Бесплатный фрагмент - Санкции

⠀

⠀

⠀

⠀

Сюрреалистическая история в двух частях

Швеция, 2024

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

Дисклеймер

История моей героини

является моей стопроцентной выдумкой

и не имеет никакого отношения к реальной жизни.

Любые совпадения с реальными событиями

и людьми считать случайными.

Часть первая.

Хорошо там,
где нас нет

От автора

Первая часть моей истории посвящается всем тем, кто ищет лучшей доли там, где их нет.

Не спешите!

Не спешите туда, где вас нет. Ведь вы все равно, отправляясь в неведомые дали, прихватите с собой самих себя — бесценный груз и невыносимую ношу. Вы не можете и никогда не сможете расстаться с собой, с тем, кто вы есть на самом деле, со своими привычками, хотелками, пыхтелками, характером, амбициями, мечтами и многим-многим другим, что остается с каждым из нас вне зависимости от обстоятельств и ситуаций.

Мы все — каждый в частности и по отдельности — всегда мы! И никогда — кто-то другой. Поэтому очень часто, вне зависимости от ситуаций, получаем то, что получаем. Чтобы начать получать что-то другое, надо начать с самого себя в первую очередь. Перестраивать, перекраивать, лепить заново самого себя, создавать до тех пор, пока не получится то, что начало бы вас устраивать.

А дальние страны? Они действительно дальние. А хорошо вам должно быть там, где вы есть.

И конечно, мы не можем изменить многие обстоятельства: кризис в стране, закрытие завода с последующим увольнением сотрудников, шторм в океане, безрассудность и недальновидность других людей. Но мы можем изменить свое отношение к происходящему. Можем попытаться понять и принять их выбор и действия или встать и уйти, взяв ответственность за последствия на себя.

Хорошо там, где нас нет… Но зачастую нас нет у самих себя.

Просто нет у самих себя.

---

---

---

Предисловие.
Перед Рождеством

В Швеции Рождество отмечается 24 декабря. Даже не 25-го, как в других католическо-протестантских странах. Нет. 24 декабря.

В это время вся Швеция тихо уходит на каникулы, причем не только с 24 по 26 декабря, но и дальше, до Нового года, как правило, никто не работает. Никто, кроме круглосуточно-круглогодичных предприятий с непрерывным циклом производства да работников медицинских учреждений. Такое положение вещей является обыкновенной практикой и сравнимо с нашими новогодними каникулами, когда почти все останавливается с 31 декабря по 8 января. Но вот тот факт, что шведские каникулы не совпадают с российскими, очень сильно усложняет жизнь маленькому шведскому предприятию, находящемуся в стопроцентной зависимости от российского концерна.

В холле административного здания «Нурдметта» столпились работники администрации во главе с генеральным директором. Все очень скромно: раздача незамысловатых подарков в виде коробки конфет, геля для душа и «бомбочки» для ванны с пеной. Сдержанно-пламенные речи директора и других начальников, стандартные поздравления и напутствия.

— Все! Давайте, идите домой! На сегодня все. Увидимся после Рождества! — распинался генеральный директор «Нурдметта». — Всем счастливого Рождества!

— Спасибо. Вам так же. Счастливого Рождества!

— Счастливого Рождества, увидимся во вторник.

— Главное — вернитесь, — напомнил гендиректор. — Мне дирекция концерна велела поздравить всех вас и напомнить, что вы очень важные люди на нашем предприятии.

— Ага… — очень сдержанно бубнили одни сотрудники.

— Главное теперь — проснуться вовремя на работу, — иронизировали другие.

— Счастливого Рождества…

Разношерстная толпа сотрудников поздравляла друг друга с наступающим Рождеством и начинала медленно расходиться.

Разношерстная, потому что наряду со шведами тут работали испанцы — гендиректор, русские — часть экономического отдела, аргентинцы, немцы и еще бог знает кто, всех не упомнишь. И всех их, иностранцев, сюда когда-то, при каких-то загадочных обстоятельствах прислали для выполнения важных дел. И они тут и осели.

— Ну все, увидимся после праздников.

— Пока, пока…

Люди покидали холл административного здания и разбредались по заснеженной парковке предприятия. Администрация пошла на рождественские каникулы, остальные работают двадцать четыре на семь и триста шестьдесят пять дней в году.

Счастливого Рождества…

---

Глава 1. Как я не встретила Новый год

Этот год выдался очень сложным. Очень.

Сначала бесконечные мытарства с работой. Безденежье. Поиски, безуспешные поиски. Без результата.

И вдруг удачное предложение, просто счастливый билет какой-то! Мне, девчонке двадцати восьми лет от роду, предложили рабочий контракт в Европу. Настоящий контракт по профессии, а не «клубнику собирать». Это просто фантастика!

Отказываться было просто глупо. Неразумно. Это же один шанс на миллион. Второго такого никогда не будет. Вот оно — счастье! Так думала я, когда подписывала контракт в представительстве концерна.

Но вместе с ним, с этим предложением, навалилось много забот, хлопот, оформления документов. Переезд. Да не просто переезд, а в другую страну. Было много обещаний помочь в обустройстве на новом месте, хотя по факту обо всем, буквально обо всем хлопотать приходилось самим или самой. Но это же все равно хорошо! Это же новая жизнь. Это работа, это новые возможности. Это будущее. Которое, правда, надо было еще заработать.

Вот так мы и переехали из средней полосы России в северную Швецию. Предвкушений было много, ожиданий на миллион. На деле все оказалось более прозаично. Город, куда нас, а точнее, меня, как специалиста, направили, был маленьким. Какие-то девяносто тысяч населения не тянули даже на представление о захудалом городишке. А мы-то привыкли к другому… Но, видимо, придется отвыкать.

Придется заново учиться жить. В новой среде, в новой обстановке, если мы хотим здесь остаться. Остаться!

Поначалу выезд на работу за границу действительно был счастливым билетом, но потом все оказалось не совсем так, как мы себе это представляли. А точнее, совсем не так. Поэтому многие сложности пришлось переваривать на бегу, а некоторые и до сих пор перевариванию не подлежат.

Так вот. Переехали мы — я, мой муж Дима и двое детей трех и шести лет от роду — в северную Швецию по приглашению на работу в дочернее предприятие российского концерна «Металл» — «Нурдметт», которое якобы нуждалось в реформировании и систематизации. Потом-то оказалось, что просто никто из шведов не хочет и никогда не захочет тянуть такой административный груз за такие деньги, но это нюансы. Потому что у шведов есть четкие представления о том, что они будут делать, а чего точно не будут. Например, шведы не будут беспрекословно выходить по выходным на работу, если это не указано в контракте или работа не посменная, а мы, русские, жить будем на предприятии, если начальство прикажет. Специфика профессиональных отношений такая.

Но поначалу я ничего этого не видела.

И все вроде было. И квартира. И машину купили. И дети в садик пошли. И Дима пошел на курсы языка. Мне-то некогда. Я работаю и учу язык по свободной схеме, а поскольку производство тесно связано с русскими и иностранными предприятиями, то и шведский-то мне не особо нужен. Все деловое общение либо на русском, либо на английском.

Но вот незадача. Квартира съемная — дороговато. Свой ремонт делать нельзя. Даже обои переклеить нельзя. Машину купили за сущие копейки, она старая, прошлого века, но зато не в кредит и на ходу, потому как машина — это здесь не роскошь, это необходимость. И страховка, и бензин, и техническое обслуживание, и еще ежегодный техосмотр. В целом выходило много для семьи, где работает кто-то один, то есть одна.

Детей отправили в садик. И младшенькой Соне вроде нормально. А Алешке пришлось идти в садик, вместо подготовительного класса школы. В Швеции все дети идут в подготовительный класс школы в тот год, когда им исполняется шесть лет. Алешке шесть лет исполнилось в мае, а отправили его в садик к пятилеткам, язык учить. И понятно, что ему там скучно. Да еще он ничего не понимает. Каждое утро слезы, четыре месяца в таком режиме, и пока легче не становится. А дальше что будет? Он в семь лет пойдет в подготовительный класс с теми же детьми, с кем сейчас в садике? И ему опять будет все это неинтересно? А если язык не выучит?

С Димой вообще все сложно. Эйфория от переезда в Швецию сменилась затяжной депрессией. Ему не нравилось абсолютно все: еда, дома, магазины, люди в школе, люди на улицах, машины, автобусы. Ему не нравился язык, который надо было учить. Сложный он какой-то. Хотя надо сказать, что нет и не было у Димы таланта к языкам. Он и с английским-то разговорным на «вы». Так что тут все оказалось намного сложнее, чем предполагалось.

А я, а что я? Я должна была работать и встраиваться в новый режим работы в полурусском, полушведском предприятии. Быстро заглатывать и переваривать новые правила и привычки. Подстраиваться под всех, включая концерн, который требовал отчет в четыре утра, потому что Красноярск проснулся, а то, что разница во времени, им невдомек. Они проснулись, будьте добры, предоставьте отчет.

Мне приходилось улаживать вопросы в садике и уговаривать не вызывать психолога Алеше. Объяснять, что все у него нормально, просто он никак не подстроится. Вчитываться в правила предоставления мест в детских садах и их организацию. Например, место в садике не может быть предоставлено более чем на три часа в день или на пятнадцать часов в неделю, если один из родителей не работает.

— В смысле?! — возмущался Дима. — Это что, я еще и с детьми сидеть буду?

Тут мы узнали про отцовский декретный отпуск и о том, что отец обязан уделять детям ровно столько же внимания, сколько мать. Да еще и домашние дела делать наравне с женщиной. В общем, культурный шок планетарного размаха.

— Не буду я сидеть с детьми, — орал Дима уже в сентябре, — ты с ума сошла? Решай, как хочешь, иначе домой поедем!

И я решала.

И решила. Поскольку детям необходимо было учить язык, выбила я детям целых тридцать часов в неделю в садике. Тридцать! Учите язык и привыкайте к местной культуре, будьте добры. Только теперь Диме надо было отводить детей в сад и забирать их оттуда, потому что я уезжала на работу рано и возвращалась поздно. Задерживалась практически ежедневно. И Диме надо было накормить детей завтраком, умыть, почистить зубы, надеть то, что я приготовила с вечера, довести до детского сада, который находился в двух кварталах от нас, и дальше идти на свои курсы шведского или куда там еще. А потом, через шесть часов, детей надо было забрать, привести домой, переодеть в чистое — о, шведский детский сад — это приключение Незнайки и Тюбика! — и накормить тем, что стоит в холодильнике. Все всегда было наготовлено, надо было только достать, разложить на порции и погреть в микроволновке. Накормить, помыть посуду. Все.

Но эти героические подвиги вызывали бурю негодования. Как это он, мужчина, занимается бабской ерундой! И его совсем не смущало, что его жена занималась мужским делом — зарабатыванием денег. Это было в порядке вещей. Но каждый день, в прямом смысле каждый день, с того момента, как мы переехали, я слышала одни и те же упреки, что все здесь его не устраивает, что все плохо, все не так. А подстраиваться он ни под кого не будет, он же не мальчик, в самом-то деле! Нет, он подстраиваться не будет.

Он и раньше-то не особо напрягался, пока дома жили. Всегда были какие-то причины уволиться с работы — потому что начальник какой-то не такой, потому что сотрудники не такие, потому что клиент не так сказал — и потом долго искать следующую работу. А в это время мне приходилось прикрывать дырки в семейном бюджете. Даже как-то пришлось продать бабушкину дачу, которая осталась мне после ее смерти, ради того, чтобы выплатить кредит за машину, на которой ездил Дима, но не имел возможности ее оплачивать. Что-то тут было неправильно уже тогда. Но я этого не видела. Я думала, что очередной кризис в стране, мужа уволили — так бывает, надо собраться с силами и пережить. И я собиралась с силами и помогала чем могла.

А недовольство Димы за пять месяцев, что мы живем здесь, только росло и росло. И все мои увещевания о том, что мы же взрослые люди и понимали, что будет сложно, не давали ровным счетом никакого положительного результата. Он скрипел, как несмазанная телега, по поводу и без. Хотя надо отдать должное — повод находился всегда.

Вот и теперь, на носу встреча Нового года, а мы, по мнению Димы, даже стол накрыть нормально не можем. И не потому, что нет денег, а потому, что продукты здесь не такие. Невкусные. Как можно сделать селедку под шубой из шведской маринованной сельди, которая отдает то ли сахаром, то ли горчицей, то ли апельсином? Как можно нарезать оливье без соленых огурцов? Они же здесь все маринованные в каком-то сладковатом рассоле. Они не соленые, они сладкие и уксусные. А колбаса? Где мы возьмем нормальную колбасу на оливье. В общем, все! Новогодний стол коту под хвост.

А если вспомнить, что за три недели до этого мы судорожно собирали детей на новогодний утренник, который проходит непременно числа одиннадцатого-двенадцатого декабря и называется Люсия, то общая картина приобретает оттенки хорошо распланированного хаоса.

А детские костюмчики? Нет, здесь нельзя на утренник привести ребенка в том костюмчике, в котором родитель хочет. Здесь всех детей одевают в ночные рубашки — в прямом смысле слова, только я сама этого на тот момент этого не знала — мальчикам надевают на голову бумажные колпаки со звездами, а девочкам — короны со свечками. Нет, есть еще некоторые варианты, как пряничный мальчик — пижама коричневого цвета с белым нехитрым узором по рукавам и штанинам и такая же коричневая панамка, и помощник Томтена (шведский вариант Деда Мороза) — красная пижамка с красным колпачком, и все! Для девочек верхняя часть такой пижамки заменялась на тунику или платьице. А где же наши зайчики, мишки, волки, снежинки, мальвинки и прочая сказочная нечисть? Я сама помню, что как-то в начальной школе была королевой Луной, и папа мастерил мне корону-месяц, который зажигался, когда я нажимала на кнопочку в рукаве. Да, батарейки были на спине. Ну класс же! А еще я была белочкой… И до переезда мои дети тоже были снежинками, мышками, белочками, трансформерами. А теперь? Всю оставшуюся жизнь в ночнушках?

Кстати, с ночнушками этими тоже неувязочка вышла. Добрые люди отдали мне два платьица: одно — на дочь, другое — на сына. Я даже растерялась сначала, мальчика в платье? Но мне объяснили, что так положено. Ну, положено так положено. Колпак сами делали из куска ватмана, который я выпросила на работе.

И мне показались такие одежки какими-то слишком скучными. Детский утренник, а дети одеты, как с постели встали. А ведь на самом-то деле, как потом оказалось, что дети и должны быть одеты в одежды «как с постели встали». Ну я и обшила за одну ночь оба платьица мишурой елочной да блестками по подолам, рукавам, воротникам. Так, чтоб красиво было! Воспитательницы в садике чуть в обморок не попадали, когда увидели это чудо. Все дети в белых простых хлопчатобумажных ночнушках, с колпаками или коронами на головах и электрическими свечками в руках, а мои… Ну «Голубой огонек» на выезде, что сказать! Воспитательницы удивлялись, смеялись, даже фотографировались с моими детьми. А я смотрела на все это и не понимала, а что я такого сделала? Потом одна воспитательница взяла меня за руку и на английском объяснила, что это ночные рубашки. Когнитивный диссонанс моего восприятия детского утренника только усиливался.

