Уолтер Стивенс — коллега Дадли, ушедший на пенсию и ставший частным детективом в начале 1980-х; ранее также занимался надзором за коллегами из силовых структур;

Клинтон Стернвуд — начальник отдела ФБР, в котором трудились агенты Стивенс и Дадли;

Джон Фицджеральд Кеннеди — 35 Президент США (1961—1963), проводивший в целом курс сближения с соперниками по социалистическому лагерю и стремившийся остановить эскалацию «холодной войны»; состоял в тайной миротворческой переписке с советским лидером Никитой Хрущевым; погиб 22.11.1963 во время своей поездки в Даллас, как считается, не без участия ЦРУ;

«Макс Хедрум» — вымышленный персонаж, герой фильма «На 20 минут в будущее», в чьем облике 22.11.1987 на экраны телевизоров жителей Чикаго явился некий злоумышленник, вторгшийся в сетку телевещания с сомнительными посланиями и выражениями;

Проект «Голубая книга» — официальное название ряда засекреченных мероприятий и операций ЦРУ и ФБР, связанных с контактами с инопланетным, заоблачным разумом, «тонким миром» и необъяснимыми явлениями;

«Зона-51» — основная база проекта «Голубая книга»; место взлета и посадки секретных кораблей, спутников, ракет и самолетов, выполняющих стратегические задачи ВС США, в том числе, связанные с инопланетным разумом и военной разведкой;

Д. Б. Купер — авиационный террорист, захвативший 22 (по другим данным — 24) ноября 1971 года самолет и исчезнувший при прыжке с него в районе одного из аэропортов «Зоны-51»;

Уинстон Скотт — влиятельный деятель структуры ЦРУ, возглавлявший в середине 1960-х годов крупнейшую резидентуру Управления в Мехико, ставшую знаменитой благодаря тотальной слежке за всеми посольствами столицы Мексики и прослушиванию их телефонных переговоров; обладал колоссальным авторитетом в Лэнгли;

Джордж Энглтон — заместитель директора ЦРУ в 1960-1970-х годах, ставший знаменитым благодаря охватившей его шпиономании, приведшей к постоянной, едва ли не превратившейся в паранойю «охоте за кротами»; организовал беспрецедентную в истории американских спецслужб тотальную прослушку телефонных переговоров почти всех граждан, имеющих хоть какое-нибудь отношение к американской государственной системе;

Комиссия Уоррена — комиссия из числа крупнейших американских государственных деятелей под руководством председателя Верховного Суда США, занимавшаяся в течение года после покушения на Кеннеди расследованием его убийства;

Джон Маккоун — директор ЦРУ в 1961—1965 годах, основной ответственный за умолчание о действительных результатах расследования как комиссии Уоррена, так и результатах следствия ФБР по вопросу о причастности силовых структур к устранению Президента Кеннеди;

Анатолий Голицын — бывший офицер КГБ, сбежавший в 1960-х годах в США; выдал многих ценных агентов КГБ, сообщив о существовании в СССР системы «агенты влияния — агенты прикрытия», при которой один агент своими вычурными и странными действиями прикрывает действия другого, совершающего диверсионные действия на территории государства-противника;

Эдгар Гувер — отец-основатель и первый директор ФБР, приятель Дж. Энглтона;

Джимми Хоффа — американский профсоюзный деятель криминального толка, заинтересованный в развитии спекуляционных отношений с Кубой и потому — в свержении режима Фиделя Кастро; принимал активное участие в попытках ликвидации кубинского лидера со стороны ЦРУ;

Аллен Даллес — отец-основатель и первый председатель ЦРУ, впавший в немилость президента Кеннеди после провала ряда диверсионных операций на территории Латинской Америки и СССР, причастный к планам ликвидации Фиделя Кастро; был членом комиссии Уоррена, осуществлявшей официальное следствие по делу об убийстве Кеннеди;

Ли Харви Освальд — взбалмошный, полусумасшедший фанатик-коммунист, приехавший в США из СССР, то и дело контактировавший с советскими и кубинскими дипломатическими работниками и угрожавший убить Кеннеди; в конечном счете, признан официальным исполнителем убийства Президента 22.11.1963 в Далласе; подозревался в связях с ЦРУ;

Джек Руби — далласский бизнесмен, убивший Освальда 23.11.1963; имел тесные контакты с Дж. Хоффой и предпринимал активные усилия по свержению режима Кастро или его ликвидации; признан невменяемым и освобожден по решению суда;

Кэролайн Арнольд — тележурналистка из Далласа, впоследствии занявшая высокий пост в чикагской телекомпании;

Ральф Химмельсбах — агент ФБР, занимавшийся следствием по делу об угоне самолета Д. Б. Купером в 1971 году;

Роберт Кеннеди — родной брат Дж. Ф. Кеннеди, в период его правления — Генеральный прокурор США. Убит при невыясненных обстоятельствах в 1968 году;

Ричард Кейс Нагелл — агент ЦРУ, в чьи полномочия входила ликвидация Освальда незадолго до убийства; осталось невыясненным, в конечном счете, действовал ли он в данном случае в интересах ЦРУ или КГБ; от исполнения своих функций отказался, заявив о себе в полицейское управление Далласа;

Джеймс Хости — агент ФБР, осуществлявший наблюдение за Освальдом после его возвращения из СССР, но не проявивший должной осмотрительности и снявший его с учета незадолго до далласских выстрелов;

Валерий Костиков — начальник 13 Главного Управления КГБ СССР, отвечавшего за организацию политических убийств иностранных государственных деятелей по приказу советской верхушки; незадолго до убийства Кеннеди приезжал в Мехико и имел там контакты с Освальдом;

Сильвия Тирадо де Дюран — сотрудница посольства Кубы в Мехико, которая также имела контакты с Освальдом незадолго до убийства им Президента Кеннеди (предположительно, вступила с ним в половую связь и передала ему какие-то денежные средства);

Томас Артур Валли — бывший морпех из Чикаго, который должен был убить Кеннеди во время его поездки туда 02.11.1963, но вовремя был обезврежен чикагской полицией при участии ЦРУ;

Нго Динь Зьем — президент Вьетнама, пользовавшийся активной военной поддержкой США в проведении им линии противодействия коммунистам из «Вьетконга»; ввиду своей непоследовательной политики относительно присутствия на полуострове американских вооруженных сил стал разменной монетой в противостоянии Президента Кеннеди и членов ОКНШ, настаивавших на эскалации «холодной войны»; убит в результате провокации ЦРУ 02.11.1963;

Юрий Носенко — «агент прикрытия», якобы перебежавший в США в 1964 году, после убийства Кеннеди, не принесший с собой никаких секретов КГБ, но проявлявший активный интерес к государственным секретам Америки, в том числе к «Голубой книге»;

Чарльз Уильям Томас — дипломатический работник США, длительное время занимавшийся собственным расследованием убийства Кеннеди и пришедший, в конечном итоге, к выводу об участии восточных коммунистических разведок в организации данного мероприятия; покончил жизнь самоубийством 12.04.1971;

Санта Петровина — итало-американский мафиозо из «клана Гамбино», отвечающий за взаимодействие преступной организации с ЦРУ.

Часть первая

Глава первая

12 апреля 1971 года, Арлингтон, штат Вирджиния

Шериф Арлингтона Билл Уайтлоу пришел на работу с больной головой. Накануне было воскресенье — традиционный семейный день, который семья Уайтлоу вот уже два года проводила со своими новыми соседями, Томасами. Пару лет назад эта пара, по возрасту примерно совпадавшая с четой Уайтлоу — 45—50 лет — переехала в район Потомака из красивого вашингтонского дома в элитном квартале, и шериф, по понятной причине, сразу взял их под опеку. Надо было познакомить вновь прибывших с местными жителями, со здешней инфраструктурой, значительно отличающейся от столичной, и, как водится, сводить на экскурсию к устью самой знаменитой реки Америки и показать, как смотрится оттуда легендарный мемориал Джефферсона. В процессе знакомства выяснилось, что бывший посольский работник, Чарльз Уильям Томас, отличный и очень интересный человек. В отличие от провинциала Уайтлоу, он был хорошо образован, с ним было, о чем поговорить, и при этом он не чуждался простых радостей, свойственных провинциалам — не был чванливым, мог пропустить стаканчик-другой в воскресенье, сыграть в крикет и сходить на стадион, «поболеть» за местную футбольную команду. И скоро первоначально позиционировавший себя в качестве наставника и проводника в новой, «арлингтонской» жизни Томасов Уайтлоу окончательно попал под влияние своего соседа.

То же случилось и с его женой. Типичная провинциалка Марла, глядя на новую знакомую, приехавшую из Вашингтона, стала стараться подражать ее светским манерам, стилю в одежде и высокопарному наречию. Конечно, поначалу это смотрелось диковато, но упорная миссис Уайтлоу не желала сдавать позиции — и скоро окружающим стало казаться, что они с миссис Томас стоят на одной социальной планке. Конечно, Синтия Томас порядком поддавалась и подыгрывала в этой гонке, став не соперницей, а учительницей для Уайтлоу. Ей самой это казалось странным, ведь в общении с этими, в общем-то, темными людьми куда-то начисто пропала присущая ей во время жизни в столице надменность. Казалось, две семьи стали симбионтами — Томасы отдыхали от наскучившей им великосветской жизни в Вашингтоне, радуясь воскресным попойкам, разговорам о рыбалке и игре в американский футбол, а Уайтлоу приобщались к высокому, неведомому и недосягаемому доселе миру образованных, высокопоставленных и инакочувствующих людей. Миссис Уайтлоу учила свою соседку печь пироги и делилась местными сплетнями, а ее супруг пичкал Чарльза Томаса разговорами об охоте и рыбалке и выпивкой. В свою очередь, Синтия Томас учила Марлу одеваться и подбирать со вкусом туфельки к той или иной сумочке, а ее муж учил Билла американской истории, рассказывал политические тайны, делился воспоминаниями об обитателях Белого Дома. И все были довольны, хотя, на первый взгляд, было странно видеть рядом, да еще с сияющими лицами четырех разных людей из двух, полярно противоположных, социальных пластов. И так продолжалось два года.

Особенно Биллу Уайтлоу нравилось, когда мистер Томас, за пинтой пива, рассказывал ему всякие интересные истории об обстоятельствах убийства Джона Кеннеди. Конечно, многие из этих баек попахивали начавшими набирать широкое распространение в ту пору теориями шпионского заговора, но шериф всякий раз с интересом выслушивал их, мотивируя предполагаемый вес рассказываемого авторитетом рассказчика — как-никак, бывший сотрудник Госдепа, прослуживший какое-то время перед отставкой даже в центральном аппарате, такой врать не станет…

Иногда эти рассказы, изрядно сдобренные алкоголем, превращались в посиделки до самого утра. Так случилось и в это воскресенье. Причем, шериф уже даже не помнил, о каком очередном «сенсационном» факте из жизни Ли Харви Освальда они говорили — помнил только, что разошлись около четырех утра, выпив по бутылке виски и по две пинты пива. Напоминала полицейскому о количестве выпитого больная голова, которая ныла вплоть до ланча. Потом, после легкого перекуса, когда стало полегче, мысленно ругаясь на себя, Билл Уайтлоу пообещал своему отражению в туалетном зеркале, что больше никогда не останется в гостях у Томаса допоздна, какими бы увлекательными ни были его рассказы. Этому обещанию будет суждено сбыться уже через полчаса — когда шериф вернулся в офис, помощник сообщил ему, что только что звонила Синтия Томас.

— И что она сказала?

— Сказала, что ее муж только что вынес себе мозги.

— То есть?

— Ты и впрямь лишнего принял вчера, Билли. Твой сосед застрелился, Уайтлоу. Час тому назад.

Спустя пятнадцать минут Билл Уайтлоу с командой криминалистов уже осматривал место происшествия, еще вчера служившее ему теплым приютом и баром. Пока специалисты копошились в кабинете покойного, напоминавшем скотобойню, шериф решил побеседовать со вдовой.

— Сначала я подумала, что взорвался бойлер… — утирая слезы, рассказывала Синтия. — Потом окликнула Чарльза, чтобы он посмотрел, что там случилось. Он не отозвался. Я спустилась вниз, в его кабинет, и там увидела…

— Боже мой, — хватался за голову обычно сдержанный и жесткий шериф, впервые призванный расследовать смерть своего приятеля. — Поверить не могу. Только вчера сидел с ним за одним столом, а сегодня вдруг такое…

Вдова Томаса будто не слышала его и продолжала:

— В кабинете, когда я вошла, творилось нечто ужасное — всюду его… мозги. Кровь. Головы как будто совсем не осталось.

Шериф задумчиво почесал голову и изрек:

— Мы вчера снова допоздна сидели. Ты не думаешь, что это, может быть, связано с похмельем? У меня в практике были такие случаи. Знаешь, сначала человек выпивает, потом, с бодуна, ему является Вьетнам, в котором он провел лучшие годы жизни, что-то в голове переклинивает и…

— Господи, Билл, о чем ты говоришь?! — всплеснула руками Синтия, повысив голос. — Он не был провинциальным пьяницей, который после возлияния способен отстрелить себе голову! Он был достойным человеком, который просто иногда позволял себе отдыхать, не более. Уверяю тебя, это никак не связано.

