Бесплатный фрагмент - Сирота земли. Спасение

Когда в жизнь человека приходит война его сердце наполняется болью. Боль остаётся с ним навсегда. Сначала кажется, что в сердце нет места ничему, кроме боли, но со временем, боль будто бы сжимается, становиться более концентрированной и занимает меньше места, освобождая пространство для других эмоций. Однако боль не исчезает и не даёт о себе забыть, она только любезно позволяет своему носителю жить дальше, не забывая о том, что с ним произошло.

Большинство людей в мире хоть раз в жизни слышали слово беженцы, но вряд ли они задумывались что это за люди, что у них на душе и на сердце. Эти люди, лишенные домов, привычного уклада жизни, родных, становятся сиротами земли.

Я беженка, я сирота на этой большой земле. Мой дом разрушен, мой народ разбросан по всему миру, с одиннадцати лет я вынуждена жить на чужбине.

Когда война отпустила свои клещи и можно было вернуться на родину, я уже была взрослой девушкой, по другому воспитанной, с другими взглядами, не говорящей на своем родном языке, чужой для своей родины.

Приезжавшие родственники из Армении называли меня русской, говорили, что я совсем другая, не так должна думать и вести себя настоящая армянская девушка. А в России меня называли армянкой, потому что внешне я была армянкой и была не такая как русские девочки по характеру, черезчур закрытая, закрепощенная.

Самое страшное в этой ситуации, что и я чувствовала, что они правы, я не была уже ни русской, ни армянкой, и та и та культура и мировоззрение были для меня чужими. От традиций и обычаев Армении я отвыкла, слишком мала была, когда уехала, чтоб они закрепились, а к традициям и обычаям в России не привыкла, так как родители всячески ограждали меня, пытаясь сохранить дух армянки во мне. Получилось то, что получилось, девочка без нации. Страшно понимать это самой, больно от мысли, что ты белая ворона везде, но как это исправить…

Я не одна такая, ежегодно от кровопролитных конфликтов на земле крова и родины лишаются миллионы людей, которые вынуждены стать беженцами. Часть из них обосновавшись на чужбине, так и не смогли обрести там свою родину, но и вернуться уже тоже не могут, по разным причинам. Эти люди такие же сироты земли, как я. Об этом молчат, стыдятся, стараются скрыть. Из страха стать сиротами земли люди на чужбине создают общины, пытаются учить своих детей культуре и языку своего народа, лишь бы не терять нить, связывающую их с родиной, которая с каждым днём жизни на чужбине становиться все тоньше и тоньше и рано или поздно у большинства обрывается.

Глава 1

Если бы человек мог знать, что предстоит ему по жизни пережить, согласился бы он пройти этот путь или сошел бы с дистанции, даже не решившись, на такое приключение. К сожалению, ни у кого из нас нет такого выбора. Как бы мы не мечтали, как бы ни готовили себя к счастливой, беззаботной и безбедной жизни, жизнь может изменить правила игры в одночасье — болезнь, смерть, война ни у кого не спрашивает разрешения, просто молча приходит и становится частью судьбы человека, не давая ни права голоса, ни права выбора. Так произошло и с моей жизнью.

По всем канонам современного общества я должна была прожить хорошую, даже может счастливую жизнь. Я родилась в любящей, обеспеченной семье, росла в хорошем доме, под присмотром мамы, бабушек и нянь. У меня была своя красиво отделанная комната заваленная игрушками, часть из которых я даже не успевала распаковывать. К пяти годам у меня был счет в банке с кругленькой суммой для безбедного будущего. И ни у кого тогда не было сомнения, что жизнь, которая меня ждет, будет безоблачной и счастливой.