— Зачем? Зачем детский утренник с детьми в ночных рубашках? — думала я, в шоке от услышанного.

Оказывается, что это традиция такая: дети вставали ночью — поэтому они в ночнушках — и шли «задаривать» Томтена чем-нибудь, обычно рисовой кашей. Тут тоже есть вопросы, но я даже не пытаюсь вникнуть в ответы на них. Мне бы с ночнушками разобраться. Так вот, дети в ночнушках как бы служат Томтену, а он одаривает их подарками. А еще приходит Люсия — девочка-подросток в такой же белой длинной ночнушке с длинными волосами и короной из зажженных свечей на голове (свечи, как правило, электрические) — и приносит свет. И дальше идет описание трагической судьбы Люсии, как христианской мученицы. Одним словом, печальное какое-то действо это шведское Рождество оказалось.

На утреннике Дима не выдержал того, что наши дети выглядят не так, как остальные, и убежал. Ему показалось неприемлемым то, что я сделала с ночнушками.

— Ну в самом-то деле? Оставила бы, как было, — орал он на меня у машины. — Домой сама придешь!

Сел и уехал домой.

Мне пришлось оставить детей до трех в садике, хотя многие родители позабирали своих чад, и галопом нестись на работу.

А потом… А потом мне пришлось еще извиняться на работе перед русским начальством за то, что я была на детском утреннике. Видите ли, это неважно. У меня неработающий муж, поэтому он мог бы поприсутствовать там один. Хотя посещение утренника было заранее обговорено и утверждено начальством. Да, не в письменном виде, но мне шведская начальница отдела кадров сказала, что это неважно.

Поэтому я спокойно отправилась на утренник Люсии…

Было как-то странно, что мысли, что мне тоже хотелось увидеть своих детей на утреннике, у русского руководства почему-то не возникло. А вот шведы меня не только поняли, но и поддержали, потому что сами были на таких же утренниках. Эти утренники проходят очень организованно, в одно и то же время. И право у меня, как у работника, тоже было на такое мероприятие, и уведомила я всех заблаговременно, и официально все оформила, но нет, начальству русскому до всего есть дело. Хотя это совсем не их дело.

Итого — год был непростой. Очень непростой. Я была вымотана донельзя. Силы были исчерпаны до самого донышка.

И теперь я пыталась смастерить хоть сколько-нибудь приличный стол для встречи Нового года, чтобы все было ну хотя бы неплохо.

Торт испекла, стоит на балконе.

Селедка под шубой тоже стоит на балконе. Благо добрые русские люди с того же «Нурдметта» подсказали, где можно взять нормальные, привычные для нас, селедку, и огурцы, и колбасу, и гречку, и сырки, и еще много чего, главное было — вспомнить и спросить об этом вовремя.

Как говорится, ларчик просто открывался — есть магазинчик, который торгует продуктами бывшего Советского Союза, и везут их сюда, как ни странно, из Прибалтики или, что еще более странно, из Германии. Раньше из Беларуси возили, но теперь там таможня, пошлины, сборы. Одним словом, дорого и долго. Но Германия… Ах, ну да, там в некоторых районах немецкий учить не надо — все на русском разговаривают.

Сейчас дорежу оливье и тоже отправлю на балкон. А балкон приличный такой — застекленный.

Курочка запекается. Картошка варится.

Шампанское. Ах да, вот с этим оказалось плохо. Совсем плохо. Потому что настоящее французское шампанское стоит дорого. Очень дорого. И как мне сказали, это совсем не то, что наше полусладкое. Французское шампанское сухое и местами кислое. Так что разливать по бокалам мы будем какое-то недорогое игристое вино, но и на том спасибо. Мне и так все хорошо. А Диме — нет. А Диме все не так.

— Вот смотри, что за телевидение здесь? — ворчит Дима с дивана. — 31 декабря, а смотреть ровным счетом ничего. Вот совсем нечего.

— А что ты хочешь увидеть? — не оборачиваясь, отвечаю я.

— Ну, концерт какой-нибудь… Веселый, а не классической музыки и не церковного хора.

— Переключи канал…

— Куда?

— На другой канал.

— Я уже переключал!

— И что?

— Там тоже ничего нет, — ворчал муж, — какая-то юмористическая программа, но непонятно, о чем это…

Оно и понятно, что непонятно. Языка мы еще не знаем, поэтому местных юмористических программ не понимаем. Да и опираясь на небольшой опыт традиционных и культурных отличий, можно смело сказать, что поймем еще нескоро, даже со знанием языка.

— Открой компьютер и найди «Ютуб», введи в поисковик «Голубой огонек», и будет нам счастье.

— Так это же будут огоньки за прошлые годы? — возмущению мужа нет предела.

— А какая разница? — удивляюсь я. Потому что не вижу никакой разницы, от слова совсем.

Слышу, как муж пыхтит у компьютера, набирает, ругается, сбивается. В конце концов находит что-то похожее на «Голубой огонек», и в зале начинает петь наша эстрада. Ну вот, мы почти дома. Почти все так же. Только обои не те, что выбирала и клеила я, и экран компьютера малюсенький. А так все, как дома.

Словно считав мои мысли про маленький экран, Дима взрывается:

— И что? Теперь мы будем смотреть в эту форточку вместо нормального телевизора?

Телевизор у нас и правда нормальный: сорок дюймов, плазма, «Панасоник». Не последняя модель, ну и что. В хорошем состоянии. Купили с рук — так доступней — с квитанцией, пультом и инструкцией. Все как положено. На первое время хватит, а там, глядишь, на новый заработаем… Заработаю… Или как получится.

— Ну получается, что либо смотрим концерт классической музыки или церковного хора, но на большом экране, либо поем вместе с нашими, но на маленьком! За что голосуем?

— Вот сейчас… Еще мы за это не голосовали.

— Дима, я пытаюсь тебе помочь, — я запнулась, — а вообще-то, мог бы и ты мне помочь, меньше бы думал о всякой ерунде.

Настало гнетущее молчание. Потом Дима высунулся в кухонный проем и сказал:

— Знаешь что, я и так тебе помогаю много. Очень много! Я кормлю детей! Я вожу их в сад! Я их оттуда забираю… Я в магазин хожу! Так что, знаешь что, ты прекрасно можешь обойтись без меня сегодня. Я устал.

— Димуль, ну а кто будет это делать?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю.

— Я хотел устроить новогоднее настроение, а ты опять все испортила.

— В смысле?

— Лезешь со своими советами, когда не просят. Куда не просят.

— Ну ты же спросил? — я задохнулась от возмущения.

— Ничего я у тебя не спрашивал. Иди накрывай на стол.

— Вот иди и накрывай на стол, и будет тебе новогоднее настроение. Все на балконе, или в духовке, или в холодильнике. А мне надо прилечь.

И я пошла в спальню, и прилегла. И уснула. Когда ложилась, было девять вечера, и я проспала до утра, так и не проснувшись к бою курантов.

Потом Дима утверждал, что будил меня, но я от него отмахивалась и даже грязно ругалась. Поэтому он решил меня оставить в покое.

Когда я встала утром, то оказалось, что все накануне приготовленные мной яства стоят в зале на столе. Как вчера Дима накрыл все на стол, видимо, так оно и стоит до сих пор. Посуда не помыта. И даже духовка открыта почему-то. Ну это все ерунда. Где люди? А люди, то есть дети и Дима, спали в детской: кто на двухъярусной кровати, кто на полу, кто на матрасе.

«Ну и хорошо», — подумала я и стала разбирать посуду.

Вот это моя история о том, как я не встретила Новый год, а он все равно наступил.

В этом, наверное, вся ирония жизни: хочешь не хочешь, а все наступает однажды, независимо от того, желаешь ты того или нет. Можно ли оттянуть, договориться со Вселенной? Наверное, можно, на время. Или нет, все-таки нельзя. Все наступает ровно в срок. Хотя, как знать.

— Вот ты соня… — пробормотал за спиной Дима. — Светка, ты не встретила Новый год, ты понимаешь!

— Ну и что… — отрешенно произнесла я. — Он что, не наступил, что ли, оттого, что я его не встретила?

А про себя подумала: что, мне надо было с караваем его в дверях встречать, что ли? Ну нет же. Встречала не встречала, все равно он пришел светлый радостный… Зато я выспалась. Вот же, как я устала.

— Я тебя будил… А ты не просыпалась. Ты ругалась, — дальше я уже слушала вполуха, о том, как муж меня будил, а сама думала уже о том, что завтра на работу, потому что лишних выходных в Швеции не положено, и если «красный день календаря» выпал на выходной день, то он никак не компенсируется за счет других рабочих дней.

Мысли о работе роились в голове с удвоенной скоростью.

— Слышь, ты меня слышишь? — Дима стоял в полуметре от меня и почти кричал.

— Димуль, ну что ты кричишь? Я слышу. Я не знаю, что еще я должна тебе сказать, кроме того, что я очень устала.

— А я не устал?

— Конечно, ты тоже устал. И поэтому давай как-то поможем друг другу справиться с навалившимися сложностями. Мы же знали, что будет непросто, правда?

— Я тебе помогаю. А ты мне — нет. Я все, абсолютно все должен тащить на себе! Как будто бы у меня и нет жены… — фыркнул Дима и вышел из кухни.

«Не поняла…» — подумала я.

А что, все-то? С одной стороны, на меня навалились сомнения и чувство вины, что Дима один с детьми целыми днями, а я на работе. А с другой — я же на работе! Я не на танцах. Не у мамы в гостях. Не с подружками на посиделках. Я на работе. На той работе, ради которой мы все бросили и двинулись с места.

В нашем городе средней полосы России не было нормальной работы. Или так, она была, но не оплачивалась так, чтобы нам хватало, чтобы я, как мать двоих детей, досидела бы второй декретный отпуск и только потом вышла на работу, устроив отпрысков в дошкольные учреждения. Нет и не было в нашем городе таких зарплат. Пахать должны были оба. А с учетом того, что Дима менял работу каждый год, при этом хорошенько посидев дома в промежутках, а меня не брали на приличную работу с двумя маленькими детьми, потому что они будут болеть, предложение поехать за границу, поработать на одном из дочерних предприятий русского концерна, представлялось огромной удачей. Оно и сейчас огромная удача! И я прикладываю все усилия, чтобы не просто зацепиться, а стать нужным сотрудником.

Так стоит ли теперь роптать, что что-то тяжело и не так, как мы представляли. Мы же понимали, что будет именно так — сложно и непредсказуемо. Или это осознавала только я?

— Давай, ты оденешь детей и я пойду с ними погулять? — донеслось откуда-то из глубины квартиры.

— Давай…

Я вытерла руки и пошла одевать детей.

Мы, все четверо, сидели на полу маленькой прихожей и смеялись, как дети, когда Соня натянула шапку задом наперед. Вид у нее был очень смешной, очень. Словно гномик! Да, шапка такая интересная, тоже досталась нам от добрых людей, вроде шапочка как шапочка с помпончиком, но с ушками. И если шапку надеть задом наперед, то помпон съезжает назад, и получается в прямом смысле шапка гнома.

— Все, мы пошли…

Дима, Алеша, которого здесь все звали Алекс, и Соня вывалились из квартиры и пошли на горку у детского сада. А мне досталось полтора часа отдыха: как говорится, хочешь — посуду мой, хочешь — комнаты пылесось, хочешь — игрушки собирай. Там еще стирка в бачке лежит, ее не забудь. А так да, полтора часа отдыха.

Глава 2. Везут мазут

— Деньги вперед, — заявил монтер, — утром — деньги, вечером — стулья или вечером — деньги, а на другой день утром — стулья.

— А может быть, сегодня — стулья, а завтра деньги? — пытал Остап.

И. Ильф и Е. Петров «Двенадцать стульев»

⠀

Второе, третье, четвертое, пятое января…

Дни прошли никак: то есть в длинных и совершенно бесполезных переговорах с технической службой поддержки системы, только что установленной на предприятии. Больше-то общаться было особо не с кем, ибо многие из администрации были еще на новогодних каникулах. Хотя… многие, да не все. Предприятие не останавливается, производство продолжается, и поддерживать все это просто жизненно необходимо.

А новая система отказывалась работать, как было задумано.

По замыслу руководителей, новая система должна была сократить рабочее время настолько, что прям вот один человек легким движением руки сможет управлять целым предприятием. Ага… Мне нравятся мечты наших руководителей — что бы ни делать, лишь бы не платить зарплату работникам.

По факту же получалось, что ничего не работало само по себе. Более того, новая система не хотела «общаться» со старыми, и получалось, что огромный пласт информации приходилось заново вносить уже в новую систему вручную. Все вносить заново! Это, конечно, отдельное удовольствие — заниматься мартышкиным трудом по приказу откуда-то сверху, кто и в глаза не видывал, как происходят рабочие процессы и как работают системы. Но зато они все знают.

Откуда такая уверенность?

Как начальство в Красноярске вообще может предполагать, что оно точно знает, что и как работает на местах? При нехитром анализе получалось, что там, наверху, вообще ничего не знают ни о местном законодательстве, ни о местном налогообложении, ни о трудовом законодательстве, ни о законодательстве предпринимательства. Собственно, а зачем им?

Не знаю. Наверное, незачем.

Однако даже я, далеко не юрист по образованию, просто обыкновенный бухгалтер, легким движением мыши нашла много интересного, особенно в области взаимоотношений государства и частного или юридического лица. Ну все же есть. Бери и читай.

Нет, надо же со своим уставом в чужой монастырь. Все надо сделать по-своему. К бабке не ходи — они самые умные! А вы тут типа все не того сорта, поэтому разговаривать с вами никто не будет.

Противодействие среди шведского персонала в принятии новой системы не было огромным, скорее тихо, подпольно вялотекущим возмущением. Потому что новая система предполагала, что каждое маленькое ответственное лицо на местах должно будет теперь уделять гораздо больше времени внесению данных в общую систему. Что, в свою очередь, приведет к отрыву от реального производства. Людей-то больше не станет, а скорее наоборот, только меньше.

Как меньшее количество людей будет справляться с бо́льшим количеством работы? Спросите Красноярск. Они там умные. Больно умные.

Десятого января к проходной у административного корпуса я пришла, видимо, одной из первых. Турникеты были в снегу, снег не чищен, и пройти было очень сложно. Но я не сдаюсь никогда, поэтому, навалившись всем своим телом, я сдвинула турникет и в буквальном смысле просочилась на территорию предприятия. Рухнула в снег, встала, отряхнулась. Хорошо. С Новым годом! С новым счастьем. С Рождеством. Иду на работу.

В холле административного здания меня ждала какая-то женщина, которая бурно разговаривала с работницей на проходной. Вахтером назвать эту работницу язык у меня не поворачивается. Потому что она была точно не вахтер, а скорее, администратор в полном смысле этого слова. Она заведовала всем: от почты и бейджиков до накладных и пропускных листов, и еще много чем, о чем я понятия не имею.

Эта работница остановила меня и спросила на английском, знаю ли я, как обстоят дела с отоплением раздевалок и душевых? На что я совершенно честно ответила, что я ни сном ни духом… Она перевела это все женщине, которая возмущалась, и по ее реакции я поняла, что ответ был неверным. Что я должна была что-то знать или хотя бы подозревать, тогда я спросила, а что, собственно, случилось.

А случилось вот что.

