Бесплатный фрагмент - След на воде

Ревность — остроумнейшая страсть и, тем не менее, всё ещё величайшая глупость.

Иногда правда — самое страшное что можно найти на дне.

Пролог

Она лежала на дне бассейна и смотрела вверх сквозь толщу воды. Наверху окна, в окнах небо и проснувшееся солнце. Равнодушное ко всему. Вечное. Холодное.

Холод заполнил лёгкие, и солнце стало надвигаться, расширяться, увеличиваться.

Часть первая

Глава 1

В театре было душно. Мама махала веером, а она блокнотом, ничего более подходящего в маминой сумочке не нашлось.

«Ба-бах!» — ударило по ушам и поскакало громовыми раскатами: «ба-бах-бах-бах-ба-бах!».

И вдруг: «дилинь- дилинь» — зазвенело высокими хрупкими переливами.

Тоня поёжилась. Слишком контрастными были звуки, слишком неожиданными.

— Закрой глаза и представь страну… удивительную, не похожую ни на какую другую. Страна называется Япония, — шепнула мама, наклонясь, но, не отрывая взгляда от сцены.

Тоня послушно закрыла глаза и представила.

«Бух, бух! Бах-бабах!» — затарахтели тамтамы.

Тоня нахмурилась. Япония представилась каменоломней.

Но вдруг весело затрезвонили колокольчики:

— Дилинь-дилинь.

Перед глазами замелькали воображаемые птички. Тоня улыбнулась: «А не такая уж она и страшная — эта Япония!».

— Тали-ла-ла ла… — запела арфа.

— Тиу-ти… — вмешалась флейта.

— Дин-дон… — подхватили общий гомон колокола.

Чередование певучих и выразительных звуков затягивало. Простота и ясность мелодии успокаивали. От музыки веяло поэзией, романтикой и ароматом Востока. Ей начинала нравиться далёкая страна Япония, где огромное красное солнце и маленькие люди ждали её и были как-то по-своему рады ей. И от радости пели песни на своём непонятном языке.

Тоня открыла глаза и впилась глазами в даму с белым, словно фарфоровый чайник, кукольным лицом, на котором были нарисованы чёрные полоски глаз и сжатые в бутон ярко-красные губки. Всё портила уродливая причёска, похожая на бабушкин закопчёный чугунный казанок. Только перевёрнутый. И не по размеру большой бордовый, расшитый золотом халат, в котором хрупкая дама казалась неуклюжей. Дама пела красиво, хоть и непонятно, вторя мужчине, который чересчур наигранно, как показалось Тоне, разводил руками и, глупо таращась, раззявивал рот. Ей стало скучно. Она снова закрыла глаза.

На этот раз ей чудилось море. И солнце. Огромное, почти белое, растворённое в голубой прозрачной воде. Она представила себя рыбкой. Маленькой, юркой. Которая со дна смотрит на солнце сквозь толщу воды.

— Тебе понравилось?

Мамин вопрос вырвал её из мечтаний. Спектакль закончился, они протискивались между кресел, двигаясь к выходу.

— Ага, — безразлично кивнула Тоня, чтобы сделать матери приятное.

— Я знала, что тебе понравится. Такая музыка, такие чувства, а голоса! — с придыханием восхищалась Надежда Петровна. — Хочешь так же петь?

Тоня пожала плечами.

— Я говорила с Казимирой Валерьевной, завтра она тебя прослушает.

Тоня остановилась и вцепилась в кресло.

— Ты чего? — удивлённо посмотрела на дочь Надежда Петровна.

— Мама, я не хочу к козе мировой. И петь не хочу.

— Как так? — Надежда Петровна захлопала безресничными веками. — А что ты хочешь?

— Я плавать хочу.

***

— Ну и правильно. Зачем ей твоя опера? — Отец, улыбаясь, прижал Тоню к себе, погладил по голове.

— Но я уже договорилась, — мать, чуть не плача, хлопала веками. — С Казимирой Валерьевной. Она будет ждать…

— Переживёт твоя Казимира как-нибудь. Противная баба…

— Юра! — взвизгнула мать. — Подбирай выражения. При ребёнке!

— А что я такого сказал?! Правду всего лишь. Я другого выражения подобрать не могу.

— А ты попробуй!

— Ну… такая себе… неприятная… — копаясь в синонимах, попробовал исправиться отец, но под строгим взглядом жены не выдержал и выпалил: — Я её боюсь!

— Я тоже… — всхлипнула Тоня и сильней прижалась к отцу.

— Я тоже… — кивнула Надежда Петровна и, откинувшись на спинку кресла, рассмеялась. Смех у неё негромкий, пузырчатый, заразительный.

— Вот и хорошо. Я поговорю с Колькой, он как раз набирает группу. — Отец отстранил Тоню и посмотрел в голубые глаза дочери тёплым нежным взглядом. — Сейчас пойдём в магазин, купим тебе спортивную сумку, купальник, шапочку и… что там ещё нужно?

— Вьетнамки, наверное, — предположила мать, вытирая слезящиеся глаза.

***

В бассейне было холодно. Она дрожала, стоя по пояс в воде, прижимаясь спиной к кафельной стенке.

— Меня Ксения зовут. — Круглолицая девочка с соседней дорожки растянула в улыбке заячью губу. — А тебя?

— Т-т… Тоня, — простучали, клацая, зубы.

— Внимание! — гаркнул возвышающийся над ними исполином тренер — дядя Коля. — Два шага вперёд!

— Давай дружить, — шепнула круглолицая соседка. — Можешь меня называть коротко — Ксю. Я здесь уже вторую неделю.

— Пивнушкина, у тебя рот когда-нибудь закрывается? — Тренер строго посмотрел на Ксюшу, и гаркнул ещё громче: — Упражнение «Бомбочка». Для новеньких объясняю один раз, так что слушаем внимательно.

Дядя Коля смотрел на Тоню. Сегодня её первая тренировка. Она ждала её, готовилась, но всё оказалось не так, как представлялось. Сначала её напугал душ. Кабинки не имели дверей, обычные перегородки с трубкой, изогнутой буквой «Г», и забитыми дырами брызговика. Она стеснялась, потому долго копалась в сумке, выжидая, когда все помоются и, натянув купальники и шапочки, скроются за дверью душевой.

Конечно, она опоздала. Извиняющимся голосом поздоровалась.

— Ну что ж ты опаздываешь? — неодобрительно покачал головой дядя Коля. — Ладно, на первый раз прощается. Спускайся скорей, занимай свободную дорожку.

Свободной была только крайняя, что обрадовало Тоню. Она торопливо подошла к лесенке и опустила ногу на залитую водой ступеньку. Вода оказалась неожиданно холодной.

— Побыстрей, — подгонял тренер.

Вцепившись в металлические ручки, Тоня поспешила спуститься. С трудом передвигая под водой ногами, она приблизилась к бортику и прижалась к нему спиной. Нет, бассейн совсем не был похож на тёплое и ласковое море. Он был холодным и неуютным.

— Итак, для новичков и тех, кто позабыл. Набираем в легкие воздух и, оттолкнувшись от дна, обхватываем руками ноги под коленями, и ныряем. Для непонятливых показываю. — Тренер надул щёки, присел, обхватил руками ноги чуть ниже колен и опустил голову на грудь. Если в этот момент он и был похож на бомбочку, то на не очень удачно сконструированную. Высокий рост и широкие плечи даже в сложенном виде выдавали в нём человека, пусть и изрядно скукоженного.

— Всем понятно? — Дядя Коля распрямился и посмотрел на Тоню. — Приготовились! На счёт три — подпрыгиваем, группируемся и ныряем. Раз… два… три…

Тоня вжала голову в плечи и посмотрела на Ксюшу. Та надула щёки, подпрыгнула и, быстро сжавшись в комок, нырнула. Над водой показался маленький тощий зад, стянутый голубой тканью купальника.

