Бесплатный фрагмент - Сказка? Быль!

Предисловие (от автора)

Все, что написано в этой книге, — правда. То есть все события, изложенные отнюдь не в хронологическом порядке, имели место быть. Все умозаключения философского, скорее даже эзотерического плана пусть останутся на совести автора, который не претендует на выражение истины в последней инстанции, а лишь излагает свою точку зрения, отталкиваясь от тех знаний и духовных опытов, что он получил в определенный период своей жизни. Но в то же время без внутреннего духовного фундамента, на котором он строит здание своей жизни, смогли ли состояться все эти события, что разворачиваются на страницах этого повествования? Навряд ли, все было бы серо и обыденно в рамках трехмерного, но все-таки достаточно плоского мира.

Удивительный, многогранный тонкий мир, манящий, опасный, населенный сонмами враждебных и благожелательных существ через малую щель двери, в которую заглянул любопытствующий человек, наполнил своим присутствием всю окружающую действительность во всех сферах его деятельности.

Вся жизнь ЛЕСа насквозь пронизана мистической составляющей, поэтому необычность событий, происходящих на его просторах с человеком в различные времена и сезоны, была оправдана и закономерна. Тем более что ЛЕС сам охотно шел на контакт с ним, но для того чтобы в полной мере воспользоваться этой уникальной возможностью общения на равнозначном уровне, контактеру, увы, недоставало знаний и возможностей, и на основании этого не все в его лесной эпопее происходило так гладко, безмятежно.

Автор очень долго не мог выбрать название стиля повествования, в котором написана эта книга. Как-то само собой, как это всегда бывает, всплыло слово «сказание». Привлекало в этом слове то, что его корень «сказ» нес в себе два главных смысла — рассказ и сказка. Все, что происходило внутри ниже описанных событий, и их переСКАЗ, расСКАЗ их от лица автора и главного героя его повествования, в котором он наивно и незамысловато пытается замаскировать самого себя, иначе как сказка, воплощенная в жизнь, и не назовешь. Но очень часто этот стиль изложения, рассказ исторического, героического и в меньшей степени фольклорного содержания нес в себе описание монументальных, пафосных событий. «Сказание о киевских богатырях», «Сказание о невидимом граде Китеже» и так далее. Ни в коей мере не претендуя на героизацию себя и изложенных в расСКАЗе событий, автор осознанно уводит пытливого читателя на извилистую дорожку туда, где по описанию нашего классика полно невиданных зверей и много еще чего… То есть в фольклор, сказку. Так как многое, о чем рассказал автор, на первый взгляд кажется нереальным, фантастичным и потому сказочным, поэтому напрашивается желание обозначить этот стиль изложения «сказание» звучным и эмоциональным термином, даже двумя очень схожими — «быль» и «былина». Ведь это же действительно имело место быть.

Ай да автор, ай да… чей-то сын! Скромняга! Но тогда в дальнейшие планы по озвучиванию рукописного материала придется внести коррективы и музыкальным фоном повествования пустить перезвоны гуслей, а само повествование под их мелодичные переливы необходимо будет исполнять заунывным речитативом. Сложно, да и неуместно из-за малой составляющей эпосной величины. А вот если «бывальщина»? То что нужно! Слово из народа и с хорошим теплым юмором внутри. При использовании звуковой фонограммы сопровождения текста вполне подойдет игра на ложках, а в самые тревожные моменты повествования барабанная дробь, выбиваемая по дну перевернутой кастрюли, усилит эффект напряженности момента. Но лучше всего полностью исключить все музыкальное сопровождение, и это будет верное решение!

Ну вот и определились — сказание-«бывальщина». Ну а жанр? Конечно, специалист литературовед может определить его или смешение жанров, лично для автора с определением жанра не было никаких проблем. Книга для семейного чтения, для чтения в кругу семьи автора, чтения его детьми, будущими детьми его детей и так далее (для своей фамилии, фамилия — по-испански «семья»), книга для своего рода, в которой излагается информация о событиях, произошедших с ее автором.

Очень часто судьба сводит нас с людьми, проживающими богатую, насыщенную событиями жизнь, достойную того, чтобы лечь в основу интереснейшей остросюжетной книги. Но человек, носитель этой бесценной информации, уходит из жизни, и в память продолжателям его рода остаются лишь устные рассказы, бледный искаженный слепок блестящих событий, что прожил их прототип.

Обрастая с каждым разом придуманными подробностями, становясь в конце концов легендами. Для престижа любого рода, может быть, и хорошо иметь в активе легенд устные пересказы о делах давно минувших дней этих незаурядных личностей. Но автор взял на себя смелость изложить все с ним происходившее как непосредственный участник, ибо самая яркая фантазийная выдумка будущих летописцев его жизни не отразит и малую толику всего того, что происходило с ним на самом деле.

События, переживания, трагедии, потрясения не проходят даром для человека, в этом горниле бытия выковывается огненное зерно знания, которое он хочет донести до близких ему душ, заронив в них искру истины. Близкие души — в идеале это собственные дети, внуки, спутница жизни — жена, что, в свою очередь, дала жизнь новому поколению рода. Все эти близкие по крови и, главное, духу люди могут понять, оценить и, может быть, продолжить, если на то будет их волеизъявление, начатое их единородцем дело поиска Истины.

Автор в определенном смысле первоначально слукавил, жестко обозначив границы данного опуса как продукт сугубо для внутреннего семейного потребления. В данном случае, как он говорил с определенным чувством самоиронии, его труд «обречен» на успех. Но автор также хотел бы поделиться знаниями и переживаниями, что выпали на его долю, с людьми, в чьих душах так же живет неиссякаемая жажда познания, поиска и открытия сокровенных тайн вселенной. Отдавая себе отчет в том, что каждый Искатель идет своим, уникальный и только ему предначертанным свыше путем, где-то, может, пересекаясь со стезей духовного опыта автора, а в некоторых случаях расходясь в направлениях и выводах, автор и герой этого повествования выражает огромную просьбу к единомышленникам — отнестись благосклонно и с пониманием к описанию жизненных и духовных коллизий, изложенных на страницах этой книги. Это его личный опыт, и он излагает его не с точки, скорее, даже трибуны прорицателя или оракула нового «самого истинного», направления духовной практики. С надеждой на то, что легкий и само ироничный стиль изложения понравится читателю. С уважением и пониманием ко всем людям, их судьбам, жизням и способам их проживать, как им заблагорассудится.

Автор

Вступление

Что это было? Да! Это было именно то, о чем ты знал, но не предполагал, что это будет так страшно в своей натуральности и естественности. Одно дело читать об этом на страницах книг по эзотерике, комфортно устроившись в удобном кресле и вглядываясь в черные буквы на белом листе бумаги, и совсем другое — когда ты все это ощущаешь вживую каждой клеточкой и атомом…

…Из темноты стремительно рванулась оскаленная пасть… Лунные блики, скудно просвечивающие через сомкнутые кроны деревьев, ударили отраженным светом от влажно обнаженных клыков. По сетчатке глаз хлестнуло огненным сполохом, как будто бы нерадивый фотограф неожиданно нажал без предупреждения фотовспышку… Сердце сжалось и остановилось в смертельном ужасе на доли секунды и затем со стремительной силой выбросило потоки бурлящей и клокочущей крови, как будто это была неудержимая лавина, хлынувшая в проран обрушившейся плотины. Эти огненные протуберанцы пурпурной мощи в мгновение ока заполнили искрящейся адреналиновой плазмой все удаленные уголки тела. И оно, еще секунду назад расслабленно и блаженно спавшее, убаюканное серенадой ночного леса, было подброшено стальными пружинами мышц для отчаянной борьбы с материализованным воплощением ночного ужаса, воспоминание о котором таится в самых потаенных уголках нашей памяти.

Но было уже слишком поздно. Челюсти сомкнулись на горле, и немилосердное чудовище стало рвать плоть, содрогающуюся от боли и непонимания того, что происходит. Кожа и мышцы поддавались атакам безжалостных клыков и рвались со звуком разрываемого полотна. Кровь из разорванных сосудов фонтанировала во все стороны, окрашивая морду хищника и окружающую траву траурным крепом. Располосованное горло вместе с последним уходящим дыханием исторгло слабый писк. Жизнь вместе с кровью из разорванных артерий вытекала из обреченного тела. Сердце еще сокращалась, но его стук становился все реже.

Человек лежал на спине, наполовину вывалившись из спального мешка. Пальцы раскинутых рук, как когти хищной птицы, впились в бревна настила, на которых стоял импровизированный шалаш — кусок полиэтилена, что был наброшен на капроновую веревку, растянутую между двумя деревьями. При той теплой и сухой погоде, что стояла последнее время, этого вполне хватало, чтобы создать хотя бы минимум комфорта. Он скорее создавал какую-то иллюзию защищенности и законченности жилья с крышей над головой. Создавал?!

Тело лежало неподвижно. Деревья, из которых был приготовлен настил, были уже старыми, и весь верхний слой древесины превратился в мягкую труху, в которую и были погружены судорожно напряженные пальцы рук, на которых рельефно выделялись натянутые как тетива лука сухожилия и остро согнутые суставы пальцев. Запрокинутая голова была чуть повернута набок, и на лице лежащего застыла маска страдания, которая почти уже разгладилась и обтекла, обострив скулы и нос. Свет луны, что проникал через разверзнутый вход, мягко освещал эту картину, вырисовывая контражуром фигуру обитателя этого уединенного жилища и оставив в тени или полутени уголки и впадины этой картины. Шея человека, как и многие другие части тела и окружающей обстановки, была погружена в полумрак. Ночной ветерок шаловливо теребил кроны деревьев, что склонились над шалашом, и они, игриво встряхивая своими зелеными шевелюрами в ответ на его приставания, на секунду перекрывали лунный свет, и поэтому эффект освещенности начинал кардинально изменять композицию внутреннего пространства лесного жилища, создавая ощущение движения.

В какой-то из этих моментов игры светотени тело неожиданно изменило положение. Судорожно оцепеневшие пальцы рук несколько раз сжались и разжались. Грудь, которая до сего момента совсем не вздымалась, вдруг толчком рванулась вверх, как будто кто-то сзади резко ударил по спине. Дрожь пробежала по всему телу. Оно попыталось приподняться, но опять бессильно рухнуло. Руки принялись ощупывать себя, подобрались к шее, на какое-то короткое время остановились там, затем вместе со вздохом облегчения спокойно вытянулись вдоль тела.

…Мысли путались… Вернее, это не были мысли как таковые, какой-то набор бессвязных образов и форм, сплетений из обрывков фраз и слов.

…Быстрей… Костер… Тепло… Чай… Судорожными движениями стал хватать разбросанную по шалашу одежду и пытался запихнуть свои ходуном ходящие конечности в рукава и штанины.

Получалось не очень. В перекошенной набекрень одежде вывалился кулем из убежища… Вскочил на ноги и тут же рухнул на колени. Боль от удара о корень дерева вернула потерянное самообладание… И уже остаток пути до остывшего кострища проделал пусть спотыкающейся, пьяной, но более-менее уверенной походкой.

По заведенной привычке, выработанной долгими годами скитания по тайге, всегда на месте возле костра находился запас сухих дров для растопки и достаточное количество древесины для того, чтобы хотя бы первоначально приготовить чай… Темно, хоть глаз выколи… Но ноги привели именно туда, куда нужно…

Мышечная память тела безукоризненно выполнила свою функцию. В полной чернильной темноте, которую отбрасывала скала, руки безошибочно нашли свиток заготовленной загодя бересты, но дрожь, которая в очередной раз стала сотрясать тело человека, не дала выполнить такую привычную процедуру, как разжигание огня, потому что береста выпала из рук.

Часть 1

Глава 1. Костер

…Остывший пепел костра сизым легким облаком взлетел вверх от упавшего в него свитка бересты…

Спичка зажглась с первой попытки, но робкий маленький огонек не смог разогнать ночной мрак, а лишь слегка своим колеблющимся светом разорвал давящую черноту. Тьма своими черно-бархатными лапами давила на плечи, казалось, что легкий порыв ветра, шевельнувшего волосы на затылке, не был простым порывом, так внезапно сорвавшимся среди почему-то притихшего леса, а это было сдерживаемое дыхание хищника, выбирающего момент для внезапного нападения.

Так бывает, когда ночной ор лягушек на лесном болоте вдруг, как будто по мановению невидимого дирижера, резко прекращается. Все живое, что по велению Вселенской прихоти было обречено на поедание, замирало, вглядываясь и вслушиваясь в пугающую своей тишиной бездну ночи. Она никого не могла ввести в заблуждение, так как все уже знали, что беда близко и она крадется на своих мягких лапах. Сама темнота в этот момент еще больше сгущалась и становилась липкой и вязкой, так как переполнилась вибрациями страха, что источали маленькие беззащитные тельца потенциальных жертв.

