Бесплатный фрагмент - Шумелка мышь

Глава 1

МЫШЬ И ТАРАКАНЫ

Вечерами тараканы дышали дихлофосом. Они начинали шуметь и буянить. Мышь нахлобучивала подушку на голову и пыталась заснуть. Она не хотела ругаться и выяснять отношения ни с тараканами, ни с любыми другими ползучими или пикирующими гадами. Мышь была глубоко воспитанной и неумеренно романтичной особой. Она не без основания считала себя голубых кровей и не желала иметь ничего общего с подобными типами. Единственные живые души, с кем Мышь любила калякать и пить чай с печеньем — молодая семейная пара Ян и Жане. Голуби. Они жили в собственной голубятне на крыше дома у городской Ратуши. Для тех, у кого есть крылья — несколько километров не расстояние, так что они часто гостили у нее.

Мышь была единственным представителем грызунов в доме. В нем она прожила достаточно лет, чтобы называть своим. Кроме нее здесь, впрочем, обитали девятнадцать ящерок, две собаки и один старый и совершенно равнодушный кот. Никто из выше перечисленных созданий не причинял ей столько неудобств и мигреней, как тараканы. Эти циничные и неугомонные твари все время крутились возле Мыши и разными способами выводили ее из тщательно поддерживаемого умиротворенно-блаженного состояния.

Обычно тараканы пикетировали на нее с потолка, а затем, отбежав на порядочное расстояние, равное в среднем двадцати пяти их корпусам, показывали языки, транспаранты с намалеванными гадостями, плевались и дразнились. Мышь старалась не обращать внимания на их пакости. Но все же, когда они особо ее доставали, не без уничтожающей гордости поворачивала голову к наиболее беснующимся из них и тихо говорила: — Титьки тараканьи, как же я вас презираю! Это действие имело ошеломляюще убийственный эффект. Обидчики начинали мелко трястись и хлопать друг друга по плечам, держась за брюшко. На глаза их наворачивались крупные, как жемчужины, слезы и, в конце концов, они валились на жесткие спинки и активно агонировали.

Мышь, будучи пацифистом от рождения и гуманистом по призванию, не могла без боли смотреть на их страдания. Сдерживая слезы, она уходила к себе в комнату, где от души предавалась самокопанию и хандре.

В такие минуты, ее могли спасти от неминуемой душевной гибели только хорошая книга или друзья. Поскольку хорошие книги давно перестали печатать, Ян и Жане отпаивали ее крепким красным чаем с сырными печенюшками и рассказывали всегда одну и ту же ужасно смешную историю о свинье, которая убежала в лес и стала там жить с кабанами. Постепенно, под пристальным вниманием друзей, Мышь приходила в себя и часто находила там утешение.

Глава 2

БИТВА ЗА ХЛЕБ

Как-то под вечер, Мышь выглянула из комнаты, как из норки и, после недолгого осмотра, с облегчением выдохнула 12 миллилитров углекислого газа из легких. Тараканов поблизости не было.

— Подлые твари, когда же вы оставите меня в покое?! — крикнула она в тревожную пустоту и, трясясь от ужаса, засеменила к буфету за вечерним перекусом. Примерно в трех метрах от заветной кормушки, с Мышью чуть не случился апопле.. аппоклеп…, ну, в общем, она чуть гикнулась. Краем глаза Мышь заметила движение сверху, черная тень накрыла ее затрясшееся от ужаса тельце.

— Сова! — крикнул кто-то в ее мозгу и упал в обморок. По крайней мере, этот «Кто-то» тут же перестал орать и больше не подавал признаков жизни до следующего утра. Невелика потеря. Но Мышь не собиралась уподобляться неженке «Кому-то» и становиться легкой добычей кровожадных хищников.

— Подлый трус, — выдохнула она и разъяренной тигрицей бросилась навстречу опасности.

…Давным-давно, во времена молодости и бесшабашности, Мышь прошла Королевские курсы обороны от хищников. На выпускном экзамене присутствовала Королевская семья и Мышь, вдохновленная посещением таких высокопоставленных особ, с удивительной для ее тщедушного тела ловкостью и быстротой, отгрызла голову чучелу кошки. За что заслужила восхищение и почетное обнюхивание Его Королевским Величеством Серохво Двенадцатым.

Теперь все это осталось в прошлом, подернулось плесенью и заросло бурьяном. Единственным приемом самообороны, который могла вспомнить Мышь, оставался, так называемый, «первый отважный». Он заключался в том, что обороняющийся плотно зажмуривал глаза и мчался на врага, нанося ему смертельные раны когтями и клыками.

— Не так уж и плохо, — подумала Мышь, встала в боевую стойку, тщательно зажмурилась и с устрашающим писком ринулась на врага.

Следующие несколько секунд, показавшиеся вечностью, прошли в ожесточенной борьбе. Хотя первая же атака достигла цели, Мышь, как ни старалась, не могла найти у противника ни голову, ни на худой конец, кончик хвоста. Хищник никак не хотел истекать кровью, да и пахло от него странно, не по-звериному, хотя и довольно гнусно. Поведение его показалось крайне подозрительным.

— Что за чертовщина? — удивилась Мышь, ослабляя хватку.

В тот же миг она услышала рядом с собой до отвращения знакомое хихиканье. Страшная догадка мелькнула в голове. Все еще сжимая клыками вражескую шкуру, Мышь открыла глаза и писк отчаянья вырвался из ее груди. То, что она приняла за смертоносного хищника, с кем билась не на жизнь, а на смерть, оказалось обыкновенным, хотя и довольно грязным, человеческим шерстяным носком! Спазмы стыда и ярости бросили ее на колени. Ей хотелось исчезнуть, раствориться, умереть!

Когда унизительный, оглушающий шок прошел и Мышь обрела возможность видеть и слышать, сквозь слезы унижения и кровной обиды, она увидела десятки тараканов всех мастей, окруживших ее. Конечно же, это все подстроили они — злобные, не знающие стыда и чести, подлые отродья породы насекомых — тараканы. Больше всех бесновались несколько молоденьких тараканов. У одного из них за плечами на тонкой веревке висел старый помятый саксофон.

— Я отомщу… Я вам так отомщу, что вы пожалеете! — сквозь слезы прокричала Мышь. В ее голове созрел план.

Глава 3

Таракан-Джаз.

Дихлофос — убойная штука. Не дай бог вам попасть под его струю. Дихлофосный дождь в мгновение ока покроет тело миллионом мелких маслянистых капель. Они забьют нос и рот, не давая вздохнуть. Убивает быстро и болезненно.

Фрай видел, как уходил его дядя, старый Хлы. Это было страшно. Дядя приполз в тот вечер к порогу их дома и скончался прямо там в ужасных мучениях. Перед самой смертью, глаза его, уже закатившиеся, вдруг открылись, и в них вспыхнул огонь. Дядя подпрыгнул на всех шести лапках в воздух и с диким криком помчался, не разбирая дороги. Казалось, в него вселился демон. На пятом безумном кругу дядя со всей силы ткнулся головой в крыльцо в пяти шагах от окаменевшего Фрая. Затих. На крик прибежали взрослые. Мать увела рыдающего Фрая в дом, и все сделали вид, что ничего не случилось. Полгода назад он узнал, что дихлофос не только убивает.

— Эй, Фрай! — прошептал таракан из их дома. Кажется, его звали Слич. Он поднимался по лестнице навстречу и выглядел загадочно, — Будешь фос?

— Что это?

Слич хитро улыбнулся и достал из-за спины крохотный пузырек с желтой тягучей жидкостью: — Это фос, — сказал так, будто держал в руках эликсир вечной жизни.

Фрай проникся, но все равно ничего не понял.

— Не знаю я никакого фоса, — сказал он, — Дай пройти.

— Фос, фос… дихлофос, — прошептал Слич и встряхнул пузырек перед лицом Фрая, — Нужно капнуть на кусок тряпки и вдыхать. Улет, братан!

Поторговались. Через десять минут пузырек с фосом был у Фрая. В тот вечер мир крутанулся и лопнул перед его глазами. Так дихлофос второй раз вошел в жизнь Фрая.

Теперь только фос и джаз. А остальное пусть катится ко всем чертям! Училище с его тупым директором, нудные родители, соседи, да и весь клан с верховным жрецом. С этими их тупыми обрядами и правилами. С великой историей и гордостью рода тараканов, великого и вечного. Чертовы тюремщики!

Джаз и Фос. Фос и Джаз. Оба с большой буквы. Потому что стоят того. Фос во время Джаза. Джаз на фоне Фоса. Любая комбинация удивительна и неповторима.

— Пусть я сгорю в фосовом угаре, на гребне джазовой импровизации, чем буду коптить небо, как мои старики, — думал Фрай.

Дядя Хлы указал единственно приемлемый путь, когда откинулся в их дворе с закипающими от дихлофоса мозгами. Пусть все оплакивают его бренное хитиновое тело, но Фрай заметил, как хорошо тому было в последние мгновения ускользающей жизни. Дихлофос жестоко убил дядю Хлы, но Фос подарил его никчемной жизни неожиданный сияющий смысл. По крайней мере, в глазах племянника.

Сегодня Фоса больше, чем Джаза. Намного больше. Их джаз банда репетирует уже больше часа, но становится только хуже. Кажется, даже стены кабака, где они играют по вечерам и репетируют днем, содрогаются от фальши. Их приятели, вечные последователи и помощники Том и Йен сидят у импровизированной сцены с кислыми лицами, потягивают пиво. Скучают. Гавана — болотного цвета краской написано на покосившейся вывеске над входом. Хуже места не придумаешь. Отстойник. Так называют его любители джаза. Только из-за музыки сюда и ходят. Ну не ради же разбавленного пойла, что здесь называется пивом? Сегодня музыка нестройным потоком вываливается из полуоткрытого мутного окошка и умирает на грязном тротуаре. Незаметно для спешащих по своим делам прохожих.

В жилах Фрая горит огонь. Фос пожирает его изнутри, и так будет продолжаться еще не меньше трех часов. Проверено. Пальцы плохо слушаются, а саксофон кажется чем-то чужеродным и неестественным, как стетоскоп в лапах кровельщика.

— Может все же пора завязывать? — пронеслось в мозгу Фрая.

Он вел музыкальную тему, и время от времени морщился, как от зубной боли. Грос, его лучший друг был просто невменяем. Он колотил по барабанам так, словно хотел покончить с ними раз и навсегда. Те жалобно ухали, а тарелки возмущенно цыкали и угрожающе звенели, когда он прикладывался по ним после сбивок. Что касается ритма, тот плавал, как только что народившийся утенок, темп то резко ускорялся, то замедлялся. В какие-то моменты казалось, что еще немного и все совсем остановится. Их самый веселый и легкий номер «Поддай, малышка, жару!» на глазах превращался в похоронный марш. Ланг, их контрабасист, вечно немного сонный и заторможенный тип, удивленно посмотрел на Фрая. В его глазах читалось сразу двенадцать вопросов. Вот только три из них: — Какого лютика здесь происходит? Как мы будем играть вечером на публике? Где тут выход?

