Бесплатный фрагмент - Седьмой кувырок

Женщина скорчилась и непроизвольно схва­тилась за живот.

— Эй, вам плохо? — раздалось со скамейки. Там, в очереди на приём к акушеру-гинекологу, сидело по­рядка десяти беременных дам. Им смело можно было вы­ступать на конкурсе животов: всех форм и размеров «арбу­зы» горделиво возвышались под грудями.

В предродовое Женщину положили ещё вчера, но врач её пока не осматривала. Из-за всплеска деторождения един­ственный местный роддом был переполнен. Те, кому по­зволяли средства, уезжали платно рожать в краевой центр. Вот только у Женщины такой возможности не было: ни род­ственников, способных помочь, ни необходимых финансов она не имела. Много ли заработаешь, подрабатывая продав­цом в пит-стопе? Правда, график сутки через трое устраивал её полностью. Одну из двух комнат в своём жилище она сда­вала семейной паре — Лене и Степану, и расписание работы позволяло отдохнуть от жильцов. В итоге её основной доход составляли мизерная зарплата, деньги от квартирантов за постой и небольшие суммы, перепадавшие от отца.

Степан Женщине не нравился, но он откровенно заигры­вал с ней. Если бы Лена выказывала Женщине уважение и доброжелательность, возможно, она не вступила бы в от­ношения с чужим мужем. Но жиличка, моргая коровьими глазками без единого признака морщин, игнорировала её, чем невероятно бесила. К тому же Лена при всяком удобном случае любила продемонстрировать, что у неё есть муж — её собственность и предмет интерьера.

Всё случилось, когда девушка в июле прошлого года уехала на съёмки: молодую амбициозную красотку при­гласили сняться в рекламе нижнего белья. Зазвездившись окончательно, Елена бросила мужа на две недели, которые и оказались для Женщины судьбоносными.

— Живот дико болит… — выдохнула она и присела на корточки.

— У всех болят, и у всех животы, — процедила темново­лосая грузная девица, демонстративно жуя жвачку.

— Зачем ты так? — укоризненно покачала головой не­молодая беременная, сидящая второй в очереди. — Я про­пущу вас, мне некуда торопиться. Садитесь вместо меня, я постою.

— Спасибо… — Женщина выдавила из себя подобие улыб­ки, больше похожей на гримасу. Она присела на скамью и не смогла сдержать стон от накатившей новой волны боли.

— Кто следующий?

Дверь кабинета отворилась, выпуская отёкшую полную пациентку, и врач привычным взглядом окинула очередь.

— Вы новенькая? — обеспокоенно обратилась она к Женщине, заметив, как та морщится.

— Вчера поступила. У меня срок послезавтра, — поясни­ла будущая мама.

— Проходите! — приказала гинеколог.

— Эй, в чём дело? Тут очередь! — загалдели женщины, а тёмненькая жующая от возмущения даже поперхнулась и закашлялась.

— Не видите, схватки у неё! — врач помогла Женщине встать и завела в кабинет.

Лёжа на кушетке с мечтательным видом, Женщина пре­бывала в эйфории: скоро свершится то, чего она так долго ждала, и её мальчик окажется рядом! Любопытно, какой он… Говорили, вес предположительно около четырёх с по­ловиной килограммов. Значит, весь пухленький и в пере­тяжках. Её сыночек, солнышко…

— Ой!.. — очередная схватка скрутила низ живота, и мысли побежали в другом направлении.

Она только вчера заселилась в палату, где познакомилась с чудесной девушкой Оксаной, ожидающей девочку. К со­жалению, ей так и не удалось попробовать сырокопчёную колбаску, которую, пряча от неловкости глаза, передал ей Степан. Молодой человек тепло относился к любовнице и даже сочувствовал, понимая, как тяжко придётся в одиночку поднимать ребёнка. Однако размышлениями о том, что это именно его ребёнок, он слишком не заморачивался. Жена Лена много лет предохранялась, поэтому мужчина полагал, что и все остальные женщины сами об этом заботятся.

— Переводим в родовое отделение, открытие на два паль­ца! — вынесла вердикт врач.

— Как?! — ахнула Женщина. Неужели колбаска останет­ся не у дел? Она читала, что после родов ничего подобного кушать будет уже нельзя.

— Вот так. Поднимайся на второй этаж, там тебя ждут.

— А как же мои вещи?.. — жалобно пропищала роже­ница.

— Их перенесут в послеродовую палату, — объяснила врач. По её подсчётам, Женщина должна была разрешить­ся от бремени ближе к полуночи, как раз в её дежурство. Так что возможности отдохнуть не предвиделось. Однако привычного раздражения врач не испытала: уж больно пе­чальный и потерянный вид имела пациентка. Гинеколог за свою жизнь вдоволь насмотрелась на таких мамочек: явно для себя рожает — нет мужика, глаза выдают.

В родзале Женщину переодели в белый халат и уложили на кушетку. Кроме белоснежных свежевыкрашенных стен и специальных кроватей, здесь ничего больше не было. Роже­ницу затрясло как в лихорадке. Оставалось только лежать и ждать… Схватки продолжались с завидной регулярностью, Женщина к ним даже притерпелась.

Через некоторое время зашла медсестра, толкая перед со­бой дребезжащий столик с инструментами.

— Так, мамочка, давай-ка измерим силу твоих схваток! — скомандовала она, прикрепляя датчики к животу.

— Ну как? Скоро там?.. — простонала Женщина.

— Пока нет. Попозже зайду, посмотрим. Лежи, не скучай.

Час до следующего прихода медсестры показался вечно­стью. Схватки измучили, подступало отчаяние.

— Давай-ка снова померим, милочка! Так, не усилива­ются пока, лежи ещё. Я доложу Галине Викторовне, пусть осматривает и решение принимает.

— Какое «решение»? — переспросила Женщина.

— Такое! Ты уже восемь часов лежишь, а схватки на том же уровне.

Осмотрев роженицу, Галина Викторовна неодобрительно нахмурилась:

— Кесариться будем?

— Зачем? — заплакала будущая мама.

— У тебя слабая родовая деятельность, ребёнок круп­ный, а болевой порог низкий. Решай, операционная свобод­на. Можем подождать, дать тебе шанс… Но, судя по всему, ты и к утру сама не родишь, всё равно помогать придётся. Давай уж лучше сразу.

Через пару часов Женщина дала согласие на операцию.

Два хмурых санитара покатили её в операционный блок. В коридоре было холодно. И то ли от озноба, то ли от страха роженицу забила крупная дрожь. Она громко заплакала.

— Да угомонись ты, — беззлобно произнёс мужчина по­выше и покрепче. — Не ты первая, не ты последняя. Завтра забудешь всё.

— Мне страшно… — попробовала оправдаться Женщина.

— У нашей Галины Викторовны золотые руки, всё будет хорошо.

В вену поставили катетер, одновременно медсестра по­брила живот, напряжённой горой возвышающийся над ху­деньким дрожащим телом.

— Мы готовы, — доложились Галине Викторовне медсе­стра и анестезиолог. — Приступаем?

— Считай до десяти! — скомандовали Женщине.

— Один… Два… Три… Че…

***

Один… Два… Три… Че…

Вжик. Вж-жик! Вж-ж…

Свет померк, и Женщина воспарила в невесомости. Пе­ред глазами замелькали разноцветные круги… Синий, бе­лый, фиолетовый…

Вжик.

Легко… Свободно… Женщина уже не осознавала, кто она и где.

Круги, навязчивый «вжик»…

Круги ускорились, и необъяснимый восторг овладел ею.

Вж-ж…

Стоп! Круги внезапно замерли и растаяли. Послышался негромкий звон, отдалённо напоминающий колокольный. Многоцветье рассеялось, охватили тьма и уныние…

Женщина. Где я?

Голос. Здесь. Со мной.

Женщина. А ты кто?

Голос. Я.

Женщина. А «я» это кто?

Голос. Ты.

Женщина. Что случилось? (О ребёнке, которого должна была родить, она не вспоминает. В этот миг её волнуют только собственная судьба, звон, темнота и голос.)

Голос. Ничего. То же, что и со всеми.

Женщина (жалобно). Я хочу обратно! (Тут же мыслен­но удивляется, как можно разговаривать, не имея рта и, собственно, тела.)

Голос. Тело, рот — это для вас там. Здесь этого не нуж­но. Если готова отправиться обратно — пожалуйста. Но есть условие.

Женщина. Какое?

Голос. Тебе предстоит выбрать, чего ты хочешь.

Женщина (недоумённо). Домой…

Голос. Хм… А где твой дом?

Женщина. Я не знаю… Не помню ничего.

Голос. Правильно. Никто не помнит. Всё заново, с нуля. Выбери, чего хочешь!

Женщина. Как это?

Голос (с усмешкой). Какая же ты… непонятливая. Какую жизнь себе выбираешь? Семью, детей, любовь, богатство… Куда тебя отправлять? С какой задачей? Поторопись!

Женщина. А-а-а… То есть я могу выбрать, какая жизнь у меня будет?

Голос. Нет. Я говорю о ключевых моментах, чтобы по­нимать, куда тебя материализовывать. На семью, в которой изначально человек рождается, впоследствии не повлия­ешь. Человек определяет самостоятельно лишь собствен­ный путь. Потому давай так: для начала выбери родителей, у которых ты родилась. Только помни: не жадничай! Чем больше потребуешь, тем больше отдашь.

Женщина. Как так?

Голос. У вас, у людей, принято говорить: за всё хорошее положено платить. Но я бы выразился по-другому. Чем до­роже заплатишь за счастье, тем сильнее его оценишь.