Пожалуй, мои первые четкие воспоминания о еще счастливых временах можно отнести к возрасту четырех-пяти лет. Мой взгляд устремлен в прошлое и как в тумане, но уверенно я вижу сад, дом, скамейку. Я на балконе он узкий с железной решеткой, которая не так уж и надежна; в руках держу какой-то сосуд с водой, наверное, ковш и у меня желание отвлечь двоюродного брата Эрика от чтения книги. Он на скамейке в саду под балконом. Я размахиваюсь и опрокидываю всю воду разом, и тут наступает явное ощущение неминуемого мщения за нарушенный покой. Брат на скамейке с ужасом глядит на мокрые странички книги. Вот я вижу, как он аккуратно кладет ее, но тут же его движения становятся резкими, непредсказуемыми. Я спускаюсь к нему по лестнице. Эрик хватает шланг, включает воду, и через пару мгновений уже я мокрая и обиженная бегу к дому. Я хотела показать свое новое платье, а теперь придется переодеваться. Жаль, чувство обиды переполняет меня, но через каких-то полчаса я уже абсолютно счастлива. Я на диване в большой уютной комнате вместе с братом, мы играют, смеемся. Вокруг ощущается тепло и доброта.

Дальше я вспоминаю свой день рождения. Подруги мамы танцуют, зовут повеселиться. Я чувствую себя неловко, на мне куча одежды: вязаное платье, колготки, вязаные штаны, а главное она не умеет танцевать. Вокруг взрослые что-то говорят, обсуждают меня, но скоро они обо мне забывают, и я с большим облегчением ухожу играть в другую комнату.

Детство, в его обычном понимании, закончилось у меня, когда в двери моего дома постучалась война во всей своей уродливой форме и взрослые сразу постарели, а дети повзрослели.

Настало лето, я играла в саду целыми днями. Я жила на улице, где все дома частные — каменные двух- трех этажные со своим садом. Местность гористая и улица находилась под уклоном, поэтому в моем доме один этаж находился как бы под землей со стороны фасада здания и все три этажа были видны только с противоположной стороны. Иногда ко мне приходили подружки, иногда к ним в гости отпускали меня. Это были, наверное, лучшие дни в моей жизни, никаких забот, никаких обязанностей, любой каприз, любое желание исполняется. У папы свой бизнес, несколько дней назад он открыл к тому же еще и магазин.

К середине лета я стала замечать, что взрослые чем-то обеспокоены, по вечерам мужчины стали собираться во дворе чьего-нибудь дома и подолгу разговаривали, что-то обсуждали, спорили. В городе стали происходить странные перемены, которые коснулись и моего дома. Однажды к нам во двор въехал огромный грузовик весь груженый листами стали. Я спросила зачем они им, но мне ничего не объяснили.

Через два дня мужчины собрались во дворе моего дома, они очень бурно что-то обсуждали, мне стало интересно о чем они так спорят и, несмотря на то, что уже был глубокий вечер я пробралась на балкон второго этажа и спряталась там. Они говорили о каких-то вооруженных столкновениях на границе Армении и Азербайджана, обсуждали возможность вторжения на территорию Армении врагов.

Город, в котором жила моя семья был приграничным и один из первых удар случись беда пришелся бы на него. Из разговора было ясно, что мужчины бояться не захвата города, он был более чем укреплен — вокруг высокие непроходимые горы и только один въезд, который тщательно охраняется; они боялись осады и бомбежек. Ведь если въезд один, то и выезд тоже один, враги могли перекрыть его и тогда город уже ничего не спасет, население останется в ловушке, обороняться когда ты внизу горы, а тебя бомбят сверху почти бесполезно.

— Надо обязательно сделать запасы топлива и пропитания — несколько раз повторил высокий седовласый мужчина, остальные с ним активно соглашались.

Этот вариант был худшим, его не исключали, хотя большинство мужчин отказывались верить в возможность такого исхода. Но, как оказалось позже, они ошибались.

Глава 2

Война неумолимо приближалась к городу. Теперь уже все от детей до взрослых обсуждали возможные последствия нападения. В один из таких дней по телевизору объявили, что между Азербайджаном и Арменией подписан мирный договор, а это значило, что войны удалось избежать. В этот день люди впервые за несколько месяцев легли спать с надеждой на лучшее. Примерно в два часа ночи город проснулся от жутких взрывов — это была установка град, город бомбили.

В этот день я легла спать рано, но никак не могла заснуть, ей почему-то было очень страшно, она несколько раз включала свет и осматривала комнату. Я никак не могла успокоиться и решила взять в кровать себе мягких игрушек, чтобы немного поиграть и успокоиться.

