неприятны — Юлия по известным причинам, а Вера в его голове прочно ассоциировалась с Лидией.

— Вадим, Вера такая прелесть, — со сладким лицемерием промурлыкала Юля, обнимая Веру за плечи. — Вы успели познакомиться?

— Успели, — буркнул Вадим.

— Сегодня будут шашлыки, мы же не уедем, правда?

Вадим открыл рот, желая сказать, что они уедут и возьмут с собой Арсения, но его взгляд остановился на Саше и его жене. Саша обнял Веру за плечи, она улыбнулась, приклонив голову к его шее. Вадима взяла злость на их семейное счастье.

— Да, останемся, — ответил он Юле. — Ради тебя.

Глава 3

Нежность и грация сродни кошачьей,

Мягкость и чёткость изгибов.

Над красотой даже время не властно,

Она повод грёз и ошибок.

Тело, прикрытое шелковой тканью

Или укрытое в хлопок,

Способно размыть, уничтожить все грани,

Мужчина как мальчик стал робок.

Женское тело воспето поэтом,

Художник его обессмертил.

Стыд отступает пред негой раздетой,

Пред истиной не лицемерьте.

Ранним утром Вера разбудила Сашу и за руку повела его к морю. Она ни разу не видела море вблизи, ей не терпелось познакомиться с могучей водной стихией.

Утреннее море было спокойно, это означило, что можно искупаться. Волны на этом пляже опасны из-за огромных камней, можно серьезно искалечиться, если человека выбросит на берег.

Саша вошёл по колено в воду. Его лицо приняло сосредоточенное выражение, как у индийского йога. Муж дышал полной грудью, вдыхая запах моря. Он дома! Его дом здесь, на этом диком пляже, а вовсе не в кирпичных стенах родового гнезда.

Вот он, блудный и грешный Адам, который сумел добраться до своего Эдема, пахнущего кипарисом, можжевельником и морской солью. Вокруг витает необыкновенный дух свободы и чистоты, который человек ищет везде, и порой не хватает жизни, чтоб его отыскать. Чистое бирюзовое море вовлекает в брачный танец яркое солнце, они сливаются, рождая на свет мистическое дикое сияние, из тех, когда болят глаза, но нельзя не смотреть. Воздух — второе дитя этого безумного союза — ласков в отличие от колючего прекрасного собрата, он окутывает приятной прохладой и крепкой дружеской нежностью. Девственная природа, суровая и непоколебимая, наблюдает за игрищем этих контрастов с материнской снисходительностью. Гармония, свет, невыносимая красота, — вот чем был для Саши этот дикий пляж. Таким же он представлял себе библейский рай — место, где не жалко провести вечность.

— Как удивительно. — Вера подошла к Саше и взяла за руку. — Та гора похожа на льва с изогнутой спиной.

Саша поднял глаза на гору, бросив ей вызов. Ему всегда виделось, что окаменевший «лев» готовится к прыжку.

— Тут везде галька? — Вера присела и с восторгом глядела на россыпь камней под ногами.

— Почти, насколько мне известно, — ответил Саша, пристраиваясь рядом с ней.

— Мне больше нравится галька, песок пачкает кожу и полотенце. И камешки можно красивые пособирать. Найди мне камень в форме сердца.

— В одной шотландской легенде гальку называют «слезами русалки».

— Ух ты! Расскажи.

— Это легенда о русалке, полюбившей молодого монаха. Он научил ее молитвам, и они вместе вымаливали для русалки душу. Однако та не смогла побороть зов моря и уплыла от монаха навсегда, проливая горькие слезы. Эти слезы и превратились в гальку.

— Красивая легенда, — улыбнулась Вера. — Моим любимым мультиком в детстве была диснеевская «Русалочка».

— Ерунда. Сказка Андерсена намного круче.

— Его история более глубокая. Она учит, что нельзя заставить полюбить. Можно получить ноги и лишиться языка, но эти жертвы напрасны, если твой принц любит другую. Зато никогда не поздно быть человеком и сохранить свою душу. Русалочка-то ее все же получила.

— Мрачноватая вещь, — задумчиво согласился Саша. — Но я всегда любил мрачные сказки. Они изначально такими и были, потом люди стали переписывать их, подгоняя под золотую формулу «и жили долго и счастливо». Что поделать, люди нуждаются в красивых иллюзиях.

— А я верю в любовь и в золотую формулу «и жили все долго и счастливо», — упрямилась Вера. — Я рада, что люди додумались переписать эту жуть, что представляли собой наши вечные детские сказки в оригинале. Свихнуться можно от такой жестокости. Своим детям я буду рассказывать исключительно светлые истории. И они должны будут вырасти хорошими и милосердными людьми.

Саша усмехнулся и не стал ничего отвечать. Дети Веры вырастут такими же витающими в облаках, не знающими жизни дурачками. И все же Саша в этот момент испытал к жене нечто вроде нежности, словари называют это чувство умилением. Его романтичная, начитавшаяся всякой дребедени Вера! Как она не похожа на ту, другую, образ которой вновь пробудил в нем Вадим.

— Какие девушки становятся русалками? — спросил Саша.

— Утонувшие девицы или девушки, умершие до замужества.

Значит, Лидия вполне могла стать русалкой.

— Мне так понравилась твоя семья, — сказала Вера. Саше ее голос показался вкрадчивым и осторожным.

— В самом деле? — Он не разделял восторгов и считал, что Вера также их не испытывает. Кем тут восторгаться? Ведьмой Аленой Михайловной? Пустоголовой Юлькой — бесполезной соломенной куклой? Вадиком, глядя на которого хочется влить ему в глотку стопку водки и растрясти как следует, выбив усталый вид побитой собаки? Симпатии заслуживают только отец и маленький Арсений, но Вера практически с ними не общалась. Вчера на празднике, организованном как будто бы в ее честь, у Вера выглядела глуповато — бедняжка совсем не знала, куда ей податься. И все же Саша хотел понять, почему она лжёт о своём восторге.

— Только вот твой брат Вадим… Мне показалось, что он не рад нашему приезду. — Вера говорила, словно ступала по тонкому льду.

— Не принимай на свой счет. Вадим в принципе ничему не рад в этой жизни.

— Почему он такой?

— Семейное.

Вера замолчала, но явно крутила на языке главный вопрос. Наконец она собралась мыслями:

— Кто такая Лидия?

А, ну вот где собака зарыта. Естественно, старая жирная сплетница Алёна Михайловна расплела свой язык и наговорила Вере небылиц, достойных первой полосы ширпотребных желтых газет. И все же Саша ждал, что Вера когда-нибудь спросит про Лидию, поэтому отреагировал спокойно:

— Невеста моего брата Павла, он умер три года назад.

— А почему он умер? Сколько же ему было лет?

— Мы с ним двойняшки. Павел считался старшим, по словам родителей, он первым из нас увидел мир из материнской утробы.

— Что же стряслось? Почему он умер таким молодым? А твоя мама…

— Да, она сильно заболела на нервной почве, ее душа умерла с горя вслед за ним. Сказать начистоту, она не хочет больше жить и услужливо позволяет болезни сосать свои силы. Мать очень любила Павла. Как и все в нашей семье.

Саша поглубже втянул в себя воздух, призывая на помощь морскую стихию. Вера грустно склонила голову, она приписала Сашин скорбный вздох болью за родных. Но дело было в ином.

Мать и Лидия — слишком щекотливые темы. Как бы Вера ни любила Сашу, какой бы жертвенной и всепонимающей ни была ее любовь, о матери и Лидии разумнее всего твёрдо и бесстыдно лгать.

Мария Дронова, или Марыся, как ласково величал ее муж Петр Сергеевич по примеру тестя, действительно была больна. Душевно больна.

Ее болезнь тщательно скрывалась от всех, особенно от семьи Левиных, с которым Дроновы породнились через женитьбу Вадима. Из посторонних людей припадки Марыси видел лишь отец Андрей, священник и школьный друг Петра Сергеевича. Для остальных же она была женщиной крайне слабого здоровья. И это все, что о ней знали в округе.

С пяти лет кроткая и нежная Марыся стала пугать отца странной для маленькой девочки замкнутостью. Она могла часами тихо сидеть и вдруг резко вскидывала голову, словно видела что-то страшное. Марыся глядела в пустоту, серые глаза ребёнка увеличивались от первобытного ужаса. Затем она принималась кричать, оглушительно и душераздирающе.

Отец Марыси, Анджей Вишневский, чистокровный поляк, эмигрировавший в Россию после войны, готов был сам сойти с ума. Были времена, когда он подумывал отдать дочь на лечение, но всякий раз его останавливал страх ещё более глубокий, чем возможность лицезреть припадки дочери. Он боялся, что лечение сделает хуже. А если сказать совсем начистоту, то его пугала перспектива, что дочка, будучи не хозяйкой своему разуму, сболтнёт лишнего. Они, то бишь врачи, могут ввести Марысю в состоянии гипноза, они глянут ей в подкорку и узнают истинную причину ее безумия. Нет, Анджею были не нужны подобные проблемы. Совсем не нужны. Не для этого он уехал с дочкой подальше в новую жизнь.

Тем более припадки Марыси имели свойство на неопределенный период прекращаться, и тогда во всем мире было не сыскать более тихой и ласковой девочки. В глубине души Анджей не считал дочь безумной, он надеялся, что это не более чем игра, порождённая богатым мрачным воображением девочки, что та однажды перерастёт эту напасть и станет такой как все. Ведь имеют же дети воображаемых друзей, и родители считают подобную фантазию приемлемой. Так отчего же его Марысе не иметь воображаемых врагов? Необходимо какое-то время обождать. Как это обычно и бывает, временное ожидание Анджея переросло в постоянное. Человек ко всему приспосабливается, даже к безумию родного ребёнка.

Анджей и Марыся любили друг друга огромной родственной любовью. Марыся гордилась отцом и не раз высокомерно заявляла, что ее отец — потомок знатных польских шляхтичей, в доказательство этого демонстрировала кольцо с гравировкой «kocham Cie», которое она носила как единственная дочь своего отца. Иных подтверждений знатности деда Павел, Саша и Вадим не нашли, в их голову закралось подозрение, что кольцо кто-либо из предков деда или же сам дед вполне мог просто-напросто украсть. Но к матери из вежливости относились как к знатной дворянке, никогда не оспаривая ее происхождение — отец так наказал.

Петр Дронов считался первоклассным каменщиком в пору, когда заступил возвести для Анджея Вишневского дом в нескольких минутах ходьбы до моря. Петру было тридцать три года, он недавно похоронил свою несчастную бездетную жену. Едва ли Петр мог предположить, что его сердцем навек завладеет шестнадцатилетняя бесноватая девчонка.

Петр увидел юную Марысю и первым из вороха чувств стало сильное желание ее защитить. Девица в ту пору была так тонка, что Анджея поражало, как мог уживаться в этом тщедушном теле лукавый, имя которому было легион. Год, пока возводился дом, Марыся и Петр играли в переглядки, пока Анджей прямо не спросил своего каменщика каковы его намерения:

— Понравилась?

Петр кивнул с затравленным видом, мол, не по Сеньке шапка. Анджей посмотрел в честные глаза потенциального зятя и как на духу рассказал про дочерний недуг.

Петр выслушал и не поверил. Ясно было одно: признание отца Марыси не угасило пламень горевшей любви. Петр относился к семнадцатилетней девочке с отеческой нежностью, а она будто даже совсем излечилась, тотчас стихая у него в руках.

Ещё через год Анджей выдал дочь замуж и наконец позволил себе умереть от инфаркта. Марыся осталась в надежных руках.

Спустя пять лет Марыся понесла, и Петр увидел в этом расположение Божье. Православный священник отец Андрей, его школьный друг, качал головой. Он хоть и был священником, но не считал делом богоугодным произвести на свет дитя от душевнобольной матери. Впрочем, спустя положенное время он окрестил двух мальчиков-двойняшек Павла и Александра.

Павел рос на радость матери, Марыся любила его сумасшедшей любовью, ведь он так напоминал ей незабвенного отца. За годы своей недолгой жизни Павел сумел стать главной нянькой младшего братишки Вадима, родившегося четырьмя годами позже старших мальчишек.

Павел рос нервным юношей, но деятельным и ответственным. Он брался за любую работу, его и отметил Евгений Левин, пригласив работать на себя и предложив приличный оклад. Павел тогда бросил между делом Вадиму, что у Левиных хорошенькая дочка. Вадим признался, что давно на неё глядит в школе, Павел рассмеялся и пристроил Вадима подработать к Левиным, чтобы брат имел возможность видеться с Юлей в неформальной обстановке. Это и стало началом подростковой любви, что привела к свадьбе и рождению сына.

Насколько Марыся любила Павла, насколько была терпима к крошке Вадиму, настолько отталкивала от себя Сашу. Она невзлюбила его с рождения, и с каждым годом отвращение к сыну крепло в больном сознании матери. Маленький Саша был похож на мать наиболее из троих братьев, Петр любил сажать сына на колени и глядеть сыну в глаза — в Марысины глаза, такие же серые, безумные, не любящие.

Лет с шести Саша ни с того ни с сего начал рисовать. Впоследствии, размышляя, откуда у него возник талант творить, Саша пришел к выводу, что глухое одиночество позволило ему слышать потусторонние голоса, нашептавшие ему сюжеты картин. Он перечеркивал карандашом всплывающие чувства и обнаружил, что ему становится легче и интереснее жить. Сначала получались непонятые детские каракули, но со временем рука стала выводить образы узнаваемые и пугающие. Пока Павел играл с Вадимом, перебирая гальку, Саша рисовал море. Мальчишка с самым серьёзным видом перекидывал из своей головы на бумагу мертвых рыб, выкинутых морем на пляж и истекающих кровью огромных акул. Когда Марыся впервые увидела рисунки сына, с ней сделался припадок. Она больно отхлестала Сашу по щекам и обозвала отродьем дьявола.

— Он рисует мои кошмары! — задыхалась Марыся, пятясь от избитого ею сына. — Откуда он знает мои сны?

Саша сжался в углу, по щекам текли горькие слезы боли и обиды. Он смотрел как отец, игнорируя его, обнимает и целует мать, мягко уводит ее на кровать и сидит над ней как над малым дитем.

Отец вспоминал о Саше, лишь когда мать полностью стихала в его объятьях. Обычно к этому времени ему удавалось успокоить себя самому, испробовав на вкус соленый яд своих слез. Наконец Саша вдоволь напился этого яда и потерял к нему чувствительность.

Он смекнул, что близкие не заступаются за него. Бить и обзывать его разрешается в их семье. Если мать позволяет себе, значит потом это будут делать отец и братья.

Саша озлобился. На мать, на отца, на весь мир. Напрасно Петр Сергеевич временами пытался приласкать его, Саша рос угрюмым и молчаливым. Братьев он избивал за любое неугодное слово или косой взгляд, пользуясь тем, что гораздо крупнее и сильнее обоих. Мать же стала Саше чужой женщиной, презираемой им и ненавистной.

Он жил в плену своих мрачных картин, сам не понимая для чего он их рисует. Словно какая-то сила водила Сашиной рукой. Однажды в восемь лет он горячо пожелал, чтоб мать уплыла от них навсегда, и нарисовал похожую на неё русалку. Он сидел на берегу дикого пляжа, над морем сгущались сумерки. Саша дорисовал картину, когда почувствовал чьё-то тяжёлое дыхание себе в макушку.

Он обернулся и едва не закричал от ужаса. Сзади него стояла мать — вероятно, наблюдала за процессом создания картины. Марыся разорвала картину в клочья и кинулась бить сына.

— Как ты смеешь это рисовать? — Все, что смог разобрать Саша в нечленораздельном рычании матери.

Павел подоспел, ему удалось мягко увести ее. С этого случая Марыся совсем слегла и больше почти не вставала с постели.

— Так что же случилось? — Вера предприняла последнюю попытку узнать причину безвременной кончины брата Саши, о котором он ни разу до этого не упомянул.

— Вера, — Саша повернул к жене усталое лицо, одними глазами, без грубых слов, давая понять, что она надоела ему с расспросами, — пойми меня, пожалуйста, сейчас правильно. В моей семье произошло большое горе. Не нужно бередить раны. Я убедительно прошу тебя не приставать к моим родственникам с этой историей. Может быть, лет через пять или десять мы сможем рассказать о Павле без боли в сердце, но не сейчас. Будь умницей, забудь на время о моем мертвом брате. Его все равно не вернуть. — Саша как воочию вновь увидел ручей алой крови, нарисовавший причудливый весёлый узор на кафеле ванны. Чёрный юмор смерти.

— Это действительно страшно. Прости, что заставила вспомнить об этом. Вы общаетесь с невестой Павла?

Да что ж она не угомонится? Но Саша решил переносить допрос жены стоически и отвечал холодным снисходительны тоном. Может быть, так Вера наконец поймёт, она вообще довольно деликатна и догадлива. Да и всяко лучше отвечать на щекотливые вопросы самому, чем доверять это дело родственникам.

— Нет, Лидия бесследно исчезла. — Саша окинул море внимательным долгим взглядом.

— Ничего себе! Вы так и не нашли ее? — Вера вытаращила глаза и стала одним сплошным вниманием. Да, Алёна Михайловна тоже говорила о загадочном исчезновении этой женщины.

— Никто ее не видел уже года три, мне иногда почему-то кажется, что она путешествует по разным берегам. Она очень любила море. Любила сидеть возле моря, есть возле моря, читать возле моря.

Любить возле моря. Саша вспомнил их первое ночное купание, ее обнаженное тело, неправдоподобную белизну кожи, сплетение их рук и ног. Это было тысячу лет назад, никак не меньше.

Сам он пропал, как только ее увидел. Лидия сидела рядом с Павлом, он представил ее как свою будущую жену. Павел трясся над Лидией, смотрел ей в рот, обхаживал, а она равнодушно смотрела на него, снисходительно позволяя себя обожать. Это видели все, кроме Павла. Саша помнил, как они с Вадимом люто ревновали. Вадим ревновал брата, а Саша сходил с ума по Лидии.

Павел рассказывал, что встретил ее на одном из бескрайних пляжей. Лидия и неистовое море слились воедино и стали одной стихией. Чёрное море того берега не огранено сумасшедшими видами гор и зеленью, оно обнаженное и дикое, украшенное лишь белыми барашками пены. Лидия была точно такой — ее прекрасное сильное тело скрывало лишь тонкое белое платье, а густые чёрные волосы повторяли пляску штурмующих волн.

Красота Лидии была дикой, полной контрастов. С лица можно было смело писать Сикстинскую Мадонну, но при этом было в ее лице что-то непристойное. Порочность проглядывалась в нижней части лица, в районе губ — пухлых, ярких, вызывающих, — губ сластолюбицы.

А вот глаза были воистину чисты и прекрасны.

Саша посмотрел в них, и случилось его личное чудо — он поверил в Бога. Саша уже тогда лелеял в себе художника, поклоняясь своей кисти как Кресту. Но, посмотрев в глаза Лидии, он уничтожил в себе творца, признав свою полную несостоятельность перед Богом. Такие глаза мог создать только Он — упорядоченный и высокий разум, которому доступно то, что вовек не сделать человеку, будь тот хоть тысячу раз талантлив. Такие глаза не могли стать порождением жестокой и своенравной природы, в них было что-то особенное, уходящее за грань законов мироздания, необыкновенное и мистическое. Саша поразился, впервые увидев человеческую душу в этих чистых светло-зелёных глазах.

Саша любил в Лидии все: ослепительную белизну кожи, чёрные волосы, которые вобрали в себя все краски ее спокойной женственности, красивую округлую грудь, длинные ноги и детское весёлое лицо, в котором так крепко сплелись невинность и порок. Она была идеалом, до которого не добралась его фантазия, и не дотягивалась мечта любого человека. Она была Божьим созданием, которую ревновал сам дьявол, терзая и мучая в своей неуемной ревности. Она была шедевром.

А Саша и Павел… Она смеялась над ними, а они дорого заплатили за попытку ее приручить. Они сгинули вместе с ней в холодной тьме.

