Бесплатный фрагмент - Сага о хварангах

Дисклеймер

Если чьи-то представления о биографиях и судьбах упомянутых в книге исторических персон и значении событий не соответствуют авторскому видению, прошу отнестись к повествованию с пониманием, безусловно считать всё изложенное художественным вымыслом, который имеет развлекательную цель и позволяет с альтернативной точки зрения взглянуть на мир.

Книга ничего не пропагандирует, ни к чему не призывает, не навязывает никакую идеологию, не призвана задеть чьи-то национальные, религиозные или эстетические чувства, не может считаться духовной основой для культовых, политических и общественных организаций, а также для личных убеждений отдельных людей. Оценочное суждение автора не выражает его личные убеждения, а является неотъемлемой частью художественного повествования, неким «голосом за сценой».

В тексте книги отсутствуют: русская нецензурная брань (русский мат); натуралистическое описание сексуальных сцен, а также любое описание сексуальных сцен с участием детей, подростков или людей нетрадиционной ориентации; сцены, одобряющие употребление алкоголя и наркотических веществ; подробное описание сцен насилия, а также катастроф и увечий; сцены побуждающие несовершеннолетних к нанесению вреда себе или другим; одобрение азартных игр, попрошайничества и бродяжничества; одобрение негативного отношения к традиционным семейным ценностям.

Все цитаты или фрагменты сторонних произведений, которые используются в этой книге, являются охраняемыми объектами авторского права и имеют соответствующие ссылки на авторство.

Сноски и примечания являются неотъемлемой частью художественного произведения, а потому не могут рассматриваться читателями как информационный источник, претендующий на научность и достоверность.

Некоторые слова намеренно написаны в тексте книги с прописной буквы, чтобы подчеркнуть их Значение и выделить Специфические Термины. Текст публикуется с сохранением авторских орфографии и пунктуации.

Первый круг

1.1 Cон в красном сарае

Отдай повелителю жизнь свою,

Родителей не забывай,

Будь первым в Учении и в бою,

Законы и правила знай,

Правду друзьям и врагам говори,

Следуй зову мечты…

А если придётся, красиво умри,

Как сорванные цветы!

Так сладко, крепко и неосторожно могут спать только утомлённые подростки!

Весной 543 года Лану и Квану исполнилось четырнадцать — возраст становления для юных хвара́нгов {1}, третий год постигающих науки, благородные искусства и многочисленные премудрости воинского ремесла.

Парни давно и непоколебимо считали себя вполне взрослыми мужчинами, которые лишь по какому-то досадному недоразумению вынуждены притворяться юными учениками. Их тянуло на подвиги и рискованные приключения. Они усердно искали их и порой почти находили!

От пересечения опасной черты, разделяющей фантазии ребят и реальность сурового взрослого мира, защищал непререкаемый авторитет сестры Лин, которой исполнилось шестнадцать лет. Она уже успела оправдать надежды наставников, стремительно приближаясь к заветному мастерству.

В их тройке Лин была старшей по возрасту и званию, сдержанной, строгой и правильной. Лин искренне жила за себя и за двух братьев-оболтусов, которые сейчас сопели неподалёку. Лин ответственно и вдумчиво исполняла обязанности командира, но и она нынче беззаботно спала, сражённая странно-непреодолимой усталостью…

***

Школа, где с 540 года обучались хваранги, располагалась в рощах Чхонг-Ённы́м, что в примерном переводе означает «Лес Священного Небесного Зеркала». По утверждению немногочисленных жителей южной окраины столицы — это самое Зеркало, ярким светом освещавшее ночную землю, частенько видели в небе над рощами ещё каких-то пятнадцать лет назад.

И тогда же, лет пятнадцать назад, при правлении государя Попхы́на, в Священном Лесу произошли невероятные события, оказавшие непосредственное влияние на историю будущей Кореи да, пожалуй, и всей Азии. Возможно, они изменили всю мировую историю, сдвинув чуткие центры равновесия на невидимых весах бытия.

Было это так. Мудрый государь принял решение — отказаться от старых племенных суеверий Силлы, назначив всеобщей новой верой модный и перспективный буддизм. А местная знать, как водится, встала на дыбы, категорически протестуя против строительства чужеземного храма в рощах Чхонг-Ённы́м, наполненных, по их убеждению, духами предков и символами традиционных верований. Возникла угроза бунта и дальнейших весьма неприятных для правителя последствий! Спасти положение могло только чудо…

И чудо ожидаемо произошло! Приближённый Попхына молодой буддистский монах Ёмчхо́к Ичхадо́н принял удар на себя. Он прилюдно объявил о том, что, строя храм, действовал без ведома государя, своевольничал, поэтому готов понести за это самоуправство любое наказание, определённое властями. Обрадованные аристократы, недолго думая, приговорили храброго юношу к смерти, в назидание назойливым чужестранцам и неразумным новаторам.

Правда, монах немного испортил палачам настроение, весело и уверенно рассказывая о каком-то чуде, которое должно произойти во время его казни, о защите и поддержке Просветлённого, о неминуемой победе новой веры!

И вот ранним утром на священной поляне при стечении аристократов, дворцовой знати, чиновников, военных и простого народа казнь состоялась. Сверкнул длинный меч, отделяя голову стоящего на коленях и бормочущего молитвы монаха от туловища… Дальше произошло всеобщее смятение, шок и паника — из перерубленной шеи вместо крови потекла жидкость белого цвета, раздался треск, полетели искры и труп накрыло облаком едкого чёрного дыма… Гаутама был очень убедителен!

Этот странный случай описан в хронике «Троецарствие» Братства «Аниото». Древняя запись гласит: «…Про ту казнь свидетельствует Пу Ли и его сын Джульги. Как только голова монаха была отсечена воеводой Соном самолично, так раздался гром и треск, вздрогнула земля, полетели искры и образовался нестерпимый белый свет в месте отсечения головы. Как громы стихли, так стало видно обильное истечение белой густой крови на землю. От той крови клубами валил чёрный зловонный дым. Воевода Сон, бросив меч, бежал, бежали в страхе многие присутствующие, а многих неукротимо рвало… Пу Ли же с сыном укрылись в кустах и смотрели дальше. Они видели, как вскоре тело казнённого шевельнулось, он встал на ноги, поднял отсечённую голову и побрёл вглубь рощи, исторгая дым… Тем свидетелям мы склонны доверять, поскольку ранее они всегда доставляли сведения правдивые и точные, а более потому, что имеем на то свои веские основания…»

Удивительно, но и некоторые другие свидетели казни тоже утверждали, что после того как дым рассеялся, обезглавленное тело самостоятельно встало на ноги, подобрало голову и неторопливо удалилось в чащу Священного Леса. Правда это или домыслы — доподлинно никому не известно… Но есть в этой истории гораздо более важный вопрос — кто же это всё-таки пошёл на казнь во славу Будды?

***

А юные измученные хваранги спали на закате тяжёлого дня.

Да, Учитель Тхан и его молодой помощник Брат Хунг сегодня, видимо, перестарались. Жаркий утренний мусу́ль был посвящён чужеземному суба́ку, от которого долго ноют отбитые руки и ноги, а синяки распускаются, как чайные цветки, что растут на заднем дворе школы… Такую откровенную драку, конечно же, могли придумать только грубые прямолинейные люди из Пэкче́ — вот общее мнение и старших, и младших воинов отряда! Но во славу и силу государя Чинхына хварангам нужно было изучить ухищрения противника, дабы не подвести на поле боя и стать самым лучшим оружием тхэва́на в объединении трёх царств. Таков Путь.

Дальше — больше! Не дав бойцам как следует отдохнуть, учителя затеяли утомительный и нежданно продолжительный кичо́н, выжимающий из тела остатки влаги и помрачающий до предела напряжённое сознание…

На исходе дня, щедро добавив в палитру ученических синяков завершающие штрихи, окончательно раздав запланированные пинки ногами и стимулирующие удары бамбуковыми палками, наставники наконец-то угомонились, вручив бразды тихому и благостному Брату Вану — учителю церемоний, стихосложения и буддийских сутр.

Ван доконал всех окончательно! Без лишних слов, с необычно суровым выражением лица, он дал непривычное задание — хором декламировать весьма объёмный текст, записанный чиновничьим письмом.

Внушительного вида потёртые деревянные таблички с начертанными слогами, положенные перед каждым учеником, не позволяли даже усомниться в серьёзности намерений Учителя, а физически ощущаемая сложность текста напрочь выметала из мозга все посторонние мысли и желания…

Однако, несмотря на полную концентрацию, смысл декламируемого текста так и не доходил до извилин в утомлённых головах юношей и девушек, поэтому собственное монотонное пение напоминало им звучание многоголосой толпы, разговаривающей на неведомом чужом наречии:

«…янг юге ян синь дэ кой юге юге дэ ча ру конг дзонг ди юге хон сё ли анг кэ лу сэ бай сэ хэй сэ лян сэ яйо сиа лай нин си яо яи кэ киу син дэ ху анг сэ тою минг дэ юан синь хэ лю сэ дэ киу син…»

Странное это было занятие. Большинство присутствующих с трудом вспомнили потом, как закончилось чтение и как внезапно подобревший Учитель Ван предупредительно и заботливо отправил находящихся в прострации учеников отдыхать…

У Лин хватило сил подняться, найти взглядом своих ошалевших подчинённых и движением головы приказать им двигаться вслед за ней. Остатки сил были потрачены на то, чтобы добрести до красного облезлого сарая, в котором хранились корзины и сети, упасть на стопки плетёных циновок и провалиться в манящую темноту.

Чему же ты учишь нас, Учитель Ван?

Долго и крепко спали утомлённые воины. Странные сны снились им — величественные снежные горы и реки шириной в десять тысяч шагов, суровые бородатые мужчины с круглыми глазами и женщины с волосами цвета бронзы, каменные укрепления и оружие, извергающее пламя, кровавые битвы, бесконечной чередой сменяющие друг друга, воины с зелёными лицами, крадущиеся в зарослях, вереницы удивительных животных с грузами на спинах, всадники с кривыми узкими мечами, летящие по лесной дороге, изгнанники, влачащие свой скарб, города с огромными домами из стекла и камня, по улицам которых катится сонм разноцветных волшебных колесниц.

Квану снился огненный небесный дракон, с оглушительным грохотом рухнувший на содрогнувшуюся землю. Лан сидел на горячих камнях и слушал смуглого бородатого старика, говорившего что-то важное на чужом языке. А Лин держала за длинные хрупкие пальчики двух маленьких умопомрачительных существ, увлекающих её вглубь обширного подземелья. Их звали, кажется, Оца и Цыс! Они были добродушные разнополые детёныши, живущие в мрачном Подвале, в который иногда задували разные Ветра…

1.2 Так пахнут названия

Узнал Король Подземных Вод

Про гибельный секрет,

И запечатал древний вход

На много-много лет…

Его народ во тьме живёт

И терпит много бед,

Но избавление придёт —

Так говорит завет!

В это место задували разные Ветра… Обитатели знали и любили их, ведь свистящие, поющие и шепчущие потоки воздуха были единственной связью с внешним миром, точней не связью, а чуть меньше — сигналом, посланием извне. Так было всегда, ибо никто не помнил, как было иначе, и тем более не представлял, как может быть по-другому.

Большой Подвал, по сути своей, был заброшенной лет триста назад рейнской каменоломней, расположенной недалеко от города Майнц. В этих местах люди издревле добывали известняк и красный песчаник для строительства. Ходы, штольни, коридоры и выработки подземелья тянулись в массиве горы на пару километров, образуя причудливые, отгороженные обвалами помещения, разноуровневые переплетения, лабиринты, гроты и тоннели.

На нижнем этаже, обросшем сталактитами и сталагмитами, было влажно и холодно. Фосфоресцирующие мхи на стенах источали тусклый, едва заметный свет. Здесь протекала подземная река, образующая в одном месте круглое неглубокое озеро, дно которого покрывал чёрный ил и бесцветные водоросли. В этом озере водились странные полупрозрачные слепые рыбы, протеи и белёсые рачки с непомерно длинными усами и непропорционально маленькими клешнями.

В тупиках верхнего этажа на стенах и кучах перегноя произрастали обширные колонии светящихся грибов, завезённых в стародавние времена с какого-то позабытого японского острова. Здесь же проживали несколько сотен летучих мышей, неизвестным образом проникавших в, казалось бы, изолированный Подвал.

Но главным достоинством этого места была, конечно же, много веков безупречно действующая вентиляция, исправно обеспечивающая бесперебойную, надёжную циркуляцию громадных воздушных масс… Да, сюда задували разные Ветра!

Ветра имели названия, но не имели направлений. Их смена скрашивала тусклую жизнь обитателей неким подобием разнообразия.

Ветра не приходили по расписанию. Ветра были капризными и своенравными. Иногда продолжительное затишье вызывало у обитателей грусть и панические мысли о том, что Ветер вообще никогда не вернётся! Но он каждый раз шумно, гордо и весело возвращался.

Ветра именовались по запахам, наполняющим коридоры, залы и закоулки древнего подземелья. Даже самые дальние углы, где стоячий воздух пах пылью, мышами и влажной землёй, самые узкие каменные лазы, соединяющие верхние и нижние этажи — всё наполнялось долгожданными флюидами.

Когда приходил очередной сильный Ветер — внезапное тревожное волнение заставляло обитателей двигаться в сторону зияющих чернотой вентиляционных отверстий. Всеобщий порыв сопровождался шелестом, звонкими щелчками, дробными ударами и узнающими возгласами, восторженно повторяющими имя Ветра. Всё это, соединяясь с гулом тугих воздушных струй, отдалённо напоминало звук атаки бравого кавалерийского эскадрона… Вот только обитатели ничего не знали про кавалеристов. Более того, не знали они и значения слов, которые только что восторженно выкрикивали! Просто Ветра так назывались, а они необъяснимо чутко и трепетно хранили эти названия в своей незамутнённой памяти.

Ветер с запахом кожи, гуталина, немытых тел, перегара и хлорки назывался «Барак». Несколько раз в год к его устойчивому амбре добавлялись специфические оттенки. Иногда это был запах свежей краски, иногда — йода и пороха, иногда — пыли и запустения. «Печь» распространяла тяжёлый трупный запах с нотками аммиака и формалина. «Автопарк» пах бензином, машинным маслом и перегретой резиной. Кислой капустой и подгоревшей кашей был наполнен ветер «Столовая», впрочем, довольно часто он смешивался с соседним ветром «Буфет», добавляя в узнаваемую палитру запахи пива, рвоты и прогорклого жира…

Такое уравновешенное течение времени продолжалось довольно долго. Ничто серьёзно не тревожило покой обитателей, кроме, пожалуй, регулярных необъяснимых ударов и тяжёлой дрожи земли, которые появились сравнительно недавно.

Сначала это явление не на шутку обеспокоило обитателей, заставляя их замирать и тревожно вслушиваться в низкое жуткое эхо, гуляющее по коридорам родного подземелья. Но и это тоже со временем стало элементом привычной жизни. Обитатели умели приспосабливаться к неудобствам!

А привычная жизнь, следуя традиционной логике всех увлекательных сюжетов, внезапно закончилась в тот странный весенний день 1945 года, когда незнакомый аромат, быстро и бесшумно наполнивший гигантский объём Подвала, вызвал в сообществе кратковременную панику, а чуть позже сильное замешательство, стремительно переходящее в помешательство…

1.3 Вlood and honey

Зелёный шёлк — её наряд,

А сверху плащ красней огня,

И колокольчики звенят

На прядках гривы у коня…

Девочку звали Энн Фри́сселл. Она, как и большинство потомственных Фре́йзеров из Инвернессши́ра, была рыжей, упрямой и крайне везучей. Мальчишки-ровесники уже года полтора обходили её стороной, если гуляли компанией меньше трёх, но им всё равно частенько доставалось тумаков на орехи. Они люто переживали свои поражения, петушились, хорохорились, дразнили задиристую дрянь соломенным чучелом, но вновь и вновь в неутешительном итоге получали в награду от маленькой разбойницы разбитые носы, великолепные синяки и драные рубахи.

Мать и три тётки любовно называли Энн «кровь и мёд». Они довольно быстро примирились с действительностью, относясь к диким выходкам подвижного ребёнка философски, интуитивно понимая бесполезность запретов и ограничений для этого фонтанирующего сгустка разрушительных энергий.

Отец Энн был воин и герой — осторожный и бдительный Грэгг, который ровно год назад удивительным образом выжил в жутком сражении под Калло́дэном, очнувшись уже в сумерках, придавленный телами погибших товарищей. Десяток неглубоких ран и разбитая голова — пустяк для отважного горца, тем более женщины его семьи сызмальства были обучены тайному искусству врачевания. Не стоило беспокоиться! Милая жена Ке́нзи и шустрые сестрёнки-свояченицы Э́йлси, Слэйн и Ро́на мигом заштопали дырки на его могучем теле и за неделю прогнали дурманящую сознание головную боль травяными отварами на завтрак да вонючей жвачкой из кореньев на обед.

А сегодня, в середине апреля 1747 года, Энн исполнилось шесть лет — долгожданный рубеж, отделяющий беззаботное и бессознательное детство от наступившего возраста ученического Служения. В этот торжественный день Энн и Грэгг стоят на развалинах родового замка Да́уни. Она впервые в жизни строго и серьёзно слушает горький рассказ отца о событиях годичной давности:

— О, девочка, это было не лучшее утро! Проливной дождь и сильный ветер встретили нас на том проклятом вересковом поле после безостановочного ночного перехода по топкому болоту. Нам было нечего терять, кроме жизней и имён! Если бы ты слышала, как воют боевые волынки! От этого звука закипает кровь и рвётся наружу древний девиз нашего Клана — «Я готов!». Именно так, дочь моя, именно так!

Энн всеми органами детских чувств старательно впитывала слова отца, щедро приправляя услышанное бурной фантазией. Благодаря искреннему стремлению и природной живости ума, она явственно ощущала, как призрачный хоровод воинов-предков увлекает её в неведомый взрослый мир, наполненный доселе непонятными событиями и взаимосвязями. Ей казалось, будто уходит она безвозвратно из уютного родного дома в туманную неизвестность… Это было грустно и одновременно торжественно! Это было впервые в её маленькой жизни!

— Так вот, эти чёртовы волынки, да! Жуть и дрожь предвкушения… Горцы, конечно же, встали впереди, а лоулендеры и прочие парни в штанах, как водится, прикрыли тылы. Нас было пять тысяч, и ветер бил нам в лицо. Британцев было почти вдвое больше — пехотные батальоны, драгуны и артиллерия, свеженькие, как пирожки твоей бабушки Мэ́йгрид! А в середине дня пошла пальба из пушек, и настало время умирать… Не в привычках шотландцев отступать перед врагами, не испив до донышка кровавой чаши! Не иначе, девочка, не иначе… Мы ринулись в атаку и сломили-таки их строй! Ха, хорошо сломили! Полсотни британцев в секунды отправились на посмертную исповедь к святому архиепископу Кентерберийскому, а ещё сотни три калек, корчась в траве, уверенно собирали пожитки в свой последний поход… Чуть-чуть, немного — и победа была бы на нашей стороне, но никто, совсем никто не поддержал отважных горцев. О, видно, штаны всё-таки даны людишкам для того, чтобы однажды, в самый ответственный момент, наложить в них огромную кучу, да, именно кучу ядрёного равнинного дерьма!

Отец говорил. Юная наследница отважных Фрейзеров окончательно растворилась в его словах, не замечая вокруг себя мшистых валунов развалин и первоцветов в щелях между ними, не слыша крраканья двух огромных воронов, заинтересованно нарезающих в небе круги над неподвижными людьми. Ни блеск реки внизу, ни свежий весенний ветер и яркое солнце, ни лай собак у домика смотрителя поместья неподалёку — ничто не могло отвлечь Энн и помешать ей. Она училась слушать старших, она получала свой первый урок на Пути.

А отец продолжал рассказ о страшной битве и поражении отважных горцев, о том, как англичане добивали сотни раненых героев, как бежали и позорно умирали тыловые вояки — лоулендеры, ирландцы и французы. Отец скорбел о замке, разрушенном победителями, вещал о судьбе и предназначении, о благе, о будущем, в котором не будет войны, и гордые Фрейзеры вновь восстановят силу и славу клана.

Отец говорил. И слова его казались Энн источником мудрости, в который она погружает ладошки и пьёт холодную правду настоящей жизни! Энн прошла своё первое посвящение, осознанно, смело и уверенно закрыв за собой дверь в беззаботное радужное детство. Она обрела Путь.

Сильны и отважны гор сыновья,

А их судьба величава!

Кровью омылась родная земля…

Героям — вечная слава!

А завтра, шестнадцатого апреля, Энн встретится с молодой госпожой и начнётся совсем другая история, повествующая о долге и чести, о храбрости и самопожертвовании! Эта история о настоящих служителях, считающих верность основой Пути, а безупречность — единственным возможным ориентиром для Идущего.

1.4 У Чёрного моря

Даёт Господь рабам своим

И день, и дело вместе с ним!

Тут остаётся за сохой

Лишь борозда в земле сухой,

А там в печи бушует жар,

Руками глину мнёт гончар,

Лишь утром прокричит петух,

На луг овец ведёт пастух…

Так защищает нас от бед

Тяжёлый труд на много лет!

У То́рника есть старший брат Санаса́р. Четыре года назад брат достиг второго уровня мастерства, а потому теперь самостоятельно чеканит и режет по серебру, чернит готовые изделия, владеет филигранью, сканью и зернью. Получается очень красиво! Чаши, кувшины, браслеты, застёжки и поясные накладки не залёживаются в лавке. А с недавнего времени брат практически всё делает на заказ. Особенно удачными у него выходят украшения, отделанные благородной бирюзой, сердоликом и привозным солнечным янтарём. Это не для простых людей!

Излюбленная тема досужих разглагольствований Санасара — кривые руки младшего брата Торника, который, несомненно, позорит семью и даром ест хлеб, а закончит жизнь свою среди оборванцев портового карантина, расположенного, как известно, под стенами древней крепости генуэзцев, или на паперти армянской церкви, которая удачно стоит там же неподалёку.

Торнику четырнадцать лет. Он не обижается на брата. Тот во многом прав… Но Торник не ленится, он учится! Третий год овладевает премудростями ремесла и тайными навыками наблюдателя, про которые нельзя говорить даже родным. Торник — один из младших учеников Арга́ма из Ка́фы, главы местной греко-армянской общины и самого высокорангового Смотрящего Крымского ханства.

***

Ке́фе, как называли Кафу во времена Аргама-мудреца — чудный город на берегу Чёрного моря! Длинной узкой полосой вытянулся он вдоль побережья на пологих предгорьях, покрытых густыми зарослями низкорослого дуба, шиповника, дикой маслины и акации. На городских улочках зеленеют свечи кипарисов, в садах растут фруктовые деревья, грецкий орех и инжир. Ныне Кефе довольно спокойное и немноголюдное место, но так было далеко не всегда.

Когда-то на этом побережье бурлила жизнь! В трудно воображаемой древности хозяевами земель были киммерийцы, которых сменили скифы и тавры {2}. В шестом веке до новой эры к зелёному берегу причалили корабли милетских греков. Те основали в удобной и красивой бухте торговый порт, существовавший потом долгие столетия.

Феодосия — дар богов! Пшеницу, ячмень, рожь, просо, выделанные кожи, соль и орехи греческие корабли доставляли в Элладу, а обратно привозили металлы, орудия, вино, масло, дорогую посуду и драгоценности. Полис рос и богател, торговля и ремёсла процветали.

На лакомый кусок зарились многие — правители Боспорского царства, скифские вожди, римляне и другие многочисленные беспокойные соседи… Не устоял город под нашествием гуннов, превративших прекрасные строения в неприглядные заброшенные руины.

Примерно в двенадцатом веке благодатные земли освоили татары и править начали ставленники Золотой Орды. А менее чем через век в гавань прибыли расчётливые генуэзцы, весьма быстро оценившие потенциальные выгоды. Они купили у татар огромный кусок побережья, построили цитадель, окружённую рвами, валами и мощными стенами, восстановили порт и поселение.

Пряности, ткани и драгоценности востока отныне поставлялись в Европу из восстановленного порта. Огромный невольничий рынок спорил по доходности с купеческой торговлей. При генуэзцах Кафа, как назвали они город, опять процветала и опять, как водится, подвергалась разбойничьим налётам, грабежам и разрушениям.

С середины пятнадцатого века начало вести отсчёт своему существованию Крымское ханство, образовавшееся на обломках Золотой Орды…

Венецианцы, татары, запорожские казаки и, конечно же, могучие турки, приложили свои корыстные руки к опустошениям и, вопреки всему, неминуемому возрождению из пепла этого замечательного города! Казалось, сама природа благоволила древней земле и представителям множества народов, испокон веков проживавших на дивном черноморском побережье.

***

А год назад умер любимый всеми правитель Хаджи Селим, сын славного Баты́ра Бахады́ра. Теперь Учитель Аргам при каждой удобной возможности возвращается к пению дифирамбов мудрым правителям, покровителям наук и знатокам искусств. Просто сдвиг какой-то у него на этом образовался, о чём особо не скрываясь весело шепчутся старшие подмастерья.

— Славные и мудрые люди, да сохранится память о них вовеки, — довольно жмурясь вещал обычно Учитель. — Вот мы, в Господа Христа веруем и много во что ещё, о чём умные вслух не говорят, а тоже ведь ценим просвещённых правителей! А что теперь? Какие лишения ждут землю нашу? Пяти языков не знают нынешние-то, а туда же — править! Войска́ в границах удержать не могут! Совета у мудрецов не спрашивают! Не пройдёт и века, как погонят нас с родной земли! Э-э-э-э…

На этом месте большинство старших под срочными благовидными предлогами покидало тенистый дворик, предоставляя оставшейся на растерзание молодёжи выслушивать учительские разглагольствования.

— Или вот, турки!..

Сегодня Торник уснул, убаюканный затянувшейся речью Аргама о зловредных турках и их кознях, за что получил бодрящий удар шлёпанцем в лоб. И помогло же! До ночи ходил, ища применение нахлынувшим силам и чувствам — натаскал воды, надраил куском вулканической пемзы столы в мастерской, любовно перебрал и протёр инструменты. Много думал, грезил с закрытыми глазами, сидя на рогоже в уютном тёмном углу. И опять уснул, да так крепко, что не сразу услышал скрип входной двери и звук торопливых шагов Учителя…

Но он пришёл не один — это Торник осознал ещё до того, как проснулся и открыл глаза. Лёгкая, почти неслышная поступь незнакомца пробудила юношу лучше, чем крик дурноватого Керо́па, который обожает внезапно заорать в спальне на восходе солнца, а потом ржать до икоты и пузырей из носа.

Учитель пришёл с чужестранцем. В этом, по большому счёту, не было ничего необычного, ведь чужестранцы — частые гости в доме Аргама Кафского… Но этот человек пришёл ночью, и от него веяло чем-то грозным, волшебно-необъяснимым, таким, что Торник, вместо того чтобы встать и объявиться, забился поглубже в угол и замер, прикрывшись каким-то подвернувшимся под руку тряпьём.

Так, ненароком, юный ученик проник в тайну суровой, но захватывающей истории, степенно рассказанной странным гостем его Учителю той памятной апрельской ночью, или, как говорят местные, — двадцатого дня месяца зуль-хиджа 1116 года от хиджры. Ночью, которая круто изменила жизнь Торника, безвозвратно введя его в тайный круг посвящённых.

1.5 На большой дороге

Мне до Киева триста вёрст пешком,

До Чернигова двести вёрст скакать…

Мне куда идти с воровским мешком?

Где беспечному насмерть пропадать?

В незапамятные времена в этих местах обосновались скифы-переселенцы, пришедшие со стороны предгорий Кавказа. И ныне ещё можно разглядеть остатки их городищ на берегах прохладной реки Э́смани, название которой переводится с языка кочевников как «отличная дорога».

Со скифами вместе двигались дружественные семьи отщепенцев, оставивших свои земли и племена ради новой славы и призрачно манящей лучшей доли. То были люди гело́нов, буди́нов, авха́тов, парала́тов и даже немногочисленные выходцы из племён та́вров и бору́сков {3}.

Древние народы основали здесь караванный путь на много веков вперёд. Купцы и воины, послы, правители с многочисленной свитой и до зубов вооружённой охраной, настороженные и внимательные вожари́, оборванные нищие, важные проповедники, чумаки, маги и мудрецы в удивительных одеждах, цыгане, воры, разбойники, блудницы, работорговцы и контрабандисты — все они непрерывными потоками двигались по этой благодатной равнине. Их тени и сейчас легко увидеть в предрассветном тумане, если иметь хорошую фантазию…

Впрочем, контрабандисты и вожари, которых обычно нанимали в провожатые суровые незнакомцы неопределённого рода занятий, предпочитали передвигаться тропами тайными, расположенными в отдалении от трактов. И где сейчас могут бродить их туманные фантомы — не ведомо никому.

Через полторы тысячи лет после того, как скифские переселенцы обустроились, обжились и пустили корни, породив многочисленные поколения своих потомков, уже считающих эти территории исконными, здесь процветало крупное и мощное Черниговское княжество. В 1239 году оно подверглось опустошительному монголо-татарскому нашествию, что не добавило прочности местной власти, и княжество постепенно распалось на ряд мелких самостоятельных уделов.

В пятнадцатом — шестнадцатом веках эти земли входили в состав Великого княжества Литовского, а при Иване Великом стали частью Русского царства.

***

Парни идут — в дудочки играют,

Девки идут — песни распевают.

С ними не иду, мне невесело,

Я один чудак из всего села!

Эти многовековые наслоения эпох, культур и событий непосредственно повлияли на мироощущение и безудержное стремление к познанию одного маленького мальчика. Его ждала яркая жизнь, наполненная учением, подвигами и служением на благо Отечества.

Мальчика звали Дима. Он родился в городе Глухове, в то время — столице гетманов Войска Запорожского, а в недалёком будущем — центре Малороссийской губернии.

Прадед Димы Степан был бравым полковником, потомком знатных воинских шляхтичей и даже, по слухам, племянником самого гетмана Мазепы. Отца звали Прокофием, чины он имел немалые — товарищ гетмана. Впрочем, чины эти не принесли ему ни славы, ни возможностей, ни весьма необходимого достатка. Заведовал отец канцелярией, дела вёл аккуратно и был погружён в них с головой.

Большую часть своей девятилетней жизни Дима был предоставлен самому себе. Грамоте он обучился лишь потому, что имел неутолимое любопытство и тягу к знаниям, а не потому, что этого хотела родня, проживающая жизнь в замедленном, дремотном течении обыденности.

Добрый старенький дьяк слободского прихода искренне радовался, совершенно бескорыстно обучая пытливого мальчика, закладывая в юную душу постулаты доброты, умения прощать и служить во благо.

Димины сверстники, живущие в слободе, были в большинстве своём детьми служилых людей гетманского войска. Учёных занятий и увлечений Димы они не разделяли и, более того, не приветствовали, при каждом удобном случае пытаясь добиться удовлетворяющего их понимания жизни посредством кулаков и кусачих ивовых прутьев.

Именно поэтому друзей у Димы не было. Надеяться он мог только на себя, себе лишь мог доверить сокровенные тайны, открытия, планы и мечтания.

Окружающий мир юный исследователь постигал в путешествиях по живописным окрестностям, неизменно имея с собой заступ и заплечный мешок для находок, которые небезосновательно считал настоящими сокровищами.

За последние два года сокровищ набралось предостаточно — наконечники стрел и дротиков разных времён и народов, россыпь разноцветных черепков, древние монеты, украшения людей и конской сбруи, ножи, инструменты ремесленников, обереги, от которых явственно веяло силой и опасностью, пара бронзовых чаш и серебряный кубок, а также гордость собрания — толстая стопка хрупких старинных пергаментов, хранящих на своей поверхности непонятные полустёртые письмена, цифры и рисунки.

Бережно хранимый манускрипт интриговал и манил, требовал, как казалось Диме, общения и живого прикосновения. Он часто перебирал и рассматривал отдельные листы, уносясь в мир фантазий, представляя, как проникнет в тайну их содержания и станет обладателем могущественного запретного знания.

Фантазии юного искателя имели право на существование, учитывая необычную историю обретения им загадочного раритета. А произошло это в середине апреля на развалинах древнего укрепления, которые сиротливо выглядывали из бурьяна неподалёку от старого тракта. Чем были эти развалины раньше — мытней или караулкой — вряд ли можно было определить на глаз, но некоторые находки позволяли судить о том, что располагались тут воины, и располагались весьма продолжительное время.

Именно в этом месте впервые Дима ощутил Зов. Синий валун, отёсанный древним мастером почти до шарообразной формы, не просто привлёк внимание, а позвал, притянул, незримо вибрируя в Пространстве, пытаясь донести секрет, рассказать о тайнике, который скрывается под ним…

В том тайнике после четырёх часов жаркой, изнурительной работы Дима и нашёл загадочный манускрипт, плотно обёрнутый кожами и лыком. Это был первый шаг на его длинном Пути!

1.6 Превзошедший мастера

Гуди котёл, кипи раствор,

Пусть пламя будет жарче!

Река металлов, руд и смол

Во тьме сияет ярче…

И день, и час, и миг, и век —

Судьбы счастливой годы,

В них постигает человек

Величие природы!

Вильгельм был уважаемым врачом, служившим при богадельне местного аббатства. Он гордо носил дворянское звание и фамилию старинного, но обедневшего семейства и был в родстве с Великим Магистром рыцарского ордена святого Иоанна Крестителя, каковой орден в последующей истории стал вульгарно именоваться многочисленными невеждами — госпитальеры. Вильгельм самоотверженно собирал книги и ежедневно шлифовал своё великолепное образование, а кроме того, любовно называл своего некрасивого сына Тео.

Поздней осенью 1500 года для хрупкого, нервного и болезненного мальчика, отметившего недавно долгожданное семилетие, наступила счастливая пора первого настоящего посвящения в тайны наук и искусств.

Тео трепетно и терпеливо ждал этого дня, грустил, боялся и надеялся. Он пока ничего ещё так сильно не ждал и не желал в своей юной жизни, как грядущего погружения в бездну взрослых знаний!

Он создан для Учения — в этом был убеждён и сам ребёнок, и Вильгельм, неизвестно каким по счёту родительским чувством ощущавший в сыне предназначение… Поэтому первым и, конечно же, главным и самым авторитетным Учителем стал для Тео глава семьи. Грамота, латынь, чистописание, алхимия и медицина, тесня друг друга, спешили занять своё «краеугольное» место в юной голове. Но важней всех классических наук почитал ученик отцовские наставления и рассуждения вслух:

— Послушай меня, сын! Много знаний и умений предстоит тебе освоить, но есть наука, про которую не написано в старинных книгах, и не услышишь о ней от просвещённых монахов или университетских профессоров. Не постигнешь сию науку сам, ибо скромны возможности юной мысли. Этой наукой делятся старшие, как делятся самым дорогим, бережно хранимым сокровищем. Это мудрость, мой мальчик! Внимай ей и принимай как высшее благо. А придёт время — делись ею, как делились с тобой!

Тео слушал. Тео внимал. Тео наполнялся отцовским голосом, который моментами становится гулким, большим и величественным. А отец продолжал наставлять:

— Умей быть благодарным, отрок! Будь искренне благодарен тем, кто бескорыстно помогал тебе, учил тебя и делил с тобой жизнь… Но не жди награды за свои благодеяния — это правило. Тем более, никогда не требуй благодарности от других! А если кто-либо навязывает тебе свои услуги, хочет «одарить» тебя без твоей просьбы и даже желания — отказывайся не раздумывая, какие бы прелестные перспективы ни сулили тебе!

И отрок понимал. Он практически видел, как окружающий мир наполняется строгими и выверенными конструкциями человеческих отношений, законов, правил, взаимодействий и взаимосвязей. Детский цветной хаос восприятия, круговорот мыслей, чувств и желаний, а также та непосредственность, с которой мальчик совсем недавно удивлялся простым повседневным открытиям, уступали место бесконечному объёму упорядоченного знания — рациональному переплетению книжных стеллажей, лабиринту коридоров и череде лестниц, торжественно ведущих в загадочный храм Учения.

Отец вышел на середину комнаты и встал в горделивую позу, изготовившись вещать о принципах и аксиомах действительно важных:

— Может случиться так, сын, что некто станет намекать о благодарности за какие-то прошлые услуги, оказанные тебе, либо, более того, требовать благодарности — будь непоколебим! Выясни у негодяя — сколько стоят те услуги и каким образом ты можешь за них полностью расплатиться. Расплатись за них, чего бы тебе это ни стоило! Расплатись честно, а потом — вычеркни этого мерзкого человека из своей жизни, вычеркни навсегда!

В последующие годы у Тео было много учителей и наставников. Он получил доступ к тайным знаниям, о которых не могут даже мечтать непосвящённые. Он много путешествовал и сражался, он учился и учил сам, он обрёл признание и уважение. Его полное имя гордо сияло золотом на кожаных обложках толстых фолиантов — Фили́пп Авре́лий Теофра́ст Бомба́ст фон Гогенге́йм, более известный как Параце́льс {4}. Но тех изначальных отцовских уроков он не забывал никогда. Он был верен долгу, традиции и Учению. Он без излишней скромности верил в своё великое предназначение и был готов отдать жизнь за свои убеждения. Он утверждал, что превзошёл Цельса, а это дорогого стоит!

Марс укрыт клубами серы,

Тлеет сердце у Венеры…

Связь тинктуры цвета мёда —

Спирт и горная порода…

Монотонных слов раце́я —

Всё, готова Панацея!

Интересная, противоречивая, увлекательная и загадочная жизнь Парацельса достойна отдельного повествования. Он страстно, как и его отец, собирал крупицы знаний. Причём сын не гнушался выискивать эти крупицы среди хрипящих и стонущих безнадёжно больных, наблюдая за действиями врачей, в разговорах с ведуньями-травницами и немногословными знахарями, общаясь с чужестранцами и бродягами, аптекарями, банщиками, палачами, повитухами и даже цирюльниками, искусно отворяющими кровь всем желающим. Он умел находить «злато в золе»!

Теофраст изучал древних греков в университете, водил знакомство со многими известными в узких кругах алхимиками, которые на удивление охотно делились своими премудростями с пытливым юношей.

Какое-то время его Учителем был настоятель монастыря Святого Иакова, а по совместительству великий маг, астролог и алхимик Иоганн Трите́мий {5}, посвятивший ученика в тайны рациональной магии, мистики и демонологии.

