Бесплатный фрагмент - Северный Колосс. Предвестие Бури

Хроника империи

«Северная Империя создавалась в течение сотни лет сражений, смертей и лжи, и еще четыре века росло ее могущество, поддержанное сталью, кровью и фанатичной преданностью Имперскому дому. Для того же, чтобы обратить ее в прах, потребовалось всего пять дней. Очистительное пламя Последней войны навсегда изменило облик мира и развеяло по ветру саму память об Империи, оставив людям лишь слухи, домыслы и обрывки знаний».

Пролог. Колдовство

Бледное лицо властителя обрамляли седые волосы, в беспорядке выбивавшиеся из-под короны. Он сидел на троне, кутаясь в меха и дрожа от холода, пронизывающего до костей — осень выдалась слишком морозной, он чувствовал это и уже не удивлялся, когда приходили вести о гибели урожая и плохом улове. А ведь впереди была зима, и мрачный призрак голода встал перед народом Альвига во весь рост, скаля острые зубы. Островитяне не могли прокормить себя в такие годы — новорожденных оставляли в лесах, обрекая на быструю смерть, забивали скотину, жили впроголодь, и все равно по весне не досчитывались каждого десятого.

В былые времена, когда возникала угроза голода, воины снаряжали корабли и отправлялись добывать себе пропитание на юге, где земли плодородней, а люди — слабее. Где правители готовы платить откуп золотом, вместо того, чтобы защищать свои владения, а мужчины бегут прочь, боясь обнажить оружие. Туда, где одна только весть о приближении хартвигов повергает в ужас целые селения, и жители готовы на что угодно, лишь бы их не тронули.

Вот и сейчас, Альвиг чувствовал, что приближается то время, когда его воины поведут суда не за богатством, а за едой для своих семей, когда вернутся с трюмами гружеными не золотом, а мешками зерна и овощей. Только не он поведет их, ведь раны, полученные в битве с предателем, еще напоминали о себе. Король едва не лишился руки в том бою, и пальцы до сих пор плохо двигались, так что Альвиг едва мог сжать рукоять меча, а быть обузой в походе он не хотел. Вспоминая сражение, король порой хотел бы погибнуть там, а не быть обязанным жизнью сыну, отведшему роковой удар.

— Труби! — Бросил он воину, стоявшему у подножия трона. — Зови моих сыновей!

Тот поднес рог к губам, выдувая тяжелые оглушающие звуки, рухнувшие на устланный соломой пол, вместо того, чтобы взвиться к закопченной крыше большого зала. Королевские сыновья были в доме, и позвать их можно было без рога, но Альвиг хотел, чтобы они почувствовали торжественность момента и явились как можно скорее.

Опершись здоровой рукой о подлокотник трона, он медленно поднялся во весь рост, оправляя мантию — высокий, широкоплечий, хоть и немного исхудавший за последний год. Король был еще не стар, но уже не молод, и чувствовал, что конец его правления близок. Предки правителя чаще гибли в бою в расцвете сил, нежели переживали зрелость, цепляясь за власть дряхлеющими пальцами. И только один король прожил дольше Альвига — Кальдр Пышноусый, объединитель Морозных Островов, однако и он на склоне лет передал власть сыну, лишь помогая советом в тяжелое время. Альвиг и сам собирался поступить так же: объявить Ормвальда новым королем, но боялся, как бы подданные не подумали, что он сделал это в благодарность за спасение жизни, а не потому, что принц достоин занять трон. Потому, король решил отложить это важное решение до весны, постепенно подготовив свободолюбивых островитян к тому, что скоро ими будет править Ормвальд, и назначил сына ландгером Грендерна, чтобы тот тоже привыкал к власти.

— Ты звал, отец?

Могучему Ульвгриму пришлось нагнуться на входе — чтобы сберечь тепло, даже в большой зал вели низкие двери. Второй по старшинству и самый храбрый из сыновей короля, обогнул пустые столы, подходя к трону, и опустил голову. Он более других был похож на отца — и внешностью, и свирепым нравом, и более других был любим королем. Следом за ним появился и Сэмонд, не такой крупный, как брат, но гибкий и ловкий, с неизменной глуповатой улыбкой на лице.

