Бесплатный фрагмент - Сказка, рассказанная вечером
Смерть комара Григория
Комар Григорий умирал. Вокруг него собралась семья, со скорбью смотревшая на последние мучения. Вялый хоботок Григория болтался, как вареная макаронина, да и цвета был такого же нездорового. Лапки умирающего бессильно поджались и лишь изредка подергивались. Сморщенное брюшко, в былые времена тугое, гладкое, налитое вкусной, сочной, яркой кровью, было бледно-серого цвета и волоски на нем были такие же бледные, неряшливо растрепаные и вызывали чувство острой жалости. Фасетки глаз тускнели все сильнее и походили на неисправную елочную гирлянду, свернутую в клубок и моргающую глухим светом неисправных светодиодов.
Сын Григория, комар Степка, стоял впереди всех и ковырял в хоботке, вытаскивая оттуда сгустки полузасохшей крови, с интересом их рассматривал и пытался всосать обратно, издавая неприятные хлюпающие звуки. Мать Степки, комар Валькирия, трубно вздохнула и дала затрещину Степке. Тот не обратил внимания и продолжал ковыряться в хоботке. Степка был пришибленный с детства, когда его оглушило коровьим хвостом, после того, как он попытался позавтракать на шкуре буренки. Откуда ему было знать, что даже матерые оводы ломали зубы, пытаясь прокусить коровью шкуру. Потом было отравление кровью пьяного туриста, что дало осложнение на и так не крепкую ЦНС молодого комара. Степка был классический аутист с легкой формой шизофрении.
Комар Григорий умирал. Причиной смертельного недуга была газовая атака в палатке туристов, куда Григорий, проявив изворотливость, проник через отверстие для шнурка, стягивающего полог. В недобрый час оказался Григорий в палатке. Как раз в этот момент человек применил антикомариный спрей, грубо нарушив конвенцию, запрещающую применять отравляющие вещества в период с 5-ти до 09:30 утра — период наибольшей активности комаров. Но несмотря на все комариные протесты и демонстрации, особенно в вечернее время, люди не принимали во внимание отстаивание комарами своих прав. Эта жестокость была необьяснима и приводила к новым эскалациям конфликта по всему земному шару. Григорий стал очередной жертвой изуверского отношения людей к комарам.
Комар Григорий умирал. Такая нелепая смерть, еще не старого комара, в полном расцвете сил, в возрасте 6 дней, вызывала у семьи горестное недоумение и скорбь. Валькирия обхватила крыльями ставшее невыносимо легким тельце супруга и застыла в печальной прострации. Степка хлюпнул хоботком, всосав очередной сгусток крови и неуверенно, зигзагами полетел к палатке, где столкнулся с мучительной кончиной его отец. Ошибка Григория не отложилась в ЦНС Степки. Он понял лишь одно — там есть еда.
Милосердие — вот чего не хватает этому миру. Это подтверждается миллиардами страшных комариных смертей, совершенных безжалостными людьми. Но флаги доблестных комариных армий не опускаются и на смену погибшим героям, из личинок вылупляются новые герои и героини. И война будет продолжаться до последнего — человека или комара. Валькирия подняла сухие фасетки глаз к небу и поклялась не позже третьего восхода солнца, после смерти Григория, отложить не меньше 300 яиц, чтобы возместить невосполнимую утрату и отомстить ненавистным людям новыми отрядами комаров.
Бесконечная война продолжалась. Берегите себя, люди и комары.
Волшебная кошка Даша и приключения полярников
Мальчик полусидел в кровати, накрытый теплым одеялом, вертел в руках телефон и вполуха прислушивался к голосам взрослых за стеной. Мамин голос был высокий и жалобный, папин — густой и успокаивающий. Тетя врач что-то бубнила, позвякивала склянками, шуршала бумажками и щелкала замком большой кожаной сумки. Мальчику сумка сразу не понравилась — она была большая, квадратная, скрипучая и остро пахла лекарствами. И внутри явно притаились большие стеклянные шприцы, которые так больно кололись.
Из-за стенки доносились незнакомые слова, с тревожными интонациями. Воспаление, ремиссия, какой-то «лёгкий атёк» или «атёк лёгкий», Мальчик не понял. Тут снизу донесся едва слышный стук и на одеяле, прям возле лица Мальчика, неожиданно возникла кошка. Горячее дыхание защекотало ухо, а урчание стряхнуло полудрёму. Теплый и мокрый нос ткнулся Мальчику в щёку и шершавый обжигающий язык приятной тёркой прошёлся по виску. Мальчик заулыбался и прищурился от удовольствия.
Мама зашла в комнату, встала у кровати и несмело улыбнулась. Мальчик вопросительно посмотрел на нее. Зашел папа, что-то прошептал маме на ухо и вышел. Мама присела на кровать, обняла Мальчика и сказала, что все в порядке, просто ему надо немного полечиться и побыть в кровати. Потом она почему-то отвернулась, её плечи затряслись, она закрыла лицо руками и выбежала из комнаты. Зашел папа, поправил одеяло, поцеловал Мальчика и сказал что мама просто устала, а так все в порядке, поспи, вышел из комнаты и закрыл дверь. Мальчик ничего не понял, вздохнул и посмотрел на кошку, которая лежала рядом с подушкой, поджав под себя лапы и хвост. Кошка глядела на Мальчика немигающими полузакрытыми глазами и негромко урчала, как дедушкин телевизор.
