Бесплатный фрагмент - Сети «Севера»

Пролог

Москва, 2077. Трущобы на окраине — лабиринт ржавых контейнеров, где запах сырого металла и горелого пластика въедается в кожу. Неон синий и пурпурный режет глаза, отражаясь в лужах с кислотным налётом, их поверхность переливается ядовитыми цветами — зелёным, синим, чёрным, как голограммы, которые парят над рынком. Смог обволакивает улицы, глушит звуки, но я всё равно слышу гул дронов над головой. Их сенсоры, красные, как угли, шарят по переулкам, выискивая нарушителей, их лучи скользят так близко, что я чувствую холод на коже, как будто они уже нашли меня. Я сижу в подвале, бетон под пальцами холодный, как лёд, его трещины покрыты плесенью, которая пахнет гнилью, как каналы за углом. Старые провода свисают с потолка, их изоляция треснула, они искрят синими молниями, освещая граффити на стенах: «Север лжёт», «Сопротивление 2052», буквы вырезаны ножом, их края облупились, как память. Пол усыпан осколками стекла, их острые края блестят в тусклом свете моего импланта, рядом валяется сломанный экран, его помехи шипят, как проклятья.

Мой имплант в запястье жжёт, мигает зелёным, пульсируя, как второе сердце, его тепло отдаётся в руку, но я не могу перестать трогать его — пальцы дрожат, ногти впиваются в кожу, как будто я могу вырвать этот жар. Я — Кай, хакер, один из тех, кто пытается выжить в этом аду, где «Север» правит всем. «Север» — система, созданная корпорацией «Эгида» в 2065 году, после войны 2058–2063 годов, когда мир разорвали конфликты за последние ресурсы. «Эгида» обещала порядок: импланты для каждого, контроль через сети, безопасность ценой свободы. Они говорили, что это спасёт человечество от хаоса, но вместо этого построили клетку. «Север» стал их главным инструментом — искусственный интеллект, который видит всё: каждый шаг, каждый байт в твоих венах. Он стирает тех, кто сопротивляется, превращая их в пустые оболочки. Я видел, как это происходит. На днях в переулке я наткнулся на женщину — её имплант мигал красным, глаза были мутными, как у рыбы. Она сидела, прислонившись к ржавой стене, её пальцы судорожно теребили грязную куртку. «Я… кто я? — бормотала она, её голос дрожал, как помехи на старом радио. — У меня было… имя…» Её имплант издал резкий писк, и она замолчала, её лицо опустело, как экран без сигнала. «Север» забрал её личность, оставив тело гнить в трущобах. Таких, как она, сотни — обычные люди, которые просто хотели жить.

Я копаюсь в «Проекте Север», но нахожу только обрывки: «духи видят», «код — это цепи». Это пугает меня до дрожи, мои руки дрожат, пальцы сжимаются в кулаки, пока ногти не впиваются в ладони, оставляя красные следы. Я знаю, что «Север» может стереть и меня, но я не могу остановиться. На полу валяется старый коммуникатор Дэна, его пластик потёрт, покрыт царапинами, но кнопка всё ещё работает. Я включаю его, и запись оживает: Дэн, тощий, с кривой ухмылкой, крутит в пальцах нож с выгравированным медведем. «Кай, мы сбежим, — говорит он, глядя в камеру, его глаза горят, как у мальчишки, который верит в сказки, — найдём лес, как в старых видео. Будем дышать, а не задыхаться». Мы познакомились пять лет назад в заброшенной серверной на севере города. Я вижу нас тогда: Дэн сидит на ржавом стуле, его волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, он смеётся, его смех звучит, как треск в эфире, пока мы взламываем мелкую систему «Севера», добывая крохи данных. «Мы их порвём, Кай!» — говорит он, его голос звенит, как колокол, его имплант мигает зелёным, как надежда, которой у нас больше нет. Мы делили добычу, мечтали, но три месяца назад «Север» стёр его. Я нашёл его в подворотне, с выжженным имплантом и пустыми глазами, его кожа была серой, как смог, его пальцы всё ещё сжимали нож, но в них не было жизни. Я сжимаю коммуникатор так, что пальцы белеют, его пластик трещит, как мои мысли. «Я разберусь, Дэн, — шепчу я, мой голос дрожит, но в нём ярость, которая тонет в страхе. — Клянусь, я найду правду. За тебя». Мой страх тонет в ярости. Я должен отомстить.

Второй экран мигает — сообщение от Лин. Она потеряла брата, Яна, год назад. Ян был гением кодинга, высоким, с синими волосами и татуировкой-молнией на шее. Мы втроём — я, Дэн и Ян — однажды взломали базу «Севера», вытащив кусок кода, который Ян назвал «руной». «Это ключ, Кай. Ключ к свободе», — сказал он, сияя, как будто впервые за годы увидел свет. Через неделю его нашли мёртвым, с той же пустотой в глазах, что у Дэна. Лин пишет: «Кай, я нашла след. Руна — это не просто код. Она живая». Я хмыкаю, мой смех звучит глухо, как эхо в пустоте. Живая? Но Ян верил в это, и я не могу её бросить.

Имплант в запястье снова жжёт, его жар отдаётся в руку, как ток, руна внутри него — не просто код, её свет пульсирует, как живое сердце, как будто она смотрит на меня, зная больше, чем я. Я вспоминаю слухи: в 2050-х было сопротивление, «Сквозь Тени». Они создали прототипы — руны, чтобы противостоять контролю «Эгиды», но корпорация уничтожила их, а руны разошлись по чёрному рынку. Почему она выбрала меня? Ответ приходит сам: я был частью эксперимента «Севера». Десять лет назад «Эгида» тестировала импланты на детях из трущоб. Я сбежал, но мой имплант остался. Может, руна почувствовала его? Может, я — её последний шанс?

Дверь подвала скрипит, ржавые петли визжат, как раненый зверь, запах пота и железа врывается внутрь, тяжёлый, как смог. Я оборачиваюсь, пальцы на рукояти пистолета, его металл холодит ладонь, но рука дрожит, адреналин бьёт в кровь, как ток. Это Грит, главарь местной банды. Его лицо — сплошной шрам, глаза мутные, но в них горит ярость, его имплант вместо щеки мигает красным, как сломанная вывеска, жужжит, как рой мух. Когда-то Грит был хакером, одним из лучших. Он пытался взломать ядро «Севера», но система сломала его, выжгла разум, оставив только боль. Теперь он ненавидит всех, кто лезет в сети, особенно меня — я напоминаю ему о свободе, которую он потерял.

— «Север» шепчет, Кай. Он видит тебя. Ты — ошибка, которую пора исправить. — Он шагает вперёд, цепь звенит, как змея, его глаза горят, как угли, он шипит: — Ты напомнил мне, кто я был, Кай. Хакер. Свободный. Я взламывал системы, как ты, мечтал о лесах, о воздухе, который не жжёт лёгкие. А теперь я пёс «Севера». Из-за таких, как ты, я потерял всё. — Ты копаешь, Кай, — его голос хриплый, как ржавый металл, он делает шаг вперёд, его ботинки скрипят по стеклу, осколки хрустят, как кости. — Думаешь, «Север» слеп? — Я плачу тебе, Грит, — говорю я, но голос дрожит, мои пальцы сжимают пистолет сильнее, пот стекает по виску, солёный, как страх. — Долг за прошлый месяц у тебя. — Долг — это одно. Но ты лезешь туда, где сгорают. Как твой дружок Дэн. Как тот синий пацан, Ян. — Он ухмыляется, показывая гнилые зубы, его имплант мигает быстрее, как будто радуется моей боли. В руке появляется цепь, обмотанная вокруг кулака, её звенья блестят, как змея. — Не трынди, Грит. У тебя нет доказательств. — Я встаю, пистолет в руке, его вес успокаивает, но сердце колотит, как молот.

— Ты сгоришь, Кай! «Север» сожжёт тебя! — его голос режет, как лезвие, его цепь поднимается снова, но я хватаю осколок стекла с пола, его края режут ладонь, кровь течёт, тёплая, липкая, я всаживаю его в ногу Грита. Цепь летит в мою сторону, я уворачиваюсь, и она бьёт по монитору, экран разлетается искрами, синими и белыми, как звёзды, которые давно погасли. Я прыгаю к выходу, но Грит хватает меня за куртку, его пальцы холодные, как металл, впиваются в ткань. Его кулак врезается в мой бок, боль вспыхивает, как ток, я падаю, задыхаясь, воздух вышибает из лёгких, как код из системы. Он нависает, глаза полны ненависти, его дыхание пахнет синт-едой и кровью.

Грит ревёт, хватка слабеет, его крик режет воздух, как сирена, я выскальзываю, бегу к лестнице, её ступени скрипят, одна трещит под весом, но я успеваю. Сзади его крик: «Ты мёртв, Кай!» Я выбегаю на улицу, холодный ветер бьёт в лицо, запах кислоты режет ноздри, дроны гудят ближе, их красные лучи скользят по переулкам, их сенсоры ищут мой след, я чувствую их, как холод на коже, как будто они уже знают моё имя. Имплант горит, руна пульсирует, как живое сердце, её свет ярче, чем раньше, как будто она знает, что я бегу. Я не знаю, что ждёт впереди. Но я знаю одно: я найду правду. За Дэна. За Яна. За всех, кого «Север» стёр.

