Бесплатный фрагмент - Сборник Литклуба Трудовая — 2019

Анатолий Рыжик

7-й зенитно-ракетный дивизион

Отрывки из повести «Жизнь в зелёном мундире»

Из воспоминаний офицера -ветерана Войск ПВО страны

Дорога в Череповец, поиск воинской части, посвящение в гвардию и езда на корточках в кузове машины меня вымотали. Поэтому, когда мы прибыли после 21.00 в дивизион у меня появились мысли об отдыхе. Я предположил, что будут проблемы с организацией моего размещения — время позднее, никого не найдёшь. «Ничего страшного» — подумал я — «переночую в какой-нибудь каптёрке»
Находясь в бригаде, я узнал, что командир дивизиона майор Моисеев — пьяница, что пьёт он как свинья, а его за это не могут выгнать из армии, потому что он имеет высоких покровителей.
Дошло до того что, будучи в Череповце, он напился и валялся на улице, пока милиция не забрала его в вытрезвитель. Там у него началась белая горячка и из вытрезвителя его переправили в госпиталь на излечение.

Всё это происходило совсем недавно, поэтому Моисеев сейчас находится в госпитале. Ещё мне рассказали о том, Моисеев заговаривается, называя себя князем Жаровским (производная от названия деревни Жары, из пяти домов, рядом с которой расположен дивизион).
Узнал я и то, что дивизион считается ссылкой, в штате большой некомплект, как офицеров, так и сверхсрочников.
В дивизионе никто не хочет служить, а младшее звено офицерского состава — почти все двухгодичники — студенты. В такой ситуации, думая о ночлеге мне ничего хорошего ожидать, не приходилось. Подумал: хотя бы каптёрка, в которой придётся ночевать, была не очень грязной…
Машина остановилась на КПП. Оттуда Скрипкин позвонил начальнику штаба дивизиона — доложил о приезде. Оказалось, что рабочий день не закончен, идёт совещание офицерского состава и все находятся в классе учебного корпуса.
После доклада Скрипкин сообщил мне: «Нас ждут»
По дороге в учебный корпус я увидел тусклый пейзаж жилой территории дивизиона с деревянными постройками. Несмотря на то, что мы шли в полутьме, Скрипкин не терял времени — вводил меня в курс жизни дивизиона. Он рассказал, что есть и каменные здания на хозяйственной территории, это котельная и баня. Казарма, классы, склады, водокачка, навесы, свинарник — старые деревянные постройки. Жилой городок (ДОСы — дома офицерского состава) находится за КПП. Это четыре одноэтажных сборно-щитовых жилых дома. Они с такими дефектами, что их прозвали сборно–щелевыми. В домах очень плотно размещены офицеры и сверхсрочники с семьями. Туалеты находятся на улице, поэтому зимой, когда морозы доходят до минус пятидесяти, народ, снимая штаны мёрзнет. Вода берётся в колодце, который редко, но перемерзает. Отопление домов осуществляется дровами, которые готовят себе на зиму сами проживающие. Заготовку леса проводят силами дивизиона сообща, а колет дрова каждый сам себе как может. Попросту говоря, совершается военное офицерское троеборье: вода — дрова — помойка. Помещения дивизиона и жилые дома давно не ремонтировались. Со всех сторон они продуваются ветром и по ним шныряет бесчисленное количество огромных крыс.
Детей офицеров (школьников) доставляют за пять километров в деревню Воронино — там находится ближайшая школа. Возят их на машине без кузова — ракетном сидельном тягаче. В кабине по трое — четверо детишек.
В деревенской школе учеников и учителей не хватает, поэтому с первого по пятый класс занятия проводит один учитель, а все ученики находятся в одном помещении. Это всё Скрипкин успел мне рассказать по дороге в класс, где нас ждали. Информацию Борис «вываливал» на меня, не жалуясь на судьбу, а, просто констатируя реалии понимая, что такая участь уготована и мне. Я даже заметил в его рассказе некую гордость за себя: мол, условия дрянь, а я в таковых уже семнадцать существую!
Честно говоря, меня его повествование мало волновало и уж совсем не пугало: Анне ещё год учиться в Минске. Я выдержу, а там глядишь — что-нибудь придумаю. Не так страшен чёрт, как его малюют!
Сейчас меня больше интересовал вопрос: как встретит молодого лейтенанта коллектив?
И он встретил меня смешками и шуточками…
Только мы вошли в класс, я сразу же почувствовал, как неестественно смотрелась моя парадная, цвета морской волны форма в этих условиях! (Отсюда смешки и шуточки). Как я потом узнал, многие из офицеров парадную форму даже не получали (для чего она здесь?), считая денежную компенсацию за неё более целесообразной и необходимой. Скрипкин доложил начальнику штаба: 
— «Товарищ майор! Старший лейтенант Скрипкин из штаба бригады прибыл. Задачи, поставленные выполнил. Привез с собой лейтенанта на должность заместителя командира батареи»
Перешёптывание и шуточки среди офицеров сразу же смолкли, а начальник штаба опешил: — «Может, ты и на мою должность кого-нибудь привёз? Ты, наверное, Скрипкин уже дербалызнуть успел. Капитан Курский только что ушёл в отпуск после боевых действий во Вьетнаме, а ты его сразу же куда-то запихнул. Я с подполковником Араловым в обед по телефону говорил — даже намёков с его стороны на перемещения не было!» — «Забыл Аралов Вам сказать, а я никого и никуда не пихал. Капитана Курского поставят комбатом в другой дивизион. Аралов сказал, что ему некуда деться — лейтенант на капитанскую должность приказом Министра Обороны назначен. Он Минское ВИЗРУ закончил» — доложил Скрипкин. — «Ну, это совсем другое дело раз Курский пошел на повышение!
Тогда жаль, что ты на моё место никого не привёз!» — вздохнул начальник штаба и, уже обращаясь ко мне: — «Мы сейчас товарищ лейтенант, готовимся к прилёту командира корпуса ПВО генерала Кабишева — летчика, Героя Советского Союза. Не путайте его только с Карбышевым — того немцы убили, а этот прилетает с комиссией, чтобы нас „убить“, а точнее разорвать нам жопу немецким знаком! Уже трижды за этот год наш дивизион признавался не боеготовым!
Для его приезда мы готовим вертолётную площадку на послезавтра. У Вас есть время войти в курс дел. Батарею будет представлять командир — капитан Сергиенко, а Вы как инженер проведёте подготовку
аппаратной и приемо-передающей систем. А то эти „пиджаки — интеллигенты“ — он указал на группу отдельно сидящих лейтенантов — вечно чего-нибудь отмочат. Студенты — что и говорить!»
И уже перейдя на устало-добродушный тон, начальник штаба закончил: — «Ладно, товарищи офицеры, совещание будем заканчивать. Сейчас лейтенант…, как Вас? Рыжик… расскажет о себе»
Я доложил свою автобиографию, которая умещалась на половине страницы. Докладывал минуту. — «Какие вопросы к лейтенанту?» — спросил начальник штаба. 
— «Никаких!» — бодро и за всех присутствующих ответил Скрипкин — «тем более что товарищ привёз вступительные…»
В класс солдат принёс «Солнцедар». Собрание ожило. Начальник продовольственного склада молниеносно засервировал столы эмалированными кружками, доставил хлеба и консервов. С полным соблюдением субординации и чиноуважения, с короткими тостами командного состава дивизиона, ящик «Солнцедара» был опустошён за полчаса. Я только успел спросить у начальника штаба, где мне можно разместиться, сначала хотя бы на ночлег. — «Завтракать будете в солдатской столовой. Дежурному скажете, что я приказал Вам снять пробу. Скрипкин Вас привёз — у него и заночуете, а завтра выйдет на службу командир дивизиона — майор Моисеев — ему представитесь, и он Вас определит».
Скрипкин попытался возразить: — «У меня ночевать негде — две комнаты, жена, дети. Куда положить?». — «Хочешь, чтобы я посоветовал его положить с твоей женой?» — спросил Бориса начальник штаба. Скрипкин такого совета не хотел.

