Бесплатный фрагмент - Скала бессмертных

Начало

В детстве мне несколько раз снился один и тот же страшный сон. Возможно, на взрослое сознание такой сон не оказал бы существенного воздействия. Но для ребёнка 4 лет это было серьёзным потрясением.

Сон начинался с того, что я видел ночную улицу — дорогу, освещённую фонарями или другим источником света, по которой шли трое или более человек. Скорее всего это были мужчины, но во сне это не имело особого значения. Один из них был покрыт странной липкой тягучей жидкостью грязно-розового, но при этом яркого цвета. По сути он и не шёл. Он не мог идти, так как всё время кружился во все стороны и на всех частях тела, где он был покрыт этой розовой жидкостью. А покрыт он был ею весь…

Когда он вращался, то капли этой жидкости разлетались вокруг. Некоторые из них попадали на рядом идущих людей, и тут начиналось самое страшное.

Как только розовая капля попадала на «нового» человека, его начинало крутить сначала на том месте, куда попала капля, а потом, когда она на нём разрасталась и покрывала всё его тело, то он становился таким же безвольным крутящимся во все стороны волчком, как и предыдущий «розовый человек».

Новый «инфицированный» так же, как и предыдущий, нехотя, поскольку уже не принадлежал себе, своим вращением разбрызгивал вокруг розовую дрянь, заражая по цепочке очередного несчастного, на которого попадала хотя бы одна капля. Через короткое время все люди, которых я видел в начале сна свободно идущими по улице, обрастали розовой липкой слизью, и всё, что они могли с этого момента, это безвольно кружиться во все стороны, разбрызгивая и дальше эту страшную заразу…

Наверное, самым ужасным во всей этой недетской фантасмагории было то, что люди во сне понимали всё, что с ними происходило на каждой стадии «инфицирования», но ничего не могли с этим поделать.

Я до сих пор точно не знаю, что именно послужило причиной столь ужасающей фантазии в таком раннем возрасте и нежной детской психике, но моё подсознание восприняло это как предупреждение о том, что может ждать ребёнка, в так называемой «взрослой жизни».

Пролог

Я сидел на берегу моря и наблюдал, как игриво и самозабвенно плещутся дети в прибрежной воде. Их отличие от «ленивых тушек» взрослых в этот раз было столь очевидным, что само привлекало внимание.

Зрение изменилось, и я увидел что-то вроде «энергетического шара» вокруг ближайшей ко мне девочки-школьницы. Шар быстро двигался и переливался внутри своего размытого контура. Красота!

Пожалуй, это ещё одно явление в природе нашего мира, которым «можно любоваться вечно»: сияние чистого радостного человека. Это действительно прекрасное зрелище.

Но вот восприятие углубляется, и я осознаю, что девочка абсолютно не понимает, что с ней происходит: она не имеет ни знания, ни даже представления об этом потенциале, которым сейчас «разбрасывается» направо и налево. Сейчас энергия движет ей, а не она энергией. И однажды, это незнание может стоить ей счастливой жизни…

Да, конечно, она просто ребёнок, который играет. Да, все здоровые дети ведут себя так — шалят и искрятся, купаясь в своём энергетическом потенциале. Детское «незнание» — это одновременно и безграничность возможностей, непосредственность и игривость и в то же время, уязвимость для тех, кто «знает». Детское неведение о Себе, своей энергии и потенциале могут превратить их однажды в «батарейки» для чужих планов.

Я абсолютно уверен, что ни один здравый родитель не пожелал бы такой судьбы своему ребёнку. Но беда в том, что дети, не знающие себя, становятся взрослыми, которые рождают новых детей и круг замыкается. Производство «батареек» поставлено на поток.

В этом порочном круге есть что-то от того ужаса, который я переживал в детском сне. Но только в том случае, если начинаешь видеть это и осознавать. А так… аттракцион иллюзий, тщательно выстраиваемый, похоже, не одну тысячу лет, вполне может спасти «нежное взрослое сознание» от прозрения. У взрослых ведь и без того забот хватает…

Нет, я не ищу «виноватых во всём» с желанием направить на них свой гнев, раздражение или что там ещё бывает у любителей поиска тех, на кого бы свалить всю ответственность? Найти «виноватого» — это способ лишить себя силы преобразования, это подписаться о своей беспомощности. Конечно, это не выход. Важно найти причину удручающих событий. Но самое важное после осознания причины — изменение образа жизни в настоящем. Только так мы и можем выйти из «порочного круга» и прекратить «производство человеческих батареек» или, как сейчас уже во всеуслышание говорят, «человеческих ресурсов».

В этой немного странной по стилистике книге я отразил «историю одного просветления» или, точнее, прозрения, человека, который к тому моменту ещё не стал родителем, но уже не был и ребёнком. Это то самое время и событие, когда понимаешь всю свою ответственность за то, какой сценарий будешь или не будешь продолжать на этой Земле. Это возможность прожить переоценку ценностей прежней жизни, избавления от иллюзий и, быть может, начала новой судьбы — действительно новой и свободной от прежних оков.

Несмотря на то, что темы в книге затрагиваются весьма глубокие (многие из них в последствии станут ключевыми в эволюционных подвижках на следующие несколько лет и сформируют значительные позитивные течения в социуме) в ней не будет никаких нравоучений и скукотищи. Чем серьёзнее разговор, тем спасительней будет присутствие в нём уместного юмора.

И на последок одно предупреждение: книги, это всего лишь записанные мысли одного из миллиардов людей. В них нет и не может быть «истины в каждом слове». Особенно — лично для вас. Ваша Истина может быть выкована только вашим трудом осознания и проживанием. Фильтруйте. Слушайте свою Душу.

Часть 1

Зачем всё это?

Жизнь постоянно движется. Даже там, где, кажется, что все застыло, есть движение. Жизнь — это Поток. Недвижим только сам Источник. Он — ее противоположность. И все вроде бы просто.

Уверен, что большинство согласится с тем, что жизнь это движение и поток. Это как бы «общее место». Но если спросить: «движение чего? поток чего? Что создает этот поток и движение? что движет? куда движет? зачем движет?» Не правда ли, эти вопросы похожи на те, что задают иногда 4—5-летние дети. Но и ум взрослого человека, однажды, пройдя все «общие места», возвращается к таким же элементарным вопросам.

