Бесплатный фрагмент - Сказки Городского Ёжика

Стихи Ирины Телесовой.

Тепло. Лампово.

Нежная поэзия, светлая, чистая, лёгкая и трогательная, полная любви и веры в чудо и в сказку.

---

***

Когда голубые тени прилягут на кость порога,

Когда мотылёк последний укажет зиме дорогу,

Когда колесо сезонов найдёт квадратуру круга,

По свету пойдёт ежонок искать дорогого друга.

Сложив в узелок надежду, зажав в кулачке тревогу.

Так трудно, когда ты нежный, покинуть свою берлогу.

Когда сотни дел треножат, так было и есть извека.

Особенно если ёжик в обличии человека.

А где-то, покинув офис, спустившись бегом в подземку,

Под мышку упрятав кукис и новый роман-нетленку,

В рюкзак положив заботу, любовь и смешной фонарик,

На поиски вышел кто-то, медведя напоминая.

И как-то однажды… Верю! Надеюсь, не слишком поздно.

Окажутся теми двери. Удачно сойдутся звёзды.

И встретятся ёж с медведем. Счастливой монеткой солнце.

И скажет медведь: «Я верил!» А ёжик ему: «Нашёлся!»

***

Невероятным кажется порой

Медовый свет и стрекозиный рой,

Июльский день, тенистая запруда.

Ты слышишь? Колокольчики звенят.

Ватага рыжих солнечных щенят —

Компания для тех, кто ищет чуда.

Ступай под своды лиственных дворцов

Под переливы лучших из певцов:

Малиновок, дроздов — пичуг свирельных.

Найди поляну, только не шуми.

Там заяц спит у дрёмных нор внутри.

Он проводник и сказочный затейник.

Ты странно жил — то горе, то испуг.

Минуты так и сыпались из рук.

Теперь не потеряешь и мгновенье.

Пока спит заяц, сторожа твой век,

Ты самый главный зайца человек.

Остановилось времени теченье.

Верни на небо солнце, звёздный свет

Далеких снов, несбывшихся планет.

Учи язык зверей, ветров и речки.

И слушай, как растёт вокруг трава.

Запоминай цветочные слова.

И вспомни, что живёшь ты бесконечно.

Что смерти нет. Твой заяц спит в лесу.

А я в ладошках солнышко несу.

***

Драконья мама делает печенье.

Драконьей маме по ночам не спится.

У сына сто десятый день рожденья.

Сын любит шоколадное, с корицей.

Сказал: «Уеду! — начитался мифов. —

В тот книжный город, где дома и люди.

Им плохо без драконов, гиппогрифов.

Они живут… но думают о чуде».

— Пойми, малыш, нам путь туда заказан.

У них коты, собаки, птицы, звери.

Для них мы персонажи страшных сказок.

Неверье закрывает в чудо двери.

Володьке пять. Он, раздобыв бумагу,

Пускает самолётики с балкона.

Ему хотели подарить собаку,

А он всё просит завести дракона.

И печь побольше каждый день рожденья:

Корица, шоколад, чуть кардамона.

В карманах вечно крошки от печенья.

Нет, сам не любит. Это для дракона.

А лет в двенадцать каждый понимает —

Здесь взрослый мир, и в нём свои законы.

Но выше крыши по небу летает

Воздушный змей, похожий на дракона.

Потом по кругу: школа, ВУЗ, работа.

Айтишник с бородой. Слетали в Ниццу.

Рутина, быт, проблемы и заботы.

И вроде, говорят, решил жениться.

А ночью — крыша. Если вдруг не спится.

Чердак давно обжит и обитаем.

— Держи вот. Шоколадное, с корицей.

— Запрыгивай, дружище, полетаем.

***

Однажды ты меня найдёшь.

В сентябрьский сумрак, серый, рваный,

Засунув пустоту в карманы,

Забыв про зонт, шагнёшь под дождь,

Пигмеем став от нелюбви,

Дрожа от холода и страха.

Большая подойдёт собака,

Лизнёт ладонь, мол, по пути.

Там, где, срастаясь с тишиной,

Деревья сторожат границы

В иное, этот мир иной

Меняет город, судьбы, лица.

Скрипит цараписто фонарь.

Медовый сумрак пьян и весел.

И хоть сентябрь отнюдь не май,

Сиренью пахнет рыжий ветер.

Свернёшь направо. За углом,

В твоём родном привычном сквере,

Увидишь вдруг возникший дом.

Толкнёшь незапертые двери.

Приветливо мигнёт окно

И медью звякнет колокольчик.

Ты словно посмотрел кино

Про холод, страх, тоску и дождик.

И позабыв, как страшный сон,

Все неудачи и потери,

Вернёшься в свой любимый дом.

И вспомнишь про миры и двери.

Здесь лунных бабочек ажур.

За стойкой дремлет фрау Марта.

И украшает абажур

Географическая карта.

Разносят водку и абсент

Героям вечного Ремарка.

И на ходу прибрав акцент,

Котяра чёрный шаркнет лапкой.

Ты прячешь радость под ребро,

Ты счастлив, что каноны лживы,

Что ты живёшь давным-давно,

Что смерти нет, а сказки живы.

Я буду ждать и слушать дождь

За дальним столиком у двери.

Однажды ты сюда придёшь.

Однажды ты в себя поверишь.

***

Бредёт октябрь. Летит сова.

Тепла простыл и след.

Медведь идёт писать слова

И прятать их в конверт.