В конце второго куплета Грос закатил глаза и выдал длинную, как автоматная очередь дробь. В конце автомат заело, и дробь рассыпалась. Тут-то терпение Фрая и закончилось. Внутри он уже давно закипал, как чайник на плите, но теперь крышку сбило струей пара и Фрая прорвало. Он отнял саксофон от губ и, не глядя, кинул вниз, на плюшевый диванчик. Схватил со стола метроном в ореховом футляре и метнул в Гроса.

Тот даже не дернулся. Бум! Во все стороны полетели обломки! Его счастье, что Фрай промахнулся. Метроном ударился о стену в паре сантиметров от головы Гросса с такой силой, что посыпалась штукатурка. Что, впрочем, немудрено, учитывая ветхость Гаваны. Музыка оборвалась и в полнейшую тишину птичьим щебетом вплелись голоса поваров на кухне. А потом все взорвалось еще раз!

— Какого черта! — взревел Грос, выскакивая из-за барабанной установки, как чертик из табакерки. Цзвень! Это упала на пол тарелка. Бэм! Это покатился по полу барабан. Тики-трики! Это Грос швырнул в сторону барабанные палочки. У всех просто челюсти отпали! Таким они добряка Гроса еще не видели. Глаза красные, огромные. Ноздри раздуваются и грудь ходуном. Разве, что пена изо рта не пошла для полноты картины. Ну просто бык, а не таракан! Дальше больше. Не теряя ни секунды, одним прыжком Грос налетел на Фрая. С диким воплем обрушил град ударов на лучшего друга. Тот, надо отметить, в долгу не остался. Ох, и сцепились же они, и пошла битва! Ланг отставил контрабас в сторону, и попытался было разнять друзей, но куда там! Его закрутило и отшвырнуло в угол. А Том и Йен так и остались сидеть со своим кислым пивом и отвисшими до пола челюстями.

Тем временем Грос и Фрай в одном лягающемся, кусающемся и шипящем клубке прокатились по кабаку, сметая все на своем пути. Грохот стоял неимоверный. Во все стороны разлетались столы, стулья и приборы. Казалось, наступил последний день Гаваны, и все кончится тем, что рухнет крыша.

На счастье или на беду в тот день в заведение заглянул его владелец, пит бультерьер Лаки, бывший боевой пес и любимец публики, вложивший все деньги в Гавану, когда она еще была приличным местом. Лаки сидел в своем кабинете, с тоской глядя в пустой сейф, когда услышал жуткий шум из зала. Он изумленно повел ушами и зарычал.

— Не рановато для веселья?

В то же мгновенье что-то с грохотом ударило в дверь кабинета, и раздался вопль Фрая.

— Чертовы тараканишки! — взревел Лаки и пулей вылетел в зал. Они его доконали! Играть толком не могут, а туда же — подай им жалованье, да еще и пиво налей! Теперь еще и драку устроили!

Выскочил в зал, а там такой бедлам, что хоть волком вой! Драка уже перенеслась к кухне. В окружении обслуги тараканы из джаз банды мутузили друг дружку почем зря. Официанты уже ставки начали делать на исход драки.

— Ах вы, мелкие твари! — взревел хозяин Гаваны, бросаясь в эпицентр сражения.

Первым на улицу вылетел Гросс, потом Фрай. Следом прилетел Ланг в обнимку с контрабасом, и не особо упирающиеся Том и Йен. Все приземлились в огромную грязную лужу посреди булыжной мостовой. Вокруг тут же столпились хихикающие прохожие. Через минуту дверь снова отворилась, и в проеме показался Лаки с инструментами в обеих лапах.

— Саксофон не кидай! — только и успел крикнуть Фрай. Поздно. И саксофон и тарелки полетели в лужу. Хорошо хоть не прибили никого. Булькнулись рядом с тараканами, окатив их волной зловонной жижи.

— И чтобы я вас здесь больше не видел! — прорычал Лаки и так сильно хлопнул дверью, что вывеска покачнулась, и чуть не свалилась на крыльцо.

— Вот урод! — сказал Фрай, выливая из саксофона воду. По колено в грязи он был похож на чертика.

— Урод… — согласился Гросс. Отряхнулся и, потащил из грязи тарелки и барабан.

— Накрылась наша музыка, — сказал Ланг.

— А знаете, как можно сейчас повеселиться? — сказал Фрай, прищурившись.

— Подпалить этот сарай? — предположил Грос, кивая на Гавану.

— Не угадал.

— Закинуться еще Фосом?

— К черту Фос! Давайте лучше навестим старушку Мышь!

Глава 4

ПЛАН

Последние три дня Мышь была сама не своя. Бродила по комнатам и трогала себя. Проходя мимо зеркала, смотрелась в него и бурчала: — Своя я, или не своя я? Из головы не шел треклятый носок и унижение, испытанное по милости тараканов.

За вечерним чаем в пятницу она сказала: — Я этого так не оставлю! Уж я отомщу! — тяжело вздохнула, — Были бы они покрупнее — я бы наподдала им под зад. А так, что с них взять, с мелочи пузатой?

— Забудь, — сказал Ян и отхлебнул чай, аккуратно держа чашку. Посредине нее черной змейкой ползла трещина, и Ян опасался, что она может расколоться, окатив его горячим напитком, — Ты должна быть выше, — он взмахнул крылом, — Кто ты и кто они?

— Кстати, а кто они? — встрепенулась Жане, и пятое за вечер сизое перышко опустилось на дощатый пол.

— Тараканы, — ответила Мышь и попыталась себя обнять.

— Ах, тараканы… С удовольствием бы проучила парочку дождевых червей.. А этих — увольте. Не вкусные. И хрустят противно, когда их клюешь. Я ведь ненавижу чипсы, да дорогой?

— Любимая, пей чай, пока не остыл, — Ян поболтал ложкой, рискуя расколоть чашку, и незаметно затолкал перышко под кровать. — Пойми, наконец, — сказал он, драматично протягивая крыло в сторону Мыши, — Они такие, какие есть. К тому же, тараканы, любишь ты их или нет — важная часть сообщества. Они вполне, так сказать… Они.. это… нужны, да и все! Ян не смог придумать, зачем же так необходимы тараканы и от этого раздражение его достигло предельной точки. Он глянул на Мышь, пытающуюся обнять себя покрепче, потом на Жане. Та удивленно изучала орнамент на выцветшей скатерти. Ян хотел добавить что-нибудь умное, но не придумал и, нахохлившись, замолчал. Часы пробили восемь.

— Пойми, Ян, не могу я спустить им это с рук. Или что там у них? — сказала Мышь и откусила здоровенный кусок имбирного пряника, — Я обязана отомстить. В моей голове даже созрел план. Но, — Мышь тяжело вздохнула, — Я его забыла…

— Милочка — проворковала Жане, — не обращай на них внимания. Игнорируй, и они оставят тебя в покое.

Ближе к ночи Мышь устала думать о своей обиде, о тараканах и о том, как им отомстить. В голове гудело, в душе шел затяжной ливень.

— Да идет оно все полем! — сказала Мышь, глядя на свое отражение в зеркале. Показала язык, — Постараюсь с ними не встречаться, — И бухнулась на кровать.

Пробираясь на следующее утро сквозь обрывки снов, Мышь потянулась и с хрустом пошевелила когтями. В ее мозгу мурлыкал хит позапрошлого лета, и мир не казался таким мрачным, как накануне.

— Поваляюсь еще минут двадцать, — прошептала Мышь и засунула подушку между колен. На душе легко, когда можно позволить себе не думать о делах. Хит позапрошлого лета искусно сменился старой маминой колыбельной, и Мышь провалилась в сладкую вату сна…

— А ну встать! Тоже мне разлеглась здесь!

Мышь в ужасе соскочила с кровати и попыталась выпрыгнуть в окно. Зацепилась ночнушкой и чуть не грохнулась на пол. Зажмурилась крепко и в отчаянии закрыла голову руками.

— Как ты можешь спать, когда они издеваются над тобой! — раздался грозный писк. Он показался ей знакомым и начал будить давно уснувшие воспоминания. Те отбрыкивались и зевали, но потихоньку картина вырисовывалась. Детство, большая семейная гостиная, запах одуванчиковой трубки…

— Дедушка? — она разожмурила глаза и в недоумении уставилась на огромную старую мышь в красном расшитом золотой нитью халате.

— Сколько нужно тебе повторять! Ты должна уметь постоять за себя! — Старик размахивал руками, словно дирижировал оркестром. Глаза грозно сверкали.

— Вот вырастешь и некому будет о тебе позаботиться. Куда побежишь за помощью, когда мы с твоей бабушкой ляжем в могилу?

— Дедушка, я уже выросла…

— Тем более я не позволю, чтобы тобой помыкали!

— А ты… ведь ты уже…

— Умер? — закончил за нее дедушка, — Ну да… Я все время об этом забываю, черт его дери! — Дед откинул одеяло и край простыни, и грузно сел на кровать.

— А как же…?

— Да ты не волнуйся, малышка — сказал дедушка, и в руке его волшебным образом задымилась трубка. Она возникла словно из воздуха. По комнате поплыл пряный запах табака. — Это твой сон. Ты хотела меня видеть. Вот я и пришел. Но я все знаю! — он выпустил струйку дыма через левую ноздрю, — Ты не должна позволять всякому сброду издеваться над собой! Никогда и никому, слышишь, не спускай обиды! Достань обидчика из-под земли, пройди ад в погоне за ним, поднимись на самую высокую скалу, но отомсти! Иначе, имя тебе — слабак, и шкура твоя лишь коврик для вытирания ног! Ты поняла меня?

— Но что же мне делать, дедушка?

— Ты должна проучить их. Раз и навсегда отбить у них охоту связываться с тобой. Добейся уважения!

— Но как?

— Тут я тебе не помощник, детка. Я ведь не настоящий…

С этими словами дедушка растворился в воздухе, оставив вмятину на кровати и клубящийся сизый дым.

Завтрак прошел отвратительно. Тосты подгорели, а яйца получились всмятку, и Мышь отправила их в помойку. Оттуда они не вернулись. А Мышь снова была не в себе и копалась в дедушкиных словах.

— Легко ему поучать, — думала Мышь вслух, качаясь в старом ивовом кресле, — сам-то, небось, отставной генерал! Может и сабелькой оттянуть. А что могу я? И кто за меня заступится? — крупные жемчужины слез покатились из глаз и застучали по полу.

— Растворился в воздухе, как ни в чем ни бывало, именно в тот момент, когда должен был сказать самое важное, — она с досадой швырнула книжку, которую пыталась читать последние два месяца, да так и не продвинулась дальше первой главы. Книга называлась «На пруду квакали». В прошлом году она получила главную литературную премию. Читать ее было невозможно. Книга пролетела через всю комнату, трепеща страницами, как утка-мандаринка крыльями и нырнула в буфет.