Тео посещал лекции и практические занятия всех известных врачевателей европейских столиц и периферии, лечил раненых солдат в датском и голландском войске, писал научные труды, получил звание доктора медицины. Много лет неугомонный Парацельс провёл в странствиях… Кроме упомянутых европейских столиц, он побывал на развалинах Карфагена, в Трансильвании и Валахии.

В Константинополе Парацельс принял участие в создании Философского камня и Эликсира жизни — «Питьевого Золота». Эту тайну открыл ему великий маг, мудрец и алхимик Соломон Трисмози́н. Мало кто знал его настоящее имя — Бессмертный Зеки́ Бе́рканд, а мистикам Европы и Востока он был известен как легендарный Вечный Жид. Древний чародей предложил молодому учёному тоже обрести бессмертие, с условием навсегда уйти из мира, став его преемником.

Тогда, в 1518 году, Парацельс отказался от личного бессмертия и обучения у таинственного мага. Вместо этого он поступил, на первый взгляд, странно — со всей возможной поспешностью отправился в дальнее и крайне рискованное путешествие.

Отважный посвящённый, ведомый чувством долга, прошёл с воровскими караванами по секретным тропам через Крым и Кавказ, бескрайние степи, горы и леса, населённые множеством народов, объединённых когда-то в Золотую Орду. Дважды Тео с попутчиками попадал в смертельную многодневную пургу, терял товарищей, но выживал сам. Трижды был ранен, но лихо отбивался от разбойников-кочевников, грозовыми тучами налетавших на караваны в поисках богатой добычи. Страдал от цинги, голода и жажды, переболел тифом и несколькими лихорадками, каждый раз «чудесно» возрождаясь к жизни и неукротимо стремясь вперёд, в известное лишь ему место…

В 1520 году Парацельс достиг своей заветной цели — тайной обители «Хараито́ри», построенной ровно четыреста лет назад на берегу могучего Енисея для того, чтобы хранить, изучать, а если потребуется, и уничтожать самые опасные артефакты, созданные великими магами, алхимиками и учёными нашего мира, а также для хранения предметов и технологий, попавших на Землю из иных миров.

Пробыв в обители месяц и выполнив свою миссию, Парацельс уже другими путями пробрался в Московию, где был принят Василием III — покровителем искусств и наук. Государь позволил опытному искателю изучить старинные византийские, римские, греческие и египетские рукописи, хранящиеся в его личной библиотеке…

Но, к сожалению, продлились изыскания просвещённого странника недолго. Крымские татары хана Мехме́да Гире́я, объединившись с казанцами, отправились в набег на Москву, где ими был внезапно пленён не ожидавший подвоха Парацельс. Специально обученные стражники-телохранители очень быстро и жёстко доставили невольника в Кефе.

Здесь за него взялись плотно. От личных медовых и доверительных бесед с ханом до смертельных угроз, исходивших от ужасных пыточных дел мастеров — всё довелось изведать драгоценному пленнику. А вопросов всегда было только два — где Философский камень и как сделать Эликсир бессмертия? Положение узника становилось всё более отчаянным, а надежда на избавление всё призрачней…

К счастью, Смотрящие из греко-армянской общины Кефе узнали о пленённом Парацельсе. Они подкупили тюремную охрану, похитили сидельца и на поспешно снаряжённом судне контрабандистов отправили его в дальнюю дорогу к дому и свободе.

В будущем Парацельс совершил ещё множество благих дел — он, казалось, волшебным образом исцелял больных с тяжёлыми недугами, боролся с эпидемиями, продолжал научные изыскания, писал книги по медицине, алхимии, натурфилософии и при этом искренне интересовался магией, религией, преданиями о духах и малых народцах.

Ближе к концу жизни Парацельс работал над идеей универсальной трансмутации, а также над разными способами практического воплощения Панацеи. Это дало пищу для серьёзных размышлений многим искателям тайных знаний того времени и грядущих столетий. Одного из таких последователей Парацельса звали Иоганн…

1.7 В ожидании заморского гостя

Ещё один шарик жемчужный

На длинную нить нанизала

Ма́кошь — Небесная Пряха!

Такой студёной, лютой и снежной зимы, как нынешняя, не могли припомнить даже дряхлые старики — дид Ви́льчур и дид Байда́к, живущие в этом мире уже девятый десяток лет. Сколько ни чесали они седые затылки, сколько ни глядели многозначительно друг на друга, торжественно вздыхая и откашливаясь, так и не смогли вспомнить!

Вот и сидят теперь деды дни напролёт у очага, да от нечего делать предаются красочным воспоминаниям о своей, по их глубокому убеждению, поучительной для потомков жизни. Болтают безостановочно…

Никто не спорит — героические старики! Деяния их были славными и для рода полезными. Байдак в зрелом возрасте служил главным киндя́ком — хранителем тайников и схоронов. Вильчур с ранней юности славился как лихой воин, защитник, страж, охотник и проводник. Только вот стали они в старости частенько заговариваться — то имена попутают, то времена, то события. Завели привычку повторяться в речах, учить всех подряд к месту и не к месту, а более всего — журить молодёжь за разгильдяйство!

Напропалую в бездонный омут стариковских бредней с удовольствием погружался только ленивый, плутоватый, но добрый и общительный тринадцатилетний ученик Ю́нша. Остальным было некогда вникать в очередные пересказы «преданий старины глубокой», тем более что основные вехи жизни знаменитых пращуров большинству были известны с раннего детства.

Остальные — это Можа́н-киндяк, действующий хранитель секретов и схоронов, глава небольшой группы избранных служителей. С ним — весёлые братья-воины Бу́тко и Ве́дко, а также скромная, молодая, пригожая и исправно владеющая своим искусством берегиня Вилю́да.

***

Народ, к которому принадлежали эти замечательные люди, на самых удалённых восточных и юго-восточных рубежах своего расселения назывался в те времена каля́да. Чуть западней — галя́да. Дальние западные родичи именовались — голи́нде. А в христианскую эпоху за таинственным народом закрепилось корявое прозвище — го́лядь.

Почему народ таинственный? А потому, что маститые и не очень историки так и не пришли к единому мнению об этногенезе этого древнего племени и его дальнейшей судьбе, культурных и материальных взаимодействиях.

Приоткроем же завесу тайны.

Галяды и родственные им племена хе́лмны, люба́вы и ятвя́ги издревле заселяли территорию будущих Пруссии, Литвы, Белоруссии и части России. На востоке и юго-востоке земли галядов граничили с ме́рей и мордво́й. На юге — с диким полем, которым безраздельно владели кочевые племена. На севере — со жму́дью, хе́йсти и ли́вами.

Позже, мирно объединяясь с пришлыми славянами, галяды поспособствовали образованию племенных союзов вятичей и радимичей, а много-много позже послужили этногенезу народов, населивших Великое княжество Литовское.

Кровь галядов течёт в жилах нынешних поляков, немцев, литовцев, русских и многих других народов, но особенно густо и насыщенно течёт она у белорусов, в наибольшей степени принявших это историческое наследство.

Непростая многовековая история. Непростые времена.

***

Да и нынче тоже непростое время. И дело вовсе не в том, что снега намело до крыши, а неширокая мелководная Дро́здна, недалеко от берега которой живут служители, промёрзла до дна, и теперь нужно мотаться взад-вперёд, ища омуты и заводи, так необходимые для подлёдной рыбалки и обеспечения скромного хозяйства водой. Топить снег в горшках — то ещё удовольствие!

А непростое время ныне, в середине зимы 457 года, потому, что семь постоянных обитателей удалённого хутора со дня на день ожидают прибытия важного чужеземного Гостя. Никто не хочет ударить перед ним в снег лицом. Все готовятся!

Гость тот — ни больше ни меньше посланец самого Бога Рода {6}. А ждут его прихода по завету Великого Медведя {7} — Отца и Учителя народов. Сам Велес уж с год как отправился в северные страны, дабы проведать своих многочисленных подданных, но завет про Гостя оставил.

Готовятся служители к встрече соответственно своим занятиям и обязанностям.

Можан-киндяк ежедневно проверяет подступы к дальним тайникам и схоронам, внимательно осматривает звериные и птичьи следы, тщательно крепит невидимые для посторонних глаз конструкции подвесных троп и лестниц, взводит сработавшие капканы и ловушки.

Вилюда чаще обычного прихорашивается, убирается в доме, строгает заготовки для своих лучших блюд и снадобий. Старинное бронзовое зеркало у неё сверкает, как полная луна, а сама она подолгу задерживается перед ним, делая задумчивый взгляд с поволокой и мечтательное выражение лица.

Бутко и Ведко ходят за свежей рыбой и птицей, а в свободное время кидают топоры в цель или голышом борются в снегу, наслаждаясь молодостью и силой.

Юнша, как всегда, на подхвате — таскает воду, колет дрова, следит за огнём, чистит рыбу, щиплет и потрошит дичь, а в свободное время бессовестно спит или увлечённо слушает поучительные рассказы, песни и прибаутки стариков.

Деды, конечно, болтают много, но главное помнят — им крайне важно передать Гостю Предание о Силе Тигра-зверя, принесённое их предками в незапамятные времена из далёких восточных земель.

Тихо крадётся бабр А́мба чащобой густой,

Лес стережёт он и древних утёсов покой,

Реки хранит, бережёт на горах родники —

Строгий хозяин великой сибирской тайги!

Если шального гуляки послышится крик —

Мощно ответит дурному рокочущий рык!

Или с недоброй задумкой придёт лиходей —

Дичи губитель и жадный добытчик зверей,

Татю ни нож, ни клеве́ц не помогут спастись…

А у других будут долго поджилки трястись!

А Гость уже совсем рядом. Его зовут Кёри, что означает «лёд», поэтому зимы он не боится. Вот и сейчас — стоит странник в бескрайнем снежном поле, смело и с видимым удовольствием подставляет лицо под колючие струи вьюги. Он думает. Он вспоминает. Гулким колоколом звучат в его мыслях слова Великого:

— Тебе — Путь дальний и трудный! Много пользы для грядущих в том вижу, чтобы ты там шёл, где их долго ещё не будет, а когда будут, то чтобы по твоим следам шли, — торжественно и убедительно говорил ему Великий в день расставания. — Иди за двоих, ибо вдвоём было бы не легче, а тебе одному всё вынести предстоит…

Снег хрустит под твоей ногой,

Ты дыханье своё успокой,

По Пути пройди не спеша,

Чтобы пела твоя душа!

Ни стука, ни скрипа заиндевелой двери, ни клубов морозного воздуха, ворвавшегося с улицы в тёплое помещение — ничего не было! Просто наступила звонкая неестественная тишина, заставившая затрепетавших служителей повернуться к входу. Там на пороге стоял Гость. Он смотрел на них и улыбался.

Второй круг

2.1 Сон в горной обители

Страна из восьми островов

Стала мне новой отчизной…

Здесь обрету я покой!

Но как успокоить полёт

На родину мчащихся мыслей?

Немногим более трёх лет прошло с того странного памятного случая, когда утомлённые хваранги уснули в красном ветхом сарае, сражённые головоломным заданием Учителя Вана. Удивительным был тот день, чудесными были сны, но весьма непростым оказался поздний вечер, и совсем отвратительной для учеников стала ночь.

Помнится, головы у ребят болели так, что пришлось им раз пять до утреннего колокола выходить во двор школы, макать головы в чан с дождевой водой, а потом ковылять обратно в спальню, чтобы забыться непродолжительным тревожным сном, не приносившим отдыха и не облегчавшим страданий.

Лин, конечно, тогда не показала вида, лелея и убаюкивая боль внутри головы, но и она была готова не раздумывая променять это вчерашнее тягостное занятие на четыре мусуля, наполненных палками и кулаками наставников, да и, пожалуй, ещё на полтора полноценных кичона в придачу.

Последующие три года интенсивной учёбы совсем не напоминали увеселительную прогулку и досужее времяпрепровождение, но такие мучения на взрослеющий разум будущих воинов больше не обрушивались.

Однако нужный результат был налицо — непонятные слова, начертанные на загадочных табличках Учителя Вана, навсегда запечатлелись в их головах ритмичным напевным речитативом!

Один орёт, что ворон слишком чёрен,

Другой ругает цаплю слишком белой,

Тот говорит, что аист — длинноногий,

А этот утку дразнит коротышкой…

Лишь я, должно быть, ничего не знаю

О чёрном, белом, длинном и коротком!

Ныне — в середине душного, влажного, изнуряющего лета 546 года молодые Мастера-хваранги Лин, Кван и Лан, утомлённые трёхмесячным путешествием в Ямато, снова спят юным сном, полностью уверенные в безопасности своего долгожданного отдыха. Упругие соломенные циновки, постеленные на открытой веранде в тени больших раскидистых деревьев — привычная уютная постель для них, поэтому спят хваранги крепко, а сны видят, как водится, очень странные.

Лану снятся мрачные приземистые строения, огороженные диковинной изгородью из шипастых железных проволок. Вдоль неё ходят серые насторожённые воины в гладких шлемах и с неведомым оружием, висящим на груди. Это небольшое, но убийственное оружие с двумя рукоятями разной длины может извергать огонь и поражать живых существ маленькими кусочками металла на расстоянии в триста шагов — это Лан почему-то знает точно. А ещё он знает, что за изгородью вход, который нужно найти и открыть во что бы то ни стало!

Лин снится, как неведомые люди в просторных одеяниях, похожие на монахов или учёных мужей, осторожно снимают богатые узорчатые ткани с больших коробок, и как в открывшейся темноте жутковато сверкают несколько пар круглых красных глаз.

Кван в своём сне торопливо шарит руками по грязному мокрому полу какого-то сумрачного холодного подземелья, заглядывает в чёрные ледяные ниши, проверяет щели в стенах, роется в кучах перегноя, карабкается под самые своды. Он должен, обязательно должен успеть собрать все шары, иначе поднимется вода, и ждать придётся ещё целый день…

Вот такие, действительно странные, сны снятся усталым хварангам в горной обители Старшего Брата Хико́ — их нового Учителя и командира…

Сны снами, но странными были также и обстоятельства, забросившие воинов так далеко от дома, в незнакомую, таинственную страну гор и лесов.

По воле настоятеля Тхана отправились хваранги в дальнее путешествие. Ходили слухи, что сам государь благословил лучших выпускников школы на исполнение этой миссии — навсегда покинуть родные места, отправившись в неведомые заморские земли помогать Братьям школы «Аниото́» вращать Колесо Благого Закона {8}.

За три года молодые воины хорошо освоили язык Ямато и впитали все доступные сведения об этой малоизученной земле, состоящей из восьми главных островов. Таких сведений у мудрых преподавателей школы Чхонг-Ённы́м оказалось, к сожалению, очень и очень мало… Но, забегая вперёд, единственным недостатком, требующим серьёзного исправления, впоследствии оказалось лишь неправильное произношение переселенцев.

О, как же пригодились в начале путешествия уроки Учителя Вана, который терпеливо и неустанно обучал хварангов традициям и культуре соседнего недружелюбного государства! Как знал мудрый наставник, что дальнюю дорогу им придётся делить с буддистскими монахами, учёными людьми и ремесленниками из Пэкче, которые двумя караванами отправлялись в поисках мира и благополучия на вечное поселение в Ямато.

У Силлы в те времена не было прямых связей с Ямато, так что и выбора особого не было. Посланники влились в пёстрый караван переселенцев, рта не раскрывали, ухо держали востро, а нос по ветру!

Лин изображала дочь посла, ответственного за перевозку важного груза. Кван и Лан, особо не напрягаясь, играли роли молодых чиновников, отправленных в путешествие с целью набраться дипломатического опыта и на своей шкуре познать тяготы и лишения, неминуемо присущие караванному передвижению.

Сопровождали замаскированных хварангов четверо суровых телохранителей из дворцовой стражи, переодетых охранниками государственных грузов и посланий Пэкче, а также сам «посол», которого убедительно представлял Старший Брат Хунг.

Со стороны всё казалось основательным, неторопливым и степенным. Но хварангов ни на мгновение не покидало чувство тревоги и неопределённости, которое, парадоксальным образом, смешивалось с недоумением и жгучим юношеским любопытством!

Причиной таких сложных переживаний и главной загадкой путешествия был достаточно объёмный секретный груз — две драпированные богатыми тканями коробки, которые неустанно несли на бамбуковых носилках невозмутимые телохранители. Что там внутри — хваранги не знали, а спросить самим не позволяла строгая иерархия и дисциплина.

Перед тем же, как отправиться в дорогу, молодые воины получили от настоятеля тайное задание — сопровождать драгоценную ношу до места назначения и защищать её, не жалея жизни! Сильно любопытствующим следовало разъяснять, что это, мол, личный подарок от правителя Пэкче Сон Мёна правителю Ямато Киммэ́ю. Так же нужно было говорить и на границах, а в подтверждение слов демонстрировать охранную грамоту на золотом шнуре с печатью государя.

И вроде — ничего особенного, если бы не существенное обстоятельство… На одном из привалов неугомонные Лан и Кван стали случайными свидетелями того, как телохранители совсем немного сдвигают ткань на коробке и что-то просовывают сквозь прутья решётки. Ребята, взахлёб рассказавшие сестре Лин о происшествии, готовы были дать головы на отсечение, что сопровождает их отряд не коробки, а клетки, и в клетках этих находится кто-то живой!

Однако долго думать над загадкой, а тем более обсуждать её, хварангам не пришлось. После изнурительного пешего перехода они морским путём за десять суток добрались до легендарной волшебной страны И́дзумо — родины местных богов, героев и мудрецов.

Оказалось, правда, что богов и мудрецов увидеть в Идзумо весьма и весьма сложно, но вот с героями проблем не возникло. Встретили странников свирепого вида воины в диковинных доспехах, вооружённые луками и длиннющими копьями.

Но внешность, как бывает очень часто, оказалась обманчивой — воины чинно, вежливо и дружелюбно приветствовали прибывших, обменялись парой фраз с Братом Хунгом, забрали тот самый таинственный груз и были таковы!

Не успели изумлённые Лин, Кван и Лан перевести дух, как их ждало новое потрясение — Хунг подошёл к пятерым скромно одетым парням, назвал их Братьями, вверил им заботу о прибывших, а хварангам велел быть послушными и преданными служителями, не унывать и полюбить новую землю, как родную.

Дав последние наставления и распоряжения, Брат Хунг вместе с телохранителями взошёл на корабль и отплыл на родину, оставив растерянных путешественников наедине с неизвестностью, олицетворением которой в первую очередь стали встретившие их Братья-незнакомцы.

2.2 Переплетение судеб

В бусы клюквы трясина рядилась,

Мокрым мхом берега одевались…

Почему мне такое приснилось?

Для чего я туда собираюсь?

Скромного и трудолюбивого Витьку Дубровина приятели-пацаны с раннего детства называли Дуб, высмеивая его медлительность и робость. Кличка потянулась за парнем в армию, где он три года с упоением осваивал многочисленные премудрости управления танком Т-54, а потом просочилась и во взрослую жизнь.

Уж как далеко пирютинским хохмачам с торфоразработок до столичных стиляг, а нет же, модничают, выпендриваются — мол, есть у Дуба шуба и она не просто шуба, а «шуба-дуба», жена Дуба зовётся «баба-дуба»! Вот такая «шуба-дуба-баба-дуба-дубай»!

Тридцатилетний Витька давно махнул на придурков рукой — пусть себе потешаются! Ему другое интересно… Настолько другое, что впору скрывать даже от родной супруги, той самой пресловутой «бабы-дуба», которая совсем ещё не баба, а вполне себе ладная молодуха, не растерявшая ни девичьей красоты, ни весёлого нрава.

Тихость свою и трудолюбие, ставшее для местных шалопаев предметом насмешек, Витька получил по наследству. Родился он и рос в селе Губино, которое с давних времён населяют степенные старообрядцы-гусляки.

Его дед Пахо́м знал историю семьи до четвёртого колена, крестился двумя перстами, за стол с нововерцами не садился, воды в своей посуде просящим не подавал. Был дед ворчуном, скаредом и тайным антисоветчиком, но библейские истории рассказывал — заслушаешься!

Отец Витьки слыл человеком техническим — слесарил, ковал помаленьку, знал жестянку, пайку и лужение, чинил часы, замки и другие нехитрые механизмы. Витьке такое ремесло тоже нравилось, но более всего хотелось ему управлять трактором или автомобилем.

Осуществить мечту помогла упомянутая армия. На гражданке бывший механик-водитель легко совладал с гусеничным ДТ-54, а позже и с новеньким ДТ-75, который изучил как свои пять пальцев, мог по звуку определить неполадку и, чего уж тут скрывать, относился к железному другу почти как к живому существу.

За восемь трудовых лет успел Витька поработать на торфоразработках, где собирал поразившим его воображение комбайном «ТУМКАР-3» десятки тонн сырья за смену. Перед свадьбой год гонял на колёсных тракторах нового белавинского совхоза, тягая туда-сюда дребезжащие прицепы с молочными бидонами и клетки с шебутными цыплятами. Но с наибольшим удовольствием сажал Витька хвойный лес на южных склонах сопки Ану́тка, гигантским пузырём возвышавшейся над обширными торфяными болотами.

Здесь судьба вновь свела его с уважаемым родственником, младшим братом покойной бабки Сони — балагуром, затейником и насмешником дядей Женей, который, будучи человеком учёным и разумным, вот уже целых двадцать лет прозябал лесником в глуши на удивление родни.

История жизни дяди Жени действительно удивительна и загадочна.

Нынче, в 1965 году, ему под семьдесят, но он подвижен, полон сил и весел, оправдывая свою фамилию — Весело́в.

Каждый день, круглогодично в дождь и снег, пешком или верхом на лошади патрулирует Веселов свои владения, следит за порядком. А порядок в его хозяйстве образцовый — пожарные полосы вспаханы, сухостой выпилен и сложен в аккуратные поленницы, которые любой желающий может разбирать на дрова, подлесок прорежен, вдоль дорог стоят навесы и скамейки для отдыха грибников и ягодников. Дом у лесника скромный, но основательный. Подсобки крепкие, под горой баня, колодец с ледяной прозрачной водой и такие сад с огородом, что завидки берут большинство деревенских лентяев.

Сами-то местные Веселова опасаются, лишний раз стараются с ним не пересекаться, небезосновательно считая его колдуном и знахарем. Колдун он и есть! Кто же ещё может и скотину, и людей от хворей заговорить, травами лечить и наложением рук? Кто потерянное может найти в два счёта? Кто одним взглядом припугнёт так, что сердце замирает и ноги надолго становятся ватными?

Таким знают Веселова сейчас. А ведь до войны был он как будто совсем другим человеком! Выходец из крестьянской семьи, ещё в царские времена с отличием окончил двухлетку, а потом и реальное училище, в Петрограде получил естественно-научное университетское образование. В двадцатые годы был помощником и преданным учеником академика Владимира Леонтьевича Комарова — известного биолога, знатока флоры и фауны Китая, Монголии и Кореи. Принимал участие в студенческой амурской дальневосточной экспедиции, где по поручению своего наставника заведовал научной частью.

В тридцатые годы Веселов вернулся в родные края, преподавал естествознание в семилетней школе колхозной молодёжи, увлёкся изучением природы Подмосковной Мещёры, собрал из местных детей ботанический кружок, тянул за шиворот крестьянскую ребятню к свету знаний и лучшему будущему…

Зимой 1942 ушёл добровольцем на фронт. Прошагал дорогами войны три нелёгких года. Победу встретил в Берлине! А вернувшись домой, без объяснений и оправданий перед немногочисленными родственниками, навсегда ушёл работать простым лесником.

Конечно же, Витька Дубровин про историю и судьбу дяди Жени был наслышан от своей малограмотной родни, сводившей все разговоры к тому, что, мол: «учись, не учись, а двинет сухо́тка в башку, так и убежишь в лес», либо ещё злей — «жизнь прожил, как за пеньком высрался!»

Но Витька так не считал, тем более судить дядю Женю не брался. Веселов же отвечал мальчишке симпатией, привечал, частенько зазывал погостить в свою лесную усадьбу, порыбачить на дальних озёрах, заночевать в чаще у костра, неторопливо поговорить о старых временах и неведомых странах.

Любил Витька на каникулах гостить у дяди Жени. Любил его правдивые истории, похожие на сказки, а ещё больше — сказки, так похожие на правду! Любил в ночном походе слушать шум леса и голоса его обитателей. Любил в полусне наблюдать череду туманных, едва уловимых образов — странных животных с призрачно мерцающей шерстью, лица чудесных существ, похожих на людей, только очень маленьких…

Опять в дороге я и ты!

Мы путешествуем за грани —

Где неизбежно понимание

Мирской нелепой суеты…

Уходим в тишь седых холмов,

В озёрах отражаем небо,

Соединяем быль и небыль

Потоком торопливых слов.

Берём руками пыль веков,

Улыбками встречаем грозы,

Идём сквозь бури и морозы

Суровой правдой облаков…

Легки, внезапны и нетленны,

В очаровании, чуть дыша,

Мы наблюдаем не спеша,

Забыв про дни и перемены —

Ночные всполохи костра

И блеск луны в разрыве тучи…

Что может быть честней и лучше,

Чем разговоры до утра?

Само собой разумеется — не знал Витька о сокровенной миссии Евгения Веселова, верно исполнявшего волю своего покойного наставника Владимира Леонтьевича Комарова, который тридцать шесть лет возглавлял тайное Братство «Глобер. Звезда» {9}. Не знал и о том, какую важную службу исполнял Веселов после войны, какие немыслимые секреты хранил в лесной глуши…

Не знал. Но о чём-то таком Витька догадывался! Много раз замечал паренёк — Веселов как будто хочет, но не решается сказать ему какие-то важные слова, думает, присматривается. Начинает разговор издалека, расспрашивает, подвешивает длинные многозначительные паузы… а потом тряхнёт, бывало, головой и давай сыпать хохмами да прибаутками!

Вот поэтому и рад тракторист Дубровин нынешней встрече с пожилым лесником. Лет шестнадцать зудела у него в голове покаянная мысль о том, что недоговорил он в детстве с дядей Женей, не открыл душу, не оправдал его доверие.

И лес согласился за грошовую зарплату сажать только потому, что приглядывали за работой сам Веселов и его старый доверенный напарник Сухов.

Тянулся Витька к дяде Жене, хотел наверстать упущенное, реабилитироваться в глазах мудрого человека. Чувствовал Витька вкус тайны и запретных знаний, за которые и жизнь отдать не жалко!

Вот такой был у него теперь особый интерес. Интерес, тщательно скрываемый от всех, даже от любимой жены Людмилы. Интерес, требующий активных действий, новых знаний и смелых свершений!

2.3 Цветущая земляника

Предсказана движеньем звёзд,

Стройна и светлолика,

Весна украсила погост

Цветущей земляникой!

Для всех хорош весны наряд,

Но мало уважаем…

Не зря в народе говорят

Про осень с урожаем!

Свист рассекаемого воздуха, вспышка света на клинке, короткий удар — и толстенная фашина из мокрого камыша рассечена пополам! Старый семейный клеймо́р плетёт убийственную паутину в руках юной воительницы. Девушка и меч слились в опасном танце, временно накрывшем весеннюю горную лужайку невидимым саваном смерти…

Старинному двуручному мечу Фрейзеров почти триста лет. Отцу Энн нынче сорок восемь. Он бодр и воодушевлён много больше, чем десять лет назад, когда стоял с шестилетней дочерью на развалинах Дауни и вспоминал последнюю кровавую битву с британцами.

Грэгг Фрисселл уже девятый год служит учителем фехтования в Братстве «L.B.B.», вовремя поддержавшем его септ целиком, а также давшем и ему, и его дочери надежду на лучшую жизнь.

Грэгг доволен собой, но несравненно больше он доволен своим рыжим чудом — любимой дочерью Энн, которая уже полчаса старательно шинкует камышовые мишени длинным обоюдоострым клинком.

Неделю отец и дочь живут в походных условиях. Предгорья Бейнн Эйли́дич — красивое и уединённое место, прекрасно подходящее для воинских тренировок. Холодные ручьи, питаемые горными родниками, стремительными изгибами бегут вниз к тёмному, хмурому и неприветливому озеру Лох-Акха́лл, на которое из лагеря открывается потрясающий вид. Настоящие шотландские пейзажи — камни, лишайники, низкорослые кустарники и пахучие стелющиеся на ветру травы!

Сегодня Энн ещё предстоят утомительные занятия с традиционным палашом горцев, с шестом и с кинжалом-дирком. Грэгг старается не тратить времени даром — уж если удалось вытащить ученицу из-за парты, то нужно основательно стряхнуть книжную пыль с её ушей и боевым потом смыть чернила с пальцев!

— Хэй, детка! — внезапно кричит Грэгг, одновременно с криком швыряя крупное зелёное прошлогоднее яблоко в голову Энн.

Детка, как всегда, поступает нестандартно — вместо того, чтобы поразить мишень, она резко обрывает стремительный полёт клеймора, ловит рукой в защитной перчатке летящее яблоко, небрежно протирает его о скатку перекинутого через плечо пледа и смачно надкусывает, весело тараща на отца наглые голубые глазищи.

Грэгг отворачивается, чтобы спрятать улыбку… Он доволен! Сегодня он подарит дочери фамильную реликвию Фрисселлов — серебряную пряжку с изображением цветущей земляники, символизирующей старинное название клана Фрейзер, ещё не разделённого на горную и равнинную ветви.

Энн тоже довольна. Она любит походы и военные искусства, ощутимо увеличивающие боевой потенциал её закалённого тела и тренированного разума. И если бы не разлука с госпожой Мэри, то ещё месяц в горах показался бы Энн славными каникулами, разгружающими мозг, утомлённый латынью, французским, польским и русским языками, а также германскими диалектами и нэ́вин-а́рго, которые старательно и бескомпромиссно вколачивает в её юную голову строгий пожилой учитель Рэналф Росс.

Вот сын господина Рэналфа, учитель Нокс — молод, весел и совсем не строг. Он любит пошутить, поговорить об отвлечённых вещах. Но когда ведёт речь о правилах и наставлениях, ученики замирают, слушая слова мудрости, записанные кровью предков!

— Правила каждый исполняет сам! — так вещал на прошлом уроке господин Нокс. — Задумайтесь! Правила записывайте, а выводы запоминайте…

Шестеро товарищей-школяров с курса Энн, наученные многолетним опытом, старательно скрипели перьями, спеша записать всё буквально и дословно.

— Правила — это обложка книги, в которой содержится истина! — продолжал наставлять учитель. — Правила — это невидимая одежда, в которую одет благой человек! Правила помогут вам стать цельными духом и разумом! Правила храните так, как доблестный воин хранит награду, заслуженную в смертельном бою!

От слов учителя у Энн наворачивались слёзы на глаза. Она ощущала себя совсем так же, как тогда, на развалинах родового замка, слушая волнующий рассказ отца о страшной битве при Каллодэне. Большая Правда вновь проникала в душу, заставляя учащённо биться сердце и вызывая вкусные слёзы восторга.

Судя по красным пятнам на физиономиях и прикушенным губам, её сокурсники испытывали схожие чувства. И неудивительно, ведь в их школе нет детей, которым нечего вспомнить про своих предков! Отпрыски храбрых горцев учились чести и достоинству так, как когда-то учились их отцы и деды.

А учитель Нокс продолжал на доступном пониманию языке толковать старинные законы Братства «L.B.B.»:

— Правила обоюдоостры, осознайте сие! В этом сила тайного знания. Одно и то же утверждение может быть направлено на благо, а может быть использовано во зло. Вот вам пример: «Не того опасаются, кто говорит, не подумав, а того, кто, подумав, не говорит. И не тот опасен, кто говорит, не делая, но тот, кто вершит дела молча!»

Ученики старались не упустить ни малейшей крупицы мудрости, ведь им по прошлым урокам был хорошо известен основополагающий закон обучения: «Тот разумен, кто слушает, а не тот, кто спрашивает! И тот постигает, кто видит, а не тот, кто глядит!»

Тайна — древнего слова шёпот,

Тайна — зимнего моря рокот,

Тайна — это весной земля,

Тайна — всё, что вокруг тебя!

Уроки госпожи Мэри были тайными! О них нельзя было рассказывать отцу и товарищам-школярам, их нельзя было обсуждать с учителями и наставниками, даже с теми, которые порой принимали непосредственное участие в этих занятиях.

За десять ученических лет Энн овладела основами алхимии и чародейства, постигла науку маскировки, шпионажа и тихого убийства, многие часы посвятила правилам этикета и прочим премудростям поведения в обществе. Она в свои шестнадцать лет свободно управляла мирянами при помощи обычной беседы, владела искусством обольщения мужчин и женщин, а также тайным искусством любви, привезённым много лет назад старыми Мастерами Братства из восточных стран.

Особенное внимание уделяла Энн всестороннему развитию и совершенствованию своих профессиональных навыков телохранителя — владела разнообразным холодным оружием и подсобными предметами, метко стреляла из шотландских кремниевых пистолетов, метала ножи и стрелки, могла вести рукопашный бой с двумя-тремя мужчинами, скрытно носила облегающую кольчугу, отважно закрывала своим телом охраняемую персону…

А скоро, совсем скоро после возвращения Энн из похода на Бейнн Эйли́дич госпожа посвятит её в новые тайны и поручит важную службу. Так она сказала! А ведь леди Мэри Эндрю не бросает слов на ветер!

2.4 Незваные гости бывают разными

По бескрайним дорогам лесов и степей,

Из дальних стран

Зловещий секрет и незваных гостей

Грозный несёт караван!

В нём усталые кони степенно везут

Не хлеб и соль…

Гости приедут, а с ними придут —

Кровь, смерть и боль!

Вечер был жарким и душным. Где-то в море сверкала зарницами и глухо ворчала далёкая весенняя гроза, неуверенно обещая прохладу и свежесть раскалившимся за день камням древнего города. Но часы шли, уже наступила ночь, и надежда на приход спасительного ливня становилась всё призрачней.

Так бывает часто — чем больше ждёшь и желаешь чего-либо, тем меньше шансов быстро и безвозмездно получить вожделенное! Такова насмешка природы над теми, кто полон страстей и неуёмного стремления к личной выгоде…

А бывает наоборот. Иногда неожиданно, по воле неведомых мистических сил бескорыстный человек становится служителем, посвящённым в великие тайны, хранимые немногими избранными. Его накрывает волна предназначения, не терпящая возражений или компромиссов. Он безропотно и с благодарностью принимает дар судьбы, не желая другой доли и возможности вновь выбирать!

Сегодня именно так — внезапно и настойчиво — подтолкнула судьба тихого и разумного юношу Торника, который, не отдавая себе отчёта о последствиях, забился в угол тёмной мастерской, прикрывшись каким-то подвернувшимся под руку тряпьём, и замер, чтобы подслушать явно секретный разговор Учителя Аргама и таинственного незнакомца, пришедшего вместе с ним.

Позиция, занятая юношей, оказалась на удивление удачной — через прорехи в рогоже вошедшие были видны прекрасно. Незнакомец пока пребывал в тени, а Учитель, освещённый пламенем толстой восковой свечи, выглядел, скажем прямо, не лучшим образом. Аргам как будто постарел ещё сильней, осунулся, ссутулился и поник. На его неподвижном лице застыла маска тревоги и какой-то необъяснимой растерянности.

— Провидению вручаем себя во всём, а посему всецело пребываем свободными от всяких печалей и искушений, — скороговоркой по-гречески пробормотал Учитель и, внезапно перейдя на русский язык, запинаясь и вспоминая нужные конструкции чужеземных фраз, но довольно бегло и чисто, продолжил свою речь с сильным акцентом:

— Привэтьствую тебя, мой старый друг и благодэтель Марша́н… Рад нэжданной встрэче… Готов лубую услугу оказат тэбэ, нэ будь я Аргам Кафский! Пряма говори всё, что нада тэбэ, Маку́р-спита́к…

Невысокий, коренастый и широкоплечий Маршан вошёл в круг света, неспешно сел на лавку, степенно огладил седую бороду, мотнул головой и скептически фыркнул в ответ на торопливую речь Аргама. А потом тоже заговорил по-русски, но только странно — медленно, доходчиво, тщательно подбирая слова, как будто читал вслух поучительную книгу:

— Послушай меня, Смотрящий! Неужто не вижу я, что доставляю тебе беспокойство и вызываю тревогу? Всё написано в твоих бегающих глазах, старик! — гость хрипло рассмеялся и поманил Аргама рукой. — Подойди-ка и сядь поближе. Не стоит кричать о вещах, которые, значит, чужим ушам не предназначены.

Ещё более притихший и явно взволнованный Аргам поставил свечу на ближайший верстак и покорно сел рядом с Маршаном, который, как видно, обладал над Смотрящим какой-то тайной властью… А тот продолжал:

— Не пугайся раньше времени! Всё, что должно было случиться, уже произошло! Я принёс весть печальную, но не грядущую. Тревога, отправившая меня в дальний путь, о будущем заставляет болеть. Вот тут-то ты нам всем, значит, и поможешь!

Торник, затаившийся в трёх шагах от беседующих, вслушивался в эти удивительные речи, едва дыша. Его сердце замирало, а совесть настойчиво советовала скинуть тряпьё и объявиться, пока не поздно. Но разум велел лежать тихо! А жгучее любопытство до предела обострило слух, зрение и прочие профессиональные навыки наблюдателя, употребляя их нынче по прямому назначению.

Чересчур любознательный ученик уже догадался о том, что таинственный ночной гость — важный посвящённый, категория людей, видимая им нечасто… Но он и представить не мог, что сам глава мерянских ка́ртов Марша́н У́шмор специально преодолел путь в полторы тысячи вёрст, дабы просто поговорить с Учителем Аргамом!

— Помнишь, Ара, как плавали мы с тобой за три моря? Помнишь, как пили греческие вина и ели овечий сыр? Как были молоды и счастливы полвека тому уж? — вдруг потеплевшим голосом спросил Маршан. — Молчи! Вижу, что помнишь! — резко оборвал он порыв Аргама что-то ответить. — Ох, невесёлые дела нынче привели меня к тебе… Знаешь ведь, как честно мы служим своему ремеслу, как славимся среди людей, живущих тайным промыслом? — Маршан перевёл взгляд на тёмный угол, в котором прятался Торник. В глазах чужестранца плясали огненные отсветы от свечи, а потому страшные глаза эти напоминали Торнику раскалённые древесные угли, прожигающие дыры в его запятнанной совести.