Люди сдали смену и пошли в раздевалку, чтобы переодеться и принять душ, и тут-то выяснилось, что горячей воды нет. И отопления в раздевалках тоже нет. Смена, которая пришла в шесть утра, не успела этого понять до выхода в цеха, потому что они не принимают душ перед вахтой. А то, что было прохладно, так, говорят, что по утрам всегда прохладно. Зато те, кто сменились, во всей красе смогли оценить русское выражение «холодный душ», потому что он был буквальный. Холодный. Душ. И отсутствие отопления.

Медленно, но верно, до меня начинает доходить, что причина отсутствия отопления и горячей воды лежит в отсутствии мазута. А отсутствие мазута говорит о том, что платеж не был утвержден, а значит, не был оплачен, а значит, подрядчик и не собирается привозить мазут сегодня. И завтра тоже. То есть проблема растянется как минимум на ближайшие двое суток.

Пятясь к двери, я судорожно объясняю, что ничего не знаю и знать не могу, но могу узнать. Проскальзываю в дверь в администрацию и несусь что есть сил в кабинет.

«Ну просто прекрасно! — думаю я. — Просто отлично!»

Интересно, платеж не прошел случайно или его не утвердили в Красноярске? И то и другое не получится, потому что, если платеж утвердили, он должен был пройти, если только не технические сложности.

Последние три месяца были постоянные сбои в технической поддержке работы предприятия. Что это такое? Это когда все то, что должно идти незаметно через административный отдел — ордера на сырье, закупки, поставки, оплата и так далее — идет «с барабанным боем» так, что все об этом знают и ощущают на своей шкуре. Как сейчас, в прямом смысле слова.

Вот и теперь я предполагаю худшее: что-то где-то застряло и опять придется пробивать ломом в виде звонков по всему миру и переговоров там, где и так все было обговорено и ясно с самого начала.

За последнее время бо́льшая часть поставщиков перевела «Нурдметт» на предоплату. А все почему? А все потому, что предприятие неоднократно задерживало плату за предоставленные сырье и услуги. И почему? А потому что цепочка согласования оплат такая длинная, что начинать согласовывать оплату надо было еще до оформления заказа. Что в некоторых случаях и делалось. Как, например, с сырьем из Китая. Китайские товарищи ни ложки сырья не отгрузят без предоплаты. Ни за что. И время поставки исчисляется в месяцах, то есть три месяца со дня оплаты. Почувствуйте всю прелесть происходящего.

Однако задержки все равно происходили, и в результате — предоплата по большинству позиций. А это значит, что, скорее всего, мазут не завезли, потому что его не оплатили. Мазут не оплатили, потому что его не согласовали. Почему не согласовали?

Мне навстречу с лестницы кубарем катится Лена Абрамссон — начальница закупочного отдела. Она кричит мне что-то на шведском. Потом, видя, что я остановилась, замерла в оцепенении, смотрю на нее немигающим взглядом, она переключается на английский и кричит мне уже так:

— Что? Что вы опять не согласовали? — Орала Лена.

Мне стало страшно.

— Я подавала ордер и в новую систему, и в старую еще два месяца назад. Как положено — два месяца назад! — Кричала Лена на все административное здание.

— Лена, я не знаю. Если ордер был, значит, его подали на утверждение. Я сейчас все проверю, — лихорадочно отвечала я, понимая, что раз ордер был, значит, его подавали на утверждение. Что же с ним случилось?

Не успела я повернуться у лестницы, как увидела начальницу кадрового отдела — Грету Нурберг. Она неслась мне навстречу или, вернее, сверху лестницы, со второго этажа, и мне показалось, что меня сейчас снесет БТР, но она резко затормозила в метре от меня и нависла надо мной, как грозовая туча.

— Где? Где мазут? — орала Грета на английском, потом она увидела Лену и продолжила на шведском в еще большем возбуждении… Я не понимала, о чем они говорят, если это можно так назвать, однако слово «ордер» проскакивало через слово, и я поняла, что, скорее всего, проблема не в ордере, а в том, что он где-то застрял.

Медленно, на дрожащих ногах я повернулась и пошла по коридору к себе в кабинет. Но тут входная дверь на противоположной стороне холла распахнулась, оттуда вышла наша директриса, в смысле, начальница экономического отдела — Габриэлла Берг — и направилась прямо ко мне.

— У нас проблема! — сказала она мне по-английски.

— Я уже знаю, — ответила я, — но пока я никак не могу дойти до своего кабинета.

— Пошли вместе, — предложила начальница.

— Пошли…

— Я не представляю, что могло случиться, — продолжила начальница, как будто бы она первый день на этом месте.

Нет, она, конечно, новенькая. Она пришла после того, как я вступила в должность в начале августа прошлого года. Но за пару-то месяцев уже можно было понять, что случиться может все, что угодно. Специфика такая.

Компьютер грузился медленно. Так, словно его не волновали проблемы с мазутом. А должны были… Хотя… Это же машина.

Выяснилось, что все было подано на утверждение в Красноярск. Но в Красноярске утвердили только часть платежей за ноябрь. Платеж передавался на утверждение в начале декабря, дважды. Опять же не был подтвержден по причине того, что у поставщика сменился электронный бланк счета-фактуры. Я писала разъяснительное письмо, что бланк не играет роли, пока остальные реквизиты остаются прежними. Остальные реквизиты — это наиболее важная информация: адрес, телефон, электронная почта, организационный номер, налоговый номер в Швеции, поскольку предприятие шведское, номер счета-фактуры, номер заказа, в конце концов. Но, видимо, кто-то что-то где-то как-то понял не так, и счет на мазут до сих пор не согласован, а следовательно, не оплачен. Вот и вся история.

Я и начальница на некоторое время подвисли, как сломанный компьютер. Она — потому что сама утвердила этот платеж на первой ступени цепочки согласования. Я — потому что переподавала его дважды, да еще и с объяснительным письмом.

И стало совсем непонятно, что тут непонятного.

Звоню в концерн. Трубку снимает какая-то девушка.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Нам, таким-то таким-то, не подтвердили платеж на оплату мазута. Номер ордера и счета-фактуры такой-то.

— Сейчас проверю…

Пауза. Я киваю начальнице, мол, дозвонилась, сейчас все уладится. Хотя понимаю, что, даже если сейчас все и наладится с утверждением, платеж пройдет не раньше, чем завтра, а поставщик получит предоплату, а по факту оплату, не раньше, чем послезавтра, и мазут привезут нам еще только дня через два в лучшем случае, а то и через три. И что делать эти три дня людям, которые ходят на смены в горячие цеха?

— Окей, — начальница выходит и медленно направляется к себе в кабинет.

Понятно. Она оставила меня разбираться со сложившейся ситуацией. Что сказать? Буду разбираться.

Габриэлла Берг, как человек и как начальница, явно попала не на свое место, что было абсолютно очевидно при ближайшем рассмотрении. Эта дама лет пятидесяти, очень нехарактерного для Швеции гламурного вида не привыкла работать в авральном режиме, от слова совсем. Для нее работа должна была быть, как праздник: пришла, кофе попила, платье и прическу показала, что-то там решила попутно, и все. А у нас тут так ничего не работает. Тут вообще ничего не работает так, как должно. Пять месяцев я тут, и пять месяцев аврал. Поэтому начальницу Габриэллу было чисто по-человечески жалко. Ну не место ей тут, совсем не место.

— Девушка, — голос в трубке оживился, — а зачем вам мазут?

— В смысле, зачем нам мазут? — опешила я. — У нас раздевалки топятся мазутом. Зима, понимаете ли, такая же, как в Красноярске.

Или в Красноярске нет зимы? Или там зима какая-то другая? Или у нас тут другая зима? Что-то я плохо понимаю…

— А зачем вам мазут, вы топитесь электричеством, судя по счетам за электричество.

— Электричеством топятся печи, а не раздевалки с душевыми, — я теряю профессиональный самоконтроль, — у нас люди не могут мыться холодной водой после смены.

— Понятно. А почему счет-фактура выглядит как-то странно?

— У них поменялся электронный бланк. Видимо, сменили бизнес-систему, но это не играет никакой роли, потому что основные реквизиты остались прежними. Я писала разъяснительное письмо. Хотите, я Вам его перенаправлю еще раз?

— Нет, не надо, оно здесь есть, это Ваше письмо.

— Вот и хорошо, — обнадеживаюсь я, — согласовать можно?

— Боюсь, что у нас уже ушли те, кто утверждают счета на оплату в электронном виде. Я подам все сегодня, с объяснениями, а утвердят уже завтра. Больше, к сожалению, ничего не могу сделать.

— Спасибо… — я оседаю в кресле.

— До свидания. — Гудки.

В смысле завтра?

Встаю и иду к начальнице. Объясняю всю ситуацию. Она нервно-нервно щелкает длиннющими ногтями, вздыхает и направляется к двери. Я за ней.

— Ты иди, — кивает она мне в сторону моего кабинета, — а я наверх.

То есть она пошла к генеральному директору. Больше наверх идти особо не к кому. Отдел закупок не поможет. Потому что они сами только что разговаривали со мной у лестницы.

Я села за стол и подумала, что это конец.

Вот как так! Я же все сделала правильно. Все подала вовремя, всем все разъяснила, и все равно такая неразбериха. Как так-то?

Я уже даже не понимала, моя ли в том вина, что платеж не прошел, хотя, поразмыслив, можно прийти к выводу, что нет, не моя. Я следовала порядку, установленному на предприятии и в концерне. Выше головы не прыгнешь, но все равно останешься виноватым.

Ладно. Дышим ровно.

Живот скрутило жуткой болью. Понятно, это стресс. У меня так всегда бывает, какая-то неприятность, и все — живот скручивает калачом, и боль такая, что дышать невозможно.

В кабинет стремительно ворвалась Таня Толковая. Ее когда-то давно, лет шесть назад, командировали сюда, почти как меня, для наведения порядка, систематизации процессов и модернизации производства. Тане было чуть за тридцать, и она была почти что старожилом, знала все, умела почти все, управляла почти всем. Регулярно бывала у всех начальников отделов с целью доведения до их сведения, чего от них ожидает русское начальство концерна, и разъяснением, как им надо управлять предприятием. Таня была этаким подпольным начальником, в прямом смысле этого слова.

— Света, ты слышала, у нас тут ЧП? — с налету начала она. Ни «здравствуйте», ни «как дела», ни «доброе утро». Нет, я все понимаю, утро добрым не бывает. Особенно такое утро. И все-таки…

— Что еще случилось?

— Раздевалки мерзнут, мазут не завезли…

— А… Это, — протянула я.

— Ты уже знаешь? — она остановилась.

— Сложно не знать, когда меня прям на входе тетеньки поймали и отпускать не хотели. Кое-как отбилась от них. И тут ра-а-аз, и начальница за горло… Где мазут? А что? А я ниче… — я старалась сохранять самообладание, но получалось, видимо, не очень.

— В смысле? — Таня подвисла.

— Что, в смысле? Я подавала мазут на утверждение три раза в ноябре и декабре прошлого года… Ага. Ни разу не утвердили. Потому что там, в Красноярске, все время концерт по заявкам радиослушателей: здесь играем, здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачивали… Без пол-литра не поймешь… Господи, прости, — на полной истерике выдала я.

— То есть Красноярск не утвердил?

— Не-а, не утвердил.

— Та-а-а-а-а-ак, — протянула Таня, — а у начальницы ты была?

— И я у нее была, и она у меня была. И вообще, мы с Тамарой ходим парой…

— Света, хорош балагурить!

— Ага.

— Это же катастрофа!

— Ага.

— Я думаю, ты не понимаешь, насколько все плохо! — Таня схватилась за голову. Видимо, где-то здесь я должна была понять, насколько все плохо, но мне очень не хотелось осознавать масштаб проблемы. Штука в том, что, кто бы ни был виноват в Красноярске, за неутверждение счета виноватыми все равно останемся мы. Те, кто сидят тут на месте.

Таня выскочила, как ошпаренная. Хлопнула дверь Ольги Беловой — нашего контроллера. Точнее, она была одним из наших контроллеров. Второй был пожилой швед, который прирос позвоночником к «Нурдметту». Он пережил с ним последние двадцать лет своей жизни и твердо решил, что в последний путь он отправится с проходной завода.

Этот пожилой контроллер знал все способы предоставления статистической информации о положении дел на предприятии. Он обладал ясным умом и трезвым чувством юмора. Однако последние события на заводе по внедрению новой системы и уничтожению старых привели его в полное замешательство и даже некоторое расстройство: «А как же мой „Эксель“?», возражал он и мысленно, и вслух. Но, понятное дело, никто его не слушал. Тут вообще никто никого никогда и ни при каких обстоятельствах не слушает. Не слушает ровно до тех пор, пока что-нибудь где-нибудь не обвалится. Как сейчас…

Дверь Беловой снова хлопнула, и на пороге появились Таня и Оля.

— Света, ты понимаешь, что ты наделала? — начала Таня.

— В смысле? — опешила я.

— Ты не утвердила платеж… — почти в голос возмущались Таня и Оля.

Теперь подвисла я, как заглючивший компьютер. Эти двое решили повесить всех собак на меня? Да вы что, белены объелись?

— В смысле — я не утвердила платеж?

— В прямом, — невозмутимо сказала Оля.

— То есть ты подала его раз и все? И успокоилась? И лапки сложила, да? — не унималась Таня.

— Еще раз, для тех, кто в деревянном бронепоезде, — повторила я, — я подавала платеж трижды на согласование, и его до сих пор не согласовали. Но! Возможно, согласуют к завтрашнему утру.

— Откуда такая уверенность, — голос Ольги был стальным.

— Мне пообещала какая-то девушка из Красноярска.

— А ты имя ее записала?

— Нет, — опешила я.

— А почему?

— А зачем оно мне?

— А затем, — не унималась Таня, — что завтра опять не согласуют. Значит, не оплатят, значит, тепла и воды не будет. И что ты будешь делать? Звонить в Красноярск и говорить, что какая-то девушка тебе пообещала утвердить… Да тебя пошлют на все четыре стороны…

— Всегда… — продолжала начатую Таней мысль Оля просто звенящим стальным голосом, — всегда надо спрашивать, с кем ты разговариваешь.

Ольга — высокая, худая блондинка, с суперквалификацией — вообще обожала показывать свои знания, опыт, значимость во всех возможных ситуациях. Желательно с внесением в протокол и с подписью директора и начальницы.

— Я всегда спрашиваю, — почему-то оправдывалась я, — а тут забыла.

— Забыла спросить? — в голос орали Таня и Оля.

— Все! — возмутилась я. — Хорош орать, идите, занимайтесь своими делами, а мне надо счета в банку консервную засунуть, чтоб селедка их оплатила.

— Чего? — простонала Таня.

— Ничего… Согласованные счета на сегодня надо подать в банк на оплату до десяти тридцати. Поэтому, будьте так любезны, сгиньте отсюда на фиг. Мне и так уже тошно…

Как же меня тошнит.

Нет, однозначно, я не беременна. Просто я всегда так реагирую. Стресс, нервотрепка, хаос, непредвиденные обстоятельства, особенно там, где все было сделано заблаговременно, вызывают у меня кишечные колики со всеми вытекающими радостями… От тошноты до поноса.