Женщина. Тогда хочу нормальную семью — папа, мама и я! И чтобы папа меня любил сильно-пресильно. Почему-то это кажется важным. Так пойдёт?

Голос. Да, записано.

Вжик! Вж-жик…

Первый кувырок. Шура

Шурка родилась у молодожёнов Николая и Светланы. Те с нетерпением ожидали появления своего маленького чуда. УЗИ до самых родов не показывало чётко, кто же родится у пары, поэтому приблизительно на одиннадцатой неделе они назвали ре­бёнка Сашей. А что? Универсально! Можно обращаться к пузику по имени.

Счастье длилось недолго. Мама исчезла из Шуркиной жизни совсем рано: девочке едва исполнилось три годика. Папа что-то объяснял ей про длительную командировку и про то, что мамочка однажды приедет и привезёт с собой много денег. А иногда говорил, будто она планирует вызвать их к себе в сказочную страну.

Шура запомнила только прикосновение белокурых локо­нов к своей щеке… Затем всем в её жизни стал отец. Как мог воспитывал, в одиночку заменяя обоих родителей.

В детском садике один мальчик постоянно приставал к пух­лой, изнеженной девчушке: то тарелку с кашей на пол опро­кинет, то игрушку отберёт. А однажды подставил подножку, и Шурка пребольно ударилась о стол. Воспитательница ис­тошно завизжала, увидев кровь, заливающую детское личи­ко из ранки на лбу. Пока суетились, вызывали медработника и «скорую помощь», девочка молчала, пребывая в ступоре, и лишь размазывала кровь, обтирая руки о кофточку. Но стоило появиться отцу, который, несмотря на лютый мороз, ворвался в травмпункт без шапки и в куртке нараспашку, как малышку сотрясли настоящие рыдания. На следующий день Шура под­глядела, как отец отозвал в сторонку её обидчика и схватил за уши… С тех пор мальчишка обходил девочку за три версты.

Папа не особенно вкусно готовил. Вот только дочке его кулинарные эксперименты нравились несравнимо больше, чем гамбургеры из «Макдоналдса», куда они вместе исправ­но ходили по выходным. Ради дочки мужчина даже осво­ил приготовление оладий. И хотя каждый второй оладушек приходилось выкидывать, да и кухня была вся в муке, имен­но эти подгоревшие и корявые папины «вкусняшки» напол­няли праздником их жизнь.

По утрам отец заплетал дочкины густые волосы цвета шоколада в кривые косички. Он же постригал ей кончики — эта ежемесячная процедура превратилась в их семейную традицию. Шурочкина коса являлась предметом особой гордости мужчины. Честно говоря, папа чересчур стягивал волосы, но малышка ни разу об этом не обмолвилась, как и о том, что давно научилась заплетаться самостоятельно.

В первом классе у Шуры завелись вши. Девочка плака­ла, узнав о напасти, неистово чесалась, царапая голову до ранок, но от отца скрывалась до тех пор, пока ему не позво­нили из школы. Две одноклассницы, столкнувшиеся с той же бедой, ходили обритые налысо. От грозящей ей перспек­тивы Шурочка приходила в ужас. Отец пожалел дочь и не рискнул поступать радикально. Он приобрёл отвратительно пахнущий шампунь от вшей, вымыл дочери голову и поч­ти три часа собственноручно вычёсывал частым гребешком мерзких насекомых.

Шура настолько привыкла к папиному присутствию, к тому, что она солнышко и центр Вселенной, что другой жиз­ни для себя не мыслила. Ей казалось, что папа принадлежит ей без остатка. Он всегда был рядом: стоило заболеть — он дежурил на стуле по ночам, измеряя температуру; когда пла­кала — по-мужски неловко обнимал и шершавыми руками гладил по голове, а она замирала от счастья…

Когда Шура подросла, в их жизни начали появляться дру­гие люди. Так, зачастила соседка Маргарита Степановна — старая, некрасивая и излишне вульгарная, на Шурин при­дирчивый взгляд. Она не отставала от папы и звала его то починить полку, то прибить гвоздик. Отец закрывал дочку на ключ и говорил, что скоро вернётся.

— Людям надо помогать, правда? — извинительно по­яснял он после.

Шура хмуро кивала и включала мультик. Пока мультяш­ные герои баловались на экране, она злилась и плакала. Безболезненным для неё был только уход отца на работу — он трудился технологом на заводе электротехники. Это была даже своеобразная дочерняя гордость: раз отец придумыва­ет разные приборы, значит, он — учёный. А это очень важ­ная профессия!

Иногда папа приносил домой какие-то чертежи, раскла­дывал на полу и ползал по ним с линейкой и карандашом. Шура понимала: папа занят, и не мешала ему. Она прекрас­но знала, что, закончив, уставший, но довольный мужчина посвятит ей все оставшиеся до сна минуты.

В школе Шурке нравились точные науки, зато элемен­тарно выучить стихотворение удавалось с большим трудом. Наблюдая за дочкиными мучениями, папа не раз вздыхал и брался за учебник сам. Он снова и снова, раз за разом читал предложения вслух, а Шура послушно повторяла.

Тем временем соседка стала появляться в их доме с беспрецедентной регулярностью, чем немилосердно бесила девочку. Щадя чувства дочери, отец предпочитал встречаться у подруги, но даже эти папины отлучки раздражали Шуру: сидеть дома в одиночестве она не привыкла.

На первых порах соседка пыталась подружиться с девоч­кой. Как и большинство женщин, она полагала, что ключ к сердцу мужчины лежит не только через желудок, но и через дружбу с его детьми. Вот только Шура совершенно не про­являла никакого интереса ни к одному человеку, кроме отца, заменившего ей весь мир.

Однажды, придя из школы, Шура обнаружила навязчи­вую даму сидящей за столом на их с папой кухне. Посереди­не жёлтой скатерти возвышалось какое-то блюдо, прикры­тое полотенцем. От тарелки исходил аромат теста и яблок.

— Шуронька, — залебезила Маргарита Степановна, — я вот тут пирог испекла… Разрешите с вами чай попить?

Девочка угрюмо опустила глаза и принялась ковырять носком пол. Папа не стал вмешиваться, давая женщинам шанс самим наладить контакт друг с другом.

— Поможешь чай приготовить? — Подруга отца подско­чила с табуретки и схватила кружку с котёнком — как назло, самую Шурину любимую. Её девочке подарил Николай в тот день, когда она впервые пошла в школу, и Шурка с тех пор пила какао исключительно из неё.

— Не-е-ет! — взвизгнула Шура, увидев, как грубые руки коснулись её любимицы.

Маргарита Степановна вздрогнула и едва не выронила посудину.

Ситуацию попытался сгладить Николай, который подхва­тил кружку и протянул её дочери:

— Рита, это Шурина вещь. Она предпочитает сама нали­вать себе, чтобы попить.

— Не хочу пить!.. — Шура топнула ногой.

Ей было невдомёк, почему папа не понимает, что эта противная Рита им вовсе не нужна, как и её пирог с чаем. Девочка была убеждена, что сама в состоянии ухаживать за собой и за отцом. И пусть пирог она пока печь не умеет, зато омлет ей вполне по силам.

Красный и растрёпанный Николай не двигаясь сидел на своём месте. В принципе, он предполагал подобное разви­тие событий, но Ритка настаивала на более близком знаком­стве с его Шуркой, и он не устоял. Коля искренне любил свою дочь, но её детская ревность и собственнические по­вадки порой приводили его в бешенство и настораживали. Иногда мужчина ловил себя на мысли, что дочь словно пау­тиной опутала всю его жизнь, не оставив шанса на личное пространство. А ведь он ещё молод… Утешала лишь мысль о том, что дочь подрастёт, станет сама встречаться с моло­дыми людьми, заведёт подруг и вот уж тогда он сумеет об­рести своё мужское счастье. Что ж, придётся потерпеть… Тем более девочка и без того обделена судьбой, частично по его вине: именно он уговорил жену Светлану уехать в Камбоджу.

Врач по образованию и по призванию, она мечтала по­могать нуждающимся. Даже рождение дочери и пылкая любовь мужа не смогли удержать её в родном городке. Она ездила по разным странам с группой врачей и именно там, спасая людей, жила по-настоящему. Нельзя певчую птицу заставить петь в неволе… Вот и Николай не счёл себя вправе лишать счастья любимую женщину. И отпустил…

Первый год она исправно позванивала, интересовалась делами семьи. Затем стала давать о себе знать всё реже и реже. И наконец, на следующий день после того, как Шуре исполнилось пять, телеграммой известила мужа, что в далё­кой и бедной африканской стране нашла любовь всей своей жизни — камбоджийца, и просит простить её и понять. Ни­колай понял. А куда деваться-то? К тому же они с Шуркой уже приноровились справляться без мамы…

— Я старалась, Сашок, — на подведённые чёрными стрел­ками глаза Маргариты Степановны навернулись слёзы.

— Я не Сашок!! И пирог не хочу! Он воняет!

— Шурка! — укоризненно выкрикнул папа вслед взбе­шённой дочери и пожал плечами: мол, я же предупреждал.

В школе Шуре нравились математика, биология и химия. Её привлекала профессия врача. Летом, после окончания седьмого класса, папа вдруг обнаружил дочку с медицин­ской энциклопедией в руках. Ах, как он просил Бога не ве­сти её по пути матери! Но, видимо, что-то закладывается на генетическом уровне, и девочка, не помнящая родительницу и не воспитываемая ею, интуитивно ощутила схожее при­звание.

Коля уговорил Шурочку записаться на гимнастику, тайно надеясь, что та отвлечёт её от изучения медицины. Спорт при грамотном подходе способен любую дурь из головы вы­бить, решил отец. К тому же тренерша Нина произвела на него впечатление настоящей умницы: она так «заводила» своих подопечных, что те слушались её беспрекословно.