Эта книга похожа на Поток Сознания или Игру. Игру Сознания.

О «потоке сознания» слышали многие. Например, существует уже более 100 лет такой жанр в художественной литературе. А так же могли слышать это выражение те, кто прошел обучение в ВУЗах или других профессиональных учебных заведениях, слушая комментарии преподавателей на работы студентов. Обычно, такого отзыва «удостаивались» работы, где автор «слишком много писал от себя»…

Но само явление Потока Игры Сознания столь благодатно и удивительно плодородно! Сначала, быть может, понесется в его струях мусор и грязь… Зато потом…! Если ему не мешать, а позволить течь так, как он сам течет и просто наблюдать, можно увидеть и стаи золотых рыбок в изумрудно-бирюзовых или серебристо-прозрачных волнах этой реки благодати… Все изменится к этому времени: и слова, и стиль, и состояние, и даже внешний вид пишущего, а, быть может, и образ жизни он сумеет поменять, почувствовав Силу Бога в себе, силу чистоты своей Души, ибо это уже Она будет посылать свои каравеллы по могучему Потоку Сознания, источником которого является Сам Бог. Твой Внутренний Бог, Человек! Индусы говорят: САИ РАМ — «Тот, кто живет в сердце, как чистая радость»

Вы когда-нибудь гладили звезды,

Вороша их лучистый мех?!..

Слезы видели их… в морозы

И весною — заливистый смех?!..

Кто услышал

Хотя бы однажды

Тот забыть уж не сможет его.

Умирая от звездной жажды

Воскресает так внутренний Бог

Душа обретает Голос. Столь желанный после столь долгой и гнетущей пытки Неуслышанностью. Все созданное системой было направлено на то, чтобы заглушить Его, не позволить Ему пробиться или просто научить Его игнорировать. Но вот… о, чудо! Обыкновенное Чудо! (ибо создан этот процесс был вместе со всей Жизнью, то есть миллиарды и миллиарды лет назад) … Человек слышит Голос своей Души… Вселенная Ликует!

…Еще один бог

заполнил собою А…

…Вздремнув, сеять готов Бен-Бен

Во вспахтанные земли…

Рассказы для Детей

[всех возрастов]

ПОСВЯЩАЕТСЯ
ВСЕМ
КОГДА-ЛИБО РОЖДЕННЫМ
И НЕРОЖДЕННЫМ
ДЕТЯМ
ЗЕМЛИ

Скала Бессмертных

Жил я тогда на Кавказе, в горах. В деревеньке одной. И дом хороший был, двухэтажный, с большим чердаком. Но недостроенный. Только второй этаж и был жилым. И вид из окна спальни очень красивый открывался: панорама гор до самого побережья. А посередине — гора.

С того места вид у нее пышным пирожком был. А ещё она на край Земли похожа, хоть я его никогда и не видел.

Жило нас там сначала двое, а потом целая большая семья. Все были мои друзья. А через пять месяцев я и вовсе один остался. (Пусть вас не смущает такая парадоксальность последнего высказывания. Ведь можно чувствовать себя одиноко даже в шумной компании.)

Дом большой, сад большой, и плодов на деревьях много, и в огороде овощи зреют, и в лесах в округе красота-то какая. А внутри не по себе как-то. Ни работы никак себе подходящей найти не мог, друзей никого, да соседи ещё диковатые попались. И выпивали. Окна их дома во двор ко мне выходили, а двор воронкой как бы — на склоне, дом внизу, и всё-то слышно, что у них происходит! И ещё больше не по себе становилось.

И вот однажды утром проснулся я, и не вставая с постели взялся за перо… (я нашёл его как-то на чайной плантации. Перо большой птицы буро-белых цветов. И так оно мне понравилось, что взял я его с собой; а через какое-то время разглядел — это же Дар Богов и знак их человеку: «На, мол, пиши, коль это в тебе есть!». И надо же! — к нему точь-в-точь подошли стержни от обычных ручек, и так легко им писать стало! Строчки словно птицы выпархивали из-под него. И эту книжицу я сейчас им пишу).

Взялся, а странно, и не пишется ничего… и не читается. Вспоминается только ночная картина: проснулся я этой ночью, смотрю в свое открытое окно, а там… на фоне темного еще неба и звездных россыпей вниз обращенным ровным треугольником поднимаются три «звезды»…«от земли»… и «в небо»! …и ровно ведь посередине окна! да именно в тот момент, когда я проснулся!…

А сейчас — свет Солнышка в окошко яркий, ласковый. Небо глубоко-голубое. И освобождение во мне какое-то. Это подобно тому, когда долго-долго ходишь с чем-то внутри, в душе своей, а ни названия, ни причины этому не знаешь. А оно все тяжелее и тяжелее становится — точно как ребеночек в животике у мам. Только у них он в животике, и тело имеет, которое растет, то есть знают они о нем, и ждут, и радуются. А тут и не знаешь толком, — где оно, и какое, оттого и тяжко иногда бывает. Да как радостно потом, когда проясняется!

Так вот случилось со мной это Освобождение, словно много лучиков в одной точке сошлись, и внутрь существа моего свет пролился. И ясно так стало, легко, как Солнышку за окошком в небе бирюзовом, с перламутровыми облаками и песнями утренних птиц.

И вот так оно в мыслях моих было: «Много я дорог исходил по земле, за свои немногие 20 с лишним лет. И для меня в них будто целая вечность вошла — так долги они показались. Много мест повидал я, людей, и прочитал немало мудрых книг. И с живым мудрецом общался три года. А себя так и не встретил». Это значит, ладу с Душой своей никак не мог найти, чтоб цельным по жизни идти, знать, что делать в жизни этой, и жить-то вообще зачем.

Бывает так у некоторых людей. Они на самые простые вопросы ответы найти не могут: зачем я живу? кто я? и тому подобное. Так и мучаются кто сколько — кто всю жизнь, кто меньше. Они еще нередко учиться идут на философов да психологов, книжки разные умные и древние читают, в разные религии да религиозные организации вступают. Все им кажется, что там они найдут ответы на свои вопросы, и перестанут мучиться. Успокоятся, в общем, метаться по Земле перестанут, умиротворение обретут. А умиротворение, — это когда оказываешься у Мира Творения: живешь с Миром и в мире, и чувством знаешь Мир как бы с самого начала Творения. Знаешь, когда и как он был сотворен, и куда движется, и как сейчас он творится. А раз ты и себя сейчас не отделяешь от Мира, потому как в мире с ним живешь, то и про себя теперь знаешь чувством: зачем ты живешь, и кто ты, и что тебе тут делать. Так и спокойно становится на душе, радостно.

