Бесплатный фрагмент - Сияние сквозь тернии

От автора

Мой взгляд устремлен в небесную высь, и я, как в детстве, пытаюсь уловить очертания облачных фигур. Сколько их сменилось над моей головой!

Не счесть и узоров приютивших меня стен.

Различные судьбы крепко переплелись с моей, пробудив новые ростки или безжалостно оборвав цветущие ветви. Я благодарна всем задержавшимся и прошедшим мимо.

Молю о здоровье родных и близких, но усерднее — о здоровье тех, чья душа заблудилась во мраке.

С каждым годом время летит быстрее, щедро одаривая опытом и мудростью. Но остается внутреннее ощущение, что мне все еще двадцать шесть. Если раньше, подобно побегу, жизнь стремилась ввысь, то теперь она — ветвистое дерево.

Рано или поздно мы начинаем задумываться о смысле жизни, искать ответы на вопросы «кто я?» и «куда иду?». Круговорот бесконечных размышлений на вечные темы не гарантирует встречу с истиной. Но существование без поиска подобно забвению.

В данной книге описаны реальные истории. Некоторые из них могут показаться мистическими или фантастическими, но они действительно имели место в этой непростой жизни.

Все персонажи вымышлены. Любое сходство случайно.

Благодарность Кривенко Ангелине Викторовне за помощь в работе над книгой.

Глава 1. Трагедия на центральной площади

Громкий вопль разодрал в клочья тишину маленького испанского городка Люсеро. Люди, просветленные после воскресной мессы, выходили из старенькой церквушки и замирали.

— А-а-а! — простирая руки вверх и устремляя безумный взгляд в бесконечность, выла женщина на центральной площади.

Казалось, внезапное озарение настигло грешницу, и раскаяния криком вырывались из ее груди.

Никто не решался подойти. Только нескладная, долговязая девушка, озираясь по сторонам, дергала ее за рукав и бормотала:

— Мама, мама!

— А-а-а! — опустилась женщина на колени. — Отец моей дочери! О-о-о! Забрали!

— Мама, перестань! Пойдем! Стыдно же! Люди вокруг…

По толпе пролетел шепот:

— О нем убивается… Даже не муж… Изверг… Из-за него с ума сошла…

Из жужжащей массы вышел аккуратно одетый молодой мужчина:

— Расходитесь, здесь не на что смотреть! Надежда, пойдем! — он поднял несчастную с асфальта и повел прочь.

— Спасибо, дядя Альберт! — суетилась девушка, то поддерживая мать за локоть, то поправляя шарфик.

— О-о-о… Отец моей дочери… а-а-а… в тюрьме-е-е! Ты знаешь… а-а-а…

Альберт заглянул Надежде в глаза и ужаснулся: черная пустота пожирала ее. Он и раньше замечал нечто подобное, но, сдобренная радостью повседневной рутины, бездна не была настолько темной, пугающей и разрушительной.

Люди долго стояли, безмолвно провожая взглядом удаляющиеся фигуры.

Альберт еле дотащил обессилившую женщину до дома. Дана, ее дочь, уговорила его побыть с ними немного. Надежда приняла успокоительное, прилегла на диван и задремала. Дана и Альберт молча сидели за пустым столом, наблюдая беспокойный сон хозяйки. Она тяжело дышала, ворочалась и невнятно бубнила. Через полчаса успокоилась и открыла глаза. Дочь подскочила к ней:

— Мама, ну как ты?

Та ничего не отвечала, лежала полностью обездвиженная, уставившись в потолок. Горе вырывалось редким вздохом и тоненькими струйками слез.

— Мама, мама! — тщетно трясла ее дочь. — Альберт, ну сделайте что-то!

Надежда очнется, только увидев перед собой виновника ее состояния.

Началась эта история давно. Тогда никто не думал, чем может обернуться неосторожное слово или случайное действие. Людям несвойственно думать, особенно о последствиях.

Глава 2. Наутилус

Яркий солнечный свет невольно заставляет зажмуриться и улыбнуться новому дню. Альберт, оставив перспективную карьеру архитектора, уютную квартиру и спокойную жизнь, купил старый дом на побережье Испании.

После сделки агент, суетливый толстяк с фальшивой улыбкой, торжественно вручил ключи и пригласил обмыть покупку.

Риелтор почему-то всем представлялся «дядей», хотя по возрасту едва дотягивал до тридцати. «Зовите меня просто дядя Глюк», — говорил он. А когда видел недоумение на лицах, добавлял: «Я из тех, из немцев… из Узбекистана». После такого исчерпывающего объяснения наверняка ни у кого вопросов не оставалось, но удивление с лиц не сходило.

Двухэтажный ресторан «Наутилус», полный движения, яркого света и громкой музыки, казалось, свисал с обрыва. Сидящие на террасе наслаждались освежающим дыханием моря. Альберт не слушал безостановочную болтовню дяди Глюка, а с интересом рассматривал интерьер ресторана, спешащих официантов и нарядных посетителей.

— Нравится? — прокричал риелтор.

— Да! — взгляд Альберта выхватил из танцующей толпы девушку, чьи движения гипнотизировали. — Какая красотка!

— Эта, в красном? Она, знаешь, ведьма! Правда, хорошая. Исцеляет и предвидит будущее через сны…

— Сны? — прервал бесконечный поток информации Альберт.

— Никто не знает толком… Официант! Эй! — риелтор окликнул проворного парнишку с подносом, на котором возвышалась беспорядочная гора грязной посуды. — Эй! Повтори! — официант кивнул и затерялся в толпе, а дядя Глюк продолжал: — Одни рассказывают, что мертвецы к ней приходят, другие — про какую-то астральную связь. Почему интересуешься?

— Дело в том, что раньше я видел красочные сновидения. В них узнавал то, о чем в реальной жизни никто не имел представления. Летал, владел разными языками, находился вне времени и пространства, — Альберт отхлебнул пива. — Меня никогда не увлекала фантастика. Откуда появились эти миры безграничных возможностей?

— Хм, — хрюкнул риелтор, — почему в прошедшем времени говоришь?

Усиливался ветер, официанты поспешили закрыть окна.

Глава 3. Люди-манекены

Альберт прекрасно помнил то время, когда лишился единственной отрады — сновидений.

Ему едва исполнилось восемнадцать.

Серыми московскими буднями он раздраженно отпихивал прохожих в час пик, хамил многочисленным приезжим, торгующим около метро всякой ерундой. В его представлении люди отличались от предметов только тем, что могли самостоятельно передвигаться и говорить. Не более того. Ничто не представляло ценности. Ничто не радовало. Он страдал, не понимая причины. Злость его пожирала.

Отчий дом покинул сразу, как получил паспорт. Под молчаливые вздохи матери и отцовское: «Не хрен на шее сидеть здоровому лбу!» — кинул пару вещей в старый брезентовый рюкзак и уехал на все лето грузить уголь. Больше не вернулся. Жил в сторожке, охраняя автостоянку. Поступил в институт, получил комнату в общежитии и скромную стипендию.

Каждый день походил на предыдущий. В монотонности и беспросветности он не оставлял надежд разгадать сны, которые когда-то видел, и вновь испытать блаженство иных миров. Как-то, задумавшись, ехал в вагоне метро в центральную библиотеку. В плеере надрывалась группа Ария: «Безумец, беглец! Дороги нет! Ты видишь неверный свет!»

Рядом присел странный человек. Беспорядочные пряди седых волос почти полностью закрывали лицо. Блестящие черные глаза, не моргая, смотрели в упор. Он положил Альберту руку на плечо, выдернул из уха наушник и быстро прошептал:

— Сохрани это, слышишь? Сохрани! Найди гармонию! Только так ты сможешь продолжить свой поиск. Потеряй эту жизнь, чтобы обрести новую!

Ярость сковала разум, сжатый кулак был готов пройтись по лохматой физиономии. Но эти странные слова зависли парящей птицей в голове. Бродяга увидел в нем то, о чем тот не подозревал. Озлобленность испарилась. Приятная легкость наполнила грудь. В то же время Альберта передернуло от жуткой фразы о потери жизни, смысл которой оставался непонятным.