Тем не менее интерес к выбранной профессии у Шуры не ослабевал. Она с упоением изучала в энциклопедии тер­мины и запоминала, как правильно ставить больному клиз­му, выявлять аппендицит и отличать разные виды сыпи. От папы, почему-то не разделявшего её увлечения, ей приходи­лось прятаться, читать тайком.

Вскоре львиную долю Шуриного времени стала забирать секция гимнастики. Девочке повезло — природа наградила её грацией и гибкостью, и через три месяца тренировок она уже садилась на поперечный и продольный шпагаты. Пока другие юные гимнастки плакали, пытаясь растянуть связки, Шура принимала заданную позицию и размышляла. Чаще всего её мысли занимали сведения из медицинского справочника.

Постепенно папа зачастил к дочке на тренировки. Нина, принципиально не позволявшая родителям присутствовать на занятиях, не прогоняла его. Шуру это напрягало. Улыб­ка спортсменки казалась ей искусственной, неискренней. Соседка Рита к этому времени уже исчезла из их жизни: переехала в другой город. Шура почти успокоилась, но тут возникла новая соперница с её приклеенным оскалом. А по­скольку тренировки девочка бросать не рассчитывала (ей доставляло удовольствие блистать своими способностями), она выбрала тактику вынужденного терпения. Нина каза­лась ей лучше предыдущей подруги отца, однако даже ради гимнастики девочка не собиралась делить папу. Ни с кем.

Николай тем временем наслаждался цветочно-конфетным периодом любви с Ниной. Разрыв с Маргаритой мужчина переживал недолго. Знакомство с наставницей дочери вы­звало в нём бурю эмоций и подарило надежду на личное счастье. Шурка взрослела, и Николай тешил себя мыслями, что дочь перерастёт свою гипертрофированную привязан­ность и позволит родителю подумать о собственной жизни.

Помимо точных наук, Шуре нравился английский язык, и на школьной олимпиаде ей удалось занять второе место. Однако вместо радости она расстроилась: не хватило совсем чуть-чуть везения, чтобы отец гордился её первенством.

Чтобы помочь дочери подтянуть иностранную речь, папа пригласил к ним в гости на целых три недели американскую семью по обмену. И хоть сам он ни в коей мере не владел английским, да и гости в их малогабаритной квартире созда­вали массу неудобств, чувство вины за свой новоявленный роман побуждало его сделать что-то приятное для дочери в качестве компенсации.

Американцев оказалось трое: Мари, Натан и их сын Алекс, ровесник Шуры. Вся нагрузка по обустройству го­стей легла на плечи юной хозяйки: девочка и стряпала, и убирала квартиру, и переводила. Она заметила, что маль­чика смутил тот факт, что она уступила ему свою комнату. Алекс рассказывал, что в его городке Б. люди живут не в квартирах, а в частных домиках.

Вообще Алекс показался ей несчастным мальчиком. Надо же, есть и отец, и мать, а воспитывала няня! Бедный голод­ный ребёнок… Чем они там питаются, в своей Америке? Подросток с непритворной жадностью уплетал на её гла­зах обычную жареную курицу! Наверное, поэтому он такой маленький: на целую голову ниже. Именно из-за разницы в росте девочка не воспринимала его всерьёз. Скорее, маль­чик стал для неё чем-то вроде подружки.

Похихикать с ним и правда было здорово! Так же, как и Шура, Алекс постоян­но что-то ронял и не мог пройти мимо, не стукнувшись обо что-нибудь. Забавно! Николай с Шуркой так часто смеялись над её неуклюжестью. Ну не рыдать же, право, над каждой разбитой тарелкой! Однако Алекс, пролив на себя сок, сот­ню раз извинился и едва не заплакал… С красным лицом, с нелепо торчащими ушами, он стоял и подбирал слова для собственного уничижения.

— Шура, я такой неловкий… — говорил он. — Родите­лям это неприятно… Они бы предпочли растить идеально­го человека. Когда я нервничаю, у меня вообще всё валит­ся из рук.

— Да забей! — отмахивалась Шурка. — Подумаешь!

Она успешно справлялась с ролью гостеприимной хозяй­ки, за что справедливо себя нахваливала. Даже в голосе её прорезались повелительные и взрослые нотки.

В знак благодарности за тёплый приём гости купили Шуре с отцом ноутбук, и Алекс научил подругу пользоваться современными средствами связи. За три недели, проведённые вместе, подростки сдружились и после отъезда Алекса в Б. продолжили общение по скайпу.

С наступлением полового созревания Шурочка стала об­ращать внимание на мальчиков и, казалось, должна была на­чать понимать своего отца. Однако, вопреки всякой логике, взрослея, она ещё сильней опасалась, что тот найдёт себе женщину.

Тренер Нина никогда не выделяла девочку из остальных подопечных, лишь чуть мягче ей улыбалась, не предприни­мая попыток завоевать её расположение. Свой роман с Ни­колаем они тщательно скрывали, встречаясь по утрам, когда Шура была в школе. Тренировки у Нины начинались после обеда, поэтому вся первая половина дня была в их распоря­жении.

Николай гладил любимую по чёрным блестящим воло­сам и умиротворённо вздыхал.

— Выйдешь за меня? — спросил он как-то, тая от неж­ности.

— Ты сам знаешь ответ. — Нина ласково прикоснулась губами к его губам. — Мне хорошо с тобой. Но как воспри­мет эту новость Шура?

— Боюсь, отрицательно, — помрачнел Коля. — Она не терпит никаких женщин возле меня.

— С чего бы это? Разве она не желает тебе счастья? — удивилась Нина.

— Наверное, желает… Но, видимо, я что-то упустил в своё время, раз она не отпускает меня. — Николай обрисо­вал пальцем контур одной Нининой груди, затем другой.

— Вот влюбится — и сразу всё встанет на свои места! — попыталась утешить его подруга. — Обычно мы, женщины, желаем своим близким того же, что испытываем сами. Если хочешь, можно попробовать пообщаться втроём…

— Нет, не уверен, что из этого выйдет что-нибудь хоро­шее. Пойдём перекусим?

Они мирно пили чай и кушали бутерброды с красной ры­бой, на скорую руку приготовленные Ниной, когда услыша­ли скрип входной двери.

— Папа! У нас уроки отменили! Мальчишки в школе раз­лили какую-то химию, и всех отправили по домам! — раз­дался звонкий голосок дочери.

Стремительно влетев в кухню, Шура на ходу продолжала рассказывать про инцидент, однако запнулась на полуслове, увидев нежданную гостью. Её лицо отразило целую гамму эмоций: оторопь, удивление, шок, ярость…

Нина с Колей тоже застыли. Мужчина так растерялся, что не мог подобрать слов.

Первой в себя пришла Нина:

— Здравствуй, Шура! Я зашла к вам в гости, можно?

— Нельзя! — Шура воинственно задрала подбородок. Ревность, страх и боль сразу овладели ею. Мгновенно вспомнилась схожая ситуация из прошлого, и детские незрелые реакции затмили голос повзрослевшего разума. Чужая тётя хочет лишить её отца! Нет!..

— Шурочка, это не то, что ты подумала… — залепетал Николай, сам ужасаясь банальности своих слов. — Мы про­сто…

— Да, просто позавтракать вознамерились! — ядовито прошипела дочь, кидая портфель в угол. — И заодно, на­верное, мультики в постели посмотреть!

К своим годам Шура уже владела информацией о том, что происходит наедине между мужчиной и женщиной — девчонки в школе рассказывали. Однажды на перемене она сама поцеловалась с одноклассником — тот чмокнул её в уголок рта, благодаря за списанную домашку по физике. Шура хорошо запомнила свои ощущения: это было как удар током, и она еле-еле устояла на ногах. После поцелуя Шура три недели думала о Мишке, хотя раньше не обращала на него никакого внимания. Неужели папа так же поступает с Ниной? И как теперь с этим жить? Нина поселится у них и станет командовать?! Шурка уже не нужна… Что делать дальше?..

Все эти мысли разом пронеслись в её голове. Не приду­мав ничего лучше, девочка рванула в прихожую, судорожно натянула ботинки и выбежала из квартиры, захватив по пути портфель.

«Куда угодно! Хоть спать во дворе на лавочке!» — дума­ла она, спускаясь по лестнице.

На улице Шурка слегка успокоилась. Да и куда ей было деваться, семикласснице, сбежавшей из дома ранней вес­ной? Она уныло побрела к школе, волоча за собой ранец.

— Привет! — на пришкольной площадке ей встретилась группка одноклассников.

Вообще, подруг и друзей у Шуры не было: общалась, гуляла и секретничала она исключительно с папой. Одна­ко Алина сама проявляла инициативу. Они вместе занима­лись в секции художественной гимнастики, и полноватой, неуклюжей приятельнице не давались многие элементы, с лёгкостью исполняемые Шурой. С малых лет грезившая стать второй Кабаевой, девочка завидовала одарённой одно­группнице. К тому же Алина была новичком в их классе: её семья перебралась в этот приморский городок из Москвы. Шура слышала, что в столице сестра Алины серьёзно боле­ла, после чего врачи рекомендовали им сменить городской смог на морской климат. Алину класс не принимал, все счи­тали её зазнайкой. Оттого девочка и искала дружбы Шуры, которая тоже держалась особняком.

— Ой, Шур, а ты чего? — Алина спрыгнула с качели и подбежала к зарёванной подружке.

— Аль, можно мне у тебя сегодня переночевать? — по­просила Шура, умоляюще взяв Алину за руку.