Этого ни в каких книжках не найдешь. А к тому утру я это знал только из книжек, да из встреч с редкими людьми, которые так живут вроде. По крайней мере, по виду их спокойному, уверенному и словно светящемуся, можно было такое предположить. Сами они об этом никогда не говорили.

А во мне-то самом тогда мыслей разных и эмоций столько между собой бились. И с другими-то: чуть, что не так — я сразу в раздражении или в обиде, или еще в какой-нибудь «яме», в которую сам себя и сваливал своей неуравновешенностью. А потом приходилось силы тратить, чтобы выбираться из этой ямы, так как человеку в ямах жить негоже. Не для того он создан. Темно там, тесно и скучно. Но когда человек не в ладу со своей Душой — с той музыкой внутренней и гармонией, которой он изначально и является, то не видит он как будто этих ям: и раздражает ся, и обижает ся, и гневает себя, и ругает. Так-то оно и получается, хоть и кажется, что все это на другого направлено. А слова-то не обманешь, они сами за себя говорят. Это человек себя обманывать может. Воля у него свободная.

И вот — утро это. «Делать мне здесь больше нечего», — думаю. Давно я как-то сказал себе, что находился уже по земле — по горизонтали-то. Ни к чему это меня не привело. Чем я себя только не тешил — все не то. Тогда говорил, а теперь до дела время дошло. И книжка-то мне об этом говорила, которую я тогда читал: вчера прочитал главу 18, о философе одном, который понял, что на самом деле он ничего не знает, только книжные знания у него в голове, и решил уйти на гору — либо умереть, либо познать. Сегодня — 19 число, и читаю я 19 главу, которая меня туда же зовет.

Дом стоит на окраине у дороги на вершину горы и к Скале. И три звезды тех ночных, что вверх поднимались. И сон, который я несколько лет назад видел. И вспомнил я, как спросил меня однажды мой знакомый: «Чего ты хочешь?». Сделался я тих, посмотрел в окно, а там листочек или семечко клена «вертолетиком» вверх поднимается! Не возникло тогда во мне ясного ответа, а он мне — листочек-то — подсказывал. Чуял я, да как выразить, и как осуществить в жизни, — не знал.

А тут еще смотрю перед собой и скульптурку-то вижу, которую зимой из деревяшек морских сделал, а точнее — соединил только то, что уже было (да столь идеально, что ни черточки, ни точки своей вносить, не нужно было — только соедини!). И получилась — Скала Бессмертных. Так я назвал ее тогда. А на ней вот что: Старец стоит древний-древний, как сами камни, в проеме скалы. Песню будто или молитву поет. Да словно из самой вечности. А за вершиной, в нише с другой стороны Персик. И лежит он (как с Небес стекает!) на главе Агнца, из Скалы будто вынырнувшей. Персик-то — символ бессмертия.

Смотрю на эту фигурку и дивлюсь: да ведь это же она! Та самая Белая Скала! — такое имя я ей дал сначала.

«Тилик-тилик», — телефон голос подал. Сообщение пришло. От сестры: «Ищи дом, — пишет. — Сообщай о результатах». Ясен Путь. (Мы тогда с ней домик хотели присмотреть и приобрести на побережье, для отдыха и дела, да в этот раз, сами понимаете, я совсем по-другому воспринял эту весть).

«Теперь, — думаю, — прямо сейчас идти или…». Посмотрел я вокруг, по дому, по саду… «Если я сейчас ухожу, то кто знает, может, и не вернусь. А в таком виде дом и сад оставлять негоже. Хоть небольшие дела, но чтобы порядок был». Вспомнил я строчки стихотворения своего: «Отправляясь к Дальним Мирам,/ в Порядок привести// место привала// не забудь»! На том и решил.

Тут и покосить нужно было, и яблоки прибрать, и дров заготовить, и по возможности восстановить электричество; телефон зарядить да батарейки к фонарику. — Это все к тому, что вдруг Маша вернется. А не будет меня, без всего этого ей не просто придется. Вот и взялся я за дела.

Одно сделал. Другое. Дождик стал накрапывать. Да тут еще по радио у соседей: «… Ожиданье — самый худший повод…». И в голове вертится: «Мы хотели, мы хотели — вот и все, что мы успели…». А дождик все сильнее… Зашел в дом. На часы смотрю — четыре часа прошло. Как раз хватило бы собраться и до места дойти… Ну, — думаю, — делать нечего. Дождь-то, вон какой. А на Скалу точно, все равно, что по вертикали карабкаться. В такую погоду и не добраться до вершины. Ждать теперь нужно, пока закончится дождь, да еще подсохнет. И дела не все сделаны.

А ночью такая гроза разыгралась, каких я мало видел. Темнотища! Дождь мощным потоком льется. Сверкает всё — молния в струйках дождя отражается! Гремит так, что иногда стёкла звенят! И всполохи — словно фейерверки кто взрывает непрерывно. Так, с небольшими перерывами три дня лилось.

В те дни я, конечно, дома сидел. Писать пробовал — да не шло. И книжечку все читаю одну. Что день, то и глава — одним числом обозначены. И не выбирал ведь! Так случилось.

А она неотступно меня все туда звала. На Скалу. Это я так ее прочитывал.

21-я и 22-я главы там про Учителя одного земли русской. Его при жизни еще русским богом назвали. Причем фашисты. Думаю, большего и говорить не стоит. Истинно заслужил он имя это. Глянешь на фотографию — а там такая мощь духа и суровость, что одним взглядом любого беса усмирит и изгонит. Не знаю, правда, есть ли они. А вот бог русский точно есть. Ни капли сомнения нет. Слышал я еще, что и в этих местах он бывал. Точно знать не знаю. Да и не в этом суть, а в том, что я верно сердце свое ему открыл, и через себя словно чувствовать стал его Присутствие.

А за трапезами происходить стало так, что я как будто его голосом сам себе некоторые фразы и предложения говорить начал. Иногда же это в виде образов или ощущений передавалось. Одна фраза так словно молния — в точку попала.