Тут негромко тренькнул телефон, который Мальчик держал в руке под одеялом. Мальчик вытащил руку и посмотрел на экран. «Вам пришло одно новое сообщение». Мальчик удивился. Еще больше он удивился, когда увидел, что в СМС вместо слов были одни точки, странно разделенные на какие-то группы. Неожиданно Мальчик понял, что он знает, что это за точки и почему они разделены на группы. Две недели назад к ним в класс приходил пожилой мужчина и рассказывал про полярников, про то, как им было трудно на Северном полюсе, как полярники не имели никакой связи, кроме как древний передатчик, по которому можно было общаться только азбукой Морзе. Мальчика тогда так заинтересовал рассказ пожилого мужчины, что он пошел в библиотеку, попросил книгу про полярников и выучил азбуку Морзе. И вот теперь ему приходит СМС с азбукой Морзе!
Мальчик осторожно откинул одеяло, прислушался — за дверью была тишина. Потихоньку встал с кровати, подошел к полке с книгами и нашел учебник по азбуке Морзе. Так же потихоньку залез обратно под одеяло и стал расшифровывать послание. Это было невероятно — ему пришло сообщение от полярников! Мальчик не заметил, как кошка мягко спрыгнула с кровати и тихо выскользнула из двери. Ему было не до этого. Судя по сообщению, полярникам требовалась его помощь.
Несколько дней Мальчик усердно расшифровывал сообщения, писал ответные сообщения, тоже точками и почти не замечал приходов врача, которая поила его микстурами и колола уколами. Так же он не замечал тревожные взгляды мамы и задумчивые папы. Полярникам требовалась его помощь! Наконец, Мальчику пришло последнее сообщение о том, что на полюс пробился ледокол, его поблагодарили и написали, что без его помощи им пришлось бы очень туго. И в тот же день врач, мама и папа, стоя у его кровати, с радостью сказали ему, что он здоров и пора уже вставать с больничной койки!
Вечером Мальчик еще раз посмотрел на молчащий телефон, вздохнул и перелистнул очередную страницу книги, рассказывающей о путешествиях. Миры Хейердала, Беринга и Марко Поло полностью захватили его внимание. В соседней комнате папа Мальчика тоже вздохнул с облегчением, захлопывая учебник по азбуке Морзе — нелегко ему было сочинять послания эти несколько дней, погладил маму по руке и поцеловал её в покрасневшие от слёз глаза. А волшебная кошка Даша, в очередной раз пришедшая на помощь людям, негромко мурлыкнула, сверкнула глазами и растворилась в темном углу комнаты. Её помощи ждали еще очень много людей…
Волшебная кошка Даша и будущая Дашенька
И вот, значит, идет волшебная кошка Даша по деревенской улице и видит — вываливается из бани мужик! Ну, как полагается, голый вусмерть, аж шатается от избытку! На плече — «За ВДВ!» и листик березовый прилип. А ниже — живот выпуклый, волосатый да хвостик арбузный, отсох почти. Дышит мужик шумно, да матерится затейливо. А как тут не материться — сынок пятигодовалый ковшик лишний на каменку плеснул, да и смылся матери под юбку! Трет мужик глазки заплывшие, да поленницу щупает, на предмет полена поувесистей, что бы значит в печурку подкинуть, ага.
Кошка Даша добрая конешно, но даже у волшебных кошек край наступает, когда что. Фыркнула Даша, чихнула, по-кошачьи так, с лапой по усам, да и хвост трубой и пошла так гордо, в другую сторону. На Тузика соседского даже не посмотрела, когда он вроде как кинулся на неё, порядок, так скать, на своей улице навести, а то что там, прям рядом кошки спокойно ходят. Да только не добежал до неё Тузик. На месте крутиться начал, да лапой по морде бить, да скулить жалобно. Ну а как тут не заскулишь, если пчела в нос вдарила!
А мужик вэдэвэшный, с хвостиком, взвыл вдруг нечеловеческим голосом. Ну как нечеловеческим? Это когда вроде и человек кричит, но если вдруг наступит он на грабли (прям натурально — на грабли!), а они еще в прошлом годе, когда мужик сломал их посередке и бросил возле сарая, притаились в лопухах да крапиве, дожидаючись своего часа, да и дождались! И значит, наступает он на грабли, а они каааааааак дадут ему с размаху прям в хвостик!!! И вот значит по бубенчикам-то и получай-то! От грабель-то! Мужик-то грабки-то свои хрясь — бубенчики-то прикрыть! А там в притолоке-то сараюшном гнездо осиное! Которое мужик-то и сбил грабками-то! Осы-то и давай мужику показывать, чем хрен редьки-то не слаще! Кааааааак побёг мужик-то по деревне, грабками размахиват, орёт дурниной, да бьёт себя по телесам, ос, значит, сбивает.
А глазищи-то дурные мало того что самогоном залил, так еще осы кусанули пару раз. И всё, кирдык! Не видит ни хрена! И кааааак даст башкой-то дурной по поперечине возле конюшни, где мимо пробегал! Так и брык с колёс! И валяется, придурь пьяная! А поперечина-то ворота конюшенные открывала! И побежали оттудова, с конюшни-то, лошади все! Хорошо, мужик сбоку валялся! А то отшибли бы бубенчики напрочь, да и рёбра пострадали бы, к бабке не ходи! В общем, повеселился мужик. Мало того, в навозе извалялся, так еще неделю с конюхом ворота чинил, во как лбом вдарил! С тех пор не пьёт мужик, с сыном пятигодовалым по грибы ходит, да на рыбалку. А жена его не нарадуется, когда свой живот выпуклый наглаживает — ой, хорошо-то как! Федька есть, да Дарья будет!