— Вот и поквакай теперь там! — презрительно прошипела Мышь и вернулась к своему горю. Просто наказание! У всех лето в самом разгаре, а Мышь бродит по комнатам и ничего ей не в радость. Надо бы отомстить, а в голову ничего не идет. Даже вкуснейшие ореховые эклеры. Спасти день мог лишь здоровый послеобеденный сон. Поэтому она набила животик и шаркающей походкой подошла к кровати. Тут она весьма талантливо изобразила смятение и упала в обморок. Матрасные пружины легонько звякнули и надлежащим образом прогнулись под практически невесомым телом.

— Ах, граф! — пробормотала Мышь, прикрывая глаза рукой, — теперь я навеки ваша и ничто не в силах… — Голос стремительно становился тише, а слова неразборчивей и вот комнату наполнил мелодичный, деликатный храп. Все застыло в голове Мыши и так же тихо было в спальне, залитой тусклым багровым светом гардин, сквозь которые не могло пробиться солнце. Над грубыми деревянными половицами танцевали причудливый танец крохотные пылинки, а под потолком на тонкой нити висел паук. Его звали Хьюго и он хандрил. В горькой задумчивости он отпускал нить и летел кувырком в свободном парении. В считанных сантиметрах от земли резко тормозил, поднимался неторопливо к потолку и снова падал вниз. Это странное занятие хоть как-то отвлекало от горьких дум. Хьюго надлежало жениться через две недели. Его паучье семейство пребывало в предвкушении, а невеста, звали ее Блэки, была до неприличия счастлива. Она с упоением занималась приготовлениями к свадьбе, больше ее ничего не волновало. Хьюго не разделял всеобщего ликования. Хотел бы, но не мог. В груди словно старая ржавая пружина сжалась. Страшная загадка и обидное разочарование съедали его заживо. Ведь он представлял себе свадьбу по другому. В его груди билось большое и чувственное сердце. Хьюго всегда ждал этого события. Он мечтал быть любимым и дарить любовь. Но все, что он чувствовал в преддверии свадьбы — ужас и разочарование. Хьюго посмотрел вверх и дотронулся мохнатой лапкой до испещренного трещинками потолка. Сухой и прохладный.

— Бред какой-то, — подумал Хьюго и отпустил нить. Комната завертелась перед глазами, сливаясь в пестрый багровый шар. Еще одно мгновение… Земля стремительно летела ему навстречу и в этом хаотичном движении не думалось ни о свадьбе и вообще ни о чем. Пора. Дальше нельзя. Лапы схватили нить и все-таки он пропустил момент невозвращения! Всего-то мизерная доля секунды, а уже не ничего не исправить…

Бум! Хьюго рухнул прямо на кровать в ногах у Мыши, юркнул под одеяло и застыл в ужасе.

— Кто здесь? — встрепенулась Мышь и приподнялась, опираясь на локоть. Отдернула одеяло, и резкий свистящий визг резанул по ушам. От неожиданности Мышь подпрыгнула, ее встряхнуло и отбросило к изголовью, словно взрывной волной. Шерсть встала дыбом, а нижняя челюсть отвалилась. На противоположном конце кровати не сводил с нее глаз и визжал мохнатый клубок со множеством противных тонких ножек. Со сна он показался ей огромным и зловещим.

— Сейчас сожрет, — подумала Мышь и приготовилась умирать.

Однако чудовище не спешило покончить с ней. Оно продолжало истерично визжать. Да так, что штукатурка посыпалась с потолка. Мышь и визжалка сидели друг напротив друга и ничего ровным счетом не происходило. Даже тон и громкость визга не менялись. По мере того, как сон покидал Мышь, чудовище уменьшалось в размерах и становилось все менее зловещим и все более жалким. Но визг начинал действовать на нервы.

— Эй, малыш, — наконец решилась Мышь, силясь перекричать визжалку, — Может хватит?

Ответа не последовало.

— Ты что, боишься меня? — как можно ласковее спросила Мышь и слегка подвинулась к визжалке. В глазах существа отчаянный ужас сменился на крайнюю степень удивления.

— Ты ведь паучок? Правда? Такой большой и лохматый. Не мудрено, что я испугалась, когда тебя увидела, — Мышь еще немного продвинулась по кровати. Паук перестал визжать, и тишина резанула по ушам, словно нож по стеклянному столу.

— Не приближайся, — выдавил он хрипло.

— Ладно, — сказала Мышь, — Хорошо уже, что ты перестал визжать, — она подтянула подушку и устроилась на ней поудобнее, не сводя взгляда с паука. — Теперь расскажи, почему ты так визжал?

— Ну… — промямлил паук, отодвигаясь подальше, — Ты же мышь.

На пути встала деревянная дужка кровати. Паук вжался в нее и замер с таким видом, что стало понятно — живым не дастся.

— Ладно, я — мышь. И?

Паук молчал.

— Ну почему ты так боишься? — теряя терпение, спросила Мышь.

— Ты меня съешь, — наконец выдавил паук.

— Я тебя? Съем? — Мышь расхохоталась и откинулась на подушку, — Ты хоть видел себя в зеркале? Ты огромный мохнатый противный паучище. Если уж на то пошло, я решила, что мне конец, когда ты шлепнулся в кровать! Кто дал тебе такое право? — прикрикнула она и погрозила пальцем.

— Пф, — сказал паук.

— А когда я увидела эти бешеные глаза? А твой чертов визг? Как прикажешь это понимать?

— Ты ведь мышь?

— Ты и в этом сомневаешься, глупая визжалка?! Я — мышь и горжусь этим! Прошу заметить, в моих жилах течет аристократическая кровь! Возможно голубая, — Мышь подпрыгнула на кровати и сделала изящный реверанс.

Паук скрипнул зубами и закопошился. Попытался залезть под простыню.

— Не получится, — констатировала Мышь, — Она на резинке.

Мышь снова села на подушку и продолжила переговоры, — Слушай, дружок, я не стану тебя есть. Ни сейчас, ни завтра, ни потом. Давай нормально поговорим…

— Ага, — пробурчал паук, — Ты мышь, значит должна меня съесть.

— Заладил одно и тоже! — Мышь устроилась на подушке по-турецки.

— Все это знают. Мыши едят насекомых. Значит, ты должна меня съесть. Теперь понятно?

— Звучит логично, — проникаясь симпатией, сказала Мышь, — только есть одно «но», — следующую тираду она буквально прокричала в лицо пауку, — Я не ем насекомых! — И ткнула пальцем в его сторону, словно обвинитель на суде, произносящий последнее слово.

Паук зашипел и затаился. А Мышь опустила руку и посмотрела на него долгим материнским взглядом, в котором было намешано все — нерастраченная любовь, понимание, столовая ложка нежности и щепотка грусти.

— Как тебя зовут, малыш? — наконец спросила она тихо.

Паук помолчал, покрутил немного глазами и пробормотал что-то под нос.

— Громче, пищалка!

— Хьюго…

— Послушай, Хьюго и запомни навсегда. Я, Мышь, не ем ни пауков, ни бабочек, ни тарака… — Мышь резко замолчала на полуслове и подняла глаза в потолок. На долгое время в комнате воцарилась тишина. Хьюго вглядывался в лицо Мыши и пытался понять, о чем же она думает. За четыре с половиной минуты молчания на нем отразились пять оттенков отчаяния, смешанных с острым удивлением, сосредоточенная задумчивость, заправленная предвкушением успеха, задрапированная скепсисом надежда, затем расцветающая под лучами раздумий тихая радость и, наконец уверенный в своих силах и предназначении триумф.

С этим редким в наших широтах выражением на лице Мышь наклонилась к Хьюго и тихо, но твердо сказала: — Вот теперь, дедуля, у меня и вправду есть план.

Странно, но паук не отшатнулся от Мыши, как он делал, движимый инстинктом, раньше. Он застенчиво улыбнулся и хрипло спросил: — Почему ты назвала меня дедулей?

— Забудь, — ответила Мышь, — Мы сейчас с тобой пойдем пить чай, и ты мне все расскажешь.

Так они и сделали и просидели за кухонным столом до самого вечера. Пили приторный от меда чай, общались. Мышь рассказала о визите дедушки, о проклятых тараканах, которые не дают спокойно жить, о душевных метаниях, мучивших ее в последние дни, а скорее даже недели, если не месяцы. Хьюго поведал о невесте, о том, как они познакомились в семьдесят третьем углу (если считать по часовой стрелке от спальни Мыши) под самой крышей их дома и как он сразу же понял — Блэки его половинка. И пусть она чужестранка, попавшая в город с грузом древесины на корабле из Северной Америки. Это не имеет значения. Так бывает, встречаешь кого-то и словно тысячу лет уже знаком. А потом пришла депрессия, накрыла с головой за две недели до свадьбы.

— Я сам себя не понимаю! — закрыв лицо лапками, прошептал Хьюго, — Я так сильно ее люблю!

— Эй, — Мышь положила лапку на одну из лап паука на цветастой скатерти, — Все будет хорошо, малыш! У меня есть кое-какие соображения на этот счет. Опиши-ка мне свою Блэки.

Улыбка озарила лицо Хьюго: — О! — прошептал он, — Она — чудесная! Видела бы ты, как ловко она плетет сеть! — Хьюго покачал головой и звонко щелкнул языком, — А как она готовит комариный коктейль! Сказка!

— Ты говорил, она маленькая и черная?

— Да, такая миниатюрная и ловкая, как никто другой на целом свете! Я никогда не видел такого черного цвета, она блестит, как черный алмаз, манит как осеннее ночное небо! Ее лапки стройные и цепкие… Видела бы ты как она плетет паутину!

— Понятно, — сказала Мышь одобрительно, — Есть у нее здесь родственники?

— Нет, — ответил Хьюго, — Их разлучили. Это грустная история. При разгрузке в одном из северных портов вся ее семья пропала.

— Угу, — Мышь почувствовала себя героем детективных рассказов, проницательным сыщиком в погоне за уликами, — Говорила ли она что-нибудь про своего отца?

— Она не любит об этом вспоминать…

— Ясно… Скажи-ка мне, а есть ли у нее, — она на секунду замялась, — Ну такое… Красное… (О, боже, дай мне силы!) Есть ли у нее красное пятно на брюшке?

— О, да, — ответил Хьюго, — Есть. Ярко красное на черном… Но почему ты спрашиваешь?

— В виде песочных часов? — уточнила Мышь.

— Откуда ты знаешь? — спросил Хьюго. По лицу пробежала тень недоверия.

— О, малыш, я — старая Мышь, когда-то блиставшая в высшем свете Парижа, — сказала Мышь с грустной улыбкой на лице, — Я знаю так много, что половины забытого мной хватило бы для нормальной жизни всех жильцов этого дома, — лукавая улыбка заиграла на ее мордочке, — Думаю, мне еще придется встретиться с твоей невестой.

— Но зачем?

— Чтобы помочь тебе, малыш.

— Как ты можешь помочь мне? — вскричал Хьюго, сделав ударение на слове «ты», — И зачем тебе это?