— Но что тогда случилось? Вы производили впечатление благополучной семьи, а Чарли — так и вовсе гениального человека.

— В том-то и дело.

— В чем? — не понял провинциальный тугодум.

— «От многих знаний — много печалей», — процитировала Экклезиаста Синтия, но и эта фраза ничего не сказала шерифу.

— Не совсем понимаю, о чем ты?

— Может быть… это как-то связано с его записками… — предположила Синтия.

— Что за записки? — насторожился Уайтлоу, достав блокнот и приготовившись что-то в нем записывать.

— Знаешь, год или два тому назад, — вспоминала миссис Томас, — он направлял в Госдепартамент какие-то записки служебного характера. В них содержалась информация об обнаруженных им во время работы в Мехико в 64-ом году следах убийц Кеннеди. Он, наверное, тебе рассказывал, что посол США в Мексике Манн, под началом которого он работал, был буквально одержим идеей кубинско-мексиканского заговора против Кеннеди, в результате осуществления которого президент и погиб…

— Да он только об этом и говорил! — подтвердил шериф.

— Так вот тогда, в 64-ом, в Мехико, — продолжала вдова, — Чарли с головой попал под влияние этого Манна, и стал неистово собирать доказательства причастности расквартированных в мексиканской столице агентов кубинских спецслужб к смерти Джей-Эф Кей. Конечно, я не могу исключать, что он делал это не по своей инициативе, а по просьбе ЦРУ…

— А причем здесь ЦРУ? Он вроде там на службе не состоял, да и следствие по делу об убийстве Кеннеди вела комиссия Уоррена, а не ребята из Лэнгли.

— Но ведь кто-то же предоставлял информацию этой комиссии! — скептически пожала плечами Синтия. — И потом, Билл, не будь дураком — посол, выезжая за границу, автоматически становится агентом ЦРУ. Не притворяйся, будто не понимаешь, что это так… И вот я думаю, может быть, он и впрямь собирал все эти данные по просьбе Лэнгли… Как бы то ни было, тогда они остались невостребованными. По какой-то причине следствие по делу о возможном убийстве Кеннеди кубинцами комиссия свернула. А потом, когда Чарльзу вежливо указали на дверь в Госдепартаменте, и он два года никак не мог найти себе достойную работу, он вдруг решил обнародовать результаты своего, неофициального следствия и направил их с докладной запиской своему бывшему руководству в Трумэн-холл.

— И какова была их судьба?

— В том-то и дело, что движения по бумагам не было никакого. Он ждал, ждал, а ему все не отвечали и не отвечали…

— И ты думаешь, это отчаяние стало поводом для самоубийства? — спросил шериф.

— Сам же говорил. Какое-то сакральное воспоминание поселяется в душе, много лет не дает покоя, а потом, после попойки, вылезает какими-то жуткими ассоциациями, приводящими к уходу в мир иной!

— Мда… Все возможно… Как теперь угадать… Мне очень жаль, Синтия…

— Перестань, — отмахнулась вдова.

— Мне очень жаль, — продолжал шериф, — но мы должны будем сообщить об этом в ФБР. Смерть посольского работника, хоть и бывшего, все же — их компетенция. Так что, думаю, тебе правильнее будет рассказать все это ребятам из Бюро.

13 апреля 1971 года, Вашингтон, округ Колумбия

Агенты ФБР Дадли и Стивенс сидели в служебной машине Бюро, направлявшейся в Арлингтон, где им предстояло разобраться в деталях давешнего самоубийства бывшего посольского работника Чарльза Уильяма Томаса.

— Вчера русские праздновали 10-летие полета их человека в космос, — глядя в окно и созерцая бегущие вдоль дороги высокие пальмы, сказал почему-то Стивенс. Коллега будто не слышал его, мысленно уже приступив к расследованию.

— Самоубийство в таком возрасте… — задумчиво пожимал плечами Дадли, листая досье покойного Томаса.

— А чему ты удивляешься? Обычно, именно в этом возрасте все и происходит, — объяснял Стивенс, все еще, несмотря на долгие годы совместной работы, ощущавший себя своего рода наставником Роджера. — Человек, перешагнувший грань средних лет, невольно оглядывается назад и, поняв, что ничего не добился и шансов изменить что-то в жизни у него практически нет, пускает себе пулю в лоб. Во всяком случае, из показаний его жены следует, что именно такое положение дел в его жизни заставило его пойти на такое.

— Кстати, а почему он ничего не добился? Вроде бы начало было хорошее — окончил престижный университет, кажется, Северной Каролины, потом начал дипломатическую карьеру в Латинской Америке. Учитывая, что ваши ЦРУ-шники делали всех, кто туда выезжал, своими шпионами, перспективы это назначение ему сулило неплохие… Потом… вернулся в Вашингтон, в Госдепартамент, начал там неплохо работать…

— В том-то и дело, что неплохо, — продолжал разъяснять Стивенс. — «Неплохо» для дипломата — это мало. Это не рутинная работа, которую может выполнять любой клерк, и не сыск, в котором возраст не определяет цену человека, вынужденного день и ночь бороться с преступностью, которой меньше не становится. Там нужны достижения, понимаешь? Три-пять лет на вторых ролях — и тебе начинают вежливо указывать на дверь. Место-то ведь под солнцем, и молодых, дерзких, обладающих связями и навыками специалистов, грезящих желанием занять его, пруд пруди. Раз не имеешь достижений- подвинься. Так что ему ничего не оставалось делать, кроме как подать в отставку.

— А если бы не подал? — спросил Роджер.

— Стал бы работать дверным ковриком у таких вот молодых да ранних, наподобие тебя.

— Ну и работал бы, подумаешь, — хмыкнул Дадли. — Госдеп все-таки!

— Это ты так считаешь. А для истинного дипломата, выпускника университета Северной Каролины, такие перспективы кажутся унизительными. Он уволился, конечно, чтобы не занимать явно чужого места, и стал искать себе работу, что в нашей стране недостижимых возможностей практически нереально для человека 45—47 лет.

— А чего же его ведомство не помогло ему в этом? Такого специалиста — и бросили на произвол судьбы? — недоумевал молодой, но уже достаточно опытный агент.

— А ты часто слышал, чтобы государственный орган после отставки протягивал бывшему чиновнику руку помощи? — с горькой ухмылкой отвечал вопросом на вопрос его старший товарищ. — Нет, парень, в нашей государственной системе — как и в любой другой — отставка означает смерть. Конечно, если только «при жизни» ты не занимал пост из высшего звена. Там уж они своих не оставляют. Во всех остальных случаях ты рискуешь познать все «прелести» существования маленького американца.

— Надо же, а я думал, только в нашем ведомстве такой бардак, — протянул Дадли.

— Этот бардак родился еще при Вашингтоне и будет жить, пока жива Америка.

— Печально… Но все же я не понимаю, почему именно нас поставили заниматься следствием по этому делу. Сам же говоришь, к высшему звену этот парень не принадлежал и вообще…

— Ты как был невнимательным, так и остался, — не уставал наставлять и подкалывать своего коллегу Стивенс. — Читал же его досье, цитировал даже. Работал-то ведь он в Латинской Америке.

— И что?

— А в 64-ом — в Мехико.

— И что?!

— На чем мы закончили следствие, порученное нам Бюро 7 лет назад, помнишь?

— Черт тебя дери, Уолли, — не выдержал Дадли. — Ты становишься похож на своего приятеля Энглтона. Тот со своей шпиономанией стал уже комической легендой Управления, и ты, как видно, пообщавшись с ним, воздушно-капельным путем подхватил тот же самый недуг. А?

— Во-первых, — терпеливо проглотив оскорбление, говорил Стивенс, — именно в ту пору в Мексике шли активные следственные действия, проводимые как нами, так и Сегуридад по поиску причастных к убийству Джей-Эф Кей. Ты верно подметил, что все наши тамошние дипломаты были связаны с ЦРУ прочной нитью. Уинстон Скотт никого не оставлял «без внимания». И всего, что они в ту пору, когда виновники смерти Президента столь же активно прятались по своим норам, сколь активно мы их искали, узнали, они ни тебе, ни мне никогда не расскажут. Возможно, этот Томас был осведомлен о каких-то контактах Сильвии Дюран, будь она неладна, или того же Освальда в бытность его туристом в Мехико. Каждый камень, каждый закоулок в этом проклятом коммунистическом островке в Латинской Америке — все знает об Освальде и его сообщниках нечто, которого не знаем и никогда не узнаем мы. И тайны эти охраняются как зеница ока. Представь себе, если кто-то, кроме нас, сейчас вдруг к ним притронется… А во-вторых, инициатива по привлечению к расследованию наших специалистов исходит — ты будешь смеяться — именно от Энглтона. Он связался с нашим руководством и категорически настоял, чтобы оно взяло на контроль расследование смерти человека, который мог быть носителем пусть даже самой маленькой тайны.

Дадли понял его и задумчиво, с оттенком горькой иронии, произнес:

— Получается, пока он был жив, об него все вытирали ноги, нисколько не задумываясь о тайнах, которые он мог разгласить и не заботясь об их сохранности. А сейчас…

Стивенс же смотрел куда глубже и видел куда больше своего молодого коллеги.

— Не забывай, — сказал он, — что ты живешь и работаешь в государственной системе. Единственное, что ее по-настоящему волнует — это она сама. Начни Томас при жизни трепаться о том, о чем он был осведомлен — система живо свернула бы ему голову, так как он начал бы представлять для нее опасность. В остальном, как я уже говорил, он был ей не интересен. А сейчас эти его тайны могут стать достоянием гласности помимо его воли. И система вновь делает все, чтобы этого не случилось…

— Назначая нас вести расследование по делу.

— Точно.

— Получается, — снова задумался вслух Дадли, — что сейчас мы имеем возможность возобновить следствие семилетней давности? Если вдруг случайно откопаем что-то новое?

— Даже вслух этого не говори! — вскипел его старший товарищ.

— Почему?

— Забыл, чем тогда все кончилось?

Из головы Стивенса все еще не выходили сцены разговоров с ныне покойными, но вечно живыми в его сердце Даллесом и Бобби Кеннеди, которые стали невольными виновниками сокрытия истинной личины убийц 35-го Президента США. Для Уолтера — истинного американца и потомка генерала Ли — вынужденное сворачивание следствия по делу о его убийстве стало сродни боевому ранению, ноющему где-то в районе сердца и каждую минуту грозящему задеть аорту.

— А ты знаешь, мне кажется, ничего не кончилось… — поразительно пророчески пробормотал Дадли, процитировав великого американца Фолкнера: — «Прошлое не умирает. Потому что оно не прошло».

15 апреля 1971 года, Лэнгли, штат Вирджиния

Бессменный глава мексиканской резидентуры ЦРУ Уинстон Скотт ушел в отставку. По этому случаю в штаб-квартире был устроен банкет, на котором присутствовала вся элита Управления. Конечно, праздновать было особо нечего — у почетного разведчика нашли рак, он угасал на глазах, и только его состояние здоровья было причиной его ухода со службы, которой он мог бы принести еще много пользы. Но на таких мероприятиях о грустном не говорят. Все чествовали Скотта, поднимали тосты за его уходящее здоровье и желали ему успехов на новом поприще — он решил стать писателем, подобно своему заокеанскому приятелю и коллеге Яну Флемингу, с которым его некогда познакомил покойный Даллес, писать о шпионах и секретных операциях, увлекая читателя сложными перипетиями жизни «бойцов невидимого фронта», не прекращающих в то же время быть людьми. Надо сказать, что графомания была свойственна многим отставным деятелям Лэнгли. Даллес, например, всю свою жизнь только и делал, что строчил учебники по разведывательным операциям, а после отставки так и вовсе не расставался с пером. Скотта в начале 70-х обуяла та же страсть. И хоть его первые опусы, выпущенные под псевдонимом, значительного успеха среди читателей не имели, он все же считал себя обязанным поведать миру несколько крупиц правды о самой закрытой в мире спецслужбе США.

На мероприятии был и Уолтер Стивенс. Конечно, он уже много лет служил в ФБР, и приглашать его на подобные встречи было моветоном, но Скотт настоял — он захотел, быть может, в последний раз встретиться со старым приятелем и учеником в стенах родного Управления. И Стивенс пришел. Однако, как ни странно, не пришел Энглтон — то ли Скотт его не почтил особым приглашением, то ли дела отвлекли вечно занятого «охотника за кротами» от праздного мероприятия. Стивенс хотел было переговорить с ним в неформальной обстановке, и потому немного расстроился из-за его отсутствия здесь сегодня. Но затем, вспомнив, что мероприятие посвящено совсем другому человеку, переключился и весь вечер не отходил от Скотта.

Пропустив пару бокалов в ходе «официальной части», он решил воспользоваться бездонной интеллектуальной картотекой старого приятеля в интересах ныне проводимого им расследования.

— Послушай, Уинстон, — отведя его в угол большого колонного зала, служившего местом встречи старых боевых товарищей, спросил Уолт, — ты что-нибудь когда-нибудь слышал о человеке по имени Чарльз Уильям Томас?