Дверь моего кабинета хлопнула, и я откинулась на спинку кресла.

О-бал-деть! Что бы это все значило? Что бы это ни значило, ничем хорошим оно не кончится. Мало того что система, обещанная идеальная система, совсем не работает, так еще и какие-то непонятные заморочки с согласованием элементарного. Как это понимать? А дальше что?

Я собралась с духом и продолжила составление файла для оплаты счетов на сегодняшнее число. Вроде все, что было утверждено, вошло и даже загрузилось в банк. Осталось только ждать, когда придет отчет о проведенных транзакциях, и можно будет выдохнуть.

Но не тут-то было.

Через несколько часов быстрым шагом в кабинет вошла взмыленная начальница и протянула мне ордер на листке бумаги.

— Срочно. Оплатить этот ордер срочно.

На листке красовался счет-ордер от какого-то неизвестного мне поставщика мазута за подписью директора и моей начальницы. Сумма была большая, а дата поставки — сегодня.

— Как? — опешила я. — Из чего? Да и это не по правилам…

— Из того, что есть на счетах, — невозмутимость начальницы убивала. — И к черту правила!

— Сейчас посмотрим, что там осталось… — я судорожно грузилась в банк. — А если там не хватит? Платежи ушли в одиннадцать. То есть счет может быть почти пуст.

— Как не хватит?

— Ну да, нам же присылают фонды только под оплату текущих счетов.

— Знаю… — отрезает начальница ледяным тоном.

— А здесь сумма приличная…

— Значит, отменим какие-то другие оплаты. Мазут надо оплатить. Это не субподрядчик. Это другая фирма, директор договорился, они привезут мазут в течение дня под честное слово, что оплата пройдет сегодня.

— Понятно. Но я не могу отменить платежи, они уже ушли… В одиннадцать, — пробормотала я.

— Надо оплатить сейчас, когда следующая оплата пройдет?!

— В пятнадцать.

— Грузи на пятнадцать. Если надо менять валюту с валютных счетов, меняй!

— Точно? — засомневалась я.

— Да, точно. Под мою ответственность.

— Понятно. Я загружу, а Вы, пожалуйста, подтвердите платеж в электронном виде.

— Да, я пошла к себе. Как загрузишь, мне сообщишь.

— Хорошо…

Она вышла.

Я грузила незнакомого мне поставщика в файл для оплаты и думала, что ведь это не совсем по правилам. А точнее, совсем не по правилам. Мы не можем платить непроверенным компаниям. Но ведь тут такой форс-мажор! Может, оно и ничего. В конце концов я делаю то, что мне велели. Хотя… Спросят-то потом с меня, случись что.

Но… Прямо сейчас это казалось наименее важным. Наиболее важным представлялись… работники.

Я все загрузила. Начальница утвердила. Подтвердила. Платеж ушел. Незнакомая фирма привезла мазут к концу офисного рабочего дня, то есть где-то после пяти по местному времени, когда шла очередная смена. Люди в раздевалках продолжали мерзнуть, ругаться и ждать, пока не начнут нагреваться батареи и горячая вода не потечет из кранов. А это не быстро, надо сказать, совсем не быстро. Система отопления, как и баки с горячей водой, успели остыть капитально. Хорошо хоть промерзнуть не успели, уже хорошо. А то совсем было бы грустно.

Некоторые рабочие собирались и уезжали на машинах домой, ругаясь и чертыхаясь на начальство предприятия. Некоторые оставались в раздевалках ждать, но требовали, чтобы им предоставили еду: кофе, бутерброды. Что-нибудь, чтобы можно было просидеть еще часа два в ожидании горячей воды для помывки. Что и было сделано.

К концу моего рабочего дня мне показалось, что проблема решена и теперь можно вздохнуть спокойно. Однако я и подумать не могла, какое продолжение будет у этой истории.

Глава 3. Гриппозный старый Новый год

Старый Новый год мы не праздновали.

Не было ни сил, ни желания.

Да еще и дети приболели сразу после выхода в детский сад.

Поэтому выходные пролежали просто перед телевизором. Условно.

Хотя нет, не просто — ругались все выходные, потому что с понедельника Дима должен был сидеть с больными детьми дома, а не я. А я не могла, не хотела, не имела возможности сидеть дома с детьми. Мне надо работать.

В субботу поднялась температура у Сони. Ее тошнило, поносило, она все время плакала. А когда переставала плакать, забывалась тяжелым сном. Я не отходила от нее ни на минутку.

В воскресенье все то же самое началось у Алешки. Его знобило, тошнило, поносило. Я отпаивала его, как и Соню, брусничным морсом или некрепким чаем с малиной.

Хорошо, что еще в субботу я успела добежать до аптеки и там, под надзором фармацевта, скупить все, что можно было для детей от жара, боли, простуды и прочего, что могло проявиться. Я все это применяла, но помогало слабо.

Я даже позвонила по дежурному номеру, который всем выдавали и объясняли его смысл. Мол, это не скорая помощь, но по этому короткому номеру можно проконсультироваться по поводу любых заболеваний. И в случае чего они помогут вызвать настоящую скорую или направить к врачу.

Я звонила туда не единожды. По всему выходило, что дети подхватили сезонный грипп. И в поликлинику с ними идти нельзя, потому что мы принесем заразу в общественное место.

А на работу мне идти можно?

Можно, нельзя, а я все равно пойду. О чем и сообщила мужу заранее.

К вечеру воскресенья Дима был явно не в себе и злился.

Казалось, что я тоже заболеваю, но мне некогда болеть. Я не имею права болеть! Я должна работать и стать незаменимой… Да, понятно, я знаю, что незаменимой я могу быть только у своей семьи, у своих детей. Но что же мне теперь делать? Ведь нам — именно нам — так нужна эта работа. Нам нужен этот шанс, чтобы остаться, закрепиться, устроиться. И нет, дома было все далеко не плохо, просто не было никаких перспектив… Никаких.

Можно было получить три высших, вернуться в город детства и попытаться построить хоть что-то, но потом все бросить и опять нестись сломя голову в столицу на заработки. Так у многих и получалось… и не получалось. Именно так, с головой и опытом, с пониманием и желанием, не получалось усидеть на месте, если хочешь хоть чего-то добиться. Надо было искать выход.

И у нас выход стал таким — уехать за границу.

И не то чтобы я была семи пядей во лбу… Просто бакалавр экономики, полученный в платном университете (о, как мама тянулась на это образование), просто бухгалтерский учет и аудит. И немного опыта по разным предприятиям, в том числе на предприятии с реальным производством из области машиностроения. Вот этот маленький опыт сыграл свою роль… А его величество случай не прошел мимо, вот и все.

А я этот случай не пропустила.

— Какая ты мать? — бубнил Дима. — Какая мать оставит дома больных детей?

— Димуль, я же не оставляю их одних, правда? Ты остаешься с ними дома, — я пыталась всеми силами сгладить ситуацию. Итак моя совесть грызла меня изнутри, так еще и Дима посыпал мне соль на рваные раны.

И не то чтобы дети не болели осенью. Прибаливали, но не так серьезно, как сейчас, прямо с высокой температурой и рвотой, и прочими радостями гриппа. Сердце разрывалось на части при мысли, что в понедельник мне надо будет оставить их дома с большим ребенком Димой, который совершенно не хочет становиться взрослым и брать на себя ответственность.

— Тебе просто плевать на детей… — не унимался Дима, — тебе вообще просто плевать на нас, вот и все.

Дима ходил по залу, нервно раскачивался и размахивал руками в такт своим шагам. Он всегда так делал, когда стрессовал и не мог справиться с ситуацией. Он так делал, когда узнал, что нам придется переехать в Швецию: ходил по комнате, нервно размахивал руками и все время спрашивал: «Как, как мы поедем?».

На самом деле, это не выглядело очень странно. Мы все переживаем стресс по-разному. Одни заламывают руки и выкручивают себе пальцы, другие начинают орать или рыдать, третьи могут уткнуться взглядом в одну точку и замереть так на пару часов. Стресс — дело такое… Страшное. И реакция на стресс тоже так себе удовольствие.

Я вот под стрессом начинаю бесконечно иронизировать над собой или ситуацией и говорить цитатами из фильмов. Я сама понимаю, что таким способом мой многострадальный мозг пытается сгладить напряжение и объяснить моей нервной системе, что не все так плохо, как кажется… Нет, все намного, намного хуже! И фиг ты отсюда вылезешь!

— Тебе просто на нас плевать… — твердил муж.

— Дима, что ты такое говоришь? — мой тон заледенел. — Вот скажи мне, стала бы я так напрягаться, столько работать, если бы мне было плевать на нашу семью, а? Вот ты скажи мне!

Дима опешил, замолчал, походил еще по комнате, а потом на какое-то время и скрылся в ванной. Когда он вышел оттуда, он продолжил:

— Может, тебе и не плевать на детей. Но тебе однозначно плевать на меня, — он был жесток, — тебе абсолютно плевать на то, как я себя здесь чувствую.

— Дима, что ты говоришь?

— Что я говорю? С тех пор как мы переехали, ты перестала уделять мне внимание. Ты все время на работе. По дому ты ничего не делаешь…

— В смысле, не уделяю тебе внимание? Как это ничего не делаю по дому? — в этот момент я загружала следующую стирку в стиральную машину, поскольку дети обблевали все, что было только что застелено.

— Так это… — замялся Дима, который просто стоял надо мной и пытался отчитывать.

— Какого внимания ты от меня хочешь?

— Так это… — мялся Дима.

— Что это? — переспросила я. — Что это? Я работаю примерно по десять часов в сутки, в среднем, не считая дороги туда и обратно. Я готовлю еду, стираю, глажу и разбираю вещи. Готовлю вещи всей семье на следующий день. Убираю за вами на кухне каждый день, потому что ты не можешь помыть посуду, тебе сложно. Убирать в квартире получается раз в две недели. И да, за продуктами ходишь ты, потому что магазин через дорогу, а я не успеваю. Что еще ты от меня хочешь?

— Хмм…

— Если тебе надо еще какое-то особенное мое внимание, то, наверное, надо как-то организовать время так, чтобы оно у меня было? Это особенное внимание для тебя… Не находишь?..

Я прервалась, посмотрела на мужа, потом наклонилась и включила стиральную машинку на короткую программу.

— Хммм, — мычал Дима.

— Дима, а ты, между прочим, только на курсы ходишь и детей отводишь и забираешь из садика… И, кстати, ты сдал тест?

— Нет, я не сдал тест, потому что мне нужна тишина, чтобы подготовиться к экзамену, а где я возьму тишину, когда вокруг меня все время дети? Как я могу выучить этот дурацкий язык, если у меня нет условий!

— Условий? Какие такие условия тебе нужны? — я уже переставала сдерживать себя. — Задержись в школе на лишний час и учи там. У тебя ведь лекции не каждый день, а три раза в неделю по полтора часа. А что ты делаешь в остальное время? Найди себе время тишины, когда дети в садике.

— Так они теперь не в садике. Завтра ты меня оставишь с ними, а сама пойдешь на работу.

— Ты так говоришь, как будто моя работа — это развлекаловка какая-то. Ты чего?

— Ничего… — обиделся Дима.

— И вообще, знаешь что, мы с тобой разговаривали перед переездом о том, что будет тяжело. Что надо будет учить язык, что надо будет приспосабливаться и подстраиваться к новым условиям, что ты будешь больше занят по дому, потому что мне надо будет вклиниться в новую рабочую среду. Помнишь?

— И что?

— И то, что все это теперь надо применить на практике. Вот что.

Дима развернулся и вышел в зал. Я услышала, как он плюхнулся в диван и включил телевизор. Каналы начали хаотично переключаться. Дима не любил местное телевидение, потому что ничего не понимал. А мне было абсолютно все равно, потому что у меня никогда не было времени смотреть телевизор. Никогда.

Я пошла в детскую, посмотреть, что там с моими крошками. Дети спали, как будто бы даже без высокой температуры. Понятно, что это лекарства сбили жар, но и на том спасибо. Рвота и понос прекратились, и дети отключились.

Я потрогала обоих, послушала, как они дышат, понюхала их, поцеловала и вышла на кухню.

На кухне, в темноте, налила себе стакан холодной воды. А вода в Швеции из-под крана вкусная. Прямо как из колодца в деревне. Выпьешь, и сразу так легче становится. Как живительная сила.

Потом я встала у окна, опершись руками на подоконник и прижавшись лбом к стеклу. Так хотя бы голова могла остыть чуток. Перед глазами разбегались разноцветные круги… Устала…

Взглянула на собственное отражение в темном окне — ужас!

Даже мимолетный взгляд распознает замученного, смертельно уставшего человека. Глаза впали, нос заострился, уголки губ обвисли. Корни волос отросли больше чем на пять сантиметров, и было видно, что мое мелирование сползает. Я пять месяцев не была у парикмахера. Пять! Дома я каждый месяц ходила к подружке подправить окраску и даже в самое лютое безденежье выглядела прекрасно. Где же, где же я? Где же Светка-конфетка?

Теперь у меня нет ни времени, ни средств на поддержание былого фасада. Да и в Швеции, как оказалось, всякие процедуры типа покраски, маникюра, педикюра доступны по заоблачным ценам. Интересно, как начальница все это оплачивает? Нет, зарплата у нее больше, однозначно, но и налог больше тоже, а значит, в сухом остатке разница не такая уж и глобальная. А вот цены на салонные услуги неадекватные.

И страшно захотелось домой. Заказать полдня у подружки в спа-салоне, зарулить туда, пусть даже с Соней, и отлежаться, проболтаться, продрематься, преобразиться и взглянуть на мир другими глазами. Но нет… не получится.

За окном было темно. Как-то совсем не по новогоднему темно. Снега много намело, фонари отсвечивали в сугробах, но было темно и тоскливо.

— Где вся иллюминация? — подумала я.

Я только сейчас отметила, что не увидела какой-то особой праздничной атмосферы в городе. Никакой праздничной подсветки города ни перед Рождеством, ни перед Новым годом не было. Никакой фоном звучащей новогодней или рождественской музыки. Пара каких-то гирлянд по фасаду нескольких домов в центре да елка, бедненько наряженная, в центре на площади, и все!

Что ж так скромно-то? А? Дорого.

Понятно, дорого, экономим на всем, чем только можно. И на праздниках тоже. А ведь у них тут, в северной Швеции, везде натыканы гидроэлектростанции, электричество должно быть доступным. Но нет… Не угадала. Оно доступно на перепродажу в южную Швецию, так маржа больше, чем своим здесь продавать по сходной цене. Вот и получается — сапожник без сапог.

И почему-то вспомнилась наша центральная улица в новогоднюю ночь. Там было светло, как днем. Улицу перекрывали в новогоднюю ночь и делали ее пешеходной. Фасады домов не только украшали гирляндами, но также подсвечивали прожекторами снизу и сверху. Между домами висели светящиеся Деды Морозы, Снегурочки, олени, санки, снежинки и еще целая плеяда сказочных персонажей. Некоторые фигуры двигались… Некоторые гирлянды мигали разноцветными огнями в такт новогодней музыке.

А на центральной площади стояла елка, огромная такая елка в высоту пятиэтажной хрущевки, наверное. Елка была украшена огромными елочными игрушками и гирляндами, которые поочередно зажигались и потухали, мигали в разном темпе и в целом создавали незабываемое впечатление.

