Бесплатный фрагмент - Широко открытыми глазами

Четыре вещи на свете

Для моря годятся мало:

Якорь, штурвал и весла,

И страх налететь на скалы.

Антонио Мачадо

Кафе без вывески. В центре большого города, в старинном особняке, за тяжёлой кованной дверью. Изысканный интерьер, уютная атмосфера. За столиком в нише у окна уединились двое. Он слегка раздражён. Она скована и смущена. Чай выпит, светские темы исчерпаны.

— О погоде поговорили, — прерывает неприлично затянувшуюся паузу и смеётся наигранно.

— Тема, на самом деле, не принципиальна. Разговор не клеится, когда нет искренности, нет вовлечённости, — встрепенулась в ответ.

— Ко мне претензия, конечно, — сначала возмущается резко и продолжает уже равнодушно, — но, в общем-то, ты права. Уж и не помню, когда был по-настоящему вовлечён в беседу, так, все больше светский трёп, почесать языками, посоревноваться в остроумии. Да и это уже надоело, редко встретишь партнера достойного. Сплошь жонглирование одними и теми же штампами, ни одной свежей мысли. Сказано всё давно…

— Как сказал мудрый классик, «Жалок тот, кто всё предвидит», — роняет небрежно.

— Хамишь, однако! — дёрнувшись, как от пощёчины, отвечает холодно. Паузу выдерживает и с вызовом продолжает:

— Что ж попробуй, удиви меня. Очень занятно мне — насколько сама ты можешь быть искренней.

— Легко быть открытой и честной. Когда есть внимание, есть живой интерес. У тебя же всё предсказуемо. Сценарии вечны и неизменны. А ты заранее зеваешь от скуки. Уверен, что ничего нового от блондинки не услышишь? Есть вообще что-нибудь, что тебя глубоко занимает, волнует? Есть вопросы, на которые ты ищешь ответы?

— Как и у любого мыслящего человека, — отвечает степенно.

— Снисходительный тон — оружие тех, кто как раз не уверен, от того и не решается на открытый разговор. А ответы на самые сокровенные вопросы? Они есть везде, в самых простых, всем знакомых вещах.

— Вот как? Вообще-то, не любитель я мусолить банальности. Ну что ж, давай обсудим. Есть пример у тебя? — нарочито вежливо, не спеша отвечает.

— Например? Молитва. «Отче наш…» Каждый знает её. Один обращается к ней в отчаянии, другой каждый день с неё начинает, но вряд ли задумывается об истинном смысле. Большинство, как мне кажется, произносит эти слова как мантру, механически.

— Вечная тема, когда и сказать нечего, — протягивает разочарованно.

— Ты так уверен, что сказать мне нечего?! — резко выпрямилась, тряхнула шевелюрой, с вызовом смотрит на него. На что тот только загадочно улыбается и молча устраивается поудобней. Буквально минута в смятении, но вот справилась она с волнением, собралась и продолжает уверенно и спокойно:

— Я и сама не слишком религиозна. Ещё недавно мне даже трудно было назвать себя верующей, я объявляла себя агностиком и христианкой. Скажешь, парадокс? — сдержанно улыбаясь, изящно закинув ногу на ногу, задает беседе светский тон.

— Отчего же. Вполне допускаю, — учтиво он ей отвечает, а сам присматривается к ней, внимательно наблюдает.

— А ты в Бога не веришь, верно? Догадываюсь даже почему. Не приемлешь авторитетов.

— Пожалуй, права ты отчасти, дерзкая девочка, — спокойно, снисходительно, отвечает он и вальяжно откидывается на спинку дивана.

— Ну что ж, обращать тебя в свою веру я не намерена. Просто вопрос этот захватил меня не на шутку. Было время, когда мне было так больно, что трудно было даже дышать… Обратилась и я к главной молитве. Читала её перед сном, успокаивалась, но всё время застревала на одном месте. И так меня задевала эта неправильность, что задумалась я надолго. Можешь посмеяться, конечно, но когда я расшифровала для себя каждое слово, когда пришло полное понимание, это было как откровение. Нашлись ответы на все вопросы. Так что вызов твой я принимаю, в самый раз он пришёлся. Попытаемся сейчас вместе рассуждать, а может, поспорим.

— Вряд ли что путное выйдет, — слегка растерян от её откровенности и смелости, с которой она говорит о том страшном периоде.

— Да ладно. Боишься, смогу удивить тебя? Или убедить даже? О, ужас! — дерзко смеётся.

— Это вряд ли, — самодовольно улыбается в ответ.

— Как образованный человек, ты наверняка знаешь. Прочитай… Пожалуйста… — так очаровательно улыбается и в мольбе складывает руки.

— Отче наш, — нехотя начинает, недовольный, что поддался на уговоры.

— Стой.

Уставился на неё глазами круглыми от изумления, чем немало ее позабавил.

