Бесплатный фрагмент - Скитания Иннокентия

*

Почему Иннокентий, родившийся на самом закате Советского Союза и захвативший жизнь в СССР только своим детством и юностью, может, с полным на то основанием, называться советским человеком? Что такое советский человек? И что такое СССР? И причем тут Россия?…

Или приближенный к Замыслу обзор жизнедеятельности отечественного (витчызняного-плюс) континуума.

Или сказ о том, как Илья Муромец с Франкенштейном подрались, и как их Иванушка-дурачок помирил, но сам был закабален Бафометом.

Или просто попытка реабилитации истины, то есть попытка установить паритет между волками и овцами и между мухами и котлетами в волко-мухо-овце-котлетном гламуре дискурса.

*

— Идеализм — безмозглая философия, поскольку там мысль существует без мозга. Ха-ха-ха!..

— А вы как (чем) думали, батенька? — философски заметил Вовочка, изучая освобожденные ледорубом мозги Троцкого.

(Вовочка И Ленин)

*

КНИГА ПЕРВАЯ
ИСТОКИ ИННОКЕНТИЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПРЕЛЮДИЯ К РОЖДЕНИЮ СМЕРТИ

1.

Знакомство девушки Светланы с парнем Сергеем, в последствии ставших родителями мальчика Иннокентия, случилось во времена заката Советского Союза, и несмотря на то, что Иннокентий появился на свет уже под самый занавес жизни Советского Союза, корни жизни самого Иннокентия, как и его родителей, были в полной мере напитаны соками Советской почвы. Так что даже после того, как Союз Советских Социалистических Республик прекратил свое существование как геополитическая реальность, он все же продолжал жить в рожденных на его территории людях — в их телах, в их душах и мыслях, в их жизнях. По мнению разбирающихся в этом людей, человек, в основном, на всю оставшуюся жизнь остается тем, кем он успел стать до первых пяти лет своей жизни, так что как Иннокентия, так и всех его сограждан по их общей бывшей Советской Родине, без какой-либо натяжки можно называть советскими людьми. Советский человек — единственное и неповторимое, своеобразное и несравненное явление в истории человечества: советский человек — это Советский Союз в миниатюре, а Советский Союз — это, так сказать, советский человек в полный рост, человек в государственном масштабе.

И если отбросить шаблонные, в основном негативные, смыслы, напластованные на определении «тоталитарное государство», то можно обнаружить, что, по крайней мере, в случае с Советским Союзом тоталитарное государство — это просто государство, слившееся воедино, то есть тотально слившееся с человеком и наоборот, человек, тотально слившийся с государством. И основной стержень такого государства, то есть его основная, подсознательная идеология, это вовсе не какая-то идеология национальная, научно-теоретическая, политическая или еще какая-то, — это просто-напросто идеология именно вот этого вот наиболее полного объединения, слияния человека со своим «родным» государством, когда государство в прямом смысле слова становится одним огромным семейством, объединяющим близких родственников, когда государство становится для человека своего рода божеством, в которого человек не просто верит, а в котором полностью растворяется, во всем и полностью полагаясь на государство, всей душой и телом полностью отдаваясь служению государству-божеству. Именно этот вот религиозный экстаз слияния человека со своим высшим телом-государством, это переживание воплощения Бога в себя-государство-человека, переживание этого божественно-очеловеченного государства и божественно-огосударствленного человека, как переживание чего-то могущественно ощутимого, возвышающего над всем временным и смертным, это своеобразное переживание бессмертия — это и есть основной идеологический лейтмотив существования Советского Союза. Хорошо это или плохо — это вопрос другой, но то, что это редчайшее, может быть, единственное и неповторимое, а потому и интереснейшее, явление в истории, это факт.

И не случайно, что это неповторимое явление Союза Советских Социалистических Республик было апофеозом именно истории Российского государственного строительства, ведь именно в России интересы государства ставились всегда во главу угла, именно в России всегда обожествлялась Высшая Государственная Власть — именно Высшая, в отличие от какой-нибудь местно-боярской и иной вредной прослойки, искажающей идеально-возвышенные отношения между Народом и Высшей Властью, ведь только объединившись с Высшей Властью, Народ мог бы реализовать свои глубочайшие чаяния. И уже с самых первых шагов создания своей новейшей Московской государственности русский народ поставил во главу угла создание идеально-божественного, то есть непобедимо-мощного государства, чему и были посвящены все последующие усилия. Возникшее вдруг ниоткуда малюсенькое Московское государство с невиданной в истории человечества скоростью, легкостью, и, можно сказать, ненасильственностью поглощает в свое лоно все новые и новые народы вместе с их территорией, культурой и своеобразной государственностью. Что это? Откуда это? Как это? А все дело в том, что Московское государство не столько поглощает, сколько встраивает, приноравливает новоприсоединенные народы, сообразуя и согласовывая своеобразие каждого народа с общегосударственным организмом, и наоборот каждый раз приноравливая общегосударственный организм к своеобразию нового народа, для того, чтобы жизнь в общегосударственном организме протекала наиболее полно и естественно.

Все это стало возможным потому, что знаменитое, совершаемое Московским государством, «собирание земель» было не классической имперской экспансией, когда политически и культурно сформировавшееся государственное образование, объединенное идеей совершенства и превосходства своей культурно-политической идентичности, начинает физически «вширь» распространять и насаждать эту свою, так сказать, «идеальную идентичность», порабощая возможно большее количество территорий и народов идеологией господства своего национально-политического и культурного превосходства, создавая таким образом просто размноженный в колониях образец метрополии. В случае же с Московской «экспансией» все, если можно так сказать, происходило с точностью до наоборот: начав свое разрастание с не замутненной никакой национально-политической конкретикой подсознательной прозрачной идеи о создании бого-человеко-государства, Московия начала в это свое идеологически-государственное бесконечное божественное «ничто» по принципу наибольшей гармонизации целого с его частями встраивать, вживлять все национально-политические и культурные особенности и нюансы народов, присоединяемых к общегосударственному организму. Таким образом, быстро разрастающийся организм будущей Российской империи смог освоить, проанализировать, оценить, отобрать, сопоставить, согласовать, синтезировать и соединить огромное количество образцов государственности: от патриархальных, традиционных и деспотических азиатских до европейского шляхетско-монархического польского и пограничного евразийского стихийно-анархического республиканско-казаческого украинского.

Вот почему, став краеугольным камнем строительства своего взлелеянного в мечтах государства, растворив в себе соединенные в этом государстве народы и растворившись в этих народах сам — и таким образом став крепчайшим невидимым божественным раствором, соединившим части этого государства, русский народ и на самом деле как бы растворился в этой огромной созданной им стране, в которой как сами собственно русские, так и другие народы и народности чувствуют себя со-создателями и «русскими» в более широком, чем узко-этнический, смысле. Вот почему русским так трудно стало выделить себя в узко-этническом смысле этого слова (а надо ли?). Вот почему, все более и более нивелируясь, теряются различия этнического и политического значения слова «русский». Вот почему все более и более стираются грани между словами «русский» и «россиянин».

Когда же вошедших в общегосударственный организм своеобразных клеток-народов и их различий стало настолько много, что в их своеобразии стала уже теряться объединяющая их общегосударственная перспектива, а территория Московского государства стала настолько огромной, что из-за многообразия составных частей стало уже ослабевать ощущение единства этого огромного государственного тела и на историческом горизонте стала маячить угроза перманентных смутных времен, то настала пора нормативного упорядочивания объединяющих государство начал. Кроме того, в идеологическом многообразии соединенных в огромном государстве народов начало уже ослабевать ощущение основного идеологического лейтмотива, побуждающего русский народ на невиданное государственное строительство, — идеи о построении своеобразного царства божьего на земле путем создания божественного идеального государства, слившегося воедино со своим народом. А нормирование, кодификация, упрощение и упорядочивание общегосударственных отношений в новорожденной Российской империи как раз и давало ощущение более тесного единения народа с единой государственной властью, то есть приближало осуществление глубинной подсознательной мечты о едином бого-человеко-государстве.

