Бесплатный фрагмент - Сделано в СССР

ВВЕДЕНИЕ

«Калейдоскоп» — сборник повестей и рассказов, написанных в стиле «Магического Реализма», где действительность тесно переплетается с магией и фантазией, образуя новый, магический стиль — будоражащий, завораживающий и незабываемый.

Каждый сборник состоит из рассказов и повестей из жизни наших с тобой современников, раскиданных по матушке-Земле и желающих только одного — обычного человеческого счастья. Но в чём оно, счастье? Об этом-то и речь. В стихах, прозе, песнях и сказках. О простом человеческом счастье человека 21 столетия, исчисляемого со для рождения самого Христа.

Каждый год будет издаваться новый сборник. Перед Вами — сборник N.3 «Сделано в СССР». Читайте, думайте и БУДЬТЕ ПРОСТО СЧАСТЛИВЫ!

Ваша Ирина Бйорно

Сделано в СССР

Раньше в СССР был такой Знак Качества. Важный был знак. Все люди, которые были рождены во время существования СССР тоже имели такой Знак Качества — отличающих ИХ от ДРУГИХ. Такой Знак Качества получила и я. Я была тоже со штампом: «Сделано в СССР». Золотая медаль в школе, Ленинская стипендия, Лучший студент России и даже — Лицо России. Приходили мешки писем — из всех уголков этого СССР. Даже из тюрем. А я была — такая же как все. Пила водку, учила цитаты из Капитала и… любила свою страну.

Только тогда я не понимала — чем же мне гордиться и в чем же я не такая, как все другие на земле. Теперь понимаю. Не такая. Особая. Сделанная в СССР, где не было «секса», зато была «Любовь», где не было больших денег (почти у всего населения), зато не было ни зависти, ни стяжательства (почти), где был Комсомол, ГТО и пионерские лагеря — с картошкой, кострами, которые взвивались в ночи и клятвой у могилы Дедушки Ленина. «Жить, учиться и бороться»… — как сейчас помню.

Теперь этого государства — нет. Нет ни Ленина, ни Коммунистических идеалов, ни свободы — свободы от власти денег, от власти капитализма, власти стяжательства и барышничества. Я не знаю, что лучше и как же построить коммунизм на земле. Пока не знаю. Но я объехала весь мир и видела, что в примитивных обществах — в джунглях Новой Гвинеи и на Амазонке — люди живут идеалами коммунизма. Как это было в моём детстве. Без денег. Радостно. Без большого понимания общего глобального рынка, но с состраданием и с праздниками — почти каждый день.

Нет конца судьбам человеческим, страстям человеческим, историям человеческим. Как нет конца нашему миру.

Начато 18 августа 2015 года — в День Рождения моей мамочки, Луизы Борисовны Платанович, тоже «Сделанной в СССР» её легендарной мамочкой, работавшей в конторе Железного Феликса, и её неизвестным папочкой, по слухам инженером с сибирского завода и, кажется, армянином или греком.

Постскриптум: О моём детстве и моих легендарных родственниках читайте истории Цацы в других книгах. Список изданных книг находится в конце.

А на правом плече

Пятизвездное вытравлено

«Сделано в СССР»

Я РАДА

Я рада, что я не знаю, кто я такая: русская, грузинка, полька, Донская казачка, белорусская, еврейка, татарка. Так лучше. Я не разделяю и люблю все нации. Нет определенности, а значит не нужно и держать сторону кого-то. Когда я жила в Чили, я любила всех чилийцев, когда я жила в Америке — всех американцев, когда я жила в Китае — всех китайцев. Так легче жить, и я рада этому.

Я рада, что я родилась в СССР и жила при советском социализме. Даже если он был неправильным. Я не понимала, почему социализм разваливается и кто за это отвечает — Горбачев или другие, тайно собравшиеся тогда на Украине. Я просто рада, что эта страна дала мне мирное детство и бесплатную школу, пионерский лагерь и деревню, где на берегу Дона жили бабушка с дедушкой и коза с курами. Я просто этому рада.

Я рада, что выбрала физику как предмет для изучения мира. Я встретила множество интересных и умных людей, и они помогли мне понять, что природу надо любить и познавать, и тайны природы и человека — самые интересные и важные. Важнее политики и денег. Важнее мод и убегающих в никуда новостей. И я этому рада.

Я рада, что в моей жизни были и любовь и разочарования, потому что я познала, что семья может быть разной, а главное в жизни — это уважение и признание прав другого человека и своих прав на счастье и на свой стиль жизни. Я рада, что была счастлива даже в дни несчастий и плохой погоды.

Я рада, что я объехала весь земной шар и увидела множество стран и народов, которые хотят одного — мирной и счастливой жизни. Не обязательно богатой материально и заполненной многочасовой работой. Но обязательно в общении с природой и животными. Я рада, что я это поняла.

Я рада, что я не помню, сколько раз повернулась земля вокруг своей оси в моей жизни, но я рада, что видела множество закатов солнца и незабываемых рассветов. Я рада, что наша планета такая живая и красивая, а ночное небо — такое бесконечное и сверкающее.