— Удивлён? Да! Уже в этих двух словах скрыта одна из главных истин. Отец наш. Общий! У Киплинга, помнишь? «Мы с тобой одной крови». Его ты не держишь за простака, надеюсь? Так вот, главная истина — всё живое имеет общую природу, то есть едино. Абсолютно всё в мире соединено единым энергетическим и информационным полем. Мысль не только не нова, но к тому же активно развивается современной наукой. Думаю, в этом месте ты спорить не станешь. В науку же ты веришь?

— В науку верю, чего не могу сказать об околонаучном популизме.

— Поддерживаю. Я тоже за научный метод, но также и за преемственность. Ведь не станешь же ты отрицать, что любое знание, открытие, может послужить ступенькой к последующим открытиям?

— Пожалуй, уже становится интересно. Я так понимаю, ты сделала открытие? — смеётся.

— Не спеши насмехаться. Давай лучше вернемся к нашему разговору. Итак, отец наш, общий. Берём это за основу, но развивать не будем пока. Мы к этому ещё не раз вернемся, продолжай, пожалуйста.

— Иже еси на небесех.

— Скажешь просто и понятно? Который существует на небесах. А зачем это пояснение? Никчемное? Самовлюблённые упрямцы скажут, что религия вообще для простаков, отчего же удивляться примитивности изложения. Рьяные атеисты читают, как — «Если есть». Толкований много, но я не успокоилась, пока не нашла своё. Это пояснение! Пояснение, к кому конкретно обращение, потому что Бог есть в каждом человеке.

— Знакомая песня. Только вот, знаешь, я и в себе любимом не нахожу, не то, что в некоторых. Так что даже для меня, человека не религиозного, это чистое богохульство.

— А когда мужчина называет любимую «богиня»!

— Только ли влюблённый? Любимый штамп у ловеласов всех мастей.

— Вот уж точно! Слов мы много обесценили. Только суть от этого не меняется. Вот один сегодня свою женщину коровой назовет, а на завтра уже — любимой. Так ведь, как надоев не видать, так и с любовью здесь не густо, — улыбается грустно.

— Это ты правильно повернула. Люди, они разные. И в каждом есть Бог, ты утверждаешь! А как же тот, который насилует? Собственного ребёнка в окно выбрасывает? Или берёт автомат и идёт стрелять всех подряд? Продолжить?

— Не стоит. Да, я и сама раньше, как и многие, называла таких «нелюди». Негодовала страшно, прямо рвала, метала и страдала от чужой мерзости! И никак не могла принять, что это такой же, как и я, человек.

— Вот! А ты говоришь — Бог. Некоторых и к роду человеческому причислить сложно.

— Это выход! Отрицать, что он такой же, как ты человек. Так приятно почувствовать свое превосходство, потешить своё самолюбие. То-то раньше казни собирали аншлаги, почище чем сейчас рок-звёзды.

— Ничего себе! Девочка кусается… А с виду белая и пушистая, — произносит холодно, неприязненно.

— А по сути — провокатор, — как ни в чем не бывало смеётся она. — К тому же отвратительно честна.

— Да! Похвально, конечно. Вот только как же непросто с таким достоинством дело иметь.

— Самое сложное — быть честным с самим собой. Получите, распишитесь — вот вам секрет. К его пониманию, между прочим, я шла долгие годы. Не то чтоб я усиленно искала ответ, он пришел сам, в своё время. Двойственность заложена в природе человека. И это многое объясняет. Я честно призналась себе, что и у меня бывают грязные мысли, ну конечно, не такие страшные, как то, о чём шла речь, но и они меня пугают. На миг, на мгновение, но они возникают в моей голове, а значит, мои. Я потом долго мучаюсь. Как же так? Это же совсем не моё, это противоречит всему, что я знаю о себе. Что за чудовище нашёптывает мне их? Ответ на этот вопрос, невероятно помог мне в понимании и принятии себя. Истина проста — даже в самом чистом человеке есть «тёмная» сторона! Отрицать этот факт — только обманываться, что глупо и бессмысленно, по-моему. Мыслишки, кстати, тёмные больше не посещают меня… почти.

— Интересно. И что же ты сделала со своей тёмной стороной?

— Признала. Победить её невозможно. Невозможно вырвать её с корнем. Её можно только признать и приручить. Каждый раз делать осознанный выбор.

— О, эта модная тема, — произносит разочарованно, — у меня от этого слова уже скулы сводит.

— Согласна, я тоже клише не люблю. Тем более, как мне кажется, большинство адептов этого модного течения совсем в пути заплутали, и выходит у них своего рода избегание. Избегание действительности и ответственности. Свою цель я определила ещё в юности, подсмотрела мысль одну замечательную у Генри Миллера.

— Ничего себе?! Какие недетские увлечения, — откидывается на диван и громко смеётся.

