Бесплатный фрагмент - Шамиль — имам Чечни и Дагестана

Посвящается: Байсангуру из Беноя, Шуаибу-молле из Центороя,
Ульби-молле Аккинскому

Введение

Материалы по истории Кавказа собирались нами в течение семи лет, а история Кавказской войны (1817—1864) имеет очень много темных пятен. Особое место в истории Кавказа XIX века занимает личность Шамиля. В ближайшее время намерения выпустить отдельное издание о имаме Шамиле не было. Однако та волна недостоверных сведений, выдуманных фактов и критические выпады в адрес руководства Чеченской Республики и всего чеченского народа, которые в последнее время заполонили интернет-пространство и послужили поводом для бесконечных споров и злоязычия, после высказывания Главой Чеченской Республики Рамзаном Ахматовичем Кадыровым мнения о личности имама Шамиля, основанное на очевидных исторических фактах, и которое, кстати, соответствует мнению любого чеченца, придала дополнительный импульс, к развертыванию этой работы. Каждый из работавших над данным сборником документов, с детства прочитал множество литературы о героическом имаме Шамиле, которого не иначе как считали символом мужества и духовности. До сегодняшнего издания мы с единомышленниками опубликовали не один сборник документов из истории Чечни и Кавказа, все материалы методично собирались во многих архивах Российской Федерации, Украины и Белорусии. Изучались редкие книжные издания в библиотечных фондах, газеты и журналы дореволюционной России, записи и заметки очевидцев интересующих нас событий, которые могли пролить больше света истины на многие спорные ситуации, канувшие в пучину столетий, и, конечно, исторические личности, оставившие нам и нашим потомкам много невыясненного, двусмысленного об их жизненном пути, особенно политической и военной деятельности.

Мы убеждены, что нельзя приступать к анализу исторических событий и процессов, происходивших в далеком прошлом, не изучив должным образом свидетельств современников и документы, которые дадут направление в русло объективных оценок.

Сегодня день с уверенностью можно сказать лишь то, что личность имама Шамиля не была в достаточной мере изучена. В первую очередь, на основании представленных материалов, попытаемся понять личность имама Шамиля как человека, и только потом, на основе прочитанных страниц документов, на базе которых возможен серьезный, достойный, умозаключительный анализ, вновь познакомимся с ним как с духовным лидером, военным и политическим руководителем Чечни и Дагестана.

Сборник составлен таким образом, что параллельно даются мысли и замечания соратников и недругов, доброжелателей и подчиненных, а также людей которые познакомились с Шамилем только после его пленения.

Вся команда, трудившаяся над изданием этого сборника, выражает сердечную благодарность Главе Чеченской Республики, Герою России Рамзану Ахматовичу Кадырову за то, что он удостоил вниманием историческую тему, посвященную имаму Шамилю, таким образом сподвигнув нас к более углубленному изучению данного вопроса.

В процессе выявления и изучения материалов нами получена дополнительная информация о малоизученных деталях истории Чечни и Кавказа в целом. В представленном труде не нашлось места для художественных интерпретаций редакции, мы не писали роман, но получился не менее занимательный историко-познавательный труд. Редакцией выдержана хронология документов и сохранена стилистика изложения. Каждый изложенный факт в книге подтверждается копией архивного документа, с указанием реквизитов исходного документа.

М. М. Мурдалов — этнограф, археограф, библиограф.

Российский Государственный Военно-Исторический Архив (РГВИА) Ф. 489, оп. 1, д. 7062

Формулярные списки генерал-фельдмаршалов, генералов и генерал-лейтенантов. Начато 21 января 1817 года. Окончено 12 июня 1818 года.

Послужной список Гудовича Ивана сына Васильева.

Стр. 27 …Крепость Анапа. Таким образом в ней взят в плен Трехбунчужной паша, командовавший под ним Батал-паша приходившего прежде меня на Кавказскую линию, сын и много других чиновников более ста орудий, более 100 знамен и когда уже вся крепость была уже очищена, то из одной землянок, стреляли еще по войскам, куда скрылся лжепророк Шихъ. С 16-ю человек ему приверженных, которою взят был по увещеванию, живым и отослан при рапорте к Высочайшему двору, и который прежде атаковал с 10000 крепость Кизляр по сильной доверенности к нему почти всех народов на северной стороне Кавказских гор обитающих. Подпись Гудович.

«Записки об аварской экспедиции на Кавказ 1837 года»

Костенецкий Я. И. СПб. 1851 год. (Президентская библиотека. Ш/Х: P20/48).

…Дагестан населяют два главных племени: татары и лезгины или, как они себя называют, таулинцы. Не входя в археологические исследования об этих народах, буду говорить только об их настоящем состоянии. Татары занимают прибрежную часть Дагестана, лезгины — гористую. Лезгины, старейшие обитатели Дагестана, в древности, вероятно, жили и на прибрежьи, но потом татарами были оттеснены в горы, за которыми они хотя частью и укрылись от порабощения победителей, но эти храбрые и более многочисленные пришельцы проникали в самые неприступные их убежища и оставили там еще доселе неизглаженные следы своего владычества. Татары управляются ханами, из которых в северном Дагестане значительнейшие шамхалтарковский и хан мехтулинский. Лезгины не имеют ни ханов, ни князей, а живут патриархальными обществами, управляемыми старейшинами, которых власть, самая впрочем ограниченная, только и обнаруживается несколько во время общих внешних предприятий; во внутреннем же управлении они почти не имеют никакого права. Гражданские дела, то есть споры о собственности, у них решаются кадиями, или судьями, избираемыми каждым обществом; а уголовные, то есть обиды личные, решаются у них каждым собственноручно на основании эдета (Эдет — обычай) кровомщения (канлы). Важнейшие из лезгинских обществ: койсубулинское, акушинское, андалайское, судахаринское, андийское, гумбетовское, салатавское и множество других. Эта общества представляют собою едва ли не первую еще степень политического устройства народов. Но между этими обществами, как памятник татарского в горах владычества, является ханство Аварское. Я говорю: «как памятник татарского владычества», по некоторым моим сведениям; но, может быть, это есть памятник и какого-нибудь другого события. Это явление чрезвычайно достопримечательно для историка и стоит того, чтобы кто-нибудь из археологов обратил на него особое внимание, тем более, что народное предание выводит происхождение аварских ханов от рыцарей крестовых походов, которых пребывание в этих горах подтверждается очень многими памятниками, на которые я укажу впоследствии.

«Мои воспоминания. 1845—1846 гг. Князь А. М. Дондуков-Корсаков». Часть II

«Старина и Новизна». Исторический сборник, издаваемый при обществе ревнителей русского исторического просвещения в память Императора Александра III. Книга шестая. СПб. 1908 г.

Стр. 64 …Известного рода грубость нравов вырабатывала так же эта Кавказская жизнь. Дуэли на Кавказе не были очень частым явлением, но зато в запальчивости раны, даже убийства товарища, случались часто. Впрочем, все постоянно носили оружие, азиатские кинжалы и пистолеты, за поясом. Какой-то офицер, возвращаясь из экспедиции, приехал вечером в Кизляр и попал прямо на бал; он тут же пригласил даму и стал танцевать кадриль. Его vis-à-vis, местный заседатель суда, возбудил, не помню уже чем, его гнев, и офицер, не долго думая, выхватил кинжал и распорол ему живот. Заседателя убрали, пятно крови засыпали песком и бал продолжался, как ни в чем не бывало, но офицера пришлось арестовать и предать суду. Комендант Кизляра, который мне рассказывал этот случай, был собственно возмущен не самим фактом, а лишь запальчивостью молодого офицера, который ведь мог же вызвать заседателя на улицу и там кольнуть его, и дело кануло бы в воду. Ежели так дешево ценилась жизнь русского, то можно себе представить какую цену придавали жизни татарина.

Стр. 65 …В крепости Грозной сохранилось предание Ермоловских времен об одном известном и любимом им штаб-офицере, фамилию которого я забыл. Офицер этот был послан с колонною для рубки леса в Ханкальское ущелье; при этом случае обыкновенно жители Грозной и все мирные Чеченцы, под прикрытием войск, запасались дровами. Неприятель сильно атаковал наши войска и Алексей Петрович, слыша перестрелку, стоя на бастионе крепости, очень беспокоился об участи колонны. Наконец получил он от начальника оной чрез лазутчика записку, что все благополучно, неприятель отбит с уроном и оставил в руках наших семь тел (в то время был обычай приносить головы неприятеля, как трофеи). Наконец колонна показалась в виду Грозной. Ермолов послал благодарить начальника, с приказанием немедленно к нему явиться и принести трофеи. Но штаб-офицер соврал: было всего 4 головы, а соврать Ермолову было преступление, которое лишило бы виновного всего. Штаб-офицер, не долго думая, велел сейчас же отрубить три недостающие головы у мирных ногайцев, ехавших на арбах с казенными дровами; никто против этого не протестовал, и Алексей Петрович узнал об этом обстоятельстве, как он мне сам говорил, впоследствии, когда уже был в отставке.

Другой пример распорядительности в этом роде Эссена, о котором было упомянуто выше. В 1847 году, в чине капитана, по старости лет он был назначен военным начальником в укрепление Умахан-Юрт на правом берегу Сунжи; на левом берегу находился большой мирный чеченский аул Брагуны. По распоряжению начальника левого крыла Кавказской линии в то время известного Генерала Фрейтага, предписано было Эссену распорядиться о скорейшей перевозке казенного провианта в склады Умахан-юрт.

Перевозку эту взяли на себя мирные Брагунцы и на пароме переправляли в укрепление чрез Сунжу провиант. Генерал Эссен, куря трубку, сидел на батарее, командующей переправою, и все ругался за медленность доставки и, наконец, раздосадованный на паромщиков и чеченцев, приказал зарядить орудие картечью и выстрелить на паром в толпу Брагунцев. Несколько человек было ранено, трое убито, но зато провиант был переправлен с неимоверною скоростью. Эссен доносил Фрейтагу о происшествии в следующих словах: «переправа и доставка провианта производилась крайне медленно, но благодаря благоразумным мерам кротости, я побудил Брагунцев скорее исполнить распоряжение Вашего Превосходительства, и весь провиант доставлен в укрепление в целости».

Никто бы не думал жаловаться, если бы Эссен не приказал взять в укрепление тела убитых и запретил их выдавать родственникам. Роберт Карлович Фрейтаг похвалил Эссена за распорядительность, ничего не подозревая, как вдруг явилась депутация старшин Брагунцев в Грозную с просьбой разрешить выдачу тел родственникам. Тут все открылось. Эссен был сменен и потом подал в отставку. Рассказ слышал я от самого Фрейтага, прибыв в Грозную вскоре после означенного происшествия.

Стр. 68 …Самое жалкое положение семейств офицеров вновь произведенных из Кавказских юнкеров. В то время юнкера, выслужившие срок в офицеры, из Кавказских полков, ежели не были произведены за военные действия Главнокомандующим, обыкновенно посылались на испытания и экзамен в резервную Кавказскую дивизию, расположенную в Таганроге и окрестностях. Здесь без всяких средств, отчужденные от родных полков, подвергались они всевозможным лишениям. Несчастные молодые люди должны были прибегать к долгам и, эксплуатируемые кредиторами, обыкновенно домохозяевами, у которых квартировали, они для расчета с долгами, при производстве, обещались жениться на дочерях и родственницах кредиторов. Эксплуатация подобного рода была довольно обыкновенна в Таганроге и Ростове, и можно себе представить безвыходное положение произведенного прапорщика, возвращающегося в полк с нелюбимой им и большею частью старой женой, а иногда и с детьми. Эти браки назывались на Кавказе «женитьба по росписке».

В некоторых военных центрах, как Владикавказ особенно, затем Шура и Грозная, благодаря большому числу семейных, была в известной степени развита общественная жизнь. Я никогда не забуду, с каким восторгом после продолжительного похода приближались мы к таким вожделенным центрам общественной жизни.

Стр. 86 …Укрепление Ташки-чу, расположенное на реке Аксае, почти в центре Кумыкской плоскости, служило промежуточным военным пунктом между крепостью Внезапной и Адмираджюртовской переправой на сообщении с линией нашей на Тереке. Вместе с тем укрепление это, охраняя мирное население значительного аула Кумыков, расположенного под выстрелами крепости, служило сборным пунктом резервов при отражении хищных горских партий, часто вторгавшихся для грабежа в Кумыцкую плоскость. На Качкалымском хребте, отделявшем покорных нам кумыков от враждебных горских племен, находилось укрепление Куринское на Истису, ближе к Сунже, с одной стороны, и укрепление Герзель-аул на Аксае, при выходе этой реки из ущелий гор на плоскость. Эти два укрепления составляли как бы передовую охранную линию с западной стороны; с юга на окраине плоскости, у подошвы гор, на р. Ахташе находилась еще заложенная при Ермолове крепость Внезапная, где находился штаб славного Кабардинского полка. Других укреплений в 1845 году в этой части Кавказа не было; число войск для охраны плоскости ограничивалось Кабардинским полком, линейным батальоном, несколькими сотнями донских казаков и милицией. Начальство этого военного отдела было поручено командиру Кабардинского полка, в то время полковнику Викентию Михайловичу Козловскому.

Население плоскости состояло из Кумыцкого племени, имеющего особые отличия от соседних ему чеченцев и шамхальцев. Этот народ, несомненно более образованный среди своих соседей, с давних времен был с нами в сношениях и искал покровительства русских для обеспечения торговых и мирных земледельческих занятий, к которым имел склонность и в которых находил большую для себя выгоду от присутствия в крае наших войск. Кумыки, более богатые и привыкшие к более образованной обстановке домашнего своего быта, нуждались в мире и по необходимости только брались за оружие при помощи наших войск для своей защиты. По мере умиротворения края вся искусственная воинственность этого племени исчезла, и вряд ли в настоящее время на Кумыцкой плоскости можно набрать и сотню вооруженных людей, когда в то время на тревогу стекались тысячи всадников. Аулы кумыков расположены были по большей части около наших укреплений в Герзель-ауле, Внезапной (аул Андреевский), Ташки-чу, Истису, по Сулаку, в Султан-Юрте и Кази-юрте, и некоторые по берегу Терека и протекающих чрез Кумыцкую плоскость рек. Особенность всех рек, орошающих Кумыцкую плоскость рек. Особенность всех рек, орошающих Кумыцкую плоскость с окружающих гор, есть та, что все они, протекая по плоскости, пропадают в почве или образуют низменные болотные местности, не доходя до Каспийского моря. Все управление этим племенем в 1845 году сосредотачивалось в руках пристава, имевшего пребывание в Ташки-чу (в то время майор Николай Семенович Кишинский).

В каждом большом ауле обитали Кумыцкие князья, из которых некоторые имели известное политическое значение и влияние в крае. Они делились на отдельные роды, обладали обширными пространствами земель, на которых и поселены были их подвластные; таковы были Андреевские князья у Внезапной, Алисултан на Сулаке и, кроме других, род Умциевых в Ташки-чу. Представителем этого последнего рода в то время в Ташки-чу был полковник Мусса-Хассай-Умциев, которого я хорошо знал еще в Петербурге, во время его служения в азиатском конвое Государя. Он лично был очень образован, благодаря своим природным дарованиям и страданьям, во время бытности в Петербурге, сделаться европейцем. Он очень свободно говорил по-французски, иметь все привычки образованного человека и в высшем кругу Петербургского общества имел в свое время успех. Он постоянно продолжал образовывать себя, много занимался и читал и только что недавно возвратился к себе на родину в аул Таш-кичу, где имел наследственный свой дом, с обширным огороженным двором, как у всех кумыков, отличающихся от других только большими размерами.

Я очень был дружен с Хассаем во все время моего пребывания на Кавказе и имел возможность наблюдать на нем действие цивилизации на горцев, отторгнутых в молодости от своего родного края и возвращавшихся впоследствии с европейскими идеями на родину. Обыкновенно сильные и убежденные натуры не выдерживали соприкосновения с действительностью и чувствовали себя бессильными бороться с предрассудками и обычаями своих единоплеменников; видя совершенное отчуждение от своих, окруженные недоверием, они обыкновенно искали службы посреди русских, в местах отдаленных от их родного племени. Другие же, по бесхарактерности, или в силу особых обстоятельств, обреченные жить посреди своих единоплеменников, (и это была самая большая часть) скоро очень теряли приобретенный ими лоск цивилизации, и в понятиях и обычаях своей жизни старались подойти под нравственный уровень окружающей их среды.

Тем не менее, редко кто из них пользовался и доверием и влиянием между своими; подозрениями их окружали со всех сторон; они старались в сношениях с русскими выставлять себя образованными людьми, между единоплеменными же, несмотря на все старания сблизиться, всегда окружены были недоверием. В таком положении был и Хассай Умциев, необладавший энергией, а главное лишенный одного из качеств, всего более ценимого горцами — храбрости.

Я часто посещал Хассая в его доме в Ташки-чу; он представил меня даже жене своей (вопреки обычаю страны), простой, но довольно красивой татарке, которая принимала меня без покрывала и ничем не отличалась от прочих женщин этого края, где, по мусульманскому закону, так низко стояла женщина, не составляя того теплого звена семейной жизни, как у христиан.

«Записки о Кавказе». ОР РГБ ф. 137, шифр ф. 217. д. 43. (Рукопись) Неизвестный автор

Краткий обзор местности Чечни. Так как левый фланг был театром главных происшествий всей войны то об центре и правом фланге я говорить не буду; центр и правый фланг есть совершенно особая часть Кавказа не имеющая ничего общего с левым флангом и Дагестаном. Местность левого фланга составляют три площади прилегающие к горам. Начиная от Владикавказского округа идет равнина реки Сунджи. Река Сунджа вытекая из под горы Казбека сначала идет параллельно Тереку и недалеко от крепости Грозной впадает в него; она делит собою всю площадь на 2 почти ровные части. По левой стороне лежит равнина открытая и нам покорная, по правой лесистая и населенная теми народами Чеченского племени, которые ведут с нами настоящую войну. Площадь всей Чечни совершенно ровная, прорезанная притоками Сунджи, которые вытекая из гор, почти параллельно между собой идут к Сундже и разделяют собой Чечню на несколько участков или обществ. С одной стороны площадь Сунджи или Чечня замыкается черными лесистыми горами, с противной округляется Тереком. Горы идут тремя линиями одна другой почти параллельными. Главный хребет снеговой, рядом с ним каменный и ближайший к нам лесной.

Обзор Дагестана. В этом порядке горы растянуты от правого фланга до истоков реки Сулака. отсюда характер изменяется, снеговой хребет и каменный уменьшаясь или склоняясь к Каспийскому морю расходятся отрогами и таким образом составляют треугольник вершина которого у соединения гор, а основание берег Каспийского моря. С правой стороны треугольника пробивается чрез горы Сулак и отделяя собою Кумыцкое владение от Шамхальской площади делит Дагестан на две части, на Северный и Нагорный. Лесистый хребет идет до Сулака и за него не переходит.

Разделение по управлению. В отношении управления этот край разделяется на 2 части: левая сторона Сулака и вся равнина Сунджи принадлежит к левому флангу, правая же сторона Сулака принадлежит уже Дагестану. Ежели пересечь треугольник Дагестана от вершины перпендикулярно к основанию, то эта линия почти отделит пространство Шамхальских владений и Ханства Мехтулинского от Ханств Казыкумукского и Кюринского. Первые 2 области находятся под управлением Командующего войсками в Северном и нагорном Дагестанах Г. Клюке-фон-Клюгенау. Ханства Казыкумукскоеи Куринское под ведением Начальника Самурской линии Г. Аргутинского Долгорукого. Между ханствами Мехтулинским и Казыкумукским, к горам лежит Акуша /:вольноеАкушинское общество:/ оно до сего времени было нейтральным и сохраняло независимость свою и от Русских и от Горцев по уважению к его силе и многочисленности и важному месту которое Акушинцы занимают в Кавказских или лучше сказать Дагестанских горах. К Акушинскому обществу прилежит вольная Табасарань и еще несколько обществ доселе живших свободно и покойно. Но при малейшем движении нашем они могли бы с Акушею выставить около 50 тысяч воинов и потому мы ограничивались с ними сношениями миролюбивыми и мало-помалу окружали крепостями. Акуша и Чечня житницы всего Кавказа. Отсюда только жители гор получают хлеб и соль, а потому полное покорение обоих племен влечет за собою покорение Горцев. но покорить эти два племени не легко тем более, что до сих пор в Чечне мы сделали очень не много, хотя и окружили ее цепью укреплений; за Акушу приняться было невозможно не окончив с Чечнею.

Нагорный Дагестан. Выше Акуши в горы идут мелкие общества Горцев и Ханство Аварское, которое с принадлежащими к нему племенами было нам предано и занято нашими войсками и укреплениями. Ханство Аварское и общество Койсубулинское составляет наш т. е. занятый нами Нагорный Дагестан. Характер местности дикие гранитные скалы прорезанные горными речками, русло которых образовали дороги нашей пехоте. Пути сообщения в Дагестане коридоры между скалами в одно горное орудие; 50 человек безоружных бросая камни с вершин гор остановят отряд. Дагестан населяет народ богатый и торговый, но пылкий и до того легковерный, что нет ничего легче как увлечь целые племена. Авариею и Койсубулинскими племенами оканчивались наши владения в горах и начинается ряд племен воинственных и непокорных известных здесь под названием Тавлинцев/:Тауло кремень горы:/ Лезгинского племени. Они образовали сначала между собою союз, а потом слились в одно общество и находятся под одним управлением, как военном так и домашним. Все тавлинцы племени или происхождения не имели. Общая опасность в последние пять лет соединила их в тесный союз, а мюридизм укрепил его и соединил оба племени в одно сильное Государство. Мюридизм Мюрида монашеская секта, под видом желания торжества своей веры, цель их выгнать русских с Кавказа и объединить все народы мусульманские в одно государство. Мюридом может быть только Горец или Чеченец известный своею храбростью или подвигом, должен считаться между своими уменьем человеком и преданным общему делу и фанатики по вере. В деле они командуют партиями дома управляют народом. Соединенные племени Горцев и Чеченцев под управлением Мюридов имеют общего главу которому платят подать по 3 рубля серебром в лето. Каждое племя разделено на тысячи, сотни и десятки. Каждая часть имеет своим начальником Мюрида, целое племя имеет начальником или наместником Наиба. Власть Наиба неограниченно деспотическая, что хочет то и может делать со всеми подчиненными. Но теперь у них введен мюридами Шариат или свод законов составленный из обычаев и по преданиям народным, в духе мюридизма. Появление мюридизма на Кавказе полагают в двадцатых годах, но главным действователем был Кази-Мулла от 30-го до 1833-го года. С тех пор эта секта все увеличивалась и до тех пор пока ее не истребят мы ни одного племени считать себе преданным не можем.

В последних происшествиях горцы выставляли против нас 3 партии, в 2-х партиях Лезгин было до 50 тысяч пехоты 3-я Чеченская до 12 тысяч пехоты и 6 тысяч кавалерии. Партии как и народы разделяются по племенам; каждое племя имеет свой значок, который возится за начальником племени или наибом. Партии делятся на сотни и десятки, бросаются в шашки и идут на приступ по очереди и по очереди поддерживают одну партию другою.

Занятие Чечни и Кумыцкого владения. Устройство крепостей. Алексей Петрович после устройства в Кабарде укреплений и Терекской линии перешел в Чечню. Чеченцы рады были приходу русских которые покорив Кабарду избавили их тем от страшных врагов; их не притесняли, обходились ласково и дикие чеченцы были лучшие наши подданные на Кавказе. Надо заметить, что только чеченцы левого берега Сунджи были нам совершенно покорны. Жители же лесной Чечни явно не признавали нашей над ними власти но были в сношениях и искали у нас правосудия против притеснений соседей.

Строго наказывали попадавшихв наши руки пойманных за Тереком на воровстве, и таким образом мало-помалу они доведены были до совершенного спокойствия, даже не носили оружия. Появлявшиеся партии жителей лесной Чечни заставили А. П. устроить крепость Грозную в средине Чечни на Сундже, а укрывательства бежавших и дальнейшие виды на покорение края заставили сколько возможно прорубать в лесах дороги и делать мосты. На Кумыцкой площади как для удержания самих Кумыков, так и для соседей их Чеченцев поставлены были 2 крепости Внезапная и Герзель-Аул, обе крепости были вдвинуты в предгорье, чем и положено было начало дорогам в горы.

Занятие Северного Дагестана. Действия от Дербента А. П. привел Хана Мехтулинского, Хана Казыкумукского и Шамхала Тарковского в совершенное подданственное положение. Поссорив их между собой он ловко пользовался своим посредничеством и они не успели опомниться как были у него в руках. В Тарках главном месте Шамхальских владений на берегу Каспийского моря он поставил цитадель и при ней крепость Бурную. Ловкость его, хитрость вместе с силою и неумолимою строгостью, умение выбирать людей, которым он вверял управление покоренными народами, ласковость его с преданными, твердая воля и решительный характер и умение пользоваться обстоятельствами без побед доставили бы ему славу покорения Кавказа, ежели бы он не был отозван. С его отъездом все пошло на выворот.

Действие наших войск в Персии и Турции. Во время Турецкой и Персидской войны все было покойно на левом фланге и в Дагестане. Пристава были уже не те же или ежели те же, то за ними никто не наблюдал. Фельдмаршал был в походе, но в горы доходили слухи об его делах и как в горах всякая весть отдается как горное эхо, всякая победа Паскевича была увеличиваема в тысячи раз. По возвращении Паскевича была увеличиваема в тысячи раз. По возвращении Паскевича многие племена прежде непокорные спешили к нему принести свою покорность и соревновали в этом друг другу. Фельдмаршал уехал поручив дела линии Вельяминову и Панкратьеву. Вельяминов занятый делами правого фланга и Черного моря, на вновь приобретенном берегу которого он устраивал линию, мало занимался делами фланга и только одною экспедициею сначала поправил испорченное влияние на горцев Эмануелем, который по оплошности и не присутствии духа допустил разбить себя на голову около Внезапной и бросил 7 орудий.

Кази-Мулла. Это были первая победа горцев. Ободренный этою победою явился Кази-Мулла, он начал проповедывать Мюридизм, выдал себя за Богом вдохновленного пророка посланного Магометом восстановить свободу в горах и увлек все народонаселение Дагестана в общий бунт. Все поднялось. Бурную осадили. Панкратьев выручил крепость из осады. Не прошло месяца Кази-Мулла осадил Дербент едва прогнали его оттуда он явился в Чечню собрал партию и разгромил Кизляр. Вельяминов собрал отряд двинулся в Чечню, соединился там с Розеном наказал Чеченцев. Отнятые у Эмануеля 5 орудий были возвращены и потом перешед Сулак у Чир-Юрта Вельяминов окружил и на голову разбил Кази-Муллу. Страхом привел он в сомнительную покорность Дагестанских горцев. Полковник Маклашевский имел блестящие дела с Кази-Муллою, с 5-ю ротами он взял Качь-Калу и на этом приступе был убит. Но Качь-Кала был взят, а Кази-Мулла спасся с несколькими мюридами. Кази-Мулла был храбрый воин, но безрассудный фанатик. Он был убит в Гимрах и с его смертью все пришло в порядок. Войска и на левом фланге, и в Дагестане было мало, а которые были те работали на начальников и умирали в госпиталях от лихорадок.

Действия Фезе в Чечне. Генерал Фезе приняв 20-ю пехотную дивизию имел поручение от Вельяминова заняться лично делами фланга. Его пребывание здесь с 1835 по 39-й и с 1839 по 42-й год в Дагестане пролило много крови и не принесло никакой пользы. В Чечню лесную он пошел в 1836 году в трескучие морозы, желая наказать два племени делавшие прорыв на линию, он наделал чудеса навел страх на Чеченцев, но вместо одних наказал других, и этою бестолковостью вооружил против себя и правых и виноватых. Его перевели в Дагестан. Там он делал чудеса.

Действие Фезе в Дагестане. Отважность его пылкость, умение воодушевлять солдат, вселять в войско дух непобедимости, в Начальников предприимчивость, живость и благородство характера покорили ему весь Дагестан. Он влетел в Аварию и забрался в такие места, откуда едва вышел и без боя. Горцы имени его боялись, для него не было неприступных мест и Горцы говорили: «где птица пролетит только Фезе пройти может». Он шел все вперед и едва успевал делать каменные заборы, которые называл крепостями. Не надо было его брать отсюда. Он был счастлив и ежели боялись чтобы он не погубил войско, то следовало придать ему руководителя и разгромить лучше его никто не мог. Во время его управления явился в горах Шамиль. — Ученик, воспитанник Кази-Муллы он превзошел своего воспитателя умом, решительностью и твердостью воли и характера. Молодость Шамиля прославлена в горах удальством, наездничеством и подвигами молодечества. Кази-Мулла любил его как сына и в нем готовил себе приемника и наследника. Он не ошибся в выборе. Когда Кази-Мулла был убит Шамиль успел раненый вырваться из Гимров и бежал в горы. Там он скрывался; в короткое время изучил Алкоран и вскоре разнеслись слухи о появлении в горах нового пророка. Он успел поднять народонаселение Нагорного немирного Дагестана для преграждения успехам Фезе. Тут следует ряд битв у Шамиля с Фезе. Дорого покупал Фезе малейший успех. Авария залита кровью. Наконец около местечка Телетли Шамиль окружил Фезе, а Фезе в то же время, будучи сам блокирован запер выход из ущелья Шамилю. Конечно, подобного случая кроме как на Кавказе еще не было. Фезе штурмовал был отбит. Шамиль сделал то же, та же неудача. Наконец противникам нечего стало есть. Вступили в переговоры, Шамиль отдал своего племянника в аманаты, дал слово оставить неприязненные замыслы и разошлись полюбовно, выпустив один другого из общей западни. По отъезде Фезе в Дагестан 20-ю дивизию принял Генерал Крюков. Левым флангом управлял Полковник Пулло. Крюков человек недальновидный, попал в совершенную зависимость к Пулле. Этот хитрый Грек, корыстолюбивый и бессовестный человек грабил Чеченцев обоими руками. Трудно описать все низости и злодейства этого Полковника. Крюков ничего не видел. Вельяминов продолжалось до 1837 года. В 1837 году Крюков человек, богомольный вздумал привести Чеченцев в христианскую веру. Пулло видя свои выгоды из этого апостолического управления, все более и более убеждал Крюкова в превосходстве его системы. Сам же брал контрибуцию и деньгами и стадами, наконец предложил Крюкову обезоружить мирных Чеченцев, и тогда можно ручаться что они разом примут христианскую веру. Крюков потребовал оружие. Хотя с ропотом, но некоторые Аулы повиновались, другие нет. Являлся Пулло с отрядом забирал скот, имущество, наконец жен, у кого был целковый тот еще имел надежду откупить жену. Наконец разлился общий ропот. Пулло убедил Крюкова показать пример строгости и как в это время богатый и торговый аул Миятлы не взносил контрибуции наложенной на него Пуллою, то он убедил Крюкова начать с Миятлов, которых обвинял в распространении мятежного духа между Чеченцами. В то же время был убит Армянин на земле при надлежащей аулу. Для Пуллы и Крюкова предлог был достаточен и Крюков решился наказать Миятлов. Богатый аул окруженный садами и славившийся своей торговлей по всему Кавказу имел более 4000 жителей, давно отставших от военных действий и мирно и беспечно преданных Русскому правительству. Аул окружен на заре; скот и бесчисленное множество баранов отхвачены кавалериею аул обстреливаем и потом взят на штыки. Жители не защищались. Это факт и только здесь может случиться. Знают ли об этом? Камня на камне не осталось и не было пощады ни женщинам, ни детям. Генерал-майор нашей службы Муса-Хасой Кумыцкой владетельный князь, поскакал в Петербург, лично доложил Государю обо всем. Крюков и Пулло отданы под суд. Крюкова не застала конфирмация, он умер. Пулло свалил все на мертвого, оправдывался и остался начальником фланга. Незадолго до Миятлинского дела умер Вельяминов. В конце 1837 года приехал Генерал Граббе. 1838 год прошел в бездействии с нашей стороны, но Шамиль возбуждал горцев заступиться за своих единоверцев и показывая на Миятлы предрекал на ту же участь всем. Горы восстали. Граббе собирал войска и стягивал их к левому флангу. Я теперь приступаю к очерку событий 1839 года, знаменитого на Кавказе происшествиями. К этому времени должно приписать чрезвычайный успех распространения мюридизма в горах даже между народами покорными и в Чечне. На берегу Аварского Койсу/:горного притока Сулака:/ было приискано место и на двух скалах сложен и укреплен знаменитый замок Ахульго и в 20 верстах как бы авангардными укреплениями заняты аулы Аргуной и Аргаун. Граббе полагая, что для нанесения решительного удара надо пользоваться случаем справедливо решился двинуться к Ахульго, запереть его со всех сторон и уничтожить тем, и мюридизм и Шамиля. В Ахульго собрались все лучшие войны из гор; Граббе привел войска, прославившиеся под Карсом и Ахалцихом и полки делавшие горные походы с Фезе.

Аргаун взят приступом чудо-богатырем Лабинцевым. Аргуной обойден и оставлен, а отряд подошел к Ахульго. После обложения решились на приступ, который был поручен полковнику Врангелю. Скалы сходятся на пистолетный выстрел, надо спуститься в пролом с отлого-отвесной высоты, под выстрелами неприятеля обставившего свою скалу каменными завалами и потом обойдя скалу кругом по руслу Койсу, идти на замок по тропе. Врангель вызвал офицеров вперед, сел на скалу и полетел вниз. В этот же момент в раненый упал с круги. Офицеры перебиты и изранены, солдаты в числе 400 оставшихся из 2500, влетели на верх и овладели возвышенностью. Мюриды бежали, но графцы сами испугались своего успеха и не видя, своих офицеров, дрогнули и побежали назад. Мюриды воротились, но уже не били их, а за подсумки сталкивали с круги. Ахульго был обставлен батареями и 2 месяца продолжалась правильная осада. Горцы истомлены голодом, болезнями, не знали что делать наконец Лабинцов хитростью занял старый Ахульго и когда женщины и дети из старого пошли в новый во время перемирия, он вслед за ними схватил два батальона и безвредно прошел к замку и потребовал сдачи; с противных высот по нем сделали выстрел, этим он оправдывает нарушение перемирия. Он получил отказ и овладел всем, мюриды защищаясь до последнего были переколоты. Шамиль с 9-ю человеками спасся ночью, спустившись с горы на веревке в Койсу. Некоторые, может быть и неприятели. Пуллы доказывают, что Шамиля выпустил Пулло, но вероятности эти основаны на предположениях, хотя имеют много правдоподобного. Во время осады Шамиль отдал своего сына Граббе и просил воспитать его. Он отправлен в С. Петербург и находится в Кадетском Корпусе. Взятием Ахульго далеко не достигнута была главная цель Граббе. Мюридов осталось еще очень много и сам Шамиль ушел. Но удар нанесен был горам жестокий. Лучшая молодежь и сподвижники Кази-Муллы погибли. Оставалось пользоваться успехом и идти тот же час в горы. Тогда бы горцы выдали Шамиля и оставалось бы только уметь взяться за дело и навсегда упрочить спокойствие края. Взятием Ахульго двери всех ущелий отверзлись нашим войскам. Шамиля не впускали в самые дальние от нас аулы и он скитался с мюридами по горам без одежды и пищи; он ушел в леса Ичкерии, где и поселился как простой горец.

Чиркей в 1839 году. Граббе кончив осаду двинулся в Чиркею. Чиркеевцы всегдашние разбойники и злейшие враги наши не смели однако оказать сопротивления и только старшины просили Граббе не входить в аул, потому что не ручались за жителей. Граббе пренебрег этой предосторожностью и поплатился батальоном, который оплошно даже не зарядив ружей вошел на мост Койсу. Батальон был истреблен. Поставили батареи. Громили аул, но с этой стороны ворваться в него было невозможно, и так как жители соглашались покориться ежели мы не пойдем в аул, то на этот раз Граббе показал вид, что довольствуется их покорностью. Два орудия, взятые у Эмануэля были в Чиркеях и были тут же отданы Граббе. Пулло, как хитрый и умный человек воспользовался временем осады Ахульго, он снискал себе полную доверенность Граббе. (:Во время экспедиции 1839 года он был Начальником Штаба:); Генеральский чин, ленту и бриллиантовую саблю все это в продолжение 2-х месяцев. Граббе уехал в Ставрополь, Пулло в Грозную, а войска поручили Генералу Галафееву для окончания укреплений на Кумыцкой площади.

Бунт чеченцев. Пулло обложил всех Чеченцев данью в свою пользу, не вносивших подати мучил жестоко. Общее негодование разлилось по всем аулам. Чеченцев до того притеснили, что у них не оставалось собственности. Стада были забраны и они не видели конца этому бедственному положению. Шамиль воспользовался общим неудовольствием и корыстолюбием Пуллы, явился с 5-ю человеками в Чечню и представляя им их горькое положение сказал, что Магомет сжалился над ними и послан его вывесть их из под начальства неверных. В 3 дни 20 тысяч семейств оставили свои дома и ушли в леса, в которых и начали селиться, но уже не аулами, а хуторами. По два и по три семейства в одном месте. Чечня бежали, Пуллу сменили. Штурм Ахульго остался без последствий. Шамиль сделался сильнее, чем когда-либо. Мюридизм разлился по Чечне и горцы видя, что Русские нейдут к ним, в начале 1840 года снова признали власть Шамиля и правозгласили его верховным имамом /:главою веры:/. С 1840 года настоящее деспотическое правление человека; рожденного в горах без образования, но с умом и характером удивительным. Три неудачные покушения на его жизнь еще более прославили его в горах, и он признан Богохранимым пророком.

Экспедиция в Чечню в 1840 году. Начальником левого фланга назначен командир Куринского полка полковник Фрейтаг. Весною 1840 года Начальник 20-й дивизии Галафеев ходил по Чечне и сделал огромные, потери без результатов. Были дела жаркие и самое ужасное из всех было дело на речке Валерике. Галафеев овладел полем битвы, но на другой день проходя дальше был преследуем Чеченцами до самого Терека. Фрейтаг был ранен. Начальство флангом доверено Генералу Ольшевскому. Осенью в том же году Граббе сам пошел в Чечню — та же неудача как и прежде. Авангард шел покойно вперед, арьергард и боковые цепи сильно терпели. Граббе жег хлеба и сено, но терял много людей.

Экспедиция 1841 года. На 1841 год предположена была экспедиция против Салатавских и Койсубулинских племен; в особенности устремляли все силы в Чиркей, который первый призвал к себе Шамиль и был одним из главных аулов в этих местах. Предположено было действовать двумя отрядами. Одним из Дагестана, другим из Чечни. Оба отряда в один день должны были соединиться под Чиркеем. Сам корпусный командир Головин принял начальство над Дагестанским отрядом. Граббе выступил из Внезапной, вошел в горы; перешел 2 хребта, имел блистательное дело на Хубарских высотах, где он окружил и разбил на голову партию горцев в 20 тысяч и явился под Чиркеем, где Корпусный Командир предупредил его одним днем. Головин по неприступности с Дагестанской стороны Чиркея ничего не мог сделать и ограничился обстреливанием аула. Чиркеевцы узнав, что Граббе перешел Хубары и выходит на их равнину, спешили принести полную покорность и оба отряда заняли Чиркей. Под Чиркеем выстроена цитадель и башни. Тут же положено основание верхней Сулацкой линии, которая начинаясь от Чиркеев, в том же году должна была быть окончена и доведена до Чир-Юрта. Что и было исполнено. В Чиркеях созван был Военный Совет, который кончился тем, что Граббе и Фезе поссорились с Головиным и между собою. Фезе был отозван в Россию. Командующим войсками в Северном и Нагорном Дагестане назначен был Генерал Клюке-фон-Клугенау. Граббе в Августе возвратился на линию, осенью ходил по Чечне с большими потерями опять без результатов. Головин устроил Сулацкуюлиниею, занял Балаканское ущелье и тем упрочил сообщение Аварских укреплений с Темир-Хан-Шурою.

Набег на Кизляр. Осенью в том же году партия Чеченцев под начальством Ахвердыя бросилась к Кизляру, изрубила 2 сотни казаков и взяла орудие. Генерал Ольшевский был окружен огромною партиею, ранен, отряд был спасен подходившим. Полковником Витзортом с 2 батальонами.

Назрановское дело. Наступила зима. Военные действия прекратились. Одно только Чеченское племя Назрановцев остались верными и не ушли в леса и горы. Племя это считаюдо 5 тысяч семейств и жило в верховьях Сунджи, прикрывая собой от Чечни, военно-грузинскую дорогу. Шамиль желая увести Чеченцев, и обнажив военно-грузинскую дорогу увести Чеченцев, и обнажив военно-грузинскую дорогу, прекратить сообщение линии с Грузиею, овладеть Осетиею и входом в Кабарду, с которою он уже был в сношениях, собрал партиею в 18 тысяч и явился под укреплением Назрановским. Назрановцы собрались в крепости с имуществом и скотом и были прикрыты батальоном. Желая дело окончить скорей он вошел в сношения с Назрановцами и назначил срок покорности чрез 2 часа. Назрановцы уже готовы были передаться; участь батальона и крепости висела на волоске, как ничтожный случай лишил Шамиля плодов его соображений. Назрановский бык наскучив быть в блокаде вышел вперед и начал есть траву, чеченец поймал его и потащил к себе. Хозяин быка убил Чеченца, Чеченцы убили Назрановца. Завязалась перестрелка. Наша рота поддержала Назрановцев. Гарнизон сделал вылазку и Шамиль отступил с потерею в глубь Чечни.

Сношения с мирными. Шамиль не терял времени. Распространяя мюридизм в горах и в Чечне, он входил в сношения с Кумыками, с Кабардинцами и даже с народами правого фланга, убеждая все народы присоединиться к нему и общими усилиями стараться выгнать Русских с Кавказа. Но сношения эти не доставили ему выгод Кумыцкой князь Муса-Хасой, Мехтулинской владетель Ахмет-Хан и Хан Казыкумукской имели больше его влияния и были нам преданы по положению своему и выгодам. Они верны были и потому, что были все трое кровные враги Шамиля и портому все воззвания его к народу успеха большого не имели.

Распоряжения для устройства внутреннего. Шамиль разделил управление всем краем на 4 части Чечню на 2: Малую и Большую Чечню. Малой Чечне дал он в наибы Ахвердый-Магому страшного набегами своими всему Тереку, но доброго и благородного человека. Во всех важных случаях этот храбрый воин был правая рука Шамиля. Он мог собрать до 2 тысяч конных через 3 часа. Пеших мог выставить до 6 тысяч.

В большой Чечне был наибом Шуаиб-Мулла изувер, фанатик, хитрый и чрезвычайно умный и ловкий человек. В сутки Шуаиб мог иметь под рукою партию в 4 тысяч конных и до 8 тысяч пеших. Шуаиб славится в Чечне счастьем и ловкостью, с которою он выходит из самых неприятных положений при встрече партии с нашими отрядами. Шуаиб-мулла был депутатом из чеченцев во время проезда Государя Императора по военно-грузинской дороге и имел счастье представиться Государю. Он первый из чеченцев сделался мюридом. Шамиль его не любит, но уважает по влиянию, которое он имеет на Чеченцев.

В Дагестане против Клюки-фон-Клугенау наибом Кабит-Магомет, а против Казыкумыкского ханства и Аргунтинского, Хаджи-Мюрад. Последние обстоятельства и происшествия в Дагестане показали достоинства этих наибов и совершенно оправдали выбор Шамиля.

В 1841 году сделана на Чечне и в горах народная перепись: назначены пятисотенные начальники. Сотенные предоставлены выбору Наибов. Пятисотенные начальники партий сделаны были начаьниками и мелких племен. Все народонаселение обложено данью по 3 рубля серебром. Шамиль ввел в Чечню Шариат, в роде свода законов, составленный из обычаев по преданиям народным в духе мюридизма. Пятисотенные и сотенные начальники получили для отличия серебряные медали. Каждый Начальник имеет свой значок, который означает место где он находится во время дела. Добыча подчинена также правильному разделу: 1/3 часть всей добычи Шамилю. Другая часть бедным, но она поступает обыкновенно к наибу, последняя же делится поровну на тех, которые участвовали в набеге, десяточному вдовое против рядового, сотенному в четверо, пятисотенному в 8 раз более. Правонаказывания смертью предоставлено пятисотенным. По всей границе расставлены маяки или соломенные шесты, по зажжении маяка ближайшие к нему жители должны сбегаться, в тоже время сигнал передается по всей Чечне, а выстрелы означают в которой стороне тревога. Всем начальникам даны инструкции как действовать, строго запрещается вступать в дело с нами на ровных местах и открыто. За потерю воина начальник платит Шамилю 1 руб. серебром. Мюриды не имея никакой собственности пользуются собственностью других, чтобы ему ни захотелось взять он берет не исключая и лиц семейства. Потому в Мюриды охотников множество. Вино и табак запрещены под смертною казнью. Лазутчика нашего пойманного может убить безнаказанно тот, кого его поймает на деле, лишь бы был третий свидетель. Кровомщение строго запрещено под смертной казнью. Но этого прекратить невозможно и потому Чеченец убив из мести другого переходит к нам и у нас аула 4 или 5 состоят из отявленных разбойников. Ввести эти постановления в Чечне было дело не малое, тем более, что Чеченцы не имели никогда никаких законов ни религиозных, ни нравственных, ни военных и никогда не терпели над собой никакой власти. Ужасом, кровью и муками, наибы до того успели усмирить буйный дух чеченцев, что теперь Чечня гораздо благоустроеннее и богаче Дагестана и наших мирных кумыков; наконец тема шпионов Шамиля или тайных мюридов наблюдают за всем в Крае и доносят ему лично обо всех злоупотреблениях начальников и проступках сделанных. А у него суд короток. Шамиль избрал своим главным местопребыванием Ичкеринское селение Дарго, находящееся в центре подвластных ему племен и загражденное со стороны Дагестана трудными для наших войск непроходимыми ущельями, а со стороны Чечни вековыми дремучими лесами. Окружающие его мюриды совершенно ему преданы и он умеет заставить себе повиноваться людей, которые гордились прежде тем, что не имели над собой никакой власти. Всего непонятнее то, что ему очень хорошо известны все наши самые тайные предположения.

После взятия Ахульго в его сакле нашли всю секретную переписку Фезе с корпусным командиром, переведенную на арабский язык. После штурма Ахульго он сам в делах не участвует, но представляет начальство одному из наибов. Сам же находится, по крайней мере, на 2 пушечные выстрела от дела и наблюдает за ходом. В набегах на линию он никогда не участвует, но находится в том месте, из которого партия выступает и переезжает потом туда, куда она должна возвратиться. Вот кажется, все что мы знаем об Шамиле и его государстве. Поручик князь Орбелиан, бывший у него в плену 9 месяцев, один из тех, коим обязаны мы теми сведениями, какие мы имеем и в топографическом и в административном отношении нового государства, образовавшегося в несколько месяцев.

1842 год. На 1842 год Граббе делал большие предположения, которые состояли в том, чтобы действуя двумя отрядами из Чечни и Дагестана, проникнуть в Андию и утвердиться в ней. Исполнением этого предположения казалось, можно было считать на Кавказе оконченною, потому что с занятием Андии ключи всех гор падают в наши руки, занятием Андии отделяются все мелкие дагестанские общества и племена от Чечни, на которую тогда можно будет действовать с 4-х сторон. Предположения были основательны и отлично обдуманы. Генерал Клюке должен был тронуться из Дагестана в день прихода Граббе под Дарго. Горцы по всем вероятностям не оказали бы сопротивления, узнав о приходе Граббе, и потому все предвещало блистательные и решительные результаты.

Потеря времени. Недостаток провианта, не присылка из Грузии вьючных лошадей, заставили откладывать все далее и далее исполнение предприятия. Наконец, в половине мая отряды начали сосредоточиваться и переправляться через Терек. Ожидали прибытия Граббе. Вдруг партия чеченцев в 500 человек из под самого лагеря угоняет 700 артиллерийских и транспортных лошадей. Это обстоятельство заставило еще отложить движение на 2 недели. 29 мая все было готово. Три дороги предстояли на выбор; Граббе избрал кратчайшую и по времени года труднейшую. Всего расстояния было не более 50 верст от нашей крепости Герзель-Аула до Дарго. В том числе 30-ти верстный переход через всякий лес и два перевала чрез 2 хребта, потом отряд должен был спуститься в долину Акоча и его ущельем подходить к Дарго. На 30-ти верстах не было воды и вся дорога завалена была огромными деревьями, из которых горцы и чеченцы поделали себе завалы, возвышавшиеся один над другим. Кумыкской князь Муса-Хасой со слезами просил Граббе отложить исполнение похода до следующей весны. Ты потерял время и теперь не пройдешь по лесу, дождись весны, говорил он ему, весной я сам пойду с тобой и головой моей отвечаю, что в 2 дня приведу тебя в Дарго. Теперь не пройдет и половины леса будешь истреблен. Граббе остался тверд в своем намерении, старик Муса простился с ним и предсказал ему гибель отряда.

Диверсия Шамиля. В начале мая Шамиль, видя бездействие наших отрядов открыл действие сам. Воспользовавшись смертью Казыкумукского хана, он ворвался в его владения, покорил его подданных, ограбил их, взял у ханши 2,000,000 денег, нашего полковника генерального штаба Сниксарева и поручика князя Орбелиана взял в плен; все окончил в 5 дней. Казы-кумукцы взбунтовались против наших войск бывших там и требовали очищения ханства. 2 роты одна Апшеронского полка, другая саперная были окружены жителями, 2 суток, устьями и нанесли им огромную потерю. Генерал Аргутинской будучи задержан на пути отрядом Шамиля, опоздал прибытием в Кумух, и все мусульманские провинции по ту сторону гор готовы были пристать к Шамилю, ожидая, чем кончится движение Аргутинского. Но опасность со стороны Граббе заставила Шамиля оставить Казы-кумукское ханство и спешить к Дарго для защиты своего семейства и богатства.

Движение в Ичкерийский лес. Отряд Граббе состоял из 12 батальонов в 500 человек каждый, 24 легких орудия, 48 зарядных ящиков и 70 тысяч зарядов артиллерийских на вьюках; на вьюках же месячное продовольствие на весь отряд. Кроме того, каждый офицер брал вьюков с собой сколько кто мог. Выступив из Герзель-Аула 30 мая, Граббе приказал Лабинцову с 2 батальонами Кабардинского полка составить авангард и выстроив обоз в один конь вошел в лес Шуаиб-Мулла ожидал его на опушке леса, видя бесконечный обоз ободрил чеченцев и поздравил их с богатою добычею. Завязалась перестрелка, сначала в авангарде, потом по мере движения вперед в лес распространилась по отряду и, наконец, со всех сторон обхватила отряд растянутый более чем на 5 верст. В первый день прошли 9 верст, Лабинцов брал завалы штурмом, с обоих боков растянул боковые цепи по 3 батальона в каждую сторону. На другой день двинулись в том же порядке, чем далее, тем дорога становилась хуже, горцы защищались отчаянно, завалы возвышались за завалами, и все они были фланкированы другими, брать которых было невозможно. 2 батальона Кабардинского полка, бывшие у Лабинцова брали штыком завал за завалом; к концу дня из 2-х батальонов выбыло из строя 640 человек. Число раненых в каждую минуту увеличиваясь, уменьшало вчетверо число рядовых, ибо под каждого раненого надо 4-х под носилки; к вечеру авангард начал выходить из лесу и увидели впереди должны и воду. Все оживилось; начали спускать орудия.

Отступление. В 7 часов вечера велено было Лабинцову остановиться; в 9 приказано начать отступление по той же дороге в том же порядке. Этим приказанием отряд был расстроен и побежден морально. В ночь тронулись в возвратный путь; Лабинцов не успел еще подняться, какуже отряд ушел. Спешили занять прежде неприятеля одно дефиле, которое дорого стоило войскам нашим. В полночь горцы открыли отступление отряда, бросились преследовать, обхватили весь отряд, кидались в шашки, но наши все еще держались. Лабинцов отбивался и отступал в порядке, сам на себе тащил орудие. На рассвете он сам испугался, у него из 2-х батальонов оставалось 80 человек — раненых бросали. В полдень горцы опрокинув боковую цепь ворвались в обоз и к счастью начали грабить и сталкивать вьюки в кручи. Все побежало, 12 орудий брошено. В это время полковник Траскин брат начальника штаба схватил Кабардинскую роту 3-го батальона еще не бывшую в деле, ударил в штыки и отбил 11 орудий, 12-е свалилось с кручи. Рота эта приняла на себя остатки авангарда Лабинцова. Траскин был смертельно ранен. Горцы сбирались все больше и больше, и ободренные удачей бросились с 3-х сторон в шашки; все побежало; арьергард ослабел, боковые цепи опрокинуты, вьюки брошены и Лабинцов спасся чудом. 2 батальона свежие Куринского полка одни держались и отступали в порядке. Прочее все перемешалось. Тем окончился этот поход в 4 дня. Шамиль с 14 тысячью горцев не успел прибыть вовремя, у Шуаиба было не более 2500 человек. Кабардинский полк был истреблен в буквальном смысле слова.

Пришли в Герзель-Аул. Там дождались Военного Министра. Картина была ужасная и она произвела сильное влияние на князя Чернышева. Тут же кажется, решено было удалить Граббе. Однако, получив от Государя повеление открыть опять наступательное движение он составил отряд, соединился в Дагестане с Клюке-фон-Клюгенау и двинулся в горы по той же дороге, по которой сей последний должен был идти к нему на соединение в Дарго. Около аула Эгали он был остановлен Кабит-Мегметом, сделал большую потерю, опять отступил ночью и растерял отряд. Он уехал в Ставрополь и более не возвращался. Несмотря на неудачу надо ему отдать полную справедливость. Он хорошо знал край, неприятеля, которого презирал и справедливо думал, что горцев надо поражать там, где они считают себя необоримыми. Еще одно дело, как в Ахульго и весь Кавказ был бы покорен. Его ситемалиниями вдавиться в Чечню, превосходна хотя и медленна. Из недостатков главнейший леность.

После Ахульго положим идти вперед по слабости и усталости войск было трудно. Но когда Чечня ушла, отчего он в ту же зиму не пошел в Чечню и тогда же, не дав новым поселенцам возможности устроиться и забрав их скот, еще можно было все поправить. Зиму эту он упустил, а Шамиль ею воспользовался. Граббе окружен был людьми нестоящими его доверенности и неспособными. Сам же он полагая, что все делает сам, делал одни только предположения, а в мелочи исполнения не входил. От этого допущен был этот страшный обоз, эти тысячи вьюков; допущен был пятисотенный состав батальонов, когда самим же им приказано было иметь по 750 рядовых в батальоне. Чем много испортил Граббе здешние войска, это тем, что он не обращал на них никакого внимания. Он во время переходов, даже не здоровался с людьми и после подвигов геройских не благодарил. Не входя совершенно во внутренний состав войск, он не знал заслуженных офицеров и хотя представлял к наградам многих, но не зная никого в отряде, представлял к наградам более людей искательных, чем истинно достойных; потому теперь мы видим георгиевские кресты на людях малодушных, и все награды вышли на выворот. Об корпусном командире Головине сказать можно только то, что вовсе время пребывания на Кавказе он не имел на дела линии никакого влияния и лично никакого веса.

Положение дела осенью и зимой после экспедиции. Так кончились все военные действия в августе месяце. Неудача 2-х предприятий наших усилила Шамиля. Он стал угрожать мирным и преданным нам племенам и вошел в тесные сношения с князьями правого фланга. Горцы и Чеченцы под предводительством Ахвердый-Магому и Шуаиб-Муллы беспрестанно спускались с гор, угоняли скотину и всегда пользовались случаем напасть врасплох на линию Терека или на какую-нибудь из деревень покорных нам племен. Во время осени 1842 года Ахвердый-Магому с партиею в 2 тысяч человек подходил к Моздоку и разграбил близь него хуторы, угнав более 2 тысяч рогатого скота. В ноябре Шуаиб прошел к Кизляру, обошел его и с огромной добычей уже шел назад в горы, когда Фрейтаг/:начальник фланга:/ с 2 батальонами пересек ему возвратный путь и переправу через речку Яман-су. Чеченцы бросили добычу и рассыпались по полю, с другой стороны от Терека спешил полковник Витторт, от Сулака генерал Клюке-фон-Клугенау; но что же может сделать пехота. Они рассыпались и по одиночке пробрались в горы. Наступила зима. Партии гуляли по площадям Сунджи и Кумыцкой, угоняли скотину, брали в плен жителей, не давали покоя ни войскам, ни жителям. Мы бегали за ними без всякой пользы и знали, что ничего сделать им не можем. У нас на площади было пять батальонов нашего полка. Занимая 5 крепостей мы имели еще 2 подвижных эшелона в батальон каждый и ровно ничего прикрыть не могли.

1843 год. Наконец, в январе месяце они вывезли против Ойсунгура к недоконченному укреплению Куринскому, оставленное в Ичкеринском лесе орудие и начали стрелять по крепости. Так продолжалось 2 суток, они крепости и гарнизону вреда нанести не могли. Между тем, как все войска на площади были тревожимы и спешили туда, они сделали прорыв на линию. Так продолжалось дело до весны.

Весна и оборонительная война. В мае месяце собран был отряд на Кумыцкой площади при Ойсунгуре, как для прикрытия оной, так и для окончания начатого еще в прошлом году укрепления. Тут вскоре получено было известие, что командующий войсками стягивает войска на правый фланг для экспедиции и требует от Фрейтага 2 батальона. Фрейтаг батальонов не только не дал, но объясняя генералу Гурке положение дел он просил его о немедленной присылке войск на левый фланг и присылке казаков.

Фрейтаг писал; у меня на фланге 10 батальонов егерей и 2 батальона линейных; этими войсками занимая линию Сунджи, Терека и передовую Кумыцкую я должен иметь гарнизоны в 12 передовых крепостях и в глубине площадей должно иметь по батальону на каждых 25 верстах. Мне известно, что у Шамиля большие замыслы и 4 орудия, ежели он всеми силами обрушатся на меня, то мирные кумыки сей же час к нему присоединятся. Крепости пропадут, ибо строены только против ружейного огня и будучи командуемы прилежащими горами не выдержат от меня хотя 1 батальон, то я не отвечаю за то удержу ли я линию Терека.

Над донесением о 4-х орудиях в Ставрополе смеялись и спрашивали откуда Шамиль мог их достать. У горцев есть поверье, что взять у нас орудие несчастие, и потому они взяв орудие у Грекова распустили слух, что его распилили и этому у нас поверили, другое орудие было ичкеринское, третье взятое у подполковника Волжинского, 4 неизвестно у кого и когда было взято. Что же касается до донесения, что Шамиль намерен прекратить хищнические набеги и сбирает силы действовать решительно и с целью, то на это не обратили даже внимания.

Предположения действовать наступательно на правом фланге. В мае дошли до нас слухи, что командующий войсками делал экспедицию на правом фланге и окончил ее довольно удовлетворительно. На правом фланге живут в горах Черкесы, Абазехи, Шапсуги, Убыхи и другие племена. Но одно племя соединено быть с другим не может. Каждое племя имеет своего князя, который никогда другому князю не подчинится, и потому одно чем угрожают горцы правого фланга нашим линиям, это хищническими набегами. Но как там много кавалерии, то эти прорывы не опасны. В 1839 году они на время составили союз и взяли 9 крепостей на Черноморской береговой линии и держали в осаде еще 5, но как воины храбрые они потеряли столько лучших князей своих и узденей, что с тех пор никогда уже не помышляли об союзах и наших крепостях. Ежели правым флангом будет командовать человек умный, честный и ловкий, то с этими племенами можно кончить без войны. Лет 9 командовали здесь Засс, Пулло правого фланга, ежели не хуже и потому дела шли очень плохо. Кратковременное командование флангом Безобразова уже принесло большую пользу. Раевский командовавший Черноморскою береговою линиею положил начало дружеским и торговым сношениям с ними Русских и, вероятно, теперешние обстоятельства заставят выбрать в начальники фланга человека, который будет способен на эту трудную должность. Потому то экспедиция правого фланга справедливо огорчила всех на левом. Говорили, что Гурко слушается Граббенского штаба, что штабу так не нравятся экспедиции в Чечне, в горах, что они отговаривают Гурку. В то время, как против левого фланга и Дагестана собирались полчища и образовалось государство, которого все силы и средства были устремлены к одной цели одним человеком умным, решительным и предприимчивым. В переписках прошли летние месяцы июнь и июль. Дела у нас были беспрестанно, перестрелки ежедневно. Против нас в горах постоянно жила понедельно наблюдательная партия в 500 и 1000 человек, но кроме покушения на отбитие скота ничего, не было и все не выходило из обыкновенного порядка вещей. В конце июля лазутчики дали знать г. Фрейтагу о чрезвычайном сборе во всех горах и в Чечне и о движении Шамиля из Дарго с артиллериею к Ойсунгуру. У нас в отряде было 3 батальона егерей и 500 человек донских казаков.

Блокада и дела 1 и 2 августа 1843 года. 1-го августа на рассвете мы были окружены партиею. Чеченцы поставили 4 орудия в опушке леса принадлежащих высот и двое суток почивали нас ядрами и каменьями. Наши орудия вредили им мало, ибо действовали снизу вверх. Пойти на них было не с чем, и потому мы сидели в лагере и отпаливались со всех фасов. 3-го августа партия чеченцев тысячи в 4 конных вышла на равнину и решилась броситься на лагерь и укрепление. Генерал взял 2 роты и 4 орудия, подпустил их на картечный выстрел и опрокинул огнем орудий. Они сделали сильную потерю, и потому ограничились обложением и пальбой с гор. После мы узнали, что движение конной партии было ложное, но Шуаиб-Мулла распоряжавшийся действиями очень хорошо знал, что она берет опрокинута, но полагал, что генерал пошлет казаков ее преследовать, а с 2 ротами или батальоном отойдет от крепости. В этом случае 4000 пеших, под его начальством уже готовы были, построенные в глубокую колонну броситься на крепость. Другая же 2000 партия, скрытая за высотой должна была отрезать генерала от крепости и истребить его отряд и казаков. 3-я пешая партия горцев должна была выйти и атаковать лагерь, стараясь не допустить из лагеря войска к крепости. Эта партия состояла более чем из 10000. Осторожность и решительность генерала спасла отряд и неприятьель не мог исполнить своих предположений. В этом деле в первый раз увидели мы батальон составленный из наших беглых солдат он находился при орудиях.