А волшебная кошка Даша сидит на завалинке, да лапу с усами нализывает, к гостям. А чо бы нет-то? Кто ж на деревне гостей не любит? Заходите, гости дорогие! Федька всегда рад, да и Дашенька не против будет!
Камин
Старый художник тяжело вздохнул и поплотнее закутался в драное одеяло. Ааа, бесполезно, теплее не стало. Он ложился спать одетым, но это не спасало от влажной стылости в большой, почти пустой комнате. Сонное тепло неумолимо истончалось и улетало в никуда. Хриплый кашель болезненно прозвучал гулким выстрелом. Наверное чахотка, подумал художник.
Холод вытеснял из сознания все мысли и желания, из которых осталось только одно — согреться. Внезапно художник отбросил одеяло и поднялся с топчана, озаренный догадкой.
Я сделаю это! Это будет… это будет… Растерев ладони, стараясь разогнать кровь и согреть пальцы, художник подошел к мольберту, стоявшему посреди комнаты. Рядом, на полу, лежали — палитра, грязные тряпки, о которые мастер вытирал кисти, стояли плашки с краской и кистями, и бутылка дешевого вина, на горлышке которой лежала корка хлеба, а поверх корки — кусок сыра и луковица. Художник встряхнулся, как пес, прогнал остатки сонной вялости, схватил хлеб, сыр и луковицу одной рукой, другой взял бутылку. Сделал пару торопливых глотков, поморщился от кислятины, куснул крепкими еще зубами засохший хлеб, сочно хрумкнул луковицей, закусил сыром. Отхлебнув еще раз, быстро отставил полупустую бутылку, положил аккуратно рядом хлеб, кусочек сыра и половину луковицы на кусок пергамента. Медленно и аккуратно взяв в пальцы свинцовый грифель, застыл на мгновение, концентрируясь перед работой…
Когда приходило вдохновение, художник забывал о времени, пространстве, голоде и холоде. Он работал исступленно, четкими, резкими, но точными движениями, нанося на холст штрихи и мазки. На секунду откидывал голову, прищуривался, оценивая и примеряясь, и снова бросался с кистью наперевес, как в последний бой…
Глубокой ночью художник нанес последний удар-штрих, устало опустил руки, уронил голову и сделал два шага назад. Постоял, закрыв глаза. Потом разжал пальцы и кисти упали на пол. Не поднимая головы, открыл глаза, посмотрел на бутылку вина. Опустился на ящик, стоявший рядом, протянул руку, взял вино и запрокинув голову, в несколько глубоких глотков осушил бутылку. Подождав, пока мнимое тепло начнет расходиться внутри, повернул голову к мольберту и посмотрел на картину.
Комната озарилась светом от пламени, плясавшим на дровах, которые лежали кучкой в большом камине. Тепло начало волнами расходиться, заполняя немаленькое помещение. Художник тяжело поднялся с ящика, пододвинул стоявший у стены стул ближе к холсту, сел, протянул руки к камину, согревая ладони и застыл, наслаждаясь ощущением великолепия картины и окутывающим его счастьем от выполненной работы…
На следующий день молочница Магда, обеспокоенная тем, что старый художник не вышел к ней, что бы забрать кувшин молока, постучалась к нему в дверь. Дверь скрипнула и приоткрылась. Магда осторожно заглянула внутрь. — Господин художник, господин художник… — начала она, но увидев фигуру, укрытую драным одеялом на топчане, осеклась. Магда решила потихоньку поставить кувшин и уйти, чтобы не потревожить мастера. Но любопытство просто так не отпустило ее. Магда увидела, что на стоявшем рядом с топчаном мольберте была новая картина. Женщина на цыпочках подошла поближе и залюбовалась изображенным на старом холсте камином. — Ой, господин художник, как настоящий огонь-то горит… — начала Магда и испуганно замолчала, боясь разбудить художника. Но тот не шевелился. Женская интуиция заставила Магду осторожно потрогать лежащего за плечо, потом осторожно потрясти. Художник не шевелился. Женщина испуганно ойкнула. Зажав рот рукой и откинув одеяло, она увидела что на лице мастера была счастливая улыбка, а на скрещенных на груди ладонях лежала копоть. Художник был мертв.
…Похоронили мастера в самом углу кладбища. Могильщики торопливо закидали замерзшими комьями земли могилу, священник торопливо прочел молитву и лишь двое старых друзей художника — шарманщик Карло и столяр Джузеппе, по прозванию Сизый Нос, стояли у могильного холмика, никуда не торопясь.
Джузеппе Сизый Нос протер рукавом глаза и сказал — Ну, пойдем, Карло, выпьем за мастера, да помогу я тебе пожитки его перетащить в твою каморку. Может, продашь чего, на еду…
Карло покачал головой — Ничего там не продашь. А картину с камином я себе оставлю. Художник всегда говорил, что последняя его картина будет волшебной и принесет счастье. Жаль, что не ему…
Уходя из каморки Карло, Джузеппе Сизый Нос обернулся и сказал — А я тебе пару поленьев принесу, хоть чуть-чуть теплее будет…
Пустыня
Черный песок пустыни причудливо вихрился у его ног. Он стоял, кренясь, как старый шлюп в море под сильным ветром. Шапки песка были похожи на волны, которые степенно, но неотвратимо двигались в его сторону, грозя утопить и погрести под собой. Лохмотья одежды полоскались и опадали, создавая иллюзию водоворота, который затягивал его все глубже и глубже. Наступала очередная ночь.