Он смутно помнил последующие дни. Иногда его озаряло: «Он прав! Тайный мир снов так же важен, как и сама жизнь! Я должен продолжить поиск и вернуть сновидения!» Иногда одолевали сомнения: «Идиотизм! Почему я продолжаю думать о фразах какого-то бомжа? Гармония — это какие-то эзотерические выдумки». Тем не менее он часто вспоминал ту легкость от слов странника, даже радость, соизмеримую с той, что он испытывал, только летая во снах. Что же это было, если не состояние гармонии? Приоткрывалась завеса непознанного, пугающего и манящего, толкающего на размышления и заставляющего сомневаться в том, кто всегда прав априори, — в самом себе.

День за днем он проводил в библиотеке, размышляя. Именно тогда сделал маленький робкий шаг, важный для самопознания и достижения гармонии. Он наконец выявил причину страдания — озлобленность и жестокое отношение к другим, как ни странно. Открытие удивляло и поражало. Альберт оглянулся. Посмотрел внимательно на склонившихся над пыльной бумагой книжных червей. Что-то изменилось. Бездушные марионетки ожили. Перед ним сидели такие же люди, как он, заинтересованные в поиске знаний. Потрепанный старик через мутные стеклышки кривых очков рассматривал древние карты. Бледная девушка с длинной косой, поглядывая на страницы пухлых книг, быстро записывала что-то в тетрадь. Выглаженный мужчина, прищурившись, вглядывался в газетные столбики.

Вот как это работает! Стоило осмыслить малую частицу внутри, как мир вокруг преобразился.

Следующие десять лет Альберт посвятил поиску гармонии. Сначала было неимоверно сложно. Искал, читал, анализировал… Снова искал… Сотни раз начинал и бросал. Но ежедневные труды не заставили ждать. В нем поселилось умиротворение. Устроился на великолепную работу, которая позволяла ему путешествовать по миру. Но вскоре восторженная новизна сменилась рутиной, чередой гостиничных номеров и «одноразовых» девушек.

Он возвращался в те страны и города, которые когда-то восхищали, но ничего не чувствовал. Однажды ночью брел по старым пражским улочкам. Бессонница гнала прочь от отеля. Гостеприимные кафе и рестораны до утра угощали многочисленных туристов. За спиной из общего гула четко донеслось: «Отказался от снов и поиска». Альберт вздрогнул и обернулся. Никого не было поблизости. Пьяная молодежь пыталась штурмовать забор старого еврейского кладбища. Моментально прибежали охранники и усмирили бунтарей. Свидетели толкались, снимая происходящее на фотоаппараты. Как вспышкой осенило вдруг — чтобы приобрести ту жизнь, которой Альберт бредил когда-то, необходимо отказаться от всего, что есть сейчас… Но отказаться невозможно! Чем больше имеешь, тем сильнее связан.

«Что, если мне суждено пройти другой путь, а я так и не узнаю об этом? Что, если я должен сделать что-то, чего так и не сделаю? Каково мое предназначение?»

Альберта выбросило из общего жизненного потока. Со стороны он удивленно разглядывал происходящее, которое напоминало театр. Вокруг — актеры, точнее, зомби, следующие какому-то слепому указу жить именно так. Большинство людей прозябают, не думая и не задавая вопросы. Как выбраться из замкнутого круга? Гармония оказалась совсем не гармоничной. Жизнь, внешне благополучная, не приносила радости. Долгие месяцы его терзала идея о необходимости что-то менять. Но что и как — не понимал… Вскоре жизнь преподала урок.

Тридцать пятый день рождения Альберт встретил прикованным к больничной койке. Да, вот так в один момент он из крепкого здорового мужчины превратился в нечто обездвиженное и беспомощное. Одиноко лежал, уставившись в окно, обколотый лекарствами настолько, что даже мысли посещали редко, но, несмотря на это, малейшее движение кончиком пальца вызывало нестерпимую боль, словно разряд тока пробивал все тело.

Вечерами двор госпиталя оживал. Через большое окно было видно, как друзья и родные спешили навестить больных. У него не было ни семьи, ни детей, ни друзей. Слезы стыдливо сбегали из глаз и таяли в подушке. Убивать себя на работе, чтобы потом комфортно болеть? Лежать в палате с телевизором, холодильником и душевой, которыми все равно невозможно воспользоваться? Нет, определенно надо что-то менять!

Утром нейрохирург вынес приговор:

— Оперировать однозначно! Прогнозировать исход не берусь, возможно, вам придется научиться пользоваться этим, — он похлопал по спинке инвалидного кресла. — Не торопитесь с ответом. У нас есть пара недель, пока пройдет острый период. В вашем случае восстановиться полностью консервативно, скорее всего, не удастся. Грыжа критично сдавливает спинной мозг.

Врач вышел. Пожилая медсестра наклонилась к Альберту и прошептала:

— Вера поможет…

— Кто? — не понял Альберт.

— Вы верите?

— Кому?

Медсестра распрямилась и уже в голос произнесла:

— Да не кому, а в кого или хотя бы во что-то… — она придвинула стул к кровати и, вздохнув, села. — Был тут случай…

Жил один мужчина, которому всегда светила «путеводная звезда». По крайней мере, он так думал. Подняв глаза к небу, всегда видел яркий свет, но больше никто не обращал внимания. Поэтому мужчина решил, что она светила исключительно для него.

Когда было грустно, обращался к ней, и становилось легче. Советовался с ней и в конце концов всегда находил решение проблем.

Он был счастлив, что у него есть «путеводная звезда», которая ведет по жизни и помогает справляться с трудностями.

Так он прожил до шестидесяти лет, когда серьезно заболел и попал в больницу. Он лежал в палате и смотрел через окно на небо. Когда стемнело, увидел свет. Это была его звезда.

— Как хорошо, что ты со мной! Верю, ты поможешь преодолеть и это испытание! Теперь чувствую, что силен!

— С кем ты разговариваешь? — поинтересовался сосед по палате.

— Видишь ту звезду на небе, что сияет ярче других? Это моя «путеводная звезда», она мне всегда помогает.

— Это не звезда, это спутник! Когда-то я запустил несколько таких! А теперь вот здесь, никому не нужный.

Наш герой упал духом. Все, во что он верил всю жизнь, оказалось бездушной машиной, светившей холодным светом с земной орбиты. Все кончено! Теперь нет у него «путеводной звезды», нет спасителя и помощника, нет пути…

С этими мыслями он вскоре умер.

Медсестра тяжело поднялась со стула:

— Кто знает, с верой он, возможно, прожил бы еще не один десяток лет, преодолевая различные жизненные трудности и благодаря свою «путеводную звезду». Вера помогала ему поверить в себя и не упасть духом. Неважно, во что мы верим, если это помогает нам выбрать путь и следовать ему.

— Я больше склонен верить в Бога, чем в звезды…

Альберт поймал жалостливый взгляд медсестры. Ну уж нет! На Бога надейся, а сам не плошай, как говорится…

Несмотря на замутненность сознания от сильных обезболивающих, он решил разработать стратегию по самовытаскиванию из сложившейся ситуации. Превозмогая боль, начал делать зарядку. Прямо в кровати. Следующая задача — добраться до туалета. После нескольких неудачных попыток он все же сел. Сердце бешено колотилось, стены прыгали. Спустил ноги на танцующий пол. Разряд тока.

Очнулся, когда двое санитаров его грузили в кровать. Медсестра, охая, металась по палате. Как увидела, что Альберт открыл глаза и застонал, защебетала:

— Миленький, потерпите! Сейчас я вам сделаю укольчик!

— Не надо, я в порядке! — слабо запротестовал он.

— Тогда пластырь вам обновлю!

— Какой пластырь?

— Как какой? На шее, сзади!

— Зачем?

— Как зачем? Это же наркотический анальгетик! Сразу полегчает!

— Нет! Отмените его совсем! Мне уже гораздо лучше!

— Вы уверены?

— Да! Уверен! Никаких больше наркотиков! Пожалуйста!