Но вместе с установлением единых норм жизни государственного организма Российской империи появилась и прослойка, целое сословие специальных людей, следящих за исполнением общегосударственных правил и законов — вредная прослойка, снова разделяющая народ и его высшую власть. Эта вечная русская проблема хорошего царя и плохих бояр. И все последующие изменения государственных отношений между народом и властью были, как раз, и направлены на то, чтобы отчуждающие народ от власти общегосударственные нормы и правила сделать наоборот объединяющими. И надо сказать, что к началу двадцатого века было таки немало сделано для уменьшения всесилия вредной, стоящей между властью и народом, могущественной управленческой прослойки и для гармонизации отношений народа и власти путем создания более гибких норм, учитывающих разнообразие местных потребностей, то есть путем наделения властью местных самоуправляющихся общин, путем реформирования законодательства и госаппарата и так далее. Достаточно в этой связи упомянуть земства, Государственную думу, многопартийную систему, профсоюзы и так делее, и так далее, и так далее… Достаточно сказать, что Россия к 1914-му году пришла одной из самых сильных, самых развитых и самых быстроразвивающихся стран мира. Но!..

Но тут нагрянули два фатальных для России события: Первая мировая война и великий большевистский соблазн. Первая мировая война, как и любая война, но в невиданной до этого степени свела жизнь народа практически до полуголодного полуживотного существования. Ну а большевистский соблазн как нельзя более усердно потрафил глубинной народной мечте о своем государстве: большевистский миф о бесклассовом коммунистическом обществе всеобщего процветания как ни что другое соответствовал глубочайшим чаяниям русского народа о ликвидации вредной чиновничьей прослойки между Высшей Властью и Народом и последующего наступления царства божьего на земле в результате слияния народа и власти в божественно справедливом государстве.

Результат всем известен и навряд ли когда-нибудь кем-нибудь забудется: возникновение необычайного, ни с чем не сравнимого преображения России — великого и могучего Советского Союза, великого и могучего, несмотря на то, что просуществовал он всего каких-то семь десятков лет.

2.

Да, от рассвета до заката СССР, этого огромного, в одну шестую часть Земной суши, государственного образования, потрясшего жизнь всех без исключения, как дружественных и враждебных, так и нейтральных народов мира, от рассвета до заката этого огромного, невероятного Советского эксперимента прошло всего-навсего каких-нибудь (плюс-минус) семьдесят лет… Семьдесят лет! Что такое семьдесят лет для истории — это даже не миг, это даже не намек на миг, это — ничто. Семьдесят лет — это продолжительность жизни обыкновенного среднестатистического человека. И Советский Союз как раз и уложился не только в общий срок жизни среднего человека, но и во все периоды развития и упадка жизни человеческого организма: это было зачатие Советского Союза во время низложения царя и февральской революции 1917-го года; созревание плода от февраля до октября 1917-го года; мучительные роды во время гражданской войны; период счастливого детства во время НЭПа; ломка пубертатного периода подросткового созревания в фатальные тридцатые годы; дерзновенная героическая юность во время Великой Отечественной Войны; радостная молодость Хрущевской оттепели; благодатная зрелость благословенных Брежневских времен; быстротечная старость во время правления умирающих генсеков, выстроившихся в очередь за правом хоть на миг перед смертью назваться главой Союза Советских Социалистических Республик; ну и, конечно же, она — с косой и в черном, вездесущая и неумолимая Старушка-Смерть, приведшая в Страну Советов своего Меченного Слугу во время ускорительно-перестроечных Горбачевских «реформ» (похорон).

И хотя эта аналогия жизни государства с человеческой жизнью может показаться натянутой из-за некоторого хронологического несоответствия между длительностью соответствующих периодов развития «гос-» и «чел-» организма — несмотря на тот факт, что как определенная личность состоит из плоти и души данного человека, так и определенное государство состоит из плоти и души данного народа, все же «гос-» и «чел-» организмы — это таки два очень разных организма, это таки две большие разницы. Да и вообще, у Бога ведь, как ни крути, один день как тысячу лет, и тысячу лет как один день.

Да, семьдесят лет — это (плюс-минус) средний срок жизни обыкновенного человека. Но за эти свои человекоподобные мимолетные семьдесят лет Советский государственный исполин, наведя всепланетарный шухер, успел поднять на дыбы и в таком состоянии удерживать на протяжении всех семидесяти лет весь Земной шарик, ввергая одних в адский ужас и возбуждая в других райский восторг, не оставив на планете ни одного равнодушного к Стране Советов человека, что… Ну что тут можно сказать? Остается только в бессилии развести руками и в немом ожидании ответа возвести очи горе, вопрошая холодные и пустые (согласно марксисток-ленинской теории) небеса.

И все же, что это было — Великий Советский Эксперимент? Звенья каких тайных потусторонних смыслов, в 1917 году от Рождества Христова соединившись в фатальную цепь, вступили в ядерную реакцию освобождения энергии угнетенных народных масс (действительно угнетенных — без базара), так что эта освобожденная энергия породила термоядерный духовный взрыв, вспышкой от которого ослепило миллионы жаждущих справедливости душ — душ, которые без раздумий бросали свои тела в героический костер смертельной борьбы с угнетением, беззаветно принося свои жизни в жертву неведомому божеству неведомой свободы и не менее неведомой справедливости.

Знаменуя собой окончание двух тысячелетий после насильственного распятия Иисуса Христа, казавшегося фарисеям врагом (угнетателем) справедливости (Закона), подобно Валтасаровым «мене, мене, текел, упарсин», возникшие на горизонте эпохи слова-идеалы, слова-идолы, слова-вожди «свобода, равенство, братство, справедливость» бросали на баррикады миллионы борцов за эти самые «свободу», «равенство» и «справедливость», хотя что именно означают эти слова толком никто не смог бы объяснить, да этого и не требовалось — надо было просто точно определить физическое воплощение врагов этой самой «свободы» и «справедливости», то есть определить угнетателей и насильников и уничтожить их — потребовался отряд профессиональных определителей врагов (угнетателей) справедливости. И такой отряд сразу же нашелся — отряд, имя которому «Легион»: это был легион революционеров, профессионально определяющих подлежащих уничтожению врагов справедливости согласно только им, революционерам, известным категориям определения как справедливости, так и ее врагов.

Само собой разумеется, что каста профессиональных революционеров (большевиков, коммунистов) полностью освобождалась от соблюдения каких бы то ни было старорежимных юридических, нравственных, моральных и, уж тем более, религиозных законов, норм и правил, которые, согласно убеждению революционеров, служили угнетателям для угнетения и ограбления угнетенных и для удержания угнетателями за собой в неприкосновенности награбленных у угнетенных богатств.

Единственной, являющейся одновременно и правовой и нравственной, нормой, которой руководствовались революционеры, была революционная целесообразность, определяемая революционной совестью революционера. И поскольку революционеры, руководствуясь своими атеистически-материалистическими убеждениями о господстве экономического базиса над общественно-политической и морально-культурной надстройкой, утверждали, что бытие полностью определяет сознание, то официальный революционный как нельзя более бытийственно-экономический лозунг «грабь награбленное», естественно, породил сознательственные общественно-политические, юридически-моральные и культурные аналоги этого лозунга: «угнетай угнетателей», «насилуй насильников», «бей бьющего», «убивай убийц», «бей нещадно красным террором по белому террору» и так далее. Конечно, эти и подобные им лозунги не обязательно воплощались в вербальную форму и официально провозглашались в доктринах, но эти лозунги реально жили в коллективном сознании восставших масс и руководили действиями этих масс, а революционеры-большевики-коммунисты прекрасно все это понимали и поддерживали это процесс: так, например, стоило одному из главарей касты революционеров нечаянно обронить невинную (для революционной совести) фразу о том, что «чем больше мы повесим и расстреляем попов и монахов, тем лучше», как, воплощая в жизнь свою, приближающую к освобождению, мечту, революционные массы тут же с таким вдохновенным остервенением кинулись насиловать и пытать, вешать и расстреливать священников, монахов и монашек, разрушать храмы и монастыри, жечь иконы и книги, что небу, в прямом смысле слова, стало тошно.

