Бесплатный фрагмент - Сказы и сказки Уральского Белогорья

Сказы и сказки Белогорья

Прошло уже немало лет,

и тех героев больше нет,

но остались в назидание

дела былого созидания.

Менялись люди и вожди,

и засухи были, дожди.

В боях проверенных везением

И от врагов освобождением,

но оставалось неизменно

всё то, что нужно непременно

для жизни бурной и лихой,

пока не подойдёт покой.

Тальков камень

Жил при Сысертском заводе один мужичок — рудознатец знатный. Звали его Фёдором. Крепкий был старик, годы его не сломили. Все окрестности облазил, каждый бугорок исходил вдоль и поперёк, выискивая припрятанные Змеем-Полозом сокровища. Был у Фёдора сын, Егорка. Парень статный, высокий да плечистый, с чёрными кудряшками на голове. Одним словом — завидный жених! Девки молодые вечерами у дома их вьются, надеясь Егорку на гулянье выманить, да только он и носа не показывает — всё камушки свои перебирает, что в лесу насобирал, пытаясь понять их тайну. Пристрастился парень к делу отцовскому. С малых лет с ним по тайге хаживал. Словно губка, впитывал мудрость отцовскую. Где отец растолкует, а где и сам догадается.

— Видишь, Егорка, березняк вокруг болотца белеет? Зрелый березняк, не молодой уже, а болото ржавое, словно кровью налитое. Значит, там болотная руда притаилась. Берёза из болота воду корнями выкачивает, лимонит на своих отростках накапливает, а тот при плавке в металл обращается, — объяснял отец сыну, шагая по Месиловскому ручью. Дело к вечеру шло, пора было место для ночлега искать, пока сумрак не поглотил лес. — А там вот жимолость синеет, — отец показал на куст. — Ягодки как сапфиры гроздьями висят. А под жимолостью на земле кукушкин мох, словно бархат, зеленеет. Верный признак, что здесь золото схоронено.

— А много там золота? — спросил парень, не скрывая любопытства.

— Да как сказать? Навек хватит. Видишь, как буйно кусты со мхом по взгорку рассыпаны? Постарался Змей-Полоз, удобрил землю золотым песком, — ответил отец, хитро прищурившись.

— А ты видел Полоза? — с замиранием сердца спросил Егор.

— Великого Полоза, признаться, не видывал. А вот про него немало слыхал от старателей, — ответил Фёдор, поглаживая свою седую бороду.

— Отец, расскажи, — попросил сын, устраиваясь удобнее в шалаше у костра. Расположившись на ночлег за Вагановой горой, старый рудознатец начал свой долгий рассказ. Голос его звучал тихо и ровно, словно журчание ручья:

«На заводе нашем жил мужик, Леонтием звали. С самой юности под землёй надрывался, медь добывал. Солнца белого не видел, оттого и лицом позеленел, да и зачах. Приказчик смекнул — работник из него никакой. Перевёл Леонтия на работу полегче — на золотой прииск отправил золото промывать. Да и там не заладилось. Совсем захирел мужик. Видит приказчик — не жилец. Решил от него избавиться: «Слушай, Леонтий, работник ты старательный, да хворый больно. Поговорил я с барином, и решил он тебя на вольные хлеба́ отпустить. Пущай, мол, сам себе счастье намывает». Подумал Леонтий: Куда деваться? Семью кормить надо. И пошёл сам золото мыть. Сыновья у него были, парни лет десяти-двенадцати, хоть и молодые, да смышлёные и к труду приучены. Стали они втроём золото в реке мыть. Дело шло туго, но на хлеб наскребали. Как-то раз Леонтий пошёл в контору золото сдавать, а сыновья одни остались. Наловили рыбы, сварили уху. Сидят вечерком у костра, суп горячий хлебают да песню поют. Вдруг из темноты выходит мужик странный, словно из сказки явился.

Кафтан и штаны на нём жёлтые, из золотой поповской парчи, а поверх кафтана — широкий пояс с узорами диковинными и кистями зелёными, словно малахит расписной. Шапка тоже жёлтая, с красными отворотами по бокам. На ногах — сапоги под цвет всему наряду. Лицо золотистое, борода кучерявая, в тугие кольца завитая, словно из золотой ленты закручена. Глаза зелёные, кошачьи, да смотрят ласково, будто солнце весеннее. Ребята пригласили гостя ушицы отведать. Тот присел у костра, достал краюху хлеба, поделился. Братья, видно, давно хлеба не едали, накинулись с жадностью, откусывая большие куски. Незнакомец посмотрел на них с сочувствием и спрашивает:

— Ну что, как работа идёт? Много ли золота намыли?

— Плохо идёт. Работы много, а золота кот наплакал, — отвечают братья, печально вздыхая. — Отец совсем плох, работать не может. Того и гляди, помрёт скоро. Что делать будем?

— Вижу я, ребята, вы добрые. Злом ещё не тронутые, души ваши чисты, как родник. Ладно, помогу я вам. Только уговор: не пугайтесь и никому не рассказывайте о том, что увидите, иначе беду накличете, — сказал незнакомец и стал превращаться в гигантского змея. Чешуя его заблестела в свете костра, словно россыпь самоцветов. Пополз змей от костра к реке, пересёк её, словно молния, даже воды не коснулся и, доползя до старой берёзы, прохрипел: — Заметили? Вот тут и копайте. Хватит вам на всю жизнь, только не жадничайте, иначе быть беде! — сказал Змей-Полоз и растворился в ночной дымке, словно сон. Только потом ребята смекнули, с кем уху хлебали. Наутро, чуть свет, кинулись братья к тому месту, где змей полз, и стали копать. Копнули раз, а там песок, словно звёздами усыпан. С золотыми крупинками, да столько, что и промывать не надо! Вспомнили братья завет великого Полоза — не жадничать. Решили больше не копать. Намыли мешочек и припрятали. А в это время Леонтий, сдав в контору свою добычу, пришёл домой, прилёг отдохнуть — да и помер. Ждали его сыновья, не дождались, вернулись домой, а там — похороны отца. Остались они с матерью одни. Раз в месяц сходят на то место, копнут золотого песка, намоют месячную норму и сдают в контору, а остатки продают купцам. Те берут, не спрашивают, откуда добро, глаза застилает жадность. Так и жили братья. Дом новый построили, корову завели, хозяйство справное. В общем, не богато, но на жизнь хватало. Повзрослели братья, возмужали. И тут на них приказчик глаз положил: «Такие парни вымахали, а на барина ни дня не работали, живут припеваючи! Непорядок!» Вызвал он их к себе и приказал на работу выходить. А те ему в ответ:

— Так нас с отцом барин сам на волю отпустил.

— Покажи документ! — требует приказчик, наливаясь злобой. — Нет? А раз нет, то вы — крепостные. Завтра на работу, иначе выпорю! — пригрозил грозно приказчик.

Делать нечего, пришлось братьям барщину отрабатывать, гнуть спину на барина. Решили братья выкупиться на волю, словно птицы из клетки. Спросили у приказчика, а тот им и говорит: «Давайте четыре сотни с каждого — и вольную бумагу получите, с печатью». Подумали братья и согласились, а чтобы не вызвать подозрений, решили освобождаться по одному: сначала старший брат выйдет на волю, а потом и младшего выкупит. Намыли золотого песка с заветного места, припрятали на огороде, в землю закопали. У купцов выменяли часть золота на четыреста рублей, и старший брат получил вольную. А младшего — на дальний прииск угнали, словно в ссылку. Как только старший брат вольную получил, так сразу про младшего брата и забыл, сердце его окаменело. Жалко стало золото отдавать, самому пригодится. Да только промашка вышла. Пошёл он в огород золото достать, а там — пусто, пропало, словно и не было! Побежал на заветное место — и там ничего нет, пусто. От злости и помер старший брат, лопнуло сердце от жадности. Младшего на похороны отпустили. Приехал он, похоронил брата честь по чести. А наутро младший вышел в огород, копнул грядку — а там жилка золотая, словно змейка, свернулась калачиком! Достал он золота, сколько надо на выкуп, и пришёл к приказчику: — Вот, пятьсот рублей. Давай вольную, как договаривались! — сказал он приказчику, глядя ему прямо в глаза. Тот деньги взял, дал вольную, с печатью и росписью. Младший брат вернулся домой и зажил спокойно. Вскоре женился, детишки пошли, мал мала меньше». — Закончил отец свой рассказ, голос его стих, словно затухающий костёр.

— Значит, не всем то золото даётся? — заметил, зевая, Егорка.

— Спи, неугомонный. Жадному человеку золото не поможет, только до горя доведёт, — ответил мудрый отец, поворачиваясь на бок. Через несколько минут раздался его спокойный, негромкий храп.

Поутру отец послал Егора на разведку к чёрному холму, что виднелся за Карандашным увалом, словно грозный великан. Парень, не мешкая, собрался в путь и двинулся напрямик, через лес. Знакомые места вскоре вывели его к подножию исполинского холма, густо заросшего вековыми соснами. Склон его был устлан ковром из тёмного мха, мягкого и упругого под ногами, и лишь на самой вершине, словно белоснежная корона, алела роща белоствольных берёзок, окружая шапку из мягкого камня. Егор, запыхавшись, взобрался на вершину и принялся отбивать кусочки камня в надежде найти ценную породу. Вдруг, словно сотканная из лунного света, из камня вышла стройная девушка в белом платье, лёгком и воздушном, как облако. В руках она держала маленького белоснежного зайчика, которого нежно поглаживала, словно дитя. На сгибе локтя висела плетёная корзинка, полная янтарной морошки, напоминающей солнечные капли. Белые, как первый снег, волосы волнами ниспадали на плечи, и лишь тонкие чёрные брови подчёркивали бездонную голубизну её огромных глаз, в которых плескалась небесная синь. Егор замер, поражённый неземной красотой, возникшей посреди этой глуши, словно образ из другого мира. Незнакомка тоже застыла, с любопытством разглядывая нежданного гостя. Их взгляды встретились, и, казалось, растворились друг в друге, слившись в одно целое, словно время остановилось.

Придя в себя, Егор робко спросил, словно боясь нарушить тишину:

— Хороша ли ягода морошка?

— Хороша, приятная на вкус, — ответила девушка, и её голос прозвучал нежнее журчания ручья.

— А можно мне попробовать немножко? — набравшись храбрости, попросил Егор, слегка при этом смутившись.

— Не испачкай только ус, — с озорной искоркой в глазах ответила незнакомка, и уголки её губ тронула лёгкая улыбка.

— А как зовут красавицу такую? — прошептал Егор, боясь спугнуть девушку, словно мотылька.

— А ты отгадай! — загадочно ответила незнакомка, и голос её, словно колокольчик, зазвенел под шелестом ветерка.

— Можно я тебя Белянкой буду звать? — слегка смутившись, спросил Егор, надеясь на чудо. — Ты как те стройные берёзки, что украшают собой эту полянку.

— Называй, коль тебе так по нраву. Те берёзки — мои сёстры, что выросли вместе со мной, мы с ними словно одно целое, — ответила девушка, и её взгляд стал теплее, словно солнышко выглянуло из-за туч. Вдруг издалека раздался громкий крик: «Егорка!..» — словно эхо, прозвучавшее в горах. Егор вздрогнул, а Белянка с озорной улыбкой сказала:

— Значит, Егорка! Не забудь: завтра приходи, — и, словно лёгкий туман, растворилась средь берёз, будто её и не было, лишь лёгкий аромат морошки остался в воздухе. Егор ещё долго стоял как вкопанный, не веря своим глазам, словно зачарованный, пока на вершину не поднялся его отец. Тот удивлённо посмотрел на сына, но ничего не сказал, лишь отломил кусок белого камня, и они молча пошли домой, каждый погружённый в свои мысли.

Вернувшись домой, отец Егорки направился к барину с образцами собранных камней. Турчанинов, как обычно, восседал в своей библиотеке, окружённый книгами. Камнерезы, вызванные на осмотр, принялись изучать принесённые минералы:

— Мягкий камень, для дела не годится, — изрёк один, с презрением отбрасывая осколок, словно ненужную кость.

— Пустая порода. Что с неё взять? — подтвердил другой мастер, пожимая плечами.

— Фёдор, отметь ту гору на карте да забудь, как страшный сон, — обратился барин к рудознатцу, не отрываясь от чтения, словно не замечая его. — Мне медь нужна и железо! Да чтобы много было! — грозно закончил барин.

На следующее утро, когда заря лишь тронула небо своими первыми лучами, Егор заторопился в путь:

— Батя, я на Чёрную горку схожу, мох для бани присмотрю. — Отец окинул сына взглядом, полным невысказанного удивления, но промолчал, лишь едва заметно кивнул в знак согласия. А Егорка уже летел навстречу неизведанному, к той, что пленила его сердце с первого взгляда.

Достигнув вершины, он никого не обнаружил. Тоска колючей змейкой ужалила сердце, и парень присел на серый валун, торчащий из земли. И тут, словно сотканная из лунного света, возникла Белянка. Белые волосы, будто облака, играли с ветром, а на изящном локте покачивалась пустая корзинка:

— Здравствуй, Егорка. Заждался? — спросила она, и голос её прозвучал, как тихий перезвон хрустального колокольчика.

— Такую красавицу и век прождать не грех! — выпалил Егор, вскакивая с камня. Их взгляды встретились, и время замерло, словно испугавшись нарушить таинство момента. Казалось, во всем мире остались лишь они двое, пленники очарования друг друга. Так и проговорили они целый день, не отрывая глаз, утопая в глубине чувств, пока солнце не коснулось лучами верхушек деревьев на горизонте. Белянка встрепенулась, словно испуганная птица:

— Мне пора. Приходи завтра, — прошептала она и, вновь растворившись в вечерней дымке, исчезла среди белоствольных берёз. Егор, словно очнувшись от волшебного сна, постоял немного, зачарованный, а затем помчался домой, ведомый силой юношеской влюбленности. Отец удивлённо встретил его у порога:

— А мох где? Леший не дал? — переспросил он сына.

— Ага. Сказал, завтра приходи, — невпопад ответил Егор и молча пошёл спать, унося с собой в сновидения образ прекрасной незнакомки. Отец лишь пожал плечами, мудро понимая, что молодость берёт своё.

Наутро Егорка, чуть свет, уже мчался на Чёрную горку, забыв даже о завтраке, словно голод мог отвлечь его от предвкушения встречи. Присел на свой любимый камень и ждёт Белянку, но её всё нет. Час проходит, другой, третий. Солнце уже в зените, а девчонки нет. Егор начал волноваться, меря шагами поляну, словно тигр в клетке. Вдруг из-за белого камня появилась Белянка. В руках у неё была та же корзинка, но на этот раз наполненная лесными ягодами, рубиновыми на вид, и белыми, гладкими камушками:

— Прости. Матушка задержала, — виновато проговорила Белянка.

— Ну что ты, я тебя хоть всю вечность готов ждать! — обрадовался Егор. — А где ты живёшь? — спросил он, не в силах сдержать любопытство.

— Здесь, недалеко, — уклончиво ответила девица, избегая прямого взгляда.

— На заводе я всех знаю, но тебя не видал, — настаивал Егор, распаляемый желанием разгадать тайну. — Может, на Марковом кордоне?

— Нет, ближе, — ускользнула от ответа Белянка, словно тень от лунного луча. Так они опять проболтали целый день, глядя друг на друга с восхищением, словно впервые увидевшие солнце. Егору не давала покоя мысль, где же живёт Белянка, но она, словно храня какую-то тайну, избегала прямого ответа. Солнце, уставшее за день, уже пряталось за зубчатыми верхушками деревьев, окрашивая небо в багряные цвета, когда Белянка, словно призрак, скользнула меж белых стволов берёз и исчезла, оставив Егора в плену догадок. Снедаемый любопытством, он решился проследить за ней, чтобы разгадать загадку, что поселилась в его сердце.

Словно тень, крался он за своей загадочной спутницей, стараясь не спугнуть её. Они спустились с Чёрной горки, перешли вброд Чёрную речку, чьи воды были темны и молчаливы, и оказались у Терсутских болот, окутанных зыбкой пеленой тумана, где каждый шаг мог стать последним. Единственная дорога вилась сквозь топь, окаймлённая чахлым кустарником, словно сама природа предостерегала от вторжения в её владения. От куста к кусту, как осторожный зверь, пробирался Егор, издали наблюдая за каждым шагом Белянки, боясь спугнуть её и выдать себя. Наконец, девушка вышла на просторную поляну, в самом центре которой чернел деревянный колодец, словно зияющая пропасть на теле земли. Возле него, согбенная временем, стояла старуха в выцветшем синем платье, голову её покрывал такой же синий, поблекший платок, словно сама ночь сгустилась над этим местом. Несмотря на расстояние, Егор, притаившийся на краю поляны, видел всё отчётливо: полная луна щедро заливала светом это таинственное место, выхватывая из мрака каждую деталь. Густой туман клубился вокруг поляны, словно боясь переступить её невидимую границу, будто сама природа трепетала перед неведомым. Сердце Егора сжалось от неясного предчувствия, но любопытство оказалось сильнее страха, заставляя его остаться. Припав к земле у низкого кустика, он замер в безмолвном наблюдении, готовый раскрыть секрет, что скрывала эта ночь.

Белянка подошла к старухе:

— Принесла, дочка, что я просила? — проскрипел старческий голос, словно шелест сухих листьев под порывом ветра.

— Принесла, матушка, — ответила Белянка и протянула старухе свою корзинку. Старуха высыпала содержимое корзинки у колодца: лягушачьи лапки, скользкие пиявки, лоснящиеся пауки, болотная тина и несколько белых камешков, принесённых Белянкой, — всё это оказалось в каменной ступе, ожидая своей участи. Старуха принялась тщательно перемалывать ингредиенты пестиком, пока не получилась сухая серая смесь, похожая на пепел забвения. Слегка дунув на порошок, она подняла в воздух крошечное облачко, которое тут же растворилось в лунном свете, словно его и не было. Шепча под нос неразборчивые заклинания, слова древние и пугающие, старуха зачерпнула из колодца воды, тёмной и холодной, и добавила её в ступу, разминая содержимое в густую сметанообразную массу. Закончив приготовление, она тщательно намазала лицо волшебной мазью, словно нанося маску, и, повернувшись к Белянке, умылась водой из колодца, явив преображённое лицо.

Перед девушкой стояла молодая красивая женщина с каштановыми волосами, собранными под синим платочком, и казалось, словно и не было прожитых лет. Синее платье облегало её стройную талию и ниспадало до земли, скрывая алые сапожки, будто сама молодость вернулась в её тело.

— Спасибо, дочка, помогла, — произнесла преображённая старуха молодым мелодичным голосом. Белянка, привыкшая к чудесам своей матери, лишь слегка улыбнулась в ответ, принимая волшебство как обыденность. Облачко пыли, сдутое старухой с волшебной мази, долетело до окраины поляны, где притаился Егор, и парень не удержался и чихнул, нарушив тишину ночи. Громкое эхо раскатилось над болотом. Бабка Синька от неожиданности пошатнулась и упала в колодец. Схватившись за край колодца, она потянула свои корявые, удлиняющиеся руки в сторону Егора, словно щупальца спрута, тянущегося к добыче. Белянка, поняв опасность, встала на пути этих рук, заслонив Егора, и те бессильно опустились на землю и замерли, побеждённые любовью дочери.

Егор, охваченный страхом, вскочил и бросился бежать по дороге назад, мимо Чёрной горки, спасаясь от верной смерти. Перебежав через брод, он повернул налево, вдоль чёрной возвышенности, и, не останавливаясь, мчался до самого дома, пока не упёрся в ворота. Только там, задыхаясь, он перевёл дух: «Надо же, чуть на кикиморе болотной не женился! Вот бы тёща была! К такой попадёшь на зубок — вмиг слопает», — думал Егор, переваривая случившееся на болоте, словно кошмарный сон. Немного успокоившись, парень рухнул на лавку и проспал до полудня, словно пытаясь убежать от реальности в царство Морфея. Разбудить его оказалось невозможно. Отец попытался, да махнул рукой, лишь слегка удивившись: «Эх, молодость», — прошептал он про себя и ушёл на разведку в лес, оставив сына наедине со своими страхами.

Тем временем, пока Егорка отсыпался, Белянка уже ждала его на Чёрной горке, не теряя надежды. Медленно солнце двигалось по небосводу к закату, окрашивая облака в багряный цвет, но парень так и не появился. Лишь когда последние лучи погасли за холмами, Белянка с грустью отправилась домой, унося в сердце боль расставания.

Полвека прошло, словно и не бывало. Отец Егора ушёл в мир иной от старости, а сам Егор возмужал, обрёл силу, женился, пустил корни, словно дерево, врастающее в землю. Всё ладно да складно: в церкви обвенчались, детишек народили, хозяйство завели, словно жизнь текла своим чередом. Да только с той поры ни разу Егор на Чёрную горку не ступил, стороной её обходил, словно там обитал сам дьявол. Струхнул парень, что и говорить. Да кто бы на его месте тогда не задрожал? В когтистые лапы бабки Синюшки угодить, что столько молодцев на дно колодца сманила, оставив их души блуждать в тумане. Лишь Белянка, дочка её единственная, день за днём взбиралась на вершину холма и в хороводе белоствольных берёз ждала своего ненаглядного, веря в силу любви.

Старый барин почил, упокоился в стольном граде Санкт-Петербурге, оставив после себя великую славу. Наследники его, как вороньё на падаль, кинулись делить богатства отцовские, жадные и беспощадные. Перегрызлись вконец, козни плели одна другой хитрее, заводы в прах пустили, одни долги остались, словно проклятие висело над их родом. Внуку, молодому да горячему, решили заводы передать, чтоб поднял из руин, надеясь на чудо. Лучше хоть малая прибыль, чем беспросветные убытки, рассудили они.

Взялся внук за дело рьяно: технологии заморские внедряет, печи новые возводит, старые ладит, словно пытаясь вдохнуть новую жизнь в умирающее дело. Раньше уголь из берёзы жгли, а теперь торф добывать стали, лес и природу берегут, заботясь о будущем. Да только кирпич не выдерживает адского жара торфяного, прогорает, словно не в силах выдержать испытание. Бьются мастера как рыба об лёд, а толку нет, словно проклятие тяготеет над ними. Тут и вспомнили про белый камень, что отец Егора когда-то нашёл. Хоть и мягок он сам по себе, а силу огня держит, не плавится, будто создан для этой цели. Послали за Егором гонца:

— Егор Фёдорович, выручай! Где твой камень диковинный, что жар печи укротить может? — спрашивает приказчик рудознатца, словно взывая к последней надежде. А тот как услыхал про камень, так и побелел, лицом в цвете переменился, словно призрак прошлого явился перед ним.

— Не помню, давно то было, — бормочет Егор, словно пытаясь стереть из памяти страшные воспоминания.

— Да как не помнишь? Отец твой знатным рудознатцем был, ты по его стопам пошёл.

— Шёл, барин. Да то когда было? — отвечает Егор. — Молодость, пора ветреная, многого не упомнишь, — словно оправдываясь перед самим собой.

— Найдёшь камень — вольную дам! — посулил молодой барин. Пришёл Егор домой, дрожит от страха, воспоминания давние душу леденят, словно иглы пронзают его сердце. А воли-то хочется, словно глоток свежего воздуха вздохнуть. Наконец, решился, перекрестился и побрёл на Чёрную горку, трясясь от страха.

Взобрался на самый верх, отколол кусок камня и видит: из белой скалы выходит Белянка, словно сошедшая со страниц сказки. В руках корзинка с морошкой, волосы белые по плечам рассыпались, словно лунный свет струится по ним. Ничуть не изменилась за эти годы. Как была юна и прекрасна, так и осталась, будто и не было этих пятидесяти лет. Вздрогнул Егор, веточка под ногой хрустнула, нарушив тишину. Белянка обернулась, и вновь их взгляды встретились, утонули друг в друге, словно две реки, сливающиеся в одну. Засияла Белянка от радости, будто солнце выглянуло из-за туч:

— Егор, где ж ты был всё это время? Почему не приходил? — спросила она, и в голосе её звучала неугасаемая боль.

— Не смог, — потупив взор, ответил Егор, словно признавая свою вину.

— Как ты изменился! А я всё ждала, верила, что увижу тебя снова, словно храня надежду в самом сердце.

— Годы — не воробьи, улетят — не вернёшь, — вздохнул Егор, словно подводя итог своей жизни.

— Это мы сейчас поправим. Пойдём со мной, не бойся, — предложила Белянка, взяла Егора за руку и повела к скале, словно приглашая в другой мир. Подойдя к камню, она махнула рукой, и камень расступился, открывая лестницу, уходящую вниз, в самую глубину скалы.

Спустились они вместе в белоснежный зал, где колонны из малахита поддерживали небесный свод, словно находясь в сказочном дворце.

— Не пугайся, Егор, я хозяйка этой горы, это мои владения. Сейчас мы тебя омолодим, вернём молодость, что ушла с годами, — успокоила спутница. Посреди большого зала стоял каменный фонтан с водой, прозрачной, как слеза, словно источник вечной молодости. Белянка достала ступу, положила туда какие-то травы, стала толочь, шепча заклинания, словно творя волшебство. Потом слегка дунула, и облачко пыли взвилось в воздух, словно искра жизни. Добавила из родника воды, снова перемешала, получив мазь, и натёрла ею лицо Егора, словно нанося эликсир молодости. Через пять минут сказала:

— А теперь умойся в фонтане.

Егор исполнил всё, как велено, доверившись ей. Умылся и снова стал молод, как в день их первой встречи полвека назад, словно время повернуло вспять. Только теперь страха не было в нём, как тогда, лишь любовь и доверие.

Белянка взяла его за руку и повела показывать свои владения. Пройдя через зал, сквозь огромные парадные двери, они вошли в подземный сад, где росли белоснежные кораллы с изумрудными листьями и рубиновыми цветами на концах ветвей. Целый день они бродили по диковинным комнатам дворца, не разжимая рук, боясь потерять друг друга снова. А вечером поднялись на скалу, чтобы насладиться закатом, как много лет назад, замыкая круг судьбы.

Так пролетел месяц, будто один счастливый миг. На заводе Егора хватились — пропал. Ушёл за белым камнем, да и сгинул. Доложили барину, тот приказал искать. Всю округу излазили, но рудознатец словно сквозь землю провалился. А влюблённая пара между тем упивалась счастьем, чувства их вспыхнули с новой силой. Но однажды Егор помрачнел, тоска опутала его сердце. Вроде и рад Белянке, а мысли где-то далеко, в родном доме летают. Белянка, чуткая сердцем, заметила перемену:

— Что случилось, душа моя? Вижу, тоска тебя снедает, грызёт изнутри.

— Не могу я больше здесь оставаться, Белянка. Все думы о доме, о семье, о детях моих. Отпусти меня на волю, прошу тебя, — признался Егор, и взгляд его был полон мольбы. Белянка внимательно посмотрела на Егора, и в глазах её плескалась печаль.

— Иди, раз сердце тебе велит. Не стану держать тебя силком, но знай, как только расстанемся, жизнь твоя быстро угаснет, состаришься и умрёшь. А я не хочу тебя терять, Егор.

— Прощай, любовь моя, — ответил Егор и поднялся из подземелья на вершину Чёрной горы.

Медленно спускался он по тропинке, и с каждым шагом старость накладывала свой отпечаток. Молодое тело быстро старилось под тяжестью прожитых лет. У подножия холма присел он у старой берёзы, глядя на последний в своей жизни закат. С сожалением, сквозь слёзы, смотрела Белянка ему вслед, прислонившись к белой берёзке, словно ища у неё утешения. Солнце медленно угасало за лесом, и веки Егора медленно смыкались, погружая его в вечный сон. Как только последний луч коснулся горизонта, веки его сомкнулись навсегда. Умер от тоски по дому наш Егор, так и не увидев больше родных.

Утром его нашли рабочие, проходившие мимо по своим делам. В руке у Егора был зажат небольшой кусок белого талька. Доложили барину, что нашли белый камень, и тот приказал немедленно приступить к добыче. Приехали мужики на подводах, поднялись на гору и стали топорами ломать белую шапку. Камень мягкий, податливый, легко поддавался инструменту. Разобрали белую шапку Чёрного холма, углубились в её недра, алчно вгрызаясь в породу. Метров на тридцать углубились, а дальше словно в стену уткнулись — камень стал непреодолим. Поздним вечером, когда работы на холме были прекращены, вернулась Белянка и видит: нет больше белой шапки, а зияет на том месте огромная воронка, прямо до её дворца с фонтаном достали жадные руки. Разгневалась хозяйка белого камня и в ярости своей затопила карьер водой из подземного источника.

Сколько ни пытались потом рабочие откачать воду, так и не смогли, а сами навсегда зареклись ходить на проклятое место: «Не пойдём, барин, на Черновскую горку, там нечистая сила живёт! Люди видели женщину в белом, она души ворует и в гору прячет», — со страхом твердили рабочие. Приказчики злились, плетьми стегали, но рабочие стояли на своём.

С тех пор люди обходили Тальков камень стороной — кому охота к Белянке в гости попасть и всю жизнь в горе провести, в плену её вечной тоски.

Сивка — бурка

Эта история случилась в те времена, когда Сысертским заводом правил Дмитрий Павлович Соломирский, правнук Алексея Турчанинова, титулярного советника императрицы Елизаветы Петровны. Последний барин Сысертского горного округа, «Пучеглазик», как его звали в народе за большие, слегка выпученные глаза, отнюдь не был злодеем. Воспитанный, интеллигентный дворянин, закончивший юридический факультет в Московском университете, Дмитрий Павлович умел играть на музыкальных инструментах, сочинял музыку, но больше всего любил орнитологию, посвящая всё свободное время изучению птиц. После смерти отца, Павла Дмитриевича, ему досталось восемьдесят процентов акций заводов в Сысерти, Полевском и Северском, а также большая усадьба, где он и проживал почти до самой революции. Дмитрий Павлович без труда выкупил оставшиеся двадцать процентов акций у родственников и занялся модернизацией заводов, но не успел закончить начатое дело, как грянули события, перевернувшие весь мир.

В те годы на заводской даче близ Разбойничьих скал, что у Щучьих озёр, жил мужичок по имени Фрол — небольшого роста сухопарый старичок с редкой бородой, углежог, с молодых лет промышлявший заготовкой древесного угля для завода. Место здесь было глухое, болотистое, и барское начальство сюда не заглядывало, особенно после случая, когда кричный Марк с Полевского завода дал по зубам самой барыне Колтовской за то, что она его, как коня, ощупывала при всём честном народе. Барыня от удара вылетела из брички и подняла визг. Приказчики и пожарные хотели схватить Марка, но народ вступился. В суматохе Марк с молодой женой Татьяной исчезли. Барские слуги рыскали, вынюхивали, но след их простыл. Марк тем временем спрятался в небольшой охотничьей избушке среди Разбойничьих скал и по горячности своей хотел выследить молодую барыню и наказать, но та от страха сбежала в столицу, в Санкт-Петербург: «Пока этого разбойника Марка не поймаете, не вернусь!» — заявила строптивая барыня. Приказчики с пожарными прочесали весь лес, но Марка не нашли. Он же прятался в доме Фрола, а когда преследователи ушли, вернулся в избушку. Так Марк с женой три года скрывались, а потом решили уйти в Сибирь. Собрали нехитрый скарб и отправились по старой Сибирской дороге мимо Разбойничьих скал. Больше о них никто не слышал, а гору с тех пор прозвали Марковой.

Задолго до постройки завода на реке Сысерть здесь проходила старая дорога в Сибирь. У этих скал собирались разбойники из степных племён развалившейся тогда Золотой Орды́. Прячась за каменными останцами, торчащими из холмов, они нападали на путников. С тех пор скалы и стали звать Разбойничьими. Небольшие гранитные останцы высотой десять-пятнадцать метров раскинулись на протяжении полусотни метров. Вершина каменного холма напоминает голову великана. Поговаривали, что это каменная голова старшего сына злого духа гор Шихана, обитавшего у озера Аракуль в южных горах. У Шихана было два сына: старший — каменный великан ростом выше гор, и младший — низкорослый горбун. Однажды Шихан послал сыновей встретить караван с прекраснейшей невестой, какой свет ещё не видывал. Братья встретили невесту у Разбойничьих скал и оба влюбились в её красоту. Младший брат позавидовал старшему и, когда тот уснул, отрубил ему голову волшебным мечом, а оружие спрятал под голову убитого. С тех пор и стоит на возвышенности каменная голова, охраняя меч-кладенец.

Когда на заводе решили вместо угля топить печи торфом, заготовку угля на Марковском кордоне прекратили. Людей перевели: одних на завод, а других на золотые прииски у Верхней Сысерти отправили, а Фрола оставили присматривать за лесом. Так и жил Фрол с женой и двенадцатилетним сыном на заводской даче. Смотрел за лесом и за зверьём, обитавшим в этих местах: дикие кабаны, сибирские косули, пасущиеся на болотистых лугах вокруг Малого и Большого Щучьих озёр. Места здесь были тихие, красивые и далёкие от поселений, поэтому не доставляли Фролу хлопот. Да и слухи ходили, что на Большом Щучьем озере водяной живёт, облюбовал себе местечко. А с водяным шутки плохи, мигом на дно утащит. Вот и ходил Фрол по окрестностям, приглядывал за лесом, сам похожий на лешего, в небольшом волчьем тулупчике на заячьей подкладке и в белой шапке из того же зайца, пойманного им в силки. Было у него и ружьё охотничье, одностволка тульская, курковка. Как же в такой глуши без оружия? Зверя дикого полно, бывало и сам хозяин тайги медведь, захаживал, или волки за косулями охотились. Нужен глаз да глаз. Сам барин часто приезжал на кордон поохотиться, понаблюдать за зверьём. Больше всего его интересовали птицы, а Фрол готовил места для наблюдения за цаплями, журавлями и другими пичужками, которых полно было на Щучьих озёрах. Расставлял ловушки, силки, а из пойманных птиц делал чучела. Барин чучела фотографировал, записывал в книгу и забирал с собой. Такое увлечение было у последнего барина Дмитрия Павловича. Вся усадьба была заставлена чучелами, а сколько он их раздарил по музеям — не сосчитать. Он даже книги выпустил, где описал их привычки и особенности.

Как-то весной пошёл Фрол с сыном проведать дальний луг за Большим Щучьим озером. День был солнечный, но не жаркий. Природа просыпалась от зимней спячки и торопилась набрать силу. Пробираясь вдоль берега по камышам, Фрол вдруг заметил на лугу стройного оленя. Таких самцов он раньше здесь не видел. Величественный красавец каурой, красно-рыжей масти, с огромными разветвлёнными рогами золотистого цвета, сверкающими на солнце.

— Смотри, Василька, олень, золотые рога, — тихо сказал Фрол и замер на месте. — Только не спугни.

— Я таких козлов ещё не видел, — удивлённо прошептал мальчик, медленно подходя к отцу.

— Это не козёл, Василька, наши поменьше будут и окрасом другие. Сразу видно, благородный самец, царского рода.

— А рожки у него точно золотые? — переспросил сын.

— Какие же ещё? Видишь, как блестят на солнце? Слышал я про него, но не думал, что увижу здесь.

— Отец, а кто он такой? — поинтересовался Василь.

— Олень — золотые рога, царь всех оленей, косуль. Их защитник и покровитель. Значит, где-то рядом должна быть и его избранница, — прошипел Фрол, всматриваясь в кусты пролеска. И точно, минут через пять из кустов показалась молодая стройная косуля, а за ней ковылял на слабых ножках оленёнок необычной масти. Шёрстка бурая, коричнево-рыжая, с проседью белых пятен вдоль всего тела.

— Отец, смотри, оленёнок! — не удержавшись, громко сказал Василь и случайно наступил на ветку. Та хрустнула, олень повернул в их сторону свои широкие рога. Косуля сразу прыгнула в кусты, за ней исчез и олень, а оленёнок упал в траву и скрылся из виду.

— Эх, Васька. Спугнул зверя! — слегка пожурил сына отец. — Пойдём поближе, посмотрим. Они вышли из укрытия и не спеша пошли к тому месту, где только что стояли животные. Оленя с золотыми рогами уже не было, как и его спутницы, а из травы торчал небольшой камень серого цвета с множеством крапинок, формой напоминавший оленёнка. Осмотрев следы, Фрол с удивлением заметил: — Странно, следы оленёнка теряются у камня. Пойдём, Василь. Спугнули мы их.

На следующий день отец с сыном опять пошли на это место понаблюдать за величественным красавцем. Уж больно любопытно было посмотреть на оленя с золотыми рогами. Незаметно подойдя и притаившись в кустах около зелёного лужка, они затаились. Через полчаса появился величественный красавец — благородный олень, гордо неся на голове золотую корону из оленьих ветвей. За ним следовала косуля и маленький оленёнок с необычайным окрасом. В нём сочеталось сразу несколько мастей: сивая (серая), бурая (коричнево-рыжая от отца) и каурая (красно-рыжая от матери). Как подметил отец:

— Видишь, сынок. Одна шерстинка золотая, а другая серебряная. Не простой это оленёнок, недаром отец его с золотыми рогами ходит.

— Это как в сказке, Сивка-бурка, — радостно предложил Василь. — Давай его так и прозовём?

— Сивка-бурка? Подходит, в самый раз имечко, — согласился отец. Так и стали они между собой называть оленёнка Сивкой-буркой. Всё лето Фрол с сыном наблюдали за семейством, а ближе к осени олень с золотыми рогами исчез. Остались оленёнок с косулей одни. Оленёнок подрос, возмужал, а окрас у него не менялся. Обычно к этому времени подростки меняют шкурку, готовясь к зиме, а Сивка-бурка так и ходил, как родился. Наступила зима, выпал первый снежок, укрыв зелёный луг и пролески. Фрол с сыном заранее заготовили стожки сена и ветви для подкормки, чтобы подопечные не голодали в морозы, и раз в неделю приходили проведать питомцев.

Зима сковала землю крепким морозом. Колючий наст, словно битое стекло, изранил тонкие ноги косуль, затрудняя их бег. Этим не преминули воспользоваться волки, рыская за небольшим испуганным стадом. Сивка-Бурка, юный оленёнок, вместе с матерью-косулей, обессилев, отбились от стада. Звериный оскал смерти настиг мать, волки растерзали её в мгновение ока. Сивка-бурка, застыв от ужаса, обратился в камень, избежав той же участи. Долго блуждал он по замерзшим лесам, пока не выбрел к покосившемуся домику, где жили Фрол с Василием. Отец с сыном приютили дрожащего оленёнка, отогрели его от лютого холода, выходили, словно родного. Сивка-Бурка привязался к своим спасителям и остался жить с ними.

Василий, мальчуган с глазами цвета васильков, часто гулял с ним по заливным лугам, играя в прятки. Сивка-бурка, словно тень, отбегал от Василия и, обернувшись серым валуном, замирал. А тот, смеясь, искал его, пока однажды, заигравшись, не потерял друга из виду и в отчаянии крикнул:

— Сивка-Бурка, вещая каурка! Встань передо мной, как лист перед травой! — и тут же, словно из-под земли, появился оленёнок и заговорил человеческим голосом.

— Не удивляйся, Василь, я не простой оленёнок, а волшебный. Если позовёшь меня в трудную минуту и попросишь собой прикрыть, я тут же явлюсь и защищу тебя. — Василию стало любопытно, и он тут же, не раздумывая, прокричал:

— Сивка-бурка, вещая каурка! Встань передо мной, меня собой прикрой! — Едва слова сорвались с его губ, оленёнок исчез, а на его месте возникла огромная глыба серого камня. Василий, словно растворившись в этой скале, исчез из виду. Очнулся он в подземном царстве, среди причудливых каменных ходов. Лишь одна узкая тропинка, словно скатерть, звала его вперёд. Вышел Василий к тихому озеру, у самой кромки леса, а рядом Сивка-бурка стоит, копытцем землю ворошит. Так и сдружились мальчишка с волшебным оленёнком, играя в прятки и познавая мир, пока не выросли.

Василий возмужал, превратившись в крепкого статного парня. Вскоре кордон на Марковом камне закрыли. Не до птичек стало барину, и Фрол с семьёй переехал жить на завод в Сысерть. Тяжёл был труд металлургов и горняков. Работали от зари до зари, не разгибая спины, а получали лишь гроши. Невыносимые условия ручного труда изматывали рабочих, пробуждая злобу и ненависть к приказчикам и управленцам заводов. Те, в свою очередь, лишь ужесточали наказания за малейшие провинности, не вникая в суть, что лишь подливало масла в огонь народного гнева. И вот, в 1905 году по всей России вспыхнули вооружённые столкновения между правящим классом и простым народом. Доведённые до отчаяния рабочие стали бастовать и требовать повышения заработной платы.

В то время на Сысертском заводе появился молодой студент, лет двадцати, среднего роста, статно сложенный, с аккуратной чёрной бородкой. Звали его рабочие между собой товарищ Андрей. Был он образован и умел грамотно, но очень доходчиво, как говорится, по-простому, объяснить людям всю суть происходящего тогда в России. Он призывал к борьбе с царским режимом за свои права. Естественно, это не нравилось местной власти, и жандармы объявили его в розыск, но найти не могли. Рабочие и бедный люд уважали товарища Андрея и всячески помогали ему скрыться от преследователей.

Однажды толпа из нескольких сотен человек, работавших на Сысертском заводе, явилась к Дмитрию Павловичу Соломирскому с требованием.

— Барин, убери от греха подальше своего управляющего, иначе он будет убит!

— Успокойтесь и объясните конкретнее, чем вы недовольны? — переспросил Соломирский.

— Ваш управляющий повысил норму в два раза, а платит, как за одну! Нам и так тяжело было работать, а теперь невмоготу! За невыполнение нормы штрафуют рублём, чем прикажете кормить наших детей? — пожаловались рабочие.

— Управляющий действовал на основании приказов, полученных от меня, а следовательно, убить должны вы меня, а не его. Надеюсь, меня вы убивать не станете? — вопросил Дмитрий Павлович. Рабочие замолчали, опустив глаза в пол, зная своего барина. Все считали его порядочным человеком, только в заводских делах тютей. Тяжело вздохнув, махнув рукой, недовольные рабочие разошлись, но свою угрозу не отменили. Пришлось Дмитрию Соломирскому помочь своему управляющему, предоставив ему личный экипаж в сопровождении четырёх казаков для охраны. Они вывезли управляющего в город. Городом в то время называли Екатеринбург, что был расположен в сорока верстах к северу от Сысертского завода. Когда рабочие узнали, как их барин поступил, сильно разозлились и пригрозили барину отомстить.

Вечером того же дня, когда барин возвращался домой из объезда своего имения, увлечённый фотографированием птиц и достопримечательностей усадьбы, в него стреляли. Выстрел прогремел неожиданно, а пуля, то ли по случайности, то ли чтобы припугнуть, прошла чуть выше головы. Жандармы искали, но никого не нашли. Понимая всю сложность положения, Соломирскому пришлось отменить кабальные условия для рабочих, хотя они и были убыточными для завода.

Но волнения на Сысертском заводе на этом не успокоились. Видимо, кто-то ловко управлял толпой, а найти этого человека жандармские сыщики не могли. Каждый раз он бесследно исчезал. Пришлось барину перебраться жить в Екатеринбург.

Жандармы сбились с ног в поисках зачинщика, а того и след простыл. Послали самых лучших сыщиков, но и те найти не могли. Всю округу перевернули, а его как ветром сдуло, словно кто-то помогает товарищу Андрею в самый последний момент уйти. Так и бились впустую, а тем временем товарищ Андрей собрался с рабочими на Тальковом камне, бывшем затопленном карьере. Люди сюда боялись ходить из-за Белянки, хозяйки этого карьера, появляющейся время от времени на её вершине. Жандармы тем более сюда носа не совали. Кому захочется на всю жизнь оказаться в скале? Поэтому рабочие могли здесь спокойно проводить свои собрания, лишь поздно вечером расходясь по домам разными тропками.

Товарища Андрея сопровождал наш Василий, к тому времени возмужавший паренёк. Он шёл немного впереди, а его вечный друг, оленёнок Сивка-бурка, бежал впереди среди деревьев. Едва заметив опасность или чужака, оленёнок замирал, превращаясь в большой серый камень, не привлекая к себе внимания, закрывая собой Василия и его спутника, скрывая их из виду.

Однажды, когда Василий вёл товарища Андрея на заброшенный карьер Тальков камень, жандармы выставили посты на всех дорогах, идущих с завода, проверяя каждого прохожего. Василий с товарищем спрятались за бугорком среди сосен.

— Не пройти, Василий. Обложили жандармы всюду, — прошептал товарищ Андрей своему провожатому.

— Не переживайте, товарищ Андрей, сейчас я вас проведу, только не удивляйтесь, — ответил Василий и прошептал своё заветное слово: — Сивка-бурка, вещая каурка! Встань передо мной, меня собой прикрой! — Лишь только парень произнёс эти слова, как перед ними появился Сивка-бурка. Топнув ножкой, оленёнок превратился в большой серый валун, в который вошли наши путники, скрывшись из виду. Перед ними открылся подземный туннель, усеянный тканой дорожкой, по которой они дошли до Талькова камня незамеченными. У подножия чёрной вершины Василий со своим товарищем вышли из туннеля и поднялись наверх, где их ждали собравшиеся на митинг рабочие, а жандармы опять прозевали товарища Андрея — остались ни с чем.

Жил около усадьбы один мужичок небольшого роста — по прозвищу Брыло. Кличку он такую получил за то, что нос у него был, как у поросёнка. Очень вредный мужик был и начальству всегда пытался угодить. Что услышит, что увидит — всё доложит, да ещё и стрелки на других переведёт. Не раз его мужики местные били за это, вот и ходил Брыло частенько с разбитым рылом, словно поросёнок. Как-то раз доложил он управляющему про товарища Андрея, что тот будоражит рабочих, подбивает против барина бороться. А тот ему и говорит.

— Ты впустую не болтай, а узнай, где и когда этот студент будет назад возвращаться. Мы ему засаду устроим, а тебя наградим, если зачинщика схватим, — пообещал управляющий.

Стал Брыло вынюхивать у рабочих, где и когда будет сходка. Но рабочие, зная его повадки, молчали, как рыбы. Тогда Брыло стал наблюдать издали. Выследил, как Василий назад ведёт товарища Андрея, заприметил тропки, по которым они ходят, и доложил. Жандармы устроили на выезде из Сысерти засаду и стали ждать, когда рабочие будут возвращаться. Тропинка шла вдоль берега, петляя по оврагу между небольшими холмами. Поздно вечером, когда уже смеркалось, товарищ Андрей вместе со своим провожатым возвращались с очередного собрания рабочих на руднике Тальков камень. Уже подходя к окраине городка, Василий услышал шорох в кустах и лишь успел прошептать:

— Сивка-бурка, вещая каурка! Встань передо мной, меня собой прикрой! — Лишь только успел Василий произнести заветное заклинание, как прогремел выстрел. Одновременно с ним перед ними возник Сивка-бурка и превратился в серую скалу, за которой и спрятались путники. Жандармы выскочили из засады, а никого нет, только серый камень торчит посреди лужайки и капельки крови на нём. Осмотрели всё кругом, перерыли всю траву, а следов нет. Опять ушёл студент, а товарищ Андрей вместе с Василием уже далеко были. Пройдя по подземной тропинке, незамеченными вышли уже на Поварне, только почему-то Сивка-бурка не появился. Как ни звал его Василий, не возвращался верный друг. Лишь на следующий день они узнали, что пуля, пущенная одним из жандармов, сразила оленёнка прямо в сердце. Сивка-бурка успел собой прикрыть своих друзей, но окаменел полностью. С тех пор на самой окраине Сысерти, словно окаменевший исполин, дремлет у дороги огромный серый валун, смутно напоминающий сказочного оленёнка. Так и прозвали камень в народе — Сивка-бурка.

Белогорье

В незапамятные времена, когда по бескрайним равнинам бродили бесчисленные стада гигантских мамонтов, а на Северном полюсе сияла загадочная страна Гиперборея, в прикаспийских степях обитал гигантский Полоз — царь всех змей, чьё величие затмевало солнце. Был он воистину исполинских размеров: толщина его тела достигала верхушек самых больших деревьев, а в длину он мог растягиваться до бесконечности. Его рёбра, откованные из стали богов, не знающей сокрушения, крепились на платиновом хребте, пронизанном медными прожилками, дарующими невероятную гибкость. Внутри же, словно в жерле вулкана, клокотало огненное сердце, несущее по всему телу чёрную, как нефть, кровь. Кожа — каменная, из отборного малахита, с многочисленными прожилками и узорами. Поверх кожи — чешуя из драгоценных камней с самоцветным отливом, которая при движении создавала громкий шелест и необычайный ореол, светящийся всеми цветами радуги. Недаром в старину говорили: «Где радуга на небе засияет, там и Полоз на свет появляется».

Однажды великий Змей замыслил опоясать Землю, соединить материк с далёкой Гипербореей, чтобы вся живность земная могла посуху перебираться. Зацепился он чешуйчатым хвостом за южные барханы, словно якорем за дно морское, и пополз прямо на север. Тело его было тяжким, сокрушительным, и там, где он проползал, земля стала проваливаться, а по краям вздымались холмы, словно волны, окаменевшие во времени. Местами они вздымались ввысь неприступными громадами, а кое-где выступали каменными останцами, цепляясь за змеиное тело. Чешуя, хоть и каменная, но хрупкая, стала отламываться. Драгоценными кусочками падала на землю, насыщая путь несметными богатствами. То изумрудной крошкой отвалится, то рубиновыми кристаллами, а то и золотым песком с самородками отсыплется. Весь его путь был усеян самоцветами.

Так и полз Змей-Полоз на север, пока не почувствовал дыхание холода. Встрепенулся, заметался из стороны в сторону, словно раненый зверь, ища спасительного тепла и уюта. Всю землю перепахал, нагромоздил горы высоченные, вечно снегом покрытые, пока не упёрся в студёное море. Дело к зиме шло, и от лютого холода море замёрзло, покрывшись льдом. Заскользил он по прибрежному льду, но даже двухметровая толща не выдержала его веса и проломилась. Пришлось Полозу ползти по дну морскому, пока не уткнулся он в таинственный материк.

Вцепился змей зубами в континент, словно в добычу, и потянул на себя, но сдвинуть не может. Казалось, остров навеки прирос к северной шапке мира. Змей напрягся, словно натянутая струна, задрожал от неимоверного усилия, но земля оставалась неподвижной. Хвостом на юге он собрал все холмы в единую груду, превратив их в высоченные скалы, что пронзили небо и замерли в безмолвии. Из последних сил натужился Змей-Полоз и разорвал Гиперборею надвое. Одна половина континента осталась на месте, а вторая, за которую он ухватился зубами, сдвинулась с места, но не удержалась на плаву и пошла ко дну морскому, придавив собой голову змея. Застрял он под водой, не в силах освободиться, скованный холодом и тяжестью навалившегося континента. Хоть и был он царем всех змей, но материк оказался куда мощнее, не по зубам ему.

А тем временем из расщелины, разделившей надвое Гиперборею, из глубокого подземелья освободилась Снежная королева, которая была там заточена гиперборейцами. Годы неволи не коснулись её леденящей красоты: всё так же горда, стройна и ослепительно бела. Её тело, сотканное из морозной дымки, облегала шуба, мерцающая мириадами снежинок, а в глазах, холодных, как полярная ночь, сверкали звёзды, лишённые земного тепла и сострадания. Тысячелетняя война между её ледяным царством и Гипербореей завершилась поражением королевы и её заточением в вечную мерзлоту, в самое сердце континента. Теперь же, по воле случая, она вновь обрела свободу и принялась отвоёвывать утраченное, превращая всё вокруг в безжизненную ледяную пустыню. Покидая подземелье, Снежная королева прихватила с собой ещё одного ледяного пленника. Сквозь толщу льда проступали иссохшие черты древнего старца: «О, мой бывший женишок, — удивлённо воскликнула королева, — возьмите его с собой, но ни в коем случае не размораживайте». Слуги безмолвно исполнили её волю. И вскоре вторая половина Гипербореи оказалась погребена под километровой толщей льда, а Северный полюс на многие мили вокруг сковала вечная мерзлота, которой не суждено было растаять.

Ледяная пучина поглотила Гиперборею, а великий Полоз замёрз на дне океана. Хоть и бурлил в его утробе мощный огонь, но океан — не лоханка, не согреешь, на то он и Ледовитый. Вскоре великий Полоз затих. Время превратило его тело в плодородную почву, скрыв под собой металлический скелет, ставший огромным месторождением руды. На останках его вырос лес, словно густые волосы на голове великана. Чешуя из драгоценных камней рассыпалась по окрестностям, осыпав землю бесчисленными богатствами, а чёрная кровь его превратилась в нефть, коей так богата Арктика. Так появились Уральские горы, протянувшиеся на тысячи вёрст от прикаспийских степей до ледяных морей, разделив великую равнину на Азию и Европу. На юге — вздыбленные змеиным хвостом скалы, на севере — ледяные пики, а посередине — высокие холмы, поросшие лесом, с каменными останцами на вершинах, где и раскинулось таинственное Белогорье.

Места те были глухие, дремучие, словно забытые богами и покинутые людьми. Редкий путник добирался сюда сквозь бескрайнюю тайгу да топкие болота, а кто и решался — бесследно исчезал в этой первобытной глуши. Но был народ, не только обосновавшийся здесь, но и создавший дивное Белогорье. Звался он — чудь. Предания гласят, что пришли они из затонувшей страны Гипербореи, когда та погрузилась в пучину вод. Маленькие ростом, всего с аршин, с крупной бородатой головой, увенчанной вечно взлохмаченной шевелюрой, заплетённой в косы на висках и затылке, отчего голова казалась ещё больше. Крепко сидела она на мускулистом теле, слегка приземистом, но широком в плечах, опирающемся на короткие, коренастые ноги. Настоящие гномы-карлики, словно сошедшие со страниц древних сказок.

Селились они на пологих склонах холмов, в подземных жилищах, вырытых умелыми руками и с искусно замаскированным входом, неотличимым от старого пня или замшелого валуна, прикрытого размашистыми кустами. Случайный путник вряд ли догадался бы об их существовании, а если бы и заметил тайный ход, то не смог бы его открыть, ибо дверь отворялась лишь на волшебное слово, ведомое только хозяевам. Другой выход из жилища гномов вёл в разветвлённую сеть общих туннелей, соединяющих все обители между собой. Чудь-народ был непревзойдённым мастером в этом подземном искусстве. Самый большой туннель тянулся с севера на юг, вдоль скелетного хребта, по окаменевшему пищеводу великого Змея-Полоза. По дну туннеля струилась чёрная, как нефть, река, по которой чудь приплыла из затонувшей Гипербореи. По ней же они переправляли свои товары в далёкие поселения, общаясь друг с другом.

Добывали гномы в своих пещерах драгоценные камни, минералы и металлы, которые перерабатывали в искусно выкованные инструменты в мастерских, расположенных в жерле дремлющего вулкана, где клокочущая магма давала необходимый жар. Изделия чудских мастеров были вечны — никогда не тупились и не ржавели, были остры и с лёгкостью рассекали дерево и камень. Так, в трудах и заботах жил чудской народ. Собирали в лесах ягоды, грибы, орехи и плоды, сушили и консервировали их на долгую зиму. Охотились на пушного зверя: соболей, белок, тетеревов и глухарей, и вылавливали рыбу в лесных озёрах и реках. Из местных злаков делали муку, из которой пекли душистый хлеб. Чудские металлурги выплавляли железо и ковали оружие и инструменты. Гномы-горняки рыли в недрах земли глубокие проходы и добывали руду, а рудознатцы, словно чуя землю, находили драгоценные камни. Умелые руки маленьких мастеров обрабатывали их и создавали дивные украшения. Жили чудские племена в мире и согласии, не зная вражды, а управляли ими мудрые вожди.

Первым среди вождей был Аллуэ. С виду он мало чем отличался от сородичей, разве что бородой цвета лунного серебра да возрастом, отпечатавшимся в глубине морщин. В те времена гномы жили недолго, как люди — от силы пятьдесят-семьдесят лет. Аллуэ же, благодаря амулету бессмертия, покоившемуся на его груди, был обречён на гораздо большее. Амулет был выкован древними кузнецами в самом сердце вулкана Гипербореи из сплава, рождённого в недрах далёкой звезды. В центре его пылал кровавый рубин, пульсирующий огнём, очищающий кровь владельца и дарующий ему долгую жизнь. Смерть не властна над обладателем этого артефакта: раны затягивались сами собой, а пролитая кровь возвращалась, словно обращая время вспять. Амулет передавался от вождя к вождю, когда предыдущий решал покинуть суету мирскую и уйти в долину предков. Так что, по меркам гномов, Аллуэ не был стар — всего лишь триста лет. Поседел же он из-за случая, врезавшегося в память огненным клеймом.

В те стародавние времена из ледяной бездны космоса на Землю часто обрушивались гигантские глыбы. Одна из таких, пронзив космическое пространство, вонзилась в Луну, отколов от неё огромный кусок. Лунный осколок, сорвавшись с небес, устремился к Земле и взорвался над Гипербореей, осыпав её звёздным дождём. Небольшой обломок лунного камня, словно вестник рока, пробил крышу жилища, где спал Аллуэ, и разлетелся там в пыль и прах. Вождя спас амулет, но борода его навеки впитала лунную пыль. Сколько ни пытался Аллуэ отмыть её, всё было тщетно. С тех пор он ходил с серебряной бородой, а Луна в небе долго ещё висела ущербным полумесяцем, медленно восстанавливаясь, пока вновь не стала полным диском — вечным напоминанием о той трагедии, запечатлённой в памяти горного народа.

На следующий день гномы показали один из осколков лунного камня Белому Йёутсену, прославленному магу Гипербореи, чьё имя в переводе на наш язык означало «Белый Лебедь». Сколько лет он прожил на свете, никто не ведал. Высокий старик с длинными, ниспадающими по плечам серебристыми волосами, укрытыми широкополой шляпой цвета слоновой кости с заострённой тульей, и с такой же волнистой белоснежной бородой, он являл собой воплощение мудрости и силы. На нём был длинный, струящийся до самой земли плащ, сотканный, казалось, из лунного света, а в руке покоился витой посох из слоновой кости мамонта, увенчанный изящной фигуркой белого лебедя с распахнутыми крыльями. Великий чародей, постигший сокровенные тайны Гипербореи и мироздания, мог заглядывать в прошлое и будущее, исцелять недуги и, поговаривали, даже обращаться в зверей и птиц, хотя никто тому не был свидетелем.

Осмотрев кристалл, Йёутсен прикоснулся к нему двумя тонкими проводками. Лунный камень вспыхнул, озаряя всё вокруг мягким серебристым светом, и маг, исполненный восхищения, промолвил:

— Это кристалл лунного камня. Под воздействием электричества он источает лунный свет. Я научу ваших умельцев, как его использовать.

— Благодарю, мудрейший, — ответил Аллуэ. — Завтра же отправлю своих гномов собрать все осколки.

— Не медлите, вождь, грядут великие перемены, и эти кристаллы вам понадобятся. Вас ждёт долгий и тяжкий путь во тьме, — заключил Йёутсен. На следующий день гномы принесли магу все собранные лунные камни. Тот разрезал лимон пополам, воткнул в мякоть медный и цинковый стержни и, приложив к концам проводков кристалл, который тут же озарился лунным сиянием, объяснил:

— Заряда хватит надолго, пока лимон не высохнет. Чтобы замедлить этот процесс, покроем дольку пчелиным воском, — объяснял волшебник, погружая половинку лимона в расплавленный воск.

— А когда лимон всё же высохнет? — переспросили гномы.

— Тогда замените его свежей долькой, и фонарик вновь засияет, — показал маг. Гномы радостно благодарили волшебника. Для них, проводящих большую часть жизни под землей, где вечно царит мрак, этот свет был бесценным даром.

Когда Гиперборея задрожала и начала погружаться в пучину Северного океана, вождь Аллуэ обратился за советом к Йёутсену. Белый старец, вглядываясь в зеркало судьбы, изрёк: «Спасение ваше — в пасти змея. Лишь пройдя сквозь неё и проплыв по реке, минуя воды океана, не замочившись в них, вы обретёте новую жизнь в Белогорье. Я буду ждать вас там», — загадочно предрёк чародей и удалился в свою башню, поднявшись на самый её верх. Гномы спустились в свои подземелья, завалили камнями вход, чтобы вода не просочилась. Когда всё вокруг стало рушиться, волшебник вышел на балкон своего жилища, обратился в белого лебедя и улетел на юг. Вдохновлённые предсказанием, гномы стали собираться в дорогу. Они соорудили из моржовых шкур лёгкие лодки, погрузили в них запасы пищи, инструменты и, конечно же, все лунные кристаллы, и двинулись по своим подземным проходам в сторону головы Змея-Полоза, неся на своих плечах всё необходимое снаряжение.

Добравшись, гномы принялись рыть новый туннель в направлении пасти великого змея, повинуясь совету мудрого старца. Снаружи же, словно крадущаяся тень, вода просачивалась в подземелье, грозя затопить его полностью. С каждой минутой её становилось всё больше и больше. Вчера она была гномам по колено, сегодня — уже по пояс. Отчаявшиеся путники вскочили в лодки, рассекая вёслами хмурую гладь. Передовой отряд горнопроходчиков, обливаясь потом, работал на пределе сил, но стихия не утихала. Вода затопила туннель уже больше чем наполовину. Сидя в утлых челнах, гномы головами задевали свод прохода, судорожно цепляясь за выступы, словно пытаясь удержать саму жизнь. Когда надежда угасла, и мрак отчаяния сгустился, в стене разверзся пролом, и яростный поток, словно разъярённый зверь, вышвырнул их в огромную пещеру.

Свод пещеры, казалось, держался на четырёх чудовищных столбах, напоминающих змеиные клыки, навечно увязшие в каменной плоти. Гномы зажгли фонари, и дрожащий свет выхватил из тьмы жуткую картину: длинный, раздвоенный змеиный язык, окаменев, застыл посреди гигантской пасти, упираясь основанием в зияющую пропасть, словно вход в преисподнюю. Два ряда исполинских зубов, обрамляющих пещеру сверху и снизу, не оставляли сомнений в том, где они оказались — в чреве древнего чудовища. В воздухе висел затхлый запах вековой сырости и чего-то неуловимо мерзкого, животного. Капли воды срывались со свода, звонко разбиваясь о каменный пол, словно отсчитывая последние мгновения их существования. Гномы, ошеломлённые ужасом осознания, в какой ловушке оказались, молча переглядывались. Вождь Аллуэ, опираясь на свой топор, сделал шаг вперёд, и его голос, несмотря на дрожь, прозвучал твёрдо и уверенно: «Не время для отчаяния! Раз уж судьба забросила нас в чрево зверя, значит, такова воля судьбы. Будем искать выход, а не ждать смерти».

Вода стала заполнять пещеру, и гномам ничего не оставалось делать, как усесться в свои лодки и отдаться на волю случая. Когда вода подняла лодки до гортани, гномы, перескочив пороги, ринулись на своих маленьких судёнышках вниз. Вода, напирающая сзади, подхватила их и понесла лодки вниз по пищеводу змея с бешеной скоростью, виляя на поворотах. Гномы с визгом держались за борта своих лодок, чтобы не выпасть. Целую неделю путешественников кидало из стороны в сторону, пока вода, напирающая сзади, не выдавила их, как пробку, на другом берегу. Под тяжестью навалившегося материка змеиная пасть захлопнулась, прекратив подачу воды, и движение гномов замедлилось. Оказались они в большом пищеводе Змея-Полоза, который от времени закаменел, превратившись в огромный подземный туннель, где протекала чёрная, как нефть, река. Движение её было спокойным, и гномы продолжили своё путешествие, освещая путь в кромешной тьме своими фонариками.

Долго ли, коротко ли плыли переселенцы по подземному туннелю, никто сейчас уже не помнит, а тогда этот путь казался бесконечным. Запасы еды и пресной воды были на исходе. Гномы отчаялись от такого длинного перехода и пали духом, как вдруг один из гномов, самый юный малыш, стоявший на носу челна, вдруг закричал: «Там впереди свет! Кажется, там есть выход!». Весть о возможном спасении мгновенно воодушевила всех. Забыв об усталости и страхе, гномы ринулись вперёд, изо всех сил гребя вёслами, пока не увидели узкий проход, залитый слабым, но таким желанным светом.

Миновав кошмарное нутро чудовища, течение вынесло их в обширное, как сама ночь, болото, зловонное, словно исполинский змей изверг свою утробу, разлив её на многие мили вокруг. На десятки вёрст вокруг — лишь кочки да вязкая бездонная трясина. По краям этого мрачного зеркала, словно оправа, росла роща стройных белоствольных берёз. Они дерзко выделялись на фоне чёрного полотна болота, отражаясь в нём призрачными двойниками. Из болота брала начало лишь одна скромная речушка, петлявшая на восток среди лесистых холмов, неглубокая, но с водой такой густой тьмы, что дна не разглядеть. Быть может, поэтому гномы и прозвали её Чёрной. И хотя вода в реке уже не несла зловония, и в ней водилась рыба, её непроглядная чернота внушала путникам безотчётный страх. Гномы решили плыть дальше, в поисках более чистых вод, где можно было бы остановиться на привал и отдохнуть.

Вскоре, за очередным изгибом реки, их лодки вошли в другую, более стремительную реку, змеившуюся по лесистой долине меж высоких холмов. Гномы нарекли её Сы-сер, что означало: «Извилистая и быстрая, как змейка, река, текущая через лесную долину», или проще — «Лесная змейка». Русло реки было нешироким, но глубоким, с каменистым дном и значительным перепадом высот между верховьем и низовьем. Оттого течение на реке было быстрым, а вода — чистейшей, как слеза родника. Даже в зимние холода она не замерзала, лишь куталась в густой туман, прячась от чужих глаз и украшая кроны вековых деревьев, склонившихся над ней, серебристым инеем, создавая волшебный пейзаж. За этими вековыми деревьями, будто копья великанов, выстроились стройные ряды высоченных сосен, покрывая все окрестные холмы на сотни миль.

Спускаясь вниз по течению среди зелёных холмов и обогнув один из них, гномы увидели впереди высокую, лысую гору, возвышавшуюся над всеми остальными и выделявшуюся из лесного массива. Склоны горы с трёх сторон были покрыты невысокой зелёной травой. Лишь у самой вершины стояли несколько одиноких, вековых сосен с могучими, в три обхвата, стволами у основания. Их огромные раскидистые ветви тянулись во все стороны, отчего деревья казались ещё более внушительными. На самой вершине горы, словно зубы древнего чудовища, из земли торчали массивные обломки белого камня, возвышаясь над землёй метров на пять, удерживая на своих плечах двухметровую плиту, создавая таким образом природную нишу. Вождь Аллуэ в сопровождении верных сподвижников поднялся по склону горы к белой скале, и оттуда навстречу им появился Йёутсен. Серебряный плащ ниспадал с его плеч, а светлая шляпа отбрасывала мягкую тень на лицо:

— Приветствую вас, мои отважные путешественники! — прозвучал его слегка хрипловатый голос.

— Йёутсен! Как ты здесь оказался? — воскликнул поражённый Аллуэ, заключая мага в крепкие объятия. Гномы, остолбенев от такой неожиданной встречи, плотным кольцом обступили чародея.

— Неужели ты забыл, вождь, кем я являюсь и на что способен? — с улыбкой спросил Йёутсен.

— Как я могу забыть тебя, мудрейший и могущественнейший из магов? — ответил Аллуэ.

— Поднимемся выше, и я покажу тебе землю, в которую вы прибыли, — предложил волшебник, ступая по белым выступам скал. Когда друзья достигли двухметровой плиты, перед ними открылась картина, от которой захватывало дух. До самого горизонта простирались величественные холмы, густо поросшие лесом, изредка прочерченные извилистыми серебряными нитями рек. Далеко на горизонте, словно стражи, высились четыре снежные вершины, устремляясь в небеса и резко контрастируя с бескрайним зелёным морем лесов. Аллуэ замер, поражённый открывшимся великолепием.

— Так это и есть Белогорье, о котором ты говорил?

— Именно оно, великий вождь. Но тебе предстоит его создать, и я помогу тебе в этом. Места эти дикие и безлюдные, лишь лешие да кикиморы болотные здесь обитают. Видишь эти четыре горы? — спросил колдун, указывая рукой в направлении севера, юга, запада и востока. — Они расположены на границах Белогорья, а мы с тобой находимся в его сердце. Необходимо отправить туда первопроходцев, дабы они разведали эти вершины и заложили там первые поселения.