А Маршан вдруг заговорил особенно проникновенно, с выражением, как будто читал любимый монолог в странном спектакле: — Древний путь караванный, поди, с нашей помощью только и живёт! Испокон веков, значит, с Ордой дружбу и торговлю имели, знали татар и казанских, и степных, и монгольских-джучи. Караваны торговые и люди посыльные шли от Каспия, Балхаша или от вас вот, к примеру, тоже — через татар, башкир и чувашей, мордву и рязанцев — на Владимир, Москву и Новгород. Иные, значит, ходили до Дерпта, до самых северных рек — Пинеги, Двины и Вычегды…

Гость многозначительно помолчал, исподлобья глядя на замершего в недоумении Аргама, будто ожидая от него какой-то реакции. Но, не дождавшись, продолжил:

— Как был жив почтенный Хаджи Селим, так не знали мы горя! Священный союз хранил мерю и их промысел на Всеобщее Благо — лучшие воины, сахи́ры и негоцианты, присланные повелителем, помогали нам. Протянулся путь от самой Поднебесной, значит, до южных стран, западных земель, да и к нурманам тож — к шведам, норвегам, голландцам и прочим данам…

Маршан тяжко вздохнул и, к огорчению и так безмерно расстроенного Аргама, на дух не выносившего табачный дым, полез за курительной трубкой и табаком. Сверкнул кресалом, раздул уголёк трута, выпустил из-под вислых усов облако ароматного дыма и, не обращая внимания на обонятельные переживания старого товарища, повёл речь дальше:

— Про вожарей-то караванных слыхал, поди? А то! Головорезы и есть, да! Дикий народ — черкесы и кабарда, кереиты, маньчжуры и прочие рожи… э-э-э… Ну вот, значит… Пороха не знают, клинки в поколениях передают, а клинкам тем, мы сами видали, по тысяче лет и много больше иным! Веришь ли?

Тут Маршан снова пристально взглянул на кучу тряпья, под которой скрывался тайный наблюдатель, сощурился сурово, взял очередную многозначительную паузу. А затрепетавший юноша вдруг каким-то неведомым чувством с ужасом, но безошибочно понял, что произносит важный гость свои речи именно для него, Торника:

— Тех опасных вожарей через китайских купцов наняли за большую плату чужеземцы аж из страны Японии, чтобы, значит, привели их к нам. К схоронам нашим, смекаешь, Ара? Оказались японы эти невиданной силы чёрными колдунами и воеванами из рода Митэ́ — это уж китайские Братья нам разъяснили. А вожари караванные японов сих зелёными шайтанами величали, боялись их, слышь-ка, жутко, а потому служили верно, за страх!

Маршан тревожно замолчал, что-то обдумывая. Потом решительно тряхнул седой копной волос, потупил взор, откашлялся и приступил к изложению самого главного в своей невесёлой истории:

— Запытать хотели нас! Резать живьём собирались картов, всех — и стариков, и молодёжников! А коли не выдадим секреты, то сельских бы тоже всех под ножи пустили… Вот такие, брат, дела — как печная сажа, значит, бела! Ты же понял, поди, что в схоронах взять они хотели? От, то-то же! Кабы, значит, не воины достопочтенного Хаджи Селима, так бы Амба к нам пожаловал, как старики говорят! Спасли нас! У ближнего водопоя в засаду сели да караван тот встретили. Врасплох, правда, не застали татей, но рубились отважно! И вожарей, и трёх шайтанов японых прикончили. Но и сами защитники девять лучших баты́ров потеряли, память им на века и земля пухом… Эх-ма!

Маршан тяжко вздохнул, впервые за всю беседу посмотрел прямо в глаза Аргаму, заговорив внезапно задрожавшим голосом:

— Пока, значит, убитых и раненых выносили — непонятное произошло! Над водопоем туман возник, зарево багровое, вой жуткий, гласы с неба и молнии, а чуть позже смрад такой невыносимый растёкся, что сил не было там оставаться! Про́клятым стало место — так единодушно решили все наши старики. Заповедали они отныне в то место, значит, не ходить никому — ни служителям, ни селянам, пока, говорят, жуть в землю не уйдёт… А вскоре возвернулись домой оставшиеся в живых батыры Хаджи Селима. В тот же год, сам знаешь, скончался повелитель, а потому новых охранных людей присылать стало некому. Прервался наш союз! Плохо это… Но, понимаешь, другое страшно — то проклятое место осталось! В том угроза для всех посвящённых в тайны, да и простых мирян, к нам идущих. Запиши, мой друг, эту быль на медном листе, как ты, значит, умеешь делать! Предупреди всех южных, кого сможешь — таково моё к тебе братское прошение…

Тут Маршан внезапно, стремительно и бесшумно встал, одним длинным скользящим шагом переместился в угол мастерской, откинул в сторону рогожу и старый дырявый плащ, открывая взору безмерно поражённого Учителя Аргама скрюченного и закоченевшего Торника с разинутым ртом и панически выпученными глазами.

— А вот сей чудесный отрок тебе, Ара, и поможет в работе! — сурово глядя на перепуганного юношу, угрожающе воскликнул незваный чужеземный гость. А потом вдруг весело улыбнулся, потрепал Торника по кудрявой голове, развернулся и ушёл восвояси, предоставив ошарашенным Смотрящим наедине выяснять серьёзно усложнившиеся отношения!

2.5 Верные друзья

Иногда без друзей умираешь от скуки,

Не милы тебе все чудеса человечьи,

Вспоминаешь слова их и верные руки,

Одиноко грустя в ожидании встречи…

Ох, и хлопотная неделя выдалась, ненормальная!

Началась она необычно и волнующе. Воскресным утром Дима впервые в жизни ощутил смутное и не до конца определённое чувство стыда и влечения при виде весёлой смуглой девчонки, подмигнувшей ему вчера на улице.

Смуглянку звали Поля, ей было десять лет, она была одной из многочисленных приходящих служанок, работавших в обширном графском хозяйстве — это Дима выведал у гетманского конюха Данилы, приходившегося его матери дальней роднёй.

Первая любовь постучала в душу мальчика — она позвала куда-то и что-то невнятно пообещала. Это ощущение было жутковатым, диковинным и приятным…

А неприятности начались вечером, когда в обширной кухне старого отцовского дома приключился пожар. В суматохе и хаосе, которые неминуемо происходят в такие моменты, перепуганному и почти паникующему Диме удалось скрытно пробраться в дальний угол низенького кухонного чердака, где он хранил свои тайные сокровища. Там, кашляя и задыхаясь от едкого дыма, он совершил первый настоящий подвиг — спас от огня трепетно хранимый таинственный манускрипт, чем подсказал судьбе нечто большее, чем просто предназначение.

Пожар с большим трудом удалось потушить — справиться с огнём помогли случайно проезжавшие неподалёку запорожцы. Но кухня с чердаком, чулан и кладовая с припасами сгорели дотла.

В понедельник же произошло очередное досадное происшествие, неожиданно обострившее вялотекущий конфликт Димы с местной шантрапой.

Его на полдня выставили из дома, где ворчливые рабочие уже начали разбирать чёрный остов и обгорелые руины построек.

Мальчик неприкаянно слонялся по слободе, погрузившись в раздумья о новом тайнике для своих сокровищ, поэтому совершенно забыл о невидимой пограничной черте, отделявшей родную улицу от запретных дворов, в которых обитали его мучители и недоброжелатели…

Коварный удар по шее застал мечтателя врасплох! Ослепительная вспышка в глазах, шум в ушах, поглотивший все окружающие звуки, и зеленоватая темнота, заполнившая сознание, не позволили ему сразу сориентироваться.

Дима весьма удивился, обнаружив себя лежащим на земле с лицом, обращённым к небу. В этой бездонной голубой бездне неспешно и величаво кружил над городом Глуховым ястреб-канюк. А ещё прямо из неба глумливо ухмылялась рожа великовозрастного дурачка Акимки-кацапа, который склонился над поверженным врагом и явно намеревался продолжить экзекуцию…

Но внезапно несправедливый расклад сил поменялся — ехидная акимкина рожа рывком исчезла из поля зрения, а вместо неё появилась дружелюбно протянутая рука незнакомого парня, который вовремя вмешался в ситуацию.

Спаситель помог Диме подняться и кивнул на лежащего без движения хулигана:

— Что, забижает тебя суко́та эта? Э-э-э, пёсья кровь! — парень смачно сплюнул на Акима и заговорил снова: — Чего молчишь? Тебя Димкой звать? Ты меня не бойся, не забижу! Я Пе́тша, с выселков!

Дима не нашёлся с ответом и лишь благодарно кивал своему спасителю. Временное замешательство позволило ему рассмотреть нового знакомого — Петша был крепким, чернявым, улыбчивым и невероятно уверенным в себе. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать, он носил просторную красную рубаху и тёмно-синие шаровары, у него имелась золотая серьга в правом ухе, а из-за голенища сапога выглядывала рукоять ножа.

Одежда и серьга намекали на то, что их обладатель — жиган, племя опасное и непредсказуемое. Взрослые с детства пугали Диму страшными жиганами, уводящими легкомысленных детей в табор, так что они всю оставшуюся жизнь были вынуждены бродить по торжкам и ярмаркам, собирая скудную милостыню.

Но спаситель не выглядел страшным или опасным, поэтому благодарный Дима мудро решил повременить с выводами и посмотреть на дальнейшее развитие событий…

Тут весьма кстати очнулся поверженный Акимка — застонал, перевернулся на спину, открыл один здоровый глаз, приложил ладонь к заплывшему другому и с видимым трудом сел.

— Пошто малы́х забижаешь? — грозно прошипел Петша. — Роги тебе отшибить?

— Неа, неа! — заныл громила, встал на карачки и вознамерился уползти с поля битвы.

— Пшёл, гнида! — Петша звонко шлёпнул дурака сапогом по заду, отчего тот проворно подскочил на ноги и резво припустил по пыльной улице.

— Вот так-то, брат! — подмигнул парень Диме. — Бывай! — и отправился по своим никому не ведомым делам.

Происшествие только отсрочило расправу — это Дима знал точно. Кацап обязательно нажалуется дружкам, которые отныне станут усердно выслеживать жертву по дворам и переулкам.

Вторник и среду Дима пролежал пластом с тягостной головной болью и мокрым полотенцем на лбу. Подлый удар хулигана не прошёл даром!

В четверг мальчику стало получше и он отправился на урок арифметики к местному слободскому дьяку… Но буквально на соседней улице сбылись самые нехорошие опасения Димы — восемь мальчишек во главе с Акимом неумолимо сжимали зловещее кольцо, отрезая ему пути к бегству.

— Пе-етша-а-а! — неожиданно для самого себя заорал готовый впасть в отчаяние Дима, и вздрогнул, услышав за спиной знакомый голос:

— Не шуми, брат! Ща мы их! — позади стоял подбоченясь Петша, недобро прищурив глаза, с ядовитой улыбкой на губах.

— Уйди, жиган, нас больше! — проорал Акимка-главарь, а его товарищи неспешно продолжили разболтанными походками приближаться к намеченным жертвам.

— Ой, мясник скотинку резал, ой, пускал кровянку! — пробормотал Петша, округлил плечи, полуприсел, схватил левой рукой Диму за поясок, а в правой его руке сверкнул внушительных размеров нож. Не отрывая ног от земли, Петша стал кружить то в одну сторону, то в другую, рисуя каблуками на пыльной дороге причудливые дуги. Дима покорно болтался за спиной жигана, как на привязи, стараясь удержаться на ногах в этом страшном боевом танце.

Такого расклада хулиганы не ожидали, но отступать было уже поздно — двое самых борзых ринулись в схватку и сразу же её покинули, зажимая порезы на руках и бёдрах. Из ран обильно текла кровь, а побледневшие лица пацанов выражали растерянность и страх.

Остальные лиходеи мгновенно разбежались, и зловещее кольцо нападавших распалось, оставив ошалевшего от неожиданности Акимку наедине со смертельной угрозой, исходившей от храброго жигана.

— От, как оно пошло́-то! — сглотнув, прохрипел главарь разбитого войска. — Ну мы, это, поглядим ещё, как оно выйдет, ага! — Акимка дёрнул себя за пояс, извлекая короткую толстую железную цепь с тремя крючьями на конце.

Петша не стал дожидаться продолжения боевых действий — отпустил Диму, несколькими стремительными шагами разбежался, выпрыгнул вверх и двумя ногами так приложил бандита в грудь, что тот в полный рост рухнул на землю, крепко ударившись затылком.

— А вот теперя, Димка, ноги, ноги! — пропел Петша, подбирая хулиганскую цепь. — Нас тута не было, никого не знаем, ничего не видели! — спаситель схватил Диму за руку и резво припустил через пустырь в сторону заброшенного яблоневого сада.

Пролетев заросли, проскакав через плетни и тыны по чьим-то огородам, победители выбежали на берег Эсмани и отдуваясь повалились в траву, преисполненные горячечным возбуждением от самой схватки и её результатов. Чуть отдышавшись, ребята приподнялись, взглянули друг другу в глаза и неожиданно зашлись в неукротимом диком хохоте, разрядившем непомерное нервное напряжение.

Через час счастливый Дима пил травяной чай у Петши дома, глядел влюблёнными глазами на его младшую сестру Полю, которая нынче сидела так тревожаще близко к мальчику, и слушал рассказ нового друга:

— Народ наш, вишь ты, называют сэ́рвы, — вещал, прихлёбывая чай, разрумянившийся Петша. — Мы не жиганы, как многие думают, хотя с ромала́ми родичи. Сэрвы от ромал отличны — не воруют и не кочуют никогда. Наш промысел испокон тайный — весточки передавать, приглядывать там-сям, хаба́р ежели у кого какой этакий-всякий, ну сам понимаешь, так мы тайники устраиваем и прочее. В большом почёте наше ремесло у знающих людей, так-то, брат! О!

Дима слушал, удивлялся и восхищался тому, как удачно складываются события, как затейница-судьба раскрывает ему премудрости и взаимосвязи мира. Юный странник мечты явственно ощущал, что нашёл свой духовный дом и самых близких людей, которые не предадут и не завлекут коварно в корыстные сети, помогут, протянут в нужный момент верную руку…

Вот так, благодаря счастливому стечению множества обстоятельств и, конечно же, причудливому хитросплетению Путеводных Нитей предназначения, Дима обрёл верных друзей, защиту, поддержку и любовь — всё то, чего ему остро не хватало в жизни. А ещё он на долгие годы решил важнейшую проблему с хранением раритетов — сэрвы действительно были большие доки в своём секретном деле!

2.6 Возрождение Эшмола

Чтобы своей доли горечь пить с удовольствием —

Нужно иметь волю, стремление и спокойствие,

К Пути подойти близко, который зовёт и манит,

И нужно упасть так низко, что ниже и не бывает!

Уже год Э́лиас {10} живёт в чеширской усадьбе своего тестя. В прошлом декабре неожиданно умерла его любимая жена Элино́р, так и не родив желанного ребёнка. С того чёрного дня боль утраты ядовитой иглой поселилась в груди вдовца, низвергнув важность и значение прошлых дел и занятий. Точные науки, философия, история и алхимия отступили в глубокую тень помрачённого горем сознания. Серые одинаковые дни тянулись муторной тягостной чередой, тонко намекая на бесполезность человеческого бытия и ненавязчиво подсказывая, казалось бы, лучший исход…

А ведь совсем недавно было иначе!

Они в шутку звали друг друга «Эл»:

— Доброго утра, Эл! — торжественно и громко шептал он на ухо спящей жене. Она трясла золотыми кудрями, визжала, хохотала и задыхаясь кричала ему в ответ: — Будь ты проклят, Эл, с добрым утром!

Их недолгое супружество было счастливым, лёгким и светлым, как летние пешие загородные прогулки, однажды полюбившиеся им обоим. Они часто устраивали себе субботние пикники — целый день валяясь на шотландском пледе в тени величественных дубов, беседуя о разном, мечтая и сочиняя небылицы.

Беременность Элинор стала очередным радостным событием для молодой семьи. Ожидаемому мальчику выбрали волшебное имя Э́лвин, ну а если родится девочка, то, куда уж деваться, быть ей Элви́ной — так рассудили весёлые супруги!

Но судьба распорядилась иначе — три дня мучительной горячки по капле вытянули жизнь из цветущей жизнерадостной женщины и её так и не родившегося ребёнка. Та, что ещё неделю назад танцевала перед большим зеркалом в гостиной, была похоронена хмурым промозглым утром на старом чопорном кладбище, рядом со своими многочисленными предками из славного рода Мейнво́рингов.

С этого дня когда-то огромный многогранный внутренний мир Элиаса начал катастрофически и неуклонно сужаться. Это продолжалось до тех пор, пока в нём не остались лишь могильная плита покойной жены, тусклое окно с видом на чёрный зимний сад да повседневные дела, не затрагивающие, впрочем, сознания и не требующие активных волевых усилий.

Ни визиты верных друзей, ни новости науки и политики, ни волнения, сотрясавшие в этот год страну, не вызывали отклика у Элиаса. Лекари, регулярно призываемые роднёй, только разводили руками, в очередной раз безрезультатно испытав на пациенте свои «секретные методы». Ну а от встречи со священниками Элиас отказывался сам, ощущая необъяснимое и непреодолимое отвращение к служителям культа.

Три ворона чёрных на ветке дубовой

Неспешно и чинно ведут разговор:

— Кому в этой жизни лихой и суровой

Судьба подписала уже приговор?

На путь возрождения страдальцу помог встать удивительный человек — отставной морской капитан Вард Дин, слывший среди настоящих знатоков чародеем, целителем и подлинным мудрецом.

Седовласый старец с ясными и пронзительными глазами юноши принадлежал к тайному Братству Смотрящих — об этом шёпотом сообщил Элиасу старый друг-масон Эрик в тот памятный декабрьский день, непосредственно перед приходом капитана.

Добрый и неуёмный Эрик поразительно легко устроил эту многообещающую встречу, чему сам был немало удивлён, но непомерно рад и горд, списав эту лёгкость на свои организаторские таланты…

А таинственный чародей действительно был одним из высокоранговых Смотрящих Англии. На самом деле звали его Хе́рман Хе́рманс по прозвищу Летучий Голландец… Само собой разумеется — никому нельзя спокойно жить и служить в этой стране с голландским именем и фамилией, имея репутацию капитана пиратского судна, авантюриста, путешественника и ученика великих китайских даосов. Поэтому и возник много лет назад образ потёртого жизнью капитана Варда Дина. Элиас никогда не узнает об этом, что, впрочем, не помешает ему найти в старике Учителя и мудрого товарища.

— Ты любил её, Эл? — спрашивает Элиаса седой целитель. Он смотрит в глаза больному прямо, серьёзно и требовательно. Смотрит так, словно от верного ответа зависит их судьба и дальнейшее доверительное общение.

— Да, любил и люблю, больше собственной жизни! — откровенно отвечает Эл, с трепетом ощущая в душе робкое, едва заметное дуновение тёплого ветра перемен. Удивительно, но источником перемен является старый целитель, в этом пациент не сомневается. Да и как тут усомнишься, если физически ощущаемая вибрирующая волна, исходящая от Варда Дина, настойчиво, с каждой секундой всё сильней, проникает внутрь Элиаса, превращая лёгкие дуновения его душевного ветра в тугие струи осознанности.

— А как ты думаешь, хотела бы она, чтобы ты жил и был счастлив? — всё так же серьёзно и требовательно вопрошает мудрец.

— Я уверен в этом, отец! — шепчет потрясённый и прозревающий Элиас. Его щёки горят пятнами нервного румянца, ветер душевных перемен тугим бризом наполняет его сознание, он начинает громко и объёмно слышать окружающие звуки, видеть многообразие цвета и ощущать знакомые запахи. Слёзы облегчения льются у него из глаз, но он не замечает их, увлечённый процессом своего нового рождения в этом удивительном мире.

— Так живи и будь счастлив! Живи за двоих, дьявол тебя раздери! — хрипло кричит старец, на мгновение входя в привычный образ сурового морского волка. А потом продолжает мягко и убедительно: — Я научу тебя жить, Эл! Если ты этого захочешь, конечно, — старик лучисто смотрит на Элиаса, и в глазах его светится Большая Тайна.

Нужно так свою душу вычистить,

Нужно так себя перековать,

Чтобы формулу счастья вычислить,

Чтобы жить, а не существовать!

Наполняться в работе скоростью,

Упиваться свершением всласть,

Виться нежной зелёной порослью,

Над собой ощущая власть…

Быть во благе, не зная благости,

Жить во славу бесславным воином,

Не стремясь дотянуть до старости,

Путь закончить — Пути достойным!

Эл впервые принял тайный даосский грибной эликсир. Он сидит на полу небольшой затемнённой комнаты Учителя Варда Дина и слушает его удивительные рассказы о Дао и Дэ — о Пути и Достоинстве, которое посвящённые именуют Благо. По стенам мечутся причудливые тени, огонь свечи дрожит и мерцает в такт слов мудреца. В центре комнаты на старинном китайском треножнике неспешно кипит бронзовый котёл. Сознание ученика уплывает вслед за облаками ароматного пара. Он чувствует, как тело его расширяется до неимоверных размеров, как образовавшийся огромный внутренний объём наполняется гулкими и убедительными словами Учителя:

— Восемь бессмертных ся́ней почитаются даосами как духовный ориентир и подобие для всех желающих безгранично продвинуться по Пути. Подвижничество {11} сяней указывает Идущему на способы успешного преодоления Восьми Ступеней Перерождения. Об этом следует знать и помнить! — так внятно и размеренно говорит Учитель. Ночь длинна и долог его рассказ…

Сегодня мудрый даос открывает, казалось бы, простые, но от этого ещё более великие тайны Учения и Служения. Он проповедует Элиасу то, что знают все воистину постигшие Дао:

«Первую Ступень олицетворяет Ли Тэгуа́й по прозвищу Железный Посох — лучший ученик Лао-цзы {12}, обрётший способность путешествовать за пределами телесной оболочки.

Старые Мастера утверждают, что Ли однажды попал в пренеприятную историю — оставил своё тело на попечение нерадивого ученика, а сам отправился на семь дней в рискованное духовное путешествие за пределы реальности. На шестой день юное дарование, отчаявшееся ждать возвращения Учителя, сожгло тело Ли на погребальном костре и отправилось по своим мирским делам. А вернувшийся через день сянь весьма удивился, не обнаружив тела на месте! Волей случая неподалёку скончался от голода и болезней нищий бродяга. В теле этого нищего и воплотился Ли для дальнейшего Служения.

С тех пор время от времени святой сянь встречается людям в образе хромого оборванного старика с золотым обручем на лбу. В одной руке святого железный посох, которым он гоняет силы тьмы, а в другой руке фляга из высушенной тыквы, в которой он хранит волшебные целебные эликсиры, а когда потребуется — живёт в ней, ибо в той тыкве сокрыт целый иной мир.

Духовное значение Пути Ли Тэгуая таково — никогда не падай духом, не гнушайся упасть низко, не бойся потерять многое уже обретённое на Пути — должности, признание, физическую силу. Что бы ни произошло с тобой, возрождайся, не прекращай движения по Пути и Служения во Благо. Такова первая ступень волшебной лестницы Дао!

Вторую Ступень олицетворяет Чжунли́ Цюа́нь. До вступления на Путь он был грубым, жестоким и крайне самоуверенным полководцем, верно служившим одному из правителей. Потерпев однажды сокрушительное поражение от неприятельских войск, полководец разочаровался в себе и государевой службе, осознал ничтожность стремления к славе и власти, а кроме того, понял хрупкость и бессмысленность обыденного человеческого существования.

В поисках нового смысла жизни он ушёл в горы, где повстречал мудрых даосских отшельников, подвизавшихся на Пути Сяньдао. Долгие годы Чжунли Цюань посвятил изучению внутренней и внешней алхимии, боевых искусств и тайных практик сяней. В результате подвижничества он стал одним из Бессмертных, мог исцелять тела и души людей, наставлять на Путь и служить во Всеобщее Благо. Чжунли Цюань обобщил множество тайн сяней, создав школу «Золота и Киновари», открывшую Путь многим поколениям Идущих.

Духовное значение Пути Чжунли Цюаня таково — только великий труд, Служение и подвижничество приводят к великим результатам. Неважно — кем и каким ты был до обретения Пути! Главное — как и кем ты стремишься стать!

Третью Ступень олицетворяет Люй Дунби́нь. В возрасте двадцати одного года стал он учеником бессмертного сяня Чжунли Цюаня, а впоследствии — Мастером духовной алхимии и великим фехтовальщиком, много раз побеждавшим соперников, но не пролившим при этом ни капли крови. В результате подвижничества обрёл он бессмертие, усовершенствовал Учение и многих наставил на Путь.

Но в пример Люй Дунбиня ставят не из-за подвижничества. Духовное значение для Идущих имеет неукротимое любопытство и тяга к знаниям, проявляемая юношей до встречи с Учителем. Он по крупинкам, настойчиво и безустанно искал и находил знаки и подсказки, приведшие его на Путь. Следуй предназначению — таково правило обретения Пути!

Четвёртую Ступень олицетворяет Хань Сянь-цзы — ученик бессмертного Люй Дунбиня. Хань Сянь-цзы увлекался различными искусствами, особенно музыкой. Был весёлым и жизнерадостным человеком, при этом постиг все возможные глубины Учения и Тайного Знания.

Духовное значение Пути Хань Сянь-цзы таково — будь жизнерадостным, весёлым и счастливым на Пути. Получай удовольствие от постижения Учения и воплощения Благого Служения, ибо только тот Путь Благой, что даёт Идущему ощущение счастья и удовлетворения от своих деяний!

Пятую Ступень олицетворяет Ца́о Гоцзю́, который, будучи императорским племянником, богатым и влиятельным человеком, стыдился незаслуженных почестей и в душе осуждал деспотизм и произвол своих правящих родственников. Чтобы найти покой и равновесие, он испросил высочайшего разрешения одному отправиться в пешие странствия по святым местам. Государь дозволил Цао странствовать, но выдал ему золотой императорский ярлык, предписывающий всем подданным служить предъявителю, как самому императору.

И в скором времени на речной переправе с Цао произошла история, навсегда определившая его судьбу — паромщик, перевезя группу людей на другой берег, стал собирать плату за перевоз, а так как у новоиспечённого скитальца денег не оказалось, то старик стал требовать от Цао что-либо взамен платы. Недолго думая, тот отдал паромщику золотую императорскую табличку, прочитав которую все присутствующие бросились ниц перед важным путешественником. Не проявил должного почтения только один даосский монах, который, вволю посмеявшись, строго порекомендовал Цао Гоцзю не пугать народ незаслуженными регалиями и путешествовать налегке, без духовного и материального груза, мешающего просветлению. Гоцзю возблагодарил святого даоса, вырвал у старика паромщика из рук золотую пластину и швырнул её в бурные речные воды…

Так Цао Гоцзю стал учеником бессмертного сяня Люй Дунбиня, прошёл Путём и сам обрёл бессмертие. А духовное значение его Пути таково — вступая на Путь, будь готов отказаться от всех мирских благ, регалий и привилегий. Идущий — чистый лист, на котором он сам, при поддержке Учителя, пишет свою новую историю!

Шестую Ступень олицетворяет мудрец Чжан Го Ла́о — ученик Ли Тэгуая. Он известен посвящённым тем, что уже много веков готовит Эликсир бессмертия для избранных сяней, помогая им жить столько, сколько нужно для постижения Пути и для бескорыстного Служения во Благо. Так говорят Великие Мастера! Считается, что Го первым в Китае создал на основе металлов, трав, минералов и частей животных Эликсир физического бессмертия. Изготовление подобных Эликсиров отмечалось в мировой истории. Смотрящие подтверждают факты применения китайскими алхимиками Эликсиров бессмертия в научных и экспериментальных целях… Но самым прославленным из них, несомненно, является Чжан Го Лао.

Духовное значение Пути Чжана Го Лао таково — если твоя служба необходима другим Идущим, то не сомневаясь посвяти свою жизнь и возможное бессмертие этой службе. Бескорыстное Служение — Высший Путь!

Седьмую Ступень олицетворяет Лань Цайхэ́ — женщина-бессмертный сянь. Перед людьми она предстаёт в виде умной образованной девушки в синем платье, либо оборванного гуляки юноши-юродивого.

У Лань очень важная служба — среди огромного количества людей она ищет тех, кто имеет печать посвящения, кто обладает предназначением, и тех, кто уже готов обрести Путь. Она помогает избранным сделать верные шаги, исподволь подсказывает и направляет, а в опасных случаях оберегает, не позволяя превратностям судьбы взять верх над мистическим предначертанием. Все Идущие ощущали её присутствие в жизни — это непреложная истина!

Духовное значение Пути Лань Цайхэ таково — принимай помощь наставников и высших сил с благодарностью! Ощущай свою принадлежность к избранным, не относись к мистической поддержке обыденно. Радуйся и удивляйся волшебству и удаче! Не забывай о том, что высшие силы видят тебя, слышат тебя и помнят о тебе!

Восьмую Ступень олицетворяет Хэ Сяньгу́ — ещё одна женщина-бессмертный сянь. В пятнадцать лет она стала воспитанницей Люй Дунбиня, который обучил её управлению энергиями организма, пробуждению и применению женской энергии Инь. Хэ считается создательницей тайных даосских целительских практик и особых форм цигу́н — телесного соединения Инь и Ян, родственных тайным практикам индийской тантры.

Хэ Сяньгу положила начало созданию даосских школ, в которых юные девушки обучались искусству целительства, поддержки жизненных сил посвящённых мужчин и женщин, а также практикам благого обустройства окружающего пространства — созданию домашнего уюта, выращиванию целебных и декоративных растений, приготовлению пищи и напитков, разнообразному рукоделию.

Благодаря Хэ эти школы действуют много веков, а практики воплощаются в различных сообществах Идущих, помогая посвящённым наилучшим образом служить во Всеобщее Благо.

Духовное значение Пути Хэ Сяньгу таково — если ты женщина, то помни — природой тебе дана великая тайная сила! Вступив на Путь, применяй эту силу с пользой, не утаивай то, что даровано тебе свыше для воплощения. С радостью принимай доверенную службу!»

Наши Тропы метелями стелются —

Там, где горных вершин одиночество,

Где привычно — мечтать и надеяться,

Где есть Замысел и Пророчество!

А в тёмной комнате Варда Дина всё так же клубятся облака ароматного пара, тени мечутся на белой стене, ливень барабанит по крыше и рвётся в окно. Учитель говорит, и Элиас чувствует возрождение, видит бесконечный Путь, туманной дорогой уходящий вдаль. Он верит в своё предназначение. Он готов искренне и преданно служить во Всеобщее Благо, отдавая тем самым священную дань памяти любимой Элинор, смерть которой нежданно подвела его к обретению Великого Пути. Теперь он может жить и дышать! Заново! За двоих…

2.7 Так играют только Волшебные Звери

Жалит колючками снега

И жалобно воет ночами

Белая странница вьюга…

Нынче утром Вилюда светится от счастья, сверкает глазами и рдеет румянцем — всю ночь она дарила Гостю плоды своих тайных умений, преподнося их глубоко и изысканно…

Прошлым вечером, наперво воскурив благовония и наполнив кадушку горячей водой, совершила она целебные омовения — разминала могучее тело воина, разглаживала старые шрамы и следы ожогов. Потом прикладывала к его мышцам и суставам горячие пучки колдовских трав, прижималась упругой грудью и обнажённым влажным телом, щекотала кожу копной душистых волос, вылизывала, покусывала и покрывала поцелуями, жадно заглатывала напряжённую плоть… А потом, как дикая неукротимая наездница, соединилась с любимым мужчиной — задыхалась в причудливом ускоряющемся танце нежных рук и скользящих бёдер до тех пор, пока не забилась в неожиданно ярком и продолжительном экстазе! В другом таинстве берегиня уподобилась покорной и податливой глине, следуя прихоти рук воина, принимая нужные положения и формы… Далее она предугадывала волю господина за мгновение до того, как он был готов эту волю изъявить — секретный навык, доступный только очень опытным и талантливым ведуньям. А завершая таинства — напоила она Кёри ведьминым сонным отваром и сама уснула в кольце сильных рук, сладко растворяясь в любимом, теряя сознание и связь с окружающим миром.

Гость сполна смог оценить её старания — он явно знал в этом толк! Не то что Бутко и Ведко, которым совершенно наплевать на искусство любви и прочие, как они говорят, «бабьи нежности», предлагаемые Вилюдой. Этим юным жеребцам нужно только пыл и страсть свои утолить, а потому, бывало, по полночи тискают они мокрую усталую берегиню, вертят и терзают как хотят, превращая любовные утехи в подобие горячего борцовского поединка.

Шепчет, сулит, прельщает

Хитрый гуляка-вечер…

Утро зовёт в дорогу!

Ещё затемно Гость, Можан-киндяк и деды обулись в лыжи, велели не ждать к обеду да покатили на дальнее зимовье по своим неведомым мужским делам. Братья-воины шумно и весело собрались на охоту, набили колчаны стрелами, взяли по две сулицы, свистнули пса и тоже до потёмок сгинули в белёсой морозной мгле. Юнша, как стало принято у него в последнее время, вздумал пообжиматься да распустить руки, но, получив от Вилюды увесистую плюху, мгновенно остыл и безропотно сел строгать заготовки для вертлюго́в, кои в большом количестве потребны Можану для подвесных троп и верёвочных лестниц.

Вилюда же привычно занялась обширным домашним хозяйством: прибралась, наколола щепы, поставила на очаг огромный медный котёл, налила туда воды, накидала мороженых костей и длинных пахучих полос сушёного мяса, помешала варево ломкими вениками ароматных трав, в изобилии запасённых в начале лета, порубила на куски квашеную репу и отправила туда же, в похлёбку, добавила пригоршню сухих грибов, почистила вяленую рыбу, разделила её жирное янтарное мясо на волокна и отложила в сторону. Рыбку нужно добавлять вовремя — в уже готовую, но ещё огненно-горячую снедь, для запаха и вкусноты! А пока основа кёле́ша неторопливо побулькивает на углях, самое время сесть за дощатый стол и заботливо перебрать ячменные зёрнышки — от них вся сила и густота в ястве!

Ловко девичьи пальцы делают привычную работу, растёт на столе горка чистых жемчужных зёрен… Мысли Вилюды текут сами по себе, и в мыслях тех — лишь весёлый и заботливый Гость, разом покоривший её юное сердце. Поёт берегиня протяжно и негромко на старинном обрядовом языке длинную песню о чём-то таком грустном и трогательном, что замирает Юнша в своём рабочем углу и дрожат у него в глазах непрошеные слёзы.

Солнцу поперёк Леся хвалится:

— В мире нет милей моего лица,

Ой, краше я тебя да наряднее,

Я для всех парней ненагляднее!

Солнце ей в ответ: — Поквитаемся

Да сполна с тобой рассчитаемся —

Почернев лицом, успокоишься,

Девкой молодой упокоишься…

Тем временем в обширной, но приземистой бревенчатой избе дальнего зимовья, в стороне от чужих любопытных ушей, мужчины степенно беседовали о важном!

— Да, киндяк, удивил ты меня, брат! — с одобрением воскликнул Гость. Он за полдня самолично облазил тайники и схороны Можана, явно смакуя изучил секреты мудрёных охранных и сигнальных конструкций, дал несколько дельных практических советов, что выдало в нём ушлого знатока.

— Восемнадцать хранителей посетил я на сей день, уж такого нагляделся, а только, уверен, ты лучший из них, тебя всем буду советовать, — подвёл окончательный итог Кёри, широко улыбнулся и с удовольствием отхлебнул горячего травяного отвара из деревянной плошки.

— Ты погоди, Посланник, сперва мою печаль выслушай, — не разделил уверенности Кёри помрачневший Можан, — вот когда всё прямо расскажу, опосля того и решишь — советовать меня али нет. Оно, может, иначе всё обернётся! А думы мои невесёлые вот откуда — последние мы в роду хранителей! Юнша вот младшенький, ему передам всё, а боле нет никого. Уходит каляда из этих мест, идут, понимаешь, на юг — вожарями на большую дорогу, меном промышляют, дворами постоялыми… Али у нас тут не та же дорога воровская? А тут только меря одна! Вон у Юнши в товарищах и парни их, и девки, а из нашенских только мы. Иной раз думаю — мере передавать Служение наше придётся, а вдругорядь мыслю — а пёс его знает! Такая печаль у меня, Посланник, может, ты присоветуешь — как быть-то?

— Что ж такого, а и присоветую, как есть скажу! — ободряюще рассмеялся Гость, подражая речи Можана. — Нас Великий так учил, — строго и серьёзно продолжил он, — нет в Служении ни ху́нну, ни эби́су, ни кумасо́ {13}. Смекаешь, брат? Все Едины! Готовь мерю и не горюй об том!

Неторопливую беседу про печальное грядущее уж какой раз порывались прервать деды, которые при этом нетерпеливо ёрзали на лавке, покашливали, издавали иные привлекающие внимание стариковские звуки и призывно жестикулировали во время самой малой паузы в разговоре…

Наконец настал и их черёд!

В битве листа и котёнка

Вижу вполне отчётливо —

Игры Волшебных Зверей!

Взялись деды свою священную обязанность исполнять — передавать Гостю сокровенно хранимое предание о Силе Тигра-зверя… Вот тут дид Байдак разошёлся, раздухарился, размял старые кости — самолично показал «ход охотничий» и «ход бойцовый», заставив Вильчура изображать то вепря, то вражеского воина. Чуть отдохнув, изустно поведал весь тайный изво́р, а кроме того, важно и торжественно вручил Кёри стопку тонких деревянных пластин, на коих было в рисунках и письменах запечатлено древнее предание {14}.

Дид Вильчур посопел, повздыхал, покачал с сомнением головой, долго смотрел задумавшись в потолок зимовья, а потом махнул рукой, видимо, решившись сказать что-то действительно важное:

— И меня выслушай, Посланник, — хрипло выдохнул старик, — не будет мне покоя, если не откроюсь перед тобой! Не тутошний я… Моя родня — та галяда, что на юго-запад отсель жила, дней в двадцать неспешного пути. У наших, знамо дело, свой извор был, своё предание древнее — о Силе Волка-зверя, вот так! Тутошние-то волка хо́ртом али бирюко́м кличут, а наши серого звали «вил», а я, стало быть, Вильчур, то бишь «волчий»… Смекаешь? Всё предание древнее, с извором тайным и хо́дами особыми знаю, а потому могу передать тебе всё ныне и вкупе!

— Поклон и душевная вам благодарность, почтенные! — улыбнулся Кёри, обнимая стариков за плечи. — Всё то, что взял — сохраню и передам как надо, не тревожьтесь! Ну а касаемо Волка-зверя, то не вините, не потребно мне эту Силу брать, Брат мой Юки уж берёт, поди!