— Видишь ли, — сказала Мышь, доливая чай в кружку Хьюго, — Я понимаю твое недоверие. У нас обоих в жизни появилась большая проблема. Так? — спросила она, и не дожидаясь ответа, кивнула сама себе, и продолжила: — Мы сами не можем ее решить. До сегодняшней встречи я понятия не имела, как мне с этой проблемой справиться и как с ней дальше жить. Теперь знаю. Тараканы должны трепетать, лишь услышав мое имя! Ты, Хьюго — тот единственный, кто может помочь мне проучить их. А я могу помочь тебе. Главное, — она подняла вверх палец, — я думаю, что знаю, как.

Паук внимательно слушал Мышь, слова обволакивали исстрадавшуюся душу, и впервые за несколько дней он почувствовал себя лучше. Далеко на горизонте, еще слабый, едва народившийся, забрезжил лучик надежды. Хотя Хьюго и не понимал, откуда Мышь знает такие подробности про Блэки, и как она может ему помочь, если он и сам не понимает, что с ним происходит, он, почему-то ей поверил.

— У нас мало времени, малыш. Надо что-то делать! — Мыши не терпелось действовать.

— Ну уж нет! — решительно сказал Хьюго, стукнув кулаком по столу, — Так не пойдет! Прежде ты все расскажешь мне. Если на самом деле знаешь, о чем говоришь, а не ломаешь тут жалкую комедию в стиле «Ах я такая просвещенная и добродетельная самаритянка»! — глаза Хьюго сверкали.

— Вот такой Хьюго мне нравится! — воскликнула Мышь, — Тебе определенно идет воинственный настрой и нам это в дальнейшем пригодится. Точно готов услышать всю правду?

Хьюго кивнул так решительно, что стукнулся подбородком о грудь.

— Ладно. Слушай, — Мышь отпила немного чая, не спеша и вдумчиво, дабы оттянуть неприятный момент и, наклонившись к Хьюго, и глядя ему в глаза, как удав на кролика, прошептала: — Твоя невеста — черная вдова!

Стены не обрушились, мир устоял, но в голове у Хьюго все тут же встало на свои места. Он тоже отпил чая, почесал лапкой затылок, и опустил взгляд вниз на скатерть с крупным орнаментом из георгинов. Багровые лучи солнца из окна на удивление тонко играли с рисунком на скатерти. Головки цветов казались объемными и реальными, почти колыхались от ветра.

— Ты знаешь, что это значит? — участливо спросила Мышь, — Мне объяснить?

— Не нужно, — буркнул Хьюго, — Теперь понятно, почему я так мучаюсь.

— Инстинкт?

— Он, проклятый, — ответил Хьюго, и тяжело вздохнул, — Но… ты уверена?

— В том, что это инстинкт? — спросила Мышь.

— О господи, Мышь! — сердито сказал Хьюго, — Про Блэки?

— Все сходится, малыш…

— Ладно, — махнул рукой Хьюго.

Возникла неловкая пауза. Она всегда появляется в такие моменты, эта глупая девочка. Стоит и хлопает глазищами, будто вот-вот разревется.

— Иди отсюда, глупышка, — шепотом попросила ее Мышь и кивнула головой на окно. Ведь все знают, неловкие паузы не пользуются дверьми. Та в ответ пожала плечами, такими худыми, что казалось, рубашка вот-вот соскользнет с них на пол, и всем тогда станет еще неловче, посмотрела на Хьюго, потом на Мышь и мелкими шажками двинулась к окну. Когда она перевалилась через подоконник в сад, Хьюго покачал головой в недоумении и прошептал: — Моя любимая — черная вдова…

— Ты, наверное, предчувствуешь то, что случится после свадьбы, — продолжала думать вслух Мышь, — Вот и мучаешься… Понятное дело, кому охота быть съе…

— Хватит! — остановил ее Хьюго, — Какой там у тебя план?

— Есть у меня пару задумок, — мечтательно сказала Мышь, — Завтра с утра займусь. А ты сейчас больше меня ни о чем не спрашивай, ладно? Я, как солнце садится, уже не человек. Иди-ка ты домой и придумай, как мне с твоей невестой половчее встретиться. И про тараканов подумай хорошенько.

— И то верно, — сказал Хьюго и разгладил складки на скатерти. Георгины на ней уже не казались живыми, свет потерял закатное волшебство… — Засиделись мы с тобой. Он выскочил из-за стола, смешно потряс ножками и взбежал по стене. У самого потолка он повернулся к Мыши и тихо крикнул: — Пока! И спасибо за чай!

Глава 5

Мой милый маленький друг

Пока Мышь разрабатывает план, предлагаю немного отвлечься и послушать историю про то, как Мышь нашла нового друга и что из этого вышло.

Капля знала, когда-нибудь это непременно случится. Ведь она создана для земли. Вместе с тучей она проплыла тысячи миль над вечными льдами, над бескрайним морем, над горами, но нигде ей не хотелось так сильно вниз, как у этого славного старого города. Капля увидела его на рассвете, и он с первого взгляда очаровал. К обеду туча опустилась так низко, что стали различимы фигурки прохожих и экипажи, спешащие по делам. Здесь кипела жизнь, и капле захотелось остаться, чтобы стать частью этих улиц. Что бы это ни было, сила ли ее желания или просто настал нужный момент, но узы, прежде прочно связывавшие с матерью тучей, ослабли, и капля загрустила. Расставаться, пусть даже исполняя самое заветное желание, оказывается больно и печально. Туча тоже вздохнула и, помедлив мгновение, отпустила свое дитя. Кто знает, сколько раз представляла себе капля этот момент! Но ни одна фантазия не могла сравниться с ее чувствами. Восторг, какого она никогда прежде не испытывала, переполнил ее прозрачное существо.

Ах! Она уже летит! Свистит ветер, земля стремительно приближается. Если бы капля могла, она закричала бы во все горло! Или запела бы!

— Какое чудесное место, — подумала капля, приспосабливая форму под ураганную силу восходящих потоков, — Теперь я буду здесь жить! Прощай туча! Прощай, и спасибо за все!

Оранжевые черепичные крыши, узкие улочки, зеленый парк с зеркальцем озера посредине — все это приближалось стремительно; скоро это войдет в ее жизнь. Еще совсем немного… Сейчас!

От неожиданности Мышь вскрикнула, когда капля дождя ударила ее по носу.

— Черт знает что! — сказал она. Хорошо, что Мышь взяла на прогулку зонтик, кроме кучи ненужных вещей, среди которых был театральный бинокль, моток бечевки, автоматическая перьевая ручка (ей в последний раз писали года полтора назад), пять мраморных шариков и паспорт (на случай если придется срочно уехать за границу).

Надо ли говорить, что в утренней газете не было ни слова об осадках! Чертовы либералы! Похвалив себя за предусмотрительность, Мышь спешно достала из саквояжа зонт (безвозвратно рассыпав любимые мраморные шарики) и со второй попытки раскрыла. Капли с нарастающей силой забарабанили по туго натянутой ткани.

— И что теперь? Без калош, без плаща… Вернуться разве домой? Мышь на секунду задумалась. — Ну, уж нет! Никакой дурацкий дождь, даже ливень не остановят ее, когда дело касается послеобеденной прогулки. Мышь могли называть взбалмошной и непостоянной особой, и отчасти в этом была доля правды, но в том, что касалось променада после обеда, вы бы не нашли и в целом мире, большего постоянства, какое являла Мышь. Она гуляла при всякой погоде в любой сезон, и если бы ученые открыли пятое время года и назвали его «Не вздумай выходить из дома, иначе смерть», она и тогда бы нашла способ прогуляться. Возможно, то была бы последняя прогулка в ее жизни, но и умирая, она прошептала бы: — Детка, только послеобеденная прогулка может гарантировать качественный, восстанавливающий силы сон…

Итак, Мышь решительно продолжила прогулку, если так можно назвать то, как она брела в несущемся по мостовой потоке ледяной воды (дело было в октябре). Зонтик, словно небольшой античный фонтан, извергал вниз потоки, заливающие бока Мыши, начиная от карманов вязаного кардигана до туфель, больше походившие на затонувшие каравеллы. Мышь промокла. А дождь, вопреки прогнозам, и не думал останавливаться. Как говорят в таких случаях англичане — льет кошками и собаками. По-нашему — как из ведра.

Обычно, следуя любимому маршруту, Мышь доходила до конца улицы Митран, там, где она превращалась в узкую темную аллею, и поворачивала налево в парк, где еще минут десять гуляла по дорожкам, усыпанным зеленой мраморной крошкой, а затем возвращалась той же дорогой домой. Но идти в парк в такую погоду значило подвергать себя смертельной опасности. Любой школьник знает, что в дождь можно поскользнуться на корневище дуба. Расшибить голову вместо того, чтобы нагулять качественный восстанавливающий силы послеобеденный сон? Увольте. Мышь повернула направо и побрела в потоках по бульвару Парнас на север (повезло, что вода текла под уклон и Мышь буквально плыла по течению), чтобы у городской ратуши пойти на юг вдоль площади и вернуться к фланелевому розовому пеньюару и любимой подушке по той же родной улице Митран. С ориентированием в пространстве у Мыши всегда было хорошо. Она с одинаковым успехом читала любые карты, включая водопроводные и гадальные, за что и заслужила уважение местного сантехника, когда с точностью до полуметра указала колено, где позже нашли оброненное соседкой в ванне обручальное кольцо.

— Так и до потопа недалеко, — подумала Мышь, приподняв зонтик, чтобы видеть небо. Какое там! В двух шагах невозможно ничего разобрать. Дождь падал плотной отвесной стеной, превращая город в мутную серую акварель. Поначалу Мыши было холодно, слякотно и гадко, и она могла думать только об этом, но позже, когда вода добралась до последнего сухого места на ее теле (на спине, чуть пониже левой лопатки), она расслабилась и даже стала получать удовольствие. Мышь больше не переставляла ноги, как цапля и не втягивала голову в плечи. Шаг ее стал легким и пружинистым, а глаза весело засверкали из-под зонта, как два индийских бриллианта. Она даже стала напевать старый опереточный мотивчик. Тра-ля-ля! Да, именно так! Мышь весело топала по мостовой, и брызги летели из-под ее ног.

Недалеко от городской ратуши Мышь остановилась. Она услышала странный звук — не то плач, не то смех. Звук был тихим и глухим, и Мышь подумала — урчит у нее в желудке. Даже рассердилась немного на продавщицу в бакалейной лавке, уверявшей, что репа — наисвежайшая. Но когда звук повторился, Мышь поняла, это не желудок. Наклонилась к канаве, брезгливо повела глазами по ярким россыпям мусора и увидела крохотное зеленое создание в пожухлой траве. Оно вцепилось в былинку и из последних сил сопротивлялось потоку, тянущему ее в сторону ржавой канализационной решетки, где вода с шумом пенилась и низвергалась вниз в пугающую бездну.

— Да это же лягушка! — догадалась Мышь, хоть и видела таких только на картинках в детской энциклопедии. Глаза — огромные, перламутрово-желтые, полны печали, а тело сотрясается от ужаса и холода. Взгляды их встретились, и сердце Мыши заныло от жалости.

— Малышка так долго не продержится, — подумала она.