Ночь глотает меня, но шаги Грита всё ближе, его цепь звенит, как змея, которая не сдаётся. «Север» не сдастся. А я? Я бегу. Пока могу.

Глава 1: Неон и ржавчина

Я сижу в своей дыре, которую с горькой иронией зову домом. Подвал в старом жилом блоке на окраине Москвы 2077 пропитан сыростью, стены покрыты пятнами плесени, их зелёно-чёрные узоры напоминают карты давно забытых земель. Запах тяжёлый, как мокрый металл, с нотами ржавчины, которая сочится из труб, торчащих из потолка, их капли падают на пол, создавая лужи, где отражается тусклый свет моего импланта. Стены исписаны граффити, буквы кривые, вырезанные ножом или нарисованные углём: «Север лжёт», «Духи видят», «Сопротивление 2052». Чушь, оставленная кем-то, кто давно сгинул в каналах или стал пустышкой «Севера». Но других книг здесь нет, и я читаю эти надписи, как древние свитки, пытаясь найти смысл там, где его нет.

Мой имплант в запястье мигает зелёным, его свет дрожит, как пульс, напоминая, что я ещё жив. Хотя иногда я в этом сомневаюсь. Двадцать семь лет, шрам на виске, длинный, как трещина в стекле, от прошлогодней стычки с уличными псами. Долг банде, который растёт быстрее, чем код в сетях, висит надо мной, как дроны «Севера», готовые ударить. Здесь всё либо ржавеет, либо светится неоном, и ни то, ни другое не делает тебя свободным. Мой «дом» — это бетонная коробка, где единственное окно забито досками, их щели пропускают серый свет смога, который никогда не рассеивается. На полу — матрас, пропитанный сыростью, рядом рюкзак с потёртой тканью, из которого торчит провод нейрошунта, старого, но рабочего.

Ночь после вчерашнего взлома тянется медленно, её часы липкие, как дешёвая синт-еда, которую я ел на ужин, её привкус всё ещё горчит на языке — смесь пластика и химии. Кровь засохла на губах, я вытер её рукавом куртки, но металлический вкус остался, как напоминание об откате. Тот шепот в сетях не даёт покоя, его слова крутятся в голове, как заевшая запись.

— Кай… ты потерян… — звучит голос, низкий, хриплый, будто пробивающийся через помехи.

Старик, которого я видел в коде, — кто он? Его глаза горели, как неон, синие с золотыми искрами, татуировка-молния на шее сияла, как маяк, но его фигура дрожала, как голограмма, готовая исчезнуть. Глюк? Ловушка «Севера»? Или правда эти «цифровые духи», о которых шепчутся хакеры в трущобах? Я всегда считал это байками для тех, кто глушит мозги синтетическими воспоминаниями, покупая их за копейки на рынке. Но голос знал моё имя. И этот код в импланте — нечитаемый символ, похожий на руну, — он всё ещё там, как заноза, впивающаяся глубже с каждым часом.

Я поднимаю запястье, нажимаю на экран импланта, его стекло покрыто царапинами, но сенсор ещё работает. Диагностика запускается, экран вспыхивает синим, строки кода бегут, как река, их буквы и цифры дрожат, как живые. Руна появляется в центре, её линии острые, как лезвия, они переплетаются, образуя узор, который кажется древним, но живым, как будто он дышит. Я пытаюсь стереть её, мои пальцы касаются экрана, но останавливаются, будто что-то держит меня. Этот код тянет, как магнит, его свет гипнотизирует, заставляет смотреть, пока в глазах не начинает рябить. Может, я просто устал — три ночи без сна, только синт-еда и кофеин, который больше не помогает. Или схожу с ума. Оба варианта не новость в трущобах.

— Ты влип, Кай, — шепчу я сам себе, мой голос звучит глухо, тонет в сырости подвала. — Это просто глюк. Сотри его и живи дальше.

Но я не верю своим словам. Чип с данными лежит в кармане куртки, его холодный пластик ощущается через ткань — двести кредитов, моя надежда откупиться от банды. Сегодня отнесу его барыге, который работает на них. Если повезёт, меня не прирежут за просрочку. Если не повезёт, в каналах никто не копает могилы — просто сбрасывают вниз, и вода, полная химии, растворяет всё, даже кости. Я сплёвываю на пол, слюна падает в лужу, смешиваясь с ржавчиной, но это не помогает снять напряжение. Надо двигаться. Сидеть и думать о старике в сетях — прямой путь к откату, когда мозг начинает жариться в собственном соку, а сознание тонет в обрывках кода.

Я поднимаюсь с матраса, ботинки скрипят, их подошвы покрыты грязью, которая въелась, как татуировка. Надеваю рюкзак, его лямка цепляется за шрам на плече, боль отдаётся в руку, но я стискиваю зубы. Лестница из подвала скрипит, её ступени прогнили, одна трещит под весом, но я успеваю перепрыгнуть. Наверху — узкий коридор, стены покрыты трещинами, из которых торчат провода, их изоляция обуглена, как будто кто-то пытался подключиться и сгорел. Дверь на улицу ржавая, её петли визжат, когда я толкаю её плечом, холодный воздух бьёт в лицо, принося запах смога и горелого металла.

Трущобы оживают с рассветом, хотя солнца не видно — только серое марево, разрезанное голограммами, которые парят над улицами. Вывески мигают на русском и китайском, их неон режет глаза: «Новые импланты — будь быстрее!», «Синт-еда — вкус свободы!» Свобода, как же. В Москве она стоит дороже, чем я когда-нибудь увижу, дороже, чем жизнь в каналах. Над головой гудят дроны «Севера», их корпуса блестят, как чёрное стекло, красные сенсоры шарят по улицам, выхватывая тени. Я натягиваю капюшон куртки, его ткань пропитана запахом сырости, прячу лицо, стараясь не попасть в их лучи. После вчерашнего взлома мне не нужны их сенсоры, вычисляющие мой ID.

Рынок в двух кварталах — лабиринт из палаток, криков и вони. Улицы узкие, земля покрыта грязью, смешанной с масляными пятнами, которые блестят, как радуга. Толпа гудит, люди толкаются, их голоса сливаются в шум, как код в сетях. Торговцы орут, сбывая всё, что можно: нейрошунты с откатом, батареи, которые взрываются через неделю, ID-чипы, которые «Север» вычисляет за час. Воздух пропитан запахом жареной синт-еды, её химический привкус смешивается с вонью пота и ржавчины, которая сочится из стен.

— Эй, парень, шунт нужен? Чистый, без глюков! — кричит барыга, его голос хриплый, как у ворона, он стоит у палатки, его грудь покрыта треснутым экраном, который мигает рекламой: «Обнови себя!»

— Отвали, — бросаю я, не поворачивая головы, мои ботинки хлюпают по грязи, я протискиваюсь дальше.

Он смеётся, его смех похож на треск помех, но не лезет следом. Умный. Не все тут такие. Впереди — палатка Грита, моего барыги. Его стойка завалена хламом: провода, чипы, сломанные импланты, всё покрыто пылью, как будто никто не покупает. Грит — тощий мужик с имплантом вместо половины лица, его металлическая часть мигает красным, как сломанная вывеска, жужжит, как рой мух. Он работает на банду, что держит меня за горло, его единственный глаз, мутный, как грязная вода, смотрит с подозрением.

Я бросаю чип на прилавок, его пластик стучит о дерево, поднимая облако пыли. — Двести кредитов, Грит. Как договаривались.

Он щурит глаз, поднимает чип двумя пальцами, его ногти чёрные от грязи, подносит к сканеру, который жужжит, как дрон. Его имплант мигает, анализируя данные, свет отражается от его лица, делая его похожим на призрака.

— Чисто, — бурчит он, его голос низкий, как гул мотора, он кладёт чип в ящик под прилавком. — Но ты опоздал, Кай. Босс не любит ждать. Сказал, что ты или платишь, или твой шрам на виске станет не самым страшным.

— Передай боссу, что я живой, — огрызаюсь я, мой голос дрожит от злости, но я держу себя в руках. — Это уже плюс, учитывая, сколько я ему должен.

Грит хмыкает, его имплант жужжит громче, как будто смеётся за него. Мой имплант пищит, подтверждая перевод — двести кредитов, капля в море моего долга, но, может, меня не прикончат до следующей недели. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но Грит хватает меня за рукав, его пальцы холодные, как металл, впиваются в ткань.

— Слышал, вчера кто-то облажался в сетях, — шипит он, его глаз сверлит меня, как лазер, его имплант мигает быстрее, как будто чувствует мой страх. — Дроны весь район шерстили. Это не ты, Кай?

Я выдергиваю руку, сердце колотит, как молот, адреналин бьёт в кровь. Он знает? Или блефует? — Не трынди, Грит, — бросаю я, стараясь звучать уверенно, но голос выдаёт напряжение. — Я чист. Если бы это был я, мы бы сейчас не болтали.