Грохот, яркая вспышка, что-то посыпалось на меня, я попыталась встать с кровати, встала на коленки и тут же пожалела, что-то острое впилось мне в ноги, от боли я резко дернулась и упала на пол.

— Что случилось, ты живая, где болит, — услышала я в темноте голос мамы.

Тут же кто-то включил свет в комнате, от яркого света резануло в глазах и я невольно прикрыла их.

Я почувствовала как меня взял на руки папа и сказал:

— Ее видимо оглушило, она ранена, надо в больницу.

Я открыла глаза и тихо сказала:

— Болит спина и ноги.

— На тебя упали осколки выбитого окна, порезали спину и впились в ноги, поэтому и болит, ничего страшного нет, сейчас поедем в больницу, там все обработают и пройдет, — тихо-тихо только мне одной говорил папа, а сам бежал со мной на руках по лестнице вниз со второго этажа к гаражу, где была его машина.

Меня он положил на заднее сиденье, а сам сел за руль.

Когда мы выезжали за ворота прогремел второй взрыв, бомба попала в сад к соседям, которые выращивали гвоздики, цветы взлетели вверх в перемешку с землёй и застучали по крыше машины. Я разглядывала как свисают убитые цветы с крыши по дороге в больницу. Когда мы подъехали к больнице наконец то сработала воздушная тревога, ужасный звук, от которого холодеет на сердце, звучал над городом, вводя в ступор многих горожан. Вместо того, чтобы найти укрытие, они оставались на месте и просто опирались по сторонам. Больница была переполнена, люди везли сами раненых. Папа отнес меня на руках к двери кабинета, открыл дверь с ноги и спросил:

— Самвел сегодня дежурит?

— Я здесь, что такое? — услышала я голос дяди Самвела.

— Асю ранило, посмотришь? — сказал папа, передавая меня в руки дяди Самвела.

— Конечно, конечно, пойдем моя сладкая, сейчас все вылечим, чтоб руки отсохли у тех, кто посмел навердить моей племяннице, — дядя Самвел очень бережно положил меня на кушетку, сделал обезболивающий укол и осторожно начал вынимать одно стёклышко за другим, обрабатывать раны и где была необходимость зашивать их. Спина была вся посечена, раны были неглубокими, но шрамы остались на всю жизнь.

Коленки пострадали больше, я придавила весом осколки, когда пыталась встать и они глубоко впились, пришлось накладывать швы. Шрамы на коленках и бедрах долгие годы были для меня причиной не носить юбку, было неудобно, когда каждый раз спрашивали что случилось, почему шрамы…

Когда мне все уже подлечили, бомбежка закончилась, сирену выключили и в больнице уже не было места даже в коридоре, тяжело раненых привозили каждые две-три минуты. Папа решил забрать меня домой, дядя Самвел дал с собой все необходимое для перевязки и объяснил что и как делать.

— Вот, моя сладкая, я папе твоему все рассказал как и что надо делать, чтобы твои раны быстро зажили, но я как только освобожусь в больнице обязательно тебя навещу, договорились? — добрым голосом обратился ко мне дядя Самвел.

— Договорились, — ответила я.

— Дядя Самвел, почему я так сильно хочу спать? — спросила я.

— Это хорошо, ты поспи, я укол тебе обезболивающий сделал, там ещё успокоительный компонент есть, чтоб ты расслабилась и отдохнула, так быстрее поправишься, ну все я пойду другим помогать, вон сколько людей пострадало, целую милая моя, поправляйся скорее, — сказав это дядя Самвел и побежал к другим пациентам.

Папа нес меня до машины на руках, лицо его было напряжённое, он молчал, но видно было что мысли в его голове мечутся и не могут найти согласия.

— Папа, не переживай за меня, уже даже не болит, все пройдет, — сказала я ему, стараясь приободрить.

— Я не переживаю, милая, я просто думаю, что нам делать дальше, это война доченька, надо подумать хорошенько взрослым, а ты не обращай внимания, твое дело сейчас спать и поправляться скорее, — ответил папа и снова замолчал до самого дома.

У дома нас ждала бабушка, она когда узнала, что меня ранило, вышла к калитке и не уходила домой, не поддавалась ни на какие уговоры, все говорила:

— Отстаньте от меня все, я никуда не пойду, пока мою Асеньку домой не привезут, пусть меня хоть расстреляют тут, зачем мне жить без моей внучки.