Этот разговор Кёри с весёлым удивлением вспомнит через семь лет, возвращаясь из странствий. Тогда, почти теми же словами, ему предложит взять Силу Волка-зверя пожилой хранитель по имени Во́лдо из союза племён Предтечи Юми́дзина {15}. Удивительное совпадение!

Ныне же день близится к концу, вечереет, метёт колючая позёмка, пора вставать на лыжи и возвращаться домой…

Ещё много дней проведёт Кёри вместе с этими замечательными людьми, соприкоснётся со множеством сокровенных знаний, бережно хранимых ими, увидит невообразимые диковины, доверенные лесным служителям самим Велесом и его Братьями-Предтечами, поможет киндяку улучшить тайные хранилища, подарит ему волшебную Печать, отводящую от нужного места случайные беды, невзгоды и праздных гуляк…

А этим вечером скользит Гость на широких устойчивых лыжах сквозь метель и лесную мглу, думая о тёплом доме, горячем ужине и ласковой берегине Вилюде. Ничто человеческое не чуждо воинам, будь они даже посланники Великого Бога Рода!

Танцует и манит куда-то

Во тьме огонёк лучины —

Это портрет безвременья…

Уже давно наступила ночь, а Гость и радушные хозяева всё беседовали и не могли никак наговориться. В очаге весело потрескивали поленья. Великолепный кёлеш Вилюды был подъеден до зёрнышка, а сама берегиня получила заслуженную похвалу…

И действительно же, великолепна еда, придуманная в незапамятные времена суровыми обитателями гор и тайги! Правда, дряхлые старики упоминают, что слышали в детстве от своих стариков — дескать, предки угров варили кёлеш из проса! Маловероятно. Как можно питаться просом, если есть великолепный ячмень? А коли верно сие, то чудно́ как-то! Странный народ, поди, были эти древние угры…

Третий круг

3.1 Старшие и младшие Братья

Мой бык, отпущенный на волю,

Исчез куда-то на закате солнца…

Один, с охапкой рисовой соломы,

Ищу следы быка, но толка нет!

Туманом затянулись склоны гор…

Ну где же бык, куда он мог уйти?

В первую ночь на незнакомой земле хварангам долго не спалось. Их обуревали чувства и впечатления. Они настороженно вслушивались в темноту, которую не мог наполнить светом едва тлеющий костёр полуночной стражи. Подозрительно принюхивались к пряным ароматам ночных цветов. Переговаривались шёпотом. А потом долго ворочались на жёстких циновках, глядели в бездонную пропасть звёздного неба, пока не заснули наконец-то тревожным поверхностным сном…

Прошедший день был удивительно долгим, откровенно утомительным, полным неожиданностей и треволнений. Сначала Старший Брат Хунг оставил юных воинов на попечение пятерым незнакомцам, а сам отбыл на родину, что не прибавило хварангам уверенности ни в себе, ни в завтрашнем дне.

Далее парни-незнакомцы, один из которых оказался девушкой, быстро взяли Лин, Лана и Квана в оборот — в ближайшей роще отобрали у них верхние шёлковые парадные одежды и безжалостно сожгли. А взамен выдали неопределённого цвета потёртые шаровары и рубахи, упругие сандалии из твёрдой соломы, конические шляпы, скрывающие лица, скатанные циновки, деревянные миски, короткие железные ножи и тяжёлые посохи из твёрдого коричневого дерева.

Длинные мечи хварангов бережно завернули в грубую ткань и поместили этот свёрток в середину внушительной вязанки хвороста, которую, как пушинку, взвалил на плечи один из парней.

Закончив таким образом преображение заморских гостей, хозяева едва заметными потаёнными тропами увели их подальше от побережья, в горы, где на небольшой скалистой площадке, прикрытой от посторонних глаз густым кустарником, стали готовить пищу и оборудовать первый привал.

Тут Лин больше не смогла терпеть затянувшееся нарушение всех приличий и решила как подобает представить себя и братьев. Сложив руки в буддистском приветствии, девушка медленно поклонилась и начала свою торжественную речь:

— Намастэ́, Братья! Удачи и здоровья вам, мира на земле вашей! Мы — хваранги школы Чхонг-Ённы́м, прибыли на вечное поселение… Моё имя Лин, я Старшая, — резким движением она выбросила правую руку вверх и, рассекая воздух, опустила в сторону жестом командира. Подчиняясь движению, её братья пали на колено, сложили ладони у груди и склонили головы. — Этих юношей зовут Лан и Кван, — Лин резко выбросила левую руку в сторону и вместе с парнями прокричала девиз хварангов: «Один против ста!»

Хмурые Братья-незнакомцы с видимым интересом выслушали Лин и с ещё большим любопытством посмотрели на церемонию приветствия. Потом молча переглянулись и из группы вышел коренастый воин, явно старший по званию и возрасту.

— Я Шикано́о, — грубым низким голосом недружелюбно произнёс воин, — прозываюсь Оленем! — Он трубно прокричал и так сильно ударил ногой в землю, что брызнули мелкие камни. — Вот этот — Вашино́о, по прозвищу Орёл! — парень, на которого он указал, хлопнул рукавами, расправляя руки как крылья, и хищно заклекотал. — Ино́ши именуется Вепрем! — названный дико хрюкнул и мощно развернулся вокруг себя. — Кума́кити величают Медведем! — добродушный на вид здоровяк воздел ручищи вверх и грозно заревел…

Присутствующая в группе девушка не стала дожидаться представления своим командиром, вскочила, фыркнула и укоризненно протараторила:

— Я Цуру́ми, Цапля… Можно я буду молчаливой Цаплей и не стану стоять на одной ноге? И вообще — очень гостеприимно устраивать глупые розыгрыши в то время, когда гости хотят есть и толком не пришли в себя!

Возмущённые слова Цапли возымели действие — Братья покатились покатом от смеха, а отсмеявшись, принялись обнимать гостей и хлопать их по плечам. У хварангов отлегло от сердца — их разыграли, передразнив излишне церемонную манеру приветствия! Что ж, хорошо, настоящие воины понимают добрые шутки!

Через несколько дней приезжие лучше узнали хозяев и смогли по достоинству оценить их гостеприимство, дружелюбную манеру общения и, что особо важно, их разносторонние знания и навыки. Родные братья Шиканоо и Вашиноо были храбрыми и опытными воинами-телохранителями, Иноши славился как непревзойдённый проводник и следопыт, Кумакити мог без устали тащить на плечах тяжеленные грузы, оставаясь при этом бодрым и добродушным. Нетерпеливая и внезапная Цуруми не имела себе равных в умении стремительно взбираться на деревья и скалы, надолго задерживать дыхание под водой, незаметно наблюдать за противником и точно понимать его намерения. Ну и что тоже немаловажно, умела Цапля тихо, быстро и безболезненно отправлять в мир мёртвых всех, кто заслужил такое путешествие {16}.

Приветливые хозяева были верными учениками и доверенными служителями пожилого настоятеля школы «Аниото́» по имени ани́ Хико́ {17}. Они умели, если была необходимость, бесстрашно и самоотверженно сражаться, легко и скрытно преодолевали огромные расстояния, добывали пищу и воду в бесплодной местности, лечили раны и болезни, спали в снегу, разговаривали с птицами и зверями на неведомом языке леса.

Во время дневного перехода Лин, как знаток боевых искусств, по достоинству оценила воинские навыки Цуруми — разведчица бесшумно убегала вперёд и внезапно появлялась рядом с группой, в три прыжка взбиралась на деревья и осматривала местность, балансируя на упругих ветвях, внимательно вслушивалась в звуки леса, жестами управляя движением группы. А перед последним дневным привалом Цуруми в очередной раз удивила Лин своим отчаянным и внезапным поступком — она без сомнения и стеснения скинула с себя одежду, стремительно разбежалась и нырнула в ледяной бурлящий поток горной реки. Через несколько мгновений отважная Цапля в радужном облаке брызг выбралась на берег, крепко держа в руках огромную рыбину!

Немного смущённая Лин с тревогой посмотрела на реакцию парней, но обнаружила, что они с показным усердием рассматривают кроны деревьев, небо и горные вершины в противоположной от ручья стороне.

Девушки быстро нашли общий язык. Обе они были лишены детства. Игрушками с малых лет им служили мечи, палки и пучки соломы для отработки ударов. Кроме того, долгое пребывание в сугубо мужских компаниях обострило девичье желание посекретничать с подругой-ровесницей. Каждой из них была нужна чуткая душа, способная с полуслова и полунамёка понять тонкие посылы и сохранить их в тайне от неотёсанных мужчин. Одинаковый возраст тоже способствовал дружескому сближению новоиспечённых Сестёр.

А Квану и Лану не сиделось на месте! Они изнывали, находясь в стороне. Их живость требовала участия в общих хлопотах и заботах. Решив действовать, они дождались момента, когда Братья принялись обустраивать ночлег. Торжественно выйдя на середину поляны, парни чинно поклонились, но услышав неодобрительное рычание Медведя, быстро исправились:

— Братья, мы наломаем хвороста! — крикнул Лан, срываясь с места.

— И огонь, огонь мы разведём! — раздался удаляющийся голос Квана.

Ответом на их торопливые восклицания стал очередной взрыв хохота Братьев!

Однако смех вскоре сменился одобрительным гулом. Лан и Кван сумели удивить опытных, много повидавших воинов! То прямолинейно, то в прыжках и вращениях сокрушая руками и ногами сухие ветви, хваранги в мгновение ока заготовили столько дров, что хватило бы на три ночёвки. Свой триумф парни закрепили, мастерски разведя огонь при помощи припасённого трута, ножа и твёрдого камня.

Насыщенный событиями и впечатлениями день закончился совместным поеданием тонких рисовых лепёшек и запечённой на углях увесистой рыбины, пойманной ловкими руками Цуруми. Сухие измельчённые водоросли послужили великолепной приправой, оттеняющей своим йодистым запахом и лёгкой горчинкой вкус душистого розового мяса форели.

Напоследок все наполнили миски горячим отваром из пряных горных трав. Этот напиток было принято пить маленькими глотками, долго, громко и смачно, а остатками жидкости омывать личную посуду.

После ужина хозяева разделили между собой ночную стражу и, несмотря на робкие возражения, отправили гостей отдыхать до утра.

Непривычная обстановка, незнакомые звуки и запахи не сразу позволили воинам уснуть, но усталость и молодость сделали своё дело. Чуткий сон без сновидений пришёл — тихо, незаметно, исподволь, как шаг юной Цапли-Цуруми, когда она, бесшумно скользя во тьме, крадётся в передовом дозоре…

Искры ночного костра

Как мотыльки порхают

В танце непостоянства!

Утро звало в дорогу! Вернее сказать — каждое утро звало путешественников в дорогу, которая оказалась совсем не близкой. Из И́дзумо странники более сорока дней шли по диким горным дебрям до побережья Внутреннего моря. И здесь, наконец-то, в пелене тёплого июньского дождя они увидели зелёные крыши самой священной для Братьев обители, основанной около восьмидесяти лет назад легендарным настоятелем ани Дзюхо́ко {18}.

Внешне обитель была похожа на небольшую крепость или храм, вынужденно превращённый в крепость. Обомшелый земляной вал обрамлял ров с водой. Караульные башни и вооружённые луками стражники на стенах усиливали впечатление.

Но внутри всё было иначе!

Земля этой обители хранила великие тайны. Отсюда в свои непостижимые многолетние странствия когда-то отправились пять Мастеров-основателей — Уми, Юки, Цуки, Йору и Кёри. В это же место, к горящему костру Великого Учителя, они вернулись, умудрённые опытом {19}. Здесь, во все времена, каждый служитель точно знал своё место и предназначение. Здесь просто и наглядно постигались основополагающие принципы Братства — Учение, Служение и Благо. В обители правили вера и единение. Тут нестерпимо хотелось искать, постигать и совершенствовать {20}!

— Идите за мной, но тихо, не привлекая внимания! — строгим шёпотом позвал остальных Братьев Шиканоо-сэмпа́й. — Я покажу вам обитель…

И он повёл оробевших подчинённых по причудливым изгибам дорожек, выложенных плоскими каменными плитами. Дождь закончился, и в блеске солнца перед воинами предстали просторные приземистые строения из тёмного лоснящегося бруса, вековые сосны и заботливо постриженный кустарник. В рукотворном пруду лениво шевелили хвостами огромные красные рыбы. Вдоль ограды росли фруктовые деревья и зеленели многочисленные грядки с овощами и зеленью.

В павильоне Огненного Тигра шестеро пожилых служителей переписывали китайским письмом таинственные свитки, испещрённые непонятными знаками и загадочными рисунками. Здесь Братья, затаив дыхание, долго с восхищением взирали на кропотливую работу Мастеров, а потом тихо и незаметно удалились, дабы не мешать их учёным занятиям.

В зале Зелёного Дракона Шиканоо нараспев прочитал свой любимый древний текст, написанный непонятными золотыми письменами на потрескавшейся коричневой доске:

Стремясь по Пути вверх, поддерживай себя постоянным Осознанием известной тебе Цели. Не допускай лени и нежелания. Взошёл на ступень — держись за неё, закуси губу, сожми кулаки и держись! Оступился, не допускай дальнейшего падения, закрепись, вдохни полной грудью, утвердись и опять Иди вверх! В этом смысл слова Преодоление.

Гостям очень понравилось это правило. Именно так их учили в родной школе!

И вообще, за четыре дня, которые они провели в обители, возможность соприкоснуться с живой историей Братства, а также проникнуться почтением к тем занятиям, которые составляли повседневную жизнь местных служителей, хварангам предоставлялась на каждом шагу.

Молодые воины увидели, как опытные стражники, вооружённые короткими копьями, неустанно стерегут вход в подземное хранилище со Святынями Братьев. Как стар и млад, невзирая на возраст и звания, работает в огороде, носит дрова и воду. Как Братья лечат простых людей, приходящих к воротам обители. Как остриженные наголо мальчишки и девчонки проходят суровые вступительные испытания, предваряющие обретение ими Пути…

Странникам остро хотелось остаться в обители подольше, но дорога звала вперёд, суля новые открытия и обещая потрясающие откровения… Однако следующие двадцать пять дней были наполнены только волнами и ветром.

Будешь петь и веселиться,

Если не пойдёшь ко дну!

Заведёшь себе девицу…

Может, даже не одну!

Ие-е-хо-о! Ие-е-хо-о!

Даже точно не одну!

Большая тихоходная и неуклюжая лодка с парусами из бамбуковых циновок стала для воинов временным плавучим пристанищем. Тесный трюм посудины был почти до отказа набит корзинами с какими-то неведомыми дурнопахнущими орехами, сушёными плодами и пыльными пучками трав, поэтому жизненного пространства путешественникам катастрофически не хватало… Откровенно говоря, на палубе места было немногим больше.

Четверо пожилых и крайне осторожных мореходов вели своё утлое судёнышко только в светлое время суток, невдалеке от берега, часто меняя курс, дабы следовать причудливым изгибам береговой линии. Если волнение на море усиливалось, то старики поспешно искали убежище в ближайшей защищённой бухте, где, всем видом выражая покорность судьбе, вставали на якорь и не двигались с места до тех пор, пока опасность, по их мнению, не минует.

Этот отрезок путешествия запомнился хварангам лютым вынужденным бездельем. А единственной сомнительной пользой в образовании, которую они получили за всё время, было разучивание и распевание хором с Братьями весёлых скабрёзных стишков про то, какие неприятности поджидают мореплавателя в походе. Эти куплеты явно адресовались престарелым хозяевам тихоходной посудины, но те сарказма пассажиров не понимали, либо умело притворялись бестолковыми.

Закончилось изнуряющее плавание, больше напоминающее наказание, в довольно людной местности Нани́ва, которую когда-то облюбовали многочисленные переселенцы из Поднебесной и трёх корейских княжеств. Эти пришельцы очень вежливо, но настойчиво подвинули в сторону местные племена, основали общины и поселения, развили ремёсла и земледелие, построили для земляков буддистские обители. Расположенная в трёх днях пути А́сука — столица государства Ямато — способствовала процветанию поселений Нанивы, жадно поглощая плоды передовой заморской материальной и духовной культуры.

Местность же, окружавшая благополучные районы, оставалась дикой и крайне небезопасной для путешествий… Там на горных тропах устраивали засады шайки разбойников, а императорская стража, набегами посещавшая опасные районы, стремилась тех свирепых разбойников истребить. Беспечные путники в любой момент могли оказаться, как говорится, меж двух огней и нарваться на неприятности, исходящие как от тех, так и от других. Поэтому без опытных провожатых в горах было делать нечего!

К счастью, такие провожатые в Наниве были. Много лет назад прибывшие из Силлы переселенцы занялись востребованным тайным промыслом и, следует отметить, достигли в нём почти полного совершенства. Старейшина Сугу́ри, властной рукой управлявший общиной, выделил путешествующим Братьям в помощь шесть суровых стражей-проводников, которые, вкупе с силами самих странников, давали надежду на благополучное завершение пешего перехода.

Молчаливые и внимательные проводники действительно знали своё дело! Воинам всего лишь раз пришлось вступить в рукопашную схватку с дюжиной каких-то безумных грязных оборванцев, которые кубарем скатились со склона и попытались напасть на отряд. Впрочем, бой закончился, практически не начавшись — получив от Иноши и оказавшихся в гуще событий хварангов несколько увесистых ударов посохами по плечам и спинам, нападавшие шумно ретировались, причитая и трусливо повизгивая. Дважды путешественники видели издалека императорских военных, а один раз скрытно обошли сидящих в засаде разбойников, настоящих и опасных.

Шестидневный переход закончился в обители ани Хико, ставшей для молодых воинов новым домом. Семидесятилетний настоятель встретил их радушно и впоследствии многое сделал для того, чтобы новички не чувствовали себя чужаками среди местных Братьев.

Мой Путь и моё Учение —

Длинные тропы скитаний,

Долгие годы в разлуке…

Благополучно окончив школу хварангов на далёкой родине, Лин, Лан и Кван даже помыслить не могли о том, что вновь попадут в ученическую группу. Однако — вот, пожалуйста, уже месяц они постигают науки и традицию, регулярно посещая разнообразные и, как выяснилось, крайне увлекательные занятия.

Вместе с ними основы Учения ежедневно постигала пёстрая и разновозрастная братия, состоящая из детей, молодёжи и вполне взрослых мужчин. Но особо среди учеников выделялся восьмилетний Кумаро́, которого все звали Хаято́, подчёркивая, видно, происхождение мальчика и его бывшую принадлежность к свободолюбивым мятежным племенам. Хаято был очень смуглым, очень старательным и крайне сообразительным.

Паренёк в первые же дни покорил хварангов своей настойчивостью и неудержимым стремлением перенять у них боевые искусства, которыми они мастерски владели и регулярно практиковали в свободное время.

Следует отметить, что в описываемый период, в середине шестого века, в Ямато ещё не было стройных систем кулачного боя. Мастера боевых искусств из числа китайских и корейских переселенцев крайне неохотно делились секретами с местными, предпочитая набирать учеников из своих общин-землячеств. Соответственно, и у Братьев таковой системы тоже не было. Они практиковали жёсткий прикладной бой с посохами разной длины, а также владели копьём и разнообразным холодным оружием — от короткого железного ножа до длинного прямого стального меча с кольцом на рукояти.

— Покорно прошу взять в ученики! — с таких слов начиналась каждая встреча Хаято с кем-нибудь из озадаченных хварангов.

— Попросите за меня настоятеля, Сестра! — преследовал Лин просьбами простодушный мальчишка.

Пришлось-таки Лин обстоятельно поговорить с ани Хико, который поддержал стремление непоседы и благословил хварангов на обучение всех желающих корейским боевым искусствам. С этого знаменательного момента тэккён-хваран, кичон-мун и субак на долгие века стали основой рукопашного боя Братьев. А у юных Мастеров появились верные последователи, первым из которых стал неугомонный малолетний заводила Хаято — их будущий лучший друг, соратник и единомышленник {21}.

Странное было у хварангов ощущение — на полном серьёзе учить Братьев основам боевых искусств, и при этом самим ежедневно перевоплощаться в учеников, постигающих уже совсем другие премудрости:

— У всего есть свой Путь! — трактовал Благой Закон седой Учитель.

Сегодня двадцать два молодых послушника расположились на живописном склоне в тени раскидистых ветвей горного дуба. Братья внимали, прекрасно понимая, что сейчас голосом настоятеля говорит с ними само Учение.

— Путь есть у растений и животных, гор, морей, дальних звёзд и, конечно же, свой Путь есть у каждого человека. Все Пути складываются в единый Великий Путь — это необходимо осознать! — Учитель выразительно помолчал, давая возможность ученикам почувствовать важность сказанного, а потом продолжил:

— Только человек имеет выбор! Он может сам прийти к обретению своего истинного Пути, упорно искать его, чувствовать тонкие нити влечения и сродства, следовать Естеству. А кто-то может бестолково прожить всю жизнь, сидя на месте. И одно дело, коли не по своему желанию прозябал он, не ища Путь свой. Много хуже, если по собственной воле подрезал он крылья мечте, довольствуясь обыденным существованием, — ани Хико взял ещё одну паузу и многозначительно осмотрел почтительно замерших учеников.

— Случается, что Путь сам находит человека! — торжественно и взволнованно продолжил настоятель. — Жизненные тропы пересекаются в нужном месте, события и люди сплетаются в Путеводную Нить, подводящую к обретению Пути. И если услышал ты зов предназначения, то глупо стоять в стороне, теряя драгоценные мгновения, нужно уверенно встать на свой неповторимый Путь и идти — вперёд, вверх по скользкой лестнице, ведущей за облака! Запомните эти истины — только тот, кто обрёл свой Путь и верно следует по нему, действительно счастлив. Кто уклоняется от своего Пути, тот неразумен и обречён прозябать в обыденности! А кто сворачивает со своего Пути, тот ниспадёт в грязь страстей и впустую проживёт единожды дарованную ему жизнь!

Благодарные ученики запоминали. Они постигали простые и при этом великие законы бытия. Их воображение рисовало бесконечную череду воинов, строителей, землепашцев, мореходов, мудрецов, целителей, путешественников, ремесленников и наставников, которые обрели когда-то свой истинный Путь, тем самым хоть немного повернув незримое Колесо Благого Закона.

Достойный пример Идущих помог осознать ученикам главные секреты Пути — истина в подобии, а безупречность в точности!

Моё нежданное виде́ние —

Грядущих жизней ожидание.

Быть может, это откровение?

Или пустой полёт сознания?

В обители ани Хико к хварангам вернулось потревоженное переездом душевное равновесие и уверенность в завтрашнем дне. Они воистину ощутили зов предназначения и неуёмное стремление к получению знаний.

Но здесь их опять почти каждую ночь стали преследовать «те самые» яркие и странные видения!

Сегодня Лин в своём сне каким-то неведомым женским чутьём понимает — этим двум храбрым шотландцам грозит опасность. Жуткая смерть приближается сверху! Она до ломоты в висках сдерживает слёзы, пытается рассказать им об этом, но они только улыбаются и ободряюще пожимают её дрожащие холодные пальцы…

Лан, не обращая внимания на ранения, в дыму, огне и грохоте неистово обороняет заветную дверь — пригнувшись перебегает с места на место, меняет позиции, уверенными бросками посылает точно в цель гладкие железные смертоносные сферы, которые, взрываясь, яркими вспышками озаряют вечернее небо. Он должен продержаться до возвращения группы! Он обязательно продержится…

Кван торжествует — он смог вовремя доставить бесценный груз! Дальше сокровище будет сопровождать этот широкоплечий русский старшина с удивительно умными лучистыми глазами. Квану становится немного грустно, будто теряет он безвозвратно значимую часть своей жизни, наполненную риском, запредельными эмоциями, беззаветной отвагой, дружбой, братством, искренней привязанностью и счастьем победы. Но так будет лучше!

3.2 Страж торфяных болот

Укутана в саван туманный,

Не так уж красива вроде бы

Старинная, тихая, странная,

Но всё же любимая родина!

Суровые здесь места, дикие! На десятки километров раскинулись труднопроходимые болотные хляби, среди которых островками торчат приземистые белёсые сопки. Их открытые всем ветрам песчаные склоны поросли черникой и вереском. Чахлые сосны делят скудное островное пространство с редкими елями и зарослями кривых берёзок, затрудняющих и без того нелёгкое пешее передвижение по болотным тропам.

Даже в нынешние времена человек тут редкий гость! А ещё лет двести назад болотная Terra Incognita полностью принадлежала своим коренным обитателям — животным и растениям… Кабаньи и лосиные лёжки, комариный звон, крики водоплавающих птиц, яркие пятна цветущего иван-чая и багульника, чёрная пахучая жижа и под всей этой красотой — огромные залежи драгоценного торфа.

Первые добытчики дармового топлива появились в болотном краю в середине девятнадцатого века. Местные мужики резали пласты торфа простыми лопатами, сушили полученные куски на солнце, а потом использовали для своих скромных нужд. Объёмы добычи были ничтожными, кроме того, благоразумные крестьяне предпочитали не углубляться в неведомые болотные дали, копаясь в ямах неподалёку от своих деревень.

Всё круто изменилось лет через десять. Чтобы обеспечить растущие потребности производства, фабриканты Морозовы организовали многочисленные посёлки торфоразработчиков и стали добывать топливо в промышленных масштабах. Стоя в гнилой воде по шестнадцать часов кряду, рабочие вручную резали торф и формировали из него кирпичи. Спали в бараках на голых нарах. Скудно питались и часто болели…

Через некоторое время разработки стали механизироваться, а в советские годы достигли технологического совершенства — торф теперь добывался при помощи комбайнов и другой специализированной техники, из него прессовали удобные топливные брикеты для котельных и электростанций.

В годы войны на краю болот был основан фильтрационный лагерь №0325, в котором содержались советские военнослужащие, прошедшие германский плен. А в 1946 году к лагерю пристроили бараки для пленных немцев. Их пригнали на разработку огромных торфяных залежей, расположенных между посёлком торфяников Губино-Кусок и рабочим посёлком им. 1-го Мая, в простонародье «Майский».

Сто семнадцать немцев и четырнадцать охранников из конвойного подразделения расположились в новом трудовом лагере. Условия содержания пленных были вполне щадящими, кормёжка нормальной, дисциплина строгой, но без издевательств и рукоприкладства. А кроме того — свежий воздух, посильная работа и возможность хорошенько подожраться за счёт многочисленных даров щедрой местной природы.

Большие неприятности начались в середине мая, когда в тартарары провалился новёхонький «Универсал», пригнанный из Владимира на болотные испытания. Чудом спасшийся тракторист нёс какую-то околесицу про «разверзшиеся хляби», «чрево зве́рево» и «хищную пасть», поминал Христа и апостолов, а потому был немедленно отправлен в Орехово-Зуево для тщательного обследования в тамошней психушке.

На место происшествия нагнали пленных с длиннющими шестами, кирками, баграми, тросами и вёдрами. Трое суток немцы лопатили торфяную жижу, откачивали воду, пытались шестами и баграми нащупать трактор, но безуспешно. Раскопали такой котлован, что туда запросто можно было бы поместить грузовой железнодорожный вагон. Всё напрасно! Сгинул трактор в неведомых болотных глубинах.

А через неделю неподалёку от гиблого места раздражённое торфяное начальство затеяло оборудовать новую разработку…

С раннего утра понедельника десять флегматичных фрицев начали неторопливо забивать на площадке колья, ставить вехи, вдумчиво вырубать болотный чапы́жник и корчевать старые пеньки.

Четверо конвойников, под предводительством усатого белоруса старшего сержанта Тихона Тихоно́вича, покуривали, сидя на пригорке, лениво переговаривались и гоняли комаров свежесрезанными берёзовыми веточками.

Нежданными вестниками беды и первенцами, распахнувшими ворота ужаса, стали камрады не разлей вода Карл и Удо — работящие, послушные парни, весельчаки и балагуры.

— Граждан нашалтнихь, майн бомбалук трещит шов, велит бросайт бомб за тот далний куст! — округло сформулировал просьбу облегчиться «по-большому» Карл.

— Ихь прикривайт дас бомбер, битте! — присоединился подлиза Удо.

Солдатня привычно заржала над шутниками, а старший сержант обстоятельно зевнул, почесал могучую грудь, с минуту задумчиво пялился в безоблачное небо, а потом изрёк вердикт:

— Тока, слышь, рысью туда-сюда, мухоморы там не жрать! Бео-о-ом арш!

Немцы потрусили облегчаться, а Тихон невозмутимо оглядел своё икающее и рыдающее от смеха войско, ещё раз зевнул, любовно огладил ППШ и закурил очередную папироску.

Меж тем время шло — пять минут, десять, а чёртовы камрады не возвращались…

— Етить твою дивизию! — сипло выдавил наконец встревоженный Тихонович. — Неужто в побег рванули? Но куда? Тут болотень до горизонта, трясина… Пойду, мож, гляну? А вы тут в оба смотреть! — рявкнул он на притихших солдат.

И Тихон глянул… Чуть было сам не наложил в штаны от страха! Мёртвые немцы лежали на небольшой гаревой полянке. Скрюченными пальцами покойники ухватились за ветки вереска, а ногами выкопали в земле мощные борозды. Но самым жутким зрелищем были лица мертвецов — тёмно-фиолетовые, искажённые ужасной гримасой, с выпученными глазами и длинными, синими, закрученными спиралью языками.

Трупы прикрыли драными рогожами. Быстрый на ноги рядовой рванул в караул с докладом. На дребезжащей полуторке прилетел растерянный дежурный старлей с радистом и санинструктором, заглянул под рогожи, проблевался в зарослях камыша, после чего стал настойчиво связываться по рации с дежурным по штабу. Пленных угнали в лагерь. Бледные притихшие солдатики присели поодаль, стараясь не смотреть в сторону мертвяков. Солнце палило нещадно…

С момента ЧП прошло уже более трёх часов, а старший сержант Тихонович так и стоял, замерев, на кромке чёрной торфяной воды, молча курил папиросу за папиросой, гримасничал, о чём-то напряжённо думал… Потом внезапно и совершенно безумно завертел головой, беспорядочно замахал руками, шагнул по колено в болотную жижу, сорвал с плеча ППШ, пронзительно по-бабьи взвизгнул и всадил непрерывной очередью семьдесят одну пулю в разогретое марево горизонта.

Это происшествие добавило суеверной жути в размеренную лагерную жизнь! О том, как крутили руки впавшему в буйство и враз поседевшему Тихоновичу, долго потом шептались и служивые, и сидельцы. Ну а Карла и Удо старались не поминать вообще, дабы не навлечь на себя беду…

Но та уже протоптала дорожку к людям… Чем дальше, тем больше! Что ни день, то в лагере военнопленных новые трупы. По одному, по два, а то и по пять человек разом. Росло в трёх километрах от бараков кладбище. Росли в душах местных обитателей паника и отчаяние. Неведомая тёмная сила сеяла смерть, а причина так никем и не выяснена…

Приезжала, конечно, комиссия — плешивый подвижный профессор с бегающими глазами, мрачный патологоанатом, криминалист и двое молчаливых серьёзных мужчин в кожаных плащах и в шляпах. Следствие вели три дня, осмотрели трупы, опросили охрану и напуганных пленных, что-то невнятно объяснили про какой-то болотный газ да спешно отбыли восвояси.

Когда смерть забрала восемьдесят шесть душ — четверых арестантов из фильтрационного лагеря, двух конвойников и восемьдесят немецких пленных, высокое начальство повелело «это дело прекратить»! Заключённых отправили по этапу в другие колонии и поселения, а лагерные постройки безжалостно спалили дотла, чтобы дурной окрестный люд не растаскивал из опасного места ценные стройматериалы.

Сидит бабка на пеньке,

Держит туесок в руке…

Как коряга сгорбилась,

Знать, она испортилась!

Историю о страшной смерти на болотах мужики рассказывали Витьке Дубровину ещё в бытность его комбайнёром на торфоразработках. Он всегда считал эту байку страшилкой, предназначенной для впечатлительных новичков или суеверных деревенских девок. Всерьёз не воспринимал. А тут сам Сухов — почтенный и авторитетный человек, заподозрить которого в желании потешить публику ну никак невозможно, лично повёл речь о делах минувших лет:

— И вот, слышь-ка, считай, годов пятнадцать тихо всё было, — вёл он обстоятельный рассказ.

Рабочие-вахтовики недавно отужинали, собрались у костра пить чай, курить и слушать стариков. Дед Женя Веселов сегодня больше помалкивал, посасывая трубку и поглядывая на собравшихся исподлобья. А вот Сухов был непривычно словоохотлив:

— Года с три назад сызнова неладно. Степановну Мухину-то многие, поди, помнят, ветеринарку? Так пошла она в августе по грибы, сюда, на Ану́тку, а дале вниз, к кабанячей кормушке черти её потянули, стало быть… Так она, вишь ты, на старое кладбище немецкое и вышла! — Сухов раскурил козью ножку, прищурился, разогнал едкий махорочный дым ладонью и продолжил рассказ: — Там её аккурат и нашли — синющую, жуткую, а рот, слышь-ка, как у клоуна из шапито, до ушей, словно улыбается она чему…

Витькино воображение вмиг нарисовало синюю Антонину Степановну, криво ухмыляющуюся, с мутными мёртвыми глазами. Стало не по себе… А Сухов продолжал нагнетать:

— Ладно, схоронили. Через год опять чертовщина! Опосля пожаров лесничество кинулось полосы защитные копать, а народа лишнего в деревнях нет. Срядились с шабашнёй ореховской. Уж не знаю, може и студенты, как говорили сами, но рожи, доложу вам, доверия не внушают… А и хрен бы с ними, не в рожах дело! Две лошадёнки им выделили на пятерых, плуги, бороны, лопаты, пилы, топоры. Обеспечили всем… — Сухов помолчал, словно припоминая детали происшествия, потом махнул рукой, указывая на восток: — Вон тама я через два денька лошадёнку нашёл, а вот вторая сама вышла к Жене на огород. Скажи, Жень! — обратился рассказчик к хмурому Веселову.

— Было, — подтвердил лесник, — приходила. Свёл я её в лесничество, а сам, вот с Суховым, тремя мужиками и участковым пошёл шабашню искать, — Веселов кивнул, передавая слово Сухову, устроился на пеньке поудобней и вновь насупился. Было видно, что разговор этот ему неприятен и тягостен, но он считает его обязательным, как считает и его напарник Сухов, который незамедлительно продолжил историю:

— Вот, значит, выходим на бивак шабашей — он, вишь, слева под горкой, почти в самой болотени оказался. Глядим — инструмент в телеге лежит, плуги в бороздах не вынуты, на столе дощатом котелок с кашей простывшей… И сами мужички тута, ага — один в костре потухшем обугленный, мордой вниз, другой мертвец глазом на ветку насаженный, так и стоит, трое на спине под ёлкой лежат — пальцы скрючены, бельма выкачены, рожи перекошены. Во, етьба-молотьба, опять да сразу пять! — Сухов саркастически помотал головой и фыркнул. — Следствие, вишь ты, определило, мол, самогону дрянного те работяги перепились и сдохли. Как же, самогону! Ни бутылей, ни банок, ведро одно с чаем наполовину. И рожи у них синюшные, как и у прежних, языки наружу, а сами перекорёженные! Не-е-е, брат, тут дело жуткое, то самое…

Витька, воображение которого оказалось ярче, чем он думал, долго сидел оцепенев, поражённый страшной и загадочной былью. Разошлись спать по времянкам притихшие мужики, уехал верхом на свою сторожку дед Сухов. А Витька всё сидел у полуночного костра, смотрел на мерцающие угли, отрешившись от окружающего мира…

Сердце мечтателя замерло и упало вниз, по телу пробежала морозная волна мурашек и волосы зашевелились на голове, когда чья-то рука твёрдо легла на его плечо. Не дав Витькиному испугу панически развиться, в тусклый круг света вступил дядя Женя Веселов. Он приложил палец к губам, повелевая молчать, серьёзно и внимательно посмотрел Витьке в глаза, а потом поманил его жестом ладони за собой в глубь ночного леса…

Они шли по упругому моховому ковру, надёжно гасившему звук шагов, меж чёрных свечей можжевельников и серебристых стволов сосен, чьи ветви на фоне звёздного неба напоминали Витьке восточные иероглифы. Звонкая тишина наполняла окружающее пространство, а темнота, наоборот, понемногу отступала, позволяя различать всё новые детали и контуры.

Витьку переполнял восторг. Похоже, нынче сбудутся его заветные мечты — он прикоснётся к той неведомой тайне, которая будоражила его мысли многие годы. Он чувствовал, что жизнь его круто и навсегда меняется, оставляя в прошлом обыденность повседневного существования…

Остановились путники на поляне, покрытой белым исландским лишайником. Здесь было гораздо светлей, чем в лесу, просторней. Веселов замер, вслушиваясь в тёмную даль, потом глубоко вдохнул и громко выдохнул:

— Ф-фус-с! — подождал несколько минут, а потом опять, громко и резко: — Ф-фус-с!

Повторив раз десять эти странные звуки, дядя Женя сокрушённо обратился к недоумевающему Витьке:

— Не идёт, понимаешь, опасается! С первого раза не подзовём, надо полагать…

— Кто не идёт-то, дядь Жень? — выдавил из себя главный вопрос Витька.

— Ну, кто, кто… Фус не идёт! Осторожный лешак… Да ты не бойся! — заметил крайнее изумление Витьки Веселов, улыбнулся, ободряюще взял за рукав. — Во-он, глянь, сторожка моя, пойдём-ка, купчика намутим, побеседуем.

Шёл час за часом, а в уютной сторожке лесника Витьке Дубровину раскрывались тайны сокровенные, фантастические, невероятные, умопомрачительные, вмещавшие в себя многолетнюю историю и обширную географию. На столе дымился крепчайший чай. Пахло хвоей и лесными травами.

— Я в то время детишкам преподавал, — мягко и откровенно рассказывал длинную историю дядя Женя, — ботаникой очень увлекался, зоологией, рисовал маленько. Пошёл в начале октября с этюдником на Глухушу — бурелом посмотреть да опят подсобрать… Глядь, а в осинках молодых, что деревом трухлявым привалило, детёныш малый застрял, лешачонок! Зажало его так, что почти не дышит, попискивает жалобно, да ещё нога, похоже, сломана. Взял я его домой, выходил. Звали его Фус. Очень сдружились мы! С родичами его тоже потом знакомство водил. Они тут вот рядом на свои праздники собирались, по два-три раза в год. Особое место у них… Станут в кружок, за лапки свои потешные возьмутся да пойдут хороводы водить, умора! — Веселов хрипло рассмеялся и утёр широкой ладонью выступившие слёзы.