Отец с Вадимом отреагировали настороженно, когда рассудительный Павел привёл в дом девицу без роду без племени. Красивая девушка, спору нет, но уж больно скрытная. Лидия, опустив глаза долу, поведала сладким голосом, что она сирота, и Павел — единственный близкий человек в ее жизни. Звучало так слезливо и пафосно, что никто не воспринял Лидию всерьёз. И точно не пожелал с ней породниться. Эта женщина с самого начала не внушала доверия.

Но Павел впервые попросил у матери кольцо с изумрудом, заверив, что Лидия та самая женщина, с которой он желает провести жизнь. Марыся пожелала на неё посмотреть.

Павел вёл невесту к постели матери, его руки дрожали от невроза. Марыся поглядела на Лидию, отпрянула в испуге, затем быстрым движением сняла с пальца кольцо и протянула Лидии. Потом силы будто совсем оставили Марысю, вместе с кольцом, она потеряла сознание.

Павел был счастлив, думая, что мать благословила его на женитьбу. Но Марыся на следующий день огорошила сына заявлением, что он привёл в дом ведьму.

— Эта тварь, эта проклятая русалка забрала у меня кольцо, — заявила Павлу Марыся.

Напрасно Павел клялся, что сам видел, как мать добровольно отдала Лидии своё кольцо. Марыся твердила, что все было совершенно не так. Принять кольцо обратно она также наотрез отказалась.

— Русалка забрала свое кольцо обратно, — качала головой Марыся, её бескровные губы дрожали.

Павлу оставалось только вздыхать. Мать часто упоминала некую страшную и мстительную русалку, неизменную героиню своих кошмаров. Но что общего имеет мифологическая тварь с веселой и добродушной, а главное, состоящей из плоти и крови Лидией? Риторический вопрос, Павел и не ждал от матери ответа.

Он не стал говорить невесте, что мать совсем повредилась рассудком. Ему показалось, что он беспечно улыбнулся невесте (на самом деле это был нервный тик) и сказал, что мама очень рада их предстоящей женитьбе. Лидии, впрочем, было совершенно все равно. Она смекнула, что Марыся почти не встает с кровати, и, следовательно, немногое решает в семье. Пусть Павел по-своему и привязан к матери, но ночная кукушка всегда перекукует дневную.

— Я очень боюсь моря, — сказала Вера. — Оно — нечто вроде кладбища. Сколько людей тонут каждый день, а моряки и вовсе бросают своих мертвецов с корабля на дно. И так странно… Обычное кладбище вызывает трепет и смущение, а с морем как будто все так и надо. Я, наверное, единственный человек с такими странными ассоциациями. Прости меня, иногда я сама себе кажусь ненормальной.

— Значит, не пойдешь плавать? — Сам Саша уже разделся до плавок.

— Пойду, но только с тобой.

Море вовсе не было теплым. Вступив в него, Вера тут же покрылась гусиной кожей.

— По правде сказать, я не умею плавать. — Вера медленно ступала вперед, тщетно надеясь согреться. — Мама растила меня одна, у неё не было денег возить меня на море.

— А я тебя привёз! Пошли учиться, моя русалка!

Саша схватил Веру в охапку и потащил в воду. Вера брыкалась, защищалась и умоляла отпустить, но Саша швырнул ее прямо навстречу прохладным волнам. Вера захлебнулась, наглоталась морской воды и дрожала в страшном испуге. Поглощенная своим ужасным состоянием, она не заметила презрительного взгляда мужа. С гримасой отвращения он оставил жену на растерзание солёной воде и сиганул в широкие объятья надвигающейся волны.

Саша был отличным пловцом. Он плавал брассом, на спине и нырял, упиваясь морской водой. Его губы забыли морскую соль, тело отвыкло от тяжести волн. А ведь море — часть его жизни, самая прекрасная и самая ужасная одновременно. Вера тысячу раз права, море — самое красивое и самое страшное порождение природы. Именно это хрестоматийное сочетание пленяет человека навсегда, мало кто может противиться его зову. Оно прекрасно, даже когда убивает. Уж Саша точно знал это.

— У меня есть давняя мечта, — сказал Вере муж, когда уже лежал на горячей гальке. — Я хочу нарисовать русалку. Я пытался в детстве и несколько лет назад, но… не получилось. Третья попытка всегда удачна, если верить тем же сказкам. Три — магическое число.

— Интересная задумка! — Вера, как всегда, живо отреагировала на Сашину идею, которая касалась живописи.

— Я хочу рисовать с натуры. Никого не вижу в роли прекрасной русалки, кроме тебя. Твоя светлая кожа смотрится в море совершенно мистически. Лучше тебя натурщицу мне не найти.

На самом деле лучшей кандидаткой на эту роль была и остаётся Лидия. Но он уже рисовал ее в этом образе. Потом в другом. Кончилось плохо. И зачем он опять хочет полезть на рожон?

Саша задумался над этим, и его лицо приняло суровое выражение. Причина есть, и она ясна, глупо и трусливо ее избегать.

Ему необходимо победить роковой зов моря и Лидии, который он слышал все эти годы из самой Москвы, необходимо не поддаться ему. Не нужно думать о том, что Вера и есть та самая русалочка Андерсена. Прекрасная, самая хорошая, но не та. Лидия зовёт его и искушает, но он должен выстоять. Он напишет новый портрет и покончит с прошлым навсегда.

— Это предложение, от которого невозможно отказаться! — Вера была счастлива, как ребёнок. Саше стало стыдно за то, что она беззаветно любит его.

Глава 4

Окунает с головой волна,

Ты в ней сознательно, бесповоротно тонешь.

Она тебя и утопить вольна,

Но держит на плаву, ты от экстаза стонешь.

Твой выбор невелик:

Ты либо уж борись иль мигом уносись теченьем,

Порок так глубоко в тебя проник,

Тебя погубит это наслажденье.

В то время пока Саша с Верой отдыхали на диком пляже, Вадим видел десятый сон. Всю ночь его мучали кошмары, он смог освободиться от них только на утро и проспал добрых полдня.

Он ложился спать в расстроенных чувствах. После длительных и неприятных ему приставаний Юли он наконец почувствовал себя вымотанным и медленно наблюдал, как подсознание предлагает ему сон.

Ему снилась собственная свадьба. Вадим заворочался, пытаясь отогнать неугодный сон, но было поздно. Он вынужденно пересмотрел роковой день, когда впервые увидел Сашу и Лидию вместе. Тогда он и понял, как жестоко обманут Павел…

Вадим провалился в сон, и перед ним предстал совсем еще молодой мальчик, в котором он с некоторым трудом узнал себя. Мальчик Вадим был красив и важен в своем дорогом костюме с красной бутоньеркой. Но самое главное, что он был счастлив и улыбался.

Откуда-то из глубин своей памяти он слышал голос брата Павла:

— Вадим, ты теперь не мальчик, но муж. Когда же ты успел повзрослеть?

Тот улыбнулся. Он знал, что никогда не сможет стать взрослым, пока рядом с ним Павел. Он всегда будет его младшим братиком, который ходит за ним хвостом, несмотря на то что уже бреет щетину и познал любовь женщины.

Потом откуда-то из тумана вышла Лидия в вызывающем красном платье и взяла под руку Павла. На пальце Лидии блестит кольцо их деда по матери, красавца-поляка, над которым всю жизнь тряслась мать, и которое теперь по странной случайности перешло к этой чужой странной женщине.

— Бог мой, Вадим, да ты красавец! Как ты похож на Павла! С ума сойти!

Вадим улыбается. Лидия сделала ему лучший комплимент в жизни. Странно осознавать, что именно ее вкрадчивым мелодичным голосом произнесены эти слова. Лучше б это сказала Юля, или Саша, или мать с отцом — неважно кто, но только не она.

Улыбка Лидии граничила с наглостью.

Алена Михайловна и Юля переглянулись между собой и взглядом вынесли Лидии свой приговор — ни стыда, ни совести!

По правде сказать, даже Павлу с Вадимом сделалось неловко от наряда Лидии. Так не принято одеваться на чужую свадьбу. Это неуместно.

Неуместная! Вот как охарактеризовал бы Вадим Лидию, если б нужно было сделать это одним словом. Лидия была во всех отношениях неудобной женщиной. Она была преисполнена любви к себе и делала только то, что считала нужным. Это, пожалуй, и роднило ее с Сашей. Рыбак рыбака видит издалека.

Даже Юля, которую Вадим считал высокомерной девушкой, всегда чувствовала себя неловко перед Лидией, постоянно поправляла волосы, стряхивала с одежды несуществующие пылинки, произносила слова дрожащим голосом и невпопад, но большей частью просто молчала, словно воды в рот набрала. Вадима это поражало, ведь вне общества Лидии Юля была той ещё болтушкой, местами Вадима даже раздражал ее треп. Но молчаливость рядом с Лидией раздражала ещё больше. Разве Юля не видела, что подобным поведением осознанно принижает себя перед Лидией, дает понять, что та лучше неё?

Красное платье глубокого красного оттенка открывало сильную спину Лидии и полностью обнажало красивые руки. Яркая помада под цвет платья и длинные свисающие до шеи крупными кольцами серьги делали ее похожей на жрицу древней языческой богини, олицетворяющей любовь и страсть. Казалось, она вот-вот закружится в древнем обрядном танце, словно свободная гибкая цыганка или отдаться неистовому танго, а может — страстному фламенко.

Вот и Саша. Такой же неуместный, только в отличие от Лидии, которая явно продумывала свой образ, Саша надел первое, что валялось под рукой. Мятая рубашка, воротник — небрежно торчащий, неглаженый и беспокойный — ровно как Сашина душа художника. Он смотрит на Лидию и безумно горд противоречивым впечатлением, которое она произвела.

Вадим перевернулся на другой бок, вот-вот просыпаясь, но сон продолжал его мучить.

Он увидел Юлю, обворожительную в облаке газовых оборок и воланов. Эдакая целомудренная невеста, особенно на контрасте с неуместным бесстыдством Лидии. И она принадлежала ему. И было наплевать на протест ее семьи, на всеобщее молчаливое осуждение относительно их постыдного повода женитьбы (Юля была на четвёртом месяце беременности). Они молоды, красивы и счастливы. Они любили друг друга.

Всё окутывал странный туман. Явное порождение сна, ведь тот поздний вечер был невероятно ясным и теплым, тумана не было и не могло быть.

Вадим шел сквозь этот воображаемый туман, задыхаясь и растаскивая его руками. Наконец он уперся в дверь и застыл. Вот и они. Вадим стиснул зубы и отвернул голову. Это также было порождением сна, ведь тогда в реальности Вадим с любопытством прильнул к двери и стал подслушивать, так как Саша и Лидия говорили о нем.

— Ну и как тебе невеста? — Лидия спустила лямку платья и смеялась над жадным Сашиным взглядом.

— Так себе. Я видал получше, — отвечал Саша, неловко хватая ее за руки. — Для Вадика, впрочем, в самый раз. Если только он сумеет ужиться в этой семье.

— Старуха, которая маман вашей Юлечки, просто премерзкая. Весь день таращила на меня глаза, делая при этом такое идиотское лицо, что мне стоило огромных усилий вести себя с ней учтиво. Веселенькую жизнь дорогая тёща устроит нашему Вадику. А Юлечкин папаша всю свадьбу раздевал меня глазами. Он богат?

— Какая разница, если он выглядит как поддатая свинья? Допустим, да, он при деньгах. Только не говори мне, что готова лечь под него ради мерзких бумажек. Разве ты дешевка?

— Пока что меня устраивает Павел, он не такой урод, как этот старый еврей, и в то же время не такой бездельник, как вы с Вадимом. Он полностью меня обеспечивает. Возможно, не так, как я бы хотела, но делает все, что в его силах, работает как проклятый ради моих разных хотелок, в сущности, даже и ненужных мне. Конечно же Павел никогда не будет богат, ровно как и вы с Вадимом. Вы немного возвышенные создания, витающие в облаках каждый на свой лад. Миром правят такие, как Юлечкин папа — приземлённые беспринципные циники, которым чужды понятия морали, справедливости и красоты духовной. Им покровительствует князь мира сего. Они дельцы, им некогда созидать и копаться в своей и чужих душах. А мягких возвышенных людей ждёт награда лишь в той другой жизни, в этой они держатся на вторых ролях. И все же я ценю Павла. Женщине важно, когда мужчина горячо любит, искренней любви не могут противиться даже охотницы за деньгами. Не передать словами, какая это беда. О чем я говорила? Ах да: выходить замуж следует за верных и любящих мужчин. Твоя новая родственница, видимо, не в курсе. Она серьёзно думает, что ваш Вадик ограничится ее постелью? Он только что исполнил свой каприз, поймал добычу в тиски, и уже на попятный. Все вы таковы, мужчины.

— Он влюблён в неё уже давно.

— Правда, что ли? Я бы совратила его в два счета. Надо, кстати, об этом подумать.

Лидия заливисто рассмеялась, явно с целью раздразнить Сашу.

Саша взял ее за плечи и с силой потряс. Только тогда она перестала смеяться.

— Я когда-нибудь убью тебя, — непривычным голосом произнес Саша, задирая ей юбку. — Клянусь.

Она опять засмеялась, но уже тише, пока ее смех не перешел в отрывистые стоны.

Вадим был поражён до глубины души. Он и раньше замечал Сашины переглядки с Лидией, но запрещал себе думать, что это зашло так далеко.

Не в силах смотреть на них, Вадим ушел. Он чувствовал себя оплеванным, словно на месте Лидии оказалась его Юля. Он-то знал, что Павел любил свою невесту не меньше. Вадиму было настолько тошно, что захотелось утопиться.

Опять туман. И вот Вадим на диком пляже близ их дома. Он еле продержался вечер, боясь смотреть Павлу в глаза. Он хочет побыть один, его тошнит от собственного дома, где творилось такое бесчинство, когда невеста предает жениха, а брат — брата.

Море угрожающе катило волны к ногам Вадима, словно запрещая ему нарушать ночной покой водного мира. Вадим подчинился воле древней стихии и мирно присел на гальку.

Во сне он заново пережил тот испуг, когда увидел в море нагую деву. Она медленно и с наслаждением плавала, пока не заметила Вадима. Ее-то и охраняет море, подумалось Вадиму. По всем законам русалка должна уплыть прочь, завидев человека, но она направилась прямо к Вадиму.

Это было завораживающее зрелище: луна осветила капельки воды на белоснежном теле этой женщины, заставив его сиять себе под стать. Волосы, длиннее которых Вадим не видел, стыдливо прикрыли наготу, но тем самым только раздразнили воображение. А ноги! Легкие, стройные, парящие, они не касались земли. Такие ножки могла подарить только морская ведьма в обмен на чудесный голосок. Но русалка заговорила, и Вадим узнал этот голос.

Это была Лидия, женщина из плоти и крови. Вблизи Вадим слишком остро ощутил пульсацию жизни в ее венах.

Он пробудился от морока и поспешил отвернуться. Неловко вышло, что он увидел Лидию голой, вдруг пронеслось у Вадима в голове. Хотя сама она, похоже, не придаёт этому большого значения.

— Жениху положено быть с невестой, — тихо засмеялась она.

— А тебе положено быть с Павлом, подлая шлюха! — парировал Вадим и ударил ее по лицу.

Но это было опять порождением сна. На самом деле, парализованный этой неловкой встречей, Вадим промямлил:

— Я… я… мне… жарко. Я освежиться хотел. — Он так испугался, что трясся всем телом.

— Я тоже. — Лидия улыбнулась своей очаровательной детской улыбкой. — Я часто хожу на пляж перед сном.

И развлекаешься тут с Сашей, теперь-то Вадим знал.

— Я плаваю в ночном море, а потом сплю как убитая, это мой маленький секрет. А теперь наш с тобой секрет. — Она приложила ладонь к его губам. — Ты ведь умеешь хранить секреты, мой мальчик?

Вадим затрясся всем телом и прирос к тому месту, где стоял. Ему хотелось уйти домой к Юле. Лидия внушала ужас, втрое увеличенный темнотой. Подобного рода страх, вероятно, внушали путникам мифические обольстительные сирены.

— Поплаваем вдвоем? — предложила Лидия.

— Я… меня ждет Юля.

— Забудь о ней. Хочешь, я сделаю так, что ты забудешь обо всем? Открою тебе ещё один секрет: я ведьма.

И она тысячу раз права. Вадим чётко осознавал, что если войдёт с Лидией в воду, то море погубит его, и он не вернётся.

— Ну скажи, разве ты сможешь устоять? — Лидия взяла его безвольную руку и провела по своей груди.

Вадим больше ничего не видел, кроме ее горящих глаз и призывно открытых губ. Он испытал самое большое потрясение в жизни, самое невозможное чувство — желание с примесью отвращения и стыда. Нежная грудь жгла пальцы калёным железом, прикосновения причиняли ему физическую боль. Тот вид боли, что рождает сладкий тягучий мазохизм.

Лидия скользила рукой Вадима по своему телу ниже и ниже. Вадим уже не сопротивлялся, а нежный и прекрасный образ Юли растаял и больше ничего не значил. Он вырвал у Лидии свою руку и стал лихорадочно снимать брюки.

Он поднял взор, чтобы еще раз посмотреть в ее прекрасное лицо, но увидел жуткий череп с выпавшим глазным яблоком и страшным беззубым улыбающимся ртом. Вместо волос кусками лежала зеленая дурно пахнущая тина, из костлявого тела сочились черви и неизвестные Вадиму морские гады. Скелет схватил Вадима за горло, черви заползли ему в открытый рот, мешая заглатывать воздух.

— Ну же, мой мальчик, поцелуй меня, — ухмылялся безобразный скелет. — Приди же ко мне в объятья.

Вадим дернулся во сне, разбудив Юлю.

Кошмарный сон. Господи, надо же такому присниться.

У Вадима было на душе страшно и паршиво, словно Саша вернулся и они вдвоём подняли со дна морского тело Лидии, чем потревожили ее мстительный злобный дух.

— Что случилось? — спросила Юлия, беспокойно глядя на мужа. — Тебе приснился кошмар?

— Нет, — ответил Вадим, — всего-то моя жизнь.

Глава 5

Человек всегда был собственник в душе,

Во всем виновна спесь «венца творенья».

И гордость в нем зудит, кровь начинает жечь,

Рассудок слаб, готов на преступленья.

Когда предмет любви с улыбкою глядит,

Но ласки и слова мимо тебя проходят,

Тот демон, что внутри, на волю полетит,

Ты сам ему даёшь желанную свободу.

Он будет горячо нашептывать на ухо,

Дразнить тебя, губить, заставит ревновать.

И в сердце станет нестерпимо глухо,

Не вправе он иль она другого целовать.

Подумай хорошо, сколь многих погубила

Безудержная ревность, что порожденье зла.

Все лучшее в тебе в разы она убила,

А жертвам этой дряни вовеки нет числа.

Однажды, проснувшись, Вера отметила необычное оживление в доме. Спустившись, она наткнулась на Юлю и Алёну Михайловну. Стало быть, Вадим с семьёй опять приехали.

Вера не любила, когда они приезжали, сразу становилось неуютно. Ведь так хорошо проснуться в кромешной тишине, выйти из дома, никого не встретив, и пройтись, подставляя себя жаркому солнцу, надышаться целебной для души и тела смесью горного воздуха и морского бриза. Как же Веру восхищали горы! Такие могучие и высокие! Вера казалась себе незначительной песчинкой перед ними. Воистину масштабное зрелище, дух захватывает. Каждый раз Вера изумлялась красоте и величаю гор как в первый, смотреть на них не надоедало, наоборот, была даже небольшая ломка, когда глаза отдыхали от гор.

Наглядевшись, Вера шла пешком до рынка, угощалась там свежими фруктами, покупала персики и преподносила их Петру Сергеевичу. Вере нравилось радовать свекра и проявлять к нему внимание. Она услышала, как отец однажды сказал Саше, что Вера жутко понравилась ему, и мечтать было нельзя, что у последнего будет такая дивная жена.