Первый день службы

На следующий день с утра я пошёл позавтракать в солдатскую столовую — «снять пробу». Затем проследовал на развод личного состава по местам работ. Проводил его начальник штаба майор Агеенков. Первое, что он сделал — представил меня всему личному составу дивизиона, после чего я занял своё место в строю. Организация развода и поведение на нём личного состава мне не понравились: много говорильни, нет постановки конкретных задач наблюдаются пререкания и разговоры в строю. В училище было не так. Конечно, я знал, что будет не так, но и не думал, что так плохо. После развода майор Агеенков сказал мне, чтобы я представился командиру дивизиона — тот прибыл из госпиталя и находится в своём кабинете. Постучавшись, со словами «Разрешите войти?», я вошёл в маленький кабинет, в котором стоял один письменный стол и было одно маленькое окно. Помещение было шириной с окно и настолько маленькое, что казалось, будь здесь детский горшок, то он наверняка был бы внутрь ручкой. За столом, спиной ко мне смотря в окно, подперев голову, сидел, очевидно, командир дивизиона, очевидно майор. Меня смутило то обстоятельство, что на одном погоне была майорская звезда, а на другом нет. На мой «вход» никакой реакции. Минута, три, пять…
Я решил — надо представляться. Доложил: — «Товарищ майор! Лейтенант Рыжик прибыл для дальнейшего прохождения службы!»
В ответ — молчок. Стою, жду. После затянувшейся паузы, не поворачиваясь ко мне: — «Говоришь, служить прибыл? Так иди, служи!»
Я опешил от такой встречи, но мне надо было определяться с моим размещением и приёмом должности. Решил спросить: 
— «Товарищ майор! Разрешите вопрос?». А в ответ: — «Вопросы здесь задаю я! Ты знаешь кто я?». — «Знаю. Командир дивизиона майор Моисеев». — «Не хрена ты не знаешь! Я князь Жаровский! Понял?» — «Так точно. Понял». — «Ну, тогда иди, служи лейтенант». Расстроенный я зашел к начальнику штаба Агеенкову, доложил, как прошло представление в должности. Тот не удивился. Агеенков -участник Парада Победы, знаменосец, кидавший знамена гитлеровской Германии к подножью Мавзолея Ленина был готов ко всему. Даже к тому, что им командует больной идиот. А вот меня в те времена эта несправедливая «кадровая смесь» самодуров — алкоголиков и участников Великой Отечественной войны меня просто поразила. Причём значительно больше, чем плохие условия жизни в дивизионе. Это был первый урок несправедливости кадровой политики в армии, но увы — далеко не последний. По ходу моей службы известное выражение: «кадры решают всё» трансформировалось в другие: «В кадрах — решают всё».
«Кадры — решают и всё». «Кадры — решились на всё». Начальник штаба майор Агеенков был ровесником моего Папы. Пройдя фронт, он дослуживал до пенсии в дивизионе, не имея квартиры в городе. Как и все прочие Агеенков проживал с большой семьёй в лесу и имел только то жильё, что было предоставлено здесь — в сборно–щелевом сарае, называемом ДОСом.
А вот командиру дивизиона майору Моисееву было около тридцати лет, но он имел «мохнатую лапу» и квартиру в городе. Поражала несправедливость: будучи пьяницей и плевательски относясь к службе, Моисеев мог командовать такими заслуженными людьми как Агеенков. В течение дня я скитался в неопределённости, но, в конце концов, было принято решение поместить меня в общежитие для лейтенантов-двухгодичников. Там я буду до того времени, пока капитан Курский не переедет и не освободит положенную мне штатно-должностную служебную квартиру.
То, что мне такая квартира положена по штату была единственно хорошая новость с момента моего приезда. Определили моё жильё к вечеру, а утром так и не зная, где буду сегодня ночевать, я отправился на позицию ЗРК С-75В. Отправился «как инженер» проводить подготовку техники к прилёту командира 3-го Корпуса ПВО Героя Советского Союза генерал-майора Кабишева и следовавшей с ним комиссии. Придя на позицию ЗРК, я долго не мог понять, что я должен делать. Все занимались своим делом, всё светилось и мигало каскадом разноцветных лампочек. Стоял гул вентиляторов охлаждения аппаратуры, который периодически прерывался командами по громкоговорящей связи (ГГС): 