— Ну же, Крушинина! — Дядя Коля вставил в рот свисток и надул щёки.

***

Никогда… никогда она больше не пойдёт в этот бассейн. Никогда.

Тоня затолкала в круглую сумку мокрый купальник и шапочку и, хлопнув дверью, вышла из раздевалки, оставив на полу разбросанные вьетнамки.

Глава 2

— Ай, молодца!

Она недовольно поморщилась. Все похвалы тренера — это только аванс, пока ещё незаслуженный. Тоня опёрлась ладонями о поверхность бортика и выпрыгнула из воды. Развернулась и села на край, болтая ногами в воде.

— Ну чего ты кислая опять? Ведь первая пришла. На 3 секунды опередила ближайшую соперницу. — Дядя Коля присел рядом с ней на корточки.

— Мало! — Тоня стянула с головы шапочку, выпуская наружу короткие пряди русых волос. — Пивнушкина не показатель. С такой скоростью мне соревнования не выиграть.

— И не надо! — Дядя Коля подавил усмешку. — Областные, это не городские, там такие акулы будут, рядом с которыми ты рыбка гуппи. Твоё дело — участие. Тебе надо только засветиться, и всё! Просто попробовать себя. Поняла?

— Я победить хочу!

— Ну мало ли чего ты хочешь! Так не бывает. Это твои первые соревнования такого уровня. Навыигрываешься ещё! Успеешь. Твоя очередь ещё не подошла.

— А разве побеждают по очереди?

Дядя Коля вздохнул.

— Даже не думай нарываться. Сломаешься. — Сказал жёстко. — Запомни, в спорте… любом… есть свои правила. И первое — постепенный рост. Знаешь, сколько выскочек сломало себе хребет, взлетев на пьедестал галопом?

— Постепенный рост? Это как? Уступать дорогу? Плыть вполсилы? Сдерживать скорость? Чтобы что? Чтобы дать другим возможность получить свою медальку?

— Чтобы завоевать Олимп! Не надо спешить, Тоня. Побеждает тот, кто не торопится, тот, кто постепенно набирает силу. Долго и упорно тренируется. Закаляет характер. — Дядя Коля поднялся. — На сегодня всё!

— А можно я ещё потренируюсь? Одна.

— Нет! До областных соревнований ещё почти полгода. Надорвёшься или перегоришь. Я же сказал: «постепенно», набирай силы и скорость постепенно. — Дядя Коля посмотрел на часы. — А сейчас иди домой!

Когда она вышла, уже стемнело. С неба сыпался мелкий колючий дождик. На площади перед спортивным комплексом было пустынно. Тоня не сразу заметила под сиротливо-голой липой маленькую женщину в сером пальто. А когда заметила — не сразу узнала. Мама смотрела прямым застывшим взглядом. Смотрела на неё. Сквозь неё. Её волосы намокли и слиплись в колючие сосульки. Лицо тоже было мокрым, но не от дождя.

Тоня хотела броситься к ней, но ноги не двигались, ноги превратились в бетонные сваи. В ушах стучало, и это был стук её сердца. Она не понимала, что происходит, мысли в голове не выстраивались, пучились, как передержанная на огне манная каша. Внезапно её охватила неконтролируемая нарастающая паника, до слёз, до дрожи в коленках, до тошноты. Она сглотнула подступивший ком и вдруг с ясной очевидностью поняла: «Случилось что-то страшное».

***

Чернильные пятна оттаявших луж, хруст грязного гравия под ногами, свисающие с чёрных веток капли. Очень мало снега, лишь твёрдые грязные сугробы, не сдавшиеся под натиском оттепельных дождей и ночного морозного ветра. Четыре месяца прошло, а боль всё не утихала, боль постепенно распадалась на молекулы, молекулы перемещались в хаотичном броуновском движении, нанося точечные удары, всё чаще в области сердца.

Она приходила сюда часто, почти каждую неделю, как только выдавалась свободная минутка. Прижималась лицом к ледяному обелиску. Не плакала. Думала. Вспоминала. Разное. Но чаще тот день, когда мать обнаружила в сумке сгнивший купальник. И глаза отца, когда ему была предъявлена улика. Он молчал, ничего не говорил. Говорила в основном мать. В основном задавала вопросы. В основном одни и те же.

— Что это?

И ещё:

— Как же так?

После предъявленных обвинений: в обмане, в прогулах тренировок, в нарушенных обещаниях, в испорченном купальнике, отец, тяжело опираясь на подлокотники, вытянулся из кресла, печально посмотрел на дочь и сказал ровным, ничего не выражающим голосом:

— Выброси. Он ей уже не понадобится.

И вышел из комнаты.

Никогда в жизни ей не было так стыдно. И так больно. Лучше бы он на неё наорал. Лучше бы сказал, что она его подвела, нет, не так, назвал бы её обманщицей, лентяйкой и вообще никчёмным человеком. Тогда бы она ответила, что не может заставить себя нырнуть под воду, что боится, боится захлебнуться, боится утонуть, боится позора, ведь все, даже эта девочка с заячьей губой и та не побоялась…

Тоня оторвала голову от обелиска.

— Прости меня, папа.

Она встала.

— Скоро областные соревнования. Я обещаю тебе, что буду биться до последнего. Я не буду ждать своей очереди. Я посвящу эту победу тебе, папа. Ты будешь гордиться мной. Я обещаю.

«Я горжусь тобой» — это были последние слова отца в его последний день. Ранее утро. Она опаздывала в школу, торопилась, шнурки на ботинках выскальзывали из рук. Отец вышел её проводить.

— Как успехи, дочка?

Странно, обычно он называл её по имени, а тут вдруг «дочка». От этого «дочка» стало тепло на душе.

— Меня отобрали на областные соревнования, — проговорила быстро, затягивая шнурки узлом. Поднялась.

— Я горжусь тобой. Помни об этом, дочка.

Она помнила, и его слова, и интонацию, которая теперь казалась ей странной, будто отец знал, что они больше не увидятся, не поговорят. Знал и потому вышел её проводить, знал и потому обнял её. И сказал: «Помни».

Объятия перед расставанием. Они особенные. Хорошо, если будет встреча опять. Обнялись, попрощались, и ждём новой встречи. А какими бы были объятия, если бы мы точно знали, что эти объятия последние, что потом ничего?

Тоня зажала рот рукой. Больно. Как же больно. Как долго болит.

Иногда всю жизнь.

***

Как она могла полюбить это убожество?! Как?! Разве так бывает?!

Наверное, да. Наверное, именно так и бывает в любви, «бах» — и всё. Как выстрел, как удар током, ты даже не успеваешь понять, что произошло, не успеваешь подумать, осмыслить, кто перед тобой, нужен ли он тебе.

Именно так, иначе невозможно понять, как взрослая, умная женщина могла влюбиться в это мелкое, скользкое и похотливое существо, в эту особь со слюнявыми глазами.

Всё произошло, пока она была на сборах. Тоня брезгливо поёжилась, вспомнив, как застала Виталия Леденёва в своей комнате. Он стоял в её комнате и трогал её вещи. Перебирал медали, изогнув полоску губ в перевёрнутую скобку. Скобка, видимо, выражала признание её заслуг, но какое-то недоделанное, немного презрительное, казалось, не возникни Тоня у него за спиной, он бы вгрызся в медаль зубами, проверяя её на содержание золота.

— Что вам надо? — обескураженно спросила Тоня у незнакомца.

— О! — Он обернулся, смерил её слюнявым взглядом с ног до головы и обратно, плотоядно улыбнулся. — Привет! Напугала. Тебя что, стучаться не научили?