Мышь представила, как лапки отрываются от травинки, как поток несет несчастную кроху по канаве, кидая из стороны в сторону и колошматя о камни…

— Ах ты, бедняжка! — воскликнула Мышь. Ни секунды не раздумывая, она бросила зонтик под ноги и схватила лягушку, — Не бойся, я тебя не брошу. Лягушка в ответ тихо квакнула и прыгнула Мыши на грудь. Мышь остолбенела, боясь не то, что пошевелиться, а даже дышать. Происходило нечто волшебное, такое случается разве что в сказках. Лягушка отряхнула от воды одну заднюю лапку, другую и забралась ей за пазуху. Оттуда она квакнула еще раз, словно извещая, что с ней все в порядке. С той самой секунды они не расставались. Мышь поспешила с драгоценной ношей домой, забыв и про дождь, и про зонт, оставшийся мокнуть на тротуаре.

Мышь назвала лягушку Зизи и устроила ей прелестный уголок в спальне с маленьким прудом, хитроумно сделанным из банного тазика, с игрушечным диваном и серебряной миской для кормления. С присущим ей энтузиазмом и рвением, Мышь принялась изучать диетические и вкусовые предпочтения Зизи. Экспериментальным путем выяснилось, что малышка обожает мошек, равнодушна к яблокам и ненавидит сыр с плесенью. Мышь запаслась мешком сушеных мошек и с надеждой смотрела в будущее, ведь оно обещало приход весны и вместе с ней тучи летающих насекомых (благо окна выходят в сад). Шло время, и дружба Мыши и Зизи стала такой крепкой, что кое-кто стал ревновать и выказывать некоторое недовольство.

— Зачем ты возишься с ней, как с облигациями Русско-Балтийского займа? — спросила как-то Жане, — Она ведь обычная жаба! Даже говорить не умеет, знай себе квакает.

— Сама ты жаба! — фыркнула Мышь, — Зизи — лягушка. И к тому же прехорошенькая! Да, малышка?

Зизи лениво перевернулась на спину на игрушечном диванчике, который, к слову будет сказано, уже еле ее умещал. Любовь и отменное питание сделали свое дело — из крохотного лягушонка Зизи за несколько недель превратилась в холеную и весьма ленивую жабу.

Удивительной и странной получилась эта зима для Мыши. Зизи в корне изменила ее жизнь, она принесла доселе неизведанные чувства — желание заботиться и ухаживать, теплоту и нежность отношений. Так бывает, когда встречаются по-настоящему родственные души. Мышь словно полевая былинка, пережившая долгую зиму и превратившаяся в цветок, которым любуются и люди и звери, дарила новому другу все те чувства, что проснулись в ней. А Зизи, хоть и не могла выразить словами эти самые чувства, несомненно, переполнявшие ее, показывала свою благодарность и любовь Мыши по своему — взглядами, нежными объятиями и преданностью. Она не отходила от нее ни на шаг, при любой возможности стараясь забраться на руки, а оттуда и на грудь, совсем как в тот день, когда они впервые встретились. Вечерами за окном трещал мороз или бессильно завывал злой зимний ветер, и Мышь читала Зизи сказки. Та сидела у нее на груди с закрытыми от удовольствия глазами и тихонько квакала. Ничто не предвещало беды, но вскоре Мышь заболела. Это не произошло внезапно, как бывает с гриппом или курсом американского доллара. Сначала Мышь заметила усталость, стала плохо засыпать и еще хуже просыпаться.

— Это зима так на меня действует, — отшучивалась она.

Потом у нее пропал аппетит, и дальше уже не было смешно. Мышь кашляла, как заядлый курильщик и будто стала меньше ростом. Силы покидали ее с каждым новым днем, приближающим мир к весне, и никакие лекарства не помогали. К марту она не вставала с постели. Никогда друзья не видели Мышь такой потерянной. Она целыми днями спала, а когда просыпалась и недолго бодрствовала, говорила лишь о Зизи. Лицо Мыши осунулось, взгляд потух. Если бы не Жане, которая буквально поселилась у Мыши, та бы и не вспомнила про лечение, таблетки и микстуры. Жане строго по расписанию давала ей лекарства и кормила с ложечки. Ничего не помогало.

— Как она? — спросил Ян за ужином. Жане недавно вернулась от Мыши, чтобы утром снова уйти на печальную вахту.

— Все так же, — грустно ответила она, — Те новые дорогие лекарства, прописанные доктором Кнутсом, не помогают. Жане всхлипнула, — Мне страшно, Ян…

— Иди сюда… Он крепко обнял ее, она положила голову ему на грудь.

— Я не хочу… — прошептала Жане.

— Чего, милая?

— Не хочу даже думать об этом, — Жане посмотрела Яну в глаза и сказала то, о чем они давно знали, но боялись признаться самим себе: — Она умирает, Ян! Наша Мышь умирает…

И тут Жане прорвало. Ее тревоги, страхи, все, что она скрывала, что мучило и терзало ее сердце, пролилось очищающим потоком слез на грудь Яну. Если бы кто-то смотрел на них со стороны в этот момент, он заметил бы, как посветлело лицо Жане, освобожденное от скрытого невыносимого горя, и как решительная горькая складка пролегла на лице у Яна. Он крепко обнимал Жане, а в душе его росла уверенность. Он не допустит, чтобы любимая страдала. И уж тем более не допустит, чтобы умер лучший друг!

На следующее утро Ян, полный решимости, улетел на поиски того, кто бы смог помочь Мыши. Его не было четыре дня. За это время в городе ничего не изменилось. Как-то Жане пришла с утра к Мыши, покормила ее овсяной кашей с изюмом и дала выпить микстуру. Мышь была немногословна и слегка раздражена. На календаре красным квадратом была отмечена суббота, а в душе царил понедельник. Жане взялась сменить постельное белье.

— Давай-ка сюда жабу! — протянула она руку.

— Отстань, — сказала Мышь и крепче прижала Зизи к груди.

Жане только сейчас заметила, какой огромной она стала. Казалось, Зизи поглотила Мышь, от которой остались видны лишь голова, руки и ноги.

— Скоро она тебя совсем раздавит! — ахнула Жане.

— Не говори глупостей, Жане! — тихо, но жестко сказала Мышь и закрыла глаза, показывая, что разговор окончен.

Жане в сердцах бросила свежее постельное белье на ближайшее кресло и вышла из спальни.

— Пропади все пропадом! — думала она, — Мне больше всех надо, что ли? Уходя, она так сильно хлопнула дверью, что за стеной у соседей зазвенели окна.

На следующее утро первая ее мысль была о Мыши: — Как она там? Жане уже собралась, но внезапный укол обиды остановил ее у двери. Она демонстративно осталась дома и продолжила сон точно с того места, на котором проснулась. Ее разбудил цокот копыт и шум экипажа за окном. Хлопнула дверца, послышались знакомые торопливые шаги. Через мгновение она была в объятьях Яна.

— Собирайся! — воскликнул он после пятого поцелуя, — Я привез доктора.

— А… — только и сказала Жане.

— Потом… Все потом!

Сборы были недолги.

— Дорогая, познакомься! Это доктор Крез! — сказал Ян, когда они разместились в карете.

Жане сколько не пялилась не могла его разглядеть и уже потянулась к окну, чтобы отдернуть штору, так темно было в карете, но Ян остановил.

— Я не люблю дневной свет, — раздался скрипучий голос с сиденья напротив.

— Он такой маленький? — подумала Жане, ведь голос шел с уровня сиденья. И тут глаза ее привыкли к темноте. Доктор не был маленьким, он висел вниз головой, уцепившись за деревянную жердочку у потолка кареты. Глаза доктора были слегка сощурены, словно он боролся со сном, ну а выглядел он, как настоящий черт. Для полноты картины не хватало языков пламени у него за спиной и удушливых клубов серы. Еще у доктора были огромные кожистые крылья, которые он то и дело с треском расправлял. Если бы не присутствие Яна на сиденье слева, Жане бы тотчас грохнулась в обморок.

— Вас не смущает моя позиция? — учтиво спросил доктор Крез.

— О, нет, что вы! — пробормотала Жане и поспешно отвела взгляд вниз, на лохмотья грязного снега, что они с Яном принесли на ногах. Смотреть на доктора ей не хотелось.

— Трогай! — пронзительно крикнул доктор. Снаружи раздался приглушенный щелчок хлыста и нестройный цокот копыт. Доктор качнулся вперед и назад, и они поехали.

Дорога показалось Жане целый вечностью. Они ехали и ехали, доктор все дремал, а Жане избегала на него смотреть. Ладно-ладно! Смотрела иногда. Совсем чуточку и сразу отводила взгляд. Пять минут. Вот сколько требовалось, чтобы долететь до дома Мыши.

— Надо было полететь! Надо было полететь… — вертелось у Жане в голове.

И тут они приехали.

Доктор Крез открыл глаза и улыбнулся.

— Оп, — сказал он и ловко спрыгнул с жердочки на пол кареты, — После вас, — он галантно поклонился и пропустил Жане и Яна.

Все вышли из кареты, и Жане открыла дверь дома. Фюить! Черной молнией пронесся мимо доктор Крез. Они вошли и, даже не сговариваясь, кинулись завешивать окна. Вот что значит супруги со стажем! Доктор поставил маленький кожаный саквояж на пол и встал в угол лицом к стене, сделав из собственных крыльев кожистый шалашик.

— Это ты Жане? — раздался слабый голос из спальни.

— Да, милая, — крикнула Жане, — со мной Ян и доктор…

— Крез, — проскрипел голос из шалашика.

— Доктор Крез! — она дернула шелковый шнурок, штора с треском раскрылась и комната погрузилась в пыльный полумрак.

— Почему вы не предупредили? — заохала Мышь, — Здесь такой кавардак…

— Ничего страшного, — сказал доктор Крез, — Мне, как врачу позволено видеть многое. Проводите меня к больной, — бросил он Жане, — А вы, мой друг, останьтесь здесь, — это Яну.

Жане вошла в спальню первая. — Доброе утро, Маргарита!

Убедилась, что шторы задернуты и жестом пригласила доктора.

— Можете включить электрический свет, — сказал доктор Крез и присел на стул рядом с кроватью. Саквояж он поставил в ногах. Жане щелкнула выключателем большого торшера у изголовья и заглянула в лицо доктора Креза. Впервые за день Жане увидела в его глазах интерес. Нет, не так… Доктор просто впился глазами в Мышь. На груди у нее по обыкновению сидела Зизи.

— Это тот самый друг, о котором мне так много рассказывал Ян? — спросил он, непонятно к кому обращаясь.

— Это моя Зизи, — устало улыбнулась Мышь и погладила Зизи по голове. Та тихонько квакнула и, поерзала, устраиваясь удобнее.

— Превосходно! — сказал доктор, — Могу я попросить вас, — обратился он к Жане, — Пожалуйста, выведите нашего маленького друга в соседнюю комнату, пока я осматриваю… Простите, как вас зовут? — спросил он у Мыши.

— Маргарита, — ответила Мышь и заслонила руками Зизи.

— Шарман, — улыбнулся доктор и достал из саквояжа потрепанный блокнот с карандашиком на веревке и стетоскоп.