Перекусив с Петром Сергеевичем, Вера брела к дикому пляжу, где всегда находила Сашу. Она молча садилась возле него, тот был печален и задумчив. Его настроение передавалось Вере, но это была светлая печаль, что сродни умиротворению.

Эти блаженные дни тянулись медленно и спокойно, Вера видела в них одно только счастье. Жаль, что подобные дни разбавлялись такими как сегодняшний.

Сценарий этого дня Вера также знала наизусть. Сейчас она попадёт в плен к шумной и душной тёще Вадима. Та будет пытливо по чайной ложке выпытывать у Веры разные подробности об их с Сашей семейной жизни. Ее дочь будет сладким голоском жалеть Веру из-за невнимания Саши и бесконечно вспоминать Лидию, невесту умершего брата — Павла. И ладно бы, если б она поведала о ней что-либо определённое. Нет же, Юля говорила много, но по факту так ничего и не рассказывала. Заканчивалось все тем, что эти женщины под благовидным предлогом сбагривали на Веру маленького Арсения. Ей нравился мальчик, он добрый и скромный. Только семья Вадима безжалостно отнимает ее внимание у Саши, Веру это обстоятельство крайне заботило.

— Мы кого-то ждем? — спросила Вера у Алены Михайловны.

— Да уж конечно! — воскликнула женщина, эмоционально разводя руками. — Батюшка местный к нам скоро заявится, друг Петра Сергеевича. И приходит, зараза такая, аккурат когда мы с Юлькой привозим Арсения к Петру Сергеевичу. Скажи, вот как он чует здесь мое присутствие?

— Я вижу, вы его не жалуете, — улыбнулась Вера.

— Скорее он меня не жалует. Смотрит как на врага народа.

— Что вы ему сделали?

— Это из-за того, что я отказалась от Христа.

— Я не понимаю, — призналась Вера.

— Выходя замуж за своего Женю, я приняла иудаизм, — пояснила Алена Михайловна.

Вера задумалась. Смогла бы она так сделать? Вероятнее всего, не смогла бы. Означает ли это, что она слабо любит Сашу? Неужели, будь он иудеем или мусульманином, Вера отказалась бы стать его женой? Слава Богу, что перед ней не встала такая дилемма.

— Ваш муж был очень религиозен? — спросила Вера, желая поддержать разговор и отогнать свои мысли.

— Он чистокровный еврей, интеллигентная семья которого чтит религию и традиции своего народа. Его семья выступала против меня категорически. А он пошел против всех и женился. Любил меня до безумия.

Вера снисходительно улыбнулась. Ее забавляло, когда престарелые женщины начинали вспоминать молодость и мнили себя роковыми красавицами, которые всех на свете сводили с ума. Алена Михайловна угадала ее мысли и обиженно поджала губы.

— А улыбаться тут нечего, — отрезала она. — Ты на меня сейчас не смотри, что я растолстела. Молодая я была ого-го, почти как моя Юлька.

— Я нисколько не сомневаюсь, — поспешила заверить Вера, но так и не смогла побороть улыбку.

— Вот не верит, зараза такая! — Алена Михайловна громко хлопнула в ладоши. — Юлька, у тебя в телефоне ведь есть фото для нашей книги? Мы будем делать большой семейный альбом, — пояснила она Вере. — Пять лет уже делаем. Ещё при Игоре покойном начали. Его, кстати, идея. Чем эта моя мадам только занимается, что не может отдать фотографии, чтоб люди сделали матери альбом? Вот вертихвостка!

Даже в ругани Алёна Михайловна не могла скрыть любовного восхищения своей дочерью.

— Покажите, пожалуйста, фотографии. Так интересно. — Вера загорелась.

Где фотографии семьи Левиных, там и фотографии Сашиной семьи. У самого Саши слова не вытянешь относительно его родных. Фотографии в любом случае расскажут больше него.

Вере отчего-то вспомнилось Сашино презрительное отношение к искусству фотографии, которое он вовсе не считал искусством. Перед свадьбой Вера заикнулась, что надо бы нанять фотографа, на что получила в ответ от Саши целую тираду:

— Фотографы — мелкие жулики, а ты предлагаешь мне платить им деньги. Убей меня, но мне непонятен феномен фотографий, и почему такая тухлая безжизненность уничтожает живопись. Фотографии и на заре своей были делом весьма сомнительным. Ну сама подумай, человек жал на кнопку и получал снимок одной застывшей эмоции. Смысл? А теперь они стали настоящим фарсом. Нам отдадут альбом за наши деньги, а ты там себя не узнаешь. Так называемые фотохудожники (ты воображаешь, что эти бездари нынче так себя называют?!) при помощи «Фотошопа» сделают из тебя бездушную куклу, сотрут эмоции с лица, загладят твои складочки при улыбке и тени под глазами. При помощи фильтров они высветлят естественные краски твоей кожи, обезобразят солнечный свет и листву деревьев за твоей спиной. Господи, неужели грядёт восстание машин? Как дурацкая техника может заменить руку, водящую кистью? Живопись — творческий процесс; когда я пишу портреты, я переношу все эмоции человека, что он выдаёт за время позирования, использую все оттенки, что дала его красоте природа. Это не просто щёлкнуть пару раз и потом месяц обрабатывать и улучшать. Живопись — это жизнь, фотографии — ее отсутствие.

Вера и Юлия сели на колени перед диваном, на котором расплылась Алена Михайловна. Показали первую фотографию.

Алена Михайловна предстала там еще девочкой, худой и с большими голодными глазами. Многодетная семья, денег всегда не хватало, поясняла она. Но у этой девочки уже был виден тихий лукавый огонек в глазах, она точно своего не упустит.

Затем Вера увидела ее уже девушкой. Льняные волосы, но темнее, чем у Юлии, тонкая талия, взбитые легкой полнотой, но еще аккуратные ножки. Да, пожалуй, Евгений Левин мог ее полюбить вопреки всему.

А вот и малышка Юля. Она сидит на диване с новой дорогой Барби, хотя на куклу больше похожа она сама.

Юлия с Вадимом на мотоцикле возле моря. Он улыбается и обнимает ее за тонкую талию. Надо же, Вадим был таким харизматичным и улыбчивым. Что с ним стало? Неужто всему виной семейная жизнь?

Свадебное фото Юлии и Вадима. Юлия одета как классическая невеста. У Веры было не так. Они с Сашей не праздновали свадьбу, за них было даже некому порадоваться. Верина мама отмечала этот день как траурный и заперлась в своей комнате. Даже то, что Саша оставил ненавистный Арбат и устроился работать иллюстратором в журнал, не смягчило маминого сердца. А Вере так хотелось, чтоб мама разделила с ней счастье, чтоб порадовалась, а не говорила обидные и жестокие слова, от всей души желая Вере с Сашей проблем и развода.

Сашина семья и вовсе не знала, что у него свадьба, он написал родным о женитьбе спустя неделю после Вериных ежедневных напоминаний сделать это.

Такая странная у них с Сашей свадьба получилась… Вера выбрала простое узкое белое платье чуть ниже колен, а Саша пришел в мятой рубашке и потёртых джинсах, на которых кое-где видны засохшие пятна краски. После ЗАГСа они гуляли в парке Победы, прохожие не принимали их за молодожёнов, не спешили желать счастья и поздравлять. Это был только их с Сашей день, они не впустили в него ни одного лишнего человека. Тогда Вере казалось это правильным и особенно романтичным, а теперь, глядя на красивые фотографии Юлии и Вадима, она пожалела, что их с Сашей свадьба сохранилась лишь в недрах памяти.

— Какая ты красивая невеста, — сказала Вера Юлии.

Вера с улыбкой отметила, что мать возгордилась больше, чем дочь.

— Вот Павел, — показала Юлия, проведя пальцем по телефону. — Это умерший брат Саши и Вадима. Большая семейная фотография висит в коридоре, ты наверняка видела. Не знаю, обратила ли ты внимание на Павла.

Возле большой фотографии Вера впервые увидела Вадима.

— Вообще у Петра Сергеевича, нашего свекра, была мечта, чтоб Саша нарисовал портрет их большой семьи. Он ведь такой талантливый художник. Грустно осознавать, что безвременная кончина Павла и тяжёлая болезнь Марии Анджеевны вслед за этим уже никогда не дадут ему этого сделать. Медлить было роковой ошибкой. Интересно, каково Саше теперь осознавать, что вместо того чтоб увековечить своих родных, он как одержимый рисовал чужую женщину. Да, Саша написал лишь дивный портрет Лидии, — продолжала Юлия, изливая сладкий яд, с явной целью побольнее задеть Веру, как бы невзначай разлить яд ей на сердце. — Жаль, что этот портрет сейчас не повесишь. Это Сашина лучшая работа и самая красивая картина, которую я видела в своей жизни.

— Что случилось с Павлом? — спросила Вера.

Юлия сверкнула глазами, что придало ей дерзкий заговорщический вид. По всему было видно, что эта тема в доме обычно под запретом, оттого они с матерью рады почесать языком с человеком несведущим:

— Павел попал в аварию, в результате чего сделался инвалидом, затем перерезал себе вены, не выдержав такой жизни.

— Стал инвалидом? — ахнула Вера. — Он ведь родился одновременно с Сашей, такой молодой. Как же так?

— Она должна знать, — внезапно сказала Алена Михайловна.

— Мам, зачем? — Юлия делано сморщила нос, тем не менее давая матери знак продолжать.

— Что я должна знать? Говорите, Алена Михайловна, — настойчиво попросила Вера.

— Павла погубили твой Сашка и эта шалашовка Лидка. Уж сколько проклятий в ее адрес изрекла сваха! Да и Сашку твоего с той поры отлучили от семьи, поэтому и сбежал в Москву. Даже Петр Сергеевич не смог найти ему оправдания, а Сашка всегда был его любимцем.

— В каком плане погубили? — не поняла Вера.

— Твой полоумный муж всем объявил, дескать, люблю эту Лидку и хочу жениться. Павел в лице несколько раз переменился, Лидка заерзала, как вошь на гребешке. Потом опять надела высокомерное выражение на бесстыжее лицо и сказала, что твой Сашка, видно, ополоумел. Она ничего не понимает и думает, что он пьян. Павел пожал плечами, но тут встал второй олух царя небесного — наш драгоценный Вадик, и сказал, что не позволит делать из Павла идиота. И рассказал, как видел их на своей свадьбе, Саша все подтвердил. Лидка продолжала с наглой мордой отрицать очевидное. Павел расстался с ней и благословил Сашку с Лидкой на женитьбу, но она за твоего Сашку, естественно, не пошла. Ты меня прости, Вера, но это дурой надо быть, чтоб за него пойти, а Лидка хоть и шалашовка, но явно не дура. А ты, Юлька, тоже не улыбайся. Вадик твой вообще ничем не лучше, а ты такая же дура, как Верка. Что за поколение такое безмозглое? Мужиков, девочки, надо ни во что не ставить, а любить только себя. Так на чем я закончила? А, ну с тех пор в семье черт знает что творилось. На похоронах Павла Лидка была страшна как сама смерть, страшнее ее была только сваха. Бр-р, жуть берет, как вспомню все это.

Вера внимательно слушала этот рассказ и все дальше отдалялась от Саши. Он будто изменил ей прямо у неё перед глазами. Она ведь сразу почувствовала, что Лидия имеет для Саши значение и не ошиблась. Обидно — Вера считала, что является первой и единственной любовью Саши. Он так часто называл ее особенной, что Вера вообразила себя Сашиной музой. А оказывается, вот оно как.

Юлия открыла следующую фотографию. Павел и Лидия. Жених и невеста на чужой свадьбе. На Лидии вызывающее красное платье, чёрные волосы лежат на плечах густыми локонами, красная помада застыла на губах словно кровь.

— Отталкивающая дама, — отметила Вера.

— Нет, она была настоящей красавицей, — возразила Юлия, вполне искренне, как показалось Вере.

— Просто образец распутства и вульгарности! — выпалила Алена Михайловна. — Мужиков брала чисто доступностью. Лично нас с Женей прямо воротило от нее.

— Папе всегда нравилась Лидия, я знала, что он захаживал к ней после ее расставания с Павлом.

— Постыдилась бы говорить такое про отца! — Алена Михайловна кричала на весь дом. — Дура полоумная!

На крик Алёны Михайловны в испуге прибежали Вадим и Арсений, и сразу столь же громогласно были посланы обратно, откуда пришли. Алёну Михайловну так возмутили слова дочери о симпатии своего мужа к Лидии, что ее гнев раскалил без того горячий душный воздух. У Веры заболела голова.

— Мне кажется, кофе повысил мое давление, я прилягу. — Вера встала, ей смертельно захотелось побыть одной.

— Верочка, забудь, — сказала вслед Юлия. — Саша так любит тебя.

— Да, конечно.

Она не поверила Юлии.

Вера не особо хотела встречаться с Сашей в этот день, хоть понимала, что это неизбежно. Не может же она запереться в комнате и не открывать ему. И у неё нет внятных причин не спуститься вместе с мужем к гостю. Поэтому, сидя перед отцом Андреем, Вера могла соперничать по хмурому выражению лица лишь с Вадимом.

Священник был по-старчески сморщенным и очень худым, но с приятным просветленным лицом доброго пастыря. Седые волосы до плеч красиво обрамляли иссушенное аскетизмом лицо, Вера подумала, что отец Андрей чем-то напоминает образ Спаса Нерукотворного. Отец Андрей понравился ей с первого взгляда.

Алена Михайловна крутилась перед ним и шестерила, отец Андрей глядел на нее спокойно и ясно.

— Я, милая моя, верю сразу во всех богов на всякий случай, — сказала она Вере. — Это очень разумно. Иудеи, христиане, мусульмане, буддисты, — все одна секта. Но кто-то из них может оказаться прав. Юлька моя, например, постится исключительно чтоб влезать в свои летние шорты. Такой подход я также считаю разумным.

Вера была не в настроении принимать уроки мудрости. Ее абсолютно не заботило, что карие глаза отца Андрея натыкались на злобный оскал ее лица. Вера симпатизировала священникам и всегда радовалась беседе с ними. Отец Андрей, судя по всему, один из лучших представителей этого нелегкого призвания. Но сегодня не складывается.

Саша сел рядом с отцом Андреем, минуя Веру, и донимал его жадными вопросами.

— Я жив-здоров, Саша, спасибо. Давно не видел тебя, мне отрадно, что ты женился. Обязательно повенчайтесь. Я никак не уговорю Вадима с Юлией на этот важный для любой семьи шаг. Вот Петр с Марией, твои родители, повенчались сразу после свадьбы и прожили столько лет в горе и в радости. Ничто не могло и не сможет сломить их: ни смерть Павла, пусть будет милостив Господь к его душе, ни затяжная болезнь твоей мамы.

Вера посмотрела на Петра Сергеевича — в глазах Сашиного отца заблестели слезы. Он выглядел таким трогательным, что у Веры сжалось сердце. Едва ли глаза Саши когда-либо увлажнятся, вспоминая о ней. Помимо Веры он будет помнить другую женщину в ярком красном платье, за которую он посчитал достойным предать родного брата. Глупо ревновать к прошлому, конечно же глупо. Вполне возможно, что Саша разлюбил эту Лидию, как только увидел Веру. Почему бы нет? Психологи ведь говорят, что всегда нужно мыслить позитивно.

— Арсений обещал нам с Сашей экскурсию по вашему краю. — Вера решила все-таки себя обозначить и не сидеть с мрачной миной на лице. Отец Андрей не виноват в ее плохом настроении, она ведёт себя невежливо. — Я глубоко верую, посещение церквей и монастырей для меня обязательно в новых местах. Только я так давно нигде не была… Спасибо Саше, что вытащил меня сменить обстановку. Мое последнее паломничество было к Храму Христа Спасителя, а ведь я живу в Москве. Стыдно, право слово. Я стояла в очереди к мощам Николая Чудотворца. Ох, это было целое приключение! Я ещё не скоро о нем забуду.

— Долго стояли? — Отец Андрей с любопытством развернулся к Вере.

— С трёх часов дня и почти до полуночи. Сначала очередь так живо шла, но чем ближе к храму, тем мы двигались со скоростью черепах. Я жутко хотела есть, но боялась потерять свою очередь, так что весь день во рту не было ни крошки. Самое обидное, что к мощам дали прикоснуться на одну секундочку.

— Я выскажу непопулярное для православного священника мнение, — ответил отец Андрей, — но я против перемещения мощей. Тем более в той же Москве много мест, где можно посетить мощи святого Николая, люди просто не знают. Мы же не растаскиваем по кирпичикам Храм Гроба Господня в Иерусалиме. Скоро, боюсь, дойдём и до этого.

— Я была в Иерусалиме, мы жили там у Жениной тетки, помнишь, Юля? — втиснулась в разговор Алёна Михайловна. — Благодатное место, скажу я вам. Вы оставляли записку в Стене плача, отец Андрей? Я оставляла.

— Я не оставлял. — Отец Андрей смотрел на Алёну Михайловну со снисхождением, достойным доброго священника. — Это святыня религии вашего мужа. Православным христианам нечего делать возле Стены Плача.

— Вот вы все хотите меня уколоть относительно религии, отец Андрей, — не унималась Алена Михайловна. — Вот хлебом вас не корми! Ну скажите мне, разве религиозные обряды важнее веры, которая внутри, в сердце? Глядите на мусульман, вон их сколько развелось, а религия у них не та. Что, в ад все попадут? Да там места столько нет, они ж плодятся как тараканы. И Женя мой в ад попал, по-вашему, даром, что он благодетель?

— Я не считаю, что религия важнее внутренней веры, — отвечал священник. — Но религия — главный помощник, это самодисциплина, это принципы, длиною в жизнь. Разумеется, мусульмане не попадут в ад, потому что не признают в Христе Бога. Более того, нам следует многому научиться у них в плане хранения своей веры. Я убеждён, что человек обязан хранить веру, с которой родился, веру своих родителей. С ней же ему следует умереть. Только так и можно стать дельным человеком, только так и можно обрести спасение и утешение. Когда человек отходит от заповедей, он потакает своим грехам. Это напоминает мать, которая умиляется капризам своего ребёнка, а затем удивляется, как так вышло, что ее сын вырос эгоистичным и жестоким человеком. Так и взрослый человек попускает свои прегрешения и не понимает, что роет этим себе яму. Помните Фёдора Михайловича Достоевского? Его романы в своё время так повлияли на меня, что я избрал путь священничества. «Тварь я дрожащая или право имею?» — спрашивал себя Раскольников. Ему было невыносимо считать себя дрожащей тварью, как атеистам невыносимо подумать, что они рабы Божьи. Гордыня противится этому. Иван Карамазов тоже вопрошал, мол, если Бога нет, все ли дозволено? Он решил, что ответ утвердителен. А так и бывает. Если человек отрекается от Бога, его пьянит вседозволенность, он умножает грехи с каждым днём. А что суть грехи? Грехи — это наши болезни, наши нервы. Несоблюдение заповедей влечёт за собой неприятности, сиюминутные удовольствия плоти этого не стоят. Не прелюбодействуй, говорит нам Господь. Вспомните, до каких болезней доводит нечестивый образ жизни прелюбодея. Чревоугодие кажется нам безобидным, а ведь это смертный грех. Стоит ли потакание плоти ожирения, диабета и прочих напастей? А шутка в том, что человек не насыщается земными удовольствиями, сколько бы он ни тешил плоть и гордыню, ему всего будет мало. Кругом диктатура соблазнов, в это рабство идут добровольно сотни тысяч людей. А ещё весь мир говорит о свободе. Мы ведь меры не знаем, в этом беда. В нашем мире лишь церковь называет вещи своими именами, повсюду же кругом подмена понятий. Что же удивительного в том, что церковь всеми силами стараются стереть, заставить умолкнуть? Никому невыгодна правда. Только вера и может помочь человеку держать себя в руках и достичь гармонии и счастья. Это нужно понять. И чем раньше, тем лучше.