— Соскучились по нам, Ваше Величество, — принц шутливо поклонился, тряхнув соломенными волосами.

— Век бы тебя не видеть, — усмехнулся в ответ король, но тут же его взгляд вновь стал серьезен. — Почему другие ваши братья не пришли?

— Арн на корабле спит, — ответил старший с гордостью. — Настоящий воин вырос. А ублюдок на Хасинге ищет мятежников…

— Называй его по имени! — Раздраженно прервал сына король. — Он твой брат.

— Он Ульвнару брат, не мне, — принц с вызовом посмотрел на отца, однако не выдержал его взгляда и вновь опустил голову, немного пристыженный: — Ты прав, он нашего рода, хоть то мне и не по нраву.

— Сейчас не время для раздора, особенно меж братьями, — немного пожурил его Альвиг, однако гнев его уже прошел. — Настает лютая зима, а с ней голод. Вы и раньше водили рати, теперь же я посылаю вас за пищей для наших людей.

— Найти что-нибудь пожевать голодающим? — Сэмонд похрустел костяшками пальцев. — И это деяние, достойное сынов великого короля?!

Он громко рассмеялся, запрокинув голову.

— Хорошие же песни о нас сложат!

— Если не сделаете этого — то и песни складывать станет некому, — отрезал Альвиг, зло сверкнув глазами — смех принца тут же оборвался. — Вам править этой землей. Идите, у торгашей Келии и Деуса есть, чем поживиться! Они утопают в роскоши, когда мы умираем с голода. Так пусть вспомнят о хартвигах!

— И еще сто лет не забудут! — С жаром прорычал Ульвгрим. — Я вернусь с трюмами, полными еды, а за собой оставлю выжженную землю, волчью сыть и женский плач!

— А я, пожалуй, еще и обрюхачу этих стенающих баб, — на губах Сэмонда вновь появилась кривая усмешка.

— Все бы тебе ублюдков плодить, — старший брат поморщился, однако младшего это нисколько не задело:

— Кому-то ведь надо этим заняться, когда мы всех мужиков их порежем.

Король и Ульвгрим в такт осуждающе покачали головами:

— Пойду, соберу хорниров, — произнес принц и, хлопнув брата по спине, добавил: — Когда кончишь гоготать, догоняй — с рассветом выходим.

Сыновья ушли, и король медленно опустился на трон, чувствуя подступающую усталость — разговор вымотал его сильнее, чем в былые годы битва. К тому же, на сердце осталась горечь: Сэмонд вел себя, точно шут, а Ульвгрим не желал признавать кровных братьев. Альвиг боялся умирать, пока не увидит, что Ормвальд крепко взял в руки власть, потому как иначе на островах могла разразиться новая усобица, еще более кровавая, нежели мятеж Огнебородого, ведь нет войны страшнее, чем та, где брат идет на брата.

С возвышения, на котором стоял трон, король пнул, заснувшего было стража:

— Подставь плечо, — из-за слабости, порой сковывающей его тело, Альвиг стал сварливым и не сдержанным. Ему хотелось выплеснуть накопившуюся злость, но рядом были только друзья и слуги. Он спустился с трона, опершись на юношу, и тут же оттолкнул его: — Пошел вон, сам управлюсь!

Пальцами здоровой руки Альвиг сжал посох, с гулким стуком направившись вглубь большого дома. Челядь, слышавшая приближение короля, старалась не показываться ему на глаза без нужды, а старику сейчас не было необходимости их звать. Миновав узкий коридор, правитель вышел к запертой комнате, возле которой стоял, опираясь на копье, стражник.

— Государь! — Выпрямился юноша, как только увидел Альвига.

«Молодой, еще и бороды нет, а я приказывал опытного ставить».

— Она жива еще? — Раздраженно бросил король, недовольный, что командир стражи посмел нарушить его приказ.