Я рада, что у меня нет любимого цвета. Я люблю все цвета, поэтому я каждый раз удивляюсь и восхищаются природой в ее разнообразии и неповторимости. Я просто рада, что мои глаза могут различать все эти цвета и дарить мне необычные комбинации. Каждый раз, когда я вижу радугу на небе со всеми цветами — я просто рада, что могу их видеть.

Я рада, что я не принадлежу никакой религии, а просто верю. Когда я путешествую, я иду туда, где молятся люди и просто нахожусь среди них. Я рада, что существует столько путей к богу. Для меня нет разницы, как и какими словами обращаться к творцу. Я просто рада, когда я чувствую его присутствие рядом и в себе.

Я рада, когда идет дождь и светит солнце, и когда люди улыбаются мне просто так. Я рада, что кто-то придумал качели и прыгалки, а птицы поют песни весной в ночи. Просто так. Я просто этому рада.

Я рада, когда люди вежливы и красиво одеты — не модно, а красиво. Когда их одежда гармонирует с их лицами и распустившимися цветами. Я рада, когда на улице танцуют и поют песни — просто так, от радости. Я слышала их на улицах Италии. Я видела танцы на улицах Африки. И я этому рада.

Я рада, когда в жаркий день можно купить мороженое и есть его, сидя на траве в парке, смотря на гуляющих детей и собак. Я рада, что у меня есть верная собака Белла, и мы ходим гулять три раза в день — и в дождь, и в снег, и у нее холодный, кожаный нос и собачий запах. Я этому просто рада.

Я рада, что могу снимать фильмы и писать книги. Просто так, от переполняющих меня чувств и состояния счастья. И дарить их людям. Я просто рада.

Я рада, что рядом со мной любимый муж и верный пес, а по телефону звонят друзья — с хорошими новостями. Я этому действительно рада.

Я рада, что живу в Дании, где королевский социализм сделал равными министра и доярку, а многие члены правительства не имеют высшего образования, зато имеют доброе сердце. Я рада, что у нас в стране нет войны и нет больших конфликтов. И что каждый день разная погода. Я этому просто рада.

Я рада, что у меня впереди долгие-долгие годы, когда я могу просто жить и радоваться на нашей замечательной земле — чудесной, красивой планете, где живут миллиарды живых существ, и есть место всем, и мне. Я просто рада. Я РАДА. РА-ДА. ДА.

33

В них всё — добро и месть, зло и отвага —

В них — жизнь и смерть видны как в микроскоп.

И 33 ложатся на бумагу,

Чтоб описать судьбы калейдоскоп…

Под сердца стук…

Под сердца стук

И шорох капель дождевых

Я вечность слышу,

И танцует в ней строка.

Знакомый звук

Забытых рифм простых

Разрежет душу

Острым скальпелем стиха.

Песня Домино

Жан Люк сидел около закрытой церкви и чего-то ждал. Дело было в июне, на острове Корфу, где рядом с пятизвездном отелем стояла самая знаменитая церковь Греции. Церковь имела странное название — «Выходящая из воды» и фигурировала во всех туристских каталог. Теперь он сидел около церкви и ждал чуда, что бы кто-нибудь пришел и ее открыл. Она была заперта на большой старинный замок, что было нетипично для Греческих церквей, почти никогда не запираемых. Июньское полуденное солнце палило вовсю, а стоячая вокруг церкви вода не давала прохлады.

Церковь лежала на малюсеньком островке, отделенным от суши узким перешейком, заливаемым водой в дни шторма. Когда перешеек совсем пропадал в волнах, то казалось, что церковь поднимается из воды. Но теперь, в июне, была тишь и по перешейку можно было пройти к церкви. Вот так и Жан Люк и дошел до нее. Но церковь была закрыта.

Он подождал еще полчаса, посмотрел на маленьких рыбок, играющих в тихой, тёплой воде, и медленно пошел обратно в свой пятизвездный мир. Жан Люк был профессором из Бельгии, а в пятизвездном отеле шла международная конференция по звуку. Да! Такие тоже бывают. А Жан Люк был всемирно известным специалистом по звукам древних инструментов. Он изучал эти звуки уже более тридцати лет, пытаясь понять тайны гармонии. Сам он был из Бельгии, где преподавал теорию звуков в университете для студентов. На конференции же раз в год собирались специалисты со всего мира и обсуждали науку звуков, которые производили и люди, и животные, и растения, и музыкальные инструменты и другие устройства как воздухе, так и в воде.

Он уже доложил о своих исследованиях редких африканских струнных инструментов за день до того, а в этот день он решил пойти к этой знаменитой церкви вместо обеда. Теперь часовой перерыв почти закончился, чудо не случилось и никто не пришел открыть тяжелую дверь церкви. Жан Люк решил вернуться на конференцию — в зал пятизвездной гостиницы с кондиционером, бесплатным кофе и холодной минеральной водой.

Дорога назад шла в гору, и при повороте он в который раз прочитал табличку, висящую за воротами частного дома: «Capre Diem» — «Лови момент».

— Да! — подумал он,

— Надо ловить момент, правильный момент, когда церковь открыта! Но кто же знает, какой момент правильный и когда он приходит?