— Хорошо, но если заболит — зовите! Поставлю!

— Спасибо!

— И, если что нужно, не вставайте сами! Я помогу!

— Ладно. Спасибо!

На следующий день Альберт заверил врача в прекрасном самочувствии и попросил отменить медикаменты. Шаг за шагом, опираясь на стены, улиткой передвигался по больнице. Утром, днем и вечером делал зарядку. Даже боль не выдержала такого напора и сдалась. Вскоре, отказавшись от операции, покинул госпиталь.

Работать в полной мере не мог. Немели руки, периодически отказывали ноги. После каждой командировки приходилось неделю отлеживаться. Альберт точно решил, что пришло время полностью оставить эту жизнь. И начать все заново.

Сновидения вернулись. Более красочные, более реальные. Но уже не легкие и безмятежные, а жесткие и напряженные, полные странных загадок. Один тревожный сон с бегущим мальчиком повторялся чаще других. Что за мальчик? Куда он бежал? Или от кого?

Глава 4. Матрешка

Вечер в Наутилусе был в самом разгаре. Посетители ели, пили, громко разговаривали, смеялись, танцевали… Около уборных собралась толпа. Девушка в красном заняла очередь за пожилой дамой в вечернем кружевном платье и широкополой шляпе.

Альберт поднялся:

— Прошу прощения, мне надо отойти.

— Хорошая идея! Но мне пока рано! — ответил раскрасневшийся от выпитого спиртного дядя Глюк.

Альберт подошел к женщинам.

— Добрый вечер!

— Добрый вечер! — ответили они вместе.

— Я — Альберт.

— Нинель Давидовна, — протянула руку, увешанную бижутерией, пожилая дама и кокетливо улыбнулась, обнажая вставные зубы. Гигантская грудь заколыхалась. Казалось, она сейчас выпадет из глубокого декольте. — Приглашаю вас присоединиться к моему скромному обществу. Я сижу за тем столиком, — палец с наиболее громоздким перстнем указал направление.

Дверь туалета открылась, и выбежала девочка.

— Я вас буду ждать! — произнесла загадочно Нинель Давидовна и исчезла в уборной.

Альберт напряженно взглянул на девушку в красном. Старательно пытаясь скрыть улыбку, она отвела взгляд.

— Как вас зовут? — спросил Альберт.

— Как вам будет угодно! — приветливо ответила она.

— У вас нет имени?

— Кому-то приятно меня видеть птицей, кому-то — рыбой. Как вам нравится, так и называйте! — улыбнулась она.

— Странно…

— Не важно, как вас называют, важно, кто вы есть на самом деле. Мое имя ни о чем не скажет, лишь затеряется в глубине памяти, так зачем оно вам? Вы пришли поговорить об именах?

— Нет, хочу спросить о снах…

— О моих снах? — удивилась она.

— Нет, о своих. Приятель сказал, что вы умеете толковать сновидения.

— Значение ваших снов подвластно только вам.

— Но я не могу разобраться, мне нужен помощник!

— Можете! Разберитесь в себе, найдите свой путь, смысл… Возможно, наставника…

— Дайте хотя бы совет…

— Хотите искренний совет?

— Да!

— Хорошо. Вот совет: не спрашивайте ни у кого совета. Выслушивайте чужие мнения, но единственно правильное решение найдете вы сами.

Вышла Нинель Давидовна. Шляпа, слегка сместившаяся на бок, открыла забытую бигуди в жидких выцветших волосах.

— Не забудьте, вы мне обещали, — нараспев кокетливо произнесла она и медленно поплыла к столику.

— Но… — начал было сопротивляться Альберт.

— Ее прозвали «Матрешка». Не за колорит, конечно. И не за способность давать жизнь. Совсем наоборот. Но на самом деле она несчастная, одинокая женщина. Составьте компанию даме! — промолвила девушка без имени и упорхнула в уборную.

Нинель Давидовна замедлила шаг и оглянулась:

— Я угощаю! Все, что пожелаете! — прокричала она так, что проходивший официант присвистнул.

За официантом, покачиваясь, семенил дядя Глюк, требуя «немедленно повторить». Альберт, недолго думая, забрал свою кружку с остатками пива и направился к Матрешке.

На маленьком столике, покрытом белоснежной скатертью, пустели четыре бокала. В ведерке со льдом томилось шампанское.

— Не оглядывайтесь, никого больше нет. Я была одна, теперь нас двое! — радостно сообщила Нинель. — Я так люблю праздники!

— Для кого все эти бокалы?

— Для нас! Вы что, не знаете? Различные спиртные напитки пьют из разных фужеров, — по-детски удивилась она.

— Знаю. Но я, можно сказать, непьющий… Одного пива за вечер мне вполне достаточно.

— Не переживайте! Сейчас угощу вкусняшкой! — произнесла театрально женщина и подняла с пола на колени бесформенную огромную сумку. Забытая в волосах бигуди задрожала, намереваясь упасть.

Альберт усмехнулся.

— Ой, как вам весело! Поделитесь настроением! — усиленно копаясь в недрах саквояжа, воскликнула она. Через мгновение выудила измятую пластиковую бутылку, наполненную бордовой жидкостью. — Это домашнее вино. Соседи делают. Вы непременно должны попробовать! — она открутила крышку. На горлышке густым пятном рдел след от помады.

Она выхватила из рук Альберта пивной бокал и плеснула темное содержимое.

— Знаете, мне сегодня что-то грустно с самого утра. Работала над книгой моей дочери, которая давно погибла. Нахлынули воспоминания.

— Соболезную.

— Чтобы успокоиться, пошла на пляж. Погода была великолепной, на море — полный штиль. А горе мое до сих пор безутешное. Смотрела я на морскую гладь, по щекам катились слезы. И вдруг, вы представляете, выносят из моря парня… Не спасли… Умер… Такой молодой… Не понимаю, как при такой спокойной воде можно утонуть… Почему вы не пьете?

У Альберта пересохло в горле, и он машинально сделал глоток. Вино сразу же попросилось назад, но он настойчиво удержал его внутри.

— Вот, закусите! — протянула женщина конфету в ярком фантике.

Конфета оказалась крепче вина, так как была наполнена ромом.

— Хорошо, правда? — улыбнулась она. — Знаете, у меня такая прекрасная жизнь! Я много путешествую, люди со всего света приглашают! Я очень известная! — допивая содержимое мятой бутылки прямо из горлышка, встряхнула она головой. Шляпа съехала на затылок, а бигуди упала на грудь и скатилась на стол. Нинель Давидовна, не замечая этого, продолжала:

— А когда-то, можете представить, я была обычной домохозяйкой при муже с тремя детьми. Ох, и доставало это меня! Обслуживай всех, неблагодарных! Да еще права качать начинают! Старший-то в семнадцать лет объявил: «Художником стану, вы мне не указ!» Обнаглел совсем! А деньги кто зарабатывать будет? Выгнала из дому. Приползал пару раз с поджатым хвостом: жить негде, есть нечего. Ничего! Через несколько месяцев на стройку пошел. Потом смотрю, что-то еда исчезает. Мелкий ворует! Носит старшему! Предатель! Ну, я его быстро пинком под зад! Долго от них ни слуху, ни духу не было. Зажили спокойно. Дочка — умница: училась хорошо, родителей уважала. Муж возвращался поздно, молча проглатывал ужин, пялясь в газету. Как-то заявляется милиция домой: «Пройдемте для опознания. Ночью на кольцевой дороге ваших сыновей фура сбила». Ольга, дочь глупая, обрыдалась. А что рыдать-то? Так им и надо! Это их наказание!

— А супруг как перенес утрату?

— Читая газету. Ему все по фигу! Умер от инфаркта скоро. Потом Ольга чудить начала. Из такой хорошей девочки в такую дрянь превратилась! Еще наглость имела притащить подружку и заявить мне в лицо, что они любят друг друга! Представляете? Позорище! Схватила я швабру и давай их лупить что сил было! Выгнала. Сволочи они все! Так с матерью обойтись!

— Она тоже погибла?

— Да, в авиакатастрофе.