— Речь не о самом скандальном романе, — немного смущенно улыбается, — тот разочаровал меня. Вероятно, я мало чего поняла в силу юного возраста. А мысль эта, шутка ли, поддерживает меня до сих пор.

— Заинтриговала ты меня. И что же такое сказал Миллер?

— Выбор существует лишь в той мере, в какой мы осознаем свою несостоятельность. Когда человек приходит к своей целостности, убеждённости — жить, принимать решения, совершать поступки становится также легко, как дышать.

— Достойная цель, но практически недосягаемая. На мой взгляд, только дураки не знают сомнений.

— Мне кажется, там нет ни слова о том, что необходимо иметь на всё и про всё своё авторитетное мнение. Речь идёт о твоей собственной жизни, о твоих решениях и поступках. А убеждённость — она может вырасти только на знаниях. Разве не так? И вот тогда ты действуешь легко, как дышишь. Наверняка в твоей жизни есть области, в которых именно так и происходит?

— Есть, конечно. В своем деле — где я профессионал и опыт имею нешуточный, но ты говоришь в широком смысле — всегда делать выбор легко.

— А ты хочешь сказать, что тебя вполне устраивает такая ситуация, где ты профи в своем деле, а в личной жизни что — профан?

— С чего это ты взяла?! Все у меня отлично! У меня устроенная благополучная жизнь, есть друзья, есть люди, которые любят меня, есть те, кого люблю я, есть, кому позаботиться обо мне и мне есть о ком заботиться!..

— Что ты так разбушевался? Никто не сомневается в твоей состоятельности. Ты сам же и сказал, что цель прекрасна, но недостижима. А ведь ничего невероятного в этом и нет, всего-то прийти к себе, себе настоящему. Давай уж лучше пойдём дальше, отвлечёмся от личностей, вернёмся к философской нашей дискуссии. Мы говорили о тёмной стороне, пришли к целостности. Вопрос — как. Ответ Вас интересует?

— Послушаю, пожалуй, Мисс Совершенство, — закидывает ногу на ногу, развалившись на диване и застыв с улыбкой чеширского кота, не слишком искренней.

Чуть удивлённо внимательно всматривается в его лицо, как будто примеряясь, с какой стороны зайти. Не слишком ли задела его за живое? Мягко улыбается и не спеша, спокойно, отвечает:

— Я его победила.

— Кого? — подаётся вперёд изумлённо.

— А ты не догадываешься? — широко улыбается.

— Пожалуй, догадываюсь, о чём ты, — протянул задумчиво после небольшой паузы. — Вот только не соглашусь. Очередная модная глупость, замешанная на восточной философии.

— Так веришь дедушке Фрейду? Кто сказал, что он во всём прав? Или просто привык осознавать эго, как основу своей личности? Неужели ты, человек умный, не видишь в этой теории несоответствий. Где в ней божественное? Ой, прости, этот вариант тебе не по нраву. Скажем — природное начало, где истинное «Я»?

— Суперэго?

— Суперэго — это нравственные ориентиры и тоже продукт ума. А эго — результат взаимоотношений с обществом, с окружением, то, что сформировалось в ответ. Представь себе этот нарост или панцирь в том месте, где сделали больно.

— Нормальная, между прочим, реакция, требования безопасности. Разве не так?

— А я говорю, нет, не так. Я отказываюсь быть управляемой прошлыми ситуациями, чьими-то поступками, зависеть от чьего-либо отношения ко мне, даже не важно — хорошего или плохого. Я упрямо верю в лучшее в людях, сколько бы меня не обманывали. Вот поэтому я выбираю отслеживать свои реакции, а не позволять им управлять мною. Свобода! Разве не это твоя религия?

— А с чего ты взяла, что я не свободен. А осторожность — чем не выбор?

— Осторожность и страх — совсем не одно и то же! А эго как раз и питается страхами и строит из них ограничения. Свободой здесь и не пахнет. Попробуй вспомнить хотя бы один случай, когда твой поспешный поступок, резкие слова больно ранили другого человека, а чувство вины мучает уже тебя самого. О, эти муки совести. Они же не отпускают, страдаешь, запускаешь этакий ментальный мазохизм, пережёвываешь всё случившееся многократно… А исправить? Нет, не можешь. Твоё эго нарастило огромную мозоль.

Смотрит ей прямо в глаза. Бровь, поначалу удивленно и гневно изогнутая, поползшая было вверх, опустилась. Решил все же не злиться, может, не специально ударила она в самое больное. И, сам того не желая, вспоминает.