Нет, он этого не знал. Чем больше он изучал науку, тем больше у него возникало вопросов, тем меньше было ответов. Но ему это даже нравилось.

Жан Люк остановился около кромки отельного пляжа с лежаками, где на солнце грелась его жена и подруга в течение более половины его жизни на земле — верная Домино. Он ее окликнул, помахал рукой и прошел в прохладный холл гостиницы. Домино проводила дни на лежаке, запасая витамин Д под кожей на случай дождливой бельгийской зимы. Она работала учительницей в частной школе искусства, и летом у нее были каникулы. Она родила Жан Люку за двадцать лет пятерых детей, которые уже почти выросли и, кроме младшей дочери, жили отдельно. Дочь сейчас лежала рядом с Домино на своем лежаке и смотрела в фейсбук. Девочка солнца не любила, была бледной, прыщавой и некрасивой, как многие подростки переходного возраста. Она лежала под зонтиком и была накрыта толстым гостиничным полотенцем.

Жан Люк о своем походе к плавающей церкви никому не рассказал, а сразу прошел в зал слушать лекции других ученых. Лекции были полны математических символов, и этот язык был понятен всем, кто приехал на конференцию. Весь мир ученых говорил на едином языке математических символов. Этот язык, основанный на греческих буквах и математической логике Пифагора и других гениальных математиков, рассказывал собравшимся о тайнах звука. Как звук мог был описан с помощью греческих букв и символов, обычному человеку было не понять. Но именно так звук описывался. Звук колоколов в церкви и звук скрипки Страдивари, звук поющих сопрано в опере и звук играющих дельфинов в воде. Звук дудочки пастуха и звук арфы на концерте. Все эти звуки были запрятаны в формулах математики. Гармония была разложена по косточкам, атомам и символам.

Но Жан Люк знал, что главная тайна звука еще не открыта. Тайна, как же влияет звук на человеческую душу. Ведь звуки можно было не только мерять микрофонами в воздухе и воде, но и чувствовать. Но почему разные звуки, разные голоса вызывали разные чувства? Как это померять? Почему колокольный звон или пение тибетских чаш завораживал и вызывал движение души? Почему слушая голос Робертино Лоретти люди плакали? Почему шаманы в Африке лечили звуками, шепча что-то больным, даже душевнобольным, которые просыпались из своего безразличия шаманскими звуками монотонных напевов? Была ли Иерихонская труба на самом деле и может ли звук убить? Убить живое? Все эти вопросы волновали Жан Люка много лет.

Он объехал весь мир, был на многих концертах знаменитых певцов и музыкантов, наблюдал массовый психоз, вызываемый звуками тяжелого гремящего во всем теле рока, слушал звучание колоколов в тибетских монастырях, участвовал в ритуалах Африканских шаманов, где сам часами кричал в полной темноте. Весь мир вокруг Жан Люка использовал звуки. Птицы пели и передавали любовь через звуки, цикады звали своих самок за десятки километров, олени вызывали рыком самцов на бой за потомство. Весь мир был одним большим оркестром звуков.

Даже облака, сталкиваясь на высоте нескольких километров, производили громовые раскаты. Ветер пел заунывную песню в пустыне — несравнимую ни с какими звуками, издаваемыми музыкальными инструментами, сделанными человеческими руками

Уже тысячи лет назад людьми стали создаваться музыкальные инструменты, чтобы выражать гармонию мира не словами, а звуками, которые понятны и без слов. Мелодия радости, мелодия горя, звуки опасности, звуки любви. Объяснения не надо. Ведь и в библии было написано:

— В начале было слово.

Но Жан Люк знал точно: вначале было не слово а звук — звук большого «бама», как говорили ученые — большого взрыва. Был звук, а не слово. Когда люди плачут, они плачут не словами, а звуками, когда смеются, тоже звуками, когда человеку больно, он издает звуки боли. На всех языках звук кричащей роженицы и первый незабываемый звук новорожденного понятен и узнаваем всеми. Без слов.

Жан Люк знал, что тайна звуков была включена в различные музыкальные инструменты, которые часто были созданы в церквях или для проведения магических ритуалов. Пианино влияло на чувства человека не так, как поющая скрипка. А труба аборигенов Австралии диджериду — совсем не так, как молящие о милости колокольчики буддистов, стоящих часами и призывающих прохожих остановиться и одуматься. Звуки секса были свои, особые, звуки оргазма — свои, понятные без слов любому. Это он точно знал. Домино была хорошим партнером, и Жан Люк помнил, как его пятеро детей издавали в первые годы жизни свои, неповторимые звуки, похожие на воркование голубей, а иногда похожие на пронзительные звуки мотопилы, когда младенец плакал в ночи.

Он помнил крик Домино, когда принесли домой мертвым их второго сына, которого задавил грузовик, когда тот мирно ехал на велосипеде рано утром по дороге в школу. Ее крик был неповторимым — крик матери, внезапно потерявшей сына. Она не могла говорить потом два месяца — сорвала свои голосовых связки, струны своего горлового инструмента, а потом на всю жизнь голос ее был с хрипотцой, так как на связках образовались рубцы. Ее голосовой инструмент не мог петь, как прежде. Горе унесло гармонию ее голоса навсегда. Потом родились еще трое детей, и в ночи Домино не раз кричала, когда женский оргазм уносил ее далеко за пределы тела, но того крика, крика матери, внезапно потерявшей маленького сына, Жан Люк не мог забыть никогда.