Альберт почувствовал, как его голову медленно сжимает нестерпимая боль. Шепот пчелиным роем жужжал откуда-то сверху: «Вы не будете наказаны за свой гнев, вы будете наказаны своим гневом».

— После ее смерти сохранилось много неопубликованных рукописей, я их теперь издаю под своим именем. Хоть какой-то толк.

— Значит, вы остались абсолютно одна?

— Почему же? У меня много друзей! Хотя их становится все меньше. Через год после утраты дочери умерла близкая подруга, затем заболела раком другая. В общем, за последние лет десять старых друзей не осталось. Зато появилось много новых, правда, у каждого свои дела. И у меня много дел. Поэтому сегодня пришла одна. Очень рада нашему знакомству! Надеюсь, мы подружимся! — хищно сверкнула выцветшими глазами Матрешка.

По коже пробежал мороз. Похолодели руки. Альберт хотел бежать, но не мог пошевелиться… Выручил дядя Глюк, еле стоявший на ногах:

— Вот ты где! А я обыскался!

— Извините, мой приятель перебрал я должен отвезти его домой, — нашелся Альберт, подхватил бурно возражающего риелтора и потащил его подальше от ресторана.

Дядя Глюк фонтанировал красноречием, широко жестикулируя:

— Мы пьем вино из красивых фу-фужеров, а ведь это не совсем… совсем не важно! Важно сы-дыр… со-дыр… со-дер-одер-жимое! А посуда не только не улуч-шает вкус, но и сры-скрывает истину! Так что нас-ла-лаждайтесь с-своей выпивкой! Ура!

                                          * * *

Утром Альберт проснулся разбитым. Две недели пролежал с высокой температурой. В спутанном сознании возникал образ Матрешки с ледяным взглядом. Она медленно поднимала руку и указывала на него пальцем. Эхом звучал ее голос: «Так ему и надо…»

Глава 5. Сан Луис

Будучи доверчивым, Альберт оказался отличной находкой для мошенников. Сделав капитальный ремонт, не успел привыкнуть к тишине заброшенной деревушки, утонувшей на склоне зеленого холма. Тревожный звонок в дверь принес плохие вести и новых хозяев…

Проконсультировавшись у адвокатов и удостоверившись в фиктивности сделки, он покинул дом, так и не ставший ему родным. Дядя Глюк растворился. В полиции на него было заведено несколько дел, но данными об Алексе Глюке никто не располагал. Испытав весь эмоциональный спектр от удивления и ненависти до сожаления и отчаяния, Альберт принял утрату как должное жизненное испытание и старался больше не думать об этом.

Он арендовал комнату в скромной квартире. Хозяйка Катерина, угрюмая худощавая женщина, занимала соседнюю комнату.

Так Альберт стал частью улицы Сан Луис. Каждое утро начиналось с пронзительного визга — мелкая собачка возвещала о своем выгуле. В это же время вниз по улице среди плотно припаркованных автомобилей, огромных мусорных баков и собачьих испражнений с мрачно-пессимистичным видом обходил свою территорию толстый полосатый кот.

Рядом с грязными арабскими детишками, играющими в дряблый мяч, можно было увидеть выплывающие из подземного паркинга «Порше» и «Ягуар».

Из дома напротив, громко хлопнув дверью, появлялось странное трио. Высокая тучная дама, с удивленным лицом и седовато-рыжими боевой взлохмаченности волосами, выбегала первая и невнятно тараторила. За собой она тянула мужа, словно неуклюжего ребенка. Два с половиной седых длинных волоска, вторя то шагу, то ветру, то, возможно, заговорщическому голосу жены, умудрялись создавать хаос на лысой голове. Отстраненное лицо, с нежным румянцем на фарфорово-белой коже, иногда что-то односложно отвечало. Его рубашка, зачастую вместе с джемпером, была заправлена в штаны, натянутые явно выше условной линии талии. Замыкала трио их взрослая дочь, унаследовавшая от матери выражение удивленного лица и фарфоровую кожу отца. В отличие от родителей, ее волосы были гладко зачесаны и туго стянуты в жидкий хвост.

Каждый день молодая пышная женщина, с ярко-красной шевелюрой, что-то искала в мусорном контейнере. Ее добычей становились то сломанные приборы, то старая мебель, которую она «облагораживала» и продавала. На каждой улице встречались подобные предприниматели, ищущие составляющие бизнеса в помойках.

«Интересно, только мне все эти люди кажутся странными?» — подумал Альберт, входя в дом.

— Когда все вокруг кажутся странными, представь, каким ты им кажешься, — донесся баритон из глубины мрачного подъезда.

Звякнул прибывший лифт, распахнулась дверь.

Альберт присмотрелся. В кабину лифта не спеша вошел араб в длинном белом платье:

— Придержу вам дверь, — произнес он устало.

— Спасибо, — поспешил войти Альберт.

— Вы, наверное, не понимаете по-испански, — продолжал мужчина.

— Понимаю!

— Не говорите по-испански. I am sorry. Но вы и английским не владеете, — почему-то уверенно произнес он.

— Нет, я владею английским и испанским тоже! — не терял надежду быть услышанным Альберт.

— Good bye, — еле слышно пробубнил араб, на мгновение в упор посмотрев черными глазами, и вышел.

— Hasta luego, — ответил Альберт.

«Да-а… — размышлял он, заходя в квартиру. — Неважно, на каком языке говоришь, всегда есть шанс быть непонятым… или неуслышанным… Знакомый взгляд у араба. Где я мог его раньше видеть?»

Телефонный звонок прервал молчаливую темноту.

— Привет! Что, совсем зазнался? — раздался радостный голос приятеля и его бывшего коллеги Сан Саныча. — Уехал и забыл? Живешь, жируешь там, в буржуазной Испании! Не до нас теперь?

— Привет, друг! Молодец, что позвонил! Не все так круто.

— Сто пудов круче, чем здесь! Иначе, полагаю, вернулся бы! Давай рассказывай!

— Здесь все по-другому. Болото. Как только начинаешь двигаться, решать проблемы, засасывает все глубже. Жизнь эмигранта в сотни раз сложнее, чем гражданина. Приходится выживать. И неважно, архитектор ты или дворник. Здесь дипломы не действительны.

— Как так? Наши же международного образца!

— О, нет! Все равно надо подтверждать! Затем доучиваться пару лет. Диплом отдал на подтверждение, документы подал на резиденцию, жду ответы. Посещаю интенсивные курсы испанского…

— Зачем? Ты же шпрехаешь и по-испански, и по-английски!

— Совершенствую навыки и уже преподаю. В автошколе экзамены сдал.

— У тебя вроде были водительские права! По ним можно ездить в Европе!

— Только туристам.

— Зато живешь, как человек, в собственном доме!

— Не совсем… Попал я, Саныч… Облапошили, как лоха.

— Но ты же говорил, нашел «наших», которые помогают во всем…

— «Доброжелатели» помогают, пока не разбираешься в законах, не знаешь языка, обдирая до последнего цента. В какой-то момент деньги заканчиваются, помощники испаряются. Нет теперь ни дома, ни денег. Знаешь, многие на этом этапе возвращаются на родину.

— Так возвращайся! Честно, мы скучаем!

— Там я уже был. От той жизни уехал, хотя она была в разы лучше и проще.

— И что?

— Снимаю комнату. Устроился преподавателем испанского и английского языков в ассоциацию для эмигрантов за три евро в час. Полуподвальное сырое помещение с большими наглыми тараканами мало привлекает людей. Денег едва хватает на оплату аренды, но остается достаточно времени для восстановления утраченной гармонии, поиска ответов на несуществующие вопросы и чего-то еще…

— Опять ты про…

Звонок прервался. Альберт посмотрел в окно. Солнце пряталось за горами, стирая за собой оранжевые блики с верхушек. Да, он точно знал, что есть что-то еще… И оно будоражило его сознание, находясь так близко и вместе с тем так далеко…

Глава 6. Дневник левши

Альберт искал альтернативные источники заработка. С удивлением для себя открыл писательский талант и отсылал статьи в местную русскоязычную газету. Зарегистрировался на сайтах наборщиков текста и копирайтеров. Обнаружилось письмо от анонима, искавшего наборщика объемной рукописи. В приложении был прикреплен пробный фрагмент. Ни цены, ни условий. Альберт хотел было удалить письмо, но решил посмотреть вложение.