Мерцающий и такой беззащитный огонек в этой всепожирающей и плотоядно смотрящей мириадами алчных глаз темноте. Напряженно ссутуленная спина человека как бы защищала от нападения это робкое средоточие огня, которое, подобно сердцу, расширялось и сжималось, как будто оно жило своей мимолетной жизнью. Лодочки ладоней бережно охраняли эту надежду, что была подарена человеку его древними пращурами, знающими, что это чудо наконец-то избавит их от вынужденной обреченности быть съеденными. Что было первым? Разгорающийся огонек разума, что должен был засиять в их лохматых, с низко надвинутыми надбровными дугами головах, а сейчас лишь слабой искоркой теплился среди мрака несознания, или первично было использование огня как такового, что и послужило импульсом к ментальному развитию, вследствие чего резко увеличились шансы на выживание по сравнению с другими видами существ? Эту тайну скрывает от нас временная пелена мироздания, и звезды — свидетели тех далеких событий — с молчаливой глубиной мудрости наблюдали за всеми перипетиями и событиями что протекали на этой земле. Для ночных светил это был всего лишь малый миг, как взмах крыла бабочки — такой же легкий, яркий, мимолетный. Но вся глубина, мощь, энергия звезд была сконцентрирована в сердце огня, и пламя вздымалось и опадало в такт мерцанию звезд, вливалось во вселенский ритм жизни.

Огонек с поднесенной к бересте спички ловко перепрыгнул на свиток березовой коры, терпеливо ожидающей своей участи огненного заклания. Она затрещала и стало еще туже скручиваться, обжимая и без того тугой нерукописный манускрипт. Капли дегтя под воздействием огненного дешифровщика явили миру своим кратким появлением скрытый до сего момента секрет тайнописи. Знаки секретного кода мироздания, наполненные сокровенным смыслом, вспыхнули ярчайшим сполохом, вздымая черную гриву огненного скакуна, уносящего в потаенное небытие сокрытое в них таинство.

Пламя взыграло. Веселый треск огласил притихший лес. Подброшенная в костер охапка сухого хвороста лишь на малую толику времени охладила его пыл, чтобы уже через несколько минут заняться широко и споро, перелетая огненными драконами с одной стороны костра на другую.

Темнота испуганно отпрыгнула и затаенно притаилась за деревьями, и в густоте кустарников за спинами мощных валунов, что окружали место, где сейчас полыхал костер, нашли себе укрытие самые упорные и настойчивые слуги тьмы. И когда человек уже повеселевшим, но все еще настороженным взором озирал ближайшие окрестности, то от его глаз не ускользнула картина борьбы света и тьмы, что происходила на границе тыльной и лицевой сторон камней. Извиваясь и выбрасывая черные щупальца теней, ночная нежить пыталась отвоевать утерянные позиции, но обожженная и ослепленная светом испуганно отскакивала и пряталась за спиной у каменного богатыря, что бесстрастно взирал на эту баталию. Чем ярче и сильнее разгоралось пламя, тем все слабее и слабее становилось попытки и никчемные потуги восстановить свое превосходство.

Пламя костра гудело, извивалось в огненной пляске. Влага, что еще сохранилась в, казалось бы, уже высохших до звона ветвях деревьев, вскипала от соприкосновения со вселенским жаром и с треском разрывала волокна деревьев, взметая ввысь мириады искр, что наперегонки устремлялись в темноту неба.

Уже никуда не торопясь, медленно и степенно, подчинившись ритму леса, что неслышным, но повелительным камертоном настраивает душу и тело человека на единственно верную вибрацию спокойствия, в этом умиротворенном состоянии приступил к привычной процедуре. Руки отработанным движением, проделав множество раз пройденный маршрут, без мыслительной поддержки ментала безошибочно нащупали дужку котелка, что стоял в укромной нише недалеко от кострища. Верный помощник и сотоварищ отшельника, участник всех его скитаний и путешествий уже хранил внутри своих закопченных боков запасы живительной влаги, что еще днем была зачерпнута в лесном говорливом ручейке, что брал свое начало из просевших и посеревших снежных сугробов. Да, участник незапланированного ночного бдения в данный момент в этом уединенном месте по ряду множества обстоятельств жил отшельнической, уединенной жизнью, отказавшись от общения с внешним миром. Далее в повествовании этот один и тот же человек в зависимости от причуд и настроения автора будет называться, а иногда кажется, что и шутливо обзываться различными новыми именами. Итак, отшельник, вот вам котелок в руку, действуйте!

Подхваченный крепкой рукой котелок какое-то недолгое время покачивал в раздумье своими закопченными боками, как бы устраиваясь поудобнее на палке, что была перекинута через горящий костер, а затем, преисполнившись чувством собственной значимости, приступил к священнодействию преобразования холодной и такой кажущейся мертвой воды в бурлящую и обжигающую своей силой и энергией живую воду, что может опять наполнить жаром жизни уставшее и озябшее тело. Пузырьки воздуха, доселе невидимые в толще воды, что плескалась внутри котелка, появлялись как бы неоткуда, какое-то время в раздумье задерживаясь на неуклонно раскаляющемся днище этого волшебного горнила, рядом с такими же как они серебристыми шариками, покачивающими своими округлыми головенками. И вот уже по неслышной команде один за другим стали устремляться из глубин вверх, пробуравливая своими упрямыми лобиками нестерпимо обжигающую массу, и вот уже неудержимый поток пузырьков, прорвав толщу воды, вздыбил верхний слой, и буруны кипятка свились в жгуты и закрутились в веселом водовороте.

Языки костра перестали так жадно лизать закопченное днище, потому что котелок был плавно перемещен на самый край палки, переброшенной над огненной бездной. Чубастые буруны кипятка тотчас упали, и над поверхностью раскаленной лагуны появилась рука, и из нее как из рога изобилия посыпался дождь из крупиц ароматной чайной заварки, каждая частица которой перед тем, как попасть в жаркие объятия кипятка, в своем непродолжительном полете, как мотылек-однодневка, вбирала энергию солнца, что косматым протуберанцем вздыбливалось из разверстого жерла костра, и падала в огненную преисподнюю в момент своей смерти — возрождения в мгновение обжигающего страдания, отдавали все свои целебные и чудотворные силы, что были накоплены и сохранены растением в краткий миг своего существования, для того чтобы принять участие в этой чудесной мистерии.

Исполнив предначертанное им предназначение, чаинки через небольшой промежуток времени медленно и торжественно, кружась, покачиваясь в прощальном вальсе, стали опускаться на дно.

Коричнево-золотистая чайная влага источала терпко-пряный аромат, который волной будоражащих запахов достиг рецепторов обостренного обоняния, что все еще напряженно вынюхивали среди множества запахов вокруг те, что несут опасность. Все то, что было связано с восприятием этого запаха, несло в себе сигнал к умиротворению, спокойствию и отдыху, заслуженному после тяжелых переходов по тайге, и поэтому, еще не отведав чая, его почитатель уже ощутил в себе всю гамму этих превосходных чувств. Наконец-то наступил этот долгожданный момент священнодействия. Каким и было на самом деле вроде бы обыкновенное питие одного из множеств напитков, что нам приходится потреблять в нашей жизни. Культуры Китая и Японии знают толк во вкушении чая, эта традиция имеет под собой глубокие многовековые корни, являясь неотъемлемой частью восточной философии.

Сполохи ослепительно сверкающего огня от весело распластанного костра заливали мерцающим и каким-то живым светом ближайший круг отвоеванной у мрака территории. Человек даже ощущал его дружеское прикосновение. Иногда это были крепкие объятья, когда эта ненасытная топка была полна пищи для красного зверя, и он ворча и ворочаясь с треском перемалывал кости поверженных трупов деревьев, или легкое дружеское похлопывание, когда зверь уже насытился и его вздыбленная искристо волнующаяся шерсть опадала, и он, как любой насытившийся хищник, начинал игриво зацеплять когтистой лапой находящиеся рядом с ним предметы.

Раскаленная дужка котелка была нестерпимо обжигающей, поэтому перед тем, как снять с костровой палки котелок, на руку была надета рукавица, что для такого случая хранилась в рюкзаке среди прочего имущества, необходимого для проживания и сосуществования в лесу. Валун с относительно ровной горизонтальной поверхностью безропотно сыграл роль кухонного стола, и теперь спина валуна, она же импровизированная столешница, кротко приняла на свой загорбок вспорхнувшую из тех же рюкзачных закромов кружку, что игриво скособочилась на самом верху камня, так как ровной поверхность в этом зыбком лесном мире можно было назвать с очень большой натяжкой. Кружка стоически ожидала дальнейших развитий событий, и они наступили. В ярком свете ночного костра, который не отбрасывал тени, как в лучах театральных софитов, чинно проплыл котелок, волоча за собой шлейф из горячего пара. Вальяжно покачивая боками, на которых антрацитово переливались пласты свежей сажи, замедляя свой полет, остановился, а затем в галантном приветственном поклоне преклонил свою голову, так как они были старые закадычные приятели. И все чувства, переполнявшие его содержимое, неудержимым потоком хлынули наружу. А может быть, все было значительно сложнее и романтичнее, чем казалось на первый взгляд, может быть, это было не просто выражение приятельских чувств и кружка была прекрасной дуэньей, а котелок — пылким кабальеро? Остановимся на последнем предположении, уж очень потрескивание углей в костре напоминало перестук кастаньет, придавая испанский колорит данной картине. И наконец-то!

…Медвяно-золотистый водопад, обвитый лентами серебристого пара, огненной страстью обрушился на кружку, и она благодарно приняла ухаживание пылкого кавалера…

Глава 2. Пламя стремления

Маленький человечек — «Людик», названный так с легкой руки друга, почти одногодки, родился и рос почемучкой, в этом не было бы ничего необычного, ведь все дети таковы, если бы не необычные для такого малыша вопросы, на которые он хотел получить ответы. Как только детское сознание научилось внятно и связано формулировать мысли, маленький человечек начал задавать себе и окружающим вопросы, необычные по своей глубине и философичности для такого нежного возраста. «Кто я и зачем пришел в этот мир?..» «Какова моя цель и задачи бытия?» Все это формулировалось, конечно, не столь заумными фразами и в меру детской образности, но смысл оставался тем же самым. По мере взросления бытие и положение дел вокруг вызывали неприятие и жесткое несогласие с тем, как был устроен этот мир. Пытливый ум пытался найти ответы на интересующие его вопросы, и он как губка впитывал знания, почерпнутые из книг, которые этот искатель истины мироздания поглощал в неимоверном количестве. Беллетристика, глубокие философские эссе, фантастика, учебники по разнообразным сферам знаний и ворох всего того, что могло бы дать ответы на мучащие его вопросы…

И то, что наконец в руки к нему попались книги, объясняющие смысл жизни с точки зрения разнообразных религий, религиозных течений и философий, йоги всевозможных направлений, эзотерических дисциплин и т. д., то это закономерно когда-то должно было произойти. Это был великий поток знания, в котором, как в настоящей водной стремнине, разнообразные ручьи и ручейки как бы создают единое целое, в то же время каждый пытается быть сам по себе, упорно не торопясь смешиваться с главной струей, контрастно выделяясь своим особым специфическим цветом воды, упорно удерживая границу своей струи, в конце концов эта граница истончается, пропадает, и вот уже один мощный поток устремляет свой бег к далекому морю, неся в своих глубинах воспоминания о путешествиях всех капелек воды, до того момента как они попали в этот Великий круговорот.

Знания, полученные из книг столь специфической направленности, вызывали у жаждущего их искателя всевозможные реакции после их прочтения, иногда очень противоречивые. Порой это был разброс от полного неприятия до блаженного феерического экстаза в тот неожиданный момент полного слияния Великого знания и силы, заключенной в священном и мудром писании и теплом трепещущем ответном огне, что это знание высекало, поднимая его из глубин сердца.

И вот момент озарения наступил. Предыстория этого события была буднична и рутинна. Газеты, наводнившие нашу многострадальную страну во времена новейшего, но, увы, очередного смутного времени, стремились завоевать потенциального читателя острыми сенсационными репортажами, хотя некоторые из них подвизались на стезе этакого мини-энциклопедического издания, претендуя на своих 12—18 печатных листах осветить все и вся, естественно, урезая и популяризируя сами темы статей. В одной из этих публикаций газет-всезнаек пытливые глаза выхватили из общего скопища информации одну статью, после прочтения которой жизнь нашего искателя разделилась на два периода — до и после. Автором ее был человек, который досконально и скрупулезно знал то, что он излагает на страницах в общем-то неакадемического издания. В этой статье излагались постулаты и принципы одной из множества йог, что практикуют на Востоке.

Но так как писал об этом человек, который сам жил этим, жил в этом, то каждая строка авторского текста была заряжена энергией пережитого откровения, и сердце искателя раскрылось навстречу этой светлой правде, он очень давно ждал этого момента и жаждал встречи, и она свершилась. Много в мире людей, и у каждого свой путь, наш искатель нашел свою тропу, и началось восхождение к Истине длиною в жизнь.

Часть 2 
Пустынь

Много раз снега покрывали поляну на вершине горного отрога белокипенным одеялом, лес как бы засыпал до весны, грезя во сне предчувствием возрождения и восторга жизни. Много зим и лет протекло своей чередой с того момента, как свет надежды загорелся в сердце человека, и наконец пути судьбы привели его стопы в это благословенное место. В поисках уединенного и труднодоступного уголка скиталец прошел много километров лесных дорог, многие из мест, где ему приходилось устраивать временные стоянки для отдыха или ночевки, оставили в его воспоминаниях теплый след, но ни одно из них не влекло его назад, чтобы вернуться туда и сделать его постоянным местом обитания, там где бы он мог спокойно и без помех вести уединенную жизнь отшельника.