— Когда улыбается, он еще больше похож на черта, — подумала Жане.

— Я хочу, чтобы Зизи осталась, — сказала Мышь.

— Исключено, моя драгоценная, — бросил доктор Крез, делая пометку в блокнотике.

— Ну, пусть хотя бы рядом в кресле посидит, — не сдавалась Мышь.

— Уверен, Ян составит ей прекрасную компанию в соседней комнате, — сказал доктор Крез и мягким, но волевым движением, убрал руки Мыши от Зизи. Кивнул Жане, и та не без труда сняла Зизи с Мыши. Та огорченно охнула, потянулась лапками, но, поняв, что сопротивляться бесполезно, натянула одеяло по самые глаза.

— Дорогуша! — окликнул доктор Жане, выходившую с тяжелой ношей из спальни, — Вернитесь, пожалуйста, к нам сразу, как пристроите малышку. Хорошо? — и продолжил писать в блокноте.

— Итак, — громко сказал он, когда Жане села на кровать в ногах у Мыши и на секунду воцарилась тишина, — У меня были сомнения, когда Ян рассказал мне о вашей болезни, но теперь они пропали. Мне все ясно. С этими словами доктор Крез убрал в саквояж блокнотик и стетоскоп и откинулся на спинку стула. Лицо его сияло самой зловещей из улыбок, когда-либо виденных Жане.

— И даже температуру не померите? — с надеждой спросила Мышь.

— Нет, — сказал доктор Крез и потер руки.

— И слушать не будете? — озадачилась Жане.

— Не вижу необходимости.

— Тогда, что вы будете делать? — с подозрением спросила Мышь.

— Ничего, — радостно ответил доктор Крез и кинул быстрый взгляд на наручные часы, — Я уже все сделал.

— Как это? — удивилась Жане.

— Дорогая Маргарита, — торжественно, так словно он произносил речь на открытии нового крыла городского госпиталя, сказал доктор Крез, — Теперь, когда источник вашей болезни нейтрализован, вы в безопасности. И скоро поправитесь, — тут он сделал небольшую паузу, и стал говорить мягко и нежно, словно с маленьким ребенком (что контрастировало с его дьявольской внешностью), — Сначала вернется аппетит, затем сон, а там до полного выздоровления вам, голубушка, и совсем рукой подать…

До Мыши начало доходить. Лицо ее сделалось пунцовым, глаза засверкали.

— Что вы хотите этим сказать? — прошипела она и откинула одеяло, словно ей стало невыносимо жарко.

— Полноте! Вам вредно так нервничать.

— В самом деле, — залепетала в конец сбитая с толку Жане, — Объяснитесь, доктор!

— Все просто и я, право, удивлен, что никто до сих пор не понял причину вашей болезни, глубокоуважаемая Маргарита…

— Ради бога, — перебила его Жане, — Да можете ли вы без этих ваших словесных выкрутасов!?

Доктор посмотрел на часы и кивнул какой-то своей мысли: — Элементарно. Ваша жаба…

— Лягушка! — крикнула Мышь.

— Как вам угодно… Итак, Ваша подруга Зизи, ваша лягушка и есть причина болезни.

— Как?! — всплеснула руками Жане.

— Что!? — крикнула Мышь и одним прыжком соскочила с кровати, — Зизи, малышка, где ты? Она сделала шаг к двери, но силы ее оставили. Мышь рухнула бы на пол, но Жане в последний момент подхватила ее.

— Вот видите, — радостно сказал доктор Крез, — Вам уже значительно лучше. Смотрите, как вы бодро соскочили! Он помог Жане уложить Мышь в кровать. Она тяжело дышала и с ненавистью глядела на доктора.

— Успокойтесь, Зизи в порядке, — тихо сказал доктор Крез, глядя Мыши в глаза, — Я пришел сюда не для того, чтобы причинить ей вред. Я здесь, чтобы спасти вас.

— Господи, — прошептала Жане.

— Зизи — грудная жаба, — сказал доктор Крез, — Разве вы не слышали о такой?

— Да, да… Я слышала, — прошептала Жане.

— Она питалась вашей энергией, — сказал доктор Крез, хотя, — тут он улыбнулся жуткой улыбкой, — Надо отдать ей должное, делают грудные жабы это не сознательно.

Мышь снова рванулась к двери, но Жане удержала ее. По щекам Мыши текли слезы.

— Ее там нет, — сказал доктор Крез, — Ваш супруг, дорогая Жане, уже… — он снова глянул на часы, — Уже как пять минут тому назад увез ее в том же экипаже, в котором мы сюда приехали. Поймите же вы — только это могло спасти вас!

Мышь разрыдалась.

— Не беспокойтесь, ей не причинят вреда, — сказал доктор Крез, достал из внутреннего кармана сюртука белоснежный носовой платок и вытер слезы с лица Мыши, — Больше того, ей будет лучше там, куда ее сейчас везут…

— Вы обещаете? — сквозь рыдания спросила Мышь.

— Даю вам слово! А пока вам нужно отдохнуть… Он снова промокнул ей слезы, — Я буду здесь остаток дня, пока не вернется господин Ян, а сейчас я вас оставлю, — и доктор вышел из спальни, оставив Мышь и Жане одних. Обе в голос рыдали.

Все случилось так, как и обещал доктор Крез. Не прошло и двух недель, как Мышь совершила свою первую после болезни прогулку. Она шла по улице Митран под ручку с Жане, которая что-то весело щебетала. Глупышка так радовалась выздоровлению подруги! Мышь шла, подняв голову в небо, и воображение послушно нарисовало в облаке сначала стадо коров, потом большого мохнатого пса. Просигналил проезжавший мимо автомобиль, и Мышь опустила взгляд на веселые черепичные крыши и ниже на мостовую. Скользнула по ней взглядом, не обратив внимания на прохожих и экипажи, и снова посмотрела в небо. Пес еще был там, в синей бесконечности. Он улыбался ей во всю свою зубастую пасть.

Глава 6

МЫШЬ ВИДИТ БУДУЩЕЕ

На следующее утро Мышь проснулась в смятении. Она заглянула под подушку, пошарила там лапкой, но ничего, кроме крошек от печенья не нашла. Залезла под кровать, но вчерашней решимости и там не оказалось. Мышь чувствовала себя разбитой, уставшей и слабой. Все, что вчера казалось логичным, увлекательным и обязательным к исполнению, сегодня не забавляло. Более того, все это нынче казалось вздорным, глупым и невыполнимым.

— Какая же я дура! — в сердцах подумала Мышь, — Ввязалась зачем-то в глупую авантюру…

Она с упоением стала представлять дела, которыми могла бы заниматься сегодня, не будь этого проклятого плана. Ах, каким восхитительным виделось ей это утро! Мышь поудобнее устроилась в кровати, включила воображаемый экран в воздухе прямо перед собой и с упоением смотрела сцены, которые услужливо и довольно искусно рисовала фантазия. Вот она потягивается в теплой кроватке — сонная, безмятежная. Ее ничего не тревожит и никуда не нужно идти, и ни с кем не обязательно говорить, что-то доказывать, в чем-то убеждать… Вот она чинно завтракает, а в открытое окно веет утренней прохладой и в голове замечательно пусто. Разве что какая-нибудь приятная мелодия играет. Полюбуйтесь-ка на следующую сцену. Надеюсь, глаза ваши останутся на сухом месте, когда вы увидите, как Мышь с упоением читает и дочитывает-таки (барабанная дробь, туш!) шедевр слова, современную классику «На пруду квакали»!

— Ну, с книгой, допустим, тут перебор вышел, — второпях подумала Мышь, — Дрянь еще та, но ведь могла и ее почитать! Кто бы запретил?

Несмотря на такую мелочь, перед ее восхищенным взором проходил во всем великолепии поистине идеальный день! Отобедала бы она с любимыми друзьями Яном и Жане. Они бы болтали о погоде, о том, какие в этом году необычные облака и Жане витала бы где-нибудь там, наверху, а Ян ухаживал бы за ней так неловко и трогательно, как он всегда делает. Потом Мышь проводила бы полет друзей взглядом из окна, и побрела бы в спальню, уже сонная после обильного обеда и там, на любимой кроватке, смотрела бы цветные сны о своей молодости и переворачивалась бы с боку на бок, подбивая мимоходом подушку, счастливая оттого, что не нужно никуда спешить и умиротворенная тем, что впереди долгий спокойный вечер, полный маленьких домашних ритуалов и радостей.

А потом что-то внезапно сломалось. Экран заморгал, зашипел и показал темный мрачный коридор и длинную ломаную тень, крадущуюся в кухню. Воздух буквально завибрировал от страха и отчаяния. За тенью, словно привязанная невидимой веревкой, сгорбившись со свечой в дрожащей руке, плелась Мышь. В любимом расшитом клубничками халате, только он выглядел так, словно по нему прошелся полк есаулов его величества Серохвоста двенадцатого. Поношенный, потерявший цвет, весь в заплатках. Кошмар, а не халат! Да и сама Мышь была какой-то помятой и… Постойте-ка! Да она же…

— Старая, — услужливо шепнул кто-то в голове Мыши.

— Опять ты! — крикнула Мышь. Ох, и не выносила же она этого Кого-то! Вечно лезет со своими подсказками. Какой же выскочка! Но, как же он всегда прав!

— Это же я! — в ужасе подумала Мышь. Вот уж чего не пожелаешь увидеть и врагу! Ладно бы эта постаревшая Мышь показалась ей в сиянии благотворительного бала, обменивающаяся любезностями с молодыми офицерами, статная, в роскошном платье с благородно увядшим лицом… Но так! Quelle honte! (какой позор! фр.)

Старая она на экране тем временем дошаркала до двери в кухню, быстро и мелко оглянулась по сторонам, дрожащей рукою потянулась к выключателю, прислушалась, и постояла так несколько секунд, наклонив голову, как собака. Тишина повсюду. Лишь трещал фитилек свечи в увядших коготках. Старая Мышь пробурчала что-то под нос и щелкнула выключателем. В кухне зажглась лампа, и Мышь с отвращением отвела взгляд от экрана. Яркий свет, словно сценическая рампа, беспощадно высветил то, что милосердно скрывал полумрак. Старуха Мышь была непростительно убога.

Однако проклятый экран тянул к себе как магнит и Мышь снова на него взглянула. Но уже в вполглаза. А там старая Она задула свечку и занесла, было, ногу в дырявой тапке над порогом кухни, как внутри что-то зашуршало…

Боже, какая же прыть может иногда скрываться в тщедушных и убогих существах! Удивительно видеть, как за долю секунды мобилизуются, казалось уже давно покинувшие силы, насколько резвым может быть бег еще мгновение назад еле живой старухи! Еще раз — quelle honte!

Мышь в слезах упала лицом в подушку. Она видела достаточно. В ушах ее, словно живой звучал суровый голос деда: — Никогда и никому, слышишь, не спускай обиды! Достань обидчика из-под земли, пройди ад в погоне за ним, поднимись на самую высокую скалу, но отомсти! Иначе, имя тебе — Слабак, и шкура твоя лишь коврик для вытирания ног!

