Бесплатный фрагмент - Салли! И белые крокусы возле леса

***

Здравствуй, дорогой мой читатель. Эту книгу я писал почти три года. Писать я её начал вскоре после того, как узнал, что отец мой тяжело болен. Через год он умер. К тому времени я успел написать большую часть, но с того самого дня, я не смог продолжать. Я совсем отчаялся, но спустя почти год, ко мне вернулось что-то, и я смог закончить эту книгу.

Хочу посвятить её своим родителям:

Моей маме и папе, с Любовью…

…

Для свидетельства: negro — чёрный по-испански, это слово происходит от латинского слова niger, которое в свою очередь тоже означает — чёрный. В данной книге рассказывается о тех годах, когда слово — негр широко использовалось. Для стилистики автор решил оставить слово негр, ни в коем случае не желая никого оскорбить.

…

***

Язык твой, Рим, стал запрещён.

Восстал, как пепел, из забвенья,

Незримый дух былых времён,

И побеждает все сраженья.

ПРОЛОГ

Там, где стояла лесопилка — там было глухое место. Ни травы там не было, ни деревьев. Это место было проклято Богом. Каждому приходило такое на ум, стоило лишь взглянуть в эту сторону. Местечко ещё то. Вы сюда точно не придёте полюбоваться закатом, или погрустить, когда вам плохо. Вы сюда даже не стали бы водить детей, будь здесь широкая река с деревьями, и привязанным колесом, чтобы запрыгнуть подальше в воду. Хотя, если мне не изменяет память — вода здесь раньше была, но она высохла. Какая-то искусственно сделанная лужа. Ничего путного здесь и не могло быть. Здесь убили девочку. Если хотите, я расскажу вам эту грустную историю. Не обещаю, что доведу её до конца, так как, каждый раз в сердце щемит, как вспомню всё, что здесь случилось.

У нас на юге народ не самый приветливый. Оно и понятно. Случись у вас то же, что было здесь, посмотрел бы я на вас, как бы вы себя вели. Особенно с приезжими. Я сам ничего против приезжих не имею. Сам когда-то им был. Но здесь я быстро освоился, и стал, как свой. Своим я стал. Так меня теперь здесь и считают: своим. Чёрт, я даже не знаю, вы сочтёте, что я повторяюсь. Что, мол, вы видели уже что-то подобное. А в газетах и подавно о таком пишут чуть ли не каждый день. Но я вас уверяю: когда это происходит с вами — это впервые.

Мне тогда было лет тридцать пять. Я работал в магазине. Продавал разные товары. То, что это необходимо, думаю, вам объяснять не надо…

Так вот. Это был, пожалуй, третий год моего пребывания здесь. Третий год — точно. Я ещё тогда позвонил своей маме, поздравил её с днём рождения. Ей тогда исполнилось ровно шестьдесят лет. Если бы не эта кругленькая дата, уж, наверно, и не упомнил бы. Ко мне часто захаживали Мэйнкомбы. И Салли, и её отец Роджер. Хорошие были люди. Чёрт, что жизнь делает, а? У Роджера тогда был автомобиль, старенький Форд. Лошадь они тоже держали, но по городу, всё же, предпочитали передвигаться на железной лошадке. Роджер был хозяином этой лесопилки. Когда-то она ему уйму денег принесла. А потом лес стал заканчиваться, заболел его отец — старик Ларсен. Вот тут дела и пошли вниз. Но Роджер, всё же, успел скопить хорошую сумму, и решил, что надо бы ему отдать дочь на хорошее обучение. Чтобы образованная она стала. Думаю, подобную слабость имеют многие, кто вырос среди навоза. Салли заканчивала здесь школу. Вернее восьмой класс. Её старший брат уже жил некоторое время в Саллинс-Виле, и Роджер хотел, чтобы Салли увидела что-то новое. Хотел, чтобы Джейк забрал её отсюда пораньше. Она бы закончила школу там. А колледж, как полагал Роджер, дался бы ей легче. Пусть я ошибаюсь, но мне кажется, лучше бы Джейк увёз её отсюда с самого рождения.

ГЛАВА 1

Не хочу сказать, что мне не повезло в жизни. Всякое бывает. Если Господь Бог завёл меня в эти края, значит так надо. Возможно, он сделал это, чтобы я рассказал вам эту историю, и вы уберегли своих детей. Мне кажется, все стали забывать, что случилось здесь 1942 года, пятнадцать лет назад. Осталась одна вражда и чувство недоверия. Трудно жить, когда не доверяешь ни чужим, ни близким. Иногда начинаешь задумываться: а не уехать ли мне отсюда? Сразу красивая жизнь так и предстаёт перед глазами… Новый дом, новые друзья — не те, что сейчас, которых и друзьями-то сложно назвать. Так, соберёшься раз в сто лет, а всё остальное — пару минут болтавни для приличия. В другом городе и работа получше была б. Да всё получше. Но потом сядешь, задумаешься: а была бы она и в самом деле лучше? — жизнь в другом месте. И снова бросаешь свои надежды, и живёшь, как раньше жил. Мне пятьдесят лет, наверно, это не тот возраст, когда надо менять свою жизнь. Может, если разведусь, или жена другая будет. А так… не знаю.

Я возвращаюсь домой обычно сразу после работы, часов в 8 вечера. Для нашего района это обычное время. Все, кто шли с работы уже заглянули ко мне, и взяли всё, что им надо. Место у нас безопасное. Честно говоря, до того случая, не помню ничего странного, и после — тоже не помню. В нашем маленьком городке каждый знает каждого, но вы мало кому нравитесь. Наш шериф уже лет тридцать здесь работает шерифом. Получается, за пятнадцать лет до случившегося занял этот пост. Ну что ж, не повезло ему. На его совести весит это дело. Хотя я его не виню в том, что он его не раскрыл. Пожалуй, здесь сам Господь Бог ничего не разобрал бы…

Салли в церковь ходила. Пела в церковном хоре. Красивый у неё голосок был. И сама она, как одуванчик — светленькая, чистенькая, улыбалась. И кому только пришло в голову её обидеть?.. Нет, нельзя, чтоб такое было на белом свете. Иной раз думаешь: хорошо, что у самого детей нет. Чего гляди и с ними могло, что случиться… А я бы не выдержал. Точно. Свихнулся бы. Просто я видел глаза Роджера. Трудно описать, что я в них увидел. Глаза Джейка я тоже видел, но в них не было того ужаса, который был в глазах отца этой бедной девочки.

Правильней всего было бы начать с конца, а до начала можно было бы и не доходить. Но зная этих людей, мне кажется это оскорбительным то, что вы можете узнать сам факт злодеяния, не познакомившись с самой Салли.

Однажды я зашёл в церковь, когда там пела эта девочка. Её голосок звучал так, будто сам ангел спустился с неба, и выучил английский язык. Он отличался от других голосов, и мне кажется, он бывает где-то здесь до сих пор. Во всяком случае, находясь рядом с Роджером мне иногда казались, чудились такие нотки, какие были в церкви в тот день. Может, я всё это себе только придумываю, не знаю. Да, может быть, я слишком впечатлительный. Мне всегда говорили, что я слишком впечатлительный. А не впечатлительные? Вы их видели? Сплошные чопорные истуканы.

Я хочу сказать вот, что. Салли вела дневник. Его нашли в её комнате после убийства. Он ничем не помог в расследовании дела, но можно посмотреть, что она в нём писала.

14-е июня 1941-го года:

Здравствуй, милый дневник! — так начинается её повествование. Насколько нам стало понятно, она всё ему рассказывала. Будто знала, что его будут читать. Жаль только не назвала имя убийцы. Хотя, как она могла? Если бы знала — её бы никто не убил… — Я буду рассказывать тебе всё, всё, всё!

Мне очень приятно, что ты такой красивый. Тебя приятно брать в руки, и листать страницы. Я каждый раз будто хочу найти в них что-то новое. Но они ещё пусты и я всё время забываю об этом. Но ничего… однажды я тебя заполню, и тогда у меня появится твой братик, или твой сын — я ещё не знаю, как правильней. В общем, меня зовут — Салли, и я рада, что ты у меня есть.

Наверное, тебе хотелось бы узнать, сколько мне лет. Так мне 12 лет. Вот. А ещё папа купил мне краски. Он сказал, чтобы я училась рисовать. Он сказал, что я хорошо рисую, и он хотел бы, чтобы я развивала это в себе. Теперь я много времени провожу в нашей беседке. Я рисую Чарли, когда он спит. Чарли это наша собака. Она очень большая, и добрая. Я её люблю. Чарли часто ходит со мной, потому что любит меня защищать. Он меня никогда в жизни не обижал. Он очень любит, когда я чешу у него за ухом. Он так наклоняет голову, и закрывает глаза, что мне кажется — он сейчас уснёт.