— «Кабина У — дайте РК!» — «Кабина А — срыв АС!» — «Кабина П — БАПК не держит!» — «Кабина РВ — смотрите за напряжением». Тёмный лес, да и только! Однако увиденного я совсем не испугался.
Более того, подумал: хорошо, что в училище мало занимался изучением техники. Те, кто много сидел за схемами теряли время зря. Невозможно всё это действо изучить по схемам, в классе. Надо окунуться с головой в эту обстановку, жить в ней и понимать её и только потом углублять свои знания по принципиальным схемам. Я уже твёрдо знал, что я ничего не знаю. Найдя командира батареи капитана Сергиенко, спросил какие мои действия. Тот ответил: — «Самый сложный участок в Вашем подразделении приёмопередающая кабина. Настройку аппаратуры в ней проводит техник кабины старший лейтенант Гусев. Грамотный, но нервный офицер. Идите туда».
Кабина П это приемо-передающая система ЗРК с пятью антеннами, две из которых весят по две с лишним тонны. Стоит она на возвышенности — на месте постоянной дислокации это насыпная гора. Кабина весом 14 тонн вращается по кругу, вправо, влево. Туда куда её поворачивает из кабины управления (У) маленьким колесом штурвала офицер, производящий поиск цели в воздушном пространстве. Передатчики кабины П посылают на сверхвысокой частоте импульсы мощностью 1 мегаватт. Такое облучение очень вредно для всего живого, поэтому никто из офицеров не хотел работать в кабине П. Взобравшись на гору, я никак не мог попасть в эту пакостную «избушку на курьих ножках». Вывешенная на домкратах вместе с колёсами она находилась на уровне полутора метров от земли и постоянно вращалась.
Дверь в неё закрыта, рев моторов сканеров — не докричишься. Тем не менее каким-то образом я умудрился во время паузы вращения «впихнуться» в неё. Места внутри не было. Площадь пола (2кв. м.) была завалена запасными частями и схемами. Старший лейтенант Гусев, двухметрового роста, сложившись пополам (высота внутри кабины 1м.60см) что-то крутил внутри рычащих шкафов с аппаратурой. Он прокричал, перекрикивая гул сканеров: — «Ты чего припёрся? Места внизу, что ли мало? Здесь и без тебя тесно. Я тут даже один задыхаюсь!»
Я возразил, что имею задачу от комбата — контроль над его работой, но хочу посмотреть и поучиться. Гусев продолжал ворчать, а я сел на пол, на задницу, потому что стоять не представлялось возможным. Через полчаса у меня затекли ноги и начало подташнивать. Что и для чего делал Гусев — я не понимал. Он мне не рассказывал, а если бы и рассказывал, то я бы всё равно не услышал. Прокричав Гусеву: 
— «Пойду, посмотрю, как дела в кабине А» (аппаратной), я вывалился на улицу. Настроения никакого. Как контролировать подчинённых и учить их, если сам ничего не умеешь? Звание есть. Должность (некоторые по семнадцать лет её ждут) тоже есть.
А что и как дальше?
Всё больше и больше я начинал понимать, в какой ситуации оказался….
В кабине А было намного тише. Расчёт — три офицера и один старшина, работал в сравнительно комфортных условиях.
Старший лейтенант мне доложил: «Товарищ лейтенант! В аппаратной кабине проводятся регламентные работы. Старший техник системы — старший лейтенант Саяпин».
Я поздоровался: «Здравствуйте. Вы, наверное, один кадровый офицер в аппаратной. На какой системе работаете?». 
— «Так точно, кадровый. Работаю на системе селекции движущихся целей (СДЦ) уже три года». — «Отлично. Мы в училище эту систему мало изучали — слукавил я — поэтому поучусь у Вас, а Вы по мере возможности рассказывайте мне о ней. Только так, чтобы это не повредило регламентным работам» Первый рабочий день закончился у меня, как и у всех — после часа ночи, проведением контроля функционирования на станции наведения ракет (КФС). Контроль не прошёл «как надо», но не из-за техники, входящей в подчиненное мне подразделение, а по вине кабины управления. Были какие-то сбои, и часть офицеров продолжила настройку аппаратуры. Командир батареи капитан Сергиенко разрешил мне и моим подчинённым идти отдыхать: — «Нечего здесь торчать. Вы идите, но в семь утра всем быть здесь. Будем встречать комиссию»
Сам комбат Сергиенко, оставив на рабочих местах необходимый расчет, продолжил руководить настроечными работами.