Видно, в суете я был, пищу пережевывал… и вдруг: «С пищей-то, смотри, душу свою не съешь». Я и опешил. «Как это?», — спрашиваю. И в тоже время сознание будто проснулось. Смотрю — и правда: внимание моё всё во вкусе и в поглощении пищи сосредоточилось. А голос-то мне его: «Душу ты, конечно, никак не повредишь. Невозможно это. Но, пустив свое внимание на страсть, сам как бы выпадаешь из своей души, а впадаешь в неё — в страсть, в дисгармонию. А, значит, и вокруг себя ее порождать будешь, дисгармонию-то».

Это я сейчас больше своими словами передал. Тогда же в основном я это через образы и ощущения увидел. И слова были, но все это вместе и не передашь. Основное я осознал: когда ешь, или другое что-то делаешь — не надо вниманием-то всем своим туда (во внешнее, что ли) влезать. Это ты словно из кожи вон вылез, и весь себя туда поместил — в еду ли, в вещь ли какую, или ситуацию. Оно и само душу имеет, а ты без спросу к нему лезешь. Нехорошо это. И себя вроде теряешь (это значит облик человеческий), и ему неловко. Освобождать лучше это внешнее (дело, или человека — тоже может быть) от своего внедрения в него. Оно благодарно только будет.

Другая крайность, когда весь в себе сосредоточился. В комочек как бы сжался. То в мыслях, то в ощущениях тела весь своих. Например, голоден когда, ешь так, что и пищи не замечаешь, только бы голод утолить. Это значит, весь человек в голод-то и ушел. Человека нет, а голод — вот он, — сидит, пищу проглатывает. И человеческим телом пользуется. Страх еще яркий тому пример. Когда испугался чего — тут же мозг образ какой-нибудь страшный состряпал, или в теле зажим образовался, и тут-то внимание сразу как лиса в нору, раз! в это место или образ. — И все — скован человек. Нету его. Теперь страх вместо него.

Стало быть, и мысли, и тело лучше от внимания своего освободить. Не надо им столько! Это подобно тому, как мощность атомной электростанции для карманного фонарика использовать. Несоизмеримость получается.

Яркие эти примеры — для яркости. А в обычном состоянии ведь что-то подобное происходит. Не знаю, как у вас, а я заметил, что большую часть времени всё моё внимание в голове сосредоточено. Иногда настолько сильно я его там концентрирую, что будто жгучий шарик или комочек туда запустил. И все это непроизвольно, конечно, автоматически.

Вот просветленные мастера-то и говорят, что нынешний человек и не человек вовсе, а автомат бессознательный, так как не знает он, какие в нём процессы идут, какие инструменты Творец ему дал, и как ими пользоваться, чтобы человеческий-то облик не терять и подобным Ему быть. Творцом, то есть тоже, а не автоматом управляемым, или «жертвой обстоятельств».

На самом-то деле, не Бытие формирует Сознание, и не Сознание — Бытие, а идет процесс со-Творчества, Взаимодействия того и другого. В Едином (да и то это так условно можно только сказать, потому что Сознание и есть Бытие, а Бытие есть Сознание. Т.е. есть только ОДНО-ЕДИНОЕ). И научившись постоянно пребывать вниманием своим в этом Моменте Единства — поверьте: посади вас под дерево Бодхи и направь Мара на вас все свои полчища — и волосом не дрогнете. Непростая это наука, но под силу каждому, рожденному человеком.

Как начать учиться? Просто! Все для этого есть. Начав наблюдать за тем, где сейчас ваше внимание; на чем; на ком; в какой точке пространства и времени. Наблюдать за тем, как меняется ваше состояние, в зависимости от того, где внимание. Научившись направлять внимание и утончив его, чему, похоже, нет предела, можно попасть в момент между внешним и внутренним и постоянно пребывать в Нем.

В начале, конечно, внимание как ретивый конь необузданное, ведь им никто не занимался. Вернее, вы не занимались. А те, кто знает об энергии внимания, о том, что за ним следует вся творческая энергия человека, а сами не очень-то хотят в Творчестве жить, очень даже занимаются вашим вниманием. Например, через рекламу, и т. п. Но большей частью, это неосознанно происходит — использование — привлечение внимания человека в корыстных целях, поглощающих творческую энергию.

Вот такие открытия случились через присутствие в трапезах тех дней, и в душе моей русского бога. Но в подробностях они мне сейчас ясны стали, а тогда я решил написать для себя несколько правил, которые и помогли этой ясности проявиться. Приведу их здесь. Может, и вам они чем-то помогут.

Правила для принятия пищи.

1.Кушай только тогда, когда появилось чувство голода (или «пустого желудка». Лишь в этом случае проявляется реальная потребность организма в пополнении веществ и энергии, а не «жажда ума», напитывающая программу, обслуживающую «нечто третье»).

2.Пусть место, где принимаешь пищу, будет красивым и «одухотворенным» (этого легко достичь, к примеру, с помощью простой свечи и живого огня, а так же красивой умиротворяющей музыки).

3.Пусть еда будет разнообразной.

4.Пусть она будет, как можно более свежей и естественной (природного происхождения), и, по возможности необработанной огнем (свежая необработанная пища должна, по крайней мере, преобладать в общем количестве съеденного).

5.Пусть во время еды ум будет спокоен (внимание на общем взаимодействии — в объеме восприятия всех модальностей: запах, вкус, звук, температура, чувство, реакция организма и т. д.).

6.Пережевывай, неспеша и до конца, каждый кусочек. Проглотив — только после этого клади в рот следующий (на «пустое место»).

7.Во время трапезы пусть в сердце будет чувство благодарности Сущему, за то, что ВСЕ ЭТО ЕСТЬ.

Кот. Когти. Рана

В те дни еще три важных для меня события произошли. Первое связано с котом, второе — с когтями, третье — с раной.

Кот к нам пришел. Так мы долго и настойчиво, видно, звали, что пришел. Невесть откуда, черный весь, молодой и худой очень. Ночью пришел. Мау я его назвал, когда обрадовался, что он появился. А когда осерчали на него я и Маша — Кысаном стали звать, так как был у нас уже такой — Кысан. Для нас это значило: «Ну и достал же ты нас!» (а что «достал» — сейчас и узнаете).