Остальные члены семьи в итоге отступили и оставили ее ожидать у калитки.

— Вай, моя душа, мой цветочек, как же так случилось, почему не меня вместо тебя ранило, чтоб эти ироды подохли, как они так посмели с моей внучкой поступить, — причитала бабушка, увидев меня, всю забинтованную, на руках у папы.

— Все, все, не прочитай, поправиться, ничего страшного, иди давай домой, покорми ее лучше и присмотри, чтобы поспала, — скомандовал папа бабушке.

— Да, да, конечно, я все сделаю, неси мою внученьку домой скорее, я сейчас все сделаю, — сказала бабушка и побежала в дом вперёд нас.

Я даже не знала, что моя бабуля, которая кряхтела целыми днями, что ноги болят, так умеет бегать. Бабушка мне принесла мое любимое пюре с котлеткой, напоила чаем с гатой и уложила спать. Мне было так спокойно рядом с ней, что я моментально провалилась в глубокий сон.

Проснулась я от воя сирен, все бегали и собирали вещи, документы, еду, теплую одежду. Папа прямо в одеяле меня понес на руках в подвал, я и не знала, что под нашим домом есть такой подвал.

Это была земляная комната три метра на два, внутри было трудно дышать — пахло бензином и соляркой. Как она узнала позже этот подвал вырыли недавно, над ним были выложены стальные листы — это было бомбоубежище. Но никто не ожидал, что оно понадобиться так быстро, и поэтому там хранили бензин и солярку, которые в связи с приближающейся войной стали настоящим дефицитом.

В комнате стояли рядом друг с другом односпальные металлические кровати и висело радио. Меня положили на одну из кроватей, на другой лежала бабушка, родители все бегали в дом приносили необходимые вещи, лекарства, еду. Когда в очередной раз они вышли из подвала раздался грохот от разорвавшегося снаряда, он попал в сад и взрывной волной их отбросило об стену дома, на время мама потеряла сознание, папу контузило. Но он смог собраться и втащить маму в подвал, закрыл дверь и успел в последний момент, потому что тут же второй снаряд упал уже гораздо ближе, если бы они остались там, то погибли бы.

Эта бомба была первой ласточкой того ужаса, который моей семье еще предстояло пережить.

Глава 3

Дядя Самвел меня так и не навестил, ни в этот вечер, ни на другой день, я решила спросить у родителей.

— Папа, а почему дядя Самвел не приходит? Он никогда еще меня не обманывал, он ведь обещал навестить, — обратилась я к папе.

— Асенька, война же, много раненых, он на работе, не может пока вырваться, — ответил папа, при этом отвел взгляд.

Я знала это выражение лица, он так делал, когда не мог сказать правду.

— Зачем ты мне врешь? Моя погибшая учительница, Маргарита Сергеевна, считала, что мы достаточно взрослые, чтобы знать правду, она всегда была честна с нами, — сказала я, прямо смотря в глаза отцу.

— Ты права Ася, ты давно уже не по годам мудрая девочка, ты имеешь право знать правду, дядя Самвел погиб тем же вечером, что ты его видела, при очередном обстреле снаряд попал в дом, где находились его жена и дети, он пытался им помочь, стена дома обрушилась прямо на него, они все погибли, — с нескрываемым горем в голосе сказал папа.

Я не стала ничего отвечать, мне было больно это услышать, я всех их очень любила, они часть приходили к нам в гости, это было ужасно несправедливо, что вот так оборвалось только жизней хороших людей.

— Господи, пожалуйста, забери меня к себе, мне больно и страшно, так не должно быть, я не хочу жить среди всего этого ужаса, забери меня, пусть меня убьют и я попаду на небеса! — такова была моя молитва, безмолвно обращённая к небу, каждый раз как начиналась бомбежке и каждый раз, как умирали мои близкие.

Мне было девять, когда начался это кошмар, за пару месяцев я не просто выросла, я состарилась душой, я выплакала все слезы, потратила все отчаяние, которое было выделено на мой век и просто ждала, когда же моя очередь настанет покинуть этот мир.