Тебя подарил мне мой папа на день рождения, который был вчера. Даже не представляю, где он смог найти такой толстенький дневник. Если хочешь, я опишу тебе, как ты выглядишь. Ты бежевого цвета, в центре спереди, прям посередине бежевый ещё светлее, и там написано: Моей дочери Салли. На её 12-ти летие. Очень красивые буквы. Наверно, это не папа писал. Он так красиво не умеет. А ещё ты завязываешься на шнурок, поэтому твои странички не запачкаются. Надеюсь, никто на тебя ничего не уронит, иначе я очень расстроюсь. Я даже дам тебе имя. Я назову тебя Дниви. Ты не против?

Ой, Дниви, прости… Я пишу и не могу остановиться… Просто папа подарил мне ещё и ручку. Она такая мягкая! Ей так удобно писать! Вот будет мне теперь занятие… Ну, ладно, я спать. Спокойной ночи, Дниви!

Впечатляет да? Этот дневник у нас в одном номере газеты целиком издали. Все скупили этот номер. Не знаю даже, каким тиражом он вышел, но, наверно, треть всего городка, это я про женщин, ходила в слезах. У некоторых мужчин глаза тоже были на мокром месте. Но они держались. Много в тот вечер в баре сидело. Всё пили, да помалкивали. Под нос себе смотрели, и все делали вид, что ничего не произошло. Я думаю, им просто тяжело было, что ничего не могут с этим поделать. Да, бывает, чья-то судьба тебе становится важней твоей собственной. Уж не знаю, зависит это от человека, или нет. Или её просто преподносят нам такую историю, что невозможно оставаться равнодушным. Но дело в том, что Салли я знал, и могу с полной уверенностью заявить, что она была почти святая.

В общем, домой я направляюсь. Сейчас только закрою магазин. В июньский вечер приятно пройтись под чистым небом, когда знаешь, что тебя ждут дома. Я бы посидел на скамье, да жена ругаться станет. Не любит она, когда я опаздываю. Я люблю сидеть под деревьями, мысли спокойные приходят. Тихо на душе становится. Того глядишь и жизнь вверх пойдёт. Хотя куда ей здесь идти? Кажется, я всё больше ворчу, как настоящий старик. Что ж, придётся смириться с этой участью. Это ко всем приходит. Ко мне вот тоже пришло. Ну что, я закрыл. Иду домой. Выкрою минутку, продолжу.

Ну, вот и мой дом. Только вы тихо, не хочу, чтобы жена узнала, что я разговариваю с кем-то. Ещё решит, что я свихнулся. Может, и свихнулся. Кто его знает…

— Спенсер, это ты?!

— Да, это я, дорогая.

— Ну, и, слава Богу. Я уже решила было, что ты опять где-то задержишься. Опять под своими деревьями сидеть станешь.

— Нет. Я сразу домой. Знаю, что ты не любишь, когда я задерживаюсь.

— То-то же. Нечего тебе сидеть. Ни в барах, ни под деревьями. Если кто тебя под деревьями увидит, сразу в бар затащит…

— Никто меня в бар уже десять лет не затаскивал. Я бы и рад, да не тащит никто. Ты же знаешь, дорогая. Зачем ты переживаешь?

— А кто за тебя переживать станет, если не я?

— Не знаю. Может, деревья…

— Это тебя в них положат, а переживать они не станут. Пора ужинать. Вымый-ка руки хорошенько. После денег они очень грязные.

После ужина понимаешь, что ты устал, как собака. Хочется лечь в постель и уснуть без задних ног. Да только не пускает что-то. И начинаешь маяться. Обычно я беру газету и просматриваю новости. Всё читаю. От корки до корки. Голова становится немного забита, и тогда уже твёрдая постель может заполучить меня до чёртовых пяти утра.

Вот, жена уже зовёт меня, чтобы не мёрзнуть одной. Завтра я проснусь, и всё начнётся по новой. Читайте-ка лучше дневник. Думаю, общество этого светлого существа вам приятнее, чем моё.

17-е июня 1941-го года,

Здравствуй, Дниви! Прости, что не притрагивалась к тебе целых 3 дня, ты, наверно, жутко соскучился по мне. А уж я-то по тебе как соскучилась! Просто я не заметила, как прошли эти дни. К нам приезжал дядя Джон. Он не успел на мой день рождения, и жутко расстраивался по этому поводу. Но зато привёз мне замечательный подарок — котёнка Китти привёз мне. Китти сидела всю дорогу в специальной клетке, чтобы не убежала и не попала под колёса. Она ведь маленькая ещё, глупенькая… Вот… А Чарли, Чарли на удивление хорошо её принял, а я уж боялась! Теперь Китти спит на Чарли, а тот и пошевелиться боится. Мамочкой себя, наверно, чувствует…

Сейчас же следует сделать перерыв до следующего дня (это не шутка)

***

«Сегодня, как всегда проскакал всадник. Он всегда скачет в этих краях в эту пору, и в это время. Никто не знает, откуда он берется. Он поднял на дыбы свою лошадь, и она оторвала свои копыта, и пронзила ими солнце, которое было позади него. Оно горело красным кругом, медленно опускаясь за усталую землю. Никто не видел лица этого всадника, о нем только ходили легенды, и чего только в них не было. Поговаривали, что это сумасшедший король носится по городу, и тут же уточняли, что это его призрак, потому что уже давно никаких королей нет. Кто-то говорил, что это фермер решил так пугать людей, и переодеваться в старинную темную одежду. И что делает он это из-за того, что его лишили сна какие-то дети, воровавшие его урожай каждый год, отчего он долгое время не мог заснуть, поскольку страх овладел им, и больше всего на свете фермер боялся потерять хоть один плод своих больших и красивых деревьев. Он не спал много ночей, и, в конце концов сошел с ума. Было еще много версий, но я не верил ни в одну из них.»

— Эй, хватит читать свою книжку! — услышала я в одно воскресное утро, когда не хотелось ничего делать.

Я лежала в кровати и совсем никому не мешала. Но пришёл Энди и стал меня донимать. Он, конечно же, специально это делал. Скучно ему было.

— Дурачок, ну что ты от меня хочешь? — сказала я ему.

А он:

— Хватит, Салли, читать, пошли лучше поиграем во что-нибудь, а?

Ну, я, конечно, ему сказала:

— Не хочу я с тобой играть. Не видишь, что ли, — я книжку читаю!

А он:

— Вечно ты свои книжки читаешь. Не надоело ещё в руках держать? Давай бросай, ну? Сколько можно. Ты её уже читала! Ты её уже двадцать раз читала!

— А вот и не двадцать, — первый раз я её читаю, между прочим! Мне её сам Харрис подарил.

— Ваш учитель, что ли?

— Ага, наш…

— Почему же он мне ничего не дарит? — поинтересовался Энди.

— Потому что ты дубина, вот почему.

— Какая же ты злая сегодня. Ладно, ну тебя…

Так Энди меня и оставил. Во всяком случае, пока что…

Мы — Рэчкинсоны, и наша семья Рэчкинсонов жила в этой глухой местности, и не так чтоб очень далеко от леса. Мы сюда переехали лет двадцать назад. Не знаю в точности, как это произошло, поэтому не смогу вам всё это пересказать. А что касается леса… Честно говоря, это был не очень большой лес. Там некогда росло намного больше деревьев, чем сейчас. Просто потом здесь построили лесопилку, и часть этих деревьев пошла на строительство нашего городка, ну, а часть, разумеется, на продажу. Когда три четверти леса было уничтожено, было принято решение оставить хоть немножко зелени, дабы хоть какие-нибудь цвета украшали наши земли. Позже сюда заселили пшеницу, и ещё что-то, и так мы стали жить, и живём до сих пор. Недалеко от этих мест протекает речушка, и, это, пожалуй, единственная местная достопримечательность, потому что особых красот у нас нет. Возле леса, который зовётся Причмунд было много разных трав и полевых цветов. Особенно белых. Я иногда плела себе из них веночки. А дальше по дороге на юг раскинулось пшеничное поле гектаров в (…), часть которого принадлежит нам. Тогда стоял апрель, и золотистых колосьев ещё не было. А стога будут стоять только осенью. Поэтому гулять особой охоты у нас не возникало. Во всяком случае, у меня с Энди. Хотя, частенько он пропадал с друзьями где-нибудь возле своей школы. Там они играли в бейсбол. У ребят был мяч, и бита с перчаткой. Уж не знаю, откуда у них такой скарб. Ещё девочки иногда заставляли их играть с ними во что-то дурацкое, в классики там какие-нибудь. Ну, вы знаете… А ещё они часто пропадали раньше на поломанной лесопилке. Это которая все деревья перепилила здесь. Сто лет бы она не работала. Хотя, пожалуй, нет. Лучше бы она вообще здесь не появлялась. Но тогда не было бы и нашего городка. Так или иначе — не знаю, что они там делали. Она (эта лесопилка) уже лет двести была заброшена, так что всем казалось, что там безопасно. Насколько, конечно, может быть безопасен дикий лес. Я же, в свою очередь, спасалась разными рассказами. Иногда я могла просидеть с книжкой с утра до самого позднего вечера. И никто не мог оторвать меня. Им даже казалось, что я выдумала свой собственный мир, и я не спешила их разуверять в этом… Вот так меня обычно и не трогали, если заставали за чтением…

Знаете, по воскресеньям в школу обычно никто не ходит, мне во всяком случае везло… И в тот раз я решила провести, как можно больше времени в постели. Пока кто-нибудь из родителей не придёт и не испортит всё. Знаете, как они обычно заставляют покидать это мягкое, уютное местечко, ради какого-нибудь бессмысленного дела?..