Первая проверка

Сирена взвыла в пять утра, не давая осознавать ничего кроме понятия: срочно быть на своем месте в боевом расчёте. Я прибыл в кабину А (аппаратную). Дежурной сменой сокращённого боевого расчёта проводился КФС. Не выспавшиеся, небритые, хмурые лица расчёта давали мне представление о том, как выгляжу я. «Мало того, что не выспались, так ещё и не пожрем до приезда комиссии» вздохнул кто-то.
КФС прошёл нормально, но станцию не выключили, а началась боевая работа. Очевидно, тревога была упреждающей приезд комиссии и объявлена с командного пункта бригады. В кабине «У» боевой расчет вёл так называемую боевую работу, а задача моего расчёта заключалась в том, чтобы следить за исправностью аппаратуры. Следили условно. Потому, что, опёршись на гудящие, железные шкафы своих систем, все офицеры-техники дремали.
Сидим на местах час, второй…. Спрашиваю у Саяпина: — «Как долго могут длиться такие посиделки?» — «Обычно весь день, а то и ночь» — «Тогда давайте продолжим вчерашние занятия. Хоть польза будет»
Систему СДЦ я изучал до самого обеда, а только мы собрались поочерёдно отобедать, как по ГГС объявили: вертолет с командиром 3-го корпуса ПВО генерал-майором Кабишевым приземлился на вертолётную площадку дивизиона.
Мне не повезло — командование корпуса на второй день моего пребывания в войсках удостоит меня посещением. Я ещё плохо понимал структуру частей, поэтому Саяпин объяснил мне, что наш дивизион входит в состав 79-й Гвардейской зенитно-ракетная бригады, а она в свою очередь входит в 3-й корпус ПВО. Штаб корпуса находится в Ярославле, а сам корпус расположен аж в шести областях!
Позже я узнал, что в состав 3-го корпуса ПВО входят: — Девять полков ЗРВ Ярославский, Костромской, Вологодский, Переславль-Залесский, Рыбинский, Кимрский, Уйтинский, Верхневольский, Котлаский и 79-я Череповецкая Гвардейская зенитно-ракетная бригада. 
— Четыре авиационных полка. 
— Бригада и полк радиотехнических войск (РТВ). — Ряд батальонов обеспечения. Повторно взвыла сирена. От одного состояния «тревога» мы переходили в другое ещё более «тревожное». Без перерыва на обед.
Было понятно, эту команду (не зная о предыдущей) дал прилетевший Комкор.
Через несколько минут кабина «А» заполнилась подполковниками и полковниками. Началась проверка боевой готовности техники. Боевая работа и опрос личного состава по технической, специальной, разведывательной, противохимической и тактической подготовкам. Спрашивали и меня. Свой ответ я начинал со слов: 
— «Прибыл для прохождения службы позавчера…». Но это никого не останавливало и даже не смягчало.
Мне показалось, что скорее наоборот, подзадоривало показать лейтенанту, что он «зелен» и совсем мало знает. Вот это я знал и без них…
«Живодёрня» закончилась к 23 часам. По ГГС прозвучала команда: строится на плацу. На улице я увидел, что майора Моисеева не было, построением руководил начальник штаба. Появился Командир корпуса со следовавшей за ним комиссией. Агеенков подал команду и доложил: 
— «Товарищ генерал-майор личный состав 7-го ЗРДН по Вашему приказанию построен!»
Строевой плац, где происходило построение, находился возле казармы. Освещён был он плохо, но было видно: у стоящего перед строем генерала Кабишева глаза метали молнии. Офицеры штаба корпуса приступили к подведению итогов, и чем дольше они говорили, тем больше хмурился Комкор. Когда прозвучал последний доклад, мы поняли — ничего хорошего ждать не приходится. Генерал подал команду остаться офицерам, остальной расчёт отправил в казарму.
Затянувшуюся из-за перестроения паузу Комкор разрубил восклицанием: — «Какого чёрта Вам платят денежное содержание?»
Затем перешёл на злобный рокот: 
— «Вы работаете на Пентагон, там и получайте зарплату… Больше вреда, чем ваш дивизион, нашему 3-му корпусу никто не причинял…. А где этот Ваш… как его… князь Жаровский? Скотина…. Опять спрятался? Всё равно я добьюсь, чтобы его сняли с должности!»
Минут пятнадцать разъярённый генерал уничижал всех и вся. Закончив речь обещанием массовых репрессий, Комкор повернулся и, не попрощавшись, пошел к вертолётной площадке. Сделав несколько шагов, вдруг повернулся и пошёл обратно к строю.
Все от напряжения словно одеревенели: что ещё ему надо?
Мы стояли одной шеренгой. Генерал провел глазами вдоль неё, увидел меня и подошёл. Протянул мне руку: — «До свидания лейтенант!»
Сказать, что все ошалели от такого оборота событий — ничего не сказать. Я тоже не понимал, чем заслужил такую честь. Вроде на проверке не очень отличился… — «До свидания товарищ генерал-майор!»
Комкор пошёл к самолёту, но, сделав несколько шагов, опять обернулся: — «Не понимаете, почему попрощался только с одним лейтенантом? Да только потому, что Вы все вредители, а он за один день своей службы ещё не успел сильно напакостить боевой готовности дивизиона!»
Сказав это, генерал уже безвозвратно пошёл в ночь. К вертолетной площадке.

