Бесплатный фрагмент - Сеньор Лаварелли

Чуть-чуть автобиографично…

Он ушёл пять минут назад. Жизнь поделилась на две части. Но вторая ещё не началась во всей своей новизне. Шлейф старого тянется… Вот ведь, ничего не взял, даже рубашек — это прошлое; дочери на выпускной надо купить букет — это уже завтрашний день. И кто знает, сколько бу- дет длиться этот переходный период…

Вот уже и рубашек нет, и новый унитаз куплен без не- го, а шлейф старой жизни тоненькой ленточкой вьётся и неизбежно приводит к всхлипам по вечерам и часовым лежаниям в ванной с закрытыми глазами.

Ну что теперь? Да, прожили 18 лет, да, знакомы с институтской скамьи, дочь почти взрослая, жить бы и жить… путешествовать, с друзьями встречаться, по театрам ходить…

«Ну что об этом сожалеть?» — это подруга Ира. Сама разведён- ная, опытная, прошла через все сомнения и вот теперь говорит:

«Хватит! Ищи другого, лучше прежнего!»

Где искать?? Где?!! Зарегистрировалась на сайте зна- комств, без фотографий (а вдруг знакомые узнают). По вече- рам теперь она сидит за компьютером, смотрит анкеты, пи- шет: «Привет! Как дела?» В ответ получает приблизительно так же: «Нормально». И всё, тишина.

Два раза в неделю у неё «Испания». Так она называет свои занятия фламенко. «Девочки! — кричит Людмила. — Держим спины, держим!!» Руки — вверху, в красивом изгибе, пальцы — именно веером. Всё напряжено, голова откинута

чуть назад, каблук, носок, ещё каблук, удар от колена. Ка- жется, что этот ветхий пол сейчас они разнесут своей дробью в клочья.

Потом они с Ирой идут по тёмным улицам до угла дома и расходятся. Напоследок Ира опять скажет: «Ну давай, Лен, не грусти — грудь не будет расти!»

Вся надежда на весну. В мае — отпуск. Надо ехать в Париж. Собрать все деньги и непременно в Париж. Прихо- дит в гости Ира и говорит: «Вот давай сядем и будем искать тебе мужчину в Париже. Чтоб ты не зря туда съездила. Пора уже терять невинность». Так началась реально новая жизнь.

Я перестала думать о себе в третьем лице. Мне долгое время казалось, что я попала в кадр и смотрю на себя со сто- роны. Вот эта сорокалетняя женщина осталась неожиданно одна. Что будет с ней дальше, как она начнёт выкручиваться из этой ситуации? Я начала как будто смотреть кино и никак не могла снова ощутить себя собой. И вот кинодрама закон- чилась как раз 24-го мая, когда я села в поезд на Москву. Зав- тра я лечу в Париж. Ира мне сказала на перроне: «Я вижу: с тобой будет всё хорошо». Я ей верю.

Я залезла на вторую полку, лежу. Писать, конечно, не- удобно, но у меня получается.

«24.05.2013. 23.30. Я еду в неизвестность. Тем лучше. Ес- ли будет приставать — уйду. А если не будет?

Наконец, все угомонились. Народ у нас, как залезет в поезд, так давай общаться бесконечно и есть до поздней ночи, как будто все — с голодного острова».

«25.05. 09.25. Летим уже час. Сосед рядом; не успели ремни пристегнуть, а он уже храпит. Теперь и в туалет не выйти. В иллюминаторе хорошо просматривается крыло самолёта. Какая-то штучка там подпрыгивает, хоть бы не отвалилась. Принесли на выбор напитки и горячую еду.



Я не постеснялась и красного вина спросила. Вот сижу — пью. В телевизоре прямо надо мной показывают смешные истории на улице, подстроенные специально. Кажется, я слишком громко засмеялась, сосед проснулся».

«25.05. 20.35. Гостиничка маленькая, уютная. Трамваи звонко ходят под окном. Интересно, ночью они тоже будут грохотать? Привезли нас сюда целой группой на автобусе. Я почти сразу пошла гулять. Красота. Тепло. Люди все улы- баются. Жду, скоро придёт».

Я помню, как он зашёл. В руках — высокая красная роза в пластиковой тубе. Она мне сразу бросилась в глаза, и я с минуту просто рассматривала даже не цветок, а непривычную упаковку. Я так растерялась, что просто мол- ча взяла цветок, точнее пластиковую тубу, и села на кровать. Он стоял как вкопанный. Потом я попробовала улыбнуться и сказала на «своём» английском: «Проходи, мол, рада тебя видеть». Видно было, что он ничего не понял, но сел на стул возле узкого стола непонятного предназначения. Шевелюра у него кучерявая, глаза карие. Я сразу подумала:

«Ну настоящий француз, и как похож на свою фотку!» Ира тогда сказала: «Давай попробуй француза. У тебя такого куд- рявого ещё не было». У меня никакого не было. Один муж и был всю жизнь.

Потом он говорит: «Желаю тебе спокойной ночи. Зав- тра увидимся? Я приеду в 10 часов». И ушёл.

И после этого я записала в дневнике:

«Может, я чего-то не понимаю в этой жизни…»

За окном — сумерки. Через дорогу — маленькое кафе. Сейчас оно закрыто. Важно или нет — быть кому-то нужным? Сомневаться что-то я стала. И потом жизнь показывает: се- годня ты нужен, а завтра — нет. Вот кто знает, что я сейчас одна, сижу в маленькой комнате, в Париже (!) и смотрю на



тёмную улицу, освещаемую иногда светом проходящего трамвая? Никто! Только я и моё «я».

Утром он опоздал. Я уж подумала: «Ну всё, не придёт, сбежал». Надела свою юбку до колен, белую, с вышитым по середине чёрными нитками солнышком, и чёрную футболку. Легкий макияж, улыбочка — и вперёд! Выхожу, а он стоит. Объяснил: «Пробки». При встрече поцеловал три раза в обе щеки, и мы молча поехали. Я кручу головой: «Ну вот же он, Париж, Париж!» Юбку одёрнула. Колени ладонями закрыла. И улыбаюсь. А он молчит. Погуляли.

Зашли в кафе. В голове: «Сказать, что сама за себя за- плачу или заказать что-нибудь подешевле?» Остановилась на втором. Заказала овощной салат. Он: «И всё? Вегетарианка?» Поспешно говорю: «Да!» Пока ждали его горячее, я была за- нята — разглядывала свой салат. Он был необычный — знако- мые овощи, а лежат причудливо и посыпаны чем-то нежно- зелёненьким. А тарелка еще удивительней — в виде вино- градного листа. Похоже, он тоже был рад тому, что мне нашлось занятие. Пообедали мы молча.

В номере отеля я театрально подошла к окну и устави- лась в одну точку. Там, возле кафе, сидел за столиком дедуш- ка, читал газету и пил, вероятно, кофе. Я стою. Он сидит на уголочке кровати. Интересно, долго мне так стоять?

Поздним вечером, в дневнике:

«Он подошёл и схватил меня за волосы — и тут же отпу- стил. А у меня вниз всё ухнуло. А потом вдруг как шлёпнет по попе больно. Чувствую, обхватил руками сзади, и они уже поползли вверх. Я смотрю, как они поднимаются, и ничего не чувствую. Он дышит совсем рядом в ухо, прерывисто, с волнением. Потом он наклонил мою голову вниз и прида- вил к груди. Потом были ещё какие-то бессмысленные, на мой взгляд, упражнения. Я только видела, как он возбуж-



дается всё сильней и сильней. И что это было в итоге — я так и не поняла, потому что одежду он с меня не снимал, но сам получил «глубокое удовлетворение».

Ира потом сразу мне сказала: «Он или псих, или импо- тент, или всё вместе взятое».