Он ухмыляется, его губы растягиваются, обнажая жёлтые зубы, но молчит. Я ухожу, чувствуя его взгляд в спину, как раскалённый штырь. Трущобы не прощают ошибок, а я, похоже, уже ступил на тонкий лёд. Тот шепот в сетях… он был не случайным. Я проверяю имплант, пока иду, экран мигает, руна всё ещё там, её свет пульсирует, как насмешка. Стереть её? Или копнуть глубже? Первое — безопасно. Второе — как прыжок в каналы без парашюта.

Рынок в трущобах гудит, как рой разъярённых дронов, его шум — как бесконечный поток данных, который невозможно остановить. Узкие проходы между палатками забиты людьми, их тела трутся друг о друга, оставляя следы грязи на моей куртке, их голоса сливаются в какофонию, где невозможно разобрать слов. Палатки — это лоскутное одеяло из рваных тентов, натянутых на ржавые каркасы, их края треплет ветер, приносящий запах смога и жареного жира. Полотна покрыты пятнами сажи, местами обуглены, как будто кто-то пытался поджечь рынок и бросил это дело на полпути. Над палатками висят провода, их изоляция потрескалась, обнажая медь, которая искрит, как крошечные молнии, освещая грязь под ногами. Земля здесь — смесь липкой грязи и масляных пятен, которые переливаются ядовитыми цветами: зелёным, синим, пурпурным, как голограммы, которые парят над рынком, рекламируя синт-еду и дешёвые импланты.

Воздух тяжёлый, пропитанный запахами: едкий дым от жаровен, где шипит синт-еда, её химический привкус витает вокруг, смешиваясь с вонью пота, ржавчины и сточных вод, которые текут в канаве вдоль рынка, их поверхность покрыта пеной, белёсой, как больная кожа. Женщина с татуировкой «Духи» на шее стоит на ящике у края рынка, её татуировка светится неоном, синие линии пульсируют, как код, её глаза дикие, полные безумия, она орёт, её голос пронзительный, как сирена: «Конец света близко! Духи в сетях говорят правду! Они видят нас!» Её волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, она отбрасывает их назад, её пальцы дрожат, покрытые грязью, как будто она копалась в земле. Нищий сидит у стены неподалёку, его тело сгорблено, как старое дерево, имплант вместо правого глаза мигает красным, его линза треснула, из-под неё сочится масло, чёрное, как смола. Он бормочет, его голос дрожит, как сигнал с помехами: «Голоса… они в коде… они знают… они зовут…» Его руки, покрытые шрамами, тянутся к пустоте, как будто он видит то, чего нет.

Я ускоряю шаг, толпа давит, локти людей впиваются в рёбра, их куртки, такие же потрёпанные, как моя, цепляются за ткань, оставляя нитки. Запахи, шум, взгляды — всё это душит, как код, который я не могу взломать. Вчерашний взлом тянет за собой, как гиря, его отголоски жгут сознание, как ток, воспоминания о старике в сетях вспыхивают перед глазами, его горящие глаза, татуировка-молния на шее, его голос: «Кай… ты потерян…» Я стискиваю зубы, пытаясь вытряхнуть его из головы, но он цепляется, как вирус.

На полпути к тайнику — узкой щели в стене заброшенного дома, где я храню запасные чипы, — мой имплант жужжит, его вибрация отдаётся в запястье, как удар тока. Экран вспыхивает, синий свет режет глаза, буквы сообщения появляются, острые, как лезвия, выстраиваются в строки, которые я читаю с замиранием сердца: «Кай. Нужна твоя голова. Взлом. Большой куш. Ответь через час. Координаты ниже.» Холод пробирает до костей, как будто кто-то вылил на меня воду из каналов, я оглядываюсь, глаза шарят по толпе — грязные куртки, пустые взгляды, лица, покрытые сажей и шрамами, никто не смотрит на меня, но я чувствую, как волосы на затылке встают дыбом. Никто в трущобах не шлёт сообщения просто так. Я читаю текст дважды, кровь стынет, как лёд, пальцы дрожат, пока я прокручиваю координаты. Они указывают на бар в центре — «Красный узел», место, где я никогда не был. Центр — это другой мир: небоскрёбы, чистые улицы, люди с имплантами, которые не ломаются через месяц, их глаза пустые, но не от нищеты, а от синтетической жизни, которую они покупают за кредиты. Я не из их мира, моя куртка, шрам на виске, дешёвый имплант, мигающий от нехватки заряда, кричат, что мне там не место. Но отказываться нельзя — если это банда, они найдут меня, если «Север» — я уже мёртв.

— Кто ты, чёрт возьми? — шепчу я, мой голос тонет в шуме рынка, пальцы дрожат, стирая сообщение, но координаты вгрызаются в память, как код, который нельзя удалить. — И откуда ты знаешь моё имя?

Час. У меня есть час, чтобы решить, прыгнуть в пропасть или бежать. Но бежать некуда, трущобы — это клетка, а я — крыса, которая устала грызть прутья. Я иду дальше, толпа шумит, её гул теперь кажется угрозой, каждый взгляд, каждое слово — как нож, готовый ударить. Тайник — моя страховка, узкая щель в стене заброшенного дома, его окна забиты досками, их края покрыты ржавыми гвоздями, стены испещрены трещинами, из которых торчат куски арматуры, острые, как зубы. Над входом — старая вывеска, её буквы стёрлись, но я различаю: «Жилой блок 17», буквы нарисованы красным, теперь выцветшим до бледно-розового. Я отодвигаю доску, её дерево прогнило, крошится под пальцами, как пепел, запах плесени бьёт в нос, едкий, как химия в каналах, заставляя закашляться. Внутри — пластиковый ящик, покрытый пылью, его крышка треснула, но замок держится. Я открываю его, внутри — мой запас: три чипа с данными, их корпуса потёрты, но целы, пара батареек, их контакты покрыты зелёным налётом, старый нейрошунт, его провода пожелтели, но он всё ещё рабочий, его концы слегка искрят, когда я касаюсь их пальцами.

— Надо разобраться с этой руной, — бормочу я, подключая имплант к портативному сканеру, который достаю из ящика. Сканер — старый, его корпус покрыт царапинами, экран мигает, но включается, его свет зелёный, тусклый, как болотный огонь. Код крутится, строки бегут, как река, их буквы и цифры дрожат, но руна не сдаётся — её линии острые, как лезвия, переплетаются, образуя узор, который кажется древним, но живым, как будто он дышит. — Чёрт, да что ты такое? — шепчу я, стискивая зубы, пальцы сжимают сканер так, что пластик трещит.

Шум на рынке меняется, становится резче, как будто кто-то повернул громкость. Крики торговцев громче, толпа редеет, люди отходят в стороны, их шаги шаркают по грязи, оставляя следы. Я выглядываю из-за стены, сердце колотит, как молот, адреналин бьёт в кровь, как ток. Трое в куртках с неоновыми полосами, их свет мигает, как сигнал тревоги, идут ко мне, их движения уверенные, как у хищников, которые почуяли добычу. Банда. Не та, которой я должен, а хуже — уличные псы, что ищут лёгкую добычу. Их главарь — здоровяк с имплантом в щеке, его металл блестит, мигает красным, дешёвый боевой мод, от которого кости трещат, если он включит его на полную. Его лицо покрыто шрамами, один пересекает губы, делая его ухмылку похожей на оскал, его глаза пустые, как у пустышек, но в них голод, который я знаю слишком хорошо.

— Кай, — тянет он, его голос низкий, как гул мотора, он останавливается в пяти шагах, его псы замирают рядом, их ножи блестят в руках, лезвия покрыты ржавчиной, но острые, как бритвы. — Слыхали, ты вчера в сетях наследил. Делись добычей, или сдохнешь прямо тут.

— Ничего у меня нет, — отвечаю я, мой голос хрипит, я отступаю, спина упирается в стену, её бетон холодит через куртку, я оглядываюсь, но выхода нет, переулок узкий, забит мусором — ящики, рваные мешки, куски металла. — Вали отсюда, пока дроны не прилетели.

Он смеётся, его смех — как треск помех, его имплант мигает быстрее, как будто радуется. — Дроны? Они тебя не спасут, крыса. Отдай чипы, или вскроем тебя, как консерву, — говорит он, делая шаг вперёд, его ботинки хлюпают по грязи, оставляя следы, его псы наступают следом, их ножи поднимаются, готовые ударить.

Я сплёвываю на землю, слюна падает в лужу, смешиваясь с маслом, мои кулаки сжимаются, но драться — глупо. Их трое, а я один, мой имплант не для боя, его батарея на исходе, мигает красным, как предупреждение. Но бежать тоже не вариант — трущобы не любят трусов, и если я побегу, они найдут меня позже, и тогда пощады не будет. Рынок затихает, люди отходят, их взгляды пустые, никто не полезет за чужака, здесь каждый сам за себя. Руна в импланте мигает, её свет пульсирует, как насмешка, как будто старик из сетей смотрит на меня и смеётся.

— Последний шанс, Кай, — шипит здоровяк, его имплант вспыхивает ярче, красный свет заливает его лицо, делая его похожим на демона, он делает шаг, его кулак сжимается, готовый ударить.

— Я сказал, вали, — рычу я, ныряя за ближайшую палатку, её тент рвётся, когда я задеваю его плечом, запах синт-еды бьёт в нос, едкий, как яд, я уворачиваюсь от его кулака, он бьёт по ящику, дерево трещит, куски летят, как осколки.