Я помню, как в первые месяцы бомбежек, когда ещё у всех теплилась надежда на возможное возвращение к мирной жизни, и в школах пытались проводить занятия, моя учительница спрашивала у детей, кем бы они хотели стать, когда вырастут.

— Я хочу стать врачом, чтобы лечить раненных, — сказал Вардан, главный хулиган класса.

В другое время класс бы рассмеялся, ведь Вардан плохо учиться, какой из него может выйти врач, но тут все промолчали, время изменилось, и изменило детей.

— Я хочу стать военным, чтоб помочь победить нашим, — выкрикнул с места Артур.

Артур был очень упитанным мальчиком и страдал от врождённого дефекта стопы, при ходьбе был вынужден прихрамывать, конечно же, он по состоянию здоровья не смог бы отучиться на военного, но и тут дети промолчали.

Все думали кем бы им стать, чтобы помочь поскорее закончиться этому кошмару и каждый пытался придумать что-то действительно важное и нужное.

Девочки мечтали стать портнихами и поварами, чтобы сшить хорошую форму военным и накормить нуждающихся. Все уже сказали свои желания, я молчала. Учительница подошла ко мне и спросила:

— Ася, милая, по моему, ты нам так и не сказала, кем ты хочешь стать когда вырастить или я не услышала?

— Маргарита Сергеевна, я не сказала, потому что я не вырасту, я умру ребенком, война рано или поздно отберёт мою жизнь, — тихим серьезным тоном сказала я.

В классе повисла гробовая тишина, все дети ждали, что сейчас скажет учительница, а она молчала.

Маргарита Сергеевна прекрасно понимала, что Ася вполне может оказаться права, вчера она вела урок в классе, где уже погибло четверо учеников, это у них пока все дети целы, но в других классах уже знают, что такое хоронить своих одноклассников. Ей конечно же следовала соврать, сказать, что все выживут и будут жить долго и счастливо. Так говорили вокруг все взрослые, смотрели в глаза детям и вопли. Маргарита Сергеевна не могла так поступить, она посчитала, что суровая правда гораздо честнее и уместнее, чем обман и ничем не подкреплённое обнадеживание детей. Они уже за эти месяцы насмотрелись и натерпелись, стали взрослыми не по годам, обмануть их сейчас равно предательству.

— Ася, мои дорогие ученики, как бы мне хотелось сказать, что все скоро образуется и никто не пострадает в этой войне. Но это враньё… а врать вам я не хочу. Да, кто-то из нас погибнет, может быть даже сегодня, на войне, никто не знает сколько проживет. Но если мы перестанем мечтать о будущем, значит мы уже мертвы, значит враг нас уже победил. Мы должны знать правду, но верить в лучшее и стараться не падать духом и продолжать мечтать, — ответила Маргарита Сергеевна Асе и всему классу.

На следующий день на урок пришла директор школы, в черном платке, все знали, что у нее героически погиб сын в первые дни войны, а дочь с двумя детьми пару дней назад погибла под завалами дома, после прямого попадания вражеского снаряда. Раиса Муратовна только похоронила своих родных, на ней был отпечаток безмерно горя и казалось что от нее веет могильных холодом, настолько ледяными и застывшими стали ее глаза.

— Здравствуйте, дети! Садитесь, пожалуйста, — тихим уверенным голосом сказала Раиса Муратовна.

— Сегодня уроков не будет, я пришла вас отпустить домой, но прежде я должна сообщить вам печальную новость, вчера при возвращении домой погибла ваша учительница Маргарита Сергеевна, она получила тяжёлое осколочное ранение, врачи не смогли её спасти. Я уверена она сейчас на небесах и оттуда смотрит на нас и желает нам всего наилучшего. Пожалуйста, сейчас спокойно соберитесь и идите домой, как дальше будут организованы занятия мы сообщим вашим родителям чуть позже, — сказав это Раиса Муратовна, ушла из класса.

Девочки заплакали, мальчики держались из последних сил. Они очень любили Маргариту Сергеевну, она была та самая учительница, который они могли рассказать все на свете и знали, что она не станет ругать или стыдить, а поймет и поможет.

— Ребята, нам лучше идти домой как велела Раиса Муратовна, Маргарите Сергеевне не понравилось бы, что мы сидим и просто плачем, — сказала Ася.

Дети молча засобиралась и пошли по домам.

С того дня моя жизнь разделилась на бесконечные ожидания конца очередной бомбежки и короткие перерывы, во время которых появлялась возможность немного погулять по саду. Тянулись недели, перерывы становились все короче, а бомбежки все более ожесточенными. Город жил ощущением смерти, не было дома где кто-нибудь не погиб. Люди умирали целыми семьями прямо в подвалах своих домов. Ася потеряла двух своих лучших подруг, родители говорили, что они с семьей уехали, но даже тогда она понимала что это ложь.

Самое страшное наступало после окончания очередной бомбежки, те кто остались в живых боялись выйти, боялись узнать о смерти родных и близких — рев взрывающихся бомб сменялся криком и плачем убитых горем людей.

Глава 4

Примерно в десять вечера, когда жители города начинали собираться ложиться спать, объявили воздушную тревогу, впервые город бомбили из самолетов, раньше были обстрелы только из установок град.

Я с семьёй спряталась в подвале, взрывы были слышны один за другим, такие оглушительно громкие, что казалось все взрывается прямо над головой. У моей матери сдали нервы и она начала рыдать в голос, отец молча смотрел на нее и не знал что делать, она уже его утомила этими истериками, и так нервы были на пределе, а тут ещё она такая нестабильная, даже детей ей оставить не получалось, чтобы пойти ребятам на передовой помочь.

— Мари прекрати истерику, это не поможет, ты же прекрасно знаешь, только детей пугаешь, выпей воды вот, — сказал папа и протянул маме стакан воды.

— Все умерли, ты понимаешь все! Мы тоже умрем, эту ночь никто не переживет, взрывы не прекращаются, ты что не понимаешь, — кричала она на отца, всхлипывая и размахивая руками.

Я смотрела на нее и думала, ну как же так, почему у меня такая мама, почему она ещё больше накаляет и без того адскую обстановку. Неожиданно для самой себя, я резко встала и влепила ей звонкую пощечину.

— Замолчи ты, да все умрем, сегодня, завтра, точно никто не знает, но эту войну вряд-ли переживём, так что сядь и не ори, утомила уже, — сказала я ей.

Мать стояла, схватившись за щеку, и ошарашено смотрела на меня. У нее явно не стыковалось в голове, как это ее тихая дочка ее ударила…

Этот поступок ребенка заставил ее задуматься над ситуацией, она на время прекратила свои истерики и лишь молча заламывала руки.

Правда хватило ее меньше недели, при очередной сильной бомбардировке с самолётов она так кричала, что ее вырвало, она выпила всю воду, чтобы успокоиться и требовала ещё. Находиться с ней в этой маленькой, сырой и тесной комнате, заменяющей семье бомбоубежище было просто невыносимо. Вокруг был грохот от взрывающихся снарядом, а рядом вой и крики матери. Я в какой то момент не выдержала, схватила теплую кофту, которая лежала у меня на коленках и бегом выбежала из бомбоубежища. Все так были заняты истерикой моей мамы, что не заметили, как я вышла.

Я пробежала через дом, выбежала на большой бетонный балкон на втором этаже дома, с которого был хороший вид на город и стала смотреть. Я слышала как звучит сирена воздушной атаки, видела, как пролетел над головой самолёт, поняла, что он сбросил бомбы, но не убежала, а стояла и ждала, молилась, всматриваясь в небо:

— Господи, забери меня, пожалуйста, забери!

Слез давно не было, не было и страха, осталось лишь ожидание неизбежного. Звук разорвавшегося снаряда оглушил меня, взрывная волна сбила с ног, на мгновение я потерялась где я и что происходит. Когда пришла в себя, то поняла, что мои молитвы не были услышаны, я жива, даже не ранена, просто получила небольшие ушибы при падении об бетонный пол балкона. Снаряд попал в крышу соседского дома, видно было, что дом сильно пострадал, я подумала:

— А соседи дома или уехали, а вдруг они только что умерли, наверно надо посмотреть, может кто ранен и нужна помощь, ведь до конца бомбежки никто не выйдет из своих убежищ, чтобы им помочь.