На экране выплыли стройные ряды витиеватых букв, выведенных чернилами. По наклону было понятно, что автор — левша.

По спине пробежал холодок.

                                         * * *

Запись первая. Когда я умерла.

Мне едва исполнилось двадцать. Месяц назад вышла замуж по любви, но не была счастлива. Что-то мешало наслаждаться жизнью, разрушало изнутри. То депрессия, то агрессия… Днем я училась в медицинском университете, а бессонными ночами, как одержимая, писала картины. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы я не умерла.

Теплым майским утром меня везли в больницу, истекающую кровью. Я смотрела через окно на высокое чистое небо — такая редкость в мегаполисе! Ясно пришло понимание того, что я покидаю этот мир. Не было ни страха, ни удивления, ни причины оставаться в трясущейся машине. И я рванула ввысь! Так легко и радостно! Никогда раньше не ощущала блаженство полета наяву! Сверху созерцала бытие, разглядывая до мельчайших механизмов и клеточек. Могла остановить время, мгновенно переместиться в любое место. Все казалось элементарным, включая устройство всего живого, в том числе человека. В тот момент я смогла бы создать его! «Надо же, — пронеслась мысль, — годами изучать человеческое тело и процессы в нем, а ведь мы уже все знаем! Это так просто!» Еще мы понимаем все языки и даже без слов можем общаться!

В кристальной небесной чистоте мелькали схемы: знания, написанные и нарисованные светом! Они двигались, менялись, распадались и сливались. Вдруг возникла гигантская таблица. Я летела сквозь столбцы с тысячами имен. Увидев знакомые имена, остановилась. В них высвечивалось то, что я для них сделала, и то, что должна сделать. Оглянулась. В незнакомых именах также были мои невыполненные задачи. Сотни тысяч невыполненных задач! Я могла бы помочь им! Но уже не смогу. Ярко пылали строки: «Спасти жизнь… продлить жизнь…» Здесь парило имя моей мамы, постепенно удаляясь и тая. Ужас сковал меня. «Нет! Нет! Нет! Я не могу умереть!» — повторяла я. Впервые вырвался крик души: «Господи! Не забирай меня сейчас! Ты же видишь, сколько я еще не сделала!»

Таблицы рассыпались миллионами искр. Мой детский голос прозвенел вдалеке:

— Помогать людям… помогать… людям…

О, да! Помню! Я сама выбрала свое предназначение…

Ударом выбросило меня вниз.

— Дыши! — донесся издалека крик.

Я попыталась вздохнуть: раз, другой, но…

Темно. Улицы, скудно освещенные фонарями. Люди, бегущие на последние автобусы. Да! Надо успеть! Иначе как мне добраться ночью с юга Москвы на север? Метро уже закрыто.

— Извините, не подскажете, какой рейс идет до Щукинской или Тушинской? — пыталась я выяснить у спешащих прохожих. Но никто не отвечал.

— Извините… — подбежала я к автобусу.

— Тебя не услышат, — раздался спокойный, глубокий голос. Оглянулась — никого. — Ты умерла, — все также умиротворенно произнес он ото всюду.

— Не может быть! Я же здесь! Хожу, говорю… И вообще, мне надо домой!

Водитель передо мной закрыл двери. Я осталась стоять в растерянности.

— Дыши! Давай! — прорывался хрип, разрушая темноту строгих улиц.

Неимоверная тяжесть сдавила грудь. Я открыла глаза. Испуганные карие глаза прищурились.

— Дыши!

Я вздохнула и закашлялась. Спазм не давал пройти воздуху. Второй раз, третий — кислород постепенно наполнил легкие. Мужчина с карими глазами просипел:

— Ух… Поздравляю со вторым рождением!

                                         * * *

«Занятная рукопись», — подумал Альберт, набрал текст и отправил анониму.

На следующий день получил подтверждение платежа в пять евро и контракт на набор ста двадцати четырех рукописных листов.

Глава 7. Алешка

Почти до середины ноября держалась летняя погода. А потом словно включили гигантский ледяной вентилятор. Выйдя из подъезда, Альберт поежился, засунул руки глубоко в карманы тонкой ветровки и побежал к ассоциации. Воздушное цунами несло мусорный бак по улице, кидая его о мирно припаркованные машины. Несмотря на яркое солнце, порывы ветра морозили лицо и пронизывали насквозь одежду. В ассоциации оказалось еще холоднее, чем на улице. Ожидая учеников, Альберт наяривал круги, чтобы согреться.

— Ола, Альбертик! — прокричала с порога первая ученица, женщина дважды «бальзаковского возраста».

Альберта заметно передернуло: «С чего она решила, что к своему преподавателю по испанскому языку можно так обращаться?»

— Здравствуйте, Любовь Ивановна.

— Ой, да какая я тебе Любовь Ивановна! Зови меня Люба! Сто раз тебе говорила! Я вся твоя, красавчик!

Она присела на угол стола, закинув ногу на ногу. Плотные черные чулки не скрывали дряблости немолодой хозяйки. Альберт посмотрел на часы.

— Похоже, мы с тобой сегодня вдвоем зажигаем, мачо! — не унималась она.

— Люба, не зажигаем, а изучаем испанский язык, — спокойным тоном произнес Альберт, пытаясь охладить пылкую женщину.

— Ой, да ладно! Я три года изучаю испанский! Знаю только два слова.

— Какие?

— Самые необходимые! Транкила и пердона.

---

Альберт закашлялся от неповторимого акцента своей ученицы.

— А что, остальное можно и на пальцах объяснить! Понимаю-то я все! — продолжала она. — Вот недавно меня спросили: была ли я в «сентро де салют»? Понятно же, что в центре, на салюте! Конечно была! Я так и ответила: «Си!»

— Да, только «centro de salud» — это центр здоровья, поликлиника.

— Что ты! Правда? Вот незадача! — соскользнув со стола, она села за парту и уставилась в телефон.

Шумно распахнув дверь, влетела запыхавшаяся женщина, волоча за собой сопротивляющегося мальчика лет семи.

— Нет, мама! Я хочу домой!

— Тебе надо учить испанский!

— Не надо! Я в английской школе!

— Отсидишь испанский, останешься на английский! — отрезала мама.

— Ма-ма! — заныл мальчик, усиленно тря кулаками глаза.

— Не зли меня! Через два часа заберу! — захлопнула она за собой дверь.

Альберт взял за руку бедолагу и усадил за парту:

— Меня зовут Альберт. А тебя как?

— Але-еша-а, — растянул, хныча, мальчик.

— Не расстраивайся, Леша! Давай поиграем?

Не ожидая подобного предложения, Алексей перестал хныкать и вопросительно уставился на Альберта.

— Во! Точно! Давайте в картишки перекинемся? — цокнув языком, обрадовалась Любовь Ивановна, взбивая костлявыми пальцами редкие седые кудри.

Не обращая на нее внимания, Альберт продолжал:

— Во что тебе нравится играть?

— В «Star Wars», — тихо ответил Алеша.

— А кто твой любимый герой?

— У меня их много! — оживился мальчик и полез в карманы. Через несколько секунд армия маленьких фигурок была расставлена на столе. Он увлеченно рассказывал на смеси русского и английского, кто есть кто и какую миссию выполняет. Даже страстная женщина притихла и пыталась вникнуть. Потом не выдержала:

— Бред! Они все такие страшные, с ужасными именами, а некоторые вообще без лиц! Как тебе это может нравиться?

— Ничего ты не понимаешь! Отвернись и не играй с нами, если не хочешь! — отрезал Алешка.

— Ну что ж, — вмешался Альберт, совершенно не запомнив действующих лиц, — кто из них хороший?

— Вот эти!

— Да! Они высадились на планете Española, где можно говорить только по-испански! Если будешь говорить на другом языке — взорвешься!