— Ой, а пойдём! Как классно! Наверное, мама разре­шит… А что случилось? — затрещала она. Ещё бы, сама Шура нуждалась в ней!

Подружка с родителями, двумя братьями и сестрой Ма­шей проживали в двух кварталах от школы. Именно благода­ря адресу не слишком способную девочку записали в их гим­назию: по прописке обязаны были учить всех. Шура впервые очутилась в их доме и с удивлением рассматривала обстанов­ку. Если у Шуры с папой всегда царил порядок, то Алинкина квартира производила впечатление туго набитого чемодана: какие-то вещи, предметы мебели, постоянно переставляе­мые и передвигаемые шумными обитателями, всевозмож­ные запахи, стук двери в туалет… И детские визги. Поразило отсутствие зала. Вернее, он был предусмотрен по плану, но новосёлы переделали его под родительскую спальню, а ту в свою очередь уступили старшему мальчику. Таким образом, вся Алинина семья или разбредалась по комнатам, или тес­нилась у родителей в бывшем зале. Для общения оставалась также небольшая, но уютная кухонька с белоснежными кру­жевными занавесками и круглым столом. Холодильник в неё не помещался, поэтому он стоял в прихожей и использовался жильцами не только по прямому назначению, но и как под­ставка под какие-то вещи и коробки.

Мать Алины, молодая, но не по годам серьёзная и груст­ная женщина с классическим каре и прямой чёлкой, делови­то накрывала на стол, между делом расспрашивая детей о делах в школе. Она так и норовила мимоходом прикоснуть­ся к каждому из своих отпрысков: то по щеке погладить, то волосы поправить. От непривычной женской ласки Шура совсем расстроилась, погрустнела… и заскучала по отцу. За­хотелось узнать, выгнал ли он эту противную Нинку…

— Девочки, кушайте! Скоро Владик вернётся из кино, блины вам напечёт, — объявила Алинина мама. — А мне нужно массаж Машеньке сделать.

— У тебя есть брат? — Шура навострила ушки.

— Два. Владик — старший. Он у нас главный в семье. Мама занимается сестрой — ей нужен постоянный уход, а Владик всеми нами. Ой, мам, а можно Шурке у меня пере­ночевать? Помнишь, у нас раскладушка есть на балконе, на ней ещё дядя Валера спал…

— А что произошло? — нахмурилась женщина. — Твоя подруга домой не хочет?

— Ма-ам! Так сложилось, — протянула Аля.

— Ладно, Владик придёт, решит, — отмахнулась Раиса.

— Ой, откройте! Владька, кажись!! — внезапно встре­пенулась подружка, услышав переливчатую трель дверного звонка. — Сейчас я вас познакомлю. Он такой классный, вот увидишь!

Алине не терпелось произвести впечатление на одно­классницу. И красивый взрослый старший брат мог стать самым главным козырем. Если брат с Шуркой подружатся, то та чаще будет забегать в гости.

— Здорово, девчонки и мальчишки! — раздался голос из прихожей. — Блины вам испечь?

Шура во все глаза разглядывала юношу. Тонкий и высо­кий, с непокорно вьющимися рыжеватыми волосами, он на­помнил ей оленёнка. Даже несмотря на ещё детскую внеш­ность и угловатость, чувствовалось, что в нём полно силы, ответственности и желания сворачивать горы.

Владик вёл себя раскованно. Пожав руку новой знако­мой, он споро и привычно замесил тесто для блинов и по­путно подсказал младшему брату, как правильно нарисовать таблицу по географии.

— Ну как, шумно у нас? — бросил он ей, прежде чем за­няться выпечкой.

— Нет, классно, — ответила Шурка и опустила голову. Она уже осознала, как глупо выглядел её поступок со сторо­ны. Да и домой тянуло до жути… Эх, сесть бы сейчас на их с папой зелёный диванчик… Отец укутал бы её стареньким шерстяным пледом, а сам разложил бы свои чертежи на спе­циальном столике. Шурка делала бы вид, что смотрит теле­визор, а сама исподтишка наблюдала бы, как папа хмурит брови, решая очередную инженерную задачу.

— Шурочка, давай так, — предложила мама Алины, — я позвоню твоему отцу, и, если он не возражает, ты останешь­ся у нас.

— Не стоит, — решилась девочка. — Поеду домой. Спа­сибо за ужин!

— Ну тогда пока… — враз погрустнела Аля. — Владик, проводишь Шуру?

— Не вопрос! Но пускай подождёт немного, пока закон­чу на кухне.

На улице юноша деловито, по-взрослому подхватил но­вую знакомую под руку.

— Ну, одноклассница моей сестры, колись: с какой радо­сти из дома свинтила?

— Да я не… — засмущалась Шура. — Просто… папа… Вот у вас всё так дружно, понимаешь… А я одна у отца. За­путалась совсем… Хочу быть единственной женщиной в нашей семье, а папа с моей тренершей встречается. И мне плохо от этого.

— А почему ты хочешь быть одна? — заинтересованно спросил Владик. — Как правило, все мечтают о большой семье.

— Трудно сказать, — задумалась Шура. — Просто так, наверное. Хотя, с другой стороны, мне у вас понравилось. Шумно, дружно, хоть и тесно. Видно, как вы друг друга лю­бите.

— Это только так кажется. Не суди по первому впечатле­нию, не окунувшись вглубь. Думаешь, я сильно счастлив?

— А разве нет? — удивилась Шура.

— Прикинь, нет! — признался Владик. — Раньше — да, не скрою. До того, как Машка заболела. А сейчас родаки только ею и занимаются, а я превратился в няньку для мелких.

— Ну-у-у, допускаю, твои мама с папой много сил отда­ют девочке. Но они наверняка всё равно тебя любят и ценят твою помощь. Уверена абсолютно!

— Эх, много ты понимаешь… — Владик зло сплюнул под ноги и растёр плевок носком кроссовка. — Это раньше лю­били… Сейчас они сами себя любят в своём самопожертво­вании. На меня ноль внимания!

— Значит, если папа не бросит Нинку, меня ожидает то же самое? — ужаснулась Шура.

— Здесь я тебе не советчик. Нельзя предугадать, как оно обернётся. Моя мамка говорит, один Бог ведает, кому какая судьба написана в книге жизни. И против этого переть бес­полезно…

Николай сидел возле телефона с рюмкой водки. После ухода Шурки Нина прижалась к нему на минутку и уехала.

— Вернётся твоя Шурочка, поверь мне, — бросила она на прощание.

Мужчина испереживался, гадая, где сейчас его дочурка. Он позвонил классной руководительнице, но та не владела нужной информацией. Дала лишь несколько номеров Шур­киных одноклассниц. Правда, без малейшего предположе­ния, с кем Шура дружит, ведь девочка всегда сторонилась прочих детей.

Расставшись с женой, Николай несколько лет приходил в себя: то фантазировал, что Светлана вернётся, то грустил и засыпал с надеждой увидеть любимую во сне. Каждый её звонок проживал неделями. Роман с соседкой Ритой был попыткой забыться и научиться существовать без любви, просто повинуясь естественным инстинктам. И только чув­ства к Нине разбередили его душу и задели за живое. Снова возникло желание жить и чувствовать, быть мужчиной, а не только отцом. Нина так прочно вросла в его сердце, что он не мог представить себе, как откажется от неё и вместе с тем от частички себя ради прихоти дочери. Шурка, навер­ное, никогда не примет ни одну женщину…

Николай вздохнул и залпом опустошил рюмку. Что ж, ви­дать, судьба такая: бросить любимую ради ребёнка… Шурка и без того лишена самого главного — матери. А он уж как-нибудь перетопчется…

Мужчина спал за столом, опустив голову на руки, когда вернулась притихшая и печальная девочка. Пустая бутылка валялась на полу, красноречиво указывая на метод, которым отец снимал стресс.

— Пап… — позвала его Шура. — Я вернулась.

— А? Что? Кто… Шурка! — Отец пьяно скривился в улыбке.

— Ты пил! — с возмущением выдохнула дочка.

— Да… пил, — пролепетал Николай. — Зато ты верну­лась. Я ждал тебя…

Алекс:

— Привет, друг. Что такая грустная?

Шура:

— Привет, друг. Да так, отец опять вынудил… С этой Ниной своей совсем с ума сошёл! Пришлось обидеться.

Алекс:

— Не разговариваешь с ним? Дуешься?

Шура:

— А то! Это я умею. Пусть подумает.

Алекс:

— А я попросил маму курицу купить, хочу сам зажарить. Тушка уже разморозилась. Подскажи, как её брать, чтобы из рук не убегала? Она скользкая!

Шура:

— Разумеется скользкая! Надо помыть и солью с припра­вой натереть. Ещё можно майонезика добавить. Держи за ногу! Впрочем, у меня они часто убегают на пол, хи-хи.

Алекс:

— Помню, как вместе её у тебя на полу ловили, ха-ха. А зачем мыть? Я думал, она уже готовая продаётся. На упа­ковке так и написано.

Шура:

— У вас, может, и готовая. А у нас мыть надо! Мы всё моем, так надёжней.

Алекс:

— О «кей. Пока, друг!

После скандала отец с дочерью о Нине больше не заговаривали. Жизнь вошла в привычную колею. Как и прежде, по вечерам собирались в зале: Шурка рассказывала про свои девичьи дела в школе, отец — о новом проекте на ра­боте. Как-то папа поделился новостью, что ему пообещали помочь с расширением жилплощади: всё-таки он верой и правдой служил предприятию более десяти лет.

Алекс:

— Привет, друг!

Шура:

— Привет, друг! Ой, а я сегодня к Алине домой бегала, Влада видела! Он на меня посмотрел так нежно… Такой заботливый, спросил, как дела с отцом и Ниной.

