Бесплатный фрагмент - Самбор

Пирловца

Бронда. Город Лореул. Прошлое.

Каэлин Рогнед.

Жизни одних протекают медленно и беззаботно. Они окружены близкими и радуются каждому новому дню, независимо от погоды. Такие люди умеют улыбаться всему происходящему и напрочь не замечают груз проблем. Есть и те, кто постоянно чем-то обеспокоены. В их жизнях все немного сложнее и благополучие строится лишь на преодолении бед, о которых в глубине души они подозревают. Остальные же постоянно на кого-то надеются, при любом удобном моменте молятся. Молитвы эти направлены в уши богам, которые, по их мнению, должны быть благосклонны и покорны. Я не была похожа на кого-то из перечисленных, поэтому прекрасно понимала, что учиться и брать пример бессмысленно.

Сколько помню, мне всегда были чужды проблемы других, а душа металась в поисках истин. Не найдя их, я взялась за создание своих собственных. Никогда и никого не жалею, не питаю надежд о спасении на грани смерти и слишком часто удивляюсь наивности окружающих. Во мне существовали воспоминания матери, которая жила точно так же, как я. Она была уверенна в том, что рождается в ее голове. Она была сильной, стойкой и верной. Такой была Санна Рогнед, дочь земной женщины, что родила на свет первое божественное оружие. Я, как и она вижу истинные лица, мысли, которые галопом несутся в блеклых глазах людей не способных на смелость, поступки, решение своих собственных проблем.

Это нельзя назвать прочтением мыслей или точным знанием. Все это больше похоже на предчувствие и правдивое предугадывание. Еще ни единого раза я не ошибалась на чей-то счет и всегда доверяла своему чутью, которое много раз позволяло избежать или искоренить проблемы. Иногда достаточно почувствовать зло или добро, исходящее от человека, иногда приходится прислушаться и внимательно разглядеть. Но раз за разом я натыкаюсь на слепую надежду в силы божьи, которая так зло и эгоистично не желает покинуть головы людей и подарить им силу.

Меня сложно назвать правильной или уверенной. В глубине души точно понимаю, что знания и умения приходят в течение всей жизни. Нет предела мыслям и их изменению. Никогда нельзя быть полностью уверенным в чем-то. И, к сожалению, я не находила этому понимания в мире, в котором приходилось существовать. Я во многом являлась другой. Моей душе было необходимо пристанище в лице четкой позиции и предназначения. Существуя чем-то строгим и понятным, приходилось постоянно сталкиваться с воздушными замками и делами, авось успешными. Подобные вещи делают мир неустойчивым и незнающим, плывущим к краю водопада, который перевернет лодку мироустройства и обновит плоскую землю.

Но все вышесказанное — это мои мысли до произошедшего. До того момента, как в судьбу ворвался камешек и ударил меня промеж глаз, чтобы я наконец прозрела, утонув в реальности. Оказывается, ты не так уж и всемогущ, даже в своей собственной жизни. Просто однажды в нее может кто-то нагло ввалиться, разнеся все вокруг.

— Зовут Журри. Нашел ее в Лагманском лесу, — произносит брат, опуская полные корзины овощей и муки на пол. Доски под ними недовольно скрепят.

Я стояла к Деяну спиной. Готовила ужин, устав после работы. В кастрюле бурлила вода, иногда плюя на огонь, а в чашке уже собраны и нарезаны овощи для рагу. Все было хорошо до момента, когда брат сказал о гостье.

Живя все это время в покое и размеренности, я четко обозначила для себя границы дозволенного. У нас даже домашних животных в доме не было, не то, что незнакомцев. В связи с этим неприятная новость обрушилась на меня, раздавливая и вонзая острые углы в и без того ноющую плоть.

Нож застыл в воздухе. Рука даже не дрожала. Я осознаю, что не могу ответить и хоть как-то оправдать происходящее. Не получается сказать и слова. Просто хотелось проигнорировать, как мимолетно исчезающий из памяти сон. Но думаю, что затянувшаяся пауза уже заставляет волноваться брата. Он ждет от меня ответа или хоть какой-то реакции. Деян ведь не знает, что я могу разозлиться и высказать ему свои мысли. Мой брат понятия не имеет о том, с кем жил всю свою жизнь под одной крышей. Но в этом только моя вина.

О какой помощи он говорил, когда мы сами еле держались на плаву и ежедневно думали о будущем? Такое поведение я считаю легкомысленным. Несмотря на всю ту доброту и жалость, которая есть в брате, он напрочь забывает о том, что живет не один. У него есть славная привычка создавать проблемы, которые лишены всякого значения и просто-напросто не имеют право на существование в нашей семье. Складывалось впечатление, что Деян и не думает брать на себя ответственность за сделанное, а его понятие о добрых делах — искажено. В этом мы с ним кардинально разные.

— И ты привел ее домой? — спрашиваю тихо, кладя нож на доску и вытираю руки об полотенце, висящее на поясе.

— Ну да, — отвечает невозмутимо и хрустит морковью, которую взял из миски. — Она сейчас в комнате родителей. Так тихо, будто уснула. Я подумал, что ей нужна наша помощь.

— Помощь? — поворачиваюсь к Деяну, который уже сидит за столом. На его лице ни единой капли беспокойства или незнания. — И давно ты помогаешь незнакомцам? Ты ведь привел в дом человека, которого нашел в лесу. Тебе не кажется это неправильным? Она просила тебя о помощи?

Брат, слегка уставший и взмыленный. От таскания тяжелых корзин вещи его покрылись пятнами пота, а на лице блестели прозрачные капли. Внешность Деяна для меня всегда была незнакомой и мимолетно скользящей в памяти. Каждый раз рассматриваю брата, как в первый и понимаю, что совсем ничего не помню из прошлого. Это не грустно, это давно стало чем-то очень привычным. Конечно, я могла бы его узнать в толпе. Речь скорее о душевной памяти. О родственной связи, которой у нас никогда не было.

— Что с тобой? — хмурится брат. — Ты сегодня какая-то нервная.

Прикрыв глаза, я вздыхаю и устало потираю лоб запястьем. Ощущаю легкую дрожь в руках. Ситуация кажется знакомой, но не могу понять почему.

Поверить не могу, что он говорит сейчас серьезно. В нашем доме гостья, которая может все испортить. Неужели так трудно обсуждать подобные вещи, когда даже кажется, что я буду не против?

И в очередной раз — это моя вина. Даже представить сложно, что кто-то поймет тебя без слов и сможет сделать все верно. Моя жизнь, предназначение и мысли совсем не принадлежали к миру, зримому и доступному кому-то еще. Кажется, в первую очередь это должна осознать я. Нельзя вот так взять и обвинить других в непонимании, если ты не удосужился открыть свои мысли и желания. Нельзя смиренно ждать и надеяться, когда вокруг происходит абсолютный хаос, который превращает твои взаимоотношения с людьми в пытку. Сложно осознать, что зачастую вокруг лишь глупые люди по отношению к твоей личности, и ты далеко не свод знаний и правил, который обязан прочесть каждый. Желание и интерес доступны немногим, а терпение в познании кого-то другого — это редкость. Ведь намного легче создать самому образ человека и хвалить себя за проделанную работу в тот момент, когда этот человек на старте к разочарованию, а финиш тебя поистине удивит.

Может быть, я была неправа и решение существовать в параллельном от брата пространстве является ошибочным, но эти чувства оправданы. Моей вины нет в том, что он предпочел такую жизнь, а не иную. Бесконечно оглядываясь и наблюдая, я не устану думать, что мало кто способен на выбор или движение против ветра. Можно долго говорить о том какой он стремительный и холодный и лишь мгновение о том, что его можно побороть. Но, с другой стороны, никто не говорит о мире, который прячется за стеной пронизывающего воздуха.

Если хорошо подумать, то могу твердо сказать, что я одна из немногих, кто встречает так часто и много комелей. В верховной палате давно раздор, неустанно боги спорят и раскручивают шар судьбы, который с какой стороны не посмотри, ровный и не нуждающийся в изменении. По мнению самого шара. Каждый, в ком есть хоть капля божественности, принадлежит небесам и блуждая по земле лишь путешествует, держа в голове воспоминания о доме. Многие путают это с безумием, но есть тонкая грань, за которую либо переходишь, либо остаешься на месте. А бывает и вовсе забываешь о ней. Деяна нельзя назвать комелью. Он не отрекался от небес и не был изгнан, он просто забыл про черту, о которой и не помнил. Однако, что я, что брат были детьми комели. Наша мать была изгнана за бунт, что мог расколоть небеса, на которых ей не посчастливилось побыть и дня. Она была одним из старейших оружий богов, одной из первых, и в какой-то момент оступившейся. Хотя ей так совсем не казалось.

Почему мои мысли коснулись комелей? Потому что Деян был ей по своей врожденной натуре. И именно это так сильно нас отдалило. Я всегда считала, будто являюсь наследницей матери и однажды займу ее место. Так было до момента, когда пришлось узнать, что комели изгнанники и не имеют права распоряжаться своей судьбой. Если бы не Воронвэ, то я никогда не смогла бы владеть оружием матери, что теперь лишь память о ней, а не дар богов и знак силы человека, который удостоился чести стать божеством. Сейчас боги уже не следуют своим собственным правилам, не чтят законы и придумывают новые, чтобы вынырнуть из глубин всепоглощающей судьбы. Они делают все, чтобы самовольный шар наконец-то остановился и начал крутиться так, как ему велят. Они хотят подчинить себе судьбу.

— Просто устала, — вздыхаю так громко, что самой режет слух. Я мысленно уже была очень далека от разговора с братом. — Ничего более.

Пришлось сделать вид, что рада, словно мне это нравится. Но на самом же деле напряжение сводило все тело, заставляя сжимать и разжимать злобно челюсть. И конечно странно с такой позицией ждать, что брат начнет со мной советоваться. Я ведь сама поставила себя так, и со временем перестала что-то решать, углубившись в тайны и историю божественной части мира. В нашей жизни было много всего, что портило ее, заставляя петлять и спутываться в узел. Когда Деян трудится и старается, я в это время тону в том, о чем не говорят в слух. Так часто удивляюсь наивности, которая из раза в раз заставляет творить странные и порой неоднозначные вещи. Ведь кто как не я знает нечто сложное и болезненное, что является платой за безответственность других. Брат попросту не знает, что значит ответственность и что бывает за это незнание.

На самом же деле Деян во многом похож на отца. Он не горит желанием с кем-то дружить или знакомиться. Сколько помню его, всегда старался уйти от раздражающей болтовни и больше любил одиноко покачиваться в кресле на заднем дворе. Брат не хотел учиться и узнавать что-то новое, ему было комфортно находиться в спокойном и далеком от политики мирке. Деян приверженец жизни вне общества и углублен только в себя и свои мысли. Хоть они и были похожи на воду.

Когда брат снова ушел на улицу за остальными корзинами, я присела на стул и задумалась, сжимая в руке край полотенца. Казалось, что причина моей усталости — это тяжелый рабочий день, но выходит причина в назойливом присутствии чужака в доме. Я имела право ее винить, ведь правильней было уйти и оставить нас в покое. Никто не может вот так просто остаться в чужом доме и сидеть спокойно в надежде на помощь. Это выводит из себя. Мне, как и всем известно, что такое доброта, помощь нуждающимся, но из услышанного от брата я не смогла выделить ни одного повода. Все это напоминало обычные хотелки и необдуманные попытки чувствовать себя нужных. Хотя возможно, что братом двигало чистое желание и извращенный интерес.

Я никогда и никому не помогала. Не имея возможности и готовности, нет гарантий того, что не сделаю хуже. Каждый раз наблюдая за бессмысленной тратой сил других людей, мне самой становится страшно. Из-за этого мы до сих пор находимся там, где и были всегда. Из-за этого в будущее двигаемся так медленно. Помощь, которая в конечном счете ни к чему не приведет — это лишь любование самим собой. В таком случае для чего придумали зеркала? Это так опрометчиво, считать, что попытки кому-то могут быть полезны. Особенно, когда они настолько спонтанны и отодвигают в сторону твои собственные интересы.

Встретив девушку радостно, я убедилась в своих мыслях. Она неблагодарный ребенок, который родившись уродом заставляет всех вокруг себя суетиться и хлопотать на его благо. С самого начала таким детям нельзя прививать жалость, а стоит учить силе. Все то умиление и добродушие, которое вызывала в остальных Журри, во мне рождало лишь злость. Это так нечестно по отношению к тем, кто вынужден бороться за жизнь. С первых мгновений знакомства мне так сильно хотелось отругать ее, но я посчитала что не имею на это права. Смотря на брата, видела, как в его глазах поблескивает радость, которая вызвана этой непутевой девкой. Здесь и правда имел место лишь личный интерес, а не желание помогать. Какая глупость и исключительная неискренность.

Журри оказалась своенравной и гордой. Я была рада, что девушка слепа и в тени моего радостного лица не замечает холод. Полуприкрытые от равнодушия глаза, которые изредка стреляют острыми лезвиями, следили за ней постоянно. Мне все это чуждо. Сострадание, переживание, ценность чьих-то проблем. Я буровила ее взглядом в моменты, когда мы в комнате были одни. Он уставший, замученный, жестокий, недоступный для тех, кого люблю. Для них я лучик света, блуждающий и дарящий улыбки. Лишь до того момента, когда в замочной скважине проворачивается ключ. Когда розги или плеть касаются голой спины.

Муки, которые терзают каждого из нас, зачастую неоправданны и лишены смысла. Все, что не касается физической оболочки — это пыль, которая тормозит шестеренки разума, застревая в щелях. Если бы мысли были важны и умели что-то решать, то никто не знал бы горя. Конечно, это банальные противоречия, так как и сейчас весь этот рассказ одни только мысли. Но есть и идея в подобных словах. Все те вещи, которые рождаются в наших головах, должны быть либо полезными, либо в них и оставаться. Бесполезные страдания, задумки и тревога — это все гнилые зерна мозга, который так часто подчиняет нас себе.

С малых лет я учусь восприятию своих и чужих мыслей, которые посчастливилось услышать. Во мне уйма уверенности в том, что мысль — это лишь забава, твое собственное развлечение, и она может иметь любой вид, даже самый извращенный. Но лишь до момента, когда обретает действие. Если идешь на поводу своих плохих идей, ты проиграл. Нет вреда от вещей, которые просто парят в голове. Вред причиняет рука или нога. Оружие, что ты позволил себе использовать в корыстных целях. Пока существуют понятия добро и зло, пока существуют правила, благодаря которым рождается мир, мы все обязаны делать правильные вещи во имя жизни и развития. Эгоизм пораждает бунты и желания нарушать правила, которые дарили покой много веков. Только поэтому я отказалась от понимания комелей.

Жизнь, которая нам доступна слишком коротка, чтобы рисковать ее сроком. Люди и божества рано или поздно придут к договоренности и смогут создать что-то общее, но в это обязательно вмешается кто-то посторонний. Тот, кто сочтет свое виденье мира более правильным. И он уже пустил корни в отмирающий покой земных существ.

Каждый раз возвращаясь в замок, я оставляла свою привычную жизнь у входа и ступала по мраморному полу босыми ногами. Ничто в моей жизни не достойно эмоций, кроме полученных наказаний от тех, чья воля сильнее моей. Наверное, за это я его и получала.

Воля в нашем мире имеет огромное значение, и она часто может быть как найденной, так и полученной. Редко, когда можно родиться с сильной волей. Последние, кто был рожден с могучей волей — это боги. Кажется, словно мир становится лишь хуже. Дети рождаются слабыми, земли черствеют и перестаю быть плодородными, а реки высыхают, отдаляясь от нуждающихся в них людей. Все это плоды грехов и пороков, которые искушают молящийся ум, заставляют его становится беспомощным и злым. Вера спасает многих, но и губит тех, кто ей слишком часто пользуется в недобрых помыслах.

— Утомительно, быть учителем танцев? — спрашивает немолодой мужчина, наворачивая вокруг меня круги. — Ведь так ты говоришь своей семье? Признаться в том, что ты жалкий раб, наверное, очень тяжело. Обычная девочка для битья.

Размокшие лоскуты кожи обрушиваются на мою спину. Щиплет. Боль притупилась уже давно, но привыкнуть к пыткам все же сложно.

Господин вымачивает плеть в соленой воде специально. Всегда. Ему нравится, как я хмурюсь. Но этот мерзкий человек никогда не касается лица и ног, всех тех мест, которые видны окружающим. В мои обязательства входит обеспечить всех незнанием, чтобы никто ничего не заподозрил. Лишь поэтому в конце я остаюсь невредимой для глаз обычных людей. Почему так? Потому что воля умеет быть самостоятельной и люди увидев несправедливость и чужие страдания могут изменить ее. Это слишком рискованно для тех, кто стремится обладать и править. В этом смысле боги выше всех в мире. Они научились быть слепыми и глухими к тем, кто хранит в себе гнилое зерно. Такова цена обмана и предательства. На любое черное найдется белое. И с этим ничего не сделаешь. Любая вещь существует благодаря чему-то и зависит от этого. Именно так устроен подчиняющийся мир, который родился от слабости, лени и желания обладать всем.

Говорить о пытках я могу очень долго, не проявляя эмоций. В то время, пока одни жалуются и кривятся из-за сухого хлеба, мне приходится неустанно чувствовать боль, которая стала настолько привычной, что иногда не ощущается вовсе. И я совсем не хочу, чтобы чьи-то проблемы казались важнее, у каждого должно быть четкое понимание того, что проблемы других могут быть весомей, тяжелей, страшней. Однако, даже так никто и никому не обязан помогать, так же, как и выпрашивать помощь. Есть действия и их последствия. Все остальное отговорки и желание оправдаться, выставить в свете свободы поступки и желания, которые влекут за собой хаос. Многие считают, что они находятся на краю обрыва и для чего-то делятся этим с остальными, даже не думая о том, что накидывают петли и тянут за собой желающих жить. Это не свобода. Это очередные гнилые зерна.

— Вы говорите так каждый раз, — бормочу, смотря в пол на свои покрасневшие колени. — Это еще больше утомительно.

В комнате темно. Только две свечи дарят ей тусклый свет. На окнах решетки, а вдалеке слышен вой собак и голоса людей.

Сегодня выходной. Наверняка Деян с Журри ушли на площадь. В очередной раз там показывают представление Серийские шуты, забавляя шумные толпы и угощая людей вкусной едой. Все они придаются мгновениям праздника и веселья, не замечая, как это ранит всех остальных. Каждый раз задумываясь о несправедливости, лишь улыбаюсь и прячу глаза. В них огнем пылает злость. Мне бесконечно стыдно, что с подобными мыслями я всю свою жизнь отсиживаюсь и наблюдаю, осуждающе отталкивая желающих сблизиться. Это ведь крайности? Я твержу о том, что никто и никому не должен помогать, но при этом злюсь, когда игнорируют мои скрытые страдания. Кажется, что я все еще капризный ребенок, который осуждает всех вокруг и требует внимания. Хорошо, что делаю я это молча. Таковы условия Богов.

Слышу звон металла.

Передо мной ставят пустую миску, которая слегка блестит и дрожит. Резко шею обвивает ремень. Воздух перестает поступать в легкие и его остатки так сладко растекаются по губам. Мне нечем дышать. Раньше было страшно, а сейчас до ужаса раздражает. Я боялась умереть, но спустя много лет поняла, что мне вовсе не позволят. Лишь паника заставляет пытаться освободиться, кричать и дергаться.

Ощущаю холодные ладони, которые затягивают ремень сильнее на бесчувственной шее. Кажется, будто глаза и легкие сейчас взорвутся. Немеют пальцы, ладони, кружится голова и все это вперемешку с мыслями о том, что так и должно быть. Я давно осознала, что плачу чужие долги и сейчас совсем не чувствую обиду и несправедливость. К подобному быстро привыкаешь, особенно когда ощущаешь бессмертие. Боль перестает являться чем-то страшным и леденящим душу. Ты перестаешь бояться ее и последствий, которые заживут через пару часов.

Мужчина бьет меня по голове и отпускает ремень, конец которого врезается в мое лицо от резко исчезнувшего натяжения. Я падаю, ударяясь лбом о дощатый пол. Рядом вздрогнула миска. Кашель болезненно дерет горло и закладывает уши. Бессознательно я сразу хватаюсь за горло и пытаюсь стянуть с себя ремень или хотя бы ослабить его хватку. Ногтями суетливо царапаю кожу и понимаю, что меня ужасно клонит в сон.