И мы с Димкой гуляли тогда с детьми прямо посреди ночи по этой центральной улице. Соня спала в коляске, а Алешка сидел на шее у Димы. Наверное, детям надо было бы спать в такое время, но ни мы — родители, ни они — дети, этого не хотели. Было легко и свободно, и мы были счастливы вместе.

Это было два Новых года назад, всего-то каких-то два Новых года назад, а как все изменилось. Тогда мне казалось, что нам вместе любое море по колено и любые горы по плечу…

А тут… тут все оказалось не так, как на самом деле.

— Света, — Дима появился в кухонном проеме, — что ты тут делаешь?

— Дышу, — ответила я.

— Светка-конфетка, может, ты не пойдешь завтра на работу? Детям плохо, мне тоже что-то нехорошо… Ну, будь ты человеком.

— Я человек, Дима, и если ты думаешь, что я хочу завтра идти на работу, оставив вас троих в таком состоянии, ты глубоко заблуждаешься. Только тут дело такое. Если я начну оставаться с больными детьми дома, мне не продлят контракт, и тогда мы поедем домой, потому что другой зацепки у нас тут нет. Понимаешь?

— Понимаю… — выдохнул Дима, — я все понимаю…

— Дима, если завтра вам станет хуже, ты звони мне на работу, я объясню и уйду. Бог с ним, возьму больничный по уходу за детьми. Вообще, это возможно, мне начальница кадрового отдела объясняла схему, как это работает. Просто, возможно, некоторые другие сотрудники будут не в восторге от такого.

— Хорошо… Договорились… Я спать. У меня голова болит.

— Да ты тоже решил разболеться, да?

— Да ничего я не решил… Но, по-моему, да…

— Иди, я тебе сейчас таблетку принесу.

Дима ушел. Я нашла таблетки, отнесла ему вместе со стаканом воды. Сама дождалась, когда кончится короткая программа стиральной машинки, вытащила и развесила белье, убрала посуду, приняла душ, высушила волосы.

В первом часу ночи проснулась Соня. Она заплакала, я вынесла ее в зал. У нее опять поднималась температура.

— Да что же это за напасть такая! — подумала я.

Снова питье, снова жаропонижающее… Снова ручки, укачивалки, успокаивалки… Заснула я с Соней на диване около трех, а в шесть меня уже разбудил будильник.

Я отнесла Соню в детскую. Потрогала Алешку. Он был горяченький, но не как сковорода, и я подумала, что попробую поехать на работу. Хотя бы ради того, чтобы сделать по-быстрому выгрузку платежей и подать их на утверждение. А в банк уж потом пусть кто-нибудь другой их грузит. Логистические документы подождут, отчеты подождут, банковские выписки подождут. Ой, все подождет, кроме платежей.

С таким настроем я оделась и незаметно выскочила из дома. По дороге на работу, то есть уже где-то на парковке у завода, я позвонила в детский сад, — Дима ни за что не вспомнит, что надо сообщить в садик, что дети больны, — и проинформировала, что дети не придут в сад, потому что больны. И, скорее всего, будут отсутствовать всю эту неделю, потому что у них жар и рвота… Болтливая воспитательница долго охала и ахала, рассказала, что очень многие дети теперь на больничном с такими же симптомами, и даже несколько воспитательниц заболело, потому что сезонный грипп и все такое. Так что, мол, давайте, оставайтесь дома, выздоравливайте и приходите в садик не раньше, чем через двое суток после болезни, с нормальной температурой, без жаропонижающих медикаментов.

И сначала я не придала этой болтовне никакого значения. Но когда дошла до проходной, меня вдруг осенило, что кто-то отправил на прошлой неделе своего больного ребенка в сад, и теперь слегла большая часть детей и даже персонала.

О-бал-деть!

Войдя на работу, я сразу же сообщила, чтобы ко мне не подходили, потому что у меня дома трое больных гриппом. А я пришла сделать то, что никто не станет делать, кроме меня. Хоть ты тресни.

А уже в одиннадцать позвонил Дима и сказал, что обоих детей опять рвет и, наверное, надо вызывать скорую. Я пошла сначала к своей начальнице, потом к начальнице отдела кадров. Они обе на меня махали руками, как на чумную, и сказали, чтобы я ехала домой, пока всех тут не перезаражала. Так я и поехала домой.

Дома был полный цирк. Ничего другого я не ожидала. Прохладный душ для каждого, жаропонижающие медикаменты, обильное питье, холодные полотенца на каждый лоб. В таком режиме до вечера среды. А в четверг я уже снова вышла на работу. Нет, мои по-прежнему были больны, но уже не смертельно. И могли остаться без меня.

Теперь я позарез нужна была «Нурдметту».

И как ни странно, вот ведь штука! Вся моя семейка слегла с гриппом, но не я. Мой организм, видимо, понимал, что сейчас он не имеет права сдаваться. Он должен собрать себя в кулак и выдержать этот удар.

Глава 4. Странное увольнение Греты

Начальница отдела кадров Грета Нурберг нервно чеканила шаги по коридору на втором этаже.

Нет, конечно, ее и раньше всегда было слышно: когда она говорила, когда она ходила по коридору, открывала и закрывала двери. Ну не балерина она, не балерина.

Но, чтобы так, как теперь. Нет, определенно что-то случилось.

Грета была истинным старожилом предприятия: тридцать девять лет на заводе — это вам не шутки. Она начинала в горячем цеху еще во времена одной из ранних модернизаций в самом начале восьмидесятых годов прошлого века. По заводу ходит байка про то, как Грета, одна из первых и единственных на тот момент женщин на горячем производстве, заливала металл в термостойкий контейнер на машине и… перелила его. Да так, что часть металла вылилась на землю. Вот не знаю, верить этой байке или нет, но история ходит по коридорам предприятия просто на своих ногах.

Потом Грета стала ответственной за свою смену. Прораб такой, только по-шведски. Потом стала составлять графики выхода своей группы и согласовывать с другими. Потом стала отвечать за один цех и его график работы. Потом за литейку. Потом… Одним словом, теперь она начальница кадрового отдела, и с моей точки зрения, вполне оправдано. Сложно найти человека, который бы имел настолько глубокое и полное представление именно об этом предприятии, чем Грета. Нет такого человека. Поэтому, когда она принимает кого-то на работу, она точно знает, куда человек подходит, а куда — нет. И она точно знает, кто ей нужен следующий в списке.

И характер у Греты под стать внешности и занимаемой должности: ага, характер нордический, стойкий… Вспоминаются «Семнадцать мгновений весны». Она, даже когда спокойная, наводит ужас на простого смертного, а если ее вывести из равновесия, то БТР вполне может разровнять с землей и наглухо забетонировать нарушителя спокойствия.

Нет, она не орала, практически никогда не орала, ни к чему это. Просто голос у нее такой — звучный. И привычка доносить информацию в строгой, жестко оформленной подаче играла большую роль в ее манере передачи информации. Хотя подобный стиль общения очень несвойственен шведским начальникам. Сразу-то я этого не поняла. Куда мне это было осознать с моим опытом работы под руководством русских начальников. Но со временем я поняла, что Грета — это некое исключение из правил поведения среднестатистического шведского начальника. Она одна такая в своем роде.

Так вот. А теперь она чеканила… В смысле проламывала потолок в коридоре первого этажа.

И все понимали, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

Дальше началась череда совершенно непонятных и необъяснимых увольнений и перестановок среди сотрудников. Первой под горячую руку попала Лена Абрамссон — начальница закупочного отдела. Сначала на нее пытались повесить дело ордера на мазут, мол, неверно был оформлен заказ. Когда выяснилось, что все было оформлено верно, и проблема была в согласовании, пытались пристать ко мне. На что получили кучу документов, подтверждающих, что я сделала все, что могла в этом случае, и от меня тоже отстали. Надолго ли?

Потом на Лену стали валить другие несвоевременные доставки сырья на завод. Мол, оформлено неправильно, не вовремя, все опаздывает, производство горит. Во всем виноват стрелочник. Лена обратилась в профсоюз. Ну куда же без него! Там встали на ее защиту. А начальство скромно намекнуло, мол, незаменимых нет.

Но вы плохо знаете Лену Абрамссон. Она не уволилась, а продолжила выполнять свои служебные обязанности. Однако положение не улучшилось. Сырье запаздывало, происходили сбои в производстве. При нехитром анализе происходящего можно было легко прийти к выводу, что на «Нурдметте» вообще никто не виноват в сложившейся ситуации, а все проблемы в цепочке согласования и финансирования из концерна. Но для этого надо было бы пошевелить мозгами, потом встать в позу и указать на недочеты вышестоящему руководству, а это делать нельзя… Низя! Никак.

Поэтому Лену уволили с криками и помпой. Мол, иди! Иди! Ты все равно не справляешься, мы здесь и без тебя обойдемся.

Однако обходиться становилось все труднее и труднее. Ордера и заказы на самое необходимое запаздывали, соответственно, запаздывали и поставки. Иногда не критично, а иногда, как с мазутом, — аврально. Почти все платежи — особенно важные: за сырье, электричество, защитную одежду — шли предоплатой. Я уже составляла не один файл, а два. Один со счетами к оплате «по факту», другой со счетами «по предоплате». Цепочка согласования удлинялась, потому что всем в Красноярске надо было понимать, а почему это мы платим по предоплате. У них же в регламенте концерна написано, что платим только по факту. На что уже даже наша начальница ответила, что, мол, можете не утверждать платежи на предоплату, но ситуация будет, как с мазутом.

И надо же… Оттуда запросили мои служебные обязанности с тем, чтобы разнести меня в пух и прах, мол, это я не справляюсь с вверенной мне работой. Габриэлла, видимо, понимая всю сложность положения, напряглась и отправила разъяснительное письмо, в котором изложила свою мысль, что для того, чтобы все шло по плану, согласовывать надо точно в срок. Надо же! Это мысль. Но меня оставили в покое.

А начальство концерна не унималось. Смысл их действий был не совсем понятен. А местами совсем не понятен. Кто будет работать на предприятии, если вы начнете увольнять людей налево и направо? Вы найдете других? Стесняюсь спросить, где вы найдете других с квалификацией не хуже в городке на девяносто тысяч населения?

Ах да, я забыла, вы всегда можете предложить «счастливый билет» кому-то там, в России, желательно из провинциального городка, в виде рабочего контракта. И дальше жать соки из этого «счастливчика», потому что он (или она) полностью в вашей власти лет так на пять. А потом… А потом выписать из России следующую жертву обстоятельств.

Гениально. Мне понравилась игра — начинай сначала.

Как выяснилось, еще осенью высококвалифицированный инженер по производственным процессам, выписанный когда-то из России, лет так семь назад, уволился и уехал в центральную Швецию на какое-то подобное предприятие. Нет, ну а что? Он получил сначала ПМЖ, потом гражданство, потом… «Нурдметт» стал ему не нужен, и, как только инженер почувствовал, что запахло жареным, он нашел другую работу, подальше от «Нурдметта». И пусть такая работа будет чуть-чуть ниже рангом, это вообще не играет никакой роли. Жизнь и нервы дороже. Тем более, говорят, он женился второй раз, уже здесь, в Швеции, опять на русской, есть маленькая дочь. Так что здоровые нервы ему нужны для других целей. И вообще, жизнь одна, и тратить ее на проблемы, которые не он организовал, он не собирался.

Этот инженер всегда говорил: «Вот вы сейчас жируете, что попало делаете на предприятии. А что вы будете делать, если металл упадет в цене? И не если, а когда. Что вы будете делать, когда металл упадет в цене?»

От него все отмахивались, потому что он требовал модернизации некоторых участков немедленно, прямо вчера, но его никто не слушал. Ну не слушал никто и не надо. Инженер собрался и уехал туда, где к нему будут прислушиваться, как к специалисту.

…А увольнения по собственному желанию и без такового продолжались.

Что случилось с начальством?

Не нужны такие люди? А где вы других возьмете?

Но это не моего ума дело. Влезешь, и меня уволят.

Я не понимала, что происходит, да и, положа руку на сердце, не хотела вникать. А наблюдательные люди понимали, что началась активная чистка завода.

Грету попросили предоставить список всех работников «Нурдметта», причем вместе с информацией о стаже сотрудников, занимаемом месте, зарплате, наличии заболеваний и льгот, в том числе налоговых. А это противоречит шведскому законодательству — это во-первых, а во-вторых, такой запрос противоречит директиве Евросоюза. Соответственно, Грета отказалась предоставлять информацию.

И тут началось…

А зачем нужна была такая информация начальству в Красноярске? А затем, что одной из самых больших статей расходов на «Нурдметте», как выяснилось, был фонд оплаты труда. Да, шведская система оплаты труда сильно отличается от российской. И расходы работодателя в Швеции несопоставимы с аналогичными расходами в России. Но это не повод нарушать законодательство.

Однако упертость начальства дала о себе знать.

Однажды ко мне ворвалась Таня и сказала:

— Ты слышала, что Грету сместили с должности начальника кадрового отдела?

Естественно, я ни о чем таком не слышала и не знала. А Таня продолжала:

— Так вот, Грета больше не начальник кадрового отдела. Она теперь у нас главная по инвестициям и модернизации. А ведь она не особо хорошо разбирается в современных реалиях, понимаешь?

— Нет, ничего не понимаю. Зачем ее убрали?

— Зачем убрали? — помедлила Таня. Толковая была на то и толковая, чтобы смотреть вперед и видеть, угадывать грядущие перемены до того, как их пустят в оборот где-то там далеко наверху.

— У нас теперь другой начальник кадрового отдела, — продолжала Таня, — зовут его Улле Свенссон. Я его видела. Так вот, лучше не попадаться ему на глаза, страшный зверь.

— В смысле? — робко переспросила я. — Страшный зверь?

— Как объяснить… — замялась Таня, — человек, у которого нет ни стыда, ни совести. Как-то так.

— Да?

— Наш профсоюзник, то есть представитель профсоюза наш местный, сказал мне так: этот будет дохлых кошек жрать в полночь на кладбище и не поморщится. Еще и причмокивать будет.

Мои глаза, видимо, округлились до размеров колес, Таня продолжила:

— Понимаешь, если такое говорят милые уравновешенные шведы, то дело плохо. И есть предположение, что его — этого Улле Свенссона — наняли именно для того, чтобы увольнять людей.

— Что за…

— Света, ты послушай. В Швеции не увольняют просто так. А этот может говорить и делать вещи, которые никто из начальства не может.

Дальше события развивались стремительно, как в дешевом детективе.

Грету обвинили в том, что она втянула в дело с мазутом профсоюз. А это не совсем так. Во-первых, представитель профсоюза живет на «Нурдметте». В смысле это не один работник, а несколько и посменно. А во-вторых, в шведской практике есть такое правило, как самодонос. То есть, если произошло какое-то чрезвычайное происшествие, то предприятие само докладывает об этом инциденте в профсоюз, а также в arbetsmiljöverket (агентство по надзору за условиями труда) для дальнейшего разбирательства и улучшения условий работы труда на горячем производстве. Вот такая вот забота о рабочих!