Алёна Михайловна обиженно поджала губы:

— Я не согласна. Человека нужно судить по делам его, а не по вере. Я стараюсь хорошо воспитать внука, дурной пример не подаю. Юля у меня тоже при всей своей красоте всегда была приличной девочкой. Она даже посты соблюдает, чтоб вы знали. И Вадим наш тоже…

Алёна Михайловна поняла, что загнала себя в угол, пытаясь вспомнить что-либо благочестивое о своём зяте. Она не любила его и не уважала, ко всему прочему она считала зятя «тепленьким», иначе говоря, немного не в себе, на пару с его братом Сашей. Один лишь покойный Павел в их семейке был достоин симпатии. На беду Алены Михайловны, Вадим, наблюдая неловкую паузу, решил помочь теще не думать над красным словцом и не сочинять ему несуществующих достоинств. Он ухмыльнулся и произнёс:

— Не хвалите меня понапрасну, Алёна Михайловна. Я далеко не образцовый христианин. Я атеист, если быть совсем честным.

Все изумленно уставились на Вадима.

— И давно это у тебя, Вадим? — спросил отец Андрей. — Я удивлён, как смог упустить такую перемену в тебе. Твои родители — из самых ревностных христиан, что я встречал на пути своего служения Господу. Твоя мама только и спасалась верой. Она много раз говорила, что умерла бы уже, если б Господь не давал сил. Поразительно, что сын Марии придерживается иных взглядов. Погляди сейчас на отца. И Петр крайне удивлён, если не сказать больше.

— Я просто включил голову и подумал, — ответил Вадим.

— Ты переменил свои взгляды после смерти Павла? — тихо произнёс отец Андрей, пристально смотря на Вадима. — Нам известно, как ты был привязан к нему, смерть брата для тебя огромная потеря. Тем более… кхм… такая смерть… Павел тоже позабыл Бога, к нашему огромному сожалению.

— Тут нет связи. Я просто не вижу Бога, считаю, что его придумали люди, Он не участвует в нашей жизни. Люди зомбированы. Нищие старики несут деньги в богато украшенное здание, а взамен получают лишь иллюзию спасения и вечной жизни. Ни пресловутое спасение, ни так называемая вечная жизнь не доказаны никем и никогда, но нищих карманами и духом (в лучшей традиции заповедей блаженства) это не останавливает. Они продолжают тянуть на своём горбу роскошь церквей. Похоже на начало какой-то антиутопии, правда? Но нет — это наша реальность, наши будни в прогрессивном двадцать первом веке. Что вообще может дать человечеству религия? Как может Бог допустить насилие над детьми? А землетрясение? Или когда умирает молодая красивая женщина во цвете лет, а ее даже не придают земле по-человечески, а лишь топят как слепого котенка? Ну, это как один из примеров. Небеса не только не вмешиваются, но и не мстят за человеческие жертвы. Также в мире нет хваленых Божьих чудес, они существуют только на страницах Библии. Мир циничен и состоит из законов подлости. Они, в отличие от библейских заповедей, работают всегда.

— Интересно вы рассуждаете, Вадим, — подала голос Вера. — В мире нет чудес? Вы их не видите? По-моему, наш мир весь состоит из чудес. Если вы не замечаете, то углубитесь в биологию, химию, физику. Там одни сплошные чудеса. Разве когда женщина рожает ребёнка — это не чудо? У меня не укладывается в голове, как это происходит. Это не то что чудо, таинство! Но вы, Вадим, как человек прагматичный, не считаете это чудом. Правильно, какое же это чудо, если происходит каждый день? Повторюсь, вы просто уже не замечаете необычности и уникальности события. Но событие не перестаёт от этого быть уникальным.

— Вы суеверны. Ничего, совсем скоро это пройдёт, — спокойно улыбался Вадим, и Вере очень не понравилась его улыбка. — Ваши рассуждения милы, я раньше так же рассуждал. Ваши речи — бальзам для моего сердца, я хоть и атеист, но испытываю странное умиление, когда слышу речи благочестивых людей. Особенно благочестивых женщин, коей вы, несомненно, пока ещё являетесь. Саша, — обратился он уже к брату, — ты веришь в Бога и его чудеса?

Саша помолчал, потом произнёс, по мнению Веры, недостаточно уверенно:

— Да, я верю в Бога и его чудеса. В его справедливость и милосердие я также верю. Я хочу исповедоваться, отец Андрей.

Вадим не повёл и бровью, хотя Вере настойчиво мерещилась его зловещая ухмылка. Она зло посмотрела на мужа. Конечно, ему не помешает исповедоваться. Свел своей похотью брата в могилу. Интересно, как он живет с этим? Сама Вера не смогла бы спокойно спать, зная, что ее руки обагрены кровью, которую не под силу смыть воде и ничем на свете не отстирать.

Вдруг ее охватил суеверный страх за Сашу, которого она все же любила. Вера торопливо и незаметно перекрестила его, прошептав молитву.

Вадим с Сашей держались вызывающе, остальным было крайне неуютно. Даже Алёна Михайловна смотрела как-то испуганно, явно не ожидала такого завершения будничного обеда.

Отец Андрей вскоре откланялся, сказав Саше, что ждёт его завтра в церкви на вечернюю службу и крайне рад его желанию исповедоваться. Вадим с неприятной ухмылкой разделял радость отца Андрея, пока Саша не попросил брата замолчать таким агрессивным тоном, что Вера не на шутку перепугалась.

Уехал отец Андрей, затем Вадим с семьёй, и Вера неохотно побрела вместе с Сашей наверх. Она все ещё обижалась на него. Горько осознавать, что Юля с Алёной Михайловной достигли своей цели.

— Постой, сынок, мне нужно кое-что тебе сказать. — Саша с Верой едва расслышали голос Петра Сергеевича.

— Иди наверх, Вера, я скоро приду. — Саша спустился с лестницы.

Вера медлила, Саша вопросительно на неё посмотрел. Ну же, иди, говорил его взгляд. А она, Вера, в подобной ситуации всегда вставала на Сашину защиту своей грудью и говорила маме, что у неё нет от мужа секретов, его незачем отсылать куда-либо, пусть она говорит, что хотела, при нем.

Все ясно. Вера — чужая для этой семьи, она годится только для нейтральных обсуждений погоды, природы, бестолковых новостей и московских пробок. Что посерьёзней — и ее сразу отправляют восвояси.

Вера и не заметила, как стала напоминать злобную тетку, совсем копию Алены Михайловны. Она все же поднялась наверх, преодолевая желание подслушать разговор отца и сына. Но страх быть застуканной пересилил, Вера скрылась за дверью комнаты.

Саша и Петр Сергеевич обратились в слух, и отец заговорил, только убедившись, что дверь за Верой плотно заперта.

— Ты так и не навестил маму, сынок, — упрекнул Петр Сергеевич. — Отец Андрей говорит, что она совсем плоха. Она никого не узнает, отца Андрея всякий раз видит как впервые. Меня узнает через раз. — Голос старика едва не перешел в рыдание. — А как узнает, всегда просит, чтоб я привёл вас с Вадимом. Она помнит о тебе, жаждет тебя видеть, она…

— Ну, разумеется. — Злоба судорогой прошлась по Сашиному лицу.

Петр Сергеевич смотрел на Сашу, в тысячный раз изумляясь, как он похож на Марысю. Они словно разнополые близнецы, разве может быть сын так похож на мать?

— Она твоя мать, Саша… Она выносила тебя и родила в муках…

— Это не делает ее моей матерью. Море — вот моя мать, оно дало мне гораздо больше материнской любви, нежели могла дать эта сумасшедшая.

— Сашенька… — Губы Петра Сергеевича задрожали, он стал похож на беззащитного ребёнка.

Что же это делается? Разве может Саша так ненавидеть мать? И Вадим с похорон Павла ни разу ее не посетил, под разными предлогами отказывается водить к ней Арсения. И как он, Петр, мог недоглядеть?

— Папа, она больна и социально опасна. — Саша понизил голос, но говорил твёрдо. — Ее место в психиатрической клинике.

— Как я помру, вы с Вадимом ее туда и отправите?

— Конечно! На следующий день.

— Я запрещаю вам, слышишь? Это моя последняя просьба. Вы не имеете права не уважить меня. Что с вами творится? Что конкретно с тобой творится? Ты заставляешь меня желать скорейшей смерти твоей матери, потому что я знаю, что мне не суждено умереть в блаженном спокойствии, как тестю. У меня два взрослых сына, но не на кого оставить Марысю.

— Я повторяю, что она больна и социально опасна. Отдать ее в богадельную на попечение знающих врачей — милое дело.

— А я повторяю, что запрещаю! — Петр Сергеевич грозно поднялся с места, но ноги не удержали его.

Саша поспешил поднимать отца. Он обижался на него в детстве, но повзрослев, многое понял. Теперь ему казалось, что он любит Петра Сергеевича. По крайней мере сейчас Саша был напуган и неравнодушен.

— Хорошо-хорошо. — Саша обнимал отца как ребёнка. — Я помогу тебе, держись. Ради Бога, не нервничай так больше. Прости меня. Я сделаю так, как ты хочешь. Ну, а ты настраивайся жить долго. Клади руку мне на плечо, вот молодец.

Этой ночью Вера с Сашей претворялись, что спят беспробудным сном, но оба не сомкнули глаз до утра.

Глава 6

Бренное тело тяжело оседает,

Взлетает последний вздох.

Дыханье предательски покидает,

Время подводит итог.

Жутко так это, но неизбежно,

Мрачность и свет слились.

А мир заживет без тебя по-прежнему.

Не веришь? Да сам убедись!

Не стоит на мир обижаться, что весел,

Ведь он знает главную тайну:

Что каждая черточка в мире чудесна,

Ничто не бывает случайно.

Останешься ты в своих школьных тетрадках,

В фирменном вкусном рецепте.

Останешься в памяти болью ты сладкой,

И горькой, и грустной, и светлой.

Саша нечасто ходил в церковь, поэтому все показалось ему в храме мистическим и необычным. Иконы смотрели на него строго и непреклонно, свечи тревожно вздрагивали, чуя его шаги.

Он сам толком не понял, готов ли рассказать свои тайны отцу Андрею. Также он не мог объяснить себе, зачем он в принципе сюда пришёл. Ясно одно: ноги сами повели Сашу в храм, где он провёл юность. Сейчас уже не верилось, что в юности он пел в церковном хоре. Во многое уже не верилось, и ничего нельзя с этим поделать. Такова взрослая жизнь.

Саша смотрел на красивое убранство церкви, особенно на иконы. Его внимание привлекло изображение Богородицы с младенцем Христом. Строгое чистое лицо Божьей Матери без тени самомнения и кокетства Саша находил достойным восхищения, даже скорбные следы перенесённых страданий придавали чертам красоту и величие. Как Она не похожа и похожа на всех женщин одновременно! Почему-то, глядя на сильную в своей женственной хрупкости Деву Марию, Саша вспомнил о Лидии.

Такая вспышка памяти не показалась ему богохульной. Саша считал Лидию особенной женщиной, которая стояла выше прочих представительниц ее пола. Также как Божья Матерь стоит выше ангелов в Небесном Царстве.

Саша никогда особо не тосковал по Лидии, она была в нем, и ее по-прежнему было слишком много. Сейчас, когда он вернулся домой, Лидии стало ещё больше. Она была в штормящем море, в свежем воздухе, в величии гор. Она пахла так, как пахнет морской бриз, а память запахов, как известно, долгая.

В тесной Москве Лидии было меньше, но даже там его преследовал ее фантом. Она жила в его кошмарных картинах, которые привели Веру в такой испуг в день их знакомства, она жила в его голове. Лидия не умерла, так как ни ангелы, ни демоны не умирают. По крайней мере так говорит Священное Писание.

Лидия не знала как много было в ее жизни Саши. Она-то считала себя свободной как ветер и море. Это было не так. Они были связаны тугой нитью, они были друг для друга всем, пусть даже она этого не хотела признать.

Он был ее тираном, ее творцом, ее самым жалким рабом.

Она была его мучением, его шедевром, его самой наивысшей сладостью.

Они убили друг друга. Они даровали друг другу бессмертие.

Саша воссоздал в своей никогда не прекращающей свою деятельность, беспокойной памяти один из самых волшебных вечеров в своей жизни.

Он плавал в море, закрыв глаза. Саша забавлялся, стараясь победить штурмующие волны, плавание превратилось в борьбу, в которой он одерживал верх.

Но внезапно более проворная пловчиха обхватила его ноги цепкими руками и стала тянуть ко дну. Он сразу узнал ее — больше некому. Никто, кроме них двоих, не заплывает так далеко за буйки. Саша принял вызов, и они завертелись в безумном танце.

— Откуда ты взялась? — усмехался Саша, утирая ладонями лицо. Она вновь победила, но и этого было мало, чертовка обрызгала его и свалила с ног. — Когда ты наконец признаешься мне, что ты русалка, которая обменяла сердце на точеные женские ножки?

— Ну хорошо, я русалка, ты меня раскусил. — Лидия в бессилии откинулась на гальку и смотрела на Сашу с дразнящей улыбкой. — Ты в потустороннем мире, дорогой, где-то за гранью реальности. Тебе нравится в царстве призраков? Не боишься, что я тебя зачарую и погублю? Русалки — коварные создания, если попал в их тиски, считай — погиб.

Саша ничего не боялся, все угрозы свершились. Она зачаровала его и погубила. Убила в нем художника и творца. Повстречав ее, Саша перестал считать красивыми других женщин, а значит, потерял многообразие былого вдохновения. Муза ревновала к Лидии, и с истинно женской мстительностью покинула своего художника. А Сашу совсем не прельщала слава Сандро Боттичелли, неизменно рисовавшего на каждом полотне печальное лицо своей Симонетты Веспуччи. Посему он вовсе перестал рисовать, так как даже морские пейзажи без Лидии выглядели безжизненными и пустыми.

Лидия не меньше Саши была очарована этим идиллическим приютом — живописным диким пляжем. Им обоим была близка разноцветная краса галечного берега, разбавленная мрачной серостью огромных валунов. Было забавно и удивительно наблюдать могущество воды, что подчиняет себе и видоизменяет многовековые камни, с такой ласковой, но твёрдой и уверенной силой. С той властной силой, коей обладает женщина над мужчиной. Саша однажды сказал, что морская вода и камни на берегу — это любовники, поразительно похожие на них. Лидия аж захлопала в ладоши, так понравилось сравнение.

Саша загляделся на музыкальные темно-синие волны. Море успокоилось и отдыхало. И Лидия, как всегда, повторяла настроение воды.

Она сидела на огромном валуне, обхватив колени, и выглядела совсем девочкой. Лицо — задумчивое и мечтательное, она была в одном из своих миров. Саша вздохнул с горечью и разочарованием. Ему не было места в ее мирах, она никогда не рассказывала, каково там. Так же жутко и сюрреалистично, как в его собственной голове? Или же мир Лидии — это райский остров, где властвуют красивые тропические птицы? Или же тихий водопад, вечной песней которого является журчание воды, сравнимое по усладе для слуха только с тишиной?

Саша часами мог гадать, что творится в голове Лидии. Он не был уверен, что хочет когда-либо разгадать ее.

Да, они с Лидией сидели возле ее могилы и говорили о мечтах, которые частично сбылись.

Ветер танцевал в волосах Лидии, Саше казалось, что он мог смотреть на это безумие вечно. Она же любовалась морем.

— Скажи, дорогой, у тебя есть мечта? — Лидия собрала волосы в руку и посмотрела на него своими чистыми глазами, в которых он впервые узрел Бога.

Ты. Обладать тобой.

Именно это он хотел произнести, но что-то в тогдашнем море указало ему, что говорить так в данный момент избито и пошло. Он ответил:

— Да, я мечтаю стать великим художником.

— Как мило. А я мечтаю о бессмертии.

Саше показалось, что море заштормило, когда она это произнесла. Огромная волна едва не унесла Лидию с валуна. Возразило море или выразило одобрение?

— Твоя мечта реальна, в отличии от моей, — продолжала Лидия, словно не заметила буйства волны, море не пугало ее ни при каких обстоятельствах. — Ты способный художник, если постараешься, то прославишься. Начни писать обнаженных женщин, мой тебе совет. Едва ли твои морские пейзажи кого-то удивят, век Айвазовского прошёл. А разврат будет в моде всегда, просто поверь.

Сашу это позабавило.

— Я бы мог нарисовать обнаженную тебя, мы бы прославились в веках, — облизнулся он, вообразив это.

— Как в «Титанике»?

— Типа того.

— Так ты в самом деле напишешь мой портрет?

— Ну, это не так просто, это ж не один час. Нас могут увидеть.

— Ну и пусть видят. Что с того?

— Ты будешь голая, нас поймут неправильно.

— Какой же ты дурень! Иногда это становится совершенно невыносимым. Ты можешь хоть иногда думать о чем-то другом? Я прошу тебя написать обычный портрет. Самый целомудренный. Может быть, тебе удаться обессмертить нас. Я верю в тебя, Саша.

Он отвёл взгляд, потому что сам в себя не верил. Он не сможет написать портрет Лидии — Саша это чувствовал, как ни горько такое осознавать, но ничего не поделаешь. То ли потому, что она слишком прекрасна и ему не под силу передать совершенство ее образа. А может, оттого что он так сильно любит и не сможет подойти к работе профессионально.

Нужно было как-то ей отказать, но Саша не знал как это сделать, не уронив себя в глазах Лидии. Она впервые в жизни сказала, что верит в него, ее глаза так загорелись этой идеей…

— Да, давай, я давно хотел предложить. — Саша расправил плечи. Он не решился отказать Лидии и убеждал себя, что вдохновение придёт во время работы.

Лидия была безмерно очаровательна, когда сидела на валуне дикого пляжа в простом белом платье. Волосы развевались на ветру, грудь тяжело вздымалась от волнения. Это действительно мог быть шедевр, Саша старался, и после каждого раза, когда она позировала ему, уставал так, словно не водил невесомой кистью по холсту, а по меньшей мере разгружал вагоны.

Наконец Саша объявил портрет законченным. Он понял бессмысленность своего желания улучшать его до бесконечности.

Павел сказал, что поза походит на памятник русалочки Андерсена в Дании. Вадим же заметил, что поза слишком открытая для русалочки из Дании — та словно зажата, так что у него возникли ассоциации с мифологической Цирцеей. А Саша видел в своей картине только Лидию, оскорбляясь, что его подозревают во вторичности.

Его главным цензором была сама натурщица. Лидия придирчиво посмотрела на картину, пробормотала рассеянные похвальные слова и забыла о ней.

Ее равнодушие сразило Сашу наповал, жизнь потеряла смысл. Это был крах его таланта, крах всего… Тщеславие Лидии передалось ему, Саша рисовал старательно, получалось похоже, у него начала появляться надежда, что он все-таки сумеет. И вдруг…

Скупая похвала Лидии ранила его сильнее самой злостной критики. Она считает его ничтожеством и жалеет. Да разве он в самом деле не жалкое бездарное ничтожество?

Теперь он вглядывался в картину придирчиво, выискивая недостатки. Каленым железом жгло осознание того, что он бездарен и недостоин Лидии. Она скоро поймёт это, если уже не поняла, и разлюбит. И как Саше с этим жить? Он возненавидел свою картину, отказался повесить ее в доме, несмотря на уговоры Павла.

— И все-таки как тебе удалось так передать Лидию? — Павел осматривал картину, часто моргая, словно его сразил нервный тик. Такая привычка была у него с детства и жутко раздражала Лидию. — Так мог бы изобразить ее я, например. Она моя, и я люблю ее. Но как же ты смог увидеть эту особую прелесть лица моей Лидии?

Саша хмуро молчал, его глаза кричали брату, что он идиот. Никогда Саша не верил, что Лидия-таки выйдет за Павла. Такая особенная женщина не может кончить свою жизнь свадьбой с Павлом как героиня скучного романа викторианской эпохи. Павел не подходит ей, он какой-то нудный, Лидия сама сто раз говорила. Она создана для Саши, для его жаркого сердца, сильного тела, всепоглощающих любви и страсти. Саша также говорил ей об этом сто раз. К сожалению, цвет своей помады Лидии выбирает куда придирчивее, чем мужа.