Вот, в общем, говоря, — ушёл Энди (это мой брат, если вы ещё не догадались), и я снова взяла свою книжицу. Не очень она была большая эта книжица, зато в красивом зелёном переплёте. Это был сборник рассказов, который подарил мне мистер Харрис. Он был старый-старый. Ему было лет около ста. Или восемьдесят. Седые волосы, морщины, очки. В общем, ничего особенного. Только добрый был этот старик. Такой, знаете, улыбаться хочется, когда его видишь. Он ходил медленно, и казалось, ему бы уже давно тросточкой пользоваться, а он — нет. Не хотел… Так ходил. Всех нас переходил, наверное. В общем, книга эта называлась — «Белые крокусы возле леса». Это, думается мне, было именно совпадением, потому что и возле моего дома тоже росли такие же цветы.

Чтобы забыть впечатление, которое оставил после себя Энди, мне пришлось немного поваляться в постели; кажется, я закрыла глаза, и, потянулась за своей книжицей. И, нащупав на тумбочке небольшую, но очень приятную вещицу, поднесла её к своему носу. Но на этот раз книга была почему-то красной. «Да где это видано, чтоб книжки цвет меняли, пока ты её не читаешь!» подумала я.

Но меня отвлекли. Ко мне стали доноситься разные звуки. Это проснулись остальные: Шарлотта и Гордон Рэчкинсоны — мои родители. И тогда-то я и поняла, что то утро таким, каким я его запланировала, уже не получится никогда, тогда я отложила книгу обратно на место, на тумбочку.

Ко мне снова зашёл Энди, он любил появиться и поручить мне кучу бессмысленных дел, вот и в этот раз он явился неспроста:

— Салли, Салли, — говорит он и ухмыляется, — Салли, ты всё ещё спишь, да? А родители хотят, чтобы ты проверила нашу почту.

— Сейчас, Энди, дорогуша! Сейчас восемь утра, и к тому же воскресенье. Какая может быть почта? Ты просто не можешь видеть, когда кто-то проводит время в постели, вот признайся.

— Нет, дурёха, родители действительно… Папа так сказал.

— Вот пускай он и проверит сам.

— Хорошо, так я ему и скажу.

— Нет-нет! Стой! Ладно, я всё проверю. Но ты и сам мог бы сходить.

— Мне велосипед ещё надо делать. Совсем он у меня сломался. А ты вставай…

— Встаю, встаю. Верзила этакий…

И я встала. Взяла вещи, которые сложила вечером на стуле, и стала собираться на прогулку.

Отворив входную дверь, и ступив на крыльцо, я почувствовала приятную утреннюю прохладу. Но до ящика я всё же дошла. И он был таким же пустым, как и в прошлый раз.

После завтрака мама пошла смотреть за хозяйством — пора было кормить кур, свиней, уток, словом, всех наших знакомых, к которым примыкали ещё и корова с гнедой кобылой. Папа пошёл осмотреть крышу нашего сарая, которая испортилась так некстати. Мой отец — Гордон Рэчкинсон не был мастером на все руки. Часто ему приходилось переделывать уже сделанную работу, или нанимать того, кому она была под силу. Но кое в чём он был просто мастер. Да, этого было не отнять! он здорово умел петь. Правда, делал это крайне редко. Из-за своего страха. Ему всегда казалось, что окружающие втайне посмеются над ним. Хотя за всю свою жизнь он не услыхал ни одного смешка, и ни одной кривой улыбки в свою сторону не увидел. Наоборот, все так и просили исполнить его что-нибудь ещё. Но папа просто скромно улыбался и уходил на попятную. А будь он чуточку храбрей, то скорее всего, он стал бы известным певцом. Но его почему-то слишком смущал его большой нос, и ничего уж тут нельзя было поделать.

Мама часто будто шептала ему:

— Гордон, тебе стоит всего лишь поправиться, и тогда твой нос не будет выглядеть так грубо. Поправься, Гордон, слышишь меня?

На что папа отвечал:

— Да-да…

Но после этого: «да-да» он всё равно ничего не делал.

Это, что касается моего отца. Ну а если вы спросите о моей внешности, то, если говорить правду, я никогда не была красавицей. Во всяком случае, никому так не хотелось меня назвать. Но зато я была очень приятной в общении. Наверно, это всё мой голос и моя внешность так располагали к себе: у меня белая кожа, такая, знаете, как взбитые сливки с вишенкой; слегка розовые щечки, а ещё у меня средний рост и небольшая худоба. Да… и ещё рыжеватые волосы, которые иногда просто ужасно смахивали на проволоку!

— Ну что, есть там почта? — вдруг спросил меня этот обманщик.

А я ему отвечаю:

— Нет там никакой почты. Вечно ты выдумаешь, лишь бы меня поднять. Книжки ему мешают!

— Эй, не придирайся ко мне. Тебе вообще-то полезно делать хоть какие-то движения, а то совсем…

— На что это ты намекаешь, Энди Рэчкинсон? На то, что я полная, да? Толстушка? Ты это хотел сказать?

— Да ничего я не хотел сказать. Просто размышляю вслух, вот и всё. Не придирайся ко мне, я же говорю.

— Это ты с дружками своими будешь размышлять вслух, а меня оставь в покое. Я, между прочим, собиралась сегодня провести день за чтением своей новой книжки. А ты мне вечно всё портишь.

— Я всего лишь живу в этом доме, сестрёнка. Прости меня…

— Вот идиот. Всё, отстань.

И я отправилась в свою комнату, где и легла на свою всё ещё не застеленную кровать. Я взяла книжку, которая в этот раз почему-то была синей, но удивляться я даже не стала.

— Вечно что-то с этими книжками… — сказала я, и раскрыла её наугад.

«НАИЗНАНКУ

Джо Салимор не выбирался из дому уже третий день. На работе он взял отгул, и теперь, запершись в своей квартире на восьмом этаже, он то и дело поглядывал в окна. Он осторожно раздвигал жалюзи, и смотрел вниз, будто его кто-то преследовал. Затем он плотно их сдвигал, и возвращался на свой велюровый диван и продолжал смотреть старые фильмы. Он был помешан на черно-белых картинах. Фильмы в стиле нуар взяли над ним верх ещё в далёком детстве. С тех пор его любимым режиссёром был Альфред Хичкок. По странным совпадениям, Джо Салимор перенимал привычки и страхи людей, которыми он восторгался. Так, Хичкок не снявши ни одной картины на открытом пространстве, а создав все свои шедевры в закрытых павильонах, мог стать причиной надвигавшейся агорафобии. Для Салимора она могла стать снежной лавиной. И она почти уже сделала это, из-за его навязчивых идей, которыми он заражался, словно вирусами в холодном метро. И теперь он заказывал себе на дом пиццу, и ел вишнёвые пироги, совсем, как в детстве. Он был крепкого телосложения, но не был слишком толстым. Некогда, лет десять назад он занимался спортом, а именно — боксом. Но в один день он вдруг осознал, что достаточно хорошо владеет этим видом спорта, чтобы больше не получать по голове, отчего со временем может стать идиотом. Он крутил картину за картиной на своём старом проекторе, выключив свет, и уставившись в стену, он наблюдал за своими любимыми героями, с которыми никогда бы не пообщался в реальной жизни.

Его друзья стали о нём беспокоиться, так как Джо Салимор перестал отвечать на все звонки, что резко пронзали тишину его комнат. Он не знал, что он делает и для чего, но у него была твёрдая убеждённость, что он всё делает правильно, — он ждёт. На следующий день пошёл дождь, и это вызвало в нём старые воспоминания, ещё с тех пор, когда он жил на юге, и малышом бегал среди высоких колосьев пшеницы. Тогда он в любой момент мог забежать к своим старшим братьям в комнату, и те рассказали бы ему новую историю, которая случилась в их краях совсем недавно. Он боялся этих историй, но всегда слушал их, затаив дыхание, после чего не спал долгими ночами, и боялся гулять даже там, где ему ничего не угрожало.

В эти минуты он сидел в своём кресле и пил пиво, закрыв глаза от удовольствия. Он слышал, как капли дождя монотонно стучат в его окно, как послушный барабанщик, и это его успокаивало. Но теперь этот монотонный стук что-то прервало, что-то внезапное и оглушительное. Это раздался настоящий стук в дверь. Он резко открыл глаза, и лицо его наполнилось страхом и кровью, он сделался напряжённым — Джо Салимор никого не ждал. Но прятаться в кусты не было его девизом, поэтому он решил выяснить в чём дело. Он поставил банку пива на маленький столик, и подошёл к входной двери. Прислонив ухо, он попытался услышать, что происходит в коридоре, но ничего не было. Стояла полная тишина, словно постучал сам призрак.