Однако русское начальство не оценило данной инициативы и попыталось поначалу приструнить начальницу кадрового отдела. Когда поняли, что дело швах и начальница не собирается отступать, приступили к тяжелой артиллерии. Они просто взяли и сместили Грету с занимаемой должности. А поскольку доказать ее профнепригодность было сложно, а скорее, невозможно, то в дело опять был втянут Улле Свенссон и, конечно же, был подключен профсоюз, который боролся за права Греты ради заключения наиболее выгодного договора на увольнение.

— Послушай, — возмущалась Таня, — не надо было Грете влезать в дело с мазутом и втягивать туда профсоюз.

— Это как? — не поняла я.

— Ну надо было замять инцидент, и все.

— Как его можно было замять, когда человек шестьдесят кряду пришли в раздевалки, а там ни отопления, ни горячей воды. Как их-то надо было заткнуть?

— Хочешь сказать, что это они сообщили в профсоюз и в агентство по надзору за условиями труда?

— Я думаю, что никто никуда ничего не сообщал. Профсоюзный работник живет тут у нас.

— А самодонос? — не унималась Таня.

— Нет, а что ты хочешь? Чтобы Грета подала заявку в Нобелевский комитет на премию «Лучший работодатель года», что ли? Конечно, она написала самодонос в профсоюз, потому что у нее так в служебных обязанностях записано.

— Нобелевский комитет… — засмеялась Таня. — Это ты круто!

— Чего круто-то? Тут вон полная неразбериха во всем. Впору на все катать самодонос.

— Э, ты чего удумала?

— Да ничего я не удумала, — бормотала я.

— То-то.

— Я-то здесь при чем? — бормотала я. — А Грете я по-человечески сочувствую. Она всю жизнь этому предприятию отдала, и тут такая радость, — я произнесла так, что буква «р» звучала, почти как «г».

Таня засмеялась:

— Вот умеешь ты настроение поднять. А! — спохватилась Таня. — У нас проблемы с защитным обмундированием.

— Это еще почему? Я все подавала на утверждение, все, что мне выпадало в выборке из системы.

— Это-то, конечно, здорово. А кто ордера составлять будет? Заведующую складом уволили.

— Чего?

— Понятия не имею «чего», но только уволили ее, и все. И поэтому ордера на защитную одежду составлять некому.

— Ну это уже ни в какие ворота, знаете ли, не лезет, — возмутилась я и откинулась на спинку кресла.

— То-то и оно. И кстати, нашу пожилую уборщицу тоже уволили.

— Чего?

— А ты знаешь, Света, что без «защитки» тот же профсоюз не выпустит работников в цеха, — продолжала Таня, — и тогда все встанет просто потому, что некому будет работать в цехах!

— О-бал-деть… — я с трудом сдерживала возмущение. — Между прочим, это следующий самодонос в профсоюз. Только кто его писать будет?

— Вот именно… Профсоюзник напишет.

— Подожди… Уборщицу уволили нашу, говоришь?

— Ага, — подтвердила Таня, — уволили.

— А уборщица чем помешала?

— Не знаю. Туалетную бумагу выносила, наверное.

— Ой, ну не смешно, Таня. Кто убирать административное здание теперь будет?

— Не знаю.

— В смысле, не знаю! А замену нашли? Или ищут?

— Ничего не знаю. Знаю только, что грядут сложные времена.

— О-бал-деть… И ходить мы будем в туалэт, типа сортир, обозначенный на схеме «мэ» и «жо»! — прокомментировала я голосом Папанова, ну или что-то вроде того.

— Света, хорош каламбурить! — Таня вышла из моего кабинета.

Я закрыла глаза. Не ровен час, нас всех уволят. Зачем? Ой, можно подумать, нужны причины. Дело в другом. Я столько поставила на карту ради этой работы, а стоит ли она того? Надо ли так руки сбивать в кровь, чтобы потом все равно оказаться у разбитого корыта и поехать домой ни с чем?

Или, может, лучше уже сейчас вернуться. Сразу. Не отходя от кассы, так сказать. Да и Дима всем все время недоволен.

Грету Нурберг все-таки уволили.

Профсоюз выбил ей хорошие условия увольнения по договору, и она ушла. Правда не сразу. Какое-то время она еще появлялась на предприятии. Если я правильно понимаю, раздавала ценные указания по поводу ведения дел.

А действительно, кто будет разъяснять производственные процессы оставшемуся народу? Наш гендиректор все равно ничего не знает из того, что знает Грета.

Но это продолжалось недолго.

И скоро в коридорах воцарилась тишина, некому стало топать…

Глава 5. ФКасса, или Хождение по мукам

ФКасса или Försäkringskassan (фёрсэкрингскассан) — нет, это не непечатное выражение, хотя похоже, а сокращение, аббревиатура, так сказать, от названия местной социальной организации, которая выплачивает всякие пособия. Такие, как детские пособия, которые полагаются всем, пособия по уходу за ребенком в декрете (декретные), выплаты по уходу за временно больным ребенком (это будет мой случай в дальнейшем, только я этого сначала не поняла), пособия по уходу за тяжелобольным ребенком, то есть инвалидность, больничные, если болен и работать не можешь, пособия для оплаты жилья, пособия… Одним словом, это та организация, которая занимается раздачей денег нуждающимся и малоимущим.

Очень сложно определить какой-то толковый эквивалент в России, но, по-моему, когда-то был собес, который покрывал больничные и всякие там инвалидные и прочее. Как теперь такая организация называется у нас? Ну так, чтобы это было одна организация? Нет такой одной структуры, есть Госуслуги, и наверное, это наиболее приближенный эквивалент, который можно подобрать. Хотя нет, тоже не подходит. На Госуслугах можно подать на замену паспорта, а в ФКасса нельзя. Паспорта выдает полиция, например.

Основная сложность с этими структурами и организациями была в том, что нам, с нашими мозгами, было совершенно непонятно, куда надо обращаться, чтобы получить то-то и то-то. Вот и теперь на работе мне сказали, что я должна была подать заявку на больничные по уходу за детьми (или ребенком, скорее) в ФКассу, потому что работодатель эти дни мне не оплатит. Эти дни будет оплачивать ФКасса, так и будем называть ее — ФКасса. Так смешнее получается.

Итак, сказано — сделано. Сказали позвонить, значит, надо звонить. Я заранее посмотрела, когда у них рабочие телефонные часы — с девяти до трех — ну и чудно, позвоню с работы. Я набрала единый номер и сразу же столкнулась с автоответчиком, который предлагал мне разные альтернативы из функционала ФКассы, в которых я ничего не поняла. Пришлось набирать еще два раза для того, чтобы в конце услышать, что, если нужна информация на английском, нажмите девять!

Ага, нажала девять. Теперь все те же альтернативы, но уже на английском языке. Можно подумать, я понимаю, что должна здесь выбрать?! Выбрала почти наугад то, что, как мне показалось, наиболее подходило.

Не угадала.

Ждала минут десять в телефонной очереди. Телефон поставила на громкую связь, а сама продолжала работать. Когда подошла моя очередь, я объяснила оператору, что мне надо. Объяснила, как могла, и выяснилось, что я выбрала не ту кнопку. Надо начинать сначала.

Хорошо. Начинаю сначала. Снова единый телефонный номер. Снова девятка. И теперь уже выбираю номер два, как мне велел оператор. Дальше полный сюрреализм: автоматический голос мне сообщает, что время ожидания тридцать четыре минуты. Что? Тридцать четыре минуты! Вы шутите?

Не отключая телефона, пошла вместе с ним к Габриэлле.

— Габриэлла, у меня проблема, — сообщила я ей после стандартного приветствия.

— Что случилось?

— Мне надо подать заявку на оплату дней, которые я была на больничном с детьми и у меня не получается, — промямлила я.

— А в чем дело?

— Время ожидания в очереди тридцать четыре минуты.

— Да, к сожалению, это всегда так долго, — покачала головой начальница.

— И что делать?

— Сидеть в телефонной очереди.

— Понятно… — я поняла, что другого выхода нет.

Я вернулась в свой кабинет с телефоном, который периодически сообщал мне, что им очень важен мой звонок и что я в очереди пятьдесят первая. Ну что, ждем-с и работаем.

Через какое-то время, примерно минут через сорок, в трубке раздался женский голос, спросивший по-английски:

— Чем могу вам помочь?

О, наконец-то.

— Добрый день, — оживилась я, — мне надо подать заявку на оплату дней по болезни детей.

— Персональный номер?

— А? — Вспоминаю, что для всех учреждений нужен персональный номер человека-заявителя. — Минуточку. Мой номер или детей?

— Сначала твой.

Судорожно роюсь в сумке и нахожу бумажку, на которой записаны все наши персональные номера. Такие номера выдают в Швеции всем, кто приезжает сюда жить, и даже если это временно, даже если просто по работе.

— Вот, — я диктую ей мой номер.

— Спасибо, минуточку.

— Хорошо…

— Какие дни болели дети или какие дни ты была дома с детьми?

Я называю ей даты, когда я была дома с детьми. Всего-то каких-то два с половиной дня.

— Почему ты не подала заявление в первый день болезни детей?

— Потому что я не знала, что я должна была что-то куда-то подавать, — честно призналась я.

— Хорошо, понятно, попробую исправить.

— Угу…

— На какого ребенка будете брать больничный?

— А что, есть разница, болели оба.

— Вы можете взять больничный только на одного ребенка. Ты единственный опекун?

— Что? А, нет, есть муж, отец детей.

— Отлично. На другого ребенка твой муж может взять больничный.

— Да?

— Да, у вас же двое детей? На какого ребенка ты будешь брать больничный?

— София.

— Вижу. Проверяем персональный номер. У тебя есть ее персональный номер?

— Да, — и я зачитала ей персональный номер Сони.

— Какие даты?

Я снова назвала даты, когда я была дома с детьми.

— Три полных дня?

— Нет, в понедельник я была до одиннадцати на работе.

— Понятно, значит, полдня в понедельник и полные дни вторник и среда, я правильно понимаю?

— Да, все верно.

— Хорошо, я внесла.

— Спасибо.

— Но в ваших данных здесь нет ни адреса, ни телефона, ни счета в банке, ни работодателя.

— Как это?

— Так это. Вы работаете?

— Да…

— Где?

Дальше я начала предоставлять информацию, которой не было на сайте: адрес, телефон, электронную почту, место работы, должность, зарплату, номер банковского счета. Просто по счастливому обстоятельству у меня в сумке оказались документы из банка с номером счета.

Я-то, наивная, полагала, что все должно было уйти туда автоматически. Но нет, все надо было предоставлять вручную, и, как потом выяснилось, надо было еще отправить копию контракта по обыкновенной почте в головной офис этой ФКассы. Хорошо, что я была на работе!

— Копию контракта я вышлю по почте, — сказала я. — Что-нибудь еще надо?

— Да, последние распечатки выплат зарплат. От этого будет зависеть размер выплат по больничному.

— Хорошо…

— А почему вы не получаете детские пособия?

— Не знаю.

— Вашим детям полагаются детские пособия с момента прибытия и постановки на учет. Мне оформить заявку?

— Да, пожалуйста, оформите. — Вот это поворот, подумала я. Мне тут еще что-то полагается.

— Минуточку…

В трубке настала техническая тишина, видимо, оператор отключила микрофон. Я терпеливо ждала.

Через несколько минут телефон снова заговорил.

— Ну вот… — снова включилась дама, — я оформила вам детские пособия. Теперь вы их получите в следующем месяце на счет сразу общей суммой.

— Отлично.

— Что-нибудь еще?

— Я даже не знаю… — помедлила я. — Вдруг мне еще что-то полагается?

— Не думаю. — Ответила оператор. — Детские пособия — это единственные пособия, которые полагаются абсолютно всем, у кого есть несовершеннолетние дети, остальное оформляется только по заявке.

— Понятно, — согласилась я, — спасибо вам большое.

— Спасибо, до свидания, — и девушка повесила трубку.

Надо же, мне полагаются детские пособия. Правда, я даже не поинтересовалась размером этих пособий, но, как мне показалось, это уже неважно. Что-то же там накапало?

Дальше я просто панически пересылала платежи на утверждение. Уже утвержденные счета грузила в банк. В общем, наверстывала время, потраченное на разговор с этой ФКассой. И в целом все как-то обнадеживало и в то же время настораживало. Никто не раздает просто так деньги.

А может, раздает.

У нас вон тоже выдают материнский капитал, и я даже получила его по Соне. Мы тогда ипотеку закрыли за нашу крохотную двушку в не самом престижном районе города. Пусть маленький двухкомнатный «хрущечек», но зато свой. И нам хватало…

Чего не сиделось ровно? Ах да, Дима опять ушел с работы, и мы перебивались случайными заработками, где придется. Так что предложение поехать по контракту, да еще и в Швецию, выглядело сказкой.

По контракту… Фух, чуть не забыла. Мне же надо копии контракта и выписки поступления зарплат отправить в эту ФКассу! А то деньги не выплатят. А я хочу денег…

Я понеслась опять к Габриэлле с просьбой предоставить мне контракт, чтобы сделать копию, и распечатки зарплат.

— У меня этого нет, — сказала Габриэлла.

— Как это? — удивилась я.

— Очень просто, вся информация о сотрудниках хранится исключительно в кадровом отделе, и даже я, как начальница, не имею к ней доступа.

— Здорово…

— Иди в кадровый отдел и попроси там свои документы, — продолжила Габриэлла.

— А кого там спрашивать? — почти прошептала я, — Греты нет, а этого нового начальника я боюсь.

— Спроси Бритт-Мари… — также заговорщически прошептала начальница, — она здесь работает уже очень и очень давно, лет десять-то точно. Она знает, что и где взять, не вызывая интереса начальства.

— Хорошо, спасибо.

Я отправилась в кадровый отдел. Потихоньку нашла эту Бритт-Мари. Кое-как объяснила ей, что мне было нужно. О! Этот прекрасный способ разговаривать на смеси английского и шведского, так называемый «свенгельска»! Это же просто фантастика!

В итоге мне надо было всего-то произнести заветное название ФКассы на шведском, чтобы Бритт-Мари подхватилась и начала искать документы с пониманием дела. Оказывается, все прекрасно знают, какие именно документы надо отправлять в эту контору, чтобы получать больничные как на детей, так и на себя, декретные и прочее и прочее, что может полагаться человеку.

Уже через пятнадцать минут я стала счастливой обладательницей не только полного пакета документов для ФКассы, но и большого конверта размером А4 со штампом, обозначающим марку, то есть оплаченную марку. Более того, Бритт-Мари расписалась на каждом документе и поставила печать предприятия. Она сказала:

— Бросишь в желтый почтовый ящик.

— В желтый? — переспросила я на английском, потому что она мне назвала цвет на шведском.

— Да, в желтый…

— Хорошо, спасибо, — бормотала я, — большое спасибо.

Вот же, мир не без добрых людей. Это же сколько бы я еще возилась с документами, если бы Бритт-Мари не собрала для меня все так, как надо? Нет, я бы собрала их, но на это ушло бы втрое больше времени и несколько недель ожидания, потому что мне бы точно возвращали неправильно оформленные документы.

Почему никто раньше мне этого не объяснил?

Потому что не было необходимости. Никто не рассчитывал на то, что я или дети начнут болеть. Да и вообще, при подписании контракта, еще дома, меня спросили, кто будет сидеть дома с детьми, если дети начнут болеть. И я тогда ответила, что еду с мужем, и он будет брать на себя ответственность за лечение детей, если они заболеют… Но тут все вышло из-под контроля, и заболели все трое. Все, кроме меня, мне болеть нельзя. Да и муж… с ответственностью как-то не очень, надо сказать, справляется.