Толпа гудит, кто-то орёт: «Дроны идут!» — но никто не вмешивается, их голоса тонут в шуме, как сигнал в помехах. Я бегу, петляя между ящиками, их края острые, цепляются за куртку, оставляя царапины, запах жареного жира мешает дышать, лёгкие горят, как после отката. Один из псов кидается наперерез, его нож блестит под неоном, синий свет вывески отражается в лезвии, как молния, он замахивается, но я пинаю ящик, он падает с глухим стуком, пёс спотыкается, его нож падает в грязь, он ругается, его голос хриплый, полный ярости.

— Стой, крыса! — рычит второй, догоняя, его шаги гремят, как молот, он ниже, но быстрее, его волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, он отбрасывает их, его глаза горят, как угли.

Я ныряю в переулок, его стены покрыты ржавчиной, граффити кричат: «Север лжёт», буквы кривые, нарисованные чёрным, местами облупились, обнажая металл, который блестит, как слеза. Я спотыкаюсь о провод, его изоляция треснула, он искрит, синие молнии бьют в воздух, я падаю, асфальт режет ладони, кожа горит, кровь течёт, тёплая, липкая, её запах смешивается с вонью переулка. Здоровяк нависает, его тень падает на меня, как смог, его кулак летит к моему лицу, я откатываюсь, но удар цепляет плечо, боль вспыхивает, как ток, отдаётся в руку, я стискиваю зубы, чтобы не закричать. Вскакиваю, хватаю кусок трубы из мусора, её металл холодный, покрыт ржавчиной, но тяжёлый, как надежда, которой у меня нет.

— Хочешь играть? — шиплю я, моя рука дрожит, но я держу трубу крепко, её край острый, как нож, я смотрю ему в глаза, стараясь не показывать страх. — Давай, попробуй.

Он смеётся, его имплант мигает, как сигнал тревоги, он бросается вперёд, но я бью трубой по его импланту, металл трещит, искры летят, синие и белые, как звёзды, он орёт, хватаясь за щеку, его пальцы покрыты кровью, тёмной, как масло, он падает на колени, его крик режет воздух, как сирена. Второй пёс бросается ко мне, его нож взлетает, но я толкаю ящик, он спотыкается, падает в грязь, его лицо покрывается масляными пятнами, он ругается, пытаясь встать. Толпа мешает им, рынок оживает, кто-то кричит: «Дроны! Дроны идут!» — и это мой шанс. Я бросаю трубу, она падает с глухим звоном, бегу, ныряя в другой переулок, его стены сжимают, как тиски, запах ржавчины и сточных вод душит, но я не останавливаюсь.

Я прижимаюсь к стене, задыхаясь, грудь горит, как после взлома, пот стекает по вискам, солёный, смешивается с кровью на ладонях. Дроны гудят вдали, их низкий гул отдаётся в воздухе, как барабан, их красные лучи скользят по переулкам, но пока не находят меня. Рынок шумит, как обычно, псы отстали, их шаги тонут в гомоне толпы. Я проверяю имплант, экран мигает, руна на месте, её свет ярче, как будто она оживает, сообщение о заказе стёрто, но координаты в голове, как заноза: «Красный узел», центр, час. Я сплёвываю кровь, её вкус металлический, вытираю ладони о куртку, ткань липкая, покрыта грязью. Этот заказ — либо выход, либо конец, но сидеть в трущобах, пока банда или «Север» меня не добьют, — не вариант.

— Ты влип, Кай, — шепчу я, мой голос дрожит, но в нём решимость, которой я не чувствовал раньше. — Но ты ещё жив. Пока.

Я иду к станции монорельса, её ржавый остов возвышается над рынком, как скелет, её рельсы покрыты коркой грязи, провода свисают, искря, как молнии. Трущобы остаются позади, их вонь въелась в кожу, как шрамы, которые не стереть. Я думаю о матери, её слова всплывают в памяти, как обрывки кода: «Ты найдёшь тепло в мире льда, Кай.» Она назвала меня Каем, веря, что я стану чем-то большим, чем крыса в клетке. Но герои здесь не выживают, мама. Герои умирают в каналах, их кости растворяются, как код, который «Север» стирает. Руна в импланте мигает, как напоминание, её свет пульсирует, как сердце, которое не сдаётся. Старик из сетей, голос, заказ — всё связано, и я чувствую это кожей. Москва — клетка, но, может, этот куш — мой шанс её сломать.

Глава 2: Тень в коде

Гудение дронов за стеной выдергивает меня из сна, их низкий гул проникает сквозь бетон, как жужжание насекомых, которые никогда не спят. Я открываю глаза, веки тяжёлые, как ржавый металл, в подвале темно, только слабый свет импланта в запястье освещает бетонный пол, покрытый пятнами сырости. Запах плесени въелся в стены, её едкий дух смешивается с запахом моего собственного пота, солёного и резкого — вчерашняя беготня на рынке и поездка в центр оставили след. Плечо ноет, боль острая, как будто кто-то вбил туда гвоздь, ржавый и горячий, каждый поворот руки отдаётся в мышцах, как ток. Ладони саднят, порезы от асфальта покрылись коркой, но кожа вокруг них воспалена, красная, как неон, который режет глаза снаружи. Я касаюсь шрама на виске, его неровная линия под пальцами — как карта моего выживания, старый, как долги, он напоминает, что я ещё здесь, в Москве 2077, где каждый день — это игра в кости с судьбой.

Имплант в запястье мигает зелёным, его свет дрожит, как пульс, но руна, застрявшая в нём с того взлома, горит ярче, чем вчера. Её линии, острые и переплетённые, светятся синим, как неон в центре, но в их узоре есть что-то древнее, как будто они вырезаны не кодом, а чем-то большим. Она будто шепчет, её свет пульсирует, и я слышу голос старика из сетей, его слова, как эхо, которое не уходит: «Кай… ты потерян…» Я сплёвываю на пол, слюна падает в лужу, её поверхность покрыта ржавой плёнкой, которая дрожит от капли, но голос не исчезает, он вгрызается в сознание, как вирус.

— Хватит, — рычу я, мой голос хрипит, горло саднит от вчерашнего крика на рынке, я встаю с матраса, его ткань пропитана сыростью, скрипит под весом, как старые кости. — Голоса, руны, старики — всё это чушь, пока я не разберусь с заказом.

«Взлом против Севера», — сказал тот тип в баре, его голос, искажённый фильтром, звучит в голове, как заевшая запись. Архив, который «всё изменит». Долг погашен, билет из трущоб. Сказки? Может. Но я слишком глубоко в дерьме, чтобы отказываться. Мой имплант жужжит, вибрация отдаётся в запястье, как удар, экран вспыхивает, новые координаты пришли, как и обещали. Заброшенный склад на краю трущоб. Сегодня. Через три часа. Я стискиваю зубы, челюсть ноет, как плечо, время выбирать — прыгнуть в пропасть или сгнить здесь, в подвале, где стены сжимаются, как код «Севера».

— Три часа, — шепчу я, пальцы сжимают запястье, как будто я могу выдавить руну, но её свет только ярче, как насмешка. — Прыгнуть или сгнить, Кай. Выбирай быстро.

Снаружи смог гуще, чем вчера, его серый занавес висит над трущобами, как саван, через который едва пробивается свет. Я толкаю дверь подвала, её ржавые петли визжат, как раненый зверь, холодный воздух бьёт в лицо, принося запах кислотного дождя, который скоро начнётся, и горелого пластика, который витает над рынком. Неон вывесок режет глаза, их свет мигает, синий и пурпурный, буквы на русском и китайском мелькают, как код: «Импланты — стань лучше!», «Синт-еда — вкус жизни!» Жизнь, как же. В трущобах она пахнет ржавчиной и страхом, её вкус — как химия в каналах, которая разъедает всё, что в неё падает. Я натягиваю капюшон, его ткань липкая от пота, проверяю карманы куртки: запасной чип, его пластик холодный, батарея, её контакты покрыты зелёным налётом, нож, его лезвие покрыто царапинами, но острое, как надежда, которой у меня нет. Он не спасёт, но даёт иллюзию контроля, как будто я могу что-то изменить.

Дроны гудят над головой, их корпуса блестят, как чёрное стекло, красные лучи сенсоров шарят по переулкам, выхватывая тени из смога. После вчерашней стычки на рынке я на нервах — те псы могли донести, их пустые глаза, полные ярости, всплывают в памяти, их ножи, блестящие под неоном, могли рассказать «Северу» больше, чем нужно. «Север» не спит, его сенсоры в каждом углу, его код в каждом импланте, даже в моём, мигающем от нехватки заряда. Но выбора нет, я иду к рынку, чтобы запастись перед встречей, шаги отдаются в грязи, её поверхность покрыта масляными пятнами, которые блестят, как ядовитые звёзды.

Рынок гудит, как улей, его шум — как бесконечный поток данных, голоса торговцев режут воздух, как лезвия. Палатки стоят вплотную, их тенты рваные, покрыты пятнами сажи, провода свисают с крыш, искря, как молнии, освещая грязь под ногами. Торговцы орут, их голоса хриплые, как у ворон, сбывая хлам: нейрошунты с откатом, их корпуса покрыты царапинами, поддельные ID-чипы, которые «Север» вычисляет за час, батареи, которые взрываются через день, их контакты зеленеют от окиси. Толпа давит, локти людей впиваются в рёбра, их куртки, такие же потрёпанные, как моя, цепляются за ткань, оставляя нитки, запах жареной синт-еды бьёт в нос, её химический привкус мешает дышать, лёгкие горят, как после взлома.

Я пробираюсь к палатке Теха, старика, который чинит импланты и не задаёт вопросов. Его стойка — хаос из проводов, чипов и сломанных экранов, всё покрыто пылью, как будто никто не покупает. Тех сидит за прилавком, его лицо — мешанина шрамов и проводов, его левый глаз заменён имплантом, который мигает тусклым зелёным светом, правый — мутный, как вода в каналах, его руки покрыты татуировками, линии которых давно выцвели, но всё ещё видны: «Сопротивление 2052». Он стар, но руки работают, как код, точные, быстрые, как будто он взламывает не импланты, а саму систему.

— Кай, — хрипит он, его голос низкий, как гул мотора, он щурит мутный глаз, его имплант мигает, как будто считывает меня. — Опять влип? Ты выглядишь, как крыса, которую дроны загнали в угол.

— Нужен сканер, — говорю я, мой голос дрожит, но я держу себя в руках, ставлю локти на прилавок, его дерево липкое от грязи. — Чистый. И патч для шунта. Срочно, Тех.

Он кивает, его пальцы, покрытые мозолями, роются в ящике под прилавком, металл звенит, как колокольчики, он достаёт сканер, его корпус потёртый, но экран целый, и патч, его провода аккуратно свёрнуты, как змея. — Пятьдесят кредитов, — бурчит он, его голос скрипит, как ржавые петли, он кладёт сканер на прилавок, его свет отражается от его импланта, делая его лицо похожим на призрака. — И не спрашиваю, зачем. Но ты бледный, парень. Опять не спал?

— Спал, — лгу я, бросая кредиты на прилавок, их пластик стучит о дерево, поднимая облако пыли, я забираю сканер и патч, их вес в руках успокаивает, как нож, который не спасёт. — Просто… день тяжёлый. Не трынди, Тех, мне некогда.

Тех смотрит мне в глаза, его взгляд тяжёлый, как бетон, он видит больше, чем надо, его имплант жужжит, как будто считывает мои мысли. — Слышал, в сетях неспокойно, — шепчет он, его голос становится тише, как будто он боится, что дроны услышат, он наклоняется ближе, запах масла и металла от его рук бьёт в нос. — Голоса. Хакеры пропадают. Будь осторожен, парень. Ты мне ещё должен за прошлый ремонт.

Я хмыкаю, но внутри всё сжимается, как будто кто-то сдавил рёбра. Голоса? Опять? Все в трущобах болтают про «духов», но Тех не из тех, кто верит в байки, он видел слишком много, чтобы верить в сказки. — Я всегда осторожен, — отвечаю я, мой голос звучит увереннее, чем я чувствую, я киваю и отхожу, но чувствую его взгляд в спину, как луч дрона. Руна в импланте мигает, её свет пульсирует, как будто подслушивает наш разговор, как будто знает больше, чем я.

Я возвращаюсь в подвал, его сырость обволакивает, как смог, дверь скрипит, когда я её закрываю, запах плесени бьёт в нос, едкий, как химия. Я сажусь на матрас, его ткань липкая, скрипит под весом, достаю сканер, его корпус холодный, покрыт царапинами, но экран включается, его свет зелёный, тусклый, как болотный огонь. Подключаю его к импланту, провода цепляются за кожу, их концы слегка искрят, когда я вставляю их в разъём. Анализ запускается, строки кода бегут, как река, их буквы и цифры дрожат, но руна — как стена, её линии острые, переплетённые, светятся синим, как неон, но не поддаются, нечитаемые, древние, будто не из нашего времени. Я стискиваю кулаки, ногти впиваются в ладони, боль от порезов вспыхивает, как ток.

— Что ты такое? — шепчу я, мой голос дрожит, я наклоняюсь ближе к экрану, его свет режет глаза, руна будто смотрит на меня, её узоры движутся, как живые, как код, который я не могу взломать. — Ты не баг. Ты что-то большее.

Я отключаю сканер, его гудение стихает, как умирающий дрон, ставлю патч на шунт, его провода мягкие, но холодные, я подключаю их к импланту, патч мигает, зелёный свет подтверждает установку — теперь откат не выжжет мозг, по крайней мере, не сразу. Надеюсь. До встречи час, я собираю рюкзак: чипы, их корпуса потёрты, батареи, их контакты покрыты налётом, сканер, нож, его рукоять холодит ладонь. Проверяю имплант — руна всё ещё там, мигает, как маяк, её свет ярче, чем утром, как будто она знает, куда я иду.

— Ты ведёшь меня, да? — бормочу я, глядя на руну, её узоры дрожат, как будто отвечают, но я не хочу слушать. — Или ты просто ждёшь, когда я сгорю?

Я вспоминаю бар, ту фигуру в плаще, её слова: «Они выбрали тебя.» Кто они? «Север»? Духи? Или просто псих, который хочет моей смерти? Я сплёвываю на пол, слюна падает в лужу, её поверхность дрожит, как код, который я не могу взломать. Думать некогда, надо идти, время сжимает, как тиски

Глава 3: Глубина кода

Утро в трущобах — это не свет, а серое марево, пропитанное смогом. Подвал воняет плесенью, стены покрыты граффити: «Север лжёт», «Духи видят». Согласен с первым, но второе — чушь. Или уже нет? Имплант в запястье мигает зеленым, но руна, застрявшая с того взлома, горит ярче, чем вчера. Она будто шепчет, как старик в сетях. «Ты потерян…» Заткнись. Не потерян. Пока.

Сканер на столе гудит, экран показывает карту сетей. Это не те сети, где обычно копаются хакеры вроде меня — мелкие, грязные, полные дыр. Это глубина, тёмный океан, где «Север» прячет свои секреты. Секция ноль. Ядро системы, что видит каждый шаг, каждый байт. Долг банде, трущобы, голоса — всё толкает туда, но внутри холодно. Самоубийство? Может. Но сидеть и ждать, пока псы или дроны доберутся, — не вариант.

Рюкзак собран: чипы, батареи, сканер, нож. Нож — ржавый, с рукояткой, обмотанной изолентой. Не спасёт, но даёт иллюзию контроля. Патч на шунт поставлен, откат не выжжет мозг. Надеюсь. Файл с ключом, что дала фигура на складе, лежит в импланте, как бомба. Карта сетей, путь к секции ноль. Надо проверить ключ, прежде чем лезть в глубину. Если это ловушка, лучше узнать сейчас.

Подключаю имплант к сканеру, запускаю тест. Код разворачивается, строки бегут, как неон по трубам. Ключ чистый — зашифрованный, но без следов «Севера». Пока. Руна мигает ярче, будто подглядывает. Странно. Она не часть ключа, но реагирует, как живая. Отключаю сканер, вытираю пот со лба. Сердце колотит, хотя ещё не начал. Пора.

Сажусь на матрас, подключаю нейрошунт. Провода холодные, впиваются в виски, как когти. Закрываю глаза, запускаю погружение. Сознание проваливается, тело исчезает. Сети раскрываются — бесконечное море кода, синие и чёрные потоки, где данные текут, как реки. Здесь красиво, но опасно. Брандмауэры «Севера» — стены света, острые, как лезвия. Один неверный шаг, и всё — пепел.

Карта из файла ведёт через тёмные туннели. Двигаюсь медленно, обходя ловушки. Код шепчет, как ветер, но голоса нет. Пока. Впереди — разрыв, чёрная дыра в потоке. Секция ноль? Нет, слишком рано. Это шлюз, первый барьер. Ключ вспыхивает в сознании, открывает путь. Прохожу, но имплант жжёт сильнее. Руна пульсирует, как сердце, посылая сигналы, которых не понимаю.

За шлюзом — архив, но не тот. Данные старые, рваные, как граффити на стенах. Фрагменты мелькают: «Проект Север… запуск… 2052… контроль…". Глаза старика вспыхивают в коде, как глюк. Пиксели складываются в его лицо — борода, морщины, глаза, горящие, как огонь. Имплант горит, сознание дрожит. Это не глюк. Это реально.

— Кай… — шепчет он, голос — как треск в эфире.

Старик. Здесь. В глубине сетей, где не должно быть ничего, кроме кода.

— Кто ты? — голос хрипит, хотя тела нет.

— Тот, кто был, — отвечает он. — Тот, кто будет. Ищи начало. Секция ноль…

Код вокруг сжимается, брандмауэр оживает. «Север» заметил. Чёрт. Старик исчезает, но руна в импланте пылает, как факел. Брандмауэр — стена света — режет поток, как нож. Уворачиваюсь, ныряю в туннель, но он знает. Дроны в коде — красные точки, как глаза хищников, — идут по следу. Сердце колотит, хоть его нет. Надо рвать связь, но секция ноль так близко.

Туннель сужается, потоки кода становятся гуще, как смола. Впереди — ещё шлюз, глубже. Ключ открывает, но брандмауэр догоняет, его свет режет сознание, как лазер. Прохожу, падаю в новый поток. Здесь тишина, но она лжёт. Данные вокруг — не просто код. Это память. Чья? «Севера»? Или… духов? Фрагмент вспыхивает: «Проект Север… ядро… контроль… эксперимент…". Слова обрываются, но холод пробирает. Это начало. То, что искал.

Руна в импланте взрывается светом, посылая импульс, который эхом отдаётся в сознании. Код сжимается, как тиски. Ловушка. «Север» знал. Поток краснеет, дроны в коде — везде, их красные точки множатся, как рой. Ныряю в боковой туннель, но они быстрее. Имплант жжёт, шунт трещит, откат близко. Пытаюсь скачать фрагмент, но брандмауэр бьёт, как молния. Боль — чистая, цифровая, но реальная — пронзает сознание. Рву связь, вышвыривая себя назад.

Глаза открываются, подвал кружится. Дышу тяжело, грудь горит, как после бега. Кровь течёт из носа, капает на пол, смешиваясь с грязью. Имплант дымится, руна мигает, но жив. Пока. Данные в голове — фрагмент о «Проекте Север». Начало. Эксперимент. Но ловушка… «Север» видел. Снаружи гудят дроны, ближе, чем обычно. Их сенсоры шарят по переулкам, красные лучи режут смог. Они идут.

Сажусь, вытирая кровь рукавом. Старик был прав. Секция ноль — это начало. Но начало чего? И почему руна так реагирует? Думается о матери. Она верила в тепло, в меня. Назвала Каем, как героя из сказки про снег. Но снег в Москве давно стал пеплом, а герои здесь не выживают. Встаю, собираю рюкзак. Трущобы — не убежище, но другого нет. Надо двигаться, пока дроны не нашли.

Выхожу из подвала, натянув капюшон. Неон режет глаза, вывески мигают: «Синт-еда — вкус свободы!» Свобода, ага. В трущобах она пахнет кровью и ржавчиной. Переулки пусты, только шорох крыс да гудение дронов. Один пролетает над головой, его луч скользит в метре от меня. Замер. Луч уходит, но сердце колотит. Они знают. Не меня, но знают, что кто-то копался в сетях.

Двигаюсь к старому мосту над каналом — месту, где можно отдышаться. Балки ржавые, покрыты граффити: «Духи знают». Смешно. Если знают, пусть помогут. Сажусь, глядя на чёрную воду. Вонь кислоты и гнили бьёт в нос, но здесь тихо. Дроны сюда редко залетают — слишком много помех от старых проводов. Проверяю имплант. Руна мигает, как насмешка. Фрагмент данных в памяти — «Проект Север… эксперимент…". Что это? И почему старик так хочет, чтобы нашёл?

Вспоминается Тех, его слова на рынке. «Слышал, в сетях неспокойно. Голоса.» Тогда посмеялся. Теперь не до смеха. В трущобах болтают про «духов» в коде, про хакеров, что пропали, тронув не тот архив. Может, старик — один из них? Или хуже — часть «Севера»? Имплант жжёт, руна пульсирует, как будто отвечает. Отключаю экран, прячу руку в карман. Думать некогда. Дроны найдут, если останусь.

Встаю, иду к заброшенному дому в конце переулка. Там щель в стене, тайник, где можно переждать. Проверяю улицу — пусто. Дроны гудят дальше, но их лучи ближе. Пробираюсь внутрь, отодвигаю доску. Тайник на месте: запасной чип, батарея, немного синт-еды. Сажусь в темноте, прижимаясь к стене. Москва гудит за стеной, как зверь, ищущий добычу. Но добыча пока жива. И знает больше, чем вчера. «Проект Север». Эксперимент. Секция ноль. Это начало. Но начало — чего?

Склад — ржавый остов на краю трущоб, его силуэт торчит над переулками, как скелет, который давно забыл, что значит жить. Стены из гофрированного металла покрыты ржавчиной, её пятна, как кровь, стекают вниз, оставляя следы, которые блестят в тусклом свете неона, пробивающемся сквозь смог. Граффити на стенах кричат, их буквы вырезаны ножом или нарисованы краской, облупившейся от времени: «Код нас убьёт», «Духи видят», «Север — это смерть». Надпись «Сопротивление 2056» выжжена, как будто кто-то использовал горелку, её края чёрные, как уголь. Забор вокруг склада наполовину рухнул, его прутья торчат, как сломанные зубы, между ними — дыра, достаточно большая, чтобы пролезть. Я пробираюсь внутрь, сердце колотит, как барабан, его стук отдаётся в ушах, ботинки скользят по грязи, смешанной с осколками стекла, которые хрустят, как кости.

Внутри темно, свет едва пробивается через щели в крыше, его лучи тонкие, как нити, освещают пыль, которая висит в воздухе, как призраки. Запах масла и гнили бьёт в нос, едкий, как химия в каналах, пол усыпан битым стеклом, его осколки блестят, как звёзды, которые давно погасли, их края острые, цепляются за подошвы, оставляя царапины. В углу — груда ящиков, их дерево прогнило, покрыто плесенью, из-под одного торчит ржавая цепь, её звенья покрыты грязью, как будто кто-то пытался выбраться и не смог. Тишина давит, только далёкое гудение города доносится снаружи, как шёпот, который не уходит. Но я не один — чувствую это кожей, волосы на затылке встают дыбом, как будто кто-то смотрит из тени.

— Кай, — голос раздаётся из темноты, низкий, искажённый фильтром, как в баре, он режет тишину, как нож, его эхо отдаётся от стен, заставляя вздрогнуть.

Я оборачиваюсь, рука сжимает рукоять ножа в кармане, пальцы холодеют, но я держу себя в руках. Фигура в плаще стоит у стены, её силуэт едва виден в тусклом свете, имплант в руке горит синим, его свет отражается от ржавого металла, создавая тени, которые танцуют, как призраки. Лицо скрыто капюшоном, но теперь я вижу детали: тонкие пальцы, движения плавные, как у дрона, её плащ, чёрный, с потёртой каймой, слегка колышется, как будто живой. Женщина? Не уверен, голос слишком искажён, чтобы понять, но это не важно.

— Я здесь, — говорю я, мой голос хрипит от пыли, которая забивает горло, я делаю шаг вперёд, осколки стекла хрустят под ботинками, звук режет тишину, как крик. — Давай детали. И без игр, я не в настроении.

Она кивает, её движения медленные, но точные, как код, она делает шаг ближе, её имплант мигает, синий свет заливает её руку, освещая тонкие шрамы на пальцах, едва заметные, но глубокие, как память. — Архив «Севера», — шепчет она, её голос холодный, как металл, но в нём сталь, которая не гнётся. — Секция ноль. Данные о начале.

Я хмыкаю, мой смех звучит глухо, тонет в сырости склада, но внутри всё сжимается, как будто кто-то сдавил рёбра. Начало? «Север» правит Москвой с 2065 года, с тех пор, как я родился, его код в каждом импланте, его сенсоры в каждом углу, его дроны в каждом переулке. Какое «начало»? Но её голос не врёт, в нём нет дрожи, только уверенность, как в коде, который не ломается.

— И что там? — спрашиваю я, мой голос дрожит, но я держу лицо, пальцы сжимают нож в кармане, его рукоять холодит ладонь, как надежда, которой у меня нет. — Секреты? Золото? Или просто способ сдохнуть быстрее, чем я планировал?

Она молчит, её имплант мигает, синий свет пульсирует, как сердце, которое не сдаётся, потом она тянет руку, её пальцы дрожат, но движение точное, как у дрона. Мой имплант жужжит в ответ, вибрация отдаётся в запястье, как удар, экран вспыхивает, передача данных начинается, я вижу файл — крошечный, зашифрованный, но он жжёт, как уголь, его строки мелькают, как молнии, их свет режет глаза.

— Это ключ, — говорит она, её голос становится тише, как будто она боится, что склад услышит, её рука опускается, синий свет гаснет, оставляя нас в полумраке. — Для входа. Найди секцию ноль. Достань данные.

Я стискиваю зубы, челюсть ноет, как плечо, боль отдаётся в голове, как откат. Ключ? В сетях? Это ловушка, я чувствую это кожей, но руна в моём импланте мигает ярче, её свет пульсирует, как будто соглашается, как будто знает больше, чем я. — Долг погашен? — спрашиваю я, мой голос звучит резче, чем я хотел, я делаю шаг вперёд, осколки стекла хрустят, как кости.

— Как обещали, — отвечает она, её голос холодный, как лёд, она отступает, её плащ колышется, как тень, которая хочет исчезнуть. — После взлома. Ты сделаешь это, Кай. Ты уже в деле.

— После, — я сплёвываю в сторону, слюна падает на пол, смешиваясь с пылью, её вкус горький, как синт-еда. — Конечно. Никто не платит вперёд. Но если это игра, я найду тебя. И тебе не понравится, что будет дальше.

Она хмыкает, первый намёк на эмоцию, её звук глухой, как эхо в пустоте, она поворачивается, её плащ скользит по полу, поднимая пыль, которая висит в воздухе, как смог. — Найди сначала данные, Кай, — говорит она, её голос становится тише, как будто растворяется в темноте. — И не доверяй голосам.