— Да, мой король, — с готовностью выпалил воин. — Сегодня еду ей приносили, так взяла и все съела. А, правда, что она ведьма?

— Она — ваша королева, — холодный взгляд Альвига заставил наглого юнца прикусить язык. — Пока еще. Открывай.

Страж поспешил исполнить приказ, боясь, как бы правитель не наказал его, и торопливо отодвинул засов, а затем с явным усилием навалился на дверь, едва сумев ее открыть. Альвиг невольно усмехнулся в бороду — крепкий мужчина с трудом вошел внутрь, а он все боится, что из этого заключения сможет сбежать хрупкая женщина.

Выгнав стража, король сам поместил факел в кольцо на стене, освещая тесное помещение. Вигдис, увидев его, вжалась в угол, прикрывая глаза от огня обрывками того жалкого рубища, что было на ней надето. Альвиг с отвращением отвел взгляд — в грязном существе, что сидело на подстилке у стены, не было ничего, даже отдаленно напоминающего женщину, которую он взял в жены двадцать лет назад. Взял с годовалым ребенком, признав его своим сыном, столь велика была сила его любви тогда, и столь же велики были горечь и презрение короля сейчас. Для всех, кроме него, королева была мертва вот уже несколько лет, с того дня, как помутилась рассудком, из любящей жены и хозяйки обратившись в безумную ведьму, покровительницу мерзких колдунов, стекавшихся ко двору Альвига со всех концов страны.

Отчасти, король все еще винил себя за ее недуг, ведь это он так хотел детей, а жена, подарив ему троих здоровых ребятишек, еще трижды разрешилась от бремени мертвыми младенцами. В первый раз она была безутешна и рыдала ночи напролет, умоляя Создателя сказать, за что он так жестоко ее наказал — но не получила ответа. Когда же это случилось во второй раз, Вигдис хотела броситься со скалы, однако служанки не пустили ее, и тогда королева несколько дней ничего не ела, пока Альвиг не отдал приказ кормить ее насильно. В третий же раз, почувствовав, что скоро придет ее время рожать, женщина стала искать любой способ спасти свое дитя, каким бы ужасным он не был. Двор правителя наводнили колдуны и целители, обещавшие Вигдис благополучное разрешение от бремени, кормившиеся у королевского стола и получавшие дорогие подарки. Все эти люди были настолько омерзительны Альвигу, что он покинул собственный дом, путешествуя со свитой по островам и останавливаясь у приближенных, пока в самом сердце его страны набухал клубок ядовитых змей, пригревшихся на груди у королевы. Когда же Ормвальд избил и выбросил нескольких чародеев за ворота, мачеха расцарапала ему лицо и едва не вырвала глаза, крича при этом, что он хочет убить ее нерожденного сына.

Их заклинания и обряды не помогли, младенец все равно родился мертвым, но колдуны, чувствуя, что их власти пришел конец, внушили Вигдис мысль, что ребенка еще можно вернуть к жизни. Король прибыл как раз вовремя, чтобы застать проведение мерзкого ритуала, и пришел в ярость, увидев, задуманное супругой: во дворе дома кровью были начертаны колдовские символы, какой-то карлик в звериной шкуре потрошил у забора корову, бормоча непонятные слова, еще двое колдунов, измазав лица кровью, вопили заклинания, точно стараясь переорать друг друга. Поначалу Альвиг даже не поверил глазам, отказываясь признавать, что такое возможно в его доме, но мороки не исчезали, и хуже того — готовились принести в жертву нескольких слуг, а каменный нож держал в руке его пасынок Зигстейн.

«Не хочу, чтобы они жили», — прошептал король в тот миг.

И воины, и слуги, казалось, ждали только этого приказа. Прикормившихся на беде Вигдис мерзавцев растерзали прямо во дворе, а останки бросили свиньям. Тогда же Альвиг объявил, что у него нет более жены, и заточил ее подальше от людских глаз, туда, где она должна была доживать свой век в темноте и одиночестве. Зигстейна, жаждавшего приобщиться к колдовским таинствам, король изгнал с островов на три года, и тот промышлял набегами, заслужив славу отважного и удачливого воина.