Вот, сидят они в машине возле её дома. Прощаются. Вдруг она смело и уверенно берёт его за руку и совершенно естественно тянется поцеловать его в губы, а он резко отстраняется. У неё в глазах удивление и растерянность. Напряжённая пауза… Смягчаясь, он берёт её руку, целует. По-светски вежлив и галантен, все приличия соблюдены, но… то хрупкое и такое мощное чувство, так быстро возникшее между ними, в это мгновение разбито. Да, именно в тот самый момент он сделал свой выбор, оттолкнул её, так привычно обозначил дистанцию и всё разрушил. Почему? Сколько раз он задавался этим вопросом. И вот, снова! Какое она имеет право напоминать ему?! А может она все же права? Привычные реакции, поведенческие стереотипы, въевшиеся в кожу намертво… вот он, ответ.

Настороженно всматривается в его отрешённое лицо. Вот будто тучи набежали, потемнел, нахмурился и замер. Помедлив немного, всё же решается она прервать затянувшуюся паузу.

— Знаешь, ответы на свои вопросы я искала повсюду: и в художественной литературе, и в философских учениях, в психологии, в различных религиозных традициях, в буддизме, задолго до того, как стало это модным, и в учении Дона Хуана. Не смейся, — заметила, как он насмешливо улыбается, — между прочим, он ближе многих подобрался к вопросу личной свободы, и если не читать его буквально, найдёшь ответы на многие вопросы. Практика безупречности, избавление от социальных ролей, от своей личной истории, и, соответственно, от влияния прошлого, как части пути к личной свободе. Не к этому ли ты стремишься?

— Звучит заманчиво, но всё же меня ты не убедила. Если всё то, что я считал своей личностью, на самом деле результат влияния всех тех людей, которые окружают меня, с которыми я когда-либо сталкивался в жизни — а это толпа просто огромная — то, простите, где же тогда я? Нельзя, дорогая моя, всё разрушить и ничего не построить. Боюсь, тебя я расстрою, но то, о чём ты говоришь, это социальная маска, не более.

— Да… Разговаривают двое, а на самом деле шестеро — я, моё представление о себе, представление собеседника обо мне…

— Вот уж верно, — искренне расхохотался, — согласен, моё представление о себе не совсем объективно, к тому же переменчиво и непостоянно.

— Целостность нам только снится, — улыбается мягко, немного печально. — Познание себя — это история длинной в жизнь, это и есть цель жизни, как я её понимаю. А вот то, за что ты так цепляешься, твоё эго, оно-то, как раз к этому времени, вполне стабильно. Оно и образовалось в ответ на отсутствие знания, вернее, понимания себя, и под влиянием всех этих людей в твоей жизни. Лично я отказываюсь быть продуктом жизнедеятельности других людей!

— Да уж… Совершенно не аппетитно, — растягивая слова, пристально и сосредоточенно смотрит ей прямо в глаза.

— А ведь именно так и получается. Здесь ударили — в ответ нарастил броню непробиваемую. В другом месте не оправдали твоего доверия, предали, обманули. Они ушли из твоей жизни. А ты с чем остался? С пустотой? В том месте, где было доверие. И обвинять-то некого. Твоя реакция — это твой выбор. А есть альтернативный. Я решаю, что хочу быть собой. И всё, что делают другие люди, по отношению ко мне, в том числе — это их выбор. Я уважаю их право на выбор, но делаю свой. И путь этот очень непростой. Но я нашла лазеечку, я решила, что для меня это такая игра, своего рода тренажёр для ума. Ведь приходится постоянно отслеживать свои реакции сразу в нескольких плоскостях. Влияние же не всегда прямое. Реакция может быть от обратного — сопротивление, действие наперекор… и все это значит — поддаться влиянию, а, следовательно, отказаться от собственного свободного выбора. Тяжёлая это борьба, скажу я тебе. А я терпеть не могу войну! Для меня это слишком серьёзное и мрачное действие, вот и переименовала я войну в игру, и сразу мне полегчало. Ведь игра — это развлечение, это легко и весело. Что скажешь? Будешь всё так же лелеять своё (ли) эго?

— Постой, ты сказала «реакции», но ведь это то, что почти не поддается контролю. Они как раз и выдают натуру, а значит, это и есть я настоящий. Как, скажи, отделять — вот здесь я настоящий, а вот здесь — моё (ли) эго? Я против насилия. Тем более над собственной личностью, пусть и во благо.

— Ты текущий, в настоящий момент. Не забывай, всё изменяется. А реакции — тебе только кажется, что твои. На самом деле, они вырабатывались в течение жизни, под влиянием множества людей и различных обстоятельств. Как отделять, говоришь? Выявить первооснову, мотивы — они и определяют характер реакций. Иногда для этого необходима помощь, на этом построен психоанализ, гештальт-терапия и многие другие психологические практики, каждая в своем узком ключе. А я считаю, что здоровому, умному человеку вполне по силам самостоятельно осознать их и взять под контроль, то есть начать настраивать тренажёр для ума на отслеживание реакций, а точнее, их мотивов. А там уже только практика. Совершенствуешься в процессе. Приобретаешь, кстати, всяческие бонусы, побочные эффекты — увеличивается скорость и качество анализа, причем это настолько входит в привычку, что ты анализируешь всё подряд, моментально. Развивается невероятная проницательность! Которая не слишком радует большую часть твоего окружения, конечно, но зато с людьми действительно близкими выводит на совершенно новый уровень. Только на этом уровне выстраивается настоящая глубокая близость и взаимопонимание.