Даже в имени Домино были две ноты — «до» и «ми». Не хватало третьей ноты — соль. Ноты солнца. Вместо этого было печальное отрицание «но». Но он ее любил и за две ее ноты: «до» и «ми». Любил все эти двадцать лет, которые они прожили вместе.

Жан Люк выслушал все доклады дня, и после окончания лекций вышел в фойе, где шли дебаты между учеными. Это было самой интересной частью конференции — дебаты в баре, где за рюмкой вина или стаканом пива, без лекционной помпезности, шли бои за истину: что же такое звук и как раскрыть его тайны. Ученые спорили, пили пиво и вино, смеялись и радовались, что понимали язык символов и могли поместить любой звук в математическое выражение, запечатав там его, как в сказках сажали джина в бутылку и запечатывали семью печатями. Но звук не давался и не лез в бутылку. Оставалась тайна. Тайна звука. Жан Люк ее чувствовал, эту тайну, но посадить ее в формулу он пока не мог.

Наступил вечер. После ужина все вышли на террасу отеля, где оркестр играл современную танцевальную музыку. Жан Люк пригласил Домино, которая была в длинном белом платье, на танец, и они закружились под чарующие звуки музыки. Она унесла их двоих далеко-далеко, в страну счастья и радости. Он знал, что ночью Домино сбросит ночную рубашку и отдаст свое тело ему, и когда придет время ее оргазма, он опять услышит звуки её неповторимой женской песни, ни на что не похожей и такой ему знакомой. И его глаза засветились в темноте от счастья, когда он нежно поцеловал танцующую Домино в теплые, такие знакомые ему за двадцать лет и послушные губы.

Ирина Бйорно, под звуки поющего весеннего леса

125 грамм, которые спасли мир

125 грамм — это мало или много? Это смотря для чего. В осажденном Петрограде это было границей между жизнью и смертью — 125 грамм черного, почти несъедобного хлеба.

125 грамм мороженого эскимо в шоколаде в жаркий день. Это как райское наслаждение, когда раскаленное солнце выжигает мозги на песчаном пляже у кромки воды.

125 грамм свежих овощей. Это то, что часто забывают старики, питаясь супами и кашами. А зачем? Хлопотно, невкусно, ненужно.

Но эти 125 грамм про которые я расскажу вам, проложили путь к мировому успеху. 125 грамм очисток, остатков пищи, недоеденных макарон. Что с ними делать? Выбрасывать или… Или выстилать ими путь к своему успеху? Ты их выбрасываешь в помойное ведро не зная, что в них содержится путь к славе. В этих 125 грамм. Что-то неясно? Сейчас разъясню.

Яков был директором бюро ПР или создателем новых брэндов. ПР переводится на нормальный язык как Паблик Релейшен или отношение с массовым потребителем. Отношение. Или скорее манипуляция массового потребителя. Создание любого брэнда или имени продукта начинается с помывки мозгов массового потребителя. Промывки хитрой и люкративной. Зачем потребителю этот продукт или имя фирмы? Для чего? Но у потребителя и не спрашивают, навязывая ему мнение о замечательных свойствах продукта или сервиса. Замечательных и нужных. Просто необходимых.

Яков был директором международного бюро ПР уже около десяти лет, ему было пятьдесят и он был альбиносом, то есть цвет его волос был бесцветным, прозрачным, а глаза- красноватые и безбровые.

Если бы была жива моя мама, она бы про него сказала — альбиносам и карликам верить нельзя — они злые! Почему она в одну кучу валила карликов и альбиносов, я не знаю. Мама умерла, так и не раскрыв свою тайну, но встреча с альбиносами у людей обычно вызывает странную реакцию оцепенения. Я не могу объяснить — почему, но эта реакция не от ума, а сидящая в клетках тела: Осторожно! Опасно! Помните фильм» Код Да Винчи?» Там тоже был альбинос.

Ну да ладно! Яков был альбиносом, угрюмцем, умным и директором бюро по созданию брэндов. То есть он создавал легенды. Легенды о продуктах и людях. Легенды, которые покупали потребители. Эти легенды он продавал фирмам и жил за счет этого неплохо. Он знал принципы работы рынка. Продвижение нового имени или продукта происходило через раскрутку. Раскрутка стоила денег и времени, но СМИ и их знание помогало ему в манипуляции общественного нет, не мнения, а внимания.

А все строилось только на двух главных принципах: жадности и жалости. Эти две противоположности могут продвинуть любой, я повторяю — любой продукт и любое имя. И Яков про это знал.

Жадность нужно было подтверждать цифрами, лучше большими, в миллионах. Проверить эти цифры было все равно никогда нельзя. Жалость подтверждалась картинками, так как была эмоцией, чувством. Цифры, за которыми стояли деньги и чувство жалости в мертвой неповторимой сцепке рождали новые продукты и имена.

Но Яков также знал, что люди все время все забывали, поэтому третий элемент, который он использовал в раскрутке брэндов был попугайство, то есть повторение опять и опять, и опять. И опять — до одурения, до рвоты. Повторение с теми же словами, с теми же картинками, с теми же актерами. Никаких изменений! Красная шапочка, Карлсон, баба Яга. Одинаковые голоса, костюмы и позы. Узнаваемость. Неизбежность узнавания. И, наконец, признание. Публика сдавалась и начинала «любить» новый продукт.

Гугл, Микрософт, Линово, Эппл, Жириновский. Не нужно и картинок. Слово уже вызывает и картинку и эмоцию. Это и есть настоящий брэнд. Зачем я это вам открываю? Да чтобы вы ориентировалась, а не поддавались.

И правильный вопрос всегда ваш:

— Кому это нужно? А мне это нужно?

Эти две фразы спасут вас и ваш кошелек от новых сенсаций и брэндов.

Но Яков на этом зарабатывал деньги и жил припеваючи — с дачей, мерседесом и любовницей. Она была дурой и воображалой, но его привлекала ее сексуальность и на-все-готовность — только бы быть известной! Она хотела стать брэндом! Карьера фотомодели не получилась, знаменитым графиком и мультипликатором она не стала, а годы шли. Он ее подобрал, как подбирают кошку на улице: пусть живет, пушистая!

А она страдала от самоконтроля, боясь поправиться на лишних 125 грамм и стать уродиной в своих и чужих глазах. Она голодала, пила таблетки для очищения желудка и бегала по 5 километров в любую погоду, изнуряя тело. А тело после тридцати хотело расти. Это сидело в ее генах. Тело хотело расти и размножаться, но и тут она его, это тело, приструнивала: она сделала операцию, и менструации больше не было, как и опасности иметь детей и поправиться на опасные 125 грамм, а может и больше. 125 граммовый контроль был ее сумасшествием. Холодильник был всегда пустой, чтобы не было соблазна. Так она жила.

Готовить еду она не любила, поэтому Яков или готовил сам, или ел в ресторанах. Они жили вместе уже пять лет. Подружка начала скучать, хотя он ей давал работу в своем бюро — она делала для него небольшие графические работы, всегда одинаковые. По другому она не умела. И вот однажды после порции дневного секса они лежали и разговаривали о будущем.

— А давай ты из меня брэнд сделаешь? — сказала подруга. Яков засмеялся.

— Давай! Только ты будешь точно, я повторяю — точно выполнять все мои указания.

— Давай бросим миру вызов и сделаем тебя знаменитой. Только вот что же мы миру предложим?

Он подумал немного и сказал:

— Давай предложим миру твои 125 грамм. Ты ведь не хочешь поправиться? Нет?

Она кивнула головой.

— Не хочу. Но при чем здесь 125 грамм?

— А вот при чем. 125 грамм — это немного. Это то, что люди обычно недоедают и выбрасывают, а мы их заставим эти 125 грамм есть опять.

— Ты ведь можешь есть шкурки от морковки и картошки? — добавил он с улыбкой.

— Могу, — ответила она.

— От них не поправишься!

— Верно! А мы введем новую моду: есть все до последней крошки — даже если это невкусное! Просто от жадности и жалости — ведь это — часть природы и твой кошелёк! И все эти шкурки стоят денег! Вот это да…

Яков соскочил с постели и побежал к компьютеру.

— Вот и брэнд новый рождается: человеческая жадность плюс жалость плюс твои сто двадцать пять грамм. В год это выходит около 60 килограммов пищи. Умножаем на количество населения — и — просто как в цирке! Мы спасаем человечество, государство, мир! Нет, не мы, а ты! Но для начала надо тебе новое имя придумать, имидж, чтобы люди тебя помнили — например, волосы как у меня, хорошо? И одежду — всегда одинаковую, например, фартук желтый, который ты будешь всегда одевать. Всегда! На всех картинках! А старую «тебя» нужно из соц. сетей убрать — чтобы и духу твоего там не было! На это уйдет год. Потом бюро раскрутит все СМИ, газеты, журналы для женщин — еще год — и…

Он уже видел для себя новую подругу: с обесцвеченными волосами, в черном платье и ярко-желтом фартуке. В министерствах, на конференциях, на помойках… Глупую и повторяющую одно и то же: Мы спасаем мир! Мы его спасем! Через объедки и шкурки от морковки! Ура миру недоеденных остатков!

Через год новый имидж был создан. Белесые волосы — как и у него — они запоминаются, желтый передник, хотя подруга готовить не любила, высокие каблуки — тут она была непреклонна! Хоть ноги-то оставьте!

Бюро начало засыпать СМИ и блоги статьями. Она их не писала — писали за нее! Всегда одними и теми же словами: Спасем мир через недоеденные продукты! 125 грамм превращались в тонны и евро. Жадность и жалость делали свое дело. Брэнд раскручивался.

Подруга была довольна. Она была знаменита, узнаваемая и необходима. В интервью, когда ее спрашивали, что она ест дома, она отвечала всегда одно и тоже:

— Остатки!