Друзья спустились к берегу, где гномы уже разбили лагерь, соорудив шалаши из веток вокруг пылающего костра. Солнце, словно огромный багряный блин, клонилось к горизонту. В котле над огнём варилась уха из свежепойманной рыбы, а рядом на ароматном дымке коптились аппетитные лещи. Рыбы в реке было немерено, и гномы, едва причалив, закинули сети, которые быстро наполнились крупной добычей. Насытившись дарами реки, маг и вождь уединились для беседы. Устроившись у древнего валуна, поросшего мхом, они начали разговор:

— Мудрейший маг, расскажи, чем закончилась история с Гипербореей? — спросил Аллуэ.

— Когда часть материка откололась и ушла под воду, на свободу вырвалась Снежная королева, заточённая в вечной мерзлоте. Мы заточили её туда в прошлый раз, когда одержали победу над вечным холодом. Теперь она захватила власть и заморозила вторую часть материка, и весь северный полюс скован льдом. Боюсь, она не остановится на этом и вновь обрушит свой холод на всё живое.

— И как этому помешать?

— Необходимо создать защитный купол над Белогорьем. Тогда она не сможет проникнуть сюда. Но для этого нужен особый кристалл. Надеюсь, вы его найдёте, а я изготовлю необходимое оборудование.

— А как его отыскать?

— Недалеко отсюда, на западе, за непроходимыми Чёрными болотами, где властвует болотная кикимора — бабка Синька, возвышается гора. В ней обитает Хозяйка Медной горы. Она укажет вам путь. Но прежде, вождь, необходимо обосноваться здесь, построить город у подножия этой горы.

— Сделаем, мудрейший маг. А сейчас пора отдохнуть после долгого путешествия, — зевнув, произнёс Аллуэ. Они спустились в лагерь и уснули под треск костра и шёпот ветра.

С первыми лучами солнца лагерь гномов пробудился, словно вулкан, готовый извергнуть энергию жизни. Охотники, ведомые азартом добычи, растворились в изумрудной чаще леса, дабы пополнить оскудевшие запасы провизии. Женщины и дети, словно пчёлы, разлетелись по окрестностям в поисках даров природы: сочных ягод, мясистых грибов, хрустящих орехов и спелых плодов, которыми щедро одаривали здешние леса. Тем временем остальные гномы, словно муравьи, облепили Лысую гору, изучая каждый её изгиб, размечая места для будущих жилищ. Упрямо вгрызаясь в скалистый грунт, они прокладывали себе путь вглубь горы. Работа кипела, не умолкая ни на миг, лишь ненадолго прерываясь на очередной обед.

Входы в свои будущие дома гномы искусно маскировали, проявляя чудеса изобретательности. Одни прятали проходы в скале за огромными валунами, легко отодвигающимися в сторону, другие находили убежище в стволах вековых деревьев, используя просторные дупла или пни. Группа гномов-горнопроходчиков, взобравшись на вершину Лысой горы, где покоились останки белого камня, поддерживающего плоскую глыбу, принялась бурить вглубь, прокладывая путь к созданию зала для механизмов, генерирующих защитный купол, и сети вспомогательных туннелей, соединяющих жилища изнутри, ведущих к сердцу горы.

Там, в недрах Лысой горы, на глубине более ста метров, гномы задумали сотворить величественный тронный зал. У подножия пещеры, словно страж, обвивался каменный Змей-Полоз, окаймляя зал по кругу. Он начинался у подножия трона из горного хрусталя, возвышавшегося слева, и возвращался головой к трону справа, образуя замкнутый круг — символ бесконечного цикла созидания и разрушения, правящего миром. На спине каменного змея покоились малахитовые колонны, поддерживающие купол из небесно-голубого лазурита, напоминающий живой небосвод. Желтовато-белые вкрапления и прожилки, рассыпавшиеся по поверхности камня, создавали причудливый узор звёздного неба, и казалось, будто сквозь прозрачный свод в пещеру заглядывает сама вечность. Кристаллы лунного камня, вмурованные в купол, излучали мягкий, призрачный свет, озаряя зал серебристым сиянием.

И вот настал тот долгожданный день, когда тронный зал был завершён. Гномы, одетые в лучшие наряды, собрались внутри, чтобы отпраздновать это знаменательное событие. Лунный свет, льющийся с купола, осветил их лица, наполнив их сердца радостью и благодарностью. Тронный зал стал не просто местом для правителей, а символом единства и величия народа.

На троне из горного хрусталя, словно изваянный из застывшего света, восседал сам вождь Аллуэ. Золотые доспехи, туго перетянутые кожаным поясом, искрились самоцветами, словно застывшие осколки радуги. Мощные наплечники, выкованные из металла богов, делали его фигуру ещё более внушительной, а на них покоилась большая гривастая голова с серебряной бородой, увенчанной золотой короной, ослепительно сияющей бриллиантами и алмазами. По правую руку от отца, как два стража, восседали его старшие сыновья. Первенец, Воргун, чьё имя звучало как «душа неподвижного камня», был воплощением мощи и незыблемости. Крепкий, словно скала, с мускулами, высеченными из гранита, он не знал усталости. Никто не мог одолеть его в праздничных поединках на руках, но самым удивительным был его дар — умение повелевать камнем, вселять в него жизнь, заставляя огромные глыбы парить в воздухе. Второго сына звали Кедрим, и имя его — «хранитель подземелий» — говорило само за себя. Как дикий волк, он чуял запах драгоценных камней, сокрытых в недрах земли, и с лёгкостью находил их. По левую руку от вождя расположились младшие сыновья. Болтор, «защитник горных врат», мог открыть проход в неприступной скале и захлопнуть его так, что никто не смог бы проникнуть внутрь. Младший, Элдрин, «хранитель кузницы древних залов», был самым молодым из братьев, но уже прославился как искусный мастер и кузнец. Он постиг тайны древних кузнецов Гипербореи, ковавших оружие для богов, и теперь владел их секретами в совершенстве.

За сыновьями, по кругу, располагались дружинники и старейшины рода, а дальше — все остальные. Столы ломились от яств, приготовленных женщинами гномов. Запечённые в чугунных горшках на углях перепёлки, которыми изобиловали местные леса, источали соблазнительный аромат. На огромных серебряных подносах красовались копчёные на вишнёвой стружке щуки, чьё нежное мясо дымилось, обволакивая всё вокруг приятным запахом. Каждый поднос приходилось нести четырём гномам. В глиняных мисках в кисло-сладком рассоле плавали грибочки, приправленные перцем и чесноком, выращенным заботливыми хозяйками на небольших лесных грядках. В больших кружках пенилось чёрное пиво, сваренное на хмеле, слегка пьянящее и будоражащее воображение. После пары таких кружек за столом дружно затягивали песни о героях и вождях, воспевая их подвиги в балладах:

Великий вождь наш Аллуэ,

Тот, что с молотом в руке,

Для Луны ладью собрал

И на небо приковал.

Вот с тех пор Луна в печали

Целый день, торча в причале,

Ночью, двигаясь по своду,

Млечный путь круша, как воду,

Освещает людям путь —

Ей всю ночь так не уснуть,

Зажигая за собой

Звёздочек волшебный рой.

После такого лирического вступления начинались состязания. Многим хотелось показать свою удаль и помериться силушкой на глазах у возлюбленных, чья красота будоражила молодую кровь. Участники выходили в центр зала под одобрительные возгласы толпы. Первыми соревновались мастера борьбы, кружась в парах, обхватив друг друга за пояса, пытаясь положить противника на лопатки. Здесь нужна была не только сила, но и умение, и ловкость. Бывало, и огромный боец проигрывал маленькому, но более проворному сопернику.

После борцов в состязание вступали метатели боевых топоров и ножей. У выхода из зала устанавливали деревянную мишень, и участники, выходя в центр круга, метали своё оружие, выбивая заветные очки. Победителем становился тот, кто набирал больше всего очков.

Кульминацией праздника становилась борьба на руках. В центр зала выносили небольшой, но крепкий дубовый стол. С двух сторон ставили мощные табуреты, на которые садились противники. Они сцеплялись руками, упираясь локтями в стол, и каждый пытался одолеть соперника, прижав его руку к столешнице. Проигравшего утешали большой ведёрной кружкой свежего пива, после которой подкашивались ноги, безобидно подшучивая над ним, а победителем восхищались.

Вождь Аллуэ не участвовал в этих состязаниях, но с удовольствием наблюдал за поединками, хваля победителей. Его сыновья тоже сидели рядом в качестве наблюдателей, хотя по блеску в их глазах было видно, что и им не терпится поучаствовать в схватках, но этикет не позволял им этого сделать. Как-то раз, когда был объявлен очередной победитель, тот, возомнив о себе, в пылу страсти и восторга бросил в сторону молодых вождей:

— А вам слабо со мной потягаться?

Воцарилась гробовая тишина. Слышно стало, как под потолком назойливо жужжит муха, случайно залетевшая на пир. Воргун, казалось, ждал этого момента. Слегка усмехнувшись, он ответил:

— Ну что, назойливая муха, сама напросилась? — непонятно к кому обращаясь, произнёс Воргун и вышел на середину круга, сел на табурет, упёршись ногами в пол. Облокотил правую руку, упираясь локтем в столешницу. Противники сцепились мёртвой хваткой, и битва началась. Новоиспечённый герой, уверенный в своей непобедимости, резко надавил на руку Воргуна, пытаясь прижать её к столу, но рука не сдвинулась с места. Стоит как вкопанная, не шелохнётся, а на лице Воргуна — лишь лёгкая ухмылка. Герой напрягся до предела, сжал челюсти и давит. Капли пота от напряжения выступили на лбу, а Воргуну всё нипочём. Сидит, улыбается, словно играя с противником. Немного подождав, наслаждаясь потугами силача, Воргун надавил на его руку и опрокинул её, прижав к столу. Зал взорвался от радости и восторга:

— Так его, Воргун!

— Вот кто настоящий герой!

— Раздавил, как муху!

Пришлось униженному герою ретироваться, а гномы, посмеявшись, продолжили свой пир.