Я пошла к дому соседей, калитка оказалась закрытой, уже был поздний вечер и довольно темно, без света не было видно есть ли там кто живой иди нет. Я знала, что при бомбежке категорически запрещено включать любой свет, даже фонарик, поэтому сначала долго всматривалась в темноту, в надежде увидеть какое то движение, потом, поняв что это бесполезно решила пройти через сад. Между нашими садами был невысокий каменный забор примерно с мой рост, мы часто лазали друг к другу в сад, чтобы полакомиться грецкими орехами или кизилем, который рос не у каждого в саду.

Я, не обращая внимание на взрывы то и дело рвущихся снарядов, спокойно шла по саду, бежать боялась, так как могла в темноте наткнуться на что-то и упасть. Дойдя до забора, я ловко взобралась на каменную кладку и смело перелезла через забор. Немного поцарапала руки, но это было совсем не страшно, я даже внимание на это не обратила. Подойдя ближе к дому я поняла, что при попадании бомбы в доме были люди, был слышен еле уловимый в грохоте плач, я стала обходить разбросанные взрывом части стен и крыши дома и прислушиваться откуда именно доносился этот плач. Вскоре, ощупывая все вокруг себя, я наткнулась на ещё теплую руку, а рядом под завалами кто-то плакал. Я позвала:

— Кто там? Вы меня слышите? Вы ранены?

— Они все умерли, умерли, я одна, кажется ранена, меня придавило чем-то, не чувствую руку, — говорил женский голос, вперемешку со стонами и плачем.

Я тогда посмотрела ещё раз на руку и по кольцам на пальцах поняла, что это была рука тети Лили, соседки. Даже взрослый человек в этой ситуации бы испугался, растерялся, а я спокойно переложила руку подальше, чтоб не потерялась пока буду пытаться откапать раненую и принялась за работу. Меня как будто заморозила война, из всех эмоций осталось только сострадание и желание помочь ближнему.

— Тетя Лилия, это Ася, я попробую вас откопать, держитесь, — сказала я как можно громче, чтобы меня услышала тетя Лиля.

— Ася, деточка, ты что там одна? Уходи скорее, бомбят, и тебя убьют, беги не думай обо мне, зачем мне жить, мои дети вот рядом лежат мертвые, не дай Бог ещё с тобой что случится, уходи умоляю, — тетя Лиля причитала и причитала, Ася ее слышала, но у нее и в мыслях не было ее бросить.

Вскоре я разобрала завалы и увидела тело Мушега, маленький такой, будто спит, лежал на боку, правда голова была не естественно повернута. Я невольно отвернулась, потом взяла себя в руки, взяла тело малыша на руки и перенесла к руке. Ещё минута и я увидела саму тетю Лилю, когда уже почти ее всю освободила от завала, стало понятно, что рука ее покалеченная, застряла между двумя бетонными плитами, часть руки просто отрубило, остальное намертво прижало, это и спасало ее все это время от смерти. Иначе бы она уже умерла от потери крови.

— Ася, почему не слушаешь меня, слышишь как близко упала бомба, уходи, ты не сможешь одна поднять эти плиты, не рискуй своей жизнью, уходи скорее, — сквозь боль и отчаяние говорила тетя Лиля.

— Ничего, я сейчас приведу кого-нибудь на помощь, — сказала я и ушла.

Я обошла завалы дома и вышла на улицу из калитки, в промежутке между взрывами я слышала звук проезжающего автомобиля, значит где то военные рядом, ведь сейчас комендантский час и гражданским запрещено на улице находиться. Я огляделась, машины не видно, но на перекрестке есть еле уловимый отсвет, значит они там, подумала я и побежала туда со всех ног.

Не успела я добежать, как мне навстречу выбежал мужчина в военной форме с автоматом в руках и наставил его на меня.

— Стой, руки подними вверх, ты что здесь делаешь, сейчас нельзя на улице быть, из какого ты дома? — сыпал он вопросами.

— Я Ася, там женщина под завалами живая, но рука застряла, ей надо помочь, иначе она умрет от потери крови, вы можете ее достать и в больницу отвезти, другие нет, сами говорите, что нельзя на улице быть, — громко и четко ответила я.