— Пришел… — прошипела Вигдис. — Убийца!

— Молчи, — Альвиг оборвал поток брани, уже готовый сорваться с уст безумной.

Король уже привык, что жена встречает его оскорблениями и проклятиями, да к тому же обвиняет в смерти их последнего ребенка. А ведь, если бы действительно был способ оживить его, правитель не колеблясь пожертвовал бы многими жизнями, но то, что предлагали Вигдис колдуны, было обманом, и он видел это, а потерявшая разум женщина — нет!

— Брось кости, — велел он. — Хочу знать, что будет.

Была Вигдис ведьмой или нет, но порой она действительно могла увидеть грядущее, и, идя к ней, Альвиг надеялся на доброе предсказание, хотел, чтобы она развеяла его предчувствие надвигающейся беды, куда более опасной, нежели лютые холода и голод.

Повинуясь его приказу, узница раскинула на холодном полу кости, поочередно дотронувшись до каждой, и пронзительно рассмеялась:

— Вижу! — Возвестила она. — Скоро сыновей лишишься, король! И то будут не мои сыновья! Нет, не мои!

— Замолчи! Закрой грязный рот! — В сердце Альвига словно кинжалы вонзились. Пошатнувшись, он схватился за дверь, едва не упав, и стал стучать, чтобы страж выпустил его, а в ушах все еще звенел злорадный смех Вигдис, и глаза затянула непроглядная мгла.

Король очнулся в своей постели, укрытый несколькими шкурами, а в окно ярко светило солнце.

— Люди! Люди, сюда! — Закричал он слабым голосом. — Позовите моих сыновей!

— Государь, — прибежавший слуга виновато опустил голову: — Вы были в забытьи. Принцы уже два дня, как отплыли.

Хроника Хонтэ

«В лето пять тысяч шестьсот семьдесят восьмое от сотворения мира, над морем было знамение огненное, ярким лучом озарившее ночную тьму, следом же звезда пылающая была низвергнута с небес, заставив хладные воды, в кои упала она, вскипеть. В том узрели светлые отцы гнев Создателя, но не разглядели предупреждения Его. А после корабли под багряными парусами пришли к нашим берегам, и страна наша наполнилась болью и ужасом. Невозможно ни поведать, ни перечесть, сколько претерпели хонтэйцы мучений, тягот и издевательств от этого войска северного — безжалостного, злобного, чужестранного. Было им дано имя — хартвиги, жестокосердные воины, во главе же кровожадной орды этой стоял Халлад Череполом, тот, к кому возводили свой род будущие императоры севера».

Глава Первая. Серебро

Шум прибоя сделался невыносимым этой ночью. Разразившаяся буря обрушивала могучие волны на выдающийся из общего массива суши Утес Кинжала, подобно нерадивому командиру, бросающему войска в безнадежную атаку. Крепость на вершине утеса стойко выносила удары бесчинствующей стихии — для того она была построена, чтобы сдерживать не только вражеские рати, но и жестокую ярость северных штормов. В блеске молний и раскатах грома, ураган врывался в окна цитадели, сдирая плотные занавеси и гобелены, сбивая с ног слуг и воинов, спешивших укрыться от непогоды в подземелье.

Среди этого безумия, невозмутимый словно статуя, возвышался исполин, со спокойной улыбкой наблюдавший из окна за бушующими волнами, гремящими у подножия утеса.

Граф Торас Халладен, правитель этих земель.

Ему, единственному, доставляло удовольствие бросать вызов беспощадной стихии и, раз за разом, одерживать над ней верх. Ветру не под силу было даже на шаг сдвинуть могучего властителя, не то, что свалить на пол — рослый, широкоплечий Торас, казалось, явился из древних легенд, где люди были подобны богам. В те редкие мгновения, когда бледное лицо графа освещала вспышка молнии, он более всего походил на воинственного бога, чье единственное предназначение — вести в бой неисчислимые рати.

Зоркие глаза великана различили в бушующем море обреченный корабль, ставший игрушкой во власти волн и урагана. Беспомощное суденышко несло прямо на прибрежные скалы, и Торасу казалось, что он слышит истошные вопли терпящих бедствие моряков. Они, несомненно, были храбрецами или безумцами, раз решились выйти на море в такое время.

Если это торговцы, значит, у рыбаков поутру будет знатный улов, отметил граф, продолжая наблюдать, как отчаянно борется за жизнь экипаж крохотного кораблика. Уже дважды его накрывало волнами, прочь уносились обрывки парусов и обломки мачт, но отважные люди не сдавались, и это невольно вызвало в глубине души Тораса уважение. Он решил, как только шторм уляжется, послать людей на берег, чтобы найти выживших. Более смотреть на обреченных графу не хотелось, они напоминали о том, что человек бесконечно слаб перед лицом стихии, каким бы сильным он не был.

Волны успокоились лишь перед рассветом, выбросив на песок обломки погибшего судна — последней и, быть может, единственной жертвы шторма. И сразу же к месту кораблекрушения прибежали крестьяне, вооруженные баграми и крючьями. В этой суровой земле любые дары моря принимались с благодарностью, тем более что сам граф дозволил местным жителям забирать себе все, что они смогут найти на берегу. Для бедных людей, какими были эти рыбаки и крестьяне, любая находка могла стать хорошим подспорьем, чтобы пережить зиму — что-то удавалось продать в замке, что-то обменять на зерно или даже мясо.

Бородатый здоровяк, прибежавший первым, уже спешно стаскивал с найденного утопленника куртку из оленьей кожи. Ему самому, конечно же, она бы не подошла, но он уже приценивался, за сколько возьмет ее портной на рынке. А ведь у покойника еще были высокие кожаные сапоги, почти не пострадавшие в шторме, и детина как раз начал его разувать, когда услышал торопливый окрик сзади:

— Эй, эй-эй! Один сапог мой!

— С чего бы вдруг? — Повернувшись, бородач хмуро взглянул на наглого односельчанина — тот был на голову ниже, лысоватый и худощавый, вряд ли он стал бы даже пытаться присвоить сапоги силой.

— Ты еще с того года меру зерна должен, и сети моя тебе поправляла.

Говоря так, рыбак подходил ближе, не сводя взгляда с заветного сапога.

— Не много ли хочешь? — Зло бросил обладатель куртки.

— Дружба, говорят, бесценна.

Несколько человек остановились недалеко от них, наблюдая за спором, другие — те, что поумнее, уже вовсю собирали дары северного моря. Бородач с явным сожалением во взгляде смотрел, как вещи, которые он мог бы забрать себе, обретают новых хозяев. Наконец жажда наживы в нем одержала верх, он стянул один сапог с мертвеца и бросил его лысому.

— По одному-то сложно продать будет, — прикинул тот. — Слушай, а отдай мне оба — я половину цены тебе верну.

— Забирай, пройдоха, — процедил в ответ здоровяк.

Он, несомненно, хотел добавить что-то еще, но осекся, услышав топот копыт — от графского замка к ним мчались вооруженные всадники. Несколько рыбаков испуганно бросились прочь, другие же собрались кучнее, поудобнее перехватывая багры и дубины для драки. К ним, наскоро спрятав добычу в мешок, присоединился и бородач.

— Все что здесь — наше! — Выступил вперед староста деревни, с вызовом глядя на воинов. — Так граф решил, сто лет как уже.

— То верно, люди! — успокаивающе поднял ладони предводитель всадников.

Жители Северного Предела были вспыльчивыми и свободолюбивыми, подобно своим предкам, что железом и кровью добыли эти земли во владение, раскроив королевство Хонтэ так, что оно превратилось в герцогство. Глупо было бы злить их попусту, да и граф того не одобрил бы. Потому воин ловко спешился, перекидывая плащ через руку, чтобы не замарать дорогую ткань грязью, и добродушно улыбнулся рыбакам, готовым отстаивать свое право кулаками.