О том, что лес — как мёд и медь —

К зиме почти готов.

О том, что он совсем медведь

И знает мало слов.

О том, что зиму переждём.

Что всё совсем не зря.

О том, что с Ёжиком вдвоём

Они почти семья.

О том, что звёзды из фольги

Пришил на потолок.

О том, что Ёжика стихи

Запрятал в узелок.

Что всё едино: дождь, и снег,

И талая вода.

Что дружба с Ёжиком навек,

А значит, навсегда.

О том, что если на беду…

Что если невзначай…

Читает ёж: «Скучаю. Жду.

Завариваю чай».

***

Я был менестрель и немножко маг,

Держал для друзей трактир.

В саду цвели вишни, хурма и мак,

И рос под окном инжир.

И каждый пришедший мог крикнуть: «Эй!

Подай нам мясной пирог!»

По средам варил шоколадный эль,

В субботу — вишнёвый грог.

И каждый был брат и другому рад:

И эльф, человек, и тролль.

И не было в нашем краю солдат,

Хоть каждый был в нём герой.

У каждого в жизни был свой маршрут.

Но снова дрожит земля.

Беда, коль заплачет придворный шут

На празднике короля.

Воюет король, значит, пробил час.

Давай, подтянись и в строй!

А если не с нами, то против нас.

А значит, теперь изгой.

Но как менестрель я немного мог.

На время закрыл трактир.

И вспомнил, что маг и немножко бог,

И заново создал мир.

Там умные — добрые. Злой — дурак.

Смеётся придворный шут.

В саду цветут вишни, хурма и мак.

А большего не прошу.

***

Ты спишь, а я пишу тебе письмо.

Во сне встречаться легче нашим душам.

Я буду для тебя всего лишь сном.

Забытым, нет — неважно. Спи и слушай.

Весна пришла с чириканьем, журчаньем.

И холод побеждён, как злой колдун.

И вспомнил старый снег, как быть ручьями.

И ты забудешь горе и беду.

Останется от них, что кот наплакал.

Так забывает прошлогодний снег

Когтистый тяжкий след медвежьей лапы

И лёгкий птичьей лапки тонкий след.

Дожди рисуют линии косые,

И старый пень с веснушками опят,

Где наши души бегают босыми

Следами тонконогих оленят.

И если по воде идут круги,

Ты силишься вернуть воспоминанье

И замедляешь лёгкие шаги…

И облачком прохладного дыханья

Я появлюсь — твой позабытый сон,

Цветов вишнёвых ветреный даритель

Из всех весной распахнутых окон.

Я берегу.

Твой Ангел.

Твой Хранитель.

***

Он приходит с работы и сразу к ней,

Не снимая пальто, не закрывши дверь.

Он целует любимый курносый ноc:

— Посмотри, моя лапа, что я принёс.

Ты спала? Не вставай, — поправляет плед, —

Подожди, приготовлю тебе обед.

Закупился едой… Только то? Не то?

Наконец, он снимает с себя пальто.

А она отрешённо глядит в окно.

За окошком позёмка, февраль, темно.

И она покидает уютный плед,

Выгибает спинку, идёт на свет.

У него на столе остывает чай.

У неё в глазах, как всегда, печаль.

— Ничего, так бывает, не голодна.

Он грустит: «Это снова моя вина».

А она вернётся к себе в кровать,

Будет щурить глазки и вспоминать

Свою жизнь человечью и этот дом.

И как кошкой она родилась потом.

***

Причудливой вязью распишут дворы

Коньки и салазки.

На белых снежинках, как сны детворы,

Спускаются сказки.

В мерцающем свете встревоженный лик,

Искрятся поленья.

И я буду рядом молчать о любви

Танцующей тенью.

И хрупкая линия узеньких плеч

И тонких запястий.

Я буду учиться хранить и беречь

От бед и несчастий.

Ведь это так просто — молчать о любви

С тобою лет двести.

Ты будешь миры сочинять и стихи,

А я на них песни.

Дрожащие нимбы седых фонарей

И влажные стёкла.

На них нарисуем забавных зверей,

Влезающих в окна.

Плывущий драккар и знакомый дракон,

Летящий по небу.

Легенды и сказки чужих городов,

В которых нас нету.

Ещё нарисуем усталый маяк

И тёплое море,

Солёные цепи, компас, якоря.

Гонителя горя.

Хранителя счастья с большим фонарём

Из света и палок.

Свидетелем станет конвой воробьёв

Дворовых и галок.

И если зачем-то скрестили пути

Надёжно и нежно,

Так это хранить друг у друга внутри

Тепло и надежду.

Лунный Кот

Луна как круглый глаз большой совы,

И ночь вздыхает шёпотом листвы,

И листья тихой стайкой рыжих птиц

На землю упадут, как сон с ресниц.

Я видела (а, может, снилось мне?),

Как рыбки лунные водили на стене

Причудливый нездешний хоровод,

И наблюдал за ними Лунный Кот.

Он пах туманным дымным молоком,

И шерстку лунную шершавым языком

Вылизывал, совсем как кот земной,

И вёл беседы тихие со мной.

Про то, что он пришёл сюда с Луны,

С её обратной, тёмной, стороны.

И нет других путей, дорог, мостов,

За исключеньем зыбких лунных снов,

Попасть туда, где Лунные Коты

Макают в чудо длинные хвосты

И варят серебристый лунный свет.