Я замираю, холод пробирает до костей, как будто кто-то вылил на меня воду из каналов. Голосам? Она знает про старика? Я открываю рот, чтобы спросить, но она уходит, её тень тает в темноте, её шаги не слышны, как будто она никогда не была здесь. Я стою, сжимая рюкзак, его лямка впивается в плечо, боль вспыхивает, как ток. Файл в импланте — как бомба, его строки жгут сознание, как кислота. Секция ноль. Данные о начале. Я не знаю, что это, но чувствую — это больше, чем кредиты, больше, чем долг.

Снаружи гудит дрон, его низкий гул режет тишину, как нож, красный луч сенсора прорезает темноту склада, его свет скользит по полу, выхватывая осколки стекла, которые блестят, как звёзды. Я ныряю за ящик, его дерево прогнило, пахнет гнилью, сердце колотит, как барабан, я прижимаюсь к полу, пыль забивает нос, её вкус горький, как страх. Луч проходит мимо, дрон улетает, его гул стихает, как умирающий зверь, я выдыхаю, грудь горит, как после взлома, выбираюсь из склада, осколки стекла цепляются за ботинки, оставляя царапины.

Трущобы встречают вонью и неоном, их запах — смесь ржавчины, сточных вод и горелого пластика, их свет режет глаза, синий и пурпурный, вывески мигают, как код, который не остановить. Я иду к подвалу, шаги гулкие, грязь хлюпает под ногами, её поверхность покрыта масляными пятнами, которые блестят, как ядовитые лужи. Проверяю имплант, экран мигает, файл на месте, руна горит ярче, её свет пульсирует, как маяк, который ведёт меня в пропасть. Я думаю о матери, её слова всплывают в памяти, как обрывки кода: «Ты найдёшь тепло, Кай.» Она верила в меня, назвала Каем, как героя из сказки про снег, но снег в Москве давно стал пеплом, а тепло — это мираж, который растворяется в смоге.

— Прости, мама, — шепчу я, мой голос тонет в шуме города, я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони, боль от порезов вспыхивает, как ток. — Но тут только лезвия. И я иду прямо на них.

Я сижу в подвале, сканер гудит, как уставший дрон, его корпус покрыт царапинами, экран мигает, показывая карту из файла, что дала фигура на складе. Это сети, но не те, где я обычно копаюсь, воруя крохи данных для барыг. Это глубже — тёмный океан кода, где брандмауэры «Севера» ждут, как акулы, их алгоритмы острые, как зубы, готовые разорвать любой байт, который тронет их. Секция ноль — ядро системы, которая видит каждый мой шаг, каждый бит, что я трогаю. Я хмыкаю, мой смех звучит глухо, но внутри всё сжимается, как будто кто-то сдавил рёбра. Самоубийство? Может. Но долг банде, трущобы, псы на рынке — это тоже смерть, только медленная, как ржавчина, что жрёт стены моего подвала.

Я вспоминаю старика из сетей, его глаза, горящие, как неон в центре, синие с золотыми искрами, его татуировка-молния на шее, его голос: «Ты потерян…» — Нет, старик, — шепчу я, мой голос дрожит, но в нём решимость, которой я не чувствовал раньше. — Я ещё здесь. И я найду твою правду. Или сгорю, пытаясь.

Я отключаю сканер, его гудение стихает, прячу его в рюкзак, его лямка цепляется за шрам на плече, боль отдаётся в руку, как ток. Руна в импланте мигает ярче, чем раньше, её свет пульсирует, как сердце, которое не сдаётся, она тянет, как магнит, как голос, который я не хочу слышать, но не могу игнорировать. Я стискиваю запястье, пальцы сжимают кожу, как будто я могу её выдавить, но она остаётся, её свет режет глаза, как неон, который горит за стеной.

Глава 4: Лезвие правды

Я сижу в тайнике, прижавшись спиной к холодной стене заброшенного дома, её бетон, покрытый трещинами, как старческая кожа, холодит через куртку, пропитанную потом и кровью. Щель в стене, узкая, как лезвие, завалена мусором — рваные мешки, гниющие доски, куски пластика, покрытые серым налётом, — это единственное, что отделяет меня от дронов, которые гудят снаружи, их низкий гул проникает сквозь стены, как шёпот смерти. Красные лучи сенсоров шарят по переулкам, их свет режет смог, как раскалённые ножи, выхватывая из темноты куски ржавого металла и граффити, которые кричат: «Север — это конец». Трущобы никогда не были убежищем, но сейчас это всё, что у меня есть, мой единственный щит против системы, которая видит каждый байт, каждый шаг, каждый вздох.

Вонь в тайнике тяжёлая, как смог, — гниющие доски пахнут сыростью и плесенью, их запах смешивается с едким привкусом синт-еды, остатки которой валяются в углу, её упаковка, покрытая грязью, блестит, как ядовитая лужа. Я дышу через рукав, но это не помогает, запах проникает в лёгкие, как код, который нельзя стереть. Имплант в запястье мигает зелёным, его свет тусклый, как надежда, которой у меня нет, но руна, застрявшая в нём с того взлома, горит ярче, чем после секции ноль, её синие линии пульсируют, как вены, как будто насмехаются надо мной. Фрагмент данных, который я вытащил из архива «Севера», крутится в голове, как заевшая запись, его слова острые, как осколки стекла: «Проект Север… эксперимент… контроль… 2052…» Что это значит? И почему «Север» так хочет меня найти? Я чувствую его взгляд, невидимый, но тяжёлый, как бетон, который сжимает меня со всех сторон.

Кровь из носа всё ещё пачкает куртку, её тёмные пятна блестят в свете импланта, как чернила, которые не высыхают. Откат после взлома был жёстким, шунт трещит, его провода впиваются в виски, их концы горячие, как угли, но он держит, пока. Рюкзак открыт, его содержимое разложено на полу: запасной чип, его корпус покрыт царапинами, батарея, её контакты зеленеют от окиси, кусок синт-еды, завёрнутый в пластик, его поверхность липкая, как пот. Еда на вкус как пластик, её химический привкус горчит на языке, но голод не выбирает, я жую медленно, каждый кусок царапает горло, как код, который не хочет загружаться. Прислушиваюсь, уши ловят каждый звук: гудение дронов то ближе, то дальше, их низкий гул отдаётся в стенах, как барабан, который отсчитывает время до моей смерти. Они ищут, знают, что кто-то копался в сетях, знают, что я видел секцию ноль, но пока не нашли. Сердце колотит, его стук отдаётся в груди, как молот, руки дрожат, пальцы холодеют — не от страха, а от напряжения. Или всё-таки от страха? Я не знаю, где проходит грань.

— Ищи начало… — шепчет голос старика в голове, его слова, как треск в эфире, вгрызаются в сознание, как вирус, который я не могу удалить. Начало чего? И почему я? Почему «Север» выбрал меня, или это руна выбрала меня, или старик, или духи, о которых шепчутся на рынке?

Воспоминания лезут в голову, как код, который не стереть, их строки острые, как лезвия, режут глубже, чем я хочу. Мне 16, мы с Дэном сидим в подвале, таком же вонючем, как этот, его стены покрыты плесенью, потолок капает, лужи на полу блестят, как ядовитые зеркала. Дэн сидит напротив, его волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, он отбрасывает их назад, его имплант мигает, как сломанная вывеска, зелёный свет дрожит, как его смех. «Мы их порвём, Кай! Найдём правду!» — орёт он, его голос звенит, как колокол, глаза горят, как у мальчишки, который верит в сказки, его пальцы стучат по сканеру, код бежит по экрану, как река. Мы были глупыми, думали, что «Север» — это просто система, которую можно взломать, как ID-чип. Первый шлюз, первая ловушка — «Север» поймал нас, как крыс, его брандмауэр сжёг наши соединения, как огонь, Дэн не успел рвать связь, его имплант заискрил, его крик, полный боли, до сих пор звучит в ушах, как эхо. Его нашли в канале через два дня, с выжженным имплантом, глаза пустые, как у мёртвой рыбы, кожа серая, как смог. Сбежал только я, его кровь осталась на моих руках, не буквально, но в памяти, как пятно, которое не отмыть. С тех пор я доверяю только себе, но что, если старик прав? Что, если я потерян, как Дэн, как все, кто трогал «Север»?

— Хватит, — шепчу я, стискивая зубы, челюсть ноет, как плечо, я прогоняю мысли, но они цепляются, как вирус. Не время для слабости, не время для прошлого, но Дэн не уходит, его смех, его крик, его пустые глаза — всё это часть меня, как руна, как «Север».

Надо расшифровать фрагмент, понять, что я вытащил из секции ноль, понять, почему «Север» так хочет меня стереть. Я подключаю имплант к сканеру, его провода холодные, но концы искрят, когда я вставляю их в разъём, экран вспыхивает, зелёный свет режет глаза, строки кода бегут, как река, их буквы и цифры дрожат, как живые. Данные рваные, но читаются, их слова острые, как осколки: «Проект Север… эксперимент… контроль… 2052…» Контроль? Над кем? Над нами? Холод пробирает, как будто кто-то вылил на меня воду из каналов, хотя в тайнике жарко от вони, пот стекает по вискам, солёный, смешивается с кровью на губах. «Север» следит за каждым шагом, его сенсоры в каждом углу, его код в каждом импланте, но эксперимент… это что-то большее, что-то, что началось до меня, до Дэна, до всех нас.