— Издалека заходишь, — не моргнув глазом, ответил Скотт. — Во-первых, у меня нет проблем с памятью, и всех своих агентов я пока еще помню по именам. А во-вторых, и без твоих полунамеков знаю, что Чарли отстрелил себе голову накануне. Жаль, хороший был парень. Я ведь тогда предлагал ему перейти на службу в Лэнгли, он отказался. А эти засранцы из Трумэн-холла видишь, как поступают со своими людьми?!

— После Трумэн-холла он два года болтался без работы. Что тебе мешало принять его в штат?

— Бюрократия мешала, — поглядев в глаза собеседнику, ответил виновник торжества. — К тому моменту он уже 5 лет как был вне поля зрения разведки и мог вступить в контакт с нежелательными элементами, это раз. А второе — кому он был нужен без должности? Какой ему можно было поручить функционал? Останься он тогда в Мехико под любым предлогом — мы бы нашли ему работу, и не позволили бы Госсекретарю никуда его переместить. А раз ушел, то все… Как знать, наверное, ему, как и многим, захотелось большой власти, что сулил вашингтонский кабинет. А вышло иначе… Жаль парня.

Стивенс прервал лирическое отступление и вернулся к разговору:

— Ты сказал, что этот парень был твоим агентом во время его работы в Мехико?

— Конечно. Как и все, кто работал в здании на Пасео-де-ла-Реформа в этот период.

— Что входило в его полномочия?

— Поиск кубинского следа в деле об убийстве Джей-Эф Кей.

— И как? Он добился успехов на этом поприще?

— Не знаю, — пожал плечами Скотт. — Вы же сами тогда свернули следствие по этому направлению.

— Но ведь какие-то материалы он представил тебе по итогам своего расследования? — допытывался Стивенс.

— Не мне, — ответил Уинстон. — Энглтону. Ему он непосредственно подчинялся.

— Но ведь ты их бегло, но читал?.. — не желал униматься агент ФБР.

— Возможно.

— А с памятью, как ты сам выразился, у тебя проблем нет?

— Послушай, что ты от меня хочешь? — вспылил Скотт, не выдержавший давления более молодого коллеги. — 7 лет прошло! Конечно, что-то там и было, возможно… Что-то, указывающее на следы Кастро в убийстве Кеннеди. Но оглашать такие результаты в ту пору было бы опасно, сам понимаешь. Операция «Мангуст» и все такое.

— Значит, все-таки что-то было?

— Если бы не было, огласили бы в первую очередь. А раз промолчали, определенно было. Тебе, как никому другому, известны те страхи, что обуяли руководство страны, замешанное в подготовке покушений на Кастро, в преддверии его публичного обвинения в причастности к далласским событиям…

— Да, — согласно кивнул Стивенс. — Много воды утекло с тех пор. Нет ни Джонсона, ни Даллеса, ни Бобби Кеннеди, упокой, Господь, его душу. Может, настало время прижать коммунистических засранцев к стенке?

— А к чему это ты?

— К слову о его записках. Ты слышал что-нибудь о том, что пару лет назад он послал результаты своего расследования Госсекретарю? Мне об этом позавчера поведала его вдова.

— Что-то такое слышал, да.

— А кому положено передавать такие сведения в случае их поступления в аппарат Трумэн-холла?

— Ну, по инструкции, генеральному прокурору… — многозначительно протянул Скотт, и Стивенс сразу понял, что он не договаривает.

— А без инструкции?

— Энглтону.

— Получается, что он знал, что Томас планирует начать катить бочку на парней Кастро. И почему-то хода записке не дал… — рассуждал вслух Уолтер.

— Значит, еще не время придавать огласке результаты и твоего следствия, и следствия Томаса, — продолжил виновник торжества. — В любом случае, задать этот вопрос тебе следует Энглтону. Это ведь он настоял, чтобы дело о самоубийстве Томаса передали вам с Дадли?

— Да.

— А почему? Зачем ему это надо? — спросил Скотт, давая тонкий намек и почву для размышления своему давнему коллеге.

— Понятия не имею…

— Ты начинаешь меня разочаровывать. Где твоя смекалка? Где логика?

— Давно не работаю в Лэнгли. Научи? — поддался на провокацию Стивенс, бросая «интеллектуальную перчатку» отставному резиденту. От предчувствия, что сейчас узнает нечто сногсшибательное, у него закружилась голова. Чутье не обмануло — общение со Скоттом всегда приносило массу интересного.

— Легко, — принял вызов старый шпион. — Энглтон еще в 64-ом отлично знает, что и вы, и Томас отыскали какой-то кубинский след в деле об убийстве Кеннеди. Вы еще сомневались в этом, а Томас был уверен. Но тогда Энглтон, ведомый, конечно же, интересами руководства страны, табуирует огласку результатов следствия. Проходит 5 лет. Томас снова всплывает со своими записками, направив их уже не кому-нибудь, а Госсекретарю. Причем, закономерно, что происходит это аккуратно после смерти Даллеса, отставки Джонсона и убийства Бобби Кеннеди. Вроде бы, самое время, как ты правильно подметил. Но записки снова чудесным образом попадают к Энглтону, и он снова не дает им хода. Томас видит это и от отчаяния стреляет себе в висок. И Энглтон, понимая, что этот его шаг привлечет внимание к его злосчастным запискам, отправляет вести следствие дружественного ему Стивенса и подконтрольного Стивенсу малыша Джерри из мультфильма, включив для достижения цели свою давнюю дружбу с Гувером. Так?

— Так.

— До выводов сам додумаешься?

— Энглтон почему-то крайне не заинтересован в результатах следствия Томаса и их огласке. И никак не хочет, чтобы на них пролился свет, хотя ни политических, ни моральных препятствий для этого нет, — протянул многозначительно Стивенс, чем сразу вызвал волну сарказма со стороны собеседника.

— Не совсем еще выжил из ума, хоть и служишь в Бюро. Хвалю.

— Но зачем ему это надо? Более преданного родине человека во всем Лэнгли едва ли найдешь…

— А уж этот вопрос задай себе. Или своему малышу Джерри, — Скотт всегда презрительно отзывался об агентах ФБР, а особенно о Дадли, которого считал пацаном на побегушках у Стивенса, и потому наградил прозвищем мышонка из мультфильма о злоключениях кота. — Вам поручено следствие, парни, так что дерзайте. Сейчас или никогда.

Всю обратную дорогу до дома Стивенс вспоминал обстоятельства окончания следствия по делу Кеннеди в 64-ом году. И никак из его головы не выходили слова Голицына о высокопоставленном «кроте» в рядах ЦРУ и так и не сбывшихся планах Энглтона поймать его на крючок под названием «Голубая книга».

Досье (Чарльз Уильям Томас). Никто не знает, в какой момент бывший дипломат, большую часть карьеры отслуживший в посольствах Африки и Латинской Америки, Чарльз Уильям Томас задумал самоубийство. Кто может судить о таких вещах? В понедельник, 12 апреля 1971 года (в десятую годовщину полета первого советского человека в космос!), около четырех часов дня, он приставил к голове пистолет. Томас находился на втором этаже дома, который его семья арендовала в Вашингтоне, поблизости от реки Потомак. Супруга, остававшаяся внизу, сперва решила, что взорвался бойлер.

Двумя годами ранее, летом 1969 года, у Томаса появилась причина для отчаяния: ему исполнилось 47 лет, на руках жена и две дочери, а карьере в Госдепартаменте пришел конец. Это было уже очевидно, хотя Томас так и не понял, почему его гонят с любимой работы, которую, как ему казалось — да нет, он точно знал, — он делал хорошо. В Госдепартаменте издавна действовал тот же принцип, что и в армии — «либо вверх, либо вон». Если не получишь вовремя следующий чин, карьера оборвется, и поскольку Томаса не отправили дипломатом более высокого ранга в очередное посольство и не усадили в начальственный кабинет в Вашингтоне, он был «отчислен», как на оруэлловский лад говорили в Госдепартаменте о намеченных к увольнению. Восемнадцать счастливых, полных работы лет — жизнь в разных уголках земли на службе родины, — а теперь он больше не нужен.

Сначала, по словам жены Томаса Синтии, он думал, что это какая-то ошибка. Послужной список у него был на зависть, в отчете после очередной проверки его назвали «одним из наиболее ценных служащих» Госдепартамента, «давно заслужившим» повышение. Но теперь, когда его формально «отчислили», не так-то просто было добиться отмены приговора, а Томасу, человеку самолюбивому, еще и нестерпима была сама роль просителя. Он начал помаленьку собирать свои вещи, чтобы освободить кабинет, и прикидывал, где в его возрасте возможно найти работу.

Но перед тем как уйти, ему нужно было закончить в Госдепартаменте одно дело. 25 июля 1969 года Томас допечатал служебную записку на трех страницах и одну страницу сопроводительного письма, адресованного главному своему начальнику, госсекретарю при президенте Никсоне Уильяму Роджерсу. Коллеги могли бы сказать Томасу, что ему, чиновнику средней руки, неуместно обращаться напрямую к главе Госдепартамента, однако у Томаса были основания полагать, что только так он сумеет привлечь внимание. Таким способом он не пытался сохранить свою работу — для этого, как он сказал близким, было уже слишком поздно. Служебная записка стала последней попыткой разгадать величайшую — за исключением загадки его увольнения — и давно томившую Томаса тайну, связанную с его карьерой. Роджерс был в Госдепартаменте человеком новым, он пришел всего за шесть месяцев до этого письма, вместе со всей командой Никсона. Томас понадеялся, что Роджерс захочет разобраться в действиях профессиональных дипломатов из Госдепартамента: те вот уже почти четыре года отмахивались от поразительной истории, которую Томас пытался им рассказать.

На каждой странице служебной записки Томас напечатал и подчеркнул слово «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО». «Уважаемый господин секретарь, — так он начал, — завершая свою работу в Госдепартаменте, я хотел бы указать на дело, как мне кажется, заслуживающее вашего внимания».

У служебной записки имелся заголовок: «Тема: Расследование деятельности Ли Харви Освальда в Мексике».

До сих пор родные Томаса и исследователи дела Кеннеди придерживаются точки зрения о том, что гибель дипломата была связана с этим его делом. Но какие же тайны хранил в себе мексиканский вояж убийцы Президента? Казалось бы, в 1963—64 годах комиссия Уоррена от и до проанализировала все острые углы, связанные с его пребыванием в Мехико. Ан нет. Темных пятен в этой истории было еще предостаточно. Первое было связано с возможной попыткой Освальда бежать в Мексику после далласских событий.

Так, юрисконсульт комиссии Уоррена Дэвид Белин с самого начала своей работы в следственном органе предполагал, что Освальд после убийства планировал побег из страны. Однако, некоторые коллеги Белина предположили, что Освальд не держал в голове заранее продуманного маршрута бегства и был почти уверен, что его схватят или убьют. Это объясняет, почему он в то утро оставил Марине 170 долларов в бумажнике. Оставил он также и обручальное кольцо. Но Белин был уверен, что Освальд пытался спастись бегством, и ответ на вопрос, где он рассчитывал укрыться, следует искать в маленьком клочке бумажки, обнаруженном в его кармане, — в автобусном пересадочном талоне, выданном буквально через минуты после покушения. Этот пересадочный талон навел Белина на мысль, что Освальд, который часто ездил на автобусах и знал наизусть их расписание, собирался пересесть на другой автобус, направляющийся за город. «Я не сомневался, что у Освальда была конечная цель, — говорил Белин. — Наверняка он не зря сохранил пересадочный талон».

Белин полагал, что, вероятнее всего, Освальд собирался бежать в Мексику, а затем на Кубу. Либлер напомнил ему о показаниях одного из бывших сослуживцев Освальда по морской пехоте. Тот вспоминал, что Освальд как-то признался ему: если у него когда-нибудь возникнут проблемы с законом, он сбежит на Кубу через Мексику. И еще Белин обратил внимание на то обстоятельство, что после покушения Освальд на допросе беззастенчиво врал в далласской полиции, заявляя, что никогда не был в Мексике. «Не логично ли предположить, что вранье Освальда о том, что он никогда не был в Мексике, является сильной косвенной уликой, указывающей на кого-то в Мексике, кто в какой-то степени, прямо или опосредованно, был соучастником преступления? — размышлял Белин. — Но кто этот человек?»

Он полагал, что подобные вопросы следует связать с осенним посещением Освальдом кубинского посольства в Мексике, где Освальд почти наверняка встречался с кубинскими дипломатами и другими людьми, для которых администрация Кеннеди представляла смертельную угрозу. Белин предположил, что, будучи в Мексике, Освальд «переговорил с неким агентом Кастро или с человеком, симпатизирующим Кастро, о том, чтобы отомстить Кеннеди, и ему пообещали финансовую и прочую поддержку, если ему удастся» убить президента. Кто-то мог поджидать Освальда на границе, чтобы помочь ему, — вероятно, соучастник преступления. Конечно, это «всего лишь предположение», признавал Белин, но выглядело все это логично.

С помощью ФБР Белин проанализировал автобусные маршруты из Далласа, чтобы посмотреть, легко ли Освальду было добраться до Мексики. Разложив на письменном столе карты и расписания, он несколько дней изучал их и, казалось, вычислил вероятный маршрут Освальда — сделать это оказалось нетрудно. С пересадочным талоном Освальд мог добраться до остановки междугородных автобусов Greyhound: в тот день был один автобус, отправлявшийся из Далласа в пятнадцать минут четвертого и следовавший далее в техасский город Ларедо возле мексиканской границы.