— И что же вам здесь тогда надо?

В голосе старосты слышалось неприкрытое недоверие. И года не прошло с того дня, когда граф стал брать с них пошлину за торговлю в стенах его крепости. Тогда люди стерпели, но посягни он на их прибрежную добычу — и вполне мог вспыхнуть бунт.

— Торас Халладен, наш хозяин и господин, обещает щедрую награду, если вы найдете выживших и приведете их в замок, — воин достал горсть медяков из кошеля и бросил на песок. — Это вам, чтобы лучше искали.

Стоявший ближе других к монетам, староста рухнул на колени, ладонями загребая и песок, и деньги. Остальные рыбаки бросились к нему, но опоздали.

— Ищите! — Прикрикнул посланник графа. — Получите втрое больше!

На те деньги, что он сулил, могли безбедно пережить зиму несколько семей, и еще осталось бы.

Один из моряков пришел в себя уже на следующий день, ближе к полудню. Всего крестьяне нашли четверых, да и те уцелели лишь чудом, и жизни их могли оборваться в любой момент. Очнувшийся же, едва только нашел в себе силы говорить, принялся извергать проклятия — капитану, выведшему в море корабль, и пассажирам, уговорившим его это сделать. Когда же лекарь спросил, не узнает ли он кого-либо из выживших, моряк указал на седого мужчину, лежавшего в углу комнаты, зло процедив, что именно он виноват в гибели судна.

О том сразу же доложили графу, и Торас велел, во что бы то ни стало, привести старика в чувство. Хозяину замка не терпелось узнать, что же заставило опытных мореплавателей выйти навстречу буре, какая спешность не позволила им переждать ненастье в безопасной гавани. К тому же, судя по парусам, они приплыли с Морозных Островов, а значит, в каком-то смысле были соотечественниками графа. Прирожденные воины и мореходы, люди с Морозных Островов века назад высадились на хонтэйских берегах, принеся с собой смерть и разрушение. Слабый король тогда решил, что проще отдать им часть своих земель, чем лишиться всего в бесконечных сражениях. Так появился Северный Предел, и первым его графом стал Халлад Череполом.

С той поры многое изменилось, но как Халлад был человеком островного короля, так и Торас оставался его вассалом, хоть и владел землями почти вдвое большими, чем все Морозные Острова. Впрочем, нельзя было сказать, что великан сильно тяготился этим, ведь король редко вмешивался в его дела, довольствуясь тем, что Халладен ежегодно отправлял на острова корабль, груженный дорогими подарками в подтверждение вассалитета. К тому же, Торас, в отличие от воинственных предков, поддерживал хорошие отношения с соседями, и вполне мог перейти под руку другого монарха, стань островной король притеснять его свободу. И все же, графу не давал покоя вопрос: зачем приплыл к его берегам обреченный корабль? Связано ли было это появление с Герредом Огнебородым, или же то напрасные страхи отягощенной виной души?

— Господин, — прервал размышления графа слуга. — Старик очнулся и…

— Говори же!

Исполин резко поднялся с кресла, с нетерпением потирая ладони. Он и не надеялся, что островитянин придет в себя так скоро.

— Хочет говорить с вами, — слуга виновато опустил взгляд: — Как узнал, где находится — сразу захотел вас видеть.

— Идем.

Возможно, стоило подождать, и велеть привести старика к нему, когда тот наберется сил, но Торас желал получить ответы без промедления, и оттого поспешил сам увидеть больного.

— Все вон, — приказал граф прежде, чем начать разговор.

Спустя всего пару мгновений в помещении не осталось никого, кроме Тораса и старика, слуги вынесли даже остальных моряков вместе с подстилками, на которых те лежали.

— Ваша милость, какая честь, — надорванным голосом прошептал островитянин, чуть приподнимаясь на локте. — Прошу простить меня, я слишком слаб, чтобы поклониться, и…

Халладен жестом оборвал его тихую речь. Вопросы церемониала сейчас интересовали графа меньше всего.