Витькино буйное воображение помогло в очередной раз — он практически видел, как под ярким лунным светом на песчаной поляне водят свои хороводы маленькие забавные человечки — лукавые и волшебные! А лесник рассказывал дальше:

— С войны я двух лешаков молодых привёз, из самой Германии. Спасти их удалось там… Ух, была история! Но то дело прошлое… Поселил их с местными. А те чужаков как родных приняли! Устроили. Детишки пошли у них потом — Ус, Оса… Фус к тем годам уж вырос, стал хозяин в племени. — Веселов начал задумчиво растягивать фразы и явно менять нить повествования на серьёзную и печальную. — Нынче Сухов-то не зря страсти говорил, я его попросил. Как те дела жуткие начались, пришли ко мне лешаки — Фус и дед его Хоц. Я тогда уже в лесники пошёл, чтобы, значит, помогать им выжить да от людей уберечь. Так вот они мне и поведали о Чёрном Страже, который тысячи лет спал в болоте, пока люди его не пробудили! Очень, говорили, зол он теперь, свиреп! Все лешаки из Глухуши ни ногой, хороводов не водят, какой уж год ныкаются по логовам, боятся.

Веселов надолго замолчал, понурился. Сидел за кухонным столом неподвижно, сосредоточенно шкворчал трубкой, лишь изредка отхлёбывая чай из солдатской кружки да хмуря седые брови. Витька тоже замер, чтобы не мешать дяде Жене подойти к самому главному.

— Ты, Вить, вот что, послушай меня внимательно, — заговорил наконец-то Веселов, — тебе верю твёрдо, с детства твоего приглядываюсь… Сухов не в счёт. Он как брат мне, но старик уже, да и в той же стезе опасной подвизался, что и я — хотим мы, короче говоря, узнать, что за Чёрный такой и как его усмирить. Тому обучены, не бойся! А тебе хочу заботу о лешаках передать. Пропадут они без защиты нашей. Вот на днях с Фусом сведу тебя, сдружитесь, дело и пойдёт! — дядя Женя опять повеселел и заулыбался.

Витька временно потерял дар речи. Его самые смелые мечты превзошла весть о предстоящей службе — большой и настоящей! Тысячи мыслей теснились у него в голове, пытаясь облечься в слова, ком подкатил к горлу, а обуревавшие чувства увлекали беспорядочным нервным кружением. Однако, чувствуя важность момента, Витька смог собрать волю в кулак и молвил просто и ясно: — Я не подведу, верь мне, дядя Женя!

На тропе, где в полуночный свет

Окунается лик беды,

Я пытаюсь найти ответ…

Я туман, я твои следы!

Я забыл — что такое день,

На охоте, порой ночной,

За тобою скольжу как тень,

Вязкий мрак за моей спиной…

Многое в ту ночь рассказал Витьке добродушный дядя Женя, но Смотрящий Евгений Веселов рассказал ему, конечно же, далеко не всё.

Не рассказал он о том, как выучил язык малых народцев в амурской дальневосточной экспедиции, в которой довелось ему вступить в контакт и доверительно общаться с этими очень малочисленными и скрытными разумными существами.

Не рассказал Веселов историю проникновения дальневосточных малых народцев в Европу, а история сия весьма увлекательна и поучительна…

По современной классификации Смотрящих эти маленькие разумные гоминиды именуются «пещерные альвы». Сами же себя они называют а́су {22}.

В горных регионах корейского государства Силла местные жители звали их оп. В 546 году для спасения их популяции государем Силлы была отправлена специальная экспедиция в Ямато. Она успешно перевезла несколько семей оп в безлюдные и благодатные японские земли.

В Японии оп именовались коробоку́ру, жили мирно, плодились и хранили свою культуру, развивали ремесло и преумножали традиции. Но времена меняются — некогда уединённые районы становятся густонаселёнными, а отношение людей к непонятным существам оскверняется страхом и ненавистью… В семнадцатом веке несколько семей коробокуру, спасаемые от полного истребления, были вывезены из Японии в Европу.

При содействии Смотрящих недалеко от Рейна была найдена старинная выработанная каменоломня. Её обустроили для безбедного проживания альвов, а кроме того, подготовили в подземелье тайники для хроник, книг и артефактов. Асу с давних времён славились как надёжные хранители, потому взаимная выгода была очевидной.

Не рассказал дядя Женя восторженному Витьке всю историю о том, как он, многократно рискуя жизнью, вывез из Германии при содействии своих Братьев из «Глобер. Звезды» пару спасённых альвов. Умолчал также о том, что считался в военные годы лучшим специалистом Европы по малым народцам, в совершенстве знающим их язык и культуру.

Не рассказал тогда. И не смог рассказать в будущем… Через два дня после важного разговора с Витькой труп Евгения Тихоновича Веселова был найден на лесной дороге, ведущей к старому кладбищу немецких военнопленных.

Сухов спалил свою сторожку и навсегда уехал из родных мест.

Виктор Дубровин через год подался на Крайний Север за длинным рублём.

Чёрный Страж притаился на время, оставаясь грозным и неизвестным…

3.3 Проклятие Синей Ведьмы

Кто там кружи́т на лужайках зелёных?

Может, счастливая пара влюблённых?

Вихрем летит под ногами земля!

Может быть, ты это? Может быть, я?

Миг… и рассеялся вихрь в пустоте,

Пылью осев на могильной плите…

Меч заржавел, и растрескалась плаха.

Счастье живых недоступно для праха!

17 ноября 1940 года. Двенадцать тридцать две по Гринвичу. Высота шесть тысяч футов. Переменная облачность. Сомнений нет — Эрик падает! Два вражеских истребителя весело догорают на земле рядом с Бичи-Хед — скалой самоубийц, а вот чёртов третий мессер всё-таки достал его из этой ублюдской тучи на полпути домой! Датчик масла в красной зоне. Мотор теряет обороты, дымит и чихает. Самолёт пока поддаётся управлению, но стремительно теряет высоту. Нужно срочно садиться!

«Дэ́бен осталась далеко справа, очень жаль, но до её спасительного русла теперь не дотянуть, разворот невозможен, — мысли Эрика текут флегматично, рассудительно, в полном несоответствии с критической ситуацией. Это шок, ясное дело! — Так, куда же будем садиться, сэр? Идти на снижение здесь, прямо на мелькающие под крылом незнакомые деревушки или дотянуть до Ву́дбриджа, где точно есть ровное поле в полторы тысячи футов длиной? О нет, заглох мотор! Прямо по курсу Мартле́шэм, без вариантов… Ух, какой удар!..»

Хруст костей, больно и темно…

Где он, что с ним случилось, Эрик не знает, но одно он знает наверняка — давным-давно, в Хайле́нде, на горе Бен-Не́вис жила могущественная колдунья Кэ́йлик Бхир, именуемая в народе Синей Ведьмой. Может, она и теперь живёт, дьявол её знает! Вот стоит же кто-то сейчас перед ним — седые спутанные волосы, бледное до синевы лицо, ворон на плече, в иссохшей руке корявая заиндевелая палка. Старуха в беззвучном смехе раскрывает отвратительный беззубый рот, и из него вырывается фиолетовое пламя.

А вот на поясе у колдуньи та самая плетёная сумка, в которой лежала когда-то прокля́тая книга «Фуар Хаг» — сборник разрушительных заклинаний и зелий. Эту книгу в бою отобрала у безобразной старухи Повелительница Лунных Рун леди Мэри Эндрю в 1752 году. Да, отобрала и уничтожила — это знают все ученики школы Братства «L.B.B.», от самых младших до выпускников!

Эрик тоже окончил эту закрытую школу. Осенью 1936 года он получил из рук своего Учителя Магистра Элиаса Кроу серебряный знак Мастера и наиважнейшее боевое задание, которому посвятил всю оставшуюся жизнь…

Сейчас, в миру, он пилот Королевских ВВС Эрик Стэнли Локк {23}, окровавленное и изломанное тело которого с огромным трудом извлекли из разбитого самолёта подоспевшие люди. Везунчик, сумевший наперекор обстоятельствам посадить почти неуправляемую машину на узкую прогалину между старинной каменной оградой и группой вековых деревьев.

Самолёт при посадке почему-то не загорелся, хотя из пробитых баков вовсю хлестал бензин, а из мотора вытекали остатки масла. Искорёженный фонарь кабины отчаянно пытались вскрыть несколько часов. За это время Эрик не истёк кровью и не умер от болевого шока… Судьба хранила Локки-коротышку для выполнения важной миссии!

Петрушка, шалфей, розмарин и чабрец

О доме напомнят в далёком краю!

Я годы изгнанья в терновый венец

Вплетаю и грустные песни пою…

Сегодня леди Мэри открыла Энн страшную тайну — наследие Синей Ведьмы не было уничтожено полностью! Мэри сохранила в записях и рисунках долгий и опасный процесс создания разрушительных шаров. Сделала она это сознательно, ибо надёжно уничтожить все десять тысяч разбросанных по Европе готовых триобле́йдов можно, лишь имея запас своих разрушителей. Закон подобия, коварно заложенный в древний рецепт.

Вот оно — самое подлое и самое загадочное оружие, когда-либо созданное человеком! Рукой в защитной перчатке наставница достаёт из толстостенной стеклянной чаши тёмно-серый матовый шарик размером с крупную сливу. Она долго смотрит на него с интересом и ненавистью. Беспощадный враг спит!

Волосы шевелятся на голове у Энн, она спинным мозгом чувствует убийственную жуть, сокрытую в триоблейде. Если сейчас швырнуть шар в стену башни или раздавить каблуком — неведомая сила проснётся и начнёт разумно и изощрённо действовать. Предметы и домашние животные станут калечить своих хозяев, люди начнут совершать опасные для жизни безрассудные поступки, страх и отчаяние поселятся в их душах, внезапные пожары будут преследовать жильцов дома, грунтовые воды подмоют фундамент, и постройка обрушится, погребя под своими обломками спящих людей… Со стороны все несчастья будут казаться цепью случайностей, но Смотрящие в таких случаях непоколебимо уверены — это действие триоблейда!

— Послушай меня, Энн! — не сводя с разрушителя глаз, тихо говорит наставница. — Послушай внимательно и крепко запомни всё, что я тебе скажу. Плохо не то, как он действует. Много хуже последствия его применения — место становится про́клятым на века! Там, где творил зло триоблейд, вырастают ядовитые травы, птицы не вьют гнёзд, дома не стоят долго, а люди умирают странной смертью. Никто пока не мог ликвидировать следы разрушителя, а я смогла! — наставница кладёт шар обратно в чашу, заливает какой-то зелёной жидкостью, прикрывает сосуд массивной стеклянной крышкой и продолжает почти шёпотом:

— Нужен огонь! Очень сильный постоянный огонь. Такой, чтобы плавилось стекло и песок. Если три-четыре дня жечь каменный уголь с достаточным притоком воздуха, а потом дать расплавленной массе самой остыть, то проклятие исчезнет…

— Госпожа, но ведь это победа! — восторженно восклицает поражённая Энн. — Следы теперь можно зачищать, осталась малость — всего лишь собрать разрушителей по миру и разом уничтожить одним шаром! Вы же знаете, как их вычислить?

Мэри строго поджимает губы, явно собираясь отчитать Энн за несдержанность, но не может. Махнув обречённо рукой и рассмеявшись, она быстро пересекает комнату, обнимает любимую ученицу и целует её в рыжие вихры.

— Ты моё восторженное солнце! Многим поколениям охотников и Смотрящих предстоит рисковать жизнями, чтобы хоть чуть-чуть освободить мир от гнусного замысла старухи. И не нам строить нелепые прожекты! У нас другая служба… Понимаешь? — Мэри садится в массивное кресло с высокой спинкой и берёт в руки загадочно мерцающие обсидиановые чётки.

— Да, госпожа, простите! Я слушаю! — Энн плюхается на пол у ног наставницы, в очередной раз давая себе зарок не перебивать старших в ответственные моменты.

— Я думаю, немало нашлось бы негодяев, возжелавших обладать триоблейдом, — задумчиво произносит Мэри. — Правда, лишь немногие посвящённые знают об этом оружии, ещё меньшее количество умеет им пользоваться. Да… Беда в том, что охотятся за шарами враги опытные и коварные. Среди них наипервейшие — клан проклятых Кэ́мпбеллов! — Мэри вскакивает на ноги и начинает взволнованно ходить по комнате.

Про «английских подстилок криворотых свиней Кэмпбеллов» {24} Энн знает многое. Её отец, отважный Грэгг Фрисселл — авторитетный знаток истории шотландских кланов, никогда не упускающий возможности заняться просвещением дочери. К чести Грэгга, в смачных эпитетах, которыми он неоднократно награждал пресловутых Кэмпбеллов, было совсем немного преувеличения. Этот клан имел у горцев скверную репутацию. Да и какая ещё могла быть репутация у жадных, бессовестных, продажных людей, постоянно конфликтующих с соседями и строящих козни даже своим ближайшим родственникам.

— Так вот, детка, — Мэри стремительно обрывает летящий шаг, швыряет чётки на массивный дубовый стол, снова садится в кресло и запускает длинные тонкие пальцы в непослушную шевелюру Энн, — дела наши не сказать чтобы были хороши… — медленно и задумчиво продолжает говорить она, перебирая и расчёсывая при этом пальцами космы верной ученицы.

Энн замирает, искренне стараясь не мешать наставнице размышлять… Но Мэри, похоже, уже подошла к самому главному в разговоре:

— Его поросячья светлость Джон Кэмпбелл, четвёртый герцог А́ргайл {25} самолично нанёс мне тайный визит четыре дня тому назад. Ха… Что ж, хоть один смелый поступок! — Мэри сжимает голову Энн горячими ладонями. — Он всё знает — и про сохранённый мной рецепт, и про хранимый нами запас! Он требует обмена или торга. Пока…

Мэри опускается на пол рядом с окаменевшей Энн, разворачивает её пылающее лицо к себе, и, глядя в глаза, тихо, внятно и спокойно говорит ужасные вещи:

— У нас есть три месяца на размышление, но они, само собой, постараются убить меня раньше… Ты не должна вмешиваться, спасать или защищать меня!

Энн пытается что-то протестующе пискнуть, но получает звонкую оплеуху и покорно замолкает. А Мэри продолжает наставлять:

— Ты единственная, кому я верю как себе! Поэтому в крайнем случае ты возьмёшь в известном тебе месте всё тайное и покинешь Шотландию навсегда, чтобы передать или одним, или другим известным тебе хранителям сей тяжкий груз… Теперь смотри!

Мэри облачается в толстый кожаный фартук, надевает защитные перчатки, зачерпывает несколько пригоршней горячих углей из очага и бросает их на медную жаровню. Невысоко над ней на двух цепях она подвешивает свой острый клеймор. Вновь достаёт из склянки триоблейд, медленно и осторожно прокалывает его толстой золотой иглой. Потом извлекает её, прячет опасный шар обратно в склянку и проводит иглой поперёк лезвия меча…

Сначала Энн кажется, что ничего особенного не происходит, лишь неприятные болезненные мурашки пробегают по её телу. Но нет, началось! Потянуло неестественным холодом, голову сдавило будто стальным обручем, а дыхание стало неровным и прерывистым… В этот момент Мэри легко бьёт иглой по клинку, раздаётся тонкий мелодичный звон — и грозное оружие ломается пополам!

Моё время прошло, моё имя забыто…

В осознании вечно стоящих в строю —

Не хочу пьедестал и молчание гранита,

Я хочу лишь исполнить работу свою!

Эрик в очередной раз поблагодарил судьбу за потрясающее везение. Сегодня сняли гипс с ног. Доктор сказал, что кости срастаются великолепно, и уверенно пообещал к лету вернуть пострадавшего лётчика в строй. С руки гипс сняли уже месяц назад, и основным занятием Эрика с тех пор стало восстановление подвижности суставов и силы мышц.

Первоклассная английская медицина, вежливый персонал госпиталя и сносная кормёжка, несомненно, способствовали выздоровлению, а кроме того, позволяли терпеть вынужденное заточение в четырёх стенах. Книги скрашивали монотонный досуг Эрика, а регулярно меняющиеся соседи по палате доставляли свежие новости из внешнего мира. О, Эрик перележал многих боевых товарищей!

Позавчера привезли раненного в плечо лётчика Джона из сорок шестой эскадрильи. Он упрямо дотянул до родного аэродрома на своём горящем «Харрикейне», жёстко «в дрова» посадил машину на запасной полосе, сам выбрался из кабины и стремительно, за десять секунд до взрыва, отбежал на безопасное расстояние. Джон невероятно гордился собой!

А вчера доставили пострадавшего при пожаре авиационного техника из шестьсот одиннадцатой, которая базируется на том же аэродроме в Ди́гби, что и сорок шестая. Вот была буря радости! Техник Сэнди помирал со смеху, лёжа на животе и взахлёб рассказывая, при каких обстоятельствах он так подпалил себе спину и задницу.

Сэнди осматривал заплатки, поставленные на пулевые пробоины в крыле «Спитфайра», а его напарник поблизости заправлял баки самолёта топливом. Почему вспыхнул бензин — никто так и не понял. Напарник среагировал быстро, предохранительный клапан сработал как надо, но смачный плевок горящего топлива из шланга пришёлся точнёхонько в тыловую часть не ждущего беды Сэнди. Вспыхнув, техник так растерялся, что вместо того, чтобы плюхнуться в кучу песка неподалёку, вихрем припустил к пожарному пруду на противоположной части лётного поля!

Эрику нравятся эти ребята и их болтовня. Они напоминают ему юных товарищей по закрытой школе, да и взрослых Братьев из «L.B.B.». Та же самая порода людей — сильные, храбрые и весёлые! Но сегодня Эрик очень серьёзен, хотя всеми силами старается не показывать этого. Похоже, что дело касается его тайной профессии!

— Вот послушайте, парни, какая история, — удивлённо выкатив глаза и жестикулируя здоровой рукой, вещает Джон, — и не захочешь верить во всякую нечисть, а поверишь! Есть при штабе нашей двенадцатой группы, в Уо́тнолле, аэродром. Начальство там летает, молодняк тренируют, мастерские ремонтные… Не в этом суть. Дурная молва идёт про открытую тринадцатую стоянку. Там обычно заводские «Спитфайры» доводят перед фронтом, ну и другие самолёты, бывает, паркуют. И какой самолёт больше трёх дней на площадке той побудет, у него — как сглазил кто — поломки на ровном месте, отказы. Там и трава кругом другая растёт — жёсткая, тёмная… Заколдованное, говорят, место! Техники придумали байку — мол, живут там мелкие черти, называются гремлины. Очень технику не любят, потому гадят! Смех-то смехом, а призадумаешься!

Эрик сжимает в кулаке серебряный мастерский знак и просит судьбу побыстрей направить его в Уотнолл. Обычно провидение само вело его в нужное место, да и сейчас грех жаловаться, информация получена точная — на тринадцатой стоянке этого аэродрома, без жидкой защиты сокрыто несколько целых триоблейдов. Вот только цена за информацию — полгода в гипсе. Можно было бы как-то полегче со служителем!

Остаётся совсем немного —

Выпить чашу жестокой доли

И окончить свою дорогу

Напряжением силы воли!

За прошедшие месяцы в жизни Эрика произошло множество событий. Он был направлен для предполётной подготовки на аэродром в Уотнолле, где на пресловутой тринадцатой стоянке, простукивая небольшой кувалдой землю, обнаружил старинный подземный тайник. В каменном ящике лежала кожаная сумка с шестьсот семьюдесятью тремя триоблейдами, обёрнутыми пергаментной бумагой. Страшную находку он отныне хранил в ранце своего парашюта.

В начале лета Эрика Стэнли Локка назначили командиром шестьсот одиннадцатой эскадрильи. Он теперь с тяжёлым сердцем, каждый раз рискуя, брал с собой на боевые вылеты вместо парашюта затаившуюся смерть… И думал, думал, что же делать? Война прервала связь с Братьями, а провести ликвидацию в одиночку категорически невозможно.

Вчера он всё придумал! Дальше тянуть нельзя, да и не нужно! Сегодня, 3 августа 1941 года, Эрик погибнет — он так решил. Другого выхода просто нет! Иные многочисленные варианты, естественным образом приходящие в голову, тщательно осмыслены, просчитаны и отметены, как несостоятельные… Воды Ла-Манша — самый надёжный саркофаг для очередной найденной части проклятого наследия Синей Ведьмы и лучшая могила для храброго аса!

Оказывается, героем быть просто — нужно всего лишь иметь несокрушимую Веру и безупречно исполнять свою службу!

3.4 Летопись Чёрного моря

Мы в мыслях легки и прозрачны,

Мы верим в судьбу и нетленность,

Ведь нам на роду предназначено

Трогать шершавую древность!

Дэн медленно погружается в сияющую зелёную бездну. Буйный танец солнечных лучей, проникающих сквозь толщу воды, манит его всполохами, кружением и покачиванием в такт волн. Он слушает своё дыхание, инстинктивно продувается, краем глаза следит за уходящим вниз тросом, но при этом, в который раз, блаженно ощущает, как тело теряет очертания, а сознание безгранично расширяется, становясь единым целым с гигантским пространством моря. Любимое дитя в утробе матери — этот образ часто приходил ему в голову в такие моменты.

За двадцать два дайверских года тысячи погружений выработали у Дэна комплекс жизненно важных привычек, главной из которых он считает «эффект присутствия». Профессиональный ныряльщик приучил себя действовать на глубине плавно, расчётливо, без лишних мыслей и эмоций, но с полной концентрацией внимания.

Вот и теперь, паря в невесомости, Дэн не забывает об опасности кислородного или азотного отравления, дезориентации, потери сознания и других угрозах для жизни и здоровья, подстерегающих аквалангистов на глубинах более сорока метров. Сегодня всё крайне серьёзно! Нужно дойти до отметки в шестьдесят три опасных метра, а потом правильно всплыть, не убившись кессонкой.

Всё должно быть хорошо. Тренированное тело Дэна и не менее тренированный организм его напарника способны выдержать испытание на прочность. Серебристые стайки пузырьков, производимых аквалангом Ивана, торжественно и неторопливо проплывают мимо Дэна вверх, значит — полный порядок. Продвигаемся…

Ну а если через пару-тройку часов после всплытия небольшие огрехи в декомпрессии всё-таки проявятся тошнотой, головной болью, жжением в мышцах и мучительной одышкой, хорошая тренировка и километровая пробежка по горам легко исправят неприятности!

Сеть мимолётных откровений,

Жуть неожиданных открытий

Рождаются по мановению

Хитросплетения событий…

Поздней осенью 1710 года неуёмные подстрекатели-лягушатники добились-таки своей цели — вынудили султана объявить войну русским. В этот год османский правитель Ахмед сын Мехме́да собрал гигантскую армию из турок, крымских и ногайских татар, чтобы необъятной ордой победоносно двинуться на Московское государство.

Однако стотысячное татарское войско сражалось вяло, получив отпор охотно отступало, а прославилось больше бессовестными грабежами местного населения да захватом многочисленных пленных для продажи в рабство.

Но и русским в той войне удача не благоволила. Вероломные союзники отказались поддержать Прутский поход, который обернулся потерями в войске царя Петра, заключением вынужденного мира с турками, утратой Азова и ценного побережья Азовского моря…

Смуты, интриги и борьба за власть в Крымском ханстве, тёмные деяния мятежных колдунов-сахиров, не пожелавших подчиниться Девле́ту — старшему сыну покойного правителя Селима, знамения и трясение земли, таинственные происшествия, неведомые болезни, рассказы купцов и мореплавателей, война с русскими и проделки запорожцев — всё это пёстрое разнообразие сведений полтора года назад свалилось на бедную голову Торника.

Смотрящий Торник, конечно, уже не тот хлипкий впечатлительный юноша, который шесть лет назад, обуреваемый жгучим любопытством, подслушал тайный разговор двух великих посвящённых. Однако сообразительность, неуёмное стремление к познанию и немного романтическое отношение к жизни ярко запечатлелись в его характере.

После смерти Учителя Торнику поручили вести Особую Летопись, в которую попасть могли только записи исключительной важности! Сведения поступали от Смотрящих со всего мира, верней — из той его части, с которой была налажена надёжная тайная связь. Росла стопка медных листов, покрытых каллиграфической чеканкой, множились знания и умения молодого хранителя. Но первой и важнейшей записью Летописи, несомненно, оставалась история, рассказанная Мастеру Аргаму пожилым мерянским картом Маршаном У́шмором.

Как мало для жизни дарует природа,

Но много для мрака, разрухи и тления!

Заслуженный путь человечьего рода —

Страданье, печали и горечь забвения!

Тугие струи морского ветра беспощадно взъерошивают старательно уложенные с утра кудри и приятно овевают счастливое лицо юноши. Рукава просторной рубахи трепещут, расправленные как крылья руки наливаются силой, а душа поёт! Запах свободы и вкус полёта — вот чем ежедневно наслаждается Торник, встречая рассветы на краю высокого глинистого обрыва, отвесной стеной ниспадающего к пенной ленте прибоя…

Неподалёку от сыпучих прибрежных круч влачит своё существование захудалый татарский хутор — пара кривых мазанок, загон для скота и небольшой огород. Здесь третий месяц живёт молодой Смотрящий Торник, пока ещё не потерявший надежду исполнить непростое задание Аси́ма-азама́та — нового главы греко-армянской тайной общины, внебрачного сына великого хана Селима I Гире́я и старшей дочери Аргама Кафского.

Нынче в окрестностях бедняцкого хутора тихо и безлюдно. Скудные овечьи пастбища, звон цикад, неспешный полёт чаек, ветер и бескрайний морской горизонт. А когда-то, в седой древности, на плато Тепсе́нь, раскинувшемся у подножья величественного Ка́ра-Да́га, процветало довольно крупное христианское поселение Ка́чи. У базили́ки шумел пёстрый многоголосый рынок, которому не мешали белые плиты погоста и каменные кресты по соседству. Жители рыбачили, пасли скот, растили виноград и делали из него великолепное золотистое вино. По старинной римской дороге шли бесконечные торговые и военные караваны. В бухту приходили корабли из далёких стран. И такая размеренная, безмятежная жизнь продолжалась почти четыреста лет…

В десятом веке Качи было разграблено и разрушено беспощадными печенегами. Пролежав долгое время в руинах, поселение возродилось вновь благодаря венецианцам, которым приглянулась местность и удобная бухта. Они назвали свой городок Калли́тра, наладили судоходство, занялись рыбной ловлей, виноделием и ремёслами… Спустя два века венецианцев сменили могущественные генуэзцы, которые, как известно, всегда добиваются цели любым способом — если не деньгами, то военной силой! Названное Поссиди́мой селение генуэзцев просуществовало ещё несколько веков, пока при татарах не превратилось в тот убогий хуторок, хозяева которого с величайшей радостью предоставили щедрому на серебро, скромному и аккуратному Торнику кров, пищу и, что важней всего, искомое им уединение.

Следует отметить — уединение Торника было не того рода, что присуще обычно праздным философам, религиозным фанатикам или вольным художникам. Совсем наоборот! Не под сень оливковых ветвей стремился он, дабы предаться возвышенным рассуждениям о судьбах человечества, не пост и молитва гнали его прочь от мирского шума, не тревожил его грёзы сокровенный туманный образ, настойчиво требующий материализации… Нет. Уже долгие дни он усердно тренирует своё тело и разум, готовясь к запредельному испытанию, а чувство долга Смотрящего оттачивает, как клинок перед боем. Он верит в удачу, хотя отчётливо понимает — предстоящий подвиг может стать последним в его недолгой жизни!

А Зен всегда приходит неожиданно… Сколько раз пытался Торник угадать его приближение — вслушивался в шорохи, отмечал боковым зрением малейшие движения, ежеминутно менял положение и сектор обзора, расширялся духом и тонким чувствованием, как делают умелые Смотрящие. Тщетно! Зен внезапно возникает за спиной и твёрдо кладёт беспокойному ученику руку на плечо.

Зен — хранитель. Он грек, последний из своего рода, не имеющий ныне ни постоянных учеников, ни друзей и близких. Лысый семидесятилетний старик, крепкий, смуглый и высохший, как срубленный корень горного кизила. Он одевается как чаба́н, носит на плече перемётную суму, а в руках его неизменный суковатый посох, которым он умеет ловко и больно драться с волками, одичавшими собаками и грабителями. А в прежние времена, бывало, лупцевал он этим посохом разбегавшихся в панике учеников, наказывая за слабость или нерадение. Ныне же, по личной просьбе Асима-азамата, учит суровый старик Торника удивительным вещам…

Пятьдесят приседаний с пудовым камнем у груди на задержке дыхания. Свистящий выдох. Резкий вдох через нос. Напряжённый выдох. Снова вдох, камень над головой и двести тридцать два быстрых шага по петляющей тропинке вверх. Выдох. Вдох. Камень летит по пологой траектории в воду, пущенный с обрыва мощным броском ученика. И опять бегом вниз, чтобы с необъяснимым диким удовольствием влететь, как раскалённое пушечное ядро, в прохладную морскую воду, нырнуть в зелёную бездну, ухватить на дне своего каменного мучителя и длинными замедленными прыжками направиться к берегу, к солнцу и вожделенному воздуху. Сегодняшний урок, заданный Зеном — двенадцать непрерывных циклов… Умри, а сделай!

Вечером того же утомительного дня, за чаем у костерка в степи, произошло давно ожидаемое — хранитель Зен повёл речь о главном:

— Ты слушай и представляй! Ви́дом он как чёрный морской змей в десять атлама́ длиной, ну может, малость более того. Шуму от него немного, да и волны́ почти нет, однако ж лодку рыбачью или корабль малый — в щепу бьёт! И признак верный — коли книги, оружие, обереги и диковины есть на судне, так появится и потопит, а коли торговец простой, то бывает и пропустит. Два года уже бесчинствует!

Торник слушал и представлял, как предназначенный ему судьбой противник сжимает смертоносные кольца на бортах невезучих кораблей, и как гибнут неповинные люди в тёплых солёных волнах блистающего Чёрного моря.

— Тот Змей — не старинный гад, как утверждают учёные головы, а уж тем более не чудище сатанинское, как причитают церковники, — продолжил рассказывать Зен. — Это создание именуется Страж, именно так говорят все Смотрящие! И знамо дело, всякий Страж к своему месту приспособлен и к своей диковине привязан…

Зен медленно и внимательно смерил Торника взглядом, как бы оценивая его готовность к постижению знаний запретных, помолчал внушительно, шевеля посохом угольки в костре, а потом заговорил, понизив голос почти до шёпота:

— Утром, когда море гладкое, можно приступать! Плыть надо совсем нагим, густо намазавшись горячим топлёным жиром. Считай, сорок атлама тебе придётся грести вдоль правой стены ревущего грота Ко́йласи. Как совсем узко станет, так надо нырять, опускаясь ногами вниз на пять атлам, там искать расширение в подводной щели и протискиваться, протискиваться, перебирая руками, но обязательно спиной вниз, чтоб сильно не порезать тело об острые камни и створки раковин, коих там тьма-тьмущая! Вот так, на ощупь, в полной темноте и жутком холоде, предстоит тебе ползти тринадцать атлам, потом быстро всплыть, вытянуть за привязанную к ноге верёвку плавающий хурджу́н, внутри которого лежит не пропускающий воду кожаный кош с огнивом и факелами. Дале всё ясно — факелы запалишь, осмотришься… У левой стены ка́моры есть ниша, в ней плотно вставленный в гнездо торчит бронзовый цилиндр, не тронутый ни ржой, ни ракушками. Это и есть та диковина, к которой Страж привязан! Забило штормом в камору ту дохлого дельфина два года назад да тушей цилиндр и сдвинуло! Вот Страж и пробудился… Не смог я на место диковину утвердить, сам еле ноги унёс, как стала вода прибывать да факела тушить! Вдохнуть только успел и кольца стражевы чёрные блестящие краем глаза увидел… Как спасся, не помню. Со сломанной рукой и ногой еле-еле в лодку вскарабкался и догрёб помалу до дому. Теперь уж не смогу я туда пробраться. А ты диковину заберёшь с собой, иначе не привязать Стража вновь и не быть судоходству на всём побережье. Тебе по силам. Верю!

Про героев кричат повсеместно,

Выражается множество мнений…

Но всегда есть для подвига место,

Без расчёта и без сомнений!

В начале осени 1711 года на плато Ак-Кая́, подальше от посторонних глаз и ушей, собрались на Большой Совет Смотрящие Крыма во главе с Асимом-азаматом, дружественные сахиры и воины тайной службы хана Девлета II Гирея под предводительством бея Кыры́ма-яныча́ра.

Как равный сидел в кругу посвящённых и могучих воинов молодой Мастер Торник. Он заслужил это право подвигом, совершённым вместе со старым хранителем Зеном. Они вдвоём смогли обмануть коварного Стража и добыть из глубин ревущего грота волшебную диковину.

А было это совсем непросто!

Зен всегда уходил неожиданно, так же, как и приходил… Вот и сегодня утром хмуро и молчаливо грёб старик вдоль серых вулканических утёсов Кара-Дага, не глядя на закутанного в кусок парусины Торника, пока не поравнялся с вертикальной щелью грота Ко́йласи. Здесь, не проронив ни слова, он выбросил в чёрную волну хурджун со снаряжением, сунул в руки Торнику пустую нагрудную суму под диковину, шлёпнул его по спине и указал за борт, а когда тот спустился в воду, рванул вёслами отплывая, поставил парус и не оборачиваясь стал править в открытое море.

Опасное погружение оказалось не таким, как представлял Торник. Толстый слой жира, обильно намазанный на кожу, защищал от холода минуты три от силы. Это кое-как помогло ему продвигаться вдоль шершавой стены вглубь пещеры, но когда пришло время нырять — жуткий, колючий, вечный холод морских глубин охватил тело смертным саваном, обжёг, сбил дыхание и спутал мечущиеся мысли пловца.

«Спи-и-иной вниз… Нет, ногами… И-и-ищи ще-ель… Воздуха не хватает… Пальцев не чую… Дышать, дышать, дышать! Где же край, ой-ё? Всё, конец! А, нет, вот сюда, вверх, вверх! Уф-ф! Фу-у-ух!»

Запредельным усилием воли удерживая плывущее сознание, судорожно вдыхая душный, почти без кислорода, воздух каморы, в кромешной тьме Торник втянул хурджун, с огромным трудом запалил факел и огляделся…

А вот диковина оказалась именно такой, как он себе её представлял. Совсем рядом, сто́ит протянуть руку! А вот хватит ли сил и воли на обратный путь — этого с уверенностью отчаянный ныряльщик утверждать уже не мог… Хотя нет, кажется, должно хватить! Что-то неведомое прямо сейчас происходило с телом и духом героя — он терял границы физической оболочки и осознание своего «Я», он был Зеном, Торником и ожившим дельфином одновременно… Диковина потрескивала в нагрудной суме, колола и щекотала кожу разрядами, придавая сил, наполняя уверенностью и странными величественными знаниями:

Всегда Един! Со смертью споря,

Опасностям наперекор,

Я погружаюсь в бездну моря,

Стремясь на солнечный простор!

Я постигаю в откровении

Судьбы загадочную суть —

Одно своё предназначение

И лишь один Великий Путь.

Пока Торник боролся с лютым холодом, болью, усталостью и нехваткой воздуха, Зен на парусной лодке отвлекал Стража старинными свитками и магическими диковинами, которые бережно хранил многие годы. Змей выбрал лодку и отнял жизнь у отважного Зена, а Торник благополучно спасся — нагим вскарабкавшись на головокружительную высоту по отвесным скалам Хоба́-Тепе́. Настоящий подвиг настоящих героев!

Но как выяснилось на Большом Совете, череде подвигов суждено было продолжиться. И, разумеется, исполнять новые подвиги мудрецы поручили всё тому же проверенному Торнику.

По «безупречному» плану бея Кырыма-янычара, который он, пользуясь положением, навязал Большому Совету, отправиться в плавание должны были четыре одинаковых корабля — один с Торником и диковиной на борту, два других нагрузят книгами, амулетами и оберегами сверх меры, а четвёртый, безо всякого груза, будет наблюдать, держась поодаль, а если нужно, станет подбирать пловцов с разбитых Змеем судов. Как только появится Страж, привлечённый двумя кораблями с грузом, Торник должен привести в действие диковину — повернуть половины цилиндра в разные стороны и растянуть в длину, а потом забросить диковину подальше в море. Змей уйдёт на дно за своей привязкой и навсегда останется в том месте. Все возвращаются домой с победой!

Но стоит ли говорить о том, что планы военных никогда не исполняются так, как задумано? И стоит ли пенять на судьбу-злодейку, имеющую свои резоны? А более того, никогда не стоит сбрасывать с чаши весов его величество случай!

В тот самый день Торник проснулся с тяжёлой головой и мрачными мыслями. А всё те соглядатаи, неотступно следующие за ним целую неделю. Твари конченые! В минувшие дня три они даже прятаться особо перестали. Стоят, щерятся, лузгают тыквенные семечки. И рожи соответствующие!

— Чего надо?! А ну пошли! Вот я вам! — каждый раз кричит на шпионов Торник. Они переглядываются, угрожающе улыбаясь, неспешно отходят в сторону. Завернёшь за угол, а глядь, вот они снова! Чатла́х!

А проблема обозначилась — хуже не придумаешь! Настырные преследователи не оставили Торнику возможности, чтобы подготовить тайник и надёжно укрыть на время плавания свою драгоценную Особую Летопись. Передать книжицу на хранение кому-то из старших Мастеров тоже возможности нет. Придётся брать с собой…

Ненаглядная и вожделенная,

Прорастающая человечностью —

Это жизнь моя, как Вселенная,

Неделима длиною и вечностью!

Мать-природа лишь слегка коснулась склонов гор жёлтой и красной кистью, осенний денёк был по-летнему погож и светел, море блистало в своём великолепии, ветер пах степной полынью… Восемнадцать сумрачных, но отважных мореходов совершенно серьёзно готовились принять скоропостижную смерть, вступив на борт злосчастных кораблей, отданных на растерзание Морскому Змею. Так и отчалили — молча и почти траурно.