Диверсия Чеченцев на Галгаевцев. В начале июля месяца Ахвердый-Магома собрал значительную партию и пошел на горное племя, живущее под Казбеком. Это движение его партии угрожало нам большими последствиями. Это горное племя хотя и подчинено было нашему правительству, но имело торговые сношения с нами и не подчинялось Шамилю. Оно состоит из горных охотников, которые не дают промах пулею по птице, и хотя и не многочисленное, но живет в местах неприступных. Шамиль приказал Ахвердыю, во чтобы то ни стало, покорить их и разрезать нашу военно-грузинскую дорогу занятием ущелья Казбека. Ахвердый потребовал покорности, ему было отказано. — Денег и хлеба у нас нет. Мы вас не звали, за чем пришли вы к нам, говорили ему старшины, ежели пришел ты к нам в гости мы тебе рады, но тогда оставь своих чеченцев; мы всех своих чеченцев; мы всех твоих воинов угостить и поместить у себя не можем, но выбери 50 человек и мы тебя угостим, чем кто может. Покориться мы тебе не хотим, и не видим в том надобности. А драться с русскими у себя мы тебе не позволим, ибо русские наши добрые соседи и без них мы существовать не можем. Наш весь промысел охота, и мы русским сбываем все, что имеем от нее, а у них берем хлеб и соль. Ахвердый начал действовать силой, сделал большую потерю, желая примером своим ободрить чеченцев, бросился сам вперед и был убит. Чеченцы разбежались, и это предприятие не имело никакого успеха.

Шамиль признан вольными горцами. В нагорном Дагестане Шамиль в июне стоящий с партиею горцев покорил Лезгинское племя. Покорением этого племени он округлял свои владения и обхватывал покорную нам Аварию. Вслед за тем, вольные общества Ходатль и Корах признали его своим имамом. Движением в конце июля на Ойсунгур и блокадой нашего лагеря он хотел оттянуть войска от Дагестана, для удобнейшего исполнения своих замыслов выгнать нас из Дагестана и утвердиться в Аварии.

Крепости Дагестана и линии. Приступаю к описанию последних событий нахожу необходимым сделать, хотя краткий местный обзор, как северного так и нагорного Дагестана. Начиная от Сулака и до Дербента идет берегом Каспийского моря длинная и ровная долина, которую называют Шамхальскою площадью. С одной стороны она примыкает к хребту каменных гор, с другой к берегу моря. На этой площади наша крепость Бурная, под Шамхальскою столицею Тарками и потом по Сулаку от Чир-Юрта до устьев Сулака 3 укрепления, составляющие нижне-Сулакскую линию. Посреди площади укрепленный пост Озонь. От Чир-Юрта до Темир-Хан-Шуры верхне-Сулакская линия, в которой 4 крепости: Мятлы, Зубут, Черкей/:Евгеньевское укрепление:/ и Шура; эта линия идет в горах по Сулаку. 3-я линия Аварская, на ней крепостей 6: Моксок, Зыряны, Балакан, Унцукуль, Цитаных, Урпи и Хунзах — главное место Аварии, влево от линии и по дороге от Хунзаха к Гергебилю промежуточное укрепление Хоцотль. Гергебиль важная крепость и переправа чрез приток Сулака. По дороге от Шуры в Зыряны башня Бурундук-Кале, защищающая проход тесный, Балаканскоеущелье запирается Зырянами и Балаканами. Между Балаканами и Унцукулем башня Моксок и между Унцукулем и Цатаныхом — Харачинская позиция. От высоты Харачи идут тропинки, одна в Балаканское ущелье, другая в Цатаных, третья по хребту гор под Хунзах, а потому эта высота есть самый важный пункт в нагорном Дагестане; кто владеет Харачинскою горою, тот владеет всеми нитями путей нагорного Дагестана. Темир-Хан-Шура, построенная в предгории Шамхальских гор, богатейшее русское поселение при довольно сильной крепости. В Дагестане расположена была бригада 19-й пехотной дивизий Апшеронской и Графской полки. Все роты обоих полков расположены были по укреплениям.

Отряды. В нагорном Дагестане было только два подвижных эшелона. Один майора Косовича в 4 роты занимал Харачинскую позицию. Другой подполковника Веселитского стоял выше больших Казанищей, наблюдая и за горами и за площадью Шамхала, и имел временное поручение заготовить дрова на зиму для всех нагорных укреплений. В Темир-Хан-Шуре у генерала Клюке-фон-Клугенау было 2 батальона Апшеронского полка и 3-й батальон того же полка на сенокосах и хозяйстве полковом. Состав батальонов был пятисотенный. На нижне-Сулакской линии подполковник Евдокимов имел 2 ½ батальона, из них он имел подвижной эшелон в 3 роты и 3 сотни казаков. В начале весны генерал Клугенау писал и просил войск. Ему было отказано. Он доносил, что укрепления, будучи построены на скорую руку требуют прочной перестройки, что артиллерия крепостная в плохом состоянии, и что с теми войсками, которые у него находятся он решительно ни исправить, ни вновь построить ничего не может. Корпусный командир приказал Фрейтагу отправить к нему батальон. Батальон этот прибыл в Дагестан и занялся приготовлением материалов для перенесения укрепления Низового на более выгодное место. Алексей Петрович при занятии края поставил над Шамхальскою столицею Тарками крепость и цитадель Бурную. Во время Кази-Муллы она была в осаде и была без воды. Генерал Панкратьев спас ее. После сего сняли крепость с горы, цитадель упразднили, а внизу под Тарками, обкопали 4-х угольник без рва и назвали его укреплением Низовым. Это укрепление служило складочным местом для провианта и артиллерийского парка на все войска и крепости северного и нагорного Дагестана. Оказалось, что и на новом месте крепость стоять не могла, по большой смертности, и потому предположили перенести ее на место, где был лагерь Петра Великого. Вообще на Кавказе, и в особенности в Дагестане климат изменчив. В полверстве климат здоровый, на другой половине люди мрут как мухи. К этому прибавлю странное замечание. Все госпитали временные и постоянные поставлены в самых нездоровых местах. Как то: Егорьевск, Екатериноград, Внезапная, в которой летом жить нельзя, Кизляр и проч. Алексей Петрович строив укрепления имел ввиду одно — климат. Последовавшие ему корпусные командиры хотели для гарнизонов огороды, сенокосы и другие выгоды, хотя и важные, но для достижения коих требовалось строиться под горами и подвергнуться лихорадкам.

Войска на линии и в Дагестане. Нельзя также не упомянуть, что экспедиция 1842 года и неудача Ичкеринского похода сильно расстроила войска. Лучшие офицеры были перебиты или изранены, другие дождавшись сентября подали в отставку. Осталось старых и опытных офицеров очень немного. Прислали из России батальонных педантов или пьяных людей. Пока их узнали здешние начальники, до тех пор они наделали много вреда и войскам и краю. Дисциплина, уже тронутая в Ичкеринском лесу, совершенно ослабела. Видали ротных командиров, вытаскиваемых из речек на переправах солдатами, до того пьяных, что не могли сидеть на лошади. Спросите, что это значит. «Их Благородие от воды помутились». Спросите фамилию. «Не можем знать они недавно из России». Разумеется, явится сам собою вопрос, чего же смотрели полковые командиры; на это отговорок много.

1) Есть батальоны в полках, которых полковой командир не видит от 6 до 8 месяцев, потом встретит батальон где-нибудь в отряде, спросит нет ли жалоб, кормят ли и получив удовлетворительные ответы оставляет батальон и его дела до другого более удобного случая, который, как кажется, никогда не представляется.

2) Все полковые командиры вместе с тем начальники края или линии, дела которых более их занимают и имеют больше влияния на их службу, чем командование полком. Так, например, мой полковник есть вместе с тем командующий войсками в кумыцких владениях и начальник передовой Кумыцкой линии. Ему времени даже нет подписывать полковые бумаги, он беспрестанно должен объезжать крепости, входить в разбирательство дел Кумыков, заниматься их положением, принимать беспрестанно меры к охранению от аулов имущества и скота и быть в постоянных походах, для преследования партий. Поручить это он никому не может и должен делать сам. Кроме того, беспрестанные переписки по делам края, нетерпящие ни малейшей отсрочки, отнимают последние минуты свободного времени. И потому полки лишены внимания своих полковых командиров.

Инспекторские смотры, поручаемые бригадными командирами какому-нибудь постороннему штаб-офицеру делаются только потому, что их нельзя не делать, но в самом деле это пародия на настоящий смотр; нет роты, которая бы не имела 20-ти претензий по делам жалованья или амуниции. Об прочих частных претензиях и в обычае нет упоминать на инспекторских смотрах дивизионного начальника, ежели ему не доверяют отряда, то его кроме полкового адъютанта и казначея никто и в глаза не знает. А он должен бы быть настоящим хозяином дивизии командующему войсками нет времени и возможности входить вовсе. Нельзя себе представить какие беспорядки допущены в войсках. Люди разобраны офицерами. из 150 офицеров на лицо в ротах едва 6-я часть. Где остальные? По госпиталям или на линии, ходят в черкесках пьют чихирь /:вино:/ и не являются в полк до тех пор, пока их силой не заставляют к этому. Самые простые вещи, известные в русских корпусах даже инвалидным ротам здесь неизвестны. В хозяйственном отношении еще хуже. Жалко и больно смотреть на этих добрых и храбрых людей, как их содержат. Государь сделал много. На каждого рядового отпускают по 5 рублей серебром в год на винную и мясную порции; во время нахождения в отряде двойное жалованье, и вся добыча собственность отряда. Несмотря на то, водки не пьют, говядину едят тогда только, когда отобьют от чеченцев. Даже в ротах никогда не знают, что такое припек от печения хлеба, тогда как выдают людям хлеб суточный на вес. Преувеличенный не только тут нет слова, но даже все представленные в лучшем виде, чем оно есть в самом деле. Будучи душой предан делу нашему на Кавказе право хотелось бы чтобы и другие не видели того, на что самому не хочется и больно смотреть.

Я остановился на том, что генерал Клюке-фон-Клюгенау просил войск и получив отказ от корпусного командира, получив верные сведения, что Шамиль решительно хочет вломиться в Дагестан, он просил еще раз корпусного командира о немедленном сборе войск и экспедиции в нагорный Дагестан, ему отвечали, что войска нет и все экспедиции Высочайше запрещены. Тогда, видя, что войска нет ниоткуда, он, описав положение крепостей, раздробление войска и дух мятежа, появившийся в покорных племенах, просил сложить с него ответственность за потерю края, и стал покойно ждать происшествий.

Смерть Мусы-Хасая и хана Мехтулинского. Еще весною на одной неделе край лишился 2 людей, которые имели сильное влияние на все горное народонаселение, Кумыцкой князь Муса-Хасай и Ахмет-Хан Мехтулинской умерли. Шамиль щедро наградил вестника и во всех горах праздновали их смерть 3 суток. Он говорил «только 2 человека мешают мне победить русских. Они знают край и имеют влияние на народ. Теперь их нет русским советовать некому и к весне за Тереком не останется ни одного неверного».

Унцукул. 25 августа на заре аул Унцукул, Койсобулинского общества был обхвачен сильною партиею горцев, которые окружив его требовали покорности имаму. Унцукульцы, имея в средине аула крепостцу и зная, что подполковник Веселитский недалеко и поспеть на выручку, отказали и объявили, что будут драться до последнего.

Унцукульцы кровные враги всех мюридов, в 1841 году они в своем ауле зарезали их 500 человек. Получив отказ Шамиль устроил 3 колонны и в одно время направил их с 3-х сторон. Горцы ворвались и вырезали все не щадя ни пола, ни возраста. Кончив с аулом обложили крепость и потребовали сдачи, но получив отказ, поставили 2 орудия, сделали брешь и пошли на приступ. 3 дня рота Апшеронского полка отрезанная от воды и за развалившеюся стеною отбивала приступы один за другим. Наконец, в половине 4-го дня 29-го августа Веселитский показался на горе и спешил на выручку; ему для подхода к крепостце были 2 дороги. одна через аул; другая через сады; аул и сады заняты были партиями. Он решился пойти по садам. С 12-ти часов дня и всю ночь бился он в садах, и не мог пробиться к крепости. утром горцы повели на него атаку и истребили до последнего и взяли 2 горных орудия. Все это было в виду крепости. Лишенный всех средств защиты, расстреляв все патроны и заряды, без надежды на помощь, истомленный жаждою гарнизон сдался и был вырезан горцами; 3 легких орудия были взяты в крепости.

Харачинское дело. 29-го генерал Клюке из Шуры спешил к укреплению Цатанаху и оттуда послал майора Зайцева для занятия Харачинской позиции, оставленной майором Косовичем без выстрела. Майор Косович, узнав о происшедшем в тылу его истреблении Веселитского, поспешно отступил с Харачинской позиции к Моксоку и оттуда в Балаканы. Этим он открыл все дороги партиям в Аварию. Зайцов подойдя к Харачинской горе и видя ее уже занятою неприятелем, не решался атаковать, видя что это невозможно. Генерального штаба капитан Капгер именем генерала приказал ему идти в штыки, говоря, что партия придти туда еще не может, а тут самое большое число 300 человек. Зайцов потребовал от него бумаги. Тот ему объявил, что теперь писать некогда и не место: ежели от вашей нерешительности погибнет край, вы будете под судом. Зайцов пошел вперед, начал спускаться без выстрела, но при подъеме был остановлен, опрокинут, убит, батальон истреблен. с ним то погибли наши гвардейцы Аверкиев, Шелашников, Граф Вуичь, князь Черкасской. Конно-гвардеец Нечаев спасся только тем, что еще до спуска был ранен. С ним спаслось 5 человек. Генерал Клюки, узнав об этом происшествии в Цатаныхе, двинул к горе Абаде 1-й батальон Кабардинского полка для защиты Цатанахских высот или Ахалчей, смотря потому, куда двинется неприятель. Сам же бросился к Хунзаху зная, что туда дороги партиям открыты.

Нерешительность Гротенфельда. Капгер прискакал к Цатаныху и хотел направить этот батальон на помощь укреплению Ахалчи, куда направились партии Кабита Мегмета, но батальонный командир отказался исполнять приказания младшего и остановился на месте, не предприняв сам ничего. Подполковник Гротенфельд командир 1-го батальона Кабардинского полка только за несколько месяцев прибыл из России, не имел ни одного офицера в своем батальоне, который бы хоть раз был в деле, и не зная сам ни края ни положения дел, должен был исполнить совет офицера уполномоченного начальником края. Да и старшинством считаться было не время и не место. Видя, что он ничего не предпринимает, и зная что по занятии Ахалчей этот батальон погибнет, Капгер решился для спасения батальона советовать Гротенфельду отступить по Хунзахской дороге. Ахалчинской комендант имел сначала 3 роты, и занимал двумя аул, а 3-ю укрепление. Генерал прибыл в Цатаных и оставляя там батальон Гротенфельда, взял из Ахалчей 2 роты с собой, передав Капгеру, что по получении известия о движении неприятеля на Ахалчи, идти туда, ежели же он направится на Хунзах, то другой дорогой идти к Хунзаху.

Комендант Ахалчей объявил генералу, что ежели ему не оставят 2-х рот у него взятых, то с 3-ю, которую ему оставляют, он защищаться не может, и по приближении партии сдаться. Генерал полагал, что скорей неприятель пойдет на Хунзах, чем на Ахалчи, и потому не нашел нужным оставлять 2 роты там, в то время как от удержания Хунзаха зависела участь Аварии и нагорного Дагестана. Предложения генерала Клюки оправдал не вполне; только несколькими часами предупредил он неприятеля в Хунзахе. Он успел туда прибыть с батальоном Тифлисского полка. На другой день, генерального штаба подполковник Пассек, прибывший в Абаду вступил Кабардинский батальон в беспорядке, отступающий по Хунзахской дороге. Он принял над ним начальство, восстановил порядок, опрокинул преследующих горцев и ободренные кабардинцы стали прежними храбрыми кабардинцами. Пассек привел батальон к Хунзаху; партия хотела ему загородить дорогу; батальон пошел в штыки, горцы не выдержали, бежали и Пассек вступил в Хунзах. С прибытием Пассека в нагорный Дагестан моральных дух войск поправился и Клюки, отлично храбрый генерал сам воодушевился, решился погибнуть, но не отдать неприятелю столицы Аварии. В то же время Шамиль отделил часть партии на Ахалчи, что и обмануло Капгера, советовавшего Гротенфельду идти туда и предупредить там неприятеля. Я уже сказал, что Гротенфельд не пошел, и потому Ахалчи предоставлен был собственной защите. Майор Косович отступил к укреплению Моксоку, потом узнав, что неприятель направляется на ахалчи, он бросил Моксок и спешил вскочить в Балаканское ущелье и им уже безопасно отойти к крепости Зырянам, т. е. в совершенно противную сторону от Хунзаха.

Взятие крепостей партиею Кабит-Мегмета. Крепость Моксок пала первая, разбитая пушками башня не выдержала, а за башнею защита укрепления безнадежна, гарнизонсдался. Балаканы сделали то же, Хоцотна то же с тою разницею, что заклепали орудия. Неприятельская партия подошла к Ахалчам. Ахалчинской комендант сдержал свое обещание. Он вышел с своей ротой и не сделав ни одного выстрела положил оружие. Остались 3 крепости в нагорном Дагестане Хунзах, Гергебиль и Цатаных, я не упоминаю об Зырянах, ибо эта крепость хотя и запирает Балаканское ущелье, но уже выходит из общей цепи нагорных укреплений Дагестана. Хунзах обложен 25 тысячною партиею, занявшею высоты артиллериею.

Переговоры в Хунзахе. Отрезав все сообщения Хунзаха, Шамиль потребовал сдачи. Клюки отвечал, что ежели осмелятся прислать к нему с подобными предложениями, то посланных он повесит. Получив ответ Шамиль написал ему собственноручно, что дозволяет ему выбрать из своего отряда 9 человек и выйти из Хунзаха, как он вышел из Ахульго. при записке прислано было 4 старшины для сделания договора. Клюки 3-х из них повесил 4-го отправил к Шамилю без ответа. Горцы тесно обложили Хунзах и дожидали приближения отделенной от ахалчи партии. Клюки успел еще нам дать знать о своем положении и просил Фрейтага послать батальон для занятия Темир-Хан-Шуры, а другой на Мятлинскую переправу, чем удерживали Шамхальцев в покорности. 2 батальона были отправлены. У Фрейтага осталось подвижных 6 рот на Кумыцкой площади. Клюки не отчаивался. Партия, направленная на Ахалчи, заняв это и Моксокское укрепление обратилась на Хацатли, отделив от себя небольшую часть на Балаканы. Все эти укрепления сдались, которые по причине невозможности защищаться, которые будучи разбиты орудиями не могли выдержать приступа.

Славная защита Цатаныха. Партия эта подошла к Цатаныху, 4 суток отрезанные от воды 80 человек отбивали приступы, и когда горцы ворвались в башню, то в ней нашли артиллерийского фейерверкера, израненного и ползущего к пороху с фитилем. Его зарезали; весь гарнизон нашел славную смерть и все дрались в буквальном смысле слова до последней капли крови. В Цатаных достался горцам артиллерийский парк в коем было 5 тысяч зарядов.

Окончив с мелкими крепостями, Кабит-Мегмет присоединился к Шамилю под Хунзахом. Шамиль справедливо рассчитывал, что отряд наш запертый в Хунзахе не в состоянии получить провианта и более недели держаться не может, а в неделю никто придти на выручку не мог, и потому ограничился тесным обложением и канонадой. В это время совершен геройский подвиг. В отряде Веселитского или в какой-то из взятых крепостей был взят в плен артиллерийский фейерверкер, беглые наши представили его Шамилю и сказали ему, что он отлично стреляет. Шамиль приказал ему стрелять, он отказался. «Я тебя заставлю», не заставишь: — ему отрезали ухо, потом другое, нос, и ничего не могли от него добиться, тогда на живот положили угольев и он умер не прося пощады. Горцы его похоронили. До сих пор фамилия его неизвестна, труп его найден, но до того изуродован, что никто узнать не может. Во время обложения Хунзаха Клюки вызвал охотников снести записку к Аргутинскому вызвались двое Тифлисских егерей. Они прикинулись беглыми пробрались в Акушу и дошли до Аргутинского. До Аргутинского доходили слухи о происшествиях в нагорном Дагестане и он собрал отряд в Кумухе, 5 батальонов, чтобы быть на всякой случай готовым. Получив записку, он решился идти к нему на выручку. Он взял направление на Гергебиль, здесь перешел Аварское Койсу, но отсюда ему предстояли 2 дороги, на Цатаных уже взятый и занятый или на Хоцотль. Он двинулся на первый. Хаджи-Мурат спешил к Цатаныху, дабы сильно заняв его не пропустить Аргутинского по этой дороге, к Хунзаху. Сделав переход Аргутинской ночью воротился к Гергебилю назад, и явился под Цатаныхом неожиданно. Бывший мирный аул загородил ему дорогу; без выстрела Аргутинский ворвался в аул, и сделал с ним то же, что горцы с Унцукулем. Проход был открыт. 2 недели продолжалась блокада Хунзаха. У Клюки снарядов оставалось уже очень немного. На 15-й день услышали выстрелы, и вскоре показались головы колонн отряда Аргутинского. Клюке сделал вылазку Шамиль и партии отошли на 7 верст к Танусу. Аргутинский привел с собою 5 батальонов и 2000 человек Грузинской конной милиции. Оба отряда совокупно преследовали Шамиля, в надежде что в горных теснинах отнимут орудия.

Дело под Танусом. Шамиль остановился на Тунусских высотах. Отряд Аргутинского пошел в штыки, но был остановлен, Аргутинской отвел его назад. Клюке не поддержал его и атака не удалась. После этого оба генерала поссорились и Аргутинский просил Клюке приказывать как старший. Он же будет уметь повиноваться. Клюке 3-е суток стоял под Танусом и поставил отряды так, что Шамиль до тех пор стрелял в них, пока не истратил все бывшие у него заряды и потом ушел в горы.

Общее отступление. Соединенный отряд в то же время отошел к Хунзаху. Во время дела под Танусом, Аргутинской занял одним батальоном высоту, стоившую ему дорого, имея в виду то, что ежели с этой высоты спустить орудие и 2 роты вниз, и в то же время со всех сторон атаковать Шамиля решительно, то он должен будет или опрокинуться на эти 2 роты, которые его не пропустят и тогда увидя этот проход занятием ему останется или бросив орудия и лошадей пробираться горною тропинкою, и ежели же он этого в первый момент атаки не сделает, то ему придется быть самому запертым и попасть в плен. Клюке не решался, Аргутинской взял и ответственность и исполнение на себя, только просил Клюке поддержать его с противной стороны и сделать ложную атаку, в то время когда он пойдет для занятия высот. Клюке и этого не сделал, Аргутинской был отбит с уроном; из этого то вышла ссора обоих генералов. Клюке говорил, что ему сделать этого было невозможно, ибо малейшим движением открывал дорогу в Хунзах. Кто из них прав решить трудно. По всем обстоятельствам решимость Аргутинского могла иметь огромные результаты, но так как это делом не оправдалось, то может быть прав и Клюке, но Клюке, то ставят в вину, что обещавшись поддержать Аргутинского ложною атакою, он не сделал ни шагу. Одним словом Клюке, сколько я понимаю, человек завистливый, страшный интригант и человек, который не в состоянии принять холодного военного соображения, даже не знает местности, но храбр как лев. Так кончилось первое действие драмы.

Следствия. Следствия были ужасны. Шамиль имел 21 орудие медных в том числе были и горные единороги. Все крепости кроме Хунзаха и Гергебиля взяты, 14 рот Апшеронского полка не существовали. Аварцы и Койсабулинцы уведены в глубину гор. Корпусной командир по правым известиям о происшествиях послал в Дагестан Гурко поправить дела. Все, что мог собрать Гурко это 3 батальона, с этими малыми силами он двинулся к Хунзаху. Проход был ему открыт Аргутинским, и он шел безостановочно. По его приближении Шамиль отступил. В то же время Нейдгардт писал Фрейтагу и приказывал ему воспользоваться сбором партий в Дагестане и наступать на Чечню. Фрейтаг отвечал, что ни одного чеченца нет в Дагестане, что все они дома, и что в сентябре идти на Чечню можно не иначе как с 8 батальонами, у него же линия Терека обнажена, и все что он может иметь это 2 батальона, с чем предпринять ничего не в состоянии. Эта переписка продолжалась до 25 сентября, в этот день мы узнали и поголовном сборе в Чечне, а 26 партия Шуаиба из 4 тысяч конных собралась выше Герзель-Аула и направилась к Сулаку. Генерал взял 2 батальона и 700 казаков и встал на средине площади, полагая, что конница Чеченская нарочно отвлекает наш отряд, чтобы дать время пехоте ударить на аулы. Они действительно хотели это сделать, но осторожность генерала на этот раз расстроила их предположения. Между тем, Шуаиб узнав, что Фрейтаг не пошел за ним к Внезапной, обошел эту крепость, переправился чрез Сулак и охватил 20 тысяч баранов у Шамхальцев, 28 переправил всю добычу на нагорную сторону Сулака, а 29 разнеслись слухи о распущении Чеченской партии. Откомандирование подполковника Барона Миллера-Закомельского. Барон Миллер-Закомельский с 2 батальонами Куринского полка, посланный генералом на Сулак сделал ошибку во-первых ту, что не вышел сей час по приближении к Внезапной в сношение с полковником Козловским, который как местный начальник имел все средства знать, как о направлении взятом партиею, так и о успехе ее набега, и мог бы направить подполковника Миллера на пункты чрез которые, ей следовало возвращаться. Подполковник Миллер офицер, хотя и отличный, но мало опытный в здешней войне, боясь, вероятно, попасть в зависимость от полковника Козловского, или по неопытности не дал ему знать о своем прибытии на Сулак и слушаясь каждого старшину без толку провел 2 суток беспрестанно переправляясь с одного берега этой реки на другой. Переправы чрезвычайно трудные утомили людей. Мы уже знали о распущении партии и о ее подвиге 29 числа, а подполковник Миллер все еще ожидал ее возвращения. 24-го сентября 60 человек Кабардинского полка препровождали транспорт из Ташкичу в Внезапную, на половине дороги к ним присоединилась рота этого же полка, 70 человек и орудие под командою штабс-капитана Ждан-Пушкина, который как старший и принял начальство над всею колонною, и роту свою поставил в авангард, с одним орудием, другую в арьергард с другим орудием.

Потеря орудия на Ярык-Су. В этом порядке он подошел к речке под крутыми берегами покрытыми мелким, но частым кустарником; егеря начали разуваться для переправы, орудие начали опускать вниз и переправлять; человек 20 егерей были в воде и по сторонам переходили кому где казалось лучше, как вдруг чеченцы, открытые в кустах дали по ним залп. Наши бросились на орудие сняли с передка, но выстрелить не успели, передок ускакал через речку назад егеря были смяты, опрокинуты и не видя своих офицеров, не знали что делать — один момент и орудие скрылось из глаз, преследовать было некому. Ждан-Пушкин был плен, арьергардный офицер хотел броситься преследовать, но был остановлен другим офицером. Так случилось 24-го сентября происшествие, которое больно было всем нам, оказалось, что чеченцев было только 70 человек.

Я уже сказал, что 29 сентября подполковник Миллер был на Сулаке, генерал оставался на средине площади с 700 казаков; к нам спешили на линию 6 рот, которые в это время переправлялись чрез Терек и направлены были генералом к нему на средину Кумыцкой площади. По получении известия 29 числа о распущении партии, генерал с 6-ю этими ротами и 700 казаков возвратился в Куринское укрепление и послал приказание Барону Миллеру следовать туда же. Полковник Козловский получил известие, что слух о распущении партии ложный, что действительно конная партия разошлась по домам с добычей, но 30-го должна опять собраться, и что чеченцы в огромном числе ждут Шамиля и орудий в Ауховском владении в 5 верстах выше Внезапной, полковник Козловский получив сведение об этом в тот же час послал подполковнику Миллеру приказ приостановиться на Сулаке, избрав пункт между деревней Костеком и Внезапной, с тем чтобы по первым выстрелом спешить туда откуда их услышит комендант Мятлинской крепости в тоже время уведомил его от 29 числа ввечеру около самого укрепления переправляется партия пехоты, вероятно с намерением завтра атаковать крепость и уничтожить переправу. Сообразив оба сведения от Козловского и Мятлинского коменданта полученные, он из них вывел то заключение, что намерения партии открыты, а потому 29 ввечеру переправился на Мятлинскую сторону Сулака.

Андреевское дело. 30-го сентября в 3 часа по полудни Внезапная и прилежащая к ней деревня Андреева со всех сторон были обхвачены чеченцами. Пешие чеченцы ворвались в аул и заняли половину оного, с криком требуя покорности имаму. На высоты в то же время поставлено было Шамилем 4 орудия из коих 2 стреляли по аулу, другие два по крепости. Полковник Козловский оставя в крепости 2 роты с 3-ю бросился в аул, взял с собой одно орудие. Идти в аул в половину занятой неприятелем с одною ротою решительно не зная будут ли защищаться жители было очень смело. Но Козловский действует всегда по первому впечатлению. Из крепости открылась канонада со всех фасов. Полковник Козловский при входе в аул увидел женщин и детей столпившихся в одну кучу. Он их окружил и велел идти в крепость; Кумыки увидя жен своих во власти Козловского решились защищаться, к чему много способствовала смелость Козловского и то что чеченцы начали грабить, дойдя до первой представившейся высоты, он поставил орудие, сделал 3 выстрела картечью и бросился на чеченцев с криком ура. Рота, бывшая при нем была рассыпана цепью, чтоб казалась больше, а при орудии осталось 20 человек. Кумыки пешие и конные поддержали Козловского, тоже кричали ура. Чеченцы полагая, что их нарочно заманили в аул чтобы легче истребить, бросились вон, их преследовали и они потеряли более 200 человек из коих 50 тел остались в ауле. Миллер по выстрелам начал переправляться, и кончив эту трудную переправу пошел к Внезапной, но по усталости людей пришел ночью и не доходя до Внезапной 2 верст остановился дожидаться света. В 7 часов вечера партия отступила, а с сумерками со всем скрылась. Не менее того, около крепости слышны были голоса и потому канонада хотя была и реже, но продолжалась.

Движение нашего отряда к Внезапной. У нас в Куринском укреплении услышаны были выстрелы в 4-м часу, доложили генералу он сей же час схватил 6 рот и бросился с ними по дороге к Внезапной. Мы бежали пальба делалась сильней и сильней ущелье, в котором Внезапная, покрыто было облаками дыма; но мы сделав 30 верст остановились пред входом в дефиле, также как и Миллер дожидаться света. На рассвете пальба умолкла и мы тронулись вперед в боевом порядке; конный разъезд Чеченский попался нам, но быстро отступил и был преследован. Около Внезапной мы увидели 2 батальона Миллера и соединясь с ним вместе вошли в Внезапную. На другой день 1-го октября получены и Шамиль с орудиями пошел в Дарго.

Ловкий обман Шамиля. От 1 до 15 октября все было спокойно, 15 октября уже думали распустить отряд, как получены были сведения, что Шамиль сбирает Тавлинцев и хочет вести их в Андрееву наказать ее за обман, ибо он говорил, что жители сами же звали его, а потом когда он пришел к ним, то вместо помощи, которой он ожидал от них, и которую они ему обещали они заманили чеченцев в аул и изменнически истребили 200 человек. Он всенародно в мечети дал клятву истребить весь аул. Слухи об сборе партий в горах и в Чечне заставили генерала Фрейтага донести генералу Гурко, что ежели все силы горцев устремятся на левый фланг, то он не ручается за линию Терека. А площадей Сунджи и Кумыцкой он решительно не удержит и потому просит командующего войсками прислать 2 батальона у него прежде взятые в Дагестан и направить их на левую сторону Сулака к деревне Костекам. Оттуда они могут обращаться туда, где будет большая опасность. Генерал Гурко по получении этих сведений тот час сам взял 2 батальона и до 500 Грузинской конной милиции двинулся к Сулаку из Темир-Хан-Шуры, и перейдя эту реку дал знать Фрейтагу, что он сам прибыл в Темир-Аул, и что за левую половину площади Фрейтагу опасаться нечего. Получив это сведение генерал Фрейтаг собрал весь свой отряд, 3 ½ батальона и выйдя из укрепления и выйдя из укрепления Куринского стал на левом берегу Аксая с тем чтобы оттуда обращаться, куда потребует надобность. Так простояли мы до 26 октября, дня в который нам дали знать, что все партии должны собраться в Ауховские горы, прилежащие Внезапной. Вечером действительно по направлению ко Внезапной увидели мы все подошвы гор обложенные огнями. Это были бивуаки партий. В первый еще раз горцы и чеченцы осмелившись разложить огни лицом к лицу с 2 русскими отрядами. Отряд командующего войсками и наш соединились. Фрейтаг предложил атаковать. Гурко говорил, что для атаки мы слабы и кроме потери в случае удачи ничего не выиграем. Фрейтаг совершенно с этим согласился. Партии же решились не атаковать нас, но попасть но какой-либо аул на площади. Так прошло 3 суток. Партии разошлись Гурко поехал в Шуру для сделания окончательных распоряжений в Дагестане и оттуда хотел ехать в Ставрополь, наш отряд вернулся в Куринском укрепление, а Фрейтаг должен был окончить батарей в крепости, после чего отряд распущался на зимовые квартиры. Корпусный командир взял войска из Черномории к нам на левый фланг, но они еще были очень далеко. 700 казаков с Кубани прибыли. В то же самое время Шамиль вознамерился нанести нам решительный удар в северном и нагорном Дагестане. Для сего он собрал 3 партии, в Миските пеших и конных чеченцев 12 тысяч пеших и за 6 тысяч конных в Дыдыме 8 тысяч пеших, и в Беное более 30 тысяч тавлинцев, т. е. горцев. Собирая эти партии он вместе с тем уговорил Акушинскогокадия и главных старшин этого племени пристать к нему по его появлении в их землях. От Акушинцев он был обнадежен и они обещали по его приближении к Акуше выставить 20 тысяч воинов. Шамхальские подданные давно уже звали его к себе, и потому оставалось ему только двинуться; успех был несомненен. За присоединением к нему Акуши, верхняя и нижняя Табасарань должна была к нему присоединиться. Ханство Куринское должно было тоже подчиниться, и за ним все наши мусульманские провинции. Для полного успеха предприятия своего он распустил слухи, что намерен наказать и уничтожить Андрееву. Слухи эти были распущены так ловко, и пункты сборов выбраны им так вероятно, что он обманул нас совершеннл. После осады Хунзаха Гурко решился бросить Аварию, справедливо полагая, что без войск удержать этой страны невозможно, и потому 5 батальонам бывшим в ней он приказал ее очистить и послал приказ подполковнику Пассеку, командовавшему тогда войсками в Аварии, немедленно оную оставить. Расчет Шамиля был верен, и вместе с тем движение и направление партий было чисто стратегическое. Сбором Чеченской партии пешей он обманул нас насчет пункта им избранного, ибо пешие чеченцы могли действовать только против крепостей левого фланга. В то же время притянув Гурку из Шуры за Сулак, партия собранная в Дыдыме двигалась вперед и заняв позиции Харачинскую, Цатаныхскую и Балаканское ущелье они отделяли от себя отряды для взбунтования верных нам аулов, лежащих по Сулаку и обложения крепостей и башеньпо этой реке Зубута, Чиркея и Миятлов.

3-я же главная партия собралась частью в Беное, частью в Андалальском и Хадатлельском обществах, должна была быстро обойти Аварию слева и войти в Акушу, отсюда дорога уже была открыта. Направлением 2-й или Дыдымской партии он отрезывал Аварскому отряду отступление к Шуре по Цатаныхской дороге. Движением 3-й или главной партии на Акушу и Гергебиль он отрезывал этому же отряду дорогу на Хоцатель и Гергебиль; вместе с тем она уничтожала всякую возможность вспомогательного движения от стороны Казыкумыха, т. е. от Аргутинского и падал на Шуру обнаженную от войск и совершенно неготовую к защите.

По совершении этого движения Шуаиб-Мулла должен был распустить половину пешей Чеченской партии по домам, другую половину поручить надежному наибу и направить ее к Миятлам, а сам с конницею идти на Шамхальскую площадь около Чир-Юрта, врасплох стараться взять наши мелкие укрепления по нижнему Сулаку до Кази-Юрта и потом взбунтовать всю Шамхальскую площадь, и Ногайцев, кочующих на берегу моря, вместе с тем весь скот и табуны Шамхала приказал взять для него, а подданных его вооружить и составить партию. За отсутствием Гурки в Шуре оставался 3-й батальон Апшеронского полка. На нижнем Сулаке у Евдокимова 2 батальона и 300 казаков. В Хунзахе у Пассека 5 батальонов. Движением Дыдымской партии вперед и обходом главной эти 5 батальонов были отрезаны. Командующий войсками /:как выше о том упомянуто:/ поехал в Шуру для окончательных распоряжений на зиму и на дороге получил от Шамхала письмо, в котором тот пишет, что партия Шамиля на следующий день может прибыть в Шуру, ибо вся находится под Гергебилем в 45 верстах от Шуры, что слышна неумолкающая пальба к стороне Гергебиля, и что за своих подданных он не ручается. Гурко схватил батальон у Евдокимова и в сутки сделал переход от Султан-Янчи-Юрта до Шуры. Появление его в Шуре с 3 батальонами удержало на несколько времени Шамхальцев в покорности и дало возможность подобрать отсталых и больных, брошенных на дороге. Гурко решился оставя 2 батальона с 2 другими идти к Гергебилю на помощь.

Защита Гергебиля. В Гергебиле оставлен был храбрый майор Шаганов с 2 ротами Тифлисского егерского полка; имея маленькое укрепление под горой и башню на горе, он писал, чтобы об нем не беспокоились, что провиант у него есть, зарядов много, и он ежели не будет убит, то может держаться 2 недели. Записку эту он писал накануне осады. Командовавший войсками получил ее тот же час по прибытии в Шуру. Пленный солдат выбежавший из плена во время обложения Гергебиля, говорил, что Гергебиль возьмут в двое суток по его обложении. Шамиль поставил 8 орудий противу нагорной башни и в сутки разбил ее. На башню повели приступ, она была оставлена в ночь нашими и горцы, войдя в нее, остатки были вместе с ними взорваны на воздух. Гарнизон дал клятву защищаться до последнего. С падением башни нагорная высота осталась за горцами они поставили там 6 орудий и начали стрелять вниз картечью, орудия их подошли безвредно на половину ружейного выстрела. Шамиль торопился взять Гергебиль ибо знал, что Гурко может поспеть в Шуру и тогда он лишится плодов всех своих соображений и потому решился на приступ. 6 приступов были отбиты картечью и штыком на 6-м Шаганов был убит. Мало осталось егерей, но они не сдались; выдержали еще приступ. Ночью горцы повели атаку на все фасы и взяли укрепление, но ни одного живого человека. Поручик Щадра имея 3 раны был замертво найден беглым своей роты, который его спас, потом доставил в Шуру. Щадра ранен пулею в лицо, картечью в ногу и шашкой по плечу, но кажется останется жив. Горцы говорят, что ежели бы все крепости защищались так, как Гергебиль и Цатаных, то некому было бы и брать их.

Движение к Гергебилю. Гурко с 2 батальонами решился идти к Гергебилю на помощь. Сделав усиленный переход по горам отряд его вышел на гору, откуда представился Гергебиль. Спуск с горы заграждали завалы и массы горцев. Едва Шамиль увидел отряд командующего на горе, как приказал очистить ему спуск и потом занять высоту партии Хаджи-Мурата. Русский генерал сам идет к нам в руки не мешайте ему. Что мог он сделать в этих местах, где тропинка в одного человека составляет военную дорогу, артиллерия наша не только не помогает, но еще связывает войска. Маневр невозможен. Простояли на горе около 2-х часов и потом увидели, что с другой стороны тучи горцев спешат отрезать отступление. Собран был совет, по решению которого решились идти в Шуру. Уже передовые с Хаджи-Муратом успели выйти на дорогу и занять ущелье, но сам Клюки пошел в штыки и открыл дорогу, еще полчаса нерешительности и отряд бы погиб. Мне кажется, что вся ошибка Гурко была та, что ему, как командующему войсками, не следовало самому ходить с 2-мя батальонами, а послать генерала Клюки, или кого-нибудь, который бы меньше рассуждал и не понимал опасности, а видел только то, что ежели он не исполнит приказания, то будет под судом. Погибли ли бы эти 2 батальона или спасли бы Гергебиль; этого сказать невозможно. Потому что известно одно, что смелостью только можно победить горцев. Идти вперед в здешней войне весьма легко, но отступать беда. Конечно, на это можно возразить и тем, что батальоны погибшие с Веселитским и Зайцевым или вперед и были истреблены; потому то я говорю, что нельзя узнать, чтобы произошло с батальонами бывшими с командующим войсками и мое мнение то, что лучше бы вовсе не ходить, чем идти и только посмотреть, как Шамиль ьерет Гергебиль, и потом поспешно отступать. Этим Гурко решительно убил дух солдат своего отряда, а неприятеля ободрил до того, что вслед за этим движением Гергебиль пал, и партии Шамиля явились под Темир-Хан-Шурою. Шамхал едва успел спастись из Больших Казанищей, где у него был прекрасный 2-х этажный каменный дом меблированный и убранный чрезвычайно богато.

Во время движения партий горцев к Акуше, Акушинский кадий, майор нашей службы и облагодетельствованный нашим правительством, встретил Шамиля на границе и привел ему 18 тысяч вооруженных воинов. Шамиль просил его с Акушинцами идти вперед и показывать дорогу его наибам в Шуру. Кадий ему на это отвечал. На границе Акуши русские поставили крепость; возьми ее и тогда мы идем с тобой. Крепость эта была Гергебиль. Шамиль решительно не хотел брать Гергебиль и торопился обойти его. Но Акушинский кадий требовал и говорил, что пока не возьмут Гергебиль, то я тебе не позволю самому переправиться в моих землях чрез Койсу; храбрая защита Гергебиля и упорство Акушинского кадия спасли Шуру и дали время Гурке прибыв туда принять меры к обороне. Шамиль, как я сказал, придвинулся к Шуре встал в больших Казанищах, Шуаиб-Мулла вышел на Шамхальскую площадь и взбунтовал все владения Шамхала. Крепости по верхнему Сулаку Зубут, Чиркей и Миятлы были обложены, по нижнему Сулаку все посты и укрепления подполковник Евдокимов успел снять и тем составил себе отряд в 2 батальона, который и встал в Кази-Юрте.

Акушинский кадий с партиею составленною из Акушинцев и Шамхальцев имел поручение от Шамиля взять Низовое укрепление. Он обложил его и надежды на освобождение этой крепости не имели. 7-е ноября застало оборонительную систему в полном развитии. Все крепости в северном Дагестане были обложены, в нагорном кроме Хунзаха пали и к довершению успеха системы сам командующий отстреливался со всех фасов. Оборонительная система была в полном развитии. Оставление подполковником Евдокимовым укреплений и постов по Сулаку имело огромное влияние на жителей Кумыцкой площади. Русские бросают свои крепости, значит на них нам надеяться нечего, они пришли издалека и идут туда же, а горы остаются с нами. И Крымцы приходили настроили тоже укреплений, да ведь ушли же назад. Многие преданные нам уговаривали их уверяя, что русский Государь своим могуществом может горы разбросать; отчего же он этого не делает; время прошло прежде Русские у Турок и Персиян брали пушки, теперь Чеченцы берут пушки у Русских, и Шамиль прогонит их за Терек.

Мало-помалу Кумыки перестали слушаться своих начальников только движение войск по линии к левому флангу удерживало их в наружной покорности, малейшая неосторожность и общий бунт вспыхнул бы непременно. Генерал беспрестанно получал сведения от приставов, что на Кумыков полагаться нельзя, что сношения у них с наибами делаются чаще и чаще, что во всякой деревне живут непокорные, приставы просили у генерала инструкций на то, что им делать. Полковник Козловский доносил, что за Андрееву деревню он не ручается за полчаса. Князья и люди почетные перенесли свое имущество в наши укрепления, где и поместились с своими семействами. Положение дел было доведено до крайности, сношения с правым берегом Сулака совершенно прервано. По площади Шамхальской гуляли чеченцы, Шуаиб-Мулла брал подати с Шамхальцев и скотом и деньгами, составлял партии и не было конца дурным известиям и слухам. 7 ноября в Куринское укрепление прибыли 2 батальона, один Навагинский, другой Волынского пехотного полков и до 500 линейных казаков. Несмотря на общее дурное расположение Кумыков, генерал решился идти за Сулак, узнав, что Шуаиб-Мулла ушел туда. Генерал взял 2 батальона Куринского полка и до тысячи казаков и в один переход мы дошли до Внезапной. Навагинский батальон следовал туда же. Из Внезапной взяли батальон Кабардинской взамен которого должны были прийти Навагинцы и с 3-мя батальонами на другой день перешли в ночь Сулак около Темир-Аула. Полковник Козловский был с нами. После переправы отряда генерал послал приказание полковнику Евдокимову с батальонами и казаками в его отряде состоящими, присоединиться к нему. На другой день, Евдокимов вышел к оставленному посту Озену, где присоединился к нам. Мы шли по следу Шуаиба, потом узнали, что его партия ограбив Шамхальских подданных пошла на соединение к Шамилю в Темир-Хан-Шуру. В Озене подполковник Евдокимов получил сведения, что Тарки взбунтовались и осадили Низовое укрепление, что укрепление держится, но едва может продержаться более 3-х дней. Генерал решился идти туда, хотя это были не его владения и он не получал никакой инструкции. Из Озена мы выступили с 2-мя батальонами пехоты и 1500 казаков с 5 легкими орудиями. Козловского генерал оставил в Озене с 2 батальонами откуда велел ему следовать в Султани-Янчи-Юрты и занять и обеспечить нам переправу на Сулаке, между тем в случае появления партии Шуаиба-Муллы на Шамхальской или Кумыцкой площади он должен был за нею следовать. 15-го мы вышли Озеня и в полдень проходили мимо аула Кут-Тут-Кале, жители выскочили и начали стрелять, генерал поручил полковнику Волотскому начальнику нашей кавалерии управиться с ними; сам же генерал продолжал марш с пехотою по площади. Волотский послал 2 сотни вправо отрезать их от аула, а 2 сотни влево занять выход из ущелья и со всеми казаками двинулся за последними. Передовые сотни полетели по назначению жители угадав его намерения бросились на горы, аул и огромные стада баранов и рогатого скота достались казакам.

Отбитие скота 15-го ноября. Не прошло ¼ часа стада были уже во владении наших казаков. Волотской послал дать знать генералу об успехе, и что он прикажет делать с аулом; генерал отвечал, что теперь не время брать аулы, а скотину отправить с 2 сотнями казаков к Козловскому и догонять меня. К вечеру 15-го мы были в 12 верстах от Тарков. 16-го на рассвете тронулись вперед и около 10 часов утра вышли на Тарковскую долину и дали укреплению сигнал 3-мя пушечными выстрелами. Укрепление не услышало наших сигналов, ибо в это время Татары шли на приступ, который тотчас был прекращен и вся партия пошла к нам на встречу.

Акушинский кадий, начальник партии вознамерился остановить наш отряд и не допустить к укреплению, более чем на 4 версты в окружности. Татары усеяли площадь и бежали занять овраг служивший прежде водопроводом. Генерал желая обозреть местность ему совершенно незнакомую взял 5 сотен казаков и на рысях отделился от пехоты вперед. Тотчас понял, что кто первый захватит овраг, у того менее будут потери и потому велел 2 сотнямспешиться и занять его цепью, а остальным 3 стать по бокам. Волотской следовал со всею кавалериею сзади и тотчас подошел на выстрелы, Татар было очень много, пехота была доваольно далеко перестрелка разгоралась сильней и сильней, пули летали как мухи. Татары завыли: Ляхъ-Ляхъ-Иль-Аллах /:нет бога кроме Аллаха:/ обыкновенная их молитва во время дела. Подполковник Махин привел к нам 2 орудия, татар обдали картечью и подали назад. Фрейтагу довольно взглянуть; он сообразил сей час же, что можно им славно напомнить их же старое правило не драться с русскими в чистом поле. Для этого пехоте дал направление берегом моря, и кавалерия поддерживала перестрелку. Увидя нерешительность нашей кавалерии толпы опять начали огущаться, но уже пехота вышла на одну высоту с кавалериею и встала задом к морю, поставя орудия так, чтобы продольно стрелять по оврагу. Едва движение было кончено, как в тот же момент казаки сели на лошадей и в карьер отступили от оврага и построились в 2 линии по флангам пехоты; татары бросились в овраг, оставленный казаками из 3-х орудий, им вдогонку послали по несколько шрапнелевыхгранат. Они отошли далеко и выжидали прибытия остальных своих скопищ. Точно опять начали сгущаться, обходить нас с правого фланга; Акушинскийкадий видя, что мы по ихнему сделали большую ошибку встав тылом к морю, вознамерился как он сам теперь рассказывает уничтожить наш отряд, отрезать отступление загнав к морю. Генералу только этого и хотелось. Он дал им время окончить обход и отступить от скал колонны всею линиею двинулся вперед в штыки, а кавалерия фронтом понеслась в атаку. Татары дрогнули и побежали, казаки гнали их до аула, отрезали от скалы и их погибло много, но как именно велика была их потеря мы до сих пор не знаем потому что с нами дрались Акушинцы, которые тотчас ушли в Акушу, проклиная и кадия и Шамиля. Дорога в укрепление была открыта и мы подошли к укреплению. Трудно описать радость 2-х рот гарнизона и всех осажденных.

Положение укрепления было отчаянное, окруженные со всех сторон огромными толпами они никогда не могли рассчитывать, чтоб с Терека пришел к ним отряд на выручку. Им же известно было, что Гурко и Клюке заперты в Шуре, что пассек находится с 5 батальонами в горах, и что войск других нет.

Разобрав все эти обстоятельства, и зная что укрепление было сделано как временное для складки провианта доставленного морем на все укрепления северного нагорного Дагестана и постройки самой жалкой, комендант потерял надежду и дух и предложил штабс-капитанам Болотникову и Бибанову, прибывшим с подвижными транспортами за провиантом для Шуры, еще прежде происшествий в этом укреплении сдаться. Бибанов и Болотников его арестовали и приняли начальство оба вместе. 11 дней они отбивались от 25 тысячной партии в укреплении, построенном на живую рукубез фланговой обороны с 3 орудиями из коих два были без лафетов и лежали на валу припертые бревнами. На самом гласисе валялись тела Акушинскихсмельчаков бросившихся на приступы. 9 приступов были отбиты. Но что спасло и гарнизон и укрепление это бунты провианта за которые уходили все когда татары стреляли из ружей, которые были поставлены от рва в 200 шагах. Видя, наконец, огромную потерю свою Акушинский кадий выдумал своего рода апроши из мелкого фашиннику, они вывели возвышенность параллельно одному из фасов укрепления и встав безопасно от огня гарнизона они задние фашины перебрасывали через и таким образом, вся гора подавалась вперед. Мы застали это Молу в 30 шагах от рва и если бы мы не пришли, часа через 4 дело было бы кончено. Генерал решился укрепление упразднить 90 тысяч провианта сжечь, орудия чугунные заклепать и заколотить, парк артиллерийской разобрать казаками. Так окончилось 17 ноября, 180 душ переселенцем были посажены на корабль и отправлены в Астрахань, пока их сажали мы сожгли провиант и укрепления. 18-го выступили к Озену. 19-го пришли в Кази-Юрт откуда генерал послал 2 сотни казаков забрать скот у взбунтовавшихся Ногайцев. 20-го получили в кази-Юрте известие от Козловского, что он двое суток уже слышал выстрелы от Миятлов, а на третьи получив сведение, что крепость развалилась и гарнизон едва держится, он с двумя батальонами пошел туда. Генерал был чрезвычайно озабочен этим известием, ибо дорога по которой пошел Козловский кратчайшая, могла быть для него гибельною, тем более, что сведений об неприятеле мы не имеем целую неделю, а кто осаждал Миятлы генерал не знал.

Генерал тотчас приказал полковнику Волотскому со всею кавалериею идти на рысях на Султан-Янчи-Юрт и оттуда ежели не получит известий о благополучном проходе Козловского чрез ущелья Сулака, то идти в Миятлы. В 8 часов вечера мы вышли из Кази-Юрта, в 2 часа ночи прибыли в Султан-Янчи-Юрт и после краткого отдыха пошли в горы. В 7-м часу утра подошли к Миятлам и увидели батальоны Козловского благополучно стоящими около крепости в половину разрушенной. Козловский предложил Волотскому атаковать партию, расположенную на другой стороне Сулака. Волотский просил дать отдых кавалерии, прошедшей в ночь более 80 верст. Они положили вместе в 1 час пополудни переправиться, атаковать партию и отбросить ее в горы. В час мы начали переправу, в 2 часа поднялись на равнину, кавалерия встала лицом к горам уступами слева пехота выходила и стягивалась на правый фланг кавалерии, занимая отрезками правую возвышенность. Неприятель занимал возвышенность, за которою скрывался, прикрывая Дыдымскую дорогу. Эта возвышенность с обеих сторон оканчивалась курганами, доставлявшими ей фланговую оборону и представляла собою сильный бастионный фронт. Дыдымская дорога проходила сзади левого кургана. Едва 3 роты вышли на равнину, прилежащую горам и на которой кавалерия вела перестрелку, как Козловский подскакал к Волотскому и объявил ему, что медлить ничего надо тотчас атаковать высоту. Пехоту я поведу на правый курган, выже поддержите меня общей атакой кавалерии и старайтесь охватить левый курган и броситься на Дыдымскую дорогу; все что собью я попадет в ваши руки. Волотский просил его дождаться остальной подходившей пехоты. Козловский отвечал, что она успеет прийти и поскакал вперед. Волотский, при котором генерал велел мне быть во время откомандировки от него кавалерии, послал меня к Козловскому спросить у него зачем ему нужна эта гора и для чего он ее хочет брать. Козловский выслушав меня отвечал «Скажу после», и приказал 3-м ротам следовать за собой, подойдя на выстрел крикнул ура, и через минуту высота и правый курган были в наших руках. Неприятель сделал залп, который пронесся по верху и не выдержал бежал оставявозвышенность. Кавалерия услышала ура пехоты, бросилась вперед, часть ее вскочила на среднюю возвышенность, левые сотни понеслись по Дыдымской дороге. Мы преследовали Татар в самые горы. Насилу остановили казаков, разгоряченных преследованием, неприятель был до того сконфужен, что не оказывал даже сопротивления. К вечеру мы воротились к крепости. Во время обратной переправы чрез Сулак я ехал с Волотским, к нам приезжает Козловский. Он обратился ко мне. С тех пор, что на Кавказе стали спрашивать за чем, почему и для чего Татары начали бить нас, прежде у нас ничего не спрашивали и мы их били. Понимаете? Понимаю, отвечал я, больше говорить было мне нечего. В заключение скажу, что он меня чрезвычайно любит, и я его тоже, потому что это благороднейший и добрейшей души человек, но я бы не дал ему 5-ти человек в команду, именно потому, что храбр до безумия. На другой день, Волотский и Козловский решились упразднить полуразрушенное укрепление, и мы пошли назад к Султан-Янчи-Юрту, в Чир-Юрте генерал с пехотной занял для нашего прохода дефилей, но нас не преследовали, и кавалерия наша соединилась с отрядом Фрейтага. Когда Фрейтагу рассказали дело, он покачал головой и сказал обоим полковникам, что вчера они вели себя как дети, счастье ваше что не Шуаиб-Мулла командовал противу вас, вы бы не перешли назад в Сулак. Зачем вы его переходили? Очень благодарил Козловского за его решительность идти к Миятлам. Я за вас боялся очень полковник, но теперь говорить нечего, гарнизон спасен и ваши батальоны пришли благополучно. А крепости все равно никуда не годятся, придется все перестраивать. Теперь представлялся вопрос, что делать идти ли в Темир-Хан-Шуру к командующему войсками со всеми войсками; у нас было 5 батальонов и 1200 казаков, или вернуться домой на Кумыцкую площадь. В 5 батальонах у нас было до 3-х тысяч пехоты пройти мы бы не могли, но Шуаиб мог бы воспользоваться нашим отдалением, и явиться в Кумыцкое владение, в котором никого из наших не было и все было готово принять его. В этом случае станицы и линия наша были бы сняты. Эшелоны рекрут, наша последняя надежда, попали бы к нему в руки. Командующий войсками хотя не мог выйти из Шуры, но там было невозможно ему, что-нибудь сделать. Пассек по прежним сведениям был в Хунзахе и имел на полтора месяца провианта. Фрейтаг решился не рисковать ничем и потому мы перешли обратно за Сулак и отряд встал на Кумыцкой площади. Поручив отряд Волотскому, генерал поскакал на линию желая лично встретить партии рекрут спешившие к нам по ней, распорядиться их вооружением, теплой одеждой и продовольствием. В Екатеринодаре он увидел пропасть экипажей; уже неделю как корпусный был тут и лично всем распоряжался. Фрейтаг явился к нему. Он его расцеловал и говорил «Вы одни меня утешаете, но не столько благодарю вас за ваше последнее дело, сколько за край вам вверенный. Целую неделю я исправлял должность начальника левого фланга и радуюсь, что в это время я мог так коротко познакомиться с вами и узнать все ваши действия и распоряжения». Прибытие корпусного командира в Екатериноград имело большое влияние на Кабарду. Шамиль употреблял все, чтобы ее возмутить. Корпусный командир прибытием своим много сделал. Он узнав, что между кабардинцами ходят слухи и толки поехал в Нальчик, собрал старшин и князей и потребовал от них и от народа присяги на верноподданность. Князья присягнули; чернь не хотела, но была заставлена. Кумыцкое владение услышав об этом притихло, рекруты подходили, 4500 человек уже переправились чрез Терек, где поступали в батальоны. 10 декабря генерал прибыл в Таш-Кичу к отряду и распорядился так. Полковник Козловский с 3 батальонами и 400 казаков оставался для охранения линии и Кумыцкого владения исправлял должность начальника левого фланга. Сам же генерал с 5-ю батальонами в 1360 человек каждый и с 1700 казаков шел к Гурке в Шуру. С нашим отрядом следовать в Шуру транспорт в 700 повозок с провиантом и артиллерийским парком. 12-го отряд наш вступил в Чир-Юртовские горные дефилеи, 13-го мы вошли из гор и шли долиной, 14-го декабря в 5-м часу вечера начали подходить к Шуринскому подъему от Шуры в 4-х верстах. Конные разъезды чеченцев завели перестрелку. Генерал поставил орудие и дал четыре выстрела, чем известил Гурку о подходе отряда. Командующий войсками обрадовался концу блокады, в которой находился слишком месяц, он выехал к нам на встречу. Отряд наш и транспорт едва в полночь поднялись по гололедице в Шуру. Чеченцы говорили, что такого большого отряда они до сих пор не видали. Командующий войсками на другой день хотел идти в Казанищи 7 верст от Шуры обложить и взять штурмом. Фрейтаг просил отложить на сутки, потому что наша пехота не имела отдыха и не может идти в дело и рекруты так неопытны, что могут только служить декорацией, а в дело употреблены быть не могут. Отложили до 16 числа, но вышло иначе. В Шуре мы узнали, что Пассек выступил из Хунзаха по повелению Командующего войсками, встретился с партиею под Танусом, заградившею ему дорогу на Хацатли, обманул ее и пошел на Цатаных был снова окружен под Цатаныхом пробился назад и взял направление на Зыряны. Его считали погибшим, но появление его неожиданно в Балаканскомущельи, так удивило горцев, что они не успели заградить ему дорогу, и он с большею потерею пришел в Зыряны, где сидел совершенно запертой. Отряд его с 1-го декабря ел лошадей.