Так вот, значит, во что может превратить ее слабость! Подумать только — всего один идеальный день слабодушия и такой бесславный жалкий конец?

— Ну уж нет! — подумала Мышь, и пулей слетела с кровати, — Никогда Мышь не опустится до такого! — она погрозила кулачком в ту сторону, где только что светился экран с ее безрадостным будущим. Потом Мышь быстрыми и точными движениями, как солдат заправила постель, оделась и по ходу совершила еще несколько несвойственных для нее в такое время дня действий. Выровняла прикроватный коврик, открыла настежь окно и аккуратно повесила ночную рубашку на стул.

— Действовать! — пело ее сердце. На душе было легко, словно наручники сняли. Будущее виделось светлым. Мозг с удовольствием прокручивал варианты плана, словно кусочки пазла. Картинка складывалась.

Первым делом (после легкого континентального завтрака, конечно же) Мышь навестила своих приятелей голубей Яна и Жане. Жили они в самом центре города в голубятне на крыше старинного дома с симпатичными круглыми балкончиками и видом на городскую ратушу. Вид, надо особо отметить, с крыши открывался просто невероятный. Площадь внизу походила на аккуратную корзинку, полную разноцветных пряников. Над ней безбрежным синим платком раскинулось небо, а справа блестела сахарной глазурью вершина величественной горы Мон-Сент-Дувер. Смотреть на всю эту красоту было страшно волнительно и в прошлый свой приход сюда, а он, надо отметить, был единственным, и случилось это много лет назад, когда она только познакомилась с голубиной супружеской парой. Мышь тогда прошла по крыше, крепко зажмурившись, ведомая под руки.

— Ты хотя бы одним глазком посмотри на эту красоту! — увещевали ее друзья, но Мышь была непреклонна.

— Верю, — отвечала она и еще плотнее зажмуривала глаза.

В этот раз Мышь поднялась на крышу одна и только бог знает, чего ей это стоило. Аккуратно ступая по ребристой поверхности крыши и раскинув лапки в стороны для большего баланса, Мышь дошаркала до двери голубятни и позвонила в маленький медный колокольчик на позеленевших от времени досках. В спину давила пропасть и хотелось поскорее попасть внутрь, подальше от опасности.

Дверь с мелодичным скрипом отворилась.

— Мышь? — удивленно протянул Ян, увидев подругу на пороге, — Вот уж кого не ожидал…

— Позволь, — Мышь отодвинула его властной лапкой и вошла внутрь, — Уфф! — выдохнула так, словно последние полчаса не дышала, — Чуть шею себе не свернула на этой вашей чертовой крыше! Привет, Жане!

— Здравствуй, Мышь, — Жане восприняла приход подруги как должное. Вот уж кого трудно удивить, — Кофе на тебя варить? Мы как раз собирались прикончить вчерашние имбирные пряники.

— Спрашиваешь! — ответила Мышь. Она уже сидела за сбитым из досок столом у круглого окошка, забранного крупной сеткой и счастливо улыбалась.

Глава 7

СВИСТ

В последнее время Мышь стала говорить присвистывая. При этом, она нарочно подбирала слова с шипящими. Поэтому говорила медленно с огромными паузами. Крутила глазами и теребила подол юбки. Все это с абсолютно серьезным выражением лица.

— Хватит свистеть! — не выдержала наконец Жане, — Зачем ты это делаешь?

— Не знаю, — подумав, ответила Мышь, и весьма удачно просвистела на букве «з»

Глава 8

ХЬЮГО В ГОСТЯХ У ДЯДИ ТОМАСА

Паук Хьюго торопливо бежал по мокрой стене городского коллектора. На животе пристегнута большая тканая сумка. Время от времени он трогал ее одной из лапок, проверяя. Хьюго бежал легко и уверенно. Он был пауком в самом расцвете молодости: крепкие мышцы на пропорционально развитом теле атлета гармонировали с красивой и в чем-то аристократической внешностью. Не удивительно, что Блэки влюбилась в него с первого взгляда, впрочем, как и он в нее. Такое бывает, знаете ли. Заходит девушка по дороге домой в магазинчик на углу, чтобы купить вкусняшку на ужин и забывает, зачем пришла. А причина амнезии стоит за прилавком и смущенно улыбается…

Но к делу! Итак, Хьюго, как и Мышь, тоже приступил к выполнению первой фазы плана. Он бежал и старался не думать о Блэки и о предстоящей свадьбе. Все внимание — дороге. Любой другой давно бы заплутал в темных коридорах, раскинувшихся под брюхом старого города, но только не паук. Не зря у него восемь глаз! Хьюго видел все. Каждую трещину в побуревшем от времени кирпиче стен, все пятна плесени на потолке. Он бежал, прыгал и пригибался в бешеном ритме. Ножки мелькали, сливаясь в два полукруга по бокам брюшка; они как клинки рассекали затхлый воздух, а Хьюго напряженно думал. Он не спал этой ночью. Снова и снова Хьюго прокручивал в голове разговор с Мышью.

— Твоя невеста Блэки — черная вдова! — сказала она тогда, и добавила, — Ты чувствуешь, что может случиться после свадьбы, оттого и мучаешься…

Дальше Мышь хотела сказать главное, но Хьюго ее остановил. Он не мог позволить себе услышать то, о чем и сам догадывался. Знать наверняка и догадываться — не одно и то же. Теперь это не давало ему покоя. Может быть, Мышь совсем не то имела в виду? Как там она сказала? Она тебя сье… С ели сбросит? Она тебе съездит по уху? С енотом познакомит? Тьфу ты! Ну и бред! На самом деле, Хьюго знал, что хочет сказать ему Мышь. Но как только мысль эта появлялась в голове, другие гнали ее прочь, как гонит стая белую ворону. Бедняжка убегала вся в слезах, исчезала на время (видно бродила неподалеку неприкаянная), а потом пыталась пробить заслоны снова, и опять ее гнали прочь с улюлюканьем и позором.

— За что? — молила мысль, — В чем я виноватая?

Хьюго резко затормозил на очередном перекрестке, на пару секунд представил в голове карту коллектора (у пауков — превосходная зрительная память), еще раз проверил сумку на поясе и перебрался со стены на потолок туннеля, ведущего на юго-запад. Побежал вверх ногами, придерживая одной лапкой сумку и огибая то и дело появляющиеся на пути люки, через которые блестящими рапирами пробивались в удушливую темноту подземелья острые лучи света. В них плясали медленный хаотичный танец тысячи крохотных малышек-пылинок, и звон капель, тихий и громкий, быстрый и размеренный, служил им мрачным аккомпанементом. Наверху день набирал обороты. Если остановиться, можно услышать стук деревянных колес обитых железом по булыжной дороге, звон молочных бидонов на повозке, шум строительства моста через южный канал, и множество других звуков города. Можно даже представить запах горячего асфальта и цветов на клумбе. Там наверху светило солнце, кипела жизнь, а внизу липкой нугой тянулась вечная ночь. Но Хьюго находился с ней в абсолютной гармонии. Ему хотелось бежать сырыми тоннелями долго-долго, может и до конца жизни. Переставлять лапки, перепрыгивать и уклоняться, пока есть силы. Хьюго знал, что впереди всего семь поворотов налево и шесть направо. Потом путь наверх и он снова окажется в мире своего детства, там, где ему придется столкнуться с правдой, хочет он этого или нет. Настала пора развеять сомнения.

Вот, наконец и последний поворот. Хьюго слегка сбавил ход, исследуя потолок всеми восемью глазами и среди копоти и грязи заметил узкую неприметную трещину, что ведет наверх, в место, где хранятся ответы на все вопросы мира. В дом детства. В Национальную библиотеку.

Хьюго решительно шмыгнул в лаз, и в полнейшей темноте полез наверх. Скоро трещина привела в обширный, как пещера подвал. Там, при желтом свете электрических ламп, Хьюго еще раз вызвал в памяти образ карты, сориентировался и поспешил к одной из ближайших решеток воздуховода. Толстый слой серой пыли плотно и заботливо укутывал ее. Напоминало грязный снег на ажурных воротах городской ратуши зимой. Или грибок на старой осине. Хьюго аккуратно залез внутрь, стараясь не нарушить красоту. Тут дела обстояли не лучше. Как и здание, воздуховод задыхался от старости. Пыль толстым слоем покрывала каждый сантиметр поверхности, а в поворотах и изгибах ее накопилось так много, что приходилось буквально нырять в нее и, как пловцу в штормовом океане, пробивать себе дорогу. Там и сям валялся мелкий мусор — обрывки бумаги, перышки, бусинки, и много другого, не поддающегося идентификации. Очевидно, что воздух не пользовался воздуховодом много лет. Наверное, он перемещался по лестницам. Хьюго его понимал.

Поначалу ему было неприятно и даже противно; он бежал по толстому слою пыли, высоко поднимая ноги, и старался не пылить, боясь, что под слоем пыли наткнется на что-нибудь по-настоящему отвратительное. Но после второго или третьего поворота, он привык, расслабился, и разгребал пыльные завалы с азартом и удовольствием.

Оставляя позади клубы пыли, Хьюго поднялся по воздуховоду на два этажа вверх и после бесчисленного количества поворотов, подъемов и спусков, остановился у большой решетки, ведущей наружу. Свет из библиотеки нарезал сумрак внутри воздуховода и самого Хьюго тонкими яркими полосками, отчего они (темнота и Хьюго) стали похожи на африканскую зебру, какую показал ему дядюшка Томас здесь в библиотеке сто лет назад. На картинке в книге, естественно. Это вам не зоопарк, здесь не содержат экзотических животных. Даже комары в курсе.

Хьюго выглянул наружу и не смог сдержать восхищенного вздоха! Перед глазами лежал огромный зал с ослепительно белым сводчатым потолком, залитый светом из вытянутых в два этажа окон. Когда по вечерам дневной свет мерк, специальный человек длинным, как шест прыгуна в высоту факелом, зажигал огромные хрустальные люстры с канделябрами. Всего восемь штук. Центральная, самая большая и роскошная, висела на пару метров ниже остальных в центре зала ровнехонько над круглой конторкой библиотекаря. Тот всегда торопливо и увлеченно писал, почти касаясь стола длинным крючковатым носом. Казалось, что за годы работы здесь этот нескладный человек с седыми кудрями заполнил книгами собственного написания не меньше четверти всей библиотеки. Умные люди встречаются так редко в наше время! Проще наткнуться на смышленого кота, чем на умного человека. Большинство людей выглядят и ведут себя так, что поневоле веришь адептам Первой Приматисткой Церкви Богоявления (ППЦБ) или как часто называют ее недруги и злопыхатели — пипец бананам, утверждающим, что макаки, ведущие происхождение от человеческой расы — есть высшая форма жизни на Земле.

