Бесплатный фрагмент - Симфония для рояля и города

Симфония для рояля и города

Я писал эту книгу не только ради того, чтобы нарушить покой в душах несчастных библиотекарей, которым придется долго и нудно ломать головы, под какой рубрикой регистрировать ее в картотеке. Моя цель была намного масштабнее и разрушительнее. (Я честно вас предупреждаю).

Эта книга полна тайн, она буквально тонет в загадках и неопределенности. Мы будем вглядываться в калейдоскоп событий, которые под одним углом зрения напоминают свившихся в клубок гремучих змей, а под другим, таким же правдоподобным углом зрения, кажутся настоящей чертовщиной. Людей с пресыщенным умом или жестоких догматиков такая относительность восприятия весьма обеспокоит. Истинные верующие всех мастей должны бежать от этой книги, «как черт от ладана». Это предостережения. Я вас предупредил.

Роберт Антон Уилсон. «Моя жизнь после смерти».

События, описанные в этой книге, являются художественным вымыслом. Упоминаемые в ней имена и названия — плод авторского воображения. Все совпадения с реальными географическими названиями и именами людей, ныне здравствующих или покойных, случайны.

Учебник истории.

Каждый раз, вспоминая какое-либо событие, я вспоминаю его иначе, при этом мои предыдущие воспоминания остаются в памяти. То есть, все, что со мной происходило, вспоминается в нескольких вариантах. Я могу их принять все, могу выбрать любой по вкусу, а могу в панике разнести себе башню, и в следующую минуту вспомнить это, сидя где-нибудь в баре. Я словно живу одновременно в нескольких параллельных вселенных, окончательно перепутавшихся в моем сознании. Я как тот квант, который движется одновременно по всем возможным путям. Есть только два ограничения: все мои воспоминания рано или поздно приводят меня туда, где я вспоминаю; и в каждом воспоминании я — это я, то есть, я не могу стать супергероем, президентом страны, космическим вирусом или какой еще хренью. Других ограничений нет.

Говорят, однажды Мулла Насреддин вошел в лавку и спросил владельца:

— Ты когда-нибудь видел меня раньше?

— Нет, — ответил тот.

— Тогда откуда ты знаешь, что я — это я?

Я часто ощущаю себя героем подобных историй. И, правда, откуда я могу знать, что я — это я? Об этом говорит исключительно тот хлам, который свален в чулане с названием память. Именно она заставляет нас думать, что мы — это _________ (вписать самостоятельно). Моя память слетела с катушек, и начала выдавать результаты, достойные генератора случайных чисел. Я перестал быть человеком и превратился в толпу.

Насколько я помню (в моем случае эта фраза звучит как издевательство), у меня всегда были проблемы с ориентацией во времени. Я путал даты и дни недели, что временами создавало небольшие трудности обычно при заполнении каких-то бумаг, но большую часть своей жизни я благополучно обходился без этих подробностей. Наверно, поэтому я долго не мог осознать тот факт, что мое время отличается от времени окружающих. Иногда из моей жизни выпадали целые недели и месяцы, а иногда наоборот: я умудрялся проживать дни, которых не было больше ни у кого. Например, я точно помнил, что какое-то событие произошло 5 дней назад, тогда как мои приятели и даже мать (с отцом я боялся говорить на такие темы) утверждали, что с тех пор прошло 4 дня. Провалы в памяти было объяснить проще, чем появление лишних дней…

Потом в памяти начали появляться вещи, от которых мне становилось не по себе.

Определив себя как нормального сумасшедшего, я поспешил найти толкового психиатра. О том, чтобы пойти в поликлинику (для опытов) не могло быть и речи.

В конце концов, мне посоветовали Кирова Якова Семеновича — мужика чуть старше 40 лет с откровенно семитской внешностью. В своей работе он использовал гипноз, которым владел, как Спиваков скрипкой.

Перед погружением в транс у нас были обычные беседы, во время которых он обо всем меня подробно расспрашивал. Наконец, он усадил меня в удобное кресло, попросил закрыть глаза и начал рассказывать что-то вроде сказочки для детей. Я не заметил, как провалился в глубокое забытье. Когда я пришел в себя, он был похож на попавшего под молнию кота.

— Это немыслимо! — бормотал он, ошалело уставившись на меня.

Как я узнал позже, он обнаружил в моей психике нечто вроде черного ящика, для доступа в который необходимо вводить логин и пароль. Часть моего сознания или подсознания (этих психиатров хрен разберешь) были кем-то или чем-то заблокированы как от меня, так и от тех, кто пожелал бы несанкционированно покопаться в моей голове. Разумеется, с таким ему сталкиваться не приходилось, да и вряд ли придется еще когда-нибудь в ближайшие 500 лет.

Он даже не взял с меня денег, а в случае успешного взлома моих мозгов пообещал заплатить мне, чтобы только я согласился пройти у него курс терапии, желательно никому не рассказывая об особенностях своей психики. Я согласился. «Парадоксы времени» случались со мной все чаще и чаще. Однако когда я пришел к нему на следующий сеанс, он настойчиво дал мне понять, что лучше мне вообще забыть о его существовании. Он был напуган до усерачки, и даже не пытался этого скрыть.

Сейчас я понимаю (как понимаю и то, что мои слова выглядят бредом), что за его спиной незримо присутствовали они. Думаю, я никогда не был клиническим психом. Вряд ли дипломированные психиатры (а я обращался к нескольким) воспринимали бы меня с таким неподдельным ужасом. Даже если бы я был самым психическим в мире психом, меня бы просто засунули в какую-нибудь дыру для конченых уродов — нет ничего страшней гуманизма врачей и принципиальности судебной системы. От меня же шарахались, как…

По одной из версий отец погиб в Афганистане, когда мне было 15. Мама, как знала, не хотела его отпускать. Он никогда не был военным. Гражданский летчик, командир грузового корабля — так они называют самолеты. Погиб, как мог погибнуть где угодно: самолет не выпустил шасси…

Через месяц после его смерти ко мне подошел странный тип. Мы пили чай на заброшенном кладбище… Старое кладбище (в Аксае их два), долгое время было единственным городским парком, а чай… Это был наш персональный прикол. Мы брали термос, стаканы и шли на кладбище пить чай (обычно народ пил там более крепкие напитки).

Он (мужик) отозвал меня в сторону.

— Надо поговорить, — сказал он.

— О чем?

— О твоем отце.

— Вы были знакомы?

— Найди Семеныча. Адрес…

— А имя у него есть?

— Так и говори, Семеныч. Покажешь ему вот это, — он протянул мне чистый прямоугольник из плотной бумаги.

— И что?

— Он расскажет тебе об отце.

— Это была странная война, — рассказывал Семеныч (профессиональный одинокий алкаш, живущий в однокомнатной квартире на верхнем этаже пятиэтажной хрущевки), — кино.

Сначала они летели на самолете, затем, на каком-то безлюдном аэродроме их перегрузили в вертолеты с наглухо закрытыми окнами. Долететь они так и не долетели: попали под обстрел. Погибли практически все, а мой отец… По версии Семеныча он вел вертолет!

Уже возле входной двери Семеныч схватил меня за грудки, притянул к себе и прошептал на ухо:

— Не было ничего. Слышишь, не было! Ни вертолета, ни самолета! Нам показали кино, а потом… — он не договорил.

Тогда я решил, что это пьяный бред, но на следующий день… Ночью он сгорел заживо в собственной квартире. Заснул с сигаретой во рту.

Думаю, я заметил, что с отцом что-то не так, еще до того, как они расстались с матерью. Это уже другая версия прошлого. Сначала мы думали, что виной всему война — многие, приходя с войны, становились другими. Но отец… Для посторонних он остался таким же, каким был раньше, но… Больше всего это было похоже на то, что он пытается играть себя прежнего, как роль. Фальшь чувствовалась каким-то шестым чувством. Я не помню, что послужило формальным поводом для развода. Отец купил себе однокомнатную квартиру в десяти минутах ходьбы от нас, и я частенько ходил к нему в гости. Чем чаще я бывал у него, тем больше меня преследовала мысль, что этот человек не мой отец. Он был чужим. Не отдалившимся в силу чего-то там, а чужим, совершенно чужим, настолько чужим, что временами мне казалось, будто он вообще не человек. Чем сильней я боролся с этой мыслью, тем сильней она захватывала мое сознание. Надо сказать, что я сильно переживал по этому поводу. Отца я любил.

Как это часто бывает, все на свои места расставил случай. В тот раз отец забыл закрыть входную дверь, и я вошел без стука. Он сидел перед телевизором. Практически в профиль ко мне. В одной руке у него была сигарета, в другой — бутылка пива. Он сидел неподвижно, и даже не дышал. Он был как стоп-кадр, выключенный робот или… Мой отец был мертв!

Тихо, чтобы не привлечь к себе внимание отца, я вернулся в прихожую, подкрался на цыпочках к входной двери. Я сильно хлопнул дверью и вошел в комнату.

— Привет, сынок. Будешь пиво?

Не знаю, что заставило меня так поступить. Наверно, инстинкт самосохранения. Покажи я, что разгадал его тайну…

Как сказал мне значительно позже Фнорд:

— Это хорошо, что ты не стал дергаться. Цирцея не любит проколов. У нее масса опознавательных знаков «свой-чужой». Если ты чужой, для тебя это будет выглядеть неестественно, дико, несуразно, и если они увидят, что ты это просек… — он затянулся заряженной папиросой. — Эта система есть у многих. Так христиане не замечают библейских нелепостей, индуисты — своих, а фундаменталисты-материалисты ничего не видят кроме своей материи, которую даже физики свели к неким абстрактно-вероятностным взаимодействиям.

Но все равно где-то я прокололся. Ночью того же дня раздался телефонный звонок.

— Они перегружают твои мозги информацией, и когда те распухнут до критического объема, ты готов будешь принять любую спасительную стабильность. Не читай больше газет! — произнес в трубку равнодушный мужской голос. Послышались короткие гудки.

Утром мне позвонил отец.

— Ты не сможешь отвезти меня во «Дворец здоровья»? — попросил он после обычных приветствий и расспросов в стиле «как дела».

— Что-то случилось? — встревожился я.

— Ничего страшного. Плановое обследование. Мне надо быть там в два.

— Хорошо, папа.

В машине отец молчал и даже не пытался казаться живым. Иногда он забывал дышать, но поглядывать в мою сторону не забывал. Я делал вид, что внимательно слежу за дорогой. Тем более что в Ростове свои, особые правила дорожного движения.

В без десяти два мы были у «Дворца здоровья». Нужный врач лениво курил у входа. Отца он встретил как старого друга.

— А это мой сын, Борис, — представил меня отец.

— Очень приятно, — сказал, улыбнувшись, доктор и протянул мне руку.

Наши глаза встретились, и я понял, что он один из них, и эта больница… Недолго думая, я бросился бежать…

Единственной соломинкой, за которую я мог зацепиться, была тоненькая книжечка в мягком переплете: Паспорт Гражданина Российской Федерации. Серия… Номер… Выдан ОВД Аксайского района Ростовской области. Фамилия: Лесин. Имя: Борис. Отчество: Анатольевич. Год рождения 1969. Прописан… Такова официальная информация обо мне, если, конечно, этот паспорт настоящий. Чтобы хоть что-то понять в нагромождениях памяти я вернулся в Аксай. Откуда? В Аксае об этом уже бесполезно было думать. К тому же теперь я вообще не мог быть уверен в том, что вообще куда-нибудь уезжал.

Гуляя по городу, я автоматически забрел в парк имени труда и отдыха. Кроме старого кладбища это единственный парк в Аксае. Парк как парк. Трава, деревья, дорожки, лавочки, позорные аттракционы. Сортирного типа кафе в метре друг от друга. В каждом орет музыкальный центр или, еще хуже, караоке.

Едва я нашел свободную лавочку в относительно тихом месте, как откуда ни возьмись, появился яркий, бело-молочный, парализующий свет, полностью выключающий сознание («Возможно, это и произошло с отцом перед смертью», — подумал тогда я). Все вокруг окутал густой, белесый туман. Прошло мгновение или вечность, прежде чем из тумана появились они. Черные комбинезоны; мотоциклетные шлемы, полностью закрывающие головы; перчатки. В руках что-то вроде фонарей, излучающих совершенно черный свет. Они светили фонарями в лица людей, затем некоторых уводили с собой. Один из них направил фонарь мне в лицо. «Фонари с египетской тьмой», — промелькнула у меня в голове строчка из песни БГ.

Бесконечная тьма…

Затем все тот же яркий, парализующий волю, свет. Только вместо парка длинный коридор с бесконечным количеством одинаковых дверей по обе стороны. Они возле каждой двери уже без своих шлемов. Несмотря на это, их образ начисто стерт из моей памяти. Я в очереди среди других таких же бедолаг, попавших к ним в улов.

Я был четвертым, когда двое из них взяли меня под руки и потащили по коридору. Одна из боковых дверей была приоткрыта. Там были ужас и страх! К счастью, меня признали не годным, и выставили за дверь. Я очнулся в том же парке, в обществе каких-то подростков. Один из них совал мне в лицо пластиковый стакан с водкой.