— Да! А дроны не знали этого и повзрывались! — залился смехом Алеша.

— Por eso todos nosotros para mantenernos con la vida tenemos que hablar español ¿de acuerdo?

— Че? — сморщилась Любовь Ивановна.

— Все просто, бабуля, — снисходительно улыбнулся Алешка, — чтобы остаться в живых, мы должны разговаривать на испанском!

— Какая я тебе бабуля! Безобразие! — заметалась по классу женщина. — Нет, вы видели? Слышали? Нахал!

                                         * * *

Любовь Ивановна больше не пришла на занятия. Зато Алешка прибегал с радостью. Как и многих других детей, его оставляли ежедневно на несколько часов вне зависимости от того, есть ли занятия. Он пытался общаться с ровесниками, но не находил общих тем. Им не были интересны маленькие пластмассовые фигурки, пусть даже из разных галактик. Они обсуждали только компьютерные игры, как пройти уровни или заработать дополнительные жизни. Алешка в этом ничего не смыслил, поэтому тихонько сидел в углу, придумывая новые истории вселенских сражений. Он сильно переживал из-за непохожести на остальных и не понимал основной причины страданий.

Альберта он воспринял как единственного друга, надежного и мудрого, и с легкостью делился сокровенными тайнами. Альберт всегда давал возможность высказаться и находил нужные слова, чтобы поддержать. Однажды Алешка пришел грустным и задумчивым. Молча сел за парту и уставился, не моргая прозрачно-серыми глазами, на доску.

— Что случилось, Леш? — поинтересовался Альберт.

Ответа не последовало.

— Алексей! — Альберт подошел к нему и тронул за плечо.

Алешка вздрогнул, быстро глянул на учителя и вернулся обратно в свой мир. Широко открытые глаза постепенно наполнились слезами.

— Что бы ни произошло, — тихо, но уверенно сказал Альберт, присев перед ребенком на корточки, — все наладится!

— Откуда тебе знать! — просипел мальчик.

— Жизненный опыт позволяет сказать это.

— Меня бьют в школе! — выпалил Алешка. — И что бы я ни делал, они издеваются все больше! — он зарыдал, закрыв лицо руками.

Альберт обнял содрогающееся худенькое тельце и погладил по жестким белобрысым волосам.

— Ты маме говорил?

— Она не поможет!

— Почему?

— Потому что она не понимает! — выкрикнул он.

— Почему ты думаешь, что она не понимает?

— Говорит, что я — не мужчина! Ведь мужчина должен уметь за себя постоять. А я не умею! Говорит, я не знаю, что такое проблемы, так как учусь в хорошей школе, не надо думать о жилье и еде, поэтому я должен быть счастливым и довольным. Но я так больше не могу! — он уткнулся лицом в парту и зарыдал в голос.

— Тише-тише! Если хочешь, расскажи, и мы вместе разберем твою проблему. Вот увидишь, она разрешится.

— Не разрешится! — он прерывисто дышал, но рыдания прекратились.

— Иди умойся, а я пока тебе налью воды. Еще у меня где-то были космические сладости, — Альберт встал, подошел к столу и достал маленькие мятные леденцы.

Алешка поднял голову и, не отводя глаз, наблюдал за учителем. Удостоверившись, что его ожидают леденцы, он поспешил в уборную, откуда вернулся уже без тени грусти.

— Вот теперь узнаю тебя! Так держать! — протянул Альберт леденец.

Тот, высунув язык, быстро избавил конфету от скрипучего фантика и незамедлительно отправил ее в рот. С громким хрустом разжевав ее, он жадно выпил целый стакан воды.

— Люблю мятные леденцы! Можно еще, пожалуйста?! — не дожидаясь ответа, бледная ручонка потянулась за лакомством.

— Хорошо. Так что же все-таки за проблема у тебя в школе? Кто тебя бьет и почему?

Радостный хруст прекратился. Алешка тяжело вздохнул.

— Да нет, никто, — пролепетал он.

— Значит, нет проблемы?

— Вообще-то есть, — еле слышно прошептал он. — Там один мальчик издевается надо мной, потом бьет по яйцам. А все смеются.

— Так, давай по порядку. Что значит «издевается»?

— Ну, там… обзывается, гадости всякие говорит…

— А ты?

— Ну, я ему отвечаю, типа, сам такой, иди отсюда.

— А он?

— А он еще больше! Гадости говорит и ржет!

— А ты?

— А я кричу: отстань от меня! Надоел! Сам такой! А он подбегает и толкает, потом убегает. Я за ним. Он резко останавливается, разворачивается и бьет по яйцам. Сильно.

— А учитель?

— Учителя нет с нами на перемене. И да, жаловался, но после этого меня еще сильнее избили.

— Попробуй не обращать внимания с самого начала и не отвечать ему.

— Легко сказать! Он меня дебилом называет и другими плохими словами.

— Ты же не дебил, так? И другим плохим словам не соответствуешь!

— Не соответствую!

— А он этими словами привлекает твое внимание, заманивает. Хочет, чтобы ты разозлился и побежал за ним. Его это веселит и дает ощущение власти над тобой. Не давай ему это почувствовать!

— Но-о-о… — неуверенно протянул Алешка.

— Попробуй! Просто попробуй! Не отвечай ни на его слова, ни на его провокации. Как будто он не к тебе обращается. Или как будто его нет. Но, как запасной вариант, только на крайний случай, если он все же ударит, дай ему сдачи. Только бей со всей силы! Так, чтобы ему не захотелось добавки! Никогда!

Алешка рассмеялся и обнял своего учителя-друга.

Какое-то время совет по игнорированию прекрасно работал. Но в один день Киму, его обидчику, пришло в голову кидаться галькой, что, конечно же, не мог проигнорировать Алешка и побежал за ним, метко возвращая острые камешки. Тот внезапно остановился, развернулся и с широкой улыбкой врезал Алешке… Под детский гогот он упал прямо по середине площадки, скорчился и беззвучно заплакал. На следующей перемене Ким подошел вплотную к Алешке и злорадно прошептал:

— Хочешь снова по яйцам, дебил? Я знаю! Хочешь! Отвечай, придурок!

Алешка рассвирепел, в глазах потемнело. Его тело напряглось и отпружинило головой в лоб обидчика. От удара в голове засверкало и все закружилось. Но через мгновенье он увидел, как оседает грузное тело Кима на пол. Дети молча собрались вокруг, но уже через несколько секунд, истошно вопя, рассыпались цветными горошинами. Когда вбежала учительница, Ким сидел на полу и непонимающе крутил головой по сторонам. Молча указал на Алешку пальцем. Несмотря на то, что наш герой весь день просидел наказанным, а шишка во весь лоб сильно болела, безмерная радость с лихвой компенсировала неприятности. Больше он никому не позволит обижать себя!

Алешкины родители пытались разрешить семейные проблемы, переехав в Испанию. Но как они ошибались! К старым нерешенным проблемам добавились новые.

Девять лет назад молодой англичанин Джон, завсегдатай баров и всевозможных увеселительных учреждений, лишился поддержки родителей. К тридцати годам он не освоил профессии, никогда не работал, уже страдал алкоголизмом и нажил кучу долгов. Выход видел в знакомстве с состоятельной немолодой женщиной. Вскоре в одной забегаловке встретил заливающую свое одиночество Ирину, брошенную мужем и повзрослевшим сыном. Она всячески потакала прихотям Джона, боясь снова в свои сорок восемь остаться одинокой. В алкогольном угаре они зачали ребенка. Сыграли свадьбу. Алешка родился слабым. Сутками напролет плакал, что сильно раздражало Джона. Он начал пить ежедневно, не приходил домой. Ирина его находила спящим на улицах с бомжами и даже на свалках. Перестала давать деньги. Но всегда находился «добрый человек», готовый поделиться выпивкой. Затем последовали годы лечения от гепатита и всего, что подарила уличная жизнь.

К пяти годам у Алешки развилась тяжелая астма. Тогда и созрела идея переехать в теплый климат, где целительные море и воздух вылечат всех и от всего сразу.