— Ты плыл ко мне?

— К вам… только к вам, господин, — старик был сильно истощен, и слова давались ему с трудом. Уже одно то, что он пережил шторм, когда погибли куда более сильные и молодые моряки, являлось настоящим чудом. — Вы должны выслушать… меня…

«Он знал о шторме, несомненно знал. И все же решился плыть!»

— Кто ты, старик?

— Гранитный Рольф меня прозвали, — он выдавил скупую улыбку. — Я — рудознатец.

Этого имени граф никогда не слышал, равно, как и не понимал, что потребовалось рудознатцу в его землях, да еще и так срочно, что он готов был поставить на кон собственную жизнь.

— Потрудись все объяснить, Рольф.

— Не подумайте, ваша милость, что я трус какой и только шкуру свою спасал, — при этих словах Халладен невольно улыбнулся — трудно было назвать трусом человека, бросившегося в самое сердце бушующей бури. — О нет, тем я исполнял последний долг перед господином своим… хоть и не хотел я ему служить, а вышло так, что выбирать пришлось. И в выборе своем я не раскаиваюсь.

— Да о чем ты говоришь, старик?

Графу его речь казалась излишне бессвязной, из всего сказанного он сумел понять, что его собеседник связан долгом или клятвой, и потому не щадил своей жизни.

— О серебре, ваша милость, — беззубо улыбнулся островитянин. — О серебре, я ведь рудознатец, каких мало. И нашел я жилу серебряную, богатую жилу. Тебе о том сказать спешил, граф Торас.

— Почему мне? — Теперь уже Халладен был вынужден насторожиться. Слишком странным казалось ему такое совпадение, что чудом выживший в кораблекрушении оборванец именно к нему плыл, да еще и обогатить желая. Северный Предел, не смотря на доблесть воинов, оставался небогатым краем, и потому новый серебряный рудник мог стать настоящим спасением для накопившего немалые долги графа. — Ведь у тебя же есть король, и семья на островах.

— Нет у меня больше семьи, за то королю спасибо! — В голосе старика звучала неподдельная злоба. — А значит, и короля у меня нет теперь.

Услышав это, Торас положил Рольфу ладонь на плечо и мрачно кивнул. Теперь ему стало многое понятно из прошлых речей рудознатца: и о вынужденном выборе, когда королевские воины убили его родню, и о последнем долге господину. Ведь господином Рольфа был не кто иной, как Герред Огнебородый, могущественный ландгер Хасинга и родич Халладена. Та решительность, с какой старый рудознатец, не щадя жизни исполнял волю хозяина, напомнила Торасу о его собственном малодушии. В кошмарных снах, вот уже полгода, видел граф Герреда, простирающего к нему окровавленные ладони и умоляющего придти на помощь, но правитель Северного Предела бросил его в час нужды.

— Мой господин хотел, чтобы Хасинг принадлежал вам, граф, — продолжил тем временем Рольф. — Только вам, со всеми пастбищами, полями, лесами и бесценными жилами серебра, сокрытыми в его промерзшей земле.

— Верно ли то, что ты говоришь?

— В том могу поклясться, — заверил старик, поманив Халладена ближе, и прошептав: — Помню, то было незадолго до гибели Герреда — он сказал тогда, что будет рад видеть вас своим наследником, если лишится сыновей.

— О, мой добрый Герред, — вздохнул Торас, отстраняясь. — Спи, старик. Нам еще будет о чем поговорить с тобой.

Халладен покинул помещение в раздумьях. Если Рольф говорил правду, то у него не оставалось иного выбора, кроме как заявить Альвигу о своих правах на наследование Хасинга, вот только теперь островом правил Рутгар, любимый зять короля. Но что, если рудознатец лгал, намеренно толкая графа на противоборство с Альвигом? Что, если хитрый старик задумал таким образом отомстить островному королю за гибель семьи, или еще хуже — сам был подослан Альвигом, чтобы получить свидетельства измены графа. Что ж, и на этот случай у Тораса было средство сохранить свои приготовления втайне, и требовалось для этого всего лишь заточить рудознатца до поры, как только он начнет поправляться.