— Пожалуй, мне пора баеньки, — решил я, с огромным трудом вставая с лавочки.

Все же на какое-то время я покидал Аксай, иначе как в моей памяти могла сохраниться вся эта нелепица, связанная с гостиницей «Вавилон»?

Гостиница «Вавилон». Разваливающееся от возраста, претенциозное здание, напоминающее старую шлюху, пытающуюся убедить свет в своей непорочности. У входа здоровенный небритый детина негритянской наружности с мятой табличкой на груди: «С. А. Петр».

— Что вам угодно? — грозно спрашивает он, преграждая мне дорогу.

— С. А. — это святой апостол? — как ни в чем не бывало, интересуюсь я.

— Ты сам исчезнешь, или…

— Или я буду иметь дело с твоим начальником. У меня забронирован номер в этом крысятнике.

— Фамилия?

— Лесин.

Скривившись, словно я сунул ему в рот жменю протухших опарышей, он провожает меня в какой-то предбанник.

— Здесь вам придется раздеться. Затем вон в ту дверь.

— Раздеться?

— Во избежание краж все имущество постояльцев, включая их личные вещи, остается здесь. После душа вам выдадут одежду и ключи от номера.

— Странные у вас тут порядки.

— Это с какой стороны посмотреть.

Я снял вещи, сложил их в специальный металлический сейф с номерным замком, лично запечатал подписью и печатью, затем отправился в душ. Душ был как душ, и это меня даже немного разочаровало. Сразу за душевой был еще один предбанник, где меня ждали полотенце, халат, белье, спортивный костюм и спортивные туфли. Все было моего размера. Затем улыбающийся служащий проводил меня в номер — уютное помещение из двух комнат и персонального санузла (туалет и душевая кабинка). Почувствовав себя совершенно разбитым, я рухнул в постель.

Разбудил меня вежливый стук в дверь.

— Сейчас, — крикнул я.

На пороге стоял милый старичок в сильных очках.

— Здравствуйте. Я дежурный представитель шахматного клуба «Экстремал». Мое имя Николай Сергеевич.

— Очень приятно.

— Как я понимаю, вы новенький…

— Вы правильно понимаете.

— Обычно мы не ходим по номерам, но вы, скорее всего, не в курсе… Не желаете ли принять участие в тотализаторе?

— Не думаю.

— Экстремальные шахматы — это будоражащая, захватывающая дух игра, требующая…

— Я ничего не имею против экстремальных шахмат, как таковых, но я не играю на деньги, к тому же все мое имущество осталось в камере хранения…

— О, не волнуйтесь! Ваше имущество — это ваше имущество, и мы на него нисколько не претендуем. Здесь у нас свои ценности…

Привилегии. Так это называется в «Вавилоне». В большинстве известных мне культур эту роль играют деньги. В тюрьмах (если верить кино) — сигареты. Где-то в джунглях — стеклянные бусы или еще какая фигня. Шахматист (я всегда мгновенно забываю чужие имена) долго и упорно пытается мне объяснять природу и характер привилегий, но я ничего не понимаю. В общем, они здесь решают все или почти все, как деньги в мире снаружи. Шахматный тотализатор был одной из форм перераспределения привилегий, что создавало их дополнительный поток, без которого не могла почему-то существовать нормальная жизнь гостиницы.

— Ставить, конечно, не обязательно, но я бы рекомендовал вам посмотреть сегодняшнюю игру. Это первая основная игра сезона, так что будет без дураков.

— Честно говоря, я ничего не смыслю в шахматах.

— Это легко. Если хотите, я объясню, как ходят фигуры.

— На этом уровне я игру знаю. Но тонкости…

— Тонкости экстремальных шахмат можно познать только в игре. У нее есть некоторые особенности… Специфика игры, понимаете ли…

— Когда начало?

— Через десять минут. Ставить будете?

— Возможно, в другой раз. Я еще плохо понимаю, какие здесь правила.

— Если что — я в 243 номере.

— Буду знать, — отвечаю я и тут же забываю номер его номера.

Чемпионат проводится в два этапа. Первый этап — это своего рода жеребьевка. На нем решается, кто, с кем, когда и какими фигурами будет играть. Скука, на которую не затянешь зрителей. Зато на игры второго этапа зачастую нельзя достать билет. Его участников ожидает только одна партия, но какая!

Помещение клуба было выстроено в виде амфитеатра. На арене… Линолеум был застелен полиэтиленовой пленкой, на которой стоял пластиковый стол-доска с расставленными фигурами. По обе стороны стола стояли кресла, также застеленные пленкой. Сбоку стола — медицинская тележка, накрытая марлей. Игроков еще не было, зато зрительские места были заняты почти все.

С мелодичным звуком одновременно открылись двери с двух сторон арены. Зрители почтительно встали с мест. На арену вышли игроки. Одному из них было чуть больше пятидесяти. Другой, скорее похожий на боксера-рэкетира, был чуть старше двадцати. Когда игроки заняли места за столом, на арену вышли люди в белых халатах с медицинскими масками на лицах. На руках у них были хирургические перчатки.

Началась игра. Минут тридцать на доске развивалась интрига, суть которой я не понимал совершенно. Игроки делали все, чтобы только не идти на размен фигурами. Наконец рефери торжественно произнес:

— Конь бьет пешку!

По залу прошла волна нервного возбуждения.

Лишившийся пешки игрок (спортсмен-рэкетир) заметно побледнел.

— Могу я сначала выпить? — спросил он.

— Чего желаете?

— Водки. Сто грамм.

— Вам еще играть.

— Я знаю.

— Ваше право.

Рефери щелкнул пальцами, и на арену выбежала красавица-официантка со стаканом водки на подносе. Игрок залпом осушил стакан.

— Я готов, — сказал он.

К нему подошел человек в белом халатае с похожим на садовый секатор инструментом и тампоном, обильно пропитанным раствором йода. Он тщательно обработал йодом указательный палец на левой руке, после чего так, чтобы было видно всем, ловким движением… Палец упал на пол. Потекла кровь. Надо отдать должное игроку, он даже не закричал.

— Настоящий игрок, — услышал я шепот дежурного представителя шахматного клуба, — должен стать единым целым с происходящим на доске. Экстремальные шахматы максимально приближают нас к этому идеалу. Каждая фигура — это часть тела игрока.

— Король — это голова? — спросил я.

— Голова — это голова. Король — это половые органы.

— А если женщина?..

— В этом случае во влагалище вводится специальная осколочная петарда…

Я представил себе эту картину, и меня бросило в холод.

— Ладья берет королеву! — произнес приговор рефери.

На этот раз не повезло «старику».

— Позвольте сигаретку… — заикаясь, попросил он.

— Какие предпочитаете?

— «Герцеговину флор».

— Потеря королевы — это почти что гарантированный проигрыш, — прокомментировал происходящее дежурный.

Игрок сломал две сигареты, прежде чем ему удалось закурить. У него уже не было трех пальцев. На левой руке противника не было пальцев вообще, а на месте левого уха была кровавая рана. Удивительно, как эти люди могли продолжать играть.

— Я готов, — произнес игрок, роняя сигарету в лужицу крови.

Люди в давно уже потерявших белизну халатах усадили его в кресло, вставили в рот кольцо. Затем один из них ловко схватил язык специальными щипцами и вытащил его изо рта, насколько это было возможно. Второй одним быстрым движением скальпеля…

Нечеловеческий крик…

Игрок медленно валится на пол. Его подхватывают под руки, что-то колют в вену, дают нашатырь…

— Вы можете продолжать игру? — спрашивает рефери.

Тот кивает головой. Движение приносит боль. Боль и потеря крови мешают ему сосредоточиться на игре. В результате он теряет глаз и второе ухо.

— Шах, — произносит рефери.

Люди в белых халатах срывают с держащегося из последних сил мужчины штаны, пропитанные кровью, мочой и полужидким калом. На гениталии надето кольцо. Скальпель поблескивает в свете ламп.

Шах… шах… шах… Потеря второй ладьи… мат.

Скальпель отсекает детородный орган. Игрок без сознания. В зале мертвая тишина. Слышно, как кровавый кусок плоти падает на пленку…

Воспоминания о «Вавилоне» важны потому, что именно там я впервые услышал о Цирцее от странного типа по имени Билл. Дело было в одном из множества кафе «Вавилона».

Для тех, кто, подобно мне, нихрена не смыслит в мифологии, поясняю: Цирцея — это волшебница, проживавшая на острове Эя. Прославилась тем, что когда к ней в гости зарулил Одиссей с компанией, она всех кроме него превратила в свиней, за что и получила репутацию отрицательного героя. Я бы не стал делать поспешные выводы относительно ее морального облика, особенно после того, как ко мне начали частить в гости родственники.

Главным достоинством и недостатком «Цирцеи» является полное отсутствие каких-либо формулировок или точных инструкций. Являясь результатом подсознательно-инстинктивного взаимодействия, она на интуитивном уровне заставляет людей поступать именно так, «как надо», с исключительно предусмотренными отклонениями от заданных параметров. «Цирцея» повсюду, но мало кто в состоянии заглянуть ей в лицо.

На примере гостиницы «Цирцея» выглядит так:

Согласно правилам гостиницы, постояльцы не имею права ни вносить, ни выносить какие-либо ценности на или за территорию отеля. Поэтому все, что находится внутри, является собственностью гостиницы, и материально ответственному представителю администрации гостиницы в принципе глубоко по барабану, находятся все стулья в одном номере или равномерно распределены по всем номерам. На этом основан принцип перемещения: Внутри гостиницы разрешается добровольное перемещение имущества, как реального, так и надреального. Ко второй категории в нашем мире относятся деньги в любых своих формах, а в гостинице эту роль играют привилегии. Привилегия — это право на дополнительные, не входящие в оплату номера услуги. Привилегии ни в коей мере не являются деньгами, поэтому при выходе из гостиницы ты не можешь их взять с собой или поменять на деньги. Вне гостиницы привилегии — ничто. Об этом знают все постояльцы, но практически никто не хочет думать до выписки из гостиницы. Другим фактом, который практически никто не хочет осознавать, является временность пребывания в «Вавилоне». Нельзя проторчать в гостинице всю жизнь. Особо недогадливых попросту просят съехать.

Но, как я уже говорил, люди не склонны осознавать эти факты. Людям свойственно попадаться на крючок собственности. Причем в отличие от эфемерной собственности, крючок оказывается самым что ни на есть настоящим. За привилегии человек готов пойти на все что угодно. Дело лишь в цене, то есть в количестве привелегий, а так как для большинства тех, с кем мне приходилось иметь дело, привилегии очень быстро превращались в самоцель, их можно даже не обеспечивать реальными услугами и вещами. Привилегии ради привилегий — вот основной принцип «Операции Цирцея». Достаточно быть тем, кто их раздает, и ты бог для большей части двуногих, готовых ради твоих подачек бесконечно долго держать сахарок на своих недособачьих носах. Другими словами, контролируя перемещение предметов внутри гостиницы, то есть, ничего не теряя, администрация фактически превращает своих постояльцев в рабов, большинство из которых даже не пытаются потратить и половины своих привилегий. А для того, чтобы заставить человека отказаться пользоваться привилегиями, достаточно соединить в подсознании людей уровень их значимости с количеством привилегий на счету.

Конечно, кое-что про запас было и у меня, но я собирался растратить все ко дню выезда из гостиницы. Благо, в отличие от дня смерти эта дата мне была известна. Таких как я, понимающих, что иллюзия собственности — это рабство, были единицы. Еще меньше людей понимало, что отказ от собственности — это тоже рабство, только с более худшими условиями проживания. И практически никто не понимал, что все это: собственность, нравственность, законы природы, социальные законы, правила поведения, и так далее, не более чем правила игры, именно игры, и что нужно относиться к этому как к игре.

Пикник у меня на даче. Нас трое: кроме меня Вадик с очередной подругой. Я не помню ее имя. Мы сидим возле костра. Пьем пиво, разговариваем ни о чем.

— Мне приснился странный сон, — рассказывает подруга Вадика. — Мы играли пьесу. Уже не помню, какую. Текст и постановка были бездарными, актеры… — она поморщилась. — Костюмов как таковых не было, поэтому мы были одеты в какое-то домашнее тряпье: затасканные халаты, спортивные штаны с вытянутыми коленями, тапочки. На лицах у нас были маски. Они и определяли роль. Как обычно, на сцене была одна жизнь, за кулисами другая. Там были грязь, интриги, подлость… Это у нас получалось великолепно. У одних лучше, у других хуже. Борьба шла за маски. Одним нужны были маски первых ролей, другим короля и королевы, третьим… Были и такие, кто стремился к маске постановщика или даже самого автора. За время спектакля автор и постановщик менялись несколько раз, но пьеса от этого не становилась ни лучше, ни хуже. Кто-то выигрывал, кто-то проигрывал… Не было лишь тех, кто хоть раз попытался избавиться от маски и выйти на сцену со своим настоящим лицом…

— Странно, мне недавно тоже снился театр, — перенимает эстафету Вадик. — Мы были актерами… Даже не актерами… нас нашли на улице. Главное требование — никогда раньше не бывать в театре. Нам дали текст пьесы и выгнали на сцену. Пьеса была более чем странной. У нас не было имен, а диалоги… Реплики шли одна под другой, и кто говорит какие слова, приходилось решать уже на месте…

— Все верно, — хочу я сказать, — фактически, мы живем внутри созданной нами же сказки, которая весьма приближенно соответствует действительности, и когда та иногда напоминает о себе, сетуем на несправедливость мироздания, которое, мироздание, совершенно не обязано быть справедливым, — но не успеваю.