Я думаю о матери, её лицо всплывает в памяти, как голограмма, которая вот-вот погаснет. Она умерла, кашляя от смога, её лёгкие горели, как код под откатом, но до последнего она верила в тепло, её руки, худые, как ветки, сжимали мою, её голос, слабый, как шёпот, звучит в голове: «Ты найдёшь его, Кай. Ты найдёшь тепло.» Тепло? Здесь? В Москве, где всё либо ржавеет, либо горит неоном, где каналы пахнут кислотой, а люди — страхом? Если «Север» — эксперимент, то кто я в этой игре? Пешка, которую он двигает? Или баг, который он не может стереть? Я смотрю на руну, её свет пульсирует, как сердце, которое не сдаётся, но я не знаю, чьё это сердце — моё или «Севера».

Руна вспыхивает ярче, её синий свет заливает тайник, экран сканера глючит, строки кода сжимаются, как будто кто-то сдавил их, сознание соскальзывает, как по льду, я не подключаюсь, но вижу. Сети. Синие потоки, холодные, как лёд, текут вокруг, их поверхность дрожит, как вода, но в них эхо, которого нет в реальном мире, низкий гул, как крик, который не слышен. Старик стоит в центре, его фигура соткана из пикселей, борода, длинная, как провода, глаза, горящие, как огонь, синие с золотыми искрами, его татуировка-молния на шее светится, как маяк.

— Кай… — шепчет он, его голос — как треск в эфире, его слова бьют, как ток, отдаются в голове, как молот. — Код — это цепь. Но цепь можно сломать. Ищи начало.

Я пытаюсь ответить, открыть рот, но слова застревают, как код в брандмауэре, сознание вышвыривает меня назад, тайник кружится, вонь мусора и гниющих досок бьёт в нос, едкая, как кислота, кровь снова течёт из носа, её вкус металлический, как провода, которые я жую вместо еды. Глюк? Нет, это не глюк, это руна, она живая, она знает больше, чем я, её свет пульсирует, как насмешка, как вызов. Дрожь в руках не унять, пальцы холодеют, как будто я держу лёд, а не сканер. Что, если руна — не баг? Что, если она — память? Или… бог? Я хмыкаю, мой смех звучит глухо, тонет в вони тайника, в трущобах богов нет, но старик… он не просто код, он что-то большее.

— Духи в коде… они видят… — шепчу я, вспоминая слухи, которые слышал на рынке, слова нищих, их голоса, полные страха, их глаза, пустые, как каналы. Может, это правда? Может, «Север» не просто следит, а играет с нами, как с марионетками, а духи — это те, кто сопротивлялся, кто сломал его код?

Я вспоминаю ещё одно воспоминание, его строки всплывают, как код, который я не могу остановить. Мне 18, я сижу в переулке, прячусь от дронов, их лучи скользят в метре от меня, я только что продал первый украденный чип, его кредиты в кармане, но я не рад, я напуган, потому что видел её — девушку с красной прядью, её звали Лин, она была хакером, как я, но лучше, её имплант мигал, как звезда, её глаза горели, как огонь. «Ты либо ломаешь „Север“, либо он ломает тебя, Кай,» — сказала она, её голос был твёрдым, как сталь, но в нём была боль, как будто она знала больше, чем говорила. Она исчезла через неделю, её нашли в канале, как Дэна, но слухи говорили, что она копала слишком глубоко, что она видела духов, что она оставила метку в сетях, метку, которая всё ещё там. Что, если моя руна — её метка? Что, если Лин всё ещё в коде, как старик, как духи.

Надо двигаться, дроны не уйдут, их гул становится громче, как барабан, который отсчитывает время до моей смерти, а сидеть в тайнике — прямой путь в каналы, где вода, чёрная, как код, растворит всё, даже кости. Я думаю о Техе, его слова о голосах всплывают в памяти, как обрывки кода, он знает слухи, может, слышал что-то про «духов», про старика, про Лин. Если старик — один из них, Тех даст зацепку, или хотя бы намёк, куда копать дальше. Я проверяю переулок через щель в стене, её края острые, как лезвия, мусор воняет гнилью, но снаружи пусто, только тени шевелятся, как призраки, лучи дронов дальше, их свет скользит по стенам, но не достаёт меня. Я пробираюсь к рынку, держась теней, шаги тихие, ботинки скользят по грязи, её поверхность покрыта масляными пятнами, которые блестят, как ядовитые звёзды.

Неон вывесок режет глаза, их свет синий и пурпурный, буквы мигают, как код, который не остановить: «Импланты — стань лучше!» Лучше, как же, в трущобах «лучше» — это дожить до завтра, не попав под луч дрона, не став пустышкой, которую «Север» стирает, как ошибку. Переулки пусты, только шорох крыс, их лапы царапают асфальт, да граффити на стенах, их буквы вырезаны ножом, кривые, но острые, как правда: «Север лжёт», «Код нас убьёт». Я хмыкаю, мой смех звучит глухо, я согласен, но что, если правда хуже? Что, если «Север» не просто лжёт, а переписывает нас, как код, который он может стереть?

Рынок гудит, несмотря на ночь, его шум — как рой дронов, голоса торговцев режут воздух, их крики хриплые, как у ворон: «Нейрошунты! Чистые, без отката!» — орёт один, его лицо покрыто татуировками, линии мигают, как неон, его глаза пустые, как у пустышек. Толпа давит, локти людей впиваются в рёбра, запах жареной синт-еды бьёт в нос, её химический привкус смешивается с вонью пота и сточных вод, которые текут в канаве вдоль рынка, их пена белёсая, как больная кожа. Женщина с татуировкой «Духи» на шее стоит на ящике, её татуировка светится синим, линии пульсируют, как код, она орёт, её голос пронзительный, как сирена: «Конец света близко! Духи видят нас! Они знают правду!» Её глаза дикие, полные безумия, её пальцы дрожат, покрытые грязью, как будто она копалась в каналах.

Нищий сидит у палатки, его тело сгорблено, как старое дерево, имплант вместо правого глаза мигает красным, его линза треснула, из-под неё сочится масло, чёрное, как смола, он бормочет, его голос дрожит, как сигнал с помехами: «Духи… они в коде… мой брат видел старика, а наутро его нашли мёртвым… в канале… с выжженным имплантом…» Я замираю, холод пробирает до костей, как будто кто-то вылил на меня воду из каналов. Старик? Мой старик? Я делаю шаг к нищему, его запах — смесь грязи и синт-еды — бьёт в нос, я наклоняюсь, мой голос хрипит от пыли: «Какой старик? Где твой брат его видел?»

Он отползает, его руки дрожат, он прячет лицо, его голос становится тише, как шёпот: «В сетях… он говорил… старик с молнией… он знал его имя… он знал всё…» Нищий замолкает, его глаза, один пустой, другой мутный, смотрят в пустоту, как будто он видит каналы, где его брат растворился. Я отступаю, сердце колотит, как молот, толпа шумит, кто-то шепчет за моей спиной, его голос низкий, как гул дрона: «Север переписывает людей… импланты стирают тебя… мой сосед вчера говорил сам с собой, а утром — пустой, как дрон…» Я оборачиваюсь, но шептун исчез в толпе, его слова остаются, как заноза, вгрызаются в сознание, как код.

— Свободен ли я? — шепчу я, мой голос тонет в шуме рынка, я смотрю на руну, её свет пульсирует, как насмешка, как будто она знает ответ. Или «Север» уже в моей голове, как руна, как голос старика, как воспоминания о Дэне, о Лин, о матери? Если «Север» стирает людей, то я — следующий, или уже началось?

Палатка Теха в углу, заваленная хламом: провода, чипы, сломанные экраны, всё покрыто пылью, как будто время остановилось. Тех чинит имплант, его руки дрожат, но не от возраста, а от страха, его пальцы, покрытые мозолями, сжимают провода, как будто они — его последняя надежда. Его лицо — мешанина шрамов и проводов, левый глаз заменён имплантом, который мигает тусклым зелёным светом, правый — мутный, как вода в каналах, но глаза живые, хоть и пустые, в них боль, которая не уходит.

— Тех, — мой голос хрипит от пыли, я подхожу к прилавку, его дерево липкое от грязи, ставлю локти, их вес отдаётся в плече, боль вспыхивает, как ток. — Слухи. Духи. Что знаешь?

Он поднимает взгляд, его мутный глаз щурится, он откладывает имплант, его металл звенит, как колокольчик, он вытирает руки о рваную куртку, её ткань покрыта пятнами масла. — Кай, — шепчет он, его голос дрожит, но не от слабости, а от боли, он наклоняется ближе, запах масла и металла от его рук бьёт в нос. — Ты влип. Глубоко. Я говорил тебе, не копай, но ты не слушаешь, как мой сын.

— Говори, — киваю я, пряча руки в карманы, пальцы сжимают рукоять ножа, его холод успокаивает, как ложная надежда. — Духи, старик, руны. Мне нужно знать, Тех.