Дело под большими Казанищами. 15-го декабря командующий войсками приказал генералу Клюки занять оставленный жителями и занятый Чеченскою партиею аул Кажнер Кумык в 3-х верстах от Шуры лежащий полагая, что они его зажгут и помещения длявойск на зиму не будет. В 9 часов услышаны были в Шуре выстрелы Клюки командующий войсками хотел ехать здороваться с нашей пехотой, которую он вчера не видал, но поехал с Фрейтагом на выстрелы. Подъехал к аулу там шла сильная перестрелка. Аул был занят более 10 тысячью пеших, Шуаиб с спешенными чеченцами находился там. Фрейтаг послал меня в Шуру за всею кавалериею. Через полчаса приехал Волотской и получил от генерала приказание охватить аул и отрезать партии дорогу в Казанищи, идущую по скату горы и на возвышении поставить наши казачьи орудия, чтобы ни одного чеченца не ушло из аула. Две сотни Моздокского полка барона Фридрихса понеслись в голове всей кавалерии, были встречены сотнею чеченцев, опрокинули их и понеслись за ними, но только в противную сторону, показанную генералом. Проскакав версты две, подскакали к Муслим-Аулу откуда выскочили на тревогу человек 500 конных, завязалась перестрелка, князь Лобанов с 50 человеками казаков скакал за Фридрихсом. Подскакав к нему, бросился в шашки, Фридрихс за ним, татары опрокинуты, Лобанов понесся за ними, более 800 человек гнал он полторы версты; Фридрихс видя из аула убегавших жителей, повернул направо, желая их остановить и отхватить, полагая татар отброшенными, но тут завязалась перестрелка, за Лобановым шел КамковГребенского полка есаул с 2 сотнями, увидя что Фридрихс завязал перестрелку, он обошел правый фланг, и в одно время с Фридрихсом бросился в шашки, толпы рассеялись и открыли горное орудие, которое везли с собою. Фридрихс и Камков в одно время налетели на орудие, около которого было пятеро беглых солдат. Они выстрелили по казакам из орудий и стали защищать орудие. Камков получил две раны кинжалом, в плечо и в руку. Орудие взяли из беглых двое взяты в плен живыми, но израненными. Фридрихс понесся преследовать толпы вправо, а Камков влево. В то же самое время князь Лобанов занесся преследуя с пятидесятью казаками более 600 конных горцев, перегнал их чрез овраг, и тут только остановился. Татары опомнились и видя горсть людей их преследующих начали собираться в кучи, и бросились на казаков, но подоспел Камков на выручку с своими 2 сотнями, бросился снова в шашки и снова перегнали неприятеля через овраг и завели перестрелку. Каждую минуту толпы неприятеля увеличивались все партии, сбегались и пешие, и конные на тревогу. Перестрелка сделалась сильнее и сильнее, видны были мюриды, возбуждавшие татар броситься на эти 2 сотни. Положение Камкова сделалось критическим, но в самый трудный момент вышел из гор майор Бычков с 3 сотнями линейных казаков. Он восстановил дело, и татары еще раз были отброшены за овраг. приехал полковник Волотской, и видя, что кавалерия завязала дело совсем не так, как приказал ему Фрейтаг, велел отступить; однако же, несмотря на то, что он привел с собой 6 сотен Донских казаков, неприятель, заметив начало отступления ободрился и конные понеслись на казаков в атаку. Есаул Донского полка Сашметов встретил их, опрокинул, погнался за ними и снова занесся. Надо было вновь двинуться вперед и поддержать его. Фрейтаг же не видя исполнения его приказания и слыша перестрелку совсем в другом направлении взял остальную кавалерию себе в конвой и поскакал сам. Приехав на место дела, он хотел дать приказание отступать, и хотел выговаривать Волотскому. В это самое время, неприятель не далее как в 1000 шагах встретил из орудия, Фрейтаг тотчас построил кавалерию в 2 линии и послал приказание пехоте спешить к нему. Прошло полчаса приехал Гурко, Фрейтаг подъехал к нему и объявил, что надо атаковать партию, опрокинуть ее и отнять орудие. Показалась пехота, кавалерия бросилась в атаку, опрокинула массы горцев, преследовала их, но орудие успели спустить вниз и увести в аул. Казаки бросились за ним к аулу, но были встречены из-за ограды сильным огнем и оставлены. Пехота была далеко, Фрейтаг подъехав к кавалерии, увидел под высотою, на которую он вскочил, огромный аул и в нем большой двухэтажный дом, по которому он узнал, что это должны быть большие Казанищи, пехоты хотя и бежала, но была еще далеко, пока она подошла, часть кавалерии послали обходить аул с левой стороны, дабы отрезать партиям уже потерявшимся дорогу в горы, но не имея при себе ни одного офицера, который бы знал местность, эта часть кавалерии не могла исполнить приказание генерала. Подойдя к Круче, она должна была обходить оную, и потому много потеряла времени; пехота между тем подошла, построилась и пошла на аул в штыки поддержанная огнем 12 орудий. Шамиль успел выскочить из аула и увести с собой 4 орудия, но все что он награбил у Шамхальцев осталась в ауле. Горцы, видя что Шамиль бежал, бросились от аула во все стороныи были преследованы казаками. Казанищи были отданы нашему отряду и к ночи в огромном и богатом ауле не осталось ничего кроме саклей. Жители бежали за горцами, но потом воротились и прислали просить позволения у Гурки вступить обратно в аул. Гурко отвечал им, что воротиться они могут, но что все имущество их в наказание за измену и призыв к себе Шамиля отданосолдатам, некоторые возвратились; другие последовали за тавлинцами, те и другие проклиная Шамиля и тех, которые его призвали. Приехал Шамхал и начал суд и расправу по своему обычаю, кончил тем, что к вечеру 4-х задушил. На другой день 16-го декабря Гурко с отрядом генерала Клугенау пошел в Зыряны на выручку Аварскому отряду, 17-го соединенный отряд Клугенау и Пассека возвратился в Темир-Хан-Шуру. У Фрейтага был запечатанный пакет корпусного командира, который должно было распечатать по освобождении Аварского отряда. 17-го вечером распечатали его и узнали волю корпусного командира, чтобы сделав распоряжения для сильного занятия Шамхальских владений, все прочие войска распустились на зимовые квартиры и дать воспользоваться заслуженным отдыхом и под строгою ответственностью не предпринимать ничего. 19-го Гурко уехал в Ставрополь; а 25 уже все наши батальоны были по квартирам. В Темир-Хан-Шуре остался отряд из 12-ти батальонов. Около Дербента другой из 5 батальонов, оба отряда получают продовольствие от нас с Кумыцкой площади и транспорты конвоируются 2 батальонами. На Кумыцкой площади транспорты конвоируются 2 батальонами. На Кумыцкой площади расположены 4 батальона Кабардинского полка, один батальон Навагинского и один Волынского. Куринской полк 2-мя батальонами занимает Терек от Моздока до Кизляра, и другими 2 линию Сунджи от Владикавказа до Грозной. Линия военно-грузинской дороги занята сильно.

Не менее того Шамиль успел войти в сношение с Кумыками и ежели через 10 дней не подоспеют войска, то надо ожидать серьезных происшествий у нас на площади. Из 20 тысяч семейств Кумыков мы едва на 2-х князей можем полагаться. Остальные даже и князья в общем заговоре. Большие аулы, как-то: Андреева, Таш-Кичу и Костек платят ему дань, а мелкие аулы давно уже перегнали свой скот в горы и по первому требованию наибов уйдут туда же. Государь посылает сюда 2 дивизии пехоты, полки которых в 5 батальонном составе и 14 полков с Дона. К этому Кавказских войск 2 дивизии в пяти батальонном составе каждый полк, что и составит 64 батальона подвижного войска, из оного по 2 батальона наших полков не могут быть тронуты с места, но взамен их Грузинская гренадерская бригада может дать 8 батальонов и потому число останется то же, что же касается до артиллерии, то оной достанет у нас даже слишком. А между тем, 5-й корпус приведет свою с собой, кроме того идут, как говорят, 4 конные батареи казачей донской артиллерии.

Итак, с весною удар горам готовится жестокий, ежели распорядятся хорошо, то можно ожидать, что жители не будут защищаться. Но поймать Шамиля и истребить мюридов трудно, нужно для этого жестокое наказание тем племенам, которые его оставят у себя. Что касается до Дагестана, то здесь все совершенно уверены, что дагестанские горцы увидя войска будут просить пощады, но чеченцы будут сильно защищаться, особенно ежели раннею весною не пойдут к ним, а будут откладывать предприятие до мая месяца. В мае леса покроются листьями, мы ничего не успеем, а сделаем только огромные потери.

Сколько отрядов, куда, как и когда пойдут теперь ничего не известно, но надо предполагать, что должны будут двинуться 4-мя отрядами. Главный отряд тысяч в 20 должен идти долиною реки Аксая чрез Ичкерию на Дарго и Беной, по направлению движения Граббе только по другой дороге. К нему длолженвыйти на соединение другой отряд тысяч в 12, от Чиркея прямо чрез Гумбетовские горы в Беной. в то же время в Чечню должно пустить 2 отряда один от Аксая, а другой от военно-грузинской дороги.

Теперь все войска готовятся к походу, принимаются меры для снабжения войск как провиантскими, так и боевыми средствами и по всему видно, что надо ожидать хороших результатов. Но Кавказ покорится нам тогда только, когда не будет в нем ни одного горца с оружием. достигнем ли мы этого когда-нибудь или нет нам покажет 1844 год. 29 декабря 1843 года.

«Кавказский сборник». Том 32. 1912 год

Отношение генерала Головина графу Чернышову от 27 апреля 1839 р. №875.

После донесения моего от 31-го марта №674 о положении дел в Дагестане и Чечне имею честь почтительнейше довести до сведения в. с. о нижеследующем. Для внушения горцам живущим против левого фланга Кавказской линии настоящих понятий о веротерпимости нашего правительства и благотворной попечительности его о мусульманских народах наравне с прочими верноподданными Государя Императора, послал я туда в прошлом феврале месяце находящегося в Тифлисе из казанских татар Эфендия капитана Тазадина Мустафина, при чем поручил ему войти в сношение с Шамилем для склонения его к покорности. По прибытии своем в крепость Грозную, Эфендий Тазадин собрал жителей 29-ти чеченских деревень и увещаниями своими убедил их подтвердить и присягою изъявленную ими готовность исполнять во всем волю нашего правительства; склонив к тому же и жителей деревень Аксая, Андреевской, отправился он в Чиркей, куда на проповеди его стекалось от 3-х до 4-х тысяч салатавцев, которые равномерно соглашались нам во всем повиноваться, но только просили защитить их от Шамиля, беспрестанно угрожающего им разорением за то, что они нам покорны. Из Чиркея Эфендий Тазадин отправил доверенных людей к сему возмутителю с письмом и подарками; переговоры с ним не достигли, однако, желаемого успеха; Шамиль, взяв подарки, посланных посадил под стражу и только по настоятельным убеждениям собственных своих последователей решился он их освободить, сказав при этом, что из того как он с ними обошелся Эфендий может попять его намерения и что другого ответа от него не будет. Тазадин сделал также предложения об изъявлении нам своей покорности Ташов-Хаджи и Уди-мулле, бывшими до сих пор ревностнейшими поборниками Шамиля и пользующимися большим влиянием между ичкеринцами; по поводу сих сношений с Эфендием Тазадинон возник между ними спор за первенство, и подтвердившимися ныне известиями Уди-мулла встретившийся в деле с своим соперником был при этом случае убит с несколькими человеками из своих приверженцев. Г.-л. Фези получена за исключением незначительной недоимки вся годовая подать, которая следует с Казикумыкского и Кюринского ханств и состоящая из 3.000 рублей серебром и 2.000 четвертей хлеба. Подать эта хотя и должна быть вносима жителями обоих упомянутых ханств, но по причине неповиновения казикумыкцев к своим владетелям взимается сими последними вся с кюринцев. Жители селения Рутуль, Ахты, Микарох и Мази (верхних Кубинских магалов) равномерно уплатили 1049 рублей серебром в зачет податных денег следующих с них за 1838 год. К сему имею честь присовокупить, что, за, исключением появления в Кубинской провинции разбойничьей шайки, составленной из преступников, скрывшихся в горы после бывшего в провинции этой мятежа, в Южном Дагестане было все спокойно.

Рапорт генерал-адъютанта Граббе генералу Головину от 2 декабря 1839 г. №990.

Шамиль все еще находится в Аргунском ущелье; положение его самое незавидное. Политическое и религиозное его влияние в крае совершенно уничтожено, и кажется он безвозвратно лишился доверенности горцев; едва только находит он себе убежище у некоторых ревностных приверженцев, число и усердие коих видимо уменьшается. У ичкеринцев он не смел более оставаться потому, что усматривал явные признаки недоброжелательства, а у многих и готовность исполнить приказание русского начальства относительно изгнания или выдачи. Он не смеет выходить ни на шаг из своей сакли без 4-х вооруженных мюридов, которые не всегда могут спасти его от пули или кинжала тайного врага. Все горцы, не исключая ичкеринцев и жителей Аргунского ущелья, постигают бедствия, которые навсегда навлекает на них пребывание между ними возмутителя, бегут от него, как от заразы, н весьма вероятно, что с открытием весны или при первом удобном случае Шамиль вовсе оставит политическое поприще.

Стр. 389 …Другой ичкеринский возмутитель Ташов-Хаджи с оставшимися у него 3-мя или 4-мя последователями, и окруженный со всех сторон врагами, не смеет отделиться от своего дома. Прочие бывшие предводители партий замолкли, притаились и ничего не предпринимают. В Чиркее жители успокоились и уже выгнали 40 тысяч баранов на земли Шамхала Тарковского. Хотя заранее и нельзя достоверно рассчитывать, что ожидает нас весною, и много будет зависеть от случая, но можно полагать, что занятие Чиркея обойдется без кровопролития. Они исполняют все приказания поставленного над ними русского пристава и признают справедливость претерпенного ими наказания за свою измену, которой особенно способствовали коварные внушения Джемала.

Почти все главные и частные пристава находятся уже на назначенных им местах среди управляемых ими обществ. Пристава Большой и Малой Чечни, по прибытии их в Грозную, будут немедленно отправлены в Герменчуг и Гехи. Пребывание русских чиновников в Мехелте, Гимрах, Чиркате, Кишень-аухе и тех чеченских аулах, которые требуют ближайшего надзора, есть явление небывалое в горах и тем более разительное, если вспомнить положение края за год перед тем. Это учреждение уже принесло обширную пользу, и последствия оного неисчислимы. Пристава, наблюдая за направлением умов в каждом племени, понуждая неуклонно горцев к исполнению всех приказаний начальства, увеличивая ежедневно число приверженцев русских и предупреждая все замыслы недоброжелателей, в короткое время успели приобрести большое влияние и упрочить власть правительства. Главный лезгинский пристав, бывший штабс-капитан Куринского полка, князь Муртуз-Али-Аджиев, служит теперь предметом общего внимания в горах. Окруженный 200 приверженцами, коих число ежедневно увеличивается, он с твердостью приводит в исполнение все предначертания начальства, заслужил общее уважение и безбоязненно разъезжает не только между подчиненными ему племенами, но и между соседственными непокорными народами, из коих многие уже присягнули чрез него на верноподданность и выдают ему аманатов. Старшины шатоевцев (жителей Аргунского ущелья) приезжали к начальнику Левого фланга и просили о принятии их в подданство России с тем, однако же, чтобы аулы их не выдавали аманатов и состояли под поручительством покорных нам жителей. Хотя такая покорность и не надежна, но она может послужить к беспрепятственному движению отряда в их земли в будущем году, и тогда представится случай к прочному устройству управления сим обществом. Вообще на Левом фланге водворилось спокойствие; один только дерзкий абрек Юнус, участвовавший в разграблении Черного рынка, пытался несколько раз с партиею в 20 и 30 человек делать прорывы в наши пределы, но деятельные и своевременные меры начальника Левого фланга не допустили его до исполнения своих замыслов. Пленные, взятые под Ахульго и содержащиеся в крепости Грозной, свыкаются с новым своим положением. Многие из детей начинают уже понимать по-русски, а некоторые охотно учатся в школе кантонистов при Куринском полку. Дело 3-го отд. генер. штаба 1839 года №138.

Отношение начальника корпусного штаба генерал-майора Коцебу 2 — генерал-майору Пулло от 18 декабря 1839 г. №176.

Стр. 390 …Недавно получено из Дагестана известие о намерении Шамиля пробраться в Турцию чрез Черкесию в сопровождении нескольких преданных мюридов и что будто бы он делал уже покушение отправиться к берегам Черного моря, но неизвестно точно где наткнулся на наш пикет или разъезд, с которым имел будто бы перестрелку и потерял несколькими убитыми. Хотя слух этот ничем не подтвержден достоверно, но как в. пр. также доносите г.-ад. Граббе о распространившейся молве касательно намерений Шамиля бежать в Турцию или в Мекку, то, по воле г. корпусного командира, прошу вас, милостивый государь, разведывать сколько можно обстоятельнее чрез надежных лазутчиков о подобном предприятии Шамиля и заранее принять все возможные меры, чтобы задержать его, если бы он избрал для отправления в Турцию дорогу чрез Чечню и Кабарду.

Показания Жембулата Гатагажева, представленные при рапорте Владикавказского коменданта полковника Широкого генерал-майору Коцебу от 30 января 1840 г. №1.

Стр. 390 …Сего года января 3-го числа послан я от Владикавказского коменданта г. плк. Широкого, по сделанному мне от него секретному поручению, чрез Назран и чеченские пределы, имея при себе заводную лошадь под предлогом продать оную; приехавши в деревню Гойты к кунаку своему, тамошнему жителю чеченцу Бачи-Бокаеву, говорил, что имея воровскую лошадь мне нужно непременно ехать к шатоевцам для продажи оной, почему просил Бокаева, чтобы и он со мной поехал; который ответил, что ехать на лошадях опасно потому более, что приезжающих на лошадях Шамиль задерживает, и потом стал просить я его Бокаева убедительно проводить меня к означенным шатоевцам хотя пешего в ночное время к тамошнему жителю Ахмет-хану Газолоеву, и дабы не подать виду о намерении своем сказал чеченцу, что я прежде сего с ним воровал и обещал подарить ружье или что-нибудь другое и с тем намерением к нему еду; тогда уже чеченец согласился на мое предложение и мы пошли в сумерках из деревни Гойты и пришли к шатоевцам, в деревню Хакке, к означенному жителю Ахмет-хану Газолаеву уже в полночь в его дом, которого, вызвав я на двор, взял от него клятвенное удостоверение по родственному и куначескому знакомству, что секрет, который я ему открою, чтобы никому оного не выказывал, ни даже ближайшему своему родственнику, и когда Газолаев дал мне клятву, что он сохранит в тайне все объявленное, тогда уже я начал говорить с каким я намерением к нему приехал, при чем сказал Ахмет-хану Газолаеву, что он может всю фамилию свою и нашу осчастливить и может получить первоначально 1000 руб. серебром ежели он по истине скажет ему о нахождении Шамиля и о всех средствах как его можно истребить. Ахмет-хан Газолаев на мой вопрос отвечал, что у Шамиля сделана землянка, которую с трудностью можно видеть, потому что оная сделана наравне с землею, вокруг которой содержится караул из находящихся при нем мюридов 21 человека и которые всегда находятся при нем. Шамиль же склонил некоторых шатоевцев к себе с тем намерением, что он предполагает с открытием весны пойти на плоскость гор в Чечню с уверением, что уже у него более тысячи двухсот человек дальних горских племен готовы, о чем и писал три бумаги в чеченские пределы и одну из числа оных действительно знаю в деревне Ачхой, кои оную имеют у себя секретно. По сим обстоятельствам Ахмет-хан Газолаев назначил мне срок когда потеплеет, чтобы приехать к нему вторично таким же образом секретно с тем, что Газолаев в то время обстоятельно все скажет и по обстоятельствам отправит семейство куда-либо в безопасное место и тогда уже постарается убить Шамиля при первом случае и дабы избегнуть нареканий от всего народа сделает бегство в подданство русских. Ограды вокруг Шамилевой землянки никакой не имеется, кроме того, что из нескольких человек караул кругом оной из предосторожности чтобы не подорвать его порохом; караул же составляется из вышеупомянутых мюридов находящихся при нем и из них некоторые находятся по аулам в окружности его состоящим.

Стр. 392 …Землянка сделана из толстого леса; внутри три комнаты вроде погребов; потолок насыпан землею на два аршина; если бы надобность потребовалась, то секретно можно к Шамилю пройти чрез мирную Акинскую деревню Ялхара, от которой Шамиль находится расстоянием не более 20 верст, так что можно секретно вечером пешим придти за несколько часов до света и атаковать оную саклю, возвращаться же обратно чрез означенную деревню Ялхара: при нападении на Шамиля чеченцы никогда не могут подать никакой помощи шатоевцам, потому что между ними большое расстояние и боятся чтобы к ним не сделал нападение отряд из крепости Грозной. Деревни шатоевцев, окружающие Шамиля расстоянием от его землянки примерно полагаю от 5 и до 8 верст и более, а всего будет до 15 деревень. Вооруженных шатоевцев не могут более иметь пеших и конных как 500 человек. Землянка Шамиля, в которой он находится, по течению Аргуна по правую сторону, на ровном месте без лесу, подле небольшого родника; в оной землянке помещаются и при нем находящиеся мюриды. По прибытии Шамиля к шатоевцам он никуда не отъезжал, исключая что ходит пеший по просьбе тамошних жителей не в дальнем расстоянии, в назначенное место для разбирательств по шариату, и то весьма редко.

Рапорт генерал-адъютанта Граббе генерал-майору Клюки-фон-Клугенау от 14 марта 1840 года №29.

Стр. 392 …Желая обстоятельно узнать о нынешних предприятиях мятежника Шамиля, я для сей цели избрал одного из эрпелинских жителей Иман-Али-Бодаш-оглы. Человек этот, быв когда-то абреком, ныне находится при койсубулинском приставе, прапорщике Улу-бее, где и отличается чрезвычайно усердною службою и точным исполнением всех поручений на пего возложенных. Имев к тому же случай и лично убедиться в точной преданности Иман-Али-Бодаш-оглы, я посылал его нарочно в Шубутское общество для достоверных узнаний о намерении возмутителя Шамиля. После 12-ти дневного отсутствия Иман-Али, следуя чрез селения Чиркей, Аух, Сандах, Гильдерген, Боянь, Дарги, Болгот, Арслан-Али, Ведень и Агач-Бетли, узнав обо всем довольно обстоятельно, возвратился и рассказал мне следующее.

1. В настоящее время Шамиль находится в Шубутском обществе в небольшой деревне, называемой Борзи, расположенный на холме, расстоянием от последней ичкеринской деревни Агач-Бетли два часа ходьбы. Шамиль, надеясь на содействие ему чеченцев, которые вообще теперь имеют с ним тайные сношения, не исключая даже и мирных деревень, намеревается с открытием весны начать враждебные действия. Причины, заставляющие их содействовать во всем Шамилю, будто бы заключаются в том, что начальник крепости Грозной не только угнетает их, но даже ограбляет, беря не только из каждых десяти дворов по одному рублю, но даже взамен податей требовал и женские платья.

2. Андийцы, как равно и гумбетовцы, имея также тайные сношения с Шамилем, обещали тоже быть его соучастниками в предполагаемых им действиях. В бытность свою там Иман-Али видел и двух почетных жителей из с. Мехельты, шедших от Шамиля,

3. Чиркейцы будто бы также втайне сносятся с Шамилем, чрез абрека Юнуса, с давнего времени при нем находящегося и которого, как утверждает Иман-Али, чиркейцы принимают к себе довольно часто.

4. Известный абрек из с. Хунзах Ахверды-Магома сделан Шамилем кадием у боголяльцев и живет в с. Коштгель. Абрек этот, имея в виду пользу Шамилю, сносится с каратлинцами и на днях с небольшою партиею конных из джамаляльцев отправился к нему, Шамилю, неизвестно для какой причины.

5. Ташов-Хаджи, оставив с. Соясан, живет в урочище Зефругай, расстоянием от первого полчаса езды. В сем урочище он построил укрепление и с имеющими у себя до 40 человек абреков грабит без различия всех проезжающих.

6. Ичкеринцы хотя и не имеют намерения восстать против русских, но боятся в сем случае Шамиля, который может заставить их силою присоединиться к его партии.

7. Кибит-Магома тилитлинский прекратил всякие сношения с Шамилем и распустил слух между обществами карахцев и андаляльцев, что он от русского начальства назначен будет их приставом.

Обо всем семь долгом поставляю в. пр. иметь честь поспешнее донести.

Рапорт полковника Широкого генерал-майору Коцебу 2 от 4 июля 1840 г. №641.

Стр. 393 …Назад тому 10 дней как возмутитель Шамиль выехал с своим семейством из пределов шатоевских в чеченские пределы по той причине, что уже он не стал иметь доверия к шатоевцам, а допредь сего под разными предлогами набрал от первостепенных хороших крымских людей более трехсот, которые тоже забрал собою в деревню Дачи-Борзи; деревня эта лежит по ту сторону реки Аргуна, в которой тоже не имеет намерения находиться долгое время по той причине, что он не имеет доверия к чеченцам и карабулакам; при Шамиле находятся одни только мюриды человек не более двадцати; намерение Шамиля скитаться по разным местам и возмущать народ или удалиться секретным образом за Кубань.

Краткий отчет о положении дел в Чечне и Северном Дагестане, составленный генерального штаба штабс-капитаном бароном Вревским.

Стр. 394 …Известно, что Шамиль после движения к Зиряны войск Северного и Нагорного Дагестана и неудачной своей попытки на Унцукуль скоро распустил свою шайку. Сам он удалился в Чиркат, где занимался укреплением своего замка Ахульго, обеспечиванием себя продовольственными запасами и переселением семейств покоренных им деревень на левую сторону Андийского Койсу. По последним известиям жители Гимры также оставляют свои дома, опасаясь вероятно должного за их вероломное поведение наказания: некоторые из них более благоразумные переходят в покорные нам деревни.

О намерениях Шамиля ничего достоверного не было известно. Сведения доставляемые лазутчиками часто не соглашаются и даже противоречат друг другу. Таким образом одни уверяют, что предложения Кибита-Магомы, посланного для возмущения в общество Хидатль были отверженны и что он сам едва мог спасти жизнь свою, между тем как другие утверждают совершенно противное, будто бы как Хидатль, так и соседние общества в сильном волнении и обещались дать Шамилю значительную помощь. Важнейшие слухи полученные о намерениях Шамиля были: что он хотел возобновить нападение на Унцукуль и спуститься даже на Эрпели и Каранай, овладеть деревнями верхней Аварии, как-то: Цолода, Ингердах и проч. занять Карадахский мост и тем отрезать главное сообщение Ахмет-хана с мехтулинскими его владениями. Силы наши в Северном и Нагорном Дагестане Шамиль считал гораздо значительнее действительного.

Как бы то ни было, но чтобы его более держать в недоумении, г.-м. Пантелеев решился двинуть к Хунзаху отряд из 2-х баталионов (один Апшеронского и 1-й Куринского егерского полка) при 2-х горных единорогах и 20-ти конных казаках. Начальник сего летучего отряда назначен был командир Апшеронского полка полковник Попов; сам г.-м. Пантелеев с остальными войсками остановился в кр. Темир-Хан-Шуре, дабы тотчас иметь возможность в случае покушения на Эрпели и Каранай двинуться к ним на помощь.

12-го и 13-го марта баталион апшеронцев занимался расчищением дороги по Гимринскому хребту. 14-го числа с рассветом войска тронулись из Зиряны. Провианту взято на 6 дней. Тяжести были все на вьюках. При Зиряны и Балаканском ущелье был по-прежнему оставлен один баталион. Невдалеке от Москоха войска расположились на ночлег по дороге от Зиряны до Хунзаха, это одно место, где можно добыть дрова и то по причине местоположения с большим затруднением.

15-го числа отряд тронулся: на высоте Арахтау сверх ожидания не было снега, но не доходя Хунзаха есть еще две большие горы по северному скату, которых завалы значительно замедлили шествие отряда. Горные единороги принуждены были разобрать и тащить на руках. Южные же скаты везде были сухи, как в знойное летнее время. К вечеру отряд прибыл в Хунзах, близь которого расположился лагерем. Жители как Хунзаха, так окрестностей охотно нам доставляли все нужное. Хунзахский гарнизон имеет многих больных цингою, но вновь принятые меры и весенний воздух нужно надеяться скоро прекратит эту болезнь. Впрочем, гарнизон духом не упал, блокады не ожидает; ее, кажется, не так скоро опасаться должен.

По прибытии отряда в Хунзах сообщено было от Ахмет-хана известие, что 16-го числа возмутитель Шамиль намеревался сделать нападение на близлежащие деревни. Это, кажется, ложные слухи. 16-го числа отряд остановился у Хунзаха, 17-го к вечеру выступил и имел от Хунзаха ночлег в 7-ми верстах, 18-го продолжал свой обратный суть к Зирянам, но нигде мюриды не показались. И так движение к Хунзаху и обратно вышло совершенно без одного выстрела и без тени неприятеля. Кажется, что возмутитель Шамиль теперь более думает об оборонительных, чем о наступательных действиях. Может быть и время года было причиною, что он не действовал решительнее, может быть его удерживает всегдашняя готовность к движению войск находящихся в Северном Дагестане. С наступлением теплой погоды и появлением подножного корма вероятно партии его начнут действовать. Но с выступлением наших войск большая часть его шайки принуждена будет заботиться о сохранении собственного имущества и тогда Шамиль предоставлен будет собственным силам; самое упорное сопротивление кажется должно ожидать в гнезде его и окружающих пунктах. Сам возмутитель Шамиль характера довольно нерешительного, но завлечен слишком далеко, чтобы, не подвергаясь верной гибели от его окружающих, мог, если бы даже и хотел, направиться на истинный путь. Теперь он лишен правой руки своей. Уди-мулла убит другим мюридом Ташов-Хаджею, вследствие частной между ними ссоры. Сурхай, Ташов-Хаджи, Кибит-Магома, главные действующие лица, не имеют достоинств Уди-муллы. Из них замечательнейший по своему влиянию остается Али-бек, но и он если верить слухам, не заменит сделанной мюридами потери — ни решительностью характера, ни военными доблестями.

В Аварии Шамиль не однажды встречал сильное сопротивление: жители ее кажется начинают понимать выгоду мирных с нами сношений. При том одна милиция Ахмет-хана (до 5.000 человек) равняется наибольшему числу войск, которые до сих пор выставлял Шамиль.

На преданность полупокорной Чечни надеяться нельзя, но здесь развито довольно в высокой степени торговля и промышленность и народ противодействовавший нам многое теряет, между тем как выгоды доставляемые ему Шамилем отрицательны.

Одни гумбетовцы до сих пор решительно забыли покорность, хотя прошедшего года не оказывали сопротивления действиям отряда г.-м. Крюкова. Чиркат, который имеет значительное влияние на остальные деревни и из которого 2-я жена Шамиля, можно считать корнем зла. Андийцы и ичкеринцы в волнении, но между ними мы имеем много приверженцев и старшины 3-х деревень при Шар-Аргуне еще на днях являлись к начальнику Левого фланга линии г.-м. Гржегоржевскому с объявлением желания покориться русскому правительству. Салатавцы в сношениях с мюридами, но еще покойны, и выгоды Джемала Чиркеевского, на которого недавно излилась Монаршая щедрость, тесно связаны с нами. Объявление на днях наград Высочайше дарованных по случаю проезда Государя Императора через Кавказский край имело самое выгодное влияние на алчность характера сих народов. Быстрого распространения пожара и возобновления времен Кази-Муллы скоро ожидать кажется не должно.

22-го числа Куринские баталионы прибыли в крепость Внезапную, люди немного утомлены трудными движениями, но погода вообще благоприятствовала походу, и больных самое незначительное число.

23-го марта баталионы продолжали свой путь для расположения на зимние квартиры, где успеют немного отдохнуть и приготовиться к новым трудам; нынешние обстоятельства не дают повода полагать, что сбор их потребуется прежде означенного срока.

Рапорт генерал-майора Клюки-фон-Клугенау генералу Головину от 4 июля 1840 г. №147.

Слухи о смерти Шамиля, как теперь видно, ложны, и были нарочно выдуманы для спасения собственно его, ибо родственники несчастной жертвы, которому Шамиль выколол глаза, покушались на его жизнь и только прибытие Ахверды-Магомы и Джават-хана с 5-ю стами конных чеченцев могло спасти Шамиля от разъяренных этим варварским его поступком шубутских жителей. Теперь Шамиль находится с семейством своим в ауле Гилдерген, откуда имеет намерение прибыть в Чиркей. Салатавский пристав шт.-капит. Гебеков в рапорте своем ко мне от 2-го июля за №107 поясняет, что в Чиркее нельзя положиться ни на кого по случаю большинства голосов мюридов, и что Шамиль имеет намерение нечаянно посетить Чиркей или Зубут. Обо веем вышепрописанном спешу иметь честь почтительнейше донести вашему высокопревосходительству.

Приказ по Отдельному Кавказскому корпусу 13 августа 1840 г. №90.

Из донесений командующего войсками в Дагестане г.-л. Фези, усматривая, что он, по получении известия о вторжении возмутителя Шамиля в Шамхальские владения, с необыкновенною поспешностью прибыл с отрядом из Кубы к границам Дербентской провинции и что в тоже время, по его распоряжению, поспешно и в значительном числе собраны в разных провинциях Южного и Центрального Дагестана милиция для отражения Шамиля, — я приятною обязанностью поставляю за таковую деятельность и благоразумную распорядительность изъявить г.-л. Фези мою совершенную признательность.

Объявляю также мою благодарность г.г штаб и обер-офицерам шести рот пехотного князя Варшавского полка, артиллерии и сотни Донского казачьего №22 полка, бывшим в отряде г.-л. Фези, и частям Грузинских линейных баталионов №8 и 10-го быстро следовавших на присоединение к отряду. Начальнику Самурского округа, подполковнику Корганову, изъявляю мою благодарность за благоразумную распорядительность при сборе милиции из ханств Казикумыкского и Кюринского и в особенности Самурского округа.

Рапорт генерал-лейтенанта Галафеева генералу Головину от 15 июля 1840 г. №304.

Войска Чеченского отряда, состоящие из 2-х рот сапер, 2-х баталионов пехотного его светлости, баталиона Мингрельского и 3-х баталионов Куринского егерских полков при 14-ти орудиях и 1400 человек казаков, 6-го июля выступивши из крепости Грозной, следовали на деревню Большой Чечень, истребили как эту деревню, так и Дуду-юрт с огромными полями засеянными хлебом, до самого Аргунского ущелья; оставя деревни Большую Атагу и Чах-Гери в том виде как их нашли, чтобы иметь лес для будущего построения укрепления в сей последней оттуда направясь к Гойтинскому лесу, прошли через оный с бою и уничтожили деревни Ахшпатой-Гойта, Чунгорой-юрт, Урус-Мартан, Чурик-Рошни, Хажи-Рошни и Гехи с их садами и также с значительными посевами кукурузы. А чтобы произвести большее моральное влияние на край, то они направлены были через гехинский лес к деревне Ачхой. Неприятель, отгадавши по решимости движения о сем последнем намерении, собрал все свои силы в гехинском лесу и в продолжение трех дней, устроив многочисленные завалы из срубов на реке Валерике, ожидал с нетерпением появления отряда и в полной надежде, противустав ему, воспрепятствовать дальнейшему движению. Но войска, одушевляемые примером храбрости и самоотвержения частных своих начальников при общем направлении их к одной цели, после упорного и кровопролитного боя, с помощью артиллерии, действовавшей отличным образом, взяли все завалы приступом и по грудам тел неприятельских проложили себе дорогу через это трудное дефиле. Затем неприятель не смел более уже показываться и в продолжение двух суток ничем более не занимался, как только подобранием тел убитых и раненых своих, число которых, по словам лазутчиков, чрезвычайно велико; одне надтеречные деревни, бежавшие в Чечню, потеряли убитыми 98 человек; Ахверды-Магома ранен в ногу. Сборище неприятельское состояло из мичиковцев, жителей Большой и Малой Чечни, бежавших надтеречных и всех сунженских деревень, с каждого двора по одному вооруженному человеку. После этого дела отряд, пришед на реку Натахы, провел там без малейшей тревоги почти двое суток, как для отдохновения своего, так и для успокоения раненых. Во время сей дневки последовало истребление деревни Ачхой и полей вокруг нее лежащих.

Обзор бедственного положения дел в Северном и Нагорном Дагестане в 1841 году с кратким очерком предшествовавших обстоятельств.

По мнению преданных нам дагестанцев, дела наши даже во время Кази-Муллы не были в таком опасном положении, в каком находятся теперь. Шамиль готовит себе новые средства, и новое убежище, гору Гуни, новый Кенигсштейн, укрепляют и свозят в аул Гуниб значительные запасы хлеба; по донесениям же, получаемым со всех сторон, туда перевозится имущество Шамиля. Устроение почти неприступного пункта для убежища главы шариата, в соседстве многочисленнейших и сомнительных своею преданностью племен Среднего и Южного Дагестана, Андалаля, Акуши, Цудахара, Казикумык, вольной Верхней Табасарани и горных магалов Каракайтага угрожает упорной и продолжительной борьбой, особенно когда весной для покорения пространства между Аварским и Кара-Койсу не будет обращено нами значительных сил (общий обзор о положении дел в Северном и Нагорном Дагестане от 19-го ноября). Если при начале мы не уничтожим замыслов возмутителя, то он будет иметь в руках своих такие средства и силы, какие не имел ни один глава шариата, ни даже Кази-Мулла. Покорность Казикумыка, Акуши и Цудахара слишком сомнительна, и, к сожалению, это сомнение подтверждается не одним доказательством. Теперь употребляются все усилия со стороны неприятеля к распространению всеобщего мятежа, к решительному вытеснению нас из гор, особенно к освобождению Аварии и Койсубу из-под нашей власти. Весной, когда откроются все тропинки, наступит время удобное для вторжения, они достигнут своей цели, если с нашей стороны не будет предпринято наступательных действий.

РГВИА ф. 13454, оп. 6, д. 287. Воззвание Шамиля к Карабулакскому народу. 1840 год

О доставленном Владикавказскому коменданту полковнику Широкову Карабулакским жителям Муллою Алхадировым письме присланном к нему от Шамиля на Арабском диалекте.

Стр. 1 …Командующему войсками на Кавказской Линии и Черномории господину Генерал-Лейтенанту Генерал-Адъютанту и кавалеру Граббе. Владикавказского коменданта Полковника Широкого. Рапорт.

Карабулакский житель деревни большой Яндарки из кумык мулла Мисост Илкандиров представил ко мне секретно бумагу присланную к нему от Шамиля на Арабском диалекте жителям означенной деревни почему отобранное в присутствии моем означенного муллы показание и вышеупомянутую бумагу Шамиля при сем для видимости Вашего Превосходительства почтеннейше представить честь имею, покорнейше прошу за таковую преданность нашему правительству муллу Мисоста Илкандирова не оставить наградить хотя подарком с состоящими из почетных суконных кафтанов или вместо оного сукном с прибором сколько потребно для азиятского костюма, дабы таковая столь лестная для него награда могла подействовать примером и на будущее время, при чем не из лишним с чистого присовокупить к сему, что мною перевод с вышеупомянутой бумаги Шамиля и копия с показания представленное с сим вместе Гг. Генерал-Лейтенанту Голофееву Начальнику Корпусного Штаба и Генерал Майору Лабынцову. Полковник Широков.

Стр. 3 …1840 года Апреля 8 дня житель деревни большой Яндырки из Кумык Мулла Мисост Илкандиров спрашиван и показал нижеследующее.

Сего лица 6 числа житель одной деревни со мною Карабулак Элимурза Даурбеков; привез ко мне бумагу от Шамиля в полночь один, разбудил меня вызвал на двор и отдал оную мне, говорит что эту бумагу непременно надо прочесть всему аулу, и поутру он собрав весь аул и в кругу я прочел им, которые необращая на это внимание сказали что пусть прежде войск Русских прогонит и тогда уже мы можем исполнить секретно сию бумагу Владикавказскому Коменданту, которая сего же числа доставлена мною к нему, что показал по самой сущей справедливости в том и подписуюсь. Полковник Широков.

Стр. 4 …Господину Войсковому Старшине и кавалеру Соколову. 14 Апреля 1840 года. №608.

По приказанию Г-на Начальника Штаба имею честь препроводить к Вашему Высокоблагородию воззвание, которое покорнейше прошу перевести на Русский язык и доставить в здешний Генеральный Штаб.

Стр. 5 …Перевод с Арабского. По воле предводителя правоверных мусульман имама Шамуиля — от сподвижника его Магомета ради веры и отечества умельца, и прочих таковых лиц и Духовенства, ко всему Андреевскому обществу, особенно Кадию ихнему Мисосту, пожелав неограниченных благ получить от Бога и вспомоществование.

Затем уведомляем вас, что мы решительно идем к вам с Божиею Силою подать вам помощь; и в след за нами идет с войсками сим предводитель имам Шамуил, то вы должны быть с нами за одно решительно уповая на Бога, Как о том подробно расскажет посланный к вам брат наш Ельмурза, представьте своих аманатов подобно прочих народов с оными явившихся, тогда вы будете благополучны и пощежены как податель сей; — мы от вас ничего не желаем кроме избавления вас от самих из рук неверных. Ежели вы добровольно к нам ниявитесь, тогда мы принуждены будем сами к вам прийти и с поруганием обидеть вас и унизить, от прочих недоводя себя до того, Как единоверцы братьи присоединится к нам и действовать правоверным мусульманам страдать за веру Божью, тогда Вы избавляетесь от таких Его наказаний и взыскании в будущей жизни; Приложенные две печати принадлежат каким-то Магометанам, фамилии коих на печатях их не имеется. Переводчик Войсковой Старшина.

Стр. 6 …Рапорт Генерал-Лейтенанту Галофееву. От Начальника Штаба. 25 апреля 1840 года. №649. Ставрополь.

По приказанию Господина Командующего войсками имею честь при сем представить Вашему Превосходительству рапорт Владикавказского Коменданта Полковника Широкова, от 8-го Апреля, №36, с показанием жителя деревни большой Яндырки Муллы Мисоста Илкандарова и с переводным воззванием Шамиля.

Из этих бумаг Ваше Превосходительство усмотрите поступок означенного муллы, свидетельствующий о преданности его нашему Правительству.

Музей города Санкт-Петербург (Петропавловская крепость). Шифр: Шк. 5, п. 17, п. 4.; VIII-A-6640

Литография пером: Секира Шамиля отбитая при ауле Кутиши 15-го Октября 1846 года, постоянно носимая за лжеимамом и неотлучно находившаяся в палатке его, во время похода, и в комнате, во время пребывания на месте. При присяге Шамилю, секира эта прикладывалась к шее присягающего и часто служила, в его присутствии, орудием наказания или мести».

«Чечня». Иванов И. «Москвитянин» №19—20, 1851 год

(Статья эта составлена мною из верных сведений, сообщенных мне К. Ф-н.)

Стр. 172 …Если есть в мире страна, которая может в настоящее время похвалиться разнородностью племен, разъединенных между собою нравами, обычаями, языком и т. п., то это, без всякого сомнения, один только Кавказ. Но край этот, приобретший себе громкую известность еще в самые отдаленные времена древности и постоянно обращавший на себя внимание любознательные людей, старавшихся изучить его разнообразие, остается мало исследованным, а в некоторых местах почти совершенно неизвестным, особенно в тех, где обитают беспокойные горские племена, между которыми племя Чеченское, по своему фанатизму и беспредельному своеволию, играет важную роль. Это племя, славившееся издавна своими набегами и разбоями и щеголяющее теперь удальством, скрывается в неприступных местах, защищенных самою природою. Земли, которые оно населяло назад тому несколько лет и в настоящее время, известны под именем Чечни.

Пределами Чечни, взятой вместе с принадлежащими к ней обществами, служат: на Севере река Терек от Липовского поста вниз по течению до впадения в него Сунжи и немного далее к Амир-Аджи-юртовскому укреплению; на Востоке владения Кумыков, до крепости Внезапной, потом река Акташа или Камбулат, отделяющая ее от Лезгинского племени Салатау; на кряж Дагестанских гор, известных под названиями Нахчилам, Тансутадаг и другими, разъединяющими Чечню от Лезгинских обществ Гумбет, Анди, Чарбили, Чамалал и Анкратль — и земля Хевсуров; на Западе земли Ингушских племен Цори, Галгай, Галаш и Карабулак, — естественного же предела между Чечнею в этими последними двумя племенами не определено: одни считают границею реку Ассу, а другие Фортангу, — далее река Сунжа от Аула Самишки до Плиева, а от сего последнего идеть почти прямая линия до Липовского поста.

Чечня, заключенная в этих пределах, усеянная почти совершенно вся, кроме только северной своей части, высокими горами, покрытыми густым, вековым лесом, взрытая пропастями и оврагами, представляет глазам наблюдателя величественную картину, — дикую местность, особенно, как говорить, в южной стороне, близ гор Сулой-Лама, Нахчи-лама и Тансута-Дага, замечательных по своей возвышенности в неприступности. В воде, как и в горах, Чечня также не имеет недостатка. Она изрезана на всем своем пространстве множеством рек в ручьев, шумно стремящихся по большей части в ущельях с Юга на Север. Между реками замечательны:

Терек, составляющий Северную границу, протекает около ста верст, начиная от станицы Галюгаевской до Амир-аджи-юрта. На этом пространстве, с наступлением жаров, от половины Мая до конца Июля, Терек от таяния в горах снега представляет разительное явление; воды его стремятся с такою быстротою, что уносят деревья и ворочают огромные камни; шум от волн его слышится за несколько верст. Прежде, когда в было чрез него устроено мостов, на этом месте всякое сообщение прекращалось. Против сильного напора вод его не только экипажи, даже тяжело нагруженные арбы и артиллерийские повозки не могли устаивать и постоянно были опрокидываемы. Опасность при переправе увеличивается еще от неровности русла, изрытого быстрым течением; самые отважные обитатели Чечни не осмеливаются в это время пускаться чрез реку.

Сунжа течет по Чечне от Плиева аула на В. С. В. почти с такою же быстротою, как и Терек, до самого слияния своего с ним у Брагунского поста. Она принимает множество горных речек, из которых более известны следующие. Асса, по выходе из ущелья Гуро в Хевсурии протекает по землям Галгаев, Галашевцев и Карабулаков до впадения своего близ Закат-юрта, составляя, как думают некоторые, западную границу Чечни. Эта речка, во время лета, быстрым течением своим наносит очень часто большой вред горским племенам, обитающим по течению ее, унося у них множество скота, единственное богатство горца. Фортанга берет свое начало в пределах Чечни, составляясь из нескольких речек, Гая, Мереджи и других, течет на С. В. С., потом, по принятии в себя притока Натыхой, на С. до впадения в Сунжу близ Ассы. Валарик течет на Север почти параллельно с Натыхоем и впадает в Сунжу у самого Закат-юртовского поста. Гехи, образуясь в горах, населенных Чеченским обществом Ахо, и приняв несколько ручьев, течет до впадения своего близ Алхан-юрта на Север. Рошин стремится в своем течении паралельно с Гехи. Мартан, или, как никоторые называют, Урус-Мартан составляется в земле Пшехоицев из небольших ручьев, течет на Севере до аула Урус, где приняв речку Тенги-инжу, продолжает стремиться по тому же самому направлению до впадения своего в Сунжу. Гонта вытекает из Северной части владений Кистов. Орошая прилегающие к ней с восточной стороны поляны, она приносит большую пользу Чеченцам-хлебопашцам, разливаясь во время весны по каналам и ручьям, которые после высыхают от жаров. Течение Гонты до самого впадения у аула Бугун-юрта довольно быстро.

Аргун, один из самых больших притоков Сунжи, берет свое начало в Северной части Хевсурии, образуясь из нескольких ручьев, вытекающих из ущелий Гуро, Иджа и Ардон и соединяющихся между собою на границах Чечни у деревини Шатиль, откуда Аргун течет несколько верст на Севере до аула Джерахо, потом поворачивает на Восток до Бочах-хо, принимая между этими двумя деревнями с обеих стороне множество горных притоков; далее принимает течение на Север до деревни Дачу-барзоя, где слившись с довольно большою и шумною рекою Шаро-Аргуном, продолжает катить свои быстрые воды в томе же самом направлении до впадения в Сунжу у деревни Дохен-нрзу.

Джалка, с притоком Бас, выходящим из горы Сулой-лама, течет до впадения своего на Севере. Халхалу, последний приток Сунжи пред впадением ее в Терек, немного менее Аргуна, выходит из Ичкерийских гор, течет на С. З. С. до укрепления Умахан-юрта. Халхалу принимает много горных ручьев и речек, из которых нам более известны Гумс с притоком Хумых и Мичик. Далее к Востоку по Чечне во владениях Ичкеринского общества протекают реки: Аксай, образующийся в горах Нехчиламских, напаяет гористую Ичкерию в направлении с Юга на Северо-Восток до укрепления Герзель-аула, у которого он вступает во владение Кумыков. За Аксаем текут в том же направлении реки Яман-су, Ярыксу и наконец Акташ, отделяющий Чечню от Лезгинского общества Салатау. Но кроме всех этих рек Чечня славится еще множеством горных источников и ключей, имеющих целебную силу, которые впрочем не пользуются между ее обитателями никаким уважением и остаются для нас мало известными.

В отношении климата и температуры положительно сказать ничего нельзя; вообще замечают, сообразуясь с местностию, что климате в Чечне должен быть здоровый, так как она вся, особенно в южных частях, покрыта высокими горами, на которых снег лежит в продолжении целого лета и тем умеряет жары; зимы бывают довольно суровы, но терпеливо, впрочем, переносятся обитателями Чечни. Чечня с принадлежащими к ней обществами Ахо, Пшехой, Кисты, Шаро, Шатой, Дженибутр, Шабузы, Ичкери, Аух, Мичик и Качколы разделяется в настоящее время на две части: на Большую и Малую Чечню, пределом между которыми служат р. Гонта и Сунжа от деревни Бутун-юрт до своего впадения в Терек. Племена и общества, живущие в Большой и Малой Чечне, кроме того подразделяются еще между собою на несколько других мелких обществ, нередко враждебных одно другому. Сверх того Чеченские племена в отношении к Русским носят следующая названия: мирных, непокорных, горных, и живущих на плоскости.

Чеченцы, поселенные на Тереке, живя вблизи Русских, начинают привыкать к гражданственности и составляют образованнейшую часть всей Чечни. Они управляются своими князьями, волю которых во всем и всегда готовы исполнять. Они содержат теперь кордоны на правом берегу Терека и безусловно отдают требуемые от них повинности; с единоплеменниками своими нередко вступают в бой, особенно когда пожелают следовать за Русскими войсками; вообще они отвыкли почти от удальства и готовы совершенно развить мирную, общественную жизнь в своих деревнях, если бы не опасались набегов со стороны враждебных им племен.

Другой роде мирных Чеченцев заселяет плоскости по обеим сторонам реки Сунжи и многих других речек, текущих с гор и впадающих в Сунжу или в Терек. Чеченцы эти состоят из племен Качкалых, Аух, частию Карабулак и собствено Чеченцев. Из деревень их более известны Аласхан-юрт, Уман-юрт, Шавдон, Аласхан, Наиб-верды, Кошкельды, Бахтой вблизи укрепления Герзель-аула, Тирасу, Карасу, Мискит, Алты-мурза-юрт, Ярыксу-аух, Акташ-аух, Кишен-аух, Юрт-аух и другие. Жители этих деревень, хотя также разделены в управлении между княжескими их родами, но слабо повинуются Правительству, потому что живут вблизи своих непокорных соотечественников; при малейшем удобном случае всегда стараются помогать в грабежах своим мятежным товарищам и очень часто занимаются разбоями и сами.

Из непокорных Чеченских племен, живущих большею частию в местах гористых, покрытых дремучим лесом, между скалами и глубокими оврагами, и отличающихся от прочих обществ своею ненавистию, жестокостию, грабежами, разбоями и убийствами, славятся более Мичик (Мичиковцы или Мичигизы) и Ичкери; остальные же роды Шаро, Кисты, Пшехой, Ахо, вообще, судя по рассказам, начинают против прежних лет ослабевать в своем безумном геройстве. Все эти общества, имея один язык, не различествуя в характерах, господствующих наклонностях, нравах, обычаях, законах и вере, без сомнения должны принадлежать к одному племени, известному под именем Чеченцев, на которых мы преимущественно обратим теперь свое внимание, и посмотрим, как они рассказывают о своем происхождении, о состоянии у них общества до появления Шамиля, о адатном суде и проч., и наконец о новом управлении и преобразованиях, сделанных Шамилем, в Чечне и о том, к чему именно клонятся фантастические замыслы этого человека, — предводителя разбойнических шаек.

По рассказам Чеченцев, богатая плоскость, простирающаяся от Северного склона Дагестанских гор до Сунжи, представляла прежде вид дремучего и непроходимого леса, в котором рыскали одни только дикие звери, не встречая нигде человеческого следа. На эту-то самую плоскость, назад тому не более двух столетий, спустилось с гор Ичкерии несколько горских семей из племени Нашхой, стесненных на своих прежних местах жительства, и следуя по течению вод, поселились в теперешней Чечне на плодородных полянах, выходящих местами во Аргуну, Шавдону и другим притокам Сунжи.

Земля, которую заняли Чеченцы, представляла все удобства, потребные для жизни, и полная девственных сил, всегда вознаграждала легкий труд человека. Юное общество, отделенное от прилегавших к нему владений вековыми лесами и быстрыми реками, неприметно росло и плодилось, не тревожимое ни Кабардинцами; ни Кумыками, ни Лезгинами, едва знавшими об его существовании. Одним словом, Чеченцы, первые обитатели этой пространной в плодородной земли, удовлетворявшей вполне требованиям их, пользовались и кормились ею, как Божьим даром, не имея совершенно никакого понятия о личной поземельной собственности. Земля у них, как вода и воздух, принадлежала всякому, в тот владел ею, кто хотел только ее обрабатывать.

Впоследствии, с размножением семей, Чеченцы также сохраняли главные черты своего первобытного общества, основанного не насилием, но возникшего, как бы случайно, из общего стечения взаимных выгод каждого. Право личной поземельной собственности у них не существовало и не существует почти до настоящего времени; но только при быстром увеличении народонаселения, они начали несколько ценить пахатные места и ограничили только общее право каждого владеть угодьями.

Предки теперешних Чеченцев, спускаясь с гор, селилась не единовременно и не на одних местах. Каждый новый пришлец выбирал себе место отдельно от прочих, и, поселясь с своею семьею, обработывал прилежавшую к нему землю. Семьи увеличиваясь, занимали более места, т. е. обработывали больший округ, наконец дошло до того, что две различные семьи, размножившиеся до несколько сот домов одного родства, съезжались с своими плугами на пашнях и должны были таким образом по необходимости положить границы между своими владениями: в одну сторону земля принадлежала одному родству, в другую — соседнему. Но земля, разделенная между этими маленькими племенами, или, как называют их в Чечне, Тохумами, не раздробилась на участки между членами их, а оставалась по прежнему общею нераздельною собственностью целого родства. Каждый год, когда настает время пахать, все родственники собираются на свои поля в делят их на столько равных дачь, сколько домов считается в Тохуме, потом уже жребий распределяет эти участки между ними. Получивший таким образом свой годовой участок делается полным его хозяином на целый год, обработывает его сам или отдает другому на известных условиях, или наконец оставляет необработанным, смотря по своему желанию.

Относительно мест, занятых лесами, у Чеченцев существует особое право, и они не разделяются между ними, потому что лес не считается народным богатством. Вообще лес, которому в Чечне не знают цены, так как его слишком много и никто не ощущал в нем недостатка, составляет общую нераздельную собственность. Каждый пришлец или туземец имеете полное право вырубить себе участок леса и поселиться на расчищенной им земле, и тогда приготовленное и возделанное его трудом место становится уже частною неотъемлемою собственностию. Таким точно образом сделали Чеченцы, из Сунженских и Теречных деревень бежавшие за Сунжу во время возмущения в 1840 году. Они, не нашедши порожних мест, вырубили для себя поляны в лесах и поселились на них.

Посмотрим теперь, какое имеют понятие Чеченцы о разделении народа на классы и об отношениях их между собою. Все принадлежавшие к Чеченскому племени выселенцы из Ичкерии с верховьев Аргуна составляют один общий класс вольных людей, без подразделений на Князей, Дворян и т. п. «Мы все Узденя», — говорят Чеченцы. Принимая слово Уздень (Ёзюдан — от себя) в собственном смысле, будет значить, что Чеченцы — люди, зависящие от самих себя. Но в массе народонаселения находится в Чечне немногочисленный класс личных рабов, образовавшийся из военнопленных. Класс этот ежедневно увеличивается вновь захваченными в набегах, и хотя состояние и тех и других рабов почти одинаково, но их различают: первых зовут лаями, вторых — иессирами; потому что судьба их еще не совсем определена: иессир может быть выкуплен и воротиться на родину; тогда как лай, забывший свое происхождение, без связей с отечеством своих предков, составляет неотъемлемую собственность своего господина. Положение лаев в Чечне есть то безусловное рабство, которое существовало в древнем мире. Раб считается не членом общества, а вещью своего господина, имеющего над ним неограниченную власть. Лай может быть продан, наказан, лишен жизни по воле своего владетеля; приобретенною собственностью пользуется до тех пор, пока господину не вздумается ее присвоить себе, потому что раб, труды его и вся жизнь принадлежать владельцу. Каковы бы ни были притеснения последнего, он не имеет права его покинуть и переселиться к другому. Случается впрочем иногда, что раб, страшась жестокого наказания, бежит от своего хозяина и просит защиты у какого-либо сильного или уважаемого человека. Этот принимает его в свой дом и делается заступником у господина, уговаривает последнего смягчить наказание или вперед поступать милостивее, и, получивши в том обещание, отпускает лая обратно к нему. Но защитник лая не может удерживать его при себе против воли хозяина, под опасением преследования за воровство. Не смотря на унижение, в котором находятся лаи, рабское происхождение не почитается постыдным. Дети отпущеника пользуются всеми правами вольных коренных Чеченцев. Сам отпущеник, со дня своей свободы, вступает тотчас в класс вольных и равен всем, но он, как человек одинокий, которого легко всегда обидеть, не может иметь ни веса, ни значения, потому что то и другое основано, как в Чечне, так и в Дагестане, на многочисленности родства, от того отпущенники, по большой части, воспользовавшись свободою, не покидают бывшего своего владельца, а берут в замужество одну из дочерей или родственниц его и населяются при нем, как члены его семейства. Чтобы отпустить раба на волю, надобно дать ему письменную отпускную, составленную Кадием, скрепленную им и двумя свидетелями. Когда же раб откупается, — должен быть сохранен тот же обряд. При чем откупные деньги вручаются Кадию, который передает их владельцу. Отпущеник зовется азатом.

Что же касается до общественного управления, то у Чеченцев, до Шамиля, — почти никакого не было. Если же до того замечено было в их действиях единство, то оно происходило естественно и случайно от одинаковых выгод, месте жительства и обычаев, но не было следствием какого-либо устроенного порядка. Каждый Тохум, каждая деревня управлялись отдельно, не вмешиваясь в дела соседей. Старший в роде выбирался обыкновенно в посредники или судьи в ссорах между родственниками. В больших деревнях, где жило несколько Тохумов, каждый выбирал своего старика, и ссоры уже разбирались всеми стариками вместе. Впрочем, круг их действий был очень ограничен и власть почти ничтожна. Кто желал — приходил к ним судиться, но кто хотел отыскивать лично свое право, преследовал сам врага и делал с ним расправу, минуя стариков; наконец решения их были не обязательны, в большой части случаев исполнения их зависели от воли тяжущихся. Суд стариков, лишенный всяких понудительных средств, не менее того однакоже был постоянно уважаем Чеченцами и сохранился до самого водворения Шамиля. Врожденное чувство некоторой подчиненности, как необходимое условие всякого общества, было оплотом, ограждавшим эту слабую гражданскую власть от разрушительных порывов духа необузданной вольницы полудикого народа. Чеченец, убегая всякого ограничения своей воли, как нестерпимой узды, невольно покорялся превосходству ума и опытности и часто исполнял добровольно приговор стариков, осудивших его.

Важные дела, касавшиеся до целой деревни, решались на мирских сходках, на которые сбегались все жители. Правиле же для этих народных собраний совершенно никаких не существовало. Приходил всякий, кто хотел, говорил, что знал: толкам, крику и шуму не было конца. Случалось часто, что спор кончался жестокой дракой; деревня вся делилась на две враждующие партии, и одержавшие верхе выгоняли безжалостно побежденных, которые шли селиться на новых местах. Вот еще как беспорядочно сзывался народ на эти чеченские вечи: кто-нибудь из жителей, задумавши потолковать о важном деле, влезал на кровлю мечети в оттуда сзывал народ, как муэззины призывают правоверных на молитву. Праздные сбегались на его голос, за ними поспешало все мужское народонаселение деревни, и таким образом на площади перед мечетью составлялась мирская сходка. Когда предложение, делаемое виновником собрания, не быдо достойно внимания, — толпа скоро расходилась, без негодования на нарушителя общественного покоя, потому что для Чеченца всякая новость, всякий шум занимательны, а сходить на площадь из пустяков для людей, проводящих целый день без дела, — ничего не значит. Суд по адату, о котором мы будем говорить после, и мирские сходки составляли долгое время в Чечне единственную основу всего общественного благоустройства. Впрочем, по преданиям стариков, однажды начал было вводиться новый порядок вещей, более сообразный с правилами устроенного общества, но как подчиненность высшей власти весьма ненавистна для Чеченца, то порядок этот не мог долго продолжаться. Причина же возникшего было благосостояния заключалась в следующем.

Горские выходцы, составившие теперь Чеченское племя, в первые времена своего поселения, спокойно обработывали свою землю, не тревожимые сильными соседями Кумыками и Кабардинцами, которые, если даже и знали об их существовании, то мало обращали внимания на горсть этих выходцев, рассеянных по лесам, не успевших еще ни обжиться, ни разбогатеть, — и не представлявших, следовательно, для хищнических набегов богатой приманки. Сами Чеченцы, чувствуя свою слабость, жили в то время смирно, не обижая никого, и как бы скрываясь в своих лесах. Те из них, которые выселились ближе к Кабардинцам, как напр. Урус-Мартанцы, или к Кумыкам, как наприм. Качкалыковцы и Мичиковцы добровольно даже отдавались под покровительство тамошних князей, чтобы обезопасить себя от притеснений; они платили им ежегодную легкую дань и считались их приверженцами, клиентами, по Кумыкскому выражению: «смотрящим народом». Князья не вмешивались в их управление, а только заступались иногда за них, когда они прибегали к защите.

Когда Чеченцы были бедны, пока народонаселение их, разбросанное по небольшим хуторам, не составляло еще порядочных общин, они были покойны и нетревожимы; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, — мирные дотоле соседи их превратились в неукротимых хищников. Набег в Чечню был пир для удалых наездников: добыча богатая и почти всегда верная, опасности — мало, потому что в Чечне народ, еще немногочисленный, жил, не зная ни единства, ни порядка. Когда отгоняли скот одной деревни, — жители соседних деревень редко подавали помощь первым, потому что каждая из них составляла совершенно отдельное общество, без родства и почти без связей с другими.