Берег удалялся, постепенно превращаясь в широкую тёмную полосу с туманной изрезанной линией гор, а Страж меж тем и не думал появляться. Похоже, что в этот раз всем повезло! Нужно возвращаться — так решил капитан судна-наблюдателя, поднял на мачте голубой флаг, протрубил поворот и… корабля не стало! Взметнувшийся пенный столб воды, вращаясь как смерч, превратил в мелкие обломки и обрывки то, что секундой назад было парусами, мачтами, бортами, палубой и человеческой плотью! Тяжко упав, водяной столб обратился водоворотом, медленно, но неудержимо потянувшим к себе остальные корабли. Ещё два яростных столба ударили одновременно, переламывая как тростинки суда-приманки, и в этот момент окаменевший Торник увидел прямо под поверхностью воды огромную чёрную спираль, с невероятной скоростью приближающуюся к его кораблю…

— На-а-а! На-а-а! — не своим голосом завопил Смотрящий, повернул и растянул цилиндр диковины, разбежался по палубе и со всей силы зашвырнул образовавшийся шипящий и сияющий огненный шар далеко в море. А потом, тряся обожжённой рукой и визжа от нестерпимой боли, успел Торник заметить, как уходит из-под ног палуба, как небо и море меняются местами…

Нет, он не умер и даже не нахлебался воды, сделав рефлекторный вдох перед тем, как водоворот утянул его в тёмную глубину! И Летопись — вот она, на груди, в тканевой сумке… Но, дьявол, страшные кольца уже вращаются вокруг, драконья пасть приближается вплотную к его лицу и… превращается в ослепительно красивую, рыжую, светящуюся, беззвучно смеющуюся девушку! Русалка протягивает к Торнику руку, срывает с груди заветную сумку с книжицей и мощным ударом хвоста выбрасывает его на поверхность…

Судьба и Мистическое Пространство вновь были благосклонны к Торнику. Он единственный спасся и добрался до берега. Он прожил долгую жизнь и воспитал множество учеников. Он записал эту историю и укрыл свиток в каменоломнях белой скалы Ак-Кая, где ровно через триста лет, в 2012 году запись была обнаружена службой экспедиции Смотрящих.

Благодаря старинному свитку Торника искатели довольно точно определили место крушения кораблей, и три года подряд опытные дайверы Дэн и Иван осуществляли десятки рискованных погружений с подводными металлоискателями «Экска́либур», пока не обнаружили на дне обросшие ракушками и водорослями, почти окаменевшие медные листы в серебряном окладе — Особую Летопись крымских Смотрящих.

Говорят, что Торник после встречи с русалкой всю оставшуюся жизнь равнодушно и свысока смотрел на женщин…

Иван за всё время погружений не заметил ничего необычного.

Дэн же утверждает, что часто ощущал на глубине чей-то пристальный взгляд, а всплывая последним после находки книжицы, он краем глаза заметил что-то чёрное и блестящее, стремительно удаляющееся в таинственную морскую бездну.

3.5 Незабываемая

Не постичь, оказавшись рядом,

Не запомнить секунд случайных,

Не узнать, не окинуть взглядом,

Не признать в откровеньях тайных…

В 1756 году пятидесятилетний граф Пье́тро Антонио Рота́ри {26} с тревожным холодком в душе покинул сонный и сытый Мюнхен, вверив свою судьбу заботам великой императрицы Елизаветы Петровны, самолично пригласившей известного художника работать у неё при дворе. Весенний Санкт-Петербург манил и интриговал, обещал лёгкую славу и неплохой заработок.

Судьба всегда была благосклонна к Ротари. Он давно привык доверять её знакам и намёкам, несмотря на кажущуюся неопределённость и крутизну житейских поворотов. Зигзаги судьбы не пугали художника, который сам свободно оперировал изгибами и переплетениями цветных линий на загрунтованном холсте, создавая новые красочные миры и запечатлевая образы современников. Он любил своё ремесло!

С малых лет обожаемый многочисленной роднёй, Пьетро был добродушен, аккуратен, весел, послушен, усидчив и очень усерден в учении! Рисовать захотел сам в возрасте четырёх лет, а посему был довольно рано вверен заботам маститых учителей — корифеев художественных искусств из Вероны и её окрестностей. Благо, родители могли себе позволить платить наставникам немалые деньги за обучение юного дарования.

Уже много позже, совершенствуя своё художественное мастерство у европейских светил, покоряя искушённую публику в Неаполе, Флоренции, Риме, Берлине и Дрездене, Пьетро с благодарностью вспоминал своих первых учителей, а также утомительные часы упражнений в живописи и графике, профессионально набившие его руку, придавшие глазам точность восприятия цвета и пространственной соразмерности.

Есть у времени свой ход,

А у жизни моей — бег…

Видно, снова прошёл год,

Раз опять на дворе снег!

Просторный дом на Большой Морской улице был полон рабочим людом, настырно и беспрестанно строгающим, колотящим, таскающим, красящим, метущим и скребущим. Охрипший управляющий и флегматичный смотритель по мере сил рулили этим ремонтным бурлением, направляя его в созидательное русло. Итог предполагался грандиозным по красоте и несравненным по удобству… Пока, правда, лишь по горячим уверениям автора прожекта — инженера Вильгельма Бома, помощника и сподвижника модного ныне в Санкт-Петербурге архитектора Анто́нио Рина́льди.

В декабре того же года именно по причине нескончаемого ремонта в собственном доме терпел моральные неудобства и гостиничную тесноту Пьетро Ротари — работал в мезонине, спал в небольшой тёплой, но душной комнате, курил, прохаживаясь по длинному мрачному коридору, ёжился, поглядывая в слепые неприветливые окна, за которыми третий день хлюпал серый дождь, перемежаемый мокрым снегом. Необъяснимо любил обедать и читать в общей зале, находя времяпрепровождение в разношёрстном обществе много лучшим занятием, чем уединение в комнатах.

Однажды вечером пустого и бестолкового дня, проведённого в мыслях о неминуемых хлопотах, сопутствующих обустройству нового жилища, Пьетро привычно сидел в глубоком кресле общей залы, неспешно пил очень недурной мускат из Иль-де-Франс, вполглаза почитывал «Семирамиду» Вольтера, а более всего прислушивался к обрывкам разговоров, ведо́мых почтенными господами обитателями гостиницы…

Первая странность не привлекла особого внимания художника, он подумал, что верно задремал, ощутив плавное покачивание кресла и узрев расширяющуюся и набегающую из коридора темноту. Мгновенное виде́ние погасло, и Пьетро потянулся было к бокалу с золотым вином, но тут беспричинный страх всколыхнулся внутри, пробежал холодными мурашками по телу и отозвался болью в висках. Что-то было явно не так! Мир неуловимо менялся вокруг…

— Вот припёрся же к нам, чёрт итальянский! — громко и отчётливо, прямо глядя в глаза Пьетро, гулким басом прогудел сидящий напротив старик в мундире. Пьетро удивился такой дерзости и хотел было обратиться к пожилому господину за разъяснениями, но обнаружил, что у старичка отсутствует на привычном месте голова! Над расшитым воротником колыхалось серое облако, а глумливо ухмыляющуюся голову свою дед бережно примостил на колени и удерживает её теперь за щёки огромными руками в латных рыцарских перчатках. А тут ещё Смерть подлетела вихрем, в развевающемся плаще и в костюме гостиничного слуги! Непорядок…

Дальше — больше, закрутился круговорот лиц, сужаясь и пульсируя, начала наваливаться темнота и тошнотворная лёгкость! Пьетро попытался закричать, но не смог, попытался поднять руки и не ощутил их…

— Мария! Пошлите же за Марией! — последнее, что услышал бедолага перед тем, как его окончательно накрыл удар!

Неждан, негадан, невесом,

Унылой осенью взращён,

Мой тихий и бесцветный сон

Укутан сумрака плащом…

Тут мир не смотрит на часы

И бодро не стучится в дверь,

На фоне серой полосы

Он обречённо ждёт апрель.

А нам ненастья стоит ждать,

Потом снега начнут кружить…

Похоже, стоит дальше спать,

Чтоб точно зиму пережить!

Это миловидное девичье лицо с немного удлинённым носом, сияющими умом озорными глазами и лёгкой улыбкой отныне стало для Ротари священным образом — символом спасения от смерти и кумиром для его искренней безмерной благодарности!

Мария вовремя прилетела верхом на коне в критический период развития инсульта, отворила больному кровь, воткнула ему в уши и шею серебряные иглы, долго вливала малыми порциями в судорожно перекошенный рот Пьетро какое-то снадобье и что-то убедительно шептала, наклонившись к его лицу…

Небольшой флигель в имении графа Разумовского {27}, в котором проживала Мария, прозываемая благодарным народом Жи́ва, был многим известен в Санкт-Петербурге. Сотни страждущих получили помощь от таинственной молодой целительницы, которая не брала платы за свои благодеяния и спасала жизни всем, несмотря на сословие и положение в обществе! Кто она была, где обучилась чудесному врачеванию и как была связана с Разумовскими — никто не знал. Болтали многое, но всё мимо, как говорится!

На самом же деле Мария-Жива была одной из немногочисленных высокоранговых Смотрящих Российской Империи, талантливой целительницей, алхимиком, магом и хранителем. В неполные семнадцать лет она имела власть над ставленниками в регионах, принимала иностранных посланников братских тайных обществ, держала нити правления и контроля твёрдой рукой. А ещё Мария имела безграничную власть над графом Кириллом Григорьевичем Разумовским, которому она спасла жизнь, исцелив от жестокой малярии. С тех пор граф боготворил Марию и всемерно содействовал миссии Братьев Смотрящих.

Как огня Марию боялся серый кардинал и подлиза Григорий Теплов {28}, имевший определённое влияние на графа Разумовского. Говорили, что Теплов бледнел и начинал заикаться при одном лишь упоминании о ней!

И теперь, волей провидения, Мария спасла от удара знаменитого художника Пьетро Антонио Ротари, выходила его, помогла восстановить силы и неукротимую жажду творчества. Благодарный Ротари в 1757 году написал портрет своей спасительницы, который ныне широко известен ценителям живописи под названием «Девушка с книгой». На этом портрете запечатлена Мария, какой её запомнил художник — сидящая у его постели с задумчивой улыбкой, умными лукавыми глазами и книгой в руках {29}.

Все оставшиеся годы жизни Пьетро думал о Марии, представлял и непрестанно рисовал её образ… Как утверждают честные люди, которые хоть однажды мимолётно общались с таинственной волшебницей, забыть её просто невозможно! Она НЕЗАБЫВАЕМАЯ!

Хотелось в детстве, просто жуть,

Всего и сразу много —

Стать повзрослее хоть чуть-чуть,

Быть длинным, как дорога,

Летать на крыльях, как сова,

Жить в тёмных лисьих норах,

Легко отыскивать слова

В опасных жарких спорах,

Точить свирепый волчий клык,

В ночи сверкать глазами,

Брести вперёд и напрямик

Дремучими лесами…

И гордый дух, и вольный нрав —

Пощады не просить!

Венок из диких горных трав

При свете звёзд носить,

Чтоб честь свою не запятнать,

Не обмануть надежды,

Хотел обет священный дать,

А ветер взять в одежды…

С тех пор прошло немало лет

Я повзрослел, но всё же

Других желаний так и нет,

Опять хочу того же!

Осень 1763 года показалась Диме одновременно и насыщенной разнообразными пёстрыми событиями, открытиями и откровениями, и в то же время наполненной непривычным и необъяснимым томлением, какое часто бывает накануне важных и долгожданных перемен. Сложное чувство…

Сентябрь начинался жарко, спасибо другу Петше!

Четыре года ежедневных упражнений не прошли даром — бег наперегонки по душистым степным просторам стал-таки доставлять Диме удовольствие, плавание и ныряние наливало окрепшие мышцы силой и выносливостью, а кулачный бой дарил непривычное ощущение куража и лихости.

В начале осени Петша нежданно объявил о «пробе», которую обещал устроить уже давно…

Первым испи́том был опасный и весёлый экзамен на ловкость и скорость бега. Проходил он на загородном тракте, по которому на сезонные ярмарки тянулись нескончаемые подводы с товарами, чумацкие караваны и стада домашнего скота на продажу. Петша и Дима спокойно сидели у тына, неторопливо лузгали семечки и глазели на проезжающих. На самом деле Петша намечал подходящую «жертву» — семью торгашей, в которой была девка или молодуха, и давал Диме сигнал к действию. Испытуемый молниеносно вскакивал на подводу и, пока никто не опомнился от неслыханной наглости, целовал «мишень» в уста и гладил её груди. Далее, разумеется, нужно было увернуться от захватов за воротник, свистящего кнута и преследования быстрого на ноги безмерно разгневанного отца семейства, осыпающего юного ловеласа смачными проклятиями! Такой испит повторялся трижды.

Второе испытание проверяло на прочность силу, выносливость, терпение и храбрость бойца — после бега в три версты нужно было дважды безостановочно переплыть затон на Эсмани, десять раз прыгнуть разными способами в окошко, образованное ветвями колючего тёрна, проскакать по большому кругу на коне без седла и удил, нырнуть в холодный омут за подковой, а после разметать голыми руками большой костёр и неторопливо пройтись босиком по горячим углям.

Заключительное, самое сложное и по-настоящему опасное испытание подразумевало драку с посторонним, значительно превосходящим по силе противником… И Петша, конечно же, выбрал для боя Акимку-кацапа, который из бесшабашного хулигана давно превратился в матёрого бандюгана-одиночку, промышлявшего воровством и грабежами на большой дороге. Наставник был готов вмешаться, если дело пойдёт худо, но основная работа ложилась на значительно возмужавшие плечи Димы… Хотя в большей степени тут была важна голова — быстрая оценка ситуации, использование преимущества в скорости и ловкости, а также неожиданные и нестандартные действия.

И тут Дима не оплошал!

Не ожидавший подвоха Аким днём привычно слонялся у слободского торжка, сосредоточенно поглядывая, чего бы такого стибрить, поэтому никак не ожидал получить звонкий шлепок сапогом по мощному заду. Поворачиваясь и уже внутренне закипая, бугай был готов столкнуться с любым противником, но только не с малолетком! От неожиданности он растерялся и замер, выпучив глаза… Дима спокойно снял с пояса сыромятный ара́пник, резко взмахнул, обматывая его вокруг акимкиных коленей, и с силой дёрнул кнутовище на себя, да так, что бандит во весь рост рухнул наземь, треснувшись затылком. Так же спокойно Дима подтянул арапник и зацепил его вокруг своего пояса, а потом стал пританцовывать, ожидая, пока Аким поднимется на ноги. Дождавшись, Дима припустил по улице, увлекая взбешённого хулигана за собой. На бегу подпустив противника поближе, Дима резко изменил направление движения, подпрыгнул, сделал пару восходящих шагов по стене старой часовни, мощно оттолкнулся от неё и так приложил Акимку каблуком под дых, что тот охнул, скрючился и покатился в пыли, силясь вдохнуть. А как только дар речи вернулся к поверженному мерзавцу, тот заныл и запричитал:

— Всё, всё, не бей, твоя взяла, твоя взяла! Баста, баста!

Наградой прошедшему «пробу» Диме был радостный хохот и братские объятья неимоверно довольного Петши.

Мы умели с тобой, точно,

До утра пропадать где-то,

А потом поцелуем сочным

Навсегда провожать лето!

Тогда же, в начале жаркого сентября, Дима пополнил арсенал своих полезных навыков, научившись здорово целоваться с подружкой Полей, чему они, по обоюдному согласию, уделяли долгие часы практики! Тренировались, как говорится, с душой, чувством, толком и расстановкой, взахлёб!

Кроме вышеуказанных забав резвой и неукротимой юности, у Димы и Поли было множество общих интересов: они вместе ходили учиться наукам к слободскому дьяку; перенимали у Петши искусство организации временных и постоянных тайников, а также способов поиска тайников чужих; увлечённо ковырялись в промоинах многочисленных оврагов на тракте, пополняя коллекцию «сокровищ» раритетами древности; с упоением слушали истории проезжих казаков, встававших на ночлег в городе Глухове.

Так же вместе, разглядывая таинственные пергаментные листы хранимого Димой манускрипта, установили они, что большая часть надписей в нём латинские, а на титульной странице каллиграфически выведено: Johann Rudolph Glauber «MAGISTERIUM» и расположены два рисунка — золотой Змей, кусающий себя за хвост, а также Лев, пожирающий солнце {30}.

Стрелок часов вращение

Сопровождаю взглядом…

Стойкое ощущение —

Тайное где-то рядом!

Слишком легко и просто

Сквозь мозговые призмы

Анкером время щёлкает,

Стачивая механизмы!

Слишком уж ненавязчивы

И даже чуть-чуть глумливы

Сети дорог, манящие

В пыльные перспективы.

Но я не ищу прощения,

Не пью вдохновения яды,

Я стрелочное вращение

Сопровождаю взглядом!

В октябре Дима ощутил ту самую необъяснимую тревогу неведомого ожидания! Что-то, круто меняющее его жизнь, должно было произойти вскоре. Причём непонятно было — к лучшему эти перемены или стоит ждать коварных ударов судьбы?

Двадцать шестого октября Диме Тро́щинскому исполнилось четырнадцать лет, а на следующий день он наконец-то с трепетом осознал — ЧТО должно произойти, ЧЕГО он так долго и напряжённо ждал!

В то утро Дима поднялся ни свет ни заря, оделся в лучшую одежду, и, увлекаемый неудержимой силой Зова, отправился к усадьбе графа Разумовского, где вскоре и произошла самая важная в его жизни встреча…

Часам к десяти в графские ворота въехали два столичного вида экипажа, один из которых привёз удивительную поклажу — совсем немного вещей в баулах и коробках, но при этом изрядное количество книг в перевязанных бечевой стопках, склянок с неведомым содержимым, колб и реторт, а также вязанку странного оружия — длинных палок, сабель, мечей и ещё чего-то, обмотанного тонкой цепью.

Из второго экипажа вышли две богато одетые молодые женщины, огляделись, заметили Диму, переглянулись и почему-то весело рассмеялись.

— Наш страж чуть свет уж на посту! — напевно протянула одна из женщин, с тёмными вьющимися волосами и взглядом, проникающим в самые потаённые закоулки души. Она шагнула навстречу заробевшему Диме и жестом позвала подойти свою спутницу — рыжую, стремительную, с упрямым волевым лицом.

— Моё имя Мария и я всё о тебе знаю, — тихо произнесла темноволосая, — а это Анна Григорьевна, твоя наставница и проводница на тёмной жизненной дороге, — Мария взяла Диму за рукав и подтянула поближе к Анне, которая молча заглянула ему в глаза, улыбнулась, подмигнула и обняла. От неё исходили неведомые, но явно ощутимые волны силы, а её платье тонко пахло чем-то, дурманящим разум! Позже Дима узнал, что это аромат драгоценного мускуса.

— Анна, отдайте мне этого юного поплывшего кобельеро ещё на минутку, — весело воскликнула Мария и уже серьёзным голосом, медленно, внятно и убедительно, твёрдо держа паренька за руку, молвила: — Димка, восемь — отличное число, запомни! Если разделить трактат на восемь частей и перемешать страницы в установленном порядке, а потом отдать на хранение доверенным людям в восьми разных местах, то тайну злодеи узнать не смогут никогда! Понял? Да хранит тебя сия путеводная звезда! — сказала и поцеловала его в лоб и в губы, как огнём обожгла…

Так у преображённого Димы началась совершенно новая жизнь, наполненная Учением и Служением, озарённая силой и заботой любимой наставницы, устремлённая вверх и вперёд, туда, где много лет спустя загорится тайная Звезда «Глобер» {31}.

3.6 Все дороги ведут в Амстердам

Летопись дней и сплетенье дорог —

Гордость любого мужчины,

Хоть приближают назначенный срок

И седина, и морщины…

Многих укрыли могильные мхи,

Но без упрёка и страха

Мы сочиняем про вечность стихи

И не стесняемся праха!

Заповедь древних легко угадать,

Если душой не лениться,

Если свои недостатки признать

И к постиженью стремиться…

Верить, учиться, мечтать и любить,

Жизнь покоряя отважно,

Крепко держать Путеводную Нить —

Всё остальное неважно!

Несколько лет минуло с того памятного дня, когда Смотрящий Хе́рман Хе́рманс, по прозвищу Летучий Голландец, помог Элиасу Эшмолу возродиться к новой жизни после жесточайшей депрессии, вызванной скоропостижной смертью горячо любимой жены Элинор и их не родившегося ребёнка.

Ученик мудрых даосов посвятил тогда Эшмола в секреты Дао и Дэ, распахнул перед ним ворота Великого Пути, обучил практическому воплощению тайного знания об Эликсире бессмертных сяней — «Цзинь Дань» {32} … И нужно сказать честно — Эл оказался достойным этих знаний!

День за днём, год за годом он совершенствовал своё тело и дух, в соответствии с даосскими заветами: приучил себя к особому режиму питания и употребления напитков; строго соблюдал чередование сна и бодрствования; усердно выполнял древние комплексы специальных упражнений; не позволял посторонним эмоциям даже мимолётно задевать сознание; принимал точно выверенные по составу снадобья; содержал своё жилище в установленном древними мудрецами порядке; трепетно и настойчиво воплощал Восемь Духовных Ступеней, беззаветно веря в своё продвижение по Великому Пути…

Результаты подвижничества не заставили себя долго ждать! Уже через год Эл смог успешно противостоять сезонным напастям — безжалостным английским простудам, которые с детства были для него неприятным, но неминуемым ритуалом смены сезонов. Ещё через некоторое время он ощутил присутствие Удачи, прочно обосновавшейся в его жизни. А через два года почувствовал неукротимую силу и жажду новых свершений, кои благоразумно направил на свои любимые занятия — точные науки, алхимию, астрологию, историю, а главное — сбор по миру уникальной информации, раритетов и артефактов. Обретённое денежное благополучие позволило Эшмолу вести работу обстоятельно, вдумчиво и системно, зачастую скупая целые частные библиотеки и коллекции.

Расширить связи и возможности Элиасу помогло посвящение в масонскую ложу, чему активно поспособствовал неугомонный друг Эрик. Это был очередной верный ход, ибо в те времена именно под эгидой масонства собирались лучшие просвещённые умы, искренне стремящиеся к развитию и благому преобразованию мира. Два давних увлечения Элиаса — археология и герметическая традиция {33} получили новый толчок, благодаря общению с высокопоставленными и авторитетными посвящёнными… Ну и кроме того, многие коллеги Эшмола по глубокоуважаемому и обожаемому им Оксфордскому университету также оказались членами ложи, что поспособствовало их сближению на новом духовном уровне и несомненно принесло практическую пользу почтенной альма-матер.

Очередной свершающей силой, прочно обосновавшейся в повседневной жизни Элиаса, стала безупречность в делах! Через некоторое время, нежданно, как побочный продукт воспитанных точности и аккуратности, безупречность стала приносить весомые плоды — признание и солидную материальную благодарность некоторых европейских монархов за выполненные им работы в области юриспруденции, геральдики и церемониала. Это опять-таки позволило направить средства на пополнение коллекций и научные изыскания, а также избавило увлечённого искателя от добывания средств к существованию и освободило вожделенное время для написания книг и составления музейных каталогов.

Большая сеть широко гребёт — в этом на своём опыте однажды убедился Эшмол!

Огромный массив раритетных манускриптов и печатных изданий, собранных им за многие годы, ожидаемо содержал опасные и запретные знания — алхимические преобразования веществ, принципы создания тайных эликсиров, снадобий и ядов, описание магических рецептов и ритуалов, способы изготовления смертельных артефактов, действенные методы абсолютного порабощения человеческого сознания и манипулирования организованными группами, жестокая тактика тайной войны, приёмы торговых и банковских махинаций, а также многое другое, что ни при каких условиях не должно было стать достоянием нечистоплотных деятелей…

Нужно принимать срочные меры — так мудро решил Эл!

Летя в туманах сновидений,

Бродя под призрачной листвой,

Я в пароксизме откровений

Узрел астральный облик свой!

Суровой правдой отраженья,

Глубокой заводью зеркал —

Познал без страха и сомненья

То, что давно подспудно знал…

Во снах мой облик безупречен,

Хоть неприветлив и сердит,

Он педантичен, но беспечен,

Он на приличья не глядит!

И вот теперь, с Землёй вращаясь,

Живу в тягучих дней глуши,

Но неизменно возвращаюсь

К портрету собственной души!

Если Филиппа Аврелия Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма современники заслуженно называли «Превзошедший Цельса», то Иоганна Рудольфа Глаубера {34} можно смело поименовать «Прославляющий Парацельса», настолько привычно и регулярно верный последователь Великого Магистра поминает его заслуги и подвиги…

И, похоже, переусердствовал! Слегка тронулся рассудком на этой почве!

Это ненормально — сие Иоганн отлично понимает… Но всё не так просто и не просто так, разумеется. Он в очередной раз, проснувшись, долго приходит в себя, трёт виски, всматривается в своё зеркальное отражение, жадно вливает в пересохшее горло тёплую воду с лавандой, хмурится, размышляет…

Яркие, мучительные и жутко реалистичные сны преследуют Мастера уже пятый год. Казалось бы, приключения и злоключения бурной молодости давно остались в прошлом, пора успокоиться, но, похоже, нет — проклятие мстительного Жида не перечеркнёшь росчерком пера и не отринешь силой железной воли!

В своих беспокойных снах Иоганн перевоплощается в Парацельса — путешествует, сражается, бежит из плена, один входит в чёрные от дыма костров и заваленные чумными трупами города, а самое главное, пытается записать точный и подробный рецепт изготовления «Питьевого Золота». Пытается, но раз за разом так и не может поймать ускользающую нить формул и действий… Это запретные знания! Бешеная ярость и жуткие древние проклятия, выпущенные на волю Вечным Жидом Зеки́ Бе́ркандом, как огненные стрелы летят в дрожащее от страха Пространство! Эти стрелы предназначены давно умершему Учителю Парацельсу, но больно жалят также и спящего Иоганна… И совершенно понятно почему!

Кого он хотел обмануть тогда, летом 1624 года, двадцатилетним юношей храбро и безрассудно отправляясь в Константинополь на поиски Бессмертного, некогда раскрывшего невообразимые тайны молодому Парацельсу? Похоже, что себя! Точно, себя! В результате пятнадцать долгих лет провёл он в плену у коварного Берканда — толок коренья и минералы, варил эссенции, вдыхая ядовитые зловонные испарения, плавил неизвестные металлы и растил гроздья разноцветных кристаллов. Сотни раз Иоганн планировал побег, но всегда терял сознание, как только наступал момент действовать. Потом долго болел и по крошкам восстанавливал силы, валяясь на жухлой соломе в тёмном холодном углу мастерской…

Жид знал своё дело!

Красивый, но нелюдимый, коротко стриженный, с тёмно-оливковой кожей и вечной саркастической улыбкой на губах, на вид лет пятидесяти — Зеки мыслил совсем другими категориями, нежели обычные люди. Он, похоже, давно перерос полутона и полуэмоции обыденности, он устал доверять людям, ждать или надеяться на что-то. Он беспощадно, силой власти свершения добивался желаемого, он не просил, а заставлял, он забирал всё, ничего не отдавая взамен! Его злоба была ужасна, а месть неутолима, корысть и алчность безграничны, а равнодушие к событиям мира и жизням людей было надменным, осмысленным и нарочитым! Страшная судьба Бессмертного, потерявшего человечность…

Тогда, более двадцати лет назад, «дух Учителя» спас Иоганна в первый раз — валяясь в горячечном бреду после очередного намерения сбежать, он явственно ощутил себя Парацельсом, обладающим достоверным знанием о том, как снять медный ошейник раба, как приготовить снадобье, позволяющее преодолеть заклятие Берканда, как добраться до порта и попасть на корабль, отплывающий на Крит. И всё удивительным образом получилось! Знание, дарующее свободу, было истинным! Правда, тогда же пришло ещё одно истинное знание — Жид будет мстить! Не нужно было воровать у него порцию готового Эликсира — янтарного цвета прозрачную горошину, горящую на свету золотым огнём… Не нужно…

Много позже, развивая идеи Парацельса, увлекаясь практиками сродства и преобразования, Иоганн сам разгадает действенный секрет «Питьевого Золота», досконально сравнив своё изделие с похищенным у Жида образцом по массе и плотности, цвету и прозрачности, плавкости и взаимодействию с нужными реактивами. Скормленные маленьким крысятам частички образцов сработали! Крыса, отведавшая Эликсир Берканда, прожила одиннадцать лет, а Эликсир Глаубера продлил крысиный век почти до шестнадцати лет. Сам же принять Эликсир Иоганн так и не осмелился, разумно и обоснованно полагая, что тем самым навлечёт на себя проклятие Жида и поставит своё благополучное существование под угрозу!

Взрослая сознательная жизнь Иоганна Глаубера была интересной, насыщенной событиями, открытиями и свершениями. Он внёс огромный вклад в науку и тайные знания, дружил с самыми известными учёными, алхимиками, мистиками и магами своего времени, добровольно и активно помогал Братьям Смотрящим в их нелёгкой миссии. Но главными своими успехами и достижениями Иоганн искренне считал всего два деяния. Первое — участие в создании и утверждении на Большом Совете в Амстердаме свода правил «Нераспространение», подразумевающего строгое шифрование и особое сохранение алхимиками и мистиками текстов, содержащих опасные знания. А второй важнейшей заслугой считал он своевременную передачу хранителям «Союза Закона» единственного экземпляра своей рукописи «Magisterium».

А вот со снами нужно было что-то делать! Дальше жить становилось всё трудней и мучительней!

О, этому миру есть про что вспомнить —

Мелкими буквами вехи в истории!

Люди спешат свои жизни наполнить

Радостью, скорбью, счастьем и горем!

В октябре 1661 года на всемирном Совете в Амстердаме председательствовал уважаемый в кругах мистиков и корифеев тайного знания шестидесятилетний Мастер Братства Смотрящих по имени Чжу Чжию, известный также как Учитель Шуньшуй. Именно он, посланник и полномочный представитель даймё Хика́то {35} и Мастера Токугавы Мицуку́ни, говорил и принимал решения от лица всего Братства — большая честь и великая ответственность {36}!

А именно эти понятия — Честь и Ответственность — определяли благие деяния Учителя Шуньшуя в течение всей его жизни. Он с шестилетнего возраста постигал даосские премудрости в одной из китайских монастырских школ «Сяньдао», основанных в стародавние времена лао Вэйдо́у {37}, став к тридцати трём годам непревзойдённым Мастером духовной алхимии «Шеньсянь» — высшего наследия бессмертных сяней, сохраняющего в себе принципы постепенного преобразования духа и тела человека до состояния «Цзинь Дань».

С 1634 года Мастер Чжу Чжию возглавлял монастырское Братство «Люга́й» {38} — тайную силу и невидимое войско Смотрящих, а кроме того, успешно представлял интересы Братьев, служа на разных должностях в правительственных учреждениях династии Мин.

В 1644 году Шуньшуй ушёл в оппозицию маньчжурским захватчикам, до основания потрясшим Поднебесную. Его боевые отряды почти пятнадцать лет охраняли экстренно сокрытые исторические святыни — книги и предметы искусства, собирали важную информацию о планах врага и готовили военное сопротивление узурпаторам.

Мастер Чжу Чжию готов был посвятить остаток жизни борьбе с циньцами, но Братья трезво оценили ситуацию и благоразумно решили предоставить истории самой разбираться в своих хитросплетениях, а мудрого и опытного Шуньшуя сохранить для Всеобщего Блага. Поэтому в 1659 году по приглашению Мастера Мицукуни Чжу Чжию переехал в Японию, став главным историческим консультантом Братства и полномочным послом в других странах.

Многие люгай переселились тогда в Японию, пополнив ряды сохэ́й и ямабу́ши, но бо́льшая часть просвещённых бродяг остались служить в Китае и Корее, помогая Братьям в длительной и кропотливой работе по сбору исторического наследия, опасных артефактов и источников запретных знаний.

Млечный Путь — моё направление,

Лунный свет — седина в волосах…

Просто жить, не считая времени,

Сохраняя покой в глазах!

Мысли очень немногого просят —

В эту ночь не поспать до утра,

Гостем стать на празднике осени,

Посидеть у большого костра,

Покружить среди чёрных веток,

В перекрестии скупых лучей…

И впитать, словно память предков,

Горький дым и огни свечей!

Можно представить себе радость и восхищение Элиаса Эшмола, которому в те дни довелось лично пообщаться с хранителем и носителем даосской традиции! Эл не так давно посвятил свою жизнь Учению, а потому ему, как восторженному неофиту, было крайне важно использовать любую возможность соприкосновения с «Истоками и Корнями»! Учитель Чжу Чжию оценил это неукротимое стремление, проведя с Эшмолом почти месяц в доверительных беседах у ночного костра…

К удивительной компании даосских посвящённых неожиданно присоединился старый приятель и коллега Эшмола Иоганн Глаубер, настойчиво ищущий новое действенное средство для «трансмутации» своего духа и тела, которое бы сулило избавление от навязчивых снов, утомления и затяжных приступов головной боли… Так Дао нашло себе ещё одного чудаковатого, уже немолодого и очень нездорового чужеземного последователя!

Непростая жизнь и благое Служение всех этих замечательных, увлечённых и искусных людей — яркий пример и точный ориентир для многих поколений Идущих, отказавшихся от всего ради Пути, но заслуженно получивших неизмеримо больше, чем можно себе представить в самых откровенно корыстных фантазиях!

Кстати, было бы неправильно и несправедливо умолчать о других представителях мирового мистического сообщества, присутствовавших на Большом Совете в Амстердаме! Про каждого из них можно было бы написать книгу, поэтому хотя бы перечислим наименования Союзов и имена отдельных деятелей, отдавая дань памяти и благодарности за их вклад во Всеобщее Благо!

ПЕРЕЧЕНЬ ПРОЧИХ УЧАСТНИКОВ СОВЕТА:

— Ка́нтор Дайс из Братства «Союз Закона» (S.S.S.G.G.) за Гроссмейстера Ри́хтера;

— Магистр Лэрд Росс из Тайного Союза «L.B.B.»;

— Гроссмейстер Герму́нд Ве́стер из Братства «Хельхейм»;

— Мастер Ааррон Рич из Братства (Ложи) Уоррингтона;

— Мастер Альв И́рвинг из Братства (Ложи) Стаффордшира;

— Дэниэл Норри из Герметического общества (Ложи) Эдинбурга;

— Слушатель Уильям Уилсон за умершего Мастера Николаса Стоуна;

— Господин магик Жан Ланж;

— Мастер сэр Роберт Морэ́й;

— Магистр сэр Томас Во́ган;

— Химикус Ве́нцель Зе́йлер;

— Алхимик Джабраи́л Суфи́;

— Некто, именующий себя Сахир Аль Джилда́хи;

— Некто, именующий себя Азама́т Хоаки́м Хамза́;

— Московский посольский стряпчий Артамон Матвеев, с ним и́ноки Досифей и Гурий. {39}

Со всеми полномочными участниками Совета, лично подписавшими «Доктрину Нераспространения», присутствовали ещё около тридцати сопровождающих из числа учеников, подмастерьев, толмачей и сотоварищей.

Ну и честно говоря — этот Совет так и остался единственным в истории представительным и значимым форумом высокоранговых деятелей мирового мистического сообщества, на котором единогласно были приняты важнейшие решения, действие которых актуально доныне! Мистики, алхимики и маги не любят шумных сборищ, избегают компаний коллег и конкурентов, предпочитая знать, уметь и молчать {40} в гордом безопасном одиночестве!

3.7 Как пройти в логово Бабы Яги?

По весне снежки́ наперёд таяли,

Соком в дерева невозврат ушли,

Облетал цвет — на недолог век,

Проросло быльё на прощание!

Ещё в осень листва не повянула,

На стару́ луну в ночь без облачка,

Потянулись в путь лебедятушки,

А за ними след родное дитятко!

Покроила мать из холста рубище —

Не мыто, не крашено, не вышито.

Не дала мать дитю подпоясаться,

Босу да нечёсану за порог вывела!

Из живых в мёртвые не торопятся,

Из покойных обрат не вертаются…

С глаз долой, из души вон дитятку,

Не её поминать да кручиниться!

Был у местных сельских баб плач или, как ещё говорят, вой. Назывался он длинно — «Как яжи́нка-девка по дворам ходила и ди́тяток в леса уводила». И по содержанию был тот плач вполне правдивым. Так оно и было! С весны до конца лета ходила обычно взрослая девка-яжинка по хуторам и селищам, примечала девчонок видных и здоровых, разговоры с ними вела, шепталась, тетёшкалась… А родне в то вмешиваться нельзя — проклянёт! Потому, увидел ведьму — отвернись, дела свои делай и ни о чём потом дитятко родное не расспрашивай, как ни в чём не бывало живи!

Сиротке Вилюде шёл уже двенадцатый год, но была она пока маленьким бледным недокормышем на худых длинных ногах, ходила — как прозрачная травинка колыхалась. Жила сирота совместно с многочисленными отпрысками своей тётки — старшей сестры покойной матери, в семействе небогатом и незнатном. Тёткин муж промышлял извозом, а потому дома бывал от силы раз в месяц. Родных детей сторонился, но охотно участвовал в процессе пополнения семейства новыми членами — загибая и пользуя покорную бабу где приспичит, не стесняясь детворы и соседских косых взглядов.

Вилюду родня не замечала, но хоть и не обижала! Росла девчонка как дикая трава, больше молчала, была задумчива, рассеянно глядела на мир огромными зелёными глазами. По хозяйству работала исправно, охотно, без посторонних окриков и напоминаний. Младшие — братец и три сестрицы Вилюду любили, ластились, получая от неё то, что никогда не видели от своих родителей и других детей — заботу и внимание.

А к девке-яжинке она при встрече сама подбежала, влекомая неведомым порывом, но потом смутилась, глаза опустила, попятилась… Дева молча взяла Вилюду за руку, отвела на солнечный пригорок, посадила перед собой, достала из сумы душистую вяленую рыбу и полосы сушёного мяса, репу и черемшу, стала неторопливо кормить девочку с рук, расспрашивать, напевать да посмеиваться. Таких яств пробовать сироте не доводилось! С непривычки опьянела от еды, осоловела, привалилась к коленям яжинки, а та приобняла её, примостила удобней и начала расчёсывать сиротские космы костяным гребнем, что-то тихо рассказывая и баюкая.

Ушла Вилюда навсегда с волшебной девой в тот же вечер! Тётка слова не сказала на прощание, а мелкие похныкали немного, а потом-таки уснули обречённо в своём кутке на свежем сене.