Испания — винный рай — пришлась по вкусу во всех смыслах этого слова. Джон быстро обзавелся друзьями. Языковой барьер никогда не был препятствием. Где ни проснешься — везде дом родной. Солнце греет. У входа в ближайший супермаркет всегда подкинут монетку хотя бы на пиво. А если повезет, то и на хлеб. Ближе к обеду обязательно встретятся на пути гостеприимные компании, пригласят «на огонек».

Ирина перестала его искать. Каждый вечер коротала на террасе за бутылкой красного вина. Воображение рисовало развратные сцены с участием мужа-изменника в объятиях страстных испанок. Утром чувствовала себя больной, отправляла сына в школу, а сама посещала врачей, жалуясь на обострение всевозможных хронических заболеваний. Врачи, чтобы отделаться от назойливой пациентки, выписывали очередные таблетки, от которых становилось хуже. Приходилось лечиться красным вином.

Общение с сыном она свела до бытового минимума: утомляли глупые детские рассуждения и раздражало непослушание.

Благодаря средиземноморскому климату у Алешки прошла астма. Но мама продолжала пичкать его многочисленными таблетками. Так она заботилась о сыне. Устроила его в частную английскую школу, где каждый месяц обучения стоил более тысячи евро. Даже несмотря на это, Алешку хотели выгнать, так как не тянул. Но Ирина не сдалась, нашла универсального преподавателя, Альберта, интеллигентного, свободно владеющего английским языком, который вытянул Алешку на десятки. Неосознанно мальчик пытался привлечь внимание матери, делая все наоборот, провоцировал ругань и затрещины. Зато все ее внимание в эти минуты было с ним. Потом он долго плакал у себя в комнате, а она сидела на террасе, запивая одиночество длинными глотками спиртного. Смотрела вдаль, представляя своего мужа в объятиях очередной жаркой женщины. А Джон в это время валялся в бессознательном состоянии под кустом или в грязном цыганском переулке. Проснувшись на рассвете, он не вспомнит ни о жене, ни о сыне. Пойдет, еле волоча ноги, искать ближайший супермаркет.

К сожалению, многие семьи, переехав, распадаются. Нерешенные проблемы становятся невыносимыми. Деньги тают, работу найти трудно. Многие мужья возвращаются на родину зарабатывать, чтобы содержать жену и детей. Со временем заводят новые отношения. Эмигранты теряют друзей, родных, работу, социальное и финансовое положение, себя… Не все выдерживают… Не все выживают…

Глава 8. Запись вторая. Предназначение

Мы сами выбираем предназначение. Осознанно. Зачастую совсем в несознательном возрасте.

Взрослые слышат от маленького ребенка мудрые высказывания, удивляются или смеются. Дети гораздо сильнее взрослых связаны с тем кладезем знаний, который я созерцала там. Почти все взрослые теряют это чувственное восприятие мира, поэтому истребляют его в детях.

Я рано себя помню. Каждое утро по дороге в ясли над нами кружили вороны. Они подлетали близко и заглядывали в коляску, словно пытаясь поговорить со мной. До сих пор помню любимую воспитательницу, Елену Викторовну, с теплым взглядом, и другую, Елену Николаевну, с холодным. Когда мне исполнилось три года, помню разговор мамы с нянечкой о моем переводе в детский сад рядом с домом. Первое ощущение утраты друзей и дорогих людей. Беспомощность перед ситуацией.

Именно тогда все мое естество восстало против нового детского сада.

Маме выдали путевку в санаторий, и все тяготы моего непослушания легли на хрупкие плечи Светы, маминой приятельницы, которую я считала своей лучшей подругой. Мы со Светой быстро договорились: если я сворачиваю демонстрацию неприятия перемен, тогда смогу каждую субботу навещать маму.

Двор санатория оказался уютным парком с раскидистыми кленами, журчащим фонтанчиком и бюстом В. И. Ленина при входе. Света усадила меня на скамейку и наказала ждать ее возвращения. Я наблюдала за солнечными зайчиками и брызгами фонтана, за неспешными прогулками и тихими беседами. Вывезли больных в инвалидных креслах. Стулья с колесами показались очень занятными, но внимание быстро переключилось на женщину, помогающую тем, кто не мог самостоятельно передвигаться. Она сильно отличалась от остальных, даже от других работников в белых халатах. Светилась. Я впервые увидела солнце, исходящее от человека.

Не помню, как оказалась около нее. Поправив бабушке шарфик, она ласково обратилась ко мне:

— Здравствуй, малышка, ты пришла кого-то навестить?

— Здравствуйте! Да, маму. Я должна сидеть на той лавочке, — указала я пальцем.

— Тогда тебе надо вернуться.

— Я только хотела сказать, когда вырасту, хочу стать как вы! Помогать людям!

— Значит, надо выучиться на врача, и ты сможешь гораздо больше, чем я, — она произнесла так, будто знала наверняка мое будущее и предназначение. Женщина наклонилась ко мне и положила руку на плечо. В бездонных зеленых глазах плескалась бесконечная доброта и любовь. Она нежно улыбнулась и засияла еще сильнее.

С этого момента я знаю свое предназначение — помогать людям. До определенного момента полагала, что это означает быть врачом и лечить людей. Но со временем мне открылись другие возможности.

Глава 9. Выставка

Альберт не относил себя к ценителям искусства. Новости типа: «В наш город приехала эксклюзивная выставка „Вне времени“ художника с мировым именем, чьи картины были раскуплены еще до открытия экспозиции…» его не волновали. Странных афиш с гигантскими буквами ДОК, расклеенных по всему городу, не замечал.

Уставший и голодный, он брел после работы домой. У галереи толпились люди. Вот-вот откроют выставку. «Зайду, — подумал он. — Возможно, удастся урвать что-нибудь с фуршета!»

Коротая время в ожидании закусок, внимательно рассматривал одну картину за другой: «Не могу понять, что так изумило и поразило коллекционеров?»

— Вам правда интересно знать, что есть в этих картинах кроме краски? — прозвучал мелодичный голос за спиной.

«Неужели я произнес это вслух?» — подумал Альберт и обернулся. На мгновенье он потерял дар речи, так как утонул в магическом взгляде фиолетовых глаз.

— Я — ДОК, — улыбнулась элегантная женщина.

— Так… так… это вы написали все эти… эти… шедевры?

— Вы так не считаете, не правда ли? Вы — художник?

— В каком-то роде… Я — архитектор. Альберт. Честно сказать, думал, что художник — мужчина. Вы очень известны и популярны уже много лет, картины распродаются моментально. В чем секрет? Извините, ни в коем случае не ставлю под сомнение ваше творчество, но все же…

ДОК грустно улыбнулась. За хрупкой женщиной средних лет с миловидным лицом и необыкновенным взглядом скрывалось манящая сила. Ее притяжение настолько дурманило и влекло, что Альберт не обратил ни малейшего внимания на официантов, проносивших мимо аппетитные закуски из морепродуктов, изысканные сыры, фрукты и шампанское.

— Дело не в картинах, — быстро ответила она, развернулась и направилась к выходу.

Резкое ощущение утраты острием вонзилось в грудь.

— Простите! — успел он выкрикнуть, прежде чем она скрылась из виду.

Жующая толпа, жадно рассматривающая картины, резко повернула головы в сторону крика.

— Простите, — тихо произнес Альберт.

До закрытия выставки он, как потерянный, бродил среди людей, бурно обсуждающих жизнь и творчество ДОКа. Узнал, что большая часть гонораров от продаж картин уходит в клиники на научные разработки. А сама художник ведет затворнический образ жизни, не любит появляться в обществе и давать интервью.

Из толпы выделялся один прожорливый тип. Большие с толстыми стеклами очки постоянно сползали, обнажая выпученные глаза, пристально следящие за посетителями.

— А этот-этот! — дожевывая кусочек кальмара, кивал он в сторону сухонького старика в старомодном черном костюме, через лупу рассматривающего подпись на одной из картин. — Посмотри на него, Елена!