Долго страдали Чеченцы, не умея принять мер для своей защиты: богатство их привлекало хищников, слабость и беспорядок не давали им возможности успешно отражать нападения. Наконец они положила призвать к себе сильного и храброго князя и поручить ему восстановить порядок и защитить их от врагов. Таким образом поселилась в Чечне славная семья Князей Турловых, призванных из Гумбета. Турловы пришли с гор с многочисленною дружиною, всегда готовою идти за ними в битву и, по, первому приказанию, затушить семена бунта в неповиновения, могущие возникать в самой Чечне. Власть Турловых, основанная на выгодах самого народа, скоро окрепнула и принесла свои благодетельные плоды. Чеченцы, все равно подчиненные одному княжескому дому, получили впервые понятие о своем народном единстве; подлежа все одинакой службе, нося одинакие обязанности, они перестала чуждаться друг друга и начали составлять нечто целое, одноплеменное. Выезжал ли Князь на тревогу, жители окрестных деревень должны были следовать за ним, не ограничиваясь, как было прежде, одною защитою своей частной собственности. Чечня разбогатела и отдохнула под управлением своих Князей. Удалые наездники Кумыкские и Кабардинские, встречая в своих набегах сильный отпор, перестали гнаться за трудной и неверной добычей. Чеченцы, дотоле всегда ограбленные и притесненные, стали, в свою очередь, страшилищем своих соседей; воинственный дух их развился вместе с сознанием своей силы, и толпы смельчаков их для грабежа начали спускаться на Кумыкскую плоскость и за Терек.

Имя Турловых пользовалось общим уважением в Чечне; влияние их много способствовало к учреждению внутреннего порядка, но вся власть их основывалась лишь на добровольною согласии и на уважении к ним народа; она не имела законного основания, упроченного силою. Чеченцы призвали Турловых в эпоху бедствий и слабости, поэтому трудно было полагать, чтобы, по прошествии стеснений, шаткая, власть князей могла сохраниться навсегда в Чечне, чтобы чувство признательности к оказанным заслугам могло побороть в полудиком народе врожденное отвращение к подчиненности и любовь к необузданной личной свободе. Так и сбылось: народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития. В то самое время соседние племена быстро ослабевали и падали постепенно. Распри между сильными княжескими семьями, успехи русского оружие на Кавказе, изнеженность и порча нравов низводили первенствовавшие племена Кумыков и Кабардинцев на второстепенные места.

Лучшие наездники их, более уважаемые старики оставались или на поле битвы, или, покидая народное дело, переходили к Русским. Чеченцы перестали их бояться, время слабости для них прошло, наступила эпоха могущества и с нею вместе возник дух необузданной вольницы, временно укрощенный перенесенными бедствиями. Княжеская власть, которой они сами добровольно подчинились несколько десятилетий тому назад, показалась им тяжелым ярмом, когда они почувствовали себя в силах с успехом противиться своим врагам. Нужда миновалась, вместе с нею исчезли подчиненность и повиновение, оказываемый князьям, и Турловы, не находя более в Чечне ни уважения, ни послушания, к которому привыкли, покинули неблагодарных и переселились в Надсунжинские и Теречные Чеченские деревни, где долгое время еще пользовались правами, принадлежащими их роду. Правление Турловых, никогда почти не касавшееся внутреннего устройства, мало изменило Чеченцев в их граждаиском быту. По выходе, или лучше, по изгнании их, гражданственность представлялась в том же самом положении, как и в первые времена населения края; вся разница состояла в том, что там, где прежде дымился в лесу одинокий хуторок, раскидывался теперь огромный аул в несколько сот домов, большею частию одного родства. Круг связей общественных, по прежнему, не переступал границ родственных связей, однакоже стал обширнее, потому что Тохумы росли непомерно. Чтобы выразить одним словом тогдашнее положение Чечни, можно сказать, что все формы общественные остались неприкосновенными, один только размер общества изменился, с умножением его материальных сил.

Изображая общие черты гражданского устройства в Чечне, необходимо здесь сказать несколько слове о Чеченских Надсунжинских и Теречных деревнях, во многом несходствующих с описанным нами выше. Левый берег Сунжи и правый Терека, по которым до возмущения 1840 г. были расположен богатые Чеченские деревни, населенные Чеченцами, как полагают, после образования Большой и Малой Чечни, эти земли, заключеные между Тереком и Сунжею составляли издревле собственность Кабардинских князей, имевших там своя покосы. Выходцы Чеченские, селившись на земле, имевшей уже своих хозяев, должны были, по необходимости, заключать с ними условия и подчиняться известным правилам в отношении вознаграждений за землю, которою они пользовались. Кабардинские князья, в первые времена поселения их, довольствовались наложением легкой подати, — по мерке пшеницы с каждого дома, потому что сами жили слишком далеко оттуда в своих кабардинских аулах. Но впоследствии, когда Надсуженские и Надтеречные деревни размножились и разбогатели, многие из Кабардинских князей, покинув свои отцовские жилища, перешли туда на постоянное жительство и ввели в то время все разнообразные формы феодального устройства, существовавшего в Кабарде, в простой и односложный элемент Чеченского общества.

Мы не будем входить здесь в рассмотрение их гражданского быта, который почти во всем одинаков с порядком общественным, существующим у Кумыков, но скажем только, что власть князей в трех Чеченских деревнях, не бежавших за Сунжу в возмущение 1840 года (Старом-Юрте, Новом-Юрте и Брагунах), в настоящее время постоянно клонится к упадку, частию от влияния Русских, частию от того, что народ, разбогатевши и размножившись, начинает тяготиться податью, платимой князьям, которые ни в каком случае не могут оказать ему ни покровительства, ни защиты.

Замечательно еще, что в Чечне на управление не имело влияния магометанское духовенство, которому, по смыслу самого Корана, не только предоставлено высокое значение и почетное место в обществе, но даже и власть гражданская, дающая ему большое участие в управлении общественном: так как, по завещанию пророка, суд и расправа между правоверными должны быть всегда деланы по шариату, т. е. согласно правилам суда, изложенным в Коране на всевозможные случаи преступлений. Кому же, кроме мулл и ученых алимов, трудившихся всю жизнь над истолкованием часто темных и неопределенных изречений священной книги, должна принадлежать власть судная? Вот главная причина того величия и той важности, который постоянно имело духовенство во всех благоустроенных магометанских государствах. Стоя, во образованию, выше всех классов народа, к тому же, держа в руках всю судную власть, оно управляло произвольно умами легкомысленных мусульман, привыкших во всех делах своей жизни покоряться его превосходству. Так было везде, в Турции, Персии, в наших закавказских ханствах, и даже в Дагестане; но в Чечне, одной, может быть, из всех мусульманских земель, духовенство не пользовалось принадлежащим ему уважением до самого водворения Шамиля. Чеченцы всегда были плохими мусульманами, суд по шариату, слишком строгий по их правам, в редких случаях находил место, — обычай и самоуправство решали почти все дела, потому что в Чечне, как было сказано выше, не существовало никакого единства, никакого порядка. В подобном обществе власть духовенства, основанная на уважении к религии и на некотором гражданском порядке, не могла найти способной почвы, чтобы укорениться. Не поддержанное чувством своего достоинства, духовенство пришло в упадок в до водворения Шамиля было бедно и невежественно; во всей Чечне не было ни одного ученого алима; молодые люди, посвятившие себя изучению арабского языка (металимы), ходили воспитываться в Чиркей, в Акушу или Кази-Кумык. Знание грамоты было единственное преимущество, которое Чеченские муллы имели над своими прихожанами: оно доставляло им некоторое уважение в народе, потому что, как грамотные люди, они были необходимы при описи имения, при составлении духовных завещаний и других письменных документов. Вообще духовенство в Чечне не пользовалось никакими особыми правами и находилось в совершенной зависимости у мирян. Посвящения в духовное звание не существовало, каждая деревня выбирала себе какого-либо грамотея, знающего по-арабски, и назначала его своим муллою, так как церковнослужение в магометанской религии не требует особого приготовления, а состоит в одних только молитвах, известных каждому. Решение по шариату некоторых тяжб в составление письменных актов, суть главные обязанности в круг деятельности приходского муллы. В остальном, он по образу жизни ни чем в отличался от мирян. При ежегодном дележе земель, он получал участок наравне с прочими жителями, и, как все прочие, занимался хлебопашеством и торговлею. Особых доходов, предоставленных магометанскому духовенству, Чеченские муллы не получали до водворения власти Шамиля, хотя, по Корану, каждой мусульманин обязан вносить ежегодно в свою мечеть десятину годового жалованья и сотую часть своего стада. Сбор этот, называемый зекатом, обыкновенно делится муллою на три пая: один он берет себе, а остальные два должен раздать бедным, вдовам и сиротам. Кроме того торговцы должны жертвовать ежегодно в мечеть десятый процент с годичного приращения их капитала, состоит ли он в деньгах или товаре. Сбор этот, подобно зекату, делится муллою на несколько долей: одна из них принадлежит ему, а остальные должны быть розданы бедным. Но до настоящего времени обычай этих ежегодных приношений, подобно многим другим обрядам мухаммеданской религии, был слабо исполняем в Чечне, по общей холодности к вере; а если немногие из набожных стариков уделяли часть своих доходов, для вспомощесвования бедным, то редко вручали зекат свой муллам, во большею частию сама раздавала его нуждающимся.

В некоторых больших деревнях было несколько мечетей в несколько мулл; в таком случае один из них обыкновенно выбирался в Кадии; достоинство его не составляло какой-либо высшей степени в духовном звании и не давало ему никакой власти над прочими муллами. Кадий был ничто более, как доверенное духовное лицо, которому предоставлялось пред прочими муллами исключительное право разбирательства по шариату случающихся в его околотке тяжб, составление письменных актов и вообще все гражданские дела, в которых допущено было вмешательство духовенства. Муллы, жившие в округе, где находился Кадий, должны была ограничиться одним церковнослужением. Сбор зеката с денежных капиталов делался Кадием, который, отделивши часть, следующую бедным, мог все остальное взять себе, не уделяя ничего муллам. Впрочем Кадиев в Чечне было немного, потому что избрание их требовало от жителей единства, которое трудно было установить. Перейдем теперь к рассмотрению в Чечне суда, основанного на адате, и бросим предварительно взгляд на происхождение самого адата.

Адат есть суд, основанный на некоторых принятых правилах или законах, установленных обычаем и освященных давностию. Вот как Ичкеринские старики толкуют происхождение адатного суда. В прежние времена, говорят они, когда народ Чеченский был еще малочислен и жил в горах Ичкерии и по верховью Аргуна, все ссоры судились стариками; старики в то время были умные, жили долго, знали многое и всегда решали справедливо по своему уму, не руководствуясь никаким законом. Впоследствии, народ Чеченский размножился, в горах стало тесно и многие племена выселились па плоскость к Сунже и Тереку. Новые племена сохраняли сперва обычаи предков и по-прежнему слушались стариков; но вскоре сделались буйными, неповинными, и перестали почитать старшин. Наконец народу наскучил беспорядок, никто не мог решить дело по уму предков, старики были не разумнее молодых, потому что сами, пока держались на коне, проводили время в разбоях и не знали ничего, что было в старину. Все общим голосом положили отправить посольство в Нашхой, колыбель Чеченского народа, и спросить, как делалось прежде, какой был порядок у дедов, чтобы опять ввести его у себя. Нашхойские старики долго думали об этом, их затрудняла просьба Чеченцев не от того, чтобы они не знали преданий, но с тех пор, как выселились Чеченцы, многое переменилось и у них самих. До того времени Нашхоевцы не имели настоящей религии, не знали Божьего правосудия, а старики их всегда судили справедливо, по обычаям народа: но теперь они стали мусульманами; многое, что приказывает религия, несогласно с их обычаями; многое, что допущено обычаем, запрещается Кораном. Что делать? Старики думали, советывались и наконец решились согласовать народные обычаи с догматами Корана, в тех случаях, где это оказывалось возможно, не отнимая совершенно от народа его любимой, разгульной вольницы. От этого составились теперешние законы адата, для тех случаев, когда народ, по своему праву, по своим обычаям, не мог судиться так, как изложено в Коране; относительно наследственных дел, духовных завещаний и опек, Нашхойские старики определили разбираться по шариату, так как повелено Богом. С тех пор правила эти сохранились в преданиях и живут постоянно в народной памяти. Таким образом у Чеченцев введено было смешанное законодательство, составленное из двух противуположных начал: шариата, основанного на общих правилах нравственности и религии, и адата — на обычаях народа ребяческого и полудикого, у которого первый закон, единственный, краеугольный его гражданского устройства — есть право сильного. Отсюда произошло, что адат распространялся и усиливался всякий раз, когда шариат приходил в забвение, и наоборот, адат падал и был отменяем каждый раз, когда шариат находил себе ревностных проповедников и последователей.

В последнее время адате много потерпел от влияния Русской власти; с другой стороны вновь возникшее учение в Дагестане о мюридизме, совершенно изменившее прежнее условие общественной жизни, перешло и утвердилось в Чечне. В настоящее время прежний адат остался между Чеченцами только в одних надтеречных деревнях, Новом и Старом Юрте и Брагугунах и Чеченских деревнях, расположенных на Кумыкской плоскости, но и здесь он изменен влиянием Русских законов. Приступая к описанию законодательства у Чеченцев, чтобы составить об нем ясное понятие, надобно рассмотреть тот порядок в условиях общественной жизни, который существовал в Чечне еще до завоевания этого края Русскими и до утверждения там Шамилем новой организации. Поэтому мы примем здесь за основание положение общества в Ичкерии, в последнее время, до прибытия туда Шамиля, так как оно менее имело сношений с Русскими и следовательно сохранило вполне свои древние обычаи.

Гражданственность вообще у Горцев стоит еще на низкой степени образованности, почему в ней невозможно отыскать той определительности в правах, какая заметна у народов более образованных. Адат можно назвать первым звеном соединения человека и общество, переходом его от дикого состояния к общественной жизни. Человек, соединясь в общество, старается оградить себя от насилия, чувствует для этого необходимость условий и создает правила, на которых должна покоиться общественная жизнь; но правила эти, как и все, созданное человеком в состоянии его младенчества, неполны, слабы, и, по неимению письмен, существуют в одних лишь преданиях; а потому и исполнительной власти в адате почти даже не существует, штрафов и наказавший за преступления никаких нет, или положены весьма слабые. Вообще можно сказать, что адат нечто более, как посреднический суд, лишенный большею частью понудительных мер; исполнение решений зависит от доброй воли тяжущихся, в противном случае, если одна сторона находит решение для себя слишком невыгодным, адат пренебрегается. Тут последняя граница закона и гражданского порядка, и первый шаг к личному праву. Там, где закон бессилен, каждый получает обратно природное право мстить за обиду и наказывать своих врагов, и вот начало этого странного законодательства канлы (кровомщение), признанного у всех горских племен, как дополнительный устав личного права, помещенного в своде их преданий в гражданских постановлений.

Таким образом все личные обиды и важнейшие преступления, как-то: убийство, насилие, у горцев никогда не судятся. По недостатку порядка и правильной организации их общества, совершивший злодеяние имеете всегда возможность уйти от преследования; на основании этого адатом допущено, не только кровомщение на лица, сделавшие злодеяние, но и на их родственников. Канла вообще состоит в том, что родственник убитого должен убить убийцу или кого-либо из его родственников. Те, с своей стороны, опять должны отмстить за кровь кровью, и таким образом убийство продолжается бесконечно. От этого, после каждого убийства, между родственниками убитого и родственниками совершившего злодеяние, возникает право канлы или кровомщения, которое переходит потом даже от одного колена к другому.

Бывают, впрочем, случаи, в которых канла прекращается. Для этого лице, желающее примириться, против которого имеют канлы, отпущает себе волосы, и чрез знакомых просит противника о прощении. Если последние согласятся дать его, тогда желающего примириться приводят к нему в дом, в, в знак примирения, тот должен обрить ему голову. Примирившиеся почитаются после кровными братьями и клянутся на Коране быть верными друг другу. Впрочем иногда бывают примеры, что простивший, не смотря на примирение, убивает своего кровного брата. За кровь можно также откупаться, то есть лицо, на котором состоит канла, платит противнику известную сумму, за что тот при свидетелях должен дать клятву, что проследовать его не будет. В случае, если бы после того согласившийся простить за деньги убил откупившегося, то родственники могут заставить первого возвратить деньги или и иметь на него канлу.

Воровские дела у горцев подчинены также разбирательству адата. Ответчик, не опасаясь строгости закона, идет без сопротивления на суде, в надежде оправдаться, ибо в случае даже обвинения наказание заключается в одном лишь возвращении истцу украденного у него и небольшого штрафа, например, за воровство лошади, ответчик платит только шесть рублей, за воровство коровы — три рубли серебром. За похищение же, сделанное в доме, то есть в сакле, вор обязан заплатить истцу вдвое против того, что стоит пропажа. Вообще обряд суда по адату весьма прост. Противники, желая кончить дело, по адату выбирают, обыкновенно, в посредники или судьи для себя, одного или двух старшин. Старшины, для избежания лицеприятия, выбираться должны не из того колена или тохума, к которому принадлежат тяжущиеся, а непременно из другого. Старики выслушивают отдельно каждого из разбирающихся, и, выслушав, произносят приговор. Старикам за суд ничего не платится.

Для обвинения необходимо, чтобы истец представил с своей стороны одного или двух свидетелей. Свидетели должны быть совершеннолетие, мужеского пола и не из рабского сословия, лаев. В случае же, если бы истец не нашел свидетелей, то виновный оправдывается присягою на Коране. Сверх того должны присягнуть в его оправдание шесть посторонних лиц, по его выбору, но Чеченцы мало уважают присягу, и по адату, за ложное свидетельство не положено никаких наказаний, а потому присяга, хотя и пустой обряд, но в разбирательстве допускается для того, что в некоторых случаях, по неимению ясных доказательстве, дело решить было бы затруднительно.

Очные ставки не требуются при суде адатом, и свидетели или донощики, опасаясь мщения, обвиняют преступника в тайне. От этого часто бывает, что обвиняемый, по неведению, выбираете в число свидетелей, присяга которых должна оправдать его, и то лицо, которое его уличает, таким образом воровство открывается. Иногда случается, что один донощик имеет дело и разбирается с обвиняемым, и если старики приведенные им доказательства найдут основательными и достаточными к обвинению, то обиженный получает удовлетворение по приговору их, не быв призван на суд.

Стр. 190 …При решении адатом необходимое условие, чтобы судьи единогласно положили приговор; в случае же разногласия между стариками, тяжущиеся стороны выбирают других судей. Если из тяжущихся кто-либо остается недовольным приговором и не хочет выполнить возложенных на него условий, то тогда он имеет дело не только с противником, но и с свидетелями и стариками, находившимися на суде, и те обязаны уже принудить его к исполнению. Впрочем обвиненному предоставлено также право и в этом случае выбирать других судей. Иногда бывает, — так как в адате исполнительной власти не существует, — что обиженный не в состоянии принудить своего противника разбираться с ним. В этом отношении, по адату, предоставляется обиженному во всякое время украсть у своего врага лошадь или какую-либо вещь, и таким образом, заставив противника разбираться с собою, он представляет украденные им вещи старикам, которые, оценив их, отдают обиженному ту часть, на которую он имел право, а остальные возвращают хозяину.

Подобное право предоставлено адатом слабому при тяжбе с сильным, так как обидчиком очень часто бывает лицо, пользующееся в обществе весом и старики не в состоянии принудить его к исполнению приговора; в этом случае обиженный, собрав свое имущество, удаляется в другую деревню, в которой есть больше его родственников, и с помощию их старается украсть у своего обидчика лошадь, оружие или какую-либо вещь, чтобы заставить этим врага невольно исполнить приговор. Вот обычаи, на которых основано в Чечне разбирательство дел между частными лицами. Взглянем теперь на их семейные отношения и на некоторые обряды. В Чечне не существует ни одного закона, определяющего или ограждающего власть отца над детьми. Пока дети малолетны, пока не могут сопротивляться насилию, они в беспредельной зависимости у отца; но как скоро подросли и начали владеть оружием, право сильного становится их законом. Все они считаются членами одного семейства и перед судом адата пользуются одними правами наравне с отцом. Канла также может быть между отцом и детьми, и не редко случались примеры, что если отец убивал одного из своих сыновей, то остальные мстили отцу.

На домашнее имущество отец и сыновья имеют одинаковое право. Последние могут во всякое время заставить первого разделить между ними имущество, в котором им адатом предоставляется одинаковая доля с отцом. От этого у Чеченцев бывают странные случаи, например: один отец, имея шестерых взрослых сыновей, задумал взять другую жену; сыновья, узнавши об этом намерении, потребовали от него сначала раздела, потому, говорили они, что было бы не справедливо дать, по смерти его, равную часть из наследства детям второй жены, так как теперешнее имение нажито их трудами. Отец должен был согласиться. Разделив имение с своими сыновьями, он взял другую жену, от которой имел в последствии семерых детей. По смерти отца сыновья от первой жены вступили в спор с детьми второй и требовали, чтобы отцовское наследство было разделено поровну между всеми. Дело разбиралось по адату, и старики оправдали первых. Таким образом остальное имущество было разделено на тринадцать частей, и каждый из детей от второй жены получил только тринадцатую долю той части имения, которая досталась отцу их после первого раздела.

За сыновнее неповиновение отец вознагражден беспредельною покорностию дочерей, пока они находятся в его доме. Он содержит их, как знает, и выдает замуж за кого хочет. Дочерям не предоставлено адатом никакого права в дележе отцовского имения, потому что дочь и дети ее не отвечают за совершенное отцем или братьями убийство. Если по смерти отца остаются незамужние дочери, то старший брат или ближайший родственник обязан содержать их и выдать замуж. Вообще адат не предоставляет женщине никакой собственности, кроме только одного калыма или кебина, получаемого от мужа, и женихового подарка, делаемого обыкновенно во время сговора или сватовства следующим образом:

Когда отец согласится засватать дочь свою, — жених подносит девушке подарок, состоящий из шелкового головного платка и десяти рублей серебром. После этого жених получаете право видеться се своей невестой втайне, но если они встретятся в гостях или вообще при людях, приличие требует, чтобы они не говорили друг с другом, и невеста должна отвернуться от своего жениха, так, чтобы он не мог видеть ее лица. Жениху предоставляется также право оставить невесту, или, как говорится, отпустить ее, то есть дозволить ей выдти за другого, но сама собою, сговоренная девушка не можете отойти от жениха, — она должна смиренно ждать, пока он согласится освободить ее, т. е. заплатить калым. Между сговорами и женитьбой проходит часто несколько лет, иногда от того, что жених не имеет чем заплатить калыма, а иногда, рассердясь за что-либо на девушку, он не отпущает ее нарочно и, наконец, сам женится на другой.

Мы сказали выше, что отец имеет полное право засватать свою дочь, за кого хочет; но есть обычай, по которому можно получить девушку от брата. Если брат во время пирушки согласится выпить за здоровье своей сестры с кем-либо из присутвующих и тут же примет от него какой-нибудь подарок, сестра его, значит, засватана, и он обязан принудить отца выдать ее за своего приятеля. В противном случае, отдаривший брата преследует его, как за кровную обиду. Впрочем, подобное сватовство редко встречается и принадлежит к отчаянным попыткам искателей, которые не надеются обыкновенным путем получить руку девушки. Сюда же должно отнести еще следующий, довольно странный, обычай, существующий у Чеченцев. Молодой человеке сговаривается с некоторыми своими приятелями похитить девушку и силою привести ее в свой дом. Для этого они в избранное время нападают на нее, и, не смотря на сопротивление, на драку, возникающую с родственниками, увозят ее в дом влюбленного. Потом запирают их вдвоем и караулят у дверей до тех поре, пока влюбленный позовет их в комнату. Тогда девушка при них объявляет, хочет ли она воротиться в дом родителей или оставаться у него; обыкновенно необходимость заставляет ее выбирать последнее, и она, с этого времени, становится его законною женою.

Отец невесты, по получении от жениха калыма, обязан его передать вполне своей дочери, в то время, когда она выходит замуж. Калым и подарок жениха составляют неприкосновенную собственность замужней женщины. Муж, без согласия жены, не имеете никакого права распоряжаться ими, а если бы вздумал силою вынудить у своей супруги калым или подарок, то она может прибегнуть к родственникам и просить у них защиты. Во всем остальном жена подчинена мужу, как лай своему господину. Она должна работать на него, сносить безропотно наказание и во всем стараться оказывать ему раболепное уважение. Жена не имеете даже права сидеть в присутствии своего мужа и вместе с ним разделять трапезу. Подобное положение женщины обыкновенно в необразованном, полудиком обществе, где физическая сила преимущественно признается законным правом, а потому можно удивляться, что в Чечне женщина, не смотря на рабство, в котором находятся, пользуется, однако, некоторыми правами и ограждается несколько обычаем от беспредельного самовластия мужчины. Например: муж ни в каком случае не может лишить жизни своей жены, даже и тогда, если он убеждается в ее неверности; обычаем предоставляется ему только право согнать ее со двора, откусив зубами нос. Жена может во всякое время развестись с мужем, но в таком случае, при выходе из дому, она должна оставить ему свой калым и все находящееся у ней имущество. Если же, напротив, муж первый требует развода, то он должен отпустить жену с калымом и со всем ей принадлежащим.

Мать над детьми не имеете никакой власти и едва только пользуется тем уважением, которое сама природа вложила в человека к виновнице его существования. Относительно порядка и взаимных прав родственников, в Чечне определено руководствоваться одними законами шариата, но и здесь древний Чеченский обычай очень часто заменяет поведения Корана, и адате действует вместе с шариатом, отвергая частию определения последнего. От того в Чечне происходит смешанное законодательство, которое, смотря по воле тяжущихся, опирается то на адате, то на шариат. Естественное право сыновей делить между собою поровну отцовское имение, признано одинаково по адату и шариату, но состояние дочерей определяется ими различно. Адат совершенно устраняете их от дележа имения; по шариату, напротив, дочь получаете третью долю из наследства, достающегося брату. Впрочем, надобно заметить, что незамужняя сестра поступает, обыкновенно, по смерти отца на попечение старшего брата или дяди, которые обязаны содержать ее до замужества и составить приданное. Если отец, умирая, не оставил после себе сыновей, имение делится на две равные части; одна половина отдается дочери, другая — ближайшему родственнику; когда несколько дочерей, — имение делится на три доли: две принадлежат дочерям, а третья отходить к родственнику.

Закон о порядке наследства в одной нисходящей линии у Чеченцев не соблюдается. По неимению прямых наследников, имущество сына переходить к отцу, предпочтительнее пред братьями и племянниками; точно также дядя во многом предпочитается двоюродным братьям. Это постановление, естественно, должно быть в обществе, в котором не существует отцовской власти над взрослыми сыновьями и в котором отец считается равным с ними. В Чечне, где почти нет понятия о личной недвижимой собственности, домашнее имущество, временно приобретенное трудом каждого из членов семьи, должно поровну делиться между ними, потому что каждый, не исключая самого отца, одинаково участвовал в приобретении. Еще до сих пор право собственности в понятии Чеченцев не имеет положительного основания: оно считается не более, как личным трудом, и потому не удивительно, что отец, обязанный во всякое время, по требованию сыновей, делить с ними свой дом, получает по смерти одного из них право наследовать его имуществом, предпочтительно пред другими членами семейства. Жена не наследует мужу, но должна выйти за его ближайшего родственника, если он пожелает ее взять, в противном случае, она получает только четвертую долю из мужнего имущества и приобретает тогда полное право располагать собою. По смерти жены, муж ни в каком случае не становится ее наследником; принесенный ею калым, подарок жениха и другое, могущее быть приобретенным ею имущество делится между детьми ее, соблюдая те же самые правила, как при дележе отцовского имения, то есть, чтобы доля сестры составляла третью часть братнего наследства. Если же жена бездетна, имущество ее возвращается в родительский дом или переходит к ближайшим ее родственникам.

По не имению прямых наследников, к которым, по Чеченскому обычаю, должно причислить отца, имение покойного переходит в боковые линии, к родным братьям предпочтительно племянников, к племянникам, предпочтительно дядей и к дядям, предпочтительно двоюродных братьев. Есть, сверх того, обычай, на основании которого постороннее лицо заменяет всех прямых наследников, например: хозяин наследует после своего кунака (гостя) умершего в его доме всеми вещами, которые при нем находились, как-то платьем, оружием, хотя бы у гостя были дети, отец или разные братья. Понятие о гостеприимстве служит основанием этому обычаю у всех вообще Горцев. Куначество считается наравне с родством, а потому хозяин, наследовавший имуществом своего гостя, обязан также принять на себя его канлы, точно так, как и прочие родственники.

Долги, оставшиеся после умершего, должны быть уплочены из имения его, прежде раздела между наследниками, если между ими и заимодавцами не существуете особой сделки. В случае, если бы заимодавец объявил претензию, когда имение уже разделено, тогда долг разделяется поровну между всеми наследниками мужеского пола. Но для того, чтобы претензия была действительна, они обязаны представить письменный документ, засвидетельствованный и скрепленный Кадием. Кадий по этому же документу обязан удовлетворить заимодавца из имения должника.

Когда умирающий человек — одинокий, без родства, ему представляется право завещать свое имение, кому он пожелаете. Это единственный случай, в котором духовное завещание покойника имеет полную силу. Когда же у него есть родственники, он не может, ни под каким предлогом, устранить их от законного наследства. Пожертвование в мечеть и на богоугодные дела дозволяется, но в таком только случае, если они не превышают третьей части имения. Составление духовных завещаний, как дело, требующее грамотного и добросовестного человека, принадлежите духовным лицам — Кадию или Мулле. Желающий передать свою последнюю волю призывает Кадия и двух посторонних лиц, при которых Кадий пишет духовное завещание со слов объявителя и скрепляет действительность завещания своею печатию вместе с свидетелями. Составленная таким образом духовная хранится у завещателя и по смерти его получает законную силу.

Ввод во владение наследников производится также духовными лицами. Кадий, по объявлении ему о смерти одного из его прихожан, обязан тотчас составить подробную опись всему имению умершего и пещись о его сохранении до окончательного раздела между наследниками, которым он сдает имущество по составленной описи. Исполнение в точности воли умершего, когда оно не противно существующим законам, возложено по обычаям на Кадия. Назначение душеприкащиков особою волею покойника допускается тогда только, если Чеченец умрет на чужой стороне или посреди неверных.

В случае, когда наследники малолетны, над имением учреждается опека, которая принадлежит преимущественно ближайшему родственнику, дяде или старшему брату, а за неимением их Кадию. Опекуну не предоставляется никакой доли из доходов имения, зато он не обязан представлять отчетов в своих расходах, лишь бы только имение сохранено было им в том виде, как оно принято по описи от Кадия, и лишь бы питомец содержан был прилично своему состоянию. Если родственники заметят недобросовестные действия опекуна, растрату собственности или дурное обращение с наследником, то они имеют право жаловаться об этом Кадию, который разбирает дело, и, если найдете опекуна виновным, сменяет его и присуждаем пополнить растраченную собственность малолетнего из своего имения.

Чеченец делается совершеннолетним в 15 лет; тогда над ним оканчивается опека и опекун в присутствии Кадия и родственников сдает имение своему бывшему питомцу, согласно той описи, по которой сам принимал; чего при этом не достанет, он обязан пополнить из своего. Женщины к опеке не допускаются. Если в опеке состоите несколько братьев, и если старший из них совершеннолетен, то может требовать выдела своей части. Для этого он обращается к Кадию, который, с двумя или тремя свидетелями, разделив на равные части все имение, кидает жребий, и та часть, которая придется на долю старшего брата, поступает в его собственность.

Изображая Чеченское общество до появления Шамиля, мы упомянули прежде, что возникшее в Дагестане новое учение о мюридизме имело сильное влияние на общественную жизнь Чеченца. Теперь мы рассмотрим, в чем именно заключаются перемены, произведенные в Чечне мюридизмом и мюридами, главою которых считается Шамиль. В начале 1840 года, Чеченцы взбунтовались и призвали к себе Шамиля. Постигая хорошо народ, с которым он имел дело, зная дух непостоянства и своеволия — отличительные черты в характере Чеченца, Шамиль не вдруг решился приехать к ним. Он, после продолжительных переговоров, прибыл в Урус-Мартан и наконец согласился принять управление над Чечнею, но только с условием, чтобы Чеченцы дали ему прежде присягу в строгости исполнять все издаваемые им законы и постановления.

Из обстоятельств, более всего споспешествовавших Шамилю к утверждению власти в Чечне, было возмущение Надтеречных и Сунжинских деревень против Русских. Возмутители, страшась наказания, искали спасения в лесах и по необходимости должны были покориться власти одного человека, а человеком этим у Чеченцев был Шамиль. В след за этим последовало движение наших войск и разорение некоторых аулов. Чеченцы, гонимые с одного места на другое, боясь наказания за непокорность, начали уже искать спасения в благоразумии и воле человека, которого избрали своим начальником. Шамиль пользовался случаем, он утешал их сладкою надеждою в будущем, представлял разорение аулов их нашими войсками бедствием временным, скоропроходящим, и возбуждал в них религиозный фанатизм, который всегда легко возбудить в невежественном народе, особенно когда он находится в критическом положении. Таким образом власть Шамиля принимала формы более правильные и положительные. Заметим еще здесь, что Шамиль, приобретя однажды силу, не терял ее уже после, но напротив каждый случай, всякое ничтожное обстоятельство служили ему предлогом к утверждению владычества, и он так искусно наложил на Чеченцев оковы, что им освободиться после сделалось уже невозможно.

Первым действием Шамиля, по прибытии в Урус-Мартан, было потребовать аманатов из тех семейств, которые имели наиболее влияния в народе. После он начал вербовать в мюриды к себе и своим сообщникам лучшее юношество. Этими мерами он привязал к себе главные чеченские семейства. Каждый, вступивший в мюриды к Шамилю, к Ахверды-Магоми, Шуаиб-Мулле и другим лицам, приближенным к основателю мюридизма, приносил на коране присягу слепо и свято исполнять все приказания, какого бы рода они ни были. Мюрид обязывался поднять даже руку на родного брата, если бы потребовал того начальник. Таким образом мюриды составили, как бы, особый орден, исполнявший волю одного только человека, забывая для него самые узы родства. Такой строгий устав мюридизма послужил Шамилю главным орудием к распространению власти и дал ему средство употреблять мюридов к истреблению опасных для него людей. Мюрид, совершивший, по приказанию своего начальника, несколько убийств, возбуждал против себя врагов, а чтобы избавиться от них, он, по необходимости, должен был с своим семейством и родственниками поступить в слепые приверженцы к Шамилю. Так как по обычаю, существовавшему прежде у Чеченцев, между семейством мюрида, совершившего злодеяние, и между родственниками убитого возникало кровомщение, то Шамиль постоянно старался побуждать молодых людей к убийствам, чтобы чрез то привязать их к себе.

Шамиль, приобретя посредством мюридов влияние в Чечне, начал помышлять об упрочении там своей власти. Чтобы обуздать вольницу дикого народа, он нашел нужным уничтожить адат, потворствующий слабостию своих постановлений буйным страстям Чеченцев, и вместо адата предписал судить все преступления по шариату. Духовенство получило с этого времени значительную силу и вес. Шамиль поручил ему также воспитание юношества, учредив в разных местах при мечетях школы для того, чтобы наставники, выбираемые всегда из преданных ему людей, внушали молодому Чеченскому племени привязанность и любовь к своему начальнику.

Шамиль в непродолжительном времени ввел в Чечне новую администрацию, положил основание правильному образованию войска и издал свод новых постановлений, незнакомых до того времени Чеченцам.

В настоящее время Чечня разделяется на три участка: Мичиковский, большую и малую Чечню. Каждый из этих участков имеет своего особого начальника, который соединяет в своем лице военную и гражданскую власть. Начальник этот называется Наибом. При Наибе, для разбирательства гражданских дел, постоянно находится Кадий. Наибство делится на округи, которые управляются Мазунами; при Мазуне, для разбирательства дел, находится мулла. Кроме того мулла находится в каждой деревне для разбирательства словесных тяжб. Муллы эти составляют первую инстанцию судебной власти. Рассмотренные ими дела поступают потом на решение к Мазуну, а в важных случаях Мазун представляете их на рассмотрение и решение Наибу. Для решения же деле, касающихся общественного управления и верховного суда, Шамиль, по предложению Джелал-Эддина, учредил в 1841 году совет Диван-Хан, в котором присутствуют люди духовного звания, известные своею ученостию и преданностию к мюридизму. Учреждение этого совета происходило в прежде бывшем главном местопребывании Шамиля, Даргах, изятых в 1845 году князем М. С. Воронцовым. Для приведения в исполнение приказаний и распоряжений Наибов, при каждом из них находится постоянная стража, составленная из мюридов; число людей в этой страже бывает не одинаково и простирается от ста до двухсот и даже трехсот человеке. При Мазуне вместо мюридов находятся мартазски, которые набираются из десяти семейств по одному. Марстазски составляют отборную конницу, действующую всегда отдельно от прочих войск, под командою своего Мазуна. Наибы обязаны давать войска по первому востребованию Шамиля. Каждое семейство должно выставить одного вооруженного пешим или конным, по назначению, сделанному Наибом, и снабдить их нужным провиантом. Над этими людьми назначены десятники, сотенные и пятисотенные начальники.

Сбор больших партий производится обыкновенно следующим образом: Наиб отправляет мюридов к мазунам с приказанием о сборе войска и о заготовлении на известное число дней провианта. Мазуны с своей стороны рассылают мартазсков к сотенным начальникам, а сотенные обязаны уже, собрав свою сотню, являться с нею на сборный пункт, где над собравшеюся партиею принимает командование Наиб. О заготовлении же провианта мартазск обращается к бегсулам или десятиикам, на обязанности которых лежит наблюдение за исправным отбыванием повинностей. После того мазун собирает своих мартазсков, и явившись с ними к Наибу, командует ими в продолжении похода, по усмотрению Наиба. В отсутствии мазуна место его занимает один из мартазсков. Иногда Наибы не довольствуются сбором с каждого семейства по одному человеку, но приказывают выходить всем, кто только в состоянии носить оружие, под опасением, за неисполнение, строгого наказания.

Преступившие военные законы предаются суду, по усмотрению мазунов. Если преступление не столь важно и виновный не заслуживает смертной казни, то приговор произносит сам мазун, исполняя свое решение — чрез мартазсков. Важное же преступление, по рассмотрении мазуном, поступает на решение к Наибу, который, при разбирательстве вообще военных преступлений, обязан руководствоваться особыми законами, изданными на этот предмет Шамилем. По этим законам, за побег к неприятелю и измену определена смертная казнь, но кроме виновника, который заочно присуждается к казни, за него отвечают еще десять поручителей, обязанных заплатить пени 50 руб. сер. Для чего в Чечне все мужеское народонаселение совершеннолетних людей разделено на десятки; зачисленные в них составляют круговую поруку и обязаны наблюдать за поступками один другого. За изменническое сношение, как-то шпионство, полагается также смертная казнь. Всякое сношение с, племенами, покорными Русскому правительству, хотя бы и торговое, строго воспрещается; провинившегося в этом сажают в яму, подвергая телесному наказанию. За ослушание и неповиновение к старшему мера наказания зависит от важности обстоятельств и времени, в которое оно было оказано, так например: во время похода или битвы ослушание очень часто наказывалось смертию; в других же менее важных случаях преступник подвергается обыкновенно телесному наказанию. За неявку на службу наказание состоит в посажении виновного в яму на несколько дней, или в палочных ударах.

За храбрость и общественные заслуги Шамилем установлены особые ордена, заключающиеся в медалях. Наибы Шуаиб-Мулла и Улубей за подвиги свои в 1842 году получили знак в виде звезды, с надписью: «нет силы, нет крепости, кроме единого Бога». Сверх того Шамилем учреждены еще денежные награды и подарки.

На содержание мартазсков, духовенства, мечетей, бедных, вдов и сирот Шамилем указаны особые доходы, заключающиеся в следующем: а) зекат или десятая часть с доходов имения; b) хомус, пятая часть со всей добычи, сюда принадлежат и пленные, и с) бойтиу-мом — штрафных деньгах, взыскиваемых за разные преступления, и имуществе, оставшемся по смерти казненного преступника. Шамиль, как глава духовенства и правления и предводитель военных сил, все эти доходы, которые составляют так называемую шариатскую казну, берет в свое распоряжение.

Из этого обзора нового управления, введенного Шамилем в Чечне и других подвластных ему Дагестанских обществах, видно стремление его к основанию государства. Но государство это может существовать только в одном воображении Шамиля, а не на самом деле, вблизи такой могущественной державы, как Россия, с которою все разнородные обитатели Кавказских гор, по своему географическому положению, непременно должны слиться в одно целое. Иван Иванов. Ставрополь. 2 Сентября 1851 года.

«Тифлисский листок» №4. 21 февраля 1899 г Иллюстрированное прибавление

Чеченская девица-кавалерист.

В истории Кавказской войны известно много случаев участия горских женщин в кровавых стычках с нашими войсками. Суровая доля горянки среди суровой домашней обстановки выработали мужественных женщин. Но война, или скорее — хищничество, как постоянное женское ремесло, было явлением исключительным даже и в горах Кавказа. Не удивительно поэтому, что случай, о котором войдет сейчас речь, обратил на себя внимание императора Николая Павловича.

В апреле 1842 г. Подполковник Сулимовский имел небольшое дело близ урочища Большой Андырки, в нынешнем Назрановском участке, Терской области, с партией чеченцев под предводительством шамилевского наиба Ахверды-Магома. Дело кончилось поражением хищников, причем назрановской милиции, состоявшей при отряде Сулимовского, удалось захватить в плен до 23 человек. При разборе пленников, один из них, назвавшийся Тамасханом Моловым, оказался женщиною. Она объявила, что уже более 10 лет принимает участие в хищнических набегах.

Государь Николай Павлович, узнав об этом случае из журнала военных действий отрядов в Малой Кабарде и Назране, заинтересовался женщиною-воином и повелел прислать ее в Петербург в том самом национальном платье, в котором она воевала. В июле 1842 г. Малова прибыла в столицу, удостоилась быть представленною императору и имела счастье получить от императрицы золотую цепь с каменьями для ношения на шее. Затем ее обмундировали в мужской костюм и отправили обратно на Кавказ.

С петербургской точки зрения казалось, что женщина, принимавшая участие в военных действиях, легко может увлечь своим примером пылкую горскую молодежь. В виду этого генерал-адъютанту Нейдгардту, тифлисскому командиру отдельному кавказского корпуса, было повелено назначить Моловой место жительства по своему усмотрению и иметь за нею постоянный надзор. Запрошенный по этому поводу начальник левого фланга кавказской линии генерал Фрейтаг высказал, что Молова — уроженка Большой Чечни, где имеет отца и других родственников, и потому всего удобнее было бы поселить ее в кр. Грозной: но, по его мнению, никакой присмотр не удержит ее от побега в Чечню и потому лучше прямо отпустить ее на родину, где своими рассказами об императорской фамилии она принесет нам больше пользы, чем пребыванием в Грозной, которое будет считать для себя наказанием. Нейдгардт не признал, однако, возможным нарушить Высочайшую волю, и Молова осталась в кр. Грозной. Здесь она жила в крайней нужде, и, не решилась продать в частные руки пожалованную ей золотую цепь, просила разрешения представить ее обратно с тем, чтобы ей была выдана стоимость подарка. В конце 1843 г. Последовало Высочайшее повеление оставить цепь в руках Моловой и выдать пленнице в пособие 200 р. С. На этом, к сожалению, прерывается официальная переписка о чеченской девице-кавалеристе. Е. В.

«Перечень последних военных событий в Дагестане». (1843 год). Окольничий Н.

«Военный сборник» №2, 1859 год. ГПИБ шифр хранения: №10015.

Аслан-хан ненавидел аварский дом вследствии личного, кровавого оскорбления. Еще недавно, он сватал дочь Паху-Бике и сестру Нуцал-хана — прекрасную Султанету, перл дагестанских красавиц, за сына и наследника своего Магомет-Мирзу-хана и получил согласие. Когда же за Султанету посватался нынешний шамхал Абу-Муселим-хан, ханша Паху-Бике разочла, что последний жених богаче, сильнее и ближе к Аварии и следовательно во всех отношениях выгоднее первого, изменила свое намерение и выдала Султанету за шамхала. Аслан-хан молча перенес оскорбление и молча же поклялся отомстить ненавистному ему дому.

При том, падение династии аварских ханов было необходимо обоим, но тоже вследствие противоположных причин. Гамзат-бек видел в том залог свободы; уже только чуя ее инстинктивно, ноздри его расширялись и он в сладком забытье мечтал, как мюриды его вольно будут расхаживать по родным ущельям Дагестана, сзывая горцев на брань с неверными, как потом скопища их, по его мановению, будут лететь в ту или другую сторону. И перед ним во всем блеске рисовалась приманчивая картина самовластия, не омрачаемая ни заботами правления, ни ответом перед совестью.

Аслан-хан думал иначе. Он видел в падении аварского дома увеличение своего могущества, а вместе с тем и благосостояния. Он знал хорошо, что Pyccкиe не оставят это дело так, и что ему, как опытному человеку, поручат управление Аварией, в случай гибели ее хана. Тогда, прибрав к своим рукам Андалял и другие общества, разъединяющие его владение от Аварии, он сделался бы могущественнее самого Омар-хана аварского, героя Лезгин. Тогда бы он явился настоящею грозою мюридов и, задушив их, приобрел бы полное право на благодарность Русских, и мог при случае сделать нам выгодное для себя предложение. Так рассчитывал он и рассчет хитрого старика чуть-чуть было не удался. Условившись во взаимном содействии, Гамзат-бек и Аслан-хан расстались, оба волнуемые противоположными надеждами, оба с нетерпением ожидавшие случая, который бы дал им возможность выполнить их преднамерения.

Следующие затем подвиги Гамзат-бека, до смерти Кази-муллы, не заслуживают внимания. Он предпринимал вторично поход к Закаталам; но поход этот был еще неудачнее первого. Затем он вернулся к Кази-мулле, участвовал в действиях его на плоскости, дрался в Чукмескенте против Миклашевского и, едва избегнув смерти, вернулся в Гоцатль, где оставался в бездействии до взятия Гимр.

Как было уже сказано, гибель Кази-муллы не остановила всеобщего порыва энтузиазма и по прошествии с небольшим полугода, Гамзат-бек торжественно объявляет себя его преемником. Отсутствие соперников, искусное шарлатанство, всегда действительное в этом простом народе, и значительные денежные суммы, переданные ему как имаму матерью Кази-муллы, не мало содействовали его успеху.

Достигнув власти, Гамзат решается приступить к осуществлению давно задуманного плана — овладению Аварией. Но чтобы замышляемое им предприятие не подверглось каким-нибудь случайностям, он усиливает себя вольными обществами, окружающими это ханство, и которые, будучи сами по себе ничтожны, в совокупности могли образовать грозную силу. Койсубулинцы, Гумбетовцы и Андийцы, участовавшие в мятеже первого имама, пристают к нему добровольно; Андалялцы, осмелившиеся ему противиться, были разбиты на голову под Руджею и волею и неволею должны были принять его сторону. Затем, остальные общества, по рекам Андийской и Аварской Койсу, по ничтожности своей никогда не пользовавшиеся самостоятельности, присоединяются к Гамзату отчасти из примера, отчасти из страха. Таким образом, менее, чем в год, Авария, подобно острову, была со всех сторон охвачена неприятелям, силы которого простирались свыше 20,000 вооруженных.

Кавказское начальство, предвидя последствия, могущие произойти от столь быстрого распространения могущества нового имама, решается принять против этого меры, сохраняя в тоже время свои силы, как резерв, на случай новых попыток горцев против плоскости. На этом основании, в конце 1833 года, был составлен союз из шамхала, Мехтулинского хана и Акушинского кадия, и совокупные силы их, под предводительством первого, были двинуты в горы для обуздания Гамзата. Но, встреченное горцами у Гергебиля, ополчение это было отброшено назад, с значительною потерею, а победа гергебильская еще более упрочила влияние Гамзата.

В таком положении были дела, когда наступил 1834-й год, памятный по своим событиям. Утвердив окончательно свою власть в обществах, лежащих на западе и юго-западе от Аварии, Гамзат в августе месяце, с десятитысячным скопищем, подступил к Хунзаху. Вся Авария, за исключением столицы, была уже на его стороне, да и сами Хунзахцы только для виду вооружились, нисколько не веря в возможность сопротивления имаму и даже втайне сочувствуя ему. Тщетно ханша старалась, как и во время Кази-муллы, их одушевить, но уже не встретила ни прежней доверенности, ни прежнего энтузиазма, тщательно потушенных двухлетними происками Аслан-хана и Гамзата. Тогда не оставалось ничего более как вступить в переговоры с противником, на стороне которого были и сила и убеждение, и в лагерь Гамзата был отправлен посол с предложениями аварского хана. В этих предложениях Абу-Нуцал объясняет, что он сам, все его семейство и народ, готовы принять сторону имама во всем, что касается религии, но решительно отказывается от враждебных действий против Русских, как не обещающих им ничего, кроме гибели. При этом хан просит Гамзата прислать к нему надежного человека, для выслушания его условий.

Но Гамзату не того хотелось. Выслушав присланное предложение, он объявил, что подобного уверения со стороны хана он считает недостаточным ни для себя, ни для войска, которое, в течение многих лет, проливает кровь свою во славу религии. «А поэтому, прибавил он, я требую, чтобы хан лично прибыл в мой лагерь и в присутствии всех присягнул на Коране, в верности и незыблемости своих обещаний. В противном случае, я не ручаюсь за последствия».

Когда посланный, вернувшись, доложил Абу-Нуцалу об требованиях Гамзата, все были одинаково поражены неслыханною их дерзостью. Но тем не менее, ничего не оставалось делать, как повиноваться, или вверять судьбу свою бою, успех которого был весьма сомнителен. На собранном по этому случаю совещании решено было, чтобы Абу-Нуцал-хан вместе с братьями своими Умма и Булачем отправились в лагерь Гамзата.

Кто мог подумать, чтобы священная особа ханов была бы в опасности и чтобы человек, еще так недавно именовавшийся слугою их, дерзнул на какое-нибудь насилие! Между тем в лагере бунтовщиков ждали их убийцы.

Встреченные с восточным раболепием, несчастные ханы, все еще не подозревая ничего, вступили в палатку предателя, как внезапно раздавшийся выстрел ранил Умма-хана. То был сигнал к убийству, и вскоре оба хана пали мертвыми, к ногам Гамзата; младший из братьев, Булач-хан, имевший не более 8 лет, был пощажен.

В тот же день, Хунзах был взят мюридами и Гамзат-бек торжественно вступил в жилище некогда грозного Омар-хана аварского.

Но преступление на этом не остановилось. На другой день по занятии Хунзаха были умерщвлены, по приказанию Гамзата, ханша Паху-Бике и полковник Сурхай-хан, тот самый, который управлял Авариею за малолетством Нуцал-хана. Осталась в живых старуха Хистоман-бике, бабка Нуцал-хана, жена его Гайбат-бике, потому что была беременна, и Булач-хан, отправленный в селение Новый Гоцатль. Участь последнего была еще не решена.

Таким образом, неудавшееся предприятие Кази-муллы было успешно выполнено Гамзатом и с падением аварских ханов уже не представлялось более препятствий дальнейшему развитию в горах силы, возбужденной первым имамом.

Утвердившись в Хунзахе, Гамзат не остался в бездействии и, собрав значительное скопище, устремился против непризнавшего его власти Цудахарского общества, чтобы в то же время, покорением его и соседнего с ним Акушинского, открыть себе свободный доступ к Дербенту. Цудахар и Акуша, имея около 40,000 жителей и занимая середину прикаспийского Дагестана, не только сохранили свою независимость, но даже поставили себя в грозный нейтралитет, так что при всяких сколько-нибудь важных столкновениях в Дагестане, вмешательство их давало решительный перевес той стороне, в пользу которой они склонялись. Это самое вселило в них высокое понятие о своем могуществе, и разумеется заставляло дорожить своею независимостью.

Первые действия Гамзата были довольно успешны и ему удалось занять некоторые из пограничных цудахарских селений; Между тем Цудахарцы опомнились, вооружились поголовно и, призвав на помощь своих соседей Акушинцев, в огромных массах вышли на встречу неприятеля. В происшедшем вблизи селения Цудахара сражении, Гамзат был разбит наголову и едва спасся, преследуемый до Салтинского моста. Большая часть его скопища была истреблена победителями.

Поражение Гамзата, до сих пор счастливого, произвело в горах весьма невыгодное впечатление и многие из обществ от него отложились. Но отчаянный искатель приключений, по-видимому, не обращая на это никакого внимания, продолжал спокойно жить в Хунзахе, разыгрывая роль аварского хана и собираясь наказать Цудахарцев и Акушинцев. Между тем, всеобщее неудовольствие, к тому же еще и возбуждаемое его деспотическими мерами, продолжало расти сильнее и сильнее и в самом Хунзахе вспыхнул заговор, следствием которого было умерщвление похитителя престола аварских ханов. Гамзат-бек был убит в мечети 19 сентября 1834 г., Хунзахцем Османом, братом Хаджи-Мурата, известного впоследствии предводителя мюридов.

Стр. 371 …Как ни кратковременно было поприще второго имама, тем не менее он успел причинить зло неизгладимое. Если Кази-Мулла первый пробудил в горцах дух фанатизма и, связав их воедино, указал им возможность бороться с Русскими, то Гамзат-бек, истребив аварских ханов, устранил окончательно всякое препятствие для этой связи. Пока в Аварии существовала ханская власть, мы без труда могли господствовать в горах и притом чисто нравственными средствами, что всегда прочнее оружия, успех которого часто бывает переменчив. Аварские ханы, связанные родственными узами с шамхальским и мехтулинским домами, и привлекаемые на нашу сторону положительными выгодами, подобно им, обратились бы в верных и преданных слуг; а в этом не было никакого сомнения, потому что аварский дом, по смерти Султан-Ахмет-хана (бунтовавшего во времена А. П. Ермолова), обнаруживал к нам самую нелицемерную преданность. Для большего же успеха можно было усилить значение аварского хана, дать ему средство содержать пышный двор и награждать существенным образом наиболее себе преданных; все это не могло дорого стоить, а между тем последствия обнаружили бы, до какой степени могла быть нам полезна Авария. Опираясь на нее, мы решительно господствовали бы в горах и она, по нашему приказанию и в случае нужды поддержанная войсками, всегда была бы наготове устремиться против того или другого из обществ Дагестана; а это тем более было важно, что по причине местных преград, оружие наше не могло всюду досягать. Впоследствии, и как будто в оправдание этой мысли, мы заняли Аварию; но уже не могли там удержаться, ибо не было той силы, которая одна в состоянии была образовать прочную связь между войсками и народом, поселив в них взаимную доверенность, без которой не могло быть успеха.

По первому известию о смерти Гамзат-бека, Шамиль, с 200 преданных мюридов, бросился в селение Новый Гоцатль и, захватив бывшую там казну покойного имама, объявил себя его преемником. Содержащийся в Новом Гоцатле, малолетний Булач-хан тоже не был забыт Шамилем: он приказал его сбросить со скалы в глубокую пропасть Койсу.

Эти два решительные поступка, т. е. овладение сокровищами Гамзат-бека, о которых между горцами ходили преувеличенные слухи, и y6иениe последнего представителя аварских ханов, возымели свое действие: Шамиль беспрекословно был признан имамом.

Достигнув давно желанного могущества, Шамилю предстояло, прежде всего, озаботиться о собственной безопасности, так как гроза была близка. Войска наши, вызванные к действию настоящими беспорядками в горах, уже двигались к Гоцатлю, который по смерти Кази-муллы принял на себя мятежническую роль Гимров.

Еще в 1833 году, было решено основать в Северном Дагестане укрепленный пункт, который мог бы служить нам опорной точкой и вмести с тем складом военных и продовольственных запасов, что было совершенно необходимо при крайней скудости края. Всем этим целям как нельзя лучше удовлетворяло шамхальское селение Темир-Хан-Шура и предшествовавшая экспедиция в Дагестане, при которых оно неоднократно избиралось сборным пунктом, показали, как важно было стратегическое его значение. С лета 1834 года, приступили к возведению там укрепления и для этого, при Темир-Хан-Шуре, был собран отряд из 10-ти батальонов, 400 конницы и 12 орудий. Когда же пришли известия о последних беспорядках в Аварии, командующий этим отрядом полковник Клюки-фон-Клугенау получил предписание двинуться к Гоцатлю для наказания мятежников.

В начале октября отряд его прибыл к селению Чалдам, на Аварской Койсу, рассеяв на пути передовые партии горцев. Отсюда предстояло подняться на неприступные Гоцатлинские высоты, в виду главных сил Шамиля, который, по первому известию о наступлении Русских, успел сделать значительный сбор в обществах Среднего Дагестана. Несмотря на это, войска наши бодро двинулись на крутизны и штыками проложили себе путь. Неприятель, изумленный столь смелым натиском, покинул завалы и бежал к Каху, а оставленное им селение Гоцатль было тотчас же нами занято и в наказание жителям разрушено до основания.

Спокойствие в горах, по-видимому, восстановилось, ибо тотчас же после гоцатлинской победы Аварцы, Андалялцы, Койсубулинцы и другие дали нам клятву в верности; но спокойствиe это было мимолетно и скорее происходило от усталости, чем от искреннего раскаяния.

Стр. 373 …Взяв с жителей аманатов, полковник Клугенау возвратился к Темир-Хан-Шуру. Наступила зима и отряд был распущен, за исключением Апшеронского полка, оставленного в новом укреплении.

И так, первый шаг нового имама был не совсем удачен; но взамен того перед ним раскрывалось обширное поле, тщательно возделанное двумя погибшими его предшественниками.

Шамиль (Шамуиль или Самуил) родился в Гимрах в 1799 году (приблизительно) от бедного пастуха по имени Динкау. Не имея никаких средств к жизни, Динкау заставлял маленького Шамиля продавать карагу (низший сорт персиков) и малютка, нередко усталый, бродил из селения в селение с тяжелой ношей на плечах. В свободное же время от этих занятий, он ходил учиться к мулле, который толковал ему первоначальные основания религии и вместе с тем заставлял затверживать наизусть наиболее употребительные изречения Корана, как это вообще делается. Одним словом, воспитание Шамиля, общее всем горским мальчикам, не отличалось в начале ни тщательностью, ни особым приготовлением; но будучи одарен от природы блестящими способностями и редкою силою воли, он скоро вышел из ряда людей обыкновенных. Появление Кази-муллы открыло ему новый путь; он не замедлил к нему пристать и вскоре сделался одним из любимейших его учеников. Сближение с подобным человеком не пропало даром для Шамиля, и под его руководством он научился распознавать и обстоятельства и людей. Постоянно наблюдательный, постоянно сосредоточенный в самом себе, Шамиль все видел и из всего извлекал полезные уроки, так что когда ему пришлось действовать самостоятельно, никто лучше его не знал ни положения дел, ни сил препятствия, ни средств, которыми можно было его одолеть.

Не столь религиозный, как Кази-Мулла, не столь опрометчивый, как Гамзат-бек, Шамиль превосходил обоих умом, настойчивостью и, главное, умением все делать кстати, т. е. качеством, составляющим непременную принадлежность истинно — практического человека. Подобно многим, он обвинял Кази-муллу за его излишнюю торопливость, доказывая весьма основательно, что прежде всего надо было упрочить за собою горы, т. е. победить Аварию. Но Кази-Мулла его не слушал, и между ними возникли неудовольствия, воспрепятствовавшие Шамилю участвовать в действиях на плоскости. Когда же Кази-Мулла возвращался из под Дербента, Шамиль, не осмеливавшийся долее противиться общественному мнению, принужден был выехать к нему на встречу с покорностью. Тогда один из свиты Кази-муллы, некто Даций, чиркеевский житель, увидя приближавшегося Шамиля, воскликнул: «Так вот тот самый Шамиль, который дерзает противиться святому человеку!» и потом обратясь к Кази-мулле прибавил: «Дозволь мне, и я одним взмахом шашки снесу ему голову.» Но Кази-мулла, схватив за руку пылкого мюрида, сказал: «Оставь его, почтенный Даций; он молод еще и со временем, надеюсь, остепенится и будет мне послушен, а способности его подают большие надежды.» Таким образом, великодушный Кази-мулла отклонил удар, который впоследствии от многих бы хлопот избавил Кавказ.

При Гамзат-беке, Шамиль занял еще более видное место и был одним из первых, настаивавших на движении к Хунзаху, с которым Гамзат все еще медлил. Когда же войска последнего обложили столицу Аварии, Шамиль подал совет заманить несчастных ханов в лагерь и истребить их. Гамзат согласился; но едва увидел Нуцал-хана и братьев его у себя в палатке, врожденная доброта сердца и остаток прежнего уважения, не дозволили ему поднять руку на высоких гостей, столь доверчиво положившихся на него. От Шамиля не ускользнула эта, весьма естественная, нерешительность и приблизившись к Гамзату, он шепнул ему на ухо: «Гамзат, куй железо пока горячо, иначе будешь раскаиваться в своей слабости!». Слова эти, раскрыв всю действительность опасности, подавили минутное колебание, и убийство началось.

Остальные затем события — смерть Гамзат-бека, принятие Шамилем звания имама и Гоцатлинская битва — нам уже известны. Остается посмотреть, что совершилось в это время в Аварии.

Хунзахцы, тотчас же по убиении Гамзат-бека, ввели в ханский дворец жену злополучного Нуцал-хана и бабку его — Хистоман-бике, как единственных представительниц некогда знаменитого дома. Вся надежда их возлагалась на Гайбат-бике, которая должна была вскорости разрешиться от бремени, действительно, спустя некоторое время после Гоцатлинского дела, она родила мальчика, названного Султан-Ахмет-ханом; малютка торжественно был признан ханом и до совершеннолетия его, управление Авариею было вверено нашим правительством Аслан-хану Казикумухскому.

Несмотря на всеобщий энтузиазм, произведенный в народе рождением Султан-Ахмет-хана, пребывание ханши в Хунзахе было не совсем безопасно, Шамиль поклялся наказать Хунзахцев за смерть Гамзат-бека. Очевидно, что месть за погибшего имама была только предлогом, чтобы добраться до самого хана, по этому Гайбат-бике сочла нужным покинуть Хунзах для более безопасного места. Родной брат ее, шамхал предложил ей собственный дом в Тарках и в начале 1835 года она, вместе с сыном и бабкою, выехала туда на жительство.