— Ну да… или останешься совершенно один. Мало кому понравится постоянно ощущать себя голым, и тогда они разбегутся. И окажется, что мало кого приятно наблюдать голым, и тогда уже убежишь сам.

— Верно. Зато есть шанс, что с теми, кто останется, произойдет настоящая встреча. Но есть и другой выбор, привычный. Можно продолжать играть в социальные игры, носить маски, чуть-чуть соприкасаться, чуть-чуть любить, осторожненько… Боясь обжечься, хлебать супчик чуть тёплый и безвкусный.

— У тебя прямо какой-то талант все разрушать! Вот уж не назвал бы я свою жизнь безвкусной, она очень даже насыщенная, порой даже слишком, но… — замолчал резко, а после продолжил удручённо, — закрадывается у меня сомнение — знаю ли я настоящий вкус.

— Вкус? Он так же далёк от привычного, как воздух на краю утёса, что врывается в лёгкие насыщенным ароматом трав, брызгами моря, и парусом раздувает рубашку, от того мёртвого, чем ты дышишь в офисной своей коробке… Но если страшно, не выходи на этот путь, к свободе. Потому как обратной дороги нет. Невозможно вернуться в менее сознательное состояние.

— Да уж, умеешь ты обнадёжить. И как же понять, где она, точка невозврата?

— Просто. Когда по большей части всё то, что раньше радовало в твоей бурной социальной жизни, утратило для тебя интерес, не приносит уже удовольствия, а напротив, утомляет, значит, она пройдена.

Смотрит пристально ей в глаза, будто надеясь найти в них ответ: «Как же так получилось, что умудрился я себя потерять… и смогу ли найти…» Пауза, тем временем, затянулась.

— Вернёмся к нашему разговору, если ты не против? — голосом нежным мягко его возвращает.

— Не против. Продолжай, обращай меня! — отвечает с усмешкой и облегчением.

— Расслабьтесь и получайте удовольствие, — смеётся в ответ. — На чём мы остановились?

— На том, как ты победила свое эго, — забавляется и изображает прилежного ученика.

— Для начала, я его определила как зло. Звучит мрачновато, да, но совершенно необходимо. Ещё в юности, задалась я одним вопросом, а так ли случайно у великого Вильяма один из злодеев носит имя настолько созвучное — Яго. Как думаешь?

— Закрадывалась такая мысль и ужасно меня раздражала.

— А как же! Не слишком приятно осознавать, что всего лишь марионетка в руках хитрого негодяя.

Прямо подскакивает на месте, наклоняется к ней, всем свои видом выражая крайнюю степень удивления и даже раздражения. А она продолжает, как ни в чём не бывало:

— Мудрый Вильям разделил личность на две, используя форму гротеска, показал нам, кто этот внутренний голос, тихо нашептывающий гадости, кто вносит раздор и сомнения. Знакомые методы, так ведь? Ведь скажи человеку прямо, в жизни не поверит и себя не признает в лукавом мерзавце.

— Тебе бы поучиться у мудрого классика, — отвечает вдруг слегка охрипшим голосом, хорошо поставленный мягкий баритон подвёл неожиданно.

— Пожалуй ты прав, я попытаюсь. Уж что, а учиться я обожаю, — смеётся и продолжает непринужденно, — одно утешает, что это лишь часть меня, и мне решать, кто кем управляет. А вот не признавать вовсе — не выход. Это как пытаться ходить с закрытыми глазами. Можно, конечно, но не слишком успешно, неминуемо спотыкаясь… Знаешь, наблюдая различные истории, пришла я к выводу, что многие успешные люди выбирают работать в тесном тандеме со своей тёмной стороной. И почти все истории большого успеха заканчиваются личностным кризисом и, в результате, неким переосмыслением. Заметил?

— Пожалуй, есть такое дело, — говорит медленно, раздумывая, — любопытно, куда это ты клонишь…

— Наверное, подумала я, она, эта тёмная сторона, каким-то образом помогает добиваться поставленной задачи, стремительно добиваться успеха.

— Куда зашла?! И где находится она, по-твоему?

— О локации я не задумывалась, — растягивает слова и задумчиво разглаживает поясок платья, — думаю, и на этот вопрос ответ найдётся. Это часть человека, это его выбор, скажу я тебе пока. С этим выбором мы сталкиваемся ежечасно. Все наши реакции, суждения, эмоции и поступки, все наши проявления исходят либо со светлой стороны, либо с тёмной.