Так вот в эти дни он стал необычайно тих и смирен. Мне даже с радостью захотелось его покормить и погладить, что я и делал. А до того… представьте ситуацию: с утра до вечера вас настойчиво кто-то зовет; причем не просто зовет, а выпрашивает еды и ласки. А если даешь это, то настойчивость становится еще более требовательной и постоянной… Когда все внимание этого существа сосредоточено на вас, как на единственном источнике пищи, ласки, и вообще жизни!? Каково?… Да, — это нужно пережить.

Глядел я, глядел на этого кота, и вот вижу безобразие-то какое породили люди своим бессознательным обращением с животным! Это действительно ужасно своей противоестественностью. Они лишили его природной сущности, инстинкта, что ли, его животного разума, благодаря которому он может жить самостоятельно, так как природа ему все дала для этого! Вместо того — его свободы — его сделали зависимым настолько, что он даже забыл, кто он такой, что все у него самого уже есть для того, чтобы жить свободно, а он ничегошеньки-то не видит! А только просит и просит. Все его внимание направлено по той узехонькой полоске, от своего голода к человеку, как к источнику пищи. Все! Его нет! животного-то настоящего, а есть программа действий: просишь — получаешь. Минимальная жизнеспособность.

Узнаете?… А я узнал. Узнал в нем себя… Вернее, то, что не давало мне двигаться свободно, — так, как подобает человеку разумному, по крайней мере, не говоря уже о Человеке-Творце. Программа, вложенная в животное неосознающими будущую трагедию этого существа хозяевами, опутала его природное существо и направила за вниманием через привычку всю его жизненную энергию на прошение, истощая его все больше и больше. Так он взрастил немощность, которая его поглотила.

Вот, думаю, — дела. Что же это я — 20 с лишним лет никак от матери-материи оторваться не могу!? Сам-то когда осознаю свою изначальную волю и источник существования в Себе, а не во внешнем образе-женщине?! В себе надобно женщину-то разглядеть! Внутреннюю! Она — вечный Источник Жизни, Породительница и Кормилица, питающая мое существо! Не нужно ничего искать, просить, добиваться, ждать от другого — от жены, от матери, от босса, от государства… — это ведь все суть одна история — история зависимости, ожидания. А нужно-то только осознавать себя Творцом Своей Жизни!

Творцом Жизни!

А что делает Творец? Действует! Творит! Реализуется в процессе Творчества! А сотворенное его же само собою изменяет. И так они летят — как два крыла единой Птицы — Жизнь!

Это ведь изначально.

Благодарю тебя, Мау! за по-мощь!

Мы его с первых дней кормить-то перестали. И гладить (он все о ноги терся и мяукал. Просто от ног не отлипал. Неудобно было так ходить, так мы его гоняли немножко). Постепенно он стал меньше нам досаждать, отвлекся как-то, ящериц стал ловить и еще кое-какую живность. А к тем трем дням, как я уже сказал, он и вовсе смирен стал, и красив даже. Я и начал его подкармливать, да поглаживать в меру.

Теперь и о когтях можно сказать.

В доме отключили электричество за неуплату. После оплаты долгов нужно было либо вызывать электриков и платить за подключение, либо найти «когти» и пояс, и знакомый электрик сделал бы это бесплатно.

Мне сказали, что у соседа нашего есть необходимое, да вот незадача — наши отношения были похожи на отношения быка и тореро. А все из-за того, что в первый месяц нашего приезда, когда мы здесь были уже всем кругом друзей и вели очень активный образ жизни, в нем что-то так поднялось, что однажды днем он с компанией собутыльников ввалился на наш двор, стал поносить нас почем зря, да еще камнями да бутылками закидывать. Благо — ни камни, ни бутылки, ни осколки, ни в кого из нас не попали. Потом — милиция и т. д. И после того это поле противостояния и внутренней уже борьбы ощущалось постоянно. Было ощущение, что он будто когтями вцепился в этот дом, сад; и наше присутствие для него как красная тряпка для быка. Слышал я, что для него этот сад и дом вроде как продолжением своего стали в отсутствие жильцов и хозяйки. А тут — на тебе!

И у меня ситуация созрела: чую, что времени уже нет по конторам разным ездить, чтобы подключили электричество, и другой возможности, как пойти к соседу, если решил сделать — нету.

В себя-то смотрю, думаю: «Из чего я к нему пойду? Как? Он же даже и здоровается-то в ответ через зубы. Да я и сам за все это время, видно, стену между собой и им создал. Как теперь? Можно оставить, конечно, как есть, да если не приду скоро или совсем, Маша приедет, а электричества нет. Неудобно ей будет».

А сам-то к сердцу обратился, да образ Русского Бога перед глазами возник… И открылся я! навстречу Семёну (так соседа-то звали). Словно его настоящего почувствовал, и себя, стало быть. И нет никаких преград, обид, отстраненности! Легко так сделалось. А еще потому, что уходил я в неизвестность для меня. Вроде как, в смерть. А перед смертью, как известно, люди частенько ум свой в стороне оставляют. Все надуманности, как туман от свежего ветра разлетаются. Остается только настоящее — вечное.

Вот и пошел я к нему, к соседу-то, в своей открытости. И силу свою чувствовать стал. В открытости-то такая сила! Иду, а сам думаю, как сказать, с чего начать. Фразы выстраиваю. И первое, что пришло в голову: «Семён, мне сказали, у тебя когти есть…». «Стоп, — думаю, — так не сказать бы только, а то его ум быстренько придумает насмешку, или еще что». С «пояса» надо начать.

Выхожу со двора, и тут встречаюсь с девочкой одной — дочерью соседа другого, у которого, как мне сказали, тоже когти есть, да только его самого давно не видно, в лес он ушёл, на охоту на несколько недель. «Здорово, — думаю. — Вот и у неё спрошу сразу.

Спрашиваю, а она говорит, что вчера только забрали когти люди из городской электросети. Гроза сильная ведь была. Ремонт делают. «А я-то, — говорит, — к Семёну».

Подошли к калитке его, она позвала, Семён в дверях показался. Я и начал: «Привет, — говорю, — Семён! Мне сказали, что у тебя когти есть… — А сам в замешательстве уже — проскользнули-таки «когти» эти! — и руками показываю: мол, по столбу чтобы взбираться… — И этот… «пояс»…». Гляжу, он на мгновение в паузе какой-то застыл… потом спокойно так: «Нету у меня ни чё…» — ответил, развернулся и исчез в дверях. А мне тоже спокойно. Ну и что, что не подключить электричества. Дело, видно, было в другом. Освободилось во мне что-то.