Он бессильно опустил руки. Колени подогнулись и он безвольно опустился на песок. Мягко и беззвучно тело сползло по воздуху, не найдя опоры. Голова ткнулась в мягкий холмик, тяжелые веки с трудом поднялись, потрескавшиеся губы, все обветренные и в струпьях, с хрипом выдохнули, подняв мини-вихрь черной пыли, тут же опустившейся обратно, на серое лицо, заросшие грязной щетиной щеки, заострившийся нос, морщинистый лоб с клочками обгоревшей кожи, на виски, покрытые грязными, пепельно-седыми волосами. Пальцы бессильно и бесцельно шевелились, набирая в горсти песок и высыпая его обратно. Он перевалился на спину, наблюдая за мрачным, темно-малиновым диском на горизонте. Солнце медленно опускалось в дрожащем мареве за далекую черную линию, где, как казалось, кончается пустыня. Наступала очередная ночь.
Казалось невообразимым, что после убийственной жары дня, в пустыне может быть так холодно ночью. Но это в очередной раз подтвердилось. Всю ночь, до рассвета, он трясся как в лихорадке, от жуткого холода, даже не пытаясь поплотней завернуться в свои лохмотья, потому что уже знал — все бесполезно. Лишь с первыми лучами восходящего светила он начинал понемногу согреваться.
Это были единственные упоительные моменты — рассветные — за все то время, что он здесь находился. Днем он был жестоко обжигаем палящими лучами немилосердного солнца, ночью смертельно замерзал от дикого холода, когда даже фенек (пустынная лиса) старался поглубже закопаться. И лишь в короткие мгновения рассвета его измученное тело получало небольшое отдохновение от терзавших его днем и ночью мучений.
Он перекатился на живот, подобрал под себя руки и ноги, подобно каракурту, поджимающему под себя лапы. Дрожащие от непосильного напряжения конечности попытались выпрямиться, что бы поднять полумертвое тело. С тысячной по счету попытки это удалось. Стоя на четвереньках, опираясь дрожащими руками на стремительно нагревающийся песок, он попытался сделать самое трудное — заставить сдвинуться хоть на дюйм вперед одну руку. Но вместо этого рука подогнулась и он упал лицом прямо в песок, успев лишь чуть-чуть повернуть голову, что бы не ткнуться губами в обманчиво мягкую поверхность пустыни. Издалека донеслись какие-то звуки, отличающиеся от шершаво-шуршащей песни ветра и песка. Похоже на голоса. Все ближе и ближе. Стали слышны отдельные слова.
«Бедняга… Жидкость… Три недели… Обезвоживание… Соляной раствор… Внутривенно три кубика… Капельницу… Питательный раствор…»
Он попытался прохрипеть какие-то ненужные слова. На лицо опустилась влажная ткань, нежно стирая сухость с губ, убирая с век невыносимую тяжесть пустынного жара. Его глаза медленно открылись. Серая пелена постепенно рассеивалась, все четче проступали очертания. Голоса звучали все так же глухо…
…Доктор Мэрриот закрыл историю болезни. Больной все больше погружался в ловушку собственного разума. Самовнушение и стигматы делали свое дело. Шансов спасти самовольно уходящий в небытие организм оставалось все меньше и меньше. Мэрриот поджал губы и дописал к анамнезу на табличке, прикрепленной к кровати, сегодняшние процедуры. Но как профессионалу, ему было ясно — медицина не сможет помочь там, где мозг больного рисует свои собственные картины жизни. И особенно — смерти…
…Он обреченно обвел взглядом черные пески. Наступала очередная ночь…
Бимпель
Бимпель был обычным огарком. Такой себе кривоватый желто-серый огарок свечки, в высоту меньше дюйма, столько же в ширину, с грязно-черными потеками по бокам, неглубокой выемкой посередине, с почти незаметным фитильком и застывшей однобокой лужицей воска с одного края. Он валялся на дальней пыльной полке и предавался воспоминаниям.
Вот он — белоснежная витая свеча на шумном балу. Бронзовые величественные канделябры и люстры служат троном для братьев и сестер Бимпеля. Зеркала отражают сияющий блеск сотен свечей, одновременно и безвозмездно дающих радостное возбуждение людям на балу своим светом. Это было самое счастливое время жизни Бимпеля, которое он никогда не забудет.
Вот Бимпель солидная, толстая, длинная свеча, освещающая государственные покои. Сколько всего было увидено Бимпелем в этом месте. Он как будто сам участвовал в государевой жизни — приемы, совещания, военные советы, прелюбодеяния, перевороты. Однажды даже чуть не погиб за короля, когда Бимпеля уронили на пол в пылу схватки заговорщиков и стражников, едва не вытолкав ногами с балкона, прямо в ров с водой.
Еще один этап жизни Бимпель вспоминал с содроганием. Когда он стал свечой в церкви. Это вечное горение, казалось, никогда не кончится. Если в других местах Бимпель имел возможность передохнуть, то в церкви он давал освещение круглосуточно, т.к. люди в церкви считали, что так надо для их Бога. Став поменьше, Бимпель повторил судьбу персонажа, ради которого он горел без продыху — стал триединым. Его разделили на три тоненькие свечки и стали продавать поштучно приходящим в церковь людям. Те ставили купленные свечки на подставки, зажигали, совершали свои странные обряды и уходили. После этого церковники собирали оставленные свечки и на следующий день снова их продавали приходящим людям. Именно там Бимпель перестал удивляться людским поступкам.
Потом наш герой попал из церкви в дом священника, оттуда в дом зажиточного горожанина, а от горожанина — в салон мадам Будуар, где он ненадолго вспомнил блистательное начало своей карьеры — шумные, долгие, великолепные балы. Публика была почти одна и та же, по крайней мере, с мужской стороны. Да и с женской, нет-нет, да и мелькало знакомое лицо. Там он и повстречал ЕЁ.
Бимпель считал, что ему повезло. Он оказался рядом с прелестной юной свечкой. И даже иногда имел возможность прикоснуться своим пламенем к её, когда порыв воздуха колебал их огоньки. И он светил, как сорок свеч, в такие моменты. В такие моменты Бимпель забывал о том, где он, кто он, что было раньше и был готов расплавиться и раствориться в едином целом с прекрасной свечкой. Выпрыгнуть из оловянной плошки, в которой находился сейчас и на которую бы не смог раньше посмотреть без содрогания, и оказаться с прелестницей на краю света и гореть, гореть, гореть общим пламенем, вместе и навсегда… Но не будем забывать, что свечка — это только свечка. У нее нет ни рук, ни ног. Таким образом, в один несчастный день, Бимпель просто вывалился из своей оловянной подставки, потому что подставка была неровная и горячий воск, натекший под Бимпеля, скособочил его опору. И Бимпель полетел вниз, мысленно прощаясь с прелестной юной свечкой. Внизу он получил сапогом, отлетел в сторону, был подобран хозяйственным человеком и теперь лежал на дальней пыльной полке, вспоминая свою непростую жизнь. Несмотря на полное событий время и занимаемое им тогда положение — от балов до пыльной полки — сейчас Бимпель был всего лишь огарком. И ничего ему больше не светило. Даже он сам.
НЗОЖ
Здравствуйте. Меня зовут Михаил и я сторонник НЗОЖ. НЗОЖ — Не Здоровый Образ Жизни.
Увлекаться НЗОЖ я начал в раннем возрасте, когда батя забирал меня с мамкой из роддома и при этом нещадно курил. В палате роддома, на крыльце, в троллейбусе и дома, когда отмечали с родней и друзьями мое рождение. Алкоголь я попробовал тогда же, когда в процессе отмечания какой-то шутник налил в бутылочку с молоком водки, портвейна и пива. Вместо молока.
Увлечение НЗОЖ мне очень помогло в жизни. Ровесники меня остерегались, а старшаки уважали, когда в 6 лет я пьяный блевал за гаражами. В школе я был отличником, потому что в начальных классах учителя меня жалели, а в старших классах — боялись. Попробуй не бояться 7-ми классника, который наравне с афганцами бухает и бьет бутылки об голову.
В 90-ых увлечение НЗОЖ принесло свои первые плоды жизненного успеха. Меня, опухшего от некачественного алкоголя и исхудавшего от некачественных наркотиков, братки возили на стрелки, как макет, показывающий их крутость. Типа, вот как они могут довести человека, если им не заплатить. За каждую стрелу я брал пузырь «Рояля» и пачку «Кэмел». Естественно, вперед. А вмазывался прямо на стрелках, когда находил полные «баяны» на еще не остывших телах братков. Потом недопитый «Рояль» и недокуренный «Кэмел» я сбагривал в ларьки, имея 1000 процентный профит — на вырученные деньги я затарился костромским стеклоочистителем и моршанской «Примой» на 10 лет вперед.
Период взрослой жизни я тоже встретил при параде и все благодаря НЗОЖ. Одинокие 35-ти летние (и старше) бабушки жалели меня и прижимали к иногда необъятным грудям. Мои пьяные и наркотические закидоны воспринимались ими как милая блажь, поэтому я не боюсь 12-ти алиментных исков. Надеюсь, мои 16 детей это поймут.
Сейчас я вполне состоявшийся в этой жизни успешный бомж. НЗОЖ — это круто. Мои соседи по теплотрассе это подтвердят. Спасибо что выслушали меня на очередном собрании неанонимных последователей НЗОЖ. Мне стало легче. (бурные аплодисменты). Спасибо.
Ушаков и муки творчества
Азазелло достал из нагрудного кармана клетчатого пиджака полуобглоданную куриную ногу и задумчиво ее обнюхал.
— Хочешь быть Мастером? (он сделал ударение на первом слове). Мессир не против…
Ушаков нервно дернул кадыком, стараясь сделать это незаметно.
— У меня… (он поперхнулся от сухости в горле, закашлялся и продолжил хриплым голосом) … У меня нет Маргариты…
Азазелло повел сверкнувшим глазом в сторону Ушакова.
— Мастер писал и без Маргариты — Голос демона опасно понизился.
— Я тоже пишу без Маргариты. Но Вечный роман был закончен Мастером при участии любимой музы, вдохновлявшей его… И потом — Вечный роман уже написан.
Азазелло ухмыльнулся и кривой желтый клык у него во рту обнажился во всей неприглядной красе. Ушаков отвел глаза.