В следующем году скончался Аслан-хан и управление Авариею перешло но наследству к старшему сыну его Нуцал-хану. Новый хан отправил в Хунзах брата своего Магомет-Мирзу-хана и вверил ему непосредственное заведывание аварскими делами. Но Магомет-Мирза-хан не успел приобрести там ни доверия, ни любви, и в Хунзахе возникла довольно многочисленная партия, требовавшая передачи управления Авариею Ахмет-хану Мехтулинскому, бывшему в ближайшем родстве с аварским домом и в свою очередь сильно этого домогавшемуся. В конце 1836 года, партия последнего восторжествовала: Магомет-Мирза-хан принужден был выехать из Хунзаха, и на место его правителем Аварии был поставлен Ахмет-хан Мехтулинский.

Между тем Шамиль неусыпно трудился над распространением своего влияния в горах, и Авария по прежнему очутилась окруженною со всех сторон врагами, хотя еще ничем не обнаруживавшими своих намерений. Дабы предупредить грозившую опасность, Ахмет-хан предложил занять Хунзах войсками, опираясь на которые, жители могли бы отстояться в случае покушения против них Шамиля. Но как ни полезна была эта мера, тем не менее ее надо было исполнить с величайшею осторожностью, иначе недоброжелательные люди легко могли перетолковать прибытие Русских в Аварию и произвесть в народе волнение. Во избежание этого Ахмет-хан послал к генералу Фезе, командовавшему тогда войсками в Северном Дагестане, секретное письмо, где объяснив ему все побудительные к тому причины, просил его первым сделать предложение Аварцам о занятии войсками Хунзаха.

Полагаясь вполне на совет Ахмет-хана, генерал Фезе отправил в Аварию прокламации с дружественными предложениями помощи; в письме же к правителю он говорил, что в случае согласия народа на его предложение, он не замедлит прибыть туда с войсками. Как только все это получилось в Хунзахе, Ахмет-хан приказал повестить, чтобы старшины и почетные люди от всех аварских деревень собрались на совещание, имеющее быть на реке Тобот, в 5-ти верстах от Хунзаха. На другой день, к назначенному месту, прибыли жители; Ахмет-хан, прочитав прокламацию и письмо г. Фезе, обратился к народу с речью: «Я прочел писанное к вам и ко мне русским генералом с тем, чтоб вы не подумали, будто бы все это устраивается по моему желанию. Теперь я прошу вас обсудить хорошенько этот важный вопрос и сказать мне откровенно свое мнение. При этом прибавлю одно: я бы не желал, чтоб Pyccкиe явились сюда, Аварцы достаточно храбры и сильны, чтобы защищать себя против кого бы то ни было. Подумайте и скажите мне ваше окончательное решение, а я, чтоб не мешать вам, уеду.» Начались разные прения pro и contra; наконец старшина селения Ахальчи, Гуссейн Юсуф-оглы, дает знак народу умолкнуть. «Аварцы, восклицает он, вместо того, чтоб эти собаки — мюриды грабили и разоряли нас, не лучше-ль будет, если явятся сюда Русские? Они не займут наших домов, не отымут последнего куска хлеба; они храбры, щедры и никогда еще не погнушались иметь дело с простыми бедняками, как мы. Зачем и для кого мы будем их избегать? Не лучше-ль зажить с ними в самом тесном союзе? Мы будем богаты, спокойны и тогда пусть кто-нибудь попытается нас обидеть! Еще раз повторяю вам, нам необходимы Русские», Эта краткая речь Гуссейна возымела полный успех.

Стр. 377 …«Пусть приходят Русские, наши братья!» крикнул народ и толпами повалил к Хунзаху. Таким образом было решено занятие Аварии. 1837 года 7-го мая, отряд, из 8-ми батальонов, 3-х сотен казаков, при 18-ти орудий и 4-х полупудовьх мортирах, под начальством генерала Фезе, выступили из Темир-Хан-Шуры на Ходжал-махи, Купцу, Салтинский и Карадахский мосты. Мехтулинская милиция, под начальством Ахмет-хана, двинулась прямейшею дорогою через Гергебиль и Гоцатль к Хунзаху; туда же должен был прибыть и Магомет-мирза-хан с Казикумухцами. Как войска шли в горы на довольно продолжительное время, то начальник отряда принял все меры к обеспечению их продовольствием, по крайней мере на первое время. Для этого при каждой части войск было сформировано по особому отделению транспорта, долженствующему быть при ней неотлучно; часть же, обязывалась помогать ему в следовании по наиболее трудным местам и вместе с тем сохранять самый провиант от раструски. Подобным распределением обоза, состоявшего слишком из 1000 арб и возможным единственно при отсутствии неприятеля, значительно облегчалось следование отряда, но и при всем том он только 27-го мая мог достигнуть Хунзаха, пройдя в 20 дней всего около 125 верст. Прибытие в центр гор столь значительных сил поразило ужасом большую часть неприязненного нам населения; не унывал один Шамиль, знавший хорошо, каких усилий нам стоило это движение, и собрав наскоро несколько сотен мюридов, он заключился в крепком, по местоположению, селении Тилитль (в 22 верстах от Хунзаха), призывая горцев на брань; с своей стороны, генерал Фезе, отрядив два батальона для наблюдения за Шамилем и оставив в Хунзахе, наскоро укрепленном, две роты, двинулся налегке через Цатаних и Бетлинскую гору в Койсубу, чтобы сблизиться с Темир-Хан-Шурой и пополнить, если возможно, этим путем свои запасы.

Между тем, семейство и имущество имама находились в двух койсубулинских селениях Ашильте и Ахульго, защита которых была вверена Али-беку и Уде-мулле, с 1000 мюридов. Овладение ими представляло большие затруднения, однако генерал Фезе pешился их взять. 9-го июня войска наши, сбросив с себя ранцы, по трудной тропинке спустились с Бетлинской горы к Ашильте и атаковали неприятеля; к вечеру этого дня селение, имевшее до 500 домов и защищаемое со всею энергиею Дагестанцев, находилось уже в наших руках и было предано огню. Взятие Ашильты оказало благодетельные последствия: многолюднейшее селение Койсубулинского общества, Унцукуль, нам покорилось и Унцукульцы охотно согласились, за весьма умеренную плату, заняться перевозкой провианта из Темир-Хан-Шуры в Хунзах, не требуя для себя никакого прикрытия.

Устроив таким образом дело по продовольственной части и разорив последнее убежище Шамиля в Койсубу — Ахульго, генерал Фезе двинулся к Тилитлю и 3-го июля обложил селение, открыв по нем сильный огонь из орудий. Тилитль расположено было на скате скалистого хребта Чаро, имело до 600 домов и было обнесено девятью каменными башнями; доступ к нему проходил с 2-х сторон, от Голотля и от Аварской Койсу, вверх по ущелью Тилитлинки.

4-го и 5-го июля были произведены приступы и несмотря на отчаянную защиту неприятеля, мы успели утвердиться по окраине селения. Войска готовились повторить еще раз атаку, как 6-го июля, ночью, прибыл в лагерь посланный Шамиля с предложением вступить в переговоры; генерал Фезе, не желая жертвовать напрасно людьми, охотно на это согласился. 7-го июля Шамиль прибыл в стан Магомет-Мирзы-хана и поклялся на Коране не тревожить более горцев, а в залог верности выдал аманатов, в числе коих и малолетнего племянника по сестре Гамзат-бека (ныне штабс-капитана); его примеру последовали и другие предводители мюридов, в числе которых находился впоследствии известный Кибит-Магома Тилитлинский; скопище же было распущено по домам.

Стр. 379 …Обеспеченный со стороны главного виновника волнений, генерал Фезе двинулся через Карадахский мост и Хунзах на Бетлинскую гору, чтобы прикрыть следование транспортов, возвращавшихся из Шуры с провиантом и снарядами. Затем приступлено было к открытию прямого сообщения Хунзаха с Темир-Хан-Шурою, через Балаханское ущельи, Зыряны, Ирганай, Бурундук-кале и Казанищи. Произведенные по этому случаю работы напоминают гигантские сооружения циклопов. На пространстве между Бурундук-кале и Ирганаем прорвана скала, запиравшая герметически путь и от подошвы образовавшихся в ней ворот, возведена из камня широкая стена, по которой, как по пантусу, спускались к Ирганаю. При селении Зырянах, где производилась переправа через Койсу, возвели небольшое укрепление; сверх того, устроены посты в Бурундук-кале и при Моксохе.

С конца августа, Аварский отряд занимался покорением не признававших нашей власти аварских селений; в начале сентября проник даже к неприступной Карате и улучшил сообщение ее с Хунзахом. Вслед за этим, генерал Фезе намеревался пройти еще далее в самую глубь гор, для открытия сообщений с Kaxeтиею через главный хребет, как получили известие о волнениях в Южном Дагестане, что и заставило его поспешить с возвращением в Темир-Хан-Шуру. 10-го сентября, войска прибыли туда форсированными маршами по вновь проложенной дороге, а 19-го были уже в Кубе и приведя наскоро город в оборонительное положение, обеспечили его небольшим гарнизоном, что было совершенно необходимо, по случаю возникших беспорядков на Самуре.

Но блистательная экспедиция 1837 года, обеспечив пока Аварию, вовсе не положила конца ни влиянию, ни власти Шамиля. По удалении наших войск, он снова появился в Койсубулинском обществе и основав крепкий замок, новый Ахульго, вблизи старого, почти на отвесной скале, продолжал по прежнему возмущать жителей. Тщетно генерал Клугенау, устроив с ним свидание на Каранаевском спуске, уговаривал его отправиться во Владикавказ, для принесения верноподданнической покорности Государю Императору, возвращавшемуся в это время из Грузии — убеждения его не могли поколебать Шамиля. Между тем, другие предводители мюридов деятельно поддерживали огонь в крае и восстания вспыхивали разом в нескольких пунктах Дагестана; на Самуре появился самозванец, некто Мустафа-Магомет, выдававший себя за сына Шекинского хана, умершего в Персии; он взволновал все население Самура, от Ахтов до Куссура и Борчи, и распространял свои разбои даже по ту сторону Кавказского хребта. Действия их привлекли на себя большую часть наших сил в течении всего 1838 года.

Наступил 1839 год, а дела по прежнему оставались в нерешительном положении. Пребывание Шамиля в Новом Ахульго, между землями Койсубулинцев и Гумбетовцев, в соседстве с Андией и Аварией, могло иметь весьма вредные последствия, если бы ему снова удалось поднять эти воинственные племена Дагестана; с другой стороны, жители Самура продолжали волноваться и своими разбоями тревожили нынешние Шемахинский и Нухинский уезды. Предположено было: с весны открыть в Дагестан наступательные действия разом двумя отрядами: один из них, сосредоточенный в Южном Дагестане, под начальством корпусного командира генерала Головина, предназначался для усмирения лезгинского населения по Самуру; другой, под начальством генерала Граббе, собственно для действий против Шамиля.

Поход генерала Головина в нынешний Самурский округ был чрезвычайно успешен. Разбив на голову неприятеля на урочище Аджиахуре, запиравшем вход в ущелье Самура, генерал Головин поспешил занять селение Ахты, главный пункт округа, и уже готовился к дальнейшему движению, как испуганные жители покорились и присягнули на верноподданство. Усмирив округ и дав ему положение, вполне соответствующее обстоятельствам, и до сего времени остающееся в полной силе, корпусный командир поднялся вверх по Самуру на Гельмец, и перешагнув Кавказский хребет, спустился в долины Джарии. Это движение, совершенное в среде неприязненного нам населения, оказало большие последствия: жители, убедившись в нашей силе и в всегдашней возможности их наказать, успокоились и окончательно прервали всякую связь с Шамилем.

Между тем, генерал Граббе, с отрядом, сосредоточенным у Внезапной (9 1/4 батальонов, 12 сотен конницы, 22 орудия и 3,000 пешей милиции), двинулся в Салатавию и оттуда перешел в Гумбет, дважды поразив неприятеля, пытавшегося заслонить ему путь, сначала у Буртуная, потом на половине спуска с Гумбетовских гор, у селения Аргуани. 13-го мая, отряд сосредоточился под Ахульго и открыл осадные работы. Слишком трехмесячная осада этой природной твердыни в высшей степени поучительна — с одной стороны по настойчивости наших войск, принужденных по голым скалам вести подступы, с другой — по характеру обороны, развитой неприятелем. 29-го августа Ахульго было в нашей власти и сам Шамиль едва успел избегнуть плена; но малолетний сын его Джамал-Эддин, выданный вследствие предшествовавших окончательному приступу переговоров, остался у нас заложником и был отправлен в 1-й кадетский корпус.

С падением Ахульго, для Шамиля не было возможности оставаться в Дагестане: Гумбетовцы, только что испытав значительные потери и опасаясь нового появления русских отрядов, решительно отказались от него; Андийцы и Койсубулинцы старались избегать его; Авария была в наших руках. Лучшие сподвижники Шамиля, Сурхай, Али-бек, Али-Чула-Магома, с тысячью храбрейших, погибли в Ахульго. Нет сомнений, что роль имама, быть может, этим бы и кончилась, если бы особые обстоятельства ему не помогли.

Зимою с 1839 на 1840 год Чечня, только что перед этим усмиренная, снова взбунтовалась, и причиною к тому послужила попытка кавказского начальства обезоружить ее. Предполагалось, чтобы Чеченцы уплачивали свои подати не деньгами, которых они вовсе не имели, а оружием, — мысль во всех отношениях прекрасная, но, к сожалению, рановременная. Как бы то ни было, но только эти благие намерения начальства были иначе объяснены Чеченцами: им казалось, что Русские лишают их оружия с целью удобнее истребить, и поэтому все население решилось, лучше погибнуть, чем дозволить себя перерезать, как баранов. К тому же, разные злоупотребления, неизбежные при введении нового порядка, немало содействовали к усилению всеобщего негодования.

Благоприятнее и неожиданнее ничего не могло быть для Шамиля при тогдашних обстоятельствах. При первом известии о беспорядках в Чечне, он отправил туда искусных и преданных ему людей, чтобы начинавшееся там волнение обратить в явное восстание; когда же все было готово, он сам, в марте 1840 года, поспешил на Сунжу с 500 мюридов, под начальством храбрейшего Ахверды-Магомы, и почти силою переселил Сунженских и Надтеречных Чеченцев в Черные горы, где они были в большей безопасности от нас. Вслед за сим, к нему пристали Ичкеринцы, Ауховцы, Карабулаки и другие. Страх наказания за измену и ожесточение против нас, заставили Чеченцев волею-неволею присоединиться к Шамилю, который, таким образом, снова очутился в главе народа многочисленного, воинственного и, вдобавок, имевшего все средства к упорному сопротивлению.

Жилища Чеченцев раскинуты отдельными хуторами посреди вековых лесов, сходящих с одной стороны к Сунже, с другой к Тереку. Двигаться и действовать в этих чащах, не делая предварительно просек, для нас почти было невозможно, и потери, испытанные отрядом генерала Галафеева на Валерике (в июле 1840 года), показали чем должны кончаться подобные предприятия. В Чечне, в открытых местах, неприятель как будто не существует, но едва отряд вступит в лес, начинается перестрелка в боковых цепях и арьергарде. Чем местность пересеченнее, тем перестрелка становится сильнее, и наконец сливается в один неумолкаемый гул, а неприятеля все нет: виден один, два, несколько десятков, и все это снова исчезает. Когда же цепь наша ослабеет, или какая-нибудь часть расстроится от потерь, как будто из земли вырастают сотни шашек и кинжалов и с гиком кидаются на нее. Если встретят отпор, стойкость, все по-прежнему исчезает за пнями и деревьями и снова открывается убийственный огонь. Этот маневр повторяется до тех пор, пока не выйдут из леса и горе если отряд прежде этого расстроится или солдаты упадут духом: Чеченцы как тигры быстры и кровожадны и только приближение свежих сил может остановить окончательное истребление. В случае, если бы мы рядом продолжительных и трудных экспедиций успели бы принудить Чеченцев покинуть плоскость, они всегда имеют возможность выселяться далее вглубь Черных гор, где встречается та же роскошь в растительности, те же удобства к жизни. Самое разорение их жилищ здесь не приносит тех результатов, как в Дагестане, где дома в селениях каменные, требующие для сооружения и времени и значительных средств. Напротив, в Чечне, преизобилующей лесом, дома деревянные, наскоро сколоченные из досок или выведенные из хвороста, обмазанного глиною словом дома, на постройку которых достаточно нескольких дней. В подобных обстоятельствах предстояло или покинуть этот край на произвол судьбы, что решительно не согласовалось с нашими проектами относительно Кавказа, или навязать себе на многие годы упорную и гибельную войну. Притом же, положение наше становилось еще худшим от того, что Шамиль, сознавая важность Чечни, решился поселиться в ее соседстве и навсегда покинул Дагестан. Избрав с 1840 года своим местопребыванием Ичкерийское селение Дарго, посреди дремучих лесов, он стал угрожать и Линии и Дагестану, а вскоре набеги его на Сунженскую и Терекскую линии и к стороне шамхальства показали, как была опасна новая его позиция. Таким образом, случайное волнение Чечни, которым так искусно умел воспользоваться Шамиль, уничтожило все огромные результаты экспедиции генерал-адъютанта Граббе в 1839 году, и снова предало в его руки и горы и плоскость.

Успехи Шамиля в Чечне не могли не отозваться в Дагестане: восемь пограничных аварских деревень и койсубулинские селения Игали и Тлох признали власть Шамиля; вслед за сим Кибит-Магома Тилитлинский взбунтовал мелкие общества в соседстве Тилитля и был назначен их наибом. В июле, Шамиль, с огромным скопищем, появился под Ишкартами и чуть было не истребил малочисленный отряд генерала Клугенау, состоявший из шести рот; в середине августа, пользуясь отсутствием войск, разорил Чир-Юрт и большую часть его жителей увлек в горы. Тщетно генерал Клугенау спускался к Гимрам и разорял это селение за измену, положение дел к концу 1840 года было крайне незавидное: Шамиль, обладая средствами Чечни и соседних с нею обществ, находясь в центральном положении, имел полную возможность тревожить покорное нам население со всех сторон; едва мы успевали появиться на одном пункте, как неприятель, не стесняемый обозами, состоявший преимущественно из конницы, бросался на другой, захватывал все, что мог, и столь же поспешно уклонялся от боя. При таких обстоятельствах, прежнее число войск оказалось недостаточным и Высочайше повелено было усилить средства Чечни и Дагестана 14-ю пехотною дивизиею.

На 1841 год, были составлены обширные предположения для наступательных действий. Главные массы войск, сосредоточенные при Темир-Хан-Шуре, под начальством корпусного командира генерал-от-инфантерии Головина, двинулись к Чиркею. Предполагалось на правом берегу Сулака, напротив этого селения, возвести укрепление, чтобы прикрыть большую дорогу из Салатавии в центр шамхальства и в то же время удержать в страхе многолюдный Чиркей, доселе игравший двусмысленную роль и готовый окончательно пристать к Шамилю. Постройка укрепления, названного Евгениевским, а вместе с тем наказание жителей Салатавии, Ауха и Чечни поглотило все средства левого крыла Кавказской линии и Дагестана во весь 1841 год. Между тем взглянем, что совершалось в это время внутри Дагестана. Доступ туда был совершенно открыт для Шамиля, и мы видели, что некоторые из аварских селений уже отложились, единственно из опасения быть разоренными. Но как было помочь этому? Занять все доступные для неприятеля пункты мы не могли, следовательно, в руках наших оставались только нравственные средства для удержания гор в покорности. Эти нравственные средства заключались в выгодах, приобретенных горцами под нашим владычеством и отчасти в чувстве страха. При помощи их, мы несколько успели притупить дух ненависти, внушаемый к нам мусульманскою религиею; с годами он более и более ослабевал бы, а корысть и честолюбие продолжали бы скреплять узы сильнее, так что подобные меры составляют едва ли не единственный к утверждению нашего владычества в Дагестане. До сих пор мы их придерживались, но слепой случай и могучий противник успели поглотить тяжкие усилия наши в течение многих лет.

До июня 1841 года, расположение умов в дагестанских обществах было все еще в нашу пользу: Гумбетовцы искали покорности и желая нам услужить предупредили Салатавцев о намерениях Шамиля вторгнуться в их край; в Андии, Шамиль казнил почетного жителя Бай-Сулеймана, сменил и оштрафовал тамошнего кaдия за сочувствие, питаемое ими к Русским. Отложившиеся в прошлом году аварские селения — Орота, оба Харадерики, Хараки, Джалатаури и Коло передались Ахмет-хану Мехтулинскому; Игали — готовилось покориться.

С июня же, умы горцев мгновенно изменяются: Гумбетовцы собираются в Дарго для действий против генерала Головина в Аухе; Хаджи-Мурат набирает партию в Цолоде для вторжения в Аварию; весь Гидатль, Bepхний и Нижний Батлуги пристают к нему: 2 августа они овладевают без сопротивления селением Токита в виду 1,500 аварской милиции, которая и не думает предпринимать что-нибудь против него. Прибытие в Аварию Апшеронского батальона с 2 горными единорогами, нисколько не поправило дел и батальон этот едва не был истреблен скопищем Хаджи-Мурата.

Сбор сильных отрядов у Внезапной и Темир-Хан-Шуры и удачные действия их в Салатавии и Аухе, удержали на время неприятеля; но с окончанием Ауховской экспедиции и с отъездом корпусного командира в Тифлис, Шамиль деятельно занялся Дагестаном, распуская там разные невыгодные слухи на счет успеха действий генерала Головина. Хитрость его вполне удалась и дала возможность Кибит-Магоме подговорить к восстанию весь Андалял, доселе остававшийся так сказать в нейтральном положении.

Сентябрь и половина октября прошли без особых событий и только мелкие партии, прорываясь через Сулак, тревожили нас на пространстве к северу от Темир-Хан-Шуры. Неприятель, по-видимому, был сам встревожен и ожидал с нашей стороны больших наступательных действий, к чему подала повод усиленная перевозка провианта в Зыряны и разработка дороги к Игалям. Действительно, командующий войсками в северном Дагестане генерал Клугенау имел намерение разгромить это мятежное селение, но Шамиль, как опытный боец, понимая всю выгоду упреждения в действиях, решился начать первым.

Стр. 386 …Усиленный присоединением Гидатлинцев, Келебинцев и жителями отложившихся аварских селений и зная готовность Андаляла изменить нам, Шамиль приказал Кибит-Магоме открыть наступательные действия, послав ему на помощь Джеват-хана с несколькими стами Чеченцев. Одновременно с ним, Хаджи-Мурат должен был вторгнуться в Аварию, a Абакар-кадий и Улубей-мулла со скопищами двинулись к Салатавии, которая сохраняла еще нерешительную преданность. Положение покорных нам обществ, окруженных отовсюду изменою, было весьма затруднительно; например, от Игалей и Тлоха не более трех часов пути до первых аварских селений, между тем как наши резервы, из Темир-Хан-Шуры, могли поспеть туда не ранее 3 дней. Трудность продовольствовать войска в горах препятствовала держать их там постоянно.

Кибит-Магома, сосредоточив у Тилитлей до 2,000 и вспомоществуемый Джеват-ханом, 12 октября, занял нижне-аварские селения Мгох, Занату, Кани и Ниту; 18-го передался ему Голотль. Общества Гуяда и Карах, андалялские селения Карадах, Руджа и Гуниб присоединились к нему и увеличили скопище его до 4,000 человек. Между тем, 22 октября, Хаджи-Мурат овладел селением Цолкитою, запиравшим вход в Аварскую долину с северо-запада; этого же числа до 3,000 Ауховцев, Гумбетовцев и отчасти Салатавцев заняли нижние салатавские селения — Буртунай, Хубары и другие; верхние же выдали Шамилю аманатов.

Не имея возможности действовать разом на всех пунктах восстания и желая по крайней мере защитить Аварию, обладания которой так домогался неприятель, генерал Клугенау двинул к Карадахскому мосту один Апшеронский батальон при 2 горных единорогах и 2,000 милиции, собранной поспешно в Аварии и Мехтуле. Цель его заключалась в прикрытии Гоцатля, с занятием которого прерывалось сообщение Аварии с Мехтулинским ханством. В то же время Андалялский скот, пасущийся в шамхальстве, по приказанию его, был задержан; равным образом заарестовали андадялских торговцев, находившихся в Шемахе, Кизляре и Тифлисе. Эти меры принудили главные андадялские селения успокоиться, а неприятель, пока довольный своими успехами, поставившие нас в бездейственность, разошелся по домам.

Стр. 387 …В середине ноября, Шамиль снова приказал своим наибам открыть наступательные действия, имевшие на этот раз уже более обширную цель: Шамиль предполагал окончательно уничтожить наше влияние в Андаляле и Койсубулинском обществе; а если удастся, то и овладеть Авариею. Таким образом, Абакар-кадию приказано было занять Унцукуль и потом направиться в Балаканское ущелье; в то же время, Кибит-Магома должен был овладеть Гергебилем. Успехи неприятеля на этих пунктах должны были совершенно прервать наши сообщения с Авариею.

17 ноября, Абакар-кадий, с 2,000 появился под Унцукулем и беспрепятственно занял селение; на следующий день, согласно плану Шамиля, он двинулся в Балаканское ущелье и овладел Моксохом; этого же числа отложились Гимры. Поспешное прибытие в горы 2-го батальона Апшеронского полка, на помощь к 3-му (находившемуся у Карадахского моста), и удачное занятие последним Моксоха в ночь на 20 ноября, заставили неприятеля очистить Балаканское ущелье. Тогда Абакар-кадий потянулся к Цатаниху, чтобы овладеть им и в то же время войти в связь с Хаджи-Муратом, показавшимся со стороны Цолкиты; но действия их обоих были неудачны.

Между тем, Кибит-Магома прибыл к Карадахскому мосту только 23 ноября и через эту просрочку расстроил общий план одновременного нападения. Однако же, он не терял надежды овладеть Авариею и, имея в виду готовность Абакар-кадия и Хаджи-Мурата ему содействовать, направился к Гоцатлю. Нет сомнения, что он успел бы занять этот важный пункт, если бы не прибыла туда своевременно помощь от Темир-Хан-Шуры.

Генерал Клугенау, усиленный войсками из состава чеченского отряда, с 3 1/2 батальонами, при 2-х легких орудиях, поспешил к Хунзаху. Прибытие его принудило Хаджи-Мурата, Абакар-кадия и Кибит-Магому, отступить; тогда Клугенау двинулся чрез Цатаних и Бетлинскую гору к Унцукулю, побуждаемый к тому слухами о намерении Унцукульцев передаться нам. Но слухи оказались ложными, а как атаковывать многолюдное селение с Бетлинской горы, покрывшейся в это время гололедицею, было безрассудно, то ничего не оставалось более делать, как отступить. Между тем Кибит-Магома, пользуясь движением наших войск в Койсубу, с сильным скопищем, бросился к Гергебилю и Кикуне и беспрепятственно овладел ими. Известие об этом и позднее время года, побудило генерала Клугенау возвратиться в Темир-Хан-Шуру, где пребывание его было более необходимым.

Таким образом окончился 1841 год. Неприятель, не считая мелких обществ, успел присоединить к себе часть Салатавии, почти все Койсубулинское общество и большую часть Андаляла. Унцукуль, Кикуны и Гергебиль были им заняты. В руках наших оставалось несколько пунктов в Аварии и то потому, что там находились наши гарнизоны; единственное сообщение Хунзаха с Темир-Хан-Шурою, пролегавшее Балаканским ущельем, было не совсем безопасно. Требовалось больших усилий, чтобы парализовать успехи и влияние неприятеля, грозившие разлиться по всему Дагестану, до берега Каспийского моря. Противник наш обладал огромными средствами, имел искусных исполнителей, каковы были Абакар-кадий, Ахверды-Магома, Хаджи-Мурат, Шуаиб-мулла, Уллубей и другие; последние успехи возвысили его нравственные силы и он стал готовиться к обширным предприятиям.

В начале 1842 года, по распоряжению корпусного командира, был отправлен для начальствования войсками в Северном Дагестане генерал-лейтенант Фезе, столь удачно действовавший там в течение 1837—1838 годов. Предназначалось усилить средства Дагестана батальонами с линии и открыть наступление в горы при первой к тому возможности. В этом случае, не столько количество войск, сколько решительность и быстрота были необходимы, ибо Шамиль не успел еще достаточно утвердиться ни в Койсубу, ни в Андаляле, важных для удержания Аварии. Выбор, павший на генерала Фезе, был весьма удачен. Предприимчивый, решительный, никогда не останавливающейся ни перед каким препятствием, он прекрасно понимал дух горной войны, и первый из наших генералов положил начало прокладки сообщений, как одному из главных актов экспедиций в горы; но новое поприще его в Дагестане было кратковременно и, к сожалению, он был удален оттуда в одну из самых решительных минут.

Пребывание мюридов в Гергебиле грозило опасностью верхним селениям Мехтулинского ханства, где уже стал обнаруживаться дух мятежа; самые Цудахар и Акуша не могли оставаться спокойными. Это побудило генерала Фезе, не дожидаясь окончания зимы, направить свои удары на Гергебиль, как на пункт первостепенной важности, тем более, что часть назначенных в Дагестан батальонов уже прибыла в Темир-Хан-Шуру. Итак, не откладывая дела в долгий ящик, генерал Фезе с 5-ю батальонами, при 7 орудиях, 17 февраля перешел к Дженгутаю. Усилив здесь свой отряд милициею Ахмет-хана, он на другой день продолжал движение через покрытые еще глубоким снегом Кутишинские высоты к Гергебилю, где собравшийся в значительных силах неприятель под предводительством Карахского старшины Магомы, ожидал нас в крепкой позиции. 20 февраля войска наши на рассвете подошли к Гергебилю, сбили мюридов с позиции и на плечах их ворвались в селение. Неприятель, потеряв в завалах значительное число убитыми и ранеными, оставив в наших руках 50 человек пленными, нигде уже более не держался и в беспорядке бежал за Койсу. В тот же день сдались без выстрела селения Кодух и Кикуны. Потеря наша заключалась в 40 человеках убитыми и ранеными. Молодецкое дело 20 февраля не замедлило обнаружить благие последствия. Старшины Цудахарских селений Куппы и Ходжал-Махов, известных сомнительным поведением, и андалялских Чоха и Сугратля, прибыли с покорностью. Не давая остынуть впечатлению гергебильской победы и в то же время желая воспользоваться выгодным расположением умов в Андаляле, генерал Фезе поспешил движением к Чоху и 2 марта занял селение без выстрела. В Гергебиле были оставлены им две роты и саперная команда, так что действующий отряд его состоял из 18-ти рот при 5-ти горных единорогах, всего численностью 22,355 штыков. Тем временем в окрестностях Тилитля и в Куядинском обществе, снова успели сосредоточиться до 5,000 горцев; однако неприятель не отваживался напасть на генерала Фезе, а расположился у Гуниб-дага, в ожидании дальнейших действий с его стороны. 2-го и 3-го марта, шел глубокий снег, угрожавший войскам совершенною гибелью, если б они углубились далее в Андалял; уже трое суток солдаты не имели дров и оставались на одних сухарях. Медлить было нельзя, и генерал Фезе повернул отряд на Карадахский мост, чтобы сблизиться с Авариею. Поразив еще раз на пути довольно значительные партии горцев, пытавшиеся тревожить движение его отряда, генерал Фезе прибыл благополучно в Хунзах 7 марта, имея весьма незначительную потерю.

Между тем как происходили описанные действия, майор Евдокимов деятельно вел переговоры с Унцукульцами при посредничестве бывшего их старшины, прапорщика Алило, искренно нам преданного. 5-го марта наконец он успел тайно проникнуть в Унцукуль; возбужденные им жители взялись за оружие и захватили расположенных в селении, в виде гарнизона, 80 человек мюридов. На другой день прибыл туда майор Евдокимов, с 4-мя ротами, при горном единороге; но в то время, как он обратился к вышедшему ему на встречу народу с речыо, один фанатик вонзил ему кинжал в живот; злодей был тут же изрублен, но Евдокимов едва не поплатился жизнью. Вслед за сим, по примеру Унцукуля, изъявили покорность Гимры, Бетлет, Икалита и другие койсубулинские селения. В Унцукуле и Гимрах, генерал Фезе оставил гарнизоны, по роте в каждом, а в первом из них заложил форт на отдельном кургане, командующем селением, что было необходимо для обеспечения его от покушений Шамиля. Вместе с этим и в Гергебиле было приступлено к постройка укрепления вместимостью на батальон.

Селения Андалялского общества Чох, Сугратль, Обох, Могох, Унчиб, Кегер и другие, также изъявили свою покорность. Таким образом, менее, чем в месяц, неудачи прошедшего года были поправлены и виновник этих дел, отозванный в апреле месяце в Тифлис, оставил Дагестан навсегда. Но рядом с отважными действиями, возникали в давно покорном и, по видимому, преданном нам кpaе новые козни и мятежи, доказывавшие, как сильно было поколеблено довеpиe к нам народа. В конце марта 1842 года, вспыхнуло восстание в Казикумухском ханстве, подготовленное интригами некоторых членов ханской фамилии.

По кончине Аслан-хана и двух его сыновей, умерших не оставив по себе мужеского поколения, прекратился прямой род казикумухских ханов. Отсутствие способностей, интриги и взаимные доносы сделались уделом ближних родственников Аслан-хана, которые, не имея никакого права на владение, тем не менее его домогались. Двое из них обратили особенное внимание нашего правительства: Абдурахман-бек, обнаруживший сильнее других притязание на ханство и потому отозванный в 1840 году в Тифлис, и Хаджи-Ягья (чанка), человек беспокойного характера, закоснелый мюрид и страстный поклонник Шамиля. Последний, в 1838 году, даже бежал в непокорные общества и оттуда по временам пробирался в Кайтах и Табасарань, волнуя жителей идеями имамов.

С отъездом Абдурахмана, управление Казикумухским ханством было вверено Мамаду и Гарун-бекам, но они возбудили против себя неудовольствие ханши Умма-Гюльсум-бике, которая вследствие этого стала ходатайствовать о возвращении Абдурахмана, как более ей преданного. Это обстоятельство сильно встревожило детей Таира и опасение упустить из рук ханство заставило их вступить в сношения с Шамилем, к чему их усердно убеждал и родной их брат Хаджи-Ягья. Таким образом, в Казикумухе обнаружились беспорядки и волнение народа становилось очевидным еще с конца 1841 года, когда 300 Казикумухцев явились на зов Кибит-Магомы перед движением его к Гергебилю. Чтобы удержать ханство от восстания, в случае появления там мюридов, в начале 1842 года было предписано управляющему Самурским округом, полковнику Снаксареву, прибыть в Казикумух и, собрав там и в Кюринском ханстве милицию, деятельно следить за поведением членов ханской фамилии. Но сыновья Таира, наружною почтительностью, успели усыпить Снаксарева, дряхлого старика, до такой степени, что он даже распустил милицию. В половине марта, Казикумухцы, по наущению Хаджи-Ягья, прибывшего из гор под видом покорности, послали торжественное приглашение к Шамилю, обещаясь по прибытии его выдать ему ханшу и всех Русских.

С своей стороны, Шамиль, не упускавший никогда случая воспользоваться легковерием народа, поспешил с мюридами в Казикумухское ханство и 20-го марта беспрепятственно занял Кумух. Снесарев и несколько других русских офицеров, заключившиеся в ханском замке, были на другой день ему выданы и отправлены пленными в горы, а Хаджи-Ягья назначен наибом Казикумуха. Старая ханша была оставлена на своем месте, потому что Шамиль из особой политики не посягал на членов ханского рода, которые были ему безвредны. Когда уже не оставалось никакого сомнения насчет мятежа Казикумуха, корпусный командир сделал распоряжение о направлении туда из Закавказья 4-х батальонов, необходимых для его успокоения. В ожидании же их прибытия, командир князя Варшавского полка, полковник Заливкин (временно командовавший войсками в Южном Дагестане), в половине апреля, поспешил занять путь от Нижнего Самура до Казикумуха. Желание удержать эту единственно доступную туда дорогу заставило его растянуть свой малочисленный отряд поэшелонно на всем пространстве от Рича до Кураха, но к счастью, дурные соображения Заливкина не оказали последствий, благодаря мужеству и присутствию духа горсти наших войск.

Новый наиб Казикумуха, Хаджи-Ягья, понимая ошибочность нашего расположения, и желая заслужить на первых порах милостивое расположение Шамиля, вознамерился истребить отряд Заливкина по частям, начав с его авангарда, стоявшего при селении Рича. В это время, в Ричах, под командою артиллерии капитана князя Орбелиана, находились две роты (1-я пионерная кавказского саперного батальона и 4-я мушкетерная Его Светлости полка), при горном единороге, 30-ти донских казаков и трех сотнях кюринской горной милиции; всего, за исключением Кюринцев, с небольшим 300 человек.

1-го мая, Хаджи-Ягья, с четырехтысячным скопищем Кумухцев, Карахцев и Андалялцев, занял окрестные Ричинские высоты. При появлении неприятеля, кюринская милиция, воскликнув «Алла-кялам!» (сила Божья), обратилась в бегство, а защита позиции была предоставлена 300 храбрых.

Князь Орбелиан, отделив 80 человек в резерв и расположив его позади левого фланга, наиболее нуждавшегося в поддержке, стал ожидать нападения.

Вскоре пешие и конные толпы неприятеля атаковали левый фланг его позиции с такою стремительностью, что некоторые из смельчаков успели даже проникнуть в самый лагерь. Но встреченная дружным ударом в штыки, эта атакующая масса была отброшена, оставив в наших руках три значка и 26 тел. Вслед за тем, нападение снова повторилось на правый фланг и центр позиции и снова было отбито, при чем опять был оставлен в наших руках один значок. Встретив мужественный отпор, скопище отхлынуло на значительное расстояние и завязало перестрелку, на которую мы деятельно отвечали картечью, из единорога и ружейными выстрелами.

Около полудня, в неприятельских массах было опять замечено сильное движение, предвещавшее скорый натиск. Ободренные удачею, солдаты готовились встретить их по прежнему. Действительно, не прошло и получаса, как неприятель снова атаковал оба фланга нашей позиции. Подпустив его на близкое расстояние, князь Орбелиан дал залп и бросился в штыки, при чем захватил еще один значек. Тогда скопище, троекратно отбитое, понесшее значительную потерю в людях, прекратило свои нападения и потянулось обратно к Кумуху.

Вся потеря наша состояла из 10 человек убитыми и 87 ранеными; неприятель потерял более 300 человек.

Это геройское дело, бесспорно, спасло весь отряд Заливкина.

Между тем батальоны, направленные в Южный Дагестан, прибыли в Кубу в последних числах апреля. Начальство над всеми войсками, долженствующими сосредоточиться на границе Казикумухского ханства, по распоряжению корпусного командира, было вверено полковнику князю Аргутинскому-Долгорукову, тогда еще малоизвестному на военном поприще, которое впоследствии суждено было ему пройти со славою великих мужей истории. Новый командующий войсками был уже на Самуре, когда разыгралось Ричинское дело.

Узнав о его результате, князь Аргутинский поспешил двинуть прибывшие на Самур войска к Чираху, чтоб поддержать раскинутые эшелоны Заливкина, в случай новых покушений неприятеля и в то же время воспользоваться моральным влиянием Ричинской победы. 8 мая, там сосредоточились: маршевой батальон Виленского полка, батальон Тифлисского, батальон Мингрельского и батальон князя Варшавского полков, при 4-х горных единорогах и элисуйской милиции приведенной Даниель-султаном.

Мятежники, в числе 4,000, укрепились в селении Шуарклю, верстах в 5-ти от Кумуха. 12-го мая, подступив к селению, князь Аргутинский лично осмотрел позицию неприятеля: надо было перейти глубокий овраг, через который проходило несколько горных тропинок, занятых неприятелем. Но к счастью, мятежники, чтоб удвоить бдительность, растянули свою линию на 12 верст и тем ослабили центр у деревни Шуарклю. Пользуясь этою ошибкою, князь Аргутинский ударил на центр: Тифлисцы и Мингрельцы в миг перешли овраг и на штыках ворвались в селение. Неприятель, увидя линию свою прорванною и боясь больших потерь в случае дальнейшего сопротивления, в беспорядке бежал к Кумуху, оставя в руках наших 27 пленных. Мы потеряли только 25 человек убитыми и ранеными. Следствием победы при Шуарклю было занятие Кумуха; в тот же день старшины многих казикумухских селений прибыли к князю Аргутинскому с покорностью; Хаджи-Ягья бежал в горы. Но Шамиль вовсе не думал покидать своих намерений, относительно Казикумухского ханства, обещавшего ему так много выгод, и вознамерился лично поспешить туда. К 20-му мая более 5,000 под продводительством лучших его наибов: Ахверды-Магомы, Хаджи-Мурата и других, сосредоточились в Дусрарате. По известию об этом, князь Аргутинский решился выжидать неприятеля у Кумуха, но в то же время усилил гарнизоны в Чирахе и Курахе, чтобы, на всякий случай, обеспечить свои сообщения с Нижним Самуром. 25-го мая, неприятель, в больших силах, показался на Кумухских высотах, 30-го скопище разделилось: с большею частью его Шамиль бросился к селению Кюлюли на сообщения Аргутинского; остальная часть заняла селение Унджугатль, в 10 верстах от Кумуха. Мятеж снова вспыхнул повсюду и Казикумухцы, трепеща за свои семейства, целыми толпами являлись в стан Шамиля и увеличили скопище его в Кюлюли до 9,000. В этих трудных обстоятельствах, князь Аргутинский предположил идти на встречу главным массам неприятеля, от поражения которых зависел весь успех. 1-го июня, сделав предварительно рекогносцировку к Унджугатлю и вытеснив оттуда неприятеля, он двинулся к Кюлюлю, оставив все лишние тяжести в Кумухе под прикрытием роты Виленского полка. 2-го июня, отряд его, состоящий из 4-х батальонов, при 4-х орудиях, элисуйской, кюринской и кубинской милицией, стоял уже напротив Кюлюли, отделенный от селения довольно глубоким оврагом, на дне которого извивалась Койсу. Неприятель сбился в селение, прислоненное к высокой скале и подымающееся амфитеатром на значительную высоту; каждая сакля оборонялась несколькими десятками воинов. Минута была трудная: атаковать неприятеля казалось невозможным, не имея артиллерии большого калибра. Но к счастью, он сам предупредил наши желания, бросившись в больших массах на оба крыла позиции князя Аргутинского. Эта попытка его дала нам возможность разбить его.

Бывшая на левом крыле кюринская милиция, смятая неожиданным натиском превосходного неприятеля, было побежала, но прибывшие сюда две роты Виленского полка и кубинская милиция восстановили дело. На правом крыле, Ахверды-Магома, с 4,000, напал на Даниель-султана; но, встреченный с фронта подоспевшими Мингрельцами, он был отбит. Тогда князь Аргутинский ударил общее наступление. Опрокинутый неприятель сбился в Койсу и был рассеян картечным огнем. Вся река окрасилась кровью и мутные волны понесли трупы несчастных. Победа была полная и совершенная. Потеря наша в этом деле заключалась в 127 убитыми и ранеными; у неприятеля выбыло из строя до 1,500 и 80 человек достались нам в плен. В ночь на 3 июня, Шамиль отступил. Он шел так быстро, что к семи часам утра был уже у Кумуха (около 30 верст) и попробовал было занять селение, но жители, предваренные о победе и поддерживаемые ротою Виленского полка, дали ему решительный отпор. Встретив и здесь неудачу, Шамиль поспешил очистить Казикумухское ханство. Прибыв в Кумух, князь Аргутинский назначил правителем ханства, возвращенного из Тифлиса, Абдурахман-бека под непосредственным руководством ханши Умми-Гюльсум-бике. Спокойствие было повсеместно восстановлено, а отряд расположился лагерем на окрестных высотах. Не столь удачны были действия на севере Андийского хребта, предпринятые вследствие обширных предположений. Хотя главный театр их был и вне Дагестана, но мы считаем долгом сказать о них несколько слов, так как они имели непосредственною целью этой край. Общий план на 1842 год был следующий. Предполагалось для обеспечения Дагестана со стороны Чечни прочно утвердиться на Андийской Койсу и для этого основать укрепленные переправы при Игали и Тлохе. Действия должны были одновременно направиться с двух сторон: главным отрядом с Кумыкской плоскости через Ичкерию в Андию и вспомогательным от Темир-Хан-Шуры. Чтобы главный отряд, по прибытии на Андийское Койсу, не встретил недостатка в продовольствии, в Цатанихе были сосредоточены значительные военные и продовольственные запасы. Общее начальство над войсками было поручено генерал-адъютанту Граббе, герою Ахульго, человеку с большой энергиею, решительному, искусному и предприимчивому. Во исполнение этих предначертаний, генерал-адъютант Граббе сосредоточил 29-го мая отряд у Герзель-аула, в составе 12 1/4батальонов, 16 легких, 8 орудий у 3 1/2 сотен линейных казаков; отряд имел при себе продовольствия на 15 дней, двойной комплект снарядов, 500,000 патронов, 2,540 лошадей и много повозок. 30-го мая, войска, в глубокой колонне, двинулись вверх по реке Аксаю и в этот день, при беспрерывных остановках и стягивании обоза, могли сделать только 7 верст, имея незначительную перестрелку. Дорога впереди извивалась по узкому лесистому гребню, пересекаемая оврагами и глубокими промоинами, впадающими в Аксай; чем дальше, лес становился гуще, поляны встречались реже. с вечера 30-го пошел проливной дождь, значительно испортивший дорогу. Между тем, весть о вторжении Русских распространилась повсеместно: Ичкеринцы, Ауховцы, даже Гумбетовцы и Андийцы стеклись в больших массах навстречу отряда. Начальство над скопищем, за отсутствием Шамиля, принял ичкеринский наиб Шуаиб-мулла.

31-го числа, к полудню, отряд прошел вперед только 4 версты. Дождь прекратился и вместе с тем тотчас же показались горцы; они преимущественно напирали на правое прикрытие колонны, состоявшее из 3-х батальонов, и на арьергард; стреляли с деревьев и из балок. К вечеру отряд сделал еще несколько верст до урочища Башиль-Ирзау, имея 72 человека выбывшими из строя. 1-го июня, отряд продолжал движение. Авангарду из 1 и 2 батальонов Кабардинского полка, приходилось беспрерывно выбивать неприятеля из завалов, устроенных поперек дороги; один из них, на урочище Кожальске, защищаемый самим Шуаиб-муллою, в особенности стоил много крови. Здесь пал командир 1-го батальона Кабардинского полка, подполковник Островской; почти все офицеры авангарда были убиты или переранены. Но завал был взят и горцы спереди удалились, между тем как бой в боковых цепях и арьергарде кипел с прежней силой. В этот день мы имели убитыми и ранеными более 500 человек. Идти далее с таким количеством раненых, для несения которых требовалось по крайней мере 2,000 солдат, было невозможно, тем более, что в три дня было пройдено только 22 версты, а до Дарго оставалось еще столько же. Генерал-адъютант Граббе решился отступить. 2-го июня, отряд предпринял обратное движение посреди страшного боя, кипевшего в арьергарде. Пользуясь общим замешательством, горцы успели было захватить 6 орудий; но командир 3-го батальона Кабардинского полка, подполковник Траскин, отбил их обратно и пал пораженный несколькими пулями. Этот день был самый ужасный; дорога загромоздилась трупами людей, лошадей и изломанными повозками; неприятель наседал с неистовством; все части расстроились от потерь своих начальников. Решено было стянуть войска в боевой порядок и ждать приближения ночи, когда неприятель утомленный дневным боем, обыкновенно расходился на ночлег по ближайшим селениям и хуторам. Как только смерклось, отряд, побросав в кручу все излишние тяжести, в глубокой тишине двинулся далее и к рассвету достиг урочища Башиль-Ирзау, никем не преследуемый. К вечеру 3-го дня войска прибыли на урочище Газейн, в 6 1/2 верстах от Герзель-аула. Схватки были преимущественно в арьергарде, но уже потери в этот день были значительно меньше. 4-го июня войска, слабо преследуемые, вышли к Герзель-аулу. Потеря наша в течение 6-ти дней была следующая: убиты 2 штаб-офицера, 7 обер-офицеров и 480 нижних чинов; ранено штаб и обер-офицеров 57 и нижних чинов 1239. Ичкеринский лес навсегда останется кровавым эпизодом кавказских войн, ужасным даже в рассказах. Мы не станем входить в подробный разбор этой экспедиции. Много случайных обстоятельств содействовали к ее неудаче; но нельзя не заметить, что путь через ичкеринкие леса был выбран опрометчиво; степень проходимости дороги была преувеличена; самый отряд был слишком велик, имел много обозов, и следовательно наперед можно было рассчитать, какое затруднение он рискует встретить в горах. Bcе горы торжествовали нашу неудачу; Шамиль, забыв поражение свое в Казикумухе, снова стал набирать скопища и громко выражал свои намерения напасть на Аварию. Обстоятельства эти побудили генерал-адъютанта Граббе перенести действия в глубь Дагестана. С этою целью сосредоточенный им при Темир-Хан-Шуре отряд из 11 с четвертью батальонов при 20 орудиях, 3 сотнях козаков и конной милиции, 24-го июня прибыл к Цатаниху. На следующий день, отряд, двумя эшелонами, двинулся к Игали и занял окрестные высоты. При появлении наших войск, Игалинцы зажгли селение и вместе с мюридами, присланными Шамилем к ним на помощь, засели в садах за завалами. 28-го июля, войска с двух сторон атаковали сады, выбили оттуда неприятеля и заняли селение. Но здесь ближайшее знакомство с местностью показало, что утвердиться в Игали не было возможности, по причине недостатка воды, а на Андийской Койсу нельзя было устроить укрепления, потому что левый берег ее — отвесная скала и командует правым; при том же дорога от Цатаниха к Игали превосходит своею неприступностью даже спуск в Гимринское ущелье. 29-го июля войска очистили селение и прибыли в Цатаних, слабо преследуемые горцами. Здесь были сложены излишние артиллерийские и продовольственные запасы, а батальоны, входившие в состав отряда, направлены отчасти на разработку военно-дагестанской дороги, отчасти для направления верхов аварских укреплений. Таким образом, несмотря на огромные средства, главная цель предположений 1842 года не была достигнута. Экспедиция этого года, не только не содействовала к поколебанию могущества Шамиля, напротив она усилила его влияние, поселив в горцах глубокую доверенность к его уму и счастью. Потери неприятеля далеко уступали нашим в числительности, даже не исключая Казикумуха, где главная масса убитых состояла из жителей этого ханства, которых Шамиль не имел причины беречь. с 1842 года, неприятель имел полную возможность оценить затруднения, встречаемые нами при действиях в Чечне и Дагестане, между тем как ему представлялось обширное поприще тревожить нас со всех сторон. До сих пор, в горах еще сохранялась уверенность в непобедимости Русских; неудача 1842 года, к несчастью, поколебала и это убеждение; дерзость неприятеля возросла неимоверно и он снова стал мечтать об изгнании нас с Кавказа, подобно тому, как это было в лучшие времена Кази-муллы. И так по истечении десяти лет (с 1832 по 1842 год), несмотря на беспрерывные усилия и пожертвования, плоды лучших экспедиций были потеряны. Владычество наше в горах не подвинулось вперед; нравственное превосходство утрачено, самая энергия как будто ослабла, что доказывает бездействие конца 1842 и большей части 1843 годов. Мы как будто предвидели в будущем еще большие потери и готовились к ним с равнодушием, близким к отчаянию. С другой стороны, гений Шамиля не упустил ничего из виду. В течение восьмилетнего имамства, при борьбе, ежеминутно грозившей ему гибелью, он деятельно трудился над утверждением своей власти, понимая, что только искусно приспособленная администрация могла служить ей прочным основанием. Итак, совершенно новые учреждения были им даны в горах и нам уже предстояла борьба не с обитателями Чечни и Дагестана, но с правильно-организованным обществом, в главе которого стоял Шамиль. Чтоб иметь возможность вполне оценить предстоящие нам трудности, полагаем не лишним заключить эту главу изложением административной системы, которую Шамиль немедленно вводил в обществах, по мере их к нему присоединения. Прежде всего сделаем перечень покорным Шамилю обществам. В Дагестане ему повиновались: Андия, Гумбет, часть Койсубу, Технуцал, Богулал, Тинды, Ункратль, Карата, оба Ахвахи, часть Аварии, Келе, Гидатль, Гилитль, Карах, Куяда, часть Андаляла и другие селения. Всего свыше 130,000 семейств. По северную сторону Андийского хребта: часть Caлaтaвии, Аух, Ичкерия, Большая и Малая Чечня, Шубуты и другие мелкие чеченские племена, всего слишком 100,000 семейств. Всю эту массу населения Шамиль разделил на округи, состоящие приблизительно из 1000 дворов. Каждый округ управлялся наместником его — наибом. Наибы почти полновластные хозяева в округе. Они творят суд и расправу по шарриату и следят за отправлением народных повинностей; в случае надобности, делают сборы войск и предводительствуют ими, согласно воли и планам Шамиля. На обязанности их лежит: добросовестное и строгое управление вверенною им частью, наблюдение за точным исполнением постановлений шарриата и ycтpaнение между жителями всяких враждебных столкновений, преимущественно же кровомщения. Но тем не менее наибы — страшные грабители, и Шамиль это знает, но молчит из личных выгод, потому что каждый наиб платит ему. Не всех наибов Шамиль облек одинаковою властью; более доверенные и испытанные из них имеют более власти и отличий наружных. Им он доверяет наиболее сокровеннейшие мысли; они его подпора в настоящем и будущем. Для того, чтобы достигнуть наибского звания, не надо происходить из знатного рода; для этого требуются способности, усердие и верность имаму. Шамиль сам плебей, поддерживает плебейство, тщательно истребляет аристократию, которая, как например в Аварии, имеет свои предания, и даже втайне сочувствует прежнему порядку вещей. Наибы действуют на народ посредством кадиев и старшин. Кадий — лицо духовное; ему хорошо должен быть известен шарриат, так как к его решению преимущественно обращаются судящиеся; в редком селении нет кадия. Старшины составляют последнию инстанцию суда и их в селении бывает по нескольку. Как кадии, так и старшины, избираются народом, но утверждаются Шамилем по представлению наибов. Все покорное Шамилю население составляет одно военное сословие. Каждый горец, от 16 и до 60 лет, обязан непременною службою. Если у отца три сына, они все должны идти на войну без очередей если четыре — младший может оставаться дома. В важных обстоятельствах, требующих поголовного восстания, выходят все и даже 60-ти летние старики. Для этого каждый житель обязан иметь оружие — винтовку, пистолет и шашку; наиболее зажиточные и лошадь; если кто-нибудь из них по болезни остается дома, то лошадь свою передает другому. Шамиль в особенности заботится об образовании кавалерии, что дает ему возможность переносить свои скопища с одного пункта на другой с неимоверною быстротою, между тем как горцы с одинаковым удобством дерутся и в пешем и в конном строе.

Стр. 402 …На время похода, каждый воин обязан запастись провизиею дома и нести ее на себе. При продолжительных же сборах, скопища довольствуются за счет жителей окрестных мест, или по частям отправляются домой за провиантом. Как горцы ни умеренны в пище, однакожь бедность в Дагестане такова, что округи решительно не в состоянии содержать войска Шамиля даже и нескольких дней; от этого сборы там бывают весьма непродолжительны (В 1844 году, Шамиль почти месяц держал в сборе свои скопища в Аварии и Койсубу, но это потому, что эти части Дагестана принадлежали нам, и он, как бы в отмщение им за преданность Русским, грабил их бессовестно). Это же самое побуждает горцев открывать свои кампании преимущественно осенью, как только окончится уборка посевов и когда еще повсюду можно найти хлеб в достаточном количестве. Обозов при скопищах не бывает вовсе, и только за Шамилем и другими первостепенными лицами возятся по одному или по два вьюка с необходимыми вещами. Если обстоятельства потребуют сбора войск, то или все могущие носить оружие выходят поголовно, и это бывает, как мы сказали, в крайних случаях, или же количество вооруженных, с такого-то и такого наибства, назначается предварительно самим Шамилем. Простота системы и природная способность горцев к войне, дают возможность набирать большие силы в самое короткое время. Сверх этих временных ополчений, Шамиль имеет при себе постоянно конную охранную стражу мюридов, нечто вроде гвардии. Она набирается преимущественно из людей, известных преданностью имаму, вполне проникнутых святостью его идей, преимущественно холостых; число их простирается до 600 человек. Мюриды получают от Шамиля, кроме приходящейся им доли из отбитой добычи, иногда особые денежные подарки; каждая деревня, в которую посылаются мюриды, обязана продовольствовать как их, так и их лошадей. Последняя мера придает охранной страже еще более важности и уважения, а вместе с тем в глазах горцев возвышает и самого Шамиля. Цель учреждения охранной стражи двоякая. Прямая, чтоб иметь вокруг себя людей испытанных, готовых во всякое время поддержать его власть и в случае нужды пожертвовать жизнью. На войне, они составляют самый надежный резерв, дерутся с отчаянною решимостью, соблюдают отличную подчиненность и в бою носят значки Шамиля: малое число их опаснее целого скопища горцев. Косвенная же цель их учреждения состоит в том, что они рассылаются по селениям для поддержания и распространения шарриата, особенно в обществах, недавно приставших к Шамилю или верность которых сомнительна. Так: Андия и Гумбет, наиболее пострадавшие, ропщут на Шамиля; но как общества эти составляют центр его владений и опору действий в Дагестане, то Шамиль принимает самые строгие меры для удержания их в покорности и наблюдение за ними возложено на мюридов. Таким образом, последние составляют нечто вроде опричины, которая действиями своими и подозрительности держит всех в таком страхе, что даже брат боится брата; при малейшем поводе к подозрению, мюриды тотчас же арестовывают виновных, наказывают их, или отсылают к наибу. Доходы предшественников Шамиля — Кази-муллы и Гамзат-бека — состояли единственно в хамус (пятой доли военной добычи). Шамиля упрекают в скупости; но он просто бережлив и имеет на это полное основание; при случаях же умеет быть и щедрым, когда следует наградить за подвиг мужества или преданности.

Стр. 404 …Как награды, так и наказания приведены им в правильную систему. В начале, за храбрость у него выдавались подарки разными вещами, как то: оружием, платьем, лошадью, баранами и проч. В 1841 году, с образованием охранной стражи, появились чины и знаки отличия. Первый чин — муртизигат, то есть десятник, потом сотенный командир, двух-сотенный и пяти-сотенный; наиб в военной иерархии играет роль маршала и предводительствует скопищем в 1,000, 2,000 и 6oлее человек. Знаки отличия состоят из серебрянных, круглых или вырезанных на подобие лупы медалей, которыми награждаются за особенное мужество все чины. В конце 1842 года Шамиль учредил знак отличия, похожий на нашу орденскую звезду и пожаловал им Шуаиб-муллу, Ахверды-Магому и Уллу-бея. При занятии Шамилем Казикумуха в 1842 году, достались в его руки Высочайше пожалованные Казикумухскому и Кюринскому ханствам знамена; одно из них он отдал Шуаибу, другое Уллу-бею, в награду за действия их в Ичкеринском лесу. Сколько разнородны награды, столько различны и наказания. За малую вину налагается штраф — денежный или натурою, который и поступает в общественную казну; за вторичную вину того же рода — штраф увеличивается. Оказавшим в деле трусость обшивают правую руку войлоком и виновный носит его до тех пор, пока не исправит свою репутацию. За большие вины сажают в яму, на несколько недель и даже месяцев. При этом арестованным отпускается самая скудная пища, едва достаточная для поддержания жизненных сил; некоторых из них, по мере важности вины, заковывают в кандалы. Во все время заключения, они лишены возможности дышать свежим воздухом, а если это и позволяют им, то не более, как на час и то в виде великого снисхождения; когда же кончится срок ареста, освобожденные из ямы едва походят на живых людей и часто от изнурения впадают в тяжкую болезнь и умирают. За преступления большей важности, как то за измену, дезертирство, лазутничество, определяется смертная казнь, а для приведения в исполнение смертных приговоров, при Шамиле состоит палач, с секирою, похожею на секиры римских ликторов. Секира служит символом его власти и по этому постоянно возится за ним.

Стр. 405 …Такова, вкратце, его система управления, волею неволею приковавшая к нему самые необузданные племена Кавказа. Как высшее духовное лицо, Шамиль управляет совестью каждого; как политик и глава общества, он держит всех в ежовых рукавицах, а сколько нужно ума и ловкости, чтобы ворочать людьми, не знавшими дотоле никаких законов, никакого порядка! Меры, употребляемые им для этого, поистине замечательны. Так для придания себе большей важности, Шамиль уверил народ, что он находится в постоянных сношениях с турецким султаном и египетским пашею и для доказательства сам сочиняет письма, будто бы им полученные от этих лиц, и рассылает их к наибам для прочтения в мечетях. В этих письмах он обыкновенно излагает, что султан и паша принимают живое участие в его деле и собираются подать ему действительную помощь войсками и деньгами. Для поддержания духовного влияния, Шамиль раз или два в год прибегает к хальвату, который состоит в следующем. В известное время, Шамиль запирается у себя в доме и никого не принимает, уверяя, что должен предаться духовным занятиям в беседе с пророком. Когда таким образом пройдет недели три, он начинает принимать самую скудную пищу, а последние два или три дня почти ничего не ест. К этому времени, к нему собираются отовсюду кадии и муллы, окружают дом его, не позволяя никому к нему приближаться. Вечером последнего дня этой уединенной жизни, Шамиль требует к себе главных духовных лиц и принимая вид изнуренного человека, говорит, что сам Магомет нисходил к нему в виде голубя, сделал ему важное откровение и завещевал ему по прежнему трудиться над распространением шарриата. После беседы с главным духовенством, Шамиль выходит к собравшемуся народу, излагает свои мысли, подтверждая их слышанным из уст пророка. Легковерные горцы верят ему и вся эта комедия оканчивается торжественным гимном: «Нет Бога, кроме Бога, пророка его Магомета и Имама великого Шамиля». После сего, кадии и муллы расходятся по своим селениям, рассказывая о происходившем в Дарго; народ молится, воспевает Бога, пророка и имама и предается празднествам. В политике, Шамиль действует с искусством истинно макиавелевским. Так, когда ему нужно было наказать Назрановцев (Чеченское племя) в 1841 году, Шамиль потребовал к себе Хаджи-Мурата с 500 Лезгин, и наоборот, для действий в Дагестане, посылает туда Чеченцев. Таким образом, он ставит оба эти племени в зависимость одно от другого и поселяя в них взаимную недоверчивость, властвует на основании правила divide et impera. Шамиль — гений. Если б он родился где-нибудь в другом месте, например, во Франции — он бы потряс миром. В истории он станет наряду с Чингис-ханом и Тамерланом и нет сомнения, что он был бы ими в действительности, если бы судьба не свела его с могущественною монархиею, борьба с которой не может быть успешна. Успехи оружия и энергия настоящих действий на Кавказе смирят этого грозного владыку гор; с гибелью или с смертью его, война должна кончиться, потому что есть много данных предполагать, что ему не будет преемников. Taкиe люди родятся веками и вызываются на поприще обстоятельствами, которые не часто повторяются.