— Ну чем он тебе не угодил, Крис! По крайней мере, пришел ради живописи, а не ради фуршета! — Елена, пожилая женщина с седыми волосами, затянутыми в тугой пучок, покачала головой.

— И правда! Все остальные пришли пожрать! — потянулся он к корзиночке с паштетом. — И всем плевать, что художник умерла!

Альберт находился совсем рядом, поэтому отчетливо разобрал все слова, несмотря на «паштетную» дикцию Криса.

— Извините, я правильно понял, что художник, чьи работы представлены на данной выставке, умерла? — спросил Альберт.

— А что тут понимать! — отправляя в рот оливки, продолжал Крис. — Вы что, некрологи не читаете?

— Нет, — растерялся Альберт.

— Очень плохо! — глотнул шампанского Крис. — А вот мы теперь не знаем, искать ли нам нового художника. Кто нашу работу будет оплачивать? — понизив голос, наклонился к Альберту: — Вы, случайно, не ее родственник?

— Нет, но мне кажется, я видел ее у входа.

— Вам показалось! Мы, работающие здесь более десяти лет, ни разу ее не видели! Ни поклонники творчества, ни коллекционеры — никто не видел! — прочеканил Крис, тряхнул головой, очки переместились на кончик носа. Он подхватил их за дужку пухлыми пальцами и ловко вернул на место. Проведя ладонью по редким волосам, слегка прикрывающим блестящую лысину, добавил: — Она умерла! Завещание не написано! Родственников нет! Кто оплатит нашу работу?

Вмешалась Елена:

— Ты только о деньгах думаешь! Можно подумать, она плохо платила! Два дома построил! Кучу машин поменял! Наверняка миллионы на счету! И все тебе мало! Нет чтоб пожалеть бедняжку! — Елена всхлипнула. — Одна жила, одна умерла. А ведь молодая совсем была, сорок лет всего. И так внезапно!

— А че жалеть-то? — Крис остановил проходящего официанта с пирожными, аккуратно выложенными на подносе. Взял одно из центра и закинул в рот. Тут же взял еще пару. — Хотя есть мнение, что убили ее… — тут он осекся, быстро оглянулся и засунул в рот сразу оба пирожных.

— Что ты болтаешь? — укоризненно прошипела Елена. Похоже, ее не удивило высказывание коллеги.

Крис усиленно жевал, мычал и мотал головой.

— Не слушайте! — притворно-ласково обратилась Елена к Альберту. — Напился уже, вот и несет чушь. Может, не умерла вовсе, плохая шутка. Наверно, уехала. Нас не уведомляли, зарплату получаем… пока… Вы интересуетесь творчеством?

— Да, в какой-то степени…

— Пойдемте, я покажу лучшие работы! Только они все проданы…

Елена провела полноценную экскурсию по выставке. К каждой картине прилагалась хорошо продуманная красивая история. Но это не дополняло, а, наоборот, отнимало их души, способность быть трактованными зрителем. Грустно.

Альберт понуро брел среди оживших после сиесты улочек. Магазины и рестораны манили аппетитными запахами и живой музыкой. В животе подсасывало. На выставке так ничего и не съел.

Придя домой, нашел в интернете всю доступную информацию: ДОК — это творческий псевдоним художницы, которая скрывает имя и лицо. Ни одной фотографии. Странно. Внезапно скончалась. Обстоятельства смерти не раскрывали. Та женщина с выставки вполне могла быть ей, хотя выглядела моложе. Эти глаза… Может, вообще показалось, что видел ее?

Несколько дней Альберт не находил места. Возвращался снова и снова на выставку, расспрашивал персонал, но ответ был один: художник не посещает свои выставки. Кого же он видел тогда? Или это был сон наяву? Зыбкое ощущение утраты тоской плескалось в груди.

Глава 10. Странности

Помните, как у Марселя Пруста, вкус пирожного Мадлен с травяным чаем уносит героя в воспоминания о детстве?

Альберт, придя домой, обнаружил, что есть нечего. Идти в магазин было лень, поэтому пришлось посыпать черствый кусок хлеба солью, налить сверху растительного масла, — и… идеальная машина времени заработала! Ломтик хлеба перенес его в пионерский лагерь — самое счастливое место из немногих воспоминаний детства и отрочества.

Вдоволь набегавшись и напрыгавшись на дискотеке, после отбоя совсем не хотелось спать. Растущий организм требовал компенсации расточительного расхода энергии. На выручку приходила вожатая, сохранявшая остатки хлеба после завтрака, обеда и ужина. Наступало самое волшебное время — время страшных историй, сдобренных хлебным лакомством.

Каждый год в школе начинался сочинением «Как я провел лето». Дети писали про путешествия, бабушкины пироги, огород, речку, рыбалку или про море. Альберт с грустью писал про лагерь. Ему невыносимо горько было покидать любимый лагерь так надолго! Там была его настоящая жизнь! Не ходить строем, петь песни и соблюдать режим — это всего лишь правила игры, которые надо было принять. Лагерная жизнь давала возможность быть самим собой, строить отношения с другими детьми и самому решать, кто тебе друг, а кто враг. Спорить, драться, отстаивать свои интересы, дружить до скончания веков и хранить чужие секреты. Незаметно сбегать с территории лагеря, чтобы тайными тропами пойти в лес на кабана и, заслышав в глуши странные звуки, удирать что есть мочи. Или пойти в ближайшую, километров десять, деревню Синьково. Это было непростое приключение, поэтому шли самые отчаянные. Надо было выйти из леса со стороны болот. Единственной невидимой тропой через болото были кочки. Альберту посчастливилось первые разы пойти со старшими ребятами, которые показали, где и как надо перепрыгивать и куда ни в коем случае нельзя наступать. После болота шли нескончаемые поля колючей пшеницы и высокой кукурузы, затем заросли борщевика. Альберт прекрасно помнил, как увязавшийся за ними мальчик из младшего отряда, не послушав предостережений, обжег руки до гигантских пузырей. Он так вопил, что ребятам пришлось нести его обратно в лагерь. Когда проходили болото, Альберт держал ноги бедолаги и не видел брод. Оступился одной ногой. Трясина моментально начала засасывать. Хорошо, что кед был плохо зашнурован и выпустил ногу. Альберт никогда не рассказывал, где потерял этот кед. Ни вожатым, ни родителям. Несчастного мальчика с ожогами донесли до медпункта, оставили там и наказали молчать. Он справился. Долго потом ходил с забинтованными руками.

Кроме того случая и нескольких раз, когда кого-то приходилось вытаскивать из болота, они всегда доходили до деревни. Там с участков прямо на улицу свисали смородина, крыжовник и вишня. Они шли радостные и перемазанные фруктами. Конечная цель в деревне — единственный магазин. Скидывались, покупали жвачки и чипсы. За пару часов обратного пути все съедали и сжевывали. Делили поровну, никто не пытался урвать побольше. И это был кайф. Не было ни часов, ни компаса, но они никогда не терялись и всегда возвращались к обеду.

В тот год, когда Альберт не поехал в лагерь, он понял, что детство закончилось.

Альберт засыпал, представляя, как он бежит от сказочной поляны к столовой. Запах леса и грибов. Поют птицы. Под ногами лягушата, ведомые невидимой силой, спешат куда-то. Альберт остановился, присел и поймал одного. Тот отчаянно толкался, пытался разжать кулак. Альберт улыбнулся и выпустил малыша. Со стороны оврага послышалась тихая музыка. Альберт побежал туда. У крутого склона на поваленном дереве сидел араб, перебирая струны непонятного древнего инструмента. Он не замечал мальчика, остановившегося неподалеку и уставившегося на длинные пальцы, ловко цепляющие струны. Звуки окружали, складываясь в мелодичные фразы:

Хочется верить в доброту мира,

Хочется жить в красоте и любви.

Мы выросли и изменились,

Но в общем остались детьми.

Мы так и играем, кто в прятки,

А кто-то в террор и войну.

Несемся сквозь жизнь без оглядки,

Не спрашивая: «Почему?»

Мы все здесь, даже если нас нету,

Мы живем, даже если ушли.

Мы все — дети нашей планеты.

Мы уйти просто так не могли.