Почему в Мехико? Кто или что ждало его там? Ответы на эти вопросы пришли к Белину позже. Вернее, предположения у него, конечно, были сразу — причем, предположения, основанные на результатах работы комиссии Уоррена. Но вот железные доказательства его мотивации на побег именно в мексиканскую столицу появились в распоряжении адвоката 3 года спустя…

В июне 1967 года все мысли главы мексиканской резидентуры ЦРУ Уинстона Скотта были сосредоточены вокруг одного: он отчаянно хотел преуменьшить значение доклада нового информатора о Сильвии Дюран. Уже второй источник выступал с утверждением, что во время своего визита в Мехико Освальд имел с Дюран сексуальную связь.

Почти три года прошло с тех пор, как ЦРУ впервые услышало об этом от «сумасшедшей» писательницы Елены Гарро, кузины Сильвии Дюран. На сей раз Скотту было труднее оспорить надежность источника, поскольку информация исходила от собственного надежного информатора ЦРУ, обозначаемого в документах кодовым названием LIRING/3 (коды всех информаторов Управления в Мехико начинались с LI). В июне 1967 года LIRING/3 докладывал, что услышал о коротком романе Освальда с Дюран из максимально надежного источника — от самой Дюран. Этот информатор, мексиканский художник, в чей круг общения входили кубинские дипломаты и который в прошлом дружил с Дюран, рассказал своему куратору из ЦРУ, что недавно беседовал с Дюран по телефону и потом ходил к ней в гости. В ходе этих разговоров она рассказала о своем романе с Освальдом в 1963 году, добавив, что призналась в этом мексиканской полиции на жестоких допросах в первые дни после убийства Кеннеди.

В отчете, подготовленном куратором LIRING/3, говорилось следующее: «Сильвия Дюран сообщила, что познакомилась с Освальдом, когда тот подал документы на визу, и несколько раз с ним встречалась, поскольку он с самого начала ей понравился. Она призналась, что имела с Освальдом сексуальные отношения… Когда пришла новость об убийстве, ее арестовала мексиканская полиция, ее допрашивали и били, пока она не призналась, что у нее был роман с Освальдом. Дюран добавила, что с тех пор прекратила всякие контакты с кубинцами, потому что муж Горацио, потрясенный этим делом, впал в ярость и запретил ей видеться с ними».

Она настаивала, что «даже не догадывалась» о планах Освальда убить Кеннеди.

Этот отчет появился в непростой для ЦРУ момент. Новое расследование убийства Кеннеди, начатое прокурором Джимом Гаррисоном в Новом Орлеане вызвало бурю в средствах массовой информации, а Гаррисон утверждал, что в убийстве Кеннеди замешано ЦРУ. Через день после отчета информатора LIRING/3 Скотт получил от коллеги из Лэнгли письмо, содержащее приказ резидентуре в Мехико помалкивать об убийстве: «Расследование Гаррисона вызвало лавину эффектных заявлений и обвинений, в том числе в адрес ЦРУ. Хотя „дело“ Гаррисона шито белыми нитками и очевидно составлено из бездоказательных слухов, повторяемых очень странными людьми с весьма сомнительной репутацией, наши усилия должны быть направлены на то, чтобы свести на нет эти обвинения и держать ситуацию под контролем. Разумеется, вы понимаете, что для всех нас крайне важно в общении с посторонними лицами избегать каких бы то ни было заявлений, выражения мнений и указаний на факты, поскольку есть опасность, что эту информацию может подхватить кто угодно, как без злого умысла, так и наоборот».

Скотт думал, что делать. Каковы будут последствия, если спустя такое длительное время вскроется тот факт, что Освальд, за которым в Мехико якобы следило ЦРУ, на самом деле ускользнул от наблюдения и угодил прямо в распростертые объятия дамы, работавшей в посольстве Кубы и получавшей зарплату от правительства Кастро? Что сделает Гаррисон, если узнает, что ЦРУ было уведомлено об этом романе, но несколько лет не проверяло имевшихся сведений? Как отреагируют критики на то, что ЦРУ даже не попыталось установить личности двух молодых американцев — «битников», которые приехали с Освальдом в Мехико?

По правилам ЦРУ, Скотт и его коллеги должны были отчитываться обо всех более или менее значимых встречах с платными информаторами. Значит, надо отправить в Лэнгли отчет о последней беседе с LIRING/3. Перед Скоттом встал вопрос, писать ли — и в какой форме — о том, что Дюран призналась в любовной связи с Освальдом. Он нашел решение: поместил признание Дюран в середину отчета, вырвав его из контекста, что снижало его важность. Оно встало в шестой абзац отчета, состоявшего из восьми абзацев:

«Тот факт, что Сильвия ДЮРАН несколько раз имела сексуальные сношения с Ли Харви ОСВАЛЬДОМ, когда последний приезжал в Мехико, если и является новостью, то мало что добавляет к делу ОСВАЛЬДА. Мексиканская полиция не сообщила в резидентуру о степени близости ДЮРАН и ОСВАЛЬДА».

Вот и все. Аналитики ЦРУ в штаб-квартире Управления, не читавшие других материалов по этой теме, могли счесть роман между Освальдом и Дюран новостью не новой и не важной. Похоже, именно этого Скотт и добивался.

Той весной до Скотта дошла и более тревожная новость. В мае 1967 года один американский дипломат, работавший в консульстве США в мексиканском портовом городе Тампико, сообщил, что познакомился с местным журналистом Оскаром Контрерасом, который утверждал, что в сентябре 1963 года несколько часов общался с Освальдом в Мехико (тогда Контрерас изучал право в Национальном автономном университете в Мехико). Контрерас рассказал, что к нему и его друзьям, которые придерживались левых взглядов и, как знали все в кампусе, симпатизировали Кастро, подошел Освальд и попросил о помощи. Он хотел, чтобы они уговорили кубинцев из консульства выдать ему визу. Контрерас не сумел помочь с визой, но тот вечер и почти весь следующий день он и его друзья провели с молодым американцем. Непонятно было, кто послал Освальда к студентам, хотя Контрерас сказал, что у Освальда были друзья в кубинском посольстве.

Если тот рассказ был правдой, то это еще один запоздалый пример пробелов в слежке ЦРУ за Освальдом в Мехико — или того, сколь немногое Скотт и его коллеги сочли нужным сообщить в штаб-квартиру ЦРУ. Если мексиканский осведомитель не лгал, значит, Освальд ускользнул из-под наблюдения ЦРУ по меньшей мере на полтора дня — это примерно четверть времени, проведенного им в Мехико.

Много лет спустя, в 2013 году, все тот же Оскар Контрерас расскажет журналисту Филипу Шенону, занимавшемуся расследованием деятельности комиссии Уоррена, что у Освальда были более обширные и серьезные связи с кубинскими агентами в Мексике — связи, которых, по словам Дюран, не было и быть не могло. Контрерас сказал, что он виделся с Освальдом не только в университете, он встретился с ним снова несколько дней спустя на приеме в кубинском посольстве. На этом приеме, сказал Контрерас, «я видел его лишь издалека, он беседовал с какими-то людьми», — и добавил, что не подошел тогда к Освальду, поскольку кубинские друзья предупредили его, что Освальд, возможно, провокатор, подосланный ЦРУ. Почему Контрерас ничего не сказал американским представителям в Мексике о таинственном появлении Освальда на кубинском дипломатическом приеме?

А потом члены команды Шенона нашли, возможно, самого важного, во всяком случае, больше всех заслуживающего доверия свидетеля. Это племянник Гарро, Франсиско Герреро Гарро, известный мексиканский журналист, который в год убийства Кеннеди был 23-летним студентом университета, и он полвека хранил молчание о том, что ему было известно о Ли Харви Освальде.

На момент интервью Франсиско Герреро, основателю и бывшему главному редактору ведущей левой мексиканской газеты La Jornada, было 73 года (это был 2013 год), и он говорил, что десятки лет ничего не рассказывал об Освальде, опасаясь поставить под угрозу свою семью. «Я и не собирался рассказывать. Мы тогда так перепугались, когда поняли, что многие из тех, кто был причастен к делу об убийстве Кеннеди, умирали» при загадочных обстоятельствах.

Какой же секрет хранил Герреро? Он сказал, что был на той вечеринке, где его тетушка встретила Освальда и Сильвию Дюран. На самом деле его привезли на вечеринку тетушка и мама — Деба Герреро, сестра Елены. Он уверен, что тоже видел Освальда. «Он стоял там, возле печной трубы, — вспоминает Герреро. — У него запоминающееся лицо… он был очень мрачен. Просто стоял там, глядел на людей, словно изучал… <…> Готов поклясться, это был он».

В первые часы после убийства Кеннеди, когда в прессе появились фотографии Освальда, вспоминает Герреро, состоялся примечательный разговор между его матерью и тетушкой, Еленой Гарро, — женщины были в панике.

«Я слышал, как мама сказала в трубку: „Это невозможно! Невозможно! Правда, Елена, это невозможно. Ты уверена?.. Я подъеду“». По словам Герреро, его мать велела ему взять семейный автомобиль. «Потом говорит: „Отвезешь меня к Елене“». Герреро сказал, что возразил было, что ему нужно ехать на занятия, но мать ответила: «Это неважно. Мы едем к Елене домой».

И они поехали домой к Елене Гарро, у которой был телевизор, и вместе стали смотреть фоторепортаж из Далласа, в том числе увидели мелькнувшие в новостях первые снимки Освальда, взятого под стражу. Герреро вспоминает, как его мать и Елена Гарро испуганно переглянулись, сообразив, что за несколько недель до этого видели убийцу президента на вечеринке. «„Да-да, это он, точно он!“» — восклицали они в панике. «Его лицо вновь и вновь появлялось на экране, — вспоминает Герреро. — И мама все твердила: „Это он, это он!“»

Его мать поклялась никогда не рассказывать о том, что видела на вечеринке, вспоминает Франсиско. Она была коммунисткой — то есть политическим противником своей сестры Елены — и умела хранить тайны: в те времена в Мексике заявлять о своих марксистских взглядах было небезопасно. Все остальные, присутствовавшие на той вечеринке, тоже решили помалкивать, говорит Франсиско. «Все поняли, что это был он [Освальд], — сказал Франсиско. — Но никто не хотел об этом заговаривать. Я думаю, от страха. Я сам испугался». Эта тема стала запретной, сказал он. «Никто больше не упоминал об этом».

Все это доказывает точку зрения Томаса, изложенную в его отчете, о том, что с Мехико Ли Харви Освальда связывали тесные контакты как личного, так и дипломатического характера. Причем, в достаточно элитарных кругах. Но кому огласка этой информации, спустя годы после окончания работы комиссии, была столь невыгодна, что, опасаясь ее, Томас предпочел уйти из жизни? Кто или что вложило в его руку пистолет?

Глава вторая

22 ноября 1971 года, Портленд, штат Орегон

Было по-зимнему холодно. Ветреная погода сопровождала День Благодарения, возвещая приход долгих каникул и окончательно выгоняя дождливую осень со всего портлендского побережья. Маленькие, острые капли еще били время от времени по лицам пешеходов, норовя напомнить жителям Города Роз о не до конца ушедшем сезоне дождей, но ветер прогонял их прочь, принося в теплую прибрежную местность первые декабрьские заморозки. Греться было принято кофе — жители Портленда, кажется, с момента основания города, были страстными поклонниками этого напитка. Но и спиртное не исключалось — оно помогало быстро приноровиться к зимним холодам, которые были в Орегоне недолгими, но все же ощутимыми, учитывая хотя бы то, что девять месяцев в году здесь стояло теплое, отдающее запахом моря, лето.

Отопление в терминалах аэропорта было, но, построенные в теплое время года и почти всю жизнь проживавшие в тепле, они здорово продувались. Внутри было прохладно — ощущение это усиливалось ветром, который пронизывал все щели в стенах и перекрытиях старых зданий аэровокзала. Даже в разгар зимы здесь было теплее, потому что снег сдерживал рвущиеся с моря порывы смещений воздушных масс. А сейчас, осенью, никаких преград для ледяного воздуха не было, и пассажирам, ожидавшим своих рейсов в холодных накопителях, приходилось кутаться в теплую одежду, пить литрами кофе и сотнями граммов — спиртное, чтобы скоротать время в ожидании лайнера и не простудиться.

А ехать нужно было, как назло, именно сейчас. Жители Города Роз, медленно, но верно захватываемого лютой зимой, стремились переждать эту недобрую пору у родственников и знакомых в более теплых (или уже окончательно погрузившихся в зиму) частях страны. Разъездам способствовал и приход праздника, сопровождающегося длинными выходными. И потому — старожилы Портленда помнили и единогласно отмечали этот факт — именно в конце ноября миграция как жителей города, так и отдыхающих в нем туристов достигала своего апогея. Они тискались в очередях за билетами, проталкивались к выходам, спешили на выдачу багажа, стремясь как можно скорее покинуть пределы погружающегося в неблагоприятное время года города. Потеряться в такой толпе можно было запросто — просто молчи, и затопчут тебя, затолкают, свалят с ног, а потом и вовсе сотрут как человеческую личность в единой мрачной, серой картине, что вечером становится жертвой рук уборщицы, вечно ругающейся на непогоду, нерадивых пассажиров и саму жизнь.