«Рассказ Аварца». (Из походного дневника)

Газета «Кавказ» 1847, №44.

«Харамзада!» сказал с досадою мой суровый Аварец, отходя от амбразуры и ложась на разостланную бурку. «Прежде бывало, нет конца их расспросам и рассказам; тогда и мы скучали менее и время проходило как-то незаметнее в траншее; а теперь и бранью не развяжешь поганые уста — словно сам Шамиль сидит у них на языке….» — А больно боятся они Шамиля? «Да еслиб они боялись Бога в половину того, сколько этого Гимрийского плясуна, то они могли бы считать себя вполне обещанного нам пророком нашим рая….» Ты верно из ненависти называешь Шамиля плясуном? «Совсем нет; а он точно был плясуном и это ремесло нередко снискивало ему и его бедным родителям насущный чурек… Я был тогда почти ребенком, но помню еще хорошо первое мое свидание с Шамилем. Это было летом; знойный день вечерел и крыши сакель покрывались народом спешившим на свежий воздух, как вдруг, на улице, против ограды нашей сакли, поднялся шум, раздались хлопанью рук, крики одобрения… Меня вывели за ограду и там, посредине собравшейся толпы, я увидел мальчика лет 12 или 13, с приятною наружностью, в оборванной нагольной черкеске; он танцевал лезгинку и живостью и ловкостью своих движений приводил в восторг зрителей, которые приветствуя каждый удачный его прижок залпом новых рукоплесканий, в тоже время бросали в него мелкие монеты, чуреки, кукурузу и т. п. И мне захотелось тоже подарить ему что-нибудь, я побежал к матери, выпросил у нее червонец и кусок материи, и отдал их ловкому танцору, который в изумлении от моей щедрости, схватил моя руку и прижал ее к своим губам. Думал ли кто-нибудь, из любовавшихся в эту минуту на кривляние Гимрийского мальчишки, что этому нищему паяцу суждено некогда быть первым лицом в Дагестане, а ребенку знатной фамилии, которого руку лобызал он за червонец, — его нукером? — Так ты служил при Шамиле? «Ровно год и неотлучно при нем». — В таком случае, ты можешь оказать мне большое одолжение, сообщив все, что удалось тебе заметить любопытного в частной жизни этого замечательного человека, в свойствах его ума и характера. История его происхождении и удивительном возвышении более или менее известна уже всякому; но Шамиль у себя дома, в кругу своего семейства, своих любимцев, за обычными своими занятиями — почти еще незнаком нам, жителям другой части общей родины нашей — Кавказа. Ты сейчас жаловался на скуку и сердился на упорное молчание Салтинцев на твои не совсем приятные шутки: я предлагаю тебе верное лекарство от скуки и занятие дальнее перебранки с неприятелем, в положении которого, сказать правду, не многим придется охота толковать с кем бы и о чем бы то ни было. «Я весь к твоим услугам: ты здесь в гостях у нас, а обычай моей родины велит мне угощать гостя наилучшим, что Бог послал». Он придвинулся ближе ко мне, закурил свою коротенькую трубку и, приказав часовым не слишком высовываться из траншей и не дремать, — начал свое угощение. «Я служил при Шамиле в то время, когда он еще жил в Дарго. Он занимал большую саклю в четыре комнаты; в двух из них жили его жены, а в остальных, проводил сам дни и принимал гостей. В дверях сакли стояли, постоянно днем и ночью, два часовых, из них один докладывал о приходящих; Доступ к нему не труден, особенно для тех, которые уже известны его приближенным и входя к нему не снимают оружия, только ружье оставляют, по обычаю края в передней. При появлении гостей Шамиль встает, слегка приподнимается или же вовсе не оставляет своего места, смотря по важности вошедших особ, которые все без исключения целуют его правую руку, при чем и он с своей стороны делает тоже самое некоторым из них, что впрочем случается весьма редко. Вошедший, какого бы звания он ни был, после целования руки может садиться, не ожидая приглашения, но не остается в доме долгое вечера, потому что еще не было примера, чтобы Шамиль оставлял постороннего человека ночевать в своей сакле. Занимая первое место в Дагестане, имея все средства к роскошной жизни, Шамиль однако, любит во всем строгую простоту и умеренность: в одежде, пище и домашней утвари его вы не найдете большой разницы между им и простым мюридом; исключение только в чалме, которую он не всегда носит, но которую делает большею частью из дорогой шали белого цвета; белый цвет его любимый. В образе препровождения времени днем у него нет установленного порядка, и деятельность его в ту пору, или бездействие, зависят от случаев; ночь же он делит на три части: две посвящает сну, а остальную часть молитве, чтению священных книг, а иногда и переписке с своими главнейшими Наибами. До женить бы своей на пленной Армянин, он обходился с своими женами вообще сурово и их положение почти ни чем не было лучше положения жен простых лезгин; даже в одежде их он не позволял им ни малейшей роскоши: они не могли носит ничего из шелка, кроме покрывала из черной шелковой материи. Но любовь к хорошенькой Армянке невероятно смягчила эту суровость и слепо угождая ей во всем, он счел долгом справедливости улучшить участь и других своих жен. Он очень любит своих детей, но, по-видимому, мало заботится об их будущности. Касательно степени учености Шамиля, как духовного лица, мнения различны: одни говорят, что он в книжной мудрости очень не далек, другие же напротив, уверяют, что он исчерпал ее всю до дна. Этот трудный вопрос, мне кажется, решен довольно основательно одним ученым человеком, бывшим соучеником Шамиля, который сказал: что если Шамиль по обширности своих познаний и не может стоять в главе нашего духовенства, то и тогда, по произведенному именем своим величию переворотов и по редкому, лишь ему одному свойственному умению действовать на умы толпы, красноречивому и сообразно своим видам истолкованию многих, необъясняемых другими учеными, глав Корана — он заслуживает наименование ученейшего в Дагестане. Он очень набожен; но надобно быть слепым, чтобы считать эту набожность; врожденным свойством его души на которой тяготеют такие деяние, от которых, при одной мысли истинно религиозный человек, невольно содрогнется… У него нет, и, кажется, не было любимцев, пользовавшихся полным его доверием и имевших какое-ибо влияние вообще на его действия; правда, он со всеми ласков даже с теми, которых в уме своем давно уже осудил на гибель, и в минуту самого сильного гнева, почти ни когда не изменяется на его лице выражение притворного добродушия, ни всегдашняя деликатность в словах: он не пренебрегает ни чьим советом но действует всегда рассудка и опытности. Всякое предприятие, важно ли оно, или нет, он обдумывает медленно осторожно, за то, в минуту исполнения однажды задуманного, он быстр как молния и дерзко-отважен. Шамиль очень хорошо понимает всю опасность своего первенства, знает, что сотни кинжалов ежеминутно точатся для его гибели, но, не ослепленный еще ни властью, ни успехами своих замыслов и любя страстно жизнь, он постоянно и отовсюду ожидает нападения с полною готовностью предупредить его во время — и трудно застать его врасплох. Меры предосторожности для своей безопасности, постоянная стража при нем, редкое начальствование лично над войсками, порою служат его тайным соперникам поводом к обвинению его в трусости; но это чистая клевета, которую легко опровергнут многими случаями, в которых Шамиль был обязан своему спасению собственной лишь храбрости и необыкновенному присутствию духа, увеличивающемуся в нем по мере опасности. Ему небезызвестно эта клевета, но он смеется над нее и ее сочинителями и остается верным, однажды принятым им правилам. Трагическая смерть Кази-Муллы и Гамзат-Бека по-видимому, внушила ему правила, что можно заключить из его слов: «Князя Мулла был бесспорно, храбревший из храбрых; но работая больше руками, как простой воин, а не головою народов, он погиб смертью отважного рубаки, славно, но без пользы. Гамзат же сделался жертвою своего легкомыслия и непростительной беспечности. Но тот и другой заслуживает благодарную память нашу, и на самые ошибки в их жизни мы обязаны взирать с уважением: они могут и должны быть спасительными уроками для их преемников.» В это время в лагере нашем раздался призывный к молитве голос Муллы и Аварец прервав свой интересный рассказ, поспешил в свою палатку совершать омовение к утреннему намазу. Султан Адиль-Гирей. 30 августа 1847 года. Лагерь при ауле Салты.

«Погром Чечни в 1852 году». Н. Волконский

«Кавказский сборник» том 5, 1880 год. РГБ Ш/Х: ДБ30/К12

Глава III. Почти на полпути между Алхан-Юртом и крепостью Воздвиженской, если от Сунжи спускаться на юг, вверх по течению реки Мартанки, было и есть обширное селение Урус-Мартан. От него в Воздвиженскую дорога круто поворачивает налево и служит продолжением прямой дороги, проходящей на восток от станицы Ассинской.

В описываемую нами эпоху Урус-Мартан было укрепление довольно обширное и сильное, обнесенное высоким бруствером и глубоким рвом.

Урус-Мартан был в этой стороне важным центральным пунктом, потому что из него являлся доступ во все ущелья, лежавшие на юг, в аргунский округ, по направлению речек: Гехи, Рошни, Мартанки, Гойты; так что по отношению к этим ущельям Мартан был как бы сторожевым пунктом. Скучно жилось в нем куринцам и 5-й легкой батарее. Всегда с замкнутыми воротами, отдаленное и отделенное от света, жизни и людей, укрепление Урус-Мартан оживлялось только в те минуты, когда являлась туда оказия и привозила с собою свежих людей, свежую провизию, свежие новости и не всегда свежих казачек.

Это было наш важный, как сказано выше, сторожевой и вместе с тем опорный пункт на случай наших действий в предгорье и в горах малой Чечни.

Покойный Слепцов, на закате своей славной боевой деятельности, истребил все неприятельское население, гнездившееся в ущельях от Бумута (на Фортанге, в карабулахском обществе) до Рошни, текущей на запад от Мартанки и сливающейся с ней недалеко от впадения в Сунжу. Остатки жителей всего этого пространства частью смирились и выселились в покорные нам аулы, в том числе и в Урус-Мартан, а частью бежали в горы. Не успела коснуться его рука лишь обитателей верховьев Рошни, Мартанки и Гойты, текущих почти параллельно друг другу. Обитатели эти, рассчитывая на неприступность своих мест, продолжали жить как ни в чем не бывало, тревожили нас в Мартане, по дорогам, в Воздвиженской, Грозной и в окрестных местах.

Только в 1858-м году смирились окончательно эти беспокойные горцы и тысячами были выселены на плоскость. До того же времени, несмотря на все наши набеги, погромы, несмотря на наказание нами этих хищников, они каждый раз после поражения и разорения возникали, как феникс из пепла.

Когда нам случалось поражать население и уничтожать аулы, лежащие между русскою дорогою и левым берегом Сунжи, жители этих мест, в свою очередь, удалялись в ущелья Черных гор и примыкали к обитателям, там скрывавшимся. Таким образом, уже в 1852-м году в ущельях Рошни, Гойты и пр. образовались поселения в тысячи домов.

Хотя мы частью оградили себя со стороны Мартана просеками — гойтинскою на юго-восток и гехинскою на юго-запад, но это служило только поводом к большей или меньшей безопасности самого укрепления и нисколько не защищало нас от нападений горцев, равно не доставляло нам возможности проникнуть к ним в горы. Спокойно и безбоязненно жили себе они в своих трущобах, среди вековых, заповедных лесов. Там они находили себе поляны для посевов, а если не находили, то вырубали их, оставляя, между прочим, в стороне к нам широкую полосу нетронутых дебрей, служивших им наилучшею от нас защитою. За этими дебрями до 1852-го года не была еще наша нога; там не работал еще наш штык, и гром пушек не грохотал еще среди девственной, прекрасной и потому заманчивой, дикой, но поэтической природы.

Князь Барятинский впервые решился шагнуть в эту сторону, растревожить эту неведомую для нас окраину и на месте освоить всех жителей ее с нашими линейцами, с куринцами, кабардинцами, которых они хотя и знали, но в доме у себя еще не принимали.

Но для того, чтобы дать себя почувствовать вполне, надолго вселить в жителях Черных гор страх и уважение к нашему оружию — нужно было действовать, во-первых, очень скрытно, во-вторых, чрезвычайно быстро и, наконец, возможно большим числом войск.

Барятинский решил напасть на неведомую землю двумя отрядами в один день. Для исполнения своего намерения он не нашел лучшего товарища, как барон Вревский, который был тогда командующим владикавказским военным округом, и вследствие этого пригласил его — пожаловать и помочь ему. Генерал-майор барон Вревский прибыл к нему шестнадцатого января, с первым батальоном эриванского карабинерного Его Высочества Наследника Цесаревича полка.

Шамиль знал о предстоявшем ему визите и об усилении наличных средств чеченского отряда. Мы сказали выше, что и он к тому же числу сделал дополнительный призыв войск, и последние не замедлили явиться. Но имам предполагал, что замыслы князя Барятинского клонятся к тому, чтобы доконать большую Чечню, и о малой Чечне он вовсе не беспокоился. Он даже ослабил отчасти прилегающую к малой Чечне нагорную Чечню, вытребовав к себе толпы и оттуда. Все взоры и все внимание свое Шамиль устремил на Джалку, Басс, Хулхулау и туда, при первом нашем шаге, готов был двинуть всю громадную силу, которую ежеминутно держал вокруг себя наготове.

Но князь Барятинский надул старика.

Семнадцатого января, в восемь часов вечера, после скромного солдатского ужина и краткой молитвы, из лагеря при Бани-Юрте, в чрезвычайной тишине, почти тайком, выступила сперва одна колонна — под начальством генерал-майора барона Вревского, а потом, около полуночи, другая, под начальством свиты Его Величества генерал-майора князя Барятинского. Куда идут, зачем идут — никто не знал, кроме этих двух лиц и их ближайших поверенных, в числе которых был и Бата. Не было надобности открывать даже начальникам отдельных частей свои соображения, так как таковые были пока очень смутны, потому что сами начальники отрядов не знали еще, где и при каких условиях им придется действовать; сами они в первый рез шли в предвзятую сторону.

Эти секретные движения играли весьма важную роль в кавказских экспедициях и имели большое и выгодное для нас значение. При податливом на обе стороны характере, горцы, ежеминутно готовы были сообщать сведения от нас — Шамилю и от Шамиля — нам. Примеры этому мы видели

постоянно, а главнее всего накануне взятия в1858-м году аргунского ущелья. Видели мы также опыты и тому, что если начальник отряда хранил втайне свои предположения, то наше дело всегда выгорало.

Так было и в настоящую минуту.

Колонны двинулись в следующем составе: под начальством барона Вревского — четвертый батальон навагинского полка; первый, второй, четвертый батальоны и ракетная команда князя Чернышева полка; сорок человек кавказского саперного батальона; два взвода батарейных — №1-го батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады и №3-го батареи 19-й артиллерийской бригады; два легких орудия батарейной №4-го батареи и взвод легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады; взвод донской конноартиллерийской №7-го батареи, десять повозок транспорта с фашинами. Кавалерии пока не было, но с рассветом, восемнадцатого числа, на Гойту должны были прибыть несколько сотен первого сунженского полка и там присоединиться к колонне.

Под начальством князя Барятинского были следующие части войск: первый батальон эриванского карабинерного Его Высочества Наследника Цесаревича полка; первый, третий и четвертый батальоны егерского князя Воронцова полка; десять человек кавказского саперного батальона, усиленные пехотою с шанцевым инструментом; вся кавалерия отряда; взвод легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады; дивизион конноартиллерийской №15-го батареи; десять повозок транспорта.

Прочие войска, со всеми тяжестями отряда, остались в лагере, под начальством подполковника Меркулова.

Вревский выступил на Рошню, Барятинский — на Гойту. По исполнении своих задач, колонны должны были сойтись в укр. Урус-Мартане, которое осталось от них на север, между обеими этими речками.

Проследим поочередно действия каждого из генералов.

Ночные путешествия войск вообще отвратительны во всех отношениях, а движение колонны барона Вревского было донельзя затруднительными. Чтобы скрыть его, он пошел без дороги, у предгорья, и если бы не хорошие проводники, которые знали все эти места наизусть и могли идти, закрывши глаза, то, конечно, колонна, вместо Рошни, очутилась бы где-нибудь в аргунском ущелье или вроде того. Но проводники шли впереди и не дали ей уклониться ни на одну линию от предположенного пути. Ныряя из балки в балку, проламывая тонкий слой льда, которым были подернуты все углубления, встречавшиеся на каждом шагу, купаясь в бесчисленном множестве ручьев и мелких речек, окутанные почти непроглядною тьмою, смягчавшеюся только лежавшим местами снегом, войска шли без привала и останавливались время от времени на несколько минуть лишь для того, чтобы стянуться.

Но, несмотря на все препятствия и крайние затруднения, колонна, в глубокой тишине, никем неоткрытая, с рассветом восемнадцатого числа, достигла берега Рошни. Чтобы дать ей отдых, барон Вревский поспешил ее спрятать в лесистую балку. Все как будто вполне понимали цель и важность предпринятого движения, и никто ни единым звуком голоса не нарушил гробового молчания окружающей природы. Даже лошади, и те, словно подражая человеку, ни одним легким ржаньем не давали звать о пребывании своем в этих местах.

Почти одновременно с прибытием отряда явился сюда же и командир первого сунженского полка, войсковой старшина Предимиров, с пятью сотнями своих казаков.

От балки начинался густой, едва проходимый лес, отделяющий ущелье Рошни от открытой равнины, по которой пролегала русская дорога. Лес в горных местах, на который не посягнула еще рука человека, и лес на плоскости — две большие разницы. Первый из них не подчиняется ни в каком отношении никаким законам и порядкам: в нем и заросли, и балка за балкою, и наваленные кучами деревья, которых сверху наломал какой-нибудь скатившийся от бури столетний гигант; и ручьи, и речонки в глубине оврагов, то ясные и тихие, то черные и зеленые от грязи и тины; то вдруг исковерканная, непроходимая полоса, через которую можно перебраться, кажись, лишь с дерева на дерево — и все это скрыто от глаз, невидимо до тех пор, пока сама нога не коснулась неожиданного восставшего пред нею препятствия. Невыносимо тяжелы и утомительны путешествия чрез эти леса, и едва ли бы они доставили удовольствие самому решительному, любознательному туристу или самому отчаянному искателю приключений. Мне много случалось переходить и проезжать подобных лесов на Кавказе, в особенности в горной Осетии, в Имеретии, в Чечне. Все они, правда, дышат неподражаемою, обаятельною прелестью, но лишь в то время, когда уже впоследствии вспоминаешь о них, так сказать, издали; но в ту минуту, когда обстоятельства или обязанность заставляют крестить их направо и налево, вдоль и поперек собственными ногами, когда эти ноги подкашиваются от усталости, когда едва переводишь дух от изнеможения и чувствуешь, что кровь приливает к голове и сердцу от постоянных карабканий и царапаний по крутым ребрам балок, где даже и доброму коню не в мочь подняться налегке не говоря уж о походной тяжести — тогда не до прелести их картин и не до обаяния или очарования.

Так было и с колонною, когда она переходила лес, и таков был самый лес, как мы описали выше, который она переходила. От балки, из которой вышли войска, до конца леса, правда, были две тропы, проложенные жителями в более удобных местах, но разве могли они отвечать удобному движению всей колонны вдруг? Только тяжести, артиллерия и офицеры могли пользоваться одною из этих тропок; что же касается до солдат, то им приходилось идти без всякой дороги; по другой же тропе, пролегавшей в долине реки, по правому берегу ее, следовала кавалерия.

Едва только войска втянулись в лес — стали попадаться завалы, число которых, по мере углубления колонны, увеличивалось все более и более по всем направлениям; затем, верхняя дорога, по которой шла пехота, в одном месте была преграждена широким рвом и бруствером. Теперь только приходилось понимать всю важность секретного движения, потому что если бы его заранее знали горцы и пожелали бы отстаивать спои заповедные трущобы, то едва ли бы возможно было решиться на подобное необдуманное наступление: последствием его было бы то, что в лесу, наверное, осталась бы большая половина колонны, а меньшая, дойдя до цели и потом отступая обратно по местам, которых неприятель, без сомнения, не оставил бы, заключила бы роковой бенефис, сложив там последние свои косточки. Неужели барон Вревский, предпринимая такое движение, был уверен, что он достигнет без потери желаемого места только потому, что окружил свои стремления и цели полною таинственностью? Едва ли. Скорее всего, он пошел и теперь шел потому, что не знал мест, в которые вступит, и препятствий, которые предстояли на пути; войдя же раз в эти места, он уж не мог и не должен был возвращаться, не разрешив своей задачи. На это движение Вревского мы не можем иначе смотреть, как на вполне рискованное, которое можно предпринять только в случае настоятельной, крайней необходимости, но не ради одного только молодецкого набега и истребления каких-нибудь тысячи или более домов. Мы вполне уверены, что Евдокимов, даже в пору своих блестящих удач, никогда не рискнул бы на такое наступление, да и вообще не рискнул бы на какое бы то ни было, не узнав заранее и обстоятельно, что ему предстоит впереди. Только отважность и решимость Вревского, который теперь и впоследствии доказал, как спокойно и безразлично относился ко всем опасностям, только уверенность его в войсках, которые он вел и, наконец, только энергичная, стремящаяся к славе, молодая натура князя Барятинского и его горячая кровь могли родить уверенность в том, что мы в этот день вынырнем с Рошни и Гойты более или менее благополучно. Довольно было бы одного случайного, нечаянного ружейного выстрела в лесу — как оно нередко бывает во время движений вследствие какой-либо неосторожности солдата — и колонна в десять минуть, много в четверть часа могла бы быть окружена со всех сторон неприятелем. Тогда последствием рискованного движения барона Вревского был бы современный нам тевтобурский лес, в котором чрез много лет пришлось бы какому-нибудь новому Германику мстить за избиение своих земляков и потом собирать невероятные груды их костей, чтобы над ними воздвигнуть памятник славы, чести, неудачи войск и риска их военачальника.

Велик ты, наш русский Бог, покровительствовавший нам даже в наших увлечениях и заблуждениях во время минувшей кавказской войны, кой-когда напоминавший нам поражениями о необходимости быть осмотрительнее, но долготерпеливый и милосердый до конца, несмотря на постоянные попытки многих наших генералов всегда и во всем искушать твою благость!

И нужно же нам было такое счастье, чтобы на этот раз чеченцы, жители Рошни, оказались полнейшими балбесами: ну, как быть настолько беспечными и беззаботными, чтобы, настроив и нагородив сотни разных защит и оборон, не держать при них, в особенности в начале леса, ни одного наблюдательного поста, ни одного даже сторожа?!..

И вот, барон Вревский, по дремучему неприятельскому лесу идет себе с целою колонною, словно по херсонской привольной степи, идет — и благополучно минует этот лес. Кавалерия, при которой он сам находился, явилась у внутренней опушки леса ранее пехоты и артиллерии, и начальник колонны, остановившись на этом месте, стал поджидать их. Словом, все происходило так спокойно и уверенно, как будто войска маневрировали где-нибудь в обширном, благоустроенном домашнем парке или в заранее расчищенном и приспособленном по заказу собственном лесу.

Мы изощряемся и ухитряемся во время наших строевых учений и маневров то устраивать, то изыскивать для солдата разные затруднения при движениях, чтобы приучить его и к выбору местности, и к уменью ориентироваться, к искусству нападения и т. п. Что может быть лучше, если все эти топкости он изучает по необходимости, но на родном, а на неприятельском поле? Один такой урок стоит двадцати пяти разных искусственных задач и приспособлений. И что же после этого удивляться ловкости бывшего кавказского солдата и его военным действиям! Как не признать, что один год такой школы в Чечне стоил двадцати лет, проведенных солдатом нашей внутренней армии на разных ученьях и маневрах, в каком-нибудь селении Ивановском, в деревеньке Подгорной, в слободе Никольской.

Вот где бывшая кавказская армия черпала свое разностороннее практическое военное образование, свой закал, свою удаль и переносливость.

В девять с половиною часов утра вся колонна стянулась у выхода из леса на поляну, и я думаю, что не только многие командиры и начальники частей в душе перекрестились, но и сам барон Вревский свободно вздохнул всею грудью: крайняя опасность миновала; теперь оставались пустяки — подраться и победить, а затем — отступить.

Последнее условие барон Вревский тотчас поставил первым и главным. Он оставил на опушке второй батальон егерского князя Чернышева полка и команду сапер и приказал им вырубить, сколько успеют, лес по сторонам верхней тропы, засыпать часть рва, чтобы удобно провезти орудия, и вообще уничтожить какие только возможно местные препятствия к безостановочному и благополучному отступлению. С остальными войсками он двинулся вперед.

Глазам отряда представилась обширная поляна, имевшая форму эллипсоида, на которой в разных местах тесными кучами были расположены аулы. Поляна эта имела в ширину от севера к югу версты четыре и в длину — версты две. От северной оконечности своей у правого берега Рошни и по восточной стороне она окаймлялась лесом, который, приближаясь к югу, все уходил в сторону, вдаль, делая ее в этом месте несколько шире; с юга перерезывалась она глубоким оврагом, за которым постепенно поднимался хребет гор, образующий правый край верхнего рошнинского ущелья. По левому берегу тянулись последние уступы горного кряжа, отделяющего это ущелье от гехинского; горы и прилегающая к ним местность были закрыты лисом.

Оказалось, что в настоящее время аулы были пусты и в них оставалось кое-какое домашнее имущество; жители, с наступлением зимы, из предосторожности, оставили аулы и переселились далее в лес, в хутора; в аулах же находились весьма немногие.

Лишь только отряд стал вытягиваться на поляну, по всем направлениям ее засновали пешие и конные чеченцы, разнося тревогу в лес, за овраг, в ущелье. Чтобы предупредить сбор неприятеля и овладеть поляною, барон Вревский приказал сунженцам охватить ее со всех сторон и удерживать за собою пока подоспеет на окраину ее пехота и артиллерия. Предимиров в карьер разослал казаков во все три стороны, и сам, с частью их, поскакал к оврагу. По обе стороны этого оврага и с восточной стороны у леса оказались ряды завалов, которые надежным забором защищали путь к хуторам. Казаки не остановились перед этими препятствиями: поляна была прорезана насквозь, овраг остался у них позади, и все завалы в несколько минут, прежде чем неприятель опомнился, были в наших руках. Загорелся бой. Казаки настигали и били горцев, перебегавших в лес, и твердо отстаивали свои позиции, пока подошла пехота с орудиями и сменила их. Тогда, оставив свои места, они, отстреливаясь, отступили назад, не понеся никакой потери в людях; только было убито и ранено несколько лошадей.

Овладев, таким образом, поляною, барон Вревский, чрез посредство генерального штаба штабс-капитана Услара, расположил войска к бою в следующем порядке: в арьергарде оставил четвертый батальон егерского князя Чернышева полка под командою флигель-адъютанта полковника барона Николаи; против восточной опушки леса, где были хутора жителей, направлены были, под командою командира 1-го батальона князя Чернышева полка, две роты навагинского полка и сотня казаков. Им приказано было зажигать все запасы сена и зерна, которые встретятся на пути. По краю долины Рошни, с правой стороны, с тою же целью посланы были две роты четвертого батальона навагинского полка; артиллерии приказано было действовать по оврагу, по завалам и поддерживать огнем своим, где бы надобность ни указала, арьергард и боковые колонны.

Через четверть часа аулы запылали; черный дым все гуще и гуще стлался над поляною, прикрывая ее словно одеялом. Пальба неистово трещала по всей окраине, а в особенности с восточной стороны; время от времени она была прерываема пронзительным гиком горцев, пытавшихся прорвать нашу линию, но этот гик исчезал в грохоте орудий, и покушения неприятеля оставались бесплодны; затем, когда и самая картечь не производила желаемого действия — роты штыками отбрасывали неприятеля в лес, и каждый раз оставляли у ног своих несколько трупов, которых он не успевал подбирать. Наконец, в предупреждение дальнейших атак, картечь безостановочно прорезывала опушку леса и противоположный берег Рошни по всем направлениям. При увлечении горцев, с которым они, закрывши глаза и не обращая ни на что внимания, кидались вперед, картечь производила среди них губительное действие.

Три часа уже продолжался бой и уничтожение аулов.

Когда все было охвачено огнем так, что от дыма тяжело дышалось, т.е. другими словами, когда разорение было доведено до желанного конца, барон Вревский начал постепенно оттягивать войска назад.

Настал критический момент.

Чеченцы уже давно начали перебегать по северной опушке в лес, через который войска должны были отступать. К счастью, что в течение этих трех часов навагинцы успели вырубить весьма достаточное количество деревьев по пути нашего отступления и разобрали завалы, а саперы засыпали овраг и сделали его удобопроходимым для артиллерии. Неприятель, без сомнения, ничего этого не знал и уверенный, что в тылу у нас остаются вцеле все устроенные им препятствия, рассчитывал серьезно и решительно поразить нас.

Когда барон Вревский убедился, что масса горцев сторожит его в том месте, где лес замыкает поляну с северной стороны, он выдвинул против этого пункта шесть орудий и открыл по опушке и по лесу беглый картечный огонь, а тем временем велел войскам быстро отступать, оставив в арьергарде и в правой боковой цепи полковника барона Николаи с четвертым батальоном чернышевцев. Этому батальону суждено было вынести на себе всю тягость боя и явиться защитником и спасителем остальных войск, которые проскользнули на дорогу весьма благополучно, оставив егерей как бы на жертву. Барон Николаи понимал всю громадную важность лежавшей на нем задачи и, усилив цепи, начал свое славное отступление с хладнокровием и уменьем, достойными лучшего римского вождя. Не спеша, в порядке, стали отступать чернышевцы шаг за шагом. Едва только они пропустили артиллерию и втянулись в лес — затрещал адский, убийственный огонь. Еще хвост арьергарда был на поляне, как чеченцы не выдержали и с полным ожесточением кинулись в шашки на правую цепь. Цепи приостановилась: вдоль нее пронеслось громкое «ура», и завязалась рукопашная схватка. Барон Николаи был тут же и ободряющими возгласами напоминал солдатам о своем присутствии. Цепь была подкреплена мгновенно сильными резервами — и горцы отбиты.

Но едва только бой снова перешел в беглую перестрелку, как вдруг, со стороны неприятеля, по всему протяжению, занятому нашим арьергардом, пронесся какой-то радостный, ободряющий крик. Впоследствии оказалось, что это было приветствие гойтинскому наибу Эльмурзе Хапцову, который в этот момент прибыл со своими партиями на подкрепление жителей Рошни. И действительно, тотчас же можно было сообразить, что силы неприятеля увеличились, потому что перестрелка затрещала с удвоенною быстротою; затем, следовало опять ожидать какого-нибудь отчаянного нападения. Так думал барон Николаи и, подвигая арьергард, предупреждал об этом офицеров, устраняя от них возможность быть захваченными врасплох. Недолго пришлось ждать этого нападения — каких-нибудь семь восемь минут: перед цепью пронесся гик, пальба разом оборвалась, и чеченцы всей массой ринулись на арьергард, теперь в особенности с тыла. Тут уже стрелять и отстреливаться было некогда и невозможно, потому что руки бойцов скрещивались, ловили друг друга. Чеченцы пустили в ход свои кинжалы — и на мгновение окрестность затихла, будто в ней все вымерло. Егеря работали штыками на славу, и первая атака была отбита. Но едва только арьергардная рота начала дальнейшее отступление, как вновь справа и с тыла чеченцы бросились на батальон с новыми криками и с новым ожесточением. Тут пришлось совсем остановиться. Чернышевцы сплотились теснее, насколько позволяла местность, и сначала отбивались штыками, а потом, увлекшись и придя в озлобление, сами кинулись на атакующих, оттесняя их назад. Но впереди неприятеля реял наибский значок, и сам Эльмурза работал шашкою направо и налево; поэтому чеченцы были стойки, тверды, воодушевлены. Они хватали егерей за штыки, за перевязи, поражали их, и тут же сами падали под прикладами их товарищей, но назад подавались очень туго. Вот, на два убитых неприятельских тела кидается до пятнадцати человек чеченцев и силятся вытащить их, так сказать, из-под ног солдат. Над трупами завязывается не бой, а драка, свалка; тела двигают то в ту, то в другую сторону, как будто и для нас они составляют какую-то очень важную вещь. В это время является Эльмурза еще с несколькими пешими чеченцами, и трофеи готовы перейти в руки неприятеля, как вдруг, какая-то меткая пуля простреливает наиба в бок навылет, и он падает, как сноп. Горцы бросают два трупа и стремятся прикрыть и спасти своего военачальника. Часть из них быстро подхБатывает его на руки и

уносит, остальные стеною загораживают егерям дорогу и дают возможность своим товарищам удалить раненого за пределы нападения и всякой опасности. Но эта стена сразу редеет, рвется на куски: еще три тела остаются на месте, а живые, и среди них раненые, бегут назад, орошая кровью свой след.

Более часа продолжалось побоище, то слабея в арьергарде и усиливаясь в цепи, то наоборот.

Давно уже злополучный четвертый батальон не имел такой потери, как в этот раз, но каждая жертва только все более и более раздражала, озлобляла солдат, и они не уступали пяди, не отомстив нескольким за одного.

Нападениями неприятеля в цепи руководил андийский наиб Лабазан. Шашки, штыки и кинжалы, время от времени, сменялись здесь пальбою из ружей и винтовок. Офицеры дрались о бок с солдатами и падали вместе с ними. Прапорщик князь Бебутов убит наповал; чеченцы бросаются к трупу, но встреченные залпом десяти ружей, разбегаются в стороны. Егеря подхватывают своего офицера и быстро уносят его в левую цепь. Поручик Редкин ранен одновременно двумя пулями в одну и ту же правую ногу, устраняет от себя несколько протянувшихся к нему для помощи рук и, опираясь на плечо одного из близстоящих своих сподвижников, медленно отступает с остальными; командующий цепью майор Крылов прострелен пулею в левый бок, но прикрыл рану рукою, не давая ни малейшего повода подозревать кому-либо об этой ране.

При таком героизме и при такой железной стойкости, горцам не удается прорвать ни одной пары, не приходится расстроить ни одного звена. Как каменные, отступают егеря все далее и далее. Кажется, нет конца этому отступлению. Минуты, даже секунды, обратились словно в часы. Патроны истощаются, силы слабеют.

Едва только во втором часу дня неприятель, убедившись в бесполезности своих атак и имея в виду, что лес кончается, прекратил свои нападения и ограничился перестрелкою. Мало-помалу и она начала стихать.

Окровавленный вышел батальон из ущелья и леса в два часа пополудни. Шествие его оттуда открывалось мертвыми телами офицеров и солдат, которых бережно несли на руках; за ними, при помощи товарищей, тащилось несколько десятков раненых; наконец, по земле влачили пять обезображенных неприятельских трупов. Легкие, сдержанные стоны наших героев оглашали собою воздух.

Картина вообще нерадостная…

Кроме Бебутова, Редкина и Крылова, у нас в этом деле убит прапорщик навагинского полка Иванов и ранены офицеры князя Чернышева полка: штабс-капитан Богданович в правую руку, штабс-капитан Пяткин в грудь, поручик Корсаков в левый бок, прапорщик Никитин в шею. По сведениям от лазутчиков, у неприятеля, кроме Эльмурзы Хапцова, ранен и наиб Лабазан; засим, убитых и тяжелораненых девяносто, легкораненых семьдесят два.

Вот чего стоил нам этот набег только в одной колонне барона Вревского, который, правда, блистательно исполнил свое предприятие.

По выходе из ущелья, невдали от Урус-Мартана, отряд расположился для отдыха и для подания необходимой помощи раненым.

Лишь только солдатики хлебнули свежей водицы и смыли ею пот и кровь со своих лиц — они и ожили, и оживились. Пошли толки, рассказы, смешки, пересмешки, воспоминания о том или о другом курьезе неприятеля. Посторонний зритель, наверное, сказал бы, что эти люди и не думали стоять лицом к лицу с врагом час тому назад, а уж о том, что они дрались — он и вовсе бы не подумал.

В числе тех лиц, о которых мы сказали выше, до нас дошли имена еще и следующих отличившихся в этот день на Рошне: навагинского полка майора князя Лукомского, поручика Белецкого, впоследствии, за смертью Богдановича в Гурдали, командовавшего охотничьей командою, сунженского полка сотника Неймана, лейб-гвардии уланского полка ротмистра Воронцова, тенгинского полка штабс-капитана Романовского, поручика князя Кудашева, поручиков: Мердера и Шилейко.

Теперь перейдем к гойтинской колонне князя Барятинского.

Не только самая местность, которую атаковал начальник отряда, но даже и обстоятельства, сопровождавшие бой и отступление, более или менее в общих чертах совпадают с теми, которые мы описали выше.

Колонна двинулась на гойтинскую просеку и дошла до нее с меньшими затруднениями, чем отряд барона Вревского, так как и самый переход был почти вдвое короче. С просеки она поворотила влево и прошла полосу орешника, отделяющую от просеки устарханское поле, держась невдали от течения речки. До сих пор все были еще, так сказать, спорные владения, даже скорее наши, чем неприятельские; но в конце устарханского поля дорогу преграждал широкий и длинный окоп, служивший решительным делением двух территорий — чужой и нашей. Остановив здесь войска, князь Барятинский распорядился быстро засыпать канаву и проделать дорогу, чтобы дать пройти артиллерии и тяжестям. Несмотря на темноту ночи, в полчаса все было окончено, и колонна двинулась далее.

Едва забрезжило — войска находились против гойтинского ущелья, у самой речки. Здесь она течет в крутых и обрывистых берегах, покрытых густым лесом. Опять в самое непродолжительное время съезды к реке были спущены, устроены на скорую руку переправы, — и еще не всходило солнце, как весь отряд, перейдя вброд, очутился пред ущельем Черных гор, из которых вытекает Гойта. Тут, как и на Рошне, взорам представилась довольно обширная поляна, на которой, сколько можно было судить, еще недавно был большой лес. От него уцелели многие деревья, которые, в одиночку и группами, остались на поляне. По ней и вдоль ущелья, хуторами и аулами, было разбросано свыше тысячи дворов. Каждый аул представлял собою нечто вроде маленькой крепостцы, потому что с фронта был огражден рядом завалов из тех же поваленных деревьев, которые здесь составляли лес и не успели еще сгнить. Ближайшими к нам аулами были: Пхемит-Тей, Пешхой, Ляшкирой, Шуаип; более отдаленными, втянувшимися в ущелье — Чунгурой, Дзумсой и Шаухал.

Барятинский, подобно Вревскому, распорядился — занять немедленно всю поляну кавалериею, что и приказал атаману генерал-майору Круковскому. Был ли такой начальный маневр здесь, как и на Рошне, последствием соглашения его с бароном Вревским, или того требовали обстоятельства и местность — все это до нас не дошло. Нам достаточно на этот раз совпадения взглядов и распоряжений военачальников, действовавших независимо и в стороне друг от друга.

Аулы только едва зашевелились после спокойного, безмятежного сна, и в полном уповании на дальнейшее покровительство аллаха. Поэтому, можно себе вообразить, как были они поражены, когда нежданно-негаданно, вместо уповаемого и желаемого покровительства, явилась целая кара в образе русского отряда. Видно было простым глазом, как из сакль повыскакивали сотни народа и минуту или две в каком-то оцепенении смотрели на ниспосланных им, как снег на голову, гостей. Затем, заблистали винтовки, раздалась в разных концах поляны выстрелы, сообщавшие тревогу, и целые толпы горцев, выскочив из аулов, бросились по направлению к ущелью. Это был тот момент, когда генерал Круковский, с обнаженной шашкой, несся впереди казаков на неприятельские жилища. Многие, но не все успели спастись бегством; казаки и милиционеры захватили оставшихся в саклях — и началась резня, где горцы, в положении людей безнадежно погибающих, дрались до последней капли крови. Докончив на скорую руку бойню в этих аулах, атаман кликнул клич и поскакал далее, в ущелье, к остальным аулам, где сосредоточивалось большинство населения. Значок его, как птица, летал позади и, как символ смерти для врагов и знак победы для отряда, указывал дорогу казакам. Моздокцы, гребенцы, кизлярцы, грозненцы, драгуны летели врассыпную за своим храбрым предводителем, доконая и уничтожая все, что попадалось на пути. Это была бешеная скачка, от которой дух захБатывало. В несколько мгновений Чунгурой, Дзумсой и Шаухал были в полном смысле слова накрыты кавалериею. Половина приютившихся здесь жителей все-таки успела бежать далее, но оставшиеся гибли почти безнаказанно под шашками кавалерии. Все, что держало в руках оружие, не имело пощады; кровь лилась по всем направлениям.

После первых минут победы, казаки и милиционеры рассыпались по саклям за добычею, и атаман им пока не препятствовал. Всякого добра нашлось вдоволь, и всадники спешили навьючить им своих лошадей.

Впереди, по ущелью, не видно было более никаких аулов. Атаман велел сыграть сбор, чтобы приготовить кавалерию для обратного движения; тем временем, стоя впереди всех, верхом на коне, и обозревая, на всякий случай, окрестности и глубину ущелья, он некоторое время оставался в совершенной беспечности, уверенный, что после паники, охватившей чеченцев, и после такой решительной атаки, всякое нападение, откуда бы то ни было являлось невозможным — хотя из жителей и уцелело достаточное число. Конечно, кто мог не быть уверенным, что все оставшиеся в живых бежали далеко от места боя и разве только ждут нашего отступления, чтобы отмстить за гибель своих друзей и родных, за разорение и уничтожение их очагов? Под влиянием такого убеждения и в виду полного спокойствия атамана, его конвойная сотня, также молчаливо, как и он, скучилась позади его. Выстрелов уже не слышно — разве какой-нибудь нечаянный или запоздалый раздавался где-нибудь в стороне; все тихо кругом, только изредка там и сям глухо стонали под ударами прикладов и топоров пехоты неподдававшиеся крепкие дубовые двери некоторых запертых сакль. В разных местах показывались дым и пламя — вестники решительного и рокового уничтожения неприятельских обиталищ.

Сигнал, поданный от атамана, мгновенно перехвачен в нескольких местах, и кавалерия быстро начала собираться и выстраиваться.

Вдруг, более или менее общая тишина была прервана перекатным залпом ружейных выстрелов, раздавшихся из ущелья. Атаман вздрогнул, выпрямился на лошади, полуобернулся к казакам, будто желая отдать какое-то приказание, и с полуоткрытым ртом, как скошенный, свалился на землю. Какой то дикий возглас — не то вопль, не то крик ужаса и испуга пронесся во всей конвойной сотне, и в мгновение ока десятки казаков, бросив лошадей, забыв о всякой опасности и о собственной жизни, ринулись к телу атамана. Но было поздно. Круковский, бледный, бездыханный, прижав руку к сердцу, с закатившимися глазами, лежал без движения; с левой стороны груди капля за каплей медленно сочилась дорогая для всех кровь. Со всех сторон протянулись к любимому вождю участливые руки: одни развязывали пояс, другие расстегивали бешмет… Все забыли о том, что стоять лицом к лицу с неприятелем, забыли о бое, о мести. Все внимание поглотил роковой факт и труп убитого атамана.

Драма, а за нею живая картина, разыгрались менее, чем в десять секунд — время слишком ничтожное для того, чтобы опомниться и прийти в себя после такого неожиданного и поразительного несчастья. Но эти секунды были достаточны неприятелю для того, чтобы вновь зарядить винтовки. Увидев результат своего залпа и замешательство, которое произвели, чеченцы повторили выстрел на этот раз почти в упор и с гиком, с обнаженными шашками, бросились в схватку. Еще несколько пуль порешили навсегда участь полдесятка казаков, склонившихся над трупом, и они грудью своею, словно щитом, прикрыли тело атамана. Но этот второй выстрел вывел остальных из забытья, и едва только, вслед за ним, толпа горцев очутилась лицом к лицу с казаками — последние дружно, как один, ударили в шашки, в кинжалы, в приклады. Над телом атамана завязался отчаянный, страшный бой, где обе стороны стоили друг друга — одна потому, что карала за драгоценную жертву, другая потому, что напрягала все силы вырвать из рук первой эту дорогую жертву. Перестрелка разом затрещала по всем направлениям; трудно было даже определить, откуда брался неприятель.

На месте схватки все сбились в кучу; отсюда подоспевали казаки, оттуда — чеченцы. И одни, и другие рвались вперед, пробиваясь и проталкиваясь сквозь толпу своих товарищей. Видно было, как шашки разили через головы передних, потому что никто из них не хотел и не думал уступить свое место тем, которые были позади, и передать им право на единственное и последнее счастье — пасть со славою в этой резне.

Как молния, скользнула по всему отряду весть о погибели Круковского. Но не нужно было и ее, чтобы каждый знал, что ему делать; достаточно было двух залпов и одного горского гика, чтобы мгновенно поднять на ноги весь отряд.

Едва только закипел рукопашный бой над телом атамана, гребенская сотня, бывшая в резерве, с потрясающим «ура!» понеслась с места в карьер на выручку товарищей и, как бешеная, врезалась шашками в неприятеля. За нею летел третий эскадрон драгун. Чеченцы попробовали дать отпор, но не сообразили силы удара и натиска гребенцов: в эту минуту никакой отпор был невозможен. Казалось, что если бы неприятельская масса представляла собою целое полчище Аттилы, то и тогда не могла бы она ни отразить атаку казаков, ни уклониться от их удара.

Драгуны еще не доскакали до места, как неприятель, бросив тела своих убитых, повернул лошадей и пустился врассыпную, настигаемый и поражаемый гребенцами. Однако, увлекаться было и нечего, и опасно: гребенцы были остановлены и отозваны.

Бой усиливался. Видно было, что чеченцы опамятовались и одушевились.

В подкрепление и на смену казакам и драгунам бежал четвертый батальон воронцовских егерей. Явившись к месту схватки, он тотчас вступил в первую боевую линию и дал возможность кавалерии удалиться. Казаки бережно сложили на бурку тело атамана и унесли сердечную ношу, которую отстояли телом и кровью. Непритворные слезы капали из глаз казаков, потому что они крепко любили атамана, который был для них и с ними всегда так близок, будто рядовой казак. Он был строг и взыскателен — это правда, но за то был предан всею душою казачьему быту, казачьим интересам. Казаки хорошо понимали, что с потерею его лишились чего-то крепко близкого, родного — не говоря уже об отважном руководителе, который всегда впереди первый пролагал дорогу к неприятелю.

Жалели и оплакивали Круковского не одни казаки; сокрушались об этой важной и незаменимой потере все, начиная от князя Барятинского до последнего солдата, потому что все его знали хорошо и чтили его храбрость. А для храброго что может быть выше и достойнее храбрости в другом?..

Четвертый батальон воронцовцев гремел неумолкаемым огнем; ущелье дымилось от неприятельских выстрелов. Битва мало-помалу принимала широкие размеры. В цепи находилась команда стрелкового батальона и стрелки егерского князя Воронцова полка, из рядов которых то и дело выносили раненых.

Усмотрев, что бой быстро и сильно разгорается, что потеря в четвертом батальоне с минуты на минуту увеличивается, и сфера огня расширяется, князь Барятинский направил на смену четвертого батальона егерей первый батальон эриванского карабинерного Его Высочества Наследника Цесаревича полка, приказав начальнику артиллерии полковнику Левину открыть беглый картечный огонь с ближней дистанции, а третьему батальону егерского князя Воронцова полка, стоявшему на левом фланге, под личным начальством командира полка, энергически отстаивать левый фланг позиции. Эриванцы сменили четвертый батальон и стали в первую линию.

Треск, гром, грохот орудий, крик «ура!» носились по ущелью и по долине, и не было ни одного пункта на стороне неприятеля, который бы не поражали наши пули и картечь. При таком энергичном натиске, неприятель долго держаться не мог. Спустя четверть часа, увлечение его стало охладевать, огонь ослабел и, наконец, совсем прекратился.

Началось отступление. Чеченцы не преследовали.

Колонна двинулась на лесистую гойтинскую переправу, перешла реку без выстрела и вступила на гойтинскую просеку.

Позади черною густою тучею лежал дым над горевшими аулами. Вправо, длинною линиею обозначалось пожарище вдоль по течению Рошни, начиная от Черных гор до большой русской дороги. Это след, который оставила по себе колонна барона Вревского.

В полдень князь Барятинский прибыл в Урус-Мартан. Часто, даже почти всегда, бывало так, что колонна, поразившая неприятеля, возвращалась из набега с песнями, с весельем и радостью; но на этот раз, когда среди нее находился труп всеми любимого генерала, всякое ликование было неуместным. Тихо подошла она к укреплению и стала биваком; медленно, торжественно внесли в ворота тело атамана. Гарнизон, выстроенный при входе, отдал ему последнюю честь; остальное население встречало и провожало его с обнаженными головами. Урус-Мартан на время облекся в траур.

Хотя, по мнению князя Барятинского, потеря наша была будто бы невелика, но, во всяком случае, она уже была слишком важна и велика не численностью своею, а сущностью, потому что мы лишились наказного атамана кавказского линейного казачьего войска Круковского. «Высокие его качества в управлении кавказским линейным казачьим войском всем известны».

Через час явилась в Урус-Мартан и колонна барона Вревского.

Колонна князя Барятинского понесла следующую потерю: кроме Круковского, убиты: войсковой старшина Полозов, хорунжие — Дорохов, Романов и двадцать нижних чинов; ранены: поручик Реннер, подпоручик Хилинский, прапорщик Алетра Гендоргинеев, сотник Богаевский и нижних чинов шестьдесят четыре. Неприятель оставил на месте до ста тел. Пленных захвачено всего лишь десять человек — и тех едва успели вырвать силою из-под кинжалов казаков. Независимо от горцев, павших собственно в битве, число жертв, погибших в аулах на Гойте, простирается до двухсот человек.

И так, мы в этот день, бесспорно, потрясли часть нагорной Чечни, истребили много аулов и хуторов, уничтожили до двух тысяч дворов, проникли туда, где еще не раздавались ни русский клик, ни русский выстрел, заплатили за все это порядочным количеством наших жертв… И что же вышло из всего этого? Результат самый бедный: ни смирения, ни покорности, ни занятия нового куска земли. Напротив, когда жители верховьев Мартанки узнали о поражении рошнинцев и гойтинцев — что случилось, конечно, в тот же день, то они, из опасения за свою жизнь и имущество, не только не явились к нам с изъявлением покорности, а поспешили забрать свои семейства и имущество и бежали в глубь Черных гор… Таким образом, они и нас лишили возможности повторить по отношению к ним гойтинско-рошнинскую драму.

Еще не застыла кровь жертв на полянах Рошни и Гойты, как Шамиль узнал о наших двух набегах. Старик чуть не разорвал на себе чалму, что дался в обман. Ни минуты не медля, он подхватил свои скопища и на другой день с рассветом явился в нагорной Чечне, чтобы защитить ее в случае дальнейших с нашей стороны покушений. Но напрасно: в этой полосе края мы пока удовлетворились тем, что произошло накануне.

Отправив сунженцев на линию, князь Барятинский искренно и дружески распрощался с бароном Вревским и восемнадцатого же января, к ночи, возвратился с отрядом в лагерь на Аргуне.

На другой день, в воскресенье, войска отдыхали.

Узнав, что наш отряд возвратился на свое место, Шамиль, оставив в нагорной Чечне незначительную партию, со своей стороны, прибыл с остальными толпами в большую Чечню.

И вышло, что он напрасно прогулялся.

Но такова уж доля всякой войны.

Глава V. Действительно, князь Барятинский задумал дело смелое и выполнил его в последующие затем два дня со славою. Эти дни, в числе весьма немногих других — самые выдающиеся дни целого года.

Деяние, которое предположил совершить начальник отряда, состояло в том, чтобы пробить путь от Грозной к укр. Куринскому чрез всю глубину большой Чечни, ознакомить на месте с нашим оружием все многолюдное население этих пунктов, разбить Шамиля, ослабить его, еще раз уронить его власть и влияние на его воинов и на жителей, поднять в глазах последних уровень нашей силы и тем вызвать с их стороны, если возможно, недоверие к имаму, отпадение от него, страх и покорность по отношению к нам.

Как увидим ниже, все это более или менее удалось и оказалось в особенности по переселении к нам, в конце концов, некоторых семейств большой Чечни — вещь весьма важная в то время, когда Шамиль пользовался столь большим влиянием, доверием и почти неограниченною властью над непокорными аулами большой Чечни; вещь, доказавшая, что влияние это и доверие несколько пошатнулось.

В эти два дня, которые собираемся описать, Бата играл большую роль, так что за заслуги его начальник отряда поставил его имя наравне с именами наиболее отличившихся главных начальников. Если в эти два дня Бата оказал нам такие услуги, то значит, он хорошо мстил Шамилю за унижение и обиды. Знал ли имам, кому обязан неудачами несчастных дней семнадцатого и восемнадцатого февраля? Вопрос остается открытым, и сведений по нем у нас нет. А что услуги Баты, хотя бы они состояли лишь в исполнении им обязанностей хорошего проводника, были действительно для нас весьма важны, увидим из того, что он нас ввел в трущобы, куда без него мы едва ли бы проникли; что он нас провел туда вполне благополучно; что он служил для нас открытой географической картой неизвестной еще нам местности, компасом в море, опытным капитаном судна, которое, если бы хотел, мог погубить вполне безнаказанно. Больше нам и ничего не нужно было от Баты; все остальное, начиная от решимости Барятинского и кончая беззаветною храбростью наших войск, мы имели у себя самих.

Мы знаем много исторических случаев, доказывающих, какое важное значение имеет в неизвестной стране, в неприятельской земле, хороший и надежный проводник, знакомый с местностью настолько, что хоть закрой ему глаза, а он пройдет, где нужно. Странно, но вполне верно, что от подобного проводника часто зависит успех движения, своевременность его, предупреждение появления неприятеля на данном пункте, наконец — истекающий из всех этих условий успех битвы, поражение врага, занятие важного стратегического пункта. Таким, более или менее, проводником в данную минуту является Бата, и нечего говорить, что услугу его Барятинский понял и оценил вполне, что и мы, со своей стороны, не можем не придать ей большего значения.

Работы последних дней проложили нам дорогу из долины Аргуна в долину Хулхулау. По правому берегу этой реки жила масса непокорного населения, и единственным препятствием к движению нашему в среду его был лес, раскинутый на хулхулауской долине. Впрочем, это препятствие было не особенно важное. Гораздо более преград было в том, что Шамиль, опасаясь новых наших вторжений и поражений, приказал испортить донельзя все просеки и дороги, нами в течение месяца слишком проложенные и разработанные. Это ему ничего не стоило, потому что в сборе у него было слишком достаточно народа. Кроме того, число его войск ежедневно увеличивалось новыми сотнями, прибывавшими из разных концов Дагестана, где им пока нечего было делать, потому что зима в горах обеспечивала их вполне от нашего движения туда в зимнее время. Барятинскому нужно было столько же сберечь и охранить все то, что нами было наработано, сколько и воспользоваться случаем поразить Шамиля именно в те минуты, когда под рукою у него было наиболее сил. Эти причины для движения вглубь Чечни были в прямой связи с намерением проложить путь к укр. Куринскому и с другими, о которых сказано выше.

17-го февраля, за два часа до рассвета, в лагере у Тепли ударили «по возам». Вслед затем большая часть отряда двинулась. На месте, под начальством подполковника Наумова, остались два батальона навагинского полка, первый батальон князя Воронцова полка, взвод батарейной №3-го батареи 19-й артиллерийской бригады, взвод батарейных орудий донской №7-го батареи, дивизион легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады.

Выступивший из Тепли отряд двинулся по вновь проложенной дороге на Мискир-Юрт. Все протяжение до самого этого аула войска прошли почти беспрепятственно, и только у Мискир-Юрта были встречены передовыми неприятельскими постами, которые, после нескольких выстрелов, бежали. Этого было достаточно, чтобы тревога сообщилась во все стороны.

Из Мискир-Юрта отряд двинулся на аулы Цацын и Эманы. Дорога была ровная, по полям и выгонам, кое-где усеянным кустарником. Вблизи этих двух аулов неприятель открыл слабую перестрелку, но, видно было, что он здесь не намерен был держаться; видно было также, что находившиеся здесь толпы горцев старались поспешнее удалиться в долину Хулхулау. Цацын и Эманы были взяты при ничтожном сопротивлении.

Но едва только отряд двинулся за Эманы на хулхулаускую лесистую поляну, в левой цепи затрещала из леса сильная перестрелка. Отсюда началось решительное противодействие неприятеля нашему движению. Левою цепью командовал командир князя Воронцова полка, а составляли ее второй и четвертый батальоны вверенного ему полка. И командир, и батальоны уже не впервые, как мы видели выше, ходили в цепи, поэтому залпы неприятельских винтовок не смутили и не остановили их. Шаг за шагом они пролагали себе дорогу, охраняя колонну, приняв на себя весь огонь неприятеля, отбрасывая его, при нападениях, штыками в лес. Однако горцы наседали сильно; потребовалось участие артиллерии. Расчищая себе дорогу картечью, цепь тем упорнее подвигалась вперед и, наконец, открыла отряду свободный путь в долину Хулхулау.

Отряд двинулся на правый берег реки. Казалось, что все пройдет благополучно, потому что обоз, цепи, кавалерия переправились почти без выстрела, и оставался только один арьергард. Горцы же, как опыт доказал не раз, не трогали арьергарда при наступлении, а по большей части теснили его и нападали на него при отступлении. Но тут вышло совсем иначе. Пропустив цепи, конницу, тяжести, неприятель открыл сильный огонь по арьергарду. В данном случае это имело большой смысл, если бы Шамилю удалось отрезать арьергард, где находилась большая часть пехоты и артиллерии, он бы непременно атаковал авангард и обоз, находившиеся уже на его земле и отделенные от пехоты целою рекою — и тогда, быть может, в руках его остались бы пожива и успех. Одна кавалерия, явившаяся с авангардом на тот берег реки, для него была не страшна: он бы ее развлек перестрелкою, пожалуй, атаковал бы, и она хотя могла бы, конечно, затруднить его цели, но помешать им вовсе была бы не в состоянии. Что Шамиль имел какое-то серьезное намерение, вроде того, о котором мы говорим, подтверждает еще и то обстоятельство, что он атаковал арьергард не в полруки, не слегка и не ради схватки с ним или поражения собственно его одного, а атаковал его крепко, положительно: не успел тот втянуться в ущелье, он принял его — в особенности тенгинский батальон, в перекрестный огонь двух орудий, которые расположил вверху и внизу русла реки. На этот прием полковник Веревкин отвечал учащенной пальбой нашей артиллерии, под прикрытием которой тенгинцы спешили к переправе и, отстреливаясь на все стороны, быстро переходили реку. Командир князя Воронцова полка, бывший уже на другом берегу, хорошо понимал свое положение, которое могло бы быть критическим, если бы он продолжал наступление; вследствие чего он приостановился, скучил колонну, охватил ее густыми цепями и, не втягиваясь в битву с неприятелем, а лишь отстаивая себя и свою позицию, поджидал арьергардные войска.

Участвуя несколько лет в кавказской войне, мы не вспомним ни одного случая, чтобы у нас, при наступлении, обоз и все тяжести отряда шли в авангарде. При пересеченной, горной и трудной для движения местности такое наступление даже крайне невыгодно, потому что занимать эту местность и открывать себе по ней путь вперед возможно только колонне или части ее, не обремененной никакими тяжестями. В этот же раз сказанное условие было нарушено. Было ли то нечаянность, неумелость, ошибка или какие-нибудь особые соображения Барятинского, но дело в том, что вышло гораздо лучше, чем можно было ожидать. Если бы тяжести следовали в арьергарде, то произошел бы непременно неизбежный переполох и суматоха, среди которых арьергарду нужно бы не столько защищать себя самого, сколько охранять и прикрывать обоз. А как этого, к счастью, не случилось, то, естественно, что пробиться арьергарду вперед, на соединение с авангардом, было значительно легче — несмотря на сильную атаку, которую предпринял против него Шамиль.

Из всего этого оказывается только одно, что при местности, вызывающей на исключительные положения и действия войск, отступления от общепринятого и, притом, научного порядка, иногда бывают столько же необходимы, сколько и полезны. Это именно и составляет особенное свойство бывшей кавказской войны, в которой иногда, по необходимости, приходилось отступать от теории; это доказывает, с другой стороны, что в бывшей кавказской войне недостаточно было военачальников, знакомых с тактикою и стратегиею по книге, но необходимы были у этих военачальников свои собственные мышления, основанные на практике и опыте, свои самостоятельные соображения, вытекающие из уразумения и быстрого понимания той обстановки, которая неожиданно являлась при действиях войск. Позднейшим нашим кавказским полководцам, уже наметавшимся в кавказской войне, не раз приходилось отказываться от своих заранее взлелеянных соображений при самых, по-видимому, незначительных обстоятельствах и быстро заменять их другими, более подходящими к делу. И в это состоит их важная и главная заслуга; и эти их маневры и вообще стратегические действия доказывают, что от них обстоятельства войны требовали нередко большей сметливости, развитости и находчивости, чем от тех вождей, которым выпадало действовать в полевой войне. Как незначительные препятствия или непредвиденные обстоятельства изменяют иногда целый ряд соображений командующего войсками; как иногда какой-нибудь неизвестный за горою или за скалою поворот дороги наводил начальника отряда на новые, иные мысли и преднамерения, это мы видим не раз позже, в 1859-м году, в особенности при действиях генерала кн. Меликова на лезгинской линии вообще, при наступлении на Китури, Шаури в частности и т. д.