Ведь всякий знает, что чудесней нет

Основы для осенних сладких снов,

Что слаще мёда, сказки и блинов.

И кашеварят Лунные Коты

У пламени серебряной плиты.

Там каждый Кот — чудесного адепт,

И сны разны на вид, на вкус, на цвет:

То сладкий, как густая карамель,

То свежий и холодный, как метель,

То звонкий леденцовым монпансье,

То нежный, как печенье финансье,

То тихий летний с шёпотом травы,

То сон осенний с запахом листвы.

Хранят их все в подлунных погребах,

В пучках, горшочках, склянках и мешках.

Тебе оставлю, осень ведь длинна,

Чтоб по ночам не маялась без сна.

Уже светает, должен я идти.

Спи, девочка, спи, маленькая. Спи.

***

Сидели в сквере почти что люди,

О чём-то спорили горячо.

А кошка… Кошка пусть тоже будет,

Хоть кошка, в общем-то, ни при чём.

Потом на кухне за чашкой чая:

«Намажь варенье», «отрежь батон»,

«Я беспокоюсь», «люблю», «скучаю».

Ну а без кошки и дом — не дом.

Они б, наверное, удивились,

Но вряд ли стали б о том жалеть,

Что пропустили коронавирус,

Что пропустили случайно смерть.

А ночью звёзды. А ночью крыша.

«Укутай горло», «надень пальто».

И кошка с ними на крышу вышла.

Без кошки крыша — совсем не то.

Сегодня, завтра… всё так же будет.

И даже, скажем, лет через сто.

А кошки… Кошки почти что люди.

Почти что ангелы. Если что.

***

Крылечко, окошки, ставенки.

Плетень, воробьиный рой.

В избушке жил гномик маленький.

А думал, что он большой.

Скорлупки, сюртук поношенный,

Залатанный колпачок.

В кормушке — для птичек крошево.

За печкой поёт сверчок.

На ветках висят фонарики,

А в печке сидит калач.

Он был не сильней комарика,

А думал, что он силач.

Кормил мотыльков и ёжиков.

Растил под окном цветы.

А в дождь перочинным ножиком

Своим мастерил мосты.

И шёл по мостам над лужами

Жучков, муравьёв народ,

И думал, что очень нужен им,

Кто в бурю весь мир спасёт.

***

Город, милый, прости, я со всякими пустяками.

Как всегда, по ночам с чашкой чая один на крыше.

Звёзды очень хотят, чтобы их по ночам считали.

А иначе зачем они снова на небо вышли?

Ты ведь тоже почти как лес. Прорастал домами.

Растекались потоки машин беспокойной речкой.

А дома — словно ульи с окошками-леденцами.

Вот сейчас бы увидел Медведь — оценил, конечно.

Только нынче зима. Ты же умный, а значит, в курсе,

Что зимою медведи в берлогах и спят до лета.

А ещё сосут лапу. Зачем? Неужели вкусно?

А ежи пишут письма и шлют им свои приветы.

И несут в узелке тепло тех, кто сопит в берлоге.

И хранят в узелке любовь тех, кто сидит на крыше.

Только очень прошу, косолапые милые боги!

Вы храните Медведя!!! Надеюсь, меня вам слышно.

Летом чай и Медведь… По Медведю скучаю. Очень.

Зазвенели-запели трамваи, а значит, утро.

Если я позову, он за мною приедет. Точно.

А совсем без тумана ежам, если честно, трудно.

***

Качаются кроны, беснуется тень,

Тревожатся сонные птицы.

И звёздною ночью, и в пасмурный день

Медведю в берлоге не спится.

Читает ежонка зеркальную вязь,

Берёт на гитаре аккорды.

И грустно глядит пара бусинок-глаз

С медвежьей тоскующей морды.

Там город. И Ёжик сейчас далеко.

Туман прорастает домами.

И время проносится быстрой рекой.

А звёзды всё те же над нами.

И если присмотришься к ним, то поймёшь —

Смеются (ладошка в ладони)

Сияющий Мишка, сверкающий Ёж

На звёздном ночном небосклоне.

И ёжики ходят терять узелки

В туман, где сова и лошадка.

Пока ждут медведи у быстрой реки,

С ежами всё будет в порядке.

***

— Так сколько же дней пролетело?

— Не знаю. Мы встретились в мае, сейчас уже осень.

— Выходит нам семьдесят? Как ты считаешь?

— Мне может и семьдесят. Вам — двадцать восемь.

— Смеёшься. Мы вместе на свет появились. И мир наш — огромное синее небо! А помнишь, как бабочки в небе кружились? И ластились к нам по-щенячьему слепо ручные туманы седыми щенками.

— Я помню — ты плакала. Солнце всходило — щенки исчезали тумана клочками. Ты тонкими листьями небу грозила. А я говорил: «Моя буря в стакане» — и гладил твою золотую головку. А Солнечный Заяц скакал по поляне с цветка на цветок, да так шустро и ловко! Недаром, что тучный. И ты улыбнулась: «Такие пасутся в траве только в мае». Ты с ветром кружилась. Ты к солнцу тянулась.

— Ты всё это помнишь?

— Всё помню, родная.

— Теперь всё иначе: и ветер пугает, и стала седой золотистая чёлка…

— Вам очень к лицу этот цвет, дорогая. Ты самая храбрая в мире девчонка! Нет смерти! Смотри! Только небо и ветер! Мы вместе летим! Видишь?

— Вижу, мой мальчик! Ты самый прекрасный на всём белом свете!