Он хорошо помнит этот весенний день, когда под грузом рюкзака упорно штурмовал крутой склон горного кряжа, покрытого плотным слоем слежавшегося снега. Приходилось врубаться в него носами горных ботинок, выбивая ступеньки. Липкий горячий пот темными пятнами камуфлировал одежду на груди и спине путешественника, соль разъедала глаза, кровь частыми ударами била изнутри по черепной коробке, как по наковальне. Дыхание со свистом и хрипом рвалось из груди — давал знать резкий набор высоты. Поэтому, чтобы как-то дать отдых зашедшемуся в бешеном ритме сердцу, приходилось устраивать недолговременные привалы, предварительно вытоптав небольшую полку в снежном фирне. Череда выбитых в снегу следов-ступенек начиналась у карниза импровизированного привала и двойной цепочкой исчезала где-то внизу, создавая памятник упорству и настойчивости.

Долгожданный перевал был наконец-то взят, и на обратной, южной стороне хребта глазам явилась картина, которую впору можно сравнить с поворотом сюжета книги «Земля Санникова», естественно, со многими оговорками. Лесные поляны манили своей неестественной яркой зеленью, отмытые снеговой водой, по яркости и насыщенности цвета стали похожими на искусственный газон. О чудо, поляну порхая пересекла яркая бабочка. Под сводами деревьев дожидался своей участи снег, серый, покрытый слоем лесного мусора и даже на взгляд не суливший ничего хорошего уставшему путнику и без того уже во влажной обуви.

Солнце уже клонилось к закату, и тени от лесных исполинов, что богатырской заставой стояли на пороге горной страны, все удлинились, пересекая изумрудную поляну, как бы предупреждая и подталкивая путешественника к дальнейшему продолжению пути. Под сводами леса уже царил полумрак, и приходилось прорываться на самый отрог хребта, где крупные деревья не решались пустить свои корни в твердые скальники. Идти по острию хребта было немного комфортнее, кроны хвойников не заслоняли небо и, как зеленый прибой, разбивались о скальные отроги далеко внизу под ногами спутника. Зато здесь было царапучее царство колючих кустарников, которые сплошной непролазной стеной встали на его пути. Время, отпущенное лесом для поиска и обустройства ночлега, стремительно таяло, и приходилось напролом проламывать кустарники, шипя от боли, когда множество маленьких острых шипов пронзали одежду и впивались в тело, частенько еще и обламываясь там.

Светило уже ушло за западный горизонт, в его слабых отблесках приходилось уже не выбирая останавливаться на ночлег в любом месте, где бы было достаточное количество дров для костра. Возле одного поверженного лесного исполина, что лежал широко раскинув свои сухие ветви-руки, путник остановился с желанием сделать это место своим прибежищем на ночь, но что-то необъяснимое, будто какой-то звук издалека сорвал его с места, и уже почти в полной темноте, почти бегом устремился в каком-то неизведанном направлении, не отдавая себе отчет, зачем и куда он мчится. Это было похоже на стрелку компаса, что безошибочно находит свой полюс.

Оскальзываясь на осклизлых валежинах и отводя от глаз ветви деревьев, человек, безропотно подчинившись зову, приближал себя к неведомой цели. Впереди неожиданно, хотя, нет, конечно, ожидаемо блеснул просвет в сплошной стене леса.

От красоты увиденной картины перехватило дыхание. В лесу уже царили плотные сумерки, но так как глаза уже привыкли и адаптировались к этому освещению, то, что Очарованный странник увидел, предстало перед ним картиной с пусть заретушированными, но достаточно четкими деталями. Несколько скал острыми пиками, подобно языкам пламени, взметались в небо, к их основаниям пролегала небольшая поляна, амфитеатром спускаясь к границе леса, чьи деревья, как нетерпеливые зрители, толпились перед входом в этот лесной театр, с волнением ожидая выхода актеров на сцену, с желанием увидеть начало необыкновенного спектакля. Но по воздуху, почти по диагонали, символом оберега этих мест и запрета проникновения на эту территорию прочеркивалась черная, почти прямолинейная линия. Наметанный глаз сразу же увидел в этом предупреждающем знаке опасность, которая в прямом и переносном смысле висела в воздухе. Гигантское сухое дерево, которое падая не смогло достичь земли и упокоиться на лесной подстилке, в своем последнем мимолетном полете застряло в близкостоящих кронах деревьев.

На размышление и любование пейзажами уже не оставалось времени. Освободившись от чугунной тяжести рюкзака, стал быстрыми курсирующими движениями метаться по поляне, собирая хворост, что был обильно разбросан вокруг, вероятнее всего, это были ветки от зависшего сухого дерева, что маячило над головой. Мокрая от рюкзака ткань куртки неприятно холодила спину, заставляя ночного скитальца совершать поистине броуновское движение по округе с целью согреться в поиске дров. Погода днем была сухая и солнечная, судя по отсутствие снега на поляне, это был южный склон хребта, поэтому хворост, что попадался под руку собирателю, отвечал тем требованиям, что необходимы для идеального таежного костра, и недаром местными жителями прозывался «сушняком».

Освещенная ярким светом костра поляна выглядела диковато, разбросанные повсюду обломки мощных веток тянули к небу как бы застывшие в предсмертных конвульсиях руки-ветки. Лианы плотной вуалью покрывали вертикальную стенку близлежащего к костру каменного останца. Завершала картину этого природного хаоса гигантская тень мертвого исполинского дерева, жирной горизонтальной наклонной линией перечеркивающая ночное небо. Как опытный взгляд скульптора может увидеть в бесформенной глыбе мрамора будущий шедевр, также и ночной гость этих мест безошибочно определил для себя, что необходимо отсечь (пользуясь терминологией скульптора), убрать лишнего в этой первозданной неухоженности, чтобы это место засияло скрытой красотой.

То, что он наконец-то обрел приют, уже можно было считать свершившимся фактом. Истинные русские отшельники называли такое обетованное место «ПУСТЫНЬ». Этот Зов, что был ниспослан в момент исканий и тружений (все в этом описании настраивало на определенный лад, выстраивая мысли и слова в каноническом древнерусском стиле), достойных алчущего его, и поворотил стопа его в истинном направлении (и на Истинный путь?!).

Ответ на последний вопрос, что самопроизвольно стек с пера ручки на бумагу, будет дан самой жизнью, так как дорога Искателя еще не окончена, но то, что «Пустынь» ждала своего отшельника и она выбрала именно его — это было уже на уровне непреложного знания. Знания, что знает.

Да, не в рубище и не с посохом и котомкой, да, не убеленный сединами и не покрывший себя доблестью духоборческих побед. Но единственно мудрое и непогрешимое Око Всевышнего может увидеть внутреннее естество каждого, как бы ты ни рядился в белоснежные одежды святости. И повсеместно его избранники вопиют в недоумении: за что, Господи, ты выбрал меня, слаб я телом, немощен духом и грешен. И ответ приходит, по крайней мере, наш Искатель его получил: «Ищите да обрящете». То есть когда ты встал на путь поиска Истины, то обязательно твои дерзания будут замечены и оценены и придет ответ.

Избрав для себя путь йоги, или вернее, этот путь выбрал его, наш искатель никак не противопоставлял себя официальной религии, но так получилось, что по канонам вероисповедания он являлся грешником, вероотступником и еретиком. Зная об этой точке зрения, он научился скрывать свои взгляды и не вступать в полемику со служителями церкви. Находясь внутри намоленных стен церквей и монастырей, он ощущал на себе присутствие незримой и светоносной силы, что была разлита повсюду, ему было хорошо там и благостно. Эти стены и потолок не обрушивались на него из-за того, что он посмел увидеть и разглядеть Всевышнего под другим углом зрения. Более того, представители пантеона Святых вызывали в нем великое уважение и почитание. Этот Святой огонь, что горел в их сердцах, был знаком ему, и пусть малая искра, пусть слабый отблеск Великого пламени Святой Веры уже тлел в глубинах его сознания.

Так как в жизни ничего не происходит просто так, без воли Всевышнего, то по «стечению обстоятельств» так получилось, что один из этих святых подвижников стал играть немалую роль в судьбе человека. По воле провидения Искатель посетил места, где жил и творил Святой,

поклонился его мощам, изучил его житие. Да, и наверное, самое главное — он носил имя, которым был наречен Искатель при рождении. Назвавшие его так родители были молодыми людьми, жившими во времена воинствующего атеизма, и были очень далеки от того, чтобы нарекать своего сына по принципам тезоименитства.

Этот принцип заключался в том, что ранее, до вступления Великой многострадальной части Земли в морок принудительного атеизма, новорожденного младенца нарекали именем, усмотренным в специальной книге «Святцы» в честь какого-либо Святого, совершившего в этот день духовный подвиг и который будет охранять и давать покровительство ребенку в течение всей его жизни. Такое вот «стечение обстоятельств».

Первая ночь на новом месте была ничем не примечательна. Весь вечер прошел в рутинных заботах по благоустройству лагеря, приготовлению пищи, установке палатки. После сытного ужина, приготовленного из незамысловатой снеди, путник побаловал себя чаепитием с двойной порцией всевозможных сладостей, запасы которых таились в укромных уголках его рюкзака, дожидаясь особенного случая, который и наступил.

Когда пиршество плоти подошло к концу, усталое тело попросило отдыха. Соорудив над горящим костром пирамиду из уложенных друг на друга бревен, в свете набирающего новую силу и мощь пламени костра предусмотрительный путник приступил к проведению необходимых еженощных манипуляций, так знакомых тем, чья жизнь каким-то образом связана с лесом и таежным бытом.

Помыл котелок от остатков вечернего пиршества, используя в качестве чистящего средства золу из костра. Посмотрел в ночное небо, для того чтобы, естественно, приблизительно определить, будет ли ночью дождь или снег — весенняя погода могла порадовать любой неожиданностью. Яркие звезды со своих высот успокоительно подмаргивали, вселяя успокоение и располагая на блаженный лад в преддверии заслуженного отдыха.

Последним завершающим аккордом той традиционной ночной суеты было развешивание на сучках близлежащих деревьев плотно завязанного рюкзака со съестными припасами и котелков. Все эти предосторожности принимались в защиту от мелких лесных воришек: мышей, бурундуков и прочей лесной братии, что не прочь полакомиться дармовщинкой, так неожиданно оказавшейся в этом месте, да еще так обворожительно пахнущей. Во время сегодняшних ночных посиделок путник уже слышал за своей спиной возню и попискивание и, обернувшись назад, наблюдал в расщелинах скалы, что почти вплотную пролегала к костру, любопытные мордашки лесных мышей, с черными искорками глаз и безостановочно движущейся и вращающейся по кругу кожаной точечкой носа в обрамлении усиков-антенн, вдыхающих манящие ароматы.

Человек всегда чуть вдалеке от костра оставлял малую толику угощения для лесной братии. Это чаще всего была крупа, и он с интересом наблюдал, как мыши безошибочно по запаху находили вожделенный корм и, набив зернышками защечные мешки, с ощущением несказанной удачи улепетывали восвояси. Весна еще не полностью вступила в свои права, и прошлогодние запасы были подъедены, гладкие и округлые бочки, с которых зверюшки входили в зиму, подопали, и непредвиденный подарок судьбы, что так неожиданно обнаружился на давно и тщательно обследованных тропах, оказывался как нельзя кстати.

Но беда была в том, что слюна некоторых особей мышиного племени несет в себе возбудитель очень опасной для человека болезни почек, и поэтому, если так уж получилось, что мыши попробовали на зуб что-нибудь из продуктов, необходимо в тот же миг их выбрасывать, то есть вернуть дегустаторам в их полное пользование. В том и состоял смысл всех этих предосторожностей: если люди проживают в лесу по необходимости своей работы или другим обстоятельствам, то они для защиты от грызунов все продукты, конечно, за исключением тех, что имеют свою собственную жестяную упаковку, помещают в емкости с плотно закрывающейся крышкой.

У охотников-промысловиков присутствует проблема защиты продуктов еще и от медведей. Молодые бурые медведи и белогрудки (так называют местные жители в местах, где они водятся, дальневосточную разновидность гималайского медведя) с ловкостью завзятого вора-форточника ловко взлетают на любое дерево, способное выдержать их вес. Естественно, ни о каких крыльях не может быть и речи, взлет с помощью своих царапок-когтей вполне обеспечивал быстроту подъема на искомую высоту. Никто уже не помнит, кто из охотников придумал это гениальное сооружение, но оно встречалось нашему лесному бродяге и в лесах Сибири и Дальнего Востока, и в северной тайге. И конструкция везде была идентичной.

Называлось это сооружение «лабаз» (с ударением на первый слог). Небольшая избушка без окон с одним входом размещалась на площадке, укрепленной на столбах или растущих деревьях на высоте приблизительно от 3 метров и выше. Сами столбы, на которых располагался лабаз, для большей уверенности, что мишка косолапый не сможет забраться на такую высоту, в нижней их части еще оборачивались и кровельным железом. Видит мишкино око, да зуб неймет! Просто — до гениальности.

Совершив обязательный для лесного путника ритуал подготовки ко сну, наш строгий ревнитель таежных традиций неспешной походкой направился по направлению к палатке, но на полпути остановился, повернулся назад и обозрел картину своей стоянки. Мужское хозяйское начало взяло верх в тех чувствах, что он испытал от увиденного. Чувство гордости от того, что он смог преодолеть немалое расстояние, что отделяло это потаенное лесное место от ближайшего жилья, и то, как он ловко и сноровисто обустроил стоянку, от которой уже как бы веяло обжитостью жилья, — все это позволило самомнению пропеть хвалебные дифирамбы в свою честь.

Завал из сухих бревен, приготовленных для огненного заклания, приятно ласкал глаз своей высотой и размерами. Лицезрение этого накопительства опять теплой волной мальчишеской гордости от проделанной работы приятно защекотало его чувство самолюбия. Такой домостроевский подход вызвал на лице человека смущенную улыбку, как будто он сам себя уличил в чем-то неподобающем для Искателя истины, но чистота и детская непосредственность этой хозяйчиковой эмоции на происходящее быстро подняла опущенные вниз уголки губ и заменила кислую мину на лице на развеселый белозубый оскал крепко уставшего, но, безусловно, снискавшего своим трудом и долготерпением заслуженный отдых человека. И это ощущение заслуженности награды за свой труд наполнило его уставшее тело мягкой силой, которая обволакивала и убаюкивающе укачивала на своих светлых волнах, подобным небесным облакам. С блаженной улыбкой на устах человек заснул.

Огонь от костра еще долго освещал пустую поляну и взмахами своих огненных щупалец-рук призывал к себе человека на философскую беседу о смысле бытия, но тот уже крепко спал. Наконец-то и огонь, устав от тщетных попыток привлечь к себе внимание, устал, затих и тоже уснул, закутавшись в пушистое одеяло из пепла.

Человек нашел место, где его дух мог иногда свободно парить над землей, не отягощенный заботами о каждодневном поиске пропитания, устройстве быта, заботой о себе и о людях, за чьи судьбы ты ответственен. Но по истечении некоторого, иногда довольно продолжительного времени ему приходилось возвращаться в мир, полный проблем и обязательств, для того чтобы жить в нем по законам и правилам, чрезвычайно тяготящим его душу, которая опять рвалась в то место, где она была свободна. Истинные монахи, отшельники, схимники отринули весь этот мир, что вязкой трясиной засасывает в свои глубокие омуты, не давая возможности и времени, чтобы предаться созерцанию высот и глубин вселенной и в этих просторах найти ЕГО, наполниться ЕГО духом, став с ним одним целым. Для просветленных людей, чей дух и уже само тело являлись единым целым не только как индивидуум, но часто уже являющимися составляющей частью Всевышнего, не представлялось проблемой ощущать себя в единстве с НИМ в людской суете, в этом нескончаемом круговороте жизни, и они своим примером показывали нам, что можно достичь таких высот просветленности, что ни одна самая ужасающая по своей силе и мощи эмоция не смогла бы поколебать покой и мир, что царит внутри их светлых сердец. Этим людям принадлежат мудрые слова: «Легко быть святым на вершине скалы».

К величайшему сожалению для Искателя, смысл этого изречения очень точно и наглядно иллюстрировал то положение вещей, с которым было невозможно не согласиться. Именно в этом уединенном месте, на вершинах этих горных пиков, человек начинал ощущать прилив энергий и мог ощутить состояние полета и раскованности, раскрепощения, когда через какое-то непродолжительное время все мысли о проблемах, заботах и сами вибрации мира сует и страстей, с которыми он вступал на эту землю, начинали сглаживаться из колючих и хаотичных, становясь плавными и тягучими, как масло, подчиняясь чудесному ритму леса, что принял его в свое лоно, и он уже становился частью его. В письменных источниках, излагающих истины всех времен и народов, прямо указывалось предположительность Места Силы.

Это были вершины гор, где с остриев скал и лезвий хребтов энергия Земли, как с излучателей антенн, устремлялась ввысь в бездну космоса, вызывая своим устремлением встречный поток из глубин Вселенной, что ниспадал как водопад, сливаясь и скручиваясь во взаимном проникновении энергий в водовороты и энергетические воронки.

МЕСТО являлось яркой иллюстрацией к этим утверждениям и подходило по всем канонам этих описаний. Но стоило ему покинуть его и вернуться в мир, как все яркие картины, ощущения и переживания, что он здесь получал, как бы оттягивались внутрь его самости, скрываясь за пеленой обыденности, но эта искра, что тлела в его душе, окруженная со всех сторон антрацитово-черной стеной неведения и несознания, которые стремились поглотить и растоптать ее, ждала и требовала новой порции топлива в виде знаний и ярких переживаний, чтобы воспылать и осветить все самые отдаленные и затемненные уголки своей души.

С хозяйственной рачительностью человек взялся за облагораживание места своего временного проживания, и поляна чудесным образом ожила и преобразилась. Висящее в воздухе гигантское сухое дерево, источник волнения за собственную безопасность, было со всевозможными предосторожностями и ухищрениями подпилено и низвергнуто. Тяжко ударившись о землю, оно рассыпалось на множество больших и малых частей, так как все внутренние части его были трухлявыми и лишь небольшая внешняя часть древесины еще сохраняла свою прочность и создавала внешний монолитный контур ствола. Из гигантских, метра по 4, остатков ствола был сооружен настил под палатку, которую впоследствии заменило легкое подобие шалаша. Кусок полиэтиленового тента в виде двускатной крыши, наброшенной на капроновую же веревку, растянутую между двух деревьев, оберегал обитателя этого жилья от дождевых капель и порывов ветра. Ночи уже настали теплые, спальный мешок хорошо согревал и обеспечивал достаточно комфортные условия для ночного отдыха. Лесной пейзаж, обрамленный в треугольную рамку входа, успокаивающе ласкал взор отшельника своей статичностью и изменчивостью в зависимости от времени суток, погоды и множества других факторов и деталей.

Дух человека уже не боялся смерти, но это знание о бессмертии души и полная самоотдача на волю Всевышнего еще очень слабо распространялись на тело, которое порой несогласованно действовало в отличие от своего внутреннего центра истины. Оно вздрагивало от испуга и напрягалось, если видело или слышало что-то, что, как ему казалось, могло бы угрожать его жизни или здоровью. И внутренней повелительной воле приходилось брать бразды правления в свои руки, успокаивая и обнимая своими крепкими и надежными отеческими объятиями, придавая уверенности и успокаивая в моменты такого физического дисбаланса.

Дух не мог еще автоматически контролировать и руководить жизнью человека, но знание того, что этот лучезарный миг настанет, придавало человеку надежду в моменты слабости его физического тела. Поэтому во всех его одиночных скитаниях он не был обременен оружием — всем тем, что называют огнестрельным.

Топор и нож, что входили в обязательный набор снаряжения путешественника, в умелых и сильных руках мужчины могли представлять собой достаточно грозное и опасное для нападающего оружие, но не единожды сталкиваясь и пересекаясь на лесных тропах с хищниками всевозможных мастей, путешественник понял одну важную для себя вещь: если зверь избрал тебя потенциальной жертвой, то никакая твоя супервооруженность не спасет от убийственных когтей и клыков. Не единожды случилось так, что проходя каким-нибудь лесным урочищем, человек останавливался и вдруг резко разворачивался и возвращался назад по своему следу. И то, что его так резко заставило изменить свой путь, находило подтверждение — поверх следа его рифленой подошвы был четко впечатан контур когтистой лапы, и муть, поднятая со дна лесной лужицы, еще не успела осесть. А ведь человек не слышал ни легкого потрескивания сухой ветки под тяжким весом охотника, не видел скрытного передвижения бурой тени. Только какой-то внутренний следящий защитник, не подчиняясь осязанию и обонянию, отреагировал на невидимое, но явственно ощутимое давление взгляда хищника. Полностью препоручая свою жизнь в руки Всевышнего, человек находил в нем свою защиту, и все его таежные приключения оканчивались без последствий для него. Кажущейся защищенности стен палатки отшельник сделал предпочтение выбора полному воздуха и света шалашу, что на время летнего периода жизни стал его домом.

В момент удара о землю ствол сухого исполинского дерева не только раскололся на большие и малые части, но некоторые из самых больших обломков еще и треснули по всей длине, образовав длинные плахи, что возрадовало отшельника истинно упавшим с неба строительным материалом. Его с лихвой хватило на настил для шалаша, пришел черед обустройства кухни, столовой, медитационной залы, то есть всего того, что совмещало в себе место возле очага. Разбросанные повсеместно камни и сам монолит скалы дали возможность устанавливать и закреплять импровизированные доски-плахи, которым в дальнейшем будет уготована судьба стать стенкой импровизированного сиденья. Строитель явно страдал гигантоманией, так как даже в начальном этапе строительства высота и мощь задействованного стройматериала рисовала картину окончательного произведения ни больше ни меньше как трон. Само сиденье не отличалось по размерам от среднестатистического, единственной, но достаточно комфортной особенностью было то, что верхняя часть его представляла из себя слой трухлявой, но еще достаточно прочной древесины, такой мягкой и пружинистой, что позавидовал бы любой мастер-мебельщик. Подлокотники еще играли роль двух столешниц, что последовательно превращались то в кухонный разделочный стол, то тут же трансформировались в место для трапезы, заполненное яствами и питиями, представленными в этой лесной столовой. Шедевр мебельного искусства в окончательном варианте выглядел несколько неказисто и претенциозно и где-то отдаленно напоминал мебель, которую собственноручно изготовил Робинзон Крузо во времена оные. По крайней мере, гравюры из книг передавали сходные очертания. Ну что ж, пусть будет трон, на роль повелителя и властелина человек никоим образом не претендовал, он здесь себя считал гостем и учеником, которому предстояло постичь Великую тайну Леса.

Часть 3

Глава 1. Великий секрет

Ночной лес жил своей неспешной и заведенной испокон веку жизнью. Темнота космических глубин мягко опустилась на его плечи, окутав колышущейся пеленой горный кряж с каменными останцами, гордо возвышающимися над поросшими лесом склонами. Как истуканы острова Пасхи, они с философской мудростью вглядывались невидимыми глазницами в открывающуюся перед ними картину, их взгляд проникал в самые потаенные глубины весенней ночи, и от него ничего не могло ускользнуть. Для всех людей, которые очень редко могли проникнуть в этот уединенный уголок горного леса, все так и казалось, что эти каменные стражи что-то хотят увидеть такое, что обогатит их новым знанием. Но это было неверным умозаключением, они уже несли в себе Великий секрет, который хранился под потрескавшейся каменной броней этих горных исполинов.

Им и не нужно было во что-то вглядываться, они были всем и вся, частицей в огромном конгломерате зверей, птиц, насекомых, деревьев, цветов и так далее, всего того, что называлось Лесом. Люди тоже когда-то были частицей этого гигантского организма, жили по тем же непреложным законам, что и все его обитатели, владели мудростью и силой, которую давал этот великий и могучий прародитель всего живого — слуга, защитник и палач в одном лице. Жизнь и смерть были и есть целым и неделимым. Все живое рождалась, жило, отчаянно боролось за это великое благо, и когда наступал момент смертельной опасности и искра жизни вдруг потухала в чьем-то разорванном острыми клыками теле, она тут же разгоралась и присоединялась к сонму такие же искр-звезд вечной жизни, что пульсируют в такт ритму крови нового временного хозяина, наполняют горячей волной тугие мышцы хищника и отражаются в его глазах, которыми он зорко высматривает очередную жертву, чтобы продолжить этот вечный круговорот жизни.

В стародавние времена человеческие существа покинули лес и ушли в то далекое путешествие, которое они сами себе придумали, или это сам Лес их исторг из своих пределов, об этом знают и молчаливо оберегают тайну Хранители законов леса. Их кряжистые твердокаменные тела держат на своих плечах небо и вся Сила и мощь Вселенной изливается на них, пропитывая каждую их малую песчинку пульсирующим светом звезд. Животворный ритм жизни, что вибрирует в каждом дыхании его существ, в каждом взмахе крыла, в каждом порыве ветра, что клонит кроны деревьев, устремляясь стремительным и нескончаемым потоком к стопам этих великанов, и рвется ввысь к небу, чтобы встретиться и слиться во вселенском экстазе с энергией космических высот и глубин.

Лес был свободен от того «преимущества», которым, как казалось, обладали люди. Он не мог мыслить и самой мыслью, образами подменять истинное, чистое и светозарное знание, что напрямую изливалось на него, направляло, двигало его, Лес был полностью отдан во владение Всевышнему, это и был сам Всевышний, во всем своем сиянии и восторге. Все его обитатели, все, что летало, ползало, двигалось, — все было пронизано присутствием его.

Теоретически искатель знал правила и законы, по которым живет Лес. Эти знания человек почерпнул из книг, в которых другие его единомышленники описывали практический опыт осознания этой реальности. Название авторов этих книг единомышленниками дало понимание того, что он считал их таковыми, так как это были близкие по духу люди, которых он непосредственно не знал в лицо, как, впрочем, и они его, так как они жили в разных странах и эпохах. Вооруженный знаниями и страстным желанием воплотить на практике идею слияния и проникновения в глубинную суть ЛЕСА, в один из весенних дней он приступил к реализации этой задачи.