— Пей, — слышу насмешливый голос Господина и в посуду льется вода. — Ты знаешь за что получаешь наказание?

Каменный пол холодный и темный, слегка волнистый из-за преклонного возраста сухих досок под ним. Наблюдая за всем лежа, я неустанно рассматриваю одни и тоже вещи. Подол одеяний Господина, розги и плеть в его руках, тонкий и исчезающий лунный свет… Кажется, что в такие моменты время замирает, и я часами не смыкаю глаз. Но на самом деле проходят секунды. Те самые, что превращаются в вечность, когда переступаю порог этой комнаты.

— За то, что не служу людям, — отвечаю в который раз на один и тот же вопрос.

— Верно, — хохочет мужчина и наклоняется. Вижу его морщинистое и засаленное лицо. — Надеюсь ты вспомнишь об этом, когда найдешь в себе силы и начнешь прислуживать богам. Уверен, ты вспомнишь мою милость и будешь весьма благодарна. Наверное, очень обидно, что тебя до сих пор не призвали на службу? Камень так долго храниться в твоей пустой голове, но все никак не призовет тебя. Твои боги тебя не любят.

Господин скучающе наблюдает за тем, как я давлюсь сырой водой и гладит меня по коротким волосам. Самое ужасное, что он делает это с искренней заботой и теплотой в слегка затуманенных глазах. Господин издевается надо мной не из-за религии или вины, а потому что он больной сумасшедший, у которого в руках оказалась власть. Боги, которых он слышит в своей голове не больше, чем иллюзии и я слегка рада, что об этом могу знать только я. Если заменю всех тех, над кем он мог издеваться, то я не против. Во имя покоя других готова на очередную самонадеянную миссию.

— Почему вам так нравится рассуждать об этом каждый раз? — говорю, давая себе передышку. В животе уже и так много воды. К горлу подступают рвотные спазмы. — Разве вы не рады, что такая как я в рабстве у вас?

— Ты ведь знаешь, что это не на долго, — произносит он весело и снова становится ровно. — Моя задача научить тебя ненависти, которую ты никогда не посмеешь обратить против меня. Они сказали, что таким образом твоя воля станет сильной и неразрушимой.

— Кто тогда защитит вас от меня? — вытираю рот ладонью и устало роняю голову на пол.

— Думаю, я уже умру к тому времени, — мужчина мерзко улыбается, подливая в миску воды. — Я наслажусь вдоволь теми дарами, что дали мне боги и уйду на покой счастливым. Пусть страдают грешники, а я лишь делаю то, что мне велено.

— Больное чудовище…

Существуют две части мира. В одной боги прислуживают и люди считают это правильным, а во второй боги правят людьми и посылают им наказания. Обе части едины и сливаются в Явь. Вот только люди не знают, что вся власть в руках правящих, которые карают за принуждение прислуживать остальных богов. Получается замкнутый круг. Все это время люди сами себе создают проблемы и не могут осознать, что, отказавшись от прислуживающих богов их жизнь станет лучше. Как бы ни враждовали боги, правящие и прислуживающие, первые никогда не оставляют безнаказанным насилие в сторону вторых. Поэтому я каждый раз улыбаюсь заблуждениям своего Господина. Он вот уже много лет живет и верит, в то, что я неверная и должна быть наказана. И это все происходит на просторах места, где религия запрещена. Бронда не признает богов и их могущество, но тайно пользуется силами прислуживающих.

Правящие боги, как мудрые родители наблюдают за прислуживающими, за всеми их проказами и унижениями перед людьми, но, как и любой родитель — не дают в обиду. Отчего данный мир перестал казаться людским, свободным, живым и процветающим. Вокруг царят глупость и распри, самонадеянность, ложная вера и зло, которое быстро крепнет и процветает. Это можно заметить, взглянув на образ жизни большинства стран. Насилие, воровство, убийство и желание править. Люди так много требуют, но не желают сделать хоть что-то сами. Конечно, мы все имеем право жить так как захочется, но не вредя при этом остальным. За всю свою жизнь я не встречала достойного человека, который был бы не запятнан и не пронизан ростками зла. В нынешний век дети рождаются уже гнилыми, зависимыми от греха.

Обычно приходится выпить по двадцать или тридцать мисок с водой за раз, и стоит быть благодарной за то, что это вода. Лежа в рвоте на полу, ожидая, когда заживут раны, я обычно вспоминала родителей. Все что помню — это детские, размытые моменты, где мама и папа перестают ругаться, когда в комнате появляются я или брат. Это вызывает улыбку. Они так старательно пытались сохранить иллюзию крепкой семьи, что научили меня тому же. Мне никогда не понять их. Мама довольствовалась жизнью простого человека, захлебываясь в безумии и ежедневно притворялась счастливой. Ради чего? Ради того, чтобы ее перестали осуждать. Воля изменчива и однажды она может сдаться, обрести якоря, а затем исчезнуть в глубинах бессилия или страха. Это и произошло с моей матерью, которая много лет жила бок о бок с мужчиной, который любил поднять на нее руку. Хоть сейчас со мной и происходило то же самое, но я точно знала, что у этого будет конец. Мама стала комелью и после этого обрекла себя на безумие. В этом лишь ее вина. Она переступила черту.

Мне не больно, не обидно, не мерзко. Я давно перестала чувствовать подобное, включая стыд. Никто не знает о том, что учитель танцев находится в рабстве у придворного Господина, который после смерти родителей помог нам с братом остаться в городе. Помог не сгореть в костре, как и все, что касается дел божьих. Он единственный, кто знал кем мы с братом являемся на самом деле. Я пообещала не использовать магию и быть покорной, исполнять любые прихоти. Со временем простая порка перешла в истязания и пытки, которые стали для меня частью жизни. Когда мы с братом остались одни, Господин появился на пороге нашего дома на следующий же день. Скорее всего, Деян и не запомнил его, но у него прекрасно отложилось в голове, как меня ежедневно уводили за руку во дворец. Все вопросы резко отпали, когда я сказала, что теперь учусь танцевать. Как глупо.

Помимо обычных жителей по городу бродит божественный народ, который из кожи вон лезет, чтобы затеять драку или конфликт. Их дрянная кровь требовала сражений, которые никогда не случались на просторах Бронды. Но это и не удивительно, ведь бог этих земель один из верховных, один из тех, кто счел себя правителем и поднялся в Правь. Таким образом большинство богов обозначили свою власть и нежелание больше служить кому-либо. Люди, которые живут среди божественного народа, лишь роют себе могилы.

Создателем этой земли от начала и до конца был Альтера, могучий бог песчаных берегов, на одном из который и родилась Бронда. Этот бог своенравный и вспыльчивый, нетерпящий неуважения и нарушения правил, которые были созданы им еще очень давно. Только из-за него люди не проводят пытки на берегу, не убивают крикливых чаек и не смеют строить корабли, на которых можно переплыть море. Все это простые законы, за нарушения которых на страну могла обрушиться ужасная засуха, горячие дожди и полчища всепоглощающих насекомых.

Хоть в Бронде и под запретом вера, но бог то у нее есть, как и его гнев. Молилась ли я ему? Нет. У истоков моей жизни стояло совсем другое божество, которое мне ненавистно будет до самого конца. Это оно пленило мою волю, оставило в чужой стране и даже не попыталось помочь или навестить. Это богиня Берриана. Она подарила моей матери косу правосудия и вручила контроль над ветром. Именно эта женщина возглавляла прислуживающих богов в Навь. Жалкая непризнанная Богиня комель.

— Каэлин! — позвал меня один из солдат на выходе с территории замка. От неожиданности у меня дернулась слегка голова в сторону и резко сжались кулаки. — Постой!

Я остановилась, как и было велено. Уставившись на ступени, которые вели вниз к городу, приходилось лишь гадать, чего от меня хотят. Я очень редко разговаривала с кем-то в замке, кроме Господина, и сейчас была слегка удивлена. Скорее даже напугана. У меня и без того было много проблем и каждый раз, ощущая приближение очередной, приходилось держать гнев в руках.

— Здравствуй, — быстро дыша, произносит молодой солдат и снимает с головы блестящий шлем. Его взмыленные волосы слегка липли к бледному лбу и вискам. — Мое имя Гирт Лоурс.

Я поклонилась, как полагает учителю танцев при дворе и мысленно скривилась, ощущая боль в спине. Иногда раны затягиваются не так быстро, как хотелось и приходиться терпеть боль, максимально ее игнорируя. Многие из них превращались в шрамы, но спустя годы исчезали без следа.

— Что-то произошло? — спрашиваю спокойно, искоса смотря на группу солдат в сторонке. — Господин отпустил меня. На сегодня у меня нет занятий.

Солдат смотрит слегка взволнованно и тоже мимолетно посматривает на товарищей, которые через минуту соизволили уйти. Перед выходом из придворцовой территории, мы остались одни, и дневное пение радостных птиц стало особенно сильно резать мой уставший слух.

— Просто хотел сказать, что вы можете положиться на меня, — произносит с легкой улыбкой. — Если вам что-то будет необходимо, то я с радостью помогу.

А мне так сильно хотелось, чтобы сегодняшний день не начался с разочарования. Хотя ты должна была уже привыкнуть, Каэлин.

Жизнь в стране бога Альтера всегда будет наполнена напрасными страданиями, ведь только так богов и можно различить. Несмотря на то, каким получился его народ, сам Альтера был честным и справедливым, приветствовал желание вырваться за рамки дозволенного, но только благодаря тяжелому труду и истинной заслуге.

— О чем вы? — выпрямляюсь и убираю руки за спину, сжимая одну ладонь в другой. Раздражение щипало каждую часть тела. — Я раньше не видела вас здесь. Вы недавно на службе? Откуда знаете меня?

— Да, верно, — уверенно произносит солдат, оглядываясь, но тут же неловко чешет затылок и опускает застенчивый взгляд в пол. — Я неделю назад прибыл из Лагмы и посчастливилось попасть на службу в замок. Я позволил себе спросить о вас у своих товарищей. Кажется, о вас здесь знают крайне мало…

Меня он утомляет. Это настолько не интересно и раздражающе, что хочется молча обойти солдата и уйти прочь. Но не было такой возможности. Я была обязана не создавать подозрительных мыслей в головах придворных, и все эти годы прекрасно с этим справлялась. Конечно, с такой ситуацией мне пришлось столкнуться впервые и чем-то это было похоже на лучик света, но не в реальности. Я могла о многом сказать этому человеку, о многом дать понять и его жизнь в то же мгновение потеряет краски, но…

В детстве мама читала мне сказки. Это были тонкие книги, завернутые в потрепанную ткань и перевязанные грубым шнурком. Тогда они казались мне светом и рождали в душе жгучее тепло, бесконечную радость. До сих пор помню шорох листов и отсыревший запах, желтизну и размытость картинок. В тех книгах были описаны свершения героев. Людей, которые переполнены умом, храбростью и силой. Они спасали детей, женщин, оберегали стариков и оживляли скисшие поля. Вот только все это существовало лишь на страницах тех книг. Геройство, спасение, самопожертвование во имя других. Сейчас это все не имеет значения и меркнет на фоне банальной глупости. Такие книжки ничему не учат, кроме наивности в ожидании помощи.

Поэтому, смотря на смущенного солдата перед собой и имея возможность спастись, я отказалась. Вокруг нас словно вырос купол, все стало ясным и понятным, реальным, а не выдуманным сумасшедшим, который верил в героев. Их не существует. Объятая тенью, серой пеленой несправедливости и суровой волей мира, в котором пришлось родиться, я просто-напросто сказала нет очередной возможности быть кем-то спасенной. Потому что эта возможность была очередным злом.

— Поздравляю вас, — пытаюсь улыбнуться, но скулу пронизывает колющая боль. Еле сдерживаюсь, чтобы не коснуться пальцами лица. — Надеюсь, эта служба привнесет в вашу жизнь много нового и интересного, Гирт Лоурс.

Я снова кланяюсь и обхожу мужчину, держа руки все еще за спиной. В очередной раз ругаю себя за то, что произношу имя человека, который скоро исчезнет из моей жизни. То, что произносится вслух, навсегда остается в нашей памяти, а моя память бесценна и у нее есть рамки.

— Постой, — резко хватает меня за руку солдат и останавливает. Мы стоим на одной линии, но смотрим в противоположные стороны. — Если тебе нужна помощь, скажи. Просто скажи и я попытаюсь что-то сделать. Слышишь? У меня нет причин лгать тебе.

Попытаюсь… Как же надоедает.

И мне нечего сказать тебе Гирт Лоурс, совсем ничего нет в голове. Хотя если дотянуться, то я смогу швырнуть в тебя предполагаемые последствия твоих попыток. Пострадают люди, пострадаю я, моя воля и предназначение. Боги исчезнут из моей судьбы и оставят тонуть в одиночестве гниющую душу. Вот все чего может стоить твоя глупая попытка, которую ты позволил себе озвучить. Этого хочешь? Ты такой же монстр, как и Господин, Гирт Лоурс.

Продолжаю буровить взглядом ступени и думать о том, как быстро исчезнет его радость от службы в этом городе. Мне было его совсем не жаль. Он сам решил жить так и умереть настолько быстро. В такие моменты мне приятней улыбаться и исчезать в тени надвигающейся бури. Ведь так поучительно наблюдать за роком, за тем, как губит кого-то слепое любопытство и глупость, болтовня про какие-то там попытки.

Это был наш последний разговор, после которого солдата больше не видели. Как ожидаемо. Я могла помочь, но у этого были бы последствия, которые мне не нужны. Так же последствия были и у его поступка. Его жизнь — это не моя ответственность и вместо того, чтобы так рисковать, он мог попытаться помочь молча, не раскрывая рта. Ведь о попытках почем зря не болтают, их совершают молча, но лишь те, кто убежден в успехе. Есть ли во мне сожаление? Нет. Я не сочла нужным участвовать в судьбе того человека и это то, что оказалось не по силу самому Гирту Лоурсу.

***

Теперь Деян не встречает меня с работы, постоянно занят и редко хочет поговорить. Мы и раньше не были близки. Он видел во мне беззаботную и легкую сестру, у которой своя жизнь, наполненная яркими эмоциями, людьми и событиями. Я была его отдушиной лишь в моменты абсолютного бессилия, но теперь являюсь той, на кого у него не хватает времени. По большому счету мало что изменилось, и я раздражалась только из-за факторов вокруг. Впервые за долгое время трудно сохранить равнодушие. Меня буквально разрывало на части от злости, которую приходилось копить.

Хотелось понять причину безразличия к любимому брату и дошла до того, что стала сомневаться в этой самой любви. Она и раньше казалась мне навязанной, созданной искусственно матерью и отцом, которые уверяли, что якобы это правильно. Но сейчас, когда я стала старше это начало пугать. Совсем немного, но ощущаемо. Это не значит, что мне все равно на Деяна. Там, где ты живешь в одиночестве, всегда хочется понять, для чего тебе люди поблизости. Кажется, что у моей отчужденности была причина, о которой предстоит узнать. Мы с братом были далеки друг от друга, но с появлением Журри и вовсе исчезли из поля зрения.

Мне не грустно и не весело. Эмоции — это роскошь. Я способна лишь делать так чтобы никто вокруг не волновался, не считал, что у меня есть проблемы. Это очень важно. Так я живу большую часть жизни и вижу, что таким образом лишаю людей дополнительных проблем. Только так могу взращивать собственную волю. Если бы имела хоть каплю свободы, то не была бы здесь. Мой взор всегда направлен на далекие и погибающие от надежд города. Им не хватало правосудия и осознанности, ледяного дождя, который мог бы привести в чувства. Та свобода, о которой они наивно мечтают и о которой молятся, могла погубить города. Дураки.

Это так жестоко. Много столетий люди неустанно строят храмы и молятся, хотя уже давно лишены этого права. У них нет достоинства, силы, сдержанности и желания что-то решать. Все людские проблемы рождались от них самих, только вот никто так и не понял этого. Я давно смирилась и перестала находить в воспоминаниях матери лучи надежды. Единственное, чего я могла желать это призыва на службу к богу. Но он поощрял волю моего Господина и позволял держать меня в рабстве. Рано или поздно я разгадаю эту загадку и буду благодарна Берриане. Той что редко, но являлась ко мне во снах, которую отвергало сердце искренне и неумолимо. Давно забытая богиня, которая решила продолжать повиноваться людям. Мне оставалось лишь надеяться на благосклонность других богов. И оказалось не напрасно.

***

После стирки я выносила мокрые вещи в сад, чтобы повесить их сушиться. Пока таскала корзины, Журри сидела возле калитки и, как всегда, смотрела в одну точку.

Девушка все прекрасно понимала и не пыталась поговорить со мной. Она вообще не отличалась любезностью и неустанно злила брата, который срывал свою злость молча, не подавая вида. Как же жалко выглядели они оба. Для чего вообще держаться друг за друга, когда между вами такая пропасть? Но даже так, я не хотела иметь ничего общего с Журри и ее проблемами. Мне было приятно игнорировать девушку пока брата нет дома. Она не была глупа и в глубине души знала, что именно, между нами, двоими за настроение. Временами меня наполняло до краев любопытство, ведь от Журри веяло божественным следом. Но, как и было велено, я не смела поддаться этим чувствам и лишь наблюдала, тренируя себя и свои мысли. Я должна была обуздать себя саму и научиться сдержанности, познать владение мыслями и взять верх над разумом.

Это был один из редких дней, когда на улице нежарко и пахнет дождем. Море волновалось, шумело, билось о скалы, пугая прохожих. Я настолько привыкла к этому месту, что перестала удивляться и любоваться красотами. Здесь было на что посмотреть, но не тогда, когда ты не умеешь радоваться мелочам. Людские радости для меня лишь эхо, которое бьется о столбы нерушимой памяти, но никак не воспринимается.

Последняя корзина оказалась полупустой и выйдя на крыльцо, я бросила взгляд на одинокую и молчаливую девушку, которая не двинулась с места, словно неживая. Хотелось в очередной раз убедиться в том, что совесть ее мала и не воспитана, словно брошенный при рождении в поле ребенок.

Тело слегка тряхнуло. В грудь будто вбили гвоздь.

За перилами веранды в тени козырька стоял кто-то в длинном темном плаще, наблюдая за Журри. Странный холод наполнил все тело, заставляя онеметь и бездвижно наблюдать. Я была скорее не напугана, а удивлена. Не так часто в моей жизни происходят незнакомые моменты. С появлением девушки их становилось с каждым днем все больше. Сейчас в воздухе повис аромат божественного следа настолько сильного, что сравниться он мог лишь с матеренным. Это сильное божество, которое часто бывает в обители и все его тело пропитано магией.

Мы с братом ни с кем не общались и не имели тесных связей в городе. Не то чтобы я переживала за Журри. Я считаю это неправильно, когда врываются в чужой двор. К тому же мне не страшно кому-то навредить. В моей жизни было мало возможностей, чтобы освободиться от разрывающего на части гнева и злости. Печать Господина заставляла быть покорной всегда и везде, при любых обстоятельствах. Поэтому любой подобный момент на вес золота для моей скучающей душонки. Только так я могла высвободить хоть немного ярости и бесконечной злости, которая за много лет стала единым целым с напряженным телом.

Сжимаю ручку корзины и тихо ставлю ее на пол.

Быть тихой и незаметной мне не привыкать. Приходилось часто прятаться в детстве. В те времена это был единственный способ увидеть мир таким, какой он есть. Только так я могла увидеть истинные лица родителей и их поступки, которыми кормили меня, словно зверя. Хотелось видеть все в настоящем свете, таким каким на самом деле являлось. Казалось, что это путь к спасению, но я лишь училась быть жестокой и спокойной. Не могу сказать, что это плохо, ведь мне удалось вырасти очень сильной и бесстрашной.

Осмотревшись, понимаю, что рядом только крюк для сбора яблок и лопата. В нашем доме не было оружия, кроме того, что Деян хранит в шкафу. Оно было охотничьим и в данный момент слишком далеко лежало, чтобы могло быть использованным.

Чувствую, как лицо расслабляется. Глаза полуприкрыты. Руки наливаются силой, сжимая черенок лопаты. Делаю шаг, еще один. Двигаюсь очень тихо. Многие могли бы позавидовать подобному спокойствию. Мне чужды страх и неуверенность лишь потому, что я прекрасно понимаю себя и свои желания. Глупо сомневаться в том, в чем ты уверен. У меня было достаточно времени, чтобы принять множество решений, которые позволят жить так, как считаю верным.