Мои глаза закрыла пелена тьмы, и кто-то с силой бросил меня на твердый кафельный пол, скользкий от мочи и говна. Меня буквально ткнули рожей в липкие, вонючие нечистоты так, что около метра я пропахал по полу рожей. И если бы рожей… На моей голове был мешок из плотной ткани (вот она — причина тьмы) который, словно половая тряпка, пропитался дерьмом. От отвращения меня стошнило, благо, желудок давно уже был пустой…

— Ползи, — услышал я мужской голос над ухом.

Я пополз. Никаких мыслей о неподчинении в голове не было. Я даже не попытался снять мешок с головы.

Я пополз, скользя по липкому, вонючему полу. Направление движения было задано самим помещением. Слева меня ограничивал ряд прикрученных к полу кресел, какие обычно бывают в кинотеатрах. Кресла стояли ко мне спиной. Справа был ряд грязных, вонючих ног, обладатели которых не обращали на меня никакого внимания. Сзади меня подгонял незнакомец.

— Направо, — приказал он, когда я выполз из царства кресел. Я повиновался, и через минуту переполз через дверной проем, завешенный тяжелой портьерой.

— Медленно вставай.

Я попытался встать, но ноги были как ватные. Меня бросило в сторону.

— Я же сказал, медленно, — прошипел он мне на ухо, хватая меня за руку чуть выше локтя. — Вперед.

— Направо… Налево… Ступеньки… Осторожно!

Он усадил меня на заднее сиденье машины, а сам сел за руль.

— Выходи, — приказал он примерно через час.

Только когда я вышел из машины, он снял с моей головы мешок.

Мы были за городом, на берегу реки. Была глубокая ночь. Я, как наркоман дорожку втягивал в себя чистый, свежий воздух. И тут же пьянел.

— Зови меня Фнорд, — сказал мой похититель. Странно, но его образ навсегда удален из моей памяти. — Раздевайся, — приказал он, — надо уничтожить одежду.

Под его руководством я тщательно связал в узел свое барахло, не забыв положить в него несколько тяжелых камней.

— Теперь похорони это поглубже в реке. И вымойся заодно. Держи, — он бросил мне кусок мыла.

Несмотря на то, что до открытия купального сезона было еще недели три, я с удовольствием полез в обжигающе холодную воду. Когда я вернулся на берег, меня ждало полотенце, новая, чистая одежда и чашка горячего чая из термоса.

— В общем так, я сейчас уеду. Ты дождись утра. Тогда только возвращайся в Аксай. Там на улице Мира найдешь бар «Мелиополис». Это в подвале жилого дома. Бар закрыт, но пусть тебя это не смущает. Стучи в дверь, пока тебе не откроют, и ни на что не обращай внимания. Тому, кто тебе откроет, скажешь, что от меня.

Фнорд заставил меня несколько раз повторить эту инструкцию, и только тогда укатил на своей машине. Я остался один, на берегу реки, в холоде и темноте — разводить костер он мне не разрешил.

Было около полудня, когда я добрался до «Мелиополиса». На толстой железной двери, как и предупреждал Фнорд, красовалась табличка: «Закрыто». Судя по запаху, это место давно уже традиционно использовали в качестве туалета.

Следуя инструкции Фнорда, я что было сил затарабанил в дверь.

Из подъезда выскочила злобного вида старушенция с мокрой тряпкой в руках.

— Ах ты гандон! — завопила она во всю глотку. — Ты что, сука делаешь! Ты чего туда полез, скотина! Дома, небось, углы не обсыкаешь!

— Чего шумишь, Петровна! — из окна первого этажа высунулся мужик в рваной, посеревшей от плохих порошков майке.

— Да вот, ссыкуна поймала. Стоит, гад, и в дверь тарабанит.

— Да нет, Петровна, это строитель.

— Так чего тогда он молчит?

Я продолжал стучать в дверь, не обращая на них внимания.

Наконец, дверь открылась.

— Чего тебе? — спросил заспанный небритый субъект лет 30.

— Я от Фнорда.

— Что?

— Меня к вам прислал Фнорд.

— Заходи.

Едва я переступил порог, струя чего-то мерзкого ударила мне в лицо…

Очнулся я в земляной яме примерно 4 на 4, глубиной метров пять. Сверху она была накрыта досками. Посреди этого потолка горела электрическая лампочка ватт 100, не меньше. Было светло, даже слишком. В углу прямо на земляном полу лежал старый матрас. Рядом с матрасом стояло несколько упаковок минеральной воды, печенье и фрукты. В дальнем от матраса конце «комнаты» стоял самый настоящий биотуалет.

На матрасе я обнаружил записку:

«Ты в карантине. Тебе надо перетерпеть ломку. Возможен бред. Удачи. Мы рядом и готовы помочь».

Меня накрыла волна панического ужаса. Я буквально начал сходить с ума. Страх спровоцировал кошмарные галлюцинации. Мое «Я» рассыпалось на сотни, тысячи составляющих, каждая из которых жила своей жизнью. Я был одновременно десятком, сотней людей. Я был одновременно в яме; в таинственном Лабиринте; вне его; я был в прошлом, настоящем, в будущем, по ту сторону времени и пространства, дома с родителями, на работе, с женой, с любовницей, с проституткой… Я проваливался в тяжелый, мультиреальный кошмар…

Я стою у двери, на которой висит объявление:

«Для получения справки необходимо предъявить справку!»

Проверяю снаряжение, сверяясь с бланком описи:

«Винтовка с оптическим прицелом системы коан; Патрон, 1 штука (таковы правила охоты на Будду);

Дзен-террористическое удостоверение:

Страница 1:

Временное удостоверение

Фамилия — Лесин

Имя — Борис

Отчество — Анатольевич

Дата и место рождения — 64 день Бармаглота 1969 года, г. Мелиополис.

Место жительства — Галактический сектор 843е3итло40930

Фотография, печать, подпись.

Страница 2:

Временное удостоверение

1. Данное удостоверение является временным.

2. Данное удостоверение удостоверяет исключительно временность данного удостоверения.

3. Данное удостоверение не удостоверяет ничего, кроме временности данного удостоверения;

Справка

Дана в том, что она действительно является справкой.

Подпись, печать.

Лицензия на отстрел Будды;

Официальный бланк доноса…»

Впервые охоту на Будду благословил человек по имени Гаутама — вегетарианец и сторонник ненасилия. Если встретишь Будду — убей! Так, кажется, сказал он. В любом случае это говорилось не по-русски, да и времени с тех пор прошло около 2 500 лет, так что…

Самым простым выходом из положения было бы понимание того, что охота уже удалась и не удалась одновременно, что нет никакой необходимости за кем-либо охотиться: Будда умер (тот, который должен был умереть), да здравствует Будда (который должен здравствовать)! Цель недостижима, потому что она достигнута! Но именно это понять и невозможно. По крайней мере, мне, поэтому приходится снимать со стены ружье (можно было бы обойтись и без него, но зачем злить старика Станиславского?) и выходить под дождь и шквальный ветер в поисках парня, который открыл сезон охоты на самого себя. Будда — это всегда ты сам! Кем бы ты при этом ни был.

Охота на Будду… Об этом нельзя говорить прямо, невозможно, немыслимо. Только намеки, иносказания, сценические валяния дурака…

В общем, как написали когда-то Владислав Лебедько и Елизавета Миронова:

«То, что мы написали и то, что ты прочитал — совершенно разные вещи, хотя буквы одни и те же!»

Не спорю, преподвыподверчивание мозгов вполне может быть увлекательным занятием (я, например, предпочитаю заниматься именно этим), но расценивать его как единственный или основной способ познания «объективной реальности» по меньшей мере, самонадеянно до дебилизма. Возможно, какая-нибудь объективная реальность и существует, но нам до нее… Круче философии маразмирует только религия. Никому еще не приписывалось столько маразма, как богу. Да и считать священной книгу только лишь потому, что так сказано в этой же книге…

Маразм подобен давлению воздушного столба. И то и другое сопровождает нас повсюду и остается за пределами нашего внимания.

Традиция охоты на Будду демонстрирует, что житейский маразм обладает свойствами хамелеона: он легко меняет свою окраску, становясь совсем незаметным среди окружающего ландшафта. Задача охотника — вернуть маразму его истинное лицо, выдернуть из привычной обыденности и расстрелять из обоих стволов иного взгляда на (кашель, переходящий в заливистый лай)…

Слова — это туман, сквозь который человек должен что-то увидеть — дзенская поговорка.

Вот и получается, что надо писать, говорить и особенно думать так, чтобы не было видно слов…

— Учитель, как мне научиться отгонять мысли? — спросил я при встрече у человека по имени Максим Максимович.

Дело было в одном из тех переполненных автобусов, которыми переполнена наша жизнь. Максим Максимович посмотрел на меня своими лучащимися глазами, а какая-то дамочка центнера полтора весом наступила мне на ногу тонким каблуком, да так, что я в тот же миг достиг если не просветления, то, как минимум радикального отбеливания. Мое зрение настолько обострилось, что я смог рассмотреть собственную душу во всех подробностях. Она пьяно отплясывала канкан на шахматной доске в обществе обоих королей, а дамы, обмахиваясь тузами (как веерами) злобно перешептывались на двоичном языке — а что еще оставалось им делать?

Это было царство Будды. Без дураков (куда же без них). Во мне проснулся инстинкт убийцы. В глазах появилась прицельная сетка. Будда здесь! А вот ружье… Ружье осталось на стене дожидаться третьего акта. Но вот ко мне подковылял прихрамывающей походкой тощенький старичок с красиво упакованной высушенной рукой.

— Берите, молодой человек, берите, — произнес он с нарочито еврейским акцентом, — мощи — это самая ценная часть святого.

Если не единственная, — подумал я и уверенно двинулся в сторону противника.

— Дяденька, это вам. Мальчик лет восьми вручил мне конверт.

«Перед прочтением написать» — было написано вместо обратного адреса. Внутри лежала открытка с видом на голую женщину, у которой вместо вагины был улыбающийся рот. На обратной стороне была надпись: «Дзен-терроризм подобен нашатырю. Готов ли ты к этому?»

— Отвечать будете? — спросил меня мальчик.

— Отвечаю, — ответил я.

— Письменно или устно.

— Давай устно.

— Тогда лимит. 250 слов. Больше я не запомню.

— А меньше?

— Меньше сколько угодно, но платить придется за полный лимит.

— Хорошо, я согласен.

— Говорите.

— Человек — сам пиздец собственного пиздеца. Повторишь это на весь лимит.

— Как скажете.

Я подписал счет, мальчик побежал доставлять послание, и я продолжил движение.

Играла музыка. Мимо кружились вальсирующие пары.

У стойки бара парочка нигилистов в штатском корпела над бутылкой абсента.

— Познай самого себя, — обиженно говорил один из них, — звучит как fuck yourself.

— И познал он себя, как бог-муж познавал своих жен, — вторил ему второй.

Будда был совсем рядом, когда дорогу мне перегородила нищенка с отвратительного вида ребенком. Я и нормальных детей терпеть не могу, а этот, явно дегенерат с не вытертыми соплями, вызывал во мне отвращение.

— Помогите, чем можете, — начала причитать она, — у моего ребенка улетела выхухоль, и если ее не поймать…

— Вот телефон бесплатного киллера, — я брезгливо сунул ей в руку визитку знакомого людовала, — он как никто другой поможет вашему горю.

Нищенка буквально рассыпалась в благодарности, что чуть было не вызвало во мне приступ бешенства, тем более, что Будда, воспользовавшись моим замешательством, куда-то исчез.

Я стоял посреди огромного стадиона. По беговым дорожкам, на которых густо были разбросаны грабли, бежали люди с завязанными глазами. На финише их ждала Великая Цель.

— Не желаете поучаствовать? — спросил меня кто-то из устроителей мероприятия.

— Я и так всю жизнь ношусь с завязанными глазами среди разбросанных грабель.

— Как хотите, — зловеще процедил он сквозь зубы.

— Вот так и хочу, — вызывающе ответил я.

Скорее всего, дело обернулось бы неприятностями, но тут вмешался Главный Распорядитель.

— Марш! — рявкнул он, щедро поливая отстающих напалмом.