Тогда он громким и уверенным голосом выкрикнул:

— Кто там?

— Сэм Спейд, — сказал кто-то за дверью. — Открывай, нам нужно поговорить.»

Хм, интересненький рассказ я только что прочла, — подумала я, и сразу решила, что надо позвонить Эбби, может, она знает, что это за Спейд такой.

В нашей гостиной на столе стоял новенький телефон, я набрала номер Эбби.

— Да, Эбби Вилмот слушает вас. Чем могу помочь?

— Эбби, как твои делишки? Слушай, это Салли. Мне нужна твоя помощь, я могла бы прийти к тебе в ближайшие часа два?

— Салли?

— Это я! Ну что? Иначе мне никак не узнать, кто это стоял за дверью.

— За дверью? Салли, ты о чём?

— Вот видишь! Мне надо прийти!

— О, Салли! Я тебя прошу… Сегодня воскресенье!

— Ну, Эбби! Ну, малышка…

— Что?

— Ну пожалуйста…

— Чёрт с тобой, подлиза ты. Иди давай.

— Ты моя умница, я мигом!

Мой разговор увенчался успехом, я взяла книжку, но по неосторожности выронила её, и та упала на старый коврик и раскрылась.

«КТО ПРАВ

— Нет ли в тебе зла? — спросил меня как-то священник. Мне тогда было около семи лет, и я запомнил только его имя. Его звали Уильям. Имя, и вместе с ним тут же у меня в памяти всплывает белая полоска на его шее. Полоска Уильям — именно так он мне и представляется.

Я не знаю, почему он мне задал этот вопрос, может быть, я что-то натворил? Ничего не могу вспомнить. Разве что следующий день. Это был странный день. С самого утра он был дождливый, дул страшный ветер, выйти на улицу было просто невозможно. Я помню, как этот ветер швырял нам в окно какие-то щепки, сухую траву, и ещё всякую мелкую дрянь. Я тогда сидел как раз напротив окна, и наблюдал. Мне было интересно, как невидимая сила поднимает предметы с земли и может с ними что-то делать.

Я был просто заворожен. Но мама меня постоянно отгоняла от окна, боялась, как бы в меня чего не угодило. А я сидел, как завороженный и не мог пошевелиться. Потом погода стала со временем утихать, и мама успокоилась. Через час даже показалось солнце. Его лучи казались особенно яркими, мне сразу же захотелось выйти из дому. Но мама сказала, что лучше пока не выходить. Прошло ещё часа два, и приехал отец. Он ездил на ферму что-то разузнать насчёт молока. Были какие-то проблемы то ли с коровами, то ли с молоком, уже толком и не помню. Не могу сказать. Но когда он вернулся, я был особенно рад его возвращению, так как знал, что с ним меня мама точно отпустит.

Я проследил, как он вышел из машины, и направился к дому. Скрипнула дверь, и я обернулся к нему.

— Хьюи! — сказал он мне радостным голосом. Я подбежал к нему, и он меня поднял.

— Дорогой, ну что там?

— Всё в порядке. Джон сказал, что к пятнице всё будет готово.

— А насчёт коров?

— Насчёт коров ещё не знаю. Надо будет съездить ещё раз.

— Может быть, достаточно будет просто позвонить?

— Надеюсь на это.

Тогда мама поцеловала папу, и вернулась на кухню.

— Пап, а мы сможем погулять?

— Ты хочешь погулять?

— Да, пап. Очень хочу!

— А как же ужин?

— Ну пап!

— Хорошо. Я только скажу твоей маме, что мы отлучимся ненадолго.

И он отправился в кухню, где мама что-то готовила.

Через минуту он вернулся, и сказал:

— Всё в порядке, Хьюи. Я всё уладил, мы можем идти.

Я тут же побежал к двери, но отец меня окликнул.

— Хьюи, только тепло оденься!

Мне пришлось вернуться, и взять свою куртку.

Когда мы шли по Улице Красок, отец спросил меня:

— Как ты думаешь, в тебе много зла?

Я очень перепугался, и посмотрел на него. Он тоже повернул ко мне голову, и улыбнулся, будто ничего и не было. Но минут через двадцать стало уже холодать, и мы пошли обратно.

Когда я увидел наш двухэтажный дом, я тут же обрадовался, я очень хотел попробовать то, что приготовила нам мама.

Когда мы подошли к крыльцу, отец положил руку мне на плечо, и остановил меня. Он снова задал мне этот вопрос. Это меня испугало ещё больше, и я закрыл глаза.

Я их так крепко стиснул, что они аж заболели. А ещё я закрыл руками свои уши. Мне кажется, что через минуту я стал кричать. А потом, когда я открыл глаза, я почему-то стоял на самом краю обрыва. Мой отец висел на краю, — он держался за какую-то высокую траву, что вскоре вылезла с корнями. И с тех пор я постоянно задаю себе вопрос: «Много ли во мне зла?».

— Ну и ну… — присев, дабы подобрать, сказала я, и захлопнула книжку.

Эти рассказы какие-то немного сумасшедшие, что ли? Ну, странные, это уж точно. Я была уверена, что Эбби их читала. Но не потому, что она любит такие рассказы. Просто её мама перечитала слишком много книжек, поэтому у меня теплилась надежда, что Эбби что-то слыхала о ней. Но она слишком предсказуема, чтобы можно было ждать от неё чего-то хорошего…

Путь к Эбби занимал, должно быть, минут сорок. Это если идти пешком. Но мне очень уж не терпелось показать ей книжицу, вдруг она опять поменяет цвет. А катиться на велосипеде мне не хотелось, и большею часть дороги я то скакала, то просто шла. А иногда останавливалась, оглядеться узнать, как быстро прошла в этот раз, и, когда сердце моё наполнялось гордостью, силы снова возвращались ко мне, и я снова пускалась в путь.

Книжечку я замотала в белый платочек, чтобы та не запачкалась, если вдруг придётся её выронить.

Через какое-то время мне на пути встретилась пушка. Она стояла не так чтоб сильно далеко от дороги, и мне показалось, что я её здесь прежде не видела. И вообще, на самом деле, я никогда прежде не видела никаких пушек. Но орудие это вблизи мне очень понравилось, хоть я и не стала подходить слишком близко, — кто знает, откуда и зачем она здесь появилась? Вдруг это старый генерал приволок её сюда, чтобы сражаться с вражеской кавалерией!? И вдруг я её сломаю, если прикоснусь, и накроется вся его затея? и как тогда он выиграет свою дурацкую войну? Поэтому-то я и обошла чёрненький изящный предметец, и остался он стоять один одинёшенька. Но, честно говоря, мне было бы забавно пальнуть из него пару раз, взрыхлить за зиму замёрзшую землю.

***

Эбби жила в небольшом городке, в котором и находилась школа. В городке этом жило тысячи полторы людей, не больше. Это место было старым, многие дома были ветхие, из дерева. Ещё со времён основания, как построили их, так и стоят. Только многие уже осунулись. В них обычно живут старенькие. Но, нет, Эбби жила в неплохом домишке. Он был намного лучше моего, и Эбби, этим частенько гордилась, как мне кажется.

В ту минуту, о которой я сейчас думаю, — я пробегала мимо нашей старой часовни. Она мне нравилась из-за часов больших и круглых, которые были в самом верху. Я очень любила всякие большие штуковины, которые громоздились высоко в воздухе. А такого большого циферблата я никогда в жизни не встречала. Хотя многим это здание казалось не очень-то и привлекательным, к тому же скрипучим, как двери в сарай.

Да красивых сооружений здесь в общем-то и не было, во всяком случае, не очень много. Хотя подождите… кажется, я вспомнила! Это не часовня! Оно как-то по-другому называется… В общем, не важно.

Итак, пожалуй, это было единственное строение, выложенное из кирпича, дожившее до наших дней со времён основания Причмунда. Когда меня настигал дождь в этих краях, особенно, если я шла обратно, то во время дождя я тут же забегала под крышу этих красных стен, и никакой дождь мне не был страшен. Обычно в такие деньки дороги размокают, и становится много луж. Трава тяжелеет, её тянет к земле. Под ногами образовывается рыжая глина, по которой очень весело топтаться босыми ногами! Правда, Эбби не очень это любит. Она обычно сразу бежит смывать грязь, если я её запачкаю, она вечно думает, что над ней станут смеяться. А всё потому что она зазнайка.

И теперь, когда я была всего в двух минутах от Эбби, мне вдруг перехотелось давать ей эту книжку. Я вдруг подумала, что Эбби нарочно может её испортить, и сказать, что вышло это случайно. Только это уже не исправить. Но дом Эбби был слишком близко, и я не удержалась, и зашла. Просто мне не хотелось возвращаться обратно, так сказать, с пустыми руками. Поэтому ноги мои сами дошли, а руки сами позвонили.

Сейчас, минутку… Сейчас я вам всё опишу, весь её дом…

Дом её был высоким. Старый кирпичный дом. Я уже говорила, что он очень красивый? Он двухэтажный. Третий этаж, которого занимает мансарда. Серая крыша, а по бокам две больших печных трубы. Три выступающих окна с небольшой крышицей. Белые. И другие окна тоже белые, а ставни чёрные. Дверь у них тоже чёрная, а вокруг двери такая большая штуковина, которая венчается треугольником вверху, тоже белая. В общем, я бы с удовольствием жила в этом домишке. Там, того гляди, и зимой не продувает. И вообще не холодно. Небось, там жутко уютно Эбби смотреть зимой из окна на свежий снег! Вот уж повезло, так повезло…

А ещё ей небось жутко дорогие игрушки дарят на Рождество. Кладут прям под высокую ёлку, которую срубили дровосеки.

Где-то через минуту после того, как я позвонила, Эбби выглянула из-за двери, и сказала:

— Вот ты… Ну, чего ты так долго?

Я лишь улыбнулась, как-то мне не очень, знаете ли, хотелось ей отвечать после такого приёма.

— Здравствуй, Салли. Почему ты так рано?

Это миссис Вилмот, мама Эбби, она проходила как раз за спиной моей подружки, и обратила на меня внимание.

— Здравствуйте, миссис Вилмот. Я просто пришла показать Эбби одну книжку, поэтому немного запыхалась. Извините…

— Ну что ты, дорогая… Проходи. И отдышись хорошенько.

И тут показался мистер Вилмот:

— Здравствуйте, мистер Вилмот!

— Здравствуй, Салли. А что ты так тщательно прячешь?

— Пап, — ответила Эбби, — это книжка. Салли вечно любит заворачивать что-нибудь в платочки. Она пришла, чтобы я почитала, и помогла ей что-то решить…

— Всё верно, мистер Вилмот. Так и есть, — сказала я, и мы поднялись к Эбби в комнату. Я всё это время крепко держала книжку в руках, и прижимала её к груди. Так мне почему-то было спокойней.

Я, знаете, я в эту минуту подумала, что, пожалуй, Эбби взяла всё лучшее и худшее у своих родителей разом. Она была одновременно очаровательна, но при этом такая же зазнайка, как и мистер Вилмот. Он, конечно, старается быть хорошим. Но иногда не скрыть своего внутреннего естества. Так что, что-то она взяла у мамы, что-то у папы, и получилось то, что получилось. Но я её люблю и такую.

Мы прошли в комнату, и уселись на кровать Эбби. Она тут же заползла к себе под стенку, и взяла в обнимку пару противных розовых подушек, а потом ещё чашку чаю. Эбби, конечно, и мне предложила:

— Могу я тебя угостить ароматным чаем?

А я ответила:

— Спасибо, Эбби. Я бы с удовольствием выпила чашечку.

Но тут она возразила:

— Нельзя говорить — чашечку. Ты её этим можешь оскорбить. Разве ты не знаешь, что чашки раньше выпекали из глины? Может быть, им очень больно было. Я бы на твоём месте говорила — стаканчик чаю.

Затем она продолжила, хоть так и не дала мне никакого чаю.

— Так о какой книжке сегодня шла речь? — спросила учтивая зазнайка.

— О «Белых крокусах возле леса», — сказала я, и подумала, как же здесь удобно сидеть, на этой её кровати.

— Это её ты держишь в руках, да?

— Да.

— Ты хотела, чтоб я её почитала? Тогда давай.

— А ты точно ей не навредишь? — спросила я, не веря тому, что она мне ответит.

— Салли, если ты пришла сюда пререкаться, то это совсем не вовремя.

— А ты можешь её при мне почитать? — спросила я, и так и знала, что она мне откажет.

— А ты думала, что я её оставлю? Конечно, я её при тебе буду читать. Можешь не переживать. И сними ты этот платочек, Бога ради, я тебя прошу…

— Ну, хорошо… Нет. Не знаю… Ладно, держи, — и я высвободила из-под платка книжку, и дала ей.

— Говори, что я должна прочесть.

— Вот. Вот это… — и я ткнула пальцем на страницу 73, где начинался рассказ под названием: «Наизнанку». Если вы помните, я его уже читала, и именно из-за него я и позвонила Эбби.

Итак, я указала ей рассказ, та взяла, и стала читать.

Лоб Эбби нахмурился, лицо стало сосредоточенным, и она стала водить несколько раз по одному и тому же месту своим ухоженным пальчиком.

— Салли, будь добра, сиди на месте.

— А я сижу!

— Вот, значит, не ёрзай туда-сюда. Я же пытаюсь читать эту чушь.

О, Эбби, если бы ты знала, как ты меня обидела в этот момент. Я виду, конечно, не подала, ведь мне было страшно любопытно, что ты скажешь. Но ты меня страшно огорчила…

Спустя минут двадцать (и не знаю даже почему так долго), Эбби протянула мне книжку, и сказала:

— Ладно, мне кажется, он сошёл с ума. Здесь другого объяснения нет.

— Ты так думаешь?

— Именно так я и думаю.

— Но почему это ты так думаешь?

— Ты же не знаешь, кто такой Сэм Спейд, да?

— Нет. А кто это?

— Да это же из фильма! Это детектив. Этот из рассказа, как его?

Эбби ещё раз взяла книжку, взглянула, и давай засыпать меня: Джо Салимор любил смотреть фильмы Хичкока, так?

— Ну… должно быть, любил…

— Нуар он любил, правильно?

— Наверно, Эбби. Я уже не помню, что он смотрел…

— Салли, — обратилась ко мне красотка Эбби, — просто ты в кинотеатрах не часто бываешь, и не обо всём тебе, бедненькой, известно. Есть картина такая — Мальтийский Сокол называется. Слышала о такой?

— Не-а.

— Так вот, этот Сэм Спэйд оттудаго.

— Оттудаго?

— Угу. Он с фильма.

— И как же он оттуда вышел? — спросила я на всякий случай.

— О, Салли! Да ниоткудаго он не выходил, этот Джон рихнулся просто — дома столько сидеть. Ясно тебе? Вот посиди дома столько, ты и не такое увидишь.

— О, Эбби. Что-то жалко мне стало этого Джона.

— Ты только скажи, тебе всё ясно?

— Да ясно мне всё, грустно только. Хорошо, что это всё выдумка. Да, Эбби? Я бы очень не хотела, чтобы кто-то брал и открывал дверь, когда за дверью никого нет. Когда пустота стучится… А тот второй — не пустоту видит, а человека, о котором думал всё это время.

— Не знаю, Салли.

— А дальше? Будешь читать дальше?

— Нет. Мне теперь нужно делать уроки.

— Но не сейчас же, Эбби! Утром?

— Да, именно утром, Салли. Именно сейчас…

— Всего один рассказ! Ну? Видишь, ты поняла то, о чём я ещё не знала. Может, ты мне ещё что-то объяснишь! Я ведь уже пришла…

— Какая ты приставучая, Салли. Не хочу я ничего читать, ясно?

— Как скажешь, милашка Эбби. Я не хочу тебя больше упрашивать.

И я выбежала, потому что через секунду у меня брызнули слёзы. Ветер дунул мне в лицо, затем этот тёплый ветерок приподнял подол моего пальто, и волосы разлетелись в разные стороны. Деревья вблизи дома зашумели и качнулись. В моей голове была только обида.

ГЛАВА 2

«Я ОДИН ИЗ ТЕХ, КТО ЧИТАЛ КНИГУ

4 сентября 1941 года мы с друзьями решили сходить в кино. Тогда шёл один ужастик. Все только то и делали, что говорили о нём. Мне это событие было не так интересно, ведь я читал книгу. Книгу по которой его и сняли. Я совсем не мечтал идти, но Монти и Чакки от меня не отставали. Они просто требовали, чтобы я пошёл с ними в кинотеатр «Щупальца». Они были моими лучшими друзьями. Мы вообще часто ходили в кино. Обычно мы это делали тогда, когда было мало людей, и можно было не стесняясь поговорить обо всём, что тут происходит, на этом белом огромном экране. Чак звал меня уже целую минуту, но я делал вид, что не слышу его.

— Энди! Эй, Энди! Энди, я к тебе обращаюсь! Ты мыл уши? — Чакки стал звать меня, ещё когда мы были в школьном коридоре, и проталкивались через этот бесконечный поток учеников, которым некуда было спешить. Уроки уже закончились, и мы были почти у самого выхода. Я шёл быстро и знал, по какому поводу Чакки хочет со мной переговорить, но меня это абсолютно не интересовало.

— Энди, ты меня слышишь? — наконец, он схватил меня за руку, и остановил. Это случилось в школьном дворе.

— Чего тебе?

— Энди, пошли с нами, не упрямься, а?

— Я же тебе говорил, Чак, я читал эту книгу, и я не хочу портить впечатление о ней. Разве это не понятно?

— Да, Энди, мне это непонятно. С чего ты вообще решил, что испортишь себе какое-то там впечатление? О чём ты?

— Я это знаю. Потому что так обычно и бывает. А теперь отстань от меня, Чак. У меня дела есть.

Мы покинули пределы школьного двора, и теперь проходили мимо закусочной, где часто проводили время во время дождей. С нами ещё был Монти, но он молчал, разговаривал только Чак.