В общем, дохристианские «око за око» и «зуб за зуб» были нежными цветочками-лютиками по сравнению с экстазом красного террора. Причем, напрочь отрицавшие существование как законов и правил, так и совести, революционеры единственным источником норм и правил, руководивших самими этими революционерами, считали свою собственную революционную СОВЕСТЬ –??? Однако!!! Лихо закручено, однако. Выходит, совесть таки существовала, но единственно только в виде революционной совести революционеров — своеобразной совести, позволявшей безнаказанно убивать и грабить грабителей и убийц — грабителей и убийц, конечно же, по мнению революционной совести революционера.

Да, государственный монархический режим Российской империи отнюдь не был белым и пушистым, но тем не менее очень трудно было безжалостному деспотическому царскому режиму Российской империи убить человека. Для того, чтобы убить человека, жестокому деспотическому царскому режиму в России надо было привести в движение всю свою не очень поворотливую махину государственного аппарата, пока все эти прокуратуры, суды, адвокатуры, апелляционные инстанции и прочая, прочая, прочая не разродятся смертным приговором. От возбуждения уголовного дела до смертного приговора могли пройти годы. Да и то чаще всего смертный приговор заменялся на каторгу. О практике применения смертных приговоров в дореволюционной России, например, говорит тот факт, что все будущие большевики, большинство которых в своей дореволюционной мятежной молодости были обыкновенными, вернее необыкновенными уголовниками, совершавшими с необыкновенной особой жестокостью кровавейшие убийства и вооруженные грабежи, тем не менее ни разу жестоким царским режимом не были подвержены ни колесованию, ни четвертованию, ни даже повешению или расстрелянию.

Да, конечно, каторга, к которой приговаривали этих будущих освободителей народа, этих убийц и грабителей, — не лучшее место для времяпрепровождения, но сами эти «Робин Гуды» навряд ли надеялись на то, что за совершенные ими «героические» деяния их наградят орденами и отправят в Баден-Баден. Тем более, что наши «народные мстители» из мест отбывания заключения частенько бежали, хотя их потом частенько же царские сатрапы отлавливали и отправляли обратно на каторгу, и так далее. Как бы там ни было, но хотя их «революционная» деятельность при царском режиме заслуживала не только расстреляния и повешения, но колесования, четвертования и посадки на кол одновременно, наши «борцы за справедливость» тем не менее целыми и невредимыми благополучно дожили до самого октября 1917-го года и под общим поганялом «большевики» совершили величайший в истории человечества государственный переворот, будучи при этом в основной своей массе в физиологическом смысле абсолютно здоровенькими и даже очень хорошо упитанными, хотя были ли они при этом в здравом уме и трезвом рассудке поручиться никто не сможет, но, тем не менее, переворот удался таки на славу, хотя «слава» в этом случае звучит весьма и весьма неоднозначно.

И вот сразу же после прихода к власти большевиков в России убить человека, причем убить «законно» и «официально», стало проще простого, как говорится, как два пальца об асфальт. Представителю новой пролетарской власти, каковым мог быть практически каждый, кто себя сам таковым считал, при возникновении революционной целесообразности для убийства любого человека достаточно было только спросить у своей собственной революционной совести разрешения, и если совесть была не против, то совершенно спокойно, с чистой совестью, можно было поставить любого человека к стенке и пустить ему пулю в лоб (чаще в затылок), ничуть не опасаясь какого-либо юридического преследования. Так что, сразу же после октябрьского большевистского путча 1917-го года вместе с несправедливым, жестоким, деспотическим режимом из Российского государства исчезла и сложнейшая процедура официального убийства человека, процедура, которая в дореволюционной России делала это убийство практически невозможным — эта процедура при большевиках мгновенно упростилась до нельзя: для того, чтобы официально убить человека, достаточно было революционной целесообразности и маузера, а революционная совесть в таких случаях была весьма и весьма снисходительной.

Таким образом, в новорожденном пролетарском государстве любой сознательный пролетарий в любой момент мог сам себя назначить и прокурором, и судьей, и адвокатом, и палачом и, приговорив любого человека к смерти, тут же собственными руками привести этот свой приговор в исполнение — очень даже удобная и практичная система, и очень странно и даже удивительно, что такая оригинальная изысканная система почему-то не понравилась буржуйской, белогвардейской и всякой прочей контрреволюционной сволочи, которая, можно сказать, сама же себе и подписала смертный приговор этим своим злонамеренным несогласием с революционной совестью пролетариата.

Да, любая революция, как и любая война, обесценивает человеческую жизнь до нельзя, особенно революция — ведь на войне, как-никак, а все же действуют какие-то международные законы, бывают перемирия, переговоры, а после того, как один из народов по взаимному согласию признается победителем и пожинает свои лавры и выгоды, то побежденный народ продолжает нормально себе жить рядом со своим соседом-победителем. В революционной же гражданской войне, происходящей между частями одного и того же народа, отменяются все возможные и невозможные, как юридические, так и моральные законы и правила, и начинает действовать один-единственный закон — закон ненависти, и поэтому закончиться такая война может только полной и безоговорочной победой одной стороны, то есть полным и безоговорочным уничтожением противостоящей ей другой стороны.

Согласен, в этом описании событий 1917-го года основное внимание уделено деятельности большевиков, причем с явным акцентом на негативных аспектах этой деятельности, но ведь была, скажете вы, в этой истории, как и в любой истории, и другая сторона. Да, совершенно согласен с вами, кроме «красных» большевиков были еще и противостоящие им монархисты и примкнувшие к ним другие противники большевизма, объединенные под общим названием «белые». Да, в жестокостях гражданской войны, последовавшей за октябрьским переворотом, «белые» были достойными учениками «красных» (достойными, но только учениками — немаловажный аспект). Да, «белый террор» был ничем не лучше и не менее кровавым, чем кровавый «красный террор». Да. Но!

Но, как нам известно с детсадовского опыта, в любой потасовке двух и более лиц дошкольного возраста, как правило, виновным признается тот, «кто первым начал». Первыми начали большевики. И поскольку детсадовская потасовка, кроме разве что масштаба, мало чем отличается от потасовки революционной, то первенство большевиков в начале великой русской революционной потасовки однозначно определяет виновность зачинщиков-большевиков. Это во-первых. Кроме того, ведь никто, кроме самозванцев-большевиков, подобно лже-Дмитриям, не объявлял себя, категорически и безапелляционно и без всякого на то основания, неоспоримыми самодержцами Всея Руси. Никто, кроме большевиков, не провозглашал свое собственное видение революции единственно правильным видением — и всех, имеющих отличное от большевистского представление о революции, никто кроме большевиков не провозглашал подлежащими уничтожению контрреволюционерами. Никто, кроме большевиков, не провозглашал свою собственную политическую доктрину не только единственно правильной, но единственно возможной политической доктриной на все времена и для всех народов, то есть политической доктриной, которая должна была победить во всем мире, и на этом история человечества должна была закончиться: а все, кто с этим не согласен — подлежащая уничтожению контра. Никто, только большевики не только не имели союзников, но и не допускали даже в принципе никакой политической или идеологической оппозиции, а все, кто имел неосторожность не согласиться с большевиками — враги, подлежащие физическому уничтожению. И так далее, и так далее, и так далее… Одним словом, каждому, кто заблаговременно не успел прочесть книжную абракадабру Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Владимира Ленина, Иосифа Сталина и иже с ними и, положив руку на эту кипу макулатуры, не присягнул Великому Коммунизму, лучше было сразу самому застрелиться, чтобы не изнывать в ожидании, когда же уже наконец-то придут большевики и расстреляют его.