— Так, интересно. И как же, скажите, сударыня, определить, где она, светлая, а где тёмная? — улыбается хитро, — например, секс. Это похоть? Это на тёмной стороне, по-твоему?

— Волнующая тема, — явно смущается и пытается это побороть. А он смеётся, довольный произведённым эффектом.

— Слово-то одно, движения вроде как те же, а вот процесс каждый раз разный… Разве не так? Ты вот мужчина привлекательный, умный. Много женщин у тебя было, верно? И как? Со всеми был одинаковый секс? В порыве страсти — восхитительна попка и ножки и глазки — всё прелестно, но потом, но… И снова другая, и вроде бы всё хорошо: и понимание, и комфорт, и тепло, но, может, чуть позже, в итоге все тоже «но»…

— Все мы — транзитные пассажиры, — подхватил печально.

— А ведь бывает, смотришь в глаза женщине и теряешь себя, к руке прикоснулся — и это уже наслаждение. И это тоже секс. Также входишь в нее…

— Прекрати, — безотчётно хватает её за руку, быстро отдёргивает свою, будто обжёгся, и нервно смеётся. — Увлеклась ты, однако.

— Как же ты боишься показаться слабым… Простое проявление чувств для тебя — непозволительная роскошь, — улыбается грустно, — хорошо, давай продолжим, а то так и к утру до конца не доберёмся.

— Точно. Только давай что-нибудь поесть закажем, а то я уже проголодался.

— Отличная идея! Закажем пиццу.

— Что за примитивный выбор? Здесь вполне приличная европейская кухня.

— Для меня любая вещь имеет свой характер и настроение, и еда не исключение. А пицца — идеальный вариант, если не хочешь отвлекаться на еду. Она, наоборот, как бы объединяет и поддерживает разговор, настраивает на лёгкую волну.

— Интересно. Никогда не рассматривал еду в таком ключе, но, пожалуй, что-то в этом есть. Уговорила, берём пиццу.

Приглашает жестом официанта. Просторный зал, и всего несколько столиков — здесь заботятся о комфорте гостей. Лишь один занят весёлой компанией. Статный, привлекательный, явно успешный мужчина в окружении молодых, ярких барышень. Девушки смеются, всячески красуются перед ним, а он улыбается соблазнительно, оказывает им знаки внимания и видимо наслаждается этой игрой. Вот он поворачивается, призывно улыбается и делает широкий приглашающий жест рукой. Официант, милый мальчик, с приветливой улыбкой спешащий к нам, краем глаза замечает и кивает головой.

Заказывают пиццу, закуски, воду, вино…

— О хлебе насущном позаботились. Продолжим? — задорно улыбается она.

— Беседа оказалась очень даже занимательной, — смеётся.

— Да святится имя Твое… Никогда не задумывалась. Кажется, так просто — имя. А попробуй, назови его.

В ответ взгляд недоуменный.

— Да. Когда этот вопрос себе задаёшь, оказывается, что не всё так просто. Взяла я себе даже Гугл в помощь. Читала, перебирала множество, и всё не то. Это же не может быть то, что практически не выговариваемое. Стала я тогда задавать уточняющие вопросы. Ведь оно должно быть каждому понятно и близко. Ответ, как водится, был на виду. Сущность Бога — Любовь. Тут уж я не открыла истины, к этому пришли практически все великие мыслители. Вот оно, имя — Любовь. Любовь — это то, о чём мечтает и к чему стремится каждый. И фраза «Да святится имя Твое» приобретает смысл.

— О! — тянет разочарованно, — ваше любимое, девочкино. Вы вообще о чём-нибудь другом думать умеете? — немного нервно смеётся.

— Можно и посмеяться, конечно. Вопрос в том, что у тебя самого за словом этим стоит. Ни во что иное не было искусственно привнесено столько лжи, как в понимание любви.

— Именно в любви — самое глубокое стремление к истине, в любви слышен голос самого бытия, — подхватил он, — из великих кто-то, — тут же засмущавшись, закончил.

— А только что насмехался. Почему-то я думаю, ты смеёшься, потому что боишься. Для тебя любовь — это слабость и посягательство на твою свободу… Если бы все люди понимали сущность Любви, мы жили бы совсем в другом мире.

— А сама ты сформулировать можешь? Что такое любовь? У тебя есть ответ на этот вопрос?

— Я очень надеюсь, ты ответишь на него сам, когда до конца мы с тобой доберёмся. Если вот это — мы вдвоем против целого мира, то это не любовь. Обесценили слово это, что только не называют им — похоть, привязанность, поиск собственной значимости, попытку сбежать от одиночества, манипуляцию с целью устроить себе комфортное существование. Да что говорить, мы настолько обеднили свою речь, что со всей страстью говорим «люблю» и о сосисочке, и о чем поизысканней… Не суть. Все о потребительстве, а уж никак не о любви.

— Что поделаешь, нынешняя действительность такова. Большинство из нас вещи ценят гораздо больше, чем людей.

— «Дорогой разочарований», — пропела она не очень умело, — однако, лично я убеждена — и разочарованные, и прожжённые циники — все мечтают о ней. Кстати, именно в этом прочтении имени мне становится понятно и уместно — «не помяни имя Господа всуе». Меня всегда дико раздражало, когда я, в сердцах крича «О, Господи!», получала от умников эту затычку. Это кто же, скажите, уполномочен определять, когда мне можно, а когда нельзя взывать к нему?

— Но и заменять им непарламентские выражения, когда молоток на ногу уронил, тоже не уместно. Не находишь?

— Нет, не нахожу. Напротив. Даже в подобной ситуации, когда я кричу «О, Господи!» — я выражаю отчаянное недовольство своей неловкостью, обращаюсь к своему истинному Я, ведь Он часть меня, то есть я беру всю ответственность на себя. А это гораздо более взрослая позиция, чем сваливать вину на некую неопределенную девушку лёгкого поведения. Не так?

— Поразительно, как у тебя на всё моментально находится аргумент! У меня ощущение, что играю в карты с профессиональным каталой, и в твоей колоде одни джокеры.

— Отличная метафора, между прочим. Сила джокера в неопределённости. В ней же сила свободного человека — не привязанность, не обусловленность, спонтанность, а отсюда и моментальная реакция. Спасибо за щедрый комплимент.

— На здоровье, — буркнул, обескураженный её уверенностью.

— Вернёмся к нашей теме. А говорили мы о любви. Я, вот, убеждена, что не только девочки стремятся к ней, что это базовая человеческая потребность. У Стругацких однажды мысль вырвала интересную и сохранила в своей копилочке. Могу процитировать почти дословно: «Ничего нет на свете, кроме любви, еды и гордости. Конечно, всё запутано в клубок, но только за какую ниточку не потянешь, обязательно придёшь или к любви, или к власти, или к еде».

— Припоминаю… Самый запутанный их роман. Это хорошо ты вырвала из контекста, затейница.

— Если это был сарказм, я его опускаю. А мысль эта была вполне самостоятельна в этом странном романе — отчего же не вырвать. Думаю, можно смело пойти ещё дальше и свести всё к одному, верней к одной. Давай сделаем это вместе. Итак, еда. Понятно, что речь не только о ней, а значительно шире — стремление к комфорту, к удовольствиям. И всё это — выражение любви к себе.

— Еда — это же не прихоть, это необходимость, потребность. Где же тут любовь? Следуя твоей логике, комфорт и удовольствия предпочитают только себялюбцы и отъявленные эгоисты.

— Как же мы, люди, боимся любви, боимся признаться в любви к себе, что и слово-то это — себялюбие — приобрело ярко выраженную негативную коннотацию. Зато, на мой взгляд, отвратительное «самооценка» как раз в фаворе. Навесь-ка ценник, кто по чём!

— Что поделать, построили общество потребления и активно потребляем друг друга, вопрос только в цене. А на этом уже построен весь современный маркетинг — «знай свою цену и громко её объявляй». Всё должно говорить о том, сколько ты стоишь — часы, телефон, автомобиль, бренд, которым прикрыл наготу. Лэйбл на всю спину, на лоб и на попу… Главное статус, потом уж комфорт.

— Да, и понятие комфорта для каждого своё. Для кого-то жемчуг мелкий… Что из того, чем мы страстно стремимся обладать, так уж необходимо?

— Согласен, безудержное потребительство мне самому не по нутру, но и аскетизм, простите, не для меня. Я хочу вкусно есть, комфортно спать, путешествовать, радовать себя впечатлениями, наслаждаться жизнью в окружении красивых вещей и приятных людей, и не вижу в этом ничего предосудительного.

— Кто же спорит, здоровое желание. Вопрос только в том, что для тебя первостепенно — твои убеждения или комфорт. Готов ли ты пожертвовать своими принципами ради повышенного комфорта? Какую цену ты готов за него заплатить?

— Вот зачем сразу сгущать краски. Для того, чтобы добиться успеха, вовсе не обязательно жертвовать своими принципами, предавать кого-нибудь или воровать… Так, гляди, ненароком с бабушками на лавочке окажешься.

— Ну уж нет, — хохочет, — не дождёшься. А если серьезно, мне кажется, что во всем, что я говорю, ты видишь камень в свой огород. Получается странный какой-то разговор, будто шашками машем, умаялась я уже отбиваться. Предлагаю перемирие.

— Поддерживаю, — со смехом демонстративно жмёт ей руку, задерживает в своей… и снова отстраняется, резко становится сдержанным.

Выдержав небольшую паузу, с лёгкой улыбкой она продолжает:

— Согласись, жизнь регулярно испытывает, искушает. И далеко не все проходят эти испытания. Большинство из нас, добиваясь успеха, получая многое, желают всё больше и больше, ещё, ещё, ещё…

— Жадность. Обычная человеческая жадность. И порок, и беда, и болезнь нашего времени.