Вдохновенный юноша, что-то пробубнив, сунул мне в руки листовку:

«подобострастное попрошайничество плюс меркантильный инфантилизм такова основа веры или духовности подавляющего большинства религиозных людей

читаю я и отбрасываю книгу заранее отрепетированным жестом

никогда еще книги не давали ответов а хорошие даже не пытались этого делать

книга позволяет задать главный вопрос

задать интуитивно

без слов и мыслей

я всегда много читал а позже когда стало нечего читать начал писать сам

с тех пор меня постоянно умиляют попытки многих литературных людей оценивать качество текста не с позиции сюжета языка или мыслей

а с позиции школьных учителей

он сделал столько то ошибок

забыл поставить запятую

или воткнул лишнюю

это неуважение к родному языку

когда же я говорю что это не имеет значения

они готовы свалиться в обморок

милые мои

писатель

не писарь

конечно грамматика удобная штука

но когда ее пытаются поставить во главу угла

хочется послать всех на хуй

и писать без заглавных букв знаков препинаний

как собственно и написан этот кусок текста»

— Так называемый разум есть отсутствие понимания собственной глупости, — зачем-то бросил я ему вслед.

Я был на свободе. Меня окружали пески. В руках винтовка. Где-то рядом бродил Будда. Преддверие финала пьянило сильнее грибочков, отвар из которых я принимал пару недель назад. Охотиться на Будду надо в состоянии трезвости, иначе он к тебе не подойдет.

— Господин Лесин, а вы верите в идиотизм? — услышал я совсем рядом его голос.

Будда был в двух шагах. Неописуемый. Самая прекрасная из мишеней.

— Вы знаете, — продолжил он, — что мысли — это паразиты мозга. Подобно вшам они ползают по извилинам, отравляя этот сосуд совершенства своим ядом?

Я лихорадочно зарядил винтовку.

— В ближайшие годы вы будете заниматься бесконечными попытками объяснить разумному человеку всю глубину его глупости. Почему разумному? Да потому что только разумный человек в состоянии это понять.

Будда улыбнулся, и я понял, что передо мной сам Август к. Я нажал на спусковой крючок. Выстрела не было.

— Увы, господин Лесин, срок вашей охотничьей лицензии истек. Вам придется вернуться домой, но тем не менее…

Тем не менее… Это было приглашение попробовать еще раз.

— Говорят, — сказал он мне на прощание, — что нас разделяет хлам, который у тебя в голове.

— Я постоянно пытаюсь его выбрасывать.

— Выбрасывать или перекладывать с места на место?

Минутное прояснение сознания. Я в подвале. Лежу на пропитанном потом, мочой и блевотиной матрасе. Меня трясет. Я обоссался и наложил в штаны, но я даже не чувствую вони. Мне страшно. Одновременно я понимаю, что страшно не мне. Боится некто, существующий в моем теле, некто иной, кого я все эти годы ошибочно считал собой. Это для него заточение несло смерть, тогда как для меня оно было освобождением. Оно умирало, и по инерции я «умирал» вместе с ним.

Я вспомнил кинозал. Огромный на несколько сотен человек зал, забитый людьми. На голове у каждого шлем из металлической сетки. От шлема к креслу тянется толстый многожильный кабель. Мы сидим в обосраных креслах и пялимся в никуда. Информацию подают прямо в сознание. Фальшиво все: воспринимаемая реальность, наши мысли, чувства, сомнения, реплики… Все это плод работы машины. Мы заглатываем это, как мифы о непорочных зачатиях и воскрешении из мертвых. Мы внимательно ловим каждый бит навязываемой информации, забывая о воде и пище, ходя под себя и умирая от истощения. Периодически кто-то из зрителей падает замертво на загаженный собратьями пол. Трупы валяются по несколько дней — смотрители убирают их раз в неделю. Перед тем, как войти в зал, они промывают кафельный пол, пуская по нему струю воды. Иначе они бы просто не смогли протиснуться между рядов. Убирая трупы, смотрители считают освободившиеся места. Информация поступает к главному менеджеру по зрительскому составу. И вскоре новые жертвы этого адского шоубизнеса занимают освободившиеся кресла.

Если бы меня не вытащил из кинозала Фнорд…

И снова бред.

Персонифицированный образ человечества. Человечество предстало передо мной в виде здоровенного пьянючего прапорщика в рваном тельнике, семейных трусах и месяц не стираных носках. Глаза его были безумны. Рот открыт. Во рту у него ствол пистолета. Периодически прапорщик нажимал на спусковой крючок. Пистолет давал осечку. Тогда он (прапорщик), жутко матерясь, проверял обойму и снова повторял попытку вышибить себе мозги.

Потом мне привиделись добрые менты. Их было тьма тьмущая, и каждый хотел сделать для меня что-нибудь хорошее. Кто-то угощал меня вином, кто-то пытался кормить деликатесами, два-три мента убирали квартиру, еще двое мыли машину, один гладил штаны… Те, кому так и не удалось проявить на практике свои дружеские чувства, просто взахлеб рассказывали друг другу, насколько я клевый парень.

Этот ужас вернул меня в сознание.

— Доброе утро! — рявкнуло радио над самым ухом, — рад приветствовать вас в столь ранний час! В эфире «Имбицильные ритмы», и я, ведущий этой программы Диджей Кариес. Что сегодня в программе? Рэп, рэп и еще раз рэп! Почему? Да потому, что «Имбицильные ритмы» — это программа, полостью посвященная рэпу. И начнем мы с премьеры. Для вас поет…

Рэп я ненавижу еще больше, чем диджеев, но радио выключить не могу, как не могу его сломать уничтожить или просто заткнуть.

С огромным трудом я поднимаюсь с матраса. Меня шатает от слабости. Я весь в собственном говне и блевотине. Я не сразу замечаю, что крыши нет. Над головой, правда, не небо, а белый потолок следующего этажа. Прямо над моей головой закреплена лебедка.

— Посторонись, — слышу я.

В яму спускается одноместная пассажирская корзина. Для меня! Свобода! Готовый визжать от счастья, я сажусь в корзину. Но наверху меня ждут не друзья с цветами, ванная или чашка чего-нибудь горячего, а вооруженные люди в балаклавах. Меня грубо вытаскивают из корзины и сажают на стул. Руки и ноги приматывают к стулу липкой лентой. Ей же заклеивают рот. Затем они окружают меня и начинают одновременно кричать мне в уши какую-то чушь, причем каждый из них, свою:

— Осознай, что ты уже умер, проникнись этой мыслью, пусть она войдет в каждый атом твоего тела. Ты уже умер. Это свершившийся факт. Ты умер в момент зачатия. Рождение — это только подтверждение твоей смерти, а жизнь — доказательство. Ты уже умер, и вся твоя жизнь — это движение к пункту назначения или моменту смерти. Этот шаг самый трудный. Научиться принимать боль. Как показывает опыт боевых искусств, принятие боли позволяет переживать ее относительно безболезненно. Боль боли (прошу прощения за тавтологию) существует из-за неприятия боли, борьбы с ней, а, следовательно, и отождествления. Прими боль, растворись в ней, стань болью… Стань болью и одновременно за ней наблюдай. Ты никто и ничто. Ты никогда не был кем-то и никогда кем-то не станешь. Быть никем — такова твоя природа. Остальное — иллюзия.

— Ты веришь в смерть после жизни?

— Ты уверен, что не уверен?

— Лев Толстой с его непротивлением злу насилием практически ничем не отличается от Адольфа Гитлера — они оба рабы Цирцеи. Точно также герой ничем не отличается от труса. Как бы ты ни реагировал на эти слова, ты тоже раб Цирцеи.

— Реальность похожа на дерьмовый фильм в том плане, что они заложены в твое сознание. Ты сам порождаешь их, и сам должен убить. Реальность как таковая далека от той интерпретации, которую создает твой мозг. Кинотеатр — это защита Цирцеи.

— Тебе только кажется, что они дали тебе убежать. Они лишь хотели, чтобы ты в это верил. Ты ходишь по их лабиринту, так что твоя свобода ограничена его границами.

— Пока существуют Смысл и Порядок — нами правит Цирцея!

— Экстаз — вот главный враг Цирцеи!

— Если ты безумен, безумен ли ты?

Они замолчали также внезапно, как и набросились на меня.

— Порядок, — сказал один из них, нарушив паузу.

Он первым снял маску, затем открыли лица все остальные.

— Добро пожаловать в «Мелиополис», — сказал он, — поговорим после душа и завтрака.

Мы в гостиной. Я и тот парень, который первым снял маску. Его имя — Ты. Он дзен-террорист.

Дзен-терроризм — это религия.

Как и любая другая религия, дзен-терроризм:

1. Содержит Тайну.

2. Основан на вере.

3. Ритуализован.

4. Содержит жертвоприношения.

5. В его основе лежит смерть.

6. Как и любая другая религия для избранных (для масс и без того хватает религий): остроумен, немного шизофреничен, немного абсурден.

7. Является заговором.

8. Содержит скорбь.

9. Неучтенный вариант.

Одним из важнейших аспектов любой известной нам религии является жертвенная смерть. Так Абрам, прежде чем стать Авраамом должен был замочить (по крайней мере, в собственных мыслях) сына, Иисус сам отправился на крест, а Кришна, чтобы найти повод поболтать с Арджуной вообще устроил резню. В основе дзен-терроризма лежит смерть Того, Кто/Что Был (а/о) До Большого Взрыва. Если был Большой Взрыв, значит, было и то, что взорвалось. Было и погибло при взрыве. Так что наш бескрайний мир — это всего лишь его агонизирующие останки.

Поэтому, когда у дзен-террориста возникает потребность в скорби, он скорбит над этой смертью. Для большей трагичности мы с присущим нам пафосом верим в то, что эта смерть была добровольной жертвой, результатом которой стала наша жизнь. Господь умер, чтобы мы могли жить! Дискордианцы, правда, видят в этой роли Кинг-Конга. Разумеется, мы понимаем, что Большой взрыв — это только гипотеза, поэтому наша вера носит гипотетический характер.

Тайна… Без нее не обходится ни одна уважающая себя религия. Даже там, где нет тайны, есть таинство. В дзен-терроризме тайна есть! Причем тайна многоуровневая. Так человеку, ступившему на путь дзен-терроризма более опытные организмы (наиболее приемлемое обращение к дзен-террористу) объясняют, что никакой тайны нет, причем объясняют так, что новичок начинает думать, что его разыгрывают, и за дзен-терроризмом скрывается чуть ли не тайна тайн. Со временем дзен-террорист понимает, что никакой тайны нет, но понимает он это как Великую Тайну.

Великая Тайна — это тайна без содержания. Ее нельзя ни раскрыть, ни украсть, ни выпытать. Великая Тайна всегда будет таковой. Дзен-террористам остается лишь благоговейно это осознавать.

Религия — это заговор против разума!

Заговор дзен-терроризма направлен против абсолютной власти Цирцеи, следовательно:

1. Он не имеет цели.

2. Он ни к чему не ведет.

3. Он не содержит действия.

Заговор ради заговора, доведенный до чистого абсурда и параноидальной абстракции! — таков заговор дзен-терроризма.

Дзен-террористическим ритуалом может считаться любое абсурдно-маразматическое деяние при условии, что это деяние совершается как дзен-террористический ритуал.

О жертвоприношениях следует сказать чуть больше:

1. Так как религия — дело игроков и контригроков (об этом позднее), привлечение кого-либо еще, не находящегося под властью Цирцеи недопустимо! Поэтому в качестве жертвы допускается только игрок или игроки.

2. Учитывая, что любое упорядоченное действие исходит от Цирцеи, дзен-террорист ни в коем случае не делает ничего для принесения игроков в жертву!

3. Дзен-террористическое жертвоприношение осуществляется исключительно силами слепой стихии!

4. Каждый игрок, выбывший из игры по причине смерти в результате действия слепой стихии (наводнения, смерчи, удар молнии и так далее), считается дзен-террористической религиозной жертвой. Тем самым гибель этих людей перестает быть напрасной.

5. Никто и ничто иное (помимо пункта 4) не может считаться дзен-террористической жертвой.

Я умыт, накормлен, одет в чистое. Меня подстригли и побрили.

— Прозрачные спиртные напитки разрушают карму, — сказал Ты, наливая коньяк, — ты что-нибудь знаешь о Цирцее?

— Если я не ошибаюсь, это та баба, которая превратила спутников Одиссея в овец?

— В свиней. Она превратила их в свиней. Но сейчас речь пойдет об иной Цирцее.

И, прежде всего тебе следует уяснить, что:

1. Она существует, что бы ты ни думал об этом.

2. Ты — раб Цирцеи, что бы ты ни думал об этом.

3. Цирцея превращает тебя в человека, что бы ты ни думал об этом.

Попробую кое-что объяснить на пальцах. Представь себе игру. Любую игру. Мне для наглядности проще представить шахматы, хотя шахматист из меня неважный. Первым уровнем будет сама игра, состоящая из цепи событий или ходов. Это факты. Вторым уровнем будут правила игры. Это законы. Как законы природы. Третий уровень — это правила второго порядка или умение играть. Так суть игры в шахматы — это противопоставление правил второго уровня. Правила первого уровня знают практически все игроки одинаково. Следующий уровень — это уровень выбора: играть или нет, и так далее. На каждом уровне происходит своя игра, со своим видением ситуации. Если ты уже в игре, наиболее важным является контроль за ситуацией третьего уровня, где и происходит игра как таковая.

Цирцея превращает нас в людей, тогда как изначально мы были совсем иными. Для этого она использует человеческое сознание, которое в ее руках ведет себя как продажная сука. В человеческой голове сидит цензор. Он отфильтровывает всю слишком психотравмирующую информацию. Ты либо напрочь все забываешь, либо помнишь совсем не то, что произошло в действительности. Реальность — это не более чем наиболее политкорректная галлюцинация — такова воля Цирцеи.

И первое, что ты должен понять, — всегда есть дополнительный неучтенный вариант. Всегда! Против этого бессильна даже Цирцея. Всегда есть дополнительный вариант. Понимание этого и отличает Эйнштейна от среднестатистического официанта.

Теперь немного о самой Цирцее:

Цирцея — это принудительная психофизиологическая игра, которая превращает нас в людей, то есть в тех, кем мы себя воспринимаем, будучи игроками. Пространством игры является матрица или метамодель реальности, включающая в себя все частные модели реальностей всех игроков. Пространство игры называется Лабиринтом Цирцеи. Цель и задача игры — сохранять и развивать Лабиринт Цирцеи за счет контроля над сознанием игроков. Правилами Игры являются так называемые законы нашего мира или Лабиринта Цирцеи.

Правила игры бывают явными и скрытыми. К явным правилам относят осознаваемые игроком правила (нормы поведения, законы природы и так далее). К скрытым относятся не осознаваемые игроком правила (нормы поведения, законы природы и так далее). Эти правила управляют игроком на подсознательном уровне. Некоторое количество игроков все же учитывает существование этих правил при интерпретации игры.

Обучение правилам игры происходит постепенно и начинается с раннего детства методом воспитания, в процессе которого ребенок приобретает личность, и навыки, необходимые для участия в игре. После отождествления с другими игроками (семья, нация, раса…) и получения роли (мальчик, девочка, хороший, плохой, учитель, инженер, муж, жена, храбрец, трус, крутой и так далее) в сознании человека образуется игровой модуль или поддерживающий состояние игры инструментарий, превращающий человека в игрока.

Игрок — это считающий себя субъектом объект игры. Игроками являются все те, чье сознание ограничено Лабиринтом Цирцеи. То есть практически все люди.

При этом подавляющее большинство игроков даже не подозревает о существовании игры. Но временами Цирцея, как и любая сложная структура, дает сбой. В этом случае игрок или группа игроков осознают, что они в игре. После этого игрок или «забывает» сбой и возвращается в игру; или начинает искать помощи у «экспертов», которыми считаются попы, официальные шаманы, психотерапевты, психиатры, эзотерики и просто шарлатаны — все они работают на Цирцею; или выбирает антиигру, становясь контригроком; ну и неучтенный вариант.

Контригрок — это игрок, осознавший, что он обитает в ограничивающем его сознание Лабиринте и желающий выйти за пределы Лабиринта. Направленная на выход за пределы Лабиринта Цирцеи деятельность контригрока называется Антиигрой. Главная задача Антиигры заключается в трансформации собственного сознания путем уничтожения игрового модуля Цирцеи.

Территория вне Лабиринта Цирцеи является территорией Аббатства 691. От нас Аббатство спрятано за самой простой для преодоления и одновременно непреодолимой для большинства преградой: оно находится за границей нашего обыденного сознания. И только достигнув определенного психофизического состояния человек способен приблизиться к Аббатству 691.

Задачей Аббатства является управление контригрой или процессом эволюции персонального сознания. Подобно хищнику, ворующему из сарая кур, Аббатство уводит из Лабиринта на свою территорию контригроков.

Для этого оно направляет в Лабиринт Проводника, которым является Человек-Невидимка или Фнорд (Этот термин позаимствован у Роберта Антона Уилсона, но имеет совершенно иное значение). В лабиринте Фнорд собирает группу контригроков. Эта группа под его руководством строит портал, через который перемещается в Аббатство. После этого портал переходит в собственность Цирцеи, которая использует его как новый элемент Лабиринта. Если разобраться, то практически все мировые религии, теософские общества, тайные магические ордена, и так далее являются загонами, образовавшимися на месте когда-то действующих порталов.

Таким образом становится понятно, что отношения Цирцеи и Аббатства — это сотрудничество на взаимовыгодной основе. Так Цирцея позволяет воспитывать на ее территории, а затем и переправлять в Аббатство контригроков в обмен на поддержание ее Лабиринта в надлежащем состоянии.

Также становится очевидным, что деятельность Аббатства не должна влиять существенным образом на игру. Отсюда можно вывести несколько принципиальных правил контригры:

1. Количество контригроков не должно превышать некой критической величины, после которой начинается влияние на игру.

2. Кандидат в контригроки должен играть лишь такую социальную роль, которой Цирцея может пренебречь.

3. Кандидат в контригроки должен быть достоин внимания Аббатства.

4. Деятельность групп Фнорда, с одной стороны, должна быть невидима для желающих приобщиться к Аббатству, но недостойных этого игроков (таких тьма), с другой — доступной для достойных.

В качестве отвлекающего маневра Аббатство разместило на территории Лабиринта множество будоражащих воображение тайн, таких как Шамбала, чаша Грааля, тибетские пещеры с пребывающими в самати атлантами и лемурийцами, или Великих Учителей Человечества, служащих для отвлечения внимания от поисков порталов Фнорда.

Поиск Фнорда осуществляется при помощи сонастройки с Фнордом центра везения.

Центром везения является один из механизмов Цирцеи, отвечающий за достижение игроком своих целей. Благодаря этому механизму везение приходит ко всем, но каждому везет согласно настройке его центра везения. Даже тем, кто считает себя кончеными неудачниками, чертовски везет в их неудачах — такова настройка их центров везения.

Для того чтобы суметь встретить Фнорда (можно каждый день ходить мимо него, но не замечать), необходимо настроить свой центр везения на его волну. Для этого нужно сделать поиск Фнорда центральной задачей своей жизни. Его нужно искать везде: на улице, в литературе, практикуя йогу и медитацию…

Идентифицируя в раннем детстве организм как игрока, Цирцея приступает к действию. Для этого она пропускает организм через ряд учреждений (детский сад, школа, армия, институт, работа), первоочередной задачей которых является создание Зоны игры. Нас превращают в «нормальных людей», и эта «нормальность» страшней любого сумасшествия.

Понимая это, дзен-террорист всеми силами культивирует осознаваемое помешательство. Он думает как псих, действует как псих, чувствует как псих, при этом он понимает, что это маска или игра, и что на самом деле он лишь актер, играющий психа в нашем безумном мире. Дзен-террорист ни в коем случае не должен считать себя нормальным! Нормальность — это социально приемлемый вид психического состояния, при котором вся психическая деятельность игрока осуществляется в рамках игрового поля.

Дзен-террорист принимает себя таким, какой он есть, причем он понимает, что культивированное сумасшествие — это неотъемлемая его часть.

Дзен-террорист вненормален!

Когда дзен-террорист чувствует себя достаточно сумасшедшим, он бросает вызов Цирцее. Он возвращается в общество. Надевая маску нормальности, дзен-террорист ни на мгновение не должен забывать, что нормальность — это всего лишь следующий шаг в его безумии. Дзен-террорист «становится» совершенно нормальным. Он может вступить в партию, может начать ходить в церковь, может поступить работать в учреждение. При этом, с одной стороны, он должен быть искренне нормальным, с другой, — понимать, что это не более чем очередной виток безумия, и что разум — это нечто перпендикулярное плоскости безумие-норма, и, следовательно, нечто принципиально отличное как от безумия, так и от нормы.

Любимым Заговором Цирцеи является заговор молчания.

Заговор молчания — это механизм цензуры, направленный на коррекцию информации, получаемой игроком. Целью заговора молчания является создание оптимального формата игры. Борьба с непристойностью, борьба за чистоту языка, за чистоту крови, за чистоту религии, за чистоту научных разработок — все это действия заговора молчания. Конечной целью заговора молчания является борьба с мышлением как таковым в самом широком смысле этого понятия.

Стадо должно быть спокойно и уверено в завтрашнем дне.

Дзен-терроризм не интересуется стадом. Единственное социально направленное действие дзен-терроризма — выявление и выдергивание из стада тех, кто по своей природе не является стадным существом. Остальные пусть живут так, как им нравится.

Заговор молчания — это защитный экран или фильтр, ограждающий игрока от возможно психотравмирующей информации. Внедряется как сверху, так и снизу. С одной стороны, Цирцее выгодно держать внимание игроков сосредоточенным на игре: шок может временно вывести игрока из игры и превратить в контригрока. С другой стороны, сами игроки в большинстве своем желают не знать ничего из того, что способно разрушить декорации уютного мирка, в котором осуществляется игровой процесс.

Контригрок тоже находит заговор молчания полезным, так как защитные механизмы Цирцеи делают его невидимым для игры.

У меня постабстинентная реабилитация. Мне нельзя выходить из дома и даже смотреть в окно, нельзя читать газеты, слушать радио, смотреть телевизор…

— Они контролируют людей через Газету, — предупредил меня первым делом Ты.

— Я не читаю газет.

— Газета — это нечто большее. Сначала это действительно была газета. Она, кстати, сохранилась до сих пор. Газета, о которой ты ничего не знаешь. Почтальон приносит ее в твой дом, ее раздают на улицах, приклеивают к стенам в местах скопления людей, «забывают» в транспорте. Ты берешь ее в руки, читаешь и сразу же забываешь как о ней, так и о почтальонах. Все вновь становится нормальным, а жизнь — счастливой. Раньше была только газета. Со временем они нашли массу других способов контроля сознания. Газета повсюду. Ею может быть все, что угодно. Это надписи на упаковке товаров, это телевидение, это вибрация водопроводных труб, это телефоны и тем более мобильные телефоны. Это бегущая строка на радио…

Я посмотрел на него, как на дурака.

— На радио тоже есть своя бегущая строка. Она состоит из неосознаваемых сигналов и идет поверх вещания. Если даже кто-то и замечает что-то ненормальное, ее относят к помехам. Думаешь, почему всплеск акселерации начался в эпоху радио? — вопрос был явно риторический. — Электромагнитные волны влияют на нашу жизнь и на наше развитие. Изменяя параметры электромагнитного фона, они фактически создают нас такими, какие мы ИМ нужны. Газета вредна. Газета опасна. Она превращает тебя в наркомана, разрушает психику, разрушает плоть, но это никого не волнует. Они ловят тебя в сети газеты, «вскрывают твои мозги», запихивают туда свой вариант реальности и выпускают тебя на волю. Тебя превращают в носителя инфекции, в информационного зомби. Постепенно, реагируя в нужном направлении, люди действительно создадут ту реальность, которая им нужна.

Мы в небольшой комнате: я и приятная, можно казать, красивая женщина лет 25. Она в красивой кофточке, джинсах и туфлях на невысоких каблуках. Галя или Галина. Я сижу на диване, она — в удобном кресле.

— Почему дзен-терроризм, почему не дзен-буддизм или не просто дзен? — спрашиваю я.

— Дзен — это квант или мультитермин. Многие умники, ничего не понимающие в дзен, считают его дзен-буддизмом: философией, религией, сектой. Действительно, такого дзен-буддизма хоть отбавляй, но буддизм — это мощи Будды, как христианство — это труп Иисуса. Кстати, ты знаешь, что один из основных христианских ритуалов основан на каннибализме или поедании плоти Христа? С одной стороны, Дзен — это состояние сознания, с другой — это путь к состоянию сознания, с третьей — это необходимость достижения, с четвертой — это невозможность достижения, так как все уже достигнуто… и так далее, включая не-состояние не-достижения не-сознания. Наш дзен — это школа слепых котят. Мы достаточно много знаем, что не является дзеном, но мы не знаем дзен. У нас еще нет мастера, но мы уже переросли учителей.

— Но почему терроризм? Ты проповедуешь насилие?

— Только над собственным сознанием обывателя. Наш терроризм — это убийство обывателя в себе путем уничтожения «старых скрижалей».

— А тебе не кажется, что использование этого термина в современных условиях…

— Покажется кому-то некорректным? Мы не собираемся баллотироваться в думу. Или тебя волнует вопрос защиты от дурака? Дескать, какой-нибудь урод, вооружившись нашей терминологией захочет кого-нибудь грохнуть по голове?

— Пусть так.

— Как показывает история, урод всегда найдет для этого повод. А вот защита от дурака очень часто оборачивается защитой от разума. Тем более что в глазах обывателя это одно и то же.

— Зачем вам все это?

— На этот вопрос невозможно дать аргументированный ответ. В нас сидит поиск. Дзен-террорист ставит перед собой две основные задачи: ликвидацию правящей тирании и убийство обывателя в себе самом.

— Кого ты имеешь в виду, когда говоришь о тирании?

— Тирания — это тирания ума, который состоит из множества локальных умов, субличностей и так далее. У каждого человека в голове заседает целый парламент, еще более абсурдный и идиотичный, чем любой его государственный аналог. Ум — узурпировавшая власть горстка плебеев, тогда как истинный император находится в изгнании. Это дзен как состояние. Абсурд ситуации заключается в том, что император никуда не уходил. Он продолжает сидеть на троне, только человек не в состоянии его заметить из-за беснующегося плебея-ума. Поэтому искатель — это заговорщик, расстреливающий свой ум из орудия медитации и коана.

— Хочешь сказать, что ваш заговор — это заговор медитации против ума?

— Против засилья ума.

— Что ты знаешь о Фнорде?

— Все, что мне нужно знать.

— Как мне его найти?

— Никак. Когда ты будешь готов, он сам тебя найдет.

— А ты никогда не думала, что кто-то пытается вас дурачить?

— Это очевидно. Гурджиев с Алистером Кроули тоже дурачили людей. Таков метод.

— Метод чего?

— Сбивания с нервов мха. Это поможет тебе встретиться со смертью.

— Хочешь сказать, что меня хотят убить?

— Не болтай глупости. Я говорю о встрече со смертью, о флирте, о попытке принять факт смерти, понять, что это неизбежно, что рано или поздно, ты умрешь, и оттого, как ты будешь умирать, зависит очень многое.

— Какой способ смерти ты рекомендуешь?

— Любой. Мы не клуб самоубийств. Смерть приходит тогда, когда приходит. Важно не пропустить этот момент.

— А что, иногда тебя может не оказаться дома?

— Тебя всегда нет дома. Обычно смерти приходится стрелять со спины. Ты либо напуган, либо мешает боль… и страх. Но если в момент смерти ты в состоянии взглянуть ей в глаза, взять ее за руку, поцеловать… Ты никогда не думал, что дурацкий образ с капюшоном и косой — это не смерть, а ее лакей, ряженый клоун, шут. Он приходит к нам, надев маску-зеркало, в которой отражается страх. А смерть… она красивая. Она приходит в дорогих одеждах. В руках у нее дары, и самый дорогой подарок — это шанс. Именно смерть, переживание смерти дает тебе шанс.

— Какой?

— Умерев сознательно, ты сможешь сознательно родиться, и тогда встреча с Августом к неизбежна.

— Он служит смерти?

— Смерть служит ему. Она тоже веселая тетка.

— Послушай, а как ты к этому пришла?

— Я много раз видела смерть.

— Я не об этом. Как ты вообще пришла в дзен-терроризм?

— Совершенно случайно. Я проснулась с мыслью: Этот мир должен быть чем-то средним между пивом и коньяком. Ерунда. Но с того момента я стала другим человеком. После этого у меня была встреча с Фнордом. Он позвонил по телефону. Когда я взяла трубку, он повторил слово в слово приснившуюся мне фразу. Затем он пришел ко мне домой…

Та же комната. Только теперь в дзен-терроризм меня врубает Ты:

— Если человеческий путь представить как линию… Так вот, на линии некоторых людей появляется отрезок АВ, или путь дзен-террориста, — рассказывает он.

— Отрезок? Я представлял себе луч.

— Отрезок. Дзен-терроризм — это метод, и когда метод себя исчерпывает, его отбрасывают. Но вернемся к отрезку. На входе кандидата в дзен-террористы встречает Фнорд. Его появление — это, своего рода, знамение, точка А. У точки В тебя ждет Август к. он освобождает от дзен-терроризма и вводит в то, о чем невозможно сказать.

— Хочешь сказать, что вы все — просветленные мастера?

— Если бы!

— Но ведь у каждого из вас полно сообщений от Августа к.

— Ты прав. Прозрения, мы называем их так, можно получить еще до встречи с Фнордом. Обычно первое его послание совпадает с инициализацией поиска.

— Что это?

— Внутреннее стремление человека, которое невозможно определить при помощи обычного языка. Те, в ком это происходит, становятся другими людьми и посвящают себя поиску. Не все становятся дзен-террористами. Многие отсеиваются во время поиска. После инициализации поиска человек начинает метаться. Религии, философии, эзотерические группы, секты… Они словно рыбаки отлавливают тех из инициализированных, у кого не хватает трезвости мышления и здорового агностицизма. После того, как инициализированный обходит рыбаков, его встречает Фнорд.

И снова Галина. Мы в той же комнате.

— Кто обитает в аббатстве? — спрашиваю я, имея в виду Аббатство 691.

— Драконы, — отвечает она так, словно драконы — такая же привычная часть обыденности, как соседи, коты или тараканы.

— А кто такие драконы?

— Живьем их никто не видел. Фактически, это иные состояния сознания, так что Будду, например, вполне можно отнести к драконам.

— Так кто нами управляет, Будды или нелюди?

— Ни Буддам, ни нелюдям нет до этого никакого дела.

— Тогда кто?

— Обратись к священникам. Они тебе все расскажут. Правда, все по-разному. В зависимости от конфессии.

— Скажи, почему вы все время ломаете какую-то комедию?

— Мы все ломаем, как ты выразился, комедию. Большинство двуногих братьев этого не понимают, мы же делаем это сознательно.

— Но зачем?

— Мы не способны вести себя иначе.

— Почему?

— Потому что мы не знаем истинного лица. Мы надеваем маски чуть ли не с рождения. У кого их больше, у кого меньше. Само слово личность произошло от личины, маски.

— Тебя послушать, так жизнь — это один огромный спектакль непонятного жанра.

— Я бы назвала это комедией.

— Не много ли черного юмора?

— Таков вкус автора и режиссера.

— И кто он?

— В твоем случае, ты сам.

— А вообще?

— Я не видела вообще.

— У меня такое чувство, будто ты сознательно спряталась в своем маленьком мирке и пытаешься отгородиться от всего, что выходит за его границы.

— Ты так и не понял? Все, что ты знаешь — результат работы твоего ума. Пока есть ум, ничего больше нет. Останови ум.

— И что тогда?

— Об этом история умалчивает.

— Несмотря на то, что так называемые историки посвятили этому тонны книг?

— Не книг, писаний. Очень верное слово. Писание, особенно после игры с ударением.

— Твоя теологическая идиосинкразия достойна восхищения.

— Я не люблю тех, кто из кожи вон лезет, доказывая свою монополию на истину в первой инстанции.

— Истина — один из наиболее прибыльных товаров, и чем дальше она от правды, тем дороже.

— Ты прав.

— А вы сами, разве вы не бегаете голодной толпой за истиной в ожидании подаяния?

— Скорее наоборот. Нас с самого рождения буквально закормили истинами, так что сначала надо очистить желудок и восстановить работу вкусовых рецепторов.

— Роль санитара выполняет Фнорд?

— Ты прав. Он прекрасный специалист по клизмам и рвотным порошкам.

И вот я проснулся, вернее, возродился из состояния квантового небытия, как в том гипнотическом упражнении, когда сначала вызываешь ощущение тепла и тяжести, затем легкости, затем «состояние мыльного пузыря» и, наконец, полное уничтожение тела, мыслей, чувств… Состояние свободного сознания… Затем строишь новое тело.

Мое новое тело построено, идентифицировано, классифицировано и внесено во все необходимые реестры: фамилия, имя, отчество, рост, вес, объем желудка… В графе «цель» что-то невразумительное.

— Никогда не оставляй прочерк в графе «цель», иначе Цирцея сама заполнит ее. Наилучший вариант — это случайный набор символов. Например: Цель — жржлоитщг нзжщьр щгр нпдшгоирлж ггг щшшш и. Ради этого и живем, — инструктировал меня Ты, когда пришло время выходить из подполья. — Самым большим искушением для тебя будет встреча с газетой. Тебе придется ее взять, иначе они тебя ликвидируют.

— Зачем тогда было с нее соскакивать, чтобы подсаживаться вновь?

— Теперь у тебя есть иммунитет, и имя ему скепсис. Причем не слепая вера в неверие, а понимание того, что вся информация поступает в твое сознание преломленная через призму Газеты. Ты можешь, конечно, отказаться от Газеты совсем, но тогда тебе придется разделить судьбу Джордано Бруно, Жанны д’Арк или Вильгельма Райха. Тебе нравится перспектива стать героической шаурмой?

Перспектива превратиться в запеченного в собственном соку героя меня совсем не привлекала.

— Знаешь, меня ни на минуту не покидает мысль, что все происходящее — бред, рожденный моим воспаленным сознанием, что я безумен, и эта болезнь взяла на себя роль создателя, сотворив этот сумасшедший мир, — признался я.

— Сумасшествие в роли бога! Хорошая мысль, — рассмеялся Ты. — Здесь все предпочли безумие, так как нормальность — это смерть. Таковы наши бог и дьявол. В любом случае то, что люди называют реальностью, не более чем миф. Наиболее распространенный миф — это норма.

— В таком случае безумие — это любое отклонение от политкорректного мифа.

— В иллюзорной империи Во тоже решался вопрос, что есть норма. При этом они не стали подобно профессору Тимоти Х. Финнегану, основавшему Комитет по сюрреалистическому расследованию сообщений о нормальных явлениях утверждать, что нет ни одного абсолютно нормального реально существующего объекта, будь то человек, кошка, закат или соната. Они не стали изобретать тоннель нормальности или принцип нормативности, согласно которому нормальным считается то, что находится между крайними нормативными значениями. Они поступили намного проще. Признав императора живым богом, они объявили его абсолютно нормальным. Остальным смертным предписывалось стремиться приблизиться к идеалу, достижение которого было невозможно. Многие стриглись под императора, одевались как император, копировали его походку, заучивали слова… Некоторые делали даже пластические операции, чтобы походить на своего императора. Все было бы замечательно, но императоры часто сменяли друг друга. Так уроды превращались в красавцев и наоборот, мудрецы в глупцов… Во времена одних императоров признаком одухотворенности служило покровительство искусствам, во времена других искусство низводилось до ремесла плебеев, и так далее. Преступники становились святыми, душевнобольные — врачами, богачи разорялись, бедняки богатели. Неизменным оставалось только одно: Самым страшным грехом считалось учение Неизвестного, согласно которому не надо стремиться быть нормальным, а нужно лишь просто оставаться самим собой, что бы ни случалось в жизни.

— Тебе пора, — сказал Ты, глядя на часы. Был полдень — наиболее темное время суток.

— Никогда не думал, что мне будет так страшно выходить из дома, — признался я.

— Ты все равно от них никуда не денешься. Они у тебя в голове. Они часть твоей психики, несмотря на то, что они повсюду.

Я шел по когда-то родному городу в состоянии шока. Меня окружали ходячие трупы. Ходячие куклы, зомби. У каждого в глазах была смерть. Каждый выполнял заложенную в него программу, и если эти программы вступали в противоречия…

— Война, начиная бытовой дракой, заканчивая межгалактической войной — это что-то вроде системного доктора. Программа дает сбой, создается внутренний конфликт… — вертелись у меня в голове заблудившиеся там чьи-то слова.

К остановке подъехал автобус. Внутри было свободно. Я сел у окна. Обычно я садился возле прохода.

Буквально через две остановки в автобус вошли двое. Черная униформа. Лица спрятаны за большими очками с зеркальными стеклами. На рукавах эмблема: Христос, сошедший с креста. Для всех остальных они были невидимыми!

— Газета, — сказал один из них, поравнявшись со мной.

У меня в руках появился листок бумаги с изображенным на нем сложным лабиринтом из разноцветных линий. Мозг пронзила острая боль…

— В наши дни только слепец или сумасшедший может себе позволить не сходить с ума! — вспомнил я слова Ты.

— Труднее всего понять, что боль — это всего лишь информация, — услышал я голос Фнорда. Я был одновременно в автобусе и на берегу реки возле костра. Там нас было пятеро. Лица остальных для меня были сокрыты Тайной.

— Труднее всего понять, что боль — это всего лишь информация, — говоря это, он достал рукой из костра внушительных размеров уголь. Запахло горелым мясом.

— Затем, — продолжил он, — необходимо понять, что все остальное тоже информация, — он вымыл руки. Вода вместе с сажей смыла любой намек на ожог. Обожженная рука вновь была совершенно здоровой.

— После этого ты очень скоро понимаешь, что контригра — это балансирование на грани между волшебством, — пламя превратилось в голову дракона, — и иллюзией, — огонь вновь был огнем, — причем нет никакой между ними грани.

— В конце концов, ты понимаешь, что контригра — это тоже игра.

— Ты уже слышал о Евгении Банько? — спросил меня Ты по телефону.

— Не знаю, — честно ответил я. Моя память могла устроить все, что угодно, и я уже не был уверен ни в чем. Точно также я бы ответил на вопрос: знаком ли я с собой. Не в философском смысле.

— Я скинул тебе на ящик небольшой текст. Прочти.

«Биография Евгения несколько туманна и запутана. Говорят, что его духовное детство прошло в открытом космосе. Он был воплощен в теле метеорита, который миллионы лет мотался в космическом пространстве, пока не встретил одну из комет. Увидев в ней учителя, Евгений решил дальше следовать за ней, и через несколько миллионов лет благополучно сгорел в атмосфере Земли. Так он прибыл на нашу планету, где как раз начинала зарождаться жизнь.

Путешествуя от тела к телу, он постигал навыки охоты на Будду.

Так, благодаря тому, что в одном из своих воплощений Евгений был индейским яком, а индейские яки, как известно, все обладают врожденной склонностью к магии и учительству, он смог наиболее полно передать нам свой духовный опыт. В другом из своих воплощений он был стоматологической бормашиной, ужасной и бескомпромиссной в руках вечно пьяного сельского зубосадиста. Именно тогда в нем созрел тот социальный бунт, та тяга к индивидуальному пути, которые отличают охотника на Будду от серого обывателя.

Вот, что говорит о себе Евгений:

— Не знаю, кто как, а я очень плохо помню свои воплощения. Об астероидном детстве у меня вообще нет желания распространяться. Детство — это всегда дерьмово, как бы ни сюсюкали на эту тему взрослые. Поэтому, наверно, дети так сильно хотят повзрослеть.

Будучи индейским яком, я заболел тем отвратительным типом учительства, которым «белые братья» наделяют чуть ли не всех индейцев, когда-либо в жизни пробовавших пейот или что-нибудь типа того. Поэтому всю свою недолгую следующую жизнь я провел в теле стоматологической бормашины в зачуханном сельском стоматологическом кабинете. День за днем я вгрызался в сознание граждан через оголенные корни зубов, создавая (как я тогда думал) все условия для их скорейшего просветления, пока старого зубосадиста не сменил новый, принесший с собой веяния анестезии и новое оборудование. Это был лайт вариант дзен с гарантированным сатори за двести долларов в неделю. Меня же сдали на металлолом.

После этого я возродился в теле отвратительного двуногого существа, классифицированного как Евгений Банько. Родители меня обожали и, надо отдать им должное, практически избавили от воспитания.

Порою мне кажется, что воспитание подобно высеканию чего-то из глыбы. Мы появляемся на свет в виде огромного нетесаного (не путать с неотесанным) монолита, в котором есть все: искусство, наука, интуитивная нравственность, душевные богатство и бедность… Затем семья и школа вооружаются большими зубилами и молотками и принимаются крошить бедных детенышей, стараясь удалить все, что, по их мнению, является лишним и ненужным. В результате вместо того, чтобы быть как минимум богами, мы вырастаем в жалких инвалидов: в людей социальных — самое отвратительное порождение этой планеты.

Доказательство? Посмотрите, как убого выглядят животные в зоопарках и отличники-краснодипломники.

Я никогда не был борцом с воспитанием или образованием. Это, своего рода, механизмы отбора. Сильных это только закаливает, обучает жить в социальном кошмаре, лгать, притворяться, понимая, что это не более чем игра. Слабые становятся обывателями, примыкают к социуму, делают карьеру, заводят жен детей, «Мерседесы»…

Все-таки с родителями мне повезло. Несмотря на хорошие результаты (почти отличник), я никогда толком не учился и не работал. Политикой не интересуюсь. На выборы не хожу. Любое правительство — это правительство. Хорошее улучшает пищеварение, плохое развивает инстинкт.

К женитьбе я отношусь как к синхрофазотрону: вещь нужная, полезная, дорогая, серьезная и совершенно лишняя в моей жизни. Тем более что жена хоть и не роскошь, но и не средство передвижения».

Далее статья рекламировала новую книгу Евгения: «От Бога до Наполеона. Незабываемые интервью». Евгений умудрился объездить добрую половину психиатрических лечебниц, где смог-таки взять интервью у мнящих себя великими мира сего психов.

«Наполеон, проживающий в психиатрической больнице города Новочеркасска, имеет намного больше общих черт с тем историческим Наполеоном, которого позже низвели до торта и коньяка, — писал Евгений, — чем различий. И тот и другой ассоциируют себя с практически ставшей архетипической личностью Императора-Завоевателя. Только одному из них судьба позволила родиться в нужное время в нужном месте, тогда как другому суждено провести всю свою жизнь за стенами психиатрической лечебницы».

Ты должен с ним встретиться, — сообщил в электронном письме Ты, имея в виду Евгения.

В тот же день мы отправились к Банько в гости.

Жил он в большом новом кирпичном доме на улице Луначарского. Рядом с домом стоял достаточно новенький «Мерседес», глядя на который становилось понятно, что в жизни Евгения наступило то самое светлое будущее, о котором говорили не без иронии большевики. Суть иронии заключалась в том, что именно большевики и были главным препятствием на пути к такому будущему.

Евгения мы нашли в огороде. Он сажал грядку гвоздей.

— Зачем я сажаю гвозди? — спросил он себя от нашего имени, и тут же принялся отвечать на свой собственный вопрос. — Причин может быть сколько угодно:

1. Я — псих.

2. Это прикольно.

3. Это контролируемое дзен-террористическое сумасшествие.

4. Это метафора. Масса людей сажает гвозди, даже не понимая этого.

5. Я спасаю Землю. Не думаю, что действия типа посадки гвоздей вписываются в концепцию нормального человеческого поведения. И если мои действия способны вызвать у них интерес, возможно, мои действия смогут отсрочить исполнение приговора.

6. Я возвращаюсь к антинормальности.

7. Неучтенный вариант.

Любая из этих причин в какой-то степени верна, в какой-то неверна, и так далее.

— Ты знаком с правилами игры? — спросил он, пристально глядя мне в глаза.

— Он в курсе, — ответил за меня Ты.

Евгений закончил заниматься гвоздями, вымыл руки.

— Составите мне компанию? — спросил он, отправляясь на кухню варить кофе.

С видом алхимика, готовящего как минимум эликсир жизни, он смолол кофе, засыпал его вместе с сахаром и солью в турку, добавил воды из глиняного кувшина.

— Я знаю подходящий родник, — сказал он.

Он поставил кофе на огонь и, словно читая в турке текст, начал рассказывать:

— В начале было Слово, и Слово было у бога, и Слово было бог. Все верно. Наш «мир» состоит из слов. Нервная система, предположительно, получает от раздражителей сигналы, которые затем, после обработки и отсева подавляющего большинства этих сигналов создает картину мира или «карту», которую большинство из нас принимают за реальность или действительность как таковую. Эта карта состоит из слов или символов опознавания. Наш мир создают слова, которыми мы его описываем. В принципе, для тех, кто прочитал чуть больше одной книги по психологии (я не имею в ввиду популярную психологию для мнящих себя умными обывателей), это давно уже не секрет. Но знать — это одно, а осознавать — совершенно другое.

Короче, все, с чем мы имеем дело — это описание, состоящее практически из минимально необходимого числа символов. Графически это можно представить как конечное множество координатных точек, образующих сетку, повторяющую до какой-то степени описываемый объект.

«Познавая», мы заносим в память значения этих координатных точек или набор слов. Затем, сталкиваясь с объектом, мы примеряем на него координатно-текстовый костюм. Так происходит процесс опознания.

Проблема в том, что реальный объект познания находится в постоянном изменении, тогда как созданный нами «костюм» старается оставаться неизменным до последнего.

К чему я это говорю? А к тому, что Цирцея, ты, они, весь мир, который ты знаешь — это костюмы, которые создает неугомонный портной: наша психика. Другими словами, они — это ты.

И это еще не все. Мало того, что бог — это торговец масками, превративший мир в маскарад, слова сами создают маски. Я говорю о понимании или о значении слов.

Я не случайно начал рассуждение словами Евангелия. Короткая фраза, но сколько трактовок! Сколько мудрости в этой книге! Однако если постараться, можно найти практически такую же глубину в любой, даже самой банальной чуши, даже в предвыборной речи кандидата на государственный прост. Все зависит от того, какой ассоциативный процесс включится у тебя в голове. Текст — это пусковой механизм, который включает процесс создания нового текста, текста-значения, и так до бесконечности.

Пытаясь что-либо понять, мы не только не срываем с объекта понимания маску, но наоборот, надеваем поверх нее новую.

Подобная возрастающая неопределенность не может не вызывать шок у подавляющего большинства игроков. Шок запускает антишоковый механизм, довольно-таки подробно описанный мэтрами психиатрии и психологии. В результате мы принимаем маски за реальность, даже рассуждая о том, что это маски. Тем более, рассуждая, что это маски.

Наш враг — это призрак, который полностью контролирует наше сознание, самый страшный, несуществующий враг.

— Входи, — сказал Ты, открывая калитку.

— Надеюсь, это не тест на наличие собаки? — на всякий случай спросил я.

— К нему приходит в гости собака, но она не кусается.

— Женя! — крикнул Ты, когда мы вошли во двор.

— Я здесь, — послышалось из-за дома.

— Постарайся сильно не удивляться. По крайней мере, вслух, — предупредил меня Ты.

— Он о двух головах?

Голова у Евгения была одна. По крайней мере, в большинстве воспоминаний. В описываемом воспоминании он занимался небольшой, метр на метр, грядкой. Разравнивал землю граблями.

— Огородничаешь? — спросил Ты.

— Сажаю гвозди. Уже заканчиваю.

— Думаешь, они взойдут?

— Ты же взрослый мальчик, а порешь такую чушь. Ты когда-нибудь видел, чтобы гвозди всходили на грядках?

— Тогда…

— Практикую дзен-терроризм. Проходите в дом. Я сейчас.

И тут меня озарило: Яркий свет слепит глаза. Я в похожем на стоматологическое кресле. Мое тело надежно зафиксировано. Я боюсь. Надо мной Евгений со шприцом в руке. Без сомнения, он один из них!

— Мы — скитальцы среди миров, — говорит он, делая мне внутривенный укол, — у нас нет ни реальности, ни мира, ни формы. Мы не можем позволить себе застыть, поэтому нам приходится постоянно искать. Поиск ради поиска, поиск без цели, поиск без остановки. У нас нет ни времени, ни пространства, нет ни вчера, ни завтра, ни сейчас.

Изображение распадается на молекулы, и я лечу в никуда сквозь ничто. Мое сознание готово распасться от перегрузки. Меня накрывает волна неконтролируемого ужаса…

Я вдруг понимаю, что это не он, а я один из них, я делаю укол, а он сидит и корчится в кресле от ужаса, как впрочем, и все остальные.

— Парадокс — это единственный способ что-либо об этом сказать, — говорит Пустота голосом Евгения.

Я вновь на берегу реки у костра. Фнорд пускает по кругу поистине дьявольское зелье: настоянную на коньяке анашу.

— Говоришь ли ты правду, даже тогда, когда говоришь правду? — спрашивает он.

— Для них реальность — это в первую очередь карта интересов, — рассказывает Евгений — ты можешь сколько угодно пытаться исчезнуть, спрятаться, скрыться, забраться поглубже в нору, но до тех пор, пока ты можешь быть для них хоть чем-то полезным, тебе не вырваться. Многие мои друзья предпочитают сумасшествие. Как сказал один мой сумасшедший приятель: «Только полный дурак может себе позволить не быть идиотом». Я предпочитаю просто не быть.

Это нельзя воспринимать буквально, хотя иначе это воспринять нельзя.

— Все не так просто, — слышу я голос Фнорда в собственной голове, — это они хотят, чтобы мы так думали. Они повсюду, но их деятельность полностью скрыта от нашего внимания. Мы идентифицируем ее как часть естественных природных явлений. Тогда почему мы то и дело обнаруживаем их следы? Халатность? Сбой? А что если они преднамеренно дают нам понять, что они существуют, направляя, тем самым, наше сознание в нужное русло. Что если я под видом восстания против Цирцеи занимаюсь воплощением их воли? Что если мои озарения не более чем принятые моей нервной системой их сигналы?

— Для них зеркала прозрачны. Не так ли? — внезапно спрашивает Банько.

— Ты увидел Цирцею, поэтому тебе кажется, что ты псих, — говорит Фнорд. — У тебя есть 4 варианта решения: Устроить возвращение блудного сына. Для этого тебе достаточно все забыть и вернуться в игру. Цирцея прощает раскаявшихся грешников. Ты можешь обратиться за помощью к специалистам, благо, их сейчас хоть пруд пруди, на любой вкус: попы, официальные шаманы, психотерапевты, психиатры, эзотерики и просто шарлатаны, все они работают на Цирцею. Третий вариант — антиигра.

— А четвертый? — спрашиваю я.

— Четвертый… Четвертый — это неучтенный вариант. Всегда помни о неучтенном варианте!

— Ищи книгу «То», — говорит Фнорд, когда я окончательно отлетаю от его дьявольской смеси. Любая более или менее хорошая книга похожа на решето. Наиболее грубые фракции или слова остаются на страницах, а нечто более тонкое просачивается между словами. Век за веком. На этой почве и выросла книга «То». Строчка там, слово здесь, она пишется и переписывается с каждым мгновением.

Его слова остаются где-то вдали. Передо мной бескрайняя четырехмерная металлоконструкция. Это Лабиринт или каркас ловушки, в которую поймано наше сознание: Лабиринт. Как и все, я медленно движусь по лабиринту. Но в отличие от них я знаю, что движусь по лабиринту.

Мое знакомство с Евгением Банько проходило под знаком разочарования. Он много и некрасиво ел, много пил, много курил и рассказывал кучу старых похабных анекдотов. В общем, вел себя так, словно пришел пожрать, попить пива и оттянуться. Я ожидал от нашей встречи чего-то большего. Мне нужна была помощь, и, как уверял Ты, в этих вопросах он был человеком №1. Вместо этого он нес какую-то чушь.

В общем, день потрачен впустую, — решил я. Евгений словно бы ждал этого. Он пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

— Жизнь — это странная пьеса в престранном театре. Здесь актеры становятся зрителями, а зрители актерами, здесь зрительный зал становится буфетом, а буфет превращается в сцену, здесь акты маскируются под антракты, и антракт может быть использован как отвлекающий маневр. В конце концов, ты окончательно перестаешь понимать, где ты, и чтобы окончательно не сойти с ума, изо всех сил начинаешь цепляться за самого себя. И главный вопрос, достойный здесь дзен-террориста: кто ты? Кто ты, парень? Что ты об этом знаешь?

В его взгляде «сверкнула молния», и я вспомнил:

Квадратное помещение без окон. Железная дверь. В каждом углу видеокамеры наблюдения. В центре комнаты стоит стол. На столе диктофон. По обе стороны стола стоят стулья. Кресло «хозяина кабинета» — дорогое, кожаное. Для посетителя — обычный деревянный табурет. В кресле сидит человек лет 45. Он в белой рубашке и галстуке. Дорогой пиджак лежит на столе рядом с толстой папкой для бумаг.

Он сует мне несколько листов бумаги, но прежде, чем я успеваю прочесть хоть слово, видение заканчивается.

Мой первый день в ООО «Авсгутк». Я в кабинете Банько.

— Прочти, — говорит он, кладя передо мной лист бумаги

«САНИТАРНОМУ КООРДИНАТОРУ

Докладная записка о необходимости применения санитарных мер.

Уважаемый Санитарный Координатор!

Считаю своим долгом сообщить Вам о крайне опасном в эпидемиологическом отношении положении дел на планете Земля.

Как и предполагалось, несмотря на все принятые меры, техническое развитие одомашненных приматов вплотную приблизилось к тому рубежу, после которого становится возможным быстрое распространение данного биологического вида в космическом пространстве. Одновременно с этим биологическая эволюция и эволюция сознания имеют критически низкий показатель роста. Думаю, не стоит упоминать, что в таком своем состоянии одомашненные приматы являются крайне опасными, так как, лишившись страха погибнуть вместе с материнской планетой, они будут захватывать и уничтожать планету за планетой.

Если не будут приняты меры прямо сейчас, в ближайшем будущем нас ожидает серьезная эпидемия.

С другой стороны, нельзя не отметить тот факт, что отдельные представители одомашненных приматов достаточно близки к безопасному и даже конструктивному уровню сознания. Поэтому в случае применения тактики всеобщей ликвидации, кроме болезнетворных организмов мы потеряем и эти биологические объекты, что, как я понимаю, не входит в наши планы. Тем более что при уничтожении материнской планеты одомашненных приматов кроме носителей инфекции погибнут и другие совершенно безобидные биологические организмы.

Исходя из всего этого, я взял на себя смелость предложить на Ваше рассмотрение альтернативную программу оздоровления планеты Земля.

С целью оздоровления предлагаю:

1. Считать тотальное уничтожение материнской планеты одомашненных приматов запасным вариантом. Для этого рекомендую продолжать стимулировать гонку вооружения и всячески способствовать поддержанию третьего уровня политической напряженности.

2. Создать на планете Земля все условия для полного уничтожения носителя инфекции. Для этого:

2.1. Всячески стимулировать научные исследования, направленные на достижение биологического бессмертия. Сделать бессмертие обязательным для всех.

2.2. Вернуть религиозной идеологии главенствующее место. Всячески способствовать распространению культа веры, будь то вера в бога, науку или что-либо еще. Добиться изучения в школах и высших учебных заведениях религиозных доктрин возникновения вселенной.

2.3. Всячески насаждать идеологию нравственности и ненасилия:

2.3.1. Нравственные категории должны приниматься как нечто, данное богом. Сама попытка анализа нравственных категорий должна восприниматься одомашненными приматами как преступление.

2.3.2. Из сексуальных отношений должен быть полностью исключен фактор удовольствия. Секс должен восприниматься исключительно как способ размножения. Отсюда любое занятие сексом, направленное не на детопроизводство, должно считаться преступлением. Отсюда следует необходимость запрещения абортов, контрацепции и иных возможных способов искусственного прерывания беременности.

2.3.3. Запретить все виды химического удовольствия. Одновременно с этим стимулировать рост черного рынка синтетических, разрушающих личность одомашненных приматов, наркотиков и суррогатного алкоголя.

2.3.4. Под видом борьбы с насилием запретить все виды боевых искусств. Строго наказывать за любую попытку постоять за себя. Одновременно с этим стимулировать рост уличной преступности.

2.3.5. Также под видом борьбы с насилием запретить создание и распространение музыки, кинофильмов, книг и так далее, содержащих любые сцены насилия или секса.

2.4. Всячески стимулировать коллективные и корпоративные настроения. Объявить любое проявление индивидуализма безнравственным.

2.5. В научных кругах допускать скептическое отношение только к деталям, одновременно требовать слепой веры в базовую научную парадигму. В других случаях требовать чистоты веры и непримиримости к вероотступникам.

2.6. Максимально увеличивать пропасть между массовым и элитарным искусством. Массовый продукт должен быть предельно низкого качества. Элитарное искусство должно быть амбициозным, заумным и совершенно мертвым.

2.7. Всячески оберегать детей от реалий жизни. Воспитывать их на идеалах дружбы, любви, честности, взаимного уважения… Ребенок должен вступать во взрослую жизнь абсолютно неподготовленным к жизни в реальной окружающей действительности.

2.8. После того, как одомашненные приматы полностью осознают весь ужас своего положения, создать рынок лекарства смерти — химического вещества, вызывающего эйфорию и относительно скорую смерть.

3. Предполагается, что перечисленные выше меры заставят деградировать до состояния личностно-психической невменяемости практически всех носителей инфекции. С другой стороны, это заставит отдельных одомашненный приматов совершить эволюционный переход на уровень разумных, закаленных в борьбе за возможность самоактуализации организмов, способных выжить, заселить материнскую планету, а также близлежащее космическое пространство.

4. Конечно, это только предварительный, нуждающийся в доработке перечень необходимых мероприятий.

Надеюсь, Вас и Санитарный Координационный Совет заинтересует мое предложение.

Санитарный эмиссар».

— Что это? — спрашиваю я.

— Докладная записка санитарному координатору, перехваченная Августом к, — отвечает Евгений, после чего рассказывает мне почти мормонскую историю:

Сергей Валентинович Евгеньев рыхлил почву в розах, когда случился невербальный контакт с Августом к. Подобные вещи происходили и раньше, поэтому он сумел адекватно принять послание. Записка Санитарного координатора заставила его призадуматься. Выводы оказались несколько неутешительными.

Разумеется, надо быть по-человечески самоуверенным кретином, чтобы всерьез утверждать, что мы — единственная разумная форма бытия во Вселенной (Евгеньев таким кретином не был).

Во-первых, вселенная слишком большая. А во-вторых, кто вообще решил, что мы — существа разумные?

Конечно, с точки зрения одомашненного примата мы — суперы! Мы — образ и подобие божье, мы — венцы природы, мы — центры мироздания… Но уже само такое отношение к собственной персоне говорит исключительно о напыщенной глупости дураков обыкновенных. Если проанализировать все наши верования, то вообще ни о каком разуме и речи быть не может.

Конечно, мы создали науку и культуру, мы изменили облик Земли. Но вся наша наука и культура имеет ценность только для нас. С тем же пафосом, будь она столь же тупа, как и мы, любая улитка могла бы гордиться следом из слизи, который она оставила после себя.

С изменением облика нашей планеты дело обстоит и того хуже.

Наше покорение природы напоминает покорение вирусами организмов, на которых они паразитируют. Мы инфекция, уничтожающая родную планету. И надежда на то, что какие-нибудь внеземные братья придут нам на помощь, есть не более чем проявление нашего инфантилизма. Почему они должны нам помогать? Мы же не помогаем оспе или чуме перевоспитаться и стать гуманными болезнями?

Для них мы болезнь, медленно убивающая планету. Болезнь потенциально заразная. Стоит нам вырваться в космос, и мы будем осваивать и уничтожать планету за планетой, планету за планетой. Разумеется, ни одна разумная сила, обладающая необходимым уровнем технологического развития, не позволит нам это сделать. Поэтому зараженный нами участок космоса будут интенсивно лечить.

Сейчас нас усиленно изучают, ставят на нас опыты, влияют на наше развитие. Начиная с древней истории и до наших дней, происходит то, что принято называть «контактами». Такие контакты были у Жанны д’Арк, у Гитлера, у Теслы, Моисея, пророков, Христа, Магомета и у многих других. Фактически, ни одно важное историческое событие не обходилось без активного или пассивного влияния контактирующей с нами стороны.

Для изучения одомашненных приматов и контроля над их деятельностью и был создан Санитарный Координационный Совет или Институт Мессии.

Одной из задач этого института является создание мессии или спасителя — механизма самоуничтожения людей в случае угрозы освоения космоса.

И вот я, как последний герой Шварценеггера, Брюса Виллиса и Лесли Нильсона в одном флаконе спасаю человечество от неминуемой смерти. Наша ставка на интерес. Мы пытаемся внешне неадекватным поведением привлечь к себе их внимание. Наша стратегия основана на предположении, что если лабораторная крыса начнет выдавать нечто новое и неизученное, то экспериментатор не станет ее уничтожать до выяснения всех обстоятельств. Мы не верим в контакт. По крайней мере, в массовый. Мы на него не способны. Мы даже между собой не способны наладить длительные полноценные отношения. Не говоря уже об иных формах жизни. Да и зачем мы им нужны?

— Хорош херней страдать, — сказал Ты, входя ко мне, — пойдем, надо поговорить.

— Гони всех в жопу, — бросил он секретарше, входя к себе в кабинет.

— Ты хорошо провалят дурака, — перешел он к делу, когда мы сели на пол посреди кабинета. — Теперь пора и заняться делом. Ты слышал о Левше?

— Смотря кого, ты имеешь в виду, — ответил я. В дзен-терроризме нельзя быть уверенным даже в своей неуверенности.

— Того, который по легенде подковал блоху.

— По-моему, это даже в школе проходят…

— Это да не это. В основе легенды положено одно из мистических откровений. На самом деле Левша — это сущность, способная приносить удачу. Подковывая, он превращает подковываемого в Золотого или в Темного коня или того, кто способен добиться успеха.

— А разве достижение успеха не является волей Цирцеи?

— В этой реальности все является волей Цирцеи. Существует ритуал, позволяющий встретиться с Левшой. Говорят, Ленин накануне революции был им подкован. Позже христиане полномочия Левши «передали» дьяволу, который (что за глупость!), как старьевщик торговал христианские души. Думаю, виной всему параноидальный христианский страх перед их богом. Ну да все это фигня. Говорить мы будем с тобой не об этом. Надеюсь, ты понимаешь, что все, чем ты занимался до этого времени, можно отнести к созданию шума или тумана. Ты был одним из тех, кто мутит воду, и теперь пришло время узнать, что происходит с той стороны тумана. Как ты уже понял, Институт Мессии оставляет нам только три варианта будущего: Мы либо погибнем, когда нас сочтут достаточно опасными; либо радикально изменим собственное сознание; либо неучтенный вариант. Всегда надо помнить о неучтенном варианте.

Фактически Институт Мессии — это, своего рода, ультиматум Цирцее (наше мнение здесь вообще никто не берет в расчет), на который она ответила селекционными мероприятиями.

Так Святая Инквизиция, равно как и коллеги из других религиозных организаций, уничтожая всех тех, в ком теплился разум, пытались отодвинуть расцвет науки. Параллельно они делали невозможным развитие или расширение человеческого сознания. Ну да этот процесс и не может быть массовым. Природа в силу своей избыточности вообще не считается с массами. Так те же рыбы откладывают тысячи икринок, чтобы единицы из них стали взрослыми рыбами, способными дать потомство. Так из более чем ста миллионов сперматозоидов только один способен добиться успеха, и так далее. При этом совсем не удивительно, что только единицы способны преодолеть человеческую стадию существования и стать драконами в истинном значении этого слова. Остальные не более чем генетический материал и очередное звено в пищевой цепочке. Но если в сперматозоиде и икринке уже генетически заложена жажда успеха, то люди… каждый для себя волен решать, делать ему решающий рывок на пути к драконам, или же отправляться ко всем чертям в небытие… Главное, никому не верь, — закончил Ты свою речь. — Откуда ты знаешь, что мы — это мы? Откуда ты знаешь, что ты — это ты?

— Если так рассуждать, то и наш с тобой разговор вполне может быть результатом промывки мозгов.

— Согласен, объективность как таковая нам не доступна, но…

Все зависит от выбранной системы координат, — рассуждал Евгеньев, сидя возле костра, — в одной из ни мы действительно венец творения, особая гордость природы или создателя. В другой — кошмар, уничтожающий все вокруг. В третьей — освободители. А что? Есть масса философских систем, согласно которым материальная жизнь — это проклятие, и только смерть способна принести избавление или вернуть в потерянный рай.