А кроме всего прочего, в отличие от детсадовской потасовки, которая заканчивалась определением того, кто первый начал, для потасовки революционной более важным было не кто ее начал, а кто ее закончил, то есть кто в ней победил — и с этого все только начиналось. Победили большевики, а победив провозгласили свою власть навсегда единственно возможной властью, а каждому, кому в голову придет мысль покуситься на святую власть большевиков они пообещали моментально ликвидировать эту мысль вместе с головой. Так что, как ни крути, а виноватыми во всем происшедшем в России и ответственными за все последствия произошедшего в России после октября 1917-го года могут быть только большевики, поскольку всех остальных возможных кандидатов и претендентов на эту виноватость большевики сами же тщательнейшим образом и ликвидировали — ликвидировали как класс. В общем, будь здоров — и сбоку бантик.

— Шоу Маст Гоу Он всегда, Шоу Маст Гоу Он везде, до дней последних солнца, Шоу Маст Гоу Он — и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и… и донца (?)!

(Революционная Романтика)

— Ну донца, так донца — сойдет и так. Наливай.

(Послереволюционная Реальность)

3.

Как все это выглядело действительно, в реальности, как говорится, как это было в натуре? А в натуре все было, приблизительно, так. Шел себе по улице, например, какой-нибудь революционный матрос или солдат, а надо заметить, что революционный солдат или матрос — это тот же революционный пролетарий, только в шинели или в бушлате и с винтовкой. Так вот, шел себе по улице такой вот революционный солдат или матрос, сам или со товарищи, поскольку в революционное время революционному пролетарию ходить самому по революционным улицам страшновато, ведь из-за каждого угла может выскочить контрреволюция. Шла, значит, шла такая вот мирная компания почти трезвых революционных солдат или матросов, поскольку в революционное время революционному пролетарию быть совсем уж трезвым не пристало, как-никак, а пролетарская революция — это ведь пролетарский праздник, а какой праздник без стаканчика водочки или без понюшки марафету. Идет, значит, идет себе по улице такая мирная компания почти трезвых благожелательно настроенных пролетариев в шинелях или бушлатах и с винтовками и маузерами, и тут им навстречу по улице идет какой-нибудь неопознанный элемент человеческого вида — причем сам, один, один-одинешенек…

Главарь пролетарского караула озирается на сопровождающую его банду (отряд) вооруженного пролетариата — шестеро (семеро вместе с главарем) — «семеро вооруженных нас против одного безоружного буржуя — есть таки справедливость на земле». А неопознанный элемент все приближается и приближается — и уже становится все более и более ясно, что элемент этот вовсе даже не человеческого, а совсем даже буржуйского вида — не в шинели и не в бушлате, и даже не в каком-нибудь приличном мирном пролетарском («нивелирующем» — прим. автора) заношенном рванье, а совсем даже в каком-то вызывающе-агрессивном буржуйского вида прикиде — подходит ближе — и правда, шикарного вида буржуйское пальтишко, из-под которого выглядывают отутюженные, с иголочки брючки, из-под которых выглядывают роскошные штиблеты, явно только что начищенные пролетарской рукой чистильщика обуви, да еще эта пренебрежительно возвышающаяся тошнотворно-франтоватая, дерзко сдвинутая набок и с нагло заломленными полями шляпа, из-под которой выбиваются набриолиненные волосы над презрительно смотрящими мимо пролетариата зенками, высокомерно блестящими на лоснящейся откормленной буржуйской роже… Подходит ближе — фу-у-у-у… — и в привыкшие к порядочным запахам свеже-изрыгнутого перегара и портяночно-трудового пота пролетарские ноздри агрессивно врывается угнетающий пролетарское достоинство буржуйский запах французского о-де-ко-ло-о-о-на!…

…« — Ах ты ж, су-у-у-к-к-к-а!.. Сколько же это ты, буржуйская твоя харя, попил священной, бля, пролетарской кровушки, сколько же это трудового пота и кровавых мозолей пролетариата пошло на твой расфуфыренный прикид, сколько же ты, эксплуататорское падло, наполнил золотом сундуков, ограбив пролетариат? Ах ты ж, й.б твою мать, курва бл. дская, разъе. ить туды твою растуды в кочерыжку, ах ты ж х.й с бугра, … …, … …, …, — и так далее, и так далее…»…

…Причем, наплевательский по отношению к трудовому народу, вызывающий по отношению к революционной совести, угнетающий честь и достоинство пролетариата, внешний вид этого угнетателя и эксплуататора явно свидетельствовал о его злокозненных вражеских и агрессивных намерениях по отношению к мировой социалистической революции — явно было видно, что эта буржуйская сволочь только и мечтает, как бы исподтишка напасть на мировую революцию. И непреклонный закон революционной целесообразности просто требовал обезопасить революцию, убрав с ее пути этого врага, уже агрессивно занесшего в своей буржуйской душонке злокозненную дубину контрреволюции над головой освобожденного трудового народа, а как известно, «всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться» (в ленинско-большевистской революционной теории «защищаться» — это значит квалифицировать любое убийство как необходимую самооборону)…

…« — Ну что, харя, бля, буржуинская, кушал ананасы, падла, жевал рябчиков, откормил морду на эксплуатации пролетариата, считай что нажевался и накушался, сучара, пришел твой последний денечек. Наэкспроприировал, бля, добавленной стоимости пролетарских мучений, набил сундучки экспроприированной пролетарской кровушкой, вот мы тя ща, сучонок, и самого экспроприируем. Шляпочку-то сыми, — и хрясь прикладом в зубы, так что наглая буржуйская шляпа слетела к гегемонским пролетарским сапогам.

— Погодь, погодь, Егорыч, не то он ща кровью всю свою одежку зальет, а ты, сволочь буржуйская, пальтишко то скидывай, костюмчик скидывай, штаники скидывай, галстучек скидывай, рубашечку скидывай, штиблетики скидывай… Кальсончики? Ладно, совсем уж мы, что ли уж… Ексель-моксель. Давай уж, контрреволюция, можешь в кальсонах к стенке стать. Давай, давай, ставай к стенке. Што, страшно в глаза революционной справедливости-то смотреть, ладно уж, поворотись мордой к стенке, — затворчик витореза «клац-клац» — и ба-а-бах! — мозги по стенке.

— Что, не ндравиттця мозги-то свои по стеночке раскидывать, ха-ха-ха. Ой, робяты, умора. Ха-ха-ха!

— Напился, сука, трудовой кровушки, — не взыщи. Тьх-х-ху! — (плюет в сторону растекающегося из-под трупа огромного пятна крови).

— Эх, а часики-то, робяты, у него золотые, да и карманы не пусты, сука ты отутюженная, вона кошелек-то туго как набитый. Да-а-а, а уже было решили, бля, что денек сегодняшний не заладился, уже и вечер надысь вот-вот, а, бля, нигде ни одного тебе буржуйчика не стренули, как-будто изо всего Питера всю, бля, буржуйскую сволочь поганой метлой вымело. А тут на тебе, на ловца и зверь бежит, послал таки бог, тоись, тпру, какой еще к еб. ной матери нахрен бог, енто нам, братва, коммунизм сегодня такую поживку послал. Да жирный какой кабан оказался, когда полунагишом-то, — пинает ногой лежащее ничком полуголое мертвое тело, от чего ягодицы полуголого трупа в кальсонах колышутся, создавая впечатление, как-будто труп пытается привстать. — Ты посмотри, бля, шаволится жучара. Ха-ха-ха! — и еще раз пнул ногой полуголое тело. — Да-а-а, однако козырный денечек сегодня выдался. Пробил час исторической, бля, справедливости. Завтра с утреца рванем на барахолочку, толконем буржуйское шматье, и айда, бля! Эх, и гульнем же, робятушки! Водочка, марафетик, девочки. Эх, разъеб. ть твою мать, судьба моя судьбинушка, эх, жизнь моя копеечка. Эх, Егорыч, эх, Митрич, эх, Прошка, эх, Санька, каково-то, а? Вона, бля, она-то, ленинска-то, большевицка-то справедливость. Живи — не хочу. Э-э-х, развернись душа, размахнись плечо! Разъ. бить твою в кочерыжку. Эх, в разгуляево! Шоу Маст Гоу Он, робяты, Шоу Маст Гоу Он. А то ли, бля, еще будет в мировом-то масштабе. У-у-у, бля-а-а-а. Шоу Маст Гоу Он!..