Невысокий, коренастый человек в строгом деловом костюме, плаще, мокасинах, зеркальных светоотражающих очках и с кожаным дипломатом в руке не то, чтобы старался затеряться в толпе, а просто был незаметен. Одет он был очень элегантно, пахло от него дорогим парфюмом, вел себя чрезвычайно вежливо — даже в обстановке всеобщей спешки и суеты — и вообще для провинциального, по сути, города, выглядел экстраординарно. Ни местные жители, ни сотрудники аэропорта, ни приезжавшие сюда провести лето у моря туристы, не выглядели так. В любой другой день его бы выделили из толпы, обратили бы на него внимание. В любой другой. Только не сегодня. Сегодня он незамеченным проследовал в билетную кассу, спокойно приобрел билет до Сиэтла — на маленький и короткий рейс №305 (протяженностью всего полчаса), на который никогда не было очередей (кому придет в голову лететь сейчас не в теплые и не в заснеженные края, а в такую же промозглую «буферную зону» чуть севернее Портленда?), — посидел недолго в зале ожидания и, после объявления посадки, медленно прошагал к трапу.

В самолете, конечно, было теплее, чем в аэропорту, но человек в костюме, судя по всему, порядочно промерз до этого, и сразу заказал стюардессе бурбон с «Севен-Апом». Выпил бокал, другой, третий — и откинулся в кресле, немного расслабившись и закрыв глаза.

Самолет «Боинг-727» с 36 пассажирами на борту — и без того не имеющий особой популярности рейс оказался заполненным сегодня всего на треть — взлетел, набрал высоту и занял положение горизонтального полета. Спустя 10 минут, когда он уже покинул воздушное пространство Портленда, человек в костюме, сидевший в хвостовом отсеке, возле помещения стюардесс, закурил и заказал себе еще бурбона «Джим Бим». Когда стюардесса выполнила его заказ, он вручил ей записку. Поначалу мисс Флоренс Шаффнер подумала, что пассажир решил пофлиртовать с ней — такое часто случалось на ее памяти. Красивая молодая девушка и без того не была обделена вниманием противоположного пола, но, увидев следы ухаживаний от столь респектабельного мужчины, не могла ответить отказом, взяла записку и моментально удалилась к себе, чтобы изучить ее. Велико же было ее удивление, когда содержание записки оказалось существенно отличающимся от ее ожиданий…

«У меня в портфеле бомба. Я использую её, если посчитаю необходимым. Я хочу, чтобы вы сели рядом со мной».

Стюардессе ничего не оставалось, кроме как выполнить требование террориста. Она уже согнула ноги в коленях, чтобы опуститься на сиденье рядом с преступником, но вдруг поймала себя на мысли, что ее выражение лица может выдать смотревшим на нее минуту назад пассажирам страх и опасение, чего допустить было никак нельзя. Она еще раз выпрямилась перед салоном, улыбнулась, доверительно-успокаивающе посмотрела на людей, после чего, наконец, села рядом с мужчиной в строгом деловом костюме.

— Для начала познакомимся, — уверенно и спокойно заговорил он. — Меня зовут Купер. Дэн Купер. Впрочем, вы сами скоро побежите наводить справки и узнаете все из моего посадочного талона… А вас?

— А… меня… — оторопевшая стюардесса, никак не ожидавшая ни такой ситуации, ни резонирующего с ней поведения террориста, не сразу смогла вспомнить собственное имя. — Флоренс. Флоренс Шаффнер.

— Очень приятно, мисс Шаффнер. Признайтесь, поначалу вы подумали, что в записке — мой номер телефона и предложение сходить на свидание? Скажите честно?

— Была такая мысль.

— Ах, как же вы все предсказуемы! Впрочем, если бы не обстоятельства, я бы, пожалуй, рискнул пригласить вас на ужин…

— При помощи бомбы? Оригинально.

— Вы мне не верите? Взгляните, — с этими словами Купер легкими щелчками пальцев двух рук отпер крышку чемодана, и взгляду мисс Шаффнер предстал причудливый тикающий механизм, снабженный какими-то пружинными проводками, часами, детонатором и несколькими продолговатыми цилиндрическими брусками. Бомбы девушка до этого видела только в кино, но даже этих, дилетантских познаний ей хватило, чтобы понять, что человек в деловом костюме не шутит.

— Вы правильно поступили, что не подняли панику, — так же спокойно отметил Купер, глядя на застывшую в созерцании картины взрывного устройства стюардессу. — В мои планы это тоже не входит.

— А что входит? — пробормотала она, когда он, наконец, закрыл дипломат.

— Обычное, в общем-то, дело, — пожав плечами, ответил Купер. — Получение выкупа и спокойное удаление восвояси с минимальным шумом.

— Вы будете собирать выкуп с пассажиров?

— Вряд ли у них столько найдется. Но у меня есть план. Сейчас вы отправитесь в кабину пилотов и скажете, чтобы они связались с аэропортом Такома. — Говоря это, Купер ткнул пальцем в иллюминатор. Флоренс удивилась тому, как обычный, с виду, пассажир, безошибочно распознал приближающийся аэропорт Сиэтла, но виду не подала. — Пусть сообщат, что на борту человек с бомбой, он требует 200 тысяч долларов и 4 парашюта. Как только все это будет готово, капитан внесет груз на судно, и все пассажиры будут освобождены. Затем я отдам ему приказ сопроводить борт со мной в определенном направлении, которое сообщу после выполнения требований. Пусть сделают все, как я велю, и никто не пострадает.

— До Такомы осталось несколько минут. Что, если на земле не успеют собрать такую сумму за это время?

— Горючего в баках достаточно, чтобы дать им необходимое время. Чтобы никого не волновать, капитан должен будет немного покружить в воздухе. А вы, в свою очередь, объявите пассажирам, что по техническим причинам Такома пока не может принять самолет. Как только все будет готово, земля свяжется с пилотами, и это будет означать готовность к посадке. Вам все ясно, мисс Шаффнер?..

Фоторобот Д. Б. Купера, составленный со слов стюардессы Ф. Шаффнер

Через две минуты командир корабля Уильям Скотт связался с Такомой — аэропортом Сиэтла — и сообщил об инциденте. Не прошло и десяти минут, как окружное отделение ФБР приняло судьбоносное решение выполнить требования террориста — в 4:50 Р.М. деньги уже вовсю собирались агентами по местным банкам, а парашюты типа «ЭмБи-8» и «Пионер» укладывались тщательно и аккуратно: допустить небрежности здесь было нельзя. Дело в том, что, по мнению агентов Бюро, количество парашютов названо захватчиком неслучайно — возможно, он намеревался совершить прыжок в компании нескольких заложников, выступающих гарантами его безопасности. И никто не знает, какой именно парашют наденет на себя сам террорист, а какой он заставит надеть ни в чем не повинного человека. Рисковать же жизнями людей Бюро просто не имело права…

Пассажиры же рейса №305, в отличие от сотрудников ФБР, ничего не знали о происходящем. План Купера по «нарезанию кругов» в воздухе вплоть до полного исполнения его требований был принят связанными по рукам и ногам людьми Гувера. Захватчик продумал все настолько тщательно, что Бюро исключало начисто даже малейшую возможность штурма. Оно оказалось, прямо скажем, застигнутым врасплох.

22 ноября 1971 года, Сиэтл, штат Вашингтон

Руководитель местного отделения ФБР Ральф Химмельсбах лично руководил операцией по спасению заложников (которые, к слову, и не знали о том, что они заложники). Сидя в аэропорту Такома, он раздавал всем службам, которые в эту минуту перешли в его прямое подчинение, приказы и отдавал распоряжения, подлежащие немедленному исполнению. Полчаса назад он приказал начать сбор денег для выкупа. И его поручение в рекордные сроки было выполнено — шериф местной полиции Майкл Коллинз притащил в диспетчерскую огромный рюкзак, набитый десятью килограммами двадцатидолларовых купюр. Взвесив поклажу, Химмельсбах ошалело выпучил глаза.

— Сколько? Десять килограммов?

— Он не выставлял никаких требований о номинале купюр и об их количестве, — пожал плечами шериф, — а в банках двадцатидолларовых банкнот оказалось больше, чем других. Если номинал будет разный, то и считать ему придется дольше. А где гарантия, что он, пока не закончит счет, отпустит заложников? Никакой. Значит, упрощая ему жизнь в этом вопросе, мы упрощаем, а вернее, продлеваем жизнь пассажиров.

— Что ж, в твоих словах есть логика. Может начать считать, а может и поверить… — задумчиво почесал подбородок агент. — Вообще, что мы знаем о его личности? Кто он?

— Никто. Скорее всего, данные, которые он использовал при покупке билета на рейс, являются вымышленными, — заключил шериф.

— А что там в анкете?

— В анкете, заполненной по номеру купленного билета, в соответствии с которым он занял место, сообщенное нам пилотом Скоттом — то ли «Дэн Купер», то ли «Д. Б. Купер», — ответил подчиненный Химмельсбаха, агент Споттисвуд, сидевший за соседним столом в диспетчерской и собирающий все данные, необходимые для успешного окончания операции. — Мы проверили по телефонному справочнику и Портленда, и Орегона — никого с такими инициалами нет.

— Понятно, — рассуждал его начальник. — Данные были придуманы с одной-единственной целью: захватить самолет и получить выкуп. Об этом говорит еще и то обстоятельство, что для захвата он выбрал судно сравнительно маленькое, с небольшим количеством пассажиров на борту, рейс для этого города в это время года незаметный, протяженностью всего в полчаса… Ведь маленький борт захватить проще, чем большой. Избежать паники среди малого числа пассажиров легче, чем среди огромной и неконтролируемой толпы. Вообще, удобнее держать на контроле такую ситуацию…

— В общем, все продумал, — согласился шериф. — В том числе и то, что рисковать людьми мы не станем. Значит, выхода у нас нет.

— Ничего подобного. Выход есть всегда. Как только пассажиры выйдут, мы начнем штурм, — выпалил Споттисвуд.

— И тогда он взорвет экипаж и борт! — всплеснул руками Химмельсбах.

— Но ведь пассажиры…

— А экипаж ты уже к людям не относишь? Они не граждане США? Не должны пользоваться нашей защитой?.. Значит, штурмовать нельзя. Если он попросил парашюты, значит, будет прыгать. Именно в этот момент мы и должны его перехватить.

— Но как мы узнаем, где именно ему в голову взбредет совершить прыжок? — спросил Коллинз.

— Во-первых, на такое действие в такую погоду решиться трудно человеку, не знакомому с правилами полетов и соответствующими местами приземления. Значит, примерное представление о месте приземления он уже имеет. Как только он сообщит конечный маршрут после освобождения заложников, мы быстро вызовем аналитиков и просчитаем возможные места, где он мог бы приземлиться с минимальным ущербом для себя. Расставим там специальные полицейские посты, предупредим местных шерифов. Следом за «Боингом» отправим еще два истребителя, которые должны будут следовать за ним по пятам и отслеживать любое перемещение лиц, находящихся на борту, а также изменение скорости и высоты самолета, которые непременно предшествуют прыжку. В общем, подстрахуемся по максимуму и будем молиться…

— А что, если он не будет прыгать, а парашюты берет на всякий случай? — предположил Споттисвуд. — Что, если прикажет лететь в другую страну, и не покинет борт до приземления и принятия властями той страны решения относительно его статуса?

— Тогда будем принимать решение о штурме, — развел руками его шеф. — Но только на месте и только по согласованию с властями другого государства. В любом случае, будем решать проблемы по мере поступления. Не нагнетай раньше времени. Не волнуйся сам и не волнуй мистера Купера. Пока его спокойствие нам дороже всего на свете…

В этот момент рация Коллинза заскрежетала. Шериф ответил на вызов и тут же доложил:

— Парашюты готовы, Ральф.

— Отлично. Связывайтесь с рейсом №305.

Вся операция заняла не более часа. Командир корабля Скотт покинул борт через трап, протянутый к окну кабины пилотов, быстро сбегал в терминал и вернулся, держа в руках рюкзак с деньгами и 4 парашюта. Убедившись в том, что все в порядке, Купер приказал начать вывод пассажиров. Когда все они покинули борт, велел экипажу оставаться на местах и приступить к дозаправке самолета. Все его требования исполнялись безукоризненно — ведь бомба все еще была в его руках, и привести ее в действие он мог в любой момент.

— Мэм, принесите-ка мне еще порцию бурбона, — глядя на ВПП через иллюминатор, обратился захватчик к стюардессе.

— С удовольствием, мистер Купер. Но что сказать командиру? Дозаправка почти окончена…

— Отлично. Что в таких случаях обычно делают? Пусть взлетает.

— Но куда лететь?

— В Мехико. Только лететь предстоит на высоте не больше 3000 метров и со скоростью не свыше 320 миль в час. Шасси не поднимать, закрылки не опускать. Передайте это в кабину пилотов.

Только специалистам было понятно — Купер знает, что следом за ним отправят истребитель, воспрепятствовать слежке которого за бортом можно только, снизив скорость и высоту до таких значений, в пределах которых стратегические военные самолеты не летают. Кроме того, с малой высоты и при малой скорости куда проще совершить прыжок и не разбиться. В очередной раз стюардесса отметила про себя, что этот человек разбирается в вопросах авиации. Об этом говорил тот факт, что при подлете к аэропорту Такома он с высоты 10000 метров опознал его, разбирался в вопросах дозаправки и прокладки маршрутов, укладки и работы парашютов — несведущий человек не сделал бы выбор в пользу «ЭмБи-8», который Купер сразу пододвинул к себе, как только капитан внес четыре рюкзака на борт. Экипаж имел дело с опытным преступником…

Пару минут спустя мисс Шаффнер вернулась с подносом в руках и доложила:

— Пилоты говорят, что горючего до Мехико не хватит. Предлагается лететь либо в Рино, либо обратно в Портленд.

— Рино, — подумав несколько секунд, ответил Купер.

— Я передам… — кивнула Флоренс, продолжая стоять на одном месте.

— Чего же вы ждете?.. — удивленно спросил захватчик, а потом сам ответил на свой вопрос. — А, понимаю, парашюты. Не волнуйтесь, Флоренс, я не заставлю вас прыгать вместе со мной. Не в моих правилах джентльмена к чему-либо принуждать женщину, если она сама того не желает… То же самое касается иных членов экипажа. Ну неужели я похож на идиота?

— Нет, что вы… — криво улыбнулась стюардесса.

— В таком случае, объясните, почему вы думаете, что я буду делиться своими барышами с кем-либо из сотрудников «Нортвест Ориент»? А равно — зачем мне лишним балластом в вашем лице привлекать к себе внимание наверняка поднятых в ружье по всему маршруту следования самолета агентов ФБР и полицейских? Нет, мисс Шаффнер. Это не в моих правилах. Деньги, как и счастье, любят тишину. Привлекать лишнее внимание нам совсем ни к чему. И, если согласны со мной, то принесите еще бурбона.

Его собеседнице после такого откровения заметно полегчало.

— С «Севен-Ап»? — уточнила она.

— Непременно.

Он выпил еще и еще. Самолет взлетел, набрал требуемую им высоту и стал медленно, со скоростью 320 миль в час, тащиться в сторону Рино. Истребители, следовавшие за ним по пятам, вскоре исчезли из поля зрения радаров, так как для них полет с такими показателями был весьма проблемной задачей.

А Купер только пил и курил «Райли». Одну за одной. И глядел в иллюминатор. Флоренс время от времени смотрела на него, пытаясь уловить хотя бы тень волнения на его лице, но безуспешно. Поймав в очередной раз ее взгляд на себе, Купер велел спросить у пилотов, сколько осталось до Рино. Как только стюардесса оказалась в кабине, захватчик в два прыжка преодолел расстояние до отсека экипажа и нажал на селекторе внутренней связи кнопку соединения с пилотами.

— Дамы и господа, оставайтесь пожалуйста на местах. В интересах вашей безопасности никуда не выходить из кабины.

Капитан Скотт хотел было что-то спросить у него, но второй пилот Билл Ратачак вдруг сказал:

— Салон расгерметизирован.

Это означало, что Купер открыл хвостовую дверь и выпустил задний трап, очевидно, готовясь к прыжку. Все в кабине замерли.

— Вам не требуется помощь, сэр? — спросил Скотт.

— Не беспокойтесь, — все так же вежливо ответил Купер и положил трубку.

Минуту спустя самолет сильно накренился — очевидно угонщик оттолкнулся ногами от трапа, что и послужило причиной перевеса. С трудом выровняв самолет, капитан попытался вызвать его по внутренней связи.

— Мистер Купер? Мистер Купер?

Ответом было молчание.

24 ноября 1971 года, район озера Мервин, штат Вашингтон

Агент ФБР Роджер Дадли осматривал возможное место приземления Д. Б. Купера — дамбу озера Мервин. Огромная, внушающая страх, рычащая плотина, обнесенная в отдельных местах желтой полицейской лентой, смотрела на него глазами бездонной морской пучины. Полицейские с собаками уже два дня сновали по всему побережью в тщетных поисках хоть каких-нибудь следов таинственного угонщика самолета. Видимо, ожидая, что розыск принесет результат с появлением здесь агента из центрального аппарата ФБР, высокое вашингтонское начальство направило его сюда. Но пока вопросов было больше, чем ответов. В их поисках Дадли изучающе смотрел в озеро, но оно отвечало ему только шумом сбрасываемой воды. Созерцать это зрелище можно было бесконечно, но такие приятные мгновения, как правило, долгими не бывают — момент размышления прервал стоявший рядом шериф Коллинз.

— Скорее всего, утонул, — изрек он, глядя с Дадли в одну точку.

— Почему так думаете? — спросил агент.

— А что тут еще можно предположить? — пожал плечами шериф. — Совершил прыжок в дождливую погоду, при плохой видимости, практически наугад, причем прямо над озером. Если бы видимость была нормальная, то, конечно, он избрал бы для маневра другое место. А так — пришлось прыгать куда попало. Понимал, видимо, что в Рино его перехватят, и другого выбора просто не было.

— А что, если он целенаправленно избрал это место для прыжка?

— Не мог, — отрезал стоявший здесь же агент Химмельсбах. — Он же планировал лететь в Мехико. Откуда ему было знать, что он будет пролетать над Мервином?

— И все-таки?

— В таком случае, могу сказать, что он отчаянный парень, — усмехнувшись, прокомментировал Коллинз. — Сигануть с такой высоты в дождь и ветер прямо в дамбу — это поступок, граничащий с безумием.

— Если он утонул в озере, то почему не всплыл? — резонно спросил Дадли. — Почему не всплыли его рюкзак с деньгами и чемодан с бомбой, который он прихватил с собой? Почему, в конце концов, электроды бомбы, соприкоснувшись с водой, не привели ее в действие и не взорвали водохранилище?

— Не знаю, — ответил шериф. — Может, уплыл в реку Льюис, дамбой для которой служат берега озера Мервин?

— Странная логика, мистер Коллинз. Река впадает в озеро, а не озеро в реку. Против течения, что ли, поплыл? Как такое возможно?

— Не знаю. Но и возможность выживания в холодной воде, в такую непогоду, для него тоже была практически равной нулю. Или вы считаете иначе?

— Я считаю, что надо искать, а не рассуждать, — отрезал Дадли, не желавший больше препираться с упрямым провинциалом. — Кстати, о поисках. Ральф, что удалось узнать о нем? Оставленные в салоне отпечатки пальцев распознаны какой-нибудь из наших баз?

— Ни одной, — покачал головой Химмельсбах. — Ни нашей, ни полицейской. Значит, к ответственности не привлекался, преступление совершил впервые. И, в принципе, это согласуется с показаниями стюардессы Шаффнер. Она приводит достаточно большое количество косвенных признаков того, что он здорово разбирался в авиации. Из чего мы можем заключить, что на преступление в целях наживы пошел некий отставной пилот или бортинженер, скажем… Вообще ты прав, он действительно мог все рассчитать очень точно, и выбрать место для прыжка со всей аккуратностью. Во всяком случае, версию о падении в неизвестность надо сразу отмести, учитывая эти его навыки.

— Для бывшего пилота он уж слишком подготовлен и расчетлив… — процедил Дадли.

— А я не согласен, — не унимался Коллинз. — Если он такой «крутой», как вы говорите, то почему глушил бурбон весь полет как лошадь и сигареты курил одну за другой? Значит, волновался.

— Это еще ни о чем не говорит, — не согласился с ним Химмельсбах. — Любой человек в такой ситуации испытывает хоть легкий, но стресс. Если, конечно, это не сотрудник Лэнгли. Хотя и те, наверное, чуть-чуть да дрейфят. А, Джер?

— А мне почем знать? — недовольно пробурчал Дадли. — Если уж пошел такой разговор, то надо понимать, что именно он пил и что курил. Пил бурбон не из дешевых, а курил «Райли» — сигареты сильных мира сего. Значит, человек был явно непростой.

— Зачем тогда ему 200 000 долларов?

— Деньги никогда не бывают лишними.

— В общем, наживу как цель преступления, конечно, исключать не следует, но странного в этой истории слишком много. И все эти странности указывают на то, что мы имеем дело с человеком, чей портрет отличается от портрета даже самого интеллигентного преступника. Чего стоит хотя бы этот его жест с оставлением в салоне галстука с булавкой из жемчуга…

— Здесь как раз все просто, — снова влез в разговор шериф. — Я служил в десанте и знаю, что в процессе полета собачий ошейник на горле запросто может превратиться в удавку. Куда ему было ее девать? Вот и бросил в салоне.

— Это еще раз подтверждает, что мы имеем дело со специалистом в области авиации, — процедил Дадли. — Ральф, надо будет запросить все авиакомпании нашей страны на предмет работы в них человека с именем Д. Б. Купер…

— А какой в этом смысл? Понятно же, что имя вымышленное.

— К такому выводу ты пришел, отталкиваясь от телефонных справочников Портленда и Орегона?

— Ну да…

— Ну и дурак, — вспылил Роджер. — Нормальные люди не гадят там, где живут. Соответственно, вероятность того, что нормальный человек будет угонять самолет в городе, где его знает каждая собака, равна нулю. Рейс, конечно, как ты верно подметил, был выбран неслучайно — маленький борт проще захватить. Но чтобы захватчик был местным… Кстати, о выборе рейса. Если он все рассчитал заранее, то мог и предположить отказ пилотов лететь в сторону Мехико. У него должен был быть второй вариант, запасной. И маршрут Сиэтл-Рино-Портленд должен был быть им изучен на эту тему досконально. Скорее всего, так и случилось, и посадку ему пришлось совершить на запасном аэродроме.

— …расположенном в озере Мервин? — с трудом сдерживая глупый смех, спросил шериф.

— Или в его окрестностях.

— Хорошо, имя мы проверим, — кивнул Химмельсбах, записывая что-то в свой блокнот. — Какое-то оно знакомое… То ли журналист из Вашингтона, то ли какой-то высокий чинуша носит аналогичные инициалы…

— Конечно, — вдруг хлопнул себя по лбу Дадли. — Купер. Джон Купер из Кентукки. Это сенатор, который входил в комиссию Уоррена. В последнее время часто дает интервью в газетах и по телевизору о своем несогласии с результатами работы комиссии. Возможно, поэтому его имя у тебя на слуху. И у меня тоже.

В этот момент сработала рация шерифа. Получив сигнал, Коллинз куда-то убежал, оставив коллег из Бюро один на один. Воспользовавшись отсутствием назойливого провинциала, Дадли поделился своими подозрениями с товарищем.

— Вообще странно все это, — сказал он. — Некто, назвавшийся фамилией члена комиссии Уоррена, в очередную годовщину смерти Джей-Эф Кей совершает угон самолета. Потом прыгает в озеро и исчезает при загадочных обстоятельствах.

— Думаешь, это как-то связано?

— Понятия не имею, но… Ты тут сказал про ребят из Лэнгли. Они очень заинтересовались этим делом. Джей-Эдгару уже оборвали телефон.

— А им-то что за интерес?

— Формально, попытка преступника пересечь границу Штатов и оказаться в Мексике — самостоятельное основание для вмешательства Управления в ход следствия, — объяснял Дадли. — Но на практике обычно их это не беспокоит. Мало ли наркоторговцев, насильников, гастарбайтеров и прочей швали ежедневно снует туда-сюда? И что, всякий раз Лэнгли встает на дыбы? Да ничего подобного. А в этот раз почему-то решили. Я задумался об этом, а еще о том, почему именно меня отправили расследовать исчезновение Купера. И волей-неволей все ниточки свелись именно к далласским событиям и их последствиям, что твой покорный слуга вынужден был разгребать 7 лет назад.

…Эти мысли не давали Роджеру покоя весь день. Вечером, оказавшись в гостинице, он позвонил в Вашингтон, своему шефу, Клинтону Стернвуду, чтобы поделиться с ним своими сомнениями в исходе этого дела. Кратко введя начальника отдела в курс бесперспективных, как ему казалось, поисков Купера, Дадли перешел к самому острому, интересующему его вопросу:

— Скажи, Клинтон, почему я?

— Что-ты?

— Почему именно меня ты назначил вести следствие по делу?

— Ну ты давно у нас на хорошем счету, мы поручали тебе самые сложные дела, связанные даже с работой комиссии Уоррена…

— Вот-вот. Именно об этом я и хотел поговорить. Преступление, совершенное в день смерти Кеннеди. Преступник называется именем члена комиссии — как будто играет с нами, как будто хочет что-то нам донести, сказать. Потом совершает прыжок и словно растворяется. Все это попахивает «Голубой книгой» и теми белыми пятнами, что остались в нашем со Стивенсом следствии, законченном по инициативе Энглтона 7 лет назад…

— Что ж, если ты сам все знаешь, то зачем спрашиваешь?

— Действительно…

Минуту помолчав, Стернвуд добавил:

— Ты верно рассуждаешь, мальчик. Но одними предположениями сыт не будешь. Надо провести следствие как положено, отыскать следы преступника и прояснить все, что возможно. В этом деле белых, как ты выражаешься, пятен быть не должно.

— Сложно найти иголку в стоге сена…

— Что ты имеешь в виду?

— Местные с ног сбились в поисках этого Купера. Даже розыскные собаки не могут взять след. А я…

— А ты сможешь! — отрезал Клинтон.