В голову Саши никогда не приходили мысли, что его связь с Лидией является подлостью по отношению к родному брату. Его любовь была выше всех законов мироздания, она была достойна любых жертв как со стороны Саши, так и в отношении других людей. Чувство такой разрушительной силы возникает раз в столетие, любые преграды должны отступать.

Павел продолжал в недоумении глядеть на изображение своей невесты, Саше показалось, что он наконец все понял. Впрочем, мнительный брат всегда принимал все на свой счёт. Павел обернулся к нему, открыл рот, чтобы что-то сказать, но его взяла под руку Лидия. Хватка была слишком цепкой для такой изящной руки, и Павел, казалось, забыл, что хотел поведать брату. Он обнял невесту, которую ошибочно считал своей, и позволил увести себя.

Почему Лидия вообще думала о своём следе в этом мире и считала оставить его таким важным делом? Предчувствовала, что умрет молодой и бездетной? Тщеславие вкупе с гордыней? Или мыслила шире, чем простые смертные?

— Молодой человек, вы последний на исповедь?

Саша вздрогнул всем телом от глубокого голоса полной прихожанки.

— Да, — ответил он.

— Скажите, что я за вами, если что.

— Хорошо.

Женщина тяжело отошла от него, пламя свечей беспокойно затанцевало. Огонь рисовать сложнее, чем море, вспомнил Саша. Тяжко ему далось передать на бумагу оттенки пламени церковных свечей. Точнее, одной свечи в руках мертвой Лидии.

В тот не менее памятный день Сашей владел воистину страшный гнев. Если первое изображение Лидии вдохновили щемящая нежность и гладь морской воды, то второе стало порождением гневной огненной геенны у него внутри.

Павел перерезал вены. Ради чего, а вернее, кого он это сделал? Ради распутной девки! А как она ему, Саше, сказала? Якобы это они виноваты в смерти Павла, и теперь она не может перебороть себя, а укоряющий призрак Павла вечно будет стоять между ними. Подлая гадина! Ей всегда было наплевать на Павла. Наплевать на всех, кроме себя любимой! Память о Павле не мешает ей путаться с Евгением Левиным, тестем Вадика. Он, дескать, разведётся со своей женой и женится на ней, он обещал. Ни черта он не разведётся, надо быть полоумной дурой, чтоб этого не понимать!

Ну, Лидия-то понимала, она умная девочка, которая никогда не строит иллюзий. Просто ее вполне устраивает роль содержанки. Дрянь! Саша до смерти не забудет, как она сказала, что ему не сравниться с Евгением Левиным, он-то, в отличие от Саши, не воображает себя непризнанным гением и умеет делать деньги.

Саша приходил в бешенство, когда осознавал, что Лидия все ещё нужна ему как воздух, и стоит ей поманить пальцем, как он побежит, словно дрессированный щенок. Какого черта он заделался рабом падшей женщины? Отчего ему как человеку творческому и возвышенному не преклоняться перед достойной девушкой, непорочной как малое дитя? Неужели всему виной красота, от которой Саша так зависим?

Лидия сказала ещё, что художник из Саши так себе, а портрет, что он нарисовал, весьма посредственный. Что ж, она хочет войны? Прекрасно. Саша ни в чем не может отказать своей королеве. Сейчас он нарисует другой портрет, что называется, антипосредственный.

Он вспомнил остервенение, с которым замазывал море, камни и песок дикого пляжа на своей картине, оставляя только Лидию. Не иначе его кистью водил сам дьявол. Он творил воистину страшный сюжет, превращая ясные глаза Лидии в навек закрытые веки. Волосы, что развевались гордо и свободно, он заточил в свадебную фату, она смотрелась как клетка или тюрьма. Лёгкое белое платье он приукрасил в свадебное. Обнаженный дикий пляж с бескрайним морем стал гробом, тяжёлым от цветов и декораций. В белые руки Лидии он положил одинокую скорбно горящую свечу.

— Погляди же на своё бессмертие. — Саша торжествовал. — Именно этого ты и заслуживаешь. Ты мертвая невеста Павла, раз он умер бесславно и бесследно, отчего же тебе нужно оставаться жить, даже хоть и на моей картине?

— Господи! — Лидия пришла в ужас, увидев себя в гробу, ее обуял суеверный страх. — Ты… ты тронулся умом. Ты ненормальный. Ты… О Господи! Немедленно сожги эту картину, я приказываю тебе.

— С ума сошла? — Саша и в самом деле расхохотался как безумный. — Это моя лучшая картина, лебединая песня, если хочешь. Теперь нам с тобой можно умереть. По-моему, это шедевр.

— Господи! — только и смогла произнести Лидия.

Она и впрямь побледнела как покойница. Она пятилась назад, отступая от страшной картины, пока стена не преградила ей путь.

— Ну что такое, любовь моя? — Саша улыбался жестоко, новое чувство власти пьянило его, ему удалось приструнить эту женщину. Это оказалось так просто.

— Ты сумасшедший, — опять произнесла Лидия тихо, почти одними губами. — Господи! Это ж надо… Боже мой…

Она закрыла лицо руками.

Саша улыбался. Он чувствовал себя отомщенным за свою отвергнутую любовь. Он отомстил и за Павла. Эта женщина ни во что ни ставила их обоих, одного довела до гроба, а второго — до безумия. А ведь он, Саша, ее действительно любил. Он не считал, что предаёт Павла. Это именно Лидия предала Павла забавы ради и Сашу — вслед за ним.

Теперь он, будучи сам обманутым бессердечной женщиной, понимал, какое зло причинил брату. Жаль, что он уже никогда не сможет сказать Павлу, как ему жаль.

Лидия дала Саше звонкую пощёчину.

— Ты помешанный ублюдок, — бросила она ему в лицо. — Лучше бы ты перерезал себе вены вместо Павла, он был во всем лучше тебя. Я никогда ни капли тебя не любила, более того — презирала и смеялась над тобой. Как художник ты также бездарность. Ты нарисовал единственную приемлемую картину и ту испоганил, превратив в бред сумасшедшего. Тебе необходимо лечиться в дурке. Это наша последняя встреча, не воображай, что ты мне нужен.

Она круто развернулась, чтобы уйти, но Саша схватил ее за плечи и изо всех сил потряс.

— Отпусти, — испуганно-умоляюще прошептала Лидия.

Он подчинился, так непривычно было слышать нотки мольбы в голосе Лидии. Саша ощутил отвращение к этому прекрасному лицу, ему захотелось ее ударить так, чтоб четкая линия рта смазалась и потеряла видимые границы. Он испугался своих мыслей и желаний. Он испугался портрета, который переделывал с таким остервенением. Он испугался самой Лидии.

Саша смотрел на лицо Лидии, и оно расплывалось перед ним. Она уже не была женщиной, которую он любил, не была человеком из плоти и крови, она была его страхом, бесплотным духом, посещающим по ночам детей и впечатлительных взрослых. Он опять поверил, что перед ним стояла русалка — нечисть, богомерзкая тварь, сеющая безумие и гибель. Она была тем, что нужно уничтожить раз и навсегда.

Очередь на исповедь заканчивалась, Саше нужно идти. Иконы смотрели на него строго и угрюмо.

Внезапно мысль упала ему в голову, как огромный камень падает в зеркальную гладь воды. Каменная мысль одним ударом взбаламутила спокойную поверхность моря Сашиной души. Теперь он смыл с себя закоптившиеся сожаления, Лидия восстала со дна и предстала перед ним в обновлённом, ещё более прекрасном виде. Саша прислушался и услышал ее голос: «Ну наконец-то! Каким же ты был дураком».

Саша резко развернулся и выбежал из церкви. Он передумал исповедоваться, больше ему это не требовалось. Он бегом побежал к дикому пляжу. Море бросало волны, все было как всегда, но никогда Саша не чувствовал силу водной стихии так, как теперь. Воздух пах новой надеждой. Вода точила камень, а Саша точил свою идею, любовно обтесывая края со всех сторон. Ужасный туман поднялся над топью его души. Казалось, вместе с песней, что волны пели только для него, в Сашу проникли тусклые лучи уходящего солнца.

Он наконец понял, что хотела от него Лидия, расслышал ее зов. Ему нужно подарить ей бессмертие, он обещал, и это обещание ярмом висит на шее, тянет ко дну. Но они с Лидией выплывут, они сумеют восстать с самого глубокого дна.

Глава 7

Старинные вещи хранят истории,

Но не для праздных ушей.

Они способны поведать многое,

Прислушайтесь к ним поскорей.

Но лучше не слушать.

Зажмурьте глаза и крепко закройте уши.

Не дайте проникнуть в сердце к себе

Неприкаянным скорбным душам.

Вадим сидел на качелях во дворе, положив одну ногу на другую, и курил. Нервное Сашино хождение вокруг скорее забавляло. Это был один из редких дней, когда Вадима посетило хорошее расположение духа.

— Скажи честно, ты совсем дурной? — Саша был просто вне себя, ему хотелось разнести весь дом и надавать по лицу Вадиму. Ему стоило огромных усилий сдерживаться. — Воистину тебе передалось материно безумие. Или же ты просто издеваешься? То и другое вместе? Отвечай!

— Да что, собственно, случилось? По-моему, все нормально. — Вадим, очевидно, издевался, с его лица не сходила счастливая злорадная улыбка.

Саша с ужасной гримасой опустился на землю.

— Ты не понимаешь, что, собственно, случилось? — Саша выглядел угрожающе, но Вадим был так доволен собой, что его ничто не пугало. — Ты отдал Вере треклятое кольцо! Для чего ты это сделал? Как ты объяснишь? Учти, что меня удовлетворит только одна причина — ты тронулся умом и сейчас от всей души желаешь исправить содеянное. Если причина другая, то я выбью тебе зубы, и ты прекратишь лыбиться на меня, как тупая обезьяна.

— Саш, ну все нормально. — Вадим сделал неудачную попытку погасить торжествующую улыбку. — Это наше семейное кольцо, мать всю жизнь его носила, дед ей передал. Потом Лидия носила как невеста Павла. Теперь старший сын ты, мы берегли кольцо для твоей жены. И вот она у тебя появилась, я вручил его твоей Вере. Между прочим, получил на орехи от Алёны Михалны. Ты ведь в курсе, что ведьма давно косила глаз на этот изумруд, все мечтала, что кольцо достанется Юльке. Но я поступил по справедливости, отдавая должное твоему первородству. По-моему, все нормально. Нет?

— По-моему, ты конченый идиот. Я серьёзно все ещё надеюсь, что причина в этом и ты просто-напросто не соображаешь. Ты отдал моей жене кольцо, которое носила твоя безумная мамаша, и которое мы затем сняли с Лидии перед тем, как… — Саша понизил голос до едва слышного шёпота. — …перед тем как ее утопить.

— Ты слишком суеверен для воцерковленного человека. Отец Андрей не говорил тебе на исповеди, что верить в плохие приметы грешно? Саш, успокойся, это всего лишь кольцо, даром что снял ты его с покойницы.

— Мне неприятно, что Вера носит кольцо, которое носила эта ненормальная. — Саша разумел мать. — Пусть я суеверен, как язычник, но до сих пор меня мучает мысль, что именно это кольцо принесло Лидии несчастье.

— Кольцо принесло? Разве не ты?

— Ты считаешь, что отдать кольцо Вере — очень остроумно?

— Да. — Вадим засмеялся громко и от души.

Саша был морально уничтожен, и Вадим ощутил воистину скотское удовлетворение.

Впервые за три года Вадим пришел на дикий пляж. Там оказалась семья с детьми, они были счастливы найти уединенное место и не заметили прибытия Вадима.

Он был человеком-невидимкой, наблюдавшим за этой семьей. Женщина была соблазнительна в открытом купальнике и хороша особой материнской женственностью. Она обхватила руками маленького сына, помогая ему сделать первые шажки по морю. Мальчуган смеялся и плескал ручками по воде.

Старший сын женщины устраивал заплыв наперегонки с отцом. Вадим никогда не делал так с Арсением. Он вообще редко играл с ним.

И все-таки как могут люди быть такими счастливыми, когда пляшут практически на костях утопленницы? Почему Лидия не встает и не прогоняет их прочь, до смерти напугав нарушителей ее загробной тишины?

Вадим с облегчением понимал, что перестал верить в призраков. В мире творится слишком много бесчинств, духи просто не могут мстить, на это не хватит даже их бесконечного времени.

Нужно перестать бояться встретить на этом пляже Лидию. Она больше не выйдет из воды, как тогда, в день свадьбы Вадима. Она мертвая, а Вадим живой. В теперешних условиях Лидия перестала быть для Вадима опасной. Ее красота исчезла.

— Привет, Арсений! — завизжал мальчишка, ловко вынырнув из воды.

Имя сына Вадима обрело популярность в последние годы. Вадим хотел назвать сына Павлом, но стерва Юля настояла на своём. Да и когда Вадим имел право голоса в своей семье? У тестя были деньги, значит парадом командовали он с женой и их дочка. Знать бы, что Павла не станет, Вадим во что бы то ни стало продавил бы и назвал сына в честь любимого брата. Ему все ещё очень не хватало Павла, а Саша никогда не мог и не сможет его заменить. Поразительно, что Саша с Павлом родились вместе, такие противоположные, как свет и тьма.

Мальчишка, что прокричал имя сынишки Вадима, пулей пролетел мимо него. Вадим позавидовал его ловкости и силе, сам он так одряхлел, что не смог бы догнать мальчишку, даже если б за ним гнались черти. Надо поменьше выходить в люди, подумалось Вадиму. Наедине с собой жизнь не кажется такой бессмысленной и прожитой зря.

— Привет! — отозвался слабый прерывающийся голос. Да, это же Арсений, сын Вадима. Странно, ведь тёща не разрешает ему ни с кем общаться и гулять на берегу моря без неё.

— Привет-привет, — промурлыкал нежный голосок. Это не Юля и точно не тёща.

Любопытство заставило Вадима выйти из укрытия. Теперь он увидел, что его сына вела за руку Вера.

Этой женщины стало слишком много в его жизни. Почему Арсений ходит за ней хвостом, а отец не сводит горящих глаз? Даже Юля с тещей называют ее подругой, их нередко можно увидеть втроём, а подружиться с ними — надо ещё потрудиться. Вадим решительно не понимал обаяния Сашиной жены, Вера навсегда отразилась в его памяти как страшный двойник Лидии.

— Папа! — ахнул Арсений. Он съежился, втянув голову в плечи, улыбка мучительно стерлась с лица, а взгляд стал затравленным.

Вадиму стало нестерпимо горько. Он возненавидел Веру только за то, что Арсений был с ней счастливее, чем с ним.

— Привет. — Вера приветливо помахала рукой. Вадим криво улыбнулся и отвернул голову. Почему-то его раздражало Верино дружелюбие. Вадим предпочел бы, чтоб она держалась с ним так же по-хамски, как Саша, тогда ее можно было бы ненавидеть с чистой совестью.

— Арсений, пошли ловить крабов! Смотри, они притаились вон там. — Ловкий мальчишка схватил Арсения за руку и потащил.

— Смотрите, чтоб крабы не сделали вам чик-чик-чик! — смеялась Вера.

— Можно пойти? — Арсений виновато покосился на отца.

— Конечно, мой дорогой, иди играй, — ответила за Вадима Вера, поцеловав мальчика в висок.

Какое она имеет право отпускать или не отпускать его сына ловить крабов? Они с Сашей слишком много о себе мнят. Эта Вера только косит под скромненькую святошу, а на деле такая же наглая тварь, как Лидия.

— А вам не кажется, что там может быть опасно? — Вадим подошел к Вере и посмотрел ей в лицо. На редкость мягкие черты, такой простодушный вариант Лидии. И все же Лидия была красавицей, а во внешности Веры недостаточно ярких красок, она выглядит как потускневшая со временем фотография Лидии. Интересно, каково Саше на неё смотреть поздними вечерами, когда они ложатся в постель и готовятся ко сну? Или, может быть, только он, Вадим, замечает это жуткое сходство? Он — как те преступники, которые видят в каждой бесформенной кляксе следы своего преступления.

— Мне кажется, что вы с Аленой Михайловной затюкали мальчишку. Вы вечно лечите его от несуществующих болезней, а нужно ему всего-то повеселиться в компании других ребят.

Кольцо мертвой Лидии блеснуло на Верином пальце, таком же тонком и бледном…

— Вы ничего не знаете. — Вадим произнес это, думая о своем.

— Чтобы видеть, что нужно ребенку необязательно быть его родителем.

— Как глубокомысленно. Почему бы просто не прекратить лезть не в свое дело? Поверьте, это важный навык, выстраданный на моем собственном опыте. Тоже в свое время полез туда, где могло бы обойтись без меня. Не могу разгрести последствия.

— Мне очень жаль, — холодно ответила Вера. — Ваш сын без вас обойтись не может. И ваша жена тоже. Приходится мне вас заменить.

— Вам нравится ваше новое кольцо? — внезапно спросил Вадим.

— Да. Спасибо, что преподнесли мне его. Для меня честь носить ваше семейное кольцо. Странно только, что это сделали вы, а не Саша.

— Оно принадлежало мертвой женщине, — продолжал Вадим, наблюдая за Верой.

— В самом деле? Разве это не кольцо вашей мамы?

— Да, мама, разумеется, его носила, но кольцу много лет. Такие старинные украшения всегда являются собственностью мертвецов. Я так и вижу, как тщеславная и любящая дорогие украшения женщина, надевает это кольцо себе на палец, и как оно становится частью ее энергетики. Я представляю эту женщину прекрасной и жуткой, какой и должна быть умершая обладательница великолепных украшений, чтобы легенда стала красивой и заманчивой, как в старых сказках: длинные волосы цвета вороньего крыла, до жути белая кожа, чистые глаза редкого бледно-зеленого цвета.

— Как у Лидии? — Вера внимательно вглядывалась в лицо Вадима, теперь она стала психологом-наблюдателем.

— Да, примерно, как у нее. — Вадим, усмехнувшись, принял вызов.

— Лидия была прекрасна словно русалка?

— Я бы сказал, словно морская буря.

— Вы любили ее?

— Нет.

— А Саша?

— Нет.

— А Павел?

— Больше жизни.

— А кого любила она сама?

— Только себя.

— Как вы считаете, почему она ушла?

— Я считаю, что она не ушла.

Разбушевавшиеся волны доставали практически до ног Веры и Вадима. Первым Вериным порывом было выбросить кольцо, но ее рукой завладел Вадим.

— Вероятно, это кольцо попало к вам не просто так. Вы верите, что вещи сами выбирают хозяев? Нет, это не я преподнёс его вам, вы сами откликнулись на его зов. Кольцо стоит беречь, оно хранит богатую историю и множество интересных тайн. — Вадим потрогал пальцами кольцо и отпустил Верину руку.

— Извините, мне нужно идти. — Вера подорвалась и почти бегом побежала к дому, позабыв про Арсения.

Глава 8

Вы любите страшные сказки,

Чтоб был кругом хаос и мрак?

Уснёте ли без опаски,

Под вой иль волков, иль собак?

Пугает вас злобная ведьма,

С глазами темнее, чем ночь?

Вы верите, что она ведает,

Когда жизнь покинет вас прочь?

И что вам сулит темень темная?

А зеркало подле свечей?

А ниточка заговоренная?

А жуткая сладость речей?

Этой ночью Вере впервые в жизни приснился такой пугающе-реалистичный сон. Она потом долгие годы не могла его забыть и избавиться от нахлынувших страхов.

Сон представлял собой жуткое уродливое дитя недавнего разговора с Вадимом и Сашиной жуткой картины, которую Вера имела несчастье обнаружить.

Оставив Арсения, она стремглав бросилась домой, убегая то ли от Вадима, то ли от моря, то ли от загадочной женщины по имени Лидия. Вера пробежала мимо Петра Сергеевича, не улыбнувшись ему, как обычно. Даже тяжёлой руке Алёны Михайловны не под силу оказалось остановить испуганную беглянку. Вера закрыла дверь и попыталась угомонить бешеный стук сердца, в котором быстрый бег помножился на тревогу.