Шли не торопясь, почти три дня… По пути захватили ещё одну девчонку с дальнего хутора — ровесницу Вилюды по имени Лея. Останавливались часто, ели, пили и перенимали у яжинки нужное знание. Совсем скоро предстояло молодым претенденткам держать ответ перед ма́мынькой Яной, и от того, насколько быстрыми и верными будут их ответы, совершенно точно зависела дальнейшая судьба девчат.

Ма́мынька Яна: Как ты шла, меня нашла?

Яжинка молодая: Шла бо́са, простоволоса да не подпоясана, лунной ночью, с подружкой за ручку, прямо по ручью!

Мамынька Яна: Как мамыньку признать и как величать?

Яжинка: Мамынька одна черна меж белых дев, у трёх дерев, поди к ней да в ножки кинься!

Мамынька Яна: Как мамынька тебя угостит да приласкает?

Яжинка: Мамынька волоса мне в лы́со оброет, водицей помажет да шамилёй по спинке уважит!

Мамынька Яна: Как поскачешь и почему не заплачешь?

Яжинка: Разоблачусь нагишом, поскачу голышом радостно, по калёну мостику, над жижо́й смрадной — спиной к воле, а лицом к доле!

Мамынька Яна: А коли заплачешь али све́рзишься?

Яжинка: Два раза́ ещё через срок по месяцу могу пробовать, а пока в ожидании служкой чёрной на шляхе победу́ю!

Мамынька Яна: А коли в три раза не управишься?

Яжинка: Быть мне чёрной служкой на шляхе аж десять лет!

Мамынька Яна: А коли вошла, что нашла?

Яжинка: Нашла мамыньку любимую и милых подруженек, а ещё дом на четыре года, урок и старания!

Мамынька Яна: Кому про то поведаешь?

Яжинка: Лишь ветрам, дождям да солнышку поведаю, боле никому!

Мамынька Яна: А не сдюжишь, что с тобой поделать?

Яжинка: Гнать меня дрыном сохатым, чтобы дорогу назад забыла!

Мамынька Яна: Тогда встань пока да поцелуемся!

Про лесную ведьму Яну Яги́шну юная Вилюда, как и все сельские дети, была премного наслышана сызмальства. Соседство с Купелищем подогревало интерес местных жителей, будоражило фантазию и интриговало. Чего только не рассказывали бабы тусклыми зимними вечерами… Ныне же пришло время узнавать правду и удивляться!

Наперво, оказалась чародейка вовсе не оборванной страшной старухой, а статной красивой женщиной в крашеном тёмно-сером платье, подпоясанном широким кожаным ремнём. На дорогом том ремне чернели серебром бляхи, висел нож и превеликое множество шелестящих подвесок-оберегов. Поверх платья надета была меховая короткая беличья безрукавка, а через плечо — объёмная тканевая сума. Волосы у женщины были тёмные, густые, с каким-то особым блеском, небрежно перехваченные в нескольких местах простой верёвкой. На шее тускло поблёскивала массивная серебряная двойная витая гривна, к коей крепилась аккуратная подвеска — птица с распростёртыми крыльями.

И нога у неё была не костяная — это Вилюда хорошо рассмотрела, пока кланялась в ножки мамыньке! На левом колене правда имелся щиток, сделанный из лопатки какого-то крупного зверя, но похожие приспособы девочка видела и раньше, только берестяные… Надевают их те, кому часто приходится вставать на одно колено — сборщики грибов, трав и ягод, плотники, гребцы, охотники.

Сохатый дрын оказался гладким тёмным посохом, овитым двумя небольшими, но очень натурально выглядевшими бронзовыми змейками. К навершию крепились цветные крупные перья, а само навершие представляло собой настоящую железную острогу́, с чёрными мощными зазубренными жалами.

Встретились, точно, у трёх старых дубов на склоне, плавное понижение которого упиралось в рукотворное болото Купелище. Сопровождали мамыньку Яну три взрослые девки-яжинки в светлых рубахах, простоволосые и босоногие, с мётлами в руках. Вокруг болотного ка́пища чернел широкий ров со стоячей пахучей водой, через него в одном месте был перекинут мостик из двух берёзовых стволов. Там рядом уже дымились факелы и горели блёндочки внутри многочисленных звериных черепов, кои расставлены и развешены были повсюду — на пнях, кольях, на ветвях деревьев и просто на земле…

Очень красиво, загадочно и волнующе!

Чародейка самолично, не спеша, осторожно и аккуратно побрила девчачьи головы своим острым ножом, обтёрла лысины подолом платья и чмокнула каждую в макушку. Одежды девчонок и срезанные волосы завязала в узел и безжалостно швырнула в пламя большого костра. Одна из старших яжинок старательно натёрла тщедушные голые тельца будущих учениц ароматным жиром и дала каждой отхлебнуть травяного отвара из деревянной плошки…

В эту же секунду вспышка озарила ночной лес — ярко и жарко вспыхнул узкий берёзовый мостик! Девки-яжинки взмахнули мётлами и приложились упругими прутьями по спинам и ягодицам девчонок, побуждая их бежать сквозь огонь!

Бешеная и необъяснимая радость обуяла Вилюду, ей было и больно, и весело сразу, она впервые в жизни пронзительно завизжала и захохотала, вихрем промчалась босыми ногами по горящим брёвнам, не замечая дыма и жара, а потом, развернувшись, поймала в объятья визжащую Лею и вместе с ней повалилась в прохладный мох и болотную жижу их нового дома!

Но как выяснилось вскоре — на Купелище яжинки постоянно не жили, а только обучались премудростям и проходили подобающие своему году испытания… Селение же было обустроено в берёзовой роще, на сухом песчаном высоком и привольном месте. Состояло оно из шести просторных землянок со скатами из сосновых стволов, укрытых толстым слоем песка и дёрна. В каждой землянке был очаг, спальный помост и умывальня. Жили по шесть ровесниц в доме. В пятой землянке жила мамынька Яна с четырьмя старшими яжинками-помощницами, а в шестой хранили запасы, питались и собирались все вместе в холодные месяцы.

Словно птичьи голоса

Девичьи считалочки,

Беззаботные глаза,

Догонялки-салочки!

Всё разновозрастное женское царство яжинок разделялось по птичьим рангам. А соответствующие изображения украшали стены и коньки их жилищ.

Девочки-первогодки именовались «стрижики» — они были коротко острижены, откармливались, учились всему понемногу, непрерывно везде носились и шныряли, любопытствовали, были громкими и пронзительными!

Во второй год ученицы назывались «ласточки» — опрятные, ласковые, учились «вить гнёзда» и вести домашнее хозяйство.

В третий год яжинок звали «горлицы» — пригожие, преданные и любящие, всегда в стайке или парочками.

Выпускниц величали «лебёдушки» — из них каждая отдельно была чаровницей и красавицей, готовой к «большому полёту» {41}.

Старшие яжинки — мамынькины помощницы, некогда оставшиеся на родном Купелище, прозывались «цапли» — преданно служили своему болоту, всё ведали, ходили на длинных ногах по округе, выискивали и ловко «цапали» новых учениц в селищах и на хуторах.

Мамынька Яна Ягишна, несомненно, была «совушкой» — мудрой, стремительной, зоркой, выдержанной, опасной, красивой и загадочной!

Сидит Ящер, ладу-ладу,

На ореховом ку́сте, ладу-ладу,

Орешки лущит, ладу-ладу,

Да вочками плёщит, ладу-ладу!

Мужское «звериное царство» располагалось по современным меркам совсем близко, ровно в двух километрах по прямой. Оно было целиком и полностью посвящено Великому Змею Ящеру, а потому ученики там прозывались аще́рки. Было их в лучшие времена не более дюжины. Набирались они, как и девочки-яжинки, только из подходящих для особой службы мальчишек тринадцати-четырнадцати лет от роду. Обучались три нелёгких года, пока не становились детинами — молодыми воинами, после чего ещё два года верно служили своему Братству {42}.

Выпускники этой воинской школы в дальнейшей жизни могли избрать для себя три специальности.

Самые умные и хитрые шли киндякам в помощники, дабы когда-нибудь заменить действующего хранителя на его месте.

Неторопливые, выдержанные, внимательные и осторожные пополняли ряды вожарей на Воровском тракте.

Сильные, выносливые и не ведающие страха воины — служили надёжной охраной киндякам и их поселениям, охотились и рыбачили круглогодично.

Управлял ащерками Дид — мудрый пожилой наставник, которому в поддержании порядка и воспитании молодёжи помогали два дядьки.

Кроме своего воинского обучения, выполняли детины ещё важную и незаменимую службу — охраняли Купелище и поселение яжинок от случайного или злонамеренного посягательства посторонних, попарно патрулировали территорию, наблюдали за тропами, проверяли охранные сигналы, могли хорошенько пугнуть нарушителей, а то и поломать особо настырных.

Два раза в луну направлялись Дидом трое детин-ащерков на Купелище, дабы девки-яжинки непосредственно на могучих мужских телах совершенствовали свои навыки целительства и любовных утех…

Но мы ещё вернёмся в это замечательное место, чтобы поведать об одном ежегодном обряде народа галяда «Тур-бугай», в котором юные храбрецы из числа селян пытались заслужить право на место в княжьей дружине или среди охранных людей на тайном Воровском тракте.

Четвёртый круг

4.1 Неприятности из Сораболь-Кёнджу

Там, где неведомо, что предназначено,

Там успокойся и смерть победи —

Блеском восхода багрово-прозрачным…

Как не забыть своё имя в Пути?

Время делать решительный выбор порой наступает неминуемо и внезапно! В правоте этого утверждения Лин, Лан и Кван в очередной раз убедились душным летом 553 года, отправившись в компании верного пятнадцатилетнего Хаято́, силача Кума́кити и воина-проводника Шина исполнять, казалось бы, привычную службу…

Две предыдущие грозовые ночи были утомительными и беспокойными. Хварангам снились липкие и неотступные кошмары. Они удерживали их спящий разум в нереальных жутких мирах, наполненных страхом, разрушениями, нелепыми действиями и несвойственными воинам чувствами, не давали вырваться на свободу, проснуться!

Лин с ужасом смотрит в окно второго этажа на то, как гудящая волна пожара уничтожает центр города, как тяжело шевелится земля, стёкла лопаются, а стены домов исчезают в дыму и пламени… В следующее мгновение она сама проваливается в адскую круговерть, летит вниз в облаке пыли, кусков стен и перекрытий Старого Арсенала. А потом, невредимой выбравшись из-под завала, она с бешеным криком и неудержимым кашлем голыми руками откапывает окровавленного командира, тащит его за одежду прочь от руин, не в силах отвести глаз от его неестественно волочащихся по земле перебитых ног…

Кван недоумевает — Страж вернулся? Он хитро и недобро манит его к себе… Не даёт пройти в Преддверие, вязко и настойчиво увлекает за собой во мрак провала. Сил нет сопротивляться… Нет настроения… Нет воли… Кван протягивает вперёд руку с горящим факелом и чувствует, как ледяной ветер подхватывает его тело и налету разрывает в мелкие клочья…

Лан очень воспитанный и вежливый человек, поэтому он, конечно же, не скажет этим чужеземцам ничего дурного. Он согласен с планом. Он понимает задачу. Он верит в успех… Но почему, чёрт побери, раздражение закипает в нём, как вода в походном котелке? С чем он никак не может смириться?

Скорей бы утро!

Были и другие тревожные знаки, как лёгкие предупреждающие прикосновения Волшебной Плети, которые все заметили накануне похода. Отправление группы трижды переносилось, ибо вовремя не прибыл гонец с донесением. Потом Ино́ши нежданно получил неведомо чью шальную стрелу в лопатку, к делу стал непригоден и был срочно заменён пожилым Шином. Когда набирали воду в роднике, едва успели укрыться от налетевшей грозы под скальным выступом, промокли и продрогли, но остались целы, а вот восемь из десяти тыквенных фляг раскололись под ударами увесистых градин. Затем Кумакити сломал свой любимый посох, не рассчитав груза, и долго шёл, ворча и хмурясь, пока на привале не выстругал себе новую толстенную дубину. Следом Лин обожглась, проверяя заготовку для смоляного факела, и шла теперь с тянущей болью и повязкой на левой руке. А Кван умудрился наступить на осиное гнездо и был атакован разъярёнными насекомыми, укусы которых придали чертам его лица бугристость, нелюдимость и одутловатость…

И разговор на первой ночёвке затеяли они совсем никчёмный:

— Вот она, судьба воинская, — устраиваясь у огня поудобней, сопя и покряхтывая, изрёк зачем-то Шин, — каждый раз уходим в неизвестность, а вернёмся ли — неведомо…

— Ой, братец, и не говори даже! — своим обычным ехидно-напевным голосом отозвался озорник Хаято. — Зайдёшь, бывало, в кусты, стянешь портки, присядешь, а сам думаешь — возвращусь ли обратно, иль утянут меня сейчас в неизвестность злые демоны?

— А я и не говорю про демонов, — поддался на провокацию проказника пожилой воин, — думаешь мало опасностей вокруг — звери, да и люди — не лучше зверей! Я уж повидал многое! На своей шкуре познал…

— Как гузку сохранить и ладошки не испачкать?! — зашёлся в хохоте юный шалопай.

Шин вздохнул, махнул рукой и перевернулся на другой бок, всем видом показывая юноше, что пустой разговор окончен, но тут неодобрительную речь завёл братец-Медведь:

— Зря ты так, Кумаро́… Подначиваешь заслуженного человека, а не знаешь, сколько он караванов провёл, сколько раз с разбойниками бился. Тонул ведь, слышишь, с кораблём вместе, горел в пустом храме тогда… Эх, да что говорить!

— Простите, что мешаю беседовать о материях высоких и утончённых, но мне дежурить во вторую ночную смену, а потому хотелось бы вздремнуть немного, если сие никого не обременит, — сонно-отстранённым голосом, ёжась и позёвывая, пробормотал Лан и натянул на голову край циновки…

Хаято сел, явно намереваясь продолжить спор, а Лин внезапно остро ощутила потребность прекратить эти странные и нелепые препирания. Но нужные убедительные слова никак не приходили в голову, поэтому она встала, подняла лицо к звёздному небу, развела руки в стороны и вместо увещеваний запела! Пела Лин очень хорошо:

Не страшится бури старый мой корабль,

Паруса дырявые, а вёсла обветшали,

Но зовёт и манит в путь морская даль,

Хоть за горизонт уже нам уплыть едва ли!

Эти тропы стелются там, где не пройти,

Где метелью вьюжатся дни и откровенья…

А в далёких странствиях суждено найти —

Веру и привязанность, годы и мгновенья!

Пополам разделим мы воду, рис и соль,

Не сокрыв за пазухой ничего от друга!

Но судьбе захочется — слёзы, кровь и боль,

На обед достанутся… Вот такая штука!

А пока не умерли, нужно дальше плыть,

Прогонять уныние и не ведать края…

Нужно все мгновения трепетно ценить,

В бескорыстной службе, как свеча, сгорая!

Закончив петь, Лин обвела взглядом потрясённых Братьев, застенчиво улыбнулась и торжественно поклонилась. Но как только раздались первые восторженные восклицания, произошло жуткое явление — небо разверзлось, что-то ослепительно полыхнуло, зашипело, грохнуло, мощно врезалось в склон горы буквально в двух десятках шагов от группы! Земля ушла из-под ног, свистнули осколки камней над головой, пронеслась упругая и колючая волна жара, а потом сверху посыпались комья земли, ветки и куски древесных стволов. Поляну накрыло облаком пыли и багрового дыма, в котором беспорядочно метались листья, сорванные с кустов ударной волной!

Побитые и ошарашенные воины мгновенно выскочили за пределы страшного облака, сгрудились вместе, осмотрели и ощупали друг друга, ещё не имея возможности произнести что-либо вразумительное… Все живы и относительно целы — вот главное! Уф-ф… Что это было?!

А был это самый настоящий небесный камень — метеорит, выбивший в жёстком глинистом склоне здоровенную воронку, такую, что трое взрослых людей расположились бы в ней без труда. И сам гость из далёких миров — вот он, тёмно-красный, потрескивающий, дымящий, шипящий, страшный и красивый!

Дурную идею — дождаться, когда звёздный странник остынет, рассмотреть его получше, а может и отломить кусочек на память, конечно же выдал любопытный Хаято… Нужно ли говорить о том, что предложение это не нашло отклика в душах старших товарищей! Лин и Кумакити как командиры группы справедливо решили, что дальше испытывать судьбу, рискуя сорвать выполнение задания, они не будут, а посему отменили привал, дали команду собирать пожитки и продолжать поход.

Передвигаясь с коротким отдыхом до следующего вечера, воины смогли наконец полностью погрузиться в то самое боевое состояние, когда время и расстояние не замечаются, лишние слова не потребны, восприятие и реакция легки и остры, а общая цель превращает группу в единый отлаженный механизм.

Ветром ли старое имя развеяно?

Нет мне дороги в мой брошенный край…

Если Пространство шагами измерено,

Не разглядишь меня… Друг мой, прощай!

В нынешнее дальнее странствие отряд, посланный ани Хико, отправился, конечно же, с важной целью — пешим путём сопроводить очередной караван переселенцев из корейских государств в А́суку.

За последние несколько лет водный путь по Внутреннему морю стал крайне опасным. Пираты и многочисленные шайки сухопутных разбойников поджидали переселенцев, надеясь поживиться китайскими и корейскими ценностями — украшениями, посудой, оружием, книгами, тканями и инструментами.

А новый маршрут предусмотрительно разделили на два участка — воины из обители, основанной ани Дзюхоко, сопровождали караваны от порта в И́дзумо до побережья Внутреннего моря, а там чужестранцы вверялись заботам провожатых из обители ани Хико, которые помогали странникам добраться до Асуки.

В этот раз бо́льшую часть каравана составляли буддистские монахи, ремесленники и учёные мужи из Сорабо́ль-Кёнджу́ — столицы Силлы, поэтому хварангам было особенно приятно оказать возможное содействие землякам, ну и конечно же, узнать новости далёкой родины! Но всё вышло не так радужно, как представлялось…

Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить — переселенцам явно не до праздных разговоров о столице! Они пребывали в подавленном и растерянном состоянии. А всё потому, что во время перехода из Идзумо скоропостижно скончались трое уважаемых старейшин, возглавлявших группу из сорока человек, и ещё двое пропали без вести всего день назад… Организованные стражей поиски в горах не дали результата, буддистские монахи — учитель и ученик как в воду канули, а точней сказать, как сквозь землю провалились!

И теперь печальную колонну в составе тридцати пяти страдальцев, волокущих довольно объёмный скарб, воинам ани Хико предстояло скрытно и безопасно сопроводить по диким горам и долинам, обеспечить людей водой и ночлегом, помочь с поиском пищи, успокоить и убедить в удачном завершении похода. Непростая задача и в лучшей ситуации, что уж говорить о группе практически незнакомых людей, помещённых в суровые и непривычные условия… Но как говорится, будем живы — не помрём! Воистину.

Беда поджидала путешественников на горном перевале. Пятый день пути и начинался, и проходил сложно — с утра небо заволокли низкие тучи, пошёл явно затяжной дождь, сопровождаемый порывами прохладного ветра. Ещё совсем недавно, в долине, все изнывали от жары, обливаясь по́том и мечтая о прохладе, а ныне — обречённо бредут, сгорбившись под дождём, мокрые и несчастные… Вдохновлять такое стадо было бы весьма самонадеянно и вряд ли продуктивно, поэтому сопровождающие воины ограничились построением и перекличкой, заняли свои места в дозорах, предоставив укрепляться духом и морально преодолевать тяготы непогоды каждому переселенцу самостоятельно.

Через некоторое время Лин заметила небольшие странности в поведении трёх молодых монахов, замыкавших колонну. Им было явно тяжело идти. Они постоянно отставали от группы и ускорялись только после ободряющего окрика стражника. На кратких остановках сразу молча садились в сторонке и впадали в какое-то потустороннее сонное состояние. Похоже, парням сильно нездоровилось. Лин твёрдо решила на ближайшем привале порасспросить их получше, предложить помощь…

Но и тут события пошли по непредсказуемо кривой дорожке неприятностей. Проходя по широкому скальному карнизу, практически у самой вершины странные ученики Будды остановились, посмотрели друг другу в глаза, сцепились руками и молча шагнули в плотные дождевые облака, с обрыва в бездну пропасти! Очевидцы даже вскрикнуть не успели, тем более что-то предпринять, а потому молча и потрясённо продолжили дальнейшее движение.

На другом склоне горы колонну странников ожидало жаркое лето. Тут решили сделать привал, обсушиться, набраться моральных и физических сил. Переселенцы явно повеселели, разложили свой скарб и одежду на солнечном склоне, развели костры, достали какую-то снедь…

А раздосадованные стражники собрались на командирский совет, дабы обсудить странные и страшные явления, выслушать честные мнения друг друга, попытаться понять причины происшествия и, самое главное, продумать тактику дальнейших действий.

И опять всё пошло наперекосяк!

Тихий, умный и очень воспитанный учёный из Кёнджу по имени Хвасок внезапно и сильно заболел. Бедолагу корёжила ломка лихорадки, в горячечном бреду он метался из стороны в сторону, лёжа на мокрой земле, что-то невнятно бормотал, тяжело и надрывно кашлял, размазывая руками по лицу кровавую пену. А потом вдруг вскочил, дико вытаращив глаза, выставил вперёд костлявые руки со скрюченными пальцами и хрипя ринулся на Лин, намереваясь ухватить её за волосы! Лин, конечно, увернулась от выпада безумца, а Кумакити мощным прыжком догнал мужчину и крепко ухватил его за шиворот… Но Хвасок никак не унимался!

Немногим удавалось противостоять медвежьей хватке, но сумасшедший учёный и не собирался биться с воином. Он рванулся так, что рубаха его треснула пополам, оставшись в руке удивлённого Кумакити, а сам он продолжил целенаправленно атаковать Лин. Тут в дело вступил Хаято — подлетел вихрем и так припечатал Хвасока в грудь ногой, что того отбросило шагов на пять, он грохнулся оземь, но почти сразу вскочил, зарычал, забулькал лёгкими и засмеялся, разбрызгивая алую кровь изо рта…

— Руби его, руби! — заревел Кумакити.

Первым среагировал на команду Лан — молниеносно выхватил свой длинный меч, взвился в воздух и, вложив в смертельный удар всю массу тела, разрубил нападавшего от левого плеча до правых нижних рёбер!

Поражённые ужасом переселенцы впали в ступор и молча наблюдали за тем, как Лан вытирает окровавленный меч о влажную траву, неторопливо очищает масляной тряпицей, а потом заботливо вкладывает в ножны. Они старались не смотреть на останки учёного, которые Шин и Кумакити отволокли в сторону и закопали в красноватую мокрую глину горного склона…

Для большинства присутствующих происходящее оказалось за гранью понимания и восприятия! Люди мирных профессий редко видят страшные вещи — отчаянное безумство, драку и смерть от меча. Но и у воинов, привыкших к неожиданностям и обученных адекватно реагировать на любые угрозы, ум заходил за разум. Творилось нечто невообразимое и опасное! Более того, это нечто готовилось опять проявить себя в самое ближайшее время, в этом не было никаких сомнений!

Прояснил обстановку опытный Шин. Он собрал воинов в отдалении от притихшего лагеря и заговорил медленно и мрачно:

— Братья, ситуация хуже некуда, я с таким уже сталкивался лет этак двадцать назад… Это чума! Те, что сами с собой покончили, видно, тоже про неё знали, ну а у этого буяна особое развитие болезни приключилось — быстрое и неукротимое! Зараза жуткая… И мы все в большой опасности!

У Лин пробежал холодок по позвоночнику. Страшно было не то, что они сами могут умереть, в конце концов каждый воин приходит к завершению земного Пути, иногда внезапному… Нельзя допустить летучую смерть в населённые районы! Нужно придумать что-то надёжное и единственно правильное — примерно эту мысль она нескладно попыталась донести Братьям…

— А тут и думать нечего! — твёрдо изрёк Кумакити. — Есть тут неподалёку одна сухая и обширная пещерка, как раз нам человек на тридцать хватит… Мы вот с Шином переселенцев туда сопроводим и сами останемся — костры дымные будем жечь, за народом приглядывать, чтоб не разбрелись по округе… Одну луну так точно пересидеть нужно, пока зараза не минует… А вы, молодёжь, идите в то пустое селение у четырёх гор, сидите там тоже безвылазно, выжидайте сроки!

— Нет, Медведь, нет, мы с тобой! — наперебой закричали младшие воины, а Кумакити предостерегающе поднёс ладонь к губам, призывая к тишине, и отрицательно покачал головой:

— Вежливые люди стараются не говорить слово «нет», — веско молвил храбрый Медведь. — Идите смело и будьте живы! А я-то все напасти точно переживу!

Ты погляди — не осталось случайно ли

Тайного образа в жизни твоей?

В полночь забвенья гляди без отчаянья

И никогда ни о чём не жалей!

Уже миновала отведённая луна, но никто из оставшихся в страшной чумной пещере так и не пришёл к молодым воинам в заброшенное селение… Никто не выжил в единоборстве со смертельной заразой — это было ясно, как и ясно было то, что нужно возвращаться домой с горькой вестью. Печальная служба!

Душам, попавшим в поток изменений,

Трудно познать неизменности суть,

Сложно подняться с дрожащих коленей,

Не прекращая свой истинный Путь!

Нет ни утраты, ни смерти, ни долга,

Вправе мы прахом и пеплом играть…

Тех, кто однажды заснул ненадолго —

Вызвать из сумрака сможем опять!

Правда, долго горевать воинам не пришлось. На первом же повороте горной тропы на них вылетела бледная, измученная и запыхавшаяся Цуру́ми.

— Вы где пропадаете?! Мы с ног сбились! В условленном месте вас нет, на дороге нет, в храме горелом нет, на озёрах нет! А?! — горячо и укоризненно затараторила она, а потом всхлипнула, закрыв лицо руками. Но скоро заулыбалась, расцвела, порозовела.

Когда наобнимались и немного пришли в себя, настало время прояснить ситуацию. И тут выяснилось, что странности в те роковые дни так и продолжались, но свойства они поменяли на противоположные!

Тревогу ощутила тонко чувствующая Цапля, каким-то неведомым образом уловив волны смертельной опасности, угрожающие любимым Братьям. Она так убедительно доложила об этом настоятелю, что он без раздумий включил её в состав очередной группы, отправлявшейся за переселенческим караваном, позволив параллельно осуществлять поиски пропавших Братьев.

На полпути Цуруми встретила исхудавшего и оборванного Кумакити! Медведь, как и обещал — всех пережил, выдержал положенные сроки удаления и теперь тщетно искал в условленном месте группу Лин. Похоже, они просто разминулись…

Радости молодых воинов не было предела!

— А где же, где же Медведь? — воскликнули они разом.

— А, уф-ф, тут, уф-ф, он, — тяжело дыша и с заметным трудом переваливаясь через край склона, выдохнул сильно изменившийся внешне Кумакити, — просто некоторые чумовые Цапли очень быстро бегают, а ещё быстрей карабкаются по совершенно отвесным скалам!

В итоге выяснилось, что пустое селение Кумакити имел в виду совсем другое! Воины впопыхах не уточнили детали, спеша спасти жилые районы от летучей смерти. Да и кто же виноват в том, что за последние годы пустых селений на маршруте стало попадаться всё больше и больше? Наверно, виновата сама история…

А старина Шин всё-таки заболел и умер вместе со всеми переселенцами…

Вечная память героям!

4.2 Рощи Обер-Ольмер-Вальда

У могучего Рейна стоит гора —

Ветер её взрастил!

Менестрелей и скальдов прошла пора,

Нет даже их могил…

У подножья, омытого вдовьей слезой,

Кладбище кораблей.

Здесь слагались баллады под бури вой,

Хэй-Лорелей!

В начале июня 1662 года глава Союза Закона «S.S.S.G.G.» Керт Ри́хтер собрал совет наместников Братства, чтобы принять важнейшее решение — укрыть от посторонних алчных глаз и загребущих нечистых рук бо́льшую часть наследия, собранного «Союзом» за много лет беззаветной службы во Всеобщее Благо.

Спешность дела была обусловлена не столько сложной политической обстановкой, сколько насущной необходимостью надёжно, быстро и секретно исполнить решение Большого Совета, прошедшего в октябре прошлого года на берегу полноводного А́мстела. Тайная «Доктрина Нераспространения» отныне определяла условия хранения и передачи опасной и несвоевременной информации для большинства мистических союзов мира, а потому следовало поторопиться, дабы не вызывать беспочвенных подозрений у строгих и бескомпромиссных Смотрящих.

Место для нынешней конференции Гроссмейстер Рихтер выбрал живописное и уединённое — вершину величественной шепчущей скалы Лорелея. Этот утёс, мрачно и горделиво возвышающийся над тёмными водами могучего Рейна, издревле будоражил воображение поэтов и сулил смертельную опасность проходившим мимо кораблям коварными мелями и порогами. Однако он имел неоспоримое преимущество для конфиденциальных встреч — хороший обзор и надёжную звуковую ширму от посторонних ушей!

Здесь, под шелест воды, преодолевающей речные пороги, состоялся разговор, содержание которого стало известно любопытным потомкам только через много лет, благодаря подробным записям в «Рейнских хрониках»…

Много было потрачено жизней и лет

На этом Пути…

Только верим — истории древний след

Нам предстоит найти!

Мы умеем терпеть и обучены ждать

Истину доли своей —

Верить, надеяться и побеждать,

Хэй-Лорелей!

Лес Верхнего Ольма, или, как говорят местные, «О́бер-О́льмер-Вальд», расположенный километрах в сорока от скалы Лорелея, всегда был землёй таинственной, с древности почитавшейся, как священная и опасная. Люди каменного века проводили здесь свои немудрёные шаманские ритуалы — готовились к войне и охоте, проходили инициации, задабривали могущественных духов… И духи запретного леса часто откликались! Они подарили пращурам огонь, научили ремёслам и помогли наладить простые социальные взаимодействия в родоплеменных союзах. Преступников, а также нарушителей заветных лесных границ духи карали болезнями, невзгодами, а иногда и смертью.

Чуть позже священные рощи стали местом тайных встреч жрецов и мудрецов с Богами, научившими их плавить металлы, наблюдать за небесными светилами и точно рассчитывать смену времён года. Боги приходили из-под земли, но утверждали при этом, что давным-давно спустились с небес!

Для храбрых воинов рощи были всегда открыты, более того, стали даже неким центром притяжения и паломничества героев. Долгое время здесь располагались укреплённые лагеря римских легионеров, а чуть позже священное место послужило точкой сбора и временного проживания для профессиональных воинов-берсерков из племён данов и хариев. Бесстрашные вояки формировали тут небольшие мобильные отряды, отрабатывали командное взаимодействие и тактику группового боя, чтобы потом влиться в грозную армию Гейзериха, помогая правителю исполнять важную миссию — сотрясать мир и ниспровергать социальные основы…

А ещё в рощах Обер-Ольмер-Вальда жил Страж! Посвящённые мудрецы, вожди и их доверенные помощники, старейшины и избранные представители местного населения во все времена знали об этом. Жуткого Стража, правда, никто не видел, но присутствие его ощущалось часто! Стоило только случайному прохожему или любопытствующему гуляке незаконно пересечь границы леса, как колдовство начинало действовать — нарушитель ощущал парализующий страх и упадок сил, гонящие его прочь, назад, в мир простых людей и понятных событий. Говорят, что человек после такого происшествия мог довольно долго болеть, по крупицам восстанавливая физическое и душевное здоровье.

Страж притих к середине десятого века… Местное население понемногу осмелело, стало добывать в заповедном лесу дрова, жечь уголь и даже спускаться в таинственные тоннели, вырубленные неизвестно когда и кем в толще священного холма. Ничего особенного в тех подземельях люди не нашли, а потому стали смело расширять штольни, ломая камень для своих нужд.

В 975 году по велению архиепископа Вилли́гиза в Майнце было начато строительство величественного собора, камень для которого в огромных объёмах добывался в древних подземельях священных рощ. Тогда и произошла основная выработка новых лазов, штолен и шахт, придавшая каменоломням окончательный вид. А собор, несмотря на неурядицы, неоднократные поджоги и каверзы со стороны недоброжелателей, вышел просто загляденье! Его стены излучали какую-то неведомую мистическую силу, приводящую многочисленных прихожан в трепет и благоговение. Этот загадочный эффект, кстати, наряду с впечатлением от архитектуры и убранства, ощущают и современные посетители храма… Может быть, поэтому многие правители Германии выбирали для своей коронации именно собор Майнца.

Успешной работе забойщиков и подсобных горнорабочих помогала безупречно действующая вентиляция, наполняющая громадный объём подземелья свежим лесным воздухом. Кто и когда создал сие инженерное чудо, доподлинно неизвестно, но было это в глубокой древности… Новые выработки нисколько не уменьшили возможности вентиляции, наоборот, ветра стали гулять по мрачным коридорам ещё сильней и задорней!

Камень потихоньку продолжали ломать до начала семнадцатого века, но недалеко от входа и в мизерных объёмах, а потом и вовсе забросили, предпочитая добывать великолепный красный песчаник и известняк, копая открытые карьеры-каменоломни на береговых возвышенностях Рейна.

На свете есть люди разные —

Маленькие и большие,

Уродливые и прекрасные,

Мёртвые и живые!

В 1638 году Братья «Союза Закона» закончили масштабные работы по переоборудованию старинных каменоломен под нужды тайного хранилища и надёжно скрыли вход в подземелье от посторонних глаз. В этом же году четыре семьи пещерных альвов во главе с правителем А́сцу были вывезены из Нагасаки голландскими кораблями Ост-Индской компании по заказу Братства «L.B.B.» и «Союза Закона».

Альвов поселили в подземельях Обер-Ольмер-Вальда, которые произвели на маленьких человечков ошеломляющее впечатление! По их мнению, мрачные штольни, узкие коридоры, лазы, вертикальные колодцы и осыпи породы представляли собой полное подобие великолепных подземных дворцов их легендарных правителей, о которых говорилось в устных преданиях малых народцев.

К своему величайшему удивлению, приезжие асу меньше чем через год повстречались с местными альвами, издревле обитавшими в священных рощах и прибрежных гротах. Это был народ ныряльщиков и рыболовов, чуть более грубый и неотёсанный, чем заморские родичи, но такой же добрый и покладистый, как и все альвы. Местные поклонились правителю Асцу, признали его Королём Подземных Вод и навсегда ушли жить с ним в Большом Подвале, как назвали они старинные каменоломни.

Закон никуда не денется —

Тяжко рождаются принципы!

Без службы они — нелепица,

Без цели они — бессмыслица!

И вот в начале лета 1662 года шестнадцати наместникам «Союза Закона» предстояло принять важнейшее в своей жизни решение. «Рейнские хроники» сохранили и донесли до нас содержание той тайной беседы. Ценнейшая запись для каждого Идущего:

Гроссмейстер Керт Рихтер: Силу дальних звёзд, солнца и луны, воды и воздуха впитали зелёные листья, укрывшие нас в старину. Да будет свят и нерушим союз хранящих тайну!

Ка́нтор Дайс: Амен!

Гроссмейстер: Встанем и помянем тех, кого нет в живых! Пожелаем доброго здравия достойным живущим!

Кантор: Амен!

Гроссмейстер: Сядем! Братья, надлежит нам разрешить коллизию, возникшую при письменном голосовании — десять согласных, против шести несогласных. Ныне же решим всё открыто и совместно!

Кантор: И решать нам следует единогласно — добровольно и убеждённо! Гроссмейстер и кантор пока хранят нейтралитет, но присовокупят свои голоса к общему итогу…

Гроссмейстер: Так выслушаем же несогласных!

Мейстер Краус: Надёжны ли хранители асу? Кто поручится за их безупречность? Вот моё сомнение!

Мейстер Кольб: Не надлежит ли нам выставить там и свою стражу? Вот моё сомнение!

Мейстер Либерт: Многие люди помнят ещё про копи Обер-Ольмер, а потому — разумно ли укрывать тайное в известном месте? Вот моё сомнение!

Мейстер Хопп: Не надлежит ли нам посылать к хранителям наших сменных надзирателей, чтобы блюсти порядок и не опасаться измены? Вот моё сомнение!

Мейстер Франк: Не надлежит ли нам разделить наследие на части, пряча их в разных местах под надёжной охраной, как делали предки? Вот моё сомнение!

Мейстер Тилль: В хранителях и месте не сомневаюсь. Всё наследие переносят четверо мужчин за один раз, а потому надёжно укрыть такую малость в подземельях труда не составит! Но стоит ли хранить совместно наше тайное и приносимое посвящёнными отовсюду? Вот моё сомнение!

Кантор: Воистину и благородно! Их сомнения справедливы…

Гроссмейстер: Мне сейчас не выразить меру радости, благодарности и удовлетворения, видя ваше стремление и заботу о благе дела, слыша слова мудрых и опытных Мастеров! Поспешу развеять ваши сомнения. Краус, за надёжность и безупречность хранителей асу поручились Братья Смотрящие и Братья Союза «L.B.B.», стоит ли нам сомневаться?

Краус: Сомневаться не можем!

Гроссмейстер: Кольб, внешняя стража заметна опытному глазу и явно привлечёт внимание противников… Хотим ли этого?

Кольб: Не хотим!

Гроссмейстер: Либерт, слывут ли рощи Обер-Ольмер местом тёмным и опасным? Сможем ли мы отвратить праздных от того места, нагнав побольше страха?

Либерт: О да, Мейстер!

Гроссмейстер: Хопп, известно ли тебе то, что асу не творят с людьми общих дел рука об руку, но свято чтут договоры?

Хопп: Отныне известно!

Гроссмейстер: Франк, можем ли мы рисковать драгоценными частями наследия, когда вокруг гремят войны, и короли дерут бороды друг другу, а более того, когда алчные воры мечтают овладеть запретной властью и знаниями? Не лучше ли направить усилия на хранение наследия в одном надёжном месте?

Франк: Вы правы, Мейстер! Всегда правы!

Гроссмейстер: Тилль, ведомо ли тебе то, что особо хранить наше и приносимое будем в разных частях подземелья? Знаешь ли о том, что от пришлых принимаем всё совсем в другом месте, на берегу Рейна, там же и выдаём?

Тилль: Всё ясно, Мейстер, сомнений нет!

Кантор: Коллизия решена. Разногласий больше нет. С голосами Гроссмейстера Рихтера и кантора Дайса — восемнадцать согласных голосов. Решаем — асу доверять! Отправить наследие Союза на особое хранение в пещеры Обер-Ольмер-Вальда! Пополнять наше хранимое по надобности! Приносимое чужое хранить особо, но отдельно! Амен!