Алекс:

— Эх, Шурка, смотрю, такими темпами про меня, ста­рого друга, совсем забудешь! Все мысли об этом Владике… А ведь я тоже интересуюсь твоими делами.

Шура:

— Не переживай, Алекс. Ты для меня на первом месте, вроде брата.

Алекс:

— Вот-вот, «вроде брата»…

Николай страдал. С Ниной они продолжали встречаться тайно. Происходило это преимущественно в гостинице или у неё дома, когда пожилая тётка, блюстительница старых нравов, ночевала на даче. В противном случае родственница извела бы племянницу разговорами о близости только после свадьбы, единственном союзе на всю жизнь и прочей не­сбыточной ерунде.

Нина по-прежнему была нежна, ласкова и весела. Лишь иногда она вдруг глубоко задумывалась и как бы отстраня­лась, отгораживалась от Николая и его чувств. Речи о свадьбе не заводила. Мужчина тоже молчал на эту тему. От каждой редкой и потому волнительной встречи он получал целую бурю эмоций, еле скрываемых от дочери. Виделись любов­ники нечасто, поэтому время на разговоры не тратили. Лю­бознательная Ниночка с удовольствием составляла возлюбленному компанию в походах на выставки и концерты. Вот только Коле в такие вечера приходилось лгать Шурке то о внезапном вечернем совещании, то о встрече со школьным товарищем.

Шли годы. Шурка росла и готовилась оканчивать школу. На выпускном Николай не сдержал сентиментальную слезу, когда его дочери вручали аттестат. Какая же красивая его Шурочка! Жаль, мама не видит… Впрочем, та уже давно за­была о дочери.

Перед выпускным девушка всю ночь не спала, с вечера накрутив волосы на бигуди. Боже, на что готовы женщины ради красоты! Николай бы так не смог. Однако дочкины мучения того стоили: блестящие шоколадные локоны игриво струи­лись по тонкой спинке, приковывая взоры юношей. В нарядах Николай разбирался плохо, но приталенное средней длины го­лубое платье выгодно подчёркивало фигуру и начавшую на­ливаться грудь. Выпускники уехали кататься на всю ночь по городу, поэтому Коля осмелился пригласить Нину к себе.

Женщина с опаской разулась. Давненько она не посещала эту квартиру. Здесь царила строптивая Шура, поэтому чув­ство напряжения и дискомфорта не отпускало. Нина непло­хо относилась к любовнику и при иных обстоятельствах не отказалась бы связать с ним свою жизнь, но его дочь пред­ставляла для неё серьёзную преграду. На месте Николая Нина никогда бы не позволила Шуре так командовать. Неу­жели из-за дочкиных капризов мужчина должен оставаться холостяком?

Николай провёл любимую на кухню. Вдвоём они накры­ли на стол. Еду час назад доставили из ресторана. Коля не рискнул использовать их с дочерью продукты: девушка не­пременно заметит, сама же покупала.

Мужчина просто таял, слушая любимый голос, и наслаж­дался присутствием Нины в его квартире. Как же ему этого не хватало! Общего ужина, обсуждения событий дня, нетер­пеливых взглядов, якобы нечаянных прикосновений, пред­вкушения близости…

Нина рассказывала о своих воспитанницах. На прошлой неделе она возила подопечных на соревнования в областной центр. Следом за ними на стадион приехала мама одной из девочек, порядком пьющая дамочка. Оленьке было очень не­ловко за родительницу, она стеснялась, не знала, куда деться от стыда. Перед выступлением юным гимнасткам необходи­мо было настроиться, привести себя в должное состояние духа, но помятую женщину с бутылкой в руке, бросающую­ся со всеми обниматься, это не волновало. Пришлось вызы­вать охрану и просить удалить мамочку…

— Я люблю тебя! — признался ликующий и удовлетво­рённый Николай после того, как оба утолили свою страсть.

— Коленька, я тоже тебя люблю. Но нам нужно серьёзно поговорить, — собравшись с духом, начала Нина. — Я ни разу за эти годы не поднимала вопрос нашего будущего, по­нимая, как всё сложно из-за Шуры… Но твоя дочь выросла. А мои годы летят стремительнее, чем секунды на турни­ре. И твои, кстати, тоже. Когда мы перестанем прятаться? Я хочу, чтобы ты открыто забирал меня с работы, хочу утром варить нам с тобой кофе. У меня нет собственных детей, хотя я хотела бы их иметь. Не всё же мне с чужими зани­маться… Когда ты откроешься? Шура довольно-таки взрос­лая — пусть позволит тебе жить своей жизнью.

— Ниночка, я поговорю с ней, — помрачнел Николай. — Только умоляю тебя, подожди капельку, а? Я улучу подходя­щий момент и всё ей про нас расскажу.

— Коля, ты меня не услышал! Я не стану ничего больше ждать. Действуй, наконец! — Нина ушла в ванную, замотав­шись в покрывало.

— Любимая, — продолжил Николай, когда она вновь появилась в спальне. При виде её влажного после душа тела, завёрнутого в тоненькое полотенце, у него защемило сердце. — Знаешь, мне вот-вот должны выделить на работе однокомнатную квартиру. Шурке я не скажу об этом, и мы с тобой сможем встречаться там.

— — Нет, Коля! — твёрдо ответила женщина. Она устала от нерешительности любовника. Ничего не имея против его дочери, Нина хотела, чтобы мужчина в конце концов определился: оставаться ему отцом-одиночкой или зажить полноценной семьёй.

Молча они выпили чай, так же молча Нина заторопилась домой. Коля вызвал ей такси и проводил до машины.

После отъезда любимой Николай вытащил припрятанную бутылку водки с полки, где Шурка хранила банки с крупами, и налил себе целый стакан. После каждой ссоры он успокаи­вался, приняв беленькую. Мужчина ощущал себя раненым зверем, загнанным безжалостными охотниками в угол.

Встретив с теперь уже бывшими одноклассниками рас­свет, Шура вернулась под утро весёлая и полная впечатле­ний. Свет дома не горел: отец, разумеется, спал. Мужчина предусмотрительно прибрал за собой следы возлияний, вы­мыл стакан и тщательно вытер его, прежде чем поставить на место в шкаф.

Девушка долго не могла уснуть: всё думала о будущем, об учёбе в институте, о новых событиях и встречах. И ко­нечно о папе, который неизменно поддержит её во всём и будет сопровождать на самостоятельном пути…

Проснулась Шурка от аппетитного аромата оладий. К слову сказать, отец наловчился-таки их печь: теперь они вы­ходили у него ровненькими и равномерно овальными. Шура обожала ими лакомиться, особенно с варёной сгущёнкой. Несмотря на то, что это лакомство давно стало продаваться готовым в магазине, отец не ленился полтора часа варить его в жестяной банке для любимой доченьки.

— Привет, пап! — Шурка подошла сзади и обняла отца со спины. Настроение у неё было отменное: всё складыва­лось как нельзя лучше.

— Осторожно, не обожгись, — предупредил Николай, подавая тарелку.

— Пап, как классно было, душевно! Мы и натанцевались в кафе, и наболтались! — тараторила выпускница, обмаки­вая выпечку в сгущёнку.

— Шур, мне бы с тобой тоже переговорить… — несмело начал родитель.

— О чём? — для Шуры, кроме её новой взрослой жизни, других тем не существовало.

— Помнишь, ты занималась гимнастикой? Нину, трене­ра, помнишь? — осторожно проговорил он.

— Конечно, — скривилась девушка. — Разве её забу­дешь? Она к тебе клеилась, чем жутко меня бесила! Если бы не это, я бы, может, так и продолжала заниматься. А что? Я же такая гибкая!

— Несомненно, очень гибкая и талантливая. Только это не она ко мне клеилась, а я к ней, — поправил её Нико­лай. — И продолжаю добиваться. Александра, буду с тобой откровенен: мы встречаемся до сих пор, и я люблю эту жен­щину. Прошу твоего согласия на то, чтобы сделать ей пред­ложение.

Шура замерла. Остаток оладьи некрасиво выпал из её рта и шмякнулся в кружку с чаем.

— Нет! — отрезала она, поднимаясь. — Посуду попозже помою.

Девушку взбесило, что отец впервые за долгое время на­звал её полным именем. Это неопровержимо указывало на окончательность и бесповоротность его решения.

— Шур, погоди, куда же ты?.. — Отец схватил дочь за рукав домашней пижамы. — Давай обсудим это, прошу тебя!

— Что обсуждать, пап? Что ты любишь её, а не меня?.. Хочешь не мне, а ей оладьи по утрам жарить?! Или это она будет тут за кулинара, мамочку для меня изобра­жать?.. Не хочу!!! В отличие от тебя, мне никто другой не нужен!

— Дочка, мне на работе квартиру совсем скоро дадут… И я хотел бы иногда там встречаться с Ниной, пока ты не привыкнешь.

— А я?! Одна буду коротать вечера?.. Может, мне пить начать с тоски, как ты?..

Шурка и сама не понимала, что на неё нашло. С одной стороны, у всех в их классе были полные семьи. Но с другой — она никогда не комплексовала и не чувствовала себя обделённой. Девочка из параллельного класса часто рассказывала ужастики про то, как молодая мачеха изво­дила её своими придирками, от которых иногда приходи­лось убегать из дома. Страшно… Страшно лишиться того, что уже имеешь. И неясно, чем грозят такие перемены. Нет, как есть — гораздо лучше. О папиных чувствах девушка не думала. Она давно привыкла, что в их малень­кой социальной ячейке её благополучие ставится во главу угла.