Сердце неугомонно билось, отдавая в висок. Вера вынужденно поднялась с постели, ей нужна была книга. Глаза пробегут по буквам, и сердце успокоится, этот ритуал никогда не подводил. У Саши богатая библиотека, Вера успела ознакомиться. На этот раз она отодвинула первый ряд книг в поисках чего-то нового. То, что она обнаружила, заставило содрогнуться.

Темно-красный цвет, преобладающий на картине, резанул Вере душу. Лицо невольно сморщилось от отвращения. Грязный темно-красный цвет. Грязь, антисанитария, зараза. Вера ощутила запах крови, какой бывает возле кабинета сдачи анализов. За этими чувствами она не сразу увидела сюжет картины.

На картине был изображён мужчина с открытыми глазами и ртом, он лежал в окровавленной ванне. Над ним нависло нечто, напоминающее женщину. Впрочем, данное нечто состояло только из длинных чёрных волос и мутно-белой сорочки до пят, испачканной пятнами крови.

Вера с трудом выпускала из себя воздух, ватными пальцами теребя рамку картины. Саша внимательно наблюдал за ней, насмешливо приподняв уголки губ. Вера не заметила, как он вошёл.

— Ах! — Вера испугалась, заметив Сашу.

Он молча улыбался.

— Саша, — выдохнула Вера. — Что это такая за картина у тебя?

— Здесь изображено самоубийство моего брата. — Саша все ещё улыбался, словно сюжет картины его забавлял. — Не придуривайся, что ты не знаешь этой истории. Вопреки моим просьбам ты вынюхала сплетни о моей семье, словно охотничья сука. Великого ума не нужно, чтоб сопоставить сюжет картины с самоубийством Павла. Даже Арсений бы справился. Не разочаровывай меня ещё больше. На самом деле я вовсе не требую от своей жены абсолютной безгрешности. Я готов попустить, что моя жена не в меру любопытная сплетница, но жена-безмозглая дура — как-то уже слишком, не находишь?

С этими словами Саша забрал картину из Вериных рук, она покорно отдала. Вера внимательно проследила, как Саша убрал картину на место. Затем он разделся и лёг в постель. Вера последовала его примеру.

Они долго лежали на приличном расстоянии друг от друга, словно боялись замараться. Вера вздрогнула всем телом, когда Саша сжал руками ее бёдра и протянул к себе. В мгновение она оказалась укрыта им словно крышкой, ощутив тяжесть его тела, как в первую брачную ночь. Счастливейшую ночь в жизни Веры — так ей казалось. Отчего-то в памяти ярким цветом обозначились мамины слова о том, что Вера будет «жалеть о своём решении обручиться с этим человеком всю оставшуюся жизнь».

Утомленная Сашей, Вера провалилась в этот кошмарный сон.

Вере снилось, будто она шла к дикому пляжу глубокой ночью, вокруг царили кромешная тьма и туман. Вере было очень больно наступать голой ногой на гальку, но что-то неумолимо звало ее к морю, сопротивляться было невозможно.

На самом большом камне сидела женщина и расчесывала гребнем волосы. Она была полностью обнажена, зеленая вязкая тина служила ей одеждой и волосами. Она медленно повернулась к Вере, обнажила острые страшные зубы.

— Увела моего жениха, — прошипело существо в женском обличье. — И кольцо мое забрала. У-у-у-у, подлая.

Мерзкая тварь резко встала и зашагала к Вере, оставляя за собой огромные неаккуратные следы. Надо бы побежать прочь, но это ведь сон. Язык и ноги сковал паралич. Вера застыла на месте, с ужасом наблюдая, как у жуткой женщины вываливаются глазницы, а из ушей выползают черви. Утопленница тянула к ней бесконечные бело-зеленые руки, сомкнув их наконец на Верином горле.

Теперь она увидела лицо максимально близко. Это были черты Лидии.

Вера проснулась от нехватки воздуха. С той поры большую часть жизни над ней главенствовал страх внезапно задохнуться.

Проснувшись, Вера долго не находила себе места. Она ходила по комнате взад-вперед, тщетно ожидая Сашу. Он снова пропадал. Спуститься вниз она не могла, там дежурили Юля и Алёна Михайловна. Арсений удивлялся вслух, что они так часто стали приезжать в дом деда. Вера знала, что они наведываются по их с Сашей души. Главным образом по ее душу. Женщинам доставляло наслаждение ранить Веру намеками на неостывшую любовь Саши к злосчастной Лидии.

Вера хлебнула грусти и одиночества. Всю жизнь прожившая в Москве, Вера в конце концов возненавидела зловеще-притихший провинциальный край, который так околдовал ее вначале своими красотами. Здесь одиночество ощущалось особенно ярко, в шумной Москве оно так не садилось на шею, продавливая своей тяжестью хребет.

А этот дикий пляж, который отнял у неё Сашу… Отчего его так тянет туда? Страшный, погруженный в безмолвие берег, будто по нему пронеслась холера. Такой тихий, такой загробно-тихий…

Вера поняла, что сойдёт с ума от тишины и одиночества. Она тяжело опустилась на постель, со злостью думая о муже. Как он мог предоставить ее самой себе? Как мог он вчера перед сном наговорить ей таких ужасных слов?

Вадим тоже проявлял к Вере оскорбительное равнодушие. Но его подхалимская вежливость в последние дни, которая завершилась тем, что он торжественно вручил ей материно кольцо, окончательно выбесила Веру. Он специально рассорил ее с мужем, Саша отругал Веру за то, что она приняла кольцо, и теперь совсем прекратил уделять жене внимание. Вера так и не поняла, в чем оказалась виновата.

— Я понять не могу, почему тебе неймется? — Сашин мягкий красивый голос теперь все чаще переходил на крик. — Сначала ты общаешься с этими двумя сплетницами — Юлей и ее мамашей, выслушиваешь от них всякие небылицы про меня, а затем устраиваешь допросы и обвиняешь в самоубийстве моего брата. Ты в своём уме?

— Прости меня, — покорно согласилась Вера. — Здесь я была неправа.

— А теперь ты выкинула новый номер. Берёшь от чужих мужчин всякие кольца и носишь их, как будто так и надо.

— Чужих мужчин? Но Вадим же твой брат…

— Но тебе он никто!

Вера хотела возразить, но взгляд Саши заставил ее замолчать, едва она открыла рот.

— Что он рассказал про это кольцо? — Саша успокоился и стал говорить совсем тихо.

— Вадим сказал, что это ваше семейное кольцо. До меня его носили твоя мама и Лидия, невеста твоего брата.

— И все?

— Да, всё.

Саша осмотрел жену пытливым взглядом, желая проникнуть ей в голову, дабы узнать, не скрывает ли она от него что.

— В общем, давай, пожалуйста, без выкрутасов. — Саша совсем успокоился и как будто стал совсем прежним.

Вера поцеловала его в колючую щеку.

— Тебе надо побриться, — сказала она.

— Да, конечно.

И он снова испарился.

Вера стала водить дружбу с Арсением. Она посмотрела внимательно в глаза мальчика и нашла в нем собственные страхи.

Арсений также не знал куда себя деть. Папа и мама день и ночь ругались. Арсений поделился с Верой, что они никогда не ложились спать, не выложив друг другу ряд взаимных упреков. Его красивая нежная мама превращалась в фурию, плюясь на папу бранными словами, среди которых самыми приличными выражениями были «тебе ещё не надоело шляться не пойми где?» или «ты просто мразь, Вадим, как же я жалею, что родила от тебя ребёнка».

Угрюмый папа вторил ей такими же сожалениями, которые резали Арсения ножом по сердцу. «Если б не Сенька, я б развёлся с тобой завтра же. Ты сама не понимаешь, какая ты тупая баба. Тебе осталось растолстеть, тогда станешь точной копией своей мерзкой мамаши. И да, я не просил рожать от меня ребёнка. Ты специально сделала это, чтоб я был вынужден жить с тобой вечность.»

Потом следовали слезы мамы, она в истерике хлестала папу по щекам. Папа обзывал ее ненормальной, с силой заламывал руки и отшвыривал от себя. Потом мама опять долго плакала. Папа проклинал свою жизнь.

Дедушка и бабушка не могли помочь Арсению.

Дедушка Петя добр и нежен с ним, но он тяжело болеет. Арсений видел, как Петр Сергеевич уставал от его болтовни и уходил, чтоб не мешать спокойствию дедушки. Возможно, спокойствие — единственная радость, которая ему осталась.

Бабушка Алена, напротив же, совершенно неугомонная. Тут устает уже Арсений. Бабушка Алёна — необъятная, и ее голос ей под стать — он грузным протяжным эхом разносится по всему дому, казалось, на несколько километров вперёд. Арсений вздрагивал, слыша тяжёлые шаги, это означало, что сейчас его накроет звуковой волной недовольства и упрёков. Он, как пуганый зверёк, жался в угол, зная, что все равно эхо громового голоса настигнет его, где бы он ни прятался.

Бабушка говорила, что он никчёмный — «весь в непутевого отца». Она всегда недовольна его помощью, хотя всегда горячо на ней настаивает. Она запрещает все на свете, но при этом сокрушается, почему внук растёт таким рохлей.

Только с Сашей было хорошо. Он мог насмешить, подбодрить. Но и он исчез. Сначала в далекую Москву, а затем испарился прямо на глазах Арсения, как в сказке.

Вера и Арсений стали подолгу гулять вдвоем, найдя в друг дружке поддержку, которая вылилась в крепкую дружбу.

Они вдвоём гуляли вдоль гор, когда Арсений заметил кольцо на руке Веры.

— Ого! Кольцо русалки? — Арсений вытаращил глаза на Верин палец.

— Кольцо русалки? — переспросила та.

— Саша так сказал, — ответил Арсений. — Не знаю, как ты не боишься его носить. Я б испугался.

— Что тут страшного? — Вера внимательно посмотрела на мальчика. Возможно, он что-то знает.

— Я нашёл это кольцо однажды. Папа отругал меня за то, что я беру чужие вещи. Саша заступился, но попросил не трогать кольцо, потому что это может быть опасно. И рассказал страшную сказку.

— Страшную сказку? — Вере сделалось стыдно, что ее прошиб холодный пот. Она-то считала себя разумной взрослой женщиной.

— Рассказать? — Арсений усмехнулся, заметив Верино замешательство. — Или боишься?

— Ну, расскажи, — произнесли Верины губы. Ее глаза в этот момент просили его навсегда замолчать.

— Саша вообще любит страшные сказки. Он только их мне и рассказывал. Мне они тоже нравятся больше, чем те, которые читает бабушка Алёна. Возможно, оттого, что у Саши голос красивый, а бабушки Алёны — скрипучий и неприятный. Да, наверное, дело в этом. У Саши самые страшные сюжеты захватывают, а милые сказки бабушки Алёны такие неприятные… как будто ворона каркает на кладбище. Когда хоронили дедушку Женю, я слышал карканье ворон. Жутко.

Вера поёжилась. Природа вдруг стряхнула с себя дружелюбие и угрожающе навострилась против Веры. Листья сделались наточенными как ножи, пики гор — опасными, словно острия топоров.

— И все же, что там за сказка? — Вера в очередной раз удивилась, как сильно в человеке любопытство, оно способно пересилить страх. Поразительно все же, что ей захотелось послушать пугающие небылицы, когда нервы и так на пределе.

— А, ну слушай, — начал Арсений. — Она не такая уж страшная, кстати. Даже в чем-то красивая. Сказка о морской деве. Она была нечеловечески прекрасна: высокая, стройная, черноволосая, со светлыми глазами и невероятно белой кожей. Она любила море, но ее полюбил принц, полюбил с самого первого взгляда. Принц часто гулял вдоль берега моря, там его душа находила покой. Но однажды его заприметила русалка, она пожелала околдовать и погубить его душу забавы ради. Чем глубже принц входил в море, тем сильнее его охватывал мрачный страх, объяснения которому он не находил. Этот страх был тем силён, что сливался с красотой русалки в единое целое. Он пожелал завладеть этим прекрасным существом, не подозревая, что русалка вовсе не была скромной девой, коей казалась, но бездушна и жестока. Она направилась к морской ведьме, у которой были щупальца вместо ног и уродливый рот. Русалка попросила у ведьмы человеческие ноги, чтобы стать подобной принцу и очаровать его. «Возьми мой дар, — шепнула ведьма русалке, — он соткан из могильной тьмы морского дна. В ответ ты принесёшь морю душу принца. Пусть тебе поможет голос, он будет литься песней, и в этой песне никто не распознает ноток страха и погребального колокола. Надкуси сердце съедаемого страстью глупца, но не съедай его полностью. Преподнеси его мне на блюде, устроим пиршество, а затем ты сменишь меня и станешь владычицей морей». Русалка пришла в восторг от таких обещаний. Когда луна завладела небом, русалка предстала перед принцем на морском берегу. Принц тут же предложил ей стать его женой, поманив роскошным старинным кольцом. Принц настолько хотел, чтоб русалка принадлежала ему, что обручил ее себе старинным кольцом, не заботясь, что кольцо принадлежало не ему (принц нашёл его тем же вечером на берегу моря). Есть поверье (ну, как Саша мне сказал), что если человек наденет кольцо на палец другого человека, то судьбы этих людей будут связаны во веки веков, и ни одна сила не сможет развязать нить их совместной судьбы. Таким образом принц хотел обмануть море и природу, привязав морскую деву к себе. Он сделал ее своей принцессой, они жили вместе на суше и были счастливы. Принц даже не заметил, как стал чахнуть на глазах изумленных придворных. Он видел своё отражение лишь в глазах цвета морской волны, отражение, искажённое колдовством. Вот однажды принцесса-русалка бесследно исчезла, принц готов был отдать полцарства лишь бы ее нашли. Он горестно бродил вдоль берега моря, пока не увидел уродливое отталкивающее существо с острыми клыками. Несчастный принц не испугался, вместе с душой он утратил полноту своих чувств, теперь внутри царила лишь пустота. Он спросил, не видела ли эта тварь его прекрасную деву. Тварь рассмеялась и ничего не ответила, но принц заметил на костлявом пальце кольцо своей жены. В ужасе и гневе принц хотел убить эту тварь, думая, что она погубила его красавицу, он занёс кинжал и вонзил прямо туда, где у любого живого существа должно быть сердце. Тварь издала истошный нечеловеческий крик. Перед принцем лежала его мертвая жена, раненая кинжалом в сердце. Из-за кармический связи, порождённой этим кольцом, она не смогла оставить принца, как хотела того изначально. Принц был убит горем. Тогда он снял с мертвой русалки кольцо, с которым обручил ее себе и прочитал над ним заклятие. Он пожелал, чтоб душа его русалки навеки перенеслась в это кольцо. Чтобы его желание точно осуществилось, он скрепил его древней и могущественной силой — кровью. Этим же кинжалом, которым была убита русалка, принц убил себя, упав на бездыханное тело возлюбленной. Его кровь смешалась с ее кровью и брызнула на кольцо. Вот так русалка обрела бессмертие. Отныне всякий человек, кто надевал это кольцо, призывал мстительный дух русалки, которая сводила человека с ума.

Арсений чуть не задохнулся от восторга.

— Страшно тебе? — спрашивал он возбужденно.

Вере было страшно, но она не призналась.

— Ну вот, — разочарованно произнес Арсений. — Я в эту сказку верил почему-то. Но, видимо, Саша просто припугнул меня, чтоб я не трогал кольцо. Я реально боялся призвать русалку. А теперь ты надела кольцо и даже не чувствуешь, что сходишь с ума. Значит, духа русалки не существует, как и Деда Мороза. Ведь не существует же, как ты считаешь?

Вера уже ни в чем не была уверена.

Глава 9

Мы все хотим миру что-то сказать,

Так много скопилось в душе.

Так как же во всей полноте передать

Все то, что кружит в тишине?

Когда в голове и на сердце свербит,

Идеи остры словно нож,

Берет человек акварель и листы —

Его в этот миг ты не трожь.

Возносится ввысь и, подобно Творцу,

Создаёт краской новую жизнь,

Такую, что снилась ему одному,

Какую хотел бы прожить.

Саша сидел на валуне дикого пляжа с альбомом на коленях и мягким карандашом в руках. Он сидел так уже полчаса, рука застыла в воздухе, словно онемела прям с основания кисти. Рисовать — единственное, что он умел делать безукоризненно, но даже этот талант его, похоже, покинул.

Поход в церковь повлиял на Сашу странным образом. Его стало мучить навязчивое желание написать портрет Лидии, который мог бы ее обессмертить. Саша чувствовал в этом своё призвание, для этого он и родился на свет, для этого и дан Богом талант.

Но с каждой минутой дело его жизни казалось все более невыполнимым. Причина была проста: он совсем не знал Лидию, поэтому было непонятно, как и с чего начать писать.

Саша часами мог смотреть на ее лицо и в конце концов запомнил каждую черточку. Саша говорил Лидии, что она может и не позировать, он легко нарисует по памяти. Саша был готов молиться на уникальное сочетание светлых зелёных глаз и черных волос. Ее волосы! Такие длинные и густые, что могли прикрыть наготу. Нос у Лидии с изящно вырезанными ноздрями придавал ей хищный и вместе с тем гордый вид. А полные губы искушали и соблазняли. Она понимала про своё лицо абсолютно все, поэтому редко красила глаза, боясь задавить макияжем их чистоту, но всегда щедро выделяла красной помадой губы, они делали лицо Лидии живым, капризным и страстным.

Сашу как художника поражали и восхищали это противоречия. Верхняя половина лица (глаза!!!) так чиста и по-детски невинна, а нижняя (особенности носа и рта) казалась развратной и злой. Совсем не просто передать это на бумаге.

Тело Лидии Саша также досконально изучил пальцами и губами, зная каждый закоулок. Ему казалось такое изучение занятным и увлекательным, Лидия же бесилась и торопила его, обвиняя в медлительности и отсутствии страсти. Она не любила долгих прелюдий. Когда замечала в Саше приливы щемящей трепетной нежности, тут же со злой усмешкой оскорбляла его, выводя из себя. Лидия превращала акт Сашиной любви к ней в животную ярость. Они задыхались, Саша рычал как дикий зверь, пока Лидия жадно ловила губами воздух, вскрикивая при каждом его толчке.

Лидия была завидной возлюбленной, что и говорить. Она была страстной и готовой на все. На все, кроме близости. Настоящей человеческой близости. Сашины нежные поцелуи и уговоры открыться ему вызывали только раздражение. Она вставала и уходила плавать в море, словно отмывала своё тело от грязи. Саша тоже чувствовал себя оплёванным, он молча следовал в воду вслед за ней. Всякий раз он клялся себе прекратить этот блуд, что приносит лишь стыд и сожаление. И через мгновение забывал свои клятвы, стоило ему ещё раз поглядеть на Лидию. Сама мысль о том, что она принадлежала ему и будет принадлежать впредь, вводила Сашу в экстаз. Он был слаб перед Лидией. Он не мог от неё отказаться. И пусть весь мир горит в пламени ее зелёных глаз.

Тот первый уничтоженный Сашей портрет Лидии был ужасен. Сашу до сих пор заливала краска стыда при воспоминании о нем. Переделанный куда лучше, так что Лидия была неправа, назвав эту картину бредом сумасшедшего. Вот бы написать ещё что-либо подобное, только не столь шокирующее. Беда в том, что это невозможно.

Печально, надо признать, что портрету Лидии в гробу суждено томиться в безвестности. И все из-за скудоумия толпы. Масса никогда не признает этот портрет гениальным, попросту испугается приглядеться. Трусливые собаки, чертовы моралисты. Люди не заслуживают его картины, слишком бедны умом.

Саша вспомнил, как начался его собственный путь художника. А начался он с картины «Девятый вал» Ивана Айвазовского. Шедевр живописи проник пулей прямо в Сашино сердце.

Впервые увидев эту картину, Саша застыл на месте с открытым ртом. Никогда в жизни он не знал чего-либо столь грандиозного и впечатляющего. Искусство, меняющее сознание, подумалось ему тогда. Девятый вал — самая грозная волна во время шторма, смыла Сашины былые представления о красоте. Красота — это опасность и стихия.