Из вышеприведенных наших рассуждений спешим вывести одно заключение: многие, как нам приходилось не раз слышать, думают вполне ошибочно, предполагая, что кавказский военачальник, опытный и вполне соответствующий своему назначению в кавказской войне, может быть не пригоден для большой европейской кампании.

Нет. Наше мнение таково: если этот военачальник прошел бывшую школу кавказской войны и прошел ее не бесследно для своих наблюдений, то он всегда будет иметь преимущества пред таким же начальником войск в европейской войне, потому что будет более развит и более разносторонне подготовлен.

Несмотря на орудийную канонаду Шамиля и на ожесточенную вообще атаку им арьергарда, тенгинцы с честью вышли из боя, отбили неприятеля на всем протяжении своего пути, отстреливались от него и в то время, когда шли выше колена через речку, и проскочили последними на тот берег с незначительною сравнительно потерею.

Натиск горцев кончился, отряд двинулся и вскоре прибыл к Гельдыгену. Здесь он стянулся и отдохнул. После краткого отдыха, приступлено было к исправлению моста, испорченного неприятелем, чрез овраг, поперек которого пролегала дорога на аулы Камзыш-Юрт и Инды-Юрт. Исправив его, отряд двинулся далее. Здесь диспозиция была несколько изменена: в арьергард были назначены: первый батальон эриванского, первый и второй батальоны князя Чернышева полков, под начальством флигель-адъютанта полковника барона Николаи; два батальона тенгинцев составили правую цепь; четвертый батальон чернышевцев и второй батальон воронцовцев, под начальством майора Цытовского — левую цепь; четвертый батальон воронцовцев, саперы и стрелки составили авангард под начальством командира князя Воронцова полка.

При вступлении отряда на мост, перекинутый через крутой овраг и нами исправленный, с арьергардом повторилась та же история, что и при переправе через Хулхулау: горцы открыли пушечный и ружейный огонь. Но на этот раз, пользуясь благоприятною для себя местностью и орешником, прикрывавшим овраг, горцы, в густых массах, стреляли собственно из ружей не по одному арьергарду, но и по всему отряду. Часть артиллерии, переправленная вперед, и другая, оставленная в голове арьергарда, направили свои выстрелы по всем направлениям. Только это обстоятельство обеспечило безостановочную переправу и не допустило горцев до открытых нападений.

По мере того, как наши войска, переходя овраг, оттесняли неприятеля, последний, всеми своими толпами, скрывался в орешник, густою полосою окаймлявший правую сторону оврага. Таким образом, по мере окончания переправы, бой утихал; но едва отряд тронулся к аулам Камзыш-Юрт и Инды-Юрт, все, что было в орешниках, накинулось на арьергард. На протяжении каждых десяти шагов эриванцы и чернышевцы были встречаемы обильными залпами неприятельских ружейных выстрелов. Давая время артиллерии защищать и поддерживать их, они, в промежутках, должны были штыками отбрасывать неприятеля, смелость которого достигла крайних пределов. Горцев было много; это было заметно и по их выстрелам, и по их гику, и это-то самое поддерживало их наглость. Барон Николаи приказал выдвинуть вторые, двойные цепи, так как с минуты на минуту можно было ожидать, что горцы прорвут наши звенья и врежутся в ряды батальонов; мало того, пользуясь более или менее надежными закрытиями, он приказал, независимо от резервов, устраивать засады. Охотников вызывать было не нужно: все и каждый были охотниками. Засады, смотря по местности, ложились в числе 10-15-20-ти человек и молча ждали приближения неприятеля. Увидев, что в том или в другом пункте огонь наш будто бы ослабел, горские толпы, с пронзительным криком, бросались на цепь — и тут же, как срезанные колосья, ложились под пулями засад.

Полчаса продолжалась эта непрерывная, вполне ожесточенная битва, состоявшая из ряда нападений и отражений. Двойные цепи и в особенности засады спасли нас от рукопашной схватки и от чувствительной потери.

Наконец, неприятель, увидев бесполезность своих нападений, которые не могли остановить на шаг движения нашего арьергарда, и, потеряв много людей, ослабил стрельбу. В это время арьергард уже миновал злополучный орешник и выходил на открытую местность.

По мере того, как бой в арьергарде слабел — он разгорался в правой цепи, у тенгинцев. Преследуя их на ружейный выстрел и скрываясь в опушке жидкого и редкого леса, горцы ежеминутно возрастали в силах. Из глубины этого леса стала появляться, в одиночку и мелкими партиями, неприятельская кавалерия, которая, чрез непродолжительное время, грозила охватить собою все протяжение цепи. Князь Барятинский приказал полковнику князю Чавчавадзе прогнать чеченцев. Под командою его казаки и драгуны понеслись в атаку. В эту минуту неприятель был вне опушки, на открытой местности у леса, и, пользуясь своею многочисленностью, по-видимому, не хотел уступить. Как лавина, ринулась на него наша кавалерия, осыпаемая тучами пуль на всем протяжении трехсот слишком саженей. Отвечать было некогда. Казаки и драгуны без выстрела врезались в неприятельскую массу; в воздухе зазвенело, застучало; в течение трех или четырех минут эти звуки, этот стук то и дело смешивались в разных местах с коротким, отрывистым «ура!» с неприятельскими возгласами и проклятиями…

Горцы смяты, сбиты, бежали в лес. Несколько десятков трупов и один пленный остались на месте. Артиллерия преследовала бегущих сперва картечью, потом гранатами.

В арьергарде, в правой цепи, вообще кругом все стихло. Неприятель исчез.

Отряд подвигался безостановочно. Местность была по большей части открытая. Вскоре, один за другим, показались аулы: Камзыш-Юрт, Лячи-Юрт, Инды-Юрт. Последний служил до сих пор местопребыванием наиба Гехи. Все они были пусты. Кавалерия, впереди других войск, ворвалась в эти аулы, запаслась всякого рода сухим фуражом и затем оставила аулы на усмотрение арьергарда. Арьергард же, перещупав на скорую руку сакли, запустил во все углы красных петухов и, в свою очередь, оставил любоваться ими чеченцев.

Солнце садилось. Войска устали, проголодались. В сумерки отряд достиг богатого и обширного аула Маюртупа. Здесь князь Барятинский остановился для ночлега. В топливе, в соломе, зерне не было недостатка: сакли затрещали, и вскоре все обширное пространство лагеря задымилось, загорелось сотнею костров.

— День был теплый, заметил командир восьмой роты воронцовского полка, штабс-капитан Р-о, обращаясь к сидевшему близ него у костра своему субалтерну, юному прапорщику, недавно прибывшему из России или, лучше сказать, высланному сюда за провинность.

— Теплый… повторил укоризненно прапорщик. Совсем уж жарко было.

— Бывает жарче; да, верно, и будет, потому что у Шамиля что-то много набралось народа.

— Пожалуй, в воздухе очень неладно. Посмотрите, не успели присесть, а у Барятинского уже тамаша идет: то того позови, то другого кликни. Это — суета до сих пор небывалая. Значит, и он чего-то неспокоен.

— Сними, проговорил? -о, подставляя ногу подошедшему с чайником вестовому, да посуши у огонька. Нужно быть готовым, заметил он как бы про себя.

— А ваше благородие нетто разумши будете?

— Окутай ноги буркою, отвечал лаконически ротный.

Прапорщик очнулся после некоторого молчания.

— А знаете, Яков Иванович, должно полагать, драгунам и казакам сегодня круто пришлось; это можно было судить по ихнему «ура».

— Что же вы усмотрели в этом «ура».

— Да какое-то короткое, урывчатое, хриплое, словно кто их за глотку держал.

— Вот и видно, что вы недавно на Кавказе. Вы привыкли к вашим «ура» и думаете, что и здесь такое. Нет, другой климат. У вас на парадах, да на смотрах как зарядят «ура», так и конца ему нет: и сами потешаетесь, и родительское сердце радуете. На Кавказе солдат в бою не будет тянуть эту канитель, да и некогда. Разве вы слышали хоть один раз продолжительное «ура» при штурмах, атаках и прочее?

— И вправду, нет.

— То-то, нет. Этим и отличается боевое кавказское «ура» от смотрового, инспекторского. Я только скажу одно, что возгласом этим, при атаке сегодня кавалерии, руководил какой-то опытный драгун, не трус.

— Почему же не трус?

— Потому что трус, для успокоения своих нервов, затянул бы его по-смотровому, а бывалый солдат этого не сделает: для него «ура» — не более, как призыв к дружному натиску, как на солдатских работах слово «в ход» и т. п.

— Так вот оно что.

— И признаться сказать, наши оборванцы терпеть не могут этого короткого «ура».

— А длинное нравится?

— Не то, что нравится, а они знают, что при большом «ура» или штык от них очень далеко, и следовательно, можно еще потешиться, иди солдатик, просто, забавляется.

Прапорщик потупился, заковырял палкою в угольях и предался размышлениям.

? -о говорил правду. Это характеристичное боевое «ура», которого теперь уж не слыхать ни дома, ни на поле, было усвоено только кавказскими войсками. Оно никогда не было продолжительное, и чем было оно короче — тем страшнее для врага. Короткое, отрывистое «ура» означало, что солдат уже стал лицом к лицу с неприятелем, уже сел ему на шею, и такого возгласа горцы, действительно, боялись, так как знали по опыту, что после него победы или удачи для них не бывает.

Еще была одна характеристическая черта у прежнего кавказского солдата: когда он видел, что ему приходится круто — никакое «ура», никакой возглас не слетали с его губ до тех пор, пока дела его пошли на поправку. Он дрался тогда молчаливо, словно статуя, и падал, молча, без разговоров, без жалоб, громкой мольбы или проклятий. Такое спокойствие в крайние минуты, такая сосредоточенность рисуют нам героя в полном смысле этого слова.

Прапорщик сказал правду: невдали, возле палатки Барятинского, стояла, полуосвещенная огнем костров, группа нескольких лиц, среди которых отчетливее других виднелась фигура полковника Рудановского, что-то рассказывавшего остальным вполголоса, но с выразительными жестами. В палатку входили и оттуда выходили какие-то фигуры, завернутые в башлыки и бурки. Наконец, вышел и Бата. Он подошел к начальнику штаба, о чем-то пошептался с ним и, отойдя в сторону, позвал к себе рукою какого-то милиционера, закутанного с ног до головы и, видимо, собравшегося в дорогу. Милиционер, державший в поводу свою лошадь, передал ее другому товарищу, находившемуся тут же, и удалился с Батою подальше от горевших у палатки костров. Там они разговаривали около десяти минут. Наконец, милиционер кивнул головою, вернулся к товарищу, оба сели на коней и тихо двинулись из лагеря в поле.

Бата подошел к группе.

— Отправил? спросил начальник штаба.

— Поехали.

— Доберутся ли благополучно?

Бата усмехнулся.

— Ручаюсь, проговорил он твердо, хотя не сразу.

— Дай-то Бог. Однако им придется проехать под носом у Шамиля.

— Лес, да темная ночь — это их счастье. Не один, так другой, проговорил Бата минуту спустя. Я им велел ехать разными дорогами, и там они уж условятся между собою.

— Пожалуйте к генералу, проговорил казак, подойдя к начальнику штаба.

Группа разошлась.

Черною большою точкою прилипло к обширной кумыкской плоскости маленькое укрепление Куринское. В нем все тихо. За высоким валом, обнимающим его, едва виднеются, убеленные снегом, две-три крыши каких-то построек. Остановившись в расстоянии десяти-пятнадцати саженей от укрепления, вы видите, как из-за бруствера, время от времени, там и сям, высовываются черные папахи часовых. Одна из этих папах неподвижно остановилась на месте, не шелохнется несколько минут.

— Кто идет? вдруг крикнула эта папаха, и ружье ее задребезжало.

— Нарочный, — был ответ.

— Стой! Послать унтер-офицера! провозгласила папаха.

На бруствер быстро вскочила другая фигура.

— Кто идет? повторила она.

— Нарочный, — был снова ответ.

— Откуда?

— Князь Барятинский.

Фигура скрылась. Чрез несколько минуть ворота заскрипели, и на бревенчатый мост, перекинутый через ров, выступила команда человек из десяти.

— Нарочный, входи! проговорил прежний голос.

На мост вступил какой-то всадник, плотно окутанный в бурку и башлык. Его ввели в караульный дом, обезоружили и, под конвоем из трех человек, повели вглубь укрепления.

У одного из домиков, сквозь закрытые ставни которого пробивался слабый свет красного огня — по-видимому, от печки или от камина — стоял денежный походный ящик, возле которого прохаживался казак.

— Кто идет? гаркнул он, увидев четырех подходящих к дому людей.

— Солдат.

— Солдат, стой! Что отзыв?

Проговорен и отзыв вполголоса.

Обе стороны сошлись.

— К полковнику нарочный.

— Послать дежурного, сдержанно провозгласил казак.

Явился урядник. После двух-трех слов, нарочного ввели в дом.

В другой комнате, на деревянном топчане, покрытом ковром, и на кожаной подушке, седельной или постельной — трудно было разобрать, ногами к топившейся печке, с коротким чубуком в зубах, лежала знакомая нам уже по описанию фигура Бакланова. В углу на столике горела свечка.

— Маршеуй, могошуй, Баклан! проговорил нарочный, входя в комнату в сопровождении урядника, и приложив руку к папахе.

Бакланов повернулся и устремил на вошедшего свой орлиный, пронзающий взгляд.

— Откуда?

— Князь Барятинский.

— Князь где?

— Маюртуп.

Бакланов быстро приподнялся; чубук едва не выскочил у него из рук.

— Бумага есть?

Чеченец кивнул головою.

— Чего же ждешь? Подай!

И Бакланов почти вырвал из рук нарочного небольшой пакет.

— Подожди там. Дать ему водки, накормить коня!

Картина во всех частях невымышленная.

Как мы видим, нарочный застал Бакланова вполне врасплох. И действительно, он не ожидал и не мог никогда ожидать никакого подобного посетителя. После последних своих действий на Мичике, он распустил части войск по местам до нового распоряжения и теперь спокойно, лежа на ковре, обдумывал дальнейшие своя преднамерения. Он не только не знал, но даже и не предполагал, чтобы Барятинский снова прошел Гельдыген и очутился в Маюртупе.

Бакланов быстро сорвал печать. Не успел он поднести к свече короткую записку, как глаза его широко раскрылись, и в них блеснул тот лихорадочный огонь, который все сослуживцы привыкли видеть в решительные минуты.

— Эй! крикнул он на всю комнату.

В дверях вырос урядник.

— Нарочного спрятать и до моего приказания не выпускать за ворота. Сейчас должен приехать другой; спрятать и его. Живо позвать ко мне есаула.

Урядник исчез, и чрез пять минут в комнату вошел полковой адъютант донского Бакланова полка.

— Теперь скоро одиннадцать часов, встретил его Бакланов. Разошлите нарочных, но без тревоги и суеты, чтобы через два часа все войска резерва стянулись сюда. Сделайте тихо распоряжение по гарнизону, чтоб собирались. Наши проводники чтоб были готовы.

— Не поспеют через два часа.

— Кто поспеет, тот и пойдет. Торопитесь; скорее.

И Бакланов опять поднес к свече всполошившую его бумагу. В ней князь Барятинский писал, чтобы Бакланов, с войсками, какие может собрать, с рассветом, выступил бы к нему навстречу через речку Гонсаул, к аулу Гурдали ближайшему к месту расположения чеченского отряда, и остановился бы у маюртупского орешника. Цель этого движения — развлечь силы Шамиля, обеспечить местность перед фронтом отряда и этим содействовать Барятинскому к переходу в Куринское. Сборы для самого Бакланова были коротки, и он о них и о своей особе всегда заботился очень мало; но мучило его невыносимо то, когда, сколько войск успеет собраться к моменту выступления. Бакланов знал, что в настоящую минуту его отделяет от Барятинского всего лишь десять верст прямого пути, но пройти это пространство — стоило многих усилий, потому что нужно было перешагнуть высоты Качкалыка, углубиться в сердце большой Чечни, в места вполне неприязненные, пройти так называемые «темные» леса, крутые и глубокие овраги. Сам Бакланов там до сих пор еще не был, но, в ожидании сбора войск, он расспросил о том подробно у своих проводников и не без некоторой тревоги жался при их рассказах, которые — между прочим, заметить — на деле оказались вполне справедливыми.

Слушая проводников, Бакланов, молча, ходил из угла в угол своей комнаты, курил трубку за трубкой и беспокойно посматривал на часы.

Пробило час. В укреплении слышно было движение. — Значит, части прибывали.

Пробило два. К этому времени едва собрались три роты дагестанского полка, две роты линейного №12-го батальона, два легких орудия, две горных мортиры и донской Бакланова №17-го полк.

Мало, очень мало; но делать было нечего, приходилось ограничиться этими частями и выступать, так как, во-первых, путь был труден, тяжел, а во-вторых, темная ночь могла скрыть движение.

Бакланов приказал выступать, и вначале третьего означенные выше части двинулись.

Нужно было всеми силами стараться избегнуть встречи и столкновения с неприятелем. Если бы путешествие баклановской колонны было открыто Шамилем, то он легко мог бы задавить эту горсть войск, потому что, как уже известно было — по крайней мере Барятинскому — у имама находилось в сборе до восемнадцати наибов, с десятью тысячами людей. Счастье, что Шамилю и в голову прийти не могло встречное движение Бакланова и его отважное ночное путешествие; все взоры и все его внимание исключительно были устремлены на чеченский отряд и на князя Барятинского, каждый шаг которого он сторожил с особенным усердием.

Бакланов решился идти без дороги. Это был своего рода большой риск, но он рассчитывал тут на своих проводников, а они, в свою очередь, на наше золото и на награды. До качкалыковских высот прошли кое-как, тем более, что тут местность известная, но, перешагнув хребет, колонна вступила в такой густой, едва проходимый лес, что в нем и день казался бы ночью, а на этот раз было точь-в-точь как в закупоренной наглухо яме или в могиле. Колонна шла, конечно, без цепей, вытянувшись в два, в три человека, а в некоторых местах сужаясь в одного. Солдаты должны были ощупывать чуть не каждое дерево, чтобы невзначай не хватиться лбом об него и о передних своих товарищей, чтобы не отстать и не остаться в лесу. Тишина была необыкновенная; только изредка слышалось хрустение сучьев под колесами артиллерии, обмотанными войлоками, рогожками и веревками. Все, даже, кажется, и самые лошади, понимали опасность своего положения и необходимость соблюсти во всяком шаге глубочайшую таинственность. Каждый очень хорошо понимал, что при настоящем положении достаточно десяти человек неприятеля, чтобы расстроить всю колонну и остановить ее движение, достаточно одного какого-нибудь неосторожного, нечаянного выстрела, невольного крика или громкого ржания лошади, чтобы быть открытыми и остаться в этом лесу навсегда. Вероятно, что-нибудь подобное имелось в виду и у Барятинского, так как он велел выступить Бакланову не ночью, а с рассветом.

Только такая отчаянная голова, как Бакланов, могла рисковать подобным движением.

Лес был изрыт в разных направлениях балками, оврагами, куда колонна спускалась вполне бессознательно, как бы закрывши глаза. Препятствия, затруднения, остановки встречались постоянно: то конская упряжь зацепится за какой-нибудь пень или сук, то дерево попадет между двух передних орудийных лошадей, то ящик чуть не кубарем летит в какую-то пропасть.

Каждая полуверста, пройденная благополучно, снимала с сердца часть давившего его груза.

Движение продолжалось, шаг за шагом, уже около четырех часов; лес будто редел. Проводники объявили, что он кончается.

Сквозь обнаженные деревья уже чуть мерцала утренняя заря. Через полчаса ходьбы лес окончился. Рассвело. Отряд выступил на долину Мичика, и не одна рука набожно совершила крестное знамение.

Непроглядная, таинственная ночная тем сама по себе вселяет в человека какую-то робость; а если, при этом, он обставлен со всех сторон затруднениями и опасностями, то немного найдется таких храбрецов, у которых при таких условиях сердце оставалось бы в полном порядке.

Заблестел Мичик; кое-где берега его были окаймлены лентами снега. Быстро, почти врассыпную, колонна в нескольких местах перешла речку вброд, стянулась, выстроилась, раскинула цепи и полным шагом направилась к видневшемуся вдали, опять у леса, впрочем, на высоте, аулу Гурдали. Жители этого селения, увидев так неожиданно перед собою русские штыки, словно выросшие из земли, в страхе разбежались во все стороны, бросив на произвол судьбы и свои жилища, и имущество.

Отряд князя Барятинского снялся с позиции с рассветом, в то самое время, когда Бакланов готов был выйти из «темных» лесов. И для него местность была скверная: лесная ореховая чаща, балки, овраги, где неприятель сразу и не без успеха мои атаковать войска. Но он пока медлил, и только провожал авангард частым огнем из орудий, гранатами, на который тот почти не отвечал, не желая ввязываться в бой.

Остановив свою колонну, Бакланов приказал подать сигнал. Орудия взводами открыли пальбу, с некоторыми перерывами. Тут только неприятель спохватился и, желая вознаградить себя за то, что прозевал Бакланова, бросился на него с двух сторон. Но позиция колонны была чрезвычайно удобная, и Бакланов, при помощи своих орудий, живо осадил чеченцев. Барятинский, услышав выстрелы, прибавил шагу. Когда по этим выстрелам, которых вообще последовало уже до двадцати, начальник отряда решил, что находится от Бакланова на близком расстоянии, он дал ему ответ.

Через четверть часа из орешника показалась наша конница, а за нею авангард и обоз отряда. Части эти вскоре присоединились к Бакланову. Но оставался арьергард, следовавший, в составе тех же войск, как и накануне, под начальством полковника барона Николаи. Пропустив вперед, под огнем гранат, авангард, чеченцы толпами накинулись на барона Николаи, чуть только он втянулся в орешник, и в то самое время, когда авангард и обоз подали Бакланову руку, в арьергарде трещала сильнейшая перестрелка. После беглой пальбы с обеих сторон, чеченцы, заслоненные от нас тучею порохового дыма, вздумали, под покровом его, броситься в шашки. Но этот маневр им не удался; они, буквально, напоролись на штыки первого эриванского батальона и легли у ног его несколькими десятками. Неудачная эта атака вновь сменилась самою бешеною пальбою. Спустя полчаса снова раздался гик, нападение повторилось — и опять было отбито, как и предыдущее. А эриванцы и чернышевцы все пробирались вперед. Тогда неприятель произвел третью атаку, и на этот раз охватил ею как самый арьергард, так, в особенности, тенгинцев, следовавших в правой цепи. Тут уже он не ограничился минутною схваткою, но с ожесточением врезывался в ряды батальонов, с полным намерением прорвать, разогнать их. Обе стороны смешались, дым рассеялся, и слышны были лишь крики, вопли, возгласы, сопровождаемые стуком холодного оружия. Около десяти минут продолжался рукопашный бой. Наконец, толпы чеченцев отхлынули от тенгинцев с проклятиями, оставив на месте кучи раненых и убитых, напутствуемые нашим беглым ружейным огнем. Приближаться вновь они не посмели, и арьергард, удерживая их на расстоянии близкого ружейного выстрела, прошел остальное протяжение леса почти без потери и через три часа всего движения присоединился к прочим войскам, у речки Гонсаул.

Теперь предстояло самое главное и трудное: переправа через Гонсаул и движение к укр. Куринскому — конечно, уже не без дороги, так как самая цель всего движения состояла в том, чтобы открыть эту дорогу, иметь ее в виду для будущих действий и с тем вместе обозреть все протяжение новой для нас местности.

Гонсаул невелик и неширок, но берега его, покрытые льдом, были так круты и обрывисты, что одна только пехота — и то с большим трудом — могла перешагнуть за реку, а конницу и артиллерию решительно нельзя было переправить без предварительной расчистки и разработки спусков. Живо застучали кирки, ломы, топоры и лопаты, и через полчаса, почти на руках, перевезли на ту сторону первые два орудия. Затем, работы продолжались.

Теперь только Шамиль окончательно понял наши намерения и, оставив в покое нашу гонсаульскую позицию и переправу чрез речку, быстро двинулся с пехотою и кавалериею, в числе более шести тысяч человек, при четырех орудиях, к укрепленному кордону, против просеки, сделанной Баклановым от укр. Куринского. Там он стал в лесу, на левом берегу Мичика, перед переправой.

Барятинский, подкрепив Бакланова взводом батарейных орудий, кое-как перетащенных через Гонсаул, и четвертым батальоном князя Воронцова полка, приказал ему открыть сообщение с правым берегом Мичика и обезопасить, таким образом, наступление остальных войск к укреплению Куринскому.

У Шамиля была позиция хорошая, господствующая, крепкая, и он имел полное право питать надежду, что с равною почти артиллериею и с превосходными в численности силами пехоты и кавалерии не допустит Бакланова к переправе, отобьет, разобьет его. Ниже увидим, что и Бакланов не прочь был думать то же самое, и не введи он в дело хитрость и крайнюю решимость, при которой рисковал целостью всей своей колонны, ему бы не перешагнуть на правую сторону Мичика, и не отступить благополучно в арьергарде всего отряда к укр. Куринскому, а быть бы ему побитым крепко, самым достославным для себя образом.

Пока устраивали переправу на Гонсауле, Бакланов двинулся. Не успел он отойти на незначительное расстояние, как на правом фланге его колонны завязался бой — бой смелый, решительный. Горцы сыпали тысячами пуль, не щадя своего пороха, и наконец, бросились в шашки. Спасла только артиллерия, которая встретила это нападение картечным огнем.

Пока в этой стороне битва постепенно усиливалась, а колонна, тем временем, подвигалась понемногу вперед — Шамиль открыл ей во фронт огонь из всех своих орудий и безнаказанно резал наши ряды, с своей высокой позиции, учащенною пальбою. Таким образом, мы были схвачены с двух сторон, и положение наше являлось — если не безвыходным, то, по меньшей мере, весьма плохим. Бакланов после писал: «громко загрохотали пушки, осыпая кавалерию и пехоту мою ядрами и гранатами, но не поколебали духа храбрых кавказских воинов.» В это время князь Барятинский подослал на подкрепление Бакланову первый батальон князя Чернышева полка и, в силу аргумента, что «смелость города берет», приказал ему повести на неприятеля открытую фронтальную атаку. О том же думал и Бакланов, так как другого исхода не было. Подхватив свою кавалерию и оставив позади себя, в подмогу ей, два батальона пехоты и два батарейный орудия, а бой на правом фланге предоставив дагестанцам с двумя легкими орудиями, Бакланов, как туча под напором урагана, понесся на неприятельскую батарею. Шамиль, видя, что тут шутки в сторону, и что этого прибоя не отобьешь никакими ядрами, менее чем в пять минут убрал свою артиллерию и, не дав по атакующим ни одного выстрела, скрылся в лесу. Обскакав прибережье Мичика, Бакланов моментально занял необходимые для переправы пункты.

Но эта атака все-таки не обошлась для нас бесследно: хотя орудия бежали, но за то кавалерия наша, при занятии побережья, была встречена залпами тысячи горских винтовок. Наиболее чувствительную потерю в этот момент мы понесли в лице отважного войскового старшины Банникова, любимца казаков и любимца Бакланова. Банников теперь, как и всегда, мчался впереди, открывая казакам дорогу, указывая и поучая их драться с неприятелем. Более десяти пуль разом свернуло и его, и его лошадь. Казаки были увлечены и, невзирая на смерть любимого начальника, не остановились: бросили пока труп его на месте и помчались далее. И только, заняв позицию, они вернулись к дорогому телу и к нескольким убитым и раненым своим товарищам и подобрали их.

Пальба разгоралась.

«Здесь, говорит Бакланов, закипел кровавый бой».

И действительно, начался бой насмерть.

Не успела кавалерия занять указанные ей пункты, и еще не подошла пехота, как горцы со всех сторон, всеми силами, бросились на казаков, будто голодные шакалы на давножданную добычу. Тут подбежали чернышевцы, раскинулись в цепи, поставили резервы. Неприятель атаковал всю нашу позицию. По-видимому, исключительною задачею он поставил себе задавить нас. По мере того, как передние толпы его кидались в шашки и были отражаемы штыками и беглым огнем пехоты и кавалерии, задние сменяли их и возобновляли нападение, не давая нам опомниться. Черный значок Бакланова носился с одного пункта на другой. Сам Бакланов был контужен двумя пулями — сперва в одну ногу, потом в другую; но судьба берегла его для славной победы этого памятного дня.

Солнце клонилось к западу. Исступленная пальба все как будто усиливалась. В это время князь Барятинский окончил переправу на Гонсауле, занявшую у него целых пять часов, и спешил на подмогу Бакланову. Горцы предвидели эту поддержку и хотели до прибытия ее порешить дело с Баклановым, но это им не удалось: черный значок был непобедим.

Пока все это происходило, казаки, свободные от боя, быстро расчищали переправу на Мичике.

Барятинский, приблизившись к месту битвы, усмотрел, что Шамиль, сосредоточив против Бакланова удар всех своих сил и увлекшись сражением, открыл наступавшему отряду свой левый фланг. Хотя этот фланг упирался в лес, который составлял для него естественное прикрытие, но, в видах поддержания Бакланова и поражения неприятеля, на это нечего было обращать внимание — в особенности, при уверенности в отваге войск. А на эту отвагу и мужество Барятинский рассчитывал вполне. Поэтому, он приказал начальнику кавалерии полковнику князю Чавчавадзе, с драгунами и казаками, атаковать левый фланг неприятеля. В то же самое время он велел полковнику Веревкину, с двумя батальонами тенгинского полка, произвести обходное движение и ударить на неприятеля с тыла, а Бакланову — перейти в наступление с фронта. Все эти распоряжения удались, как нельзя лучше: кавалерия прежде других схватилась с горцами. Этого момента ожидал Бакланов. Уловив его, он в то же время, с роковым «ура!» накинулся прямо в лицо горцам; они не ожидали этого оборота дела и попятились. Тогда Веревкин, сделав набегу перекатный залп, принял их сзади в штыки. Неприятель, пораженный, таким образом, со всех сторон, мигом рассыпался, как пыль по ветру. Войска отряда, пролагая себе дорогу к Мичику, добивали на пути тех, которые не успели спастись или не находили места.

Приказав главным силам отряда поспешно переправляться через Мичик, князь Барятинский поручил Бакланову остаться в арьергарде и удерживать неприятеля во все время переправы, а потом —

отступить по собственному усмотрению. Под начальство его он передал всю артиллерию отряда. Кроме того, для арьергардного отступления, в эту минуту находились в распоряжении Бакланова следующие части войск: первый батальон эриванцев, первый и четвертый батальоны чернышевцев, второй и четвертый батальоны князя Воронцова полка и казаки. Отсюда начинается для Бакланова момент критический, потому что толпы неприятеля, увидев себя вне давления Барятинского с фланга и с тыла и убедившись воочию, что он быстро ретируется со значительною частью отряда за Мичик, поспешно начали собираться вновь и с озлоблением опять кинулись на Бакланова. Тогда Бакланов выдвинул против них двенадцать орудий — восемь батарейных и четыре легких, и открыл непрерывный огонь картечью. Батальоны же и казаков он стянул в колонны, в интервалах и за орудиями, и всю эту массу войск скучил на протяжении менее полуверсты, образовав из нее нечто вроде каре. Ни картечь, ни залпы пехоты не останавливали горцев: как бешеные, они кидались, окрестив головы, и на орудия, и на сомкнутые ряды пехоты и тут же падали под градом наших выстрелов.

Солнце закатилось. Тихо спускались сумерки. Местность боя представляла собою жерло ада: какими-то кровавыми клубами вылетал дым из двенадцати орудий; мириадами красных огоньков горела окрестность, подернутая темною, дымовою тучею, и эти огоньки с каждым моментом, по мере усиления сумерек, выделялись все резче и резче, рисуя в неправильных очертаниях силуэты солдат, молчаливо поднимавших и опускавших свои ружья; вдали горели неприятельские батареи и представляли собою особую фантасмагорию. В лесу — возгласы, крики, которые, казалось, хотели осилить грохот орудий.

Наконец, неприятель убедился, что сбить нас с позиции при данных условиях невозможно. Быстро начал он сокращать свою пальбу и вовсе прекратил нападения; скоро уж и затихла со всех сторон пальба. Но в это самое время в глубине леса раздалось зловещее «ля-илляхи-иль-алла». Бакланов понял, что оно предзнаменует собою последний, отчаянный и решительный бой. Нельзя было терять минуты, потому что нельзя было ручаться за благополучный для нас исход подобного боя. Тогда Бакланову блеснула мысль — подняться на хитрость, обмануть неприятеля и просто-напросто убежать от него. Он распорядился так: восьми батарейным орудиям приказал на всем скаку убираться за Мичик, захватив на себе лишь необходимую прислугу; остальная примкнула к пехоте. Четырем легким орудиям, на успешное бегство которых, при надобности, было гораздо более расчета, велел остаться на месте и участить пальбу до крайней возможности, чтобы возместить батарейные орудия и не дать понять неприятелю их исчезновения. Затем, оставив при легких орудиях своих баклановцев, с самим собою и со своим черным значком, он приказал всем остальным войскам бежать на ту сторону реки, за батарейными орудиями, без оглядки, без выстрела, без всякого соблюдения какого-либо порядка и строя. Страшный риск, при котором, если бы горцы поторопились, могли погибнуть и казаки, и четыре наших орудия. Но Бог спас, и замысел — его нельзя назвать маневром — удался как нельзя лучше.

Стремглав полетела пехота на ту сторону Мичика, а в это время легкие орудия, в смеси с пальбою и криками кавалерии, подняли в воздухе такую тревогу, словно мы затеяли всем нашим отрядом кинуться в глубину леса.

Когда Бакланов удостоверился, что пехота и батарейные орудия уже за Мичиком, вне опасности, тогда, разом прекратив канонаду, подхватил орудия на передки и, с посаженною прислугою, в сопровождении кавалерии, в свою очередь, опрометью поскакал за речку. Горцев сперва, как видно, страшно поразило это мгновенное затишье, и они прекратили свою надгробную, заупокойную песнь. Спустя несколько минут, они, однако, спохватились: по лесу, с одного конца в другой, раздался раздирающий душу гик, воздух будто загорелся пламенем нескольких тысяч винтовок, и вся масса неприятеля выскочила на нашу позицию с обнаженными шашками и с полною решимостью на этот раз уже без выстрела схватиться с нами, смять, побить, порезать нас.

Каково же было их изумление, когда позиция наша оказалась вполне пустою — хоть шаром покати!..

Простояв минуту в глупом положении и видя столько же невозможность, сколько и нелепость преследовать нас — так как все уже были на правом берегу Мичика — горцы вложили в ножны свое оружие и, с растерзанным от злобы сердцем, принялись за занятие более мирное и на этот раз к делу подходящее — за уборку своих убитых и раненых.

Бакланов, тем временем, спокойно и безмятежно, уже не торопясь, отступал к укр. Куринскому.

А горцам было чем позаняться, потому что потеря их была такая, какой они давно не помнили. Не говоря о тех убитых и раненых, которые, по принятому адату, увлечены с поля, все канавы при нашей позиции и ближайшие перелески были завалены грудами мертвых и полуживых тел.

По собранным от лазутчиков сведениям, потеря неприятеля в течение 17-го и 18-го февраля состояла из 150 убитых и более четырехсот раненых. В числе тех и других были лучшие люди Чечни и Дагестана.

У нас, кроме убитого войскового старшины Банникова и контуженного Бакланова, ранены: есаул Чуксеев, хорунжий Мельников, штабс-капитан Левандовский, подпоручик Шкура, прапорщики: Михайлов, Энгельгардт и Казамурзаев; убито вообще семнадцать нижних чинов и ранено сто сорок семь. Лошадей убито 54 и ранено 64. Потеря эта, пожалуй, действительно, незначительна в сравнении с подвигом, совершенным чеченским отрядом.

Барятинский желал назвать тех штаб и обер-офицеров, которые своими подвигами, в продолжение этого двухдневного похода и боя, особенно отличились; но затруднился потому, что число их весьма значительное. Все штаб-офицеры, все начальники частей войск участвовали в бою со славою, отличались мужеством, самоотвержением и распорядительностью. Число обер-офицеров, совершивших подвиги самоотвержения, так велико, что для поименования каждого из них предстоял бы особый труд. Каждый из офицеров имел в продолжение этого времени несколько случаев выказать многие блестящие военные качества. Такое число отличий и военных подвигов заставило начальника отряда по необходимости ограничиться названием небольшого числа тех только, которые были в этом походе главными его помощниками.

Отступление Бакланова за Мичик произвело много толков, суждений и расспросов. На один из последних, по словам хронографа, Бакланов отвечал так: «Я понимал ту страшную ответственность, которую принимал на себя, но рисковал потому, что другого выхода из моего положения не было. Если бы я отступал так, как обыкновенно у нас отступали, то чеченцы задавили бы меня. При моем способе я мог не потерять ни одного человека. Рисковать, стало быть, было надо, и, тем более, что под моим начальством собраны были лучшие батальоны Кавказа, с которыми можно было предпринимать и делать все, что угодно».

Если так думал и в этом был убежден Бакланов, то недаром горцы дали ему весьма лестное для каждого героя название — черта (шайтана). Это прозвище сохранилось за Баклановым даже и до сих пор.

Глава VI. Бывает затишье перед грозой, но еще чаще бывает оно после бури — что весьма естественно, потому что шум должен же когда-нибудь прекратиться, как бы он длинен ни был, а после него чему же быть больше, как не покою.

Так было и в Чечне после описанных нами военных действий. Тишина наступила отчасти потому, что нечего было более придумать, чтобы пошуметь, — все, что можно, сделано; отчасти же и потому, что самый источник исчерпан, т.е., другими словами, что все-таки никакой конечной цели, никакого особенного плана военных действий не имелось в виду. Приходилось ждать, на что вызовут и что укажут обстоятельства. А пока лучше всего было: подчистить, подровнять то, что сделано, и затем, на этот раз считать дело конченным.

Князь Барятинский находил, что наиглавнейшим его действием в зимнюю экспедицию текущего года (а зима более или менее кончалась) было — углубление в большую Чечню и последнее движение от Тепли к Куринскому, так как оно открыло новый соединительный путь, осветило новую дорогу, дало понять Шамилю и чеченцам, что мы пройдем — где захотим, победим — где пожелаем. Это движение имело свои последствия и свои для нас выгоды. То и другое заключалось не столько в вынужденном стремлении (как думалось в то время) некоторых неприязненных семейств переселиться к нам, сколько в их добровольном стремлении — уйти из-под корыстолюбивого и деспотического ига Эски и самого Шамиля. Но это увидим после.

19-го числа войска главного отряда отдыхали.20-го, князь Барятинский снял лагерь в Тепли и, в сопровождении кавалерии, выехал в Грозную; пехоту же отправил на Брагуны. Она ночевала 21-го числа в Старом-Юрте, а на следующий день также явилась в Грозную, со всеми тяжестями отряда, где и осталась дневать. На другой день, 23-го числа, по просьбе генерала барона Вревского, ему возвращен первый батальон эриванцев.

Так как время, назначенное для зимней экспедиции, еще не окончилось, а нужно было что-нибудь делать, то князь Барятинский приказал полковнику Бакланову улучшить и расширить дорогу за р. Гудермесом, по направлению к аулу Ташбулат. Дорога эта пролегала большею частью лесом, и когда нам случалось проходить его, то мы постоянно были тревожимы неприятелем.

21 -го числа полковник Бакланов собрал в укр. Куринском одиннадцать рот дагестанского, самурского, чернышевского полков и двенадцатого линейного батальона, шесть сотен своего полка и три сотни донского №18-го полка, одну гребенскую и одну кизлярскую, пять орудий батарейной №4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, два донской №7-го и две горные мортирки.

Прежде чем приступить к цели, Бакланов хотел узнать положение горцев после понесенного ими поражения и их действия относительно нас в том случае, когда бы мы сами сделали им вызов, а в тоже время и отвлечь их внимание от Гудермеса. Для этого он, 22-го февраля, отправился сперва со своею колонною на старое и известное уже нам место к Мичику. По ту сторону сожженных нами батарей он усмотрел небольшие партии конных и пеших чеченцев, по которым тотчас открыл орудийный огонь. Но эти партии нам не отвечали и к нам не приближались; видно было, что это не более как сторожевые пикеты и разъезды. Тревога же, которую мы, таким образом, произвели, не вызвала из аулов или из неприятельских скопищ ни одного лишнего человека. Убедившись, что чеченцы не расположены пока вступать с нами в драку, Бакланов увел колонну обратно в Куринское; с наступлением же ночи двинулся с нею к Умахан-Юрту и там стал лагерем.

24-го февраля, утром, присоединив к себе еще одну роту №12-го батальона, находившуюся в Умахан-Юрте, Бакланов отправился за Гудермес и приступил к рубке леса, расчистке и расширению дороги.

Как видно, горцев или весьма мало беспокоили эти действия, потому что они перестреливались с нами кое-где изредка и лениво, или не успели они еще собраться к этому пункту, так что на этот раз рубка леса была окончена благополучно, без всякой для нас потери. К вечеру колонна возвратилась в лагерь.

25-го февраля войска отправились на тоже место — оканчивать работу. Тут уж заметно было, что неприятель усилился. На полянах, расположенных на значительном расстоянии от места рубки, были устроены укрепленные завалы. Оттуда неприятель открыл оживленную ружейную пальбу и волей-неволей втянул нас в перестрелку. Хотя вреда он нам не принес никакого, но, в конце концов, надоел. Чтобы отвязаться от него, полковник Бакланов приказал открыть огонь из орудий — без чего, впрочем, легко можно было обойтись. Когда же рубка была окончена, и войска готовились отступать, чеченцы начали и по нас орудийную пальбу. Это было для нас чувствительнее их ружейных выстрелов, потому что они убили у нас одного казака, четырех лошадей и контузили одного солдата. Чтобы прогнать их и обезопасить свое отступление, Бакланов, по усвоенному им порядку, пустился с кавалериею на завалы в атаку. Неприятель бросил свою позицию, разбежался и увез с собою орудие. Колонна к двум часам беспрепятственно возвратилась в лагерь, отобедала, снялась и в тот же день возвратилась в укр. Куринское, так как здесь ей больше нечего было делать.

В эти дни выпущено 343 артиллерийских заряда, израсходовано 19 ракет и свыше восьми тысяч ружейных патронов.

Что касается до князя Барятинского, то он, приостановив отряд в Грозной, решил затем предпринять движение и работы по новому направлению.

Вниз по течению Аргуна, до самого устья его при впадении в Сунжу, по левому берегу стлалась широкая полоса заповедного леса. Он закрывал собою от наших взоров и действий довольно обширную равнину, простиравшуюся до низовьев Джалки. На этой равнине пасли стада и косили сено не только одни непокорные аулы правого берега Сунжи, но и жители селений, расположенных между Джалкою и Хулхулау. Под защитою указанного леса неприязненные нам чеченцы пользовались сенокосом и по левому берегу Аргуна, на гурдалинской и барзу-арской полянах. Мало того, хищнические партии, часто скрываясь в том же лесу, нападали на жителей покорных нам грозненских аулов и на их стада и причиняли им немало вреда и убытков. Чтобы порешить со всеми этими неудобствами, проложить дорогу к низовьям Джалки и расширить угодья грозненских аулов, князь Барятинский предпринял устройство просеки чрез описанный нами лес. С этою целью он, 25-го февраля, выступил с отрядом из кр. Грозной через разоренный аул Ханбулат-Юрт и стал лагерем на обоих берегах Аргуна, у бывшего аула Устар-Гордой, наполовине расстояния от Тепли к Гурдали.

Работы открылись на следующий же день и происходили в течение 26-го, 27-го, 28-го и 29-го февраля. С колоннами ходили: подполковники Меркулов и Наумов, майоры Цытовский и князь Лукомский. Тем временем, генерального штаба полковник Рудановский произвел рекогносцировку местности вверх и вниз по обоим берегам Аргуна до Тепли, Дахин-Ирзау и к Тепли-Кичу.

Лес был громадный, вековой; повсюду балки, овраги. Но рубили усердно, и он быстро валился под топорами наших солдат. В продолжение четырех дней вырублена была широкая просека, открывшая свободный и безбоязненный путь к полянам за Аргуном и по левому берегу реки.

Тут в первый раз были испробованы американские топоры, о которых мы когда-то говорили вскользь, и с тех пор вошли в употребление. Опыт первой порубки был произведен над вековым белолистым тополем, имевшим в диаметре аршин и три четверти. Два топора свалили его в пятьдесят пять минут, лучше сказать — в час. Это, по-видимому, подавало большие надежды в будущем относительно американских топоров; но впоследствии оказалось, что произведенная проба не оправдала дальнейших ожиданий. Тополь повалился в час именно только потому, что это была проба, произведенная среди лагеря, в присутствии начальства, и притом топорами новыми, хорошо отточенными и насталенными. Спустя же несколько лет, мне лично пришлось убедиться в полном неудовольствии и неуважении солдат к американскому топору, который они не любили и предпочитали всегда наш русский топор. Выходились ли эти топоры, не умели ли их острить — кто его знает; дело в том, что рубить ими было тяжело и неудобно.

1-го марта, особою колонною, под начальством майора Оклобжио, было очищено от леса довольно обширное пространство, посредством которого гурдалинская поляна соединилась с двумя другими, примыкавшими к нашему лагерю и стлавшимися параллельно Аргуну.

На всех этих работах горцы нас не беспокоили.

Таким образом, земля и население, подвергавшиеся военным операциям князя Барятинского в течение истекших двух месяцев, были по возможности приведены в такое положение, что по крайней мере на некоторое время обеспечивали над собою нашу власть и влияние. Говоря «по возможности», «на некоторое время», мы тем самым указываем лишь на относительную и сомнительную прочность или, лучше сказать, на непрочность нашего завоевания, так как мы его не утвердили за собою ни привлечением на нашу сторону всего непокорного населения, жившего в тех местах, ни лишением его возможности окончательно вредить нам и впредь. После погрома они также легко исправили свои жилища, также продолжали пользоваться прежними угодьями, терпеливо выжидая пока зарастут вырубленные нами пространства, измышляя все способы оградить себя от нашего нашествия и помимо естественных защит и еще пуще прежнего оставаясь против нас озлобленными.

С большою Чечнею было на этот раз все кончено. Оставалось что-нибудь сделать в тех пунктах малой Чечни, куда в истекшее время ступила наша нога, чтобы этим дать значение там нашим военным действиям и вывести их из ряда обыкновенных бесследных набегов, среди которых мы всегда много теряли, но ничего не приобретали. Первого марта князь Барятинский двинул в распоряжение урус-мартанского воинского начальника подполковника Ляшенко третий батальон тенгинского полка, два батальона навагинцев, сотни 5-й, 6-й и 7-й бригад, дивизион батарейной №3-го батареи 19-й артиллерийской бригады и взвод донской конноартиллерийской №7-го батареи и поручил ему вырубить полосы леса на Гойте и Мартанке, чтобы соединить обширные поляны верховьев этих речек с большою русскою дорогою. Для этого дела назначены были три последующие дня, по истечении которых, согласно распоряжению главнокомандующего, указанные части войск должны были выступить в распоряжение начальника владикавказского военного округа.

Отправив второго марта домой, в кр. Воздвиженскую, три батальона князя Воронцова полка и дивизион легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады, начальник отряда снял лагерь и с остальными войсками того же числа перешел в кр. Грозную. Сделав здесь дневку, он на следующий день произвел вырубку леса на Нефтянке, чтобы открыть воровскую балку, служившую притоном хищнических партий в летнее время, и пятого числа распустил войска по квартирам.

На этом окончилась зимняя экспедиция в Чечне — между прочим, все-таки одна из трескучих и весьма удачных, потому что, сравнительно с подвигами, которые сделали войска, потеря наша была незначительная, и потому что Шамилю никак не удалось нам нанести какой бы то ни было существенный вред, а тем более пощипать нас со славою для себя.

Хотя князь Барятинский, исчисляя подвиги и труды войск в истекшие два месяца и упоминая о том, что для таких работ, которые производились войсками в несколько дней (в особенности, работы последние) нужна целая экспедиция, между прочим, присовокупляет, что все это произведено в таких размерах, что оконченный двухмесячный поход занял весьма замечательное место в военной истории Кавказа, но мы не видим причины отводить ему это место в ряду других событий кавказской войны — преимущественно последующих. Никто не захочет сомневаться в том, что князь Барятинский выразился так не ради красного словца, а вследствие личного о том убеждения; но никто не усомнится и в том, что, герой в душе, но юный по летам и по практической мудрости полководец, выразился с увлечением. Впрочем, в то время такое самовосхваление могло быть вполне извинительным, потому что, после многих наших неудач, которые еще не остыли в памяти, после затишья, последовавшего за этими неудачами и в виду того уважения, которое вселил в нас к себе Шамиль, зимняя экспедиция 1852-го года, подрывшая несколько пьедестал имама, была действительно эпизодом геройским. Тогда мало обращалось внимания на будущие последствия и на цель всей долгой кавказской войны, поэтому немудрено, что события ни более, ни менее, как только видные, удачные, подвиги геройские возводили на степень «замечательных». Спустя семь лет, когда Барятинскому привелось покорить восточный Кавказ и взять в плен Шамиля, когда война 1859-го года и по плану, и по исполнению представляется вполне замечательною и достойною лучшей страницы в истории Кавказа, князь Барятинский гораздо умереннее и сдержаннее относился к своим деяниям, чем в 1852-м году.

Пускай думают, как хотят, а мы, независимо от личных воззрений на события князя Барятинского, в том и в другом случае видим лишь дань времени и обстоятельствам.

В описываемое нами время главным наибом большой Чечни был Талгик. Эта личность приобрела себе популярность не только среди горцев, но и большую известность у нас. Отважный, весьма неглупый человек, вполне преданный мюридизму и Шамилю, Талгик управлял Чечнею совершенно в духе последнего, т.е. не спускал глаз с чеченцев, сторожил их на каждом шагу и всеми силами старался обуздать их стремления к жизни самостоятельной, независимой, которая не представляла для Шамиля ничего хорошего, потому что всякая республика в его владениях была ему вовсе не по душе. До этого времени, теперь и далее мы видим, что Шамиль и преданные ему чеченские наибы почти всегда действовали в Чечне и против нас, и против чеченцев, когда встречалась надобность укорачивать им поводья, посредством тавлинцев, т.е. жителей Дагестана и Лезгистана.

Явление замечательное и знаменательное. Оно указывало столько же на непрочность власти Шамиля в этой земле, сколько и на дух чеченцев, с которыми имаму приходилось вести войну, затаенную в то самое время, когда с нами он вел войну открытую. Одним из представителей этого духа служит для нас Батий Шамурзов, и таких Батиев в Чечне было довольно. Чтобы держать их в надлежащем повиновении, Шамилю приходилось или сажать над ними наибами людей чужих, из Дагестана и Лезгистана — что он и делал, или хотя и из их среды, но в сем последнем случае предоставлять наибам-чеченцам большие права, льготы и смотреть сквозь пальцы на их деяния. Этим, правда, он достигал цели, но лишь с одной стороны: он имел вдали от себя надежных наместников; он, при надобности, чрез посредство этих наместников и при помощи их, имел войско; он, наконец, имел более или менее надежный кордон в этой стороне для своих недоступных гор. Но за то, он имел и население лишь наружно ему преданное, а в душе столько же не терпевшее его, сколько его наибов и их управление. Это много ему вредило, но иначе и умнее он поступать не мог; при всяком ином образе действий приходилось вовсе отказаться от Чечни — что было бы очень невыгодно и в военном и в финансовом отношениях.

При указанных нами условиях, положение наибов в Чечне, в особенности в большой Чечне, было такое, что любому из простых смертных — хоть сейчас поменяться с ними должностью. Они жили себе зажиточно, помещиками, имели обширное хозяйство, хутора, иногда целые аулы, населенные их батраками, ели, пили вдоволь, обирали народ безнаказанно и немилосердно, интриговали друг против друга, местничались между собою, надували, когда им было угодно, самого имама. К числу таких лиц принадлежал уже описанный нами однажды наиб Амзат или Гамзат, сам Батий Шамурзов, Эски, Гехи, Батока и, наконец, во главе их всех, и Талгик. Насколько это могло нравиться народу, всегда считавшему себя вольным — понять нетрудно. Чеченцы терпели, потому что выхода не было. Но лишь только им представлялся случай или находили они придирку избавиться от нелюбимых наибов каким бы то ни было путем, они не упускали этого случая. В описываемую же нами эпоху случай и повод к тому представлялся им в лице нас самих. Они видели, что мы уже залезли довольно далеко, что можно во всякое время легко перебежать к нам, так как мы расчистили для этого дороги, что, наконец, щиплют их наибы, щиплем и будем щипать, с другой стороны, мы — и решились из двух зол выбирать лучшее, т.е. переселиться к нам. Правда, думали об этом далеко не все, а лишь весьма немногие, но и этого было достаточно, чтобы положить основание новой идее и будущему среди чеченского населения брожению умов. Не обходилось без того, чтобы и мы не действовали на них чрез их же одноверцев и лиц, подобных Батию Шамурзову, и действовали не одними только словами, но и чем-либо более заманчивым и существенным — в особенности во времена Воронцова и Барятинского.

Не успел затихнуть зимою 1852-го года гром последних наших выстрелов в Чечне, как в некоторых местах ее народ зашевелился и стал сперва думать, а потом и говорить вслух о том, что лучше бы перебраться к русским. Не война, которую они любили, не давление наше и разорение аулов, легко отстраивающихся, вызывали исключительно этот говор, а прежде всего стремление выбиться из страшного давящего деспотизма, из материальной нужды, и движение это прежде всего обнаружилось в наибстве Эски, именно там, где недавно был наибом Батий, помогавший нам в этом случае и старавшийся всячески насолить своему приятелю, и где этот приятель уж чересчур хватал через край и властью своею, и длинными жадными руками.

Шила в мешке не утаишь, и скоро Талгик, Эски, Гехи узнали о явившемся в среде некоторых аулов стремлении. Деспотизм руководится силою, и вместо того, чтобы принять какие-либо разумные меры к примирению народа с собою и с Шамилем, Талгик пустил в ход власть, жесткость и жестокость. Пригрозив подозреваемым вожакам смертью, Талгик взял от виновных аулов аманатов и заключил их в своем ауле. Этого было достаточно, чтобы повлиять на лиц, пожелавших переселиться к нам, вполне отрицательно. Не думая долго, к Бакланову явились некоторые представители мичиковского аула и изъявили свое решительное желание выселиться в наши пределы, прося выйти к ним на помощь с войсками. Полковник Бакланов сообщил об этом командующему войсками на кумыкской плоскости и, после соглашения с ним, девятнадцатого марта собрал в укр. Куринском первый и третий батальоны князя Чернышева полка, роту линейного №12-го батальона и четыре орудия батарейной №4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, рассчитывая с этою колонною двинуться на следующее утро на выручку жителей, пожелавших переселиться. Но наиб Гиха быстро узнал обо всем этом, неожиданно явился с партиею в мичиковский аул, арестовал знатнейших из тамошних жителей и принял все меры, чтобы надлежащим образом встретить Бакланова. Тогда последний рассудил, что если он предпримет движение за Мичик, то повредит этим, прежде всего лицам, желающим переселения, которых Гехи, конечно, перережет. Относительно же своей особы и своих войск Бакланов думал очень мало, уверенный, что Гехи, при всех своих ухищрениях, его не осилит. И вот, Бакланов остановился и отменил выступление, предположенное 20-го марта. Гехи ждет его один день, ждет другой, третий — и все не дождется. Тогда наиб сообразил, что Бакланов струсил. А в это время как раз и Талгику пришлось выехать к Шамилю для совещаний и переговоров обо всем, происходившем в Чечне. С ним выехал к имаму и Гехи. Цель этой поездки состояла в том, чтобы попросить Шамиля о присылке в Чечню тавлинцев — столько же для укрощения и удержания в повиновении крамольников, сколько и для постройки в разных местах завалов на случай нового движения русских, — и приехать лично для того, чтобы силою своей власти и своим присутствием поставить непокорных в респект.

Далеко за полночь, даже почти перед рассветом, 23-го марта, Бакланов был разбужен. Ему доложили, что какие-то немирные чеченцы явились с весьма важным известием. Гостей впустили; их было три человека, среди которых главнейший, вожак, был житель аула Алу-Мазлагаш — Гана-Вюта. Другой был его родной сын, а третий — доверенный от жителей аула Гурдали.

Пот градом катился с этих чеченцев, едва переводивших дух от усталости и тревоги. Они наскоро, впопыхах, объявили Бакланову, что Гиха уехал, и заклинали его аллахом поскорее прибыть к ним — иначе все дело их нужно считать пропащим, а их самих, наверное, несуществующими.

Бакланов тотчас ударил сбор, подхватил свою колонну, присоединил к ней еще, находившийся постоянно в укреплении второй батальон князя Чернышева полка, свой полк и два орудия донской №7-го батареи, и полетел. Гана-Вюта оставил в Куринском своего сына и отправился вместе с Баклановым.

Между тем, в Мазлагаше партия Гехи крепко следила, по поручению своего наиба, за Гана-Вютою. Едва взошло солнце, и правоверные совершили свой намаз, как услужливые собратья Вюты, мюриды, сообщили гехинским преторианцам, что Гана-Вюты нет дома и не ночевал он, что исчез куда-то — должно быть, бежал к гяурам для переговоров. Трибуны партии Гехи немедленно отправились в саклю Вюты. Опытному и подозрительному их глазу тотчас обнаружилось, что в доме приготовились к чему-то особенному: на дворе стояли арбы, уже приспособленные к путешествию, скотина вся налицо, в сакле все имущество увязано, упрятано, и все семейство видимо снарядилось в дорогу.

— Где Вюта? спросил один из трибунов женщин.

Те пожали плечами в знак неведения, кутаясь, по заведенному обычаю, в свои чадры.

— Говорите, или будете все перерезаны.

Женщины и младший сын Вюты молчали.

— Он у гяуров?… Именем аллаха, если дорожите жизнью, отвечайте!

Опять молчание.

Тогда один из пришедших подошел к жене Вюты, схватил ее сверху за голову, придержал левою рукою, а правою всадил кинжал в грудь до самой рукоятки.

Несчастная ахнула — и более не шевельнулась.

Допрос продолжался; но женщины и сын Вюты оставались немы и безгласны, как рыбы: ни варварство гостей, ни кровь матери не подействовали на них. Звери обнажили оружие — и жертвы одна за другою скатились на землю.

Вюта, ничего не подозревая, спешил с Баклановым на помощь к своим одноаульцам, к своему семейству и по дороге строил золотые планы о том, как он, наконец, выбьется из тяжкой жизни, как заживет себе мирно и спокойно, добрым селянином, где-нибудь на русской почве, и тому подобное.

Колонна двигалась быстро. Партия Гехи не дремала и, свершив свое гнусное убийство, немедленно отправила нарочного к наибу.

Мазлагаш и Гурдали расположены один возле другого. Перевалившись чрез качкалыковский хребет, колонна шла беспрепятственно, изредка лишь тревожимая выстрелами то с той, то с другой стороны. Ввязываться в дело было некогда, и Бакланов не велел даже отвечать на эти выстрелы.

К десяти часам утра колонна заняла уже оба аула. Партия Гехи и часть жителей, не желавших переселения, скрылись.

Первым делом Вюты было — поспешить в свою саклю, чтобы поскорее поднять на ноги семью, посадить на арбы и двинуться. Несчастный быстро отворил дверь, пошатнулся и едва-едва не грохнулся: несколько трупов валялись в разных направлениях и положениях; часть имущества разбросана, исковеркана; большей части не было налицо. Злодеи ли, или услужливые соседи ограбили бедняка. Вюта взвыл, как смертельно пораженный тигр; для него все кончено: некого было переселять, нечего было увозить с собою.

Князь Барятинский обратил внимание главнокомандующего на оказанную услугу и положение горемыки и просил участия к нему и вознаграждения за убытки; но неизвестно, достиг ли он цели, хотя можно быть уверенным, что князь Воронцов не остался глух к ходатайству заведующего левым флангом.

Почти никто из желавших переселения не был готов к движению, как потому, что не знал о сношениях с нами Вюты и о времени прибытия Бакланова, так и потому, что жители боялись готовиться заранее, видя над собою зоркие глаза Гехи и его партии. Конечно, в этом случае они поступали разумно, иначе им бы не миновать участи семейства Вюты.

Такое препятствие заставило Бакланова пообождать добрых два часа. Оно же дало возможность партии Гехи собраться, усилить себя другими непокорными и произвести повсеместную тревогу.

В двенадцать часов пополудни переселенцы были готовы. Их было двести пятьдесят восемь душ обоего пола и возраста: пятьдесят одно семейство из Мазлагаша и шестнадцать семейств из Гурдали. При них находилось 20 лошадей, 437 штук рогатого скота, 560 баранов и все домашнее имущество.

Двинулись. В авангарде шла линейная рота, часть кавалерии и два конных орудия. За ними группировались переселенцы со своим обозом и со скотом, под прикрытием остальной кавалерии. В левой цепи шел первый, вправо — второй, а в тылу — третий батальоны чернышевцев; везде были орудия.