— Ну, раз ты думаешь, что не хочешь быть Мастером…
Научивший человечество манипуляциям с холодным оружием, которое сам же и изобрел, Азазелло и обращался с ножами соответствующе. Быстрее взмаха крыла колибри, балисонг, нож-бабочка, сверкнув крыльями рукояти, узким лезвием устремился к яремной вене на шее Ушакова. Глаза не спели среагировать на движение, лишь мысль, едва начавшись, застыла в вязком течении времени, не успев до конца оформиться — «Что за…"… Время замерзло окончательно. Все остановилось…
…Воланд сделал круговое движение кистью и отнял ладонь от набалдашника трости в виде головы пуделя. Трость осталась стоять вертикально, совершая круговые движение вокруг своей оси, описывая круги небольшого радиуса.
— Мессир… — Азазелло поклонился и застыл в почтительной позе.
— Что тебе? — спросил после некоторой паузы Воланд.
— Мессир… — Азазелло замешкался — Мессир, дозволено ли мне будет…
— Дозволено. Что еще?
— Мессир, Вы недовольны?
— Да, я недоволен. Что за цирк, Азазель?
— Простите, мессир… Я пытался внести в работу некое разнообразие… Их так много… И все почти одинаковые… Может быть, если хоть этого подтолкнуть…
— Это Он сделал их одинаковыми! И не тебе их менять! Да, подтолкнуть дозволено, убедить, но не направить! А ты именно направил!… — Воланд не повышал голос, но кожа на загривке демона мелко задрожала от прессованной тяжести слов хозяина.
— Мессир… — Азазелло рухнул на колени — Мессир, я… Он… Но он не верит в Него…
Воланд недоуменно посмотрел на него — Но он верит в нас. По крайней мере — видит. Встань. И иди.
Азазелло встал. И пошел…
…за… что такое?…» — зрачки дернулись и совершив оборот, остановились на тонком лезвии у самого горла. Миг — и лезвие так же стремительно исчезло, как и появилось. Запоздало зрачки начали расширяться.
— Тебе показалось. — Азазелло бросил руку вперед и вытащил из-за воротника Ушакова полуобглоданную куриную ногу. — Фокус! — опять показав клык, ухмыльнулся демон. — Хочешь изменить мир? Пиши. Просто — пиши. Мессир не против. И будет хорошо. А Маргарита? И Маргарита будет.
Резко придвинувшись лицом к лицу, Азазелло прошептал театральным хриплым шепотом — Веришь?
Ушаков показал свое согласие только движением век.
— Ну бывай.
И исчез.
Воланд еле заметно дернул краем рта — Шут.
Одинокое «треньк» первого трамвая заставило Ушакова вздрогнуть и тряхнуть головой, разгоняя туман.
Дымка стелилась над водой летних Чистых прудов. Привиделось? Услышав какой-то хруст, Ушаков нервно подскочил на ноги и огляделся. Неподалеку от скамейки на животе лежал рыжий кудлатый барбос и грыз полуобглоданную куриную ногу. Заметив резкое движение, барбос, вцепившись в кость, приподнялся на лапах, пригнув морду и подрагивая верхней губой, еле слышно рыча. Ушаков попятился, потом развернулся и побежал в сторону Садового. Тявканье за спиной было похоже на театральный хриплый смех. Аннушки с бидоном подсолнечного масла в этой жизни не было, поэтому Ушаков не потерял голову под трамваем, а таки добежал до метро.
На излёте буйного времени
Невский был сер. От хмурых туч. Мелкого и надоедливого дождя. От почти не замечавших по привычке этот дождь многочисленных прохожих, хмурыми лицами соперничающих с тучами. И просто чёрно-серым Невский стал от безграничного ужасного горя, завладевшего 17-ти летней девушкой по имени Даша.
Даша сидела прямо на мокрой и грязной мостовой, куда рухнула без сил, после того как у неё отказали ноги. Привычный шум Невского — гулкий гомон множества голосов, посвист ветра, то внезапно появляющийся, то исчезавший так же мгновенно, ржание лошадей, далёкое и близкое, цокот копыт, перестук деревянных, металлических и оббитых металлическими полосами деревянных колёс по каменным и деревянным мостовым, крики чаек и хлопанье крыльев голубей — слился для Даши в однообразный звук, который прибоем шумел в ушах девушки, то отдаляясь, то приближаясь с угрожающим шипением.
Трясущимися руками девушка пыталась закрыться, но лишь размазывала по красивому лицу грязную серость мостовой, испачканными и мокрыми перчатками. Шляпка сбилась и еле держалась на волосах. Пышные юбки измятыми, неопрятными комками окружали Дашу, как подтаявшие, серые сугробы. Шарфик развязался и отчаянными усилиями пытался задержаться на шее. Полураскрытый зонтик кружил рядом, как птица с переломанным крылом. Вся картина говорила об удручающем отчаянии, отчаянии от невозможности повернуть время вспять, от невозможности исправить непоправимое.
А память, как услужливый половой в ресторации «Палкинъ», расстилала перед невидящими глазами девушки белые скатерти, на которых прорисовывались картины недалёкого и недолгого прошлого…
…Строгая немолодая немка, в серо-коричневом наряде, выправкой напоминала прусского фельдфебеля, с тростью вышагивающего перед строем солдат. Вместо трости у немки был длинный зонтик, который она переставляла с размеренностью метронома.