Саша ринулся смотреть другие картины этого художника, ни одна не показалась хуже той первой. Айвазовский овладел морем, как иной мужчина владеет женщиной — властно, уверенно и красиво. Саша был впечатлён до глубины души.

Гений… Гений. Гений!!!

Саша прошептал это слово тысячу раз, словно Иван Айвазовский мог его услышать. Решительно, если не сумеешь быть таким художником, как он, не следует и вовсе марать холсты.

В тот же вечер Саша припустился на дикий пляж. Море встретило его дружелюбным спокойствием, но Саша этого не видел. Отныне и навсегда море на диком пляже в его глазах заделалось морем с картин Айвазовского — безумным, непокорным, угрожающим, полнокровным, ведущем непримиримую борьбу с вечностью.

Единственным интеллектуалом в семье был брат Павел. В первый и в последний раз Саша абсолютно по-братски присел рядом с ним за стол и решился разделить свои убеждения.

— Паш, ты ведь видел картины Айвазовского?

— Ну конечно же видел. — Павел отложил свои дела и развернулся к Саше всем телом. Сашу всегда несколько смущал подход Павла к общению с людьми. К любому, даже самому незначительному разговору Павел подходил так внимательно и серьёзно, словно обсуждался вопрос жизни и смерти. Брат был слишком угодлив и суетлив, что вызывало в Саше злобное раздражение. — Любой образованный человек должен иметь представление о картинах Айвазовского.

— Я раньше как-то не интересовался художниками, хоть и сам периодически хватаюсь за карандаши. Но сейчас я осваиваю гуашь, поэтому читаю книги об искусстве и рассматриваю картины признанных художников, чтоб понимать в гармонии цвета. И вот увидел картины Айвазовского. Я считаю, что он настоящий гений.

— Да, он талантлив. Возможно, в самом деле гений, не знаю. Я не люблю его.

— Не любишь? Как это? Разве можно увидеть «Девятый вал» и не влюбиться? Что же ты за черствый сухарь в конце концов?

— Я читал биографию Айвазовского. Он дурно обращался с первой женой.

— Да кому какое дело до его первой или двадцать первой жены? — взорвался Саша. — Как это отражается на его гениальности?

— Гитлер тоже недурно рисовал. Что же, прикажешь восхищаться и им?

— Можно было бы и восхищаться. Но видал его мазню. Так себе, честно говоря. Гитлер отнюдь не гений, на мой взгляд.

— А был бы гением?

— Я бы им восхищался.

— Возможно, пример некорректный. Конечно же масштаб вреда Айвазовского и Гитлера несопоставим. Айвазовский и не злодей вовсе, разумеется, но человек тяжёлый, если верить современникам. Просто я не считаю правильным мнение, что человеку можно все простить за талант и другие достижения. Вспомни царя Ирода, имя которого стало нарицательным. Сколько всего благого он сделал на государственном поприще, но помнят его лишь за ужасное убийство младенцев. Такую память я считаю справедливой. Доброта и любовь — вот самые сильные чувства на земле.

— А красота?

— Она не всегда суть добродетель.

Диалог прервался появлением отца и матери. Петр Сергеевич заботливо поддерживал Марысю за талию. В руках отца тоненькая и малая ростом мать выглядела его дочкой, а не женой. По обыкновению у Марыси был умирающий вид, но серые глаза остановились на Саше, и ее лицо приняло злое и жёсткое выражение.

Саша не хотел смотреть на мать, но не мог отвести взгляд. Красивая женщина. Пусть это скользкая, неприятная красота гадюки, но все же красота. Только красота и оправдывает существование на земле этой сумасшедшей твари, иначе для чего мать зазря топчет землю?

Павел поплатился за свои ложные убеждения. Он не сумел разглядеть отсутствие добродетели за силой красоты Лидии. И тем самым подтвердил Сашину теорию.

Саша осознал теперь, что был весьма посредственным художником. Его интересовала главным образом форма, он всегда был зациклен на внешней красоте. И неважно, была перед ним женщина или природа. Саша всегда твердо верил, что внешнее совершенство искупает любую внутреннюю гниль. Красота достойна поклонения. Красота искупает все.

Взять Лидию. Он писал ее портрет, который считал шедевром. Но что он знал о ней, кроме ее дикой красоты?

Саша так и не добился, откуда она родом, как обосновалась в их краях, есть ли у неё родные. Лидию даже никто не искал с тех пор, как она нашла свой последний приют на дне моря.

Лидия усмехалась и говорила, что она, как Афродита, родилась из пены морской. В конце концов Саше надоело допытываться, и он ей поверил. «Доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Это изречение казалось справедливым и для Лидии с ее вечной обителью — морем.

Что творилось у неё в душе и голове, Саша также не понял. Их соединила любовь к морю, они были странно от него зависимы. Однажды Саша рисовал море дикого пляжа, Лидия подошла и сказала:

— Надо же, как красиво.

— И это тоже, — ответил он.

— Что? — Лидия не поняла.

— Твоё лицо.

— Какой милый комплимент. Мое лицо ещё не сравнивали с морем.

Это послужило толчком к их роману.

Она любила море и была горячо ему предана. Вот и все, что он знал. Лидия права, он сущая бездарность, его подход к написанию портрета, который может обессмертить их обоих, жутко халатный. Но сетовать поздно, теперь придётся работать с тем, что есть.

— Совсем не идёт? — с жалостью в голосе спрашивала Вера. Пока Саша сидел, погруженный в свои думы, безвольно держа карандаш в руке, у неё затекло все тело.

— Прости меня. — Саша вздрогнул от голоса жены, и альбом улетел в море, подхваченный ветром. — Ну вот. — Саша горестно поглядел ему вслед. — Нас с тобой преследует какой-то рок, честное слово. Я никак не могу сделать набросок. Не выходит, и все. Наверное, нужно подождать ещё некоторое время. Мне неудобно мучать тебя.

— Ничего страшного. — Вера встала и подошла к Саше, поглядев ему в глаза. — Давай просто походим тут и поболтаем. Такая хорошая погода. И это море… такая мягкая прохлада.

Саша поцеловал жене руку.

С тех пор как он приехал домой и его сознанием опять завладела Лидия, он стал воспринимать жену как обузу. Она постоянно требовала внимания. Но больше всего раздражала Верина слабохарактерность, у неё не хватало духу сказать ему слово поперёк, предъявить справедливые обвинения. Он был ее господином, а она — его послушной рабыней в лучших традициях патриархата. Саша не мог уважать ее за то, что она позволяет так с собой обращаться.

Но сейчас он был безмерно благодарен Вере за терпение и любовь, которую она дарила ему с царской щедростью, несмотря на его скотское отношение. На душе скребли кошки, от него уходил талант, а с ним и смысл жизни. Саша нуждался в женской нежности и сочувствии. Их было так мало в его жизни, только одна Вера и давала ему это. В такие моменты он очень ее ценил, впадая в болезненную зависимость.

Мать ненавидела его с пелёнок, единственного из своих сыновей. Она горячо и безумно любила Павла. Саша с отвращением вспоминал как мать целовала брату руку своими сухими тонкими губами. С таким же экстазом на лице она целовала руку отцу Андрею, с таким же горящим взором она целовала образа. Потом у неё появился младший сын Вадим, мать его не сказать чтоб любила, но не питала неприязни. Для ненавидимого матерью Саши это выглядело сродни любви, сам он так и не научился быть нейтральным к людям. Если он любил Лидию, то любил усиленно и бездумно. Если он ненавидел мать, то ненавидел навсегда. Людей, что не были достойны его любви или ненависти, Саша непременно презирал, кого-то в меньшей степени, кого-то в большей.

Нелюбовь матери оставила в Сашиной душе глубокие борозды, он сам не осознавал этого. Соль обиды жгла эти раны, Сашина душа тонула в красках мерзких грязных оттенков, взращивая глубокую горечь, травившую сердце. Кто-то был в этом виноват. Мать? Сам Саша? Материно безумие, затупившее ее материнский инстинкт? Саша устало пожимал плечами. Неважно, говорил он себе. Он не нуждается в ее любви.

Женщины Саше нравились те, что из породы королев. Он никогда не обращал внимания на тихих и забитых девочек. Его избранницами становились гордые красавицы (непременно красавицы), сидящие на высоком нерукотворном пьедестале, который сами же для себя возвели. Саше доставляло истинное наслаждение, когда они спускались к нему с этого пьедестала, позволяя любить себя с лёгкой королевской руки.

И Лидия, которую он считал своей единственной любовью, была такой. Только она так и не спустилась со своего трона для того, чтоб позволить Саше пасть перед ней, обхватив руками колени.

Лидия была плохой подругой творческого человека. Ей нельзя было пожаловаться, она расценивала это как наматывание соплей на кулак. Сама она также никогда и ни на что не жаловалась, хоть внешне и производила впечатление беззащитной девочки, которую нужно оберегать.

И вот спустя столько веков ожидания к нему послана Вера с ее жертвенной любовью. Она была идеальной женой для гения — все прощала, все понимала, все разрешала.

Сейчас в легком бежевом платье она довольно сильно походила на Лидию. Только Вера жива, ее можно потрогать, можно прильнуть к ее груди.

В своём поцелуе Саша поднимался все выше по руке, и Вера не заметила, как почувствовала вкус Сашиных губ.

Вера ответила на поцелуй, прижимая мужа к себе цепкой хваткой, так непохожей на свои обычные мягкие объятия. Этим она ещё больше напомнила Саше Лидию.

— Я думала, ты разлюбил меня, — произнесла Вера, когда он оторвался от ее губ.

— Не говори глупостей, я любил и люблю только тебя. — Саша лгал с видом человека, который никогда не говорил ничего, кроме правды. И Вера опять ему поверила, как тогда, когда он впервые признался ей в любви. — Дело в том, что я художник, понимаешь?

О да, Вера понимала.

— У меня кризис. Это так ведь называется? — продолжал Саша, трогая руками лицо Веры и внимательно разглядывая, словно видел ее в первый раз.

— Да, кажется, так, — отвечала Вера, не понимая, что с ним происходит, но твёрдо желая дознаться.

— Мне нужна твоя любовь, твоя помощь. — Саша говорил почти умоляющим тоном. Лицо Веры расплылось перед ним, как всегда бывает, если смотришь на слишком близком расстоянии и слишком долго.

— Да, конечно, любимый. — Вера никогда не видела Сашу таким, ее пугало состояние мужа, но вместе с тем она чувствовала себя как никогда счастливой. Она откликнулась на Сашины мольбы всем своим существом, ликуя, что она все же нужна ему, вопреки всем сплетням, всем своим горьким думам.

— Ты ведь любишь меня? Любишь, да?

— Да, да, да, конечно. Больше всех на свете.

Саша слушал эти заверения в любви и преданности, блаженно закрыв глаза. Две женщины — Вера и Лидия — слились в одну, а с ними вместе жизнь и смерть переплелись меж собой. Саша почувствовал в себе силы подчинить их, в нем пробудились силы титана.

Саша прижимал к себе Веру до боли, но она не посмела оттолкнуть его. А в его воспалённом мозгу уже не стало различия между Верой и Лидией, ровно как между жизнью и смертью.

Глава 10

Любовь дана нам свыше,

Она нам Божий дар.

Она душою слышит,

Ей чужд любой навар.

Когда идёшь на жертвы

И отдаёшь себя,

Когда готов ты первый

Бороться, уступать.

Не бойтесь, что вам трудно,

Сей труд отточит вас,

Познаете вы чудо

Любви здесь и сейчас.

Вадим натянуто улыбался, с трудом подавляя зевоту. Перед ним стояла его школьная любовь, она пришла со своим мужем, узнав, что заявился Саша. Они, видите ли, поклонники его таланта.

Сам Вадим не считал, что Саша обладает хоть каким-то талантом, кроме разве что суперспособностью выводить Вадима из себя. Его безумная мазня у нормальных людей вызывает в лучшем случае недоумение. Брату попросту льстят, когда называют художником. По мнению Вадима, Саша был никем, а его хвалёный талант — не более чем несусветная наглость.

Вера с Юлей хлопотали около разложенного Сашей стола, около бутылки освежающего лимонада, около тарелки с приготовленным Верой пирогом и закусками, принесенными с кухни.

Тонкая звонкая Настя с рыжеватыми кудрями долго владела мыслями Вадима, пока в их края не приехало семейство Левиных со своей белокурой красавицей дочкой. Вадим сравнивал обеих молодых женщин — ту, на которой женился, и ту, что отверг. Ничья. Вадима теперь решительно не устраивали обе женщины.

Вадиму всегда хотелось жениться удачно, он ценил женское очарование. Только это и роднило его с братом Сашей — особая слабость перед женской красотой. Разве что Саша видел в красивой женщине нечто божественное и возвышенное, а Вадима прелесть его возлюбленных тянула вниз, к мерзким инстинктам животного, не знающего понятия стыда.

Настя стала первой женщиной (на самом деле тогда она была молоденькой девушкой, почти девочкой), за благосклонность которой соревновались братья. Саша находил удивительными Настину белую кожу и длинные тициановские волосы, но она предпочла ему Вадима, как и многие девочки до неё. Вадим был также хорош собой, как и Саша, но производил более яркое впечатление за счёт весёлого нрава (о да, в юности Вадима отличал даже слишком весёлый нрав, вероятно, за это он и расплачивается сейчас глубоким унынием, подобно рыцарю Фаготу из «Мастера и Маргариты»), а также более продуманного образа блестящего кавалера. Вадим всегда был гладко выбрит, элегантно носил одежду, будь то школьная форма или спортивный костюм, выкроил безупречные манеры. Его тёмные волосы стриг Павел, больше Вадим никому не мог доверить свою прическу.

Саша всегда был, что называется, неряшлив. Одевался он кое-как, если отец забудет погладить рубаху, так и пойдёт. Затертые джинсы мог носить по три года, не меняя, пока отец не схватится за голову и не прикупит новую пару. До появления в его жизни Лидии Саша носил на голове бесформенную швабру длинных неухоженных волос, заплетал их в хвост, но даже этот штрих не мог добавить шевелюре аккуратности. Завершали портрет творческого человека угрюмость с отрешенностью видавшего виды отшельника лесных степей. Но при всём насущном Саша всегда имел бешеный успех у противоположного пола. Лицо Вадима прямо-таки вытягивалось от удивления, когда он видел рядом с Сашей красотку, что смеялась его шуткам и охала над зарисовками. Удивительный феномен, с завистью думал Вадим. Их мать обладала похожим эффектом присутствия. Даже находясь в церкви, закутанная в платок так, что не видно волос, без грамма косметики, мать заставляла семейных мужчин сворачивать головы себе вослед. Интересно, как бы сложилась их с отцом жизнь, не будь мать сумасшедшей? Вероятно, она изменяла бы отцу напропалую.

Саша же более строгий вид приобрел лишь с появлением Лидии, он из кожи вон лез, чтобы понравится ей. Поскольку Лидия всегда отдавала должное опрятности Павла, Саше пришлось в ускоренном темпе эволюционировать из обезьяны в человека. Он остриг волосы, дочиста сбривал щетину и даже умудрился позиционировать свою мятую одежду как особый стиль дерзкого бунтаря. Пожалуй, единственное за что семье Дроновых стоит сказать «спасибо» Лидии.

Вадим помнил, как хорохорился перед Сашей, что Настя выбрала его, Вадима, даром что он младше ее на два года, на что брат с поганой усмешечкой отвечал:

— Вадик, просто чтоб ты понимал: я рассматриваю женщин не только как кусок мяса, но и обращаю внимание на интеллектуальную составляющую. Девица, которой могло прийти в голову связаться с таким придурком, как ты, для меня больше не представляет интереса. Она даже не глупа, она попросту застряла в развитии. Если хочешь, заинтересованность девушки твоими метросексуальными замашками является для меня маркером, определяющим, стоит она моего внимания или нет. И знаешь, этот метод определения ещё ни разу не выдал ошибки.

Теперь Настя подарила миру двух прелестных детей, передав им прелесть своей юности и навек став грузной асексуальной мамашей. Старшая девочка, весьма симпатичная, напоминает молодую мать. Младший сын, хорошенький, как девочка, жутко застенчивый, цеплялся за Настину юбку. Настя полностью погрузилась в него, она ни разу не поглядела на Вадима, будто его не существовало, и не было их трогательной школьной любви. Сашу она также едва замечала, хоть и являлась якобы его поклонницей и подписана на страницу в Интернете, которую ведёт чокнутая Вера, желая рекламировать отвратительные в своей бездарности картины мужа.

— Что такое, Тема? — ворковала Настя, тяжеловесно опускаясь на корточки перед сыном. Вадим с сожалением отметил, как расплылись желейным салом полные белые ноги. — Мы в гости пришли, да. Сейчас посмотрим на дядю-художника и домой пойдём. Будем играть, пазлы собирать. Потом ты будешь строить во-о-о-от такой огромный замок, мой маленький рыцарь.

Она продолжала щебетать в том же духе, Вадиму осточертело, и он перестал это слушать. Его внимание перенеслось на мужа Насти, пухлого, но симпатичного мужчину. Настин муж также относился к воркованию жены над сыном с презрением. Он смотрел на Юлю.

Дурак думал, что Юленька во всем лучше его жены. Ну, естественно. Худющая как подросток Юля в коротеньком салатовом платье, что непременно выглядит непристойно на женщине, если она не имеет так называемого «беби-фейса» — лица вечной девочки. Немногие женщины могут носить такой тусклый цвет, но Юля — блондинка с тонкими чертами лица, ее мало чем можно испортить. Она едва смотрит на своего сына, а уж на чужих детей она подавно хотела плевать. И она глядит на Настиного мужа. Как его, кстати, зовут? Вова? Валера? Витя? Да черт с ним, Вадим все равно не собирался видеть его чаще, чем случайно раз в три месяца. Так вот. Юля смотрит на Настиного мужа, громко смеётся над его плоскими шутками, позволяет разглядывать себя. И то и дело поглядывает на Вадима.

Вадим забавы ради подыгрывал ей и также неотрывно на них смотрел. Юля начинала смеяться нервно, громко и невпопад. Настин муж был доволен, как надутый индюк. Юля начала верить, что возбудила в муже ревность.

Потом Вадиму до смерти надоело и он отвернулся от них. Дура! Хоть бы уже и в самом деле наставила ему рога, Вадим бы чувствовал себя посвободнее. Но нет, она вцепилась в него мертвой хваткой. Почему женщинам так нравится унижаться перед мужчинами, которые их в грош не ставят?

Взять ту же Веру. Весьма симпатична, хоть и напоминает выражением лица старую деву-библиотекаршу. Но по ней видно, что она человек образованный, добрый и милосердный. Какого черта она вышла замуж за этого эгоистичного козла Сашу? Тот вдоволь поунижался перед своей Лидией, теперь вовсю отрывается на ее более простодушной копии.

Кстати, почему никто не видит, что Вера практически двойник Лидии? Ах да: Вера такая размазня, что является безликой невидимкой. Никто не обращает на неё ровным счётом никакого внимания.

Впрочем, Настин муж из вежливости улыбался ей, поддерживая разговор:

— Вера, я считаю, что вам с Сашей следует обосноваться у нас на ПМЖ. Ну если это не рай на земле, то где он тогда? Оглянитесь вокруг: все могущество природы здесь! Горы, море, а воздух сумасшедший! Здесь хочется вставать по утрам, не то что в вашей пыльной Москве, где люди бегают, как белки в колесе, мечтая в глубине души поскорее сдохнуть. Жизнь-то, она здесь, среди этой здоровой красоты, где можно вздохнуть полной грудью.

— Видите ли… — проговорила Вера, но Настин муж ее тотчас перебил.

— Видишь ли! — Он взмахнул руками, как ненормальный. — Вера, умоляю, перейдём на ты.