Я — лес, я — море, я — небо — это то, что утверждал и воплощал в жизнь человек с Востока, живущий в одной из стран, чья культура, религия и сам уклад жизни — все это теснейшим образом было переплетено с жизнью окружающей природы и имело глубочайшие исторические корни. Сам принцип, систематизированный для практического применения, изложенный в его учении, для искателя не являлся чем-то новым и необычным. В основе всей его теперешней жизни лежало то же условие, что и требовалось для воплощения идей слияния с окружающим миром в тех его проявлениях, кем он бы хотел стать: лесом, морем и так далее. Эти условия казались абсурдными с точки зрения человеческой логики, и поэтому невыполнимыми. Необходимой обязательностью его была полная остановка мыслительного процесса, если выразиться очень приближенно к истине — механическое отключение головы как таковой. Вначале мозг, испуганный такими нерадужными перспективами, подбрасывал через буйно разбушевавшееся воображение одну картину апокалиптичнее другой. Человеку рисовали картины идиотии и других психических отклонений, что якобы могли постичь его в результате воплощения его идеи. Но принципы и указания к действию, что воплотил в жизнь человек с Востока, не являлись неожиданностью для последователя его эксперимента. Идея исключения ментальной деятельности из повседневной жизни для достижения более широких задач являлась краеугольным камнем йогического учения, которым и жил в этот момент искатель. Он уже достиг некоторых результатов, двигаясь в этом направлении, и повторение опыта слияния в единое целое с Лесом, претворенного его восточным единомышленником, представлялось для него вполне выполнимой и реализуемой.

Гигантская ментальная составляющая, пронизывающая тонкие и плотные миры сплошной сетью, укутала все человечество, не давая вырваться никому из ее цепких объятий. Обладая колоссальными знаниями, накопленными за период существования рода человеческого, созидающая и разрушающая, судящая и выносящая свой собственный вердикт по любым вопросам и проблемам, находящая миллион ответов на один-единственный вопрос, соединяющая и доказывающая всевозможные теории и законы, и тут же с таким же усердием находя доказательство их антиподам. Как казалось, в своей самости знающая все и вся и могущая ответить на любой вопрос и решить любую проблему. В библейском сюжете фигурирует такая сущность, как Падший ангел. Созданный Всевышним и наделенный им неописуемым и невообразимым по силе и мощи знанием, он, обладая всем этим, впал в гордыню, вообразив и уверовав в то, что все, чем он владеет и обладает, является его собственностью и прародитель, который наделил его этой силой, не может в данный момент сравниться с ним по силе и могуществу с ангелом, так как ангел сейчас выше его по уровню всесилья. Естественно, его Отец наказал зазнавшегося шалуна, но урок, преподанный родителем, не пошел впрок, так как игры и проказы ментала не дают за их круговертью и хаосом, обряженных в одежду упорядочивания и систематизации, разглядеть и расслышать чистое и незамутненное слово истинной правды, дело и силу, что так лучи солнца и таятся за пеленой и тучами ментала. Да, ментал — это Ангел, и несть числа светоносных проявлений его могущества, но это Падший Ангел.

Прорыв через ментальную паутину был осуществлен не единожды, эти светлые люди, что воплотили в жизнь свою мечту увидеть, ощутить, почувствовать присутствие истинного Творца и Прародителя всего, оставили для всех шествующих по их стопам указатели истинного направления, что расставлены по обеим сторонам извилистой дороги на пути к Истине, изобилующей трудностями и опасностями. Использовав на себе метод выключения ментальной деятельности, они нисколько не проиграли, а наоборот — приобрели. Ясность и безошибочность в принятии решений, обусловленные приходящим свыше незамутненным, чистым и истинным знанием. Автоматичность и верность всех действий, что необходимо предпринять и выполнить в своей бытовой деятельности. Защиту, отсутствие страха и непоколебимую уверенность в своей будущей судьбе, яркое, светлое и теплое ощущение присутствия родного, близкого и лучезарного покровителя и многое другое.

Поэтому наш Искатель был готов к нападкам и запугиванию со стороны ментальных сил и принял их напор с внутренней улыбкой. Опыт остановки ментала был уже им опробован не единожды, все, о чем было поведано в своих книгах впереди идущими искателями, нашло подтверждение и обогатило светлыми переживаниями, испытанными в результате опыта. К сожалению, постоянно находиться и жить в этом состоянии не представлялось возможным. Периоды прорыва и светлого озарения сменялись откатами на прежние позиции человека ментала со всеми вытекающими из этого состояния последствиями. Попытки решать навалившиеся на него проблемы прежним способом, задействовав свой ментал, ввергали всю его сущность в состояние нервически дребезжащих вибраций и потере того внутреннего спокойствия и покоя, что, как уже казалось, навеки закрепился и укоренился в его душе. Лишь слабые воспоминания о достигнутых ранее светлых высотах грели озябшую душу надеждой на то, что этот период дезорганизации канет в небытие. Еще зов ПУСТЫНИ, что звучал в его сердце, радуя его восторгом будущей встречи с тем местом, где у искателя всегда и беспрепятственно происходило свидание с непознанным.

Человек мысленно вступил на тропу, которая расстелилась под его ногами и которая привела его к границе Леса. Деревья плотной стеной, без единого малейшего просвета преградили ему путь. Справа и слева, насколько хватало глаз, кряжистые стволы и мощные кроны деревьев непроходимой крепостной стеной защищали от непрошеного вторжения в тот мир, что был скрыт за неприступным оплотом. Корни деревьев, как когти гигантской птицы Рух, цепкой хваткой вцепились в каменистую землю. Лианы, как скопища змей, расползлись по стволам и сучьям мощных собратьев, перекрывая последние лазейки, через которые можно было бы проникнуть внутрь, и тем еще более усиливая неприступность стен зеленого бастиона. Кроны деревьев своей кучерявой шевелюрой подпирали низкое небо с нахмурившимися гневливо серыми тучами, готовыми в любой момент излить свое недовольство проливным ливнем или яростной молнией.

Стой, человек! Повелительное предупреждение трубным голосом невидимой стражи остановило пришельца на границе Леса. Ты был когда-то одним из нас, ты был всем, ты был Лесом. Однажды ты ушел в далекое путешествие, привлеченный ярким переливающимся блеском иллюзорных картин, что манили тебя своей доступностью и сулили неизбывные радость и веселье. Ты ушел в погоне за этими миражами, что манили своей доступностью, но при приближении к ним растворялись, чтобы возникнуть вновь во все новой и яркой привлекательности.

Погоня за ними все дальше уводила тебя от стен родного дома, который звал тебя, но ты был глух к этим призывам, очарован сладостными звуками и ритмами, что сейчас звучали в твоих ушах. Ты очень долго гонялся за миражами, пытаясь схватить и обладать всем тем, что переливалось, искрилось перед твоим взором. И вдруг в один момент все миражи исчезли, как гонимый лесным предутренним ветром ночной туман, и ты увидел себя, стоящим на краю бездны, что разверзлась под твоими ногами. На дне бездны клокотала лава, подбрасывая к небу свои раскаленные протуберанцы, пытаясь достать и низвергнуть вниз одинокую фигуру, застывшую в недоумении на краю бездны.

Желтый сернистый туман, поднимаясь из глубины бездны, обволакивал погребальным саваном тело, и втекая в ноздри своим ядовитым и зловонным запахом, лишая возможности адекватно оценивать ситуацию, нашептывая красивыми голосами успокоительные слова, побуждая свою очарованную жертву сделать последний роковой шаг вперед. И когда жертва уже готова была совершить эту последнюю непоправимую ошибку, замутненный разум последней искрой потухшего сознания ощутил материнский призыв, что исходил из глубин леса. И человек сделал шаг. Но это не был шаг вперед, в бездну. Это был шаг назад, на путь возвращения домой.

Путь возвращения был очень долог и тернист, и когда после долгих лет скитаний он наконец-то оказался на пороге родного дома, то не смог опять войти как прежде в ворота, что раньше с такой предупредительностью распахивались перед ним, стоило ему лишь приблизиться. За годы скитаний он стал чужим для Леса, Лес так же, как и раньше, любил его родительской любовью, когда самое неразумное дитя что приносит боль и страдания своим бессердечным поведением, все равно остается для него любимым и родным. Но стражи леса безошибочно определили в блудном сыне чужака, затворив перед ним все двери. Узнавая в его лице знакомые черты, они с упорством верных служак требовали подтверждения и доказательств того, что ты имеешь право войти через эти крепостные ворота. Нужен был какой-то ключ с потайным секретом, который наш скиталец потерял во время своих безуспешных исканий иллюзорного счастья. Поиском этого секретного ключа и был занят в данный момент наш человек, в чьем сердце звучал Зов леса. В жестоких битвах и изнуряющих трудах, что сопровождали его в пути во время возвращения домой, он получил сокровенное знание, как вернуть назад тот Волшебный ключ, что был утерян.

Каменная гряда, как гигантский мастодонт, вспучила земную твердь, выставив острые пики-шипы, грозы небу и в то же время защищаясь от его громовержного гнева. Исчерпав все силы в безуспешных попытках вырваться наружу, гигантский ящер понял тщетность своих попыток и заснул навеки. Ветра и годы притупили и сгладили острые грани смертоносного оружия, что служило ящеру подспорьем для победы в жарких схватках с враждебными существами подземных миров. Сила и мощь, повергающие его врагов навзничь и разрывающие земную твердь, все так же жили в глубинах этого каменного монстра. Гигантский спящий богатырь подпитывался материнской любовью его Матери Природы. Как легкое дыхание спящего ребенка, невидимо и неслышно эта сила проникала через каменные поры дремлющего и видящего волшебные сны каменного Голиафа.

Материнская сила Матушки-Природы не была направлена исключительно для поддержки особо любимых и приближенных к ней чад. Все живое и кажущееся неживым, то есть статичное и недвижимое: камни, деревья, скалы — все ощущало ток и бег животворной энергии. Человек, избравший для себя местом для теперешнего обитания поляну на склоне горного хребта так же, как и все дети Леса, не был обделен Материнской любовью. Для нее не существовало преград и даже кажущаяся такой прочной и неприступной каменная броня спящего подземного дракона с легкостью пронизывалась мягкой и нежной волной любви Матери.

Ментальная броня, невидимая и покрывающая все человеческое существо непробиваемой сферой устоявшихся понятий, надуманных псевдозаконов жизни и многого того, что создал Разум за все время своего существования, была крепче всех самых прочных сверхзащитных материалов. Каменный монстр со своей кажущейся неприступностью чешуйчатых покровов не мог идти ни в какое сравнение с ментальной сферой. Материнская сила отчаянно пыталась достучаться до истосковавшегося по ее любви сердцу, и ее попытки все-таки иногда достигали своей цели, когда ментальная преграда давала трещины. Человек не видел в данный момент необходимости носить на себе этот тяжкий груз, и предпринимал немалые усилия, для того чтобы избавиться от него и опять почувствовать себя дитем Леса и вновь быть окруженным морем Материнской любви и купаться в его благословенных и сладостных волнах.

Материнская сила охотно выступала помощником в стремлении человека избавиться от ментальных оков. Заручившись ее поддержкой, он приступил к решению самой трудной задачи, что ему предстояло решить — остановки карусели мысли, что с раздражающим скрипом и мельтешением вращалась в его голове. Все окружение: лес, горы, сама весна — помогали своим присутствием и участием в его трудах. Напоенный ароматами весенней пробуждающейся природы, успокоенный и обласканный легким и нежным прикосновением ветерка, который живительным компрессом охлаждал его разгоряченную голову, он уверенно продвигался к победе своих дерзаний.

Вращение и мельтешение мыслей утратило свой монотонно-стремительный ритм, темные вращающиеся колеса карусели образов переместились на периферию мыслительного горизонта. Изгнанные со вседержавного трона и лишенные полномочий повелевать и распоряжаться мысли не потеряли надежду вернуть себе утерянные привилегии и, разорвав свой бесконечный хоровод, выстроившись цепочкой или клином, как стая птиц, пересекали светлый небосвод ментального сознания, желая звуком трепетания своих воображаемых крыл и гортанными криками привлечь внимание стороннего наблюдателя, в роли которого сейчас выступало чистое измененное сознание.

Но попытки мысли вернуть прежние позиции были тщетными. Возврат и псевдомиграция птичьих мыслестай становились все реже и реже. Но упорство, с которым они все-таки возвращались, не давали человеку уверовать в то, что процесс очистки ментальных сфер закончен. Несколько дней и ночей продолжалась эта изнурительная борьба, но упорство и настойчивость, которых нашему воину было не занимать, все-таки взяли верх.

Глава 2. Весна

Буйство ярчайшего весеннего солнца было рассыпано в мелких лужицах, наполненных снеговой водой, искрясь, дробясь, и отражалось мириадами маленьких солнц. Как ошалевший олененок в фейерверке солнечного света, весна развилась и скакала по прогретым горным склонам.

Одуряюще и будоражаще пахло оттаявшей землей, прошлогодней пыльцой и сухой терпкой травой, и этот волшебный коктейль запахов подхватывал ввысь и разносил по всем потаенным уголкам порывистый озорной ветерок, который то ласковой теплой волной наскакивал на кусты, играя прошлогодним сухим листиком, то вдруг, нечаянно ударившись с разбега о посеревшую и просевшую лепешку прошлогоднего снега, пробегал по ней, смеясь и дурашливо подкидывая застуженные пяточки, стремясь побыстрее выскочить на освещенную ярким солнышком полянку, чтобы согреться ее материнским теплом. Птицы ошалев перелетали с ветки на ветку, и невозможно было углядеть какую-то логику и осмысленность в их поступках. Если совсем недавно их перемещения были обусловлены чем-то сугубо утилитарным, как например, поиском пищи или беседы с товарищами на тему, вероятнее всего, вращающуюся около этой же самой проблемы, то сейчас пичуги всех мастей стремительно пересекали поляну лишь только для того, чтобы на какие-то мгновения коснуться лапками ветки дерева, чтобы уже в следующую секунду умчаться в неизвестном направлении, как будто ветка, на которую они присаживались, была так невыносимо горяча для птичьих лап. Наступил сезон любви. Инстинкт продолжения рода и материнства заставлял зверюшек-мамочек объявлять конкурс на выборы претендента, который должен дать импульс для новой волны жизни. Одурманенные запахом феромонов, которыми был пропитан след, оставленный пробежавшей самочкой, бурундуки, презрев всяческую предосторожность, летали по извилистым траекториям, пересекая поляну, почти не касаясь земли.