Невыразительная коричневая шляпка с низкой тульей, полускрывающая гладко затянутый назад пучок серо-седых волос, венчала вытянутое лицо дамы, украшенное невысоким лбом, крючковатым носом и плотно сжатыми тонкими губами, окруженными лучами морщин, расходящимися в разные стороны.
Плотный, длинный воротник держал голову женщины прямо, повторяя линию спины и напоминал орудийную башню, когда крючковатый нос на что-то нацеливался и дама вскидывала лорнет к маленьким глазкам-орудиям. Из всего гардероба самым драгоценным предметом, пожалуй, был лорнет в золотой оправе и с ручкой из слоновой кости, украшеной изумрудами.
Рядом с немкой шагала, пытаясь не отстать, молоденькая девушка 17-ти лет, в бледно-фиолетовом платье с длинными рукавами, кринолином и корсетом. Легкое манто с меховой оторочкой укрывало плечи девушки от коварного ветерка и нескромных взглядов мужчин, так же гулявших по набережной Невы. Изящной ручкой в кружевной перчатке девушка иногда поправляла на голове небольшой капор. Но истинной причиной этого движения было желание девушки скрыть смешливую улыбку, когда дама рядом, обращаясь к ней, говорила что-то вроде «Kind, geh nicht weit weg!» (Дитя, не отходи далеко!) или «Daria, warum schaust du diese jungen Leute an? Du bist ein Mädchen!» (Дарья, зачем ты смотришь на этих молодых людей! Ты же девушка!).
Гувернантка-немка была строга, но Даша, зная её с детских лет, понимала, что за внешней строгостью скрывается доброе сердце, а за сдержанностью — пылкий характер. Девушка иногда даже подозревала, что Зельда не из Пруссии.
Когда они проходили мимо одной из площадок около набережной, где обычно устраивались пикники или собирались молодые люди, чтобы развлечься подвижными играми, Даша услышала громкие голоса и смех. Игравшие в волан юноши, сбросившие пинжаки и жилеты на траву и воткнувшие трости в землю, с надетыми на них шляпами, весело перебрасывались воланом и шутками и взрывались смехом по любому поводу, будь то неудачный удар ракеткой, порванная перчатка, растрепанная прическа и замечания насчёт ловкости или наоборот — неловкости — игроков.
В очередной раз удостоившись от Зельды замечания «Daria, warum schaust du diese jungen Leute an? Du bist ein Mädchen!», Даша обратила внимание на высокого юношу, который в этот момент подпрыгнул и широко махнул ракеткой, но не попал по волану и маленький шустрый снаряд полетел в сторону девушки. Упав недалеко от её ног, волан замер.
Юноша развернулся и скорым шагом пошёл к Даше. Не дойдя несколько шагов, молодой человек остановился, слегка поклонился и сказал:
— Сударыня, простите меня за дерзость, но — вы позволите забрать нашего маленького друга, который притаился у ваших ног?
Даша хихикнула, но успела закрыть губы ладонью и бон виван не заметил этой оплошности девушки. Гувернантка же, повернувшись к юноше боком, как заправский дуэлянт, вытянула руку с зонтом в его сторону и грозно отчеканила:
— Стойте, сударь! Gehen Sie nicht über die Grenze! (Не переходите черту!)
Можно было сказать, что юноша парировал:
— Frau, ich entschuldige mich dafür, dass ich in Ihren Besitz eingedrungen bin! (Фрау, приношу свои извинения, за то, что вторгся в ваши владения!)
Но произнеся это со всей возможной учтивостью, молодой человек несколько реабилитировал себя в глазах немки и стал вместо агрессивного нападающего чем-то вроде мирного Raubritter (рыцарь-разбойник), за которым, впрочем, нужен глаз да глаз. Поэтому, опустив свою «шпагу», Зельда осталась в позиции angard, поедая глазами смельчака, как будто примеряя на него деревянный макинтош.
Даша же, повернувшись к смельчаку, сделала еле заметный книксен и чуть кивнула головой, как будто приглашая юношу продолжать. Неизвестно от чего, тот запылал щеками и в свою очередь, изобразив неглубокий реверанс, придвинулся на шаг ближе. Стража удвоила внимание.
— Сударыня, простите великодушно, если чем-то мог обидеть вас. Если это так, позвольте загладить вину, пригласив вас на променад, завтра. Если же я избежал Сциллы и Харибды, то разрешите вас завтра же сопроводить, в течении того же променада. Конечно же, в сопровождении вашей дуэньи, всенепременно! — и повторил реверанс в сторону немки — Frau, ich werde Ihnen unendlich dankbar sein, wenn Sie Ihre Erzieherin morgen begleiten! (Фрау, буду бесконечно признателен вам, если вы завтра сопроводите вашу воспитанницу!)
Следующим вечером смельчак совершал променад по набережной, рядом с Дашей и гувернанткой. Как выяснилось, молодого человека звали Пётр Лаврентьев, потомственный военный, ему было 18 лет и в этом, 1863 году, он был зачислен в московское Александровское военное училище, образованное из Александринского сиротского кадетского корпуса в этом же году. Ему даже менять адрес не пришлось — кадетский корпус переименовали в военное училище и вуаля — он один из 240-ка счастливчиков, которые станут юнкерами, а впоследствии пехотными офицерами. Сам Александр Васильевич, слуга царю, отец солдатам, говорил — Пехота, царица полей!