Сейчас я ударю. Если повезет, то череп разломится и хлынет кровь. Он даже не поймет, что произошло. Рухнет на землю и закроет глаза. Больше у него никогда не возникнет желания врываться в чужой двор и так нагло следить за кем-то. Божественный след был не его, а того, кто находится с ним почти всегда. Это аромат женщины, которая связанна с небесами. У самого чужака почти нет никакого запаха.

Резко останавливаюсь и вижу, как незнакомец медленно поворачивает на меня голову. Вокруг все словно померкло и замерло, перестало быть живым, утонуло в парящем пепле.

Что это за чувство? Страх? Возбуждение? Незнание что предпринять? Я перебираю все возможное и нет, так как не понимаю своих собственных ощущений в эту минуту. Много раз я сталкивалась с чем-то новым, но очень быстро осознавала происходящее, обретала то или иное мнение. Сейчас же мне не по себе. Пугает чувство незнания и сомнения. Я медленно погружалась в неукротимый хаос, которым несло от чужака. Его аура поглощала и сжимала, заставляла мысли путаться и затягиваться в узел, беспорядочно метаться в голове. Такое ощущение, словно меня пытались обмануть и склонить к чему-то, не произнося и звука.

Его лицо приятно мятного цвета. Чистое, без синяков и морщин, под левым глазом розовая родинка. Черты мягкие, но скулы угловаты. Глаза спокойно смотрят прямо в мои. Не дрожат и молчат, словно что-то спрашивают. Непонятно. Никогда не видела настолько равнодушный и чарующий взгляд. Конечно, он и не был похож на всех вокруг и поэтому это могло быть его обычное состояние. Однако, что-то странно пощипывает нос и глаза. Это магия, которой раньше не было в Лореуле. Незнакомая мне и отталкивающая магия.

Чужак долго смотрит и ни на сантиметр не отрывается от глаз. Кажется, копается во мне через них и у него не выходит что-то отыскать. Это видно по тому, как существо хмурится. Он сбит с толку и видно, как теряет контроль над собственными эмоциями. Такое часто случается с теми, кто слишком самонадеян.

В тот день я впервые это почувствовала. Непреодолимое желание следить за Журри и раз за разом находить где-то рядом чужака с незнакомой магией. Это позволяло мне ощущать себя в атмосфере чего-то секретного и чарующего, недоступного всем остальным. Я никому и ничего не сказала. В первый раз незнакомец молча ушел, обернувшись пеплом, который унесло ветром в небо.

Да, в тот день мы наконец встретились с Самбором У-Тангом. Тогда я еще не знала, что наша встреча была предрешена и многие ждали ее, но во мне и правда взросло освобождение. Стало легко и спокойно, я совсем немного поймала и подчинила себе свою судьбу.

Сложно описать те эмоции, которые вдруг родились. Хотелось верить, что это предчувствие освобождения, но я снова и снова возвращалась к Господину. Злилась на себя из-за рождения в голове ненужных мыслей и вопросов. Мне однозначно хотелось убить зеленое чудовище, которое всколыхнуло мой покой и заставляло высвобождать ту злость, которая была обязана находиться внутри, а не снаружи. Аромат его магии постоянно витал в воздухе и очень долго исчезал, подхваченный ветром. И к тому же я не имела права кому-то об этом сообщить, иначе могло произойти что-то ненужное и неугодное богам. Во мне скопилось огромное количество противоречий, и я уже плохо понимала, что именно чувствую. Мысли зеркалами друг друга, смеялись и лгали, вводя в ужас.

Я в числе тех, кто на стороне правящих богов, но была вынуждена скрывать это. На мне была печать подавления воли, а без нее я была бесполезной, хоть в венах и текла кровь богов. Все складывалось таким образом, что сейчас мне доступна лишь людская жизнь в Явь несмотря на то, что суждено служить богам. Из-за Беррианы, мне приходилось подчиняться Господину, из-за нее все так медленно тянется и не дает мне освободиться.

Дни складывались в недели. Все это время Журри злила брата и тот надолго уходил из дома, оставляя нас наедине. Меня это только интриговало, заставляло фанатично наблюдать за девушкой, которая оставалась молчаливой и сдержанной. После работы я притворно интересовалась ее настроением и пряталась в тени комнат, болезненно потирая незажившие раны. Мои силы восстанавливались быстрее каждый раз, когда понимала, что девушку что-то терзает и заставляет не находить себе места. Это все то, что рождает в ней ее глупая наивность и надежда, а меня лишь питает.

Я до сих пор не знаю, для чего она пришла и что ищет. Мне настолько безразлична болтовня и истории, что надолго в голове они не остаются и исчезают, словно пепел или пыль в шумной воде. Глаза изо дня в день пожирают эмоции и движения Журри, которые о многом могут рассказать. Я уверенна в том, что она гордится тем, как движутся ее руки и голова, как горделиво может выглядеть в глазах других. Девушка ведь не могла понять это сама. Ее научили. Просто смешно.

— Он ничего не говорит, — бормочу в пустоту пока на моей шее вяжут узел. — Всегда молчит. Может иногда показаться, что он и вовсе кукла, которую просто поставили на землю, а потом испепелили. Настолько быстро, что он за секунду исчезает из вида.

Тело словно чужое поднимается и повисает, заставляя замолчать, будто и ему тоже надоела моя болтовня. Под ногами чувствую стул и быстро встаю на него, подворачивая немые пальцы. Глотаю жадно воздух. Кашляю. Мне не так часто дают отдышаться, поэтому я всегда готова к новым ударам и боли. Горячий металл касается икры, словно масло протыкает ее насквозь. Я кричу. Связанными руками хватаюсь за воздух.

Сейчас мне больно, от того, что нет возможности продолжить рассказ. Я просто хочу говорить о чужаке. Мне нужно хоть как-то избавить себя от всех этих мыслей. Молчание, которое столько времени сохраняла, неожиданно захотело исчезнуть и освободить поток слов и мыслей. Это неправильно, это губит мою волю и заставляет слабеть на глазах. Мои раны медленней затягивались, а злость все чаще вырывалась наружу. Я переставала понимать, важность своих мечтаний и поддавалась соблазну пожаловаться, выплакаться. Такими оружия быть не должны. Только по этой причине в наше время так часто стали появляться отступники, неспособные нести службу должным образом и быть сильными перед человеческими слабостями. Несмотря на то, на какой стороне ты хочешь находиться, служба обязует тебя быть непреклонным и верным, исключающим сомнения и нерешительность.

— А что он делает? — спрашивает Господин смеясь.

— Ничего, — хриплю, прокручивая воспоминания в голове. — Следит за ней. А я за ним. Он такой же как мы с братом. В нем течет божественная кровь, которая неустанно враждует с моей. Между нами война, которая не позволяет мыслям схлестнуться воедино. Он моя полная противоположность. Кажется, что у этого есть смысл.

Вторую ногу пронзает та же самая боль. Кровь течет по стопам, заставляя их хлюпать и скользить. Стул шатается.

В какой-то момент боль и вовсе покидает тело. Мне нет смысла кормить ее и замечать. Боль — это все, что делает нас живыми, но сама эта идея кажется мне безумной.

Жить, когда у тебя нет смысла — это глупо и расточительно. Вся эта чушь про удовольствие и свободу не больше, чем спазмы болеющей и суровой лени в каждом из нас. Жизнь по-своему прекрасна и имеет право быть чем-то значимым, даже когда она наполнена лишь страданиями. Почему-то со мной это так не работает. Мне презренна мысль о подобной жизни. О такой, как у меня. И я не боюсь смерти, ведь она избавит меня от бессмысленности существования.

Придя домой, застаю Деяна за работой в гостиной. Такой серьезный и сосредоточенный, ни на секунду не отвлекается. Как всегда, я здороваюсь и целую его в щеку, выдавливая улыбку. Отворачиваюсь, ухожу на кухню. Равнодушие тенью покрывает лицо, и я блуждаю уставшим взглядом по пустым кастрюлям, по стекающей крови, из некогда живой дичи. Деян был на охоте.

Поток мыслей замедляется, я утопаю в равнодушном безумии, которое сейчас способно моими руками разорвать в клочья что-то очень ценное для всех этих глупых людей. Кажется, я постепенно схожу с ума, но лишь так чувствую себя лучше. Хоть немного. Во мне все еще бурлит ярость из-за того, что Господин не позволил высказаться. Он был единственным, кому можно было озвучить мысли и даже так мне закрывают рот, приказывают молчать.

Случайно замечаю в окне черный силуэт. Медленно и осторожно подхожу ближе, огибая обеденный стол. Силуэт слегка искажен из-за неровного стекла и не передает всех тех красок, которыми наполнена улица. Дрожа, касаюсь окна и провожу пальцами по холодной поверхности. Рука затряслась, но я сжала ладонь в кулак, чтобы унять в себе волну злости и ненависти.

Это так странно. Что у меня на уме? Безобидное любопытство или маниакальная зависимость? По какой-то причине во мне бушует буря, которая словно толкает вперед и умоляет о принятии решения? И Какого? С появлением в моей жизни чужака я ежедневно сталкиваюсь с тяжестью безумия, которое присуще каждой комели. Это сводит с ума, заставляет сковывать все тело судорогой и хрустеть закореневшими пальцами рук. Моя магия съедала меня, выводила из себя, бурля в венах и стуча в болящей голове.

Медленно поворачиваю голову в сторону брата. Ничего не замечает. Он там же где и был: в мире, где существует Каэлин, которая живет своей жизнью, которая не доставляет проблем и кажется счастливой. Это ведь не я беззащитная и слабая, не я нуждаюсь в сильном мужском плече, а Журри. В очередной раз становлюсь свидетелем несправедливости, которую на глазах у всех создал Деян. Он даже не понимает, насколько жесток ко мне. Никто из них не понимает и не надо. Так будет лучше.

Улыбаюсь, снова буровя взглядом затылок незнакомца. Все так странно. Весь мир тонет в хаосе и безумии, не осознавая этого. И все из-за того, что его покинула моя мать. Я не стала ей, хотя в будущем должна занять ее место. Мама была первым разочарованием богов среди оружия. Она, как и многие окунулась в земные проблемы настолько сильно, что перестала понимать смысл своих задач. Она поддалась людскому безумию, а если точнее, то создала его новый вид. За это Берриана и наградила меня печатью подавления, чтобы моя воля не познала свободы, чтобы я не смогла служить богам, как Санна Рогнед, как моя мать.

Моя ненависть к Журри росла изо дня в день. Каждый раз желание ударить ее чем-нибудь сводило судорогой руки и ноги, а на лице расцветала больная улыбка. Девушка капризничает, плачет, вечно что-то просит, и сама не в состоянии даже дойти до спальни. До спальни наших родителей. Там, где долгие годы существовала борьба. Она настолько лишена понимания и морали, что кажется больной и жаждущей смерти, будто жизнь игра и девушка в ней лишь игрок для компании.

Проиграв, мы тут же признаем поражение, не думая о том, что в поражении столько истины. Война — это процесс, из которого люди обязаны делать выводы. Но нет. Они неустанно развязывают все новые и новые сражения. Они тонут в крови и убийствах, а потом приходят в храмы и молятся. Как грязно. Каждый из них заслуживает наказание. Наказание за то, что посмели решать кому и как долго жить просто из собственного желания. Если бы смерть имела физическое воплощение, то сейчас беспрестанно бродила по земле и уничтожала зачинщиков воин. Она была бы рада каждому кто, погибая с сожалением вспоминает прошлое, а не просит очередной шанс у богов.

Никто кроме смерти не имеет право распоряжаться жизнями и дарить надежду, притворно не замечая болезнь. Все те, кто отравлен желанием властвовать и решать за других заслуживает исчезновения. Править должны лишь те, кто способны подарить покой людям. Если и они покорятся жадности, то должны также исчезнуть. Даже если это боги.

— Каэлин? — кто-то зовет меня.

Тяжело отвести взгляд от незнакомца. Тяжело снова видеть, как он исчезает, как его волнует только Журри и ее несерьезные проблемы. Я вечно занята делами, уборкой, стиркой, готовкой, параллельно заживлением скулящих ран, а она… Она продолжает существовать в мире, где рядом лишь добродушие и помощь. Это даже кажется смешным. Все кроме меня пытаются ее защитить.

— Что? — зло сжимаю пальцами столешницу.

— Что сегодня на ужин? — Деян копается в корзинах с едой у стены. — Так хочется печеный картофель, да и Журри он нравится. Забавно, но там откуда она родом нет картофеля. Хотя не так уж и далеко наши страны находятся друг от друга. Удивительно…

Боль выстреливает в резко согнувшийся ноготь.

Ненавижу. Я ее и правда ненавижу. Всем своим естеством. Кажется, что рано или поздно, но что-то подобное произошло бы. Ей крупно не повезло оказаться именно здесь. Там, где я жила с мыслями о справедливости и много лет мечтала быть ее палачом.

— Действительно, забавно, — бормочу, наблюдая как за окном чужак равнодушно скользит мимо меня взглядом.

***

Я нарезала морковь уже на протяжении часа. Нож медленно и крупно режет твердый овощ, и это доставляет мне удовольствие. Мысли слишком далеко. Вне этого дома и города, там, где всегда существует мой личный райский уголок. Он наполнен пустотой и постоянно молчит. Там существуют лишь тени, а иногда острый блеск ножей, заточенных игл, которые так приятно скользят по чьей-то бледной коже.

Часто ли я думаю о пытках? Да. И это нисколько не расстраивает, не делает плохо. С самого детства я не испытываю жалость, ни к избитому отцом брату, ни к плачущей матери. Все они слабые, не способны сдерживаться, терпеть. Вечно им кто-то и что-то должен, обязан. Обладая невиданной силой, мама постоянно пресмыкалась и казалась слабой. Она хотела такой быть. Я знала это, когда она по ночам плакала в саду и убеждала себя, что ее голова в порядке. Мама постоянно доказывала себе, что безумие ее не коснулось и она лишь та, кем хочет быть. Но это было ложью. Спазмами умирающего благоразумия.

Боль пронзает палец, кровь от пореза падает на деревянную доску. Приятно, тепло. Частичка моей жизни касается, стекает по внешнему миру, который так безжалостен к ней.

Я часто думаю о будущем и уже сейчас знаю, что в нем будет. В отличие от мамы, во мне достаточно решимости и верности. Поэтому, когда явился Воронвэ, я даже не подумала о том, чтобы воспротивиться. Он был тем, кто наставил меня на путь, который показался правильным. Он угождал моим убеждениям и одобрял желания. Ему я не казалась монстром, даже в своем истинном обличии.

Из-под бровей смотрю в окно, в котором зловеще улыбается мое отражение.

Что для меня жизнь? В ней нет ничего конкретного, важного, я давно перестала к чему-то стремиться. Лишь мысли о прошлом заставляют хоть немного понимать реальность. Только так я могу быть собой и обрести долгожданный смысл.

Незнакомец все чаще появляется рядом с Журри. Он не пытается подойти ближе, заговорить с ней или дать понять, что рядом. Незнакомец только наблюдает. Я успела выучить наизусть его внешность. Он совсем не похож на тех, кого вижу каждый день, от него не чувствуешь угрозы, он совсем ничем не пахнет и лишь магия режет нос. Иногда мне кажется, что мир вокруг него меняется, становится таким, в котором я не желаю находиться. Все, что он делает и что источает — мне неприятно. Внутри каждый раз вспыхивает пламя, которое стремиться сожрать чужака.

— Ты можешь войти, — говорю тихо, найдя его возле окна, возвращаясь из сада с чистым бельем. Ине хотелось быть добродушной, насколько это возможно. — Если хочешь.

Незнакомец медленно оборачивается и снимает капюшон с головы.

Я не знала, что запомню это лицо на долгие годы, но казалось, что и в прошлом с ним была знакома. Это сложно объяснить. Глухая память воет во мне и не знает, как выбраться. Она знает его и истошно хочет хотя бы коснуться. Этого я никак не допущу. Мой мир лишен близких людей, которые так и норовят в него попасть.

— О чем ты? — впервые слышу его голос.

Такой глубокий и тяжелый. Этот голос эхом отзывается во мне и увядает в глубинах безжалостной злобы. Я сама его топлю в надежде, что однажды он и в реальности исчезнет.

Сглатываю, пытаюсь нормально дышать. Медленно опускаю корзину с бельем на землю. Пальцы словно каменеют.

— Считаешь это нормальным? Знаешь же, что я вижу тебя здесь каждый день. И каждый раз ты все равно возвращаешься.

У него длинные черные волосы, заправленные за уши. Ростом выше меня на голову. Под плащом виднеются чистые немятые вещи, темная рубашка, заправленная в брюки, и странные подвески, которые поблескивают, оказываясь на солнце.

Мне тяжело. Я хочу схватить его за горло и ударить об перила, хочу узнать какого цвета его кровь. Все внутри меня кричит об этом. Кричит о том, что я должна причинить ему вред. Но я вынуждена держать себя в руках. Ведь это может отдалить меня от богов и их доверия.

Молчит. Опять пристально смотрит мне прямо в глаза.

Раздражает.

Что вы все можете знать о жизнях, которые не видите? Бедная и жалкая Журри не обделена вниманием, но продолжает изо дня в день ныть и скулить, надоедать своими проблемами. И проблемы ли это? Я не знаю ничего о ней и не смею возвышать. Я тоже имею право на жалость, на понимание. Но во мне нет желания выпрашивать.

— Хотя… Уходи, — процедила я сквозь зубы, сжимая кулаки. — Тебе здесь не место! Забудь про те слова…

— Я не понимаю, — отвечает медленно незнакомец, продолжая меня гипнотизировать. — Мне известно, что в твоей душе и сердце, но голова почему-то закрыта. Как тебе удается скрыть свои мысли?

— Что? — хмурюсь и искоса смотрю на входную дверь.

— Я не успею дойти до двери, — произносит он равнодушно. — Ты тут же мне всадишь в спину свои острые пальцы и тебе наплевать как туго они будут проваливаться в плоть. В тебе так много желания убивать и рвать. Ты омерзительна, и позволить себе говорить с тобой уже слишком много. Таких как ты не должно быть и в ближайшем будущем ты это поймешь. В скором времени мы все дружно увидим твое безумство и ярость, которые прикрываешь правосудием и желанием порядка. Как может желание убивать быть чем-то правильным? Палач не тот, кто жаждет убить другого, а кто заносит топор над головой даже родного человека, выполняя свою работу. Ты же просто монстр…

— Вот как, — зло улыбаюсь. — В таком случае ты осознаешь в каком положении находится эта девушка. Журри ведь дорога тебе? Это очевидно, ведь никто не сможет украсть из твоих глаз беспокойство, с которым ты на нее смотришь.

Мужчина хмурится и бросает беглый взгляд на дом.

— Ты должна уйти, — произносит он уверенно. — Я не знаю кто ты такая, но тебе не место среди людей. Возвращайся к своему хозяину и не смей раскрывать гнилую пасть. Тебе нет дела до правды и борьбы, ты даже не способна ценить чужие жизни. Меня воротит от тебя.

Мир вокруг начинает немного плыть, разъезжаться в разные стороны и темнеть. В такие моменты я на пределе. Картинка краснеет и сильнее поблескивает на солнце. Вокруг сейчас так много лезвий и оружий, кажется, что каждым из них я могу воспользоваться.

— Выходит ты решил, что способен делать выводы обо всем вокруг просто так? — зло ухмыляюсь. — Ты тот, кто причиняет вред только своим существованием. Настолько глуп и наивен, что придался мечтам и выдаешь их за реальность. Сколько бы гнилая пасть не держала зубы стиснутыми, она всегда будет ждать удачного момента, чтобы распахнуться и перегрызть чье-то горло…

— Хватит! — воскликнул мужчина, взмахнув рукой.

В меня летит пыль и песок, которые режут, кусают кожу. Это магия вреда, и она в ярости.

— Что это такое? — хватаю рукой сгусток адской смеси и смотрю на свою ладонь, на которой беззащитно метаются песчинки. — О, так это твоя вера в лучшее? Как радостно, что я могу сделать с этим что-то.

На ладони вспыхивает пламя и пожирает песок, превращая его в кровь. Капли дрожат в моей руке и, будто дети, кормят благодарными бликами. Это вгоняет в ужас незнакомца.

— Да что ты такое? — спрашивает он хмурясь.

— Я та, кого ты скоро начнешь бояться, — переворачиваю ладонь и кровь капает мне под ноги. — Но сделаю тебе подарок, как и подобает делать всем тем, кто блюдет порядок и исполняет волю богов. Я позволю тебе терпеливо ждать и наблюдать. Лучшее, что с тобой может произойти — это прозрение. Я не убью тебя, а дам возможность наслаждаться зрелищем.