— Хорошо, — поправила себя Вера. — Понимаешь, рай на земле находится где-то на востоке, на его страже стоит Херувим с пламенным мечом. Посему человеку приходится самому искать себе наиболее удобное место жительства, но оно не может и не должно быть универсальным, подобно раю. Честно говоря, я очень скучаю по Москве, мне она ближе и милее. Возможно, во мне слишком медленно течёт кровь, а Москва даёт пинок, заставляя бежать в своём бешеном темпе. Я люблю этот город.

— Ты меня удивляешь. — Настин муж покачал головой, подперев рукой щеку. — Я бывал в Москве пару раз как турист и по работе, и я скажу всем вам, что это город умалишенных. Все куда-то бегут, огрызаются, разговаривают исключительно сами с собой. Психиатры могут сделать себе состояние на каждом отдельно взятом москвиче. Редко где можно найти столько мрачных, странных, резких и озлобленных людей. Погода там тоже, мягко говоря, шепчет, и так круглый год. Летом там адское пекло, осенью — хочется повеситься, а зимой можно примерзнуть насмерть, если не вольёшь в себя литр горячего кофе. Только поздней весной более-менее терпимо, но это всего один месяц. Жить круглый год, испытывая на себе столь разные погодные условия, тут в самом деле легко повредиться умом. А ведь это административный центр всей России! Там правительство сидит! Нет, это ненормально. Ведь говорили же о переносе столицы. Нужно сделать столицей России любой приморский город. Вот было бы дело.

— Не согласна. — Вера хмуро поджала губы. — Я не хочу умалять значимость других городов, это дело очень недостойное, но справедливости ради какой из них может тягаться с Москвой за звание столицы? Москва — это душа России. Сколько раз огонь равнял Москву с землей, но всякий раз Москва восставала из пепла и становилась только сильнее прекраснее. Вспомни, когда записано первое упоминание о Москве.

— 1147 год, — важно отметил Настин муж, делая при этом такое по-профессорски важное и надутое лицо, что Вадим прыснул от смеха и тихонько посмеялся в кулачок. Идиот думает, что Юлечка оценит его исторические познания.

— Вот, — подхватывает Вера. — Москва — оплот нашей страны, по правде сказать, даже Санкт-Петербург недостоин этой чести, хотя и он повидал окаянные и изумительно прекрасные времена, а главное, очень важные. Но сколько всего пережила Москва! Каждая улочка — бесценная история. Москва, она какая-то очень народная, что ли. Красивая, широкая, как русская душа. Не такая помпезная, как Питер, а простая и честная.

— Я все равно не признаю Москву, жутко охальный город. Что скажите, Юлия?

— Да, я тоже не люблю. — Юля отрывает глаза от телефона, чтобы тотчас обратно их опустить. В этот момент Вадим чувствует с женой странное родство, не зря же ведь они поженились, в конце концов. На Юлином хорошеньком личике, ровно, как и в голове Вадима, читается один и тот же немой вопрос: «Как вообще можно всерьёз разговаривать о такой галиматье?»

— Это потому, что вы тут выросли, — дружелюбно отвечает Вера. — А я выросла в Москве. Каждая лягушка хвалит своё болото.

— Ничего подобного, — возразил Настин муж. — Я, вообще-то, уроженец Воронежа, здесь у меня всю жизнь жила бабка, я к ней ездил раз в год на две недели. Это уже потом я переехал, чтоб не спиться от серой местности, где нет и не предвидится моря. Мне повезло, как и тебе, Вера. Настя тут живет, поэтому квартиру или дом покупать не пришлось. У нас в стране потому и каждый второй алкоголик, что люди моря не видят. А мне без моря не жизнь, понимаете, друзья? Я просто романтик, понимаете? — Настин муж смотрит на Юлю, ему кажется, что он выглядит поэтом-философом, но на самом деле он похож дурачка. — Как твой Сашка, Вера, у него такая же буйная свободная душа. Сань, разве тебе не тесно в этой бетонной коробке, которую у нас сделали столицей державы?

— Я согласен, Вань, — ответил Саша. А, так он, оказывается, Ваня. — Я планирую переехать сюда с женой окончательно.

Лицо Веры вытянулось, она испуганно обернулась на Сашу, рот глупо приоткрылся. Вадиму стало ее даже жалко. Бедняжка явно не ждала такой подставы от обожаемого мужа. Саша как ни в чем не бывало хлебал лимонад с одноразового стаканчика. Может быть, он слишком поспешил с заключением, но он об этом не думал.

— Вот и правильно! — горячо одобрил Ваня. — Здесь у тебя откроется второе дыхание, ты сможешь творить.

— Да-а-а. — Вадим поймал себя на мысли, что смакует протяжность собственного голоса. — Тут Саша натворил шедевров как нигде более. Кто-нибудь помнит тот великолепный портрет Лидии, невесты нашего брата Павла?

— А! — Ваня проявил горячий интерес. — Я, кстати, ее помню. Красотка, черт побери! Фигуристая, большие глаза, длинные, но… — Его экстаз пресекся под угрожающим взглядом Насти. Она, как и все близ живущие женщины приятной внешности, терпеть не могла обольстительную и бесстыжую Лидию, искренне и от всей души недоумевая, что в ней нашёл такой благородный и принципиальный человек, как Павел.

— Кстати, Саш, а где этот портрет? — Даже Юля оторвалась от телефона. — Красивый такой, очень похоже вышло.

Саша взглядом пожелал Вадиму отправиться в ад.

— Он испорчен, — отвечает Саша, делая при этом свой фирменный взгляд, говоривший, что более на эту тему он не произнесёт ни слова.

— Я бы не сказал. — Вадим удивился, сколько наслаждения ему доставляет бередить Сашины раны. Откуда в нем этот порок? Разве они не родные братья? Тем не менее он продолжал: — Портрет заиграл по-новому. И мне, кстати, так нравится больше. Прекрасная Лидия заслужила эту картину.

— Я бы тоже хотела посмотреть. — Вера внимательно, пожалуй, даже слишком внимательно, посмотрела на Сашу.

— Вера, вы считаете Сашу гением? — — Вадим обернулся всем корпусом к Сашиной жене.

— Очуметь! Вы что, до сих пор на вы? — Ваня аж прыснул слюнями от смеха и удивления. — Вот это дела! У меня такое чувство, словно мы перенеслись в Петербург девятнадцатого века.

— Да, считаю, — жёстко ответила Вера, проигнорировав Ванино изумление. — Саша — невероятно талантливый художник, я считаю его великим.

— Да, Санек рисует хоть куда. — Ваня никак не уймётся, хотя Саша, Юля и Настя уже внутренне напряглись, понимая, что сейчас идёт диалог исключительно Веры и Вадима, вставлять в него свои комментарии — глупо и неуместно.

— Величие… — философским тоном изрёк Вадим. — По-вашему, великим человека делает талант?

— В том числе, — ответила Вера.

— А что еще?

— Поступки, добрые дела… я не знаю… полезная профессия, такая как врач или учитель.

— Так, а талант тут причём?

— Когда человек оставляет после себя след в умах и сердцах многих людей, это значит очень много, ибо не каждому дано.

— А если талантливый человек является полнейшей сволочью, что тогда?

— Не понимаю. — Вера смутилась. — Звучит слишком субъективно. Для кого он является… плохим человеком? — Воспитание не позволило ей повторить за Вадимом ругательное слово. — Всех нас одни считают хорошими, а другие — плохими.

— Ну, есть ведь объективно плохие люди. Убийцы, например.

— Причём здесь убийцы, если мы говорим о талантливых людях, которые оставляют после себя прекрасное? — Вера подошла поближе к Саше, ища у него опоры. Ее начал раздражать разговор с Вадимом, который заходил в какую-то дремучую степь. Саша был мрачен и суров. Вера поёжилась.

— Я к тому, — продолжал Вадим, — что талант даётся иногда не Богом, а дьяволом.

— Не говорите глупостей, талант даётся исключительно Богом.

— Я условно, разумеется. Дураку понятно, что ни Бога, ни дьявола не существует.

— Абсолютно согласен! — встрял Ваня, чем вывел из себя даже Веру. — Религия — пережиток прошлого. Церкви пора упразднить, потому что…

— Некоторые преступники, чаще всего убийцы, превращают свои ужасные деяния в настоящие произведения искусства. — Вадим повысил голос, перебивая Ваню и заставляя его замолчать. — Вы разве не читали об изуверствах маньяков, которые тщательно планируют свои убийства? У серийных убийц даже есть свой особый почерк. Но они талантливы.

— В чем талантливы? — вздыхает Вера.

— Так я же говорю вам, что их преступления — это произведения искусства. Они гениальны. Разве нет? По-вашему, такие люди тоже претендуют на звания великих? Гению все можно простить?

— У нас с вами, видимо, разные представления об искусстве и гениальности. — Вера смерила Вадима изумлённым и слегка высокомерным взглядом. Вадима она понимала ещё меньше, чем Сашу.

— Почему же? Мы с вами оба считаем Сашу гениальным.

Вера промолчала, не зная что ответить. Вадим смотрел на неё насмешливо.

— Ты, я вижу, у нас заделался знатоком искусства. — Саша пожелал прекратить их диалог, понимая, что Вадим загнал Веру в угол.

— Я рос рядом с гением. — Вадим услужливо поклонился брату, как плохой провинциальный актёр.

— Саша — художник, которого Бог одарил огромным талантом, — произнесла Вера тоном, который считала безапелляционным и строгим. — Он непременно оставит после себя великое наследие. Я верю в него.

— Так ведь уже оставил, — красноречиво заключил Вадим. — Я утверждаю, что Саша истинный гений, меня невозможно в этом переубедить. — С этим Вадим улыбнулся и не произнёс больше ни слова, позволяя каждому понимать его улыбку как угодно.

К счастью, Настин сынок со свойственной детям острой чувствительностью почуял раскалённую атмосферу и захныкал в испуге. Он стал настойчиво проситься домой. Семья поспешила откланяться.

— Девочки, идите в дом, — сказал Саша в свою очередь Вере и Юле, — не нужно сидеть так долго на солнце. Мы с Вадиком уберём стол.

Братья остались одни. Саша, как заведённый робот, собирал одноразовые тарелки и стаканы, протирал стол, затем с ловкостью сложил его втрое, чтоб удобнее было пронести в дом. Сашины мускулы играли, показывая здоровую мужскую силу. Вадим внезапно устыдился своего хилого телосложения. А когда-то он превосходил фигурой Сашу.

— Так где все-таки этот портрет? — спросил Вадим, который все на свете бы отдал за то, чтоб Саша сообщил об его уничтожении. — Надеюсь, ты его сжёг?

— Сжёг? — повторил Саша, очень удивившись. — Не слишком ли много смертей для одной женщины?

— Смерть бывает только одна.

— Есть люди, обретшие бессмертие.

— Возможно. Но Лидия не из числа таких людей. Не думаешь же ты, что ее душа переселилась в твою картину? Рыбы съели ее труп, и дело с концом. И это справедливый исход для неё.

Вадим не успел выдохнуть, как Саша в бешенстве схватил его за грудки и потряс:

— Я бы на твоём месте закрыл рот и больше никогда не упоминал ее имени.

— Мы что, будем здесь драться? Чтобы нас увидели в окно и побежали разнимать? — Вадим почувствовал Сашино физическое превосходство над собой и поспешил осадить брата.

— Мне в самом деле неохота мараться об такую жалкую трусливую собаку, как ты. — Саша отпустил Вадима, больно оттолкнув от себя. — Но если ты ещё раз при мне посмеешь так говорить о ней…

— Я ничего особенного не сказал. Твоя любовь к этой женщине сродни одержимости. Это безумное помешательство. В тебя словно бес вселяется, стоит только упомянуть ее имя. Ты с катушек слетаешь, не боишься? И это точно не любовь. Это больная зависимость, подобное испытывают сектанты, поклоняясь условному золотому тельцу. Любовь к твоей Лидии испытывал Павел. Любовь к тебе испытывает твоя Вера. А вы с Лидией не умели любить.

— А для любви, значит, нужны какие-то особые умения? — Саша слушал брата с презрительной улыбкой. — Я-то думал, что любовь — дар свыше.

— Нужно хотя бы засунуть подальше свой эгоизм.

— Вадик, мне жутко тебя жаль, ты какой-то немощный, что ли…

— Я немощный??? — Вадим набрал в рот ответных оскорблений, но Саша не дал ему выплюнуть их.

— Да, ты, — отвечал он. — Как и моя Вера. И Павел, хоть, Бог видит, что не хочется мне говорить о нем плохо. Но факты — штука упрямая. Он был недостоин Лидии, недостоин огня, горевшего в ее груди. Ее внутреннему огню был равен лишь пламень моей любви, истинной любви, которая сжигает, топит, сметает на своём пути все вокруг. Вот это и есть любовь, на которую способны избранные. Наша любовь выжгла нас дотла, даже прохладное море не смогло потушить наши тела и души. Только такой любовь и должна быть, иначе не стоит даже размениваться на жалкое подобие этого чувства. Вера и Павел в своей примитивности неспособны испытать чувств такой силы, они вынуждены ограничиться лишь отблесками любовного огня. Ты же неспособен вообще ни на что. Мне жаль тебя, Вадик. Ты ведь сам это осознаешь, да? Не живёшь в неведении, как Вера с Павлом, думая, что все нормально? Вот поэтому и жаль.

— Ты безумен! Тебе лечиться надо. — Вадим все же сплюнул свою жёлчь, правда, эти жалкие оскорбления были далеко не тем, что он хотел бы высказать. — И вот что я тебе скажу: если ты затеял со своей похожей на Лидию женой какую-то безумную страшную игру, не мне тебя останавливать, но знай — ничего хорошего из этого не выйдет, получится даже ещё хуже.

— Ты считаешь, что я забыл послушать твоего мнения? Когда я посчитаю нужным попросить твоего совета, я дам знать. А пока держи рот закрытым.

Да, Вадим немощен. Он неспособен даже до смерти избить брата.

Вадим молча удалился, даже не пытаясь поднять остатки своего достоинства.

Глава 11

Так тяжело нам говорить «прощай»,

До боли в лёгких и комка в груди.

Вернуться, сколько ты ни обещай,

Ты знаешь, все осталось позади.

Как горько, что мгновения прошли,

Как больно, что им не вернуться впредь.

Как жалко, что вы способ не нашли,

Как больно завертелась круговерть.

Пусть все прошло, но нужно найти силы,

Черпать их можно в том, что это было.

И не тебе менять законы жизни, милый.

Но сердце не забудет, как любило.

Впервые за очень долгое время пошел дождь. Многие даже не могли вспомнить, когда в последний раз такое случалось. Приморские жители отвыкли от промерзлых частых капель с неба, но не могли не признать, что нуждались в них.

Юлия зябко куталась в объемную шаль матери и тупо смотрела вперед. Она испытывала ужас на похоронах свекра, голова шла кругом. С недавних пор ее мутило от любых церемоний прощания.

Петр Сергеевич умер так же тихо и незаметно, как жил. Смерть была милостива к нему, памятуя о его простой и честной жизни. Петр Сергеевич умер во сне, перед этим успев поцеловать жену и сказать ей, как сильно любит.

Юлия хорошо относилась к свекру, он никогда ее не обижал. Петр Сергеевич для всех находил доброе слово. Даже для Лидии, которую в его семье было принято либо страшно проклинать, либо молчать о ней.

Юлия закрывала глаза и вновь видела перед собой похороны Павла Дронова, старшего брата своего мужа. Воспоминание преследовало ее, как бесконечное дежавю. Проживи она хоть сто лет, ей никогда не забыть этого дня.

Юлия никогда не была близка с Павлом, он казался ей чопорным и серьезным. Так почему же именно она обнаружила его бездыханное тело?

В то ужасное утро они с Вадимом, на беду, проснулись в доме свекров. Вадим засиделся допоздна с Павлом, они не разговаривали столь долго со дня аварии, сделавшей Павла калекой. Приняли решение не ехать в ночь и лечь спать на месте. Юлия спустилась ранним утром почистить зубы, чтоб обрадовать своего Вадима свежим пробуждающим поцелуем. Вадим был в эту ночь особенно нежен с ней, их брак возрождался, говорила себе Юлия. Лицо Юлии сияло счастьем и приятным смущением. Какая разница, что кто-то забыл выключить свет в ванной? Что вообще могло испортить такое чудесное утро?

Юлия не заметила, как зловеще скрипнула дверь, которую она легко толкнула рукой. Тряхнув головой, она прогнала прочь из ноздрей смердящий запах смерти. И вошла.

Потом был крик. Ее собственный жуткий крик. Она не могла вообразить, что способна так громко и протяжно кричать.

На вопль Юлии сбежался весь дом. Сильные руки Вадима не смогли унять ее дрожи. Юлия никогда не забудет, как его пальцы неистово впились в нее. Казалось, он сосредоточил в них свою силу, чтобы не дать ей стать разрушительной.

Потом был непроглядный туман, сотканный из суеты, горя и слез. Наступили жуткие похороны жалкого убившего себя калеки. На самом деле Павел медленно умирал с тех пор, как обезножел. И Вадим составлял брату компанию.

Вадим с Сашей стояли в отдалении друг от друга. Оба не плакали, и от этого было страшно.

Вадим стоял с опущенной головой, необычайно сутулый, будто все тяготы мира легли на его плечи.

Саша, напротив, стоял прямой как палка. Он смотрел перед собой, напоминая слепого, который хочет что-то разглядеть сквозь непроходимую темноту.

Юлия глядела на обоих братьев, и у нее разрывалось сердце. И ее терзала жестокая обида, что она не могла разделить с Вадимом его горе.

Павел был для Вадима братом, отцом и матерью. Все то немногое, что муж Юлии знал о жизни, ему поведал старший брат Павел. Последний сам был так молод, он всегда сокрушался, что ему не хватает жизненного опыта, чтоб поделиться им с братишкой, но по велению судьбы Павлу было суждено открыть Вадиму что такое болезнь и смерть, отчаяние и потеря.

Юлия помнила, как ее хладнокровный отец глядел Вадиму прямо в лицо и произнёс своим зычным, всегда спокойным деловым голосом:

— Ну, что сказать, Вадим. Я переношу огромную потерю в лице вашего Павла. Вот это голова! Я видел его сегодня утром, он отказывался со мной встречаться, он теперь предоставлен самому себе. Его инвалидность делает работу на меня невозможной. Я ищу человека на его место. Первым делом на правах твоего тестя предлагаю работу тебе. Займи место Павла или его займёт кто-то другой. Конечно же ты у нас не семь пядей во лбу, прямо скажу, но пора взяться за ум. На тебе моя обожаемая дочка и мой внук. Становись уже мужчиной и содержи их. Я давно и без обиняков говорил, что меня не устраивает твоя праздная жизнь раздолбая и сосунка. Тебе выдался случай себя обозначить.

Вадим в ужасе вскочил с кресла и уставился на Евгения Левина страшными глазами. Он силился ответить, но рот по-детски беспомощно дрожал.

Вадим недоволен, что папа опять его оскорбил, решила Юля. Отец всегда разговаривает с ее мужем самым презрительным тоном. Даже сейчас едва ли кто при самой длинной уничижительной лекции мог вылить столько презрения на человека, сколько отец вылил на Вадима одним своим взглядом.

Но тот думал не о своём оскорбленном достоинстве. Из всей речи тестя он услышал только одну фразу, и эти слова навсегда повергли его в ад.

«Займи место Павла или его займёт кто-то другой».

Дурная фраза означала, что для любимого брата все кончено. Его место займут другие. Вадим будет занимать его должность. Саша ляжет на его половину кровати рядом с Лидией. Отец будет пить из его кружки.

Или ещё глобальнее. Какой-то другой мужчина будет стоять вместо Павла в ЗАГСе в качестве жениха и на руках перенесёт через порог дома молодую жену. Какой-то другой мужчина поцелует вместо Павла в лоб новорождённого сына. Какой-то другой мужчина совершит вместо Павла стометровый забег и удостоится золотой медали. И так можно представлять до бесконечности. Все кончено.

Все кончено. Вадим осознал, что он теперь стыдится жить, стыдится своих ходячих здоровых ног.