Утомленный тяжелым и сложным переходом до вожделенного Места, наш путешественник не мог отказать себе в удовольствии полежать полураздевшись на солнечной стороне поляны, принимая солнечные ванны, жадно впитывая ультрафиолет изголодавшимся по нему за зимнее время телом. Разомлевшее от живительного тепла тело обмякло и начало, покачиваясь на волнах блаженства и покоя, погружаться в сладостную негу сна… Резкая режущая боль полоснула по коже обнаженного живота. Человек вскинулся в резком испуге и увидел двух бурундуков которые улепетывать вдаль, очарованные перспективами близкого знакомства с вожделенными незнакомками. Два новоявленных Дон Жуана помахивали победно вздыбленными хвостами, как плюмажами на шляпах знатных сеньоров, их полосатые плащи-спины овевал ветер любви и надежды! Салют, амигос! Удачи вам и любви! Глубокие царапины, оставленные копытами скакунов этих знатных сеньоров, саднили, и кое-где выступила сукровица. Вот что значит встать, то есть лечь на пути влюбленных кабальерос. Тело, жаждущее отдыха, расположилась прямо на феромоновой дорожке, которая своим любовным посылом зажгла огонь страсти в сердцах лесных идальго.

Случившийся инцидент ни в коей мере не испортил настроение человеку. Атмосфера счастья и надежды на все самое лучшее, что только может случиться, подхватила его вместе с другими обитателями леса в бурном танце, имя которому — любовь. Осторожно потирая саднящие ранки на животе, человек переместился в более безопасное для остальных членов его тела место, а именно уселся, если на троне восседают, то воссел на искомый предмет лесного интерьера, что находился немного на возвышенности, и как бы парил над всей панорамой лесной поляны.

Жадно впитывал глазами картину весеннего праздника жизни, что открывалась перед ним под более широким ракурсом. Ничего не отвлекало и не мешало ему претворить в жизнь и исполнить желание или ту задачу, что он поставил себе на этот момент.

Весна все более вступала в свои права. Территории, отвоеванные у поверженной, но еще не хотящей уступать зимы, становились все больше и обширнее. Яркие бабочки бархатистыми разноцветными опахалами пытались освежить разгоряченные своим любовными треволнениями головешки лесных обитателей, но безрезультатно, и лесные красавицы — эти дети весны, сами тоже хлебнувшие любовного эликсира, — начинали восторженно взметаться в сияющие небеса, чтобы, преломив своим крылом сияющие лучи солнца, затем в очаровательном кульбите низвергнуться вниз к самой земле, подчиняясь лишь только им одним слышному ритму весеннего гимна, что звучал нескончаемо в каждом из обитателей леса.

Один из горных пиков, что занимал центральное положение в группе останцев, вероятнее всего, мог бы считать себя главным или старшим в семье своих каменных братьев, что стояли плотной группой чуть поодаль, и на их фоне кажущейся неказистости и сглаженной коренастости он выделялся своей горделивой статью, с величаво взметнувшейся к небу остроконечной вершиной, с отвесно-обрывистыми боковыми стенками, с полками и расщелинами, на которых и в которых нашли приют, защиту и дом небольшие деревья, чьи отчаянные головы сделали выбор и не побоялись поселиться так далеко от своих собратьев, что сплошным зеленым ковром стелились у подножия горы. Лишенные поддержки и защиты, что получает каждое дерево, живущее в семье подобных себе, наши герои не отчаялись и смотрели с чувством превосходства с высоты своего положения и расположения на своих приземленных соплеменников.

По одному из наиболее пологих склонов на вершину скалы резво взбегала тропинка. Люди не могли оставить здесь свой след по причине удаленности этого потаенного уголка природы.

Наметанный глаз следопыта прочитал письмена, оставленные неизвестным скалолазом на горной тропинке. Олени, или один олень, продавили отпечатками своих копыт травянистый дерн основания скалы, там где начинается тропа, эти же острые копытца срывали уже менее плотное изумрудное моховое покрывало, когда их обладатель оскальзывался при подъеме, оставляя при этом след раздвоенных копыт. На вершину скалы дикого зверя привело не любопытство или жажда лицезрения великолепных видов, что б предстали его взору по достижении искомой цели. Местные охотники называли такое место «отстой», это чаще всего мог быть одинокий утес, преобладающий по высоте над всеми остальными скалами и над лесной растительностью. С вершины этого естественного наблюдательного пункта обозревалось все окрест, и приближение любой опасности фиксировал настороженный взгляд, отдавая команду ретироваться и раствориться в зеленой чаще до той поры, пока опасность не минует.

Летом в тайге наступает нелегкая пора для зверья. В то время, когда уже канула в лету холодная и голодная зимняя пора и можно было найти себе пропитание всюду и везде, в атмосферу этой лесной пасторали вторгались полчища разномастного гнуса, что месили своими крыльями влажный теплый воздух, наполняя его заунывным гудением. Забиваясь в глаза и уши, вгрызаясь в места сочленения и складки тел, они лишали их спокойствия и не давали в должной мере насладиться всеми прелестями сытной поры года.

Место же, выбранное зверями для отстоя, всегда хорошо проветривалось, и постоянно дующая струя воздуха уносила прочь безжалостных кровопийц. Это и было одной из двух важных причин, что заставляла лесных парнокопытных взбираться на горные кручи. Поживиться здесь было нечем — только голые камни, кое-где покрытые лепешками мха, зато покой и безопасность на период нахождения здесь оленя были обеспечены.

Своим приходом незваный гость потревожил покой и нарушил давно заведенный устой жизни лесных обитателей, что считали этот участок леса своим домом и включали его в свой ареал обитания. Так как он не принес в это место огнестрельного оружия, то запахи его присутствия не несли в своей обонятельной гамме ноток опасности, что издают единственно своим присутствием эти инструменты убийства. Человек тешил себя надеждами, что когда-нибудь лесные обитатели увидят и поймут, что он не хочет кого-нибудь убить, что он очень уважительно и трепетно относится ко всему живому, что ползает, плавает, летает. Это было как призыв к действию, который сформулировал в своей гениальной книге Автор: «Ты и я, мы с тобой одной крови!».

Человеку также очень понравилось посещать площадку на вершине горделивого пика. Тем более что идти куда-то далеко не было необходимости, так как фронтальная стена скалы нависала прямо над лагерем, в полутора-двух метрах от спинки трона. Подъем также не отнимал много времени.

Открывающиеся перед восхищенным взором шири и дали завораживали и притягивали. Бездна голубого неба гипнотизировала и влекла наблюдателя, презрев земное притяжение, ринуться в полет наравне с птицами. Волнующееся море тайги своими зелеными волнами разбивалось об линию горизонта, где в голубоватом мареве сливалось с небесным сводом.

Человек обратил внимание на то, что всегда в моменты созерцания этой красоты его дыхание задерживалось на вдохе и как бы приостанавливалось и становилось неглубоким и поверхностным. Но он не испытывал удушья, скорее наоборот, горный воздух, наполненный фитонцидами, наполнял его легкие, как два воздушных шара, как будто воочию помогал человеку сбросить земные узы и устремиться ввысь.

Скала не представляла из себя холодный и мертвый кусок камня, как казалось издалека. Суетливое трудолюбие лесных пичуг выказывало места строительства будущего семейного гнезда, готового принять новое поколение желторотиков. Практичные мыши, углядев какую-нибудь только им известную выгоду, переселились из сумрачных лесных чертогов в горный небоскреб, обживали каменные апартаменты, которые приветливо открыли свои двери, приглашая домовитых новоселов поселиться в расщелинах скалы и в нишах под камнями. И змеи. Неразлучный и роковой спутник мышиного племени, что сопровождает их всегда с незапамятных времен. Хладнокровные охотники серыми лентами неслышно перетекали по расселинам, без видимого труда взбираясь по кажущимся почти отвесным стенкам. Смертоносная голова, широкая в основании, сужалась к передней части, образуя как бы неправильную форму острия копья. Черные гипнотически немигающие глаза и мелькающий с периодичностью раздвоенный язык — это то последнее, что видели в своей жизни некоторые серые торопыжки. В этих горах жил особый вид змей — горные щитомордники. Не очень крупная — до полутора метров в длину, но достаточно ядовитая, особенно весной, когда концентрация яда после зимней спячки достигала уровня яда кобры.

Щитомордники жили в самом теле скалы, и даже на вершине ее наш очарованный созерцатель в самое первое посещение вспугнул греющуюся в теплых весенних лучах солнца змею. Спираль мышц подбросила только что блаженно расслабленное тело щитомордника, и в мгновение ока оно как ртуть затекло в расщелину на краю площадки. При ближайшем рассмотрении края расщелины выглядели как бы немного зашлифованными и вытертыми, что давало повод думать, что этот вход рептилия использовала не единожды и что, вероятнее всего, это ее нора.

Наш путешественник не боялся змей, чувство осторожности держало его на безопасном расстоянии и от их ядовитых клыков, ни в коем мере не провоцируя их на нападение. Змеи, в свою очередь, тоже соблюдали негласное джентльменское соглашение и приблизительно где-то на расстоянии 7 м определяли своими тепловизорами мощное тепловое пятно и пытались ретироваться. Во время дальнейших посещений столь полюбившейся площадки визитер больше не встречал прежнего хозяина этих мест: либо он из соображений безопасности покинул свой дом, либо в это время находился под защитой его каменных стен.

Часть 4 
Я — лес?!!

Утреннее весеннее солнце только начинало свой светоносный поход к сияющим высотам.

Небесный свод, как опрокинутая голубая чаша, был светел и прозрачен. Ни единая тучка не замутняла своим присутствием бирюзу небес. Внутреннее состояние, что царило на ментальном горизонте, по чистоте и спокойствию было прямым отражением этой картины мира и спокойствия, что разливалось окрест. Фигура человека на вершине скалы, чей силуэт контрастно выделялся на фоне неба, была неподвижна. Но это было неправдой, или правдой всего лишь отчасти. Да, его плотная оболочка как бы парила над лесом, но на самом деле его дух, его тонкое тело рассыпалось на мириады атомов и слилось в неописуемом восторге со всем тем, имя чему — ЛЕС. Солнце продолжало свой бег по небу. Человеческое я стало всем. Я — цветок, что так жадно впитывает каждой порой своего естества материнское тепло и неотрывно следящий за ходом светила, благодарственно и с восторгом возблагодаря за этот свет, ласку и саму возможность жить. Я — птицы, что, оказывается, не просто так чирикают, а исполняют хвалебный гимн в честь прародителя всего живого. Я — звери, большие и малые, что исполнены любовью и благодарностью к отцу всего живого. … «Всякая травинка да хвалит имя Господа…», «…Всякое дыхание да хвалит имя Господа»… Пришло понимание того, что тот урок, что был преподан Всевышним, то переживание, растворившее человеческое Я во множественности вселенских Я и ставшее всем, — все это было пройдено, испытано, осознанно и описано в священных писаниях, но слова как бы несли зашифрованный смысл, были не совсем понятны для рафинированного сознания человека мыслящего. Искатель отринул этот барьер мысли, это и был ключ к пониманию истинного смысла, стоящего за словесными формациями, также этим ключом была открыта дверь вселенского знания силы, которая отворила запертые двери Леса, и человек вновь и опять ощутил себя единым с ним организмом, дыша в унисон с ним одним дыханием и смотря окрест единым взором.

Состояние, неописуемое и непередаваемое ни одним из языков на земле и ни одной формой словосочетания. Мягкое, нежное, пронизанное светом, исходящим из глубин всего окружающего. Тело не испытывало необходимости двигаться, даже дыхание истончилось и стало поверхностным и редким. Подхваченный и унесенным потоком жизни человек не сопротивлялся и отдался в полное распоряжение стихии Леса, живя и подчиняясь всем его законам. Одним из самых ярких воспоминаний этого незабываемого дня было ощущение равнозначности своего естества с собирательным образом растения, цветка с распустившимся бутоном. Лицо человека было обращено к Солнцу и неотрывно с любовью и обожанием лицезрело его лик, ликуя и восторгаясь от самой возможности участвовать в этой мистерии света. Улыбка благодарности и восторга печатью лежала на лице цветка, или на соцветии, ставшим в этом момент лицом. Теплый ветер приносил на своих крыльях капельки влаги, что напитала и увлажнила поверхность цветка, распахнутого в желании обняться в порыве единение со всем сущим, а может, это были слезы счастья, текущие по щекам человека?!

Яркий огненный шар, несущий тепло и любовь всему живому, завершил свое светоносное путешествие, скрывшись за западными отрогами горных цепей. Лес проводил его уход финальными аккордами благодарственной симфонии и накрыл темной пеленой ночи, продолжая свое бесконечное действо, выводя на сцену жизни ночных обитателей, чье существование проходит в привычной и такой обыденной для них темноте. Наполненные любовью и обласканные родительским теплом обитатели леса, чья жизнь и существование протекали под бдительным оком светила с надеждой и уверенностью неотвратимости завтрашней встречи с ним, укрылись под сумрачным пологом леса в поисках временного укрытия для отдыха и защиты от опасностей, что несет своим приходом ночной мрак.

Человек был полон Леса. Он находился в своем шалаше, давшему отдых переполненному светоносными переживаниями свидетелю и участнику этих необычных событий. Лежа на импровизированной постели и закрыв глаза, он вновь и вновь наслаждался картинами Пережитого, которые с новой силой проносились перед его внутренним взором. Но жизнь леса не остановилась с приходом темноты. Мягкие трепетания крыл обращали внимание мышиного племени на необходимость соблюдать предосторожность — сова вышла на охоту. Перед закрытыми глазами человека, как на затемненном экране, проявилась картина ночного пейзажа. Он то стремительно начинал налегать на невольного наблюдателя, грозя столкновением с деревьями, то вдруг эти деревья в мгновение ока перемещались в нижний край экрана и исчезали, сменяясь картиной ночного неба. Все это дополнялось легким гулом рассекаемого воздуха, в чьих сферах купала свое сильное тело птица, высматривая себе жертву. Дух свидетеля и участника всей этой лесной мистерии метался вместе с ночным хищником, то почти ударяясь об землю, то взметаясь ввысь. Завораживающее чувство полета и азарт охоты смешивались в нем с чувством тревоги и настороженности.

Мгновенно пришло осознание того, что является источником этого сигнала. Вибрации страха излучала земля, где в складках и укрытиях за камнями мышиное племя настороженно наблюдало за крылатой смертью, чей полет, как маятник часов судьбы, отмерял чьи-то последние мгновения жизни.

Деревья, травы своими корнями, как пуповиной, неразрывно были соединены с родительским лоном своей праматери Земли. Мощные стволы деревьев, подобно колоннам храма леса, подпирали зеленый арочный свод из переплетенных в дружественных объятиях веток и листьев. Сплоченная и скрепленная как нейросетью в единое целое эта гибкая, но прочная живая крыша давала кров и пищу и оберегала обитателей леса, всех тех, кто нашел приют под его кронами. Трепетанием кончиков листьев на колеблющихся под порывами ночного ветерка ветках деревьев, невидимой, но проникающей везде и всюду вибрацией сам ЛЕС повелительно, но в то же время с любовью и благожелательностью давал отеческий наказ. Его безгласное указание было полно спокойствия и мудрости знания Закона леса, который гласил, что жизнь вечна и бесконечна, что смерти нет, есть только краткий переход из состояния одной жизни в другую. Укутавшись в нерукотворное одеяло, сотканное из вибраций любви и спокойствия, и убаюканный шелестом листвы, наш искатель погружался в сладостный сон, полный картин чуда, виденного и пережитого сегодняшним днем. Улыбка счастья не покинула его лицо и по сей момент, ожидание скорой встречи с волшебством и уверенность в том, что это произойдет скоро, следующим утром, давали повод ощущать себя счастливым, тем более что та задача и цель, к которой он так долго шел, наконец была воплощена в жизнь. Я — Лес, я — Лес, я — Лес…

…ИЗ ТЕМНОТЫ СТРЕМИТЕЛЬНО РВАНУЛАСЬ ОСКАЛЕННАЯ ПАСТЬ…

Человек не отрывая взгляд смотрел на пламя. Облитая светом костра фигура была наклонена вперед, и на расставленные ноги были уперты локти рук. В правой руке близи от лица он держал кружку, из которой косматенькой гривкой выбивался легкий парок. Неподвижность и статичность камня, казалось, передалась сидящему на нем, и лишь сторонний наблюдатель мог бы заметить легкое движение кисти руки, периодически подносящей кружку с губам, и легкие глотательные движения, когда отшельник прихлебывал чай. Спокойствие и состояние равновесия наконец-то опять наполнили все его существо, тело налилось расслабленное тяжестью и отдыхало, и лишь волны воспоминаний накатывались с разных сторон, пытаясь раздергать сознание и опять ввергнуть его в пучину хаоса и сумятицы. Силой воли мыслитель загонял их в русло логики, огораживая берегами хронологии. Порыв ветра хлестнул по лесной чаще. Огонь дрогнул, распластался по земле, выстрелил горячим тугим воздухом в сторону неподвижной фигуры.

Синевато-горький дым как бы сорвал пелену с потока воспоминаний, и опять перед его глазами засияла картина дня сегодняшнего, что так потряс его и оставил столь неизгладимые впечатления.

Так что это было? Почему финал одного из самых прекрасных дней в жизни человека оказался столь трагичным?

Это была смерть. Смерть одной маленькой лесной мышки. Писк, вот тот последний звук, который издала жертва, когда жизнь с последним вздохом покидала ее разорванное тельце. Хищник не мог быть крупным, судя по силуэту головы — горностай, норка или хорек. Ну в крайнем случае — лиса, хотя не похоже… Мысли были яркими, четкими и очень рациональными. Состояние блаженства, умиротворенности и покоя, полностью владеющее всем его естеством совсем недавно, буквально несколько минут назад, унеслось в неведомую даль, подхваченное вибрациями смерти, возвращенными воспоминаниями из недалекого прошлого. Поляну обступал враждебный, как никогда раньше, Лес, сулящий разорвать, уничтожить непрошеного гостя. Как инородное тело, как занозу, что должна быть исторгнута «здоровым организмом из своего тела…». «Что-то пошло не так. Нет, неправда! Надо быть честным перед самим собой, ты знал, что такое может случиться.

Обрывки знаний из разнообразных источников указывали на побочные явления опыта, связанного с полным растворением личности. Просто очень хотелось верить в то, что с тобой это не случится, что, может быть, он неправильно интерпретировал знания, полученные из источников, что реакция организма будет несколько иной, не такой радикальной. Какое-то самоубаюкивание и самоуспокоение. Вот и получил то, что получил. Надо из каждого опыта делать правильные выводы, сейчас это задача номер один, что стоит перед тобой…» Этот монолог отповеди прочитал человек сам перед собой, конечно, эту речь не услышал никто из лесного окружения. Это был разговор с самим собой, и то, что внутренний оппонент не мог предоставить каких-либо аргументов в ответ на столь веские доводы, указывало на весомость изложенных фактов.

Лес во всей этой ситуации не рассматривался в роли обвиняемого. Весь этот Великолепный организм существовал по своим законам, и попытки человека безоглядно следовать своим путем, игнорируя эти законы, пункты и главы его, могла привести к печальным последствиям.

Необходимо было выработать какой-то механизм защиты от столь убийственных проявлений Леса, либо все-таки смириться с тем, что современный человек уже не сможет жить в гармонии и единстве с Лесом, как его далекий доисторический предок. «Ну что ж, задачи поставлены, цели обозначены, будем думать и делать выводы. Жизнь продолжается…»

Да, жизнь продолжалась. Чуткий слух выхватывал из гаммы звуков ночного леса порсканье и топотание мышиных лапок. На границе освещенности костра мелькали маленькие серые тени. То, что количество их товарок в течение этой ночи стало на несколько особей меньше, ничуть не испугало серую братию и не ввергло в ступор скорби по закончившим свой земной путь собратьям. Отнюдь, серое племя пребывало в преотличнейшем расположении духа и деловито перетирало маленькими трудолюбивыми лапками лесную подстилку в поисках лакомого угощения.

Совы неутомимым патрулем пересекали ночное небо. Одна из представительниц этого крылатого племени — сова сплюшка — зачем-то убеждала всех вокруг, что она не причастна к ночному террору, и из глубины леса периодически было слышно заунывное бормотание: «Сплю-ю-у-у,.. сплю-ю-у-у…».

Замолкающее на какой-то короткий промежуток времени, вероятнее всего, для того, чтобы чем-то подкрепиться перед сном, чтобы сновидения были слаще и приятнее.

Внутренний неусыпный наблюдатель и защитник, чье наличие и присутствие повсеместно наблюдается у всех лесных обитателей, взял под свое покровительство и пришельца, что вторгся в их Лесной мир. Вернее всего то, что каждый представитель людского племени имеет в своем арсенале инструментов для выживания этого верного слугу и помощника, молчащего до того момента, когда придет его время действовать. В стародавние времена, когда наши пращуры боролись за выживание с немилосердной окружающей средой, полной опасностей и угроз, сама природа одарила их бесценным подарком — внутренним защитником. Днем и ночью, во сне и бодрствовании он всегда начеку. Принцип его действия достаточно прост и универсален в то же время. Во внутреннем сознании защитника впечатана картина-матрица, отражающая положение вещей, деталей лесного или любого другого пейзажа, звуков, запахов, что идеальны по своей безопасности и не несут угрозы. Все то, что не вписывается в картину идеального Мира, в этом понятии — безопасного существования, сразу и мгновенно причисляется к угрозе, и посылается сигнал к реагированию на ситуацию. Даже взгляд, что неотрывно наблюдает за своей жертвой, чтобы выбрать удачный момент для нападения на нее, может своим давлением вызвать ответную защитную реакцию, инициированную бдительным стражем.

Стадо оленей, до сих пор мирно пасущееся на лесной поляне, вдруг срывается с места и стремительно исчезает в чаще леса. Ничего не предвещало опасности, но вожак увидел в зарослях кустарника, что окаймляют поляну по периметру, какое-то движение, что диссонировало с общей картиной безмятежности. Что-то двигалось вразрез общему колебанию листвы под порывом ветра, все листья клонили свое зеленое тело влево, а какая-то темная тень в глубине упругого барьера продвигалась вопреки всему в правую сторону. И действительно, тревога не оказалась ложной. Стена кустарника поддалась, проломанная грузной тушей хищника, и на поляну вступил бурый медведь. Гроза леса раздраженно встряхивал головой и фыркал через плотно стиснутые зубы. Вытянув шею, он втянул в себя лесной воздух, что еще хранил в себе мускусные ароматы оленей, развернулся и неслышно ступая шагнул в пролом и растворился в полумраке леса. Охота сегодня не задалась.

Свой «путь к горизонту» герой нашего повествования начал очень давно. Поиски чего-то необычного и невиданного, что находится за иллюзорной линией, где небо сходится с землей, подвигали молодого еще тогда человека все к новым и новым путешествиям. Они всегда были сопряжены с трудностями и опасностями, так как почти всегда это были дерзновенные походы одиночки. Судьба и Всевышний хранили его, хотя те испытания, в которые он ввергал себя, нередко колебались на грани смертельного риска, по оценке самого путешественника, вступившего в пору зрелости и мудрости, совсем неоправданного.

Эти же ситуации смертельной опасности разбудили в нем спрятанного в глубинах подсознания помощника, надежного друга, спасителя и охранника в одном лице. В древних манускриптах прямо и косвенно указывалось наличие этого чудесного дара эволюции сознания. У него было несколько названий, наш путешественник выбрал для себя два определения, которые, как ему казалось, более точно отражают суть явления. Это были: ВНУТРЕННИЙ СЛЕДЯЩИЙ и ВНУТРЕННИЙ ЗАЩИТНИК. Не единожды он выручал своего друга и хозяина в, казалось, безвыходных и патовых ситуациях, но один случай, что произошел при непосредственном участии этого подарка небес, показал еще одну грань применения его способностей, и довольно неожиданную.

Часть 5 
Ангел

Холодным зимним утром на перроне небольшого железнодорожного вокзала произошла встреча двух друзей. Много лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Судьба разбросала их в разные стороны в очень тяжелые и сложные времена. Жизнь их тогда ломала через колено и проверяла на прочность. Герой нашего рассказа нашел силы и поддержку в этот тяжелый период, обратившись за помощью к Богу в том восприятии, что было близко именно ему. Как мы уже знаем, это был путь йоги. Его друг был человек очень материалистичный, не сказать чтобы он совсем отрицал само существование Бога, но решать все проблемы, которые как снежный ком навалились тогда на него, он предпочитал опираясь только на свои силы. Все эти годы, а их было немало, не было ни малейшей весточки о его судьбе, и у нашего путешественника возникали нехорошие предчувствия, что его друг, не имеющий такого надежного помощника в душе, мог быть раздавлен этими проблемами и даже сама его жизнь могла закончиться трагически. И он был несказанно обрадован и удивлен, когда его товарищ неожиданно нашелся и подал о себе весточку. Удивление было обусловлено тем, что это был совсем другой человек. Даже звали его совсем иначе. Его старый друг, отринув мирскую жизнь, принял сан иеромонаха, то есть монаха в Миру, и нарекся иным именем, он сейчас имел свой приход и был настоятелем в одном из храмов небольшого городка. В тяжелые для себя времена он сделал правильный выбор и ступил на путь поиска Истины — для него это был путь христианства.

Старым друзьям очень хотелось увидеться. Получивший приглашение посетить и поучаствовать в церковных таинствах, что будут происходить в ближайшие дни, наш паломник дал согласие и после недолгого путешествия на поезде прибыл на место встречи в преддверии великого церковного праздника.