— Если я позволю тебе жить, — зло бросает мужчина, поддаваясь эмоциям. — Ты олицетворение всего самого отвратительного, что может существовать на этой земле. Я чувствую это каждой частью тела. Поэтому и служишь Воронвэ. Мерзкая тварь…

Он ушел, как и всегда, туманно скользнув в калитку и растворился в воздухе.

Я оборачиваюсь к окну, и вижу спящую Журри в кресле гостиной. Такая невинная и печальная, пропитана жалостью к себе.

На это он любит смотреть? Какое ему дело до этой девушки и по какой причине он так назойливо крутится рядом?

Когда я сказала ему уходить, то хотела лишь высвободить каплю злости. Я не само зло, не агрессивна, не жестока, это все в моей голове. Это оружия. Меня нельзя любить или уважать, я не гожусь в друзья. Только так могу облегчить жизнь тех, кто радушно впускает к себе незнакомцев и готов стать близким человеком для них. Не имею права разочаровывать и давать надежду, я должна оставаться собой и не только для себя, но и для других. Мне нужно казаться монстром, чтобы случайно не причинить вред невинному.

Вот какое сложилось у тебя обо мне мнение? Монстр? Мерзкая тварь? Так смешно думать о том, что как раз то Воронвэ и подарил мне чувства, которых достойны непокорные и злые существа. Хотела ли я действительно причинить вред чужаку? Сложный вопрос, ответа на который у меня долгое время не было.

Часто теперь я нахожусь в саду, между суетливых ив, которые так и норовят коснуться моего лица. Это приятно. Земля теплая, мягкая, щекочет кожу сочной, летней травой.

Выражение моего лица меняется только в моменты общения с кем-то. И то это только бесконечное количество масок, что подарили мне боги для созревания и скорейшего возрождения. В венах стынет кровь, когда я думаю об этом. Скоро у меня появится возможностей больше тех, что имею сейчас.

Притягиваю руку к небу и представляю, как касаюсь пушистых облаков. Только так могу почувствовать их мягкость. Какая жалость. Слишком часто кажется, что имея неприлично много, я чувствую лишь малость. Но что поделать, такой уж родилась. Такова моя судьба. Из всех возможных жизней, именно эта дается так сложно, почти недосягаемо. Я живу ограниченно, постоянно чего-то лишаясь и сдерживая назойливое любопытство. Почему? Потому что у всего есть путь и цена, у каждого свершения и мимолетного порыва.

Много ли людей делали мне больно? Много. Каждый из них поплатился за это, но однажды пострадал невинный. И это было приятно. Неправильно, но приятно. Видимо моя жизнь сломана и испорчена на корню. Я давно смирилась с тем, что лечение не поможет. Это яд, который уничтожает медленно, вязко и мучительно. Только приняв свою участь я способна продолжать существовать. Этим невинным оказалась моя мать. Только вот осознание этого пришло слишком поздно. Долгие годы я училась не причинять вред и быть умнее всех тех, кто всего лишь наслаждается убийством. Так иронично. Изголодавшийся зверь отказывается от добычи, которая убита для забавы.

Я уснула, когда на город опустилась тень. Мои сны пусты и быстротечны, словно плыву в темной комнате по прозрачным лентам. Это радует. Не нуждаюсь в лишних красках, данная картина только в черно-белых тонах.

Проснувшись, понимаю, что слегка тяжело дышать. Испуганно поднимаю руки, когда вижу лежащую на мне Журри. Сердце в панике заметалось в груди, будто бы просится на волю. Странное ощущение.

В тот момент я вспомнила разговор с незнакомцем и чуть не поддалась эмоциям. Несмотря на все то, что Журри во мне вызывала, я была не в силах решиться на убийство. Воронвэ приказал мне вымещать злость на ком угодно, но не на ней. Я надеялась на то, что это справедливо.

Девушка лежит головой на моем животе и медленно дышит. Ладони вместе, прижаты к груди. Я суетливо смотрю по сторонам убеждаясь в том, что рядом никого. Журри сонно кряхтит и обнимает меня одной рукой за пояс.

Не хочу. Уходи. Мне неприятно. Мысли галопом несутся в голове.

Она теплая и легкая, я слышу животом ее медленный пульс, словно крошечный зверек топчется на одном месте. Сейчас я могу схватить ее за волосы и скинуть с себя, начать бить. Но это должно оставаться в голове, лишь в моей гнилой и порочной голове. Ради тех, кому я посветила свою верность и надежды.

***

Они кричат, так громко, что срываются на рык. Летит посуда, дрожат занавески. Слышу, как отец быстро бежит по лестнице вниз и тянет за собой маму. Она кричит и плачет, цепляется руками за перила.

Глупая. Ты ведь такая сильная, но опасаешься навредить ему. В отличие от тебя, он не боится. Из раза в раз ты сдаешься, позволяешь кому-то так незаслуженно и подло одержать над тобой верх. Ты всегда была слишком сильной для нашего слабака отца.

Вижу, как Деян поджимает к себе колени, сидя в углу комнаты. Я прошу его о молчании, прижимая палец к губам. Брат кивает и зажимает рот рукой. Тихо встаю и лезу под кровать, где веревкой к деревянной ножке привязан тупой отцовский кинжал.

Уже тогда я понимала кто и на что способна. Уже тогда я была такой. Жесткой, бесчувственной, неумеющей любить, сострадать. Может быть, у меня и была возможность стать кем-то другим, но этот путь понятней и ближе всего. Только так могу чувствовать себя настоящей.

Тихо отвязываю кинжал и встаю с пола. Доски противно скрипят. Я замираю. На лице расцветает впервые та самая улыбка. Это так приятно предвкушать, думать и представлять. Подхожу к брату и целую его в щеку.

А ведь мы были детьми. Тогда в нас заложили совсем не те морали, что должны были.

***

Утопленники не горят

Лореул. Прошлое.

Каэлин Рогнед.

Все было неоднозначно. Если она уйдет, то вслед уйдут они оба. Но при этом я так страстно этого желала. Для меня не сложно запереть Деяна, сделать пленником навсегда и вечность быть рядом. Но разве это здоровые мысли? Это то, что должно увидеть свет? Он даже не знает о моих способностях, до сих пор считает слабой, невинной и добродушной. Пусть так будет и дальше. Журри не сможет его забрать у меня. Только не таким способом.

Однако, чем больше времени девушка проводила в нашем доме, тем теснее становилась связь с Воронвэ, который учил меня день и ночь порядку. Ненужные мысли я блокировала и заменяла своими. Не все слова бога достигали моей головы. Я фильтровала каждое сказанное предложение и копалась в воспоминаниях матери. Таким образом, поняла каких ошибок способна избежать, а к чему стоит прислушаться больше, чем нужно. Я сделала выводы о многом.

— Что ты делаешь? — спрашиваю тихо, кусая зубами трубку.

Кресло, в котором я сидела, слегка качалось вперед-назад от ветра. На веранде было холодно, но меня это трезвляло и толкало на прочные мысли, которые были важны.

Девушка испуганно вздрагивает и хватается за перила. В воздухе парит темная и едкая магия, отчего щиплет болезненно нос. Погода мрачная и шумная. Навряд ли нас кто-то может услышать. Я втягиваю в себя табачный дым и наблюдаю. Кажется, что-то чего так долго ждала, наконец, произошло. Журри начала грешить. И не просто грешить, а ломать чужие судьбы, причинять боль и следовать примеру обезумевшей матери комели. Не думала, что ждать придется так мало, но девушка продолжает удивлять. Даже смешно, что и сейчас на ее лице маска жалости, а по щекам текут очередные слезы.

Она и правда навредила Деяну.

— Напугала, — виновато шепчет Журри, сжимая в руках какие-то безделушки. — Я…

— Уходишь? — перебиваю ее, не желая выслушивать вранье. Мне нет нужды слушать витиеватые речи и кучу оправданий. — Как ожидаемо. Мне даже немного стыдно, что я сомневалась в том, что ты способна оступиться. Ты ведь отступница, верно?

— Что значит отступница? — слепо девушка бродит взглядом по улице, ориентируясь на мой голос.

Поджимаю губы и внимательно смотрю на Журри.

А ведь и правда жалкая. Ничему не учится, ничего не принимает и не пытается хотя бы подняться с колен. Даже плечи опущены, а спина сгорблена. Вся насквозь пропитана беспомощностью и безнадежностью. Даже удивительно, что Воронвэ не пытается ее убить. Может быть, считает низостью? Но это не имеет значения, когда дело касается предателей и комелей.

— Вот как, — зло ухмыляюсь я. — Так ты совсем ничего не знаешь. Тогда отправляйся в Серийю и покопайся в их библиотеках. И не говори, что у тебя есть другая цель. Мы ведь с тобой лучше других знаем истинные лица друг друга. Может быть, в Серийе ты найдешь в себе смелость найти что-то стоящее.

— Как жестоко Каэлин, — впервые показывает характер Журри и презренно ухмыляется. — Ты ведь осознаешь, что говоришь о невозможных для меня вещах.

В моих глазах заблестели лезвия. Ими-то я и вырежу твою самонадеянность и бесконечную надежду на всех вокруг.

— Тогда просто иди, комель, — выплевываю с улыбкой. — Или я сделаю то, что должна.

Мне приятна эта сцена. Я владею моментом. Она на поводке и только мне решать, что будет дальше. Девушка уже глубоко в сердце брата прогрызла целый лабиринт и протянула через него острую проволоку. Воровка, обманщица, предательница. Вот кем она станет для Деяна после ухода. Журри тоже убийца. За ней тянется шлейф проступков и эгоизма, которые в конце концов ее убьет. Я бы никогда и ни за что не остановила ее. Это ведь то, чего так ожидало мое неподдельное сердце. Да, я была искренней или молчаливой. Никто не мог бы назвать меня лгуньей.

Девушка кивает и виновато смотрит в пол. Стеклянные глаза полны слез, которые лишь в очередной раз злят. Злят из-за того, что их есть кому подтереть. Это выводит меня из себя.

— Иди, — не могу сдержать рык. — Он ведь тебя ждет? Не забудь передать привет…

Я бы даже могла впиться зубами в нее, отгрызть кусочек. Ведь от природы у меня потрясающие, длинные клычки. Это всегда умиляло мать, которая почему-то позволила себе стать похожей на людей. Будь моя воля я бы и с ней что-то сделала. Все они эгоистичные дураки и ведут себя словно дети, не понимая, насколько важны и сильны. Все они лишь зря потраченная божественная сила. Быть чем-то выдающимся и сбегать. Как же сейчас Журри близка к смерти.

Девушка жалостливо кривится и быстро спускается по ступеням. Плачет. Сейчас это не сработает. Я не Деян, не стану жалеть, останавливать. Пусть уходит, вместе с…

Мгновенно осматриваюсь. Никого вокруг нет и улица за калиткой пуста. В воздухе лишь аромат дождя и соли, ничего похожего на запах магии чужака. Спустя минуту девушки уже и след простыл. Начал срываться дождь, вдалеке загремел гром. Борюсь с желанием догнать ее и прикончить, навсегда избавиться, без опаски на возращение. Сжимаю пульсирующие виски и кривлюсь.

Сможем ли мы тогда встретиться с незнакомцем? Не станет ли это нарушением воли? Опять в моей сдержанности растет брешь и противоречия. Все тело сводит судорога.

— Перестань! — шиплю и бью себя по голове. — Хватит! Хватит!

Неожиданно пробивает на улыбку. По двору разносится глухое эхо моего истерического смеха.

Что я наделала? Как могла поступить так с братом? Будет ли от этого кому-то лучше, кроме меня? Все эти земные вопросы не смогли меня потопить, а лишь сильнее раздули ненависть. Я просто взяла и позволила ей поступить плохо. Было ли в моем предназначении хоть что-то по поводу данного момента?

Хохочу так громко, что приходится прикрывать рот.

— Как прекрасно, — шепчу, вытирая слезы от смеха. — Как же приятно. Кажется, и правда становлюсь сумасшедшей.

На протяжении нескольких часов я блаженно сидела на веранде и любовалась непогодой. Таким мне хотелось бы видеть мир всегда. Желающим жить так как подобает, борющимся с порывами ветра, чтобы равновесие никогда не смогло быть нарушено. Проблемы уважают, а победы ценят. Дети растут сильными и счастливыми, а родители без опаски отпускают их гулять. Разве все это настолько ужасно, что не может стоить каких-то верных законов?

Деян был в ужасе. И после пропал на целый день. Уже и не помню, что он говорил, знаю это неважно. Он пришел болезненный, но спокойный. Схватил меня, как медведь в охапку, и так уснул, прижимая к себе настолько сильно, что становилось жарко. Брат вернулся, как и в прошлый раз. Я гладила его по волосам и плечам, убаюкивала. А после дала себе слово, что больше не вернусь в замок. Знаю, что рано или поздно придется расплачиваться. Но мне правда надоело тешить кого-то. Плевать на боль, просто больше никто не будет меня использовать, только если этого захочу я сама.

В день ухода Журри во мне воспряла воля, которая постепенно росла. Я понимала, что это и есть путь к освобождению. Все это поможет мне достигнуть врат заточения и снести замок. На тот момент воля лишь напоминало дитя, которое предстоит растить и оберегать, наставлять на правильный путь. Раньше она и вовсе была неживой. Пробил час пробуждения, которое уже не остановить и никак не укротить.

Как бы мне ни хотелось, но жизнь не стала прежней. Брат опять угодил в цепкие лапы тех, кто вечно жалуется и просит помощь. Как же все это противно. Новые друзья вели его по пути, который уходил вдаль. Я опять его теряла. Опять наблюдала за тем, как он поступает неверно. Приятно осознавать, что в итоге он поплатится за неверные шаги. Несмотря на то, что он мой брат, я желала наказания для отступников. Мне презренны все те, кто так подло отсиживается и поступает во вред людям. Они не имеют права так жить. Мы были сознаны, чтобы направлять людей, наказывать и дарить гаранты на покой. Нет в нас места для вольной жизни.

***

Это была я.

Я подожгла дом Журри, после того как долго искала ее. Впервые за долгое время Воронвэ, наконец, позволил приложить руку к ее судьбе, но меня снова остановили. Опять так позорно и убежденно в том, что это верный путь. У меня не было права сомневаться и требовать объяснений. Под силу было лишь удерживание и молчание, которые тренировали, закаливали. Непостоянство Воронвэ меня задевало. Он позволил мне зажечь огонь, но не дал ему поглотить Журри вместе с беспомощными детьми предателей.

Она осталась такой же жалкой и беспомощной, только теперь еще и обрекла на это детей. Невинных и ни о чем не догадывающихся. Для таких как я, сошедших с ума это всего лишь дополнение, а не преграда. Этот пожар — первое вырвавшееся из меня зло за долгие годы. Жалела ли я после? Разве что о том, что не смогла довести дело до конца. Кажется, меня всегда будет ждать неудача, пока не буду призвана на службу. Но я никогда не останавливалась, даже на пороге провала. Я грызла землю зубами, но заботливая рука останавливала меня и призывала опомниться. Воронвэ видел правосудие в чем-то другом.

Какое-то время я была одержима верховными богами из Правь и видела свет лишь с далеких небес. Это позволяло продолжать двигаться и не опускать руки. Это притупило ярость и заставило сонно качаться в раздумьях о желаемом будущем.

Почему Журри должна была умереть? Потому что она сеяла вокруг себя хаос как какую-то заразу. С каждым разом от нее несло все большей опасностью и это сводило с ума. В этом они с чужаком были похожи. Они оба вызывали во мне негативные эмоции, хотя я пыталась сохранить равнодушие, как это было раньше.

Снова на моем пути возник незнакомец. Так предсказуемо, что я невольно улыбнулась его сердитому лицу. И это была отнюдь не радость.

— Ты продолжаешь это делать? — произношу в тихом, спящем лесу, в котором он спрятался после пожара. — Кто ты такой? Почему делаешь это? Прости, если кажусь назойливой.

Я была переполнена иронией, которая заставляла чужака теряться и хмуриться еще сильнее.

— Я мог бы убить тебя, — говорит тихо и спокойно, развязывая шнурок плаща на горле.

Снимаю с головы капюшон и смотрю на него широко распахнутыми глазами. Приятно вот так предстать перед ним, свободной, не сдерживая себя. Это ведь наш первый разговор спустя несколько лет. Не могу сказать, что ждала этого, но была уверенна в этой встрече. Это как что-то запланировать на годы вперед и не удивиться.

— Убей, — отвечаю спокойно. — Ты не первый и не последний. Давай, сделай так. Убеждена, что это доставит мне небывалое удовольствие. Попытки — это то, что делает мою жизнь такой насыщенной. Ты даже не представляешь сколько их было… Все вы тупицы.

— Твой путь ошибочен, — продолжает спокойно, серьезно, максимально сдерживаясь. — Ты долго плутала и забрела не к тому. Если ты раскаешься, то я помогу тебе или хотя бы пойму.

— Чего? — прикладываю руку к уху и кривлюсь, словно плохо его слышу. — Прости, я не могу разобрать твой бубнеж.

Это никак его не цепляет и не выводит из себя. Приятно видеть, насколько сильно он старается и сдерживается. Кому как не мне понимать, каких усилий это стоит и что за этим последует. Взрыв.

— Я сказал, что ты следуешь за убийцей, — произносит очень громко, что мгновенно будит во мне ярость. — Теперь достаточно громко?

— Не смей, — зло скалюсь. В голове начинает звенеть. — Слышишь? Ты можешь долго и много говорить о людях и своих убеждениях, но не заставляй других сомневаться в себе. Это грех, за который ты обязан будешь заплатить своей жизнью.

— Жизнью? — хмурится мужчина. — Говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Что может такая как ты знать о жизни? Разве что только как ее отнять…

— О, да… В этом ты прав! — призываю огонь и тело окутывает пламя. — В этом я чертовски хороша!

— Больше не прикасайся к ней, — говорит он еле слышно и осматривает притихший лес. — Если Журри придется умереть раньше времени, то хотя бы не от твоей руки. Настолько позорной смерти я для нее не желаю.

Самбор опять исчез, продемонстрировав неуважение и максимальное презрение. Он делает все, чтобы меня вывести из себя. И это удается ему лучше всех остальных.

— Как прекрасно! — кричу и складываясь пополам, смеюсь. — Ты потрясающий! Поскорей бы добраться до тебя и прикончить! Слышишь? Скоро ты познаешь правосудие, в котором мучительно будешь тонуть много лет! Я позабочусь об этом непременно, мой дорогой Самбор!

Находя покой в одной точке, я подолгу представляла себе моменты долгожданных свершений. Сколько бы ни прошло времени, сколько бы ни умерло близких мне людей, я всегда буду грезить лишь о смысле своего существования. Я никогда не стану похожа на всех тех, кто тонет в земной жизни и не стану эгоистично творить что попало. Пусть все считают меня монстром, если это позволит мне вершить правосудие и сохранять равновесие. Смысл моей жизни не является мной, это то, что позволяет представлять из себя хоть что-то ценное. Родившись без рук — научись плавать, без ног — бегать. Игнорируй свои недостатки, делая из них что-то обыденное.

***

Мне было недозволенно встречаться с богами в верховной палате, поэтому я общалась с их дымчатыми призраками, когда оказывалась одна. Все они как один смотрели на меня строго и величественно, как и положено богам. Я терялась в их образах и надеялась, что однажды услышу слова благодарности. Дело было далеко не в одобрении, а в последствиях. Каждого из них я считала творцом и существом способным изменить мир в лучшую сторону. Поэтому, если они сочтут мои действия правильными, я удостоверюсь в том, что приложила руку к лучшему миру.

— В тебе скапливаются противоречия, Каэлин, — говорит один из богов. — То же самое случилось с твоей матерью. Вскармливаешь ли ты их в себе самостоятельно?

Я отрицательно машу головой. В груди что-то стыдливо сжимается и причиняет адскую боль.

— Тогда как ты поступишь с тем, что так бесстыдно вламывается в твою голову и рушит ценные мысли? — произносит тихо другой бог и зло бьет кулаком по невидимой поверхности. — Он ведь говорит тебе о непозволительных вещах!

— Я приму их и учту, но не стану меняться, — бормочу, смиренно сжимая кулаки. — Все, что есть в моей голове постепенно приходит к порядку. К тому порядку, который я вижу вашими глазами. Я не способна со всем согласиться, но вы можете не сомневаться в моей верности…

— Каэлин, — громко произносит Воронвэ, поднимаясь с незримого трона. Вокруг суетливо зашатались деревья. — Пока твои мысли приходят в порядок и выстраиваются в стену, мысли других готовят оружия чтобы сломать эту стену. Ты ведь думаешь о Самборе? Ты думаешь о том, почему его поступки отличаются от твоих, хоть вы оба божества. Почему не считаешь его отступником?

— Он отступник, — машу согласно головой. — Как и многие другие, кто пытаются сблизиться с людьми. Его правда это лишь его правда. Он имеет право на свое мнение.

— Это непозволительно… — гневно взрывается бог Альтера.

— Я верна вам! — обрываю бога, не желая слышать сомнения в свою сторону. — Как это было всегда. Я учла ошибки предков и осознала истинную цель. Вам нет нужды бояться и сомневаться на мой счет. Прошу, призовите меня на службу и у меня появится возможность это доказать!

— Твоя воля слаба, — настаивает один из богов. — Ты все еще не имеешь возможности освободиться. Ты в состоянии служить богам из Правь только лишь потому, что в твоих руках камень. Над всеми остальными оружиями богов из Навь мы не в силах одержать власть. Пока на тебе печать Беррианы, ты не сможешь по-настоящему служить правящим богам. После того, как Берриана спустилась в мир мертвых, она в своей последней воле возложила на тебя печать. Эта вещь мешает тебе прийти к осознанности. Мы бессильны перед печатью.

— Но я уже способна выполнять вашу волю! — воскликнула я, прижимая ладонь к груди.

— Это не так, Каэлин, — произносит строго Воронвэ. — Ты питаешься насилием и болью, только по тому, что в тебе все еще идет борьба. Ты людская рабыня и до сих пор сопротивляешься. Но сопротивление — это не результат. Мы не можем доверять тебе полностью, пока в тебе существует печать Беррианы, пока в тебе все еще живет услужливость людям. Обрети нужную волю, чтобы избавиться от рабства и тогда мы доверим тебе правосудие. А до того момента старайся и продолжай бороться, дитя. Богиня пустыни предпочла оставаться с людьми и служить им, а значит оставила тебя в одиночестве.

— Если я убью ее, то смогу обрести волю? — в отчаянье кричала я, пока непозволительная ярость в сторону богов потихоньку росла. — Как мне избавиться от печати?

— Борись, Каэлин, — добродушно произносит Воронвэ, протягивая мутную ладонь. — Борись за то, что считаешь свободой для самой себя. Иметь выбор — это она и есть. Свобода. Ты его еще не сделала.

Боги растворились в воздухе, оставив меня одну тонуть в отчаянье и бессилии. Сколько еще мне нужно преодолеть, чтобы моя ненависть к людским желанием стала очевидной? Я убила стольких неугодных богам и следовала за ними, находясь на земле. Они так далеки от меня и так жадны. Им постоянно кажется, что я не совершенна, недостаточно стойко отношусь к их виденью мира, но это не так.

***

Мне пришлось вернуться в Бронду и ждать возвращение брата. За три года отсутствия Журри он всего-то изменился в худшую сторону. Еще сильнее отдалился от меня и лишь изредка приходил за откровениями. Я только слушала и смеялась, когда это было нужно. В холодные, серые дни он предпочитал работать или уходил на рыбалку. Спустя время и вовсе поступил в академию. Дурак. В среднем мы виделись пару часов в день и только вечером или утром. Его стремление казаться обычным человеком меня уничтожало.

За два года я только пару раз появлялась в замке, за что была каждый раз наказана. В последний раз меня чуть не убили. Открытых ран было так много, что регенерация не справлялась и я потеряла очень много крови. Пришлось остаться в замке на ночь. Лежа на полу тело обдувало сквозняком, наверх поднимались крупные частички пыли. Чувствовалась усталость. Кровь на теле засохла и неприятно стянула кожу. Снова это ощущение бескрайней несправедливости и злости.

Почему ему мало? Что должно уничтожить эту проклятую печать?

Во мне бушевало пламя. Я больше не относилась к пыткам равнодушно. Они вызывали во мне презрение и разрывающую ярость, которые сводили с ума. Но без них я голодала и переставала понимать происходящее. Метаясь из одного угла в другой, никак не могла понять, почему воля матери до сих пор меня не отпускает, когда уже выбор сделан. Именно она заставляла меня из раза в раз возвращаться к Господину. Она заставляла нуждаться в ощущении рабства. Меня разбивало на части. Я хотела наконец освободиться, хотела сорваться с поводка. Хотела перестать быть людским рабом. Хотела обрести долгожданную сильную волю.

***

Обычно я не проявляю истинных эмоций, но в этот раз просто не было сил. Она меня разозлила до такой степени, что мир в глазах снова покраснел и блеск, словно звездный, рассыпался в пространстве. Из меня чуть не вырвалась волна огня, желающая безжалостно сожрать каждый кусочек ее плоти.

— Привет, — произнесла так неловко, с улыбкой Журри.

Стоит вся такая смущенная и улыбчивая. На руках держит ребенка, а за длинной юбкой прячет девочку лет десяти. Все трое так настороженно рассматривают меня и злят своим волнением. Мне хочется вытолкнуть их за калитку и снова забыть, но кажется, что сейчас они слишком плотно засели в нашей жизнь. У меня больше нет права сделать хоть что-то с этим всепоглощающим хаосом.

Она родила ребенка… Только сейчас до меня дошел смысл всего происходящего и ужас чуть не вогнал в беспамятный сон. Почему еще в Серийи я этого не поняла? Мало того, что они просто живут в свое удовольствие, так еще и множатся как вредители. Безумие, сплошное безумие.

У меня задрожали руки.

— Вернулась? — говорю тихо, чтобы Деян не услышал.

Брат копался в повозке, в которую нырнул по пояс.

Девушка виновато опускает взгляд. Он такой сырой, ненастоящий, притворный. Сложно предположить, что творится в ее голове, но в моей было все очевидно. Не покидало ощущение, что ее появление во второй раз отбрасывает меня назад. Журри продолжает испытывать терпение. Она рушит мои достижения, старания, отдаляет от богов снова и снова. Ненавижу.

— Он меня вернул, — произносит влажно всхлипывая.

— Да что ты? — растягиваю рычание, смотря на нее безумно широко распахнутыми глазами. — Как чудесно…

Медленно отвернувшись, я уставилась себе под ноги и скрылась в доме. Ярость бурлила в венах, заставляя краснеть лицо.

Надо было пытаться и пытаться убить ее. Все это время. Всегда. Почему я такая нерешительная? Мне ведь ее не жалко ни капли. Напротив, такие как она выводят из себя, заставляют высвобождать на волю зверя и то, что не должно освободиться. Она виновник всех моих бед. Она вызывает ненужные воспоминания. Она своим существованием меняет мир, чтобы я не смогла сломать печать.

Зайдя на кухню, быстро поднимаюсь в свою комнату и запираю дверь. Ненавижу. Как же сильно я ее ненавижу. В ярости срываю с окна штору и топчу ее ногами, в стену летит горшок с цветком, а осколки режут лицо и руку. Все на данный момент стремится причинить мне вред, задеть или раздавить.

Должна ли я уйти? Должна ли оставить все и отпустить? Я лишняя. Теперь мне и правда нет места в этом доме. Так часто казалось, что сама себя торможу, оставаясь рядом с братом. Та ли это связь, которая должна быть оборвана, чтобы достичь цели?

Хватаюсь руками за голову и сильно сжимаю ее, иначе вот-вот разорвется. Смеюсь.

Как глупо получается. Я даже не заметила, как повесила на себя этот замок. Мама и Деян тянут меня в пустоту, которую невозможно выплюнуть или вырезать. Своей любовью они привязали меня к столбу и заставляют топтаться на месте. Я так долго шла к этому и не увидела того, что было прямо перед носом.

Любовь. Чужая и настолько кровавая, что отделаться от нее считалось бы преступлением. Ведь отрекаться от близких людей неправильно. Это делает из тебя злодея. Но почему? Да потому, что все это — предрассудки и ложь, бесконечные мысли дураков и людей, чья жизнь зависит лишь от других. Мне все это противно. Эти примитивные мысли и привычки, желание одних привязать к себе других, уничтожая их волю. Я должна уйти, иначе продолжу тонуть… В людской жизни.

Ругая других и ненавидя себя за это, я сама продолжаю жить подобно им. Дом, семья, вся эта каждодневная суета для заработка и пропитания. Да мне даже еда не нужна! Что черт возьми я забыла в этом проклятом месте? Почему настолько была слепа?

Резко сходит с петель дверь, и я падаю на пол, начиная колотить себя по голове, ногам, животу. Смех весело скачет от одной стены к другой. Такая забавная боль. Деян опускается передо мной, глаза наполнены ужасом, непониманием, страхом. Боится даже прикоснуться. Все мое тело трясет, суставы сводит от злости.

— Каэлин, — тихо зовет меня брат. — Посмотри на меня.

Я смеюсь еще громче, стучу кулаками об пол. Смотрю на него, но в красном свете его кожа кажется темней. Деян совсем сейчас не похож на себя. Он скорее похож на того, кто хочет моей смерти.

— Как же это все необычно! — кричу, распахнув широко глаза. — Истина всегда была где-то рядом! Понимаешь? Рядом! Они оба меня искалечили!

Все и всегда происходит так как не подходит мне. Каждый раз терпение трещит по швам. Сейчас оно разорвано в клочья. Я сама подпускаю к себе этих людей, которые из раза в раз тянут за поводок. Они такие же, как и люди. Они делают из меня раба. Моя семья, народ, которых я вижу каждый день. Все они вмешиваются, интересуются и никак не могут понять, что для них нет места в моей жизни. Однажды получив оплеуху, они очень сильно удивятся, ведь их мораль настолько скудна, что пониманию в ней нет места.

Успокоившись, я сижу на полу в объятиях брата и понимаю, что сил совсем не осталось. Этот мир мне непонятен. Люди, их действия, поступки — дебри. Всегда кажется, что так просто и понятно, но зачастую в конечном счете ты просто выжат, обессилен. Это заставляет задуматься. А правильно ты поступаешь?

Да. Только я и поступаю правильно. Ведь не изменять себе и быть уверенным — это все что делает из нас настоящих, непохожих на других существ.

— Прости, — тихо бормочет брат, поглаживая меня по холодному уху. — Если делаю тебе больно своими поступками. Я правда беспокоюсь о тебе. Ты же знаешь, что всегда готов тебя выслушать, успокоить. Ты мой единственный родственник, Каэлин.

Лжец. Думаешь мне это нужно? Я хочу убить мать твоих детей, твоих приставучих друзей, Господина. Сможешь ли ты выслушать эти мысли? Сомневаюсь. Сможешь ли ты принять меня той, кем я являюсь на самом деле? Вот о чем я говорила. Вот почему никогда не просила любви. Он меня не простит и сочтет предательницей. Ему будет больно. Я снова сделаю больно невинному.

Невинному? Да что с тобой, Каэлин? Отсеки эту связь, перестань грезить любовью и теплом, которое так долго жаждешь. Прекрати наконец надеяться на их понимание и спасение. Вы никогда не будете близкими людьми.

Вот почему моя воля все еще под замком. Потому что я не могу лишить себя уз с братом. Он заставляет меня оставаться рядом, ведь мной управляет чувство справедливости. Мой уход — это несправедливость по отношению к нему. Боль, которую я причиню просто так, вязко осела в мыслях. И конечно же проблема также в жажде. Она неоправданна и жалка. Больше ее нет. Люди и божества, комели вокруг меня — это лишь существа. Я только для себя, а все остальные меня не волнуют. Когда Журри снова вернулась, мне в конце концов удалось оборвать со всеми узы. Наконец-то.

***

Мне слегка не хватало воздуха. После долгого и насыщенного вечера было необходимо побыть в одиночестве. Я сорвалась и очень долго винила себя в этом. Кажется, всем стало очевидно, что привычная Каэлин немного иная, и таит в себе что-то незнакомое. Это очередная трещина, сквозь которую на меня с осуждением смотрели правящие боги. Просто потрясающе.

Я до последнего игнорировала все, что слышала и видела. Чем больше провожу времени в кругу тех, кто говорит о У-Тангах, тем больше становлюсь равнодушной по отношению к собственному брату. Я была этому рада. Наши пути расходятся, мы отрываемся друг от друга. Наконец-то сам брат начал казаться мне разочарованием. Он впервые за долгое время почувствовал себя частью чего-то особенного, но выглядит это жалко. Ведь он даже не попытался найти свое собственное мнение. Он стремительно уничтожал в себе значимость, предавал законы, по которым, такие как мы, имеем право жить.

Выйдя на улицу, я махнула рукой Деяну и Волибору, а затем покинула двор. Они весело что-то обсуждали на крыльце дома и потеряли ко мне интерес, как только закрылась калитка. Глупая была встреча, которая прошла просто так, потратив мое драгоценное время. Я хотела уйти домой еще в самом начале, где могла побыть снова одна, но в очередной раз хвостом повелась за братом.

Хочу спать. Ночь была холодной, беззвучной и темной. Луна прикрыта облаками, как и звезды, совсем не хочет показываться, словно тоже устала. Все кажется бесконечно знакомым и одинаковым. Будто огромное количество столетий я наблюдаю за всем этим. Чем глубже отдаляюсь от брата, тем спокойней и уверенней становлюсь. Мне открываются все новые воспоминания и чувства, тех кто был до меня. Понемногу погружают в истины и глубины прошлого, которые доступны немногим, к кому боги преисполнены доверием. Я оказалась в их числе.

Воронвэ с недавних пор стал намекать на очень непонятную для меня вещь. Воспоминания, которые мне доступны благодаря камню памяти и матери, вовсе не чужие. Они принадлежат мне точно так же, как и все остальные. Могло ли это значить, что это не первая прожитая мною жизнь? Сложно сказать. Другого значения не могу найти. Но и опасения Верховного бога понятны. Я могла зазнаться, впасть в преувеличенную важность и просто-напросто обезуметь.

Когда я шла по городу, плывя в раздумьях, неожиданно на голову кто-то накинул темный мешок и затянул шнурок. Он обжог кожу и цепко впился в шею. Ткань тонкая, но темная. Мне закрывают рот и в нос бьет едкий запах лекарств. Я теряю сознание. Ноги подкашиваются, колени больно бьются о землю, и острая боль пронзает спину.

Очнувшись, вижу перед глазами все тот же мешок. Пахнет прелыми тряпками. Мои руки связанны и подвешены к потолку, а сама я сижу на коленях обнаженная. Слышу запах крови. Меня били. Тело ноет и призывает лишний раз не шевелиться, но мне приятно ощущать эту боль. Это закаляет. Мы с ней как старые товарищи, которые давно не виделись и очень рады встрече. Все это глупая печать и жажда рабства. Как иронично.

— Кажется ты слегка забыла, — произносит Господин и снимает с моей головы мешок. — Что есть воля мощнее твоей.

Мне не нужно видеть, чтобы знать, как он выглядит. За столько лет я выучила его внешность наизусть. И из раза в раз господин все больше напоминает мне куклу, действия которой я начала предугадывать уже давно. Может быть однажды это сыграет мне на руку. Но сейчас я снова в рабстве и вынуждена подчиняться.

— Я больше не хочу, — отплевываюсь от пыли с мешка. Мои руки онемели, кровь оттекла от пальцев уже давно. — Ты слышишь меня? Я говорю серьезно!

Человек смеется.

Это совсем другая комната, скорее даже подвал без окон, без мебели. Вокруг много оружия и бочек. Я пытаюсь привстать, но неожиданно очень тяжелый металл обрушился на мое лицо, выбив пару зубов. Боль пронзила до самых пяток. Это была злость, ярость Господина, связанная с моим отсутствием. Наказание за непослушание. И я знала, что буду иметь с этим дело, но неожиданно для себя удивилась такому напору. Мне было смешно. Господин настолько предсказуем, что начинает выглядеть глупо и раздражающе. Однако, сейчас мне искренне не хотелось участвовать в пытках и это заставляло зло поджимать пальцы на ногах.

Я кашляю. Хлыщет кровь. Закрыть рот не получается. Мышцы челюсти словно больше не способны выполнять свои функции. Открываю слегка глаза и вижу в руках у Господина кувалду. Как же ничтожно он выглядел, особенно в обществе такого грубого оружия. Просто смешно. От первого удара кувалда не успела окраситься в красный и блестела в свете вялых свечей.

Хотела бы я улыбнуться, но не могу. Челюсть больше не слушается.

— Не хочешь? — господин хватает меня за волосы и заставляет смотреть в лицо. — Что ты вообще говоришь? Возомнила, будто имеешь на подобное право? Ты раб и сама в этом нуждаешься. Не держи меня за дурака.

Моя челюсть болтается, словно сейчас отвалится. Кровь течет по шатающемуся подбородку и капает на ноги. Теплая, приятная. Я мычу, пытаясь ответить «Не хочу» за что снова получаю кувалдой по голове, но теперь уже выше виска. Не могу упасть. Руки прикованы к потолку веревкой, которая режет кожу. Отключаюсь, роняя голову.

Еще несколько раз я просыпалась и засыпала. Меня били. Ломали ребра. Кувалда нещадно крошила мои кости, чуть ли не превращая их в пыль. Уже не больно. И, кажется, сам Господин это понимает, из-за чего его удары становятся еще более яростными, озлобленными на свою собственную беспомощность.

— Думала ли ты, что твой талант — твое проклятье? — не перестает что-то говорить старик. — Твоя мама была очень сильной, но ежедневно валялась в ногах, избитая мужчиной, которого любила. На твоих глазах. На глазах брата. Вы ведь похожи. Только ты терпишь, как камень, не плачешь, не просишь прекратить, это даже слегка досадно. Как бы я ни старался тебя уродовать — через время ты опять превращаешься в цветок, полный сил и надежд. Как прекрасно постоянно рушить их и осушать.

Я ухмыляюсь, роняя слюни из открытого и неживого рта.

Он до сих пор считает, что я просто терплю, потому что не могу иначе. Этот человек считает, что у меня нет выбора. Стоп. У меня правда есть выбор. Как и говорил Воронвэ. Вот о чем шла речь.

Так тяжело смеяться, но ничего не могу поделать. Меня разрывает на части, тело дрожит. Изуродованный смех скачет по комнате как сумасшедший мужик. Его я запомню на всю свою жизнь, ведь именно с него начался отсчет. Я так устала ждать и в какой-то момент даже отчаялась, но стоит быть благодарной Господину. Именно он своей глупостью и самонадеянностью возродил во мне тлеющую волю.

Я родилась для того, чтобы прислуживать, глупец. Мамина любовь к насилию — это слабость, от которой лично я хочу избавиться. Я хочу перебороть себя, как в свое время сделали это верховные боги. Я хочу перестать прислуживать и это не имеет ничего общего с таким как ты. Твои пытки, это лишь крошки, которыми можешь накормить часть меня. Другая же часть копит ненависть и однажды уничтожит тебя. Ты взрастил монстра, который тебя же и сожрет. Я богоподобна и иду по их же стопам. Никому из вас это не под силу, только мне. Разве не видишь, Господин?

Считаешь мне страшно, чертов ты идиот? Если бы только знал, что происходит в мире, который живет параллельно. Уверяю тебя, ты был бы в ужасе. Моя нужда в насилии не больше, чем данность. Я — оружие, и только так больная память нашептывает мне о прошлом и будущем, о должном и судьбоносном. Только так я остаюсь собой. Только через твои пытки я живу и шаг за шагом приближаюсь к моменту службы. Я благодарна тебе. Правда.

Меня выбросили прямо на улицу. С трудом удалось отползти в темный угол улицы, чтобы никто не увидел мое такое состояние. Ненавижу. Мало того, что я позволяю ему пользоваться своим телом, так он еще и решил унизить меня пред всеми. Господин пригрозил мне, что, если перестану посещать его — он навестит мою семью и сообщит о задолженности еще в восемь лет. Я не могла этого допустить. Он присвоил себе печать, которая сдерживает меня. Он стал владеть ей лишь поверхностно и ничего не сможет сделать для того, чтобы она не сломалась. Сама Берриана не может. И в таком шатком положении он позволяет себе угрожать. Однако, если Господин решится и озвучит мой приговор, боги навсегда меня забудут. Всеобщее презрение и жалость сожрут мою волю и даже не выплюнут костей.

В тот же день ранним утром, я наблюдала за тем, как Журри ни с того ни с сего занялась уборкой сада. Только мне приходилось заниматься садом и никогда не было нужды в помощи. Она изучала инструменты и задумчиво смотрела по сторонам. Как будто боялась попасться на глаза и продемонстрировать неловкость, которая связанна с банальным незнанием. Девушка меня не видела и это радовало. Ведь еще больше я боялась, что она увидит слабость в моих глазах или боль, нежели враждебность. Это рождало в мыслях ледяной ужас. Журри полна сюрпризов и все они смертельны. Я стремилась умереть в бою за идеи, а не от стыда и жалости к себе.

Тихо прохожу в калитку и медленно иду к девушке.

Помню это платье. Оно одно из тех, что я покупала ей два года назад. До сих пор как раз. Тонкая ткань развивается на утреннем ветру, мягко касается босых ног девушки и словно нашептывает ей что-то, пока та внимательно изучает инвентарь. Волосы аккуратно собраны и заколоты, лицо слегка заспанное и опухшее. Скорее всего малыш Самбор опять не давал им спать и уснул под утро.

От всех этих мыслей неприятная духота наполнила легкие. Только так я оправдываю мимолетную, возникшую невозможность нормально дышать.

— Что ты делаешь? — стараюсь говорить уверенно, но боль слегка сводила с трудом заживающую челюсть.

Девушка заулыбалась и поднялась с земли, заботливо смахивая с чистого платья листья.

Так странно видеть ее зрячей. Я перестала прятать свое презрение и холод, что не отталкивает девушку. Она как будто знает, что таким взглядом я сопровождала ее всегда. Журри не злится, не обижается, не донимает вопросами и просто всегда вот так улыбается. Легко, понимающе, назойливо, но молча пробираясь в душу. Ее не смущают стены, замки, очевидная неприязнь. Она как вода просачивается в каждую крошечную цель, в каждый уголок моего сознания, где я отчаянно ее не жду.

— Доброе утро, — говорит тихо, искоса посматривая на спящий дом. — Почему ты внезапно исчезла? Деян очень переживал. Места себе не находил всю ночь. Уснул совсем недавно на кухне. Я как видишь тоже не сомкнула глаз.

Они… Они ждали меня.

Хотелось сжать челюсть, но боль могла вылезти наружу и вопросов было бы еще больше. Это только все испортит.

— Пришлось выйти на работу, — незаметно вздыхаю и наклоняю голову. — Завтра день рождения у одной из придворных дам. Она очень хотела научиться хоть каким-то движениям. У них свои причуды.

Девушка подходит почти в плотную и неожиданно обнимает. Меня обдает холодом. Все тело пронизывает адская боль. Я была однозначно не готова к подобному и сил отреагировать не было.

Неприятно. Она теплая, пахнет цветами и ветром, который обычно гуляет выше гор и птиц. Мне больно. Сломанные кости не до конца срослись. Понимаю, что девушка смотрит мне за спину и водит рукой по лопаткам.

Больно, как же больно. Ты делаешь мне больно. Настолько, что в глазах все плывет и двоится. Никогда ранее не приходилось терпеть что-то подобное и не иметь возможности освободиться. Пытки Господина по сравнению с этим лишь безобидные игры.

— Ты слишком себя нагружаешь, — говорит Журри тихо, отстраняясь. — Почему бы тебе…

В ушах звенит и оглушающий писк иглой протыкает уши. Произошло то, чего я боялась до смерти.

Я уже не слышу ничего и смотрю на то, как ее лента на поясе платья запачкана кровью. Моей кровью. Той самой, которая вынуждена покинуть тело и оголить очевидное, но не для всех, вранье. Рука сама по себе быстро кидается на ленту, как змея и срывает ее с хрустом с корсета. Сжимаю испуганно в ноющей руке кусок ткани и пытаюсь контролировать паникующие мысли.

Девушка испуганно отступает, прижимая задрожавшие ладони к груди.

— Почему ты… — хрипит Журри и хлопает глазами, как испуганный олененок.

Мне не хотелось ее обижать или пугать. Но понимаю, что еще тогда девушка поняла — я не питаю к ней добрых чувств. Тогда, когда сбежала. Может быть, и хочу что-то сказать, но не могу. Прошло слишком много лет. Да и я избавила себя от сожалений. Сейчас любое свершение работает против меня и словно испытывает на прочность. Все катится к обрыву и скоро просто-напросто рухнет, а затем встретится со дном и разобьется в пыль. Ужасно. Просто ужасно. У меня не хватает мудрости, чтобы спокойно прожить еще хоть мгновение. Кажется я и сама начала сеять вокруг сплошной хаос. Может быть это и есть плата за оборванные узы, но кажется она слишком высокая. Неизмеримо.

— Хотя, — грустно улыбается девушка, смотря на дрожащие ладони, — понимаю почему. Я причинила боль Деяну, и, тем самым, тебе. Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь меня простить. Я правда хочу лишь добра. — Злостно и сильно сжимаю в руках ленту.

Что ты вообще знаешь? Озвучиваешь свои глупые мысли, которые не имеют права быть правдой только потому, что так хочешь. За это я тебя и ненавижу. Ты всегда делаешь выводы за других, ведь ты умнее, добрее. А я всегда остаюсь ни с чем, несмотря на все те свершения, которые вьются вокруг.

Прекрати считать себя особенной, Журри. Иначе я действительно сделаю особенной тебя и твою смерть. В каком мире ты живешь? Так отчаянно пытаешься всем казаться правильной и хорошей, но при этом обрекаешь их опекать тебя. Как ты можешь желать кому-то добра, когда способна лишь подчиняться? Ты никогда не знала другой жизни, и твоя безмозглая мать не научила тебя тому, что нужно стойко стоять на земле, а не шатаясь бродить и постоянно падать. Ты отвратительна, Журри. Ты и твоя семья.

***

Они ушли рано утром. Взяли с собой лишь немного еды и сменные вещи. А я тихо наблюдала. Оба не заметили, что я шла за ними по пятам, хотя пришлось, отстать из-за неожиданного разговора с Журри и проконтролировать, что она не пойдет следом. Впервые я сделала то, что посчитала нужным без позволения богов.

— Ты никому не скажешь, — шептала я ей на ухо вечером перед походом, наматывая на палец белоснежный локон.

Она вдруг решила, что стала хозяйкой в доме. Вечно что-то готовит, убирает, суетливо наводит свои порядки. Приятно осознавать, что еще чуть-чуть и все перестанут меня замечать. Осталось совсем немного, и кто-то перейдет черту дозволенного. Тогда я смогу уйти, не причинив никому боль, принеся лишь облегчение. Ведь всем, очевидно, с какими мыслями смотрит на меня брат теперь, после возвращения Журри. Он боится и перестает мне доверять. Больше оружие в шкафу не лежит просто так, а спущено в подвал и пылится под замком.

Журри слегка дрожит. Судорожно сжимает руками столешницу стола. Мы обе смотрим в сторону окна, где играли и веселились дети с Деяном. Вечер был светлым, солнце еще немного дарило свет небу, окрашивая его в темно-оранжевый цвет. Брат, Лия и маленький Самбор так беззаботно носились по двору, что совсем ничего не замечали вокруг.

— Никто не узнает о том, что я пошла за ними следом и ты не станешь им мешать. Если кто-то придет в наше отсутствие — ты должна избавиться от этого человека. Я знаю, что ты можешь. Поняла? Он наш враг. Тебе ведь нравится видеть их такими? — улыбаюсь, поглаживая ее по розовой щеке. Кожа под моими пальцами мгновенно бледнеет и становится ледяной. — Мне тоже. Живые они должны быть приятней мертвых? Деян, Лия и Самбор…

— Каэлин, послушай, — почти шепчет Журри, не отводя взгляда от окна. — Я не знаю, что у тебя на уме, но…

— Шшш, — хватаю ее за острый подбородок и заставляю посмотреть на себя. — Даже не думай рыться во мне и в сказанных мною словах. Тебе нужно заботиться лишь о своей семье или о том, что ты ей называешь. Поняла меня?

В глазах Журри блестело сплошное беспокойство, а также яркая мольба, которая просила меня о большем. Девушка не хотела заканчивать разговор и, кажется, что я единственная кто хоть немного кормил ее информацией. И пускай она тоже одна сплошная загадка. Когда ты адски голоден, тебе все равно что есть, даже если это голая кость.

Я пошла за братом на Болотную гору и постаралась быть как можно незаметней. Сон покинул меня на несколько дней и голод лишь изредка ковырял живот. Я внимательно слушала все то, о чем говорят Деян и Волибор, оставаясь равнодушной, ведь была готова к откровениям. Мне не привыкать следить за кем-то. Это когда-то давно спасло мне жизнь.

Бесконечное количество раз мне хотелось выйти из своего укрытия и дать по морде этому дураку Волибору, который трепался лишь об изменниках и нес всякую чушь про свободу. Он заставлял брата верить ему, настраивал его в нужную сторону и постоянно подталкивал к решениям, связанным с войной против богов из Правь. Волибор У-Танг с самого начала показался мне лживым и ищущим выгоду. Многое из того, что он говорил и делал было нацеленном лишь на нужный ему исход. Он обманывал брата, но не меня. А я лишь молчала, ведь в том, что Деян дурак виноват только он сам.

Когда нас поглотил туман и я увидела огромный замок, все резко обрело темный, пугающий оттенок. Жители города были не люди, а монстры. Большие, клыкастые, такие приятные моему взгляду. Не знаю почему, но я всегда относилась с жалостью к ущемленным, уродливым и несчастным, к тем, у кого на лице написано «изгой». Это никак не было связанно с желанием помочь, но кажется к ним я относилась немного снисходительней, особенно к тем, кто не выпрашивал жалости.

На территории города всех поглотила темная магия, наполненная гневом и помешательством, тем что источает любая комель, впадая в безумие. Здесь правило изгнанное божество. Это было очевидно. Оно уродовало пространство вокруг себя, калечило народ болотного бога и оставалось безнаказанным. Полнейшее безумие.

Мне приходилось опять прятаться и пробираться рысцой между домов, не привлекая внимание. Возле длинной, каменной лестницы росли большие высокие деревья, кусты, отделяя город от территории замка. В них то я и спряталась, левее ступеней. Здесь красиво и спокойно, в пугающей атмосфере я чувствую себя как дома. Город тонул в тумане, темноте, и лишь блестящий огонь освещал дома и извилистые дороги. Каждый дом и здания напоминали бугры, обросшие камнями, любая тропинка вела в место, где кучками у костров сидели жители и хмуро смотрели себе под ноги. Мало кто разговаривал и в основном везде царила тишина. Эхом разносило по округе треск полена и звон бьющихся друг об друга бусин на столбах, которые стояли вдоль улиц. Даже тряпичные флаги, устало повиснув телами вниз, не развивались на них.

Вижу брата и Волибора. Они точно так же, как и я смотрят по сторонам, и все рассматривают с нескрываемым любопытством. Я ничего не ждала и не надеялась ни на что, это всего лишь нездоровый интерес. Больше всего было интересно наблюдать за младшим У-Тангом, который очевидно боролся со своими эмоциями и как будто сам не понимал, что чувствует. Перед ними возник темный силуэт, который сразу же обрел плоть.

Это он. Самбор У-Танг.

Конечно, теперь я знала кто они все. Три ребенка. Три разных судьбы и одна общая беда, которой могло бы и не быть. Журри, Самбор и Волибор. Все трое такие разные и никак не находящие общий язык. Они ведь и правда были врагами или по крайней мере не близки. Мне еще далеко до самых глубин истин, но эта семейка однозначно еще доставит огромных проблем.

Волнение, которое я испытала, не передать словами. Он был без плаща, в светлых одеждах. Волосы собраны и, как ветви ивы, колышутся на ветру. В последний раз мы виделись в Лореульском лесу и расстались достаточно скверно, как, впрочем, и всегда. Но сейчас все было немного иначе. Я была наблюдателем. Тайным. И это придавало особый шарм всему происходящему. Сегодня Самбор У-Танг предстал передо мной в новом свете и будет ли он сильно отличаться от того, что знаю я, до конца не понятно.

Трое долго разговаривали и в последствии перешли на крик. Началась драка. Но я не двинулась с места. Не хочу. Не хочу менять мнение о себе, не хочу другую жизнь. Интриги, тайны и притворство — это то, в чем мне комфортно существовать. Именно так я добываю большинство нужных и важных вещей. Не быть мне героем. Настанет время, когда я позволю себе перестать так делать, но до того момента еще долго. Даже слишком.

Я потираю шею и лоб. Все это слишком волнительно. Руки и ноги крутит от нервоза и желания вмешаться. Меня пугает поворот событий. Брат рискует собой ради какого-то дурака, который слепо верит в несуществующие вещи. Знаю, что оборвала узы. Знаю, что должна оставаться равнодушной, ведь за мной постоянно наблюдают, но… Что же это за чувство? Непреодолимое желание поступить, как хочется несмотря на приказы? Или банальная привязанность к этому дураку Деяну? Что именно так сильно заставляет меня сейчас переживать?

Слышу хруст хрящей своих пальцев. Я отворачиваюсь от каменных ступеней и судорожно смотрю по сторонам. Что мне делать? Как поступить?

— Черт, — шепчу в кулак. — Думай, Каэлин. Думай, черт тебя подери…

Тело начинает наполняться огнем, к горлу подступает горечь. Мне ничего больше не оставалось, как оголить косу и поспешить на помощь этим двум идиотам, но… Я бы не успела. Кончик косы лишь немного показался из раскаленной руки. Все произошло быстро и неожиданно. Тело бросило в еще больший жар, который обволакивал и пожирал. Слышу дикий, нечеловеческий рык и медленно поворачиваюсь к месту событий.

Он прекрасен. Большой, сильный, объят чарующей магией совершенно нового и неизвестного для меня чуда. Самбор явился в обличии темного и холодного преследователя, способного только прятаться, молчать. Но сейчас все мои чувства оправдались. Ему, как и всем нет дела до меня, и я знаю об этом. Но он был тем, до кого хочу дотянуться и успокоиться. Сложно описать эти чувства. Самбор ведь считает меня монстром, мерзкой тварью, которой нет места среди живых. В то время, когда я правда считаю его удивительным существом и полным противоречий, смыслом жизни для многих.

Я плохо помню, что происходило дальше. Мои глаза были прикованы лишь к разъяренному и дикому облику Самбора У-Танга. Когда брат и Волибор ушли, он еще долго смотрел им вслед. Я наблюдала за эмоциями, за тем стремительным потоком, который бежал по его лицу. Затем мужчина тяжело опустился на землю и закашлял. Его некогда большое и сильное тело усыхало и дымилось, создавая вокруг себя занавес. Самбор принимал привычное для меня обличие.

Я нахмурилась.

Что с тобой происходит?

Резко все озаряется светом и рядом с мужчиной появляется женщина в белоснежных одеяниях, с длинными белыми волосами. Она высокая, стройная, красивая. Лицо равнодушно и холодно, а глаза блуждают по спине согнутого мужчины. Он вернулся к прежнему облику и сейчас сонно ковырял землю взглядом, приходя в себя.

Опять какая-то женщина. Почему в этой жизни так много женщин, которые норовят умереть от моей руки? Кто она такая и почему так нежно заботливо берет Самбора под руки и уводит? Кажется, что она комель. Я чувствую это всей кожей.

Края ее одежды сами по себе накрывают тело мужчины, бережно окутывая дымящуюся спину и голову. Складывается впечатление, что ему стоит огромных усилий перевоплощение. Если так, то он очень слаб и со мной не сравнится. Он отчаянно пытается доказать всем вокруг, что силен и неудержим, но кажется это не так. Это заставляет меня улыбнуться.

Теперь я чувствую равновесие, которое так долго было недоступно. С самого первого дня Самбор был для меня угрозой, нависшим тяжелым металлом, который вот-вот рухнет и раздавит меня. Но на самом деле, мужчина тоже бывает слаб, опустошен, беспомощен. Это многое объясняет.

***

До войны оставалось всего несколько лет. Я не ждала ее начала. Я ждала нечто намного большее. Чувствую, что на Бронду надвигается туча, в виде орды безжалостных и отчаявшихся орков. Кажется, что у них действительно есть на это причины, но в любом случае война это хаос. Ежедневно я наблюдала за людьми и размышляла о том, что было бы если они узнали о надвигающейся угрозе. Могло ли это что-то решить или повлекло бы за собой еще большее количество жертв? В то время пока в городе кипела жизнь и не умолкали голоса, я продолжала думать, окружая себя тишиной и мраком. Это тяжелая ноша. Быть единственной, кто знает жизненно важную правду.

Неожиданно мое отношение к Журри и ее детям изменилось. Лия оказалась искренне доброй и замученной. Прошлое оставило на ней глубокий след. Поэтому наши отношения во многом отличались от всех других. Девочка никогда не жаловалась, а наоборот улыбалась, смеялась несмотря ни на что. Лия попросту не задерживала в себе плохое и делала вид, будто это не так важно. Я завидовала.

— А еще там большие высокие колонны, которые держат на себе длинный балкон. Обычно там пусто, — девочка весело болтала ногами, сидя на качелях и рассказывала о их совместной с Журри жизни в Серийи. — Мама говорила, что это очень дорогие места и обычно там сидят лишь по приглашению важных людей. Хотя я до сих пор не понимаю, что значит важных. Важных кому?

Лия смотрит вопросительно, но я лишь пожимаю плечами в ответ. Лежу на животе, на слегка вялой траве и наблюдаю за ней, положив голову на сложенные руки. Узкие глаза девочки всегда смотрят задорно и любопытно, словно ждут необъяснимого чуда. В ней нет магии, совсем. Она скорее всего просто человек, которого втянули в эту семью, не подумав о последствиях.

Божества не могут вот так просто существовать среди людей, показывая ежедневно свое превосходство. Только дураки не заметили, насколько магия Деяна и Волибора отличается от той, что доступна другим. Они прямые потомки богов, а ведут себя настолько неблагодарно, что становится тошно. Почему никто не задумывается о настолько очевидном?

Солнце греет мягко, но не тепло. Пришла осень. Кажется, все немного наладилось.

Почему? Потому что я привыкла и боязнь неизвестности исчезла. Когда равнодушие к близким людям наполнило мое сознание, жить стало намного проще. Теперь в голове нет бесконечных переживаний и задумок, нет злости, хаоса.

Не могу сказать, что я вернулась туда, где существует семья и любовь, надоедливые родственные узы. Кажется, это как обретение новых привычек. Я очень быстро привыкаю к чему-то незначительному и спокойному, к тому, что не заставляет жизнь петлять и колыхаться. По этой причине, сейчас наша совместная жизнь стала скучной, размеренной и ничем не выделяющейся, как это было раньше. И кажется, к сожалению, всего этого не будет в будущем.

Вздор. Прекрати об этом думать. Все это плохие мысли, слабости и очередные гнилые зерна.

Сейчас все эти незнакомые ранее люди кажутся обычными, существующими всегда. Волибор интересуется моим здоровьем, хотя я никогда и не отвечаю. А Деяна приглашает в гости почти каждый день и не всегда вместе с Журри. Мы сидим вместе на кухне и пьем чай. Рядом мечется Говен, таская спокойную Санну на руках как плюшевую игрушку. Почему все кажется обычным и привычным? Я смотрю на всех этих людей и ужасаюсь, ведь совсем недавно желала каждому смерти. Но вместо сожалений и изменений, мне остается только равнодушно слушать Дону, которая так часто изливает мне душу и делится обычными новостями. Все это похоже на шутку, но желания разбираться и отпираться, нет.

Лиа единственная, с кем я рада проводить все свое свободное время. Очень часто она гуляет со мной во дворе, специально просыпается раньше всех, чтобы помочь в саду или упражняться с Деяном в стрельбе. Наблюдая за ними, каждый раз думаю о том, что у него, скорее всего, хватит сил и желания сделать их жизнь лучше. Только грустно осознавать сложность этого, ведь то, что грядет — ему неподвластно.

— Мама всегда была рядом, — продолжала девочка, качаясь интенсивней на качелях. — Все плохое происходило с нами только по вине других. Даже когда мы почти уехали из Серийи, то нас напугал маленький человек.

Я проигнорировала ее глупые слова, которые прозвучали для снятия ответственности с Журри и нахмурилась.

— Маленький человек? — прокашлялась я, приподнявшись на локтях. — Что значит маленький?

Девочка слегка задумалась и показала его рост на уровне своего плеча. Глупо улыбается.

— Такого роста. Я не помню, как его зовут, но он был странно одет и хромал. У него была трость. И он был с пиратами. Ты когда-нибудь видела пиратов? Я видела. В книжке с картинками, которую купила мама.

Я не ответила, задумчиво рассматривая лицо Лии. Она была слабо заинтересована моим ответом и сразу переключилась на очередные рассказы. Я уронила голову на траву и положила руки вдоль тела. Хотелось скрыть задумчивое и полное мыслей лицо.

Маленький человек с тростью, в компании пиратов? Это мог быть он и не он, но слишком высока вероятность. Кажется мне пришлось очень много думать, прежде чем я вспомнила о том, что Самбор упомянул нашего дядю на горе орков. Он знал его имя и очень четко быстро его произнес. Гувер Рогнед. Это имя мне не пришлось долго учить. Оно врезалось в детскую память так резко и остро, что сложно забыть до сих пор.

— Можно тебе помочь? — обращается ко мне Журри, когда я готовлю морковный суп к ужину.

Я киваю и протягиваю ей нож. Девушка боится, но все же осторожно касается ручки. Лезвие выскальзывает из моих влажных рук, оставляя холод ухода и разочарование, которое мне сложно сдержать в присутствии Журри У-Танг.

Странно. После всех моих действий она продолжает пытаться поговорить, наладить общение. Она все это время молчала, никому и ничего не говорила. Я была этому одновременно рада и нет.

Журри не должна подчиняться. Такая как она имеет право подчинять себе, быть выше других, но банально не умеет. На ее месте я бы сказала Деяну о моем походе вместе с ними на гору, но это все лишь слова в моей голове. В действительности у меня, возможно, тоже не хватило бы сил. Мне нравится быть лучше Журри во всем, но, когда дело касается морали, иногда кажется, что она у нас с ней одна. Как прискорбно.

— Я долго не спрашивала, — говорит тихо и срезает тонкую стружку с толстого корня. — Что ты видела на горе? Можешь мне рассказать?

Собираю нарезанную морковь в кастрюлю и заливаю водой. Несколько капель попадает на потрескивающие дрова в печи и огонь зло цокает, обходя мокрые пятна.

— Могу, — незаметно вздыхаю. — Но зачем?

Ее глаза слегка блестят. Они красивые. Излучают надежду, яркие и легкие лучи первобытной доброты и доверчивости.

Что мне ей сказать? Да и где взять желание — это сделать? Все эти глупые разговоры никогда не приводили к чему-то хорошему и нужному. Мне до сих по кажется, что никто из них не понимает, что говорит и чего просит. Все эти детские хотелки делают хуже всем вокруг.

— Для меня это важно, — девушка грустно ухмыляется и кладет нож на доску вместе с корнем. — Правда ли все хорошо? Я знаю, что ты не станешь врать. Ты одна из немногих, кто говорит лишь правду, хоть иногда и суровую. У меня не хватило смелости поступить как ты и пойти вместе с ними, хотя почти обязана была это сделать. Я действительно себя виню во многих вещах. Мне бы хоть каплю того, что есть у тебя, но чего нет во мне. Того, что заставляет тебя поступать так решительно.

Сжимаю челюсть и смотрю на свое отражение в мутном окне.

Кто ты, Каэлин? Почему всегда получается именно так? В прошлый раз было точно также. Мама сказала, что я хороший, добрый ребенок и умерла на моих руках по моей же вине. Все так сильно ошибаются на счет Каэлин, которую видят. Почему людям нравится из зла делать добро? В какой момент положительный герой уходит на второй план, а интерес вызывает больше злодей? Я ведь никогда этого не хотела. Ни любви, ни признания, ни помощи…

— Забудь про это, — произношу тихо. — Дай всем немного времени. Год или два. Если повезет три. Просто забудь и обрати внимание на вещи, которые сейчас делают тебя счастливой. Ты должна понять мои слова.

— Каэлин, — Журри в очередной раз беспардонно хватает мою руку и сильно сжимает. — Я схожу с ума. Мне безумно страшно и одиноко. Только ты можешь услышать от меня такие слова. Потому что я верю тебе!

— Черт, — рычу, отдергивая руку. — Опять ты несешь это бред! Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь таким образом? Перестать рыться в моей голове. Я жалею, что показала тебе каплю истины в своем лице. Теперь ты требуешь раскрыть душу…

Впервые вижу, как девушка хмурится, как тень опускается на ее лицо и пожирает тепло.

— Я знаю, что заслужила твою злость, но не заставляй думать, что ты способна на подлость, — произносит неожиданно, от чего мое лицо слегка расслабляется. — Нет объяснения тому, что ты так реагируешь на добрые слова! Просто расскажи мне и все. Что сложного?

— Заткнись, — бью ладонью по каменному столу и ощущаю боль. В локоть врезается острый укол. — Ты абсолютная лицемерка! Сколько раз повторять, чтобы ты отстала от меня? Как еще я должна реагировать, когда ты достаешь меня?

Отворачиваюсь и снова смотрю в мутное окно, в котором мое отражение буквально дрожит от ярости. Впервые за долгое время я вся горю, в голове полнейшая неразбериха от того тона, которым она позволяет себе так разговаривать. Просто ужас.

— Извини, я наговорила лишнего, — грустно вздыхает и потирает взмокший лоб ладонью. — Просто все так запутанно…

— Журри, — говорю тихо, мельком замечая грустную Лию на улице, которая опять качается на качелях в одиночестве. — Прекрати это. Забудь на время про гору. Поверь, она скоро сама явится сюда. И тогда окажешься лицемеркой ты, ведь это ой как тебе не понравится…

Как глупо. Это ведь я назвала ее лицемерной. Выходит, последнее предложение было мной адресовано самой себе.

***

На свадьбе брата и Журри, неожиданно для меня было много людей и почти всех я не знала. Кажется, невеста чувствовала себя так же странно. Я избавила себя от мыслей вырядиться в платье, поэтому смотрелась слегка необычно рядом с братом в легком коричневом костюме с кожаными черными гартерами на ногах. Это традиционный костюм придворного учителя. Многие в таком виде бродят и по огороду, выставляя на показ важность и желание казаться выше других. Для меня же такой вид лишь напоминание о том, кем являюсь на самом деле. Пока что я раб и смирилась с этим. Кажется, этого от меня и ждал Воронвэ. Осознание, преодоление. Сейчас мне и правда намного проще и яснее смотреть на мир.

— Я волнуюсь, — бормочет Журри держа в руках букет нежных весенних цветов в ободке из лопухов. — Вдруг он делает это из жалости?

Вокруг никого нет. Девушка позволила лишь мне помочь ей подготовиться. Стоя возле окна спальни и выпуская табачный дым в небо, я наблюдаю, как Волибор и Деян дурачатся, носясь по двору. Золотоволосый пытается поправить костюм брата, а тот, как злая кошка бьет его по рукам. Такие дети.

Сейчас ведь все хорошо, да?

Откладываю трубку и устало всздыхаю.

— Я так не думаю, — бормочу, постукивая пальцем по оконной раме.

— Почему со мной ты так немногословна? — спрашивает Журри подходя ближе. Приходится перевести взгляд на нее. — Думаешь, я считаю тебя плохой? Это нормально, что ты злилась на меня раньше, это не делает тебя плохой.

Какая глупая.

Перестань, слышишь? Прекрати вынуждать сомневаться и хотеть высказать тебе правду. Тебе это не так уж и нужно. Все мои мысли сейчас крутятся лишь вокруг одной большой проблемы. Нахождение на этой свадьбе. И мне совсем не хочется в очередной раз выяснять отношения и много говорить. Иногда кажется, что Журри специально создает конфликты от скуки.

Смотрю на ее красивое платье, на длинные волосы и голые, розовые плечи. Кто ты такая? И почему не перестаешь копаться во мне? Раздражает. Сколько бы я ни твердила, она каждый раз все равно подбирается ко мне и начинает копать. Совсем не боится.

Журри разочарованно вздыхает и легонько обнимает меня.

— Ладно, — бормочет в плечо. — Мне кажется, наш разговор больше, чем просто болтовня. Нам не нужно говорить о чем-то, чтобы понимать друг друга. Верно?

Сердце забилось чаще. В голове мгновенно родился стыд и сожаления.

Чертова Журри. Что ты несешь? Прекрати. Отойди от меня. Пожалуйста.

Почему я сама не могу ее оттолкнуть? Стою как вкопанная и не двигаюсь. Как же поступить? Спустя столько времени сейчас между нами возник момент полный нежности и теплоты, который я не имею права проигнорировать, но…

Девушка отстраняется, улыбается и приподняв подол платья выходит из комнаты, вытирая с лица еле заметные слезы. Я резко открываю рот и протягиваю руку, но застываю с немым криком. Все тело сковывает странное напряжение, ноги прирастают к полу, а рука каменеет. Кажется, что я тоже превращаюсь в того, кто всего лишь пытается и не может добиться желаемого. Да, возможно, что теплое объятие с Журри было желанным, но однозначно далеким. Легкая, почти неощутимая слабость, которая вынуждена видеть свет через крошечное отверстие моей души. И ничего более.

Не могу. Не получается.

Все округ веселятся и танцуют. Деян не сводит глаз с детей, которые чуть в стороне играют сами по себе. Журри болтает с братом и Доной, обсуждая что-то невероятно важное. Мне же не осталось места. Выпив довольно много, я предпочла бы уйти к себе, но что-то тревожило. Решаю, что необходимо находиться на свадьбе до самого конца и вечером вижу, как приходит он. Тот, кто делал все, чтобы превратить мою жизнь в пепелище.

Мгновенно злость поднялась к горлу, заставляя дышать через рот. Во дворе появился Господин в обществе солдата с большой корзиной подарков для молодоженов. Все в нем идеально и дорого, блестит или безупречно сидит на шарообразном теле. Он переступил порог двора с улыбкой и даже не задумался, не посмел осмотреть это до ужаса знакомое ему место. Раньше, когда я была маленькой, на пытки за мной приходила стража и любезно провожала до самых дверей в комнату для истязаний. Поэтому Господин не мог не помнить это место, даже если я выросла, даже если он был здесь только один раз. Чудовище.

Этот день становился все напряженней и ужасней. Хотя для большинства — это праздник. Праздник, который подарила им я. Ведь будь безумней и смелее, Журри бы здесь не было, как и Волибора, и Доны, и всех остальных. Наши с Деяном жизни и дом остались прежними, как и мысли, как и морали, как и семья.

К Господину подходит Волибор и они приветственно обнимаются, похлопывая друг друга по спине. Старик улыбается. Его борода идеально уложена, глаза блестят и весело скачут по картинке праздника оценивая и копошась.

Кто вообще додумался позвать его? И как он оказался знаком с Волибором? Почему у меня такое чувство, словно все это сделано специально, чтобы позлить меня? Было бы разумно сделать вид, что все порядке и самой поздороваться с Господином. Но ноги и сердце заставляли пятиться назад, в тень золотых фонарей и колышущихся навесов, туда, где праздник кажется насмешкой и издевкой для страдающих.

Я слежу за ними из толпы танцующих и веселящихся. Над головой шумно развивается потолок, рядом почти никого нет и кажется, что я вот-вот упаду с края. С края радости и счастья всех здесь присутствующих, разбившись насмерть о свою глубинную тоску.

Медленно обхожу дом и прячусь на веранде, которая не успела зарасти плющом, и сейчас казалась голой, но весьма многословной. Она буквально кричит о том, что скоро начнет разваливаться. Под ногами скрепят доски, но из-за голосов и музыки скрип тонет, растворяется в воздухе и исчезает навсегда. Сейчас мало что должно выдать мое присутствие. Странное чувство сплоченности на свадьбе, заставляло всех много пить и не пытаться смотреть по сторонам. Никому и дела не было до происходящего за двором или вблизи у входа в дом.

Вижу, как Волибор знакомит Господина с братом и приглашает за стол. О чем-то болтают. Господин ведь узнал Деяна. Он знает, что я где-то здесь. Видимо, предвкушение доставляет ему удовольствие. Как ожидаемо. Меня преисполняет злость. Дыхание становится таким громким, что приходится одной рукой прикрыть рот, а другой схватиться за ребристые перила и со злостью их сжать, чтобы хоть немного ярости покинуло распухшее тело. Невыносимо. Этот день однозначно войдет в перечень всех мною ненавистных.

Нельзя допустить чего-то плохого. Достаточно и того, что я на грани срыва. Поэтому нужно уйти и как можно скорее. Все и так прекрасно видят, что мне некомфортно, ведь они неустанно косились на меня за столом и шептались, прикрывая улыбающиеся рты белыми салфетками. Мне совсем безразлично их мнение, но, если есть возможность уйти, пожалуй, я воспользуюсь ей. Независимо от того, как это скажется на моей репутации.

Я зашла в дом за плащом, порылась немного в шкафу в поисках новой трубки и вышла из двора, пряча табакерку в глубоком кармане. Уже было темно. Шумели только гости на свадьбе. А соседям оставалось лишь с интересом наблюдать за всем из мутных окон и повиснув на косых заборах. Я прошла совсем немного и оказалась на болоте, которое сонно качалось в тумане. Присев на камень, снимаю капюшон и глубоко вздыхаю, от резко ослабевшего напряжения.

Господин пришел на свадьбу не просто так, а в очередной раз показать у кого власть, а кто просто раб. Он знает, что произошло, когда меня избили кувалдой. Печать Беррианы дарует Господину защитный барьер, который я долгие годы не в силах была разрушить. С каждым годом он становится тоньше, а я сильнее и это заставляло Господина ужесточать пытки, еще сильнее вгонять меня в страх и боль, которые однажды породили равнодушие. В барьере появилась брешь. Маленькая, еле заметная щель, которая стала символом нового времени для меня и самого Господина. Хоть он и пытается не подавать вида, но мне удается чувствовать его страх, который питает и наполняет словно сама жизнь. В ту ночь Господин перешел черту. Поступил глупо и поспешно, лишившись многих позиций и силков.

Детей, которые убили своих родителей, хотя бы одного, считают проклятыми и придают огню, как фанатиков. В Бронде считается, что если ты способен убить родителя, то и погубишь страну, став зачинщиком кровопролитий, началом череды ужаснейших бед. Но также могут и изгнать к пустынным берегам, позволяя работорговцам ловить детей как непослушную скотину, обрекая их работать на фермах или в полях за еду. Достигая совершеннолетия их продают в рабство, увозят на рынок и устраивают торги, в которых участвуют абсолютно все. Каждый может купить на таком рынке служанку, жениха, конюха и кого угодно, на кого хватит железных монет или ценных шкур. Ведь это по большому счету Лагманский рынок и здесь ценят ресурсы больше, чем деньги. Что касается рабов, многие просто умирают через пару месяцев. Таких невольников, как я, больше нет. Люди не могут вынести столько боли, и физической, и моральной. Им приходится мечтать о смерти, к которой они медленно крадутся на содранных коленях.

Это произошло случайно. В одну из ссор, тем самым злополучным кинжалом, я замахнулась на отца, а мать прикрыла его собой. Я попала точно в сердце. И эта рана не подвластна исцелению. Мгновенная смерть. Но мама улыбалась. Мне пришлось навсегда запомнить ее лицо. Лицо, наполненное облегчением и жалостью одновременно. Она жалела нас с братом, но предпочла оставить в одиночестве. Много лет она жила среди людей, наслаждаясь избиением и яростью, которыми ежедневно награждал отец. Такую жизнь она предпочла службе богам и людям, самой природе, которая разрешила маме пользоваться ее дарами. Санна Рогнед была сумасшедшей, ровно, как и сейчас Бирель У-Танг. Они обе однажды приняли возможность от своих богов и сбежали. Это все равно, что в одночасье перестало бы светить солнце. Потому что ему так захотелось. И наплевать, что от холода человечество умрет. Почему нас не казнили после смерти мамы? Господин просто ждал нужного момента и покрывал меня до подходящего часа.

После, отец относился к нам как к животным. Винил во всем и вся. Бил, выгонял на улицу, а сам играл с друзьями в карты на кухне, спуская мамины сбережения и все, что было ценного в доме. Он много пил. И в одну из таких пьянок его убили. Зарезали, как визжащую свинью. Мы даже не попытались ему помочь. Деян закрыл глаза и продолжил лежать на траве в саду, пока друзья отца выходили из дома и исчезали за калиткой. Я внимательно наблюдала за братом. Он был спокоен, слегка задумчив. Конечно, никто не поверил, что наш отец умер от рук его друзей. На мне висел долг в две человеческие жизни и благо сейчас уже детей не казнят за смерть родителей. Иначе у брата возникло бы много вопросов. Я рада что он остается в неведении до сих пор. Рада, что хоть в каком-то смысле правители Бронды сделали мою жизнь слегка проще. И недалекость брата также сыграла на руку.

Мы никогда об этом всем не говорили. Поначалу было тяжело. Уже через год я оказалась в рабстве у господина. Я была ребенком и быстро адаптировалась в новых условиях. А еще через год отменили казни для детей. И тогда-то осознала, что мир никогда не будет справедлив к таким как я. Правосудие, жалость, желание быть услышанным, все это детская ерунда, которая была обязана остаться с ребенком. Взрослая же Каэлин понимала, что мир наполнен грязью и злом, несправедливостью, бездушием, сплошным эгоизмом.

— Как глупо, — вздыхаю и достаю трубку.

Тишина оглушает.

Я часто думаю о предстоящем. О всех тех смертях, которые уже предрешены. Сколько их будет? Сотни? Тысячи? Кому как не дяде знать обо всем этом. Пока у меня нет возможностей, я просто остаюсь наблюдателем. И это нормально. Так можно накопить достаточно сил, смелости и всего того, что в нас может воспитать лишь окружающий мир.

Строчки из книги

Пиратский остров.

Здесь можно почувствовать себя частью чего-то очень плотного и загадочного. Несмотря на пустоту улиц в дневное время, с наступлением вечера дороги освещаются зловещим и пьянящим светом. По углам под толстыми чугунными котлами вспыхивает огонь, а воздух наполняется ароматами благовоний и сожженных венков или оберегов. Из домов выходят колдуны и колдуньи, призывая к себе знакомых пиратов и растерянных торговцев.

Почти всегда остров находится в тумане, и даже днем невозможно рассмотреть кого-то на песчаных берегах и в порту. Пиратский остров находился далеко от ближайшего континента и являлся вражеским для почти всех стран ныне существующих. Живя разбоем и грабежом, многие с рождения становились преступниками и злодеями. Даже когда в морях появилась рыба, а в небе сонная птица, люди, рождающиеся на пиратском острове, стремились в море на поиски кровавой добычи и захвата чужих кораблей.

Прошло много времени, когда наконец пиратский остров заключил мир лишь с некоторыми странами и начал вести торговлю. Живя долго в изоляции и предаваясь лишь одному и тому же образу жизни, люди с острова не смогли влиться в общество простых и мирных людей. Им пришлось надолго укорениться в песках родного дома. Но мало кто жаловался, ведь пираты во многом полагались на божественный народ богини Кардуны.

Потомки колдуньи Вивьен, первой представительницы божественного народа, появлялись после захода солнца и варили свои зелья прямо под старыми тряпичными навесами главных улиц. Если не знать и находиться здесь впервые, то можно предположить, что еще немного и откроются врата Навь и поглотят все живое. Но на самом деле колдуны и колдуньи варили зелья, вдохновляющие для корабельных шутов, настои от усталости, для хорошего сна и для душевного спокойствия топящих себя в одиночестве моряков.

Бродя по ночному острову, можно в действительности заблудиться и попасть совершенно не туда, куда планировал. Здесь тебя накормят, запугают загадочными историями и поводят сухим веником по бледному лицу в знак благосклонности. Многие будут смеяться, замечая твой страх и стараться запугать еще сильнее, но важно понимать, что народ здесь задорный и любящий повеселиться. Проведя на пиратском острове немного больше времени, чем планировалось, можно полюбить его и больше не захотеть покидать эти мрачные и загадочные берега.

Особое место заслуживают игривые коловерши, которые прыгают туда-сюда от котла к котлу и часто путаются под ногами спеша к колдунам и колдуньям с нужными ингредиентами. Они помогали им на протяжении многих столетий и часто покидали мир живых вслед за своим хозяевами, сменяя обязанности на любовь и нежелание служить другим. Все коловерши отличаются друг от друга и обычно дружат между собой, пока кто-то не махнет неуклюже хвостом и не напортачит с зельем. Помощники ведьм и колдунов состоят из частей различных животных и могут иметь по несколько пар ушей и хвостов. Коловерши стараются сделать все максимально для того, чтобы не быть похожими на кого-то другого. Поэтому старых коловерш можно сразу отличить по первозданным частям тела разных животных.

Смерть и ее дитя ветер

Бронда. Лореул. Первый день войны.

Каэлин Рогнед.

Началось.

Мы сидели на кухне, обедали. Дети гостили у Доны с Волибором. Этот день начался с приятных песен музыкантов в честь праздника Дня города и приятного летнего солнца. По улицам текли ручейки людей в праздничных костюмах, с цветами и свежим ароматным хлебом, который раздавали бесплатно. Ровно в час протрубили тревогу, всех военных и магов призвали к главным стенам. Люди обеспокоено кучковались возле домов и торговых палаток, не додумавшись собрать вещи и быстро уйти. Началась суета. Военные ничего не говорили, как и маги. Просили лишь оставаться в своих домах и перестать праздновать. Идиоты. В тот момент я поняла, что наш король никчемный и глупый, не осознающий ничего кроме власти над людьми.

Первый снаряд попал в главные ворота, следующие три в смотровые башни. Часть стены рухнула, как карточная. Пыль поднялась до самых верхушек башен замка. Тогда люди осознали, что нужно бежать. Мелкие снаряды косили народ как траву, они лишь выгибали спины и падали замертво.

Все происходящее было мне в новинку и вызывало потаенный ужас. Конечно, я знала, что так будет, но видеть прямо перед собой мгновенные смерти до безумия страшно. Может быть, к этому и приходилось готовиться. Что если боги ждали рождения именно этого? Моего хладнокровия и рассудительности в момент паники всех остальных.

В голове была лишь одна мысль.

— Я ухожу, — говорю брату, который метался по дому вместе с Журри.

Накинув на себя плащ, я засунула в глубокий карман тот самый ржавый кинжал и трубку, а табакерку пристегнула к поясу.

— Стой, — брат схватил меня за руку чуть не упав. — Расскажи мне! Слышишь, Каэлин? Расскажи все, что знаешь!

В голове крутилось множество мыслей и одна из них — он все знал. Знал, что со мной что-то не так и не спросил. Знал, что могу помочь и одному ему рассказать правду. Но было слишком поздно. Уже не было смысла говорить по душам. В момент, когда все скатывается в пропасть, ничего уже не исправить. Даже если скажу, то всего лишь разозлю и обессилю его сильнее.

Поэтому я злобно отдернула руку и призвала брата не идти за мной.

Может быть, на свадьбе что-то произошло. Может быть, Господин посветил его в мою тайную жизнь или вовсе рассказал о богах и мироздании. Но что сейчас это должно решить? Ничего. Совсем ничего и лучше просто позаботиться о том, чтобы остаться живых. Надеюсь, Деяну хватит ума для этого. Намного раньше нужно было интересоваться истиной, а сейчас просто продолжай казаться человеком. Беги как он, бойся, как он, спасай трусливо никчемную шкуру как он. А меня не смей отделять от цели. Я не человек и никогда им не была.

Мне что-то кричали в след, но уже было неважно. Правда неважно. Я очень часто в своей жизни оборачивалась, отвечала, тормозила и опускалась на колени, давала кому-то шанс и наблюдала за тем, как в лицо летел пыльный след уходящих. Страдания и думы, больше они меня не касаются. Только не теперь.

В городе хаос. Люди мечутся от одного угла в другой, топчут трупы, спотыкаются об камни и падают, мгновенно оказываясь и сами заточенными. Я агрессивно расталкиваю людей на своем пути и бегу к подвесному мосту замка Лореул. Он опущен. Солдаты густой рекой вытекают из ворот и бегут к стене. Вокруг ужасный шум и грохот, от чего уши буквально пронизывает колющая боль. Мне приходится идти боком мимо солдат, чтобы не рухнуть в ров. У многих на лице страх и бледность, мучительный вопрос, которым они надеялись никогда не задаться: смогу ли я выжить?

Я знакома придворным, поэтому вопросов никто не задает. Да и желания никакого нет. Вокруг разруха и паника, люди не понимают, как себя вести и куда бежать. Всех бросил их же король. Бросил в тот момент, когда с улыбкой наблюдал за нарастающим весельем в начале дня. Увидев меня, служанки машут руками в сторону лестницы, которая ведет в башню Господина. Наверняка я кажусь им рабыней, преисполненной любовью к своему хозяину. Надеюсь, когда-нибудь они узнают, что приложили руку к смерти работорговца. Хочу, чтобы они выжили только лишь для этого.

Все было быстро. Я поднялась в западную башню, та которая была выше всех остальных и нашла Господина, суетливо собирающего вещи, толстые сумки наполненные…

— Что это? — спрашиваю, перекрикивая вопли и грохот от падающих камней с улицы.

Мужчина испуганно оборачивается и выставляет передо собой руку, но через секунду расслабляется и вздыхает. Напрасно. Лицо Господина смягчается, бледнота спадает, а щеки наливаются извращенным румянцем. Как чудесно, что он видит во мне спасителя или по крайней мере не врага.

Глубоко выдыхаю и понимаю, что тело наполняется магией. Очень сильной и знакомой. С небес на меня сходит благодать в виде силы от каждого бога. В носу роится кисло-сладкий аромат страха и пота. Как ищейке, теперь мне доступны ароматы эмоций и чувств. Такими дарами обязан обладать тот, кто вершит правосудие и вынужден выискивать гниль. Меня призывали на службу…

— А, это ты, — бормочет еле слышно Господин. — Чего тебе? Убирайся!

Мои глаза безумно расширяются, а на лице расплывается долгожданная улыбка. Именно она на долгие годы останется со мной и будет дарить возможность показать истинное лицо. Теперь мне можно улыбаться всегда.

Смотрю на засаленное лицо Господина, на быстрый пот, растекшийся пятнами по светлой одежде. Какой же он отвратительный. Весь дрожит, как только что родившийся теленок.

Я беру в руки зеленый бриллиант из самой крайней сумки и подношу его к солнечным лучам, которые моргают из-за облаков пыли. Красивый.

Понимаю, что это не просто драгоценный камень, а что-то более важное. Я видела много подобных ему. Целых восемь. Все они отличались лишь по цвету. Это был девятый. Первый принадлежит мне. Если приглядеться, то можно увидеть в глубине его цвета картинки, моменты из прошлого, что хранится в камне так верно и прочно, что на губах расцветает изумление.

— Я спрашиваю тебя, что это? — рядом в сумке замечаю точно такой же голубой. — Сколько их у тебя? Где их хозяева?

Господин быстро берет в руки толстую книгу и со всего размаха бьет меня ей по лицу. Тело шатнуло в сторону, и я пытаюсь устоять, схватившись за полку книжного шкафа, но та с хрустом срывается вниз и роняет меня на пол. Сверху падают еще несколько толстых книг и старые свитки, перевязанные кожаными лентами.

— Пошла вон, дрянь! — орет на меня старик, и слюни из его рта летят в разные стороны. — Не видишь, что сейчас не до тебя? Не думай, что я умру здесь! Найдешь меня, когда орда отступит…

Выхватывает из моих рук камни и швыряет обратно в сумку. Такой уверенный в себе. Совсем не чувствует страха. И это станет моим подарком. Он до самого конца будет чувствовать свое превосходство. Ровно до того момента, когда обреченность коснется его изношенной души.

— Ты ведь даже понятия не имеешь, что это за камни, — гортанно смеюсь и вытираю кровь с губы. Растираю теплые капли пальцами и облизываю один из них. — Ты обрек на погибель три невинные души, превратив их рассудок в тарелку перемешанных круп. Это ведь ты украл камень и у моей матери? Да, знаю, что это был ты. Я всегда это знала.

— Я делал то, что было велено, — мужчина наклоняется ко мне и тычет в лицо толстым пальцем. — Сначала твоя мамаша, потом этот чудак Самбор, еще и этот тупица Верналь. Все вы обрушились на мою голову с этими проклятыми камнями, словно я этого хотел. Мне нужны только рабы и их хлипкие тела. То, что ты оказалась дочерью той сумасшедшей — это твоя вина. Была бы человеком, то сдохла бы давно и не страдала! Не смей винить меня в своих страданиях! Это только твоя вина!

Господин снова бьет меня по лицу и швыряет толстую книгу в угол комнаты, где тут же в воздух поднимается пыль.

— Верналь, говоришь… — бормочу, уставившись в дрожащий пол. — Так вот куда он делся. Он так долго служил Бронде и не посмел обзавестись потомками, не предал ни одной идеи. Вот почему его камень до сих пор здесь. В стенах этой грязной башни. Я даже не желаю знать причину смерти, ведь прекрасно понимаю, что она никогда не была тебе нужна. Ты истинный потомок тех, кто тиранил богов и их божественных детей столько столетий… Где Бердыш, который принадлежал Вернальду? Как ты его убил?

Мои вопросы утонули в грохоте.

Встаю с трудом не из-за усталости, а из-за переполняющего гнева, который сковывает руки и ноги, заставляя спазмы скручивать замершие мышцы. Почему замершие? Потому что холод — это верное безумие, которое кажется спокойным и равнодушным, но наполняет твое тело невиданной силой. Будь то ребенок или женщина, в таком состоянии каждый из нас способен на убийство. Каждый.

Я потираю слегка опухшую щеку и тихо смеясь достаю кинжал, который давно перестал блестеть на свету. Шаг. Еще один. Хватаю Господина со спины за горло и замахиваюсь кинжалом. Как прекрасно, что он ниже меня ростом. Почти со свистом рука падает и с тяжелым хрустом вонзается в голову. Лезвие с легкостью пробило череп, войдя до самой рукояти. Мужчина падает, с грохотом рассыпая вокруг монеты, которые весело бегут по полу.

Пожалуй, оставлю этот кинжал здесь, в честь того, что прошлое теперь навсегда в прошлом. Взамен заберу два камня памяти, которые чудесным образом попались мне прямо в руки. Поверить не могу, что все это время они были здесь и пылились в таком чудовищном месте. Чудовищном, потому что тут и правда обитало очень долго чудовище. Глупое, до ужаса одинокое и безумное, заражая вокруг себя все и вся тем же самым.

— Рано или поздно любой барьер и любая стена падет, — бормочу, перекатывая в руках два блестящих камня. — Твоя воля исчезла вместе с первым упавшим куском Лореульской стены. Какой же ты жалкий. Все это время держал меня в плену благодаря своей уверенности в том, что положение спасительно. Но война подкосила тебя, — вытираю пот со лба. — А кого-то сделала сильнее.

Здесь я закончила.

Выйдя на улицу, мир показался мне совсем иным. Более светлым и свободным, лишенным цепей, теней и упряжек для людей. Вот что дарит мне покой. Убийство тех, кто ставит под удар невиновных, ради забавы или банальной прихоти. Все это время я блуждала и злилась только потому, что чувствовала в глубине души несправедливость в первую очередь к себе. Возможно, что только это и давало возможность служить Господину.

Я бегу в сторону упавшей стены. Здесь меньше всего людей и больше военных. Маги не понимают, что им делать, поэтому суетливо носятся за командирами. Все настолько суетливо и неорганизованно, что жалко на это смотреть.

— Никого не пускать за стену! — кричит один из командующих.

Быстро по камням карабкаюсь на разрушенную смотровую. Мне что-то кричат снизу и в ту же секунду прямо над головой пролетает очередной десяток снарядов. Я нагибаюсь и слышу грохот, который оглушает. В лицо ударяет стена пыли и мелких камней. Поворачиваюсь и вижу, что одна из башен позади накренилась и медленно падает прямо на меня. Прыгаю вниз за стену и валюсь сначала на колени, а потом носом вперед. Сейчас исцеление проходит намного быстрее. Барьер сломан. Моя сила теперь как мамина. Но я не поступлю как она. У меня есть цель, и к ней пришлось готовиться целых три года.

За стенами города очень пыльно. Грязный туман окутал все побережье вплоть до самых ворот. Здесь ни единой души, движутся только суетливые камни и ветер, что гоняет сухую листву и ветки. В воздухе стоит приторный запах страха, ожидания и беспокойства.

— Самбор! — кричу что есть мочи и под ногами дрожит земля.

Кричу еще громче, от чего вибрация прокатывается по городу и стенам. Камни пляшут на сухой поверхности, словно боятся очередного крикливого залпа. Эхо кончается где-то далеко, за морем, на другом континенте. Там однозначно его услышат и поймут, что что-то происходит. В Бронде началась война. Мой крик заставит дрожать землю Пиратского острова, и сойти снег с самой вершины Праустейна. Медведи из Весхуадана пробудятся от спячки, и даже сам Каёхэ нахмурится, обрушив на парящие острова Лакриума пресную воду. Таков крик смерти и той, кто ей управляет.

Я вижу его сквозь пыль. Тонкий, дрожащий образ уверенного существа со злыми, блестящими даже издалека, глазами. Поднимаю голову и быстро дышу ртом. Нужно сконцентрироваться, нельзя допустить перегруз. Высоко подпрыгиваю и приземляюсь на упавшую башню позади. Отталкиваюсь и лечу вперед, падая словно снаряд в нескольких метрах от Самбора. Он ни капли не удивлен, безоружен. Наша встреча мало отличалась от предыдущих, даже несмотря на обстоятельства. Все та же сцена. Загнанный зверь и охотник.

Мои кости сломаны от падения, и я сама вправляю их, сращивая так, как надо. Все происходит настолько быстро, что ощущается как мгновение. Настолько комфортно, что движения быстры и уверенны, лишены ошибок. Кости срастаются и наливаются силой, громко хрустя и передавая мощную волну сотрясения на землю под ногами. Я немного проваливаюсь вниз, оставаясь спокойной.

— Зачем тебе это все? — кричит мужчина, снимая с головы капюшон. Черные волосы, словно живые и самостоятельные, мгновенно падают на угловатые плечи. — Почему лезешь не в свое дело?

Он протягивает руку, доставая из ладони большой, длинный, блестящий меч. Оружие сияет, но лишь мгновение, а затем сталь приобретает обычный серый оттенок.

Не в свое дело? Вот как?

Зло сжимаю в кармане камни, которые по желанию испаряются. Я не делала этого до сих пор лишь потому, что у меня был выбор. Мне дал его сам Воронвэ. Война могла бы закончиться прямо сейчас, как только камень покинул мой карман и попал в поле зрения Самбора У-Танга. Но первые слова наследника Болотной горы на многое пролили свет.

За моей спиной таял город, в котором я родилась, выросла и прожила всю жизнь до сегодняшнего дня. Я знаю здесь каждого и видела сотни смертей добрых или злых людей. На моих глазах рождались и умирали дети, рабы, бедняки и болеющие. Все они являлись частью моей короткой и безрадостной истории. Но тот, кто стоит сейчас передо мной, не считается с жизнями простых людей и существ. Он идет по головам к цели, и готов уничтожить весь свет на своем пути. Я не отдам ему камни. Только не ему.

— А тебе? — кричу в ответ. — Такими темпами Лореул будет превращен в песок через пару часов. Те, кто находится сейчас там — трупы. Это достойная цена? Оно стоит того?

Самбор равнодушно моргает и смотрит мне в лицо. Тяжелая рука нервно сжимает рукоять слегка дрожащего меча.

— Говоришь о справедливости? — бормочет тихо, но мой слух острее, чем раньше. — Ее достойны только избранные? Что лучше, нападать или отсиживаться в тени?

— Лучше не делать то, что повлечет за собой дурные последствия! — Сжимаю яростно кулак, и бью им о землю. Она с треском взрывается трещинами, которые смеясь добегают до ног Самбора. Все вокруг снова дрожит и шевелится, словно хочет сбежать. Но не выйдет.

Это оружие моей матери, и она была уникальной. Обладала магией, но предпочитала физический бой. И то, что воевать Бронде было не с кем до сегодняшнего дня — ложь. Мама застала как минимум четыре войны и одна из них была с богами. Именно богиня подарила ей эту косу правосудия. Богиня пустынь и истин преподнесла в дар земной женщине оружие смерти, оружие свирепого и неуловимого ветра — боевую косу. Когда я была маленькой то даже не могла удержать ее двумя руками. Сейчас же она как перо скользит и вертится между пальцев. Все это потому, что я ее наследница, кровный потомок своей матери.

Таков порядок, и я ему следую. Притворяясь кем-то другими и делая что вздумается, божества рискуют быть потерянными и изгнанными. От матери к дочери, от отца к отцу. Наша божественная жизнь для того и существует чтобы сохранять порядок, править над заблудшими, над теми, кто по глупости сбился с пути. Забывая об этом, мы рискуем исчезнуть или сотворить беду. Вот о чем не думает никто кроме верховных богов, вот чему они меня научили. Мир наш и человеческий не может быть единым и власть над ними не тиранична, а покровительна. Это могут понять лишь чистые и лишенные безумия божества. У-Танги уже давно канули в темноту, из которой выбраться невозможно. Пусть я и дочь комели, но исправлю то, что так долго отравляло земной и небесный простор.

В воздухе появляется силуэт косы, и я бережно берусь за железный черенок. Оружие медленно опускается и касается концом рыхлой земли. Перехватываю косу и верчу ее между пальцев, словно сухую ветку. Это позволяет размять, разогреть кисти. Металл у меня в крови и его очень много, поэтому я такая сильная. На груди и ногах вырастает темная, ржавая броня, окутывая самые важные для жизни части тела. На голове проявляется венок, который плотно прилегает ко лбу и защищает центральную точку между бровями. Здесь самая крепкая и самая важная кость. Смертельная точка. Но, к сожалению, у меня их несколько. Две в груди и одна на лбу. Так уж сложилось.

Я гордо поднимаю голову и становлюсь в стойку. Вокруг поднимается буря, а из трещин в земле валит пар и за ним огонь. Самбор отступает, но я срываюсь с места и бегу сквозь пламя, скользя по земле словно по льду. Прыгаю и оказываюсь у У-Танга за спиной. Толкаю его ногой в спину, и он оказывается на территории жара, на территории наследницы оружия смерти.

Мужчина тычет в меня мечом и не двигается. Языки пламени кусают его, но раны быстро заживают и стягиваются за секунды. Я снова быстро бегу ему на встречу, занося косу за спину для размаха. Оба наших оружия встречаются и звон разлетается по округе, разгоняя пыль и жар. Делаю кувырок. Опять прыгаю замахиваясь, но Самбор снова парирует, отступая от тяжести.

Наша битва была жесткой, никто из нас не боялся прикончить другого, хотя оба понимали, что этот бой лишен логики. Совершенно бесполезен. Для меня и для него — это всего лишь возможность выместить многолетний гнев, злость, обиду и остальное, что так долго копилось, вонзая в тело корни.

Его манера боя прекрасна. Легка, хитра и заводит до ужаса, разгоняя до бешеной скорости кровь в жилах. Так и норовит подразнить, посмеяться над неудачными ударами. Самбор не склоняется, почти не сходит с места. Это я мечусь рядом с ним как мотылек, бьющийся о стекло фонаря. Моя коса скользит по лезвию меча и обрушивает удар на землю, от чего, та снова взрывается трещинами. Перехватываю черенок и замахиваюсь, вытащив конец из земли, словно из масла. Неожиданно мне в лицо прилетает рукоять меча. Отпрыгиваю и угрожаю мужчине косой, которая так же, как и броня слегка покрыта ржавчиной. Дыхание сбилось от полученного удара, и я слышу свой изможденный хрип.

— Как прекрасно, — бормочу, входя в азарт. — Как же я благодарна тебе, за подаренную возможность! Возможность тебя убить!

Самбор смахивает с глаз волосы. На лице блестит пот, но вещи в полном порядке и почти не помяты. Лишь пыль слегка покрывает плечи и колени.

— Остановись, слышишь? — кричит У-Танг и делает пару шагов на встречу. — Это не наша война! Ты все только портишь! Я дал тебе возможность уйти прочь…

Я кричу и опять все дрожит. Пламя из трещин поднимается высоко, окрашивая все вокруг в красный, жар буквально съедает воздух. Мне нечем дышать, но это приятное чувство. Навевает воспоминания.

— Я дочь Божественного оружия! Прямая наследница и его новое воплощение! — смеюсь и языки пламени устремляются к Самбору, который прикрывается мутно зеленым куполом, что трещит и плавится. — В каком мире ты существуешь? Какому бреду предан? И что знаешь о том, что находится наверху? Те боги, в которых ты веришь благосклонны к тебе? Они любят тебя? Отвечай!