— Да ничего так не бывает. Ну, может, было пару раз. Но ничего это не значит. Монти тоже ведь что-то читал, но он не дрейфит, как ты. А ты снова это делаешь. Я устал от тебя, Энди.

— Что? Вообще-то это я устал. Вообще-то, это ты меня преследуешь. Слушай, возьмите себе кого-нибудь другого. Я уверен найдётся не мало желающих. А я вам только всё испорчу. Серьёзно, я не шучу.

— Монти, — обратился к нему Чак, похлопав по плечу. — Ты хочешь, чтобы вместо Энди пошёл кто-нибудь другой?

— Нет. Конечно только Энди пойдёт вместе с нами. Мы же всегда так делали.

— Вот видишь, Энди, никто не хочет, чтобы ты упустил такой шанс. Знаешь, я даже верну тебе ту игру, о которой говорил, что потерял. А? Что теперь скажешь?

— Скажу, что ты дурак, Чак. Я так и знал, что она у тебя. Я больше ничего тебе давать не буду, слышишь?

— Да. Так что? Что скажешь насчёт фильма?

Тогда я подумал, что не так уж это и страшно — сходить на этот дурацкий показ. Вообще, главным для меня было, чтобы от меня отстал Чак, очень уж он надоел мне своим нытьем. Ну, и я согласился.

— Хорошо, я согласен, — сказал я в тот счастливый день.

Мы остановились возле детской площадки, и Чак сел на качели. Обычно Монти больше любил это делать, но в этот раз он почему-то их проигнорировал. Чак стал раскачиваться всё сильнее и сильнее.

— Монти, смотри, — сказал он. — Смотри, как я могу. Это не хуже будет твоего коронного!

— Осторожно, смотри не свались, — сказал Монти.

Чак очень раскачал качели, и было похоже, что он сейчас из них вылетит, и размажет себе голову.

— Всё, Чак, хватит! Слышишь? Если ты хочешь, чтоб я пошёл с вами, ты должен сейчас же остановиться! Чак, слышишь!

— Я тебя слышу, Энди! Всё, теперь ты в деле!

И с той минуты я был в деле.

Сеанс, на который мы должны были пойти, должен был состояться через 9 дней — 13-го сентября. Кто мог знать, что листья уже начнут осыпаться к тому времени?

Все эти дни прошли совершенно спокойно. Даже слишком. Мы ходили в школу, дурачились. Никто не болел, ничего себе не ломал. Но, признаюсь, все ждали этого сеанса. Особенно Чак. Я тоже ждал, но я совершенно не предвкушал удовольствие от этой картины. Наоборот, я хотел, чтобы это всё уже поскорее закончилось. Дело в том, что я читал книгу, и она была достаточно напряженной, даже страшной. И я знал, что это состояние передастся зрителям, поэтому был рад, что буду вместе со своими друзьями.

И, вот, настал этот день. Я его про себя назвал серым четвергом. За окном половина деревьев уже были абсолютно голыми. Листья валялись везде. Они были под ногами, но их будто никто не замечал, и никто их не убирал. Правда, Монти был этому только рад. Когда мы гуляли, он игрался ими. Вообще, он был славным. Я бы даже сказал, что он чересчур добрый малый. Мухи не обидит. Да, кстати, билеты купил именно я. Но это так, между прочим. К 18:30 мы были уже на месте. Мы пришли на полчаса раньше, чтобы ощутить дух вечера. К тому же Чак хотел выкурить сигарету за углом, возле чёрного хода. Он иногда делал это, когда был чем-то очень воодушевлен.

Сегодня Чак был весь в чёрном, Монти был в красном. А я — в чём попало. Я даже расстроился как-то.

— Энди, ну как? Не злишься теперь? Чувствуешь, что вечер будет то, что надо?

— Да, Чак, всё отлично. Может, и будет. Посмотрим.

Мы остановились прямо перед входом, и решили проверить билеты.

— Не успел ещё пожалеть, что пошёл с нами? — спросил Чак.

— Пока фильм не начнётся, я ни о чём жалеть не буду.

Он докурил свою сигарету, выбросил в мусорный ящик, и мы стали подниматься по лестнице.

— Через 2 минуты начнётся, — сказал Монти, взглянув на свои наручные часы.

— Отлично, — сказал Чак.

2 минуты прошли очень быстро, и фильм вскоре начался. Он оказался невыносимо глупым. Даже тогда, когда я отказывался идти, я представлял, что он в 1000 раз больше будет соответствовать тому, что написано в книге Дафни Чейнджа. Ох, и пожалел же я, что впутался в это сомнительное развлечение!

— Ребята, да они всё переврали, в книге этого не было. Они устроили какую-то бездарную пародию, я вам честно говорю!

— Заткнись, Энди, — сказал Чак, злобно обернувшись ко мне.

— Нет, Туки не убивали. Что это за враньё? Они полные идиоты! Я не могу на это смотреть!

— Энди, единственный, кто здесь идиот, так это — ты. Заткнись, слышишь? И больше ни звука!

— Чак, а чего это ты такой злой?

— Ты мешаешь нам смотреть фильм, идиот.

— Тогда, может, я просто уйду, чтоб не мешать?

— Нет. Ты будешь сидеть здесь. Но ты будешь молчать. Ясно? Тс-с-с…

— Но я не могу на это смотреть! И молчать тоже не могу! Они всё испортили! Я ведь знал, что так и будет. Зачем вы меня сюда притащили?

— Энди, просто мы думали, что ты наш друг. Мы не могли и предположить, что ты окажешься предателем. Ты настоящий Червь, Энди.

— Что? О чём ты, Монти?

— Заткнись уже.

— Да хватит мне затыкать рот. Вы, ребята, что, рехнулись тут совсем?

Я не на шутку испугался в тот момент, я так и знал, что что-то такое произойдёт.

— Ладно, Энди, пошли, мы тебя проведём к выходу. Можешь идти домой, а мы останемся и досмотрим фильм без тебя.

— Хорошо. Это меня устраивает. Я рад, что вы это поняли, ребята…

— Вставай, Монти, — сказал Чак.

Монти встал, и мы направились к выходу. Мы вышли через чёрный ход, так как оттуда мне было быстрее добраться к своему дому. Там они меня и убили. Глухое там место было, везде красные кирпичные стены и мусорные баки. Чак ударил меня чем-то тяжёлым по голове. Удар был очень сильный. Я успел услышать, как Монти предложил меня зарыть в листья, а потом уже ничего не было.»

***

В тот же день я лежала на кровати и читала рассказы, которые так не понравились Эбби. Строчку за строчкой, букву за буквой. В своём воображении я видела всё, что было здесь написано, буквально в каждом рассказе. Знаете, я, когда-то давно прочла одну сказку Чарльза Доджсона, она называлась — Алиса в Стране Чудес, и теперь я будто та Алиса, которая проваливается в кроличью нору, и каждая, каждая страница продлевает моё стремительное падение.

Если выглянуть из моего окна, то вам сразу станут видны деревья, из-под коры которых постепенно начинают выползать зелёные листочки. Трава становится всё выше, и где-то вдалеке постукивает дятел, и шум ветра доносит его стук до самой кровати, где я лежу. Открытое окно иногда ударяется об угол, и солнечный луч пробирается всё дальше по комнате, почти доставая до самой двери.

О, если б вы знали, как мне хотелось куда-нибудь в интересные места! Я ведь столько прочла про жаркую Африку, про острова в Океане, про Север, про то, как лётчики скользят по небу! Синее небо, мне так нравится синее небо! Знаете, когда я лежу на земле, и смотрю куда-нибудь перед собой, и вижу бабочек, мне так хочется улететь вместе с ними. С белыми бабочками. Куда-то в сказочную страну, где на одном квартале Север, на другом — Юг. Где можно взлетать от одной только мысли, и погрузиться в воду на целую вечность.

Только как всё это сделать, если в моём шкафу так пусто. Там всего пару платьев, одно пальто, и одна курточка. А на полке слева лежит соломенная шляпа, со всякой мелочёвкой. Какие-то шерстяные вещи уже начала кушать моль, но никто пока об этом не знает. Нафталиновые шарики в прошлом году куда-то пропали, а новые купить — не было времени.

У моего братца тоже было не слишком уж много вещей, но выбор был всё же побогаче. Ему вообще достаётся больше внимания, так как он больше в доме помогает, — и за живностью смотрит, и воду принесёт, если надо, кур покормит, сено достанет. И навоз непрочь убрать. А я не люблю всё это делать.

Что с тебя взять, если нет пользы? Если бы я хоть красивой была. Красавиц все любят.

Китти забежала в мою комнату, и остановилась возле кровати.

— Китти! Малышка! — сказала я радостным голосом. Я взяла Китти на руки, и положила к себе на постель. Котёнок прыгал в разные стороны, неосторожно подбираясь к краю, и я всё время следила за ним.

— Ах, Китти! — сказала я, — как я соскучилась по Джейку. Я так хочу написать ему письмо. Но я не знаю, стоит ли. Мне кажется, он учится, и ему это может помешать… Он наверняка вспомнит свой дом. Папу, Чарли… Он давно у нас уже не появлялся. А может, он и не скучает? А? Китти? Ты бы скучала по мне? Может, ты хочешь молочка? Чарли тебя не обижает? Ты любишь на нём спать, да? Маленькая ты шалунья… И как только дядя Джон смог тебя найти? Я таких непосед ещё никогда в жизни не видела! Что ты всё время подходишь к краю кровати? Ты хочешь спрыгнуть? Да? А разбиться, часом, ты не хочешь? Так вот сиди возле меня, а то живо пойдёшь на пол. То-то же. Ай! Китти! Не царапайся!

И тут ко мне врывается Энди.

— Эй, чего ты тут разлеглась? Почему по дому не помогаешь? Я что, должен сам всё за тебя делать? Вставай, ну?

— Отстань ты уже, наконец.

— А чего это я должен отставать? Я только зашёл. Ты весь день валяешься на своей кровати. Даже книжку не читаешь. Совсем толку от тебя нет. Я думаю, родители тебя скоро прогонят. И правильно сделают. Ага… Я б тебя тоже уже давно прогнал. Лежебока несчастная.

— Энди Прэчкинсон, когда у тебя будут дети, тогда их и будешь прогонять. А сейчас оставь меня в покое, я ясно выразилась?

— Лежебока. Нет с тебя толку.

— Это мы ещё посмотрим с кого толк будет!

Энди пошёл по своим каким-то вечным делам, а мне, конечно же, пришлось подняться, и начать готовиться к завтрашним урокам.

Достав школьные принадлежности, я не особо церемонилась расставляя их на столе, и, когда расставила — тут же принялась за дело. Правда, через две минуты мне уже всё это наскучило, и я стала зевать. Ещё через пять — я потянулась и встала из-за стола, размять свои ножки. Я снова вернулась за стол, и, уже минут через десять, я всё отложила от себя подальше, и сказала:

— Ну, всё. Я так не могу, хватит с меня всей этой мистики.

Я посмотрела по сторонам, и мне любая тряпочка, любая безделушка показались бесконечно интересными, — чем-то таким, что может спасти меня от всего этого ада!

Тогда я потянулась за жестяной баночкой, в которой я хранила печенье. Бежевая такая баночка, довольно высокая! чтобы в неё вместилось побольше печенья! Она стояла на комоде, прям посреди комнаты. И знаете, несмотря на то, что моя комната была достаточно бедной — баночка, всё же, была красивой. Словно лампочка, горящая в темноте, она привлекала к себе моё внимание. Я осторожно подошла к ней, словно опасаясь кого-то спугнуть, и взяла в руки. Я поднесла её к уху, но ничего странного не услышала. Затем я поставила её обратно на комод, и осторожно открыла. Внутри лежали красивые круглые печеньки, и по комнате разлетелся надёжно спрятанный аромат. Теперь мне ничего не оставалось делать, кроме как съесть его, (речь, конечно же, о печенье!).

— Китти, как ты думаешь? Может быть, этим летом я смогу увидеть Джейкоба? Он мне как-то говорил, чтобы я приезжала в гости. Но, я думаю, это он больше для приличия сказал, и чтобы я сильно не расстраивалась из-за того, что долго его не увижу, а, Китти, как ты думаешь? У тебя такие глазки смышлённые, будто ты меня понимаешь. Ты ведь меня понимаешь, да? Так вот, я хочу уговорить папу этим летом свозить меня в Саллинс-Вилл. Мне кажется, мне там понравится. Я видела фотографию Джейкоба, он сразу её прислал, уже в октябре, кажется, я даже число помню, когда мы письмо получили. Это было 22 октября. И там была эта фотография, где он стоит со своими новыми друзьями в обнимку на фоне какого-то большого государственного учреждения. Мне кажется, это колледж, в котором он учится. Я бы тоже хотела там учиться. Только я не так хорошо разбираюсь в математике, как Джейкоб. Ох, Китти… Хорошо, что ты у меня есть.

ГЛАВА 3. ШКОЛА

Следующим утром мне довелось проснуться в хорошем расположении духа. Все уроки были сделаны, но встала я всё равно рано, — примерно в пять часов я проснулась. Разумеется, мне следовало умыться, позавтракать, затем привести себя в порядок, ну, и, конечно, успеть до начала занятий. Которые я не очень-то жаловала, если честно.

Я подошла к братцу, который возился в своей комнате, пока родители пошли по своим вечным делам: папа на работу, а мама что-то по дому делать, и спросила его:

— Энди, давай, может, поедем вместе? Хочешь?

Мне тогда страшно захотелось поехать в школу с братом. Мы в последнее время почти никогда этого не делали, а тогда почему-то захотелось. Сама не знаю, почему.

— Нет, дурёха. Едем, как всегда. А что это ты надумала?

— Да так. Ничего… — ответила я и жутко расстроилась. Просто я не хотела его упрашивать. А иначе бы он не согласился. Знаю я его.

Ну, на самом деле, трудно, сказать, почему Энди так поступал. Возможно, причина была в том, что он учился в другой школе? Правда, она всё равно была рядом, так что он не сильно бы и перетрудился, если бы разок съездил вместе со мной. Но на самом деле и я могла бы учиться в той же школе, что Энди, просто, знаете, я не попала туда из-за какой-то бюрократической ошибки, которую всем было лень исправлять, и теперь я училась в школе, которую скоро собирались снести.

Но Энди… Ох, Энди… Просто, если быть честной, то я скажу вам правду: даже не смотря на то, что мы вечно ссорились, и он постоянно раздражал меня и заставлял что-то делать по дому, даже не смотря на это, я всё равно иногда хотела, чтобы он был моим братом. Только… только я никогда не решалась ему сказать об этом. Может быть, в этом и была моя ошибка?

***

Когда я закончила доедать свой завтрак, я подбежала к вешалке, надела пальто (нежно песочного цвета), взяла приготовленную, но уже немного потрёпанную (за все эти годы!) школьную сумку, с которой я вечно ходила в школу, и собралась, было, выйти, но тут я взглянула в зеркало, и заметила, что мой левый хвостик совсем развязался, и мне пришлось его поправить; затем я посмотрела в зеркало ещё раз, и сказала: видела, видели, и теперь изыди вы! И вышла из дому, совсем случайно хлопнув дверью. Я оглянулась, чтобы как-то поправить положение дел, но поняла, что ничем тут уже не помочь, и поспешила к землянистой дороге, по которой и буду добираться на стареньком велосипеде следующие 25 минут до Нью-Дэрверской школы.

Она стояла отдельно от всех строений, и была стара, как мир. Вокруг неё была зелёная полянка, слегка истоптанная от постоянного хождения учеников, и там я оставляла свой велосипед. Просто ставить его было больше некуда.

Когда едешь по грунтовой дороге каждый день, это со временем приедается, и тогда начинаешь воображать всякие небылицы. Не знаю, было ли это моим воображением, но трава, и редкие деревья впереди, не сильно занимали моё воображение, и когда я об этом подумала, то увидела впереди сгустившиеся тучи, и вихрь, спускающийся на землю. Тогда я очень перепугалась, и закрыла глаза, но когда через секунду открыла — ничего этого уже не было. Я только посмотрела по сторонам, и вздохнула с облегчением, но сердечко моё всё равно уже билось сильнее.

Но, как это часто бывает, когда надежды уже почти нет, и кажется, что дорога будет вечной — впереди показалась крыша с печной трубой; стали видны белые окна, и та самая старая дверь, которую без труда и не откроешь даже. Всё это было достаточно ветхим, и красным, как и амбары, которыми были усеяны наши Причмундские края на юге Соединённых Штатов Америки.

Почему-то эта школа на некоторых навевала скуку, но на меня — нет. Вообще само это ветхонькое строение мне даже чем-то нравилось. В округе же второй год строили всякие кирпичные здания, а до самой школы руки пока не доходили, поэтому она всё так же стояла на своём прежнем месте. Хотя ходили слухи, что должны нам выделить кругленькую сумму, чтобы построить новую вместо старой. И все ждали этого момента. Все, кроме меня. Мне здесь нравилось, и я бы не хотела отсюдаго уходить, ну, если уж быть честной.

Я заметила, как к школе стали медленно сходиться ученики. В самом нашем помещении могло собраться не больше двух-трёх десятков человек, поэтому цепочка была не такой уж длинной. По большей части всё это были девочки. Все они были в пальто, и с косичками. А если кто-то и был с распущенными волосами, то на какую-то секунду при ветре, мог лишиться всей своей жуткой привлекательности. Ну, вы понимаете, как это бывает, правда?..

Я положила свой велосипед рядом со школой, и, поскольку время занятий уже началось, поспешила внутрь.

Войдя в помещение, я увидела, что все уже в полном сборе.

— А вот и Салли пришла… — первой заговорила Эбби. — Ну, мы тут ждём тебя. Где ты была? Опять проспала?

— Не помню. Здравствуй, Эбби.

— Салли, — заговорила теперь Лаура, — я сегодня видела твоего брата, когда он ехал на велосипеде, какой-то он хмурый был. Вы часом не поссорились, а?

— Нет, этот Энди не выносим. Он всегда хмурый.

— Почему он вместе с тобой не ездит в школу? — спросила меня Мэнди.

— Это тебе лучше у него спросить. Мне и самой было бы любопытно. Думаю, он просто задирает нос из-за того, что старше меня на два года.

— Вечно эти мальчики…

Но Мэнди не дали договорить, её оборвали на полуслове, — а оборвало её одно интересное событие. Впервые за долгие годы в класс вошёл новенький. И этим новеньким оказалась никто иная, как новая учительница. Лет ей было двадцать или больше. Она всех просто, как бомбочка — так покорила своим появлением. И она была жутко красивой! Может, потому что у неё были светлые волосы, собранные сзади в пучок серебряной заколкой? Или потому что она была очень стройной, и достаточно строгой на вид? А ещё потому что она была в красивенькой тёмной одежде? И к тому же на каблуках, что достаточно странно для наших мест! А может ещё почему — не знаю. Но на всех она произвела просто неизгладимое впечатление, должна я вам сказать.

Эта леди невозмутимо подошла к учительскому столу, важно что-то проверила, какие-то там листочки, затем вернулась к грифельной доске, взяла мел и написала своё имя, затем повернулась к нам, и сказала:

— Доброе утро, дети. Я ваша новая учительница. Меня зовут мисс Джудит Л. Кларк.

— Доброе утро, мисс Джудит, — хором отозвался класс.

— Ваш предыдущий учитель — мистер Харрис заболел, и теперь я буду его подменять какое-то время. Вам всё понятно?

— Да, мисс Джудит, — снова хором ответил класс будучи в лёгком недоумении.

— А теперь я хотела бы с вами познакомиться. Я буду называть ваши имена, а вы, когда услышите своё имя, поднимите руку и говорите: здесь. Договорились?

Мисс Джудит взяла тетрадь, поправила очки на кончике носа в роговой оправе, и стала перечислять всех, кто значился в её устрашающем списке.

— Итак, — сказала мисс Джудит: Алекса Бейкер.

— Здесь!

— Анна Хилл.

— Здесь, мисс Джудит!

— Бетти Холл.

— Здесь!

— Бренда Нельсон.

— Я здесь, мисс Джудит!

— Хорошо. Дальше: Кэрол Рид.

— Здесь!

— Шарлота Росс.

— Здесь, мисс Джудит!

— Кристи Янг.

— Здесь!

— Эстер Барис.

— Здесь!

— Эбби Вилмот.

— Здесь, я. Здесь.

— Кэти Ривера.

— Здесь!

— Ханна Дженкинс.

— Тут!

— Шэнон Прайс.

— Здесь!

— Салли Рэчкинсон.

— Здесь, мисс Джудит!

— Руби Хьюз.

— Здесь!

— Лаура Грей.

— Есть.

— Мэнди Ховард.

— Здесь!

— А теперь мальчики: Вебстер Ли.

— Здесь, ваше величество!

— Так, — она внимательно посмотрела на нас, и, и голос её изменился, и она сказала: — Кто это там умничает?

Мисс Джудит приспустила очки и внимательно разглядывала шутника, всем остальным давая понять, что шутки здесь плохи.

— Тот, кто слишком любит шутить, — сказала мисс Джудит, — будет каждый день выходить к доске. Вам ясно, мистер Вебстер?

— Да, мисс Джудит.

— Итак: Гален Эванс.

— Здесь!

— Глэн Уотсон.

— Здесь!

— Дадли Уилсон.

— Здесь, мисс Джудит!

— Колтэн Пауэлл.

— На месте!

— Лойд Грин.

— Здесь!

— Кит Джонс.

— Зде-е-есь!

— Хорошо, спасибо, Кит. Можешь сесть. Ну, а сегодня мы поговорим о… — И мисс Джудит начала говорить об истории Соединённых Штатов Америки. Думаю, вам не будет сильно интересно слушать всё, что она нам в тот день рассказывала, поэтому я опущу все сказанное, и перейду к делу.

Пока весна делала свои первые робкие шажки в сторону Причмунда, шёл и наш урок, а затем шёл ещё один, и всем хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Этого хотела даже мисс Джудит, но она сюда приехала, чтобы работать, поэтому усилием воли пыталась внушить себе, что эта работа нравится даже ей, во всяком случае, так мне тогда показалось, и что нет ничего важнее, чем воспитывать детей — таких, как мы, обучать нас знаниям, и давать навыки культурного поведения и хороших манер.

Это была уже не первая работа мисс Джудит, как я потом узнала. Раньше она работала в Вашингтоне, и тоже учительницей, но там у неё случилось несчастье, и чтобы забыть всё произошедшее мисс Джудит отправилась, куда глаза глядят. А глаза её в тот день глядели в сторону Причмунда. Неизвестно только по какой причине она остановилась именно здесь, ведь, кажется, её и саму разочаровал её выбор ещё до того, как она поступила на работу. Но… почему-то сердце её не захотело покидать эти края. Возможно, в её голове промелькнула мысль сродни этой: «кто, если не я?» Но, может, и какие-то другие причины заставили её остановиться здесь, кто знает? Думаю, это останется в тайне…

А в это время шелестели бумажки, и мисс Джудит рассказывала то, что ей и положено было рассказывать; дети перешептывались, стреляли размоченной бумагой, но всё равно все старались сидеть тихо, и слушать, что говорит нам мисс Джудит. Все мы почему-то захотели ей понравиться. Мисс Джудит это почувствовала, и с первой минуты не стала упускать шанс распространить свой авторитет на весь класс. Она знала, что ещё многому предстоит обучить нас, неотёсанных детей, и если её будут слушаться так же беспрекословно, как сегодня — это будет ей только на руку.

— Так, дорогой Вебстер Ли, вам не интересно то, что я рассказываю?

— Нет, мисс Джудит, мне очень интересно, — ответил светловолосый Вебстер. Он был полноват, и очень походил на дерево. И по фигуре, и по развитию ума.

— А вот и не интересно ему, мисс Джудит, — вмешалась Руби Хьюз, — он никогда мистера Харриса не слушал, и вообще Вебстер ненавидит уроки!

— Это правда, Вебстер? — спросила мисс Джудит. — Ты не любишь уроки? Позволь спросить почему?

— Потому что это пустая трата времени. Вот, почему. Не знаю, что я здесь делаю. Всё равно я буду работать на ферме, как и мой отец. Так что, я пойду, наверно.

— Постой, Вебстер. Давай поговорим.

— А что вы мне можете сказать, мисс Джудит?

— Ну, может быть, ты захочешь однажды почитать книжку, но не сможешь, потому что ты не умеешь читать. Ты не задумывался об этом?

— Очень сомневаюсь, мисс Джудит, что я когда-нибудь захочу почитать какую-нибудь книжку. Разве что, как разбогатеть. А читать я умею, спасибо.

— Ага, по слогам он умеет читать, — добавила всё та же Руби Хьюз.

— Значит, мистер Вебстер, вы у нас по слогам только читаете? И почему же?

— Не знаю, мисс Джудит, так я учился. Мои руки здоровы, и если я не сломаю их об это трепло Руби, то смогу делать своё дело. Работать на земле, как и завещали нам праотцы.

— То есть, мистер Вебстер, это ваша жизненная позиция?

— Да, мисс Джудит. Впитанная с молоком матери, как сказал бы мой отец.

Тут весь класс взорвался хохотом. Мэнди Ховард стеснительно прикрыла улыбку руками, а Колтэн Пауэлл покраснел и покрылся испариной.

— Ладно, дети, хватит. Видимо у мистера Вебстера дома царят ветхозаветные нравы.

— Нет. Лентяй он просто, и сочиняет всё.

— Кит, прикусил бы ты язык, а?

— О, к нам присоединился сам Кит… — сказала мисс Джудит.

— Кит Джонс, мэм, — слегка приподнявшись, сказал Кит.

— Значит, сам Кит Джонс… — повторила мисс Джудит.

— Так и есть, мэм.

— Ну что ж, думаю, ничего страшного, если вместо литературы сегодня мы просто поболтаем. Хорошо познакомиться — это тоже важно.

— Это верно, мисс Джудит. Может быть, мы и завтра продолжим знакомиться? Я бы принесла печенье.

— Нет, спасибо Лаура. Завтра если мы и продолжим нашу беседу, то она не будет столь продолжительной. Сегодня у нас исключение.

— Сегодня исключение, дура! — выкрикнула от перевозбуждения Руби.

— Сама ты дура, и к тому же подхалимка, понятно тебе, Руби?

— Дети, а вы любите враждовать, как я вижу. Это не очень хорошо. Я бы не хотела здесь такое видеть.

— Нет, мисс Джудит, враждовали южане с янки, а мы просто общаемся. Здесь так принято.

— Вот значит как? Здесь так принято? Очень жаль, мистер Кит.

— У бедных так принято, мисс Джудит…

— Да, это я тоже поняла, спасибо. Можешь сесть.