— Откуда такая уверенность?

— Но ведь ты же… медиум!

Глава третья

20 апреля 1971 года, Даллас, штат Техас

Утром сегодняшнего дня Дадли поймал себя на мысли о том, что жизнь состоит из парадоксов — он, 7 лет назад занимавшийся следствием по делу о причастности к смерти Кеннеди сотрудников американских спецслужб, ни разу не был на месте происшествия. Хотя следовало бы — посмотри он своими глазами на расположение стрелка, кортежа, оцени окружающую обстановку не по отчетам Бюро, а лично, он раз и навсегда смог бы сформировать мнение о том, кто на самом деле убил Джей-Эф Кей. Конечно, возможно, что, рассуждая так, он преувеличивал собственные аналитические способности, излишне возносил себя в своих же глазах, но сегодня агенту навязчиво казалось, что все именно так, и он как будто сквозь время видит всю мизансцену трагических событий 22 ноября 1963 года.

Около 10 часов утра Роджер Дадли стоял на узеньком тротуаре под железнодорожным мостом на Мейн-Стрит, откуда главная улица расходилась в три направления: правый рукав ее образовывал Коммерс-Стрит, по центру продолжала движение сама главная улица Далласа, а слева пролегала Элм-Стрит. Квартал, соединяющий последние две улицы, назывался Дили-Плаза. Это был красивый зеленый парк с бассейном, газоном и кустарниками, который упирался в Хьюстон-Стрит и на котором в тот день стояли десятки людей с кинокамерами и фотоаппаратами, желающие увидеть и запечатлеть своего Президента. По ту сторону Дили-Плаза, через дорогу от Элм-Стрит, располагался так называемый «Травяной Холм» — невысокая насыпь с таким же газоном и маленькими деревьями, по площади значительно меньше предыдущего места. Здесь в тот день тоже стояли люди, правда, не так много — значительную территорию холма «съела» отделенная от него изгородью парковка офисного здания, на шестом этаже которого и располагался знаменитый Техасский склад школьных учебников, место работы Ли Харви Освальда. Поначалу Дадли думал войти туда и оттуда вызвать мысленным взором картину преступления. Именно в действиях Освальда, думал он, кроется разгадка не только гибели Чарльза Уильяма Томаса, но и гибели Президента, которая — вне всяких сомнений — связана с расследуемым им инцидентом. Однако, недолго подумав, Дадли решил поступить иначе.

«Нет, — думал он, — идти надо в обратную сторону, навстречу кортежу Президента. Тогда картина будет яснее. Стоя на позиции стрелка, не видно, ни куда прилетела пуля, ни какова была ее траектория. Увидеть и представить это можно, только, если пуля летит прямо в тебя. Только вообразив и геометрически рассчитав ее трассер, можно понять, откуда она взяла разбег, могла ли быть она выпущена с этого места или с другого, какие препятствия возникли на ее пути и так далее. Стрелял ли Освальд в Президента или нет, а, если нет, то кто стрелял и почему киллер попал сюда в этот день, можно понять, только идя навстречу выпущенной в Джека пуле…»

С момента выстрелов в Далласе прошло 8 лет. Непонятно, на что Дадли рассчитывал, пытаясь простым созерцанием и силой воображения, пусть даже основанного на доскональном знании материалов дела, вызвать картину случившегося, но упрямство вело его в эту минуту как никогда раньше.

Погода была почти такая же, как в тот день, только жарче. Оно и понятно — на дворе стоял апрель, все цвело и пело. Трава была зеленее, чем в конце ноября, кустарники цвели гуще и солнце освещало каждый миллиметр этой, дышащей весной и свободой, земли, так ярко, что, казалось, даже самой мельчайшей детали не скрыться от этого всепроникающего и жизнеутверждающего света.

Дадли свернул с главного тротуара налево, на Элм-Стрит и пошел навстречу дорожному движению. Именно по этой траектории пролегал маршрут президентского кортежа 22 ноября. Выйдя из-под сени железнодорожного моста, агент оказался на «Травяном холме» и вскоре уперся в ограду парковки офисного здания — так мало было там свободного места. Народу здесь было немного — в основном городские бездельники проводили свое время на Дили-Плаза, вблизи бассейна, пользующегося особой популярностью в это жаркое время года. Улица, в отличие от Мейн-Стрит, была узкой, односторонней, и машины по ней ездили нечасто. Дадли встал на возвышении холма и окинул взглядом дорогу. Ничего примечательного. Потом перевел взор на склад школьных учебников. Как и в тот день, окно на шестом этаже было открыто настежь… И снова он пошел не туда. Он развернулся на каблуках туфель и уперся в забор.

«Черт возьми, — снова подумал агент, — если бы стрелять отсюда, то попадание было бы почти стопроцентным: возвышение дает отличный обзор едва ли не всего маршрута следования кортежа. Да и скрыться можно запросто за этой вот оградой. То ли дело — склад. Выстрел в затылок президенту — это как игра наудачу. И не попасть можно, и бежать с шестого этажа тыльного здания практически бесполезно».

Рассуждая таким образом, Дадли прислонил к забору руки и лоб и… его как будто током ударило! Какая-то странная, невероятная сила словно бы отбросила его от ограды парковки к кустарникам. Почувствовав ее воздействие и, в то же время, не поняв, откуда она исходит, Роджер стал вертеть головой по сторонам. К его удивлению, все вокруг изменилось.

Маршрут движения кортежа Джона Кеннеди в Далласе 22 ноября 1963 года

В мгновение ока и «Травяной холм», и Дили-Плаза оказались заполненными людьми с фотокамерами и видеоаппаратурой. Кругом сновала полиция, женщины и девушки с флажками и портретами Кеннеди, выпившие на радостях мужчины. Слышен был рокот полицейских раций, щелчки затворов фотоаппаратов, а солнечный свет иногда затмевали магниевые вспышки профессиональных журналистов. Дадли встряхнул головой, ничего не понимая. Он посмотрел на дорогу — вся она была обнесена полицейскими кордонами, которые теснили со стороны холма и Дили-Плаза восхищенные толпы народа. Этого просто не могло быть…

Земля двинулась под ногами Роджера. Конечности как будто сами пошли — но не в сторону дороги, чтобы попытаться спасти президента, а в сторону злосчастного склада. Он был недалеко оттуда — так, что, подняв глаза, смог увидеть силуэт человека в открытом окне на 6 этаже. Но очень смутно. Тот то подходил к окну, то вновь прятался в глубине комнатного проема. Агент попытался ускорить шаг, но ничего не выходило — та самая сила, что погрузила его в мир собственных фантазий, как будто регулировала его скорость и темп всего, происходящего снаружи. Как будто говорила ему: «Чему быть, того не миновать, но кое-что ты все же узнаешь!» На расстоянии примерно десяти футов от входа в здание, в котором размещался склад, он остановился как вкопанный и услышал разговор, происходящий в кафе на первом этаже. Это было странно — услышать речь людей за стеной, да еще на таком удалении, в жизни было бы практически невозможно. Но ведь и стать свидетелем убийства Президента 8-летней давности тоже невозможно. А тем не менее…

— Послушай, мне кажется, мы должны расстаться, — нервно говорил молодой человек, одетый в военную форму без знаков различия, своей юной спутнице, сидевшей за столом напротив него.

— Ну вот, — всплеснула та руками в ответ. — Я так и думала. Я была уверена, что там, на сборах, ты найдешь себе другую.

— Кэрол, ты говоришь ерунду, — стараясь держать себя в руках, парировал солдат. — Как среди толпы военных можно найти себе «другую»? Дело совершенно не в этом.

— А в чем тогда?

— В том, что ты не имеешь терпения. Служба в армии связана с частыми командировками и расставаниями, к которым девушка, влюбленная в солдата, должна относиться с пониманием. А ты? Ты так и будешь устраивать мне скандалы, то и дело требуя невозможного?!

— Значит так, да? — краснея, впадала в истерику девушка. Как выяснилось, не беспочвенно. — Значит, тебе наплевать не только на меня и на мои чувства, но и на твоего ребенка, которого я ношу под сердцем?

— Послушай, еще ничего не известно, — начиная не на шутку заводиться, повышал голос солдат. — Неизвестно, беременна ли ты вообще и кто отец этого ребенка? Вполне возможно, что это Джош Мередит. Или…

— Замолчи! — вспылила девушка. — Как тебе не стыдно?! Ты обвиняешь меня в том, в чем повинен сам — в изменах. Все знают, что лучшая защита — нападение. Ты, как видно, решил воспользоваться этим приемом. Что ж, поздравляю. Твой — и только твой — ребенок будет расти без отца, если ты на самом деле этого так сильно хочешь.

— Прекрати! Прекрати меня шантажировать, Кэролайн. Этим ты ничего не добьешься…

— Зато ты добьешься. Уже добился.

С этими словами девушка вскочила из-за столика и стремительным шагом направилась к выходу. По дороге, почти у самой двери, ведущей на улицу, она встретила знакомого, держащего в руке стакан кофе, и мимолетом бросила ему:

— Привет, Ли.

Тот пытался сказать что-то ей в ответ, но не успел — она пулей вылетела из здания, пробежала несколько метров и оказалась на Дили-плаза, в самой гуще толпы, с нетерпением ожидающей прибытия президентского кортежа. Следом за ней вылетел навстречу парню ее недавний собеседник. Увидев, что Кэролайн перешла через дорогу, солдат остался на этой стороне, на маленьком и узком «Травяном холме», взял в руки принесенный с собой фотоаппарат и приготовился снимать дорогу.

Дадли понимал, что остались считанные минуты до прибытия кортежа, но взгляд его был прикован к этим двоим и метался то по одну, то по другую сторону Элм-стрит. Кэролайн, все еще пребывающая в своих мыслях относительно парня, перевела взгляд на ту сторону улицы и скользнула им по фасаду здания, в котором работала. Ее внимание машинально привлекло открытое настежь окно на шестом этаже. Она четко разглядела в нем двух мужчин, в руке у одного из которых была… винтовка. Кэролайн оторопела и закричала, но было поздно — кортеж появился у основания улицы, люди кричали, гудели и галдели так, что разобрать ее вопля было просто невозможно.

Солдат на «Травяном холме» приступил к съемкам. Он успел сделать несколько снимков президента, его охраны и губернатора Коннелли, как вдруг прогремел выстрел. Автоматически продолжая щелкать на кнопку аппарата, солдат, вслед за всеми, кто стоял на улице в эту минуту, повалился ниц. Еще залп, третий, четвертый. Машины президентского кортежа на высокой скорости просвистели по дороге и скрылись под железнодорожным мостом, под которым Дадли стоял несколько минут назад. Пара минут — и испуганные люди стали подниматься и бежать кто куда. Солдат тоже поднялся. Он попятился назад, к забору, отделяющему парковку от «Травяного холма», — как ни странно, сегодня маленькая калитка в изгороди была открыта, и давала проход к парковочным местам, — как вдруг уперся в какого-то человека в полицейской форме.

— Я же сказал, что мне лишние тут не нужны, — грозно пробормотал полицейский, казавшийся, несмотря на весь ужас случившегося секунду назад, титанически спокойным.

— Я… мне… — пытался что-то бормотать солдат, когда к полицейскому подбежал второй, молодой и испуганный, его напарник. Он был такой же грязный и неопрятный и потрясал в руке винтовкой типа Manlicher Carcano. Видно было, что он куда более напуган произошедшим — его буквально трясло, он плакал, лицо его было мокрым, а руки дрожали так, словно его током ударило.

Спокойный полицейский переводил взгляд между солдатом и своим товарищем, пытаясь говорить то с тем, то с другим. Потом понял, что бесполезно — оба напуганы и не соображают, а у его коллеги и вовсе истерика.

— Ты, — сказал полицейский солдату, — отдай немедленно ему камеру и пошел вон отсюда. И забудь все, что ты видел, понял? Забудь. Иначе будет плохо.

Солдат без звука протянул трясущемуся копу камеру. Взрослый товарищ увлек своего молодого коллегу куда-то вверх по парковке, усадил в машину и сам прыгнул рядом. Через мгновение дверца машины открылась, и навстречу солдату вылетела, ударившись о землю, его камера без фотопленки внутри. Водитель ударил по газам, и машина рванула с места. Парень не разобрал ни марки, ни цвета, а только, схватив камеру, опрометью бросился прочь отсюда.

Агент Дадли повернул голову, чтобы посмотреть на ту сторону Элм-Стрит, на Дили-Плаза, но… там уже никого не было. Совсем никого. Ни полиции, ни зевак с фотокамерами, ни сотрудников Секретной службы, ни весело щебечущих детей, ни их подвыпивших родителей. Никого. Видение кончилось так же мгновенно и неожиданно, как началось. Но Роджер понял, что оно определенно было неслучайным.

Через пару минут он уже стоял в кабинете начальника местного отделения ФБР и кричал во все горло:

— Мне срочно нужна Кэролайн! Срочно найдите Кэролайн!