Высокие стены читального зала по периметру до потолка заставлены книжными стеллажами, такими основательными и крепкими, что если бы господь решил создавать новый мир взамен запылившегося, запятнанного и расхлябанного нынешнего, он мог бы использовать их за основу. Белизна стен такая, что с непривычки режет глаз. Всюду полки, а на них книги. Здесь их миллионы! По стеллажам, по периметру зала на уровне второго этажа бежит узенький балкончик. Он здесь не по прихоти архитектора, хоть и прекрасен, а чтобы посетителям было удобней добираться до книг на верхних полках. Пол библиотеки заложен бордовыми персидскими коврами с вытканными на них золотыми рычащими тиграми. Выглядит роскошно. Как во дворце из сказки «Тысяча и одна ночь». На коврах ровными рядами стоят тяжелые дубовые столы. На каждом, покрытом сверху темно коричневой кожей — золотая лампа с зеленым стеклом и писчий прибор с пером и чернильницей. Тишина здесь стоит особенная, с тихим монотонным гулом электрических лампочек, который по большей мере и не воспринимается вовсе, улавливается чутким ухом, и снова пропадает в гулкой тишине, словно неназойливый и тактичный официант в дорогом ресторане. Иногда идиллия взрывается кашлем или перелистыванием страницы, и снова покой возвращается в королевстве книг.

— Как же давно я здесь не был! — подумал Хьюго. Словно в первый раз, когда его привели сюда в детстве родители, он испытывал сейчас восхищение и робость. Как известно, пауки любят замкнутые пространства и укромные уголки, полумрак и сырость; а главный читальный зал Национальной библиотеки ничем этим похвастать, увы, не может. Зато здесь живут книги! Ради них Хьюго мог и перетерпеть волнение.

В своей жизни он руководствовался девизом, который любил повторять его дядя: когда сомневаешься — делай. Вот и сейчас он стряхнул пыль ностальгии, пролез через вентиляционную решетку и побежал вниз по резным дубовым полкам. Хьюго все рассчитал верно — это самый тихий и отдаленный уголок читального зала. Здесь его никто не увидит. Последние три или четыре метра он пролетел в плавном полете, и приземлился в огромной кадке с финиковой пальмой. Листья ее из-за недостатка света вытянулись и отвисли вниз до самого пола. Замечательное укрытие для паучка!

Хьюго осмотрелся по сторонам и тихо спустился по глиняной кадке вниз на пол. Он не был покрыт ковром в этой части библиотеки, что было на руку Хьюго. Или точнее сказать — на ногу? Ходить по ковру, особенно по такому пышному — все равно, что брести по болоту, только хуже. Лапки проваливаются, запутываются в ворсинках, никаких сил не хватит, чтобы выбраться. Хьюго снял сумку, и бережно положил на пол. Выглянул из-за листа пальмы и длинно свистнул. Ровно два раза. Прислушался, и свистнул еще раз. Коротко.

— Странно, — подумал Хьюго, подождав минуту, — Может он и не живет здесь больше?

Он просвистел три раза в той же последовательности еще раз. В ответ вдалеке справа раздался такой же свист. Сначала два, потом один. Их с дядей Томасом давний секретный сигнал. Только настоящий паук мог его услышать. Лишь знающий мог расшифровать. Через пару минут раздался легкий шорох лапок по паркету, и скоро Хьюго кряхтел в крепких объятьях старого доброго дядюшки Томаса.

— Ты мне весь хитин переломаешь! — просипел Хьюго, делая безуспешные попытки вырваться из мощных лап.

— Хьюго! — в совершеннейшем восторге проревел дядя Томас. Голос его прозвучал как автомобильный клаксон в стерильной тишине библиотеки, — Милый мальчик! Как же давно ты у нас не гостил! — он даже слезу пустил, — Дети, смотрите, кто к нам пришел!

Только сейчас Хьюго заметил десятка два молодых паучков, окруживших их плотным кольцом. Они молча, но с интересом наблюдали за происходящим.

— Да ты же с ними не знаком, малыш! — закричал дядя Томас, и звонко хлопнул себя по лбу одной из лап. Хватка на мгновение ослабла, и Хьюго удалось выскользнуть из тяжелых родственных объятий.

— Позволь мне представить нашу с тетушкой Матильдой двенадцатую и безусловно самую качественную кладку, а вернее то, во что она в итоге вылупилась. Твоих единокровных племянников и племянниц, чьи успехи заставляют старое отцовское сердце гордо биться! — он театральным жестом ударил в грудь. Другой лапой стер слезу с пятого глаза справа.

— Только любитель читать может так витиевато выражаться! — подумал Хьюго.

Тысячи существ обитали в Национальной библиотеке, но лишь один паук использовал книги по их прямому назначению. В то время, как другие ими питались или откладывали в них личинки, дядя Томас их читал. Он и пристрастил к чтению Хьюго.

— Итак, вот этого симпатичного малыша зовут Ян, — дядя Томас потрепал ближайшего паучка по голове, — Гениальный лентяй!

Все прыснули от смеха.

— А это Рози, — продолжал представление дядя Томас, — Юная леди однажды станет королевой!

Девочка зарделась от смущения, и потупила взгляд. Но как же величаво и с чувством собственного достоинства она это сделала!

Дядя Томас шагнул в сторону, и коснулся лапкой крохотного паучка с застенчивой улыбкой на лице: — Это Том. Он прочитает всю библиотеку, помяните мое слово. Однажды, я уверен, одна из его книг займет почетное место на этих полках. А может быть и не одна…

— Ого — удивленно протянул кто-то из детишек.

— А то! — подтвердил дядя Томас, — Дальше у нас Седрик. Никто не бегает быстрее. А это малышка Биби, сущий дьяволенок! Видно быть ей мэром!

Следующим на очереди был силач Артур, за ним Борис, мастер в плетении ловушек, затем тезка Хьюго — крохотный паучок с большим сердцем, потом милашка Рут, подающая надежды повариха, Жан-Жак, ловкий борец, Люк, будущий политик…

Каждый из двадцати трех паучков, по словам дяди Томаса, обладал особенным талантом. Хьюго старался запомнить всех, жал руки, хлопал по плечам, обнимал. Они — часть семьи, а значит и его самого. А дядя Томас был в ударе! Он так забавно представлял своих детей, что к концу все чуть ли не катались от смеха по полу!

Когда смех стих, Хьюго обвел глазами новообретенных родственников, прокашлялся и обратился с ответной речью, как того требовал паучий этикет.

— Теперь, когда мы знакомы, — сказал он, — Обещаю навещать вас почаще. Не терпится увидеть, насколько сбудутся предсказания вашего папаши.

то заявление было встречено радостным улюлюканьем, свистом и топотом многочисленных ног.

— Однако, — прервал поток радости Хьюго, — Не будем забывать, что мы находимся в читальном зале Национальной библиотеки. Кто знает ее главное правило?

— Вовремя сдавать книжки? — предположил кто-то.

— Не бегать по потолку? — сказал другой.

— Не грызть книги?

— Соблюдать тишину! — громко, чтобы слышали все, прошептал Хьюго и приложил палец к губам. Жестом подозвал всех поближе и продолжил, — Я пришел к вам с просьбой о помощи. Мне нужно подтвердить кое-какие сомнения и без вас мне это не под силу…

— Мы поможем! — крикнул кто-то из паучков.

— Тсс! Тихо, — зашипели на него братья и сестры.

Хьюго улыбнулся и продолжил: — От нас потребуется собранность, скрытность и слаженная командная работа. Это может стать незабываемым приключением!

— Ух, ты! Здорово! Что нужно сделать? — зашелестел отовсюду восторженный детский шепот.

— Сейчас объясню, — сказал Хьюго и добавил, обращаясь к дяде Томасу: — Если ваш папа не против этой затеи.

— Я против? — удивился дядя Томас, — Я очень даже за! Обожаю приключения!

— Ура! — толпа вокруг Хьюго заколыхалась. Некоторые пустились от радости в пляс.

— Тихо! — прикрикнул на братьев и сестер маленький Люк. Видно не зря дядя Томас представил его, как будущего политика. Шум стих, все сто восемьдесят четыре пытливых глаза уставились на Хьюго.

— Итак, — сказал он, — Нужно отыскать одну книгу…

Ну, книгу так книгу. Понятно, что старинный клад с золотыми дублонами искать увлекательнее, но и книга сойдет.

Тут же у кадки в тени финиковой пальмы они держали совет. Дядя Томас на правах старшего и самого опытного взял организацию поисковой операции в свои руки.

— Итак, задача номер один — сказал он торжественно, — найти книгу. Задача номер два — не привлекая внимания общими усилиями снять ее с полки и найти нужную информацию. Задача номер три — аккуратно вернуть книгу на полку.

В этом месте плана дядя Томас прочитал пылкую лекцию о культуре поведения и о соблюдении порядка. Для лучшего уяснения материала, он трижды упомянул в лекции их матушку и дважды носатого библиотекаря. Напоследок дядя Томас порекомендовал держать ухо востро и быть предельно осторожными.

— Вокруг нас уйма врагов! — сказал он, — Во-первых, люди. Не стоит недооценивать расстояние между вами и человеком. Один их шаг равен двадцати тысячам паучьих. Вам кажется, вы в безопасности, ведь вы от человека так далеко, но вдруг — хлоп! И вы раздавлены. А он всего-то с ноги на ногу переминался. Второй враг — дикие птицы, но сегодня о них я говорить не буду, поскольку план операции не включает действий на открытом пространстве. А вот на следующем из наших врагов я бы хотел заострить внимание. Крысы! — дядя Томас закусил губу и сморщил в отвращении лицо, став на мгновение похожим на сгоревшую в углях картофелину, — Мерзкие твари! Испокон веков они разоряют наши дома. Представьте себе, их не раз видели здесь, и даже на верхних этажах! Конечно, сейчас не ночь, когда приходит их время, но будьте осторожны, смотрите по сторонам. Кто знает, что нужно делать в случае опасности?

— Бежать? — предположил кто-то из паучков.

— Правильно! Что есть силы! Вверх — на стену, на потолок, туда эти твари не доберутся. Но еще нужно предупредить остальных! Помните как?

— Да! — хором ответили паучки и запищали сигнал тревоги.

— Тихо! — улыбнулся дядя Томас, — Так вы всю паучью колонию распугаете.

Потом он разделил присутствующих на одиннадцать групп по два паучка в каждой и распределил поисковые маршруты. После краткого напутственного слова, группы разбежались по разным уголкам национальной библиотеки.

— А тебе Люк, — сказал дядя Томас, когда члены штаба остались у кадки одни, — Предстоит особая миссия. Дуй домой и расскажи маме, что у нас тут дядя Хьюго, и мы заняты. Пусть не беспокоится!

— Слушаюсь, мой командир! — по военному четко ответил Люк и припустил что есть духу домой.

Они остались одни. Луч света из ближайшего окна подобрался лениво к их ногам и замер в ожидании. Старый библиотекарь поднял перо и наморщил в раздумье лоб, глядя вверх, в переплетение балок. В этой позе он стал поразительно похож на побитую временем водяную колонку у храма Первой Приматисткой Церкви Богоявления в обезьяньей слободе. Такая же старая и недвижимая.

— Ну, мой мальчик, — сказал дядя Томас, пристально глядя в глаза Хьюго, — У нас куча времени до того, как сорванцы найдут книжку. Что у тебя стряслось?