До качкалыковского хребта колонна прошла быстро и почти без всякой перестрелки; но лишь только она поднялась на высоты и вступила в лес — со всех сторон грянули залпы, раздался страшный гик, и все фасы колонны были одновременно атакованы. Тут уже присутствовал сам Гехи, который подоспел прямо к лесу, обогнав стороною наши войска. Озлобление чеченцев и предводителя их было видимое: они во что бы ни стало хотели прорваться в середину колонны, к обозу и к переселенцам. Неудобная местность не позволяла нам удерживать и отражать их штыками, поэтому весь бой, который Бакланов заранее предвидел в этом месте, вращался на огне орудий, ружей и ракет. Чеченцы стреляли почти в упор, лес буквально дымился, убитые и раненые валились у нас довольно обильно, но колонна все двигалась и всеми силами отстаивала приобретение, которое сопровождала. В течение четырех часов движение через качкалыковский хребет войска выдержали бой без перерыва, не уступив неприятелю одной пяди, не допустив его отбить ни одного барана из числа принадлежавших переселенцам. Последние, со своей стороны, порывались всеми силами поддержать огонь наших войск, в особенности несчастный Вюта, который со слезами просил дать ему отмстить и умереть с честью; но Бакланов не позволил им ввязываться в бой и велел тщательнее охранять свои семейства и имущество.

Наконец, авангард, а затем и обоз, вышли на недавно разработанную просеку и стали вне неприятельского огня — по крайней мере, были в безопасности от него. Тогда Гехи в последний раз всеми силами своими ударил на арьергард. Заключение было вполне отважное: каждое дерево затрещало десятками пуль, — но и это не помогло; теперь большая часть орудий была уже сосредоточена в арьергарде, и картечный огонь их скоро убедил горцев, что ни осилить, ни испугать нас невозможно.

Понемногу стихла канонада и перестрелка. Чеченский обоз принес нам в этом деле ту пользу, что принял на себя большую часть наших убитых и раненых, за которыми по возможности ухаживали даже женщины. Услуга эта значительно облегчила колонну. Мы же, избавив от неудобств и страданий двести пятьдесят восемь живых человеческих существ, заплатили за это жизнью десяти нижних чинов и увечьем других восьмидесяти семи, не считая офицеров, которых ранено трое: подпоручик Чернявский, прапорщик Неделькович и хорунжий Ренсков. Таким образом, кровью сотни русских мы купили благоденствие двух с половиною сотен магометан. Процент велик, но велика и христианская услуга, на которую способен едва ли кто-либо другой, кроме русского человека.

Потеря неприятеля в точности неизвестна; но лазутчики говорили, что она велика. Да и немудрено, потому что горцы, закрыв глаза и окрестя голову, бессознательно бросались под дула наших орудий.

Тем временем, в ауле Талгика, в душном, мокром, вонючем и темном погребе, томились двое заложников, а за строгим караулом в саклях еще восемь человек, взятых наибом из почетнейших семейств Мазлагаша, Гурдали и других аулов, в обеспечение их покорности. Для них решение было готово и предвидеть это, в особенности после выселения 258-ми душ, было всего легче тем двоим, которые представляли в лице своем гарантию от указанных двух аулов: их ждала неотразимая, жестокая казнь. Участь же остальных восьми человек зависела от поведения тех аулов, которых они были представителями.

Шамиль дал слово Талгику прибыть в большую Чечню и к нему в гости 27-го или 28-го марта. Казнь должна была совершиться в его присутствии. Что же касается до тавлинцев, о которых просил наиб, то имам дал ему слово выслать их в непродолжительном времени, после окончания работ в Дагестане, которыми заведовал Юсуп-Хаджи — один из его сановников.

Барятинского в это время не было на линии; он выехал к главнокомандующему и передал заведывание левым флангом барону Меллеру-Закомельскому.

Родственники и приятели несчастных узников бдительно прислушивались к каждому известию, касавшемуся участи заключенных. Все приведенные выше сведения были им известны еще в то время, когда сам Талгик не вернулся домой. Не медля ни минуты, некоторые из них помчались к барону Меллеру, со слезами припали к Батию и майору Пензулаеву, нашему переводчику при штабе левого фланга, умоляли о спасении своих родных, о наказании Талгика, о предоставлении возможности некоторым аулам, независимо от Мазлагаша и Гурдали, осуществить желание насчет переселения к нам. Они уверяли, что если Талгик будет наказан, разорен и поражен, то это может послужить поводом к безбоязненному переселению к нам значительного числа жителей и может вообще принести нам весьма благотворные плоды. С этой стороны, конечно, они не были неправы, хотя, наверное, никто утверждать не мог, чтобы все непременно свершилось так, как они уверяли; поэтому, и в наших глазах их заявление, мольбы и слезы об участи заключенных были еще весьма слабым поводом к тому, чтобы нам предпринимать опасный набег в неведомое место и рисковать сотнею золотых голов наших офицеров и солдат. Тогда прибывшие обратили наше внимание на другую приманку, а именно: на возможность овладеть двумя орудиями, находившимися в ауле Талгика, складами оружия и артиллерийских запасов, и тем, так сказать, подкатить его окончательно. В этом случае, действительно, предлог к набегу был важен столько же в военном отношении, сколько и в виду личных заслуг начальников. Барон Меллер согласился предпринять его, но первоначально поручил Пензулаеву точно и обстоятельно обо всем переговорить, все проведать и заручиться такими проводниками, за плечами которых мы были бы вполне спокойны. Конечно, проводниками взялись быть сами прибывшие к нам депутаты и в успехе дела представили возможные доводы и гарантии —

если только набег будет совершен втайне и как можно скорее, потому что слух о нем, как его ни скрывай, может распространиться с быстротою молнии, и дело тогда, естественно, пропадет.

Взять у горцев два орудия — вещь, действительно, заманчивая. Полагаясь более всего на Пензулаева и Батия, которые принимали на себя ответственность за депутатов, барон Меллер немедля же решился приступить к делу.

Все это происходило тотчас после прогулки Бакланова и, продолжаясь в течение последующих двух дней, было решено и подписано 26-го марта.

И так, ко времени приезда Шамиля в гости к своему излюбленному наибу, сему последнему и его повелителю готовился самый неприятный сюрприз.

Посмотрим, как он удался.

Утром, 26-го марта, барон Меллер послал секретнейшее предписание урус-мартанскому воинскому начальнику подполковнику Ляшенко — прибыть к вечеру в кр. Воздвиженскую с двумя ротами четвертого батальона воронцовцев, с одним орудием и сотнею казаков; в тоже самое время барон выступил туда же, в кр. Воздвиженскую, с двумя рогами пятого батальона князя Воронцова полка, двумя линейными №10-го батальона и одним орудием.

К вечеру все эти части войск уже были в крепости, разместились в казармах, как бы на часок, среди своих товарищей и обильно угощались, чем Бог послал — в ожидании дальнейших приказаний. Зачем пришли, куда пойдут, когда пойдут — все это было пока тайною. Ее знали лишь те немногие лица, среди которых вертелось задуманное предприятие.

Когда войска проходили путь от Урус-Мартана и Грозной в Воздвиженскую — это не скрылось от глаз соседних к дороге атагинских и чахкеринских аулов, нам мирных, но вполне неблагонадежных и время от времени служивших Шамилю, чтобы обезопасить себя от его набегов и вообще от всякого неудовольствия. Выходя и выезжая из своих сакль на дорогу, они ломали голову: зачем и для чего это русские идут в Воздвиженскую?

Не успел барон прибыть в Воздвиженскую, как сию же минуту явились к нему старшины аулов чахкеринских и атагинских, будто бы с поклоном и приветствием, а в сущности для того, чтобы проведать и сообщить Шамилю, а то и Талгику, о намерении гяуров.

Барон догадался, в чем дело. Он ласково принял депутацию, потолковал с нею и, между прочим, будто нечаянно, ввернул в разговоре словцо о том, что, за отсутствием князя, он прибыл проведать Воздвиженскую, останется здесь несколько часов и отсюда выедет в Урус-Мартан, — для чего и вызвал из этого укрепления конвойную колонну.

Старшины вполне удовлетворились этим, будто ненароком брошенным им объяснением, и, благоговейно прикоснувшись к полам сюртука барона Меллера, совершенно успокоенные отправились по домам.

Наступила ночь — темная, безлунная, хотя и безоблачная.

Тихо, без суеты, было отдано и приведено в исполнение приказание о том, чтобы четыре роты, прибывшие из Грозной, заняли бы все караулы, а первый, второй, третий батальоны и две роты четвертого батальона воронцовцев, с четырьмя легкими и двумя горными орудиями легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады, и с тремя сотнями донского №19-го полка, к 9-ти часам вечера, выстроились бы на правом берегу Аргуна, на втором уступе. Командир 5-й батареи, подполковник Янов, который был посвящен в секрет Меллера, приказал обмотать все колеса орудий толстым слоем пакли. Вещь знакомая, и это дело было устроено в полчаса щегольски: пакли и шнурков не пожалели. Подполковник Янов не забыл также взять с собою и запасных лошадей для перевозки двух неприятельских орудий, которые мы заранее считали у себя в кармане.

В назначенный час войска стояли на месте; приехал Меллер — и двинулись. Солдатам не нужно было объяснять требования о тишине и безмолвии; им уже не впервой видеть ночные движения с орудийными колесами, обмотанными паклею. Если это так — значит, что-нибудь предпринимается такое, что ни говорить, ни болтать, ни шуметь, ни курить нельзя. И они двигались, как тени, как автоматы.

Впереди колонны шли несколько повозок с сеном и соломою, под начальством прапорщика Лауданского, прикрытия командою воронцовцев и полусотнею казаков под начальством прапорщика Ипполитова.

Взяли путь по направлению к р. Бассу и к аулу Талгика, до которого было добрых тридцать верст.

Впереди всех были Пензулаев и Шамурзов с проводниками. Шли быстро.

Подошли, наконец, к р. Бассу.

Тут барон Меллер приказал выстлать каменистые берега и частью сухое русло Басса сеном и соломою. Это было устроено скоро, ловко, и колонна прошла каменистое пространство как по мягкому ковру: ничто не стукнуло, не звякнуло. По сообщению проводников, вокруг Басса были неприятельские пикеты, но ни малейший шум не возбудил их внимания, и колонна перешла реку вполне ими незамеченная, как один человек.

Нужно удивляться этому искусству и бывалости, опытности начальников и солдат!

От Басса до аула Талгика оставалось еще верст двенадцать. Перейдя реку, отряд взял направо, к горам. На протяжении слишком восьми верст дорога пролегала преимущественно по полям, богато засеянным кукурузою и пшеницею, и по разоренным аулам, где нас никто теперь не тревожил.

Наконец, показался лес. Проводники объявили, что до жилья Талгика остается не более трех верст, и что лес постоянно охраняется сторожевыми пикетами, выставляемыми от аулов, в нем и вокруг него расположенных. Тогда барон Меллер приостановил отряд и построил его в боевой порядок: у входа в лес, на поляне, он оставил подполковника Ляшенку с третьим батальоном и двумя ротами четвертого батальона, с тремя сотнями донских казаков, при четырех легких орудиях, приказав ему охранять наш тыл и не допускать неприятеля с этой стороны; из первого и второго батальонов он устроил каре, с двумя ротами в каждом фасе его, построенными в ротные колонны; в заднем фасе находились два горных орудия. Фасами он поручил командовать: передним, состоявшим из первой карабинерной и первой егерской роты — майору Оклобжио; правым, из второй и третьей егерских рот — майору Рознатовскому; левым, из пятой и шестой егерских рот — майору Охлебинину; задним, из второй и четвертой карабинерных рот — капитану Руденке.

Сделав все эти распоряжения, барон Меллер тут только объявил войскам цель набега и расстояние, отделяющее их от Талгика. Среди неописанного удовольствия колонн, громкое «ура» готово было сорваться с губ каждого из солдат, но они помнили и в особенности теперь понимали значение отданного им прежде приказания — и молчали. Барон Меллер долго не распространялся; он велел не увлекаться поживою, не разбегаться по аулу, иметь в виду только одни неприятельские орудия, оружие, склады и главное — щадить женщин и детей.

После всего этого, барон Меллер желал дать здесь отдых войскам, и, при возможности, если бы не был открыт, и дождаться рассвета. Но судьба решила иначе: не затихли в воздухе еще последние слова его, как где-то невдали раздался вестовой неприятельский выстрел. По этому сигналу, выстрелы повторились в разных направлениях, и лес огласился призывными криками. Тайна вскрыта, тревога разнесена, и медлить было нечего. Барон Меллер крикнул: «вперед!» Проводники вступили в лес; за ними кинулся передний фас каре, и, без всякого приказания, пустился беглым шагом. Выстрелы сближались, но на них никто не отвечал и не обращал внимания: были ли у нас раненые, падал ли кто, отставал — остальным не было дела; передний фас все бежал, а за ним бежали и другие. Лес был не густой, удобопроходимый; но на каждых пяти шагах он был загроможден большими срубленными деревьями, из которых повсюду устроены были разного рода баррикады. Эти препятствия, однако, но останавливали солдат: они натыкались на эти деревья, падали, поднимались, перескакивали, перелазили через них, и потом все бежали, бежали без устали.

Так летели они одну версту, две версты и, наконец, доканчивали уже третью.

Каким образом, откуда бралась эта мощь и сила — один Бог знает. Со стороны можно было подумать, что это небольшое каре преследуется целою армиею, наседающею на него, поражающею его; а между тем, совсем наоборот: никто никого не гнал; гнала лишь всех нравственная сила, долг, обязанность, и, под влиянием этих двигателей, все забыли об усталости.

По мере сокращения трехверстного расстояния, пальба становилась все чаще, полнее. Видно было, что неприятель ежеминутно усиливается.

Из боязни потерять ожидаемые трофеи, войска, не обращая внимания на то, что едва переводили дух, прибавили шагу, — тогда как, кажись бы, и прибавлять было нечего. Вдруг, передний фас почти наткнулся на глубокий ров, за которым высился земляной вал. Из-за него затрещали сотни винтовок; огоньки забегали по всем направлениям; аул, как заколдованный, мгновенно восстал перед войсками. Вся его трескотня, огоньки от ружей и все прочее были пустяками в сравнении с тем восторгом, который охватил передовые молодецкие роты. С криком «ура» часть их просто-напросто скатилась в ров, а другая бросилась к единственным в ауле воротам. Не прошло трех минут, как ворота рухнули, и роты очутились на валу и внутри аула. Впереди всех других были: Оклобжио, прапорщик Николаев и капитан Мансурадзе — командир первой карабинерной роты. За ними неслось каре переднего фаса. Согласно предварительному распоряжению, два каре боковых фасов должны были заняться уничтожением аула, а последнее каре заднего фаса — должно было прикрывать все эти действия, оставаясь в тылу, наготове, и приняв на себя неприятеля при отступлении его по этому пути.

Ни одна сакля не была освещена, нигде не пылал ни один очаг, и только ружейный огонь, словно тысячи блесток снега при восходящем солнце, сверкая время от времени то там, то сям, освещал собою и аул, и окружавшую местность.

Боковые фасы рассыпались по всем направлениям аула и, между прочим, строго исполнили отданное приказание: выламывая прикладами двери сакель, поражая штыками встречавшихся на пути защитников, врываясь внутрь неприятельских жилищ, они не тронули ни одной беззащитной женской или детской головы, хотя видели десятки их прижавшимися в угол и покорно ожидающими своей смерти. Ни одна нитка, ни одна чашка не были сдвинуты с места. Но в тоже самое время, предоставляя чеченским семействам спасать себя, как знали и умели, солдаты, тем не менее, моментально разводили огонь и зажигали саклю за саклей. Вскоре во многих местах скользнули к небу красные языки, повалил дым, и аул загорелся в разных углах. Тут уж обе стороны видели друг друга в лицо, и каждый из защитников, не желавший или не имевший возможности бежать, не мог уже укрыться ни за саклей, ни в какой-либо яме, ни в кукурузнике или саманнике, ни во всяких прочих местах.

Переднее каре, оставив всю эту работу на долю своих товарищей, не обращая внимания на сыпавшиеся справа и слева пули, неслось прямо, по указанию наших проводников, к противоположной крайней стороне аула, где был наибский двор. Двор этот был обнесен высокою оградою, которая охраняла его независимо от общего кругового вала и, подобно самому аулу, имел одни только ворота. Ворота были крепкие, из-за ограды трещал беглый ружейный огонь, но все это не остановило одушевившихся солдат. В несколько секунд вход во двор был вскрыт, и карабинеры с егерями почти вперегонку кинулись к наибской сакле. Тут, невдали от наружных дверей, стояли на передках два орудия — цель набега и предмет одушевления атакующих. Но орудия не были беззащитны: возле них, на них, за ними толпилась партия отчаянных мюридов, которые, встретив нападающих залпом из винтовок, обнажили шашки и решились защищать свое достояние до последней капли крови. В наших рядах поредело: десятки жертв пали почти у колес орудий, но за то остальные, огласив воздух последним «ура!» как львы, кинулись вперед, разметали штыками неприятельскую толпу и овладели трофеями. Не останавливаясь на этом, часть из них ворвалась в саклю Талгика, где, между прочим, никого уже не было, затем в погреба и в другие помещения, уничтожила и разметала встретившийся запас пороха, артиллерийских принадлежностей, овладела в разных местах найденным ею оружием и чрез несколько минут явилась обратно с новым трофеем — наибским значком. Сакля уже пылала.

Все это свершилось гораздо быстрее, чем доброму старому солдату выпить крышку водки, так как известно, что он пил ее всегда не торопясь.

Пока солдаты были заняты своим делом, наши проводники, со своей стороны, также не медлили. Они хорошо знали, где заключены двое приговоренных к казни, и, вскрыв яму, вытащили их на свет божий. При фантастическом отливе огня загоравшейся сакли, глазам всех представились выдвинувшиеся из земли две фигуры, с оковами на руках и на ногах. Пламя на минуту скользнуло по их бледным, истощенным, изможденным лицам и осветило радостную, торжествующую улыбку на их губах. Окопы тотчас слетели с освобожденных и взамен их в руках их заблестело оружие. Отсюда все эти лица кинулись по тому направлению, где содержались остальные заключенные; но старания их были излишни, потому что другие восемь человек были уже свободны и находились под караулом наших солдат. Сюда же приказано было сдать и первых двух.

Однако медлить было нечего: хотя аул от неприятеля был очищен, но впереди, и даже подальше в лесу, шла оживленная перестрелка, усиливавшаяся с минуты на минуту и доказывавшая, что не все еще кончено, что не менее серьезные вещи еще предстоят впереди. Все дело теперь состояло в том, чтобы отступить быстро, но не впопыхах, и непременно в порядке, — иначе бой мог бы обратиться среди темной ночи в единоборство, а, следовательно, и в ожесточенную резню.

Тут нужно было то самое хладнокровие и та распорядительность офицеров, которые поддерживали порядок до минуты вступления войск в аул, — и следует отдать справедливость преимущественно майору Оклобжио, а за ним капитану Мансурадзе и остальным офицерам, что они не потеряли головы ни от сотни окружавших их смертей, ни от успеха и удачи, сопровождавших наше нападение: приказав как можно скорее прибрать наших раненых и убитых, они, вместе с трофеями, живо оттянули все роты к выходу, потом за аул и здесь построили их к отступлению. Пропустив вперед, пока на руках людей, взятые у Талгика орудия, а вслед за ними и боковые фасы, майор Оклобжио, со своим авангардом, примкнул к заднему каре, не трогавшемуся все время с места у входа в аул, и, впредь до соединения с Ляшенко, принял на себя, согласно прежде отданному ему бароном Меллером приказанию, распоряжение всеми отступавшими ротами.

Хотя лес был своевременно занят цепями третьего батальона, но это нимало не мешало горцам, продолжая с этими цепями жестокую пальбу, тотчас накинуться на отступавшие из аула роты. С гиком, с криком они сперва атаковали головную роту, при которой следовали их орудия и, будучи отброшены в сторону, насели на цепи и арьергард. Все их старания были, видимо, направлены к тому, чтобы разорвать наши ряды и отбить обратно трофеи, доставшиеся нам ценою нашей крови. Но старания эти были напрасны: то, чем раз овладевали воронцовцы, не переходило более обратно в руки неприятеля и, нет никакого сомнения, они готовы были теперь скорее лечь на месте все до единого, чем позволить неприятелю вырвать из их рук новую лавровую ветвь.

Как огненный столп освещал дорогу евреям во время их бегства из Египта, так освещало нам путь до самого леса зарево пожара от горевшего аула. При входе в лес, на горизонте забрезжило — и мало-помалу утренняя заря начала охватывать собою небосклон.

Цепи третьего батальона отступали вместе с арьергардом майора Оклобжио; неприятельские атаки не прекращались; лес то и дело оглашался громким «ура!», доказывавшим, что обе стороны схватывались грудь с грудью. Здесь и у подполковника Ляшенки орудия наши деятельно громили на все стороны картечью, отстаивая нас впереди и отбрасывая неприятеля в тылу.

Наконец, славу Богу, арьергард пробился к месту, где ожидал его Ляшенко. Ни один раненый или убитый не был забыт или оставлен на месте — иначе торжество было бы неполное.

Чуть только арьергард присоединился к головному батальону, и трофеи наши были уже в центре войск, под надежным прикрытием, барон Меллер приостановил все войска, чтобы перестроить их к дальнейшему отступлению. Здесь, в голове колонны он поставил казаков, за ними первый батальон с двумя легкими орудиями, потом значок и два наши трофейные орудия, передки которых оказались полны зарядами, затем — второй батальон с двумя горными орудиями и, наконец, две роты четвертого батальона с остальными двумя легкими орудиями. Образовавшийся таким образом арьергард из шести рот с четырьмя орудиями барон Меллер поручил, с этого пункта, командованию подполковника Ляшенки. В боковых цепях были рассыпаны по две роты третьего батальона.

Во время этих распоряжений и перестройки войск, неприятель как бы примолк, собираясь ли с духом, или ожидая нашего движения. И чуть только колонна в указанном порядке тронулась — перестрелка вновь затрещала со всех сторон, и горский гик — доказательство их атак и нападений, начал раздаваться то в правой, то в левой цепи. Здесь уже вся тягость боя выпала на долю третьего батальона, который, отбиваясь от непрерывных наскоков неприятеля, не дал ему возможности чувствительно вредить нам.

Все это продолжалось в таком виде до минуты выступления нашего последнего солдата из леса. Тут только горцы убедились, что и их орудия и их значок потеряны для них безвозвратно и, умерив свои бешеные атаки, хотя сопровождали и преследовали нас настойчиво и с видимым ожесточением, но не решились ни врезываться в наши ряды, ни схватываться на холодном оружии.

Преследование продолжалось до реки Басса; только по переходе ее нашими войсками, оно перешло в перестрелку с другого берега, а затем — и вовсе прекратилось.

Веселые, торжествующее, воронцовцы, с песнями, с барабанным боем, в час пополудни, вступили в свою штаб-квартиру. Среди этого празднества, даже раненые забыли о своих страданиях, и хотя помутившиеся глаза у многих готовы были закрыться навсегда, а все-таки радостная улыбка скользила по их охолодевшим губам.

Дело в ауле Талгика — исключительно дело «куринское», и никто, кроме горсти кавалерии, не разделял с ними славы и успехов этого дела. Впоследствии часто можно было слышать, как куринцы, рассказывая подробности этого дела, называли его не иначе, как «наше дело», и произносили эти слова с какою-то особенною гордостью.

Правда, хорошее было это дело, незапамятный и славный был этот набег, еще лучше был самый успех; но… чувствительна была и потеря воронцовцев: убит командир третьей егерской роты поручик Чесноков и тяжело ранены: подполковник Янов, артиллерии подпоручик Рычков, командовавший взводом; затем, капитан Руденко и прапорщик Месарож; легко ранены: прапорщики Ипполитов и Ушаков; нижних чинов убито шестнадцать и ранено сто три; контужено обер-офицеров два и нижних чинов сорок семь.

Всеобщее сожаление офицеров и солдат целого полка воронцовцев относилось преимущественно к подполковнику Янову, так как все соглашались в том, что он, отступая в арьергарде, не один раз спасал и выручал воронцовцев своею меткою и беглою картечью, и умел ее пустить в ход именно в те минуты, когда положение арьергарда, видимо, становилось критическое и безвыходное.

Между прочим, в этом набеге у нас убито десять и ранено тринадцать лошадей.

Потеря неприятеля осталась для нас точно неизвестною; но, судя по избиению нами его в ауле, по отражению беспрестанных его атак нашею картечью и штыками и, наконец, по нашей собственной потере, она была такого рода, что представляла собою в полном смысле высокоторжественный сюрприз для имама, который, конечно, счел совершенно ненужным уже сдержать свое слово, данное Талгику, и явиться к нему в гости. И очень понятно: какие тут «гости», когда ни самого помещика, ни его поместья, ни жертв, обреченных на казнь, на месте не существовало: один убежал, других увели, а самый аул был обращен в груду пепла и развалин.

Государь Император, в ознаменование Своего благоволения к князя Воронцова (куринскому) полку, и в память славного и геройского набега на аул Талгика, считавшийся в своих трущобах, нами тогда неведомых, почти недоступным и неприступным, Высочайше повелеть соизволил, чтобы орудия, взятые у неприятеля с боя, хранились бы при том полку.

Одно из орудий было легкое шестифунтовое, другое — горное.

Так они постоянно и стояли у дома командира полка (а может быть, стоят еще и доселе), напоминая и старым и молодым куринцам о незабвенном их подвиге.

Глава VII. Ни Шамиль, стремившийся упрочить свое влияние над Чечнею, всегда казавшеюся ему непрочною, ни Талгик, обиженный и разоренный, не думали легко помириться с неудачами, понесенными ими в предшествовавших делах.

Имам приказал своим наибам — Талгику, Эски, а в малой Чечне — Дубе и Сайбдуле тревожить и не оставлять нас в покое, захватывая пленных, отбивал скот, нападая на наши укрепления и дороги и т. п.

Наибы, со своей стороны, были рады стараться. И вот, начиная с ранней весны, в течение всего лета и до самой зимы, кордоны наши были в вечной тревоге: чеченцы, действительно, не упускали ни одного случая вредить нам. Ловили ли рыбу на берегу реки казаки или другие жители укреплений и аулов, вспахивали ли поле, стерегли ли скот, снимали ли сено, проезжали ли по дорогам — везде они встречали засады и нападения, везде одна или несколько жертв были последствиями этих нападений. Нет возможности, да и не интересно, исчислять все частные наши столкновения с партиями горцев, включал сюда же нападения и на наши вооруженные оказии, следовавшие в разных направлениях по передовой линии… Время от времени сам Шамиль поднимался против нас со своими полчищами, а иногда и мы сами, когда надоедали нам эти постоянные тревоги, предпринимали набеги и движения внутрь непокорной земли. Прошло два месяца в таком положении после погрома аула Талгика. Шамиль не удовлетворился частными схватками с нами и нападениями на наши кордоны, и решился предпринять что-либо более существенное.

В конце мая он собрал весьма почтенное полчище тавлинцев и чеченцев и, распустив предварительно слух, что идет в Дагестан — где его и ожидали, мгновенно повернул в Чечню и направился в галашевское общество, с целью возбудить его против нас, склонить на свою сторону и пошуметь, сколько будет возможно, во владикавказском военном округе.

Об этом князь Барятинский и барон Вревский (начальник округа) узнали одновременно и тотчас приступили к мерам противодействия Шамилю и взаимодействия по отношению друг к другу. Вревский снял все войска вверенного ему округа с верхне-сунженской линии и двинул их к галашевскому обществу, навстречу Шамилю, а князь Барятинский в тоже время закрыл своими войсками обнаженную сунженскую линию, и к рассвету, второго июня, в станице Самашинской уже находились следующие части: шесть рот линейных 9-го и 10-го батальонов, три сотни гребенцов, две сотни дунайцев, полсотни грозненцев, четыре орудия конно-казачьей №15-го батареи, пять рот князя Воронцова полка, четыре сотни донского №19-го полка, два орудия легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады, ракетная команда. Кроме того, князь Барятинский вызвал из Наура еще четыре сотни моздокцев и два орудия конно-казачьей №15-го батареи. Сунженская линия, таким образом, была обезопасена.

Тогда князь Барятинский образовал другой небольшой отряд из двух тенгинских и одной навагинской рот, сотни моздокцев, двух сотен донцов №16-го полка и двух орудий подвижной гарнизонной артиллерии, взятых в станицах Алхан-Юрте и Самашках, и с этою колонною двинулся через р. Камбилеевку к укр. Назрановскому, становясь этим порядком Шамилю во фланг.

Все эти передвижения совершились быстро, по-кавказски, переходами в сорок и пятьдесят верст, —

так что, прежде чем Шамиль подошел к галашевскому обществу, наши войска были на всех пунктах в полной готовности к бою.

Шамиль увидел, что предупрежден повсюду, и что намерения его ни в коем случае состояться не могут. Волей-неволей пришлось отказаться от своего плана и отступить, — что он и сделал. Но, отступая, он все-таки не хотел оставить нас в покое и не попытать счастья. С этой целью, он направил одну партию, под начальством Эски, к кр. Грозной, а другую, под предводительством Талгика, к Тепли-Кичу. Первого июня Эски явился в виду Грозной. Тотчас же с фортов была открыта орудийная канонада, и тревога сообщилась по сунженской линии. Навстречу партии были высланы пока наличные казаки и мирные чеченцы. Эски, увидев, что его здесь ожидали, не решился принять бой и удалился на соединение с Талгиком. Третьего июня они обложили Тепли-Кичу и открыли по укреплению бомбардирование из двух орудий. Началась артиллерийская, с обеих сторон, канонада; гарнизон ждал терпеливо на валу. Постреляв около получаса, наибы посоветовались между собою и признали, что и тут нападение может быть для них невыгодно. Подумав, подумав, они решили, что лучше отложить все подобные попытки до более удобного времени — и убрались подобру-поздорову. Тем и кончились пока замыслы Шамиля.

После зимней экспедиции у нас оказалось достаточно новых подданных, которых нужно было по возможности пристроить. Для поселения их была назначена равнина, прилегающая к качкалыковскому хребту, на кумыкской плоскости, между Тереком и Аксаем. Таким образом, было положено начало нашему качкалыковскому наибству, и возникли быстро аулы: Ойсунгур — под укреплением Куринским, Кадыр-Юрт и, наконец, самый большой — Истису, по течению горячего источника, вытекавшего из Качкалыка, в четырех верстах от укр. Куринского, по направлению к Умахан-Юрту.

С минуты водворения новых поселенцев в Истису, аул этот и построенное в нем укрепление тотчас приобрели для нас и для окружающих непокорных горцев весьма важное значение, которое не умалялось долгое время; поэтому, необходимо несколько остановиться на новом нашем поселении, замечательном в 1854-м году происходившим тут сильным боем наших войск со скопищами Шамиля.

Местность, на которой мы основали Истису — вполне разбойничья и служившая до сих пор постоянным притоном неприятельских партий, делавших нападения на наши кордоны. Она изрезана по всем направлениям балками, берущими свое начало в лесах качкалыковского хребта, и эти-то балки, будучи чем-то в роде закрытых тоннелей и наиудобнейших проходов между мичиковским непокорным наибством и нашею землею, были главным убежищем для неприятеля. Устроив здесь аул и укрепление, мы лишали наших врагов этого приюта и загораживали им вход к нам. Мало того, под защитою этих балок и наших укреплений, мы предоставляли возможность новым нашим поселенцам, недовольным прежними своими шамильскими правителями, делать нападения на неприятельскую землю, принимать к себе новых выходцев из числа их родичей и других подобных лиц, и вообще — обеспечивать наше спокойствие с этой стороны столько же, сколько и причинять вред непокорным горцам.

Истису был обнесен валом и колючкою. На выдающемся высоком конце его, обращенном к неприятелю, был устроен нами передовой редут, с одним орудием, и впереди его, еще выше, сторожевая башня. Другой редут, также с одним орудием, был сооружен на противоположной стороне аула, нижней. Оба эти форта были заняты одною нашею ротою. Если же случались тревоги или неприятельские нападения, то помощь приходила из укрепления Куринского, и полковник Бакланов никогда не зевал.

Все указанные выше меры, и в особенности занятие нами такого важного стратегического пункта, и притом людьми вполне враждебными Шамилю, потому что обиженными им, весьма естественно, не нравились прежде всего самому имаму, а потом, чуть ли даже не больше, и наибу Эски, который теперь, посредством интриг и обильной дани Шамилю, дошел до апогея своего значения. Этот апогей выразился в том, что Шамиль передал в его руки и наибство Гехи, велев распоряжаться всем внутри и вне, не испрашивая от него никаких предварительных приказаний — разве в крайних и необходимых, но его уже усмотрение, случаях. Это было — carte blanche со стороны Шамиля. Главнее всего, имаму и его наибу желалось наказать вероломных истисуйцев, разорить их гнездо, вновь овладеть этим пунктом — столь необходимым для планов и дальнейших действий нашего неприятеля.

Отсюда начался целый ряд нападений на Истису, закончившийся указанным нами боем 1854-го года, когда политические и военные в то время обстоятельства в целой Европе уж не в меру одушевили Шамиля.

Из числа нападений описываемого нами года более или менее были следующие: четвертого июня Эски явился против Истису со значительною партиею и с одним орудием и атаковал его. На помощь гарнизону и жителям быстро подскочил полковник Бакланов и прогнал его; десятого июня нападение повторилось вновь, но было отбито нашею колонною, рубившею лес близ Истису; двадцать четвертого июня — тоже в этом роде, двенадцатого июля — опять такое же нападение. Вообще, Эски, поклявшийся во что бы ни стало доконать Истису, пользовался каждым удобным случаем нанести ему какой бы то ни было вред, — и каждый раз отступал с потерею и с неудачею, потому что, как мы заметили выше, Бакланов тотчас вырастал перед ним словно из земли.

Опыт показал Шамилю и его наибу, что всех этих явлений, в виде частных нападений, недостаточно; а нужно придумать что-нибудь такое, вроде дамоклова меча, что сидело или висело бы всегда и постоянно на шее у Истису. И вот, надумавшись вдоволь, они изобрели штуку весьма неглупую —

поставить в противодействие аулу и укреплению Истису аул Гурдали, заселить его самыми отчаянными, разбойничьими головами и поручить им непрерывные тревога и нападения не только на ненавистных истисуйцев, но и на окрестные, нам покорные, места. Кликнули клич — и аул Гурдали быстро наполнился отпетыми мюридами, помилованными Шамилем для этой цели преступниками и тому подобным сбродом. Действительно, притон и деятели его оказались хоть куда, так что сердца Шамиля и его главнейшего сподвижника трепетали от радости, смотря на эти исчадия ада, на этих рыцарей смерти, разбоя, преступлений.

С той минуты истисуйцам, а за ними отчасти и нам, становилось совсем неудобно. Барятинский подумал и решил, что необходимо вырвать с корнем это гурдалинское гнездо — иначе не будет никогда покоя в той стороне. Пока же эта мысль была приведена в исполнение, заведующий левым флангом счел нелишним принять меры к обессилению и разорению неприятеля на иных пунктах; Гурдали же оставить, так сказать, на закуску — в числе некоторых других, ему подобных, мест.

К этому решению побуждала князя Барятинского необходимость воспользоваться благоприятным временем, чтобы нанести горцам наиболее чувствительный вред внутри их собственной земли, у них в доме, посредством уничтожения уже готовых и частью скошенных трав, истребления дозревавшего хлеба и всякого рода посевов.

Началось с Гойты. Седьмого июля отправился туда командующий войсками в кр. Воздвиженской, полковник Ляшенко, с двумя батальонами пехоты, четырьмя сотнями казаков и четырьмя орудиями. В верховьях Гойты, частью уже нам известных, колонна нашла богатые посевы кукурузы и проса, охватывавшие собою обширное пространство. Быстро уничтожив их в тот же день, она возвратилась домой без всякой потери, Через двадцать дней, именно двадцать седьмого июля, полковник Ляшенко предпринял второй набег на шалинскую поляну — для уничтожения запасов сена. В состав командуемой им колонны входили два с половиною батальона пехоты князя Воронцова полка, четыре сотни донского №19-го полка и шесть орудий легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады. К рассвету, на двадцать восьмое июля, войска были на месте и принялись за истребление, действительно, богатых запасов сена: поляна была покрыта сотнями стогов. Тотчас явился и неприятель, который открыл по нас огонь из орудия. Под прикрытием нашей артиллерии, которая держала горцев в приличном отдалении, войска продолжали свое дело. К полудню все пространство, занятое стогами сена, покрылось густым дымом, доказывавшим, что сеном этим горцы более не воспользуются. Затем, началось отступление. Тут только чеченцы, благодаря закрывавшему их от нас дыму, налегли на арьергард; но несколько картечных выстрелов быстро отбросили их в пространство.

В этот день колонна полковника Ляшенки уже не возвращалась в Воздвиженскую, а ночевала на Шавдоне. Утром, 29-го июля, она выступила по направлению к аулу Белгатою, влево от шалинского окопа, и, найдя там такие же запасы сена, как и накануне, истребила их до последнего стебелька.

В эти два дня у нас убит один и ранено пять нижних чинов.

Тот ошибется, кто подумает, что только ради сена мы принесли эту, хотя и незначительную, жертву, не уравновешиваемую, по-видимому, даже и полумиллионом стогов. Нет, не сено здесь играло роль, а те значительные конные партии тавлинцев, которые зимою могли быть приведены сюда Шамилем, равно и вся чеченская кавалерия, для которой, по приказанию имама, приготовлялись эти запасы.

Уничтожая сии последние, мы лишали возможности Шамиля вводить сюда и содержать здесь зимою, для действий против нас, значительное число конницы, а, следовательно, заранее предупреждали возможность будущих серьезных с нами битв. Лишившись теперь одного убитого, да пятерых раненых, мы тем самым застраховали десятки и сотни других голов, которые, при наплыве зимою конных партий (если бы было им, чем кормить лошадей) могли бы пострадать неминуемо.

Горцы Дагестана и Лезгистана, всегда называвшиеся в Чечне тавлинцами (хотя имя тавлинцев собственно принадлежит беднейшим и диким обществам верховьев Шаро-Аргуна и некоторых других ближайших трущоб) не без охоты являлись на зиму в Чечню. Тут главную роль играла не столько война, сколько недостаток у них в горах фуража и всякого зерна. Они прибывали, конечно, конные, продовольствовали своих лошадей насчет чеченцев, кормились сами на их же счет, и тем сберегали и обеспечивали своих коней, а в тоже время и облегчали свои вечно голодающие семейства. За это-то именно чеченцы их и не терпели, в особенности в последнее время, когда Шамиль повадился сосредоточивать у них все большие и большие партии. Мало того, что чеченец в течение лета должен был употребить свой труд на пользу чужого человека, он еще должен был и кормить его от труда рук своих зимою, — тогда как, чего доброго, у иного сама семья нуждалась в куске хлеба. Конечно, кого это не взбесит! Но Шамиль думал иначе: для его целей ему нужны были войска — и непременно большею частью тавлинцы; тавлинцы, во-первых, потому, что это народ голодный и в данном случае обязанный ему прокормлением, а, во-вторых, потому, что на чеченцев, т.е. на народ (не на военачальников их) он не рассчитывал; он знал, что они его не совсем долюбливали, что свою вольность и неприкосновенность, свое ничегонеделание, свой покой они часто предпочитали всякой драке. Оттого-то он, с одной стороны, и ставил чеченцам в наибы нередко чуждых им людей, преимущественно тавлинцев, с другой — не стеснял этих людей в их деспотических действиях и, наконец, приказывал им и требовал от них, чтобы всякие запасы для их земляков, долженствующих явиться на зиму в Чечню, были бы приготовлены заблаговременно.

А мы, между тем, стремились эти запасы постоянно уничтожать и истреблять. Постороннему зрителю, незнакомому со всею этою махинациею, показалось бы весьма странным, что мы, ради сотни стогов сена, жертвуем несколькими своими головами, а кавказскому воину, в особенности военачальнику, такая манера действий была ясна, как божий день, и необходима, как кусок хлеба голодному. Оттого-то и князь Барятинский отдал пока преимущество сену и волевым посевам и оставил на втором плане Гурдали, хотя это несносное Гурдали нас уж крепко допекало чуть не два раза в неделю.

Наконец, дошло дело и до него. Участь этого разбойничьего гнезда была предоставлена полковнику Бакланову и им же решена по возможности. Но чтобы облегчить этого славного вождя, оттянув от него часть неприятельских сил, князь Барятинский предпринял общее и обширное движение в большую Чечню. Мало того, он решил нанести неприятелю поражение более или менее одновременно с трех сторон: со стороны кумыкской плоскости, т.е. от Гурдали, со стороны Шали и Басса и даже в аргунском ущелье. Последнее движение было для того времени шагом чересчур смелым и далеко небезопасным.

Посвятив в свои соображения Бакланова, который должен был действовать отдельно и самостоятельно, князь Барятинский привел в исполнение свои планы 11-го, 12-го, 13-го и 15-го августа. Он был уверен, что если в одно и тоже время уничтожить Гурдали, поразить неприятеля на нескольких пунктах и истребить на возможно большем пространстве разные запасы, то лишит Шамиля главных средств вести против нас зимнюю кампанию, чувствительно подорвет его власть и влияние в Чечне и еще раз заставит многих чеченцев переселиться в наши пределы.

Все это сбылось хотя не вполне, но в значительной степени.

Военные действия открыл 11-го августа командир князя Воронцова полка, явившись в этот день, на рассвете, на мезоинской просеке, сделанной нами в истекшую зиму.

В состав колонны входили: три батальона командуемого им куринского полка, четыре сотни донского №19-го полка и шесть орудий легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады.

Когда начальник колонны прибыль на мезоинскую просеку, то оказалось, что она во всю ширину ее прорыта глубокою и непроходимою канавою. Пришлось приступить прежде всего к устройству переправы, так как главная цель движения — неприятель и все его запасы и посевы — находилась по ту сторону просеки. Работа закипела. Чеченцы пока нас не беспокоили.

В шесть часов утра приехал князь Барятинский в сопровождении одной только кавалерии, состоявшей из четырех сотен гребенского, двух моздокского, двух донского №19-го казачьих полков и одной сотни дунайского казачьего войска. Вся эта кавалерия в одни сутки явилась на Аргун с Терека, Алхан-Юрта и из Грозной.

Когда князь Барятинский присоединился к полковнику Воронцову — переправа уже была готова, и по ней войска прошли беспрепятственно на ту сторону канавы, миновали просеку и вступили на обширную мезоинскую равнину.

Казалось, что самая земля согнулась под тяжестью скирд, копен, снопов сена, проса и кукурузы, представившихся зрению на громадном пространстве. Поле, лесные прогалины, лощины, площадки в самом лесу — все было заставлено произведениями богатой и благодарной почвы, и все это в полчаса было охвачено кавалерию и пехотою, которые разметывали, рвали, побивали, топтали, зажигали эти предметы народного благосостояния.

Неприятель пока нас не тревожил, потому что местность была открытая и для него неудобная; но лишь только эти посевы и запасы в течение трех-четырех часов были истреблены дотла, и отряд двинулся вперед, имея в авангарде кавалерию, а с флангов по одному батальону пехоты, чеченцы стали показываться в опушках окружающего поляну леса и орешника и понемногу атаковали наши батальоны. Вслед затем, против фронта грянул на нас первый орудийный выстрел. Князь Барятинский, вверив генерал-майору Багговуту всю кавалерию, приказал ему атаковать горцев. Багговут понесся стрелою, за ним бегом кинулись батальоны, и в то время, когда он моментально отбросил неприятельскую партию к самым горам, пехота быстро занимала опушки и перелески, ограждавшие следующую поляну. Охватив, таким образом, последнюю со всех сторон своими цепями, она открыла кавалерии полный простор для беспрекословных и безбоязненных распоряжений теми запасами, которые находились на этой второй равнине.

Тут дело пошло еще шибче, чем на предыдущем месте. По истечении часа поляна представляла собою жалкий, печальный вид, в который не могла бы ее облечь никакая туча саранчи из числа всех тех туч, которые поражали когда-либо землю от сотворения мира.

Отсюда князь Барятинский беспрепятственно прошел на шалинскую просеку и сделал привал.

Через час присоединился к нему генерал-майор Майдель, прибывший из Грозной с двумя с половиною батальонами пехоты и шестью орудиями грозненского гарнизона.

Несмотря на длинные переходы, прибывшие войска были бодры. Князь Барятинский, дав им час или полтора на отдых, двинул их, под начальством генерала Майделя, со всею кавалериею, под начальством генерала Багговута, за Шавдон, к Герменчуку, а сам со своим отрядом остался на занятой позиции. Цель движения была все та же — уничтожение запасов и посевов. Оба генерала истребили их наиблестяще, не только не понеся никакой особенной потери, но даже не встретив ни одной толпы неприятеля. Все ограничилось несколькими выстрелами. Такая уступчивость со стороны горцев казалась загадкою; но загадка эта скоро объяснилась: когда колонна возвращалась назад, то услышала на Шавдоне, со стороны Качкалыка, сильную канонаду. Не было сомнения, что она гремела в колонне полковника Бакланова, и что все силы неприятеля были сосредоточены там — за исключением тех немногих, которые встретил князь Барятинский поутру; да теперь, вероятно, и они уж примкнули к гурдалинцам.

А бой Бакланова в эти минуты был более, чем серьезный; он был такой, которого уж давно не помнили на Кавказе.

Получив распоряжение князя Барятинского об одновременном с ним движении и действии, Бакланов, со свойственною ему быстротою, собрал с разных пунктов кумыкской плоскости в укреплении Куринском три батальона егерского князя Чернышева (кабардинского) полка, одну роту линейного №12-го батальона, девять сотен донских №№17-го и 18-го полков, две сотни кизлярского казачьего полка, семь орудий батарейной №4-го батареи 20-й артиллерийской бригады и донской конной №7-го батареи. Путь впереди лежал уже нам известный — чрез качкалыковский хребет. Отряд выступил с рассветом того же 11-го августа.

Вся задача состояла в том, чтобы как можно поспешнее и незаметнее подойти к Гурдали, быстро накрыть это гнездо и не дать возможности тамошним головорезам спастись бегством и затем вновь досаждать нам. Но, как ни хороши были эти цели, они все же были частью излишни и — увидим далее — частью неправильны, тем более, что сами нынешние гурдалинцы вовсе не принадлежали к числу тех горцев, которых бы устрашила численность наших войск, и которые бы без сопротивления или отместки уступили нам свое убежище.

Если бы наш маневр удался нам вполне, со всеми последствиями, т.е. если бы нам привелось перебить всех гурдалинцев и действительно снести с лица земли их жилища — тогда цель движения была бы достигнута, и можно было бы сказать, даже при чувствительной со стороны нашей потере, что игра стоила свеч. Но так как этот прием — увидим ниже — послужил нам во вред во многих отношениях и к цели далеко не привел, то волей-неволей мы ставим вопрос: зачем было предпринимать бесследный набег на Гурдали? Если только для того, чтобы наказать гурдалинцев и потом отступить, то для нас на этом случае очень резко сказался не раз повторявшийся в прежнее время на Кавказе факт, который свидетельствовал что, стремясь к покорению и умиротворению края посредством наказаний горцев, мы, как я уже выразился в предыдущем моем сочинении, нередко наказывали себя самих — не замечая того.

Сказания о злополучной для нас гурдалинской катастрофе не дошли до нас подробно в тех официальных источниках, которые опубликованы в свое время. Из них мы знакомимся с этим делом в высшей степени поверхностно, в общих местах, и не получаем о нем никакого точного, определенного понятия. С целью или без цели это сделано — решать пока не наше дело. Мало того, лица, вполне знакомые с записками покойного Бакланова, напечатанными в одном из наших периодических изданий, заверили нас, что и в них ничего нельзя найти относительно этого несчастного для нас дела —

что очень вероятно, так как, с одной стороны, едва ли бы не только Бакланов, но всякий другой на его месте решился бы подробно рассказывать потомству и истории о своих ошибках и неудачах, а с другой, как увидим ниже, Бакланов даже и не мог во всех деталях сообщить кому-либо о понесенном нами — если можно выразиться — поражении, потому что в самые критические, безвыходные минуты боя, когда ни один из нас мог не выйти живой из дела, его не было в числе сражавшихся.

Приступая ныне к описанию этого движения полковника Бакланова, мы, в виду предыдущего заявления, обязываемся оговориться, что сведения о гурдалинском деле и о дальнейшем роковом для нас отступлении в Куринское заимствованы нами из подробного рассказа очень почтенной особы, участвовавшей в то время в битве, до последней минуты ее, в качестве ближайшего должностного лица при одном из начальников. Рассказом этим мы обязаны столько же случаю, сколько и интересу, который представляет собою в нашем обществе «Кавказский Сборник», подавший повод к разговору о Гурдали. Не будь того и другого — почем знать, может быть и ускользнули бы от описания подробности дела 11 -го августа 1852-го года, так как даже и на Кавказе немного уже осталось лиц, в особенности заслуживающих полного доверия, которые участвовали во время движения нашего отряда в Гурдали.

Чтобы получить ближайшее понятие об этом движении и о нашем печальном отступлении, мы должны составить себе в воображении нечто вроде почти равностороннего треугольника: вершиною этого треугольника будет укр. Куринское, основанием — Мичик; линии, проведенные от вершины через качкалыковский хребет до соединения с Мичиком — одна на Гурдали, а другая на укрепление Шуаиб-Капа, составят стороны треугольника. Просека наша, о которой мы уже знаем, находилась влево по выходе из Куринского и пролегала на Мичик к стороне Шуаиб-Капа; войска же, выступив одиннадцатого августа из Куринского и взойдя на Качкалык беспрепятственно, оставили эту просеку влево и с качкалыковского хребта двинулись к Гурдали таким образом, что вышли к Мичику на расстоянии почти одной трети дороги, вдоль по реке, между Гурдали и Шуаиб-Капа. Здесь был оставлен первый батальон кабардинского полка для обеспечения нашего тыла и устройства переправы через реку, так как Бакланов намерен был, отступая из Гурдали, перейти в этом пункте на другой берег реки и двигаться все вдоль ее почти до той линии, на протяжении которой лежит Шуаиб-Капа, а там уже опять вторично перейти реку вброд и подняться прямою дорогою возле просеки —

или и по самой просеке — на качкалыковский хребет.

Наступление наше было быстрое, вполне партизанское, так что мы не дали горцам ни опомниться, ни стянуться даже у Гурдали; самих же гурдалинцев мы захватили вполне врасплох.

Оставив первый батальон на Мичике, полковник Бакланов отправил вперед, на рысях, всю кавалерию, с конными орудиями, под начальством подполковника Суходольского, и велел ему охватить Гурдали со всех сторон и ждать приближения пехоты, а полковнику барону Николаи поручил поспешнее следовать за Суходольским с пехотою и порешить существование гурдалинцев.

Суходольский так быстро достиг до аула, обскакал его и сдавил в кольцо, что немногие из жителей успели спастись бегством. Усмотрев свое безвыходное положение, горцы, по необходимости, большею частью заключились в саклях, со своими семействами. Сакли эти, в виду назначения, данного Шамилем аулу Гурдали и ого обитателям, были теперь устроены таким образом, что каждая из них представляла собою нечто вроде блокгауза и проникнуть в нее, хотя бы через дверь, было нелегко: массивные двери, с двойными и тройными вполне надежными засовами, служили лучшею гарантиею безопасности каждой сакли.

Пока подошел с пехотою барон Николаи, горцы сделали, что было возможно: стреляя из амбразур по нашей кавалерии, они уложили на месте несколько человек и несколько лошадей.

Наконец, пехота ворвалась в аул — и каждая сакля заговорила смертью. Ни обширность и разбросанность аула, ни малочисленные силы наши не позволяли штурмовать сакли; может быть, на этот раз, как назло, не было и того единодушия, которое сопровождало наши всегдашние действия. Артиллерия, конечно, оставалась также в пассивном положении, потому что громить аул, окруженный нашими же войсками, было неудобно. Вся битва шла на перестрелке. Горцы из сакль стреляли почти без промаха, а наша пехота и частью кавалерия поневоле должны были ограничиваться тем, что пускали свои заряды в отверстия сакль наудачу.

Чтобы придавить неприятеля в наиболее бойком месте аула, откуда он наносил нам сравнительно чувствительный вред, и, если возможно, выбить его из-за прикрытий, послана была наперерез аула команда кабардинских охотников, с ее командиром — храбрым и неустрашимым капитаном Богдановичем. Команда бегом пустилась по аулу. Богданович имел неосторожность оставаться среди нее верхом на лошади, представляя из себя наилучшую мишень для неприятельских выстрелов. Едва только охотники углубились в аул, сопровождаемые отовсюду ружейными выстрелами; едва, только их первое «ура» пронеслось по аулу — Богданович пал с лошади, сраженный пулями в живот и в руку, которою держал повод.

Это была наша первая, в данных обстоятельствах незаменимая потеря.

Подняв дорогое тело и отправив его в прикрытие, охотники с ожесточением кинулись вперед. Правда, на их долю достались две-три сакли, несколько пленных — мужчин и женщин, — но все это не могло вознаградить нашей утраты в лице Богдановича, который скончался в тот же день.

Перестрелка трещала во всех закоулках аула и среди нашей кавалерии; дым густыми волнами стлался повсюду; кое-где вскрывались храбрыми кабардинцами двери сакль, и происходили рукопашные схватки; но это были случаи единичные, частные. В общем же, все та же пальба из ружей в сакли и из сакль.

Казаки спешились и стали на подмогу пехоты, но и это не помогло.

Уже более получаса продолжалась битва в этом роде. То оттуда, то отсюда солдаты и кавалеристы тащили какого-нибудь гурдалинца, бабу, барана, козла, корову или лошадь, но самый аул не сдавался.

Все чаще стали подносить раненых — офицеров и солдат; роты редели, люди уставали, изнурялись.

Прошел целый час боя оживленного, ожесточенного — и результатом его оказались десятки наших раненых, свыше пятидесяти пленных и почти весь аульный скот, плюс-минус голов сто. Аул все-таки остался за неприятелем, и сколько у него было потери — нам неизвестно и доселе, потому что толстые стены сакль упорно хранили во время боя от нас эту тайну.

На том все и кончилось. Пехоте велено было отступить из аула, а кавалерии приказано уничтожить ближайшие к аулу запасы всякой жатвы.

Началось отступление.

Тут только гурдалинцы выползли из своих сакль и решились отплатить нам за причиненное им беспокойство.

В авангарде шла кавалерия, открывая собою дорогу. Дорога эта пока пролегала по местности ровной, открытой, лишь кое-где усеянной деревьями и занятой бесчисленным множеством скирд, стогов и разного подобного рода снятыми с земли посевами. А за этими прикрытиями уже ожидали нас неприятельские партии, и в то самое время, когда гурдалинцы наседали на наш арьергард, который вел барон Николаи, эти свежие толпы провожали нас с флангов беглым ружейным огнем. Здесь и позади нас был полный простор для нашей артиллерии: картечь буквально застилала собою поле, гранаты за гранатами рвали стога, взметали их кверху и частью зажигали; горцы перебегали из-за разоренного стога к другому, опережали нас, встречали в лицо, опять скрывались и вновь провожали с флангов. И людей, и лошадей у нас видимо убывало, но кавалерия отступала твердо, молодецки, как на смотру, как на параде, сопровождая это отступление периодическими атаками.

Среди одной из этих атак, Суходольский был ранен, но это не изменило хода боя, потому что кавалериею руководил сам Бакланов, под сенью своего черного значка, который ласточкою вился то в том, то в другом направлении.

Так шли по берегу реки до того пункта, на котором был оставлен первый батальон, и здесь стянулись.

При отряде находился и Батий Шамурзов, по указаниям которого предпринято было пройденное доселе на Гурдали и обратно направление. Вследствие этих же указаний Бакланов намерен был, как мы уже заметали, переправиться Мичик на пункте, котоpого достиг, и следовать далее противоположным берегом реки; но вдруг Батий заявил, что в настоящее время предположенное движение невозможно, потому что, не доходя Шуаиб-Капы, мы должны будем в лесу нарезаться на сильные партии, которые (по расчету ли и соображению его, или по полученным при отступлении — быть может, от его же приятелей-лазутчиков — известиям) там нас ожидают. Это несколько смутило и взорвало запальчивого Бакланова. После крупного разговора с Батою, он должен был ему уступить и решил продолжать дальнейшее движение по берегу же реки, до угла описанного нами треугольника, а затем оттуда подняться на Качкалык. Но невозможности и этого движения, вследствие обрывистых берегов реки и непроходимых даже для пехоты мест, Батий противоречил настойчиво и доказывал это горячими доводами. Тогда Бакланов окончательно вышел из себя, и гнев его перешел пределы всякой сдержанности… Громко раздались его слова:

— Значит… ты меня обманул!..

Но обманул ли его Батий Шамурзов, или сам обманулся — нужно было и здесь подчиниться необходимости.

Батий, скрепя сердцем и зная хорошо Бакланова, не позволил себе в ответ никакой выходки, и, так сказать, проглотил молча выражение полной ярости Бакланова.

Отряд начал отступать по направлению к центру описанного нами треугольника. Кавалерия опять-таки отправилась с Баклановым вперед, а арьергард остался на руках и на попечении барона Николаи. В хвосте его находился первый батальон, еще не бывший в деле у Гурдали и на поляне, и поэтому более или менее свежий. В левую цепь, с двумя ротами, был выдвинут подполковник Крылов, в правой, также с двумя ротами, шел полковник Нейман.

Несмотря на то, что пехоты вообще было мало, и что чувствительный процент ее был переранен, и часть пострадавшая пошла вслед за кавалериею, а другая была у носилок наших раненых и убитых, на долю ее все-таки выпало — и этих же раненых нести, и пленных сопровождать, и отбитый скот приберегать. Роты пехотных полков и без того были всегда бедны количеством штыков — в противоположность ротам линейных батальонов, а на этот раз численность их ниспала до минимума: только роты первого батальона имели пока немного более ста штыков каждая, а остальные едва достигали до цифры тридцати-пятидесяти людей, годных к бою.

Пройдя незначительное пространство, пехота вступила в лес, по которому предстояло ей двигаться до самой вершины Качкалыка. Но что это был за лес! Это была в буквальном смысле слова темная трущоба, в которую, по мере углубления арьергарда, и чистое небо, и сильно жарившее солнце скрывались все более и более и, наконец, скрылись совсем. В густой чаще едва-едва пробита была колея для одной арбы, доказывавшая, что сообщение здесь происходило в месяц раз или два. К этой дороге, пробитой в глубине какой-то лощины, полувертикально спускались с двух сторон отроги гор. На каждых пяти шагах, по дороге и вокруг нее, попадались объемистые деревья, снесенные когда-то бурею и валявшиеся здесь до случая, а может быть, и преднамеренно небеспокоимые ничьею рукою для того, чтобы служить баррикадами для всякой чужой ноги. И действительно, это были баррикады такого рода, которые столько же удобно могли прикрыть собою несколько полулежащих стрелков, сколько вызывали на необходимость не перешагивать, а перелазить через них. Лес, кроме пространства, занятого узкою дорогою, был во всех местах нередко снизу до верху переплетен колючкою, орешником и прочими подобными вьющимися растениями, которые приходилось разрывать грудью и руками. Все эти ползучие растения живо напоминали собою американские лианы, сквозь которые сами дикари пробираются не иначе, как с ножом или топором в руках.

И каково было в этой чаще и по описанной нами дороге двигаться цепям, носилкам, гнать скотину и т. п. — поймет каждый, так как для этого не потребуется исключительного воображения.

Не мудрено, что лишь только темные дебри скрыли в себе наш арьергард, со всех сторон, и в особенности в левой цепи и в хвосте арьергарда, затрещала такая перестрелка, которой кабардинцы давно уже не слыхали. В одно мгновение там и сям свалило десяток людей, и понадобилось несколько десятков других, чтобы их убрать и унести. Лес огласился дикими возгласами горцев, нашим «ура», громкими командами и ободрениями офицеров — и застонал, словно обиженный появлением непрошенных гостей и начавшеюся в нем кровавою драмою. Он всеми своими средствами — и чащею ветвей, и полусгнившими бревнами, и толщиною своих заповедных чинарей служил в пользу собственных владельцев и обитателей, и всеми этими средствами был против нас.

По мере того, как мы углублялись все вперед и вперед, медленно, тихо, шаг за шагом, горцы следовали у нас по пятам, в расстоянии не более пятидесяти шагов, прятались за деревья, за бревна, укрывались в густоте ветвей и листьев и оттуда безнаказанно вырывали из наших рядов жертву за жертвою, именно безнаказанно, так как — что могли мы сделать им, стреляя по этим бревнам и деревьям, а вовсе не по людям, потому что их и не видно было? Если бы была хоть какая-нибудь возможность вступить в дело артиллерии, тогда, весьма понятно, оно приняло бы иной оборот; но орудиям здесь не только нельзя было сняться с передков — даже нельзя было пройти беспрепятственно. Одно из них, идя в голове арьергарда, зацепилось осью за дерево и подняло такой крик, что, казалось, будто уж и совсем очутилось в руках горцев. Тотчас бросились к нему несколько человек кабардинцев, освободили его от затруднения и опасности и просили скорее убираться вперед, чтобы, по крайней мере, им не мешать и их не задерживать. Левая цепь, на которую в особенности были сильны натиски горцев, поредела уже до невозможности и на каждых ста саженях так и льнула к колонне; вследствие этого, неприятельские пули почти все ложились на дорогу, в колонну. Барон Николаи ежеминутно приказывал этой цепи держаться подальше, в своих местах, но все было напрасно: мешала ли ей местность следовать своею дорогою, или оседала она под убийственным огнем неприятеля, или, наконец, может быть, неумышленно потеряла расстояние между ею и колонною, так как густая чаща скрывала последнюю от ее глаз — трудно было решить; вернее всего, что нажимал ее неприятель, а у нее уже и людей почти не было, и патроны истощались: приходилось их снимать с убитых и раненых. Как поражающ был огонь в этой цепи, и каковы, в конце концов, были ее силы, служит доказательством то, что в третьей егерской роте, находившейся в этой цепи, вышли из дела три человека: фельдфебель, юнкер и горнист; остальные были убиты, ранены или шли под чужими ружьями и носилками.