— Я просто влюблённый в тебя одуванчик.

***

Всё колобочилась, бегала вдоль обочины,

Всё говорила про кошкино одиночество.

Где вам понять, вы высокие все двуногие.

Никто не обидит вас, и никто не трогает.

А мы как живём? Мочи нет, если днём и ночью

Силы кошачьи испытываются на прочность.

Обидно, когда назовут вороватой лапой.

Легко рассуждать, если с детства с мамой и папой.

А знаешь, как надоело быть миленькой кошкой,

Выпрашивать ложку еды или хлеба крошку?

Умели бы кошки летать и сбиваться в стаи…

Днём плачу, клянчу… А ночью мечтаю, летаю…

***

Надевает старик штиблеты,

По привычной бредёт дорожке.

Он вчера на дорожке этой

Повстречался с одною кошкой:

«Как Вы нынче?» «Да всё в порядке, —

Голос хриплый слегка простужен.

Наступают кошачьи лапки

На замерзшее брюхо лужи. —

Да и как же нам по-другому?

Мы же сильные, мы же звери.

Раньше грелась в подвале дома,

А теперь запирают двери.

Как Вы сами? Вам, людям, трудно.

По ночам силуэт в окошке.

Вы уснули опять под утро.

Я мурлыкала Вам немножко».

Вместе смотрят на снег в окошко

Эти добрые люди-звери.

Человек вчера встретил кошку,

Чтобы вместе любить и верить.

***

А может, это было не всерьёз?

И Филин-псих, и быстрая река…

Медведь искал ответ на свой вопрос,

А Ёжик строил замки из песка.

А если растеряю узелки

С надеждою, с варением, с мечтой?

И Лошадь из тумана у реки

Окажется не лошадью — совой?

А, может, завтра будет тёплый дождь

И унесёт и лошадь, и сову.

Пока, Медведь, ты где-то меня ждёшь,

Я где-то обязательно живу.

И мир на самом деле очень прост,

Как песенка ручья иль родника.

Я дотянулся лапками до звёзд!

Ночной совой Художника рука…

— Всё это точно было, — думал Ёж,

Сметаемый в коробку для песка.

***

Я замышляю сказочный побег.

Всегда был неуместно рыжей масти.

А тут вдобавок всякие напасти,

Не вовремя пропавший оберег.

А на часах у Ведьмы ровно три.

Мне пишет: «Брось с реальным миром спорить.

У нас здесь звёзды, сосны, запах моря.

А у тебя? Ну только фонари».

— Не только! Птицы! Летние стрижи!

Зимой — снегирь, весною — свиристели.

И, может, будет всё как мы хотели.

И станут вновь картонными ножи.

А во дворе, на луже, по весне

Весёлая бумажная регата.

Ты помнишь, Ведьма, было так когда-то…

— Стареешь, Рыжий, — это не по мне.

— А как у вас? Какой он, Сказок Свет?

Тебя послушать, так не надо рая.

И даже, говорят, не умирают.

Что, вроде, в вашем мире смерти нет.

Наутро он стряхнёт свой странный сон.

Она — песок исчезнувшего моря.

Ну надо же! Приснится же такое.

Ей слышится далёкий клёкот сов.

Спешит по тропке серенький волчок

Беречь людей, опять прилёгших с края.

Любимый муж зажжёт в ночи фонарь им,

Укладываясь к ведьме под бочок.

***

Занимается день. У порога хлопочет лес,

Примеряя одёжки, угодные октябрю.

Сумасшедшая Марта опять прикопала шест,

Бельевой, неказистый. И ходит как к алтарю.

Вяжет ленточки разные. То от людских хвороб,

То чтоб в зиму от лютых морозов спасти зверьё.

Духи леса тенями сползаются на порог,

Чтоб, как встарь, тихим шорохом листьев хранить её.

Заговаривать страх, помогать сохранять покой.

В это время тревожное каждый защите рад.

Все соседи махнули на Марту давно рукой

И при встрече от старой чудачки отводят взгляд.

Укрывают сновидцев от ветра ладони крыш.

Ворох листьев хранит от остуды тепло норы.

И приходит волшебник октябрь, конопат и рыж.

Дождалась, значит, Марта осенней своей поры.

Залетевший случайно, уснул в водостоке лист.

Легче пёрышка птичьего Марты летит душа.

Начинает свой путь заплутавший осенний лис

По сияющим звёздам Большого, как есть, Ковша.

Жмётся тельцем продрогшим к опалой сырой листве.

То от лютых морозов его индевеет шерсть.

Слышишь, Марта, весной я опять доберусь к тебе.

Зацветет, как и прежде, твой старый дурацкий шест.

И когда по весне из тяжёлых смурных кулис

Выйдет солнце, трава — там где было одно жнивьё,

На порог старой Марты приляжет усталый лис,

Чтоб услышать, как юная Марта его поёт.

***

Где слышит телеграфный столб не шум перрона,

А ветра шёпот, гомон птиц, живущих в кроне,

Где всех прошедших имена хранят дороги,

Зажгли костёр и сели вкруг другие боги.

Скитальцы сказочных дорог, чудес умельцы.

Спиралью временных путей петляли рельсы.

Где делает петля скачок — для тех, кто верит, —

Сидели рядом у костра ребячьи звери.

Бродяги Млечного Пути, адепты детства.

Потёртый плюшевый медведь — с заплаткой сердце.