Когти-то когтями, да неспроста. Говорил я уже, что он будто когтями вцепился в пространство это и лапками кре-пё-хонь-ко держится! Эх, Семён, Семён! Благодарю тебя за то, что ты помог мне это увидеть, хоть и не ведаешь, что с тобой происходит. И вокруг тебя ещё таких немало…

За эти месяцы я невольно стал свидетелем жизни трёх семей, дома которых расположены вокруг моего так, что все говоримое в них более-менее громко, слышалось здесь, как будто творится в моем дворе, а то и в самом доме. Особенно это с соседом Семёном такое.

Что и говорить — не лучшее положение. Я ведь за это время с тех сторон ни одной речи доброй не слышал. Благо, происходило это не 24 часа в сутки.

А так, тихо когда — такая Благодать! Ручеёк журчит. Птички поют, и ветер подпевает. Облака или туман — в долине к побережью — свитки сворачивает. Воздух чистый, да вода родниковая. И плоды на деревьях зреют одни за другими. В лес пойди — с пустыми руками не придёшь. Самшитник сказочный вдоль горной речки. И сад камней удивительных у подножья Скалы. И еще, и еще…

А что же с людьми-то случилось? Ааууу! Лю-ю-ди-и!… Куда вы все попрятались? Это ж где такой фонарь найти, чтоб разглядеть-то вас? Миленькие, что ж происходит-то? Вы свиней едите, или свиньи вас поели? Их тут — жизней-то животных — стада ходят по улицам, никто их не запирает. Коровы, козы, гуси, курицы — все на улице, и того и гляди, не туда наступишь. Пахнет, конечно, тоже по-настоящему. Благо, дожди тут часто бывают, да так, что вся земля словно заново рождается.

Вы простите, это эмоции у меня просочились. Ими-то делу не поможешь, да и от повествования в сторону отошёл. Так, значит, за месяцы за эти наслушался я и насмотрелся соседской жизни. И что же? А вот что. Что в коте Кысане, что в соседях, что в себе — увидел я одну и ту же загвоздочку. Пригвоздилась она в нас откуда-то: несвободны мы в своем жизне-существовании!

Это я, значит, к старой теме вернулся. «Только ведь о ней говорил. Неужто больше нечего», — спросите. Да вот что я углядел ещё важное, как мне кажется. «Шерше ля фам» — как говорят наши соседи по планете… «И это было», — скажите. И все же ещё, видно, надобно говорить и говорить об этом, направляя внимание на осознание этой стороны жизни. Терпение, друзья мои! Терпение!

Рана сия велика есть.

Покосить траву я хотел еще перед уходом. Бурьян-то высокий уже стоял, хотя он мне и нравился (дикий сад, знаете ли, такой), но овощи и фрукты, упавшие в нем, находить становилось все труднее и труднее. Я и решил травку подрезать.

Взял у соседа косу и вперёд. А к тем же дням как раз смоковница первые спелые смоквы стала показывать. «Белый инжир» его хозяйка называла. Это такой сорт инжира, который, когда поспевает, снаружи слегка желтеет, то есть, жёлто-зелёный он вообще-то, а внутри у него всё в ворсинках толстеньких, и по форме и по цвету — ну точно как малюсенькие раки (правда, получаются… варёные) — от розового до кроваво-красного цвета.

И вот спелые-то они, какая раскрывается как цветок алый трилистником, или в четыре лепестка, как руно, а какая только приоткроется-надтреснет — так и созревает. Красиво! Да только когда на душе не лады, разное выдумывать начинаешь. Вот и я.

Смотрю на эти плоды, а они мне кажутся будто кровожадные звери пасти пооткрывали. Знаете, в фильмах ужасов такие пасти еще иногда показывают — внутри всё в зубах и красно от крови-то! Плотоядная! Эка жуть! Вот, — думаю, — мне сейчас уходить, а эта меня соблазняет! (Интуитивно чувствуя, что вся эта история как-то связана с пищей, для того, чтобы легче было уйти и воспринять всё, что меня там ожидает, с прошлого вечера я ничего не ел и не собирался.) Ну точно — греческая смоковница! (Хозяйка-то дома этого и сада гречанка по корням, и раньше много в этих местах греков жило). Это значит — аскет я, а тут плоть плотью привязывает, словно похоть к женщине… (У нее еще ветви удивительно гибкие! Никогда таких деревьев не встречал еще. Нет сомнения — оно женского начала).

Это у меня в уме такие образы всплывать начали. А в простоте-то своей мне ж их просто покушать хотелось, потому как вкусные они и полезные, как всякий фрукт. Кроме того, впервые в жизни я с ними встретился. Вот и скушал две или три. И дальше кошу.

Покосил, что хотел. Взялся точить косу, чтобы отдать, какой мне ее дали, и раз! соскользнуло точило-то, и я рукой о лезвие. Два пальца порезал. Да хорошенько так. На них кожа и раскрылась, как инжирины. Красно внутри. Глубоко. «Не беда же, — думаю, — Бывает».

Пошел руку омыть. Омыл, смотрю, что наделал-то. И вроде все ничего, да только в голове что-то словно включилось (я это почти физически почувствовал), и будто как в сосуде через дырку в дне жидкость, так во мне не то энергия, не то, что другое уходить стало. Сверху головы началось и вниз пошло. Тело слабеть быстро стало, а в глазах — черная пелена со светящимися пятнышками как искорками. Чую — еще секунды, и я упаду без сознания, встану ли — уже неизвестно. Дотепал во тьме-то этой до ближайшей травки. Лег. А она как раз под смоковницей и оказалась. Слабость неимоверная, и чувствую, будто тело сейчас оставлю. Тошнота крутит… А потом, хоп! — и повернулось что-то. И как будто в обратном направлении все потекло. И силы и ясность вернулись. «Что ж такое-то», — думаю. Не было тогда ответа. Полежал я и дальше стал дела делать. Да по радио услышал песню ту же: «Ожиданье — самый худший повод…». И еще одну: «…Если он уйдет — это навсегда…». А в тот день я уже как струна натянут был. С утра-то что приключилось.