— Вот! А природа её? Ведь ничего не возникает из ничего. Как завышенные потребности в комфорте, так и заниженные — всё об одном: о недостатке любви к себе. В одном случае, это попытка компенсации, чистая сублимация и жажда получить любовь от других, причём в любом виде. Даже в зависти некоторые находят источник повышения собственной значимости. В другом же случае — прямая причинно-следственная связь, недостаток одного порождает недостаток другого. То есть заниженные потребности — они тоже от недостатка любви к себе. Человек сам себе определяет, что недостоин большего.

— Пожалуй, что-то в этом есть, — протянул задумчиво.

— И обжорство, и безудержная любвеобильность, что к любви отношения имеет мало — всё от недостатка любви к себе. Что осталось у нас? Гордость. Заметь, как братья изящно выразили мысль, соединили гордость и власть и уже этим сказали многое. Стремление к власти — это отчаянная потребность в любви, в признании. Согласен?

— Вот уж нет. Очень даже спорно. По-твоему, любой успех, слава и признание в основе имеют некую ущербность? Что-то попахивает неприятненько… никак завистью?

— Ну вот, снова… Ты называешь стремление к любви ущербностью?!

В ответ взгляд колючий и недовольный.

— Вот никак не пойму, ты отрицаешь саму любовь или своё стремление к ней. А… Наверное, тебя оскорбляет само слово «потребность», то есть некая необходимость.

— Да, черт побери! Тем самым, подразумевается, что я один, сам по себе, неполноценный какой-то. А я вполне себе самодостаточная единица. У меня нет необходимости прилепиться к кому-нибудь.

— Прилепиться к кому-нибудь — это вообще не про любовь. Мы же говорили, что это большое понятие включает в себя и любовь к себе, и встречу с другим, равным себе. И я настаиваю, что потребность в любви — это не ущербность. Мне даже кажется, что это как «прошитая опция», базовая установка… Любовь — главный двигатель и источник вдохновения и в искусстве, и в жизни как раз потому, что каждый стремится к ней…

— Я бы с тобой согласился, быть может. Вот только, как ты верно заметила, встречая все больше суррогат, разуверился уже совсем, есть ли она настоящая.

— А ты хочешь найти её в другом, вернее в другой? Вдруг появится она, идеальная, и подарит тебе любовь настоящую. Может, для начала, нужно найти в себе?

— Почему-то, мне кажется, что во всем, что ты говоришь, есть претензия лично ко мне! Однако к Богу у тебя претензий нет? Ты говоришь, суть Бога — Любовь, имя его Любовь?! А мало в мире страданий, бед, зверств и преступлений каждый день происходит? Тебе никогда не хочется сказать Богу: «Ты не справедлив»?! Что ты чувствуешь, девочка чуткая, когда видишь детей умирающих, голодающих, брошенных собственными родителями, в которых Бог, как ты вещаешь? Как ты объяснишь всё это? И ещё множество мерзостей, которые творит человек, от которых лично у меня рука сжимается в кулак!

— Прости меня, пожалуйста… Я совсем не хотела тебя задеть, — смущенно улыбается и нежно дотрагивается до его напряжённой руки. — И я понимаю твоё возмущение. Я думаю, что для многих это и есть главное препятствие на пути к вере. Знаешь, не так давно я тоже бурно реагировала, злилась и ужасно страдала от всех несправедливостей, мерзостей и грязи, отчаянно сопротивлялась, пыталась оградиться от всего этого. Потом поняла, что это трусливое бегство и тоже не выход. Я нашла объяснение. Только немножечко терпения, мы поговорим об этом чуть позже.

Поднимает голову, и во взгляде уже не злость, а удивление и что-то ещё неуловимое.

— «да приидет Царствие Твое», — с мягкой улыбкой продолжает она. — Здесь всё ясно, мы уже, в общем-то, обсудили, лишь ещё одно подтверждение. Ещё один кусочек пазла становится на место и общая картина проясняется. Ведь ты не будешь спорить, что каждый человек на Земле мечтает жить в любви и мире. Без войн, грабежей, ненависти… И только так, только в таком понимании имени Бога смысл будет единым для всех. Ведь жизненные обстоятельства у каждого свои и очень и очень разные, поэтому даже речи о некой общей для всех справедливости идти не может.

После небольшой паузы продолжает:

— «да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Почему-то мне кажется, в этом месте тебе не понравится. Это о чём? Как думаешь?

— Ясное дело, любимая отмазка для лентяев и слабаков. «Не судьба, на всё воля божья» — и смиренно склоняют головы. Ты права, такая позиция не по мне.

— А ты не думал, что наличие судьбы, некоего пути, как говорят, промысла Божьего, не отменяет свободы воли, свободы выбора человека?