— Короче, пап, выбирай — она или я. Хочешь, живи с ней в той квартире… Но тогда я знать тебя не желаю!

Произнеся жестокие слова, Шурка бросилась к себе в комнату и ничком завалилась на кровать. Её душили слёзы. Сквозь собственные рыдания она услышала, как отец бро­дит по залу, хлопая дверцами шкафов. Через несколько ми­нут заскрипела и стукнула входная дверь.

В полном оцепенении девушка вышла из спальни. В квар­тире стояла пугающая тишина. Исчез плед, подаренный Шурой папе на один из дней рождения. Шура так любила укрываться им, сидя на диване перед телевизором. Да и пол­ки, где отец хранил свои вещи, были пусты…

Алекс:

— Привет, друг!

Шура:

— Привет, друг!

Алекс:

— Ну, как выпускной? Поразила всех там?

Шура вяло:

— Ну, типа того…

Алекс:

— Шурка, что стряслось?

Шура:

— С отцом разругались, он ушёл насовсем. Я теперь сво­бодная и одинокая девушка…

Алекс:

— Вернётся, помиритесь.

Шура:

— Нет уж! Я на принцип пошла. Всё, надоело. У меня нет отца!

Алекс:

— Ох, вредный мой друг, не стоит поддаваться эмоци­ям. Не пожалей потом.

Шура:

— Что ж поделать, вот такая я…

Николай не собирался делать выбор между дочерью и любимой женщиной. Он считал, что такой дилеммы попро­сту не должно существовать. Однако Шуркин эгоизм побил все рекорды. Требовалось прекратить потребительское от­ношение. Мужчина по опыту знал, как тяжело приходится с дочкой, когда та обижается, если что-то идёт не по её плану. Она могла неделями не разговаривать, превращая совмест­ное существование в кромешный ад. На этот раз Николай твёрдо решил, что пора повзрослевшей Шуре понять, что детские капризы закончились и нужно обращать внимание на потребности близких людей. Мужчина резонно рассудил, что дочь пообживётся и поймёт свою неправоту. А там — как бог даст. Шура умеет вести хозяйство, потрясающе го­товит, грамотно распоряжается финансами. Деньги он будет пересылать ей на карточку. Через пару месяцев дочка нач­нёт обучение в медицинском институте, появятся подружки, одиноко ей не будет.

Николаю выделили квартиру. Он жил в ней с Ниной, и пару лет всё шло неплохо. Но мужчина слишком тосковал по доче­ри. Коллегой Николая по работе был отец одной из сокурсниц Шуры, что позволяло отчасти быть информированным о со­бытиях в её жизни. Так отцу стало известно, что Шура бросила медвуз на четвёртом курсе по причине беременности. Николай много раз звонил ей, но она не снимала трубку. Приезжал — Шурка сменила замок и отказывалась разговаривать.

Совместная жизнь с Ниной начала портиться, они часто скандалили. Женщину не устраивало настойчивое желание сожителя отслеживать перипетии в судьбе дочери, раздража­ли денежные траты в её пользу. Жили они и без того скром­но, а Нина хотела свадьбу — с настоящим платьем и медо­вым месяцем. За свои тридцать лет она побывала только в Китае — на соревнованиях со своими подопечными. И хотя все издержки были оплачены спонсорами, им приходилось проживать в самых дешёвых гостиницах и обходиться очень бюджетным питанием. В своих мечтах она грезила о путе­шествии в Венецию. Вопреки расхожему мнению, женщина была убеждена, что поездка именно в этот город гарантиру­ет счастье и любовь навеки.

Николай терпеливо пытался объяснять возлюбленной, что у дочери тяжёлые времена, она ожидает ребёнка, не имея профессии и мужа, а помочь ей некому. Но Нина от­казывалась понимать, почему немолодой отец вынужден со­держать взрослую дочь. Пора бы той уже повзрослеть, а ему прекратить за ней следить.

Постепенно Николай всё чаще стал прикладываться к бутылке. Нина ругалась, кричала. Выяснилось, что она ма­стерски владеет нецензурной лексикой, о чём Николай рань­ше даже не догадывался.

Нинины планы, связанные с этим мужчиной, не состоя­лись. Она не возражала дружить с его дочерью, но девчон­ка оказалась на редкость непримиримой особой. На общего ребёнка Николай не соглашался. Пьяные загулы поначалу случались редко, по праздникам, но вскоре мужчина запил по-настоящему, невзирая на работу и Нину. Женщина езди­ла по кабакам, вытаскивая оттуда загулявшего супруга. По­рой его доставляли какие-то непонятные субъекты, каждый месяц разные. Заносили в квартиру едва ли не бездыханно­го, и так он лежал у порога до тех пор, пока не протрезвеет и не переберётся на кровать. Нина накрывала его одеялом и подкладывала подушечку. Постепенно подушечка исчез­ла, одеяло сменилось пледом, занявшим своё место возле двери. Чувства прошли, мечта о семье растаяла, как абрис сопки в осеннем тумане…

***

Шурка скучала по отцу, жить одной оказалось несладко. В принципе, бытовых проблем не возникало: она сызмаль­ства управлялась за хозяйку. С деньгами тоже был полный порядок: отец регулярно пополнял её счёт. Но не отпускала грусть-тоска… И только из природного упрямства она упор­но избегала любых контактов с папой. Словно вычеркнула из своей жизни. А пустоту, образовавшуюся в душе, усилен­но заполняла общением со студентами.

Прознав, что девушка проживает одна, молодёжь пова­дилась ходить к ней в гости. Иногда визитёров набивалось так много, что Шура не всех запоминала по именам. Вскоре разудалые гулянки ей надоели и постепенно сошли на нет.

Дольше всех рядом с ней продержался Алексей — он и стал первым Шуркиным мужчиной. Серьёзный, вечно хмурый парень и сам не понимал, чем его привлекла странная одно­курсница. Наверное, именно своей инакостью: нежеланием подстраиваться под других, способностью подняться и вый­ти из аудитории с наскучившей лекции, принципиальной не­коммуникабельностью. Алексей искренне удивлялся, зачем девушка пускает к себе разного рода сброд, с которым даже не пытается общаться. Пару раз он заставал картину мас­лом: ребята за её столом распивали вино, а Шурка, закрыв­шись в спальне, зубрила домашнюю работу. Удивительно, но почему она никогда никого не выгоняла?

Вскоре Алексей нашёл другую, более понятную для себя женщину и распрощался с пассией. Напоследок он посо­ветовал бывшей любовнице пустить к себе постояльцев на платной основе: нечего даром кормить однокурсников. Шурка так и поступила: находиться в квартире одной ей по- прежнему было тяжеловато. От очередного постояльца она и забеременела.

Узнав об интересном положении, Шура долго не разду­мывала: пожала плечами и продолжила существование как ни в чём не бывало, пока не стал выпирать живот. Она всё ещё по инерции ждала, что отец разрулит все проблемы и трудности обойдут её стороной. И только после отчисления с курса до без пяти минут матери дошло, что её жизнь кру­то меняется, и явно не в лучшую сторону. Нет ни работы, ни образования. Как растить дитя, которое вот-вот должно появиться на свет?

Однажды тёплым осенним деньком Шура собралась с духом, нарядилась в просторное серое платье, которое когда-то так любил её папа, и направилась по адресу, ука­занному в последней записке отца — той самой, в которой он извещал её, что она уже взрослая и отныне будет жить самостоятельно.

Шура решила увидеть родителя и поделиться радостью о скором появлении внука. Сама бы она вряд ли отважилась на такой поступок. Но её страшила мысль, что у ребёнка никого больше нет, кроме неё. Так пусть будет хотя бы де­душка, на практике доказавший, что воспитание чада для него не проблема.

Нервно оглядев массивную деревянную дверь, Шура на­жала на кнопку звонка, стараясь побороть мелкую дрожь.

— Кто там? — из открытой двери выглянула… Нина!

— Позовите папу, — прошептала девушка, уже жалея о своём приходе.

— Зачем он тебе? — скривилась женщина. — Бросила его, так и оставь в покое.

Шура не спорила — покорно развернулась и ушла.

Нина отворила дверь, уверенная, что за ней стоит один из дружков Николая, что-то забывший накануне. Сожителя час назад доставили из ресторана в невменяемом состоянии, он всё бормотал, что Шурочке надо помочь. Как же ей опосты­лели эти разговоры! Её раздражали вид опустившегося пья­ного мужчины и постоянное незримое присутствие Шурки в их отношениях. Николай, учитывая его состояние, был не­доступен её гневу, поэтому она выместила всю скопившую­ся ярость на подвернувшуюся падчерицу.

Наблюдая, как обречённо девушка после её слов спуска­ется по лестнице, Нину внезапно охватил стыд. Зачем она так поступила? Насколько ей известно, Шура впервые сде­лала шаг навстречу отцу. Вероятно, их примирение положи­тельно сказалось бы на Коле. Но что вышло, то вышло…

Нина ничего не сказала сожителю о приходе дочери, опа­саясь справедливых упрёков.

У Шуры родился сын, из роддома она уезжала на такси. Пару месяцев назад отец начал перечислять ей удвоенную сумму, и Шура сделала верный вывод о том, что он осведомлён о внуке. Хорошо, что не придётся думать, на какие средства содержать ребёнка, ведь жильцы съехали, резонно не желая делить жилплощадь с новорождённым.