— Успокойтесь, сэр, — бормотал местный агент, бывший хоть и старше его лет на 10, но уважительно относившийся к субординации. Кроме того, он не привык видеть агентов из центрального аппарата в таком состоянии, и просто не знал, как стоит разговаривать с Дадли — проявлять вежливость, как обычно полагается в общении со старшим по службе, или прикрикнуть, чтобы вывести из эмоционального шока, как он обычно делал с менее опытными напарниками и друзьями. Благо, Дадли сам скоро очувствовался и разложил свои требования по порядку:

— Мне нужна девушка по имени Кэролайн, которая в 63-м году работала в том же здании, что и Ли Харви Освальд.

— Сэр, но в этом здании было еще порядка десяти организаций, — замотал головой пожилой агент. — Как мы найдем ее среди служащих?

— Не знаю, но это надо сделать срочно, — ответил Роджер. — Это вопрос жизни и смерти… Да, у нее был тогда парень. Он был солдат.

— О, господи, сэр. Это немногим облегчит поиски…

— И еще. Она была беременна.

На следующий день Роджер Дадли сидел в компании милой, весьма привлекательной девушки лет тридцати, в кафе «Дабл-Эр» на другом конце Мейн-Стрит. Звали ее Кэролайн Арнольд.

— Значит, говоришь, ты увидел меня во сне? — смеясь и потягивая кофе, спрашивала она. — О Боже, это чертовски оригинально. Никогда еще ко мне так не подкатывали. Да еще кто? Агент ФБР — и тот едет за тысячу миль от родного дома, чтобы увидеть во сне простушку из провинциального Далласа!

Они не переходили на «ты», просто разговаривали так с первой минуты. С одной стороны, сначала Кэрол показалась Роджеру провинциальной невежей, но потом он и сам не стал менять заданного тона разговора. Столь странная и откровенная беседа не могла вестись в ином ключе.

— Это был не совсем сон, — объяснял Дадли. — Это было видение, что ли. И приехал я сюда совершенно не за тем, чтобы, как ты выражаешься, подкатывать к тебе. У меня служебная командировка, связанная с одним инцидентом…

— За последние сто лет единственным инцидентом, который вызывал пристальное внимание к Далласу, было убийство Кеннеди.

— Если говорить коротко и отдаленно, то, в общем, это связано со смертью Джей-Эф Кей, — кивнул агент.

— Не удивлена, — буркнула Кэрол. — А вот твоей сказке — удивлена очень и очень. Каждая полицейская собака, что в 63-ем имела хоть какое-то отношение к расследованию смерти Кеннеди, знает меня, допрашивала меня и, в конечном счете, сделала мою жизнь столь невыносимой, что пришлось менять место жительства. Так что заливать по поводу видений не надо.

— Но я правду говорю! — чуть повысил голос агент и начал описывать все, что с ним случилось накануне, в надежде, что правдивый рассказ заставит его собеседницу поверить ему, ведь без веры никакого дальнейшего общения между ними и быть не могло. — Я шел по Мейн-Стрит, под железнодорожным мостом, — говорил он. — Остановился и подумал: «Что, если я пойду не известным всем маршрутом Освальда, а напротив — навстречу пуле? Тогда, еще раз представив в голове маршрут следования кортежа и словно бы встав на место убитого Президента, я точно узнаю, стрелял ли в него Освальд или кто-то другой». Это было нечто вроде следственного эксперимента, только не с живыми людьми, а с воображаемыми. С образами, понимаешь? Итак, я пошел навстречу кортежу. Поднялся по «Травяному холму», уперся в ограду парковки и… меня как будто током ударило. Я словно оказался в гуще событий 22 ноября! Подошел к зданию склада школьных учебников и вдруг… услышал разговор. Это был твой разговор с каким-то парнем в военной форме. Вы говорили о расставании, о твоей беременности, обвиняли друг друга в изменах, а потом…

— А потом я вышла оттуда и в дверях встретила Ли Харви Освальда… — подхватила Кэролайн.

— Так это был он?

— Да, он. Когда по телевизору сказали, что он стрелял в Кеннеди, я еще подумала: как? Я ведь вышла из здания за пару минут до выстрела. И Освальд стоял на первом этаже. Как он в два прыжка сумел преодолеть расстояние до 6 этажа за такое короткое время? И потом — я видела тогда в его окне двоих человек. Я это четко помню. Причем, один как будто нарочито позировал в проеме рамы, желая, чтобы кто-нибудь увидел винтовку в его руке. Странно все это было, но… в общем, гарантии того, что стрелял именно Освальд, нет.

— Все это я как будто увидел твоими глазами, — продолжил Роджер. — И двоих человек в окне, и парня с кофе, что поздоровался с тобой. Потом увидел твоего парня…

— Гарольда.

— Возможно. Он остался стоять на «Травяном холме», пока ты находилась на Дили-Плаза. Разговаривал с какими-то полицейскими, которые отняли у него камеру.

— А ты откуда знаешь?! — ошарашенно, отбросив чашку кофе и едва не окатив себя ее содержимым, спросила Кэрол.

— В смысле? — не понял вопроса Дадли. — Я же сказал, что увидел это все как наяву.

— Черт. Значит, это и правда было видение?

— Зачем мне врать?

— Не знаю, — пожала плечами Кэролайн. — Просто все, что ты рассказал до этого, имело место в действительности, но узнать про это ты мог и от своих местных коллег. Я все это им рассказывала и пересказывала на тысячу раз. Они все крутили, юлили, пытались уличить меня во лжи, но мне правда нечего было скрывать, как и незачем было придумывать! Да, я в тот день была в растрепанных чувствах, но придумывать такие детали, чтобы, как они считали, оправдать Освальда, с которым у меня не было особо близких отношений, я бы не стала… Они мне не поверили, показания мои выбросили из дела, но я-то помню, что происходило в тот день! Я думала, что они ввели тебя в курс дела, и ты решил по новой допросить меня. Но встреча Гарольда с полицейскими… Он ведь никому об этом никогда не рассказывал.

— Никому? — лукаво уточнил агент.

— Ну, кроме меня, и то по пьянке много лет спустя. Он забыл эту встречу как страшный сон. Во всяком случае, все сделал для этого. Копам об этой истории точно ничего не может быть известно! Ведь это не полицейские были. Ну, думаю, ты и сам понимаешь… Значит, ты был прав… — удивленно уставившись в глаза Роджеру, сказала девушка. Она была, по меньшей мере, обескуражена.

— Вы по-прежнему вместе? — неожиданно спросил он.

— Нет, что ты, — грустно улыбнулась Кэролайн. — Ты же сам слышал… или видел… в общем, был свидетелем разговора. То, что начинается с таких ссор, никогда не приводит ни к чему хорошему. Да, мы еще встречались какое-то время, если ты об этом, но большого будущего у нас с ним не случилось.

— А как же ваш ребенок?

— А когда ребенок останавливал мужчину, если тот намылился гулять направо и налево? Я родила и воспитала сына одна. Гарольд не принимал в этом практически никакого участия, хотя время от времени всплывал — да и сейчас всплывает — в нашей жизни, принося несчастья разного рода… Что же до моей карьеры, то и она сложилась печально. Своими показаниями о втором стрелке на складе школьных учебников и встрече с Освальдом за минуту до того, как произошел выстрел — что, как мне казалось, исключало его причастность к смерти Кеннеди — я окончательно и бесповоротно испортила отношения со всей здешней полицией. Конечно, я читала про заказные убийства только в романах Чейза, но и этого ничтожного опыта мне хватило, чтобы утверждать: Освальд невиновен. Не знаю почему, возможно, как писали тогда, по приказу ЦРУ, полиции выгодно было повесить на Освальда всех собак, обвинить его во всем и быстренько устранить — руками Джека Руби. А я портила им эту картину. Конечно, государственная машина сильнее одного человека, и им удалось убрать из дела мои показания. Но осадок остался…

— Ну и что? — спросил Джер. — Мы живем не в полицейском государстве, и у них нет абсолютной власти над человеком.

— Если этот человек не криминальный репортер, — поправила его Кэрол.

— А ты?..

— Да. Я работала в местной телекомпании, что располагалась двумя этажами ниже от офиса Ли Харви Освальда. После случившегося меня перестали вызывать на происшествия, перестали давать мне комментарии, отвечать на мои вопросы. Рейтинг телекомпании пополз вниз. Меня перевели на должность инженера, но тут мне не хватало образования. Пришлось уволиться и переехать в Остин. Там я уже выучилась на телевизионного электроника — профессия криминального репортера в столице штата совсем не то, что в провинции, и напряжение, и конкуренция совсем другие, — и продолжила работу. Правда, звезд с неба уже не хватала.

— Но как наши местные агенты нашли тебя здесь?

— Я часто приезжаю к родителям. Они живут здесь, недалеко.

— Получается, неслучайно я тебя увидел в своем видении? Все произошло точно в свое время… — улыбнувшись, резюмировал Роджер.

— Получается так.

— Поразительно. Ну тогда готовься к шквалу вопросов.

— Знаешь, — потупив взор, сказала Кэрол, — при обычных обстоятельствах я бы послала тебя ко всем чертям. Но, коль скоро знакомство наше облечено в такую романтическую и мистическую форму, ответить отказом я просто не имею права. Валяй.

— Нет, — внезапно отрезал ее собеседник. — Не так. Вернее, не здесь. Я был бы форменным неблагодарным невежей, если бы не пригласил тебя — после такого, как ты выразилась, романтического и мистического знакомства — вечером в ресторан. Там обо всем и поговорим. Не против?

Конечно, она не была против. Даже если этот парень блефует и успел допросить Гордона и узнать у него подробности их разговора 22 ноября 1963 года, — думала она, — то за одно только оригинальное знакомство можно ему подарить вечер, тем паче не обремененный никакими планами. Флер легкой романтики закружил обоих настолько, что вечером Дадли начисто забыл все, что хотел спросить у своей новой знакомой, и ужин они провели за беззаботными и праздными разговорами. Потом Роджер проводил ее до родительского дома (прямо как в юности!), а уже утром Кэролайн позвонила подружке в Остин и сообщила, что, кажется, ее личную жизнь с сегодняшнего дня можно назвать устроенной. Дадли такого, конечно, никому не сказал — негоже агенту подрывать престиж службы, — но подумал про себя то же самое.

22 апреля 1971 года, Вашингтон, округ Колумбия

И все-таки, куда делась еще одна пуля?

Семь лет назад, когда Стивенс с Роджером Дадли заканчивали следствие по делу о причастности ЦРУ к убийству Джона Кеннеди, Джер включил в финальный отчет историю со странным исчезновением пули, вошедшей, судя по результатам первичного осмотра тела Президента в госпитале в Бетесде, в горло Джей-Эф Кей в тот день. О ней тогда много говорили в печати, а брат Дадли и допрошенный им Ричард Кейс Нагелл даже обратили его пристальное внимание на то, что пуля вошла в Президента спереди в то время, как Освальд находился сзади него. Некоторыми журналистами высказывалось предположение, что пуля эта, выйдя из тела Кеннеди, ранила губернатора Коннелли, но впоследствии эта версия не получила подтверждения. Исчезла впоследствии и сама пуля — ее не могли найти ни на месте происшествия, ни в лимузине, ни в вещах Президента. Потом стали говорить — причем, те же самые врачи, что обнаружили входное отверстие, — что это отверстие было выходным, и на самом деле в Джей-Эф Кей стреляли все-таки сзади. В общем, история эта была шита белыми нитками. Она так бы и осталась незамеченной, если бы не самоубийство Чарли Томаса, внезапно приковавшее внимание Вашингтона ко всем белым пятнам в смерти 35-го Президента США.

Назначенный вторым официальным следователем по этому делу агент ФБР Уолтер Стивенс сразу вспомнил, что Дадли с первых дней следствия уделял исчезновению пули особое внимание. Неудивительно — если она все же существовала и первоначальное предположение врачей из Бетесды о том, что отверстие в горле Президента было входным, верно, то получается, что убийцей Кеннеди являлся далеко не Освальд. Коль скоро по делу Томаса началось официальное следствие, разомкнуть цепь «Томас-Ли Харви Освальд» было так же невозможно, как цепь «Ли Харви Освальд-Кеннеди». И потому первым шагом следователей было обращение к далласским событиям. И, если Джер Дадли отправился в Даллас, чтобы на месте реконструировать картину случившегося и ответить на вопрос о возможном убийце Томаса индуктивно, следуя от частного к общему, то Стивенс добился у своего начальства разрешения как следует поработать с архивами комиссии Уоррена, чтобы взять след дедуктивно, то есть идя от общего к частному. Конечно, Клинтон Стернвуд был против этого, — мол, комиссия сделала свои выводы, их утвердил Президент, и не нам подвергать ревизии результаты работы столь уважаемого и компетентного органа, — но разрешение у Гувера все же выбил. Стивенс понимал, что Стернвуд, как и многие обитатели высоких кабинетов в ФБР и ЦРУ, опасается огласки того, что было открыто ими 7 лет назад (а, может, и чего нового), но сделать было ничего нельзя — по делу Томаса было открыто официальное следствие!

Стивенс понимал, что отчет комиссии, конечно, никаких сведений о второй пуле не содержит. Он и не собирался работать с теми материалами, которые осенью 1964 года легли на стол Линдона Джонсона в качестве официальной версии смерти его предшественника. Его интересовали межведомственные доклады и записки, которыми юрисконсульты комиссии обменивались друг с другом и с начальством. В них, как он полагал, можно было отыскать или подтверждение или опровержение его сомнений.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.