Весь следующий день я провела возле Эйфелевой баш- ни и, собственно, на ней. Одна мысль окончательно овладела мной: я действительно свободна, по-настоящему.

По возвращении я плюнула на условности и разместила на сайте знакомств свои фотки.

Настало лето. На остановке пьяный вдрабадан мужчина посмотрел на меня и произнёс: «И-и-и-и… вот повезёт же ко- му-то… такая женщина… такая…» Сил на комплименты у него не хватило. Да, с русскими мужчинами как-то не задалось.

Сегодня в ночь я еду в Хельсинки, а оттуда на пароме в Стокгольм. Ира: «Давай, действуй! Только осторожно. Знаю я этих психотерапевтов».

Главное — он говорит по-русски. Названивает каждый вечер. Голос у него бархатистый, с приятным акцентом, я его слушала бы и слушала.

У стокгольмского психотерапевта в квартире чисто. Только еды нет никакой. «Вечером поужинаем где- нибудь», — говорит, и мы едем в какой-то фастфуд. В дверях я шарахаюсь от огромной собаки. Объясняю, мол, в юности на меня напала собака, притом огромная, с тех пор боюсь со- бак. Он разворачивается ко мне и спрашивает: «А ещё чего боишься?»

Поздно вечером я залпом выпиваю рюмку виски. После третьей или четвёртой решаю показать ему стриптиз. Он смотрит меланхолично и говорит: «У тебя невроз». Для меня-то всё просто: другого спиртного нет, а ситуация такая, что лучше выпить.

Стокгольмский психотерапевт поставил мне диагноз, и я уехала. Он, правда, хотел, чтобы я вернулась, стриптиз всё-таки был ничего. Но Ира сказала: «Ещё пару раз с ним повстречаешься, и твоя неадекватность станет очевидной для всех». И правда, я стала какой-то сверхлегкомысленной. Идея психотерапевта была не нова: «Живи сейчас, радуйся и наслаждайся своей любовью ко мне». Но сам-то он себя никакими обязательствами не связывал.

Тут жизнь завертелась, и я по-настоящему влюбилась. В мексиканца из далекой Мексики. Я вставала в 6 утра, что- бы успеть сказать ему: «Спокойной ночи!» Вечером допоздна мы хохотали и развлекались, как сумасшедшие. Он работал бухгалтером в каком-то баре и сидел один в маленькой ком- натке. Иногда он уходил в банк по делам, а всё остальное время посвящал мне. Я купила самоучитель испанского под названием «Моя первая тысяча испанских слов» и полюбила этот удивительно ясный и мелодичный язык. Своего пика моя любовь достигла в его день рождения, когда я принесла ноутбук в ванную и стала поливать себя (нагую) тёплой во- дой. Он обомлел и первое, что произнес: «А компьютер там у тебя надёжно стоит?»

Ире я поведала о своих планах переселения в Мексику. Она только спросила: «Сомбреро уже купила?» Но отговаривать не стала.

Через месяц я ему сказала: «Ну всё, жди, дорогой, я приеду в феврале». И тут он понял, что я не шучу. В своем по- следнем письме он написал: «Ты замечательная, восхититель- ная женщина. Ты найдёшь достойного мужчину. Прости».

Ира утешала меня, как могла — мы выпили, наверное, ящик вина в течение месяца, пока я не смирилась с потерей моего милого мексиканца.

Из дневника того времени:

«Октябрь. 14-е. 22.45. Я никак не могу понять: как люди могут так сильно меняться? Как за словом „люблю“ вдруг ничего не оказывается? И сразу всё то, что было с этим чело- веком, — радость и счастье — кажутся ненастоящими».

«Октябрь. 23-е. 22.21. Ответ очень простой. Каждый по- ступает так, как ему лучше, по крайне мере, он так думает, что лучше. А „другой“ — это лишь просто другой. А я наивно пола- гала, что единственная в своём роде, и потому незаменима».

«Октябрь. 29-е. 22.35. Но ведь и жить одним момен- том — тоже непрактично. А главное — безнадёжно. Сегодня — любовь, а завтра — пустота? И невозможно же всё время ис- кать, надеяться, разочаровываться и снова всё по кругу. Эти поиски — энергозатратны и не факт, что завершатся удачно. Положиться на судьбу и ждать? Вероятно, тоже нет».

«Ноябрь. 5-е. 23.10. Поиски стали моей второй работой. Сначала — фото. Это должно быть приятное неглупое улы- бающееся лицо, в приличной рубашке, в офисе или на при- роде. Не курит. Ищет женщину своего возраста (то есть мое- го). Потом важно, что и как он пишет: заинтересован, неба- нален, инициативен. Переверну весь интернет, пока не найду того, кого ищу!»

В феврале я лечу на Мальту. Еду в языковую школу — учить английский. Сказала одному тихому швейцарцу, мол, буду там две недели. Он ответил: «Я прилечу на выходные, возьмём машину напрокат и посмотрим остров, если Вы, ко- нечно, не возражаете?»

Я не возразила. Ира сказала: «Да я смотрю, ты стала практичной». Я бы даже усилила: в чём-то даже циничной. И полетела на Мальту. Вероятно, навстречу своей судьбе.

Декабрь, 2013

Пять бернских новелл

Новелла первая

Был вторник. И через два года я помнила, что это слу- чилось во вторник, в пасмурное бесснежное январское утро, какие часто бывают в Берне в это время года. Впрочем, было уже не совсем утро — что-то около 11.20. Я возвращалась из языковой школы. Возможно, не совсем разумно учить немецкий язык в Швейцарии, но таковы уж были мои жиз- ненные обстоятельства…

Итак, в то утро я, не торопясь, шла в сторону вокзала по улице Hirschengraben (Хиршенграбен). Пешеходная дорожка там довольно узкая. Она тянется вдоль пятиэтажных помпез- ных домов с маленькими подъездами, разнокалиберными вы- весками и высокими окнами первого этажа. А справа — до- вольно широкая проезжая часть с трамвайными путями.

На улице было безлюдно.

Я прошла мимо углового магазинчика-киоска — там про- давали прессу и кофе в пластиковых стаканах — и подходила к невысокому крыльцу, на которое я не обратила бы внимания, если б вдруг на него не вышла странная женщина. Её походка была дрожащей. Она пыталась спуститься по ступенькам, но не удержалась и стала медленно оседать, пытаясь зацепиться за каменные выступы стены. Я едва успела подхватить её. Мы вместе присели на ступеньку.

Женщина была в сером коротком пальто и чёрных брю- ках. Мне сразу бросился в глаза её берет — объёмный, фиоле- тового цвета, съехавший к переносице, а потом — её лицо, очень бледное, без следа косметики, и отрешённый взгляд. В руках она держала ключ с тяжёлым железным набалдашни- ком в виде бочонка и отпечатанным на нём номером комнаты.

Вокруг не было ни души. Я наклонилась к ней и спросила:

«Я могу Вам помочь?» После молчания — ещё раз: «У Вас есть телефон? Может, я позвоню кому-нибудь?» Она смотрела сквозь меня и не отвечала. Я подумала: «Наверное, мой немецкий слишком плох». Вдруг женщина сказала очень тихо: «Danke». Её руки как-то неестественно были опущены и касались бетон- ных ступенек, будто у неё не хватало сил держать тяжёлый ключ. Мне даже показалось, что она его вот-вот выронит, и я взяла ключ, скорее машинально. Её рука была холодной.

Я ещё раз спросила про родственников. «Да, есть, мама живёт в Берне. Да, телефон есть, но звонить не надо». Гово- рила она не только тихо, но и невнятно. Оставлять её здесь одну нельзя — это ясно. Я посмотрела на вывеску над подъез- дом и сказала: «Сидите, пожалуйста, здесь, пожалуйста, ни- куда не уходите, пожалуйста». Как-будто это многократное

«bitte» могло помочь…

В холле подъезда был узкий лифт, закрывающийся допол- нительной решётчатой дверью, и широкая лестница с высоки- ми потолками. На площадке между этажами стоял огромный вазон, из которого торчали стволы берёз на манер обычного букета. На втором этаже располагалась гостиница. За стойкой при входе слева сидела средних лет женщина. Я стала сбивчиво объяснять ситуацию. Она равнодушно выслушала меня и отве- тила: «Да, это наша гостья, пусть она идёт обратно». Zurück. Обратно так обратно. Я спустилась вниз.

Когда я вышла, женщина исчезла. Почти невероятно, чтобы она ушла за такой короткий срок. Возможно, она уеха- ла на такси? Или кто-нибудь её увёз?

После некоторых раздумий я вспомнила о ключе. Ниче- го не оставалось, как отдать его этой спокойной фрау. Но на месте её не оказалось. Наверное, можно было просто положить ключ на стойку и уйти. Но я… этого не сделала.

Дверь её комнаты находилась сразу за маленьким хол- лом справа по коридору.

…В номере всё было разбросано. Не знаю, почему я туда зашла, даже не помню, чтобы размышляла на эту тему. Я дошла до окна и вдруг увидела, как женщина в фиолетовом берете на противоположной стороне улицы садится в трам- вай. Я быстро направилась к двери, но услышала, как в этот момент по коридору кто-то шёл. Я замерла, прижавшись спиной к стене. На кровати, с краю, лежал скомканный ли- сток бумаги. Это было письмо, написанное от руки. Почерк был красивый, круглый, с подчёркнутыми словами.

…Три недели я проходила мимо подъезда этого отеля. Я надеялась встретить её, замедляла шаг, а порой и просто стояла у входа, но больше мы с ней не увиделись.

«Дорогая Сьюзанн. Я думал, что это хорошая идея — пожить отдельно и подумать о нашей дальнейшей жизни. Но я так и не нахожу никакого решения. Ты сказала: „Мы живём давно отдельно“. Я не знаю, о чём это ты говоришь. Вся моя жизнь тебе хорошо известна. Я не могу отменить ра- боту, командировки, родителей и братьев, друзей и, наконец, моё хобби — посещение хоккейных матчей. Я ничего не могу изменить, и ты это знаешь. Однажды ты сказала, что я ничего не делаю от сердца, а только от разума. Мне нечего ответить на это. Чего ты ждёшь от меня? Я не понимаю. Мне кажется, от многочисленных мыслей ты устала. Возможно, сейчас у тебя было время, чтобы успокоиться. Я очень на это наде- юсь. Мы не можем оплачивать отель в центре города ещё один месяц. Я приеду за тобой во время обеденного перерыва во вторник, в 12 часов. С наилучшими пожеланиями, твой Бернхард».

Она ушла раньше, она не стала его ждать.

Новелла вторая

Я добиралась до Берна каждый день на электричке.

Здесь это привычный вид общественного транспорта.

На третий день я стала распознавать стоящих на пер- роне людей. Все они были доброжелательны, но сдержанны. При встрече приветливо здоровались за руку, затем каждый садился у окна и рядом на сиденье клал свою сумку: соседнее место обеспечивало уединение. Если при выходе из вагона им случалось оказаться рядом, с улыбкой желали друг другу хорошего дня и опять прощались за руку, называя друг друга по имени.

Короткое ожидание поезда и недолгий путь были за- полнены у людей среднего возраста, как правило, чтением утренней ежедневной газетки «20 минут». Молодёжь слушала музыку, почти все смотрели в свои айфоны. Потихоньку и я включилась в этот славный монотонный ритм. Ехать до Берна восемь минут. Я смотрела в окно, изучала пассажиров и читала отпечатанные на маленьких столиках надписи на пятнадцати языках мира с разными пожеланиями. Качество перевода страдало не по-швейцарски.

На пятый день я заметила женщину, стоявшую на пер- роне отдельно ото всех. Она смотрела на поворот, из-за кото- рого должен был появиться наш состав, а затем садилась в последний вагон.

Через неделю я сообразила, что последний вагон оста- навливается как раз напротив эскалатора, ведущего на улицу Schanzenstrasse, и этот выход из вокзала до моего факультета гораздо ближе, чем тот, которым я привычно пользовалась. И я тоже стала садиться в последний вагон.

Возможно, эта женщина — служащая какой-нибудь бернской конторы. Одета традиционно: джинсы, куртка,

шарф. Но было в ней что-то особенное: она всё время смот- рела в окно. Ничего не читала, не слушала музыку. Просто смотрела в окно.

Возвращались мы на свою маленькую станцию в разное время, но утром, в ожидании поезда, все, как по команде, со- бирались в 7.14 на перроне. Никаких неожиданностей не намечалось. Оставалось два дня до моего отъезда домой.

В предпоследнее утро вначале всё шло своим чередом. Наша электричка миновала крохотные дачные участки близ Берна, когда вдруг с правой стороны показался другой поезд. Он догнал нас и поравнялся. Такое случилось впервые за все эти три недели. Две электрички шли параллельно и так близко, что можно было отчётливо видеть людей в соседнем поезде. Неожиданно моя «знакомая» незнакомка встала, неловко изо- гнулась, наклонившись над маленьким столиком, прислони- лась лбом к окну и стояла так, пока наши поезда не разошлись в разные стороны. Народ никак не отреагировал.

Когда поезд плавно затормозил возле перрона и люди стали выходить, она сидела, отвернувшись к окну. Но на пер- роне уже стояли новые пассажиры, которые через десять ми- нут отправятся по обратному маршруту.

Я решила узнать, из какого населённого пункта прибыл

«соседский» поезд. Почему-то мне показалось, что это очень важно. Собравшись с силами, я изложила свой вопрос пожи- лому служащему в информационном киоске, который ока- зался весьма приветливым. Через двадцать минут мы выяс- нили, что только два поезда приходят одновременно в 7.34 в Берн. Этот второй поезд — из города М. Но почему раньше поезда не встречались? Оказывается, этот поезд — из М. — дополнительный: он ходит только в весенне-летнее время. Сегодня — первый день его работы.

…В последнее утро солнце пригревало вовсю, и было ощущение замечательно правильной весны с тёплым ветром и первой зелёной листвой.

Как и вчера, у бернских дач нас догнал наш «старый приятель». Казалось, что машинисты ехали, словно два вело- сипедиста на прогулке, которые никуда не торопятся и пере- говариваются о своих делах.

На этот раз она не встала, просто разглядывала (как, впрочем, и я) пассажиров в параллельном поезде. Но там ни- кто на нас не смотрел. Ещё немного — и поезда разъехались, как велосипедисты по разным дорожкам.

Когда мы вышли на перрон, я подошла к ней и спроси- ла: «Вы знаете, что этот поезд приходит из М.?»

«Да, я знаю», — ответила она без удивления. И вдруг спросила: «Вы были в М.? Нет? И я там не была. Говорят, красивый городок. Надо съездить». «Когда поедете?» Она растерялась: «У Вас есть пять минут?» В конце перрона была скамейка, мы сели.

Я извинилась за то, что не понимаю диалект. Тогда она стала говорить на очень простом и понятном немецком, делая паузы и как бы вспоминая.

«Меня зовут Элизабет. Знаете, это было как во сне. Он всегда сидел у окна и читал газету. Я работаю в Берне уже восемь лет, но ничего такого раньше не было. Вдруг он по- смотрел на меня и, кажется, улыбнулся. Это было очень при- ятное чувство. Я знала, что он есть, что он рядом. Но, пони- маете, он едет в первом классе, у него строгий костюм, гал- стук в тон. Ну кто я ему… Его электричка приходит на третий перрон, а наша, как Вы знаете, — на тринадцатый. Он всегда читал «Бунд», но, когда его поезд уходил вправо, он смотрел на меня. По крайне мере, мне так казалось. Один раз я побе-

жала через весь вокзал на перрон, куда приходит его поезд, но всё равно не успела — все люди уже ушли.

А потом наступила зима. Знаете, сейчас так часто всё меняется. Возможно, в его жизни произошли изменения… Но в то последнее утро, перед зимним расписанием, у него не было в руках газеты. Он стоял, прислонившись к окну, и смотрел на меня, как будто прощаясь. Мне казалось, что он совсем рядом, и мы держимся за руки… А Вы думаете, мне стоит поехать в М.? Вы думаете, мы увидимся?»

Я написала ей свой электронный адрес и сказала: «По- жалуйста, напишите мне, когда он случайно Вам встретится в городе М.».

Новелла третья

В центре Берна много прекрасных мест, а из магазинов я люблю один. Люди в основном заходят на первый этаж, где выставлены бестселлеры и книги на швейцарском диалекте, а наверху — тишина, спокойствие и умиротворение: здесь специализированная литература. Говорят, что это крупней- ший книжный магазин Берна. Залы тут небольшие, очень плотно заставленные деревянными стеллажами и тумбами. Четыре этажа соединяются винтовыми лестницами и тесным лифтом. У эскалатора на втором этаже — узкий коридор с книгами для чтения и старыми стульями, как будто из ки- нотеатра моего деревенского детства.

Весной магазин устраивает встречи с бернскими писате- лями. На это время второй этаж превращается в зрительный зал с крохотной освещённой сценой. «Почему бы и не сходить?» — подумалось мне.

Я пришла минут за двадцать, а при входе уже образова- лась очередь. Нашла свободный стул в уголочке и удачно: ря- дом оказалась полка с книгами по психоанализу.

Бернский автор читал на бернском диалекте свои весё- лые рассказы. В перерыве между чтением с таким же энтузи- азмом играл его друг — гитарист-любитель. Зал с удоволь- ствием смеялся. Я почти ничего не понимала, но тоже смея- лась, потому что рядом сидела 90-летняя чудесно-смешная старушка и заливалась звонким колокольчиком. Гитарист по- стоянно взмахивал кудрявой шевелюрой и всё время улыбал- ся, а автор над ним подшучивал, и всем было ясно, что друж- ба их — настоящая.

По окончании чтения рассказов ведущая поблагодарила выступающих. Все зааплодировали. Вопросы автору не были запланированы: швейцарцы не любят неожиданностей. Но я подумала: «А всё же приятный вечер получился» — и стала спускаться на первый этаж к выходу. Вдруг неожидан- ность всё-таки случилась, по крайне мере, для меня: на сто- лах, где обычно днём лежали книги, стояли бокалы с напитками. Предлагали белое и красное вино, соки и мине- ральную воду для всех желающих. «Значит, люди сейчас будут общаться, обсуждать в приватной обстановке автора и его произведения», — подумала я и решила, что сразу уходить не- хорошо, некультурно: надо принять участие в мероприятии.

…Автора и гитариста окружили два-три человека, оче- видно, хорошо им знакомые; остальной народ группками и парами рассредоточился по залу, не обращая никакого внимания на героев. Да и они не претендовали на чьё-либо восхищение. Народ беседовал о своём, как будто специально только для этого и пришёл. Но вот автор начал продавать эк- земпляры своей книги, подписывая каждому автограф, инте-

ресуясь желаемым посвящением. Очередь выстроилась огромная, терпеливая, с беседами.

Вдруг я заметила одинокую душу и притом определённо не швейцарского происхождения. Наших людей за рубежом, не всех, конечно, но многих, можно узнать по вдумчиво- рассеянному взгляду. Литературная обстановка давала надежду на вежливую собеседницу, как минимум.

Она предстала сразу вся как открытая книга. Её исто- рия — одна из многих, случившихся с российскими женщи- нами в последнее десятилетие. Одна воспитывала дочь, рабо- тала в школе учителем истории в маленьком северном город- ке. Девочка выросла, уехала в Петербург. Тогда она решила попробовать устроить свою личную жизнь. Познакомилась на одном из сайтов и через три года вышла замуж. Он оказался швейцарцем. Случайно получилось, говорит. Живёт в Берне полгода.

Рассказывает: «Знаете, сразу так много времени появи- лось, для себя. Читаю, бегаю по утрам, маски всякие делаю — хорошо, и муж попался добрый, уважительный».

Выпили по бокалу красного вина, поговорили про Рос- сию, про Швейцарию, образование, культурные события, перешли на семью и жизнь. Книгу она решила не покупать: читать на диалекте пока не может, а деньги тратить просто так не привыкла.

…Поздно вечером, добавляя к выпитому в книжном ма- газине, я вспоминала её рассказ про швейцарскую ферму.

«Брат мужа держит молочную ферму. Приехали в гости, а через какое-то время ему пора коров доить. Пошли посмот- реть. Понятно, что всё там чисто, техника… Вот коровы идут с полей домой: сначала заходят в огороженный загончик, а потом в коровник — через асфальтированную дорожку. Что- бы они не разбредались по ней (а заодно и не пачкали),

от загона до коровника натягивают на это время две верёвоч- ки, и между ними, как по туннелю, проходят коровы домой. Я, говорит, встала за верёвочки и жду их, а они увидели не- знакомого человека, испугались и не идут. А я им: «Теп, теп, теп». Само как-то вырвалось. У нас в деревне, куда я приез- жала летом, всегда коров так подзывали. Представляешь, я вдруг поняла, что уже много лет не видaла коров.

А ведь всё у нас было: и коровы, и фермы, и лошади. Только коровы тут другие. Вымя у них — не вымя, а вымище. Зараз по два с половиной ведра дают. А у нас бабушка всегда ведро надаивала, и нам казалось — много, а вкусно-то как! Ты пила когда-нибудь парное молоко? Ну что ты, это ж по- нимать надо! А тут не пьют парное, опасаются, перерабаты- вают. Странно даже: коров держат, а парное молоко не пьют. Да… Так я им: «Теп, теп, теп, теп». Муж засмеялся, мол, они по-русски не понимают. И как закричит им: «Хум са-са, хум са-са». Это, значит, типа «ком, ком». Он и и пошли. Знаете, этот швейцарский диалект — что-то невообразимое».

У же в конце, как бы спохватившись, спросили имена друг друга. Швейцарцы первым делом спрашивают имя, а мы можем часами разговаривать, а имя не узнать.

…Под утро мне приснились коровы и кудрявый гита- рист, который им пел песню. В ней были только три слова:

«теп-теп-теп».

…Через неделю я зашла в магазин и поднялась на третий этаж, где продаётся литература на русском языке. Взяла в руки книгу «Русские классические рассказы»: мне был интересен выбор составителя. Из книги выпал листок. Это был распеча- танный билет на самолёт «Цюрих–Санкт-Петербург», в одну сторону. Вылет через три дня. Фамилию моей собеседницы я не знала, но имя было её.

В социальных сетях сегодня не сложно отыскать человека. Я написала, спросила. Через день пришёл ответ. «Привет! Да, билет по рассеянности оставила в магазине, смотрела книжку в дорогу почитать. Но ничего хорошего так и не нашла. А что это ты интересуешься? Я лечу на три дня в Питер и, конечно, назад. А что там делать, в этой России? А билет я уже распеча- тала новый, это не проблема. Пока!»

Имя у них было общее. И только.

Новелла четвёртая

Открываю тяжёлую дверь, и сразу поглощает простран- ство. Белые стены и деревянный крест, настолько простой, что не верится, что две тонкие, сколоченные поперёк палки могут быть крестом в церкви. Один яркий луч пробился сквозь витражное окно, и ярко-фиолетовое пятно упало на деревянный ряд стульев. Я сразу присела оттого, что так близко и так отчётливо раздавалась органная музыка, как буд- то придавливала сверху. Но бас, тяжёлый бас, и даже ниже, чем бас, выбивался из общего строя. Вновь сначала играет свою мелодию органистка. Я оглянулась. На балконе почти всё пространство занимал орган. Блестящие трубы упирались в потолок. Играющей (почему-то сразу решила, что это жен- щина) не было видно, её закрывал раскрашенный в тон органу шкаф с малыми трубами, который составлял с внушительным инструментом единое целое.

…Один бернский знакомый спросил меня: «А хочешь пожить в деревне три дня?» И мы сразу поехали.

Ранним утром я пришла сюда в свой первый день приез- да, и эта музыка, и высокий деревянный потолок, и моё уеди- нение — сразу стали частью моего времяпрепровождения.

…Она всё время останавливается в одном и том же ме- сте коротенькой пьесы-молитвы. Из мажора сейчас мелодия перейдёт в минор, и этот аккорд каждый раз неожиданно ме- няет всю картину. «Ну, что же ты опять не сыграла», — жалею я про себя. Тогда она берёт последний мажорный аккорд и соединяет с минорным напрямую, и снова, и снова, и так раз десять. Нет, это слушать невозможно.

…Мы отъехали от Берна, и через пять минут потянулись поля, слишком ровные, однотонные, со всходами колосьев одинаковой высоты. Между ними участками на косогорах виднелись одинокие фермы с огромными черепичными дву- скатными крышами.

…Под утро я услышала перезвон колокольчиков. Сквозь сон вижу, как овечки жуют травку и двигаются по склону, и оттого вздрагивают колокольчики на их коротких шеях.

«До кладбища 20 минут» — это указатели в лесу. Сорок минут до вокзала. Один час — до ресторана «Придорожный». До кладбища ближе всего. И там стоит через дорогу церковь, где по утрам занимается начинающая органистка.

…Ещё три дня назад я удивлялась гладким и очень чёт- ким пространствам, рекламным щитам, призывающим быть бдительными и не давить ежей, пластиковым заграждениям, предотвращающим выскакивание лягушек на дорогу, а теперь эта жизнь уже кажется логичной и размеренной, с повседневной деревенской работой.

…Сегодня утром мы возвращаемся в город. Через час за мной приедут. У меня есть немного времени, чтобы послу- шать эти удивительные аккорды и бесконечные упражнения.

Теперь эта дверь открывается легко, но вдруг я замираю сразу на пороге от новых и таких знакомых звуков.

…Он сидит у стойки бара, курит, смотрит на часы. Она появляется в проёме дверей, на ней — мягкий костюм и эле-

гантная сумочка в руках. В сопровождении спутника она са- дится за стол, прямая спина, взгляд с надеждой. Она огляды- вается. Ещё раз. Она не видит его. А время идёт, и музыка всех торопит. Тогда её спутник кладёт свою ладонь поверх её руки: спокойно, он здесь, чуть повернись налево. И их взгля- ды встречаются. О, эти два взгляда… мой любимый кадр — тот самый миг, в котором всё — и грусть, и радость, и мечта, и почти невозможность общего будущего, и понимание всего и вся про эту жизнь…

Вот и здесь, в деревенской швейцарской церквушке Штирлиц снова встречается со своей женой, как в кафе «Эле- фант», а я даже не успеваю узнать, из какой российской глу- бинки эта органистка: швейцарский друг уже нервно курит на улице. Я встаю и тихо закрываю за собой тяжёлую дверь.

Новелла пятая

У швейцарской почты всегда будет работа — люди по- сылают друг другу открытки. Я уже не говорю о традиции решать все официальные вопросы через письменные уведом- ления: директор компании, планируя ежегодное собеседова- ние с работниками, присылает им на дом приглашение посе- тить его в указанное время; соседи сообщают, что в пятницу у них будет вечеринка по поводу дня рождения, так что не обессудьте — будет шумновато. По почте приходят зака- занная банковская карта и деньги, а также все бюллетени для голосования. Да практически всё!

Но больше всего меня удивляет письменная переписка между гражданами.

Случилось как-то мне прийти в гости к одной бернской фрау. На кухне, как мы бы сказали, в «красном углу», на пол- ках выставлены многочисленные открытки. Я с интересом



рассматриваю. Дама: «А вы почитайте, там нет ничего сек- ретного».

В основном это были послания от родственников из разных мест путешествий, типа: «Дорогая Сьюзанн! Мы отдыхаем в Италии, здесь чудесно! Мы много купаемся и за- гораем. Шлём тебе дружеский привет» — и далее идут имена отправителей. Но как вам нравится такой текст: «Дорогая Сьюзанн, спасибо, что посетила меня в мой юбилей и пода- рила мне такие замечательные цветы и подарок». Или вот еще: «Уважаемая фрау А.! Спасибо за участие в организации праздника в нашей общине» — и скотчем приклеены 5 фран- ков; надо сказать, довольно увесистая денежка. А на самом видном месте открытка с обаятельной кошечкой, развалив- шейся на лугу, — это ветеринарный врач поздравляет с днём рождения кошку фрау А.

«Ваша почта, должно быть, счастлива?» — говорю я.

«Да, но не всегда отлично работает, — отвечает фрау А. — Вот вчера они ошиблись и бросили в мой почтовый ящик чужую открытку. Сроду такого не было. Как такое могло случиться? Видно, почтальон положил её внутрь моей газеты, а не той, кому она адресована. Теперь надо идти на почту отдавать от- крытку, но это же время!» Я взялась помочь.

Сначала на открытке я разглядывала природу: низкие бело-серые облака, горы и прозрачно-голубая вода. Горы уходили куда-то вдаль, в широких ущельях теснились озерца, лёгкие облака осели внизу, и только на горизонте виднелась явно грозовая туча, которая придавала всей картине ощуще- ние чего-то иного, нарушавшего эту идиллию.

«Это Австралия», — говорит фрау А. и рассказывает о своём путешествии по Австралии добрых полчаса. Я верчу в руках открытку и украдкой читаю текст на обороте: «Доро- гая Рут! Шлю тебе привет из Австралии. Здесь жарко и мож-

но встретить кенгуру. Не забуду никогда наш последний раз- говор. Прости, но я буду всегда тебя любить. Твой Стефан».

«Наверное, отличный парень», — думаю я и уже мыс- ленно иду искать указанный адрес.

…Туристы обычно не доходят до таких улочек. По деловой Эффингерштрассе (Effingerstrasse) нужно дойти до Лориплатц (Loryplatz), а потом свернуть на Цвиссигштрассе (Zwyssigstrasse), и вот там, в районе Фриденскирхе (Friedenskirche), можно плу- тать по узким закоулкам с утопающими в садах домиками — это богатые семейно-традиционные дома с открытыми верандами на втором этаже, огороженные низкими заборчиками, с каменными дорожками от калитки, возле которых со стороны улицы стоят почтовые ящики.

…Я пошла вечером, но не поздно. Как раз у почтового ящика нужного дома разговаривала молодая пара. Я извиня- юсь и отпускаю открытку в ящик. Они весело благодарят.

«Они» — это Рут и Стефан.

…Нет, так не бывает. Что за сказки… Не было их там. Невысокий коренастый парень стоял у почтового ящика. Я извинилась, спросила про Рут. А он говорит: «Она уехала».

«Куда?» — беспардонно спрашиваю я. «В Австралию», — от- вечает.

Что? Не верите? И правильно. Она никуда не уехала. И не было никого у почтового ящика. Я просто опустила от- крытку и ушла.

Потом честно призналась фрау А., что открытку отнесла в почтовый ящик по указанному адресу. «Зачем же Вы себя так утруждали? — укоризненно сказала она. — Хорошо ещё, что Вас никто не видел».

Ах, а какая могла бы быть история…

2014

Последний

«Если посмотреть в глубину комнаты и подождать не- много, то в темноте постепенно проявятся очертания пред- метов и даже прожжённое пятно на неровно висящей скатер- ти. Из-за длинного стола торчит высокое трюмо. В его сто- рону даже смотреть не хочется — бог знает, что там сейчас, в этом зеркале. А вот слева, напротив окон — веселее: там бе- лёная стена печи. Клали её… у-у-у, когда ещё бабушка ребён- ком была. Точнее, перекладывали, вынесли устье на другую сторону избы, и туда в дальний угол переместилась кухня. Печь стоит посреди избы. Сколько себя помнил, всегда во- круг неё бегали ребятишки, играли в догонялки: сначала, ко- гда сам малой был, потом племянники, потом дети племян- ников. Но уже много лет никто не бегает.

Там, с той стороны печи, то есть с кухни, иногда исхо- дят по ночам какие-то звуки: то ли кто тихо ходит или взды- хает, а то ли постукивает. Звуки неотчётливые, пока доносят- ся до комнаты, как будто растворяются, затихают, потому не- страшные.

На горячей печи хорошо днём лежать, только забираться надо высоко: печь большая, лежанка под самым потолком. К печи приставлена лестница, ещё дедом, а может, и прадедом сделанная, надёжная. А все-таки не для одиноких стариков такая высокая печь…»

Он закрыл глаза и прислушался: так и есть, этот мерный тихий шум — первый снег. Завтра утром начнётся другая жизнь. Он представил, как дома, колодцы, скамейка у Сими- ного дома и деревья в заросших палисадниках покрываются белой пеленой. Дед знал, что одной ночи достаточно, чтобы деревня превратилась в большой сугроб. Он стал вспоминать,

где стоит лопата. Верно, в подвале. Падающий снег успокоил и принёс долгожданный сон.

…Лопата оказалась на месте. Дед расчистил дорожку возле крыльца, но уже через час его работы было не видно — снег шёл плотной стеной. Дома как будто начали оседать, и деревня, казалось, становилась меньше. Она имела форму коромысла. Когда-то по прогонам, ведущим к реке, также стояли дома, и за некоторыми избами хозяева строили для сыновей ещё по избе. Но центральная улица не менялась. В старопамятные времена в центре деревни, как раз на излу- чине, стояла маленькая часовня. После войны, как говорила бабушка Сима, «церкву изломали на гараж для первого трак- тора». На это место поставили столб со старым колоколом на случай пожара. Потом, в девяностые годы, колокол украли, столб сгнил.

Дома в деревне большие, двухсотлетние. У каждого хозя- ина имелась баня. Общими были овины, где сушили зерно, и мельницы. Их было несколько — и ветряные, и водяные. Поля за деревней тянулись далеко. Сейчас леса со всех сторон надвигались на деревню. Уфтюжка, протекавшая в двух кило- метрах от деревни, сильно разливалась по весне. Рыбы в ней водилось много, но рыбачили мало — не до того тогда было. И время, когда по ней лес сплавляли, дед не застал. Теперь она сильно обмелела и больше походила на ручей.

Он любил сидеть в своей маленькой кухне и смотреть на редкие дома на левом конце деревни, среди которых воз- вышался дом Кирьяна: его крыша сейчас покрылась снегом, словно большая мохнатая шапка. Избы в этой стороне почти все разрушились, некоторые перевезены в другие места. Но он помнил почти все исчезнувшие дома-красавцы: здание начальной школы, а до революции дом раскулаченных Рож- ковых, ставший потом конторой лесников и впоследствии

увезённый в районный городок; дом учительницы Надежды Васильевны, который ей достался после отъезда хозяев, и в котором она жила и после того, как школу закрыли, а после её смерти продали и увезли куда-то уже как совхозную собственность; ещё много домов, которые исчезли по разным причинам, а большинство просто развалились без присмотра.

…До наступающих сумерек дед вышел на улицу. Снег шёл мерно, не сбавляя своего темпа.

Он взял лопату и начал проделывать тропинку в сторону Симиного дома. Огромный, с двумя половинами, он стоял как раз напротив «часовенного» места. Ему представилась картина летняя, праздничная, с шествием вокруг часовни. На зиму она закрывалась, так как не отапливалась, но по- прежнему оставалась центром деревенской жизни. Рассуждая сам с собой, он прокопал тропинку до крыльца дома, почи- стил место у скамейки, вкопанной у высокого покосившего- ся забора. Присел.

Сумерки уже были на подходе. Деревня погружалась в темноту, но его это не пугало. Шёл домой медленно, тща- тельно утаптывая тропинку.

Снег падал всю ночь и только под утро перестал. За- светло, после горячего чая с сухарями, дед заторопился на улицу.

Тропинка была густо припорошена, но всё же отчётливо выделялась среди сугробов. Откапывая дверь и ступеньки до- ма Серафимы, он вдруг задумался: «А что сказала бы божатка Сима об его работе, наверное, бесполезной для постороннего человека?» «Божатка» — так называла её мама и сёстры, и бра- тья мамы, так звал её и сам он в юности. И будто услышал знакомый голос, высокий, надтреснутый: «Буде не дело-то ляпать». Говорила она с характерным «оканьем», всегда зади-

ристо, с присказкой — красиво. А может, сказала бы так: «Буде ужо, пойдём цайку попьём».

Дверь в высокое крыльцо открылась с трудом. Он под- нялся по покосившимся ступенькам, вступил на широкий коридор, из которого две двери слева, обитые рогожей, вели в две половины избы, а дверь напротив — на большой сарай, где хранили сено, и ещё одна дверь — в сенник, летнюю спальню. Во второй дальней комнате жила Серафима. Низко наклонившись, он перешагнул через порог и зашёл в избу. Здесь ничего не изменилось. Справа в углу при входе стояла кровать, отгороженная до потолка высоким самодельным шкафом-буфетом зелёного цвета; в комнате вдоль угловых скамеек — большой стол, на котором однажды вместе пере- бирали бруснику по старинному методу: подняв один край, делали горку, ягода катилась в широкий ставец, а лесной му- сор они откидывали в сторону. Печь, когда-то белая, теперь совсем почернела. В маленькой кухне посуда расставлена по своим местам. На большом сарае он нашёл дрова, затопил печь — она зачадила, но поддалась. Он смотрел, как пламя набирает силу, грел руки у самого огня, а потом принёс в ка- стрюле снегу и вскипятил воду. Пачка чая, плотно завязанная носовым платком, стояла в буфете, за стеклом. Ну что ж, хо- зяйка, давай попьём «цайку»!

На следующее утро он проснулся с мыслью: «А не пойти ли мне сегодня в гости?» Он достал из шифоньера чистые носки. В рукомойнике вода была холодная, обжигающая. Ря- дом висело дедово полотенце, бело-серое, длинное, льняное, слегка грубоватое.

Подумал, что с пустыми руками идти в гости не годится. Положил в пакетик наколотый сахар и сунул его в карман фуфайки. Сахар он специально заказывал нестандартный,

величиной с грецкий орех, чтобы потом, сидя за чаем зим- ними вечерами, не спеша колоть его дедовыми щипцами.

…Взглянув на небо, затянутое серыми тучами, дед вздохнул: к вечеру снова повалит снег. Он взял лопату и по- шёл «в гости».

…После второй чашки он сказал: «Ну ладно, божатка, мне надо идти».

В этот день он прокопал тропинку к дому Африкана, что через дорогу от Симиного. Аккуратно открыл калитку, освободил от снега знакомый огромный камень у порога крыльца. Ну, вот, Африкан, встречай гостей!

И откуда только это имя в нашей деревне появилось? Ведь популярным-то было лет сто назад, а то и больше. Оба супруга — работящие крестьяне, Африкан и Мария, как будто сейчас здесь, в избе: кругом чисто, прибрано. Дед помнил, как зимой Африкан сидел у печи и штопал толстой иглой ва- ленки или плёл корзины, а Мария пекла пироги, кормила скотину и слушала радио по вечерам.

Отряхнув снег, дед прошёл в комнату. Эта часть дома называлась зимовка. Календарь на стене 2003 года. Это ж сколько лет прошло… В углу на тумбочке — древний телеви- зор. Поискал розетку, включил. Работала только одна про- грамма, изображение было нечёткое, но звук ясный. В «Но- востях» — об испытаниях урана, повстанческом движении непонятно где, новом лекарстве от новой болезни. Выклю- чил. Чайник тоже работал. Он сел за стол и вдруг увидел свет в Симином окне, замер на мгновение, а потом понял: это он забыл выключить.

Старик пил кипяток из фарфоровой чашки с мелкими голубыми цветочками, макая в воду колотый сахар. Он смотрел в окно на дом божатки Симы, и казалось, что там

тоже есть жизнь: за занавесками мелькает тень, словно хо- зяйка суетится возле печки.

…Дома, засыпая, он вспоминал о прожитом дне и впер- вые за всю эту длинную осень и начало зимы, когда остался один в деревне, почувствовал не только привычную уста- лость, но и тихую радость.

Утром, едва рассвело, он начал прокладывать тропинку к дому Кирьяна.

Давно, по молодости, рядом с домом Кирьян вырыл пруд. Это было сродни чудачеству: такого в деревне никогда не водилось. Вроде хотел он там карасей разводить. Только не было удачи Кирьяну. Рассказывали, что в нём утонул мальчонка, один из сыновей Евлампии. После этого пруд обнесли проволокой, и никто в нём больше не купался. Жена его, Валентина, работала на почте. В доме у них он редко бы- вал, ходить в гости в деревне не принято, но обстановку всю помнил: расположение двух смежных комнат, большие фото- графии в тяжёлых рамах на стенах, икона в углу, белая печь — всё, как у всех. В этот раз он оставил гореть свет в большой комнате своих соседей, представляя, как будет ввечеру све- титься окно Кирьянова дома.

…Он «откапывал» дом за домом; каждый день, как по расписанию, ходил на «раскопки», как он сам называл свою работу. А снег шёл и шёл, будто соревновался с ним за каждое место в деревне. И наконец, словно признав упорство стари- ка, прекратился как раз под Николов день.

…Тёмным вечером дед сидел в большой комнате со сво- ей неизменной чашкой брусничного чая и смотрел на дерев- ню, на горящие огоньки в домах и думал о предстоящих праздниках. Ясно, что никто не приедет. Холодно, далеко, да и почти некому приезжать. Последние жители уехали этой осенью. Дети Маркушевы увезли в город Ильиничну,

с которой он зимовал последние пять лет. Жила она в начале деревни и была не шибко разговорчивая. Иногда они неде- лями не виделись, но её присутствие, весь её жизненный ритм давал ясность в делах и служил ориентиром во времени. Хотя он и сам знал, что и когда надо сажать, убирать, сушить, но её слово было верней и весомей, с ней он сверял начало всех своих деревенских дел.

Первого января он обычно приходил к Ильиничне рано утром на пироги. Спать она ложилась всегда в одно и тоже время, в полдесятого вечера, и для тридцать первого декабря не было никакого исключения. А вот пироги всегда пекла первого, и неважно, какой это был день недели, воскресенье или четверг. Вот в этом и состоял Новый год — пироги утром первого января. Особенно он любил манники, рыхлые, слег- ка сладковатые, не горячие, но тёплые. Она держала козу и кур. Запах животных и печёного хлеба напоминали о дру- гой, исчезающей жизни.

Он тоже готовил ей всегда подарок. Брал накануне что- нибудь в починку и приносил готовую вещь рано утром пер- вого января. Она скупо благодарила, внимательно осматри- вала, словно эксперт, а он ждал её заключения, стараясь не выдавать своего волнения. Потом она хвалила его работу, всегда точно понимая, в чём была суть ремонта.

Как встречать Новый год в этот раз было неясно: пиро- гов ему не видать и чинить нечего.

Тридцатого декабря, как обычно, он отправился

«по гостям». Попил чайку у божатки Симы, пошёл навестить Африкана с Марией. Когда сидел у них на кухне и слушал старые пластинки, сквозь негромкую музыку прорвался ка- кой-то гул. Метнулся к окну. Мимо проехал человек на сне- гоходе. Пока из дома выходил, мужчина уже ехал обратно.

Поздоровались. Незнакомец спросил его имя. «А тебе к че- му?» — не сразу ответил старик.

…Потом уже, распивая чай вместе с гостем у себя на кухне, удивлялся тому, как парень проехал до деревни. Он оказался разговорчивый: «Мы думали, что здесь вообще никого уже не осталось. А приезжаю и понять ничего не могу — кругом тропинки, в домах свет горит. Минут пять стоял столбом посреди деревни».

Поговорили, и он собрался в обратный путь. Старик проводил и вернулся в избу. На столе — посылка, в поли- этиленовой упаковке. Вспомнил старые посылочные дере- вянные ящики, что лежат на чердаке. Из Мурманска их от- правляла когда-то мать, подписывая адрес синим химиче- ским карандашом. До сих пор они пахнут рыбой.

Он взял пакет в руки, понюхал, внимательно изучил ад- рес: и свой, и отправителя. Наконец по краю аккуратно раз- резал ножницами.

Сначала рассмотрел открытку — парадная, с блёстками, по центру крупные блестящие шары и надпись: «С Новым годом!» Потом вынул два свёртка. В одном — манник, акку- ратно завёрнутый в целлофан, а сверху в вафельное полотен- це, в другом — поломанный безмен (крючок оторвался). Зна- чит, как и прежде, будет у него настоящий праздник!

Идиотесса

2017

В нашем институте я работаю уже пять лет. Задача у ме- ня простая — я составляю расписание и выполняю другие секретарские поручения на кафедре социальной работы. Не исключаю, что некоторые (или многие) преподаватели считают меня «серой мышкой», но вот послушали бы они,

как однажды ласково разговаривал со мной заведующий ка- федрой, когда я прихворнула (один раз за всё это время): «Ах, Ирина Аркадьевна, ох, Ирина Аркадьевна, без Вас пропада- ем…» И это понятно. У педагогов нагрузка такая, что увязать всё в единое расписание так, чтобы «все волки были сыты», далеко не каждый может.

А у меня за это время развилось комбинационное мыш- ление. Сергею Ивановичу — надо ставить пары непременно с утра, поскольку потом он бежит в другой вуз, а Елене Матвеевне — с утра никак нельзя, она и к одинна- дцати часам всегда опаздывает. И всем непременно — без пе- рерывов, и желательно один-два дня сделать свободными.

Начинаю согласовывать новое расписание всегда с Ивана Петровича — он самый нервный. Потом идёт Генри- етта Витольдовна… в общем, у меня свой собственный рей- тинг преподавателей.

Самое ужасное — это появление нового человека. Он один может всю мою отлаженную систему загубить: пока узнаешь его пристрастия, его место в коллективе, чего от него можно ожидать — проходит время. А с другой стороны, я бы и сейчас поменяла половину преподавателей… но не в моей власти. Я только улыбаюсь всем и говорю: «Конечно, для Вас я сделаю всё, что возможно». И так — каждому или почти каждому.

Есть у нас такие дисциплины, которые никто не хочет читать. Их спихивают первому встречному. Похоже, такой встречной-поперечной станет новая преподавательница, о которой мне сообщил завкафедрой, и судя по всему, не очень-то желанной здесь. Ну, во-первых, потому что её берут по приказу директрисы, то есть «в обход» заведующего, а во-вторых, она защищала диссертацию самостоятельно, без участия нашего славного института, значит, не свой вы- ращенный «кадр».