Так ее научил Яков. А люди больше и не спрашивали. Время на телевидении стоило непомерно дорого, поэтому углублять вопрос никто и не собирался. Когда ее приглашали в гости, то она приходила со своей большой коробкой из прозрачного пластика, на которой было написано, конечно, крупными буквами: «Для остатков». Сама она в гостях почти ничего и не ела — берегла вес и думала о своих 125 грамм, но коробка запоминалась, так же как и ее попугайское повторение этого слова: «Остатки. Остатки спасут вас и мир». Её даже стали звать: «Само-остаточная».

Хотя остатки пищи содержали часто бактерии и уже начались случаи отравления, когда в столовых подавали старую, оставшуюся от предыдущего дня пищу, но любящая успех подруга продолжала свою кипучую деятельность под руководством умного Якова, а он наслаждался созданием своих рук и фантазии, находясь в полной тени. Так везде в мире и происходило. Теневые кукловоды — их стали называть спин-докторами — они и определяли ход манипуляции над массами. В политике, экономике, науке и искусстве. ВЕЗДЕ. Их имен никто не знал, но именно они — эти умные кукловоды — руководили вниманием мира и действием актеров — политиков, экономов, просто людей.

Вообще слово «спин» — не от слова «спина», нет! Само слово — английское, и оно довольно точно описывало функцию этих серых кардиналов, «спин-докторов» — крутить всех вокруг пальца. «Спин» есть кружение. Помните из школы: «спин электрона»? Можно крутить электрон в одну сторону, а можно и в другую.

В школе я была поражена, что существует сахар, крутящийся вправо и влево — с правосторонним спином и левосторонним. Потом в жизни я увидела множество примеров того же вечного кружения — вправо и влево. Так когда-то танцевали и дервиши, вводя себя и мозг в состояние глубокой медитации. Так кружил и Яков общественное внимание и умы людей своими брэндами.

Как верный кукловод, он умело дергал за невидимые ниточки, управляя действиями своей подругой и всем обществом, или точнее, общественным вниманием. Успех его проекта был абсолютно гарантирован! Остатки пищи были аполитичны, призывали всех к бережности, жадности и контролю — что всегда вызывало положительный отклик у любого «потребителя».

Сам же он хорошо знал, что все долгоживущие народы применяли простое правило жизни в ежедневной практике: есть все свежее и все остатки выбрасывать. В остатках не содержалась жизненная энергия. Как в спущенном и сморщенном после демонстрации шарике уже нет летучего газа.

По этому принципу жили долгожители Грузии, горные жители на Тибете, жители островов Карибского моря. Жили до ста лет. В свежем несомненно было больше витальной энергии — это Якову было понятно, поэтому он сам к остаткам никогда не притрагивался, готовя всю свою пищу с нуля каждый день или посещая дорогие рестораны. Желудок его работал хорошо, и он хотел прожить еще лет пятьдесят. Но его жизнь — это одно, а брэнд — это совсем другое. Публика про него, Якова, ничего не знала, видя на поверхности его подругу, от которой СМИ стали немного уставать, любя больше скандалы и кризисы, но Яков был доволен своим эфимерным созданием. Он ее породил, выпустил в жизнь, сделал героиней и спасителем человечества. Он заставил весь мир есть остатки, где не было ни грамма живой энергии. Он был волшебником. Так он себя чувствовал.

Стал ли мир от этого лучше? Да это было и не важно. Яков знал, что мир всегда будет хорошим и плохим. Всегда будет борьба между добром и злом. Всегда жадность и жалость будет управлять поступками людей. А любовь?

Яков выучил за пятьдесят лет, что то, что называли в народе любовью было тоже смесью жадности и жалости. Не больше. И еще немного глупости. Теперь он сидел перед компьютером и писал новую статью в женский журнал. От имени подруги. Об остатках от ужина и спасении человечества. Те же слова.

Тут в дверь позвонили. Яков оторвался от компьютера, открыл замок своей модной, современной и дорогой квартиры, выходящей окнами на море. На пороге стояла его подруга в черном расстегнутом пальто, под которым было видно черное плате и ярко-желтый фартук, так ему надоевший.

— Привет, — сказала она. Я награждена медалью за спасение человечества! Я его спасла!

Яков прыснул от смеха.

— Как ты это сделала? Съев свои 125 грамм очисток?

И он пошел на кухню готовить ужин, состоявший в тот день из живых устриц с отличными шампанским, кусочков свежего хлеба с фуа гра — гусиной печенкой из Франции, где гусей целый год кормили только грецкими орехами, подвешивая их головой вниз, а на десерт им было приготовлено две порции тирамису — он сам сделал десерт час назад из итальянского крема маскапоне. Он налил пузырящееся шампанское в два фужера. Остатков после ужина просто не осталось. Как всегда.

После ужина сонная и разморенная едой подруга одела кроссовки и убежала на пятикилометровую пробежку, чтобы фуа гра и десерт не сели на ее живот в виде подкожного жира и лишних 125 грамм, а Яков в приподнятом настроении сел дописывать свою статью.

Лира Белла, 1 мая в 21.26, поужинав без остатков, а если они и есть, то Белла всегда помогает от них избавиться.