Проснулся я ночью. Темно. Во двор пошел… Выхожу — звезды яркие! Усыпано все небо! Млечный путь во всей красе. И музыка где-то вдалеке играет. Современная, но очень-очень красивая — под стать звездному небу этому. Гляжу, слушаю зачарованно, а по небу будто большая «звезда» летит! Ни на самолет, ни на спутник не похожа. Близко так! И ровно. Беззвучно. С музыкой-то этой — потрясающе красиво! И смотрю, куда она летит… — Да как раз в том направлении, где Скала! Скрылась за лесом «звезда» -то, и музыка закончилась. Будто кто-то специально музыкальное сопровождение включил этому волшебству полета. Больше и не было.

Я в дом зашёл, и смотрю в окно в том направлении, куда она пролетела. Ее уже невидно было, а вот Венера, словно только что из пены вышла! Яркая! Мощная! И в том же направлении она! «Все, — думаю. — Пора! Неужто сейчас? Темно ведь ещё… Да дела недоделал… И решил, что в семь часов вечера выхожу из дома несмотря ни на что. Поглядел на часы — время моего рождения…

И дальше днём… Встреча с Семёном, песня и рана… Раскрылась она на теле моем, да неосознана еще была.

Рана сия велика и глубока есть.

И потому я посвящу ей целую главу. А сейчас не о ней.

Время близилось к семи часам. У меня в голове все крутились слова: «Если он уйдет…». Он ли, она ли, и что вообще происходит — я не знал, но только чувствовал, что надо спешить. Нельзя больше медлить. Что успел — то успел. Иди!

Стал собираться. Взял палатку, спальник, коврик, ручку с тетрадкой, и ту самую книжицу. Записку оставил, мол, ухожу в горы. И все. Глава 23…

Выходя со двора, на бетонном полу беседки камнем крупно написал не то для Маши, не то для себя: ДОВЕРИЕ.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Жаркий день был. Душный, маревый. Взмок я на первом километре. Там по пути на речке местечко одно есть — я, когда туда в первый раз попал, от неожиданного восторга и радости смеяться стал как ненормальный. Удивительнейшее место! Когда туда попадаешь — ощущение, будто в Лоне Матери оказался. А искупаешься в той заводи — будто и правда — заново рождаешься.

И вот мимо него прохожу. «Ах! — думаю, — Хорошо бы искупаться сейчас! И чище буду, и кто знает — может, в последний раз». На Солнышко смотрю — низко уже, а идти еще прилично. «Нет, — думаю, — Идти нужно. Обязательно дойти сегодня. А для этого светло ещё должно быть. В горах известно — быстро темнеет». Иду дальше.

Там, когда через эту реченьку переходишь, — словно в другом мире оказываешься. Все вроде так же, да не так. Иду, значит, по лесу-то, не бегом, конечно, но быстро довольно. А внутри как-то меж собой разговариваю, диалог веду. И не заметил я, как голос-то мой внутренний изменился. Если можно так сказать об этом, то — краем внутреннего глаза да уха отметил это, а значения не придал.

Иду и разговариваю: как лучше, да куда идти по тропинкам. А разговор-то ведут два голоса: один вроде мой, да только как-то по-старинке, или по-деревенски, что ли, говорить-то стал (вот прямо как сейчас), а другой — такой же вроде, да будто другой человек им говорит. Да родной такой! А разницы-то меж нами будто никакой и нет. Только по голосу-то он вроде старичок все же. А мне хорошо с ним! Рад я этой беседе! Это как с хорошим другом длинную дорогу коротать.

И вот дошли мы так до подножья хребта. Я воды-то с собой не взял. Бутылку только для нее, так как в тех местах родник есть. Хорошо бы, думаю, набрать. Там на Скале-то нет воды, а буду ли спускаться, и когда — кто знает?… Был я в тех местах раза три, а тут родник найти не могу! Забыл дорогу ни с того, ни с сего. Вот Скала уже прямо над лесом, и тропинки к ней пошли, а родника нет. Пошел дальше по дороге уже в сторону от Скалы… Иду, иду — нет родника! «Да что же это такое, — думаю. — Совсем без воды-то там плохо будет. Я в дороге ее много потерял». А солнце заходит уже. Ноги всё же идут дальше, хоть и беспокойство обуяло. Ох! — Благодарю чутьё мое! Вот он родник-то!

Набрал водички, темнеет уже. Тут место-то хорошее. Вот палаточку можно поставить, помыться, переночевать, а поутру… Я друга-то своего нового спрашиваю: «Как считаешь? Может, и правда, лучше переночевать тут? Солнце заходит уже…» (Я как-то сразу доверием к нему проникся, потому и не было у меня сомнений, что он точно скажет). «Ну, если хочешь…», — отвечает. А у меня самого, как только я вопрос задал, внутри сжалось как-то всё, и будто с надрывом: «Нет! Не могу я здесь сегодня остаться! Идти нужно! Хоть в сумерках буду пробираться, да пойду!». И пошёл. А друг-то хоть молчит, да я словно почуял его тихую радость. И мне радостно стало. Да не на долго. Опять тропинку найти не мог. Засуетился немножко, занервничал, а ноги идут. Как по наитию. Пометался чуток, пометался, и вышел на тропинку-то. А тут уж прямая радость до вершины. Так на одном дыхании и взошёл на Скалу.

Я ещё по пути к Скале (тоже не заметил, как началось) друга-то стал Серафимушкой называть. И вот поднимаюсь по вертикальной-то и спрашиваю его: «Батюшко, тебя хоть как зовут-то? Так ли, как я тебя называю?». А он: «Мне-то уже всё одно: хоть Серафимушко, хоть Ерёма. Дух-то Един нас всех. Да раз ты назвал так — пусть и будет».

Поднимаюсь в гору, а Солнышко-то виднее становится! Я, получается, догоняю его, и тем день свой длиннее делаю. Там, внизу, уже сумерки, а тут — солнышко! Конечно, радостно поднималось!