— Это моя комната, — насупилась Тоня.

— А-а-а… — гнусаво потянул гласную маленький человек и небрежно положил медаль на полку рядом с кубком. Положил так, словно швырнул, будто это и не медаль, а что-то случайно попавшееся в руку. Какая-то безделушка, а не вырванная потом и кровью победа на областных соревнованиях год назад.

— Зашёл познакомиться. — Он приблизился так, что она почувствовала неприятный, кислый запах из его рта, вырывающийся вместе со словами. — Хочешь узнать девушку, загляни в её комнату.

— Где мама? — сухо спросила Тоня, бегло просматривая глазами вещи — что ещё трогал своими потными ладошками этот мамин друг?

О том, что у мамы завёлся кавалер, Тоня знала. Мать сказала ей об этом по телефону, сказала стыдливо, называя кавалера «одним человеком». Завёлся — абсолютно точное слово, которое пришло тогда Тоне в голову; потому что тараканы не появляются, они заводятся. Каким-то чутьём она поняла это, почувствовала… и не ошиблась.

— В магазин ушла. За шампусиком, — «таракан» осклабился. — Надо же за знакомство выпить, да? Ты же мне теперь как бы дочка.

Кровь бросилась ей в голову. Как он может, как он смеет произносить это слово в её адрес? Это не его слово, это их с папой слово. Последнее слово отца.

— Я вам не дочка!

— А кто же? — Его лицо распорола ухмылка.

— Никто!

Хлопнула входная дверь, и «таракан» двинулся в сторону коридора. Проходя мимо Тони, негромко проговорил, облизав сухие губы:

— Будешь звать меня папочкой. — У самой двери завопил, разведя руками: — Надюшка! Ну что так долго? А мы уже успели познакомиться с дочкой… твоей. Слушай, — он подхватил из рук матери пакеты и чмокнул её в щёку, — да у тебя героическая дочка, умница и красавица, вся в мать.

— Антонина? — В дверях появилось запыхавшееся, счастливое лицо матери. — Приехала?

Тоне захотелось нагрубить, сказать, чтоб мать перестала задавать глупые вопросы, раз она здесь, значит, приехала. Ещё хотела крикнуть, чтоб она убрала с лица это счастливое выражение и эту дурацкую влюблённую улыбку и потушила этот блудливо-искрящийся блеск в глазах. Но она лишь кивнула и отвернулась.

— Ну давай, переодевайся и за стол. Я долму приготовила.

Долма! Любимое папино блюдо! Это предательство. Долма — это предательство! Зачем она? Ведь мать хорошо готовит, любое блюдо её приготовления — вкуснятина. Плов, голубцы, жаркое, рататуй. Пожалуйста, всё что угодно, но только не долму, мама!

Как же она могла?! Для этого! Как он вообще мог свести её с ума. Ничего собой не представляющий, маленький тщедушный человечек, с раздутым самомнением о своём мужском достоинстве. Может, оно у него и такое, смотря, что понимать под «мужским достоинством». Похоже, понимание у них разное. У неё с мамой. Впрочем, Тоню никто не спрашивал, что она обо всём этом думает. Её просто поставили перед фактом. Как же так, мама?! Как же так?

Глава 3

Вот ещё проблема — как красиво послать. Она перебирала в уме варианты. Может, сказать по-французски: «Бон вояж». Он знает французский, поймёт. Поймёт ли? И ещё платочком помахать. С улыбкой, чтоб совсем не обиделся. А уж если не поймёт, тогда уже грубо, по-русски: «А не пойти ли тебе к партизанам за свободой?». Нет, это уже чересчур. Так-то он неплохой парень, но, во-первых, Ксюша, а во-вторых, у неё нет ни времени, ни желания, и вообще, ей надо к Чемпионату готовиться. А все эти сопли и слюни, которые называются отношениями, ей только мешают. Так что Ксюша — во-вторых, а Чемпионат — во-первых. Или всё-таки наоборот?

Они сидели в небольшом уютном кафе, в которое он пригласил её поговорить. Она думала, что разговор зайдёт о его отношениях с Ксюшей, в них последнее время наметился разлад. И вроде как, с этого и началось…

— Я, наверно, и вправду «Васек в кривой панаме», которого во мне многие видят. Все эти душевные мытарства мне действительно досаждают. Потому что постоянно надо бежать, рубашку на себе рвать, из штанов выскакивать, чтобы её утешить. Но утешить Ксюшу в принципе невозможно. Потому что наравне с тем, что я должен быть рядом, ей ещё хотелось бы мне досадить покрепче и отомстить что есть мочи.

— За что? — Тоня втянула лимонад через трубочку. «Фу, какой сладкий! Надо было просто воды попросить. Ни к чему эти углеводы, моментально отлагающиеся на боках жиром, который потом ей сгонять тренировками».

— Если бы знать! — Свой лимонад Гена даже не пригубил. Он заметно нервничал. — При этом, я подозреваю, что она наивно полагает, что я жизни не мыслю без её присутствия. Но когда тебя при этом беспрестанно «стегают и пришпоривают» — это так себе удовольствие. А осознать, что мне может быть на неё пофиг — не вариант для её скудоумия.

Тоня напряглась. Да, Ксюша не отличалась умом и сообразительностью, но обсуждать это с её другом было за пределом её понимания.

— Она просто любит тебя. — Тоня тоже отодвинула стакан с лимонадом. — И вообще, Ген, мне не хочется её обсуждать с тобой и тем более осуждать. Мы ведь подруги.

— Угу, — он помотал выстриженной под «ёжик» головой.

Ей вдруг захотелось погладить эту чёрную щетинку, она казалась мягкой и приятной на ощупь даже внешне. От этой мысли она заулыбалась.

— Классно тебя постригли! Тебе идёт. У тебя череп круглый…

Он протянул руку и положил ладонь ей на запястье. Улыбка сползла с лица Тони.

— Ген, ты чего?

— Ты говоришь, что вы подруги, и ты не хочешь её со мной обсуждать, а знаешь, что она говорит мне про тебя?

— Нет. — Тоня высвободила руку, спрятала под стол. — И не хочу знать.

— Ты слишком порядочная, не то, что она.

— Просто я её люблю.

— А она тебя нет. Она тебе завидует. Твоим успехам.

— Ну и что? Это хорошо. Это прибавляет спортивной злости, и помогает…

— Обойти тебя, — подхватил он. — Но у неё не получается, она психует, что всегда вторая, а ты первая. И ещё ревнует, не только к успеху, но и ко мне.

— Ген, — Тоня потянулась за сумочкой. — Мне пора на тренировку. Не знаю, чем я могу тебе помочь, это ваши отношения, и только вы сами можете в них разобраться, а я не могу и не хочу. Извини.

— Тонь, а если… — его взгляд стал кисельным. — Мы могли бы… попробовать… свои отношения. Без Ксюши.

— Нет. — Она встала. — Бон вояж, ГенА.

— Тоня, постой. Я не сказал тебе самого главного. Ты давно мне нравишься. Я хотел бы… — Он схватил ремешок её сумки, не давая уйти.

— А не пойти ли тебе… к партизанам за свободой? — Она выдернула сумку и поспешила к выходу.

Глава 4

Первая. Она снова первая. Она победила. Она выиграла Чемпионат мира. Но радости не чувствовала. Чувствовала опустошённость. И недовольство собой.

Тоня была тем редким пловцом, кому легко давались все стили. Почти все. Победа в комплексном соревновании далась с трудом. Подвёл баттерфляй, в какой-то момент её обогнала спортсменка из Италии. Как потом говорили, за счёт костюма из полиуретана. Но не только. Тоня знала свою слабость, она не любила баттерфляй, он был самым тяжёлым для неё.

Она нагнала за счёт кроля. Три победных секунды над полиуретаном. Должна бы радоваться, но отчего-то в душе склизким комком застряло недовольство. Последнее время недовольство собой стало повседневным. Ничего не радовало, во всём видился лишь негатив. Она сама его ищет. И находит. Всё чаще раздражается по пустякам. И ей нравится раздражаться по пустякам.

— Выгорание. А я тебе говорил. — Дядя Коля стал совсем седой. Он уже давно не тренировал её, но она всегда обращалась к нему за советом, за поддержкой и наставлениями, и за указаниями на ошибки тоже. Особенно за указаниями. — Но ты же не слушаешь. Думаешь, старый дурак, что он понимает. Если бы я слушала его, то и не выиграла бы все соревнования.

— Ну нет, дядя Коля. Я слушаю…

— Но делаешь по-своему.

— Но я учитываю.

— Влюбиться тебе надо, Тонюша. Это прибавит тебе лёгкости, будешь бабочкой летать. Ты тяжеловесна, потому и баттерфляй даётся тебе с трудом, потому и справляешься с ним только за счёт многочасовых тренировок. А всего лишь надо копировать полёт бабочки.

— Что я делаю не так?

— Технически ты всё делаешь правильно. Обе руки одновременно выносятся вверх над водой для гребка, совершая вращательные движения в вертикальной плоскости, что напоминает полёт бабочки. Но бабочка у тебя какая-то механическая, что ли… Будто робот.

— Не понимаю.

— У тебя всё есть: и воля, и целеустремлённость, и потенциал. И ты это знаешь… А бабочка не знает, она летает, потому что она так живёт, она порхает. Вот чего тебе не хватает.

— Порхания? — Тоня с удивлением посмотрела на дядю Колю.

— Лёгкости.

— Не понимаю. Что я должна сделать?

— Да ладно, — дядя Коля махнул рукой, будто отгоняя от себя порхающую перед носом бабочку. — Специально ничего делать не надо. Когда придёт, сама поймёшь. Главное, будь открыта миру, жизни и… любви.

***

Обе руки, словно крылья бабочки, одновременно взлетают вверх, совершая вертикальные вращения над водой. Она легка как пёрышко, она порхает, как бабочка. Всё так… Всё так. Дядя Коля был прав.

Наконец-то появился человек, который мог претендовать на место в её сердце. У него большие серые глаза, прозрачные, искрящиеся, как вода в бассейне. В её глазах — всполохи зачинающегося пожара. Она боится, что он разглядит их, и потому отводит глаза. Когда он обнимает, голову кружит лёгкий запах одеколона «Эскурите де лакуре». Редкий изысканный парфюм. Привёз из Бразилии. Эксклюзивный аромат от известного, и не только в Бразилии, парфюмера. Он сказал об этом как бы между прочим, но она поняла, что хвастается. Она не любила хвастунов, но его хвастовство не раздражало. Скорее забавляло. Влюблённый мужчина ведёт себя как ребёнок. Он хочет ей нравиться, потому и хвастается. Это же понятно. И что тут плохого? От этих мыслей тёплая волна разливалась по телу.

Он провожал её после тренировок, или подвозил домой, в зависимости от погоды. Говорил много, красиво, волнующе.

Первый раз он прикоснулся к ней, когда они стояли в пробке. Шёл дождь, темнело, мигали фары, швыркали дворники, мяукал в магнитоле блюз. Он наклонился и осторожно, словно пробуя на вкус, поцеловал её. Она замерла. Она не могла пошевелиться. Надо было сделать что-то. Но она не знала что… и как. Она боялась своих чувств и своего тела.

Не спрашивая у неё разрешения, он изменил маршрут, просто проскочил поворот к её дому и поехал дальше. Она промолчала, только вжалась в кресло и сдавила пальцами ремешок на брюках.

Он заехал в лесополосу и погасил фары. То, что он шептал ей, было сказано не единожды. Те же слова произносились тысячу раз, и тысячу тысяч раз звучали уже в мире, между небом и землёй. Ничего не значащие, бессмысленные, многообещающие. Она не могла сосредоточиться, чтобы понять хоть что-то из сказанного.

Для того, чтобы понять, что это всего лишь игра её взрослеющего восприятия, понадобилось время.

***

Ей стал нравиться в одежде белый цвет. И рюши. Даже сама удивилась, когда купила такое. То ли юбка, то ли шорты. На вид — юбка, только очень короткая, а на самом деле шорты. Косые волнистые оборки спускались от бёдер вниз, едва прикрывая верхнюю часть загорелых накаченных ног. Смотрелось ультро-вызывающе.

Тоня постояла у зеркала в раздумьях, но решила не отказываться от полюбившейся вещички. Она надела белые кроссовки и чёрный свитер, чтобы немного сгладить образ. Краситься не стала, только провела по губам гигиенической помадой. Косметики у неё почти не было. Куда было краситься, в бассейн? Подумала, что надо бы купить хотя бы тушь.

Из кухни, размашисто отбросив дверь, вывалился отчим. Позади него телевизор орал последние новости.

— Куда собралась? — Опухшая от сна физиономия отчима напоминала опару с незавершившимся процессом брожения. Позёвывая, он почесал мятую майку на груди. Рука поползла вниз к мокрому пятнышку на болоньевых шортах. Руки у отчима короткие, к тому же за пять лет наросло пивное пузо, чтобы достать до небольшой выпуклости, пришлось согнуться. Он загрёб ткань пальцами, потянул, поправляя трусы или то, что в трусах.

Тоня не ответила, презрительно поморщилась, схватила с тумбочки ключи и вышла.

— Шалава! — долетело вслед.

Она не стала пользоваться лифтом, сбежала по ступенькам, на площадке первого этажа задержалась, заглядывая в узкую прорезь почтового ящика. Среди квитанций и счетов ярким пятном выделялся рекламный буклет. Буклет предлагал скидку на косметику. Ключа от ящика у Тони не было, его носила с собой мама в общей связке. Вечером, после работы, она выгребет всё из ящика, счета понесёт домой, а буклет вместе с остальным ненужным мусором выбросит.

Тоня просунула в прорезь почтового ящика руку, зацепила ногтями буклет и потянула. Сзади послышалось лёгкое осторожное шуршание. Именно осторожное. И едва уловимое. И ещё взгляд. Она почувствовала его спиной. Стало не по себе. Она выпрямилась и оглянулась. Узкая дверная щель тут же захлопнулась, но она успела заметить острый звериный взгляд безумных глаз.

***

Ветер безобразничает в кудряшках ивы, и кувшинки закрываются, прячась в серебристой глубине отражённого в пруду неба. Слова льются из него легко, словно струи воды:

— Было бы здорово постоять с тобой вот так на Японском мостике где-нибудь в парке Живерни. Его обожал Моне и рисовал, рисовал, рисовал.

— Я не люблю Японию. Каменоломня.

— Ты бывала в Японии? — Он склонил голову и заглянул ей в лицо.

— Почти. В детстве с мамой ходили в театр на оперу «Мадам Баттерфляй». Я видела… слышала… Музыка странная… То грохочет, то дзинькает. Поют красиво, но непонятно. И женщины у них словно мёртвые, лица белые, кукольные. Вроде о страданиях поёт, а лицо ничего не выражает, в конце концов, всадила себе нож в живот.

Он расхохотался. Смех весёлый, но сдержанный. Культурный. Он весь такой культурный, что Тоня тоже старательно держит себя в рамках воспитанности.

— Понятно. Но я про Францию…

— Ой, во Франции я была, — обрадовавшись, перебила Тоня и тут же осеклась — перебивать некультурно. — Извини, я во Францию на соревнования ездила. Правда, я ничего не видела, всё время тренировалась.

— Быть во Франции и не увидеть Эйфелеву башню, Лувр и мостик Моне. — Он налёг на перила и опустил голову, всматриваясь в серебристую гладь пруда. — Обидно, наверное?

— Не знаю. Я не думала об этом. Из окна автобуса, когда нас везли, я видела грязь и мусор, и не совсем приятных людей, таких… бомжеватых. — Она виновато посмотрела на его красивый правильный профиль. — Наверное, это окраины.

Он не слушал её.

— А я всегда нахожу время, чтобы познакомиться с местными достопримечательностями. Я обожаю Францию. И этот мостик в деревушке Живерни. Милый такой, так и слышу, как под ним в пруду чавкают караси, неторопливо неся свои тушки под гладью воды.

Тоня тоже перевалилась через перила, заглядывая под мостик.

— Карасей и сюда недавно запустили, чтоб они воду чистили. Там есть чем почавкать. Так что наши не хуже их.

Где-то на берегу одиноко квакнула лягушка.

— Эх ты, мадам Баттерфляй! Сравнила навоз с конфетой. — Он брезгливо поморщился и поднял голову. — Толпы людей ежедневно едут на северо-запад Франции, чтобы увидеть этот мостик, и даже проводят на нём свадебные церемонии. Вот ты бы хотела сыграть свадьбу на этом мосту? — Он притопнул, словно проверяя деревянное основание на прочность. Лакированная туфля блеснула золотисто-медовым оттенком кожи.

Уловленный силками влюблённости готов поверить чему угодно, лишь бы это подтверждало то, что он всей душой хочет слышать.

Она задохнулась и, пряча краснеющее лицо, почти шёпотом произнесла:

— Да.

Он скривился:

— Какая пошлость!

***

Нет крепче оков, которыми мы сами по доброй воле себя связываем и вопреки здравому смыслу при отсутствии жизненного опыта не замечаем обмана. До поры до времени.

Через пару месяцев человек, которого, как она думала, любит, сообщил, что им надо расстаться. Да. Просто расстаться.

Видимо, она была готова к такому повороту событий, потому что приняла это известие почти равнодушно.

Если мужчина козёл, стоит ли ему говорить об этом? Взмах, вдох.

Или пусть мучается в неведении? Выдох. Захват воды руками и удар ногами.

Чёткая согласованность движений и сильные мышцы поднимают туловище над водой. Снова вдох.

Всё произошедшее с ней казалось теперь на удивление пошлым и незначительным. Одна. Плевать. У неё впереди Олимпиада. И места для отношений в её жизни больше нет. Как и времени. Как и желания. Спорт — сосредоточие её жизни. Источник её сил. Её любовь.

Глава 5

Она любит читать всякую ерунду, типа Митчелла и Макса Фрая. Случайно прочитала Франсуазу Саган. Плакала. При всём своём опыте и сексуальном цинизме — умеет держать слово и не терпит предательства. Три родинки. На левой груди, под правой лопаткой и на лобке.

Она пробовала разное: гантельки в сосках, металлический шарик над пупком. А ещё тату на левом бедре. Ориентальный волнообразный рисунок. Купила собаке ошейник. Примерила на себя. Скучно.

Скоро всё изменится, у неё есть интернет и соцсети, где она звезда и прима. Скоро всё изменится, и у неё будет совсем другая жизнь, у неё будет всё, чего она желает.

***

Ему кажется, что он всё про женщин знает, ведь столько лет прожил рядом с ними, можно сказать, бок о бок. Перечитал сотни книг по женоведению и бабознанию. Но всё равно не перестаёт удивляться женской алогичности. И женской глупости. И женской мудрости. А женская интуиция в его понимании — это вообще нечто. Вот только женская дурь ставит его в тупик.

С ней можно говорить о чём угодно, но он не знает, о чём с ней говорить. Когда они разговаривают, она кажется ему умной. Всё чувствует, всё понимает, но как только он начинает к этому привыкать, бац… что-то внутри неё клинит, и всё — её понесло. Разверзаются бездны хаоса, и он узнаёт о себе много интересного и инфернального. Эмоции резко уходят вверх. Потом вдруг необъяснимый поворот, однозначно ведущий к катастрофе, когда он судорожно старается понять, кто перед ним. Что за демон крушит его уютный мирок.

В их парке за домом по вечерам темно. Редкие фонари и ревущие, будто самолёты на взлёте, заниженные десятки. Осенью совсем пусто. Он сидит в машине, слушая: «Какая, в сущности, смешная вышла жизнь. Хотя, что может быть красивее…». Красиво и грустно. Но это пока. Это временно. Скоро всё изменится.

***

«Девочки, сегодня у нас с вами третий урок. Надеюсь, первые два не прошли для вас зря и кое-чего вы уже добились. Я узнаю об этом из ваших комментариев. Рассказывайте о своих успехах, делитесь впечатлениями, обменивайтесь мнениями. Это очень важно для вас, а для меня служит обратной связью».

Она с удовольствием для себя отметила растущее количество комментариев.

«Итак: урок третий, как заставить мужчину делать то, что он категорически делать не хочет. Ох уж эти мужчины! Рыцари в доспехах. Как прогнуть такого под свой каблучок, если он защищён от вас, как доспехами, железными принципами. Звеня ими и ударяя себя пяткой в грудь, он кричит: „Никаких компромиссов“. Что делать? Я научу вас. Ни в коем случае не спорьте с ним. Будьте мудрее, потупив глаза или, наоборот, с восхищением распахнув их, скажите: „Милый! Как же ты прав, смел и мудр. Только ты и твои принципы очистят этот мир от мусора“. И подайте ему мусорное ведро. Будьте уверены, гордо беря это ведро, он шагнёт в мир, устроенный для мужчин, и выполнит, казалось бы, не мужскую работу, оставаясь таким же принципиальным».

Количество лайков и комментариев росло с каждой секундой, с каждым словом. Ого! Такого успеха она не ожидала!

***

От нервного перенапряжения руки тряслись. Она несколько раз прокрутила ленту. Порылась в фото и видео — ничего. Нет, не может быть, она чувствует. Копошится в поджилках червячком подозрение. Да какое подозрение? Уверенность — он ей изменяет! Стопудово! Иначе, зачем ему менять пароль на телефоне? Он сам себя выдал, когда, бросив руль, со стремительностью чайки, вылавливающей из морской пучины на лету рыбу, выхватил у неё из рук свой смартфон. А она всего лишь хотела сменить музыку. Он так испугался, что даже не смог ответить на её «в чём дело?».

А эти посиделки на балконе с сигаретой и кофе? Не выпуская телефон из руки. Она видела, как быстро бегает его большой палец по дисплею, строча эсэмэски. Кому? «По работе» — его дежурный ответ. Ложь. Она чувствует. Она знает. Она найдёт.

Гул льющейся в ванной воды прекратился. Чёрт, у неё осталось не больше десяти минут. Она так ничего и не нашла. Подчистил, гад. Осторожен.

Перед тем как закрыть ноутбук, она нажала на раздел «Друзья». Их немного, в основном коллеги по работе. Парочка бывших сокурсников.

В ванной зашумел фен. Уж если есть у неё пять минут, то как-то надо их использовать. Она нажала на первого попавшегося друга… зачем-то… Пробежала глазами, взгляд зацепился за папочку «Днюха». Внутри защекотало. Нажала, открыла, стала листать фотографии. Всё чисто. А что она хотела найти в чужом аккаунте, в чужой папке, в чужой днюхе?

Фен затих. Всё! Пора закрывать: рука потянулась к крышке… и замерла. Она подвела курсор к одной фотографии, увеличила. Рыжий парень с шарами и в дурацком колпачке, облокотившись о дверцу автомобиля, обнимает двух заходящихся в смехе девушек. Ничего особенного. Но не именинник привлёк её внимание, не первый план, а то, что происходило сзади, то, что происходило через дорогу, у автомата с кофе. Человек без головы, вообще без туловища, только ноги. Она узнала их, кроссовки, те самые, которые она ему подарила на Новый год, и носки с надписью «Душнила»… Носки прикрыты джинсами, но одна, всего одна буква, чёрная на белом фоне «ш»… это его ноги! А рядом, совсем рядом, почти вплотную, не почти, а вплотную, тоже ноги, ножки… в белых кроссовочках, упираются носками в асфальт, приподнявшись на цыпочки.

Дверь ванной комнаты издала щелчок и открылась. Она успела.

Глава 6

Она очень замёрзла. Почему осенью так — вчера ещё тепло, а сегодня неожиданно темно и обжигающе холодно? Хоть и без дождя. Очень хочется в пуховик, а не в это тоненькое мягкое пальто, уютное на вид, но не предназначенное для +8 градусов. Парадокс. Весной при +8 градусах она в нём не мёрзнет, а осенью — вот так.

Пробежаться бы, чтоб согреться, да в пальто неудобно. Ещё букет этот. Она прижала нос к бутону, но запаха не почувствовала. Может, выкинуть? Жалко. Красивый букет. Ей такой никто никогда не дарил. Ну, за победу на пьедестале, вместе с медалью иногда вручали букетик. Такой себе, скромненький. А этот… Такой букет дарят за другие победы. За покорение других вершин. Тоня вздохнула и прибавила шаг.

Настроение отчего-то испортилось. Вроде бы смешно получилось, и в итоге достался шикарный букет, но какая ей с него радость. Скорее горечь. И подползающая тенью тревога. Тревога липла к плечам, путалась в ногах, щекотала шею. Тревога нарастала, обволакивая сознание лёгким трепетом ужаса. Казалось, кто-то бесшумно идёт за ней, прожигая спину ненавидящим взглядом, злобно скаля вслед зубы. Идёт, но не догоняет, не обгоняет, а двигается параллельно, с той же скоростью, в том же темпе.

Тоня оглянулась.

«Витю видел!» — закричала над головой птица. Затрепыхала крыльями. Запутавшись в густой кроне, стала биться, орать, повизгивая: «Витю видел, Витю видел!».

С неба полетели пух, перья, обломки веток, остатки листвы. Тоня вскрикнула, присела, закрыла голову руками. Минуты три птица пыталась вырваться из ветвистого плена и, когда наконец освободилась, хаотично закружила над пустырём, потеряв ориентир. Маленькая серая птичка с красной головкой, размером с воробья.

Ух! Вот это да! Вьюрок или как там её… Чечевица обыкновенная. В середине осени. В это время она должна уже быть где-нибудь в Индии. Бедолага. Отбилась от стаи. И напугала её. Тоня рассмеялась.

***

Она стояла у банкомата в толстовке и джинсах, с розовым рюкзачком за плечами. Из-под вязаной шапочки торчали русые прядки волос и свисали проводки наушников, в которых страдала обманутая женихом Чио-Чио-Сан. Глубокая, полная смыслов музыка и томный голос певицы проникали в сердце, заставляли трепетать душу. Чужие переживания на чужом языке, теперь казались такими близкими и понятными. У чувств нет национальности, нет языковых барьеров. Как и у музыки.

Тоня облегчённо вздохнула; душевные раны затягиваются дольше, чем телесные, но время лечит и их. Помогла спортивная злость и целеустремлённость. Жизнь текла в привычном русле. В прежнем темпе. Понятном и вполне её устраивающем. Она прошла отборочные и попала в сборную страны. Мысль об этом вызывала радостное возбуждение.

— Ты Крушинина?!

Тоня вздрогнула. Чья-то рука яростно дёрнула за проводок, таблетка наушников выскочила и повисла, почти касаясь земли.

Радостное оживление сменилось тяжёлым беспокойством.

— Ты тварь?!

Тоня недоумённо разглядывала незнакомку в распахнутом полушубке. Красивая, словно с обложки журнала, высокая, почти на голову выше её, черноволосая и злая.

— Ты тварь, спрашиваю? — Тёмные обсидиановые глаза сочились ядом.

— Если вам нужна тварь, то это не ко мне. — Тоня подхватила провод наушников и попыталась просунуть «таблетку» под шапочку.

— Ах ты… — Женщина грязно выругалась, о чём Тоня скорее догадалась, чем услышала.

Возня под шапочкой заглушала ругательства; наушник, гремя там-тамами, путался в волосах и выскальзывал из рук. Тоня хотела уйти, но женщина схватила её за руку и, плюясь ядовитой слюной, заорала. Обвинения сыпались, пропуская запятые и многоточия. Ругательства вонзались в лицо Тоне восклицательными знаками.

Тоня поморщилась, у женщины была неприятная манера смотреть собеседнику не в глаза, а в рот.

— Отстань! — Тоня стукнула незнакомку по руке и побежала.

***

Песенка мрачная, но ей нравится. Она любит сидеть под неё в «своём» баре в наушниках и пить виски с колой. Такое происходит не реже раза в год по исключительно торжественным случаям. В прошлом году причиной была сдохшая орхидея по имени Матильда. Или Жозефина… Она уже и не помнит. Ничего оригинальнее, чем подарить ей на 8 Марта цветок, ему в голову не пришло. Какая скука! Были ещё духи, да. Но что за банальщина?

Конечно, и сам праздник довольно стрёмный, совковый, праздник старух, современниц Клары Целкиной и Розы Люксенбургерной. Дожила! Он вообще в адеквате? Эй?! Где бриллианты?! Лучшие друзья девушек. Как вообще он смеет так с ней обращаться? Считает, что улика с видео не слишком серьёзная, отмахнулся, как от назойливого насекомого и всё, может дальше продолжать?

Ох, как плохо он её знает! Господи! Променять её на эту… безгрудую Д2С. Грудь, ха! Грудь — это у неё, вот это грудь! Она опустила глаза в вырез кофты. А то, что у той, грудью назвать нельзя! Сиськи. Хм, хоть бы насосом подкачала. Велосипедным.

Она прильнула пухлыми губами к тумблеру с янтарными кубиками льда в солодовом напитке, медленно втянула, смакуя многослойный купажированный аромат. Пусть в этом году событие ещё не состоялось, но причина уже есть. Считается, что заранее ничего обмывать нельзя. Глупости. Ждать осталось недолго.

Глава 7

— Будь проще, и народ к тебе потянется! — Он встал с кровати, подошёл и положил руки ей на плечи. Круглые глазки сочились похотью.

Она была немного выше его, и он надавил ей на плечи, словно пытаясь принизить, опустить её до своего уровня.

— Гибче надо быть, гибче.

— Я всё расскажу маме!

Его руки дёрнулись, но тут же он надавил на неё с ещё большей силой.

— Сядь, поговорим. — Тон приторный, а изо рта воняет селёдкой.

Она подчинилась. Он сел рядом, обнял.

— Ты вступаешь во взрослую жизнь, и моя задача научить тебя тому, чему не научит мама. Ты понимаешь, о чём я? — вкрадчиво проговорил ей в ухо.

— Нет. Я не знаю ничего такого, чему меня не может научить мама.

— Зато знаю я. И мать твою знаю. В этих вопросах она так себе… Бревно бревном.

Ей стало противно. Хотелось заткнуть уши, чтобы сказанное им не проникло в неё. Но было поздно. Слова долетели, влезли в уши, засели в душе и злорадно там похихикивали: «Всё! Теперь ты с нами, запятнана, вымазана, заражена». Она чувствовала себя предательницей.

— Я не хочу это слушать. Я не хочу ничего знать. Зачем вы мне это говорите? Про маму… зачем?

Она знала зачем. Теперь, после этих слов, она уже не сможет ничего ей рассказать, ведь она соучастница.

— Ну вот опять. Я же просил тебя обращаться ко мне на «ты». Зая… — он погладил её по голове, рука медленно сползла на плечи и ниже. От этого «зая» её передёрнуло сильней, чем от ползущей по спине руки. Она попыталась стряхнуть её.

— Ты не должна сопротивляться, ведь я самый близкий тебе человек… противоположного пола. Я хочу сделать из тебя женщину, настоящую женщину, не такую, как твоя мать, она только готовить умеет, а в интимных вопросах…

— Вы опять?! — Тоня попробовала встать, но он схватил её сзади за кофту и дёрнул так, что она повалилась на диван. Он навис над ней и судорожно задышал. Пыхтящее, словно чайник с выкипевшей водой лицо, стало бордово-серым. Селёдочная вонь заполнила лёгкие.

***

Тучная кассирша с высоко-выступающей из жилета грудью протирала стойку и с любопытством поглядывала на двух подруг.

— Ну и дура ты, дура, дура, дура! — Ксюша оттолкнула рукой бумажный стаканчик, он перевернулся, и коричневая жидкость растеклась по столу. Из лужицы отделилась струйка и, добежав до края, соскочила со столика на белую ткань брюк. — Ах! — Ксюша подпрыгнула. — Брюки… новые… Как я теперь пойду?

Она схватила со стола салфетку, прижала к быстро разрастающемуся по ткани пятну.

— Всё из-за тебя. — Она еле сдерживала слёзы. — Ненавижу тебя! Ненавижу за всё. За это твоё всепрощенчество, за показушную доброту, которая и не доброта вовсе, а лень и тупость. Не хочу больше с тобой дружить. И слушать тебя не хочу. Из-за таких, как ты… — Ксюша отняла салфетку, кофейное пятно напоминало бабочку-траурницу. — К чертям всё! — Она заплакала. Облизывая стекающие по лицу слёзы, смяла салфетку и швырнула её на стол. — Что же мне так не везёт?! Ни в чём. В спорте я всегда вторая, с Генкой вот рассорилась, и даже кофе, и тот, не в твою сторону пролился, а в мою.

— Ксюшь… ты чего разревелась? Из-за брюк? Смотри… — Тоня толкнула ладошкой лужицу, направляя поток на себя. Продвинувшись на пару сантиметров, лужа замерла.

— Видишь?! — Ксюша ткнула пальцем, указывая на лужу. — И так во всём. В спорте, в личных отношениях, во всём.

— Ну уж в отношениях тебе завидовать мне не в чем.

— Да ладно! А то я не знаю… не вижу, как ты с Генкой заигрываешь.

— Ксюша, ты что?

— То! Я всё вижу.

— Ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Не ошибаюсь. — Ксюша схватила сумочку, но та зацепилась ремешком за спинку. — Ты ещё пожалеешь! — Она дёрнула ремешок, и стул грохнулся на пол, привлекая внимание окружающих.

— Ксюша, подожди, не уходи, не плачь. — Тоня попыталась встать, стол качнулся, и лужица устремилась потоком в сторону подруги. Ксю во все глаза смотрела, как кофе стекает со столика и, падая на пол, разбрызгивает коричневые капли. Несколько капель попало на нижнюю часть штанин.

— Утонишь в моих слезах! — выдавила кривой ухмылкой Ксюша и направилась к эскалатору.

***

Для кого-то время — понятие несуществующее, придуманное поэтами и физиками, просто условная единица, чтобы сравнивать какие-то объекты и их развитие. Для неё же материя, как и мысли, существуют только в движении, тут и законы физики, и социология. Потому время для неё связано с движением. Движение поглощает время, значит, разумно только движение, а не время. Но время определяет победу. Тоня надавила на кнопку входного контроллера.

— О-хо-хо! — объёмные телеса Анатолия заколыхались. — Кхе-кхе, о-хо-хо. — Он потянулся к ноутбуку, нажал на паузу и только после этого посмотрел на монитор. В правом верхнем углу в клеточке видеофиксации входной двери на сером фоне помех выделялась фигура девушки. — А-а-а… — заунывно протянул Анатолий и вытянул ногу из-под стола. Полюбовавшись свежей дыркой на носке, из которой выглядывал жёлтый бугристый ноготь, он торопливо сунул ногу в растоптанный ботинок. Отёкшая ступня не лезла. — Вот же хреновня, — выругался Анатолий, под звук повторяющегося сигнала контроллера. — Ну щас, щас…

Он открыл дверцу стола и вынул белые одноразовые тапочки, швырнул их на пол, вставил ноги и, тяжело опираясь о стол, поднялся.

— Уф! — тяжело выдохнул охранник и поковылял к двери.

Преодолев на негнущихся ногах небольшую прихожую, он прижал толстой подушечкой большого пальца кнопку и свободной рукой надавил на железную дверь.

— Здравствуйте! — влетело вместе с паром в открытую щель. Тоня потянула ручку на себя и заскочила в помещение, обдавая охранника морозной свежестью.

— А-а-а, здравствуй, Людочка! — заулыбался Анатолий. — Тренироваться?

— Как всегда.

Поправлять охранника не имело смысла. В хранилище склерозной памяти старика содержалось только одно женское имя — имя его жены Людочки. На дежурство Анатолий заступал в пять вечера, перекусывал собранным любимой супружницей ужином, и садился за стол к монитору просматривать застывшие картинки. Убедившись в том, что по периметру спорткомплекса всё как всегда спокойно, охранник открывал ноутбук и включал какой-нибудь боевичок. Часов в десять звонила жена Людочка, и начинался сеанс видеообщения. Это помогало охраннику не заснуть в поздний час. Людочка была говорлива и скучать мужу не давала. Делилась новостями и собственным мнением о том, что происходит вокруг, громко, с выражением, не всегда цензурным. Так же громко и самозабвенно смеялась над собственными удачными и не очень шутками.

Анатолий жену уважал, слушал внимательно всё, что она говорила, не перечил, кивал головой, изредка вставляя своё веское слово. И смеялся, когда смеялась жена. Их дружный смех раскатистым эхом заполнял коридоры спорткомплекса, просачиваясь во все помещения.

Выходя из душевой, Тоня услышала низкий басовитый, чуть хриплый смех охранника и визгливый, режущий ухо хохот его жены.

«Счастливые», — подумала Тоня и вошла в бассейн. Мысли тут же переключились. «Надо отыграть хотя бы пару секунд. Победить время движением можно только ускорившись, для этого выработать нужный ритм, разбив дистанцию на участки. Попробовать разные варианты: где отдохнуть, где выложиться по полной».

Она подошла к бортику. В голубой поверхности воды отражался огромный жёлтый плафон — немного солнца в холодной воде. Тоня оттолкнулась и нырнула. Бодрящая прохлада наполнила мышцы энергией, она поплыла, сначала медленно, чередуя стили, разогреваясь, пробуя воду на сопротивляемость.

Наконец мышцы обрели нужный тонус. Пора. Тоня посмотрела на настенный секундомер. Дождалась, когда все четыре стрелки выстроятся крестом, и бросилась в воду. Она наращивала темп постепенно, ускоряясь через каждые 50 метров. Сегодня вода послушная. Податливая. Наконец, она нашла оптимальный для себя темп.

В это время на рецепшене Анатолий под урчание собственного кишечника внимал наставлениям жены.

— Много не сиди. Периодически надо ноги разминать. Я вот тоже утром просыпаюсь, будто меня штангой придавило. Делаю гимнастику лёжа. Руки качаю с гирями.

— Что-то я не видел дома гирь.

— А бутылки с водой у кровати стоят?..

— А-а-а… Так вот они для чего. Я думал, ты ночью воду пьёшь. — Анатолий погладил буркающий живот.

— Помнишь, когда меня из больницы привезли, кожа висела, как у старушки? А теперь смотри, что стало с руками. — Людочка задрала рукав халата. — Скоро на конкурс качков выйду.

— Тогда уж качалок, — затряс жировыми отложениями Анатолий.

Людочка прыснула в монитор слюной.

От смеха в животе Анатолия разразился скандал. То, что до этого буркало, стало бурлить и проситься наружу.

— Ой! — согнулся Анатолий.

— Ты чего? — Людочка приблизила к монитору круглое лицо.

— Подожди, в туалет схожу, что-то прихватило.

— Это всё твоя рыба. Говорила же тебе: выброси, завонялась. Так нет же.

— Лещ тут ни при чём. Как можно выбросить? Мне его с Ростова привезли в подарок, и не вонючий он, а вяленый. — Анатолий повернулся, чтобы встать, и задел провод, ноутбук развернуло. — А! — отмахнулся Анатолий и поспешил в конец коридора.

— Иди, иди… — неслось вслед. — Поторопись, заодно и ноги разомнёшь. Как закончишь, ощутишь легкость, летать будешь…

***

Она распахнула зелёный, цвета лайма, халат и повалилась на плоские синтетические подушки. Ей было весело. Внутри всё клокотало от злости, и она дико рассмеялась. Поделом! Поделом! Поделом!

***

Он прикорнул буквально на минутку. Какое там! Поднял голову — ух ты! Рассвет брезжит. Уж и смена скоро. Чёрт! Что же его так сморило? Стал припоминать последнее, что было перед тем, как уснул. Он помнил, как попрощался с Людочкой, пообещав совершить обход для разминки ног, но никуда не пошёл, переключил видеосвязь на боевик. Значит, под него и уснул, прямо тут за столом, уложив голову на скрещенные руки.

Руки затекли. Он попробовал выпрямить спину, тело заколыхалось, словно загустевший к утру студень, но на попытки изменить положение не реагировало. Анатолий потёр кисти, потом локти, дальше вверх по предплечью. Руки понемногу ожили. Потёр верхнюю часть ног до колен, колени, а вот дотянуться до лодыжек трудновато, мешает жировая складка на животе. Лёгкое покалывание пальцев ног информировало о том, что ноги хоть и затекли, но ещё живы. Он вытянул руками из-под стола сначала одну ногу, потом другую. Хорошо, что ботинки снял, ноги в тапочках оттекли, но всё же не так сильно.

Попробовал встать. В пояснице заныло. Вот, блин! Вчера, как и много раз до этого, собираясь на дежурство, он подумал, что надо захватить с собой поддерживающий корсет для спины. Подумать-то подумал, но так и не взял. Всё из-за Людочки… Их спора про леща. Вернее, про вонь, которая шла из мусорного ведра. Людочка ругалась, требуя впредь выбрасывать рыбьи потроха в отдельный мешок, мешок связывать крепким узлом и тут же выносить на мусорку. Анатолий всё сделал не так, он просто выбросил рыбьи останки в мусорное ведро. К вечеру, когда Людочка вернулась с работы, в квартире стоял отвратительный запах. Они поругались, и в результате вместо корсета, Анатолий взял с собой смердящий мусорный пакет, чтобы по пути выбросить его в контейнер.

«Вот чёртова баба, всю голову забила!» — думал Анатолий, медленно переступая с одной деревянной ноги на другую. — «С другой стороны, права Людочка — разминка нужна. А обход — лучший способ совместить полезное с необходимым».

Проходя мимо раздевалки, он дёрнул дверь. Сделал это «на автомате», дверь послушно подалась. Так. А ключи с собой он не взял. Придётся возвращаться, чтобы закрыть помещение, как положено.

Он уже хотел было развернуться, но тут на глаза ему попался розовый рюкзачок. Он лежал на лавке, из раскрытой молнии свисали проводки белых наушников.

Анатолий застыл в раздумьях. Когда он уснул, пловчиха ещё была в бассейне. Это её рюкзак, он точно помнил. Не могла же она, уходя, забыть его в раздевалке. Анатолий вошёл внутрь, из приоткрытого шкафчика торчал рукав чёрной куртки.

Что за чёрт?! Совсем сдурела девка. Понятно, к Олимпиаде готовится, но меру надо знать. Всю ночь плавать, это ж какой организм выдержит. Мёртвая тишина вызывала беспокойство, Анатолий поковылял в сторону душевой.

В душевой было тихо, на крючке висело полотенце, голубое с картой крымского полуострова. Анатолий пощупал его — сухое, и пошёл дальше. Сердце старика учащённо билось — эх, таблетки забыл принять. Он осторожно надавил на ручку и толкнул дверь, ведущую в бассейн, и обомлел.

На голубой поверхности воды, раскинув руки в стороны, лежала девушка. Её глаза были открыты. Застывший взгляд устремлён вверх на излучающий холодный свет потолочный светильник.

Часть вторая

Глава 1

Пока завтракала — слушала новости о судебном процессе над учителем музыки, который хладнокровно из ревности задушил свою невесту и схоронил её под полом в ванной. Красивая брюнетка в форме докладывала: «Имея доступ к её соцсетям, убийца рассылал от её имени сообщения родственникам и друзьям: "Сбежала с другим мужчиной, всё хорошо". Все были убеждены, что женщина здравствует и счастлива. А тем временем убийца привёл в дом новую подружку».

— Прямо по Эдгару По. — Вадим допил кофе, поставил чашку в раковину и выключил телевизор.

— Ну, ты чего? — Лена сердито посмотрела на мужа.

— Тебе на работе мало криминала? Отдохни хоть дома.

— Такого не так уж и много. Всё больше какие-то разборки. Терпеть их не могу. Хорошего вкусного криминала не хватает. — Лена протянула Вадиму чашку. — Положи, пожалуйста, в раковину. Только не мой, а то меня совесть замучает. Вечером приду, помою.

— Может, купим посудомоечную машину? — Он всё-таки накапал в чашки средство для мытья посуды и включил воду.

— Ты серьёзно? — Она развернулась. Под жёлтым светом люстры зелёные глаза приобрели оливковый оттенок.

— Угу, — Вадим кивнул, не оборачиваясь, и расстелил на столешнице полотенце. — Почему нет? Ты же терпеть не можешь мыть посуду.

— Не терплю, да. Муторная процедура, и этот жир на руках, б-р-р-р. Но у нас посуды не так много.

— Купим маленькую, сейчас такие есть, на стол помещаются. Можно её поставить вот здесь, рядом с раковиной.

— Я смотрю, ты уже всё продумал.

— И даже заказал.

— Как? Уже?

— Да, сегодня вечером привезут. — Он сполоснул чашки и поставил их на полотенце вверх дном. — Она не только моет, ещё и сушит, так что столешница освободится.

— Ну ваще… всё уже купил. А зачем тогда предлагаешь: «Может, купим?».

— Хотел тебе сюрприз сделать на Восьмое марта, но вдруг засомневался, вдруг обидишься, что я тебе вместо бриллиантов бытовую кухонную технику дарю.

— Ну и зря засомневался, ты же знаешь, что мне нафиг не нужны все эти понтовые украшения, а вот посудомойка, это самое то. Лучшего подарка трудно представить. — Она встала и подошла к мужу. Оливковый оттенок глаз сменила морская зелень. — Ты умница. Спасибо. — Чмокнула в щёку.