Ежонок дырочкой в боку свистел с жуланом.

Щенок с зайчонком толковал о самом главном.

Потом устало поднялись. Зайчишка плакал.

Любовь и веру — в рюкзачки. Надежду — в лапы.

Несущего в себе тепло ждала дорога.

Любви в любые времена должно быть много.

***

Если б звери могли говорить иль писать рассказы,

Люди вряд ли поверили б сказочной болтовне.

Жил на свете медведь, состоящий из разных сказок,

Напридуманных маленьким мальчиком в полусне.

У него было рваное ухо, четыре лапы.

Ну медведь и медведь, только плюшевый, небольшой.

Манной кашей кормил его мальчик тайком от папы

И рассказывал вечером, как долгий день прошёл.

Если б звери могли говорить, ну и кто б их слушал?

У людей у самих много дел, а ещё кредит.

Только чуют беду человечью медвежьи души,

Сердце плюшевое почему-то опять болит.

Значит, надо идти, значит, снова зовёт дорога.

Значит, рано ещё расползаться совсем по швам.

Потому что любви никогда не бывает много,

А тем более если любви не хватает вам.

«Пассажира принёс, — машинист открывает дверцу

В закуток проводницы, смеётся. — Уже в годах.

Да на рельсах сидел — ухо рваное, лапа кверху.

Автостопом из детства, но только на поездах».

А в стерильной палате при тусклой больничной лампе

В уголке у двери третья слева стоит кровать.

Обнимает медведь человека мохнатой лапой —

Пожилой человек начинает опять дышать.

Ты же просто ребёнок, а дети не верят в смерти.

Дети верят в надёжных друзей, и в любовь, и в свет.

Всё, что нам остаётся, так это любить и верить,

Что когда любви много, то смерти и вовсе нет.

«Оклемался? Медведь-то откуда? А врач: «Куда там!» —

Говорил», — санитарка тихонько прикрыла дверь.

После будет рассказывать смерть молодым смертятам,

Мол, гуляет по миру страшенный лохматый зверь.

— Ма, прости, не пропал. Ну немножечко было туго.

Всё куплю, починю, да какая же в том беда.

Может, помнишь мишутку из детства с зашитым ухом?

Говоришь, как уехал, так выбросила? Ну да.

***

Я умер вчера, мне было три тысячи лет.

Прожив сорок жизней, пройдя все земные дороги,

Как вы выбиваетесь в люди, я выбился в боги,

Поверив в добро, мотыльково стремился на свет.

Я стал этим светом, звездой путеводной, огнём,

Пылающим сердцем, готовым вобрать все печали.

Но зла и потерь стало больше, чем было вначале.

Я больше бы пользы принёс, если б стал фонарём.

Тогда я стал бурей, весёлым безжалостным ветром,

Раздувшим пожар, погасившим во мраке свечу,

Под стать потерявшему сердце и ум силачу

В порыве безумном сметая миры и планеты.

Потом я смирился, оставил былые мечты.

Бродил в облаках по тропинкам, как горное эхо,

Стал шорохом трав, колокольчиком детского смеха,

Черничной росой на прозрачном крыле стрекозы.

Я был уже древним, минуло три тысячи лет.

Вернулся к началу, пройдя все пути и дороги.

Не зная ни счастья, ни смысла, больной и убогий,

Стал камешком острым, случайно попавшим в штиблет.

В то утро я был как холодный и липкий туман,

Ползущий ужом по булыжникам узеньких улиц.

На краешке крыши, от счастья и страха зажмурясь,

Ребёнок мечтал, как нырнёт в голубой океан

Небесных зверей и погладит всех облачных зайцев,

Кудрявых овечек и тучных пушистых котов.

Я к роли Хранителя-Ангела не был готов,

Но кто-то же должен хранить непосед и скитальцев!

Мне было легко, я смеялся светло и беспечно.

И смыслом, и счастьем наполнились серые дни.

В могуществе мало кто может тягаться с детьми.

Нас двое. Ребёнок и древнее, светлое, вечное Нечто.

***

Он маленький был и носил очки.

Он море видел в дворовой луже.

Запоем читал. Забывал ключи.

Кормил котов — потому что нужно.

Он знал, что под крышей живёт дракон.

Он видел, что ветер восточный — синий.

Плавает в небе огромным китом.

Небо прекрасно невыразимо.

Но в каждом рассказе есть «а потом».

Вот ребёнок становится взрослым.

Ему про деньги, кредит и дом —

А он про море, медуз и остров.

Сначала пытался людей понять,

Стучал в закрытые крепко двери.

А Бог смеялся. Кому и не знать,

Как трудно быть, когда в нас не верят.

И Бог приходит к нему тайком.

Ведь Бог всегда по таким скучает.

Хранить безбашенных чудаков

Куда приятней за чашкой чая.

***

Я хожу по лету, и мне не тесно

В башмаках дурацких. Горланю песни.

И держу за хвостик счастливый вестник —

Солнца летнего тёплый луч.

Он неслышно скользит как большая кошка,

Греет нос и щекочет мою ладошку.

За спиною рюкзак, а в кармане крошки.

Лес цветаст, стрекозин, пауч.

Облака парусами встают над лесом.

Тайны тропок хранят паутин завесы.

И врастают грибные дожди отвесно

В изумрудной листвы прибой.

Где-то есть города, поезда и люди.

Кто в собачьей упряжке, кто на верблюде.

Я по пояс в траве, по колено в чуде.