Так Пётр провёл поистине незабываемый день и влюбился по уши. Он сыпал комплиментами в адрес гувернантки, та в ответ фыркала, но в её глазах мелькала искорка удовольствия от признания. Не забывал юноша одаривать и Дашу, только в этом случае комплименты были куда скромнее и аккуратнее — воспитание и присутствие прусской Брунгильды сдерживали поток славословия. Пётр рассказывал истории одна интересней другой, да и на весёлые моменты не скупился в этих историях. Заливался как соловей. Даша весьма повеселилась и просто расцвела, нет-нет да и бросая украдкой на Петра полузадумчивые взгляды, много сказавшие бы знатокам женского сердца.
Под конец прогулки, вечером, Зельда, Даша и Пётр, гуляли по Невскому. Пётр собирался проводить девушку с гувернанткой до дома и направиться на Московский вокзал, ждать поезда на Москву. Продолжая развлекать дам, Пётр решил показать, как он будет уезжать на поезде и выбежал на мостовую, рядом с конкой, трамвайчик которой неспешно волокли две лошади. На это он и рассчитывал — трамвай можно было обогнать быстрым шагом и на пантомиму у юноши было достаточно времени. Подойдя к вагончику скорым шагом, Пётр на ходу повернулся к Даше, помахал рукой, улыбнулся и…
В этот момент он наступил на масло, разлитое незадолго до этого перебегавшей мостовую бабой, которая, выронив кринку с подсолнечным маслом, разохалась, раскудахталась и пыталась руками собрать осколки вместе с пролитым. Лишь городовой смог её прогнать с проезжей части, чуть не охаживая бабу ножнами палаша. Поскользнувшись, молодой человек сделал невероятный кульбит и падая, ударился головой о булыжную мостовую, тут же потеряв сознание. Конка же, пусть медленно, но неумолимо двигалась вперёд. Падения юноши, к его действительно несчастью, никто не заметил и бедная глава Петра, попавшая точно под колесо трамвая, была отрезана. Конвульсии бездыханного тела, лужа крови и особенно голова, мгновение назад бывшая весёлым, полным планов и надежд и особенно — влюблённым, всё это промелькнуло перед глазами почти потерявшей сознание и осевшей на руках гувернантки Даши. Минуту назад он держал над её головой зонт, а сейчас его голова… Даша как в тумане, слепо повела руками и обмякла, под истошные вопли увидевших ужасную картину людей.
И только крутились в бедной головушке Даши строки экспромта, сочиненного Петром за полчаса до трагедии:
На излете буйного времени
Пред началом крутых перемен
Не боялись тяжкого бремени
Всех невиданных ране проблем
Гибкий разум птенцов Ломоносова
Раздвигал тьму прошедших веков
Уезжала вглубь конка колёсная
Жаль не всех увозя дураков
Лишь одно оставалось нетронутым
И лучом согревало сей век
Чувство счастья и жара любовного
Проносил сквозь века человек…
Анюта и Арчи
Анюта выбрала из заранее набранной кучки обкатанных морем камешков самый ровный и плоский и, неуклюже размахнувшись, бросила камешек в воду, пытаясь создать на воде дорожку из «блинчиков». Камень звучно булькнул и утонул с первого раза, не желая самостоятельно менять траекторию.
Девочка поджала губы, пнула кучку собранных камней и зашла в море по щиколотки. Арчи поднял голову, проследил взглядом за подопечной, вздохнул и снова уткнулся носом в лапы, зыркая по сторонам темно-коричневыми шариками глаз.
День клонился к закату, тени постепенно выползали из своих укрытий, куда их загоняло по утрам молодое яростное солнце, но до вечерней прохлады еще было время и поэтому сидящие под зонтами улично-пляжного кафе не торопились, привычно щурясь в сторону пограничной полоски песка пляжа и моря и разглядывая привлекательные тела загорающих и купающихся. Да и непривлекательные тоже, только менее пристально.
Арчи резко поднял голову и коротко тявкнул. Анюта не обратила внимания на призыв и продолжала бултыхать воду ногами, поднимая со дна многочисленные песочные туманы и заходя в воду все дальше и дальше. Иногда она поворачивалась спиной к горизонту и весело била по воде руками, направляя брызги в сторону собаки, которая беспокойно переминалась с ноги на ногу и продолжала коротко взлаивать, тряся длинными лохматыми ушами, поворачивая голову в сторону отдаленного кафе, где родители девочки пили в теньке холодные кокосовые коктейли. Взрослые иногда лениво бросали взгляды в сторону своих лежаков, больше беспокоясь о сохранности своих шлепок и парео, чем о том, что делает их ребенок. А что с ней будет, там же Арчи.
Верный спаниель тем временем уже просто метался по берегу, разрываясь между необходимостью привести хозяев и в то же время наблюдать за девочкой. Окружающие не обращали внимания на тревогу собаки — небо чистое, волн нет, ну боится пёс воды, с кем не бывает, какая тут может быть опасность, разве что понтон, с которого ныряли дети, развалится.
Арчи наконец принял решение и помчался, разбрасывая песок, в сторону понтона. И тут стал слышен звук, который возможно и насторожил собаку — приближающийся звук мотора, ставший неожиданно резким и громким, когда из-за высокого бортика прибрежной конструкции вылетел водный мотоцикл, с грузным мужчиной за рулем, при ближайшем рассмотрении совсем не управляющий, а наоборот, придававший хаотичность движению водной ракеты.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.