Мальчик рос капризным и эгоистичным. Теперь уже Шура в полной мере хлебнула, каково быть родителем-одиночкой. Максик плакал, как только мама исчезала из пределов видимости, бойкотировал детский сад; едва она исчезала за дверью, садился в углу игровой и тихонько по­скуливал, как щеночек, получивший пинок вместо порции ласки. Он отказывался есть, спать, играть с другими детьми. Шура пробовала найти няню, но сын чурался чужих людей. Так с садиком ничего путного и не вышло. Шурка постоян­но жалела малыша, так сильно привязанного к ней. Школу Максим тоже посещал без особого желания, торопясь вер­нуться под мамино крылышко и мамину опеку.

Шура согласилась присматривать за матерью бывшего однокурсника: та раздробила себе таз, выпав из окна второ­го этажа, когда мыла окно. Девушка принялась рьяно ухажи­вать за подопечной, делала уколы, измеряла давление и тем­пературу. Лариса Ивановна привязалась к добросовестной помощнице и с нетерпением ждала её прихода. Илья не мог нарадоваться, что у матери появилась не только сиделка, но и компаньонка, ведь сам он работал в поликлинике на двух ставках. Пожилой даме предстояла дорогостоящая опера­ция, и он намеревался заработать на неё как можно быстрее. Чувство благодарности переросло в нечто более ёмкое. Не просто в страсть, а в крепкое и стабильное желание обла­дать этой женщиной, быть рядом, разделить все невзгоды.

Максик неоднократно оставался с Ларисой Ивановной — та делала с ним уроки, много разговаривала. Удивительно, но нелюдимый и плаксивый мальчишка, дичившийся лю­дей, совершенно не боялся улыбчивой женщины. К Илье относился насторожённо, зажимался и не улыбался в его присутствии, но позволял одаривать себя знаками внимания и иногда гладить по голове. Илье импонировал сынишка Шуры, он намеревался добиться улыбки в свой адрес и не сомневался в успехе.

Через три года после успешной операции и длительной реабилитации Лариса Ивановна встала на ноги. К тому вре­мени ей казалось решённым делом, что Илья с Шурой по­женятся. Материнское чутьё не обмануло: мужчина сделал избраннице предложение, но та не ответила согласием. Вос­питанная одним отцом, Шура подсознательно опасалась соз­давать полную семью. Проживание с любимым мужчиной в одной квартире пугало её, она не имела никакого представле­ния, что нужно делать. Как вести себя с любимым, находясь наедине продолжительное время? Как показываться перед ним без косметики, взлохмаченной с утра? И самое главное, как к переменам отнесётся Максик? Мальчик слегка поборол свою неприязнь к потенциальному отчиму, но по-прежнему держал дистанцию. Шура не торопилась открываться сыну. Да и встречались они с любовником редко. Илья неоднократ­но настаивал на регистрации брака. Лариса Ивановна болела, мучилась давлением — сказывались возраст и травма, а муж­чина мечтал, чтобы мать погуляла на их свадьбе.

В день Шуриного рождения, отмечаемого скромно, в до­машней обстановке, Илья открыл коробочку из красного бархата и подал кольцо.

— Шурка, выходи за меня! — просто сказал он и повер­нулся к насупленному Максу. — Макс, мы с твоей мамой хотим пожениться. Ты не возражаешь, если мы станем се­мьёй?

Мальчик уронил ложку, которой подносил ко рту крабо­вый салат. На секунду Шура застыла.

— У-у-у, — заскулил он, сжимая руками голову и рас­качиваясь.

— Максюшка, что с тобой? — испугалась Шура, опом­нившись и бросаясь к сыну.

— Ты меня не лю-ю-бишь!! — голос Макса сорвался от слёз. — Я хочу жить дома, с тобой! Мама!! Зачем нам этот Илья?

— Я буду твоим папой, — вставил слово расстроенный мужчина.

— Мой папа в командировке! — выкрикнул, всхлипывая, Максим. Шура придумала для сына эту распространённую байку, и тот в неё верил. Во всяком случае, ему так было удобно. Когда мальчишки в школе обижали его, он грозился всё рассказать отцу, который вернётся и всех накажет. На самом деле в папе Макс не нуждался. Ну не понимал он, что делать с мужчинами! Мама — это друг, ласка, нежность. Мама — это всё, она вся растворилась в нём. Как же это прекрасно — знать, что ты настолько любим! Для чего ему папа? Ругать, заставлять менять розетки и помогать возить­ся с машиной, как у Кольки-одноклассника? Нет, Максу ни­какие такие папы не подходят. Лучше жить с мамочкой!

Шура растерянно молчала. Сцена напомнила ей эпизод из собственного детства, и она осознавала, что никакие уговоры тут не подействуют. В своё время она побывала на месте сына и знала, как страшно ему представить, что налаженная жизнь изменится. Женщина не могла решить, как ей поступить. Да, она выросла в неполной семье, и это наложило отпечаток на её характер. Родила ребёнка без отца, ни капельки от этого не страдая. Напротив, настоящая семья — с детьми, мамой, папой и бабушкой — расценивалась ею как нечто непонят­ное и слишком сложное. Шура не умела подстраиваться под другого человека. Отец всегда поступал так, как требовала дочь, и теперь она сама шла на поводу у собственного сына. Жаль, но ей, скорее всего, не удастся изменить эту родовую карму. Слишком много сил на это нужно. Да и зачем? Шуре неплохо жилось с папой, грех жаловаться на детство. И Макс вполне доволен тем, что растёт с мамой. Какой смысл менять сложившиеся устои? Нет, это выше всяких сил.

Запахло валерьянкой. Это Лариса Ивановна накапала себе успокоительных капель. Илья суетливо заметался меж­ду матерью, любимой и пасынком. А на Шуру напал какой- то ступор: вроде всё слышит, но как-то отстранённо, словно не с ней это происходит, а на экране телевизора демонстри­руется кинофильм, который её никоим образом не касается.

Прекратив подвывать на манер раненой собачки, Максим успокоился и упрямо поджал губы. Лариса Ивановна по­пробовала разговорить его, но он упорно безмолвствовал. И без того замкнутый, с этого дня он отгородился от матери невидимой стеной, через которую она так и не сумела про­биться.

Ради сына Шуре пришлось разорвать отношения с Ильёй и его матерью. Её жизнь потекла в неспешном режиме: жен­щина смирилась, что близкие отношения с мужчинами ей заказаны, и на ухаживания противоположного пола больше не отвечала. Макс сменил гнев на милость, но ещё долго ожидал подвоха, оживляясь лишь в домашней обстановке.

Однажды Шура встретила своего отца. С грязной авось­кой, полной бутылок, он выходил из автобуса. Шапка-ушанка наползла на глаза, несвежий шарф прикрывал давно не ви­давшие бритвы щёки. От мужчины разило стойким перега­ром. Шура машинально дёрнулась к нему, но тотчас переду­мала. Она вжала голову в плечи и поднялась в автобус.

«За что это нам? — мучилась она вопросом, отваривая вечером вареники с вишней на ужин сыну. — Отчего так всё неправильно?..»

***

Вж-жик!

Круги… Фиолетовый сменил красный, поблёк и плавно перетёк в розовый…

Звон и голос.

Скрежет.

Тело невесомое, и его как будто нет… Знакомая обстанов­ка: темнота, круги, этот «вжик».

Голос… То ли собственный, то ли чей-то. В этой звеня­щей пустоте… Мысли её? Или кто-то здесь есть?

Шура (мысленно). Почему я снова тут?

Голос (словно грезится). Потому что тебе не понрави­лось там.

Шура. Я вообще-то просила хорошего, любящего отца!

Голос. Разве ты его не получила?

Вжик! Вж-жик. Вж-ж-ж…

Шура. Конечно получила. Спасибо! Но в итоге всё по­шло не так. Плохо.

Голос. Это зависело только от тебя. Думай, делай выво­ды… Где-то ты пошла не по той тропе, а потом пожалела о своём выборе. Поэтому и очутилась здесь так рано.

Шура. А папа? Он ведь тоже, как и я, мечтал о чём-то? Но явно не о том, чтобы в пьяном угаре пытаться найти угол для ночлега, будучи брошенным собственной дочерью.

Голос. Да, могу открыть тебе секрет. Николай в предыду­щей попытке слишком сильно любил женщину, и чувство это не было взаимным. Своим влиянием и богатством он удерживал её, зная, что любимая страдает. Тогда для этой женщины всё закончилось слишком печально. И Николай настоял на том, чтобы в следующий раз он сумел отпустить свою половинку. Отпустил?

Шура. Да, мою маму. И долго не мог забыть.

Голос. Зато взамен сумел отдать всего себя тебе, дочери от любимой женщины. А уж как вы этим распорядились — это ваше дело. Ну, настроена попробовать второй раз?

Шура. Нет, погоди… Сколько всего будет попыток?

Голос. Зависит от тебя. Скажем, семь. Устроит? Сумеешь совершить правильный выбор и реализовать его до послед­него, седьмого раза — получишь бонус: право заново прой­ти уже единожды пройденный путь, но с новыми знаниями. При этом в нужный момент твоя память и опыт прежних попыток помогут исправить ход событий. Если захочешь, разумеется…

Шура. А почему именно семь?

Голос. Почему, почему… Вы сами придумали это число, возвели его в ранг сакральных… Семь дней недели, семь чудес света, семь дней сотворения Вселенной. Поторопись, пожалуйста. Тебе пора! Определяйся!

Шура. Хорошо. Одари меня родителями, безумно любя­щими друг друга!

Голос. Принято.

Вихрь подхватил и закружил в темноте. Круги снова завертелись…

Вжик…

Второй кувырок. Алекс

Александр, или Алекс, как его дома называли ро­дители, появился в семье американцев Мари и Натана в небольшом гостеприимном городке Б., красивом и уютном, располагающемся на побережье Калифорнии. С самых первых минут его личность форми­ровалась под влиянием чрезмерной любви родителей друг к другу. Мальчиком занималась преимущественно соседка Нонна — кормилица, приходящая няня и одновременно по­мощница по хозяйству.