Только птиц да ветров разбой.

Я хожу по лету, со мною пьяный

Земляничный ветер лесной поляны.

Шмель гудит басово, надсадно, рьяно,

Как поющий в траве гобой.

И летят по канве голубого ситца

Облака, мотыльки, журавли, синицы.

А вокруг только то, что зимою снится —

Лето, солнце. Да мы с тобой.

***

Он не помнит, кто он и откуда,

Дождик, заплутавший в сентябре.

Просто он умеет это чудо —

Помогать упавшему тебе.

Если ты несбывшееся море,

Если ты погасший звёздный свет,

Если ничего нет, кроме боли,

Он звонит и говорит: «Привет».

И играет до утра на скрипке —

А ты слышишь нужные слова.

И ты снова море, скрип калитки.

И ты снова можешь подпевать.

Если слышишь, плачет скрипка-ветер,

Знай, что кто-то помнит о тебе.

Просто он дежурит в этот вечер

По твоей заплаканной судьбе.

В сентябре не переживший боли.

Как струна звенящая тонка.

Просто он когда-то был тобою,

Так и не дождавшимся звонка.

***

Влажные стёкла озябших ночных витрин,

Рты подворотен и пристальный взгляд окон.

Ходит по городу призрачный господин,

Новые судьбы разносит смотрящим сон.

Ангел-хранитель для слабых и робких душ

Судьбы неспетых людей собирает в горсть,

Облаком бродит, неловок и неуклюж,

Сентиментальный и странный меняла-гость.

Нянчит за пазухой старую фрау Тилль:

«Как же так вышло? Ну как же ты так смогла?

Ну ничего, ты свободна, давай лети!

Будешь счастливой!» И, слыша его слова,

Где-то когда-то, а может, уже сейчас,

Прошлую жизнь забывая как страшный сон,

Фройляйн Весёлая Тильда прищурит глаз,

Ставя герою Ремарка на столик ром.

Призрачный герр вынимает колоду карт.

Судьбы тасует, реальности, сны, миры.

Кто-то его называет Счастливый Фарт.

Кто-то пришельцем с далёкой слепой звезды.

Хобби пришельца — менять по щелчку судьбу

Тихих, несмелых, кто мало чего достиг.

Небом обнимет и скажет: «Счастливым будь!»

Кто-то же должен беречь на Земле таких.

***

В тот первый раз я случился в мае

Одним из пяти горемык-сирот.

Сначала братья вокруг пищали.

Затихли — и мир объявил бойкот.

Мне было страшно. Жалел, что выжил.

И даже рад был, что очень плох.

Смотрю — кот драный из света вышел.

Я понял, что это кошачий бог.

Второй раз снова родился в мае,

Как будто поставленный на repeat.

И снова в том же сыром подвале

Я слушал, как ветер в трубе шумит.

И знал, что осталось терпеть немного —

Придёт, как и раньше, кошачий бог.

Но ты мою изменил дорогу.

Ты просто добрый. Я просто кот.

Мы жили ладно, тепло и чудно

Шестнадцать долгих счастливых лет.

Расстаться было ужасно трудно.

Ты только помни, что смерти нет.

Что те, кто очень друг друга любят,

Останутся вместе и не умрут.

Родные души. Коты и люди.

Коты вообще никогда не врут.

И наши судьбы навеки сшиты.

А значит, однажды наступит май.

Ты только дверь оставляй открытой.

Ты только сердце не закрывай.

***

Осень выползнем скользким пролезет в любое нутро.

И домов, и подвалов, и душ, наизнанку надетых.

Кто-то в небе огромную лейку сменил на ведро.

И иллюзия, будто совсем отменили рассветы.

Только серость и дождь, да фонарь украшающий нимб.

Сэм по лужам бредёт, он итожит года и потери.

Вот бы чудо случилось, портал бы, как в книжке, возник.

Но реальность — не сказки, да Сэм в них не слишком и верит.

Воротился домой, событийную ленту прочёл,

Чтобы снова проснуться в ночи от тревоги и страха.

Подмигнул сам себе и для храбрости звякнул ключом.

Вздрогнул: снова, как в прошлую ночь, где-то воет собака.

Просыпается — ночь. Колыбельно качает вагон.

Тихий свет ночника и старик у окошка скучает.

— Поднимайся. Уже приближаемся. Скоро перрон.

На дорожку попей, как положено, крепкого чая.

Только что ж ты прозрачный? Неужто тумана хлебнул?

На границе миров с вами, дурнями, вечно запарка.

Ты сновидец никак? Ай-ай-ай, — говорит. — Ну и ну.

Шелестит, как опавшие листья в заброшенном парке.

Ну да ладно. Проснёшься отсюда — беги на вокзал.

Я скажу тебе поезд, вагон, направление, время.

Что, как студень, дрожишь и от страха таращишь глаза?

Не Харон я. И рельсы не Стикс. Проводник я. Еремя.

Это в книжках порталы и двери, а в жизни, чудак,

Новичку в Междумирье попасть — как цыплёночку в ощип.

Или мухе в смолу. Вот, держи на дорожку пятак,

Чтобы сон не забыть. Просыпайся! И хлопнул в ладоши.

А потом говорили по-разному… Осень, мол, сплин.

Про сезоны дождей. И что многие люди в миноре.

Поискали для вида. Но Сэм много лет как один.

Как на пенсию вышел, заели печали и хвори.

Кто-то сетовал: вот, одиночество всё и нужда.

Кто-то вспомнил про бред про пятак под подушкой и поезд.

Сэм летел над водой — и от радости пела вода.

Сэм бежал по земле — и трава вырастала по пояс.

***

Вместе с солнцем клонился к закату день.

Старый ворон баюкал своих детей:

— Этот мир для орлов и для лебедей.

Здесь ворон не любят.

Будут камни, рогатки — судьбы печать.

Не носите на сердце своём печаль.

Не копите обид, чтоб рубить сплеча —

Вы другим не судьи.

Завтра снова займётся чудесный день:

Запоёт соловей, протрубит олень.

Но кому-то дан свет, а кому-то — тень.

Вы держитесь тени.

Только кто станет слушать такой совет,

Если ты крылат и тебе мало лет.

Да к тому же любовью семьи согрет.

Ты отваги гений.

И пускай я дожил до закатных дней,

Не видал той тоски и любви сильней.

Как хоронят вороны своих детей —

Боль их сердце студит.

На минуту утихнет их скорбный грай.

Ждёт крылатых детей их вороний рай.

И вернутся назад, заглянув за край.

Вороньё — не люди.

У ворон нет воздушек, ножей, гранат.

Каждый солнцем, крылом и семьёй богат.

И, пугая всех добрых людей, в закат

Унесётся стая.

Если ты поднимешь с земли перо,

Если ты помашешь им вслед крылом,

Если ты ответишь добром на зло —

Ты уже другая.

***

Листает время вечный календарь.

Безвременье скользит как тень луны.

Дороги помнят нас, идущих вдаль,

Причастных тайнам будущей весны.

По лабиринтам улиц, площадей,

Делясь несовершенством и теплом,

Летают сны несбывшихся людей

И задевают сбывшихся крылом.

Двенадцать взмахов крыльев до весны,

Где листья соревнуются с травой.

Там будет новый мир, и будешь ты —

Счастливый, человечий и живой.

Молочный месяц. Газовый рожок.

Бесчисленных случайностей игра.

Уводят за неведомый порог

Ночных кошмаров супермастера.

Наматывают время на клубок,

По-птичьему о чём-то гомоня,

Старушки. В общем, мир не так уж плох.

Но снова обошёлся без тебя.

Запомнишь неслучившееся вновь.

Ты дерево. Ты на ветру стоишь.

Танцуешь колыбельную любовь,

Баюкаешь птенцов уснувших птиц.

***

Дорога без конца и без начала:

Вокзалы, пункты, станции, причалы.

И мы по ней то шагом, то ползком.

А то бегом или на лёгких крыльях.

Поэт уронит пару строк чернильных

Про что живём и сетуем о чём.

Ромашковая девочка из ситца

Мне снилась до и вечно будет сниться,

Сбываясь тёплым солнцем, новым днём.

Потупит взор — и душу рвёт на части

Иллюзия исчезнувшего счастья.

Смеётся — сердце пляшет босиком.

Не бойся. Я всё время буду рядом.

И если потревожу птичьим взглядом

Иль ветерком, уснувшим в волосах,

Ты просто будешь знать, что всё случилось —

И снова нам дарованная милость,

И снова время «лето» на часах.

***

— Родиться лучше всё-таки весной, под шум ручьёв, весёлый стук капели.

— А где мы встретимся?

— Мы встретимся в апреле, звенящем сотней птичьих голосов.

— Как будем жить?

— Мы убежим в июнь. Вся наша жизнь — одно большое лето — так много в ней любви, тепла и света! И дверь свою закроем на засов.

— А где наш дом?

— Дом будет в сентябре. В опятах пень, как рыжий нос в веснушках. Мы травами набьём свои подушки и строчками стихов украсим день.

— А где мы будем спать?

— Для сна — февраль. Медвежий, лютый, ветреный и снежный. Но для двоих зимующих он нежный. Давай всё время вместе зимовать.

— Ну а потом?

— Всё повторится вновь. Рожденье, встреча, жизнь, любовь и вечность. И нежных душ влюблённых бесконечность. И быстротечность с правом на любовь.

***

Последний этаж. Крыша — дома макушка.

Под крышей — окно. За окошком — кормушка

Для птиц всех размеров, пород и мастей.

Чтоб больше слеталось к обеду гостей,

Орехов и ягод я им насыпала,

Прибила кусок несолёного сала.

Из конского щавеля, чертополоха

Вязала букетики (кушали плохо).

Арахис, боярышник, вишня, брусника,

Подсолнух, желток, бузина, костяника…

Когда прилетал незнакомый субъект,

Я в гугле искала — что ест, а что нет.

В то утро не клёст, не снегирь, не ворона —

Сидел на кормушке детёныш дракона.

Озябший малыш, с перепонками лапы,

Один в целом мире, без мамы и папы.

Схватила в охапку, укутала пледом.

Списалась по вайберу с бывшим соседом,

Металась по сайтам, звонила с айфона:

«Ребята! Скажите, чем кормят дракона?»

А люди смеялись, а люди шутили,

И пальцем над ухом, наверно, крутили.

А я почесала Дракошу за ушком,

Включила мультфильм и купила игрушку,

Крупы, апельсинов, яиц и печёнку —

Питанье хорошее нужно ребёнку.

Для кашек и фруктов объёмный смеситель,

Подумав, добавила огнетушитель.

Дракон подрастает и кормит синичек,

Бродячих котов и зимующих птичек.

Кто сам позабытый сидел за окошком,

В беде не оставит ни птичку, ни кошку.

А что у стола перегрызаны ножки,

В подпалинах мебель и чёлка (немножко),

И голос его по ночам слишком громок…

Так что Вы хотите? Он просто ребёнок!

Теперь уж весна, он подрос и летает.

Пойду собираться. Сказал, покатает.

***

Время найти в облаках луну,

Время считать цыплят.

Жил на опушке один колдун

Много веков подряд.

И, вопреки городской молве,

Делал одно добро.

Вишня, малина и бересклет.

В шляпе носил перо.

Сушит старик на окне грибы,

Варит в печи компот.

По половицам лесной избы

Шастает рыжий кот:

— Может быть, плюнем на лес? Ну к псам!

Ведь одичали. Ну?

Всё-таки кот у тебя… И сам,

Может, найдёшь жену.

Время заваривать крепкий чай:

Мяту, чабрец, улун.

Котиков лучше не огорчать,

Даже когда колдун.

— Так и приехали в город к вам, —

Новый сосед затих.

Рыжий таращится хитрован:

— С кем не бывает? Псих!

Время поставить из яблок сидр,

Время шарлотку печь.

Стал потихоньку меняться мир.

В крыше исчезла течь.

Кактус зацвёл. Прилетел дракон

(К тем, кто дракона ждал).

Тем, кто мечтал свой покинуть дом —

Поезд, перрон, вокзал.

Дед из четвёртой помолодел,

Вновь отпустил усы.

Верьте хотите, хотите нет —

Ходят назад часы.

Я эту сказку к чему веду —

Новый дурацкий стих —

Каждый, кто добрый внутри колдун,

С виду, наверно, псих.

Старик и Кошка

Старик повстречал незнакомую Кошку:

«Вы как, дорогая?» «Продрогла немножко.

Но, в общем, терпимо. Бывает и хуже,

Когда толстым льдом покрываются лужи.

А Вы как? — спросила учтивая Кошка. —

Я раньше Вас часто видала в окошке.

Горел до утра в Вашей комнате свет,

Вы тяжко вздыхали и кутались в плед».

Сердечком озяб и душою простужен,

Но каждый на свете кому-нибудь нужен.

И вместе смотрели на снег из окошка

Счастливый Старик и счастливая Кошка.

***

Ветер и дождь, я привычно бреду по лужам,

Храбро сражаясь с желанием их промерить.

Мокнет на лавке медведь — никому не нужен,

Пуговки грустно глядят на мордашке зверя.

Плюшевый, старый, давно оторвали лапу,

Пуговки разные — видно не раз пришиты.

Будет дружок, заберу, посажу под лампу.

Все мы когда-то бываем людьми забыты.

Каждый ребёнок помнит, как был звездою.

Знает, что он бессмертный, бесстрашный, сильный.

Ну а потом… жизнь, работа и всё такое…

Вот мы и дома! Какой ты, медведь, красивый!

Всё расскажу про себя. Отдыхай с дороги.

Я тебя к лампе — поближе к теплу и свету.

Мы полюбили и стали почти как боги,

Пели осанны ветрам, поездам и лету.

Кровь наша — свет и огонь ледяных созвездий.

Ветер мешался с дыханьем земли и моря.

Мы всемогущими были, совсем как дети.

Наша любовь — оберег от любого горя.

Был понарошечный зверь самым лучшим другом.

Слушал, кивал, согревался, светился счастьем.

Тоже, наверное, вспомнил про жизнь другую,

Где нет дождей и потерь, нет обид, ненастья.

Дождь всё идёт, и фонарь за окном мигает…

Нам хорошо, медведь, мы в тепле с тобою.

Только любя взахлёб, человек вспоминает,

Как он умел светить, когда был звездою.

***

Не зная брода, не веря в чудо,

Они выходят из ниоткуда.

А в Ниоткуде сегодня людно,

И нет никакой зимы.

Лежали звери с сердечной раной

На антресолях, в шкафах, в диванах.

Кто был трёхлапым, кто с ухом рваным,

Кто видел плохие сны.

Из капель море, из льдинок вечность.

Как Герда Каю про человечность,

Как звёзды небу про бесконечность,

Так Бог про конечность нас.

Что без любви нам всем точно крышка.

Читаем мало, живём вприпрыжку.

А, может, комп поменяв на книжку,

Откроем мы тайный лаз?

Вернутся звери, хвосты из плюша,

Вельвет на пузе, из меха уши.

И если скажут что, ты не слушай,

Ведь плачут они как мы.

И небо вспомнит полёт драконов,

Бумажных птиц и китов картонных.

Любовь, добро навсегда законны,

Как каждый приход весны.

***

Сова говорила: «Я мудрая очень.

Я много видала и знаю немало».

Когда птичьи стаи пророчили осень,

Сова из чулана, спеша, доставала

Чернила, бумагу, перо и наливку.

А как без наливки в сырую погоду?

А люди ушли, на запоре калитка

До нового лета, до нового года.

А люди вздыхали, что осень надолго:

Депрессии, слякоть, дожди и простуда.

И как ни старались, всё было без толку —

Не верится осенью в сказку и чудо.

Сова торопилась, сова сочиняла, —

Наливка и чай, кардамон и корица —

Упрятав до клюва себя в одеяло

Лоскутного яркого летнего ситца.

А после летела в потерянный город,

Тоскливый и грустный, как ёжик в тумане.