Первое учение

Наступала зима. Грязь на улице превратилась в надолбы типа сталагмитов. Территория вокруг дивизиона и дорога в Череповец слилась в сплошной лунный ландшафт. Дивизион готовился к учениям со сменой позиции. Это сложное дело: расчёт должен был свернуть ЗРК и, передислоцировав на вновь выбранную позицию, ввести его в боевое положение. Более детально это выглядит так. Необходимо снять со стоящей на горке кабины «П» антенны (конечно краном), сделать демонтаж волноводов и скатить её вниз. Снять ракеты с пусковых установок (каждая ПУ весит 14 тонн) и перевести всё в походное положение (готовность к маршу). Выкатить из капониров (предварительно отсоединив все кабели) кабины ЗРК и дизельные электростанции весом до 17 тонн. Составить колонну и совершить марш на новое место дислокации.
На новой позиции всё сделать в обратном порядке: развернуть ЗРК, подготовить его к боевым действиям и отразить авиационный удар «противника».
Эта основная задача. После её выполнения опять свернуть ЗРК, вернуться на место постоянной дислокации, расставить по местам и развернув привести комплекс в боеготовое состояние.
Учение планировалось на февраль — лютый месяц по меркам Белоруссии и очень «холодно–вьюжный» по северным измерениям. Я начал подготовку с себя: изучал наставление по боевой работе и получал зимнее обмундирование. Дополнительно к вещевому аттестату мне выдавалось во временное пользование: овчинный тулуп, меховая безрукавка, валенки, меховые варежки, меховые штаны, свитер и так называемый подшлемник (маска для лица) из шерсти. Без этих вещей на морозе в — 40° и сильном ветре нельзя находиться на улице более пятнадцати минут. Тем не менее, даже меховая экипировка выручала не всегда. Обмораживались и отмораживали. Сложно изучать длинную череду последовательности действий, изложенных в наставлении без их практической отработки. Это то же самое, что научиться работе с компьютером, не включая его. Поэтому я не смог подготовился к учениям в должной степени. Это ещё не вся проблема. Мало того, что учения начались, когда температура была — 37°- они начались ночью!
Память сохранила происходившее как кошмарный сон: кто-то кричит, кто–то бежит, кто-то что-то крутит. … Очень холодно (аж трясёт), а спустя сутки после начала учений хочется спать и есть. Контроль в дивизионе за ходом учений осуществлял заместитель командира бригады по вооружению — подполковник Григорьев. О нём ходили легенды. Это был очень грамотный офицер, закончивший академию с золотой медалью. На полковничью должность (замкомбрига по вооружению) он был назначен майором. В должности он находился уже одиннадцать лет и никак не мог получить звание «полковник» — очень сложная служба была в 79-й Гвардейской бригаде. Войсковая часть была большой по составу: семь дивизионов (кроме двух С-75 ещё было пять дивизионов С-200), КП, рота связи, рота РЛС, ремонтная рота, авторота и подразделение обеспечения.
Следствием крупной группировки и тяжёлых условий службы в вышеперечисленных подразделениях постоянно случалось какое-нибудь ЧП: если не в одном, то в другом.
Если фартило и давно не происходило в части ЧП, то появлялась другая причина не присваивать звание: Григорьева за плохое содержания техники и вооружения ругали комиссии, приезжающие из округа. Он дико переживал такое положение дел. До переживался до инфаркта, который случился во время очередной проверки, признавшей бригаду не боеготовой. Григорьев был не только толковым инженером, но и неплохим руководителем (кстати сильным матерщинником — несмотря на внешнюю интеллигентность), всегда участвующим в сложных делах бригады.
На описываемых учениях помню, как внезапно появился Григорьев в момент демонтажа нами антенн. Он сразу же включился в работу. Заметив неправильные действия расчета кабины «П» он окрикнул Гусева. Не видя его на меховом обмундировании знаков различия, он крикнул так: — « Эй, ты, … х…., иди сюда!»
Старший лейтенант Гусев, который тоже был шит не лыком, подбежал к нему и доложил: — «Товарищ подполковник! Х… по Вашему приказанию прибыл!»
Григорьев не только кричал, но и учил. Более того, он помогал расчету выталкивать застрявшие прицепы, в которых лежали двухтонные антенны.

Места на горной площадке было мало, но я всё же хотел сделать перемещение прицепов, подцепив к ним тягач. Григорьев запретил мне это сделать, сказав, что такой сцепкой придавим людей, а на мой вопрос: — «А как же мы будем перемещать тяжёлые прицепы по снегу, на горе, в полумраке?» Он ответил: — «Пердячим паром лейтенант! Запомни только пердячим паром! При демонтаже зенитно-ракетных комплексов это приходится делать часто!» Я это запомнил и много раз убеждался, что на учениях этот пар самый популярный в армии…
Через три часа с момента начала учений на позицию дивизиона прибыла из бригады колонна АТТ и АТС (Артиллерийский тягач тяжёлый и артиллерийский тягач средний). Переведённую в походное положение технику начали цеплять за тягачи. Позиция наполнилась гулом, специфическим запахом отработанной солярки, сигналами и лучами фар. Суета, беготня, крики…. И всё же расчёты работали неплохо, ведь дело делалось, приобретались навыки и главное — тогда никого не задавили и не покалечили.
Когда колонна была сформирована, начался марш. Полночи мы куда-то ехали, а кабины, зацепленные за тягачи, прыгали на бездорожье как мячики. Они могли перевернуться в любую минуту. Я должен был следить за той частью колонны, в которой находилась моя техника.
Должен был, но я периодически «отключался» — спал. Часто с открытыми глазами, но это не меняло сути — я был не в состоянии что-то предотвратить. Под утро мы куда-то приехали: в какое-то поле, кого-то потеряв по дороге. С приездом поле закишело техникой, мороз жуткий не вдохнуть, а то, что вдохнул — является выхлопом из АТТ — соляркой.
Начался перевод ЗРК в боевое положение. Ситуация изменилась — урок свёртывания техники сказался. Многие элементы демонтажа ЗРК запомнились. Уже не в слепую, а осознанно я руководил монтажом ЗРК.
Не прошло и полутора часов работ как запустили дизельные электростанции и запитали энергией ЗРК переведённый в боевое положение.
Начались долгие муки настройки аппаратуры. На людях сказывался переход от уличного мороза к шестикиловаттным калориферам, нагревающим внутренность техники, сказывалась и бессонная ночь. Во время проведения настройки офицеры не выдерживали — засыпали. А тут ещё привезли завтрак. Я ел автоматически, периодически засыпая от еды и теплоты сидя в аппаратной кабине. Где-то там, в подсознании, понимая, что я командир и мне это делать негоже заставил себя «вывалиться» на мороз, в темноту и гул. Офицерам я сказал, что пошёл контролировать подключение кабельной линии. Это была причина выхода на мороз, а цель у меня была другая — проснуться. И всё же мы задачу выполнили. Команда об окончании учений прозвенела праздничным набатом, но нас предупредили, что оценка будет поставлена только тогда, когда ЗРК будет, развернут на горе штатной позиции и приведён в боеготовое состояние.
То есть всё вернётся на круги свои.
Замерзшие посредники учений (проверяющие из штаба бригады) уехали. Им учение тоже осточертело, тем более что такой экипировки как у меня у них не имелось — не положено. После отъезда посредников стало возможным спокойно делать демонтаж. Главное никого не задавить и не покалечить, иначе оценка будет неудовлетворительной.
Прошу комбата дать личному составу полчаса отдыха. Тот отказывает — не успеем уложиться в сутки. Именно через такое количество времени мы должны доложить с места постоянной дислокации о боеготовности дивизиона. К тому же мы задерживаем колонну бригадных АТТ и АТС, а им предстоят другие дела. Приступили к демонтажу. Я пользовался возможностью углубить знания: пытался запомнить проделываемые расчётом операции. Из учений я извлёк ещё один вывод: если бы не было хорошей подготовки у старшего лейтенанта Гусева — учения были бы провалены. В тот раз я очень внимательно смотрел за его действиями, понимая, что следующие учения могут быть без него — ему подписали рапорт о поступлении в Академию. Я даже предложил делать наиболее сложные операции разборки вместо Гусева, а ему меня контролировать. Так и поступили — он меня учил. В положенный срок ЗРК свернули и вытянули колонну. Обратная дорога всегда длиннее. Время пролетает, командование торопится. Тороплюсь и я, понимая, что на высокой (около девяти метров) горе с малой технологической площадкой, желательно успеть развернуть технику ЗРК пока светло.
По приезду на огневую позицию дивизиона сделали первоочередное: на тросах, перекинутых через гору, двумя АТТ заволокли кабину «П» наверх. Это дело трудное — начало темнеть. Таким же образом, тросами АТТ затащили на гору (сам он не в состоянии подняться под таким углом) автокран К-162. Кран тяжелый и неустойчивый — трос натягивался как струна, угрожая разрывом. Затем по очереди тоже на тросах затащили прицепы с антеннами. Установив их в наступившей темноте, вернее в свете фар АТС, навесили двухтонные антенны. Комбат не возражал, и я рискнул поменяться ролями со старшим лейтенантом Гусевым. Я делал монтаж, а он руководил моими работами, периодически срываясь на крик.
Понимая это: деться некуда, я не одергивал его. Время улетало — мы не успевали. Комбат дергался, но нас не трогал, понимая бесперспективность и ненужность этого — мы и так выкладывались на все сто.
Когда нормативное время истекло, мы ещё не были готовы к заступлению на дежурство, но командиры вынуждены были (дабы не получить плохую оценку) доложить о готовности на командный пункт бригады.
Схитрили и через пять минут туда же сообщили о том, что возникла неисправность на ЗРК и запросили подменить дивизион на дежурстве.
Реально ЗРК был подготовлен только спустя пять часов от требуемого времени. Совесть никого не мучила — расчёты работали добросовестно.
Я был доволен: всё это время я мог работать, командовать и учить подчинённых переводу ЗРК из боевого в походное положение и наоборот. Я знал, что это мне пригодится в дальнейшем, но не знал, что настолько важно…

Холостяки

Капитан Курский квартиру начал освобождать на втором месяце моего пребывания в дивизионе. До этого я размещался в комнате 16 кв. метров с тремя лейтенантами-двухгодичниками. Ребята были женатыми, естественно, что своих жён в дивизион они не привезли, те жили в своих городах, и только изредка кто-то из них приезжал в Череповец. Лейтенанты были из интеллигентных семей и очень скромно вели себя.

К моменту моего приезда они заканчивали службу и через пару месяцев уволились, уступив свои должности кадровым лейтенантам, выпускникам военных училищ.

А вот те кадровые лейтенанты, которые в дивизионе служили давно, давали жару. Они жили в соседнем доме, тоже вчетвером, но все были холостяками. Через тонкую стенку от них жил комбат капитан Сергиенко.

Однажды, он сказал мне:

— «Вы являетесь моим заместителем, но совсем не интересуетесь личной жизнью своих подчиненных офицеров! Вы не знаете, что они творят!»

— «А что они могут творить, когда рядом, через стенку, живёт комбат?» — искренне удивился я.

— «Идёмте со мной, я Вам покажу!»

Комната холостяков только размерами напоминала ту, в которой жил я. Чем только не были обклеены стены, кругом пустые вино-водочные бутылки, повсюду разбросаны вещи, какие-то банки, грязнейшее окно почти не пропускающее свет…

А от окна, через потолок серо-белого цвета следы босых ног. Причём отпечатки небольшие, четкие, чёрные как будто ноги были в саже…

Точно! Пройдя через потолок, они по стене опустились к печке.

— «Как будто ребёнок от печки вышел из дома через потолок» — удивленно констатировал я увиденное.

— «Какой ребёнок!» — взорвался Сергиенко — парикмахерши из города приезжали. У замполита попросили разрешения подзаработать в дивизионе — подстричь офицеров и солдат. Но после стрижки не уехали — очевидно, продолжали подзарабатывать.

Всю ночь у меня пол ходуном ходил. Я и в стену стучал и приходил к ним. Они дверь не открыли — сделали вид, что не слышат. А закончили оргию прохождением одной из девиц с намазанными золой ногами через потолок. Сегодня утром я их посетил и спросил: для чего это сделали? Ответили: на добрую память. Спать будем ложиться, и вспоминать о хорошем отдыхе.

Они будут вспоминать о «хорошем», а я вспоминаю как, приехав из отпуска с семьёй, увидел: вся стена смежной с ними комнаты в дырах. Пошел разбираться, а мне лейтенант Росляков говорит:

— «Извините, товарищ капитан, крысы бегали между стен, спать мешали, вот я из охотничьего ружья и пострелял».

Что, мне теперь окопы рыть с семьёй для ночлега?

Правда, они дыры в стене, после того как я их отдрючил — замуровали»

— «Но ведь их можно наказать» — робко посоветовал я комбату.

— «Наказать!? Да у них нет взыскания только от Папы Римского! У них их как на дворняге блох!

Замполита в дивизионе уже год как нет, а то бы я ему их на растерзание отдал. Гусев кандидат в члены КПСС, а водку пьёт как беспартийный!

Побеседуйте с ними как ровесник, по-товарищески.

Ведь Вы же заместитель командира батареи, а Ваших прямых подчинённых из четверых моих соседей — трое».

Что я мог сделать? Командир просит — надо помочь. Конечно, пообещал разобраться.

Вечером я собрал в аппаратной своих подчинённых, спросил, не жалко ли им комбата и его семью.

За всех ответил старший лейтенант Гусев:

«Ты здесь неделю. Мы по три-пять лет. В город удаётся съездить не более раза в месяц — не позволяет постоянное дежурство. Мы что, не люди? Мы и жениться не можем: из кого выбирать? Самой молодой бабе в близлежащей деревне за шестьдесят! По службе перспектив тоже никаких, должности у нас знаешь — старлейские. У меня знак специалиста первой классной квалификации, я выполнил две боевые стрельбы. Все мы хотели на твою должность попасть, я лично о ней пять лет мечтал. А вот теперь ты приехал и учишь нас как жить!».

Я не стал обострять ситуацию — заставлять Гусева обращаться ко мне на «Вы»:

— «Во-первых, меня на должность поставили после окончания ВУЗа, а не потому, что я стремился у кого-то что-то перехватить. Желающим получать должности надо поступать в академию, и тогда можно мечтать не только о капитанской, но и о значительно более высокой должности. Вы это знаете и без меня».

— «Знать–то знаем, но только кто отпустит отсюда?» — перебил меня Гусев.

— «Я сам подпишу рапорт и приложу все усилия Вам помочь, если мы найдём взаимопонимание в решении служебных вопросов.

Во-вторых, собачья жизнь не должна превращать человека в свинью. О комбате, о его человеческих качествах, Вы отзываетесь хорошо. Живет он в таких же условиях, как и мы, более того — у него двое детей и жена. Я попрошу это учесть. Лучше почаще отпрашивайтесь в город. Договорились?».

Я понимал, что «пою прописные истины, об этом все знают». Более того, я их понимал. Находясь здесь не три года, а всего неделю я тоже бы рванул» с ними куда-нибудь…. Но я был обязан так говорить и так думать. Я был командиром и не мог мыслить категориями курсанта. Должность не позволяла.

Опять за всех ответил Гусев:

— «Договорились, но только о том, что мы не будем больше приводить баб в общежитие. Будем себя вести потише, но если капитан Сергиенко не поймёт то, что мы тоже люди и должны хотя бы изредка посещать город, то мы примем ответные меры. До каких пор он будет пугать нас трибуналом за уход с боевого дежурства?».

На том разговор закончился. О результатах я доложил комбату.

— «Хрен им, а не отпуска в город. Пусть здесь сидят на дежурстве в составе смен сокращённого боевого расчёта. Кто за них будет ходить дежурить?» — так отреагировал Сергиенко.

— «Товарищ капитан, изредка в расчёт можно включить начальника первого отделения, когда подготовлюсь и меня, можно включить Вас…» Сергиенко взорвался:

— «Что!? Я сказал хрен им! А Вы чтобы были готовы ходить оперативным дежурным — начальником смены сокращенного боевого расчёта через десять дней!» Вот и поговорили….

После окончания училища офицеры допускались к несению службы оперативным дежурным минимум через полгода пребывания в дивизионе, после сдачи серьёзных зачетов.

А мне оказали досрочное «доверие».

Ну что ж — технику и должность я уже принял, значит, перехожу к изучению обязанностей начальника смены сокращенного боевого расчёта и тренируюсь проводить КФС. Приступил к этому, не прекращая обучаться (с помощью офицеров-техников) системам зенитно-ракетного комплекса. Ежедневно до 23 — 24 часов я работал на технике ЗРК, но никого на службе после 20.00 не задерживал. Однако надёжность аппаратуры была недостаточна и обязательно какая-нибудь система комплекса при вечернем КФС оказывалась неисправной. Часть офицеров оставалась для её ремонта. Не зря аббревиатуру станции наведения ракет — СНР расшифровывали как «станция непрерывного ремонта».

К тому же, она была собрана на лампах, более того — выпуска 1961 года!

И еще важный момент — перебор в системе оценки боеготовности. Она была непродуманна.

Конечно, я это понял намного позже, но ещё позже поняли руководители верхнего эшелона армии. В 1979 году систему оценки наконец-то изменили, введя комплексные параметры. Это позволило сократить диапазон проверки в три раза.

Инструкция определяла 169 параметров СНР, выход которых за допуск приводил к оценке всего ЗРК как «не готового» к выполнению боевой задачи.

Говорю об этом для того, чтобы можно было понять

условия, при которых практически любой проверяющий начальник мог сделать труд коллектива бесполезным.

Проверки из вышестоящих штабов шли непрерывным потоком. Возглавляли их по моим меркам большие начальники, поэтому входящие в состав группы офицеры всячески (дабы показать свою значимость и грамотность перед руководством) делали из мухи слона.

Существовал анекдот, дающий ответ на вопрос:

чем отличается проверяющий от петуха?

Петух ищет в дерьме рациональное зерно, а проверяющий в зерне ищет дерьмо.

У такой ситуации имелась и положительная сторона: она способствовала моему быстрому изучению техники. Я мог включать, выключать и работать с ЗРК, когда мне заблагорассудится! Контроль функционирования ежедневно делался оперативным дежурным ЗРДН в 7.00 по команде с командного пункта бригады. В 6.50 я уже находился для его изучения в кабине управления ЗРК. Вторично КФС проводился в 22.00 — я опять в кабине У. После 23 — 24 часов я садился за изучение обязанностей оперативного дежурного и боевой задачи 7 –го Гвардейского ЗРДН.

Голова от такой нагрузки пухла, но был результат.

Не прошло и десяти дней, отпущенных мне комбатом на подготовку, как приехала комиссия для постановки ЗРДН на боевое дежурство.

Возглавлял её замкомбрига.

При проверке на допуск к боевому дежурству комбат представил список офицеров, подготовленных к несению службы в качестве начальника смены сокращенного боевого расчёта.

В нём был и я!

Как я готовился комбат не знал, мою подготовку не проверял. Для чего он это сделал? Думаю, что в любом случае ему это было выгодно. Сдам зачёты — молодец командир — подготовил лейтенанта.

Не сдам — ну и заместителя к Сергиенко прислали, как ему тяжело!

Я сумел сдать. Не блестяще, но всё же сдал.

Замкомбрига лично принимающий КФС сказал:

— «Лейтенант, пока хреново, да и время проведения на пределе. Через две недели провожу первенство среди расчетов бригады. Начальника смены сокращенного боевого расчёта вашего ЗРДН на состязаниях будешь представлять ты»

Я понял: хреново, то хреново…. Но ведь не очень.

Ещё один очень тяжёлый барьер мной был взят.

Прошло совсем немного времени, вызывает Сергиенко: — «Товарищ лейтенант, зачёт Вы сдали, и я принял решение включить Вас в график дежурства. Будете заступать начальником смены сокращённого боевого расчёта. А чтобы капитан Баубеков (начальник первого отделения) не потерял навыки, включил в график и его. Себя тоже пару раз включил в дежурство. Пусть хоть иногда Гусев со своей бандой в город съездит».

Я торжествовал: сделал-таки комбат по-моему, мой авторитет растёт.

Это состояние значимости длилось недолго и было развеяно старшим лейтенантом Саяпиным когда я пришел на СНР:

— «Товарищ лейтенант, Вы знаете, что наши холостяки сегодня ночью отмочили? Нет? Рассказываю.

Вечером они в очередной раз попросились у комбата в город. Он им в очередной раз отказал. Тогда старший лейтенант Гусев ему заявил, что они поедут «условно».

В 22.30, после проведения КФС и доклада что все в порядке он с лейтенантом Саушкиным затащил свой мотоцикл в комнату. Завёл его и имитировал движение в город. Учитывая плохую дорогу, они «ехали» на мотоцикле два часа не глуша его! Потом Гусев громко крикнул (так чтобы комбат услышал через тонкую стену), что они приехали в ресторан. Было около 00.30 минут когда они начали греметь бутылками и стаканами, на «всю катушку» играла музыка. Короче: полная имитация отдыха в кабаке.