Глава 6. Самовывоз из Нижнего Тагила

По совместительству со всем остальным занималась я еще и логистическими документами: некий симбиоз путевых листов и накладных, в которых указывалось все и сразу. И вносить в новую, свежеустановленную систему надо было тоже все и сразу. А главное, без ошибок, иначе система не подтверждала наличие данных, и происходили сбои. Основная проблема заключалась в том, что транспортники — фирмы, занимающиеся транспортировкой готовой продукции до заказчика — наотрез отказывались понимать, что вносить данные надо аккуратно и точно, а не приблизительно. Ну не картошку и не бананы перевозите же. Хотя как сказать.

Как-то раз Агнес Бак, начальница логистического отдела и по совместительству заведующая отделом физической отгрузки готовой продукции, ворвалась в административное здание и прямиком направилась к Грете Нурберг. Грета, которую уже оповестили о том, что ее смещают с должности начальника кадрового отдела, но которая все еще была на предприятии, вышла в коридор второго этажа, чтобы понять, что случилось. Агнес стояла в рабочей робе, но без шлема, красная от гнева и просто орала на Грету, что так работать она больше не может, что это полный беспредел, и, вообще, она сообщит обо всем этом куда следует.

Поскольку сама я не все понимала, мне их диалог перевела Таня кратко, в тезисах, но по всему выходило, что что-то случилось с машинами, в которые грузили металл.

А случилось вот что. Начальство концерна решило, что перевозки машинами «Шенкер» слишком дорогие. Вот прямо слишком дорогое удовольствие, и поэтому от их услуг надо отказаться. Ибо нефиг. А вместо «Шенкер» нанять транспортников подешевле, размером поменьше, нравом посговорчивее. Ну, сказано — сделано. Только результат получился неожиданный.

Во-первых, прицепы и полуприцепы новых перевозчиков были не приспособлены к перевозке металла, а именно, не было в кузовах нужных креплений. А во-вторых, некоторые перевозчики не растратились даже на зимнюю резину для своих машин. Вот и получилось, что получилось.

Одна машина с прицепом на подъеме в гору сложилась, как перочинный ножик, и перегородила дорогу в обе стороны. Теперь спасатели пытаются сдвинуть с места машину на голой резине, груженую металлом. А другая машина не вписалась в поворот и аккуратно так припарковалась в кювете вместе с прицепом, полуприцепом и их содержимым.

— Это жесть, — пробубнила Таня.

— Нет, это карма за жадность, — возмутилась я.

— Да?

— Да, это бумеранг Вселенной!

— ??? — Таня вопросительно сверлила меня глазами.

— Они хотели сократить расходы на перевозках?

— Видимо… — Таня напряглась.

— Не угадали. Теперь придут счета за спасательные работы по обеим машинам, и они будут нескромные.

— А страховка?

— Какая страховка? — меня распирало негодование. — Тут трактор у ворот перевернулся, никто не пострадал, а счет был нескромный… Очень нескромный… А тут!

Таня выдохнула:

— И что теперь?.. — это был не вопрос. Это было отчаяние.

— Что теперь? Заказчикам надо так и передать, так, мол, и так — у них самовывоз металла из Нижнего Тагила!

— Света! — одернула меня Таня. — Ты все байки травишь.

— Какие байки? Где? Ни разу…

— Катастрофа… — пробубнила Таня и вышла из кабинета.

— И кто будет возмещать ущерб? — проворчала я ей вслед.

Ущерб. Классное слово. Начальство концерна решило, что возмещать ущерб будет тот, кто не досмотрел за правильностью погрузки металла в машины. То есть Агнес Бак.

Когда та узнала о том, что собирается сделать концерн, она, конечно же, обратилась в профсоюз, и оттуда сразу же прилетел ответ, что подобного в Швеции нет и не будет практиковаться. Более того, преднамеренную порчу имущества, оборудования, товара и прочего работником надо доказать в суде. А в данном случае суд однозначно будет на стороне работника.

— Но ведь это ее прямые обязанности! — возмущались в концерне.

— Она одна на погрузке! Одна! И дедушка на тракторе с противовесом, чтобы не перевернуться. Вы же всех ее помощников уволили! Она одна не может физически лазить по всем машинам и проверять крепления внутри грузовых отсеков.

Да, действительно, надо быть очень одаренными руководителями, чтобы променять проверенного перевозчика «Шенкер», который адаптировал свои определенные машины под нужды «Нурдметта», на непроверенных мелких частников, которые не могут разориться на зимние шипованные шины. Перевозить металл это, знаете ли, не то же самое, что перевозить бананы и картошку. Да хоть бы и технику в упаковках, все равно не то же самое. Упаковка — амбалаж — сама по себе держит товар на месте. А тут металл в длинных круглых слитках, похожих на стволы деревьев. Их крепить надо, знаете ли, особым способом, особым оборудованием.

На следующий день на парковке перед предприятием не было свободного места. Парковка была заставлена грузовыми машинами в буквальном смысле вдоль и поперек. Водители нервно ходили по округе, курили и о чем-то переговаривались. Речь была славянской, но не русской.

Кто-то стоял на проходной и пытался что-то объяснить в окошко администратору. Администратор упорно пыталась закрыть окошко, ибо в него нещадно дул ветер.

Я зашла через турникеты и уже в проходной все поняла. Там стояла Грета и Таня. Они что-то живо обсуждали.

Таня увидела меня и жестом показала задержаться. Грета ушла. Таня нагнала меня и сказала:

— Агнес ушла на больничный. Представляешь?

— Представляю… — пробормотала я.

— Кто теперь будет отгружать?

— Надо было думать об этом до того, как поменяли «Шенкер» на бог знает что. Надо было думать до того, как пытаться объявить Агнес выговор и пытаться принудить выплачивать компенсацию. Не находишь?

Таня остановилась:

— И что?

— Ничего. Она надолго на больничный ушла?

— Грета сказала, что по выгоранию на фоне стресса, а это значит, недели на две как минимум, а то и на месяц.

— И кто у нас на замене для Ангес?

— Никого.

— В смысле, Таня, никого? — я чувствовала, что я взрываюсь изнутри!

— Так, никого. Был помощник один, так он ушел еще осенью.

— Или его ушли?

— Не знаю, Света. Не знаю…

— То есть, есть огромное производство, которое не останавливается никогда. Есть заказы по всему миру, а на отгрузках у нас один человек, так, что ли? Один, Таня! А если она уволится завтра, что будет?

— Хороший вопрос… — Таня остановилась в коридоре.

— Понимаешь, теория о том, что на предприятии незаменимых людей нет, хороша ровно до первого такого инцидента. — Уже орала я.

— Что ты на меня орешь! А я-то здесь при чем? — попятилась Таня.

— Да ты ни при чем… Хотя, Таня, вот ты же ходишь по кабинетам начальников, ты им не можешь мягко так намекнуть, что они не туда идут? Нет?

— Да я им уже говорила сто раз. Они слышат только то, что хотят слышать.

— Правда?

— Правда, Света, правда. Думаешь, я им не говорила, что тебя перегрузили документами? Говорила. Думаешь, не объясняла, что нельзя менять машины? Объясняла. Что с защиткой дело плохо? Говорила. И что?

— Понятно…

— Говорила, а толку…

— Ну и здорово. Пусть теперь начальство сбывает продукт сплавом, как кругляк, баграми, баграми, благо мы в заливе…

Таня не оценила моего сарказма.

— Света, это металл. Он, это… утонет.

— А я о чем! Самоплавом в залив… — не унималась я.

— Да ты все шутки шутишь.

— Какие шутки? — истерила я. — Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись. Это уже перебор, не находишь?!

Мы разошлись по кабинетам. Я села за стол и оперлась на руки.

Нет, это все, конечно, очень забавно, но уже ни разу не смешно.

Тут ко мне в буквальном смысле ворвался генеральный директор и попросил подняться к нему через полчаса. Вот этого мне только не хватает. Я встала и зашла в кабинет Тани. Ее не было на месте. Заглянула к Ольге, но она была занята телефонным разговором, поэтому я удалилась к себе.

Через час я стояла в приемной директора. Он пригласил меня к себе и предложил кофе. Я отказалась. Он сел напротив, в кресло, а не за свой стол. Разговор на английском:

— Я слышал, что есть проблемы с логистическими документами.

— Да, есть, — отчеканила я. — Вам подробно?

— Да, если можно, осветите ситуацию.

— Во-первых, перевозчики пренебрегают необходимой информацией, прежде всего номерами заказов. Пишут нечетко, а иногда вообще не пишут.

— Так…

— Во-вторых, данные по номерам машин, тоннажу, месту назначения часто не совпадают с тем, что уже внесено в систему. Совсем не совпадают.

— И что ты делаешь, когда не совпадает? — поинтересовался директор.

— Звоню Агнес.

— А сейчас? Когда Агнес нет.

— А сейчас никому не звоню, потому что никто не знает, что и как было на самом деле.

— Понятно. А…

— И в-третьих, — почти перебила я директора, — в саму систему кто-то вносит некорректные данные, и мне приходится перезванивать в Красноярск, чтобы там кто-то исправил неверные данные, — отчеканила я.

— Понятно… — пробормотал директор рассеянно.

Настала неловкая пауза. Директор, видимо, не представлял, насколько все сложно и запутанно в делопроизводстве на его предприятии, и мои откровения несколько ошарашили его. Но, собравшись с мыслями, он продолжил:

— Я решил предоставить тебе подмогу.

— Да? — настороженно спросила я.

— Да. Это женщина, которая раньше работала в цеху, но теперь по состоянию здоровья не может больше водить электрокар, а уволить ее нельзя. Поэтому мы переводим ее в администрацию, и я хочу, чтобы ты ее научила работать с компьютером и вносить туда логистические документы правильно. Главное, правильно!

Я замерла в шоке. Мне дадут помощницу, которую нельзя уволить, которую надо обучить работать на компьютере и вносить туда логистические документы. Это как?

Я собралась с мыслями и ответила:

— Пусть приходит. Посмотрю, что смогу сделать.

— Хорошо, я скажу, чтобы она к тебе пришла. Ее зовут Мария.

— Хорошо.

— Ну и замечательно. Ты свободна.

Я вышла из кабинета на несгибающихся ногах. Странный разговор какой-то, очень странный. Почему нельзя было прислать ко мне эту Марию через начальницу Габриэллу Берг? Точно, ее же нет на месте. Она на больничном. Ну да, тут уже нас всех скоро кондратий хватит. Такими темпами до следующего Нового года не доживет никто.

Через час ко мне пришла миловидная женщина лет сорока пяти, несколько тучная, но очень открытая и, по всему было видно, что простоватая.

— Странно, — подумала я, — тут таких деловых и сильных увольняют, а эту простушку не могут.

Ну не могла я тогда предположить, что человека, получившего травму на производстве, особенно если это опасное, горячее производство, сопряженное с рисками, нельзя просто так уволить. Невозможно. Не могут такого человека уволить против его желания. Совсем. Никак. По своему желанию человек может уволиться. Но не против. И это, кстати, один из стимулов для работодателей улучшать условия работы труда на производстве. Ибо чем меньше инцидентов, тем меньше балласта в виде покалеченных людей, которых предприятие обязано содержать пожизненно. Да, есть там еще производственные страховки, которые якобы покрывают часть расходов на содержание такого работника, но это лирика. Основной груз все равно ложится на плечи предприятия.

— Света, — я протянула руку. Мария пожала ее и сказала:

— Мария, — она смотрела на меня ясными голубыми глазами ребенка.

— Хорошо, давай посмотрим, что мы можем сделать? — продолжила я на английском, и по взгляду Марии увидела, что я вполне могла бы продолжить и на русском, потому что она все равно ничего не поняла. Мария не знает английского! Как мы будем работать?

На очень плохом шведском я попыталась спросить, работала ли она на компьютере когда-нибудь.

— Нэй, нэй, — Мария отчаянно отрицательно покачала головой.

Я постаралась спросить на том же скудном шведском, а дома-то у нее есть компьютер. На что получила утвердительный ответ, но с пояснением, что это компьютер детей. Дети играют или используют компьютер в учебе.

Вдруг мне стал ясен коварный замысел генерального директора. Подкинуть мне человека, которого некуда пристроить, который висит как мертвый груз, который в прямом смысле ни сном ни духом не может быть помощником в моем деле, а наверх, в концерн, отрапортовать, что помощь для оформления логистических документов найдена, и уж теперь-то точно все пойдет на лад.

Нет, это просто гениально!

Это просто шедеврально! Премию, непременно надо вручить премию начальству в категории «Смекалка года».

И я ничего не имею против Марии. Она очень милая женщина. Но как же я буду ее учить работать с логистическими документами? И если вдруг что случится, как она будет общаться с Красноярском для выяснения нюансов? Или это опять на мне?

Ладно, разберемся. Я предложила пойти попить кофе. Благо, что это слово я уже выучила, пауза на чай-кофе называется по-шведски «фика», ударение на «и». И мы пошли.

Сели за столик в холле и стали пить кофе.

Я попыталась спросить, кто она, что она… Не знаю, что я там спросила на самом деле, но Марию словно прорвало. Она начала рассказывать о себе много и длинно, мягким приятным голосом. Я понимала примерно треть из того, что она говорила, но мне было приятно ее слушать. И вдруг меня осенило.

Хорошо, я буду учить Марию работать с компьютером, не так-то это и сложно. Тем более что ей надо будет разбираться только в одном модуле системы. А она меня пусть учит шведскому языку. Ненавязчиво. Постепенно. От простого к сложному. А то на курсы у меня ходить не получается. Спасаюсь только тем, что шведский местами сильно перекликается с английским, да еще и произношение некоторых слов очень напоминает русское произношение. Поэтому, уж раз нас посадили в одну лодку, то давай, Мария, будем грести в одну сторону и держаться течения.

И как же мне теперь это объяснить Марии? Ладно, я придумаю, а пока пошли учиться включать и выключать компьютер.

Я нашла способ, как объяснить Марии мою идею. И она не только согласилась, но даже обрадовалась в некотором смысле. Ей теперь не возбранялось болтать столько, сколько она захочет. Я, правда, понимаю, что периодически мне придется ее останавливать, чтобы выполнять свои служебные обязанности, но это уже мелочи, которые будем решать в процессе. А пока я начала с простого: есть машины, они возят груз, надо внести в систему, в которую мы заходим вот так… Тут все на английском, давай переводить.

Мне пришло в голову составить букварь в картинках, то есть сделать кучу скриншотов и разместить их в нужной последовательности, и указать разными цветами, где и на что надо нажимать, чтобы внести информацию. Сказано — сделано. И пусть с первого раза не получилось. Запуталась Мария в картинках. Я уверена, что у нас с Марией все получится.

И самовывоз из так называемого Нижнего Тагила отменился на вторые сутки, где-то после обеда, после ухода Агнес Бак на больничный. Было заметно, как грузовые машины начали разбредаться с парковки, что означало, что отгрузка начала хоть как-то функционировать.

Оказалось, что гендиректор лично переговорил с сотрудниками всех отделений, подразделений, цехов, литейки и так далее на предмет того, кто из работников когда-либо занимался отгрузкой готовой продукции и хоть что-нибудь понимает в логистических документах. Гендиректор лично опрашивал рабочих!

Это называется: пока гром не грянет! Да? А когда гром грянет, все будут бегать, как ошпаренные, с криками: «Все пропало! Все пропало!». Почему не подстраховаться заранее? Или начальству в принципе все равно, что происходит на местах?

Так или иначе, нашлось двое сотрудников, которые когда-то давно, лет пять назад, замещали Агнес на время отпуска. Нет, не то чтобы Агнес не ходила в отпуск все эти пять лет — так не получится — просто на время ее отсутствия брали полноценного работника на замещение через «рабочий пул» — такая организация, где можно «занять» человека на время отпуска специалиста. Но сейчас этот вариант не сработал почему-то. И поэтому искали замену среди своих.

Одним словом, замену нашли, но эти двое оказались неподготовленные к такой ответственной работе. И с ними тоже пришлось немало повозиться, сначала в отделе отгрузки, а потом мне лично, объясняя им, что является наиболее важной информацией в логистических документах для внесения их в систему концерна. Два мужика лет тридцати пяти смотрели на меня, как дети, и были явно озадачены. Я повторила им все еще раз и добавила:

— Я понимаю, что это все трудно понять. Если у вас будут вопросы, обращайтесь.

— Фу-у-у-у-ух, — выдохнули оба, и мы все разошлись по домам.

Глава 7. Ну наконец-то, с Пасхой!

Интересные традиции здесь, в Швеции. Очень интересные. Или просто я никогда особо не интересовалась традициями других стран в праздновании тех или иных событий. Рождество, Пасха, тут еще Хеллоуин. Ну да, в России тоже как бы праздновали Хеллоуин, но, скорее, как подражание американскому празднику, чем нечто самобытное и традиционное.

А вот в Швеции и Хеллоуин есть, называется как-то по-другому, но смысл примерно такой же. Хотя не совсем. Шведы традиционно идут на кладбище и ставят свечки своим усопшим родственникам. Зажигают там поминальные свечи, как у нас в родительскую неделю. Устраивают застолье и поминают усопших, и рассказывают историю семьи, если есть кому.

А дети, как в американском варианте, наряжаются в страшные костюмы и ходят по домам или квартирам и выпрашивают сладости. Мы тоже в спешном порядке искали детям костюмчики — черные пижамки со скелетами и черепами. В садике все так пришли, и девочки, и мальчики. Да, есть еще вариант для девочек — маленькая ведьмочка в конусообразной шляпе. Но Соня еще маловата для такого костюмчика.

И были тыквы и тыквочки всех размеров и мастей, и не только настоящие, но и свечи, и подсвечники, и корзинки, и ведерки, и просто украшения для стола, и салфетки с тыквами, и скатерти… И много-много чего еще. В целом было весело, хотя мне показалось все это немного жутковатым. Особенно дети в детском саду в черных пижамах со светящимися в темноте костями. Ну очень странное зрелище.

Теперь подошла очередь Пасхи, и я озадачилась куличом. Печь я его точно не буду. Я не умею. У нас всегда пекла его бабушка, пока была жива. Потом мама. А я никогда даже не присутствовала в процессе его приготовления, не то что пекла бы сама. А в нынешних реалиях выпекание кулича вообще не представляется мне возможным. Где я возьму время на этот процесс. Мне бы все остальное не запороть.

Кстати, Пасхальная неделя в Швеции не совпадает с Пасхальной неделей в России, она наступает обычно на неделю раньше, хотя, как я поняла, бывают и исключения: Пасхи либо совпадают, либо календарная разница может быть почти в месяц. И этот факт накладывает особый, замечательный отпечаток на весь рабочий процесс.

А тут еще в детском саду сказали, что в четверг перед пасхой — у нас бы это был чистый четверг — надо принести в садик домашнюю выпечку. Но! Обязательно диетическую и категорически без орехов. То есть это надо что-то еще и испечь в сад? Ну для меня это, как на Луну слетать и обратно. Когда я буду это делать?

Спасла положение Мария. Я в сердцах поделилась с ней моей проблемой, что в садик надо принести домашнюю выпечку, а я особо не умею. Да и времени нет. И условия там такие: с орехами нельзя, минимальное количество сахара, если в рецепте есть молочные продукты и яйца, предупредить персонал, так как среди детей есть аллергики.

И Мария моя говорит мне… Ну, как говорит. На нашем шведско-английском «свенгельска» ломанном языке объясняет, что нет ничего тут сложного и что, если я хочу, она испечет мне такую штуку — бисквит на противне с присыпкой из конфетти.

Я страшно обрадовалась. Давай расспрашивать, сколько это будет стоить, что мне надо принести. На что Мария рассмеялась и со знанием дела ответила, что ничего не будет стоить, ибо рецепт будет простой донельзя. Она сама такие штуки пекла своим детям в садик. А принесет она его мне на противне, и противень мне потом надо будет вернуть.

Да не вопрос! Я верну вымытый, вылизанный противень. Мария, ты святая! Ты даже не представляешь, как ты меня спасаешь. Мне ведь за последние два дня мысль об этой выпечке весь мозг съела. Ну как весь? Не весь, конечно, работала как обычно. Но в перерывах между работой наступала паника, что я буду делать? Что понесу в садик?

А еще надо было найти или как-то организовать детские костюмчики. И вот тут было еще более интересно. Все мальчики будут зайчики, а девочки… Девочки будут какими-то пасхальными ведьмочками, но добрыми, и выглядеть как матрешки. То есть сарафанчик, косыночка, непременно нарисовать на лице веснушки. Что это за персонаж?

Но это уже неважно. Важно то, что добрые люди — воспитательницы из детского сада — зная мою склонность к самодеятельности, припоминая рождественские ночнушки, все подробно мне объяснили. Что надо делать. Где что взять. Что можно купить, а что покупать не надо.

Так выяснилось, что купить можно только уши для Алешки на ободке для волос или на шапке. Эти ушки и потом пригодятся. Остальное: костюмчик — это светлая пижамка, белая, желтая, бежевая, желательно без машинок и трансформеров, и пришитый заячий хвост к штанишкам или рубашке, смотря какая пижамка. Для Сони, сказали они, отрежь кусок ткани по длине от проймы рукава до стоп, собери на нитку, лучше несколько, закрепи и пришей подтяжки, все! А косынку любую. Хоть свой платок на голову повяжи, без разницы.

Ну сказано — сделано. Пошла искать материал.

Благо по дороге между домом и садом был секонд-хенд Красного креста. Я зашла туда прямо перед самым закрытием, еле успела. Думала купить отрез на сарафан, а в результате за сущие копейки купила целый сарафан на Соню, очень прилично сшитый, к которому прилагалась косынка. И на Алешу нашла цельный комбинезон зайца его размера, белый и пушистый такой комбинезон с капюшоном, на котором уже были ушки.

Счастью не было предела. Мои дети пойдут в приличных костюмах!

А еще родителям разрешили поприсутствовать в садике во время пасхального утренника. Я не совсем понимаю, что там будет. Исходя из предыдущего опыта, можно предположить, что совсем не то, что могу себе представить я. Но одно то, что я могу побыть с детьми в садике и посмотреть, как им там живется, сильно воодушевило.

Наученная горьким опытом с рождественским утренником Люсия, я заранее подала заявление начальнице нашего отдела, что в этот день — в четверг — я приду позже обычного, потому что у меня утренник в детском саду. И что у меня нет проблем с компенсацией рабочего времени, потому что я и так перерабатываю стабильно и ежедневно. Так что вопрос рабочего времени не должен стать проблемой.

Начальница Габриэлла мне все практически тут же утвердила. То есть я вполне себе официально могу прийти на работу не в семь утра, как обычно, а в десять или даже одиннадцать — как получится. И все в курсе дела. Даже Красноярск оповестили.

В среду Мария принесла обещанную выпечку. Это был бисквитный кекс, сантиметров пять в высоту, обмазанный сверху глазурью из сахарной пудры и присыпанный разноцветными конфетти. Класс! Профессионально.

Я обнимала Марию, что есть сил. А она не понимала, что она такого для меня сделала. Это же так просто! Просто… Да не просто. Когда вертишься на одной ноге между домом и работой, даже самая малость может выбить из колеи, ибо для такого не предусмотрено ни времени, ни сил, ни места. А тут добрый человек выручил… Здоровья тебе, Мария, а компьютер с этой адской системой мы осилим, не переживай. А ведь Мария переживала поначалу, что у нее плохо все получалось. Но это мелочи. Все утрясется.

После работы в среду я заглянула почти ко всем в кабинеты. Тем, кто еще был на месте, и еще раз напомнила, что завтра приду позже, у меня утренник, и все мне кивали. Потом я загрузилась в машину и поехала тихо-тихо, чтобы не перевернуть мой кекс на заднем сиденье. Дома все еще раз проверила и перепроверила. Все было идеально: у детей правильные костюмчики, правильный кекс испечен, и все должно быть отлично завтра. Только бы ничего не вылезло теперь…

Итак, четверг.

Мы все четверо с утра встали пораньше. Привели себя в порядок, умылись, причесались, оделись, позавтракали. Умудрились не переругаться, что само по себе уже чудо. Дети были в приподнятом настроении. Муж тоже. Мне нравилось абсолютно все, просто потому, что в кои-то веки у меня все вроде получалось: и выпечка есть, и костюмчики приличные, и муж спокойный. Что надо для счастья?

В семь сорок мы выдвинулись в сторону садика. Светало. Было холодно. Конец марта, а снега насыпало за ночь, как в январе. Было очень скользко, поэтому шли медленно.

Муж во главе колонны с противнем в руках. За ним семенила Соня в зеленом комбинезончике, великоватых сапогах и смешной шапке гнома. За ней плелся Алешка, уже одетый в зайца и синий комбинезон. Он сказал, что переодеваться в садике не будет, так что его пришлось одеть сразу в костюм. Замыкающей шла я: в одной руке — костюмчик Сони на вешалке, в другой — сумка с рабочим ноутбуком. Я намеревалась сразу после утренника, не заходя домой, сесть в машину и уехать на работу. А Дима уже разбирался бы на месте, останутся дети в саду или домой с ним пойдут. Только одел бы их нормально.

В садике воспитатели очень удивились, что я пришла с домашней выпечкой. Они явно такого от меня не ожидали. Еще больше обрадовались традиционному виду моих детей. А когда поняли, что я собираюсь остаться на утренник, вообще расплылись в улыбках. Мама, то есть я, появилась и решила остаться на праздник.

Утренник был простой, совсем незамысловатый. Даже песенок, как на Рождество, не пели. Походили хороводом, показали костюмчики, поздравили друг друга с Пасхой (Glad Påsk! — дословно Веселой Пасхи!). Это совсем не то же самое, что «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!». Ну да ладно, главное, что детям нравится.

Потом раздавали детям их же поделки, которые должны были изображать цыплят и зайчиков. Смешные такие поделки: два пенопластовых шарика разного размера, прикрепленные друг к другу и окрашенные в желтый, если это цыпленок, или светло-голубой, если это зайчик. На маленьких шариках красовались разноцветные перья или ушки из бумаги и нарисованные глаза, клювы или носы с усами. Ну, что скажешь — очумелые ручки. Почему-то я раньше не замечала детских поделок. Хотя, чего тут странного? С такой работой хорошо хоть себя еще не забываю домой приносить.

Потом все вместе: и родители, и дети садились за стол и чаевничали с принесенными сладостями. Разговоры были местами понятны, все-таки я уже кое-что понимала, местами не совсем. Я сидела за одним столом с Соней. Дима сидел за другим столом с Алешкой… Тут одна воспитательница, Ева, подошла ко мне и спросила на английском:

— Ты как себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо, — ответила я без запинки.

— Да нет, не хорошо, — продолжила Ева. — Ты очень устало выглядишь.

Ха, еще бы! С таким-то режимом! Как теперь объяснить, что все нормально, просто я и правда устала.

— Ты устала, — продолжала Ева. — Ты прикладываешь такие усилия, чтобы все было правильно, идеально, а так не бывает.

— Что ты имеешь в виду… — запнулась я.

— Мы знаем, что ты много работаешь. И что ты еще и по дому много делаешь. И сильно переживаешь, когда не получается все совместить.

— Я не все делаю по дому. Муж много помогает, — почему-то оправдывалась я.

Я тогда не понимала, что в Швеции нет такого понятия, как мужские и женские обязанности. Есть дела, которые кто-то должен сделать, и их делает один из родителей, вне зависимости от того, мать этот родитель или отец.

Я тогда не знала про мужской декретный отпуск. Или так, знала, но не представляла, что предполагается, что женщина работает, а мужчина остается дома с ребенком (или детьми) и выполняет все то и так, как обычно выполняет женщина. То есть: стирает, убирает, готовит, и к приходу жены дети должны быть умыты, переодеты, накормлены, ужин приготовлен. А муж встречает жену в фартуке — весь такой заботливый, внимательный, романтичный. В одном фартуке. Только в фартуке. И кружится вокруг уставшей жены. Предполагается, что такая смена ролей очень отрезвляет мужчин. И это правильно!

Я не знала о том, что если один из супругов работает и обеспечивает, то второй должен впрягаться в дела домашние. А не так, как у нас: дела домашние — дела женские, вне зависимости от того, работает она или нет. И вне зависимости от того, работает ли в этот отрезок времени муж или нет.

Я не знала тогда этого всего, и разговор показался мне странным.

— В этот раз я костюмчики нашла правильные, — рассмеялась я и попыталась сменить тему.

— Да, просто замечательные костюмчики. Замечательные детки! — восхищалась Ева. — У тебя все получается правильно. Ты сильная.

— Нет, не сильная… Просто по-другому ничего не получится, — я не знала, о чем говорит Ева и хотела бы избежать каких-то странных, личных, наводящих вопросов. Интуитивно не хотелось рассказывать о себе, и все тут.

— Идеальных людей нет, потому что жизнь не идеальна! — продолжила Ева. — Поэтому расслабься и получай удовольствие от жизни.

«Удовольствие? Это что такое?» — подумала я, но тут же откинула прочь всякие мысли о неизвестных мне понятиях.

Не понимала я тогда причину такого внимания Евы к моей персоне. Совсем не понимала. Да откуда мне было знать, что Дима, каждый раз приводя детей в сад и забирая их оттуда, поливает меня грязью. Всем рассказывает, какая я плохая мать, какая я безрукая хозяйка и невнимательная жена. Жаловался, что много работаю, готовлю не так разнообразно, как раньше в России, убираю редко, и ему приходится браться за пылесос. И хуже всего, уделяю ему очень мало внимания. Очень мало. Дескать, если время у жены и находится, то только на детей, на него у жены времени нет. Поэтому он такой весь несчастный, обиженный, в правах ущемленный.

Это потом, много позже, мне Ева рассказала, что Диме воспитатели пытались объяснить, что в Швеции так не работает. Что я, как работающая жена при неработающем муже, вообще не должна ничего по дому делать: ни готовить, ни убирать, ни стирать… Потому что я работаю и по факту содержу семью. А он, Дима, не может жаловаться, потому что мы, взрослые люди, знали, на что шли при переезде, и что у него все хорошо.