Родители малыша дружили с детства — жили в соседних домах и с рождения были неразлучны. Их семьи, увлечён­ные бизнесом, не препятствовали общению тихой, скром­ной девочки и бойкого, заводного мальчишки. В самом деле, так редко встречаются подобные пары, где между влюблён­ными царит полная идиллия. Многие сказали бы, что это пресно, ведь взаимоотношения тем интересней, чем более разные мужчина и женщина. Но не в случае Мари и Натана. Они до такой степени прикипели друг к другу, что увлече­ния партнёра воспринимали с неподдельным интересом и всячески разделяли их. Скучать им не доводилось: шебут­ной Натан не уставал фонтанировать идеями активного про­ведения досуга, а уступчивая Мари неизменно участвовала во всех его рискованных вылазках.

Повзрослев, Мари превратилась в невысокую, хрупкую девушку с мальчишечьей фигурой. Она предпочитала но­сить короткую стрижку, что вкупе с нулевым размером гру­ди издали делало её похожей на юношу — копию Натана. Парень даже гордился этой их схожестью. До тех пор, пока не возмужал и не перерос подругу почти на голову.

Никаких препятствий в развитии своего романа юные влюблённые не встречали. Всё шло по плану: Натан перенял бизнес родителей и приумножил семейный капитал, а Мари неспешно, без лишних амбиций занималась домом. Молодая семья приобрела собственный коттедж на сопке возле озера, и вскоре после новоселья Мари забеременела Алексом.

Наладив ровное и предсказуемое течение семейного уклада, пара занялась собой. Их увлечение друг другом не только не прошло с годами, а, напротив, переросло в нечто не поддающееся пониманию большинства супругов с дли­тельным семейным стажем. Они постоянно эксперименти­ровали.

Как-то Натан занялся верховой ездой. Мари, относящаяся к этим великолепным животным с изрядной долей опаски, сумела перебороть свой страх, и супруги приобрели двух лошадей — покорную кобылку для Мари и пегого резвого жеребца для Натана. Галоп Мари так и не освоила, но ездить лёгкой неспешной рысью поднаторела вполне прилично и получала от конных прогулок искреннее удовольствие. Вме­сте с супругом они довольно часто седлали своих животных и совершали выезд вокруг озера. Натан наслаждался видом послушно следовавшей рядом с ним жёнушки в красных леггинсах и весёлой бело-красной кепке, придававшей ей вид подростка.

Женщина, в свою очередь, улыбалась, раду­ясь прекрасным видам озера и города, до того гармонично расположенного между сопок, что дикая природа и цивили­зация существовали здесь в удивительном симбиозе. Вни­мательная и романтичная по натуре, Мари подмечала еже­дневные незаметные для неискушённого взгляда изменения в природе.

Вот дерево на повороте сменило нежно-зелёный цвет листвы на яркий, буйный. Стало быть, весна готовит­ся отдать пальму первенства лету… А вот зелёная поросль травы, в прошлую прогулку ещё нежная и короткая, как колючки у молодого ёжика, деловито раскрылась, заявляя тёплому солнышку о своём появлении…

Осенью Мари от­мечала постепенное увядание зелени, разнообразие красок пробуждало в ней грусть. Как таковой зимы в их местности не было: снег если и выпадал, то достаточно редко и тут же таял. Но конные прогулки в зимний период супруги прекращали. Нежная Мари замерзала, особенно зябли её руки. А управлять лошадью, даже столь превосходно обученной, как Тора, в перчатках не получалось. Без своей верной спут­ницы Натан скакать не хотел. И животные простаивали в ко­нюшне, лишь иногда выпускаемые конюхом в леваду. В эти моменты Мари с Натаном с резного балкончика любовались их грациозным бегом.

Супруги настолько нежно, с полной самоотдачей относи­лись друг к другу, что подобным чувствам можно было бы позавидовать. Но, увы, маленькому Алексу места в их со­юзе не находилось. Младенцем он по понятным причинам не разделял их экстравагантного хобби, но и когда подрос, ситуация не поменялась к лучшему.

Алекс рос тихим и скромным, как его мать. Он часами мог разглядывать картинки в книжке или собирать кон­структоры, которыми его исправно снабжали продвинутые родители.

В семь лет Натан посадил сына на Тору. Вид огромных животных завораживал и пугал Алекса одновременно. Маль­чик мог с любопытством наблюдать, как родители скачут рядом друг с другом, но сам управлять конём не стремился.

Когда пришло время, отец даже не спросил мнения сына. Просто подхватил его уверенными руками и усадил в седло. Тора недоумённо фыркнула. У мальчика перехватило дыха­ние — скорее от страха, чем от восторга.

— Готов? — спросил отец.

Алекс молча кивнул, выдав традиционную вежливую улыбку из-за боязни огорчить родителя, но сам до конца не был уверен в собственном согласии.

Взяв лошадь под уздцы, Натан резво повёл Тору по знако­мой тропе. Алекс судорожно вцепился в гриву лошади, сед­ло под ним закачалось из стороны в сторону. В принципе, можно было бы и потерпеть, если бы не одно «но»: Натан забыл подтянуть подпруги. У Алекса с самого рождения и так всё не задавалось: бутерброд падал колбасой вниз, шта­ны надевались задом наперёд, водитель школьного автобуса периодически забывал забирать его на занятия. Неожиданно седло сползло набок и перевернулось. Натан успел лишь ах­нуть и остановить Тору, но было уже поздно. За долю секун­ды мальчик свалился на землю под брюхо кобылы. Лошадь дёрнулась и отпрянула, задев голову ребёнка копытом.

— Ты в порядке? — Натан успокоил животное и только потом подхватил малыша на руки.

— Да, всё о’кей.

Алекс ответил именно так, как его учили отвечать и как делали все жители их городка независимо от того, правда это или нет. Главным считалось не грузить окружающих своими проблемами — подобное воспитание давали своим детям все местные взрослые.

Мальчик провалялся с сотрясением мозга около трёх недель, этим и закончилась его любовь к лошадям. Натан и Мари больше не пытались приобщить сына к верховой езде. После происшествия ребёнок опасался даже чистить животных. Смелости хватало только на то, чтобы подавать отцу специальные щётки и скребки.

Родители Алекса постоянно что-то придумывали. Как-то в их доме остановилась семейная пара из Австралии: они приехали в Б. поучаствовать в международной парусной ре­гате. Целых три недели Натан и Мари занимались гостями, в то время как родной сын оставался на попечении няни Нон­ны. Мальчик безропотно выполнял домашние задания, скла­дывал пазлы и лего — в общем, делал всё то, что позволяло как можно меньше напоминать о себе родителям и гостям.

Гостья по имени Софа любила возиться на кухне. Обыч­но в доме Алекса процессу приготовления еды не уделяли должного внимания. Ребёнка кормили кукурузными хлопья­ми с молоком, жареным беконом с яйцами или омлетом для разнообразия. Иногда мама могла разогреть замороженную пищу из пакетиков или заказать пиццу и наггетсы в ресто­ране.

В первое же утро после своего приезда Софа напекла панкейков — этаких толстых блинчиков. К обеду по дому распространился ароматнейший дух поджаривающейся в духовке курочки. Впервые попробовав это чудесное блюдо, Алекс в одночасье влюбился в него. Софа ещё несколько раз баловала американскую семью кулинарными талантами. Но с её отъездом в родительском меню снова прочно укрепи­лись блюда на скорую руку.

Когда Алекс повзрослел, они с няней Нонной получили больше свободы. Родители по-прежнему занимались свои­ми делами, всё так же обожая друг друга до умопомрачения, а Нонна приглашала воспитанника на прогулки. Вместе они исходили весь парк и тропки вокруг озера, поднимались на сопки и часами рассматривали яхты, бороздящие морские просторы. Нонна отличалась неразговорчивым нравом, Алекс тоже не питал страсти к болтовне, поэтому вместе им было очень комфортно.

Подросток скучал по родителям и ревностно подмечал взгляды, которыми они то и дело ода­ривали друг друга. Их взаимная любовь была совершенной, и пара не нуждались в ком-то третьем. Наверняка они по- своему любили и собственного сына. Вот только эта любовь почему-то слишком напоминала их привязанность к дому и лошадям. Для жизни и воспитания отпрыска они создали идеальные условия: у него была отменная няня, он посе­щал элитную школу, имел качественную одежду и новинки электроники, но о душевной близости Мари и Натан как-то не подумали.

Мужчине сын казался слишком мягкотелым рохлей, этаким женоподобным, изнеженным мальчиком. Мать же смотрела на мир глазами мужа, с упоением впиты­вая каждую минуту, проведённую с ним. Разве у Алекса был выбор? Его воспитывала чужая женщина, первоклассная школа была оплачена на годы вперёд, холодильник заполня­ли полуфабрикаты. В будущем ранимого подростка ждало управление бизнесом отца…

Мыслями возвращаясь к своему детству, Алекс вспоми­нал скуку, одиночество, постоянно отсутствующих роди­телей, ожидание их возвращения и неразговорчивую, ти­хой тенью всюду следовавшую за ним Нонну. Его сжигал острейший дефицит родительского внимания, он завидовал им и ревновал их друг к другу. Его обижало, что они вдвоём, а он — сам по себе, никому не нужный.

Когда пара из Австралии улетела на родину, Натан и Мари увлеклись яхтингом и купили судно. В их городе мно­гие ходили под парусом, благо морских просторов здесь было предостаточно. Холодные воды здешнего побережья не способствовали купанию, зато идеально подходили для регаты.