Подхожу к вершине (метров сто осталось) и вижу рядом с тропинкой гриб на высокой тонкой ножке. А на его большой шляпке, точно силуэт человека, поднявшего вверх руки, да с шестью крыльями. Точно в середине его — середина шляпки с выпуклостью. Силуэт этот коричневый и страшненький почему-то немножко. Я остановился, гляжу на него, а ум будто подшучивает: «Шестикрылый Серафим»… «Эко, — думаю, — такой шестикрылый заведёт. Неужто он мне для чего-нибудь пригодится?». А Серафимушка, чувствую, затих и как-то слегка настороженно будто присутствует, подобно тому, как собака рядом с хозяином, когда идет, и вдруг опасность почуяла. А я дальше пошёл.

Там у вершины-то хорошо. Между выступом скалы и горным хребтом — впадина. За ветром. Уютно «как у Христа за пазухой», — в народе говорят. Так и там. Для очага место камнями выложено, охапка дровишек заготовленных. Да по всему видно — давно там никого не было. Все мхом-лишайником покрылось. Палатку «головой» на юг поставил, как место подсказывало. Хворосту еще заготовил. Да как раз и успел к темноте-то.

Луна уже вышла над долиной. Из-за выступа скалы краешек долины-то видно; чую, что выйти мне, посмотреть. А темно уже. Дорожки наверх не видно. «Костер, — думаю, — разожгу получше — легче возвращаться будет». Разжег. Только и заметил: около очага, будто два места для сидения — два камня лежат. Костер хорошо разгорелся, а дорожки наверх все равно не видно. Уж засомневался — идти ли? Повернулся к Скале от костра, а он, костер-то, как-то так загорел, что видно стало. Я пошел, конечно. Поднимаюсь… А там вся долина под пушистым покрывалом облаков, словно светящимся, мягким сине-зелёным светом укрыта. А над всем этим Луна на фоне звёздной россыпи! И не видно больше ничего там. Словно я над Землей поднялся!

Такие пейзажи с воодушевлением «останавливают» на своих полотнах художники, поэты увековечивают подобные картины в узорах слов, а она — Красота эта — вот она — тут, живая.

Когда я спускался к палатке, костер уже утихал. И дорожки было не видно. Пошел наугад. Да и с обрыва мягким местом присел о камни… Все же добрался до костра. Сел я на один из двух камушков, веток в огонь подбросил. Сижу, птиц ночных слушаю, да на светлячков летающих смотрю. То тут, то там с шумом ветки сухие с деревьев падают. Костер догорает, потрескивая.

Нашел веток в темноте, наломал еще, чтобы подбросить. Беру ветки-то, а чую запах яблочного варенья! «Галлюцинации у меня что ли», — думаю. Поднес ветки к лицу, нюхаю, — и точно! Сырые ветки под корой пахли точь-в-точь, как яблочное варенье, что варил я там, в доме! Удивительна природа! Как в ней запахи, цвета, формы перетекают друг в друга! Играют будто!

Посидел я немножко у костра, да спать пошёл.

Быстро уснул.

Проснулся среди ночи от какого-то странного чувства. Не страх, а скорее настороженность возникла. Птицы ночные кричат вовсю. Разные птицы. Да у всех голоса почему-то мне кажутся неприветливыми. Тут фильмы-сказки-то сами вспоминаются с заколдованными лесами, да сущностями разными ночными.

Слышу, к палатке кто-то… как это сказать… не то подпрыгивает, не то подходит, не то подлазит. Небольшое, судя по звуку, да все же настораживает. Звук дальше, будто оно, существо это, грызет или щипает чего-то. Причем, настолько близко, что я никак не мог понять, что оно может грызть?… У меня съестного с собой ничего нет… ни рядом с палаткой, ни в тамбуре. Мне казалось, оно тент палатки грызет, чтоб проникнуть внутрь. А зачем? Тут кроме меня какая пища?… «О-го-го, — подумал я. — Неужто до моего мяса добирается? Да я же жив ещё! Что оно, меня живьём есть будет?… Небольшое, вроде. На что надеется? Что его сюда привлекло? Может, от меня уже пахнет, как от пропавшего (я ведь не помылся после жаркого похода)?… Что, — думаю, — делать-то»? Страха-то нет. Только вот ум стал всякие такие мысли без моего спросу выписывать. И состояние, значит, тоже стало поддаваться его настроению — беспокойству этому.

Что делать? Сел в турецкую позу, глаза закрыл, и ищу чего-то вниманием (а ещё интересно, что, когда я на Скале-то оказался, Серафимушки будто не слышно стало. Словно один я остался). Сижу и ищу. А что ищу — и сам не знаю. Потом про Серафимушку-то вспомнил и спрашиваю его: «Что мне делать-то с ЭТИМ?». А сам как будто бегу — такое состояние. И вот на бегу мне доносится фраза: «Пробуди Свет Христов!»… и всё. Больше ничего я от Серафимушки на Скале-то и не слышал. Будто задачу мне задал, и всё, мол, — пока не отгадаешь — не о чём и общаться.

«Ой, а как же? Как же это, Серафимушко? Где же я его…? Откуда ж мне знать? Как пробудить-то его? Да и что это вообще такое? Может, знание? Мудрость…»? Ух, и забеспокоился ум-то мой пуще прежнего. А внутри, словно на поверхность воды рыбка, спокойно и тихо-тихо слово вынырнуло — Любовь — и снова нырнуло в глубину сердца… Больше ничего…

Я уж подумал, может, мне почудилось?… Может, не было этого?… Может, вовсе не ЭТО?… Может, другое что? А если и правда это Слово ответ, все равно: знать Слово, и Пробудить в себе этот Свет Христов — ой какие разные вещи! Как пробудить-то? «Ладно, — думаю, — я наверное, не готов еще, раз не знаю, как пробудить. Пока, может, и Слова достаточно. Когда не знаешь как, хоть что ты делай другое — ничего не изменится».

Сижу я так, думаю, а существо снаружи не думает — оно грызёт!… Да нельзя же так! Чего ж оно?!… Делать что-то надо! Оно ведь попортит палатку! Зашевелился я погромче специально. По земле похлопал. Пошумел. Оно и отпрыгнуло. И закричало!… по-птичьи. Может, и не птица, да голос похож был. И она жалобно так закричала-то. Будто голодная совсем, а ей покушать не дают. «Да как же я тебе… Что же кусок от себя отрежу что ли?… Мне и нечем и не хочется. А живьём есть меня не надо. Уж прости. Поищи что другое». Прогнал я ее шумом-то и хлопками своими.