Поначалу, граф хотел даже убить старика, чтобы полностью себя обезопасить, но кто кроме Рольфа мог указать серебряные жилы? А ведь именно серебро более всего влекло Халладена на древнюю родину. Месть и давние обиды были лишь изысканной приправой к основному блюду, в какой-то мере Торас даже был готов удовлетвориться лишь Хасингом и не посягать на другие острова, если конечно король Альвиг будет согласен с такими условиями. Но позволит ли королевская гордость принять их?

Века назад Халлад Череполом был беглецом, за разбой изгнанным с Морозных Островов. Тогда вокруг него, прославленного воина, объединились отъявленные мерзавцы, сорвиголовы и преступники, объявленные на родине вне закона — Флотом Тысячи Бедствий называли воинство Халлада в Хонтэ и Деусе, где он творил бесчинства в течении почти сорока лет. На юге его ненавидели и боялись, на севере — презирали, но тайно, шепотом рассказывали о его победах и завидовали тому богатству, что он добыл. Хартвиги снаряжали корабли, чтобы присоединиться к Халладу, его воинство росло день ото дня, и уже скоро он встретился в бою с королем Хонтином Вторым, слишком поздно осознавшим, сколь велика угроза его владениям. Одержав победу, Череполом раскроил королевство надвое и стал графом Северного Предела, тогда же островной король, видя, сколь могущественным стал изгнанник, объявил, что прощает его. Халлад согласился вновь стать вассалом Морозных Островов, но и он, и его потомки знали, что король лишь терпит их, выжидая, когда они ослабнут и станут легкой добычей.

Воины Халлада поселились в хонтэйских землях, взяли хонтэек в жены, завели детей со смешанной кровью. Стали заслоном от хартвигов, что жили набегами и грабежами. Торас женился на сестре хонтэйского герцога и поддерживал с ним дружеские отношения после ее смерти, а на островах у него был только один родич и друг — Герред Огнебородый, поднявший мятеж против короля и павший в бою.

Вернувшись в свои покои, граф велел подать вина, и только опустошив несколько кубков, он отослал слуг прочь, и процедил:

— Решено.

То, что он задумал, ему самому казалось неосуществимым, больше похожим на глупую шутку — захватить Морозные Острова, родину ледяных ветров, кровожадных зверей и хартвигов, ни разу не терпевших поражения на своей земле, но громивших любого врага, до какого могли доплыть их корабли. И все же, то было раньше, а Торас и его воины — потомки хартвигов и ни в чем им не уступают, к тому же он соберет такую армию, против которой не устоит ни Альвиг, ни те ублюдки, которых наплодил островной король. Все море, насколько хватит взгляда, покроют его корабли, и против каждого врага встанут трое умелых бойцов.

С этими мыслями Торас Халладен уснул, и ему снились корабли, вспарывающие холодные волны Ледяного Моря, снились храбрые рати, сходящиеся в смертельной битве с грендами и хорнирами, защищавшими Альвига. Видел он и самого короля, в бессильной злобе наблюдавшего за тем, как его войска теснят от берега, но видение это внезапно сменилось иным — огненной бурей, превращающей леса и долины в безжизненную пустыню, в мгновение ока сметающей города и селения, оставляя за собой лишь выжженные руины. Торасу снились изувеченные люди, влачащие существование более жалкое, нежели нищие в трущобах Деуса, ему снились уродливые железные башни, устремившиеся к небесам, а еще — огромный рыжий волк, скалящий зубы. Затем на месте волка возник Герред Огнебородый, протягивающий к Торасу руки, просящий помощи, но прежде чем граф успел что-то сделать, стрела вонзилась в грудь ландгеру, а за ней — еще одна, и чей-то топор отсек Герреду голову, а его борода вновь превратилась в пламя, поглощающее, один за другим, все Морозные Острова.