…Новенькая пришла бравой походкой, с копной куд- рявых волос и улыбалась так открыто, как будто все здесь только её и ждали. Конечно, ей достались наши вечно пере- брасываемые курсы по «управлению» и «психосоциальной работе». «Это очень интересно!» — сказала она восторжен- но, и это сразу некоторых насторожило.

…Как обычно, в начале года, шеф на заседании кафедры спросил: «Какие есть предложения по воспитательной рабо- те?» Иван Петрович своим громовым голосом ответствовал:

«Так какие предложения?! Мы ж им не мамки, пришли учить- ся — пусть учатся!! Давайте запишем, как в прошлом году:

«участие в мероприятиях института». На это завкафедрой от- ветил: «В этом году этот номер не пройдет. Валентина Филип- повна (директриса) так и сказала. Ей нужны наши мероприя- тия. Так что будем делать? Как воспитывать, так сказать, мо- лодёжь?» Установилась неловкая тишина. Все понимали, что за предложением последует наказание в виде исполнения. Но новенькая, видимо, этого не учла. Она сказала: «Давайте устроим встречу с директорами социальных учреждений. Сту- дентам полезно послушать информацию из первых рук. И воспитательный момент, и профориентационный». И тут же взялась сама всё организовать, мол, у неё директора — все знакомые, она с ними работала как проектный менеджер. Наши-то академики и знать никого не знают из реальной со- циальной сферы. Предложение одобрили без энтузиазма.

…Начался учебный год. Конечно, преподаватели сразу начали болеть и уезжать в командировки. Тогда я обращаюсь к оставшимся в строю для замены. Кандидат номер один — новенькая. Я порадовалась: появился человек, с которым можно работать. Но что-то у неё пошло не так…

Даже не знаю почему, но я в курсе всех новостей. По- следняя тема про новенькую: она на лекциях со студентами…



разговаривает и ничего не даёт под запись, даже определе- ний, и читает стихи! Свои собственные! Поэтесса! Это выяс- нилось, когда она вдруг между делом зачем-то пригласила Елену Матвеевну к себе на лекцию. Елена себе в отчёт поста- вила «посещение лекции коллеги», а разговоры о компетент- ности новенькой начали бурно циркулировать.

…На встречу с директорами из любопытства увидеть ру- ководителей социальных учреждений пришли почти все пре- подаватели. И студентов было примерно столько же. У видев всю преподавательскую рать, студенты смутились и примолк- ли, вопросов не задавали. Директриса позже сказала: «Такие встречи только отпугивают студентов от будущей работы. Только о сложностях и шёл разговор!»

…Наступила зимняя сессия. Неожиданно к нашей «по- этессе» на экзамен по «управлению» пришёл завкафедрой. Это случается у нас крайне редко. Студенты тоже не дураки, понимают, как нужно действовать в экстремальной ситуа- ции. Пришли к шефу, нажаловались, мол, на экзамене надо решать придуманные ею ситуационные задания, а это не входит в перечень требований.

Подробности стали известны мне благодаря старосте Валюше. Старосты приносят мне списки прогульщиков, и у меня с ними вполне дружеские отношения. Валюша с жа- ром рассказывала: «Он задал дополнительный вопрос Степа- новой о том, какие стили управления она знает. Она ничего толком не сказала. Тогда он громко, для всех, кто готовился, прочитал лекцию про стили руководства и отметил между прочим, что „авторитарный стиль“, конечно, не вполне хо- рош, но иногда просто необходим. А мы ведь обсуждали эту тему. Наша „поэтесса“ сказала тогда, что „стилей“ в принци- пе не должно быть, а руководствоваться надо только науч- ными принципами управления коллективом».



В общем, директрисе стало известно, что «поэтесса» от- клонилась от плана и не дала тему «стили руководства». Это обсуждалось на институтском совещании, и было строго указано на «недопустимость отклонения от плана». И потом в кулуарах кто-то продекламировал «стихи» собственного со- чинения: «Из „поэтессы“ в „идиотессу“ превращается прин- цесса». Просто у всех было хорошее настроение — зимние каникулы впереди.

Весной традиционно состоялась научная конференция преподавателей. В списке выступающих были все наши ма- стера с темами «Как я учу студентов на уроке…», далее шло название предмета. Я порадовалась за новенькую: она тему на конференцию не заявила. Доклады быстро закончились, во- просов ни у кого не возникло, но директриса формально по- интересовалась: мол, может, кто хочет высказаться. Она, ко- нечно, не рассчитывала, что кто-то спонтанно, без подготовки начнёт выступать. Но не тут-то было. Наша «идиотесса» со- общила, что ей кажется интересным со студентами ставить психологические эксперименты. Например, они изображают упавший карандаш или беззащитную старушку без опреде- ленного места жительства. И это всё для того, чтобы воспитать в студентах чувство эмпатии, то есть сопереживания. Ольга Борисовна, специалист по педагогике, сказала: «Ну знаете, даже я, психолог, не решаюсь ни на какие психологические упражнения».

Весной с официальным письмом к заведующему кафедрой обратилась наша круглая отличница Екатерина. Письмо регистрировала я, поэтому мне стало известно и его содержание. Екатерина сообщала, что «С.В. не компетентна по теме её дипломной работы», и просила заменить руководи- теля, в частности, она просила, чтобы её «перебросили» к Ивану Петровичу, с которым этот вопрос уже согласован.

Я только спросила, а в курсе ли этого заявления С.В.? Екате- рина передёрнула плечиками, и я поняла, что нет.

Ещё через неделю я случайно услышала разговор в каби- нете заведующего кафедрой. Дверь была открыта, а мне надо было срочно напечатать протоколы заседаний экзаменацион- ной комиссии. И вот я слышу, как «поэтесса» говорит с воз- мущением: «Она просто переписала три страницы статьи ака- демика без всяких ссылок, даже не пытаясь переработать текст! Я ей на это указала. И предупредила, что „отлично“ за диплом не поставлю, пока она не уберёт откровенный плагиат. Ведь он же пишет таким языком, что не то чтобы студенту, профессору не разобрать. Это же будет для всех очевидно!» Не знаю, чем закончился разговор, но на столе Ивана Петровича лежала уже дипломная работа Катеньки с оценкой «отлично».

Всё для неё закончилось на открытом семинаре по со- циальному проектированию. Студенты представляли проек- ты, написанные при участии общественных организаций, представители которых тут же и присутствовали. Проекты, вероятно, были студентами не доделаны. Их критиковали и сами общественники. Но почему она не сказала, что это был первый опыт в истории кафедры? Что это было не теоре- тическое, а практическое проектирование с конкретными условиями нашего города? Конечно, она идиотесса. После сессии, на последнем заседании кафедры заведующий вздох- нул и сказал ей с упрёком: «Вот видите, и практики критико- вали студентов, значит, мало поработали, не качественно».

Контракт с «поэтессой-идиотессой» не продлили, и она уволилась. Кто пришёл на её место — я не знаю, поскольку летом я тоже уволилась, но по другим причинам.

2017

12 дней с мамой

2016, август

Я живу в деревне у мамы. Прошло восемь дней. Время тянется медленно. Если нет дождя, мы идём в лес. В тот день, когда я приехала (а это было 24 августа), началась осень.

От чистки грибов пальцы порыжели.

У мамы печь — русская, стоит посреди избы и делит её на части: кухню, большую комнату и маленькую мамину спа- ленку с прихожей. Мама сама приносит дрова, разжигает плиту, а я готовлю. Саму печь мы топим редко — ещё не холодно.

Мне нравится готовить одновременно грибной суп, кар- тошку, гречневую кашу, блины, овощное рагу. На это уходит около полутора часов. Вечером мы ужинаем в комнате: я став- лю на большой стол чуть надтреснутые тарелки, кладу желез- ные толстые вилки, обычные короткие ножи и наливаю в длинные стеклянные стаканы прохладное розовое вино.