Фата Моргана

Начну я из далека. В 1828 году на южном Крите произошла битва. Кровавая битва между турками и критянами-греками. Битва была, как всегда, беспощадная и бесчеловечная. Битва за землю и границы. Быть острову Криту, где воспитывался в пещере Зевс, спасенный от зубов своего грозного батюшки — Хроноса, то есть времени — быть ему греческим или турецким? Турция — рядом, Греция — рядом, Ливия — рядом, через море и даже Египет — недалеко. И все же Греческий Бог был здесь, на Крите. Не турецкий бог. Не египетский, похожий на птицу и кошку. В той далекой битве полегли греки. Порезали их турки беспощадно и сбросили трупы в море. Было это пятнадцатого мая, в день полной луны, да еще и затмение солнца в тот день было. Так описывает легенда.

С тех пор в полнолуние, между пятнадцатым и тридцатым маем, после захода солнца каждый год и выходят из моря убитые греческие воины — дрозолиты, обходят дозором крепость Франко Кастелло и уходят опять в море. Многие их видели. Даже немцы в годы войны, когда оккупировали Крит. Даже они видели дрозолитов.

Около моря стоит гостиница и таверна «Фата Моргана», и грек, который там работает, уверяет, что его отец в 1946 году видел дрозолитов, хотя сам он не видел. А туристы приезжают каждый год в полнолуние и ночуют на пляже. Некоторые говорят, что видели тени воинов, выходящих из моря, а некоторые видели тени при заходе солнца на облаках, где отражались мужчины в боевых доспехах.

На южном Крите, около города Сфакия и лежит эта крепость, Франко Кастелло. Море здесь глубокое и холодное, живут рыбаки и туристов мало. Но раз в году оживает Сфакия, и берег наполняется искателями привидений, приехавших на Крит со всего мира. А вот что точно известно, что со стороны Ливии Каддафи проводил именно в эти две недели, перед жарким летом, военные учения. А метеорологи говорят, что после влажной зимы поднимаются высокие облака над южным Критом, где как в зеркале отражаются войска Каддафи за многие километры. Или отражались.

Теперь и Каддафи голову оторвали, и войск тех нет, но Крит и легенда осталась. О Фата Моргане — мираже в полнолуние. А, может, и Каддафи был — фата морганой? Не знаю. Я в Ливии никогда не была, но слышала, что жили там неплохо, и строил Каддафи свой коммунизм, африканский — с больницами, университетами и хорошей жизнью — для своих, конечно — не для чужих! И так везде! Игра такая — «Свои — Чужие». Турки — греки, украинцы — русские. А борьба идет за землю, хотя она и круглая.

Так вот, я тоже поехала в полнолуние с мужем на машине дрозолитов смотреть. Приехали мы на пляж, поставили машину поближе к кромке воды и стали ждать. В тот год на пляже никого не было. Одни мы были. Луна взошла полная и осветила лунную дорожку на воде. По ней дрозолиты эти должны были из воды выходить на сушу и к крепости идти — как им и положено.

А перед тем как на привидения смотреть, поели мы ужин в ресторане «Фата Моргана» — садзыки — йогурт с огурцами и чесноком, со свежим хлебом, греческий салат с оливковым маслом и фетой, и хорту — такая травка на Крите растет, похожая на шпинат дикий. Ее бланшируют в воде и с оливковым маслом подают. А критины местные — жители Крита — ее едят и живут по сто лет- такая сила в травке той горной. А я так думаю, печень она чистит, так как горчит, как одуванчик. А так курят греки беспощадно, кофе пьют крепчайший, как турки, и водку свою пьют виноградную. Она не чача называется, а ракия — напиток богов. Говорят, и Зевс ее пил на Крите.

Ну мы поели, а на десерт нам подали свежую халву из семечек подсолнечных и гарпузи- то есть арбуз по-русски. Пока ели мы, всё про дрозолитов расспрашивали. Греки посмеивались в усы и на нас с любопытством смотрели — не уж-то профессора приехали дрозолитов ловить на пляже?

— Покажутся, если ракию выпьете, — говорили они нам. А мы ракии выпили маленький графинчик и на пляж пошли. Закат быт ровно в 8.30, и уже в 9.30 полная луна осветила и нас, и пляж, и машину. Воздух стал свежим и сырым. Птицы после захода солнца сразу смолкли, зато ночные цикады затрынькали вовсю. Я хотела пойти купаться, но передумала — а вдруг дрозолиты на меня нападут в воде? А я по ночам голая обычно купаюсь.

Муж сидел в машине и слушал радио. Передавали концерт из Вены. Звуки Штрауса наполнили ночь романтикой, и мы забыли про дрозолитов. В два часа ночи совсем захолодало, и мы, положив сиденья машины горизонтально, легли обнявшись под пледы. Луна светила в окно машины, и кромка воды была видна. Ночь была волшебной, и незаметно мы начали заниматься любовью, забыв про дрозолитов. Через час мой муж уже мирно спал, а я выбралась из машины и пошла к морю. У берега сидела одинокая фигура. Она оказалась женщиной в мешковатой одежде и в толстых очках.

Вы там в машине всех дрозолитов распугали своими вздохами! — сказала она по-английски, ворча.

— Тоже мне! Нашли где любовью заниматься!

— А вы видели дрозолитов? — спросила я ее.

— Конечно, — сказала она уверенно.

Вот они тут и следы оставили свои. Она показала рукой на длинный след, напоминаемый след от детской лопатки.

— Они вышли из воды, да вас услышали и опять в воду ушли. Видно, не хотели вам мешать.

— А какие они были? — продолжала я настойчиво.

— Большие, в шлемах и с тяжелым оружием. Прямо по лунной дорожке шли.

— А сколько их было?

Она повернулась в мою сторону. Я увидела безумство в ее глазах, увеличенных линзами очков. Или мне показалось?

— Да что ты все спрашиваешь? Ушли они. Может, больше никогда не придут теперь из-за тебя и твоего, как его? Мужа или любовника?

— Да он и то, и другое, — ответила я.

— Да и машину свою прямо на их дороге поставили. Как им такое простить?

Я чуть ухмыльнулась про себя.

— Да уж, видела она их! Врет!

Я посмотрела на дрожащую лунную дорожку и увидела в воде отражение тени этой женщины. Тень была большой, и ее очки блестели в воде, как два маленьких зеркальца. Мне захотелось разбить тень, и я взяла маленький камень и бросила в воду, прямо в центр тени. Вода заколебалась, и тень растаяла. От шума упавшего в воду камня проснулась ночная птица и стала охать.

— Охххх, охххх.

Я повернула голову к машине. Там было темно, и дверь была открыта. Я встала и посмотрела в сторону моей ночной соседки, но на берегу никого не было. НИКОГО. Я была одна. Куда девалась эта женщина в толстых очках, я так и не поняла.

— Фата Моргана, — подумала я. Луна тоже куда-то делась, и вода сделалась черной. Я встала, поежилась от холода и пошла к машине. Муж спал под двумя пледами, которые мы взяли из гостиницы. Он во сне причмокивал и улыбался. Я осторожно залезла под пледы, чтобы его не разбудить, и свернулась калачиком под его руками.

Утром мы проснулись от пения птиц и горячего солнца, раскалившего машину как сковородку. Мы умылись у моря и пошли в кафе пить кофе и есть знаменитый критский йогурт. Хозяин грек лыбился.

— Ну что, видели дрозолитов? Поймали их за хвост? И он засмеялся мелкими смешками, подкручивая желтые от табака усы.

— Нет, сказал за меня муж. Нет никаких дрозолитов у вас! Но ночь была красивой. И он игриво посмотрел на меня.

Настоящая ночь влюбленных.

А я подумала:

— Фата Моргана! А, может, та женщина и была дрозолиткой?

Но вслух я ничего не сказала, уплетая за обе щеки вкусный йогурт с крепким кофе.

Ирина Бйорно 19.10 30 апреля под пение весенних птиц

Родная земля

Документальный рассказ

Двое сидели на балконе и провожали заходящее солнце. Было ровно пол девятого. Они уже поужинали в маленьком рыбном ресторане около пляжа, а сейчас просто сидели и мирно наблюдали, как солнце уходило за гору. Гора была в Турции, а они сидели на греческой стороне, в пятнадцати километрах от Бодрума.

Цикады вовсю возвещали об еще одном уходящем дне земли. Двое сидели, смотря на розоватые в закатном свете пальмы и ели марципан, который купили по дороге в Грецию — лучший в мире марципан из немецкого города Любек. Он был сладким и жирным от свежего миндаля. Раздавалась музыка из ресторанчика на пляже. Оркестр играл известную мелодию из «Крестного отца» — чуть грустную и немного величественную.

К девяти вышел серп молодой луны, висевший немного криво в этих южных широтах. Высыпали звезды. Стало легче дышать, так как открыли краны для поливки газонов и цветов. Мгла спрятала лица сидевших на балконе, но они видели лица друг друга и без света. Они знали друг друга давно и им не нужен был свет, чтобы видеть или скорее чувствовать лицо другого. Они были совершенной парой — друзья, любовники, путешественники.

Тут на айпoде зазвучал сигнал — на скайп пришло письмо. Мир заявил о себе и идиллия была нарушена.

[15/06/14 18.58.11] Ольга: Лира, здравствуйте. Сегодня, завтра нас будут уничтожать. Украинские фашисты идут на наш город и кто смог уехать — уехал. Мы здесь все: я, моя мама, муж и Моя дочь с мужем и грудным ребенком 3 месячным и старшей дочкой будем в доме. Есть подвал, но когда эти изверги заходят в дома и убиваю жителей просто так, то и подвал не спасет. Мы все надеемся на то, что Бог не допустит наших смертей.

Но женщина не открыла крышку айпода. «Завтра, утром, не сейчас,» — решила она. А земля уже отворачивалась от солнца, и ночь звала их в постель. Они еще посидели немного, прислушиваясь к звукам танго, и пошли спать.

Утром во время завтрака она открыла айпод и к ней ворвался неспокойный мир вчерашнего. Писала ее подруга из небольшой деревушки около Луганска. С Украины. Она писала с отчаянием и страхом. В каждой букве был призыв: мы хотим выжить, быть как все люди, не смотреть в лицо войне. Началась переписка.