Бесплатный фрагмент - Слабонервным не читать!
Слабонервным не читать
Профессия археолога — что это значит? Чаще всего археология ассоциируется с экспедициями, раскопками, лопатами… Но это только одна ее сторона, так называемая полевая археология. Существует еще «кабинетная» археология, задачей которой является изучение собранного во время экспедиции материала.
Эти очерки — о полевой археологии, поэтому в них почти нет научных фактов.
Большинство археологов специализируется на каком-то одном типе памятников, принадлежащих к определенному периоду — каменному веку, эпохе бронзы, античности… Сами археологические памятники тоже различаются по типам: стоянки, городища, селища, могильники и т. д. Я занималась в основном могильниками — захоронениями.
НАЧАЛО
Впервые я попала на археологические раскопки, когда мне было 12 лет. Нас, группу ребят, отличившихся при создании школьного краеведческого музея, привезли на древнее городище. Стояла поздняя осень, археологи уже закончили работу, и только ветер старательно подметал старые мостовые. Мы бродили но пустынным улицам, заходили в полуразрушенные дома, повсюду натыкались на груды черепков и битых кирпичей. Фантазия рисовала картины жестоких боев, отчаянья последних схваток… Мы не сомневались, что только вражеское нашествие могло погубить и опустошить это некогда богатое место. Много позже пришло понимание того, что город проиграл битву другому, незримому и гораздо более страшному противнику — Времени…
Притихшие, садились мы в автобус, а ветер все швырял и швырял нам вслед пригоршни желтых листьев…
Еще долгие годы мне снилось, как идут по дороге седой старик и понурый мальчишка — последние жители древнего города, а я бегу за ними и зову, но они не оглядываются… Их нет, но они были. В этом смысл нашей работы — познакомиться с теми, кого уже нет.
БУРНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ
Моей первой специальностью была археология. Я с 8-ми лет, прочтя знаменитую книгу К. Керама «Боги, гробницы, ученые», мечтала стать археологом. Но я была очень болезненным ребенком и мечта казалась несбыточной. В 12 лет я записалась в археологический кружок и увлеклась реставрацией. Это очень тонкая работа, требующая усидчивости, терпения и хорошей моторики и чувствительности рук. Потом я все-таки выбралась из своих болезней и меня стали брать в экспедиции, но, конечно, не «на лопату»: копать мне все еще было нельзя. Зато мои натренированные руки очень пригодились при расчистке находок, особенно мелких и хрупких. Так у меня появилась специализация — еще до специальности. К поступлению в университет у меня уже был неплохой опыт. К тому же стало понятно, что мне нравится именно моя работа, я не хотела стать начальником экспедиции, найти новый интересный памятник… Наверное, я по характеру бродяга: меня стали приглашать в разные экспедиции — в результате я многое увидела и многое повидала: степи Ставрополья и пустыню Каракумы, леса средней полосы и горы Памира, Крым и Кавказ.
Потом подросли мои дети, им пора было идти в школу, а археологический сезон длится с мая по октябрь — я стала ездить реже. К тому же после окончания истфака меня взяли на работу в лабораторию математических методов Института истории СССР — математику я полюбила еще раньше, чем археологию, я применяла ее и к исследованию археологического материала (моя самая первая статья, написанная еще на третьем курсе, была именно о математическом моделировании процесса создания мезолитических орудий). Но на новой работе приходилось заниматься и письменными источниками. И постепенно я стала чистым историком. Бурное десятилетие рюкзаков и палаток, находок и открытий кончилось…
Археологические источники -‐ отдохновение для души историка, измученного необходимостью преодолевать субъективность письменных данных. Они, во-‐первых, точно существуют, а во-‐вторых, -‐ и это основное -‐ цель их создания объективна и реальна: они сделаны для удовлетворения конкретных потребностей. Жилища -‐ чтобы жить. Миски -‐ чтобы из них есть. Топоры -‐ чтобы рубить деревья или головы. А украшения -‐ чтобы украшаться.
Конечно, потребности могут быть (и были, естественно) не только физиологические. Существуют и культовые сооружения, и произведения искусства. Есть среди археологических находок корабли, дороги, колесницы; очень важны орудия труда и производственные комплексы.
Но есть и проблемы. Поиск археологических комплексов -‐ дело весьма сложное. Самое легкое -‐ крупные постройки, которые видны на поверхности земли. Следы каменных сооружений -‐ пусть даже разрушенных -‐ тоже более или менее очевидны: над ними плохо растут деревья, трава часто немного другого цвета и менее сочная.
А вот комплексы, в которых камень не играет существенной роли, найти труднее. Чем больше фрагментов керамики, орудий, бус и так далее расположены на одном квадратном метре археологического памятника, тем больше вероятность того, что при вспашке, рытье ям или канав или просто в следствие естественной эрозии почвы хоть несколько из них появится на современной поверхности. А тут уже есть шанс, что их заметит археолог.
Посмотрим внимательней на типы археологических источников.
Сельские поселения различаются по типу хозяйствования, как, впрочем, и городские. Среди последних есть и торговые центры, и производственные, и религиозные, и политические. Конечно, речь идет о доминирующей функции.
Изучение поселения говорит исследователю прежде всего о сообществе в целом, на уровне государства. Структура поселения, его районы, улицы, приусадебные участки -‐ все это о многом свидетельствует искушенному взгляду.
Отдельные постройки -‐ а это могут быть жилища, мастерские, лавки, святилища, монастыри, общественные здания, театры и так далее -‐ помогают изучить отдельные направления социальных процессов. Здесь важны не только строительная техника, планировка, интерьер. Отнюдь не помешает изучение декора.
Но для поселений есть еще одна очень важная черта. Многие из них представляют собой так называемые «слоенные пироги». Когда поселение существует достаточно долго, год за годом на его территории образуются культурные слои, насыщенные продуктами жизнедеятельности людей -‐ потерянными и выкинутыми вещами, сломанными и разрушенными предметами. Иногда эти слои четко различаются -‐ когда поселение время от времени оставляется своими жителями (тогда между культурными слоями образуются прослойки земли без следов человеческой деятельности) или есть какие-‐то регулярные строительные работы (например, деревянные тротуары в Новгороде).
В тех случаях, когда жизнь на поселении шла без перерыва, слои различаются по несколько формальному признаку -‐ составу находок.
«Слоенные пироги» имеют огромное значение в археологии: они позволяют проследить последовательность смены и форм предметов, развитие техники и технологии, изменения в социальной и политической жизни населения.
Но есть, конечно, не только «слоенные пироги», но и «лепешки» -‐ однослойные поселения, жизнь на которых длилась недолго: например, сезонные стоянки.
Если поселения свидетельствуют прежде всего о материальной жизни социума, то могильники -‐ о его духовной и религиозной направленности.
Но, конечно, самый массовый материал -‐ это инвентарь, предметы, вещи. Их многообразие неисчерпаемо.
Они различаются по региону, времени создания, технике изготовления, по материалу: керамика, бронза, камень, кость… Хотя лично мне кажется самой перспективной классификация по удовлетворяемым потребностям: то, где живут, из чего едят, чем копают. Это позволяет перейти от изучения процессов производства к изучению человека и общества. Ведь если вещь сделана, то она сделана не только как-‐то, но и для чего-‐то. Изучение потребностей, их появления, изменения и исчезновения, дополненное изучением способов их удовлетворения -‐ увлекательнейшая задача.
Мне кажется, что есть любопытный подход к анализу археологических находок. Относительно легко вычислить облик «протовещи»: она должна, с одной стороны, оптимально удовлетворять соответствующую потребность, а с другой -‐ не иметь ничего лишнего. Например, для того, чтобы пить, нужна всего лишь на всего емкость на 200 -‐ 300 грамм (стандартный объем одноразового приема жидкости) с верхним диаметром, соответствующим ротовому отверстию, и формой, удобной для того, чтобы ее держать.
Но однажды возникла необходимость пить горячее -‐ и появилась ручка. Какие-‐то детали определялись действительно материалом: скользкое стекло, например, усложнило форму выступами, тормозящими скольжение.
Зная -‐ хотя бы приблизительно -‐ хронологическую последовательность изменения протовещи, можно узнать о человечестве массу интересного.
Есть и более редкие типы археологических источников, содержащие специфическую информацию. Это, так сказать, одноразовые комплексы. Самые очевидные из них -‐ погребения и клады. Они были созданы для того, чтобы один раз их использовать (не всегда, правда, -‐ в склепы иногда хоронили других членов семьи). К тому же типу источников относятся корабли. Они, конечно, создавались отнюдь не для того, чтобы использовать их лишь однажды, но после того, как корабль затонул, состав находящихся на нем предметов уже не изменяется. Они представляют собой, можно сказать, точки на хронологической оси.
А теперь, когда у нас составилось некоторое представление об археологических источниках, и мы, может быть, даже поверили в то, что они позволят хоть что-‐нибудь в истории узнать точно, пора познакомиться со сложностями их изучения.
И ЭТО, ПО-‐ВАШЕМУ, МЕДОРЕЗКА?
Мы уже говорили, что раз вещь была сделана, значит, она для чего-‐то была нужна. Цель, с которой создавалась вещь, определяет очень многое в археологическом исследовании. Во-‐первых, она позволяет узнать, чем занимались люди данного социума. Находка стрел свидетельствует об охоте, а зернотерок -‐ о земледелии. Во-‐вторых, она отражает некие духовные и эстетические ценности. В вещи нет ничего бесцельного, ничто не делалось просто так.
Причем последний тезис тем достоверней, чем дальше вглубь веков мы погружаемся. Это сегодня мы носим одежду или украшения с орнаментом, смысла которого не понимаем. В прошлом все было значительно больше пропитано смыслом, понять который -‐ и есть задача археолога.
Поэтому мало найти вещь, надо еще понять, что это. Казалось бы, что тут сложного? Но спросите у любого археолога, и он расскажет, сколько бессонных ночей провел, размышляя над тем, почему внутри этого горшка копоть или зачем нужен тот нож со странным лезвием.
Но если с такими предметами, как орудия труда, оружие или посуда, все более или менее просто, -‐ можно в конце концов попробовать поставить эксперимент и выяснить, что удается сделать тем или иным предметом и от чего остаются такие следы (именно так в свое время исследовали палеолитические орудия, изучая микроследы на их поверхности), -‐ то произведения искусства или его элементы типа орнаментов, декора и тому подобное интерпретации поддаются очень сложно. Вот, например, спираль -‐ то ли знак змеи, то ли символ Солнца… Да и цель создания изображения отнюдь не очевидна.
И уж совсем трудно «расшифровать» сакральные предметы. Ведь для начала хорошо бы знать хотя бы, в кого данные люди верили, как поклонялись, на что надеялись. Но как раз об этом никакой информации у нас нет. Если сосуды для питья или ножи незначительно изменялись с течением времени, то верования менялись существенно не только с веками, но и от племени к племени. Этнографы и культурологи выявили основные формы первобытных верований, но так и не смогли договориться, в какой последовательности они выходили на историческую сцену. Впрочем, и сама типология этих форм все еще не однозначна.
Таким образом, понимание смысла находок -‐ задача совсем непростая. А ведь от понимания вещи зависит не только понимание цели и смысла самой вещи, от этого зависит интерпретация всего памятника. В могильниках долины Сумбара часто находят пустые могильные ямы. Исследователь выдвинул предположение, что это кенотафы -‐ символические погребения людей, погибших вдали от дома. Тогда значительное их количество может пониматься как свидетельство дальних и опасных походов. Хотя, надо заметить, это отнюдь не единственная возможная интерпретация пустых могильных ям.
Однако и это еще не все. От отдельной вещи зависит не только интерпретация, но и выводы всего археологического исследования. Одно из режущих орудий древнего Новгорода было неким исследователем опознано как медорезка, и из этого он сделал вывод о наличии в хозяйственной деятельности новгородцев бортничества. А второй археолог увидел в нем скребло для очистки шкур и сделал вывод о развитии скорняжьего дела. Надо признаться, что других данных ни для первого, ни для второго вывода обнаружено не было.
И тут мы сталкиваемся с обратной стороной проблемы: отсутствие письменных источников лишает нас надежды узнать из них, насколько правильной была предложенная интерпретация. Ведь не стоит забывать, что далеко не все используемые материалы: солома, дерево (кроме редчайших исключений), ткани, кожи, как правило, не сохраняются в земле. Поэтому у нас почти нет шансов обнаружить пасеки или обработанные кожи.
И здесь начинается субъективизм. Упомянутая выше гипотеза о кенотафах, с одной стороны, недоказуема, а с другой -‐ неопровержима. Равно как и опознание ножа как медорезки или скорняжьего скребка. В наскальных рисунках можно увидеть магический охотничий ритуал или зарождение искусства как такового. В стеклянных браслетах -‐ обереги или украшения. И как узнать, где истина? Мы уже говорили, что нет подтверждающих гипотезу данных. Но нет и данных, однозначно опровергающих ее.
Путь, дающий надежду снизить субъективизм, есть -‐ через системность. Если действительно было бортничество, то от него не могла сохраниться только медорезка -‐ должны были быть сосуды для хранения меда, изделия из воска -‐ например, свечи и соответственно подсвечники. Если скребок для кож, то должны быть изделия из кожи. И не только. В древности любое действие имело сакральное измерение -‐ значит, должны были быть соответствующие небесные покровители, ритуалы, символические изображения, жертвенники…
И даже если все сойдется, у исследователя все равно остаются сомнения, для того ли использовалась та или иная вещь. Более того, сомнения будут живы всегда, потому что всегда останется то, чего мы не понимаем. Не просто не понимаем -‐ не знаем.
И даже когда мы правильно определяем сферу применения предмета, это еще не гарантирует понимания сути. Что такое одежда, мы знаем и можем ее опознать. Но зачем вообще она была нужна? Не в холодных странах, естественно, а в жарких. Когда я училась в университете, на лекциях по этнографии профессор объясняла нам это так: «Чтобы насекомые не там, где надо, не ползали». Понятно, что эта интерпретация наивна: ведь у животных, даже короткошерстых и кожистых, такой проблемы не возникает.
Еще одна гипотеза -‐ у людей появилась стыдливость. Но откуда она появилась? В связи с чем? Просто однажды человек проснулся, посмотрел на себя и ему стало стыдно? это какая-‐то сверх-‐христианская гипотеза: Библия по крайней мере выдвигает некую причину возникновения стыда.
Еще одна гипотеза -‐ в связи с распространением половых табу племени потребовалось обуздывать сексуальную возбудимость в сообществе. С этой целью и придумали одежду. На первый взгляд логично. Однако все (по крайней мере, все женщины) знают, что искусно прикрытое тело возбуждает больше, чем обнаженное.
А ведь, казалось бы, как просто -‐ трусики…
Впрочем, потребности тоже могли исчезнуть: например, ткать, заниматься гончарным производством, вязать, плести корзины… Да мало ли что еще нам больше не требуется делать?.. Если прогресс в области техники будет дальше идти с той же скоростью, то скоро у нас исчезнет потребность уметь писать, а наличие в компьютере программы проверки орфографии, то не будет и потребности писать грамотно. Впрочем, я надеюсь до этого не дожить.
КАК ПОЛЕЗНО ЧИСТИТЬ КАРТОШКУ
При изучении верхнепалеолитического кремневого материала археологи сталкиваются с положением, при котором основной объект изучения -‐ кремневые орудия -‐ составляют лишь малую долю в общем объеме материала. Остальное -‐ «отходы производства» -‐ каменные сколы (пластины и отщепы) и нуклеусы — то, что осталось от камня после того, как с него сделали все возможные сколы, -‐ материал массовый, но слабо поддающийся научному осмыслению и, казалось бы, не содержащий никаких уникальных данных. Однако это не совсем так.
Однажды мы со свекровью сидели и чистили картошку. Чистили мы ее по-‐ разному: свекровь — «чешуйками», а я — «змеюками». И тут меня осенило: если кто-‐нибудь решит выяснить, кто из нас какую картофелину чистил, то это будет очень просто сделать — по следам срезов. Более того, можно узнать и то, кто оставил эту кожуру.
Выдвинем гипотезу, что сколы, получаемые при обработке нуклеуса, несмотря на все разнообразие форм, должны иметь нечто общее. При этом допустим, что имелись некие стадии обработки желвака -‐ исходного кремневого фрагмента. Тогда сколы, сделанные на разных стадиях, будут отличаться друг от друга — так, при наличии терпения и свободного времени, можно собрать обратно в картофелины нарезанную картошку.
Здесь возможен такой подход: брюшко любого скола идентично по формам и размерам грани нуклеуса, появившейся в результате получения скола (как очистки и картофелина). Тогда измерив и описав грани имеющихся в материале нуклеусов, можно отобрать группу сколов, параметры брюшка которых совпадают с параметрами граней нуклеуса, и таким образом восстановить последнюю стадию в обработке нуклеуса, или же первую в нашей реконструкции.
Далее ситуация несколько сложнее, поскольку грани сколов, сделанных на последнем этапе, -‐ только часть исходной грани нуклеуса, с которого был сделан скол. Ну, как если бы мы очищенную картошку нарезали, а потом решили собрать обратно. Поэтому чтобы узнать размеры брюшка сколов предыдущего этапа, размеры грани сколов удваиваются. Далее следует аналогичная процедура выбора сколов с подходящими параметрами брюшка. И обе процедуры повторяются до тех пор, пока на гранях сколов не появятся остатки желвачной корки, свидетельствующей о том, что это сколы первого этапа обработки. Трудоемко, да, но это дает возможность все же использовать тот материал, который, в противном случае, нужно было бы просто выбросить. А мне, как, уверена, любому историку и археологу, безмерно жаль терять даже кроху из и так скупого наследия дальних веков.
Но вернемся к кремневым сколам. Такая реконструкция позволила установить последовательность в обработке нуклеусов и параметры сколов, сделанных на разных ее стадиях. При этом оказалось, что, во-‐первых, пластины с сильно вогнутым брюшком делались на ранних стадиях обработки желвака. И вообще, этот параметр -‐ один из определяющих при отнесении скола к той или иной стадии: чем больше вогнутость, тем на более ранней стадии сделан скол.
Во-‐вторых, выявилось два разных образца очистки нуклеуса от желвачной корки -‐ чешуйчатыми сколами и удлиненными. (Помните картошку?)
А теперь введем в наше исследование сами кремневые орудия. Кстати, кремневые орудия далеко не всегда легко отличить от кремневых сколов. Как правило, отличительным признаком является так называемая ретушь -‐ мелкие наклонные сколы по краю кремневой пластины, делающие этот край острым. Но иногда сама пластина имеет достаточно острые края, вполне пригодные для определенных работ. Тогда понять, что это уже орудие, а не просто кремневый скол, можно только по следам использования — царапинам, затупленностям и прочее. Кстати, интересный методологический аспект: орудие от не-‐орудия может отличаться только тем, что первое использовали, а второе — нет. Это хорошо понятно криминалистам, знающим, как камень без всякой обработки становится орудием преступления. Более того, орудием преступления может стать, например, и гитара — тоже, конечно, орудие, но совсем другого труда. И это заставляет сделать еще одну методологическую зарубку в памяти: предмет становится орудием не столько потому, что его как-‐то специально обрабатывают или даже изготовляют, не столько потому, что его изготовили в определенных целях, сколько потому, что он в этих целях используется. А использовать любой предмет можно в самых разных целях.
Но вернемся к нашему археологическому комплексу. Как мы уже определили, в нем есть и удлиненные пластины, и так называемые чешуйчатые сколы — они более округлой формы. Из первых удобно делать орудия типа шила, иглы, проколки -‐ для этого надо заострить угол между гранями. Или же ножи, наконечники копий, дротики — заостряя одну или две, или даже три грани. А из вторых удобно делать скребки и скребла: для этого надо заточить их по дуге.
Не менее важным оказалось установить среднее число сколов, сделанных на каждой стадии с одного нуклеуса и с каждого нуклеуса в целом. Это позволило определить первоначальный «объем производства».
Понятно, что кремневый материал, найденный на стоянке, -‐ далеко не все, что было обработано: сколы терялись и выбрасывались, в том числе за пределами стоянки. Однако казалось важным определить, не сколько сколов и нуклеусов найдено, а сколько было создано.
Для этого проведем простейшую операцию: сопоставим число граней нуклеусов с числом сколов, отнесенных нами к последней стадии обработки нуклеуса, и уточним данные по максимуму (это требование понятно, если учесть, что нуклеус, с которого были сделаны «лишние» сколы, или сколы с «лишнего» нуклеуса могли быть утрачены, а вот появиться «лишние» сколы и нуклеусы ниоткуда не могли).
Например, если граней нуклеусов у нас 60, а сколов -‐ 96, следовательно, 36 сколов не могли быть сделаны с этих нуклеусов. Если при этом нуклеусов 10, т.е. среднее число граней нуклеуса -‐ 6, то на основании числа «лишних» сколов мы должны реконструировать число первоначально обработанных нуклеусов как 16 (10 +36: 6).
Та же операция проделывается на каждой следующей стадии, причем при выявлении нового максимума пересматриваются данные анализа всех предшествующих стадий. Дело в том, что орудия было удобнее делать на сколах определенных этапов — не слишком изогнутых (то есть не на ранних этапах) и не слишком маленьких (то есть не на последних этапах). А значит, именно эти сколы чаще всего ломались и терялись. И именно о них нам важно узнать как можно больше -‐ ведь гипотеза, что такие утраченные сколы были орудиями, представляется вполне обоснованной.
В результате мы получаем более достоверные данные о первоначальном объеме производства -‐ то есть отделяем объем производства от отходов производства. Но не менее важна информация о том, сколы каких стадий менее всего (относительно первоначального объема) представлены в реальном материале. Можно предположить, что уносились со стоянки прежде всего сколы, имеющие функциональное значение или превращенные в орудия. Они и должны были чаще всего теряться и ломаться.
Следующая задача, которую можно поставить, связана с количеством людей, занимающихся обработкой нуклеусов. Достаточно часто в ходе археологических раскопок по толщине культурного слоя, его насыщенности, по следам сезонных паводков и пр. можно определить длительность существования стоянки. По размерам жилищ, а также по выходу полезных веществ биосферы (наличие и количество съедобных рыбы, птицы, животных — потенциальных объектов охоты, растений, грибов, орехов; уточнить эти данные помогают найденные на раскопках кости, семена, скорлупа и прочее) региона можно определить число ее обитателей и поло-‐возрастную структуру населения. Подобные нормы разработаны биологами и антропологами. Эти данные позволяют выдвинуть гипотезы о количестве людей, занимавшихся обработкой кремня.
Так, на стоянке Сванта Саване, существовавшей 10 -‐ 15 лет, где проживало около 50 человек, найдено 60 нуклеусов. Значит, в среднем обрабатывалось максимум 6 нуклеусов в год. Если этим занимались все взрослые мужчины стоянки -‐ около 18 человек, -‐ то получается, что каждый из них обрабатывал максимум 1 нуклеус за 3 года.
Эта гипотеза заведомо неверна, ибо при такой частоте действия приобретение устойчивых навыков, обучение, а тем более совершенствование техники невозможно. В то же время кремневый материал данной стоянки свидетельствует о высокой технике обработки кремня. Если что-‐либо делать раз в 3 года, то ни о какой технике и тем более ее прогрессе речи идти не может. Особенно когда мы говорим о таком сложном и тонком деле, как верхнепалеолитическое кремневое производство — чтобы достичь в нем мастерства, надо работать изо дня в день. Попробуйте сами и убедитесь.
Следовательно, занималось этим не все население, и даже не все мужское население, а весьма незначительная его часть, по всей вероятности, старики, вернее, мужчины преклонного возраста, которые уже не принимали участия в охоте. Только тогда была реальная возможность передачи навыков обработки кремня.
Вот такие любопытные и полезные наблюдения можно сделать в процессе чистки картошки, если при этом думать о чем-‐то возвышенном — например, о кремневых орудиях…
ПЕРВАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
Я очень волновалась: впервые меня, студентку 3-го курса, пригласили на «взрослую» конференцию, да еще где — в Питере!
Приехала я ночным поездом. Заселившись в гостиницу и немного отдохнув, стала собираться на заседание. Еще в Москве решила одеться классически, но элегантно: черная юбка до середины щиколотки, белая блуза и черные туфли на каблуках. Мой доклад поставили на второй день, в первый я надеялась «вписаться» в атмосферу конференции.
На пленарном заседании меня ждал первый шок: в президиуме сидели сплошь мэтры — академики, лауреаты всяких премий, не говоря уж о докторах наук. Это были люди, по учебникам которых я еще 2 дня назад готовилась к семинару! Оставалось надеяться, что на завтрашнее секционное заседание, где выступала я, они не придут.
После заседаний я решила хоть немного пройтись по Ленинграду: завтра я уезжаю ночным поездом, обидно будет совсем уж ничего не увидеть. Туфли жали, но вроде терпимо. У храма Спаса на Крови я «зависла». Потом у славных левушек, охраняющих мост. Потом в Казанском соборе…
В гостиницу вернулась полумертвая, с трудом сняла туфли и легла спать.
А утром выяснилась ужасная вещь, просто трагедия: на ногах кровавые мозоли, о том, чтобы влезть в туфли не могло быть и речи! Вариант одеть юбку и блузку сверху и поношенные кеды снизу — совсем не вариант! Пришлось влезть в техасы с ковбойкой: мне и так было неуютно в таком высоком сообществе, а теперь уж совсем позор… Но другим выходом было просто отказаться от доклада. И это тоже был совсем не вариант.
Участники конференции смотрели на странного заморыша в рабочей одежде — именно так я себя воспринимала, — с глубоким недоумением. Я забивалась в самые темные углы, с ужасом ожидая, когда объявят мой доклад.
И вот наступил страшный момент. Я пробралась к трибуне под удивленными взглядами и, повернувшись к залу, чуть не упала: в первом ряду сидели все наши мэтры!
Начала говорить сдавленным голосом, подглядывая в приготовленную еще в Москве шпаргалку. Происходило нечто невообразимое: я не слышала собственный голос, не видела ничего, кроме шпаргалки, пальцы, с силой сжимавшие края трибуны, побелели…
И тут с первого ряда раздался громкий мужской голос:
— Как интересно! Молодец, девочка! Расскажи подробней!
В этот момент я пришла в себя: в первом ряду сидели дружелюбно и подбадриваюше улыбающиеся мэтры, некоторые одобрительно кивали головами, да и остальные присутствующие выглядели заинтересованными.
Дальше доклад пошел бойко и свободно. Я сама увлеклась, рисовала и писала формулы (доклад был о применении математических методов в изучении каменных орудий мезолита) на доске.
Результат применения был действительно очень важным: с его помощью можно было на реальном материале воссоздать все этапы обработки.
Хлопали мне активно и даже с энтузиазмом. Вопрос из зала был только один — меня спросили, рискну ли я продемонстрировать свой метод на находках последнего времени.
Моя скованность сменилась каким-то азартом — я согласилась. Мне принесли коробку орудиями и я действительно очень просто и быстро собрала их по стадиям обработки. На этот раз мне аплодировали прямо-таки бурно. Я сияла как медный грош. Потом мэтры говорили добрые слова о моей работе (наверное, искренне, потому что в последствии статья, написанная на базе этого доклада, вошла в список обязательной литературы для студентов-археологов).
Я вышла на улицу — по ощущениям, не вышла, а выпорхнула на легких переливающихся крыльях. Я уже не была жалким заморышем, нет, я — будущий великий советский археолог!
Каким же красивым стал Ленинград всего за один день! И совсем он не хмурый, стройный такой, подтянутый! А каналы — это же романтика в чистом виде! И люди улыбчивые, дружелюбные… И даже почти не слишком сыро…
Вот так началась моя научная жизнь и вот так я познакомилась с северной столицей. Я была в ней потом не один раз, и одна, и с детьми, и с друзьями. А вот научная жизнь как началась, так пока и не закончилась.
«ОСТОРОЖНО, В РАСКОПЕ КАМНЕЕД!»
…В Херсонес мы попали только часов в 11 вечера. Скрипнули тяжелые ворота, пропуская нас в город-музей, гулко зацокали каблуки по мощеной дороге. Мы шли по древней улице, мимо домов, фонтана с мозаичным бассейном, крепостных башен. Немного посидели в немом торжественном театре, ступенями уходящем в небо, пролистали в памяти страницы истории античной драмы, полюбовались на призрачные колоннады базилик. Город был мертв, но он был величественен. К счастью, местные студенты и добровольцы уже поставили нам палатки, так что мы успели выспаться и рано утром пошли осматривать раскоп.
Мы копали базилику №14 и зону вокруг нее. В ней было все: и совсем древние цистерны для засолки рыбы, и часовенка, и мозаика на полу, и мои любимые погребения. Ямы для них были выбиты прямо в мозаичном ковре, так что искать не приходилось. Так поступали очень часто: важных горожан хоронили под полом церкви. Работа шла легко, без срывов и авралов, и через 2 недели число расчищенных костяков перевалило за сотню. Я ощутимо тупела.
Впрочем, Любане, первокурснице истфака Симферопольского университета, было не лучше. Она с утра до вечера снимала с пола по нескольку камешков мозаики, отмывала их в кислоте и клала точно на то же место. Казалось бы, что в этом такого?
Но… туристы! Они стадами шли напрямик, сдвигали камешки, и вот уже невозможно определить, откуда этот маленький, в сантиметр величиной, откуда тот кусок…
— Товарищи, не ходите по мозаике! Идет реставрация!.. — То и дело нервно кричала она.
Я приходила на помощь Любане с более пространными текстами:
— Товарищи! Мы ведь не ходим ногами по вашему столу, уважайте же и вы наше рабочее место!
Еще хуже было с отдыхающими. Представляете, идет курортный люд с пляжа — а он совсем рядом, — слизывает мороженое или пьет холодный кефир, и — вдруг: в огромной, трехметровой глубины яме, в центре города, роются, обливаясь потом, какие-то чудаки в брюках и майках (городские власти почему-то считали для нас неприличным работать в купальниках и плавках) … Ну, как не кинуть в них стаканчиком или пустой бутылкой?! Один раз нам бросили даже живую курицу. Ошалевшая, она металась по раскопу, истошно кудахча и не даваясь в руки… Уберечь от отдыхающих вскрытые памятники тем более не было никакой возможности.
И однажды на ограждении вокруг старого раскопа появилась зловещая надпись: «Осторожно, в раскопе камнеед!» Подействовало… Я наблюдала такую сценку. В центре непривычно притихшей толпы цветастых дам и мужчин в шортах стоял реставратор Слава. В нем — видимо, по сугубо не-курортной форме одежды, — сразу распознали экспедиционщика и теперь осаждали вопросами:
— А этот, ваш камнеед, он какой?
— Бурый такой, величиной с крысу.
— А вчера ваш товарищ говорил, что это микроб, зараза какая-то…
— Ну да, микроб, только здоровенный, — не растерялся Слава. — Кстати, видите, там собака — почти обглоданная? Так это он ее… камнеед.
— А вы-то как же? — недоверчиво спросил отдыхающий с солидным брюшком и в кепочке «Таллин».
Слава сделал скорбно-героическое выражение:
— Все может быть…
Но смертных случаев в экспедиции все не было и не было (к счастью, конечно), и надпись перестала пугать. Даже когда мы выдали массовый отъезд ребят, у которых кончился срок работы, за отправку в больницу, и то разошедшиеся слухи только недели на 2 оградили раскоп от нашествий отдыхающих…
Копать в городе очень тяжело. Археолог вольно или невольно проникается культурой, системой представлений и символов тех, чьи памятники, изучает, — иначе ему не понять всего обнаруженного, не суметь правильно интерпретировать материал. Но в то же время он живет среди своих современников, в кругу их забот и тревог. Переходить из одного мира в другой — непросто. Может быть, поэтому археологи часто кажутся окружающим чудаками. Признаюсь честно: мне кажутся чудаками окружающие…
Именно в Крыму на собственной шкуре узнала я, что такое туристы. Они ныряли в море только с ветхих развалин древней башни, прокладывали свои тропы только через раскопы, перешагивали, перепрыгивали через натянутые шнуры и загородки, старательно игнорируя надписи, предупреждения и просьбы. По утрам мы обнаруживали во вскрытых накануне погребениях битые бутылки, консервные банки…
И несмотря на это мы все же копали. Судьба под конец сезона подкинула нам склеп с коллективным захоронением. Через мои руки прошло уже более тысячи погребений, но это было, пожалуй, одно из сложнейших. Склеп в полтора метра глубиной, с двумя нишами высотой по полметра был устлан скелетами 27 человек.
Землю из него вытаскивали ведром, привязанным к веревке, ни о каких лопатах не могло быть и речи. По мере расчистки становилось все меньше и меньше места. Вот помещаются уже только ступни ног, вот можно стоять только на полупальцах, вот помещается только одна нога… А дальше? Как расчистить тот кусочек земли, на котором стоит моя нога?
Решаем сделать что-то вроде подвесных качелей. После изрядного количества синяков и шишек я приспосабливаюсь. Остается научиться работать головой вниз… Ведь надо не просто размести землю: слой костей в склепе достигает 25 см — его надо прочистить насквозь, то есть с применением скальпелей, резиновых груш, пинцетов. Дело это очень тонкое, его и в устойчивом положении выполнять хлопотно.
Однако все закончилось благополучно, и сейчас этот склеп вместе с отреставрированной базиликой и восстановленной мозаикой принимает любопытных посетителей музея.
К началу сентября наши «младшенькие» — школьники и студенты, — разъехались на учебу, остались только руководитель экспедиции Сергей, Юра и Костя — начальники раскопов, лаборантка Юля, художница Женя и я. Надо было упаковать находки, законсервировать раскоп в базилике и свернуть лагерь. А Жене предстояло еще зарисовать захоронение, над расчисткой которого я промучилась целую неделю, но теперь в гробнице лежало причудливое переплетение костей. Время от времени Женя раздраженно подзывала меня:
— Чья, по-твоему, эта берцовая кость? — Мрачно спрашивала меня, тыкая карандашом в гробницу.
— А я откуда знаю? Мое дело расчистить, думает пусть Сережа. Но мне кажется, что вон того мужика справа.
— У него уже есть две ноги.
— Ну поищи, у кого одна. Там их всего-то пятеро…
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.