— Слыш, Ляксашка, а может, таво, ва-таво-этаво, кальсончики-то тоже прихватим, как-никак, а лишний графинчик горилочки-то совсем не лишним будет для мировой-то революции…

— Ладно, Митрич, давай, скидывай кальсончики с буржуйской задницы. Х.й да ни х.я, а денежки счет любят, нечего добру пропадать, мировой революции его кальсончики еще пригодятся, а буржуйчику нашему покойному кальсончики-то и нах. й не нать. Ха-ха-ха! Как там ихние, бля, попы говаривали, мол, в чем пришел — в том и уйдешь. Дык, пущай наш йоб. ный буржуенок, как вылез из мамкиной пи. ды голяком, так обратно голяка в свою буржуйскую пи. ду и лезет. Ха-ха-ха!!!

— Ха-ха-ха!!!… Ха-ха-ха!!!… Ха-ха-ха!!!… … … — забористый ржачь, сквозь который иногда слышится «бля…», «еб…», «нах…», «в пиз…»… Смеркалось…»…

…Шоу Маст Гоу Он, пацаны, Шоу Маст Гоу Он…

…«…»…

4.

— Разрешите доложить, господин-товарищ Архангел Михаил?

— Докладывайте, господин-товарищ Ангел.

— Как и положено, после рассмотрения Высшей Инстанцией и принятия неотложных мер по восстановлению высшей-вечной справедливости дело о расправе над Андреем Петровичем, передано на хранение и использование в наивысшие сферы глубочайшего всеобщего подсознания для назидательного функционирования во всеобщей кармической системе через психические, моральные, нравственные, религиозные, юридические, политические, культурные, субкультурные, художественные и иные подсистемы.

— Добро, господин-товарищ Ангел, добро, — махнул рукой Архангел Михаил, и это движение повторило его крыло. — Да ты проходи, проходи, садись, забыл как там тебя…

— Василий я, господин-товарищ Архангел Михаил, Вася.

— Да, да, точно, вспомнил, Вася. Садись, Вася, садись. И со мной тоже давай просто, без регалий и официоза, все мы ведь одного поля ягоды, все одно дело делаем.

— Добро, Архангел Миша, добро, — уселся Ангел Вася за облачный стол.

— Можно просто Миша.

— Добро.

— Может, чай, кофе, Вася?

— Да нет, покорнейше благодарю, Миша. Знаешь, я последнее время, когда работал в командировке над Россией во всех ее ипостасях, от чаю и кофе чуть было уже не перешел на водку. Погрузиться во все нюансы России без водки, сам понимаешь, трудновато. А водка, как известно, из человека делает животное, из Ангела делает человека, и так далее, так что я, как говорится, обжегшись на молоке, на воду дую, и пока что даже чаю и кофе стараюсь избегать, пока что чисто эфиром обхожусь.

— Добро. Ты мне вот что скажи, Вася, — придвинулся Архангел Михаил поближе к своему гостю, — как там он сам-то сейчас, Андрей Петрович?

— Да с Андреем Петровичем сейчас все в порядке, как и с его многочисленным семейством. Хотя поначалу Андрей Петрович все же очень таки переживал и стыдился того, что кальсоны с него революционные пролетарии таки сняли. Но нам все же удалось переубедить Андрея Петровича, что это не его вина, и что стыдиться тут нечего, тем более, если принять во внимание то, что потом «белые» и «красные» начали творить друг с другом. Сейчас Андрей Петрович и все его семейство временно пребывают в пятом измерении с перспективой свободного выбора любого кармического воплощения или перехода в более высокие измерения. Как раз именно сейчас Андрей Петрович со всем своим семейством переживают всю полноту гаммы ощущений семейного чаепития в райских садах.

— Добро. Добро. А как там эти, которые там пролетариат, и те, которые против, в общем, как там все те, которые, как они сами считают, победили в этой войне, то есть, конечно же, победили сами себя, а поскольку насильственно победить самих себя — это так же перспективно, как укусить себя за локоть, то скажем так, как там те, которые воевали за насильственную победу над самими собой? Как там русские?

— Да эти так и продолжают воевать, как они это и любят, воевать преимущественно с самими собой. Ты же знаешь, Миша, что из-за исключительности Русской Революции 1917-го года особым решением Высшей Комиссии Высших Сил по рассмотрению неординарных случаев, в порядке исключения, для большей наглядности и назидания с целью полноты раскаяния отработку первого из девяти потусторонних кругов ада русским было разрешено пройти на привычной для людей стороне бытия, то есть уже при воплощении в их материальном мире буквально начиная сразу же после этой их Великой Русской Революции — ну там войны, массовые репрессии, пытки, убийства, голод, опять войны и все прочее, что в их материальном мире принято считать муками, болью и страданиями.

— Ну и как?

— Да как? — передернул крыльями Ангел Вася. — В результате воплощения в человекоподобный цикл проживания в иллюзорном организме Советского Союза первый из девяти адских циклов искупления был пройден русскими, можно сказать, на все сто, без сучка и задоринки, нет, без базара, в натуре, гадом буду, отвечаю, то есть, тьху ты, — осекся Вася, — извини, Миша, сам понимаешь, последствия работы в России. Но тем не менее, первый из девяти адских кругов искупления русские прошли нормально, как говорится, вынесли все — и широкую ясную грудью дорогу… Ну вот, опять эта русская командировка боком выходит, надо будет у шефа отпуск попросить, здоровье поправить. Так вот, прошли они, этот самый первый, земной, цикл ада, значит, вполне нормально, как говорится, отмучились, так отмучились, на славу отмучились, началась у них перестройка, дан им был шанс, что на второй круг они выйдут уже в других измерениях, а в ихнем земном трехмерном мире начнут жить себе как нормальные цивилизованные люди в размеренном распорядке, аккуратно складывая копеечка к копеечке ежедневную добавленную рыночную стоимость, в общем жить-поживать, да добра наживать. Так нет, едрена вошь, ой, извини, все никак из меня русский дух не выйдет. Так нет же, видно опять нашим любимым русским неймется, видать, как я понял, опять свой особый путь начали искать, скучно им, видите ли, жить как нормальные люди живут, подавай им что-то свое особенное, ни на что не похожее. Это у них там то ли третий, о ли тридцать третий путь называется: пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что; направо пойдешь — налево попадешь…

— От черти упертые! — ударил кулаком по облачному столу Архангел Миша. — Извини, Вась, вырвалось, я ведь тоже недавно пролетом в Россию заскакивал, так что… Так что же это, ердысь твою в кочерыжку, мало им было, блин, этого адского пекла в первом круге, так они, долбохрены своевольные, снова решили сганать в свою любимую самоволочку — самовольно решили и на второй круг пойти прямо там у них в их материальном трехмерном мире?

— Да похоже на то.

— И что же из этого получится?

— Да кто ж его знает, ты же, Миш, сам понимаешь, что, между нами-мальчиками говоря, этого даже Он… — Вася согнул пальцы правой руки в кулак и, отведя большой палец, показал им вверх и перешел на шепот. — Этого даже Он не знает. Мне об этом один знакомый товарищ из Наивысшей Канцелярии как-то проговорился, когда я свой доклад о командировке в Россию относил. Но это, сам понимаешь, чисто строго только между нами.

— Да что ты, Вась, ты же меня знаешь, я ведь — могила, — Миша подмигнул и сделал движение рукой возле губ, символизирующее застегивание рта на невидимую молнию. — Но дело, ведь, не в этом. Тут ведь что получается, тут получается, что эти русские опять сами себе стрелку забили, и опять там между русскими и русскими серьезный базар с серьезными предъявами намечается, что вполне может опять завершиться войной.

— Ты совершенно прав, Миша, и эта война, почитай уже идет.

— Как это?

— Как это, как это? А опять этот ихний неудачный путч, или типа-путч, то есть лже-путч, а потом расстрел из танков Белого дома, я имею в виду не Вашингтонский, а Московский Белый дом. А Чечня, а Абхазия, а Грузия, а Приднестровье. Но это только цветочки, тут, брат Миша, между Украиной и Россией началось.

— Между Украиной и Россией? Как это? Смеешься, Вася?

— Да нет, Миша, тут уже не до смеха.

— Ну если все действительно уже дошло до такого, то все и впрямь уже очень и очень…

— Да-а-а-а… — почесал Вася затылок.

— Даже не верится. Просто, когда эти русские начинают промеж себя серьезный базар с предъявами, который местами переходит в войну, то сразу же на всей Земле в ихнем всемирном масштабе начинаются такие серьезные международные терки, в которые начинают вписываться все серьезные люди планеты, начиная кидать предъявы друг другу, что мама не горюй. Неужели и правда там все уже так серьезно?

— Да серьезней некуда, Миша, серьезней некуда. Они даже духи Джугашвили и Бандеры уже начали вызывать.

— Духи Джугашвили и Бандеры? Да, это уже на самом деле серьезней некуда. Это они, конечно, зря. Зря это они с духами-то, зря преисподнюю решили разворошить. Просто, если у них, у русских, там после всего того, что им довелось пережить и вытерпеть, и несмотря ни на что сохранить главное, ну ты понимаешь, о чем я говорю, — сказал он Васе, кивнувшему утвердительно головой в ответ. — Если после всего этого они снова наступят на свои любимые грабли. Это уж совсем не по-божески будет. Даже не знаю… — задумался Миша. — Да, кстати, а как там ихний этот, главный большевистский заводила, Вовка Ульянов, погремуха еще у него стремная такая, — щелкнул он пальцами, — как же его?..

— Ленин?

— Да, да, точно, Ленин. Как там Ленин?

— Да как? Владимир Ульянов, он же Ленин, ведь унаследовал полученный его предками за измену вере ради мирских выгод фатум сумасшествия и самоубийства. Конечно, Владимир Ульянов-Ленин, как и любая бессмертная душа, мог бы раскаянием и служением преодолеть этот фатум, но он предпочел отдаться этому самоубийственному фатуму с еще большим размахом, чем его брат Александр Ульянов. Ну а после октябрьского переворота 1917-го года Ленину осталось только пожинать горькие плоды этого фатума, который Ленин сам с таким рвением воплощал в свою жизнь. Все случилось как и предначертано, — Вася немного подумал. — Как и все они там, Ленин тоже прошел первый адский круг искупления еще в своей земной жизни, единственное материальное трехмерное существование которой только и признавали большевики. А поскольку во всей этой истории Ленин был той самой пресловутой каплей, переполнившей чашу, то надо сказать, что в соответствии с его долей вклада в определение течения событий в России после 17-го года и сообразно его ответственности за все происшедшее, а на нем лежит наибольшая доля ответственности, Ленин прошел свой первый земной адский круг искупления особенно назидательно — отмучился так, что нет слов для описания таких ужасных мучений. Прожил Ленин после рождения своего революционного детища совсем недолго и очень сильно и мучительно болел, а уже перед самым своим переходом в иное состояние, что у них называется смертью, так страшно мучился, что все время у своих товарищей большевиков просил яду и так истошно орал, так надрывно вопил, что в радиусе трех верст у всех кровь стыла в жилах от ужаса. Так что от вида положенных Ленину по заслугам мучений сердце сжимается, наверное, даже у покровителя большевиков Сатаны, — Ангел Вася на время умолк, задумчиво покачивая головой.

— Да-а-а-а… — только и смог произнести Архангел Миша в повисшей тишине.

— А кроме того, — продолжил Ангел Вася, — когда душа Ленина перешла в мир иной для прохождения второго круга ада, то его земные мучения тоже еще продолжились, умножая общие мучения Ленина в геометрической прогрессии. Над Лениным ведь исполнился самый страшный из приговоров под названием «Чтобы тебя земля не приняла», и пока душа Ленина мучениями искупает свою страшную вину в потустороннем мире, мучения эти многократно умножаются его сохраняющимся в материальном трехмерном мире телом — так называемый многоуровневый комбинированный эффект. Да, «Чтоб тебя и земля не приняла» — и земля пока что Вовку Ленина не принимает, так Вовка и лежит как сушеная вобла на витрине, и все, кому не лень, глазеют на этот засушенный труп, а душа Вовкина в это время претерпевает очень даже не безболезненные фрустрационные модификации.

— Да, не позавидуешь Вовке Ленину.

— Это уж точно.

— Но сам ведь виноват.

— Ты как всегда прав, Миша.

— А как там поживает Иннокентий? — отряхнувшись от уныния, заинтересованно спросил Архангел Миша.

— Иннокентий? — повеселев, улыбнулся Вася. — Да с Иннокентием, слава Справедливейшему, все норм.

— Знает ли Иннокентий, — продолжил свои расспросы Миша, — что Андрей Петрович является его пра…, или пра-пра…, или как там, все время путаюсь в этих ихних земных династических и фамильных тонкостях, в общем, не важно как там точно, знает ли Иннокентий, что Андрей Петрович — его прямой предок по материнской линии?

— После пролетарской расправы над своим мужем, — ответил Вася, — жена Андрея Петровича вместе с их единственным несовершеннолетним сыном бежала из революционного Петрограда на Украину в Харьковскую губернию. И хотя Украина была тогда еще местом, свободным от власти большевиков, а потому туда со всей подвластной большевикам России стекались неугодные большевикам просвещенно-родовитые сливки империи, и жена Андрея Петровича, ничем не рискуя, спокойно могла бы поведать местным властям всю правду о себе и в ответ получить сочувствие и приют, Елизавета Львовна, как звали жену Андрея Петровича, с перепугу на всякий случай все же перестраховалась и по прибытии в Харьков, придумав себе новую фамилию, рассказала выдуманную душещипательную историю, коих, одна невероятнее другой, в те бурные времена было предостаточно. И таким образом получив у местных властей новые документы, Елизавета Львовна с сыном Семеном затерялись в одном из городков Харьковской губернии под новой фамилией и с новой историей своей жизни, которую Елизавета Львовна приказала выучить сыну Семену как «Отче наш» — а вот знание назубок «Отче наш» и иных православных молитв Елизавета Львовна приказала сыну Семену скрывать как можно глубже в душе. Единственную фотографию своего мужа, которую Елизавета Львовна во время своих скитаний хранила на груди, она со слезами сожгла. И как показало время, Елизавета Львовна поступила очень правильно и дальновидно, поскольку дебелая рука большевизма добралась таки и до Украины, и если бы большевикам удалось узнать об истинной родословной Елизаветы Львовны и ее с Андреем Петровичем сына Семена, то эта родословная преждевременно пресеклась бы на Семене, и благородная кровь этого благочестивого семейства невосполнимо была бы утеряна для Иннокентия. Ведь Андрей Петрович, как-никак, будучи родовитым дворянином, имел не рядовой чин и занимал не менее не рядовой пост на государственной службе, а отец Андрея Петровича был высокопоставленным иерархом Русской Православной Церкви. Но благодаря нашим Низшим Ангелам, сопровождавшим судьбу Елизаветы Львовны и ее сына, и самой, ведомой ее Ангелом, Елизавете Львовне, пришедшие в Украину большевики прошли мимо преподававшей в школе одного из слободских городков простой учительницы французского языка, которой на то время стала Елизавета Львовна, и ее сына Семена, учившегося в той же школе, в которой преподавала его мать. Сын Андрея Петровича и Елизаветы Львовны Семен в свое время женился на местной бойкой хохлушке и у них родился сын Андрей, будущий отец матери Иннокентия Светланы, которая и передала воплощенной в Иннокентии земной сущности благочестие и милосердие старинного и заслуженного русского дворянского рода, но ни сама Светлана, ни ее сын Иннокентий об этой своей родословной ничего не знали, поскольку знали только свою выдуманную Елизаветой Львовной родовую фамилию и такую же выдуманную историю своего рода. А вот историю своего рода по линии отца Иннокентий знал очень хорошо, поскольку обозримые предки Сергея, ставшего мужем Светланы и отцом Иннокентия, были местными жителями, с первых дней Петроградского октябрьского переворота 1917-го года поддержавшими большевиков, приветствовавшими приход советской власти на Украину и занимавшими ответственные посты в Советском государстве. Так, например, дед Иннокентия по отцовской линии был секретарем райкома компартии Украины в районном городке, где жили и где встретились будущие родители Иннокентия Сергей и Светлана. Так что, во время своего земного воплощения Иннокентий не знал своей истинной родословной, но после того как, отбыв свои земные скитания, Иннокентий попал в Свет, то там он воссоединился со своим благочестивым родом по материнской линии, и как я уже говорил, сейчас, я имею в виду вечное Сейчас вечного Света, сейчас Иннокентий вместе с Андреем Петровичем, Елизаветой Львовной и остальными своими сородичами переживает всю полноту гаммы ощущений семейного чаепития в райских садах.

— Да-а-а, — блеснула лукавинка в глазах Архангела Миши, — как говаривал в одном небезызвестном фильме Петр Ручников Глебу Жеглову, тебе бы не картины, начальник, тебе бы книжки писать. Кстати о книжках, раз уж ты, Вася, здесь, то хотелось бы поэксплуатировать твое красноречие хотя бы еще разок. Как там…

— Извини, Миша, но пока все, край, — провел Вася ребром ладони по горлу, — как говорится лимит исчерпан. Времени уже не то что в обрез, а совсем нет. Поговорим о книгах в другой раз. А сейчас, извини, брат, надо бежать, я и так уже у тебя засиделся. Пора. Дела.

— Да, Вася, хорошо, перенесем разговор о книгах на другое время. Давай, Вась, заходи, если что. Бывай.

— Пока.

— И все же, извини, Вась, хотел было уж совсем промолчать, но, извини, не могу таки не спросить, хотя бы одним словом, — бросил вдогонку своему уходящему гостю Архангел Миша, — а как там наш Поэтлетописец?

— Поэтлетописец? — повернулся к Мише начавший было уже растворяться в эфире Вася. — Поэтлетописец? Это тот самый, которого в последнем его воплощении Маргарита назвала Мастером?

— Ну да.

— Да, в общем-то, с ним все нормально, если понятие нормальности вообще можно применить к реалиям времени, в котором на данном этапе воплощен наш Поэтлетописец: само собой разумеется, как всегда его никто не печатает — но мы-то с Мастером, как никто, понимаем, что РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ, — заговорщически подмигнул Ангел Вася. — В общем, с Мастером-Поэтлетописцем все «ОК», — сказал Вася и подтвердил свои слова жестом, соединив в кольцо большой и указательный пальцы правой руки и распрямив остальные пальцы той же руки, а вдобавок еще и улыбнувшись официальной ангельской улыбкой, подтверждающей, что все и на самом деле «Ок-к-кей!», и растворился в эфире.

5.

В общем-то, изначально для определения угнетателей, находящихся по ту сторону баррикад, революционерами использовались слова-идеалы «свобода», «равенство», «братство», «справедливость»: то есть, по мнению революционеров, подлежащими уничтожению угнетателями, насильниками, грабителями и убийцами были все те, кто воплощал общественные силы, противостоящие идеалам свободы, равенства, братства и справедливости. Но, как с интеллектуально-нравственной, так и с практической точки зрения, это оказалось довольно сложным информационным механизмом агитации и пропаганды, поскольку на массовые убийства и грабежи надо было поднять наиболее темные и косные, с приближающимся к животному интеллектуальным развитием, слои общества. И чтобы эти, очень тяжелые на подъем, закостенелые в своей полуживотной зацикленности на решении проблемы ежедневного выживания, темные народные массы убедить добровольно взять в руки оружие и идти убивать с очень большой долей вероятности, что тебя тоже очень даже могут убить — для этого явно маловато было отсылки к абстрактным интегральным ценностям свободы и справедливости.

Поэтому-то в ходе развития революционного процесса и появились новые слова-вожди: «экспроприация экспроприаторов» («грабь награбленное»), «фабрики и заводы рабочим», «землю крестьянам», «мир народам — война буржуям» («мир хатам — война палатам») и, конечно же, коронный номер коммунистической пропаганды, лозунг-вождь «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Пролетарии всех стран должны были соединиться, конечно же, для того, чтобы всей толпой дружно навалиться и замочить всех угнетателей-буржуев, а поскольку нас-пролетариев, естественно, всегда и везде намного больше, чем их-буржуев, то при любом раскладе мы-пролетарии всегда легко сможем закидать их-буржуев шапками во всемирном масштабе, то есть мы-пролетарии никак не можем не победить — в общем, очень даже козырная ситуация для пролетариев, можно сказать, беспроигрышная ситуация. Как тут супер-практическому пролетарско-крестьянскому разуму не соблазниться такими радужными перспективами получить как можно больше, заплатив за это как можно меньше.

Конечно же, эта, упрощенная до восприятия примитивными мозгами толпы солдатски-матросских и рабоче-крестьянских революционных масс, информационно-пропагандистская схема очень даже сработала. Все ведь действительно очень просто, очень понятно и доходчиво, очень заманчиво, приятно и вкусно, все — просто тебе, брат Прошка, сплошной шоколад с молочными реками в кисельных берегах: просто навалимся нашей несметной всемирной пролетарской толпой, раздавим эту микроскопическую буржуазную гниду, заберем награбленные у нас буржуйской гнидой несметные богатства, и заживем как нормальные люди. «Сиди, Емеля, на печи, да ежь калачи» — все, все неразрешимые, как исторические, так и метафизические вопросы и парадоксы разрешены и распарадоксены и на земле воцаряется сплошной рай, бесконечный шоколад с квасом, баранками да пирогами: живи в барских хоромах да наяривай барские пирожные с кремом — ешь, пей да попердывай, брат пролетарий, и ничего для себя любимого не жалей. Это ведь тебе не какой-то там поповский православный потусторонний рай, попасть в который можно только после смерти, если, конечно, смиренно вытерпишь все муки посюсторонней жизни, и не покончишь с собой; это настоящий коммунистический рай — это ведь вот он, всамделишный земной рай, до которого всего два шага — первым шагом давим буржуазную гниду, а вторым шагом вступаем прямо в рай. И хотя некоторый контрреволюционный элемент подло подхихикивает, утверждая, что два шага для преодоления пропасти — дело не совсем надежное, для преодоления пропасти между классовым и бесклассовым обществом мы-пролетарии сделаем столько шагов, сколько надо, ибо нам-пролетариям не страшны любые пропасти, потому что нас-пролетариев настолько много, что мы можем закидать шапками любую пропасть. И между опостылевшим адом современного невыносимого голодного существования и желанным земным раем безграничной жратвы — всего то навсего вот эта мизерная буржуйская гнида! Тьху! В общем, развернись душа, размахнись плечо — ща как дам больно!

Так были сагитированы, рекрутированы и мобилизованы, так сказать, деклассированные «пролетарские сливки», то есть пробольшевистские активисты, состоящие в основном из бывших рабочих и крестьян, в основном прошедших войну, — задачей этой прослойки «пролетарских сливок» было слепое выполнение воли большевистской верхушки и мобилизация достаточного количества голов пушечного мяса для захвата и удержания власти любыми средствами, в том числе и путем организации гражданской войны.

Другое дело, что все эти коммунистические заманухи, соблазны и фантастические прожекты о райских кущах вот тут вот, на этой самой бренной земле прямо завтра, все эти точнейшие научно-теоретические и философские выкладки доказательств не только возможности, а просто необходимости того, что река исторического развития обязана течь именно только в русле придуманных коммунистами перспектив; все эти, пускающие пыль псевдомудрости в наивные глаза народа, профански-глубокомысленные псевдонаучные многотомные ленинские разглагольствования недоучки-всезнайки об атомах, субстанциях и универсумах, а по сути — ни о чем; все эти привселюдные истерически-митинговые признания революционеров в своей бескорыстной имманентной любви к лаптям и трудовому поту народа; все эти их революционные героические позы а-ля «пуля в лоб — так пуля в лоб» — все это просто хлестаковские фортели и выверты оказавшихся не у дел и не видящих перед собой светских перспектив неудачников, желающих всеми возможными и невозможными способами и методами сначала возбудить, а потом захомутать могучую народную силу и захватить власть. Как сказал бы, используя придуманный им комплекс Эдипа, дедушка Фрейд о смертельных революционных паясничаньях большевиков — это просто сублимации подавленного подсознательного неистового желания революционеров убить Бога-Отца и жестко поиметь в глубоко извращенной форме Родину-Мать сначала в своем родном Отечестве, а потом и во всемирном масштабе.

Но все же, несмотря ни на что, и вопреки всему, как бы это ни было невероятно и парадоксально, но в последовавшей за октябрьским переворотом 1917-го года гражданской войне русский народ в подавляющей своей массе воевал за свои глубинные патриархальные убеждения и понятия о свободе и справедливости, за свою извечную сказочно-былинную мечту о счастье. Причем, в этом случае выражение «русский народ в подавляющей своей массе» употребляется в прямом смысле слова, то есть в прямом смысле этого выражения: имеется в виду, что и та часть русского народа, которая воевала на стороне «красных», и та часть русского народа, которая воевала на стороне «белых» — обе эти части в подавляющей своей массе воевали практически за одни и те же глубинные народные ценности и цели! Как это? Может ли это быть так на самом деле? Это не только может быть, это на самом деле так и было, уверяю вас. Ну, ничтоже сумняшеся, покачаете вы головой: ладно, то, что воевавшие за «белых», воевали за какие-то там свои традиционные народные идеалы — это еще, хотя и с большой натяжкой, но допустить все же можно, ладно; но каким образом за эти же самые патриархальные народные идеалы могли воевать те, которые воевали за «красных» — это уже, извините, что-то даже, как говорится, ни в какие ворота. Как это? Это очень просто. Это, примерно, так же, как небезызвестный Санчо Панса, видя явную придурковатость своего хозяина и его идей, все же искренне помогал Дон Кихоту в его безумных подвигах, от всей души веря, что все это служит победе добра над злом, а заодно еще его практическая крестьянская смекалка подначивала Санчо Пансу перспективой того, что эта борьба за справедливость приведет еще и к довольно заманчивым практическим результатам — например, к занятию поста губернатора. Просто, чувствовали, ощущали душой свои идеалы и мечты на глубинном уровне все одинаково, а вот формулировали эти свои чувства с помощью ума на человеческом языке — по-разному, и вместо того, чтобы договориться о правильном понимании слов — начали воевать друг с другом с целью доказать, чьи слова правильнее определяют общие для всех чувства.

Более того, уже после гражданской войны, когда победившие большевики методом проб и ошибок (проб и ошибок, к сожалению, было поровну) начали напропалую реализовывать свои коммунистические фантазии, развернув свое неистовое коммунистическое строительство во всех, как видимых, так и невидимых (существование которых сами большевики отрицали) сферах жизни — собственно, сам русский народ в подавляющей своей массе, как и во все предыдущие столетия (сам себе на уме), продолжал воплощать в жизнь свою извечную глубочайшую подсознательную мечту о своем выстраданном сказочно-былинном тридесятом бого-человеко-государстве, в котором человек, слившись воедино со всем народом и со своим идеально-справедливым государством и таким образом слившись с самим Богом, почувствует себя настоящим человеком, то есть бого-человеком. Более того, даже в ГУЛАГе русский народ продолжал реализовывать эту свою мечту. Более того, когда в июне 1941-го года над этой мечтой нависла смертельная угроза, весь русский народ, все до одного, встали на защиту этой своей извечной мечты, приняв решение либо отстоять доставшуюся от предков мечту, либо умереть — и несмотря на комариные укусы обиды на большевиков-коммунистов, часто не помогавших, а мешавших, все же русский народ совершил невероятное — победил таки в этой невиданной в истории, грандиозной битве, победил несмотря ни на что и вопреки всему. Более того, подсознательно русский народ чувствовал, что эта его извечная мечта о справедливом божественном государстве — это подсознательная мечта не только одного народа, а всех народов всего мира, всех до единого людей на земле, всех детей Божьих, какой-то злокозненной силой разделенных на разные нации и государства, и что на самом деле мечта о справедливом земном бого-государстве может быть реализована только во всемирном масштабе, только единое всемирное государство может быть тем самым идеально справедливым божественным государством, мечту о котором на протяжении всей своей истории пытался реализовать русский народ. Потому-то русский народ, правда, вкладывая в это совсем отличные от большевистских смыслы, и воспринял всем сердцем идею о всемирной революции и лозунг о всемирном единстве пролетариата, поэтому-то русский народ и позволял коммунистам тратить огромные силы и средства на поддержку международного коммунистического и национально-освободительного движения.

Вот только не хватило у коммунистов, нет не ума — ума то, как раз, коммунистам хватало с лихвой, не хватило им души для того, чтобы до всей глубины понять, прочувствовать настоящие глубинные чаяния народа, которым они, как им казалось, полностью овладели и руководили, а на самом деле коммунистическая верхушка жила с руководимым ею народом, можно сказать, в параллельных мирах. Вот поэтому-то и появился на свет новорожденный Советский Союз таким вот гибридным творением, как говорится, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца: и не коммунистический Франкенштейн, и не былинный Илья Муромец, а такой себе наивно-премудрый Иванушка-дурачок — одной, жесткой и безжалостной, чекистской рукой внедряющий в жизнь безжизненные коммунистические схемы, а другой, могучей и доброй, богатырской рукой служащий униженным и оскорбленным, и знала ли при этом одна рука, что делает другая — извечная загадка истории и русской души.

И само собой разумеется, как и всегда в России, все делалось на полную катушку, не видя и не признавая никаких краев и берегов, что называется «развернись душа, размахнись плечо» — а развертываться русская душа умеет, это у русской души со свертываемостью проблема, а уж развернуться — тут уж будьте спокойны, тут уж как развернемся, так развернемся, тут уж «либо пан — либо пропал», тут уж «либо грудь в крестах — либо голова в кустах», иначе никак. Что интересно, из лексикона начавшей разворачиваться русской души всегда напрочь исчезают слова «умеренность», «середина», «компромисс» и тому подобные мещанские сюсюканья. Какая может быть «умеренность» и «середина» у русской души, экстренно вспыхнувшей неотложной задачей исправления вселенной или, на худой конец, хотя бы спасения человечества — в этом случае русская душа никогда ни за какие коврижки не остановится и не успокоится, пока не разобьет лоб обо все возможные стены и не уткнется носом во все возможные тупики. И только вволю насладившись сладчайшей болью самообмана и разочарования, страдалица русская душа начнет задним умом прикидывать хрен к носу и понимать, что вообще-то… А потом как — э-э-эх! — шапкой об землю — и давай последними словами поносить свои удивительные, невиданные свершения и подвиги перед пьедесталом вот этого вот сотворенного героическим народным порывом невероятного, никогда еще не бывавшего, не знающего ни умеренности, ни середины, ужасающего и восхищающего «НИЧТО», созданного из «НИЧЕГО». А все ведь начиналось так захватывающе. Да, не знает русская душа меры ни в опьянении водкой, ни в опьянении идеей. Но зато какая симфония получилась — какая «Война и мир». Вот только вот эти миллионы безвременно ушедших — хотя, кто знает, в каких незыблемых чертогах пребывают теперь эти души, безвременно оставившие свои тела во имя…