На перроне вокзала его встретил убеленный сединами, с окладистой бородой священник. Назвать его старцем не поворачивался язык, так как он был еще не обременен тяжелым грузом лет, но всепонимающий взгляд и мудрость, сквозившая в его глазах, выдавали в нем человека, много перестрадавшего и переосмыслившего многие ценности. Церковная территория, где находился сам храм и пристройки, очень напоминала стройплощадку, правда, без присущей оной захламленности и неразберихи. Основной Храм, который возводили на народные деньги, был поднят лишь на нижний предел, как бы сказали строители — цокольный этаж. На этом уровне деньги закончились и строительство замерло, или опять пользуясь официальной терминологией — заморозилось. И как бы подтверждая это заявление, холодные зимние ветра закручивали поземку на месте стройплощадки. Сам храм, в котором проходили богослужения, можно было бы назвать крупной часовней. Построенный как временное помещение до того момента, как вступит в строй основной храм. Церква была возведена по всем канонам жилищно-барачного строительства, или сборно-щитового, если так будет угодно. Металлическому каркасу, к которому крепились панели с утеплителем, придали форму храма с одним шпилем, увенчанному луковкой с крестом.

Прихожане в свое личное время и на свои скромные средства привели в божеский вид эту новостройку, церковь освятили, и мудрый священник со своими помощниками начали служить всему тому, во что они верят, от кого черпают силы и кто укрепляет их в их нелегких трудах. Их очаг духовности не был так благоустроен, как другие монументальные соборы этого города. Но благодаря, а может быть, вопреки всей этой помпезности религиозной архитектуры прихожане, что ранее посещали эти благоустроенные храмы, стали все чаще приходить под кров церковки, такой небольшой и неказистой на фоне благолепия окружающих ее соборов. Конечно, причина, заставившая их изменить привычку, не была вызвана пристрастием к какому-то определенному направлению в архитектуре. Человек, Пастырь, наставник и истинный слуга Бога, тот, кому верили и доверяли. Это был иеромонах — священник и настоятель этого храма. Его помощники — люди истинно верующие, чистые душой и помыслами, составили с ним единую семью, скрепленную духовными узами. Это к ним шли люди со всех окрест.

Наступали дни Великого духовного праздника. Этой ночью прихожанам предстояло совершить подвиг ночного бдения, то есть церковная служба будет длится почти всю ночь, что, конечно, было дополнительным испытанием для людей в преклонном возрасте. Но надежда, не единожды подкрепленная практическим ощущением присутствия высших сил именно во время столь длительных церковных служб, придавала крепкость их телам, утомленным долгим путешествием по дороге жизни. Праздничное волнение электризовало единоверцев предчувствием чего-то необычного и сверхъестественного, какого-то чуда, что должно свершиться сегодня. Импульс ожидания и Веры, помноженный на призыв людских сердец, взывал к своему небесному Прародителю услышать их мольбу. Огоньки зажженных церковных свечей колебались от дыхания людского множества, заполнившего церковь. Лики святых с икон глядели на происходящее сурово но благожелательно. Ладанный дух синим туманом ложился на плечи людей. Слаженно и красиво пел церковный хор. Человека, который впервые услышал молитвы на старославянском языке, слова праздничного песнопения удивили бы своей необычностью и в некоторых моментах непониманием смысла произнесенных фраз. Для нашего гостя и участника событий это не являлось раздражающим фактором, скорее наоборот. Слова и смысл, вложенные в строки этих текстов древним автором или авторами, были выстраданными и наполнены глубочайшим смыслом. В те времена, когда они увидели свет, люди, их сотворившие, положили на алтарь Веры самую жизнь, так как быть приверженцем нового по тем временам видения Всевышнего было смертельно опасно. Не одна Светлая душа вознеслась к небесам, претерпев муки, но не усомнившись в правильности выбранного пути. Кажущаяся непонятность представлялась для очарованного слушателя волшебным заклинанием, с несущим в каждом слове зарядом мистических энергий, способных после его прочтения явить чудо.

Голос регента церковного хора птицей взметался под своды церкви, и за ним, как за вожаком птичьей стаи, тянулись, трепеща в усердии крылами, голоса его хористов, дополняя и оттеняя ведущую партию, что исполнял их руководитель. Энергия порыва, зова и мольбы, что звучала в каждом вдохе песнопения, не могла не зажечь огонь сопереживания и соучастия в этом священнодействии. Церковь пела, пели все люди, стены, сам воздух был наполнен вибрациями песенной гармонии. Наш паломник, подхваченный всеобщим порывом, пел, не зная слов, пел сердцем, что восторженно трепетало лесной птахой, исполняющей гимн любви к Всевышнему. По церковным канонам некоторые из песнопений необходимо было исполнять преклонив голову.

Наш восторженный певец, склонив голову, вторил всеобщему хору, что звучал вокруг.

Вдруг что-то произошло, что-то пошло не так. Губы паломника двигались, исполняя древний гимн, но в восторженных глазах картина согбенный спин и склоненных голов стала меняться на другую. Голова человека самопроизвольно, без всяческого волевого усилия ее хозяина стала приподыматься, изменяя и фокусируя взгляд человека в неизвестном пока направлении.

Все еще находясь в сладостном плену церковного таинства и продолжая в нем участвовать, человек смотрел в одну точку, расположенную на потолке церкви. Наступило время осознавания свершившегося. Это была работа внутреннего наблюдателя. В чем опасность? Ее не наблюдалось, иначе бы тело человека было бы отмобилизовано в попытке отражения угрозы. Что-то было не так, что-то выходило за рамки картины церковного праздника, что-то диссонировало. Что???

Место, в которое так пристально вглядывался наблюдатель, представляло из себя часть техногенного пейзажа, более присущую ангару или складу. Металлическая балка крепления конструкций крыши, на которой с наружной стороны лежали панели с утеплителем внутри. Больше ничего. Никто и ничто не выделялось на фоне хорошо освещенной конструкции, тем более что располагалась она недалеко от изучающих ее глаз — 4, 4,5 метров, не более. Внутренний наблюдатель и в этот раз пришел на помощь. Вся прелесть этого дружественного альянса «человек — внутренний наблюдатель» заключалась в том, что последний, если у него просили объяснение его действий, это делал, но, естественно, первоначально единовластно распорядившись его судьбой.

Было дано указание внимательно слушать.

Божественный гимн продолжал сотрясать и раскачивать своими неземными вибрациями все окружение. Голос регента доминировал над всеми, голоса других участников этого священнодействия сплетались с ним, образуя единую ткань песнопения. Но все это происходило в одной плоскости над уровнем пола на высоте человеческого роста и совсем немного выше его. О какой-либо акустике, что имеет место быть в сводчато-арочных храмах, не могло быть и речи.

Сборно-щитовая конструкция потолка, наоборот, глушила все звуки в меру своего предназначения. И тут пришло осознание происходящего. В момент наивысшей слаженности и стройности пения чуткий слух внутреннего следящего уловил посторонний звук, чей источник находился выше всеобщей массы людей. Это было как раз то место, которое с удивлением рассматривал наш герой. Невидимый голос вторил вдохновенным песнопениям, внося свою лепту в светлый гимн Всевышнему.

Он очень хотел остаться незамеченным. В силу своей оптической невидимости хозяин голоса наполовину выполнил свою задачу, но остался сам голос, и чтобы максимально снизить эффект присутствия, была избрана очень правильная тактика. Голос начинал звучать только тогда, когда всеобщий хор набирал свою наивысшую мощь звучания, и присутствие и участие таинственного незнакомца невозможно было определить и вычленить его голос из всеобщего монолита звуков. Как только накал исполнения спадал, голос замолкал, ожидая взлета новой волны ликующих звуков.

Пытливый исследователь необычного быстрым взглядом окинул пространство церкви, люди с одухотворенными лицами пели, все их внимание было поглощено следованию ритму гармонии, красоты и любви, что цветком неземного великолепия распускался в их сердцах. Только голова нашего наблюдателя, вперившего свой взгляд в неподобающем для данного момента направлении, резко контрастировала с общей благолепной картиной. Похоже была на то, что он был единственным человеком, который заметил что-то необычное. Ангел, Серафим, Херувим — очень много существ обитает в Горних Высях, чей бестелесный дух мог своими светоносными крылами объять, приободрить и укрепить в Вере в их общего Отца и Прародителя.

Безмерно благожелательный и благосклонный к людям, он не хотел смущать их робкие души видом своего великолепия и сияющей мощи. Только его слабый голос, как малый ручеек, исполненный любви и поддержки, влился в общую реку Веры. Всю оставшуюся часть богослужения человек провел неотрывно прислушиваясь к звукам божественных сфер, что нес в себе слабый голос Ангела. Кто это был на самом деле для человека осталось неизвестно до сих пор. Да это и не важно, для простоты восприятия наш искатель назвал его Ангелом.

Результаты наблюдений несколько позабавили их проводившего. Существует в человеческом лексиконе такое понятие, как «ангельское пение». Смысл, заложенный в этом словосочетании, обозначает красивое, безукоризненное сольное исполнение или в составе хора какого-то музыкального произведения. Чаще всего этим понятием характеризуют творчество хоров мальчиков, что не достигли еще возраста мутации голоса. Отобранные музыкальными специалистами из числа множества претендентов, гармонично одаренные, наделенные безукоризненным слухом и голосом маленькие хористы своим творчеством подтверждают заложенный в этой фразе смысл. Опытные хормейстеры используют музыкальный потенциал своих воспитанников в исполнении а капелла (без музыкального сопровождения) религиозных хоралов. В католическом мире это явление повсеместно распространено. До встречи с ангелом человек слушал музыкальные опусы этих юных талантов, отдавая должное их высокопрофессиональному владению голосом, эффектной подаче темы хорала, чистоте и правильности пропевания каждой из нот. Теперь ему предстояло сравнить эталон «ангельского пения» в человеческом понимании с его оригиналом. И он, ай-яй-яй, какая незадача, оказался не в пользу ангела. Голос ангела был голосом ребенком, вне всякого сомнения. Слабый, не способный брать высокие ноты, очень старательно следовавший за ведущей партией регента, в тех нечастых моментах, когда выпеваемая хоральная фраза взметалась в экстазе верхней ноты, голос ангела проваливался, как, впрочем, и у многих поющих. Высокие ноты — удел профессионалов! Для мальчиков с ангельскими голосами форсирование голоса было обязательным условием подачи музыкального материала. Еще несколько музыкальных помарок, несущественных и присущих именно детям, были замечены дотошным наблюдателем. Все это позабавило «знатока» музыки, которым он отнюдь не был, в желании уличить ангела в ненадлежащем исполнении песнопений.

Затухающим сполохом восторга полыхнул прощальный гимн, завершающий ночное бдение. Люди с просветленными лицами, почти не переговариваясь друг с другом, потянулись к выходу из церкви. В их телах, на какое-то короткое время ставших храмом, продолжали звучать божественные ритмы. В церкви под потолком царила тишина. Ни звука, ни шороха, ни шелеста крыл. Ни-че-го. Очевидность пережитого и услышанного не вызывала сомнений.

Очень хотелось поделиться совсем свежими впечатлениями со своим другом-священником, но усталый вид его остановил исполнение этого желания до следующего дня (который, правда, уже наступил), когда все отдохнут. Благоприятный момент для разговора представился очень скоро.

По удачному стечению обстоятельств участником этого разговора был третий человек — регент, верный друг, помощник и соратник иеромонаха. Подробно и пространно, с соблюдением всех мельчайших подробностей были пересказаны все те необычайные события, в которых принял участие наш очевидец. Святой отец и регент на удивление спокойно выслушали рассказ, ни единожды не прервав повествования.

По их понимающим глазам и взглядам, которыми они обменивались во время изложения истории, у рассказчика сложилось такое впечатление, что они знали о присутствии крылатого небесного гостя либо ожидали как данность его прибытия, поэтому все пересказанное выше ничуть не удивило их. Мудро, со спокойной ровностью, не затронутой экзальтацией по поводу необычного, из ряда вон выходящего события, они перевели разговор на другую тему. А у рассказчика достало такта не продолжать далее разговор в этом направлении.

Для человека осталось загадкой, присутствовали ли небесные хористы в других храмах во время этого ночного богослужения или это явление наблюдалось только в одной этой маленькой церкви. Наш искатель еще раз уверовался в убеждении, что восходить на вершину Истины можно по разным тропам, штурмуя эту твердыню с различных направлений, но все равно все эти пути сольются в одной точке в заоблачных высотах.

Часть 6 
Моралист и реалист

Глава 1. …Хохотал, реготал, ржал…

Два берега ручья соединяла упавшая могучая береза. Много лет она росла и зеленела на опушке леса, горделиво отстранившись от шумливого соседства своих сестер-березок. Извечная борьба за выживание закалила ее, неприкрытая зеленой стеной поддержки со стороны своих соплеменников от нередко обжигающих своей чрезмерной любовью солнца и ураганных приставаний бродяги ветра, она на загляденье всем вытянулась, окрепла и похорошела, радуя всех своим очарованием молодости и красоты. Но ручей, что протекал в непосредственной близости от нашей лесной красавицы, в порыве весенние пылкой страсти, исполненный клокотанием чувств и круговоротом страстей, приблизился на опасное расстояние к березе и тем самым погубил ее.

Корни, оголенные страстным любовником, уже не смогли удержать ее от падения, и она с прощальным стоном рухнула своим прекрасным телом на землю, в последний момент соединив два берега ручья, погубившего ее.