Эту песню шептали зелёной листвой —

Клён, берёза и дуб,

Только предки смешали её с тишиной

Тайной сомкнутых губ…

И теперь эта песня еле слышна,

Но каждой весной —

Будоражит и греет сердца она

Потерявшим покой!

Они сядут задумчиво возле костра,

Под сенью ветвей,

И неспешно ведут разговор до утра —

Эхом минувших дней.

Или бросят беспечно веков подсчёт…

Так наливай и пей!

Воин, Ремесленник и Звездочёт,

Хэй-Лорелей!

Сто лет спустя, в 1766 году, очередная часть «Рейнских хроник» была сокрыта в подземном тайнике по приказу Гроссмейстера Леонарда Э́йлера. Эта часть содержала подробное описание трагических и героических событий, произошедших летом 1763 года в Шотландии, когда презренный негодяй Джон Кэ́мпбелл, четвёртый герцог А́ргайл из клана проклятых Кэмпбеллов вероломно напал на удалённую обитель Тайного Союза «L.B.B.» и жестоко убил Повелительницу Лунных Рун Мэри Эндрю. Великая волшебница ценой собственной жизни сохранила жуткую тайну… Вечная слава героям и вечная память!

Долгие годы служили подземелья Большого Подвала надёжным хранилищем для книг, содержащих запретные знания, а также для опасных артефактов, драгоценностей и реликвий. Из дальних стран прибывали многочисленные посланники, на время доверяющие Братьям «Союза Закона» свои неведомые сокровища. И не было нареканий от них. Альвы и специально обученные люди действительно знали своё дело!

Но странные и необъяснимые события произошли в середине декабря 1844 года. Тогда Король Подземных Вод Фоусс вначале запретил доставлять на хранение новые артефакты, а потом и вовсе потребовал забрать всё чужое приносимое, но оставить всё, что не потребуется около десяти лет или более того.

Обескураженные Братья-хранители максимально возможным образом выполнили партнёрские обязательства — к началу января 1845 года переправили часть приносимого в другие тайники и взяли чужие сокровища под свою охрану. Наследие «Союза Закона» благоразумно решили пока не трогать, в надежде понять — что же послужило причиной внезапных перемен? Но годы шли, а тайна так и оставалась нераскрытой…

4.3 На войне как на войне!

Когда ты жизнь свою отдал

Не за вино и медный грош,

Когда лихой и гордый стал —

На ветер северный похож,

Тогда и хитрость, и расчёт,

И дней унылых тихий сон,

Уже не в цвет, уже не в счёт,

Ты новой властью наделён!

Никто не собирался убивать этих полоумных уродцев! Хендри Рейд открыто шёл со своим отрядом по склонам большой Бен — делал привалы, жёг костры, даже велел людям громко разговаривать и петь боевые гимны, несмотря на косые недоумевающие взгляды старых вояк… Да, в их планы не входило скрытно пробираться в стан неприятеля. Они должны были появиться перед Мокрыми пещерами грозно, внушительно и ожидаемо, как олицетворение силы и порядка! Таков был план военного совета.

Отряд старшего брата Хендри — Финли Рейда продвигался в пределах видимости, чуть выше и правей. Склон там был ощутимо круче, а потому его воины шли молча, внимательно преодолевали каменистые осыпи, осторожно карабкались по скользким выступам, не спеша перелезали через завалы, образованные обломками скал, величиной с добрый крестьянский дом. Видимо, такое передвижение показалось бо́глам скрытным, либо, что вероятней всего, они вообще не задумывались о чести, достоинстве и правилах ведения боя… И черти полезли из всех щелей!

Страшные, чумазые, нечёсаные, с дикими перекошенными рожами, одетые в шкуры и лохмотья, боглы представляли собой невообразимое собрание физических уродств — хромые, горбатые, кривоногие, одноглазые, безносые, тучные и, наоборот, высохшие, как щепки… Судя по совершенно безумному поведению, с нервами у них тоже было не всё в порядке! Вот рычащий и брызжущий слюной шестипалый с дубиной в руках. Рядом размахивает цепью над крохотной приплюснутой головой толстяк с огромными ступнями и слоновьими ногами. Трое дёрганых косоротых парней с ножами в руках неистово визжат и таращат злобные глазищи, раскачиваясь из стороны в сторону, активно и угрожающе жестикулируют. Заросший бородой коротышка нетерпеливо сучит ножками и оглаживает гигантской ладонью боевой топор… Кромешный ад!

Это жуткое возбуждённое войско камнепадом обрушилось на растянувшийся по склону отряд Финли, смяло передовых воинов и буквально растерзало человек пять, пока остальные приходили в себя от неожиданности. Наконец горцы догадались отступить, достать оружие и сгруппироваться для боя!

Хендри в первые мгновенья оцепенел, как и все, но быстро пришёл в себя, набрал побольше воздуха в лёгкие, намереваясь проорать нужные команды… И тут свет погас в его глазах, а сознание, вильнув хвостиком, покинуло командира отряда — удар дубины бешеного богла отправил молодого здоровяка в отключку…

Очнулся он от дикой боли в левой руке! Разлепив глаза и с трудом сфокусировав взгляд, Хендри обнаружил себя сидящим у валуна, а прямо перед собой увидел окровавленную харю остроносого и белоглазого чёрта, который уже успел отгрызть ему половину мизинца и теперь, смачно сплюнув красную жижу, принимался за указательный палец!

— Сожри моё дерьмо, ублюдок! Что ты творишь? — прохрипел избитый, изломанный, истекающий кровью Хендри. Здоровой правой рукой он наотмашь врезал карлику по уху, отчего тот завалился и притих. А Хендри, шатаясь и подвывая от нестерпимой боли, поднялся на ноги, достал из ножен палаш и начал монотонно и тупо рубить карлика, пока тот не превратился в сплошное багровое бесформенное месиво…

Кто вперёд пойти посмел,

Кто удачлив, горд и смел,

Кто найти свой Путь сумел —

Listen to my fairy tale!

Если кто-то думает, что великие маги сражаются верхом на мётлах, посылая друг в друга проклятья из волшебных палочек, мечут молнии и файерболы, выкрикивают грозные разрушительные заклинания, исчезают и появляются, призывают на помощь диких зверей и неукротимые стихии — тот точно любит волшебные сказки и увлекательные былины. Такие истории старики обычно заводят холодными тёмными вечерами — не спеша, убедительно и непререкаемо авторитетно…

Мэри с детства любила слушать сказки и легенды, да и сейчас, в двадцать лет, она с удовольствием улетает фантазией в таинственные нереальные миры, когда удаётся посидеть со стариками у ночного огня…

Но сегодня Мэри не до сказок, хотя готовится она к смертельному бою практически со сказочным персонажем — великой бессмертной колдуньей Кэ́йлик Бхир, что на гаэльском означает — «синяя ведьма». Живёт старуха где-то на Бен-Не́вис, недалеко от Мокрых пещер — обиталища её преданных прислужников-боглов.

Многие годы, а может, и века собирала Синяя Ведьма по городам и весям маленьких уродцев, от которых родители и сами были рады избавиться. Выхаживала их, вливала в тщедушные тельца жизнь и силу с помощью хитрых зелий и снадобий, обучала нести стражу, копать ходы и вырубать рукотворные пещеры в недрах Бен-Невис. В этих влажных и холодных подземельях боглы неустанно толкли минералы и варили эссенции, необходимые для изготовления триобле́йдов — ужасных шаров-разрушителей…

А сама старуха была несомненно безумна! А как иначе? Потратить несколько сотен лет на то, чтобы создать концентрированное проклятие, налепить десять тысяч шаров и отправить самых умных и хитрых прислужников разносить их по миру! Странная ненависть и желание активно вредить всему живому…

Над триоблейдами колдовала Синяя Ведьма, конечно же, сама, не доверяя уродцам секретов магического производства. И зловещую книгу «Фуар Хаг» написала, чтобы просто не забыть все тонкости своего отвратительного ремесла… Это снимало со старухи мистический легендарный ореол и делало её более понятной. Очень кстати! Кэйлик Бхир нужно было остановить… и Мэри бесповоротно вознамерилась это сделать!

Бой будет лютый и смертный! Ведьма наверняка пребывает в бешенстве после того, как два отряда горной стражи Братства «L.B.B.» сокрушили войско боглов, прикончив всех одурманенных наркотическими зельями уродцев, и оставили старухе вызов на поединок.

А потому для Мэри сейчас главный вопрос — что выбрать: шест, палаш или клеймор? Шест хорош в горах, но больно некрепок в сражении… Палаш быстр и лёгок, но мощи интуитивно хочется побольше. Тогда только клеймор — старинный меч, любовно созданный в конце пятнадцатого века искусными кузнецами Инвернессшира!

Если мир проглотит тьма,

Сгинут взрослые и дети,

То тогда на белом свете

Не закончится зима!

Кэйлик Бхир явно приготовилась — встала на огромном валуне, подсвеченная лучами восходящего солнца, грозно, внушительно и картинно! Витой посох в руке, живой огромный ворон на плече. И выглядела она почти как в сказках — сине-фиолетовая кожа, чёрные глазищи без белков, когти на руках. Но чувствовалась в позе и пафосе колдуньи какая-то тревожность, лёгкая неуверенность или недоумение… Похоже, что нашла коса на камень! Видно, давно молодые женщины не вызывали Бессмертную на поединок!

А Мэри шла в гору не торопясь, выравнивала дыхание — шарф на левом плече, а длинный сияющий клеймор на правом. Она бдительно следила за коварной чертовкой. И та не стала медлить! Выхватила из сумы здоровенный триоблейд, размером со снежок, каким обычно мальчишки швыряют друг другу в голову, проколола его когтями и метнула сочащийся смертью шар прямо в соперницу! Хрипло загоготала, выставила вперёд скрюченные пальцы и пружинисто присела, изготавливаясь к прыжку…

Но такой приём Мэри ожидала! Резко с места скакнула в сторону, пригнулась, уворачиваясь от смертоносного гостинца, двумя молниеносными шагами сблизилась с ведьмой и прямо от плеча рубанула её по ногам!

Старуха тоже оказалась резвой воительницей — подпрыгнула, пропуская меч под ногами, кубарем скатилась с валуна, даже посох из рук не выпустила! Сгорбилась, зарычала, зашипела… Ворон стал на крыло, недовольно крракнул и начал описывать круги над полем битвы.

Мэри продолжила атаковать, обрушив на противницу каскад рубящих и колющих ударов! Однако Синяя Ведьма обладала совершенно нечеловеческой реакцией и скоростью движений. Отразив посохом более десятка ударов клеймора, сама перешла в атаку и так приложилась своей корявой дубиной, что выбила меч из рук Мэри, да ещё и успела подсечку провести, свалив молодую воительницу с ног! Тут же бросив посох, старуха выхватила из рукава короткую толстую трубку, сжала её двумя руками, наводя точный прицел, приложила к губам и мощно дунула. Из трубки с хлопком вырвалось облако мелких игл и какой-то порошковой отравы горчично-зелёного цвета…

Мэри яростным винтом откатилась назад, резко взмахнув длинным шотландским шерстяным шарфом, который, расправившись в воздухе, превратился в довольно широкую полосу, поглотившую опасное облако, без остановки кувырнулась вперёд, подхватила с земли клеймор и сокрушительным ударом снесла ведьме голову с плеч!

Потом долго кашляла, промывала глаза и горло виски из фляги, избавляясь от долетевших до неё крошек отравы, протирала мокрой тряпицей меч и смотрела, как из разрубленной шеи старухи медленно вытекает странная густая тёмно-красная жидкость…

Алой кровью начертан на древних камнях

Вражеский приговор —

Нет больше правды в шотландских краях,

Выбрала Мэри топор!

Слёзы гнева и горе смыл горный поток,

И прочь от родимых стен

Неистово гонит коня на восток

Рыжая бестия Энн…

Энн вновь проснулась от слёз! Опять этот ужасный кошмар — детальное восприятие и глубокое переживание событий, свидетелем которых она не была… Холодное надменное лицо проклятого герцога Джона Кэмпбелла, презрительный прищур зелёных глаз госпожи Мэри, взмах жуткого мясницкого топора и кровь на их старой тренировочной колоде, которую палачи превратили в плаху!

Энн тогда, в конце холодного июня, с трудом смогла преодолеть себя и не ринуться в бой с негодяями! Она заблаговременно взяла из тайника заветную суму́, захватила два увесистых кошелька с золотом, надела тонкую кольчугу под платье, вложила в скрытые карманы шесть узких стилетов, зарядила пистолет и, душевно опустошённая, обречённо отправилась в дождливую неизвестность…

Амстердам и Берлин тревожно запечатлелись в памяти серыми бесформенными каменными глыбами… А кроме того, в Берлине Энн ожидало горькое разочарование — германские Братья «Союза Закона» без объяснения причин отказались даже временно укрыть её опасный груз! Ни золото, ни увещевания не склонили их к положительному решению. Правда, смущённые и огорчённые хранители помогли добрым советом и кипой рекомендательных писем, адресованных разнообразным тайным авторитетным личностям, проживающим вдоль грядущего пути Энн.

Варшава утомила вынужденным простоем. В душном августе беглянка беспокоилась о судьбе хорошо оплаченных звонкой монетой новых настоящих документов… Наконец, вести пришли — бумаги ждут её в Санкт-Петербурге!

И казалось бы, не кругосветное путешествие — добраться из Варшавы до Санкт-Петербурга через Минск и Псков. Но дороги, гостиницы и местные жители ставили иногда в тупик даже закалённую и неприхотливую Энн.

Дичь какая-то! По дороге к Пскову её вознамерился в лесу изнасиловать кучер — остановил бричку и полез якобы поправлять багаж, но опустил верх и молча накинул иностранной пассажирке на шею петлю кнута, после чего принялся дрожащей рукой мять платье на груди девушки… Энн не стала дожидаться, когда её задушат — по рукоять воткнула стилет в ляжку этой бородатой мрази. А когда неудачливый насильник с воем умчался в лес, сама села править лошадьми, сожалея лишь об утерянном стилете.

Будучи человеком порядочным, Энн честно заявила властям какого-то захудалого попутного городишки о том, что, обороняясь, ударила насильника в ногу ножом, и что тот убежал в лес, возможно, истёк кровью, и надо бы его найти… На что выслушала от косоглазого и пропитого чина примерно следующую отповедь:

— Дык это, барышня, Вы бы ехали бы по надобностям своим, стало быть! Ентот, который, поди, разбойник, а нам ищи его… Не сумлевайтесь, езжайте за ради бога, от греха, как говорится! А мы уж тут если что… Не сумлевайтесь!

Энн, честно говоря, и так уже была готова «не сумлеваться», сведя к минимуму общение с местными властями, и второй за три дня случай ещё больше утвердил её в этом стремлении…

И опять пострадал кучер! Но теперь не от руки Энн. На пустынной псковской лесной дороге экипаж атаковали двое оборванцев — тюкнули кучера кистенём по темечку, молча показали путешественнице ржавый топор и здоровенный нож, но на этом свои поползновения и прекратили. Одному Энн разрядила пистолет в колено, а другого так приложила рукояткой в висок, что тот рухнул в придорожную канаву и подозрительно захрипел… Похоже, проломила ему череп! Хорошо, что кучер, крепкая башка, выжил и даже пришёл в себя на подъезде к неведомому чёрному и кривому постоялому двору.

Но и тут неприятности не закончились! Похоже, что даже упакованные — триоблейды притягивают несчастья… К вечеру на постоялый двор налетели настоящие разбойники — ушлые, матёрые, жёсткие. А поживиться тут было чем — на ночёвку собирались четыре купеческих семьи, отторговавшие на ярмарке, а значит, при деньгах, поп и дьяк, с которых тоже можно было хаба́ра снять, ну и рыжая иностранная девица с подозрительными аппетитными баулами в багаже, парой золотых колечек и серьгами в ушах. Девицу полагалось не только пощипать на барахлишко, но и, как водится, снасильничать!

Весь народишко покамест заперли в избе, оставив сторожить мордатого и быстроглазого парня, а сами впятером окружили девицу, которая не отходила от повозки, опасаясь, видно, за шмотьё в баулах. Похоже, иностранка ещё не поняла куда влипла, уж больно спокойно себя ведёт…

— Ты, девка, слышь-ко, разумеешь чо по-нашенски? — прогудел атаман.

— Как у уас говорьят — не буди́тье тихо́е лихо́е? — с нарочитым акцентом вопросила сосредоточенная Энн у оторопевших бандюганов. Она уже осознала неминуемость схватки, а потому тянула время, примеряясь к площадке для боя, ну и присматривая какой-нибудь дрын поувесистей… Всё-таки пять здоровых лбов!

— А? Чо? Какое? — не поняли мужички.

— А вот такое-растакое! — уже без акцента пробормотала Энн, сделала несколько танцевальных па, чтобы незаметно приблизиться к стоящей у стены и никому не нужной летом пешне, насаженной на мощное древко.

— Во отплясывает, стрекозуха! — заржал атаман. — Мы с тобой опосля спляшем, слышь, скидава́й пока цацыки и платьишко!

— А вы, господа, знаете легенду о Томасе Рифмаче? — строго и серьёзно продолжила беседу Энн. — Да откуда же вам знать! Но я расскажу. Вам будет полезно!

Энн подхватила пешню, взвесила её в руке, начала постукивать железным жалом в сухую звонкую землю, вышагивая в ритм ударам и громко читая речитативом по-английски:

— Над быстрой речкой верный Том прилёг с дороги отдохнуть, раз-раз-раз-два-три, глядит — красавица верхом к нему по склону держит путь…

Разбойники поняли, что творится неладное, а потому решили действовать! Атаман потянулся было ухватить придурошную бабу за волоса́, но рука его мгновенно оказалась сломана резким и мощным ударом пешни!

— Зелёный шёлк её наряд, — ещё один разбойник захрипел и забулькал кровью в проткнутом горле, — а сверху плащ красней огня, — следующий упал с раскроенным черепом, — и колокольчики звенят на прядках гривы у коня…

Двое уцелевших не стали испытывать судьбу и поспешно ретировались, подхватив белого обморочного атамана.

Энн справедливо решила, что выручать купцов и священников с её стороны будет большим свинством и нужно дать мужчинам самим постоять за свою честь и жизнь! А потому вновь заняла кучерское место, бросила в ноги окровавленную пешню — на всякий случай, и продолжила своё хлопотное путешествие…

Блистательный Санкт-Петербург оказался полной противоположностью дикой и захудалой провинции, хотя тут проезжих наверняка поджидали свои опасности… В это Энн вникать не собиралась, спеша продолжить путь в места гораздо более удалённые. При хорошем раскладе добраться туда можно было дней за десять. Особенно учитывая то, что на руках теперь новёхонькие российские документы:

«Объявительница сего Анна Но́вак дочь Григорьева нации королевства английского, дворянского роду, прибыла из Варшавы с видом на подданство российское, служба определена гувернанткой внаём по своему усмотрению в дома благородные, в чём ей сей Апшит дан в Санкт-Петербурге за подписанием и печатью посольской канцелярии 1763 года августа 14-го дня. Проезжая Грамота тож». {43}

Скорейшему получению Энн новых документов посодействовала глава российских Смотрящих Мария — юная, добрая и весёлая! И деньги, несмотря на протесты смущённой Энн, она ей вернула все, довольно легкомысленно пояснив, что сие первый подарок от графа Разумовского, но будут потом и другие!

Дальше путешествовали вместе. До Москвы удалось добраться за каких-то восемь дней, просто чудо! Складывалось впечатление, что Мария растягивает перед ними некую волшебную Путеводную Нить. Волшебница смеясь решала проблемы, явно наслаждаясь смотрела по сторонам, шутила, болтала, пила чай в трактирах, умывалась у колодцев, стреляла из пистолетов на привале, красиво и протяжно пела народные песни… И даже мерзкие триоблейды в багаже, кажется, притихли, ощутив непререкаемую силу и власть Марии.

— Аннушка, душа моя, так ты разбойникам про Рифмача рассказывала? — Мария от смеха опрокинулась на спину, выслушав повествование о первых приключениях Энн в России. — Ещё и по-английски!

Они недавно позавтракали, валяясь на драгоценных индийских шалях, небрежно расстеленных недалеко от проезжей дороги, прямо на пыльной траве. Ничего странного в этом не было — опытные воительницы зорко приглядывали за багажом и не хотели лишний раз уходить от экипажа на расстояние дальше уверенного пистолетного выстрела.

— Это хорошо, что отец научил тебя в детстве таким считалочкам, очень помогает, когда надобно отвлечься. А вот мой отец… — девушка замолчала, задумавшись и поникнув, а потом махнула рукой, отводя какие-то неприятные воспоминания, — впрочем, пустое! А Томас был занятной персоной, да-а… — в глазах её загорелись лукавые огоньки, а Энн каким-то неведомым образом поняла, что Мария ей вовсе не ровесница!

Много про́жито было безжалостных лет

На вечном Пути!

Кто пытался таинственный древний след

В душах своих найти?

Новоиспечённые подруги ненадолго расстались — Мария осталась в Москве заниматься какими-то неотложными секретными делами, а Энн верхом отправилась на встречу с мерянскими хранителями, планируя обернуться дня за четыре.

Карты были особо предупреждены, а потому терпеливо ждали на большой поляне у дороги — четверо пожилых бородатых мужчин, одетых как зажиточные крестьяне, да худой парень, на попечение которого оставили коня Энн… В запретные места полагалось идти пешком — скрытно и неторопливо.

Кожаную суму с наследием госпожи Энн несла сама, стремясь хоть немного продлить контакт с вещами, принадлежавшими любимой наставнице. При этом — внимательно смотрела по сторонам, запоминала дорогу, примечала места потенциально опасные, пригодные для засад…

Но в этот раз всё вроде бы обошлось! Процессия без происшествий дошла до места. Двое хранителей забрали у Энн суму и специальный старинный ключик, прилагаемый к сокровенно хранимому, отошли ненадолго, а потом вернулись и объявили об успешном завершении миссии — вещи надёжно спрятаны и, более того, помещены под древнюю Печать, отводящую случайные неприятности и праздных гуляк от запретного леса.

После дела сели вместе пить чай. Вот тут карты и поведали Энн ту неприятную историю, произошедшую почти сорок лет назад на глуховском тракте. Тогда трёх мерянских гонцов, прибывших за тайной посылкой, убили неизвестные, а сама посылка бесследно исчезла… Мария личным письмом посоветовала картам обратиться к Энн за помощью — просить её расследовать происшествие, ибо нельзя забыть свою священную хранительскую обязанность, а утраченное непременно должно возвращаться в схороны!

На том порешили и расстались. Энн в одиночку пошла напрямки через перелески и маячившее впереди большое поле к придорожной поляне, на которой её ожидал отдохнувший конь… Но отдохнули, видимо, и неприятности, странно сопутствующие новой российской жизни Энн, отсиделись, притаившись на время, а ныне вновь приготовились к активным действиям! Двое здоровенных мужиков с бандитскими рожами и топорами в руках шли ей наперерез с явно недружественными намерениями…

Энн не стала испытывать судьбу — вихрем рванула по тропинке, оставляя налётчиков далеко позади. В её голове сама собой вновь включилась отцовская считалочка, но уже совсем на другой скорости:

— Побудь часок со мной вдвоём! Уф-ф, чёртова ветка, чуть глаз не выколола… Да не робей, вставай с колен, но не целуй меня, о Том, иль попадёшь надолго в плен… А это ещё кто? — очередная пара мужиков с топорами ломились к ней навстречу, отрезая от старого арыка и пытаясь загнать вправо, на преследователей, — …чёрт вас побери! И пешни нет… Ну, будь что будет! — он сказал, я не боюсь твоих угроз! И верный Том поцеловал её в уста краснее, о-опля, роз! — Энн на ходу выпрыгнула вверх и заехала каблуком ближайшему разбойнику в глаз. Тот сел оглушённый, а топор его полетел далеко под горку. Потом выхватила два стилета и сразу с двух рук метнула в преследователей — одному попала в живот, а другому в грудь! Последний оставшийся невредимым негодяй попытался остановиться, но споткнулся и покатился кубарем с пригорка… Досматривать Энн не стала, а припустила бегом ещё пуще!

Парень и конь, к счастью, мирно паслись на поляне — конь лениво щипал травку, а парень, ползая на карачках, увлечённо жрал щавель-переросток. Энн разрушила эту идиллию, привнеся туда спешку и бурные эмоции — крикнула парню, чтобы шёл домой окружной дорогой, чмокнула его в нос, вскочила на коня и понеслась обратно в Москву, навстречу новым приключениям!

Через потоки в темноте

Несётся конь то вплавь, то вброд!

Ни звёзд, ни солнца в высоте,

И только слышен рокот вод!

Несётся конь в кромешной мгле,

Густая кровь коню по грудь,

Вся кровь, что льётся на Земле,

В тот мрачный край находит путь!

И только через некоторое время Энн обнаружила, что всё-таки понесла серьёзный и невосполнимый ущерб в той лесной заварушке. Потеряла семейную реликвию, подарок отца — серебряную фибулу, украшенную цветущей земляникой…

4.4 Таинственный полуостров

Солнца зной и звон цикад,

Размышления в дороге —

Не о смысле узких врат,

Не о вере, не о боге…

Отложивший на потом

Тень неведомых открытий,

Я неве́дом, не ведо́м,

Ищущий свою обитель!

В дивной повести моей —

Нет печалей, зла и горя,

Только аромат степей,

Ветра шум и шелест моря!

Поручик Пётр Ясин командовал лихим плуто́нгом, состоящим сплошь из матёрых «стариков», спаливших за годы службы неизмеримую уйму табака и пороха. А сколько людских жизней собственноручно отняли его бравые солдаты, молодой офицер и знать не хотел!

Невеликое войско поручика входило ныне, в июне 1771 года, в состав особого штурмового корпуса генерала Фёдора Фёдоровича Щерба́това {44}, коего и старшие, и младшие чины заслуженно считали храбрым и удачливым командиром.

А двадцатилетний Пётр Ясин пока военачальником не был, да и вообще, если бы не сложные семейные обстоятельства, то с военной службой он жизнь точно не связал бы. Не его эта стезя! Написание и чтение стихов, естественная история и химия увлекали молодого человека много больше, чем науки военные.

Но ничего, свыкся, испытывал даже некую странную приятность в горячих сшибках с врагами, когда доходило до рукопашной и опрокинутый неприятель переставал оказывать сопротивление! Долго ещё после очередной победы Пётр ощущал себя молодцом и героем, наслаждаясь движениями каких-то эйфорических сил в организме.

Однако, хоть и совсем уже привык поручик к службе, но не оставлял-таки тайных мечтаний о собственном доме, тихой жизни, наполненной трудами — умственными и вдохновенными…

А июньские деньки выдались жаркие, утомительные! Бесчисленные столкновения с татарами, перемежаемые длинными пешими переходами под палящим солнцем, а случалось, что и в кромешной ночной тьме, почти на ощупь, донельзя вымотали бывалых воинов. Сколько вёрст отмахали они так по хилой степи, солончакам да пескам, Пётр и считать бросил…

Видно, генерал Щербатов точно знал, в направлении какой цели вышагивают его храбрые солдаты и в каких боях сложат они свои подневольные головы.

Хотя вскоре та заветная цель стала очевидной уже для всех. Прямо на пути особого корпуса гигантским гранёным камнем утвердилась крепость Араба́та!

Наши судьбы расцветают, словно маки в поле,

Из дубрав опять выходит солнышко на волю…

Вечный и не сломленный славный род казацкий —

Храбрый и весёлый он, преданный и братский!

Так пели в своих песнях удалые запорожские каза́ки, живущие по законам чести и братства, беспощадные к врагам и душой открытые для своих… Правда, как и в любом большом воинском коллективе, среди них случалось разное, мягко говоря, не совместимое с декларируемыми понятиями о чести и братстве. И разномастных тёмных личностей Сечь тоже порождала в изрядном количестве.

Кошевой атаман Иван Ждан-Рог {45} всегда знал, что и как делать! И даже в те времена, когда атаманом быть ещё и не мечтал, когда с ватагой товарищей налетал на проезжих торговцев и мирные поселения в надежде на богатую добычу, когда нарочно задирал воинских татар и ляхов, шлифуя навыки боя, когда насильно увозил сельских девок для плотских утех в степь, Рог непоколебимо верил в свою безнаказанность… Он ловко научился врать старшим и почти без усилия подчинял себе младших. Рог был сильным и сложным человеком — противоречивым и неуёмным, целеустремлённым, а порой непредсказуемым!

И вот такого человека однажды ввёл в безумное искушение старый боевой товарищ — умудрённый и опытный Гайчук, узнавший много лет назад заветную тайну от своего деда. А тот сокровенное получил от пленённого крымского хана, умолявшего грозного казака оставить ему жизнь взамен на тайну. Дед согласился, но слова не сдержал — хладнокровно убил хана, как опасного свидетеля и соперника.

Годы спустя Гайчук решил действовать. Позвал Рога в степь, побожился страшными клятвами на крови, нашептал подробности, да такие, что кошевой совсем потерял голову, ослеплённый заманчивыми перспективами…

Тянуть время Рог не собирался! Образовалась, правда, загвоздка — Черемис, хитрая рожа, подговорил намедни большинство казаков в раде лишить Рога атаманства, но за это ему отольётся сполна! Ждан-Рог обязательно вернёт себе власть, он так решил! Атаман встанет во главе несокрушимого войска и растопчет татарские орды, стремясь к манящей цели!

Сильные люди действительно умеют добиваться своего. В середине осени 1667 года неудержимая казацкая рать, возглавляемая Иваном Жданом-Рогом, вихрем прошла по приграничным районам Крымского ханства, безжалостно смела окрестные поселения и с ходу овладела могучей цитаделью — крепостью Арабат, жестоко перебив весь её гарнизон до последнего человека…

Укрывая звёздной дымкой

Хрупкие обрывки сна,

Долгожданной невидимкой

В мир приходит тишина…

Чародейством непокорным

И прищуром хитрых глаз

Очертания и формы

Изменяет каждый раз!

У Мехме́да было очень бурное детство! А всё неугомонные друзья — братья Ата́й и Мана́й, бурлящие идеями и разнообразными прожектами опасных шалостей. Ребята увлекали доверчивого восьмилетнего мальчишку за собой и втягивали в свои подозрительные дела. Они учили младшего товарища разным нехорошим вещам и всячески оказывали на него дурное влияние.

Но ещё большей властью над Мехмедом обладала сестра близнецов — насмешница Дина, в которую он был головокружительно и безнадёжно влюблён. Перед ней нельзя было ударить в грязь лицом! Приходилось шалить демонстративно, самоотверженно и с полным погружением в процесс.

Ещё Мехмед очень верил снам, которые приходили к нему каждую ночь. Они были яркими, цветными, насыщенными и манящими. В этих снах сбывались бесконечные причитания старой няни, истово пророчащей отпрыску знатного рода обретение власти и славы.

Во снах Мехмед правил Крымским ханством, он был добрым, справедливым и блистательным государем, заботился о подданных и дружил с могущественными соседями. А ещё он ночь за ночью возвращался из Крыма сюда, в Астрахань, с богатыми дарами, предназначенными той, кого безумно любил. Дина должна стать его женой, разделить с ним власть, славу и богатство… Даже просыпаться не хотелось!

А на днях братья-затейники обнаружили небывалое пространство для новых шалостей. Они так и не смогли до конца определиться — шалость ли это вообще. Но о том, что дело стоящее, близнецы путанно и с жаром поведали Мехмеду и Дине.

А «стоящее дело» и впрямь интриговало! Слоняясь по знойным улицам города, братья-разведчики, конечно же, не смогли обделить вниманием масштабную стройку — возведение новых крепостных стен и башен, предназначенных для защиты Астрахани от вражеских набегов. Там, лазая по недавно откопанным котлованам, новеньким башенным погребам и водосливам, Атай и Манай обнаружили узкий лаз, ведущий в какие-то явно старинные и таинственные каменные подвалы.

Хорошенько осмотреть находку юные искатели приключений собирались не откладывая — завтра, с раннего утра. А сегодня им предстояли сущие пустяки — украсть где-то пару-тройку ламп, запас масла к ним, ну и нарезать ещё фитилей для плошек-каганцо́в.

В этот раз сорванцам не пришлось долго уговаривать Мехмеда и Дину принять участие в авантюре. Те сами стремились в манящее неведомое, наверняка наполненное золотом, серебром и драгоценными камнями! А для чего же ещё существуют таинственные подземелья?

Если ты прекрасно знаешь —

Что найдёшь и потеряешь,

Значит, сможешь угадать —

Как со страхом совладать!

К вечеру бойня закончилась… Не особо набожный поручик Пётр Ясин искренне благодарил высшие силы за то, что отцы-командиры не послали его с солдатами добивать татарский гарнизон! Говорят, сотнями клали вражеские трупы в степи, кровища кругом… А Пётр и без того за ночь и следующий день навоевался досыта — на штурме вдоволь наорался, подавая команды своим бойцам, намахался саблей так, что опухшее плечо теперь ломит и гудит.

Дурная солдатня поворчала немного, что, мол, не дали убитых басурман пощипать, столько добра кому-то из похоронщиков… Но Пётр мародёрские разговоры пресёк, призвал к порядку, велел рожи и мундиры почистить да к ночёвке готовиться. Сам сходил к морю, омылся, остудил в прохладной солоноватой воде больное плечо, подивился красоте береговых изгибов, а потом приободрившийся, свежий и голодный пошёл за распоряжениями в штабную палатку.

А в штабе продолжалась война! Братья-офицеры, многие как были, с боя, уже круто выпивали, закусывали, курили и горлопанили, спеша поделиться байками о своей личной доблести, проявленной в нынешней баталии. Хотели втянуть в эту вакханалию и Ясина, но тот сказался приболевшим, перекусил наскоро и пошёл ночевать.

Как же это прекрасно — лежать на походных одеялах, брошенных поверх сена, притащенного солдатами из разорённого татарского лагеря, в мечущихся отсветах ночного костра, смотреть в бездонное звёздное небо, отдыхать усталым телом и донельзя утомлённым разумом! Проваливаться в спасительный радостный сон…

Проснулся Пётр от холодной жути, комком подкатившей к горлу, в неведомый предрассветный час! Сел, протирая глаза спросонок. Огляделся. Часовой, конечно, спал, сидя поодаль у прогорающего костра. На востоке, над крепостью, светлела полоска утренней зари… А буквально в трёх шагах от Петра на фоне моря стояла полупрозрачная, столичного вида барышня, явно чем-то недовольная и даже раздражённая.

— Ну сколько можно спать? — человеческим голосом укоризненно воскликнул призрак. — Не могу я так долго образ держать… А впрочем, не суть… Беги в генеральскую палатку! Там вашему Фёдору совсем мозги отбило, поспешай! На столе у него диковина, круглая такая, на две половинки раскрытая, так ты за краешки только возьмись, соедини половинки, поверни, чтобы щёлкнуло, а потом лезь в зинда́н, что шагах в десяти от палатки его! В зиндане шарь по стенам, найдёшь камень один выдвинутый, а сверху выемка, туда шарик положи, а камень тот назад сильно воткни! Он тяжело пойдёт, как супротив пружины, но ты толкай, толкай! Потом уходи оттуда и молчок! Понял меня?

— П-п-понял, — еле выдавил из себя ошалевший Пётр, — п-п-побёг я!

— Огня не забудь взять! И перчатки надень! — деловито приказал призрак вдогонку и растаял…

Жуть так и не отпускала, но к ней прибавилось странное ощущение особой важности происходящего и даже какой-то лихой дурацкий восторг, словно предстояло Петру исполнить наиглавнейшую в жизни, но смертельно опасную миссию. Он нашарил в коробе пару свечей, натянул перчатки и стремглав припустил в крепость — по велению удивительной потусторонней гостьи отбирать какую-то неведомую диковину у его высокопревосходительства генерала Щербатова.

А с Фёдором Фёдоровичем и впрямь творилось неладное! Сидел генерал на табурете перед столом, в неглиже, с трофейным татарским гарнизонным знаменем, накинутым на голые плечи, глаза пустые, вытаращенные, а из уголка рта слюна капает. Денщик его Яков нагло спал, вытянувшись в струнку на полу, прямо в мундире, храпел заливисто…

Диковина, точно, раскрытая лежала на столе в тусклом свете одинокой свечи. Внутри неё что-то холодно и стеклянно поблёскивало… Пётр не стал тщательней рассматривать грозный предмет, взял аккуратно за краешки, задержав дыхание соединил, повернул, защёлкнул, ещё раз опасливо взглянул на сбрендившего генерала, а потом с облегчением метнулся дальше выполнять задание призрачной девицы!

После этого ночного происшествия генерал Щербатов явственно поглупел, стал рассеян, задумчив, тугодумен. Военная карьера его вскоре совсем сошла на нет, а старые боевые товарищи долго потом в пьяных беседах поминали бывшего командира, что, мол, — был, понимаешь, орёл, а стал дурак дураком, растудыть его на четыре кочерыжки…

Пётр Ясин через полтора года получил от родственных ему помещиков Ясинских нежданное наследство, смог оставить нелюбимую военную службу, поселился в собственной деревне неподалёку от Курска. Жил ленясь — много читал, гулял, собирал гербарии и коллекции минералов. Прошлое затихло и успокоилось в его памяти… Лишь иногда, звёздными летними ночами бередил сердце Петра незабываемый образ призрачной незнакомки и её требовательный голос, летящий прямо из пустоты: — Огня не забудь взять! И перчатки надень!..

Жили были два Ивана —

Два отважных атамана,

Вместе на Сечи́ служили,

Хоть особо не дружили!

Полковник Иван Сирко́ {46}, как и кошевой атаман Иван Ждан-Рог, тоже был сильным и удивительным человеком! Про Сирко в Сечи ходили байки, похожие на жутковатую правду, а о его кровавых подвигах старались вообще помалкивать… Казаки за глаза называли полковника чёртом, а басурмане искренне величали шайтаном, шипели и грязно ругались при упоминании о нём!

Да, он умел внушать людям ужас! В самом начале жизни Иван чуть не отправил на тот свет родителей и впечатлительную тёмную родню, узревших во рту новорождённого младенца настоящие белые зубы…

Это событие чуть было не посеяло панику в окру́ге! А как иначе? Уж лет сто старики пророчат, мол, родится маленький антихрист с хвостом и зубами да пойдёт жрать всех в вере некрепких, ленных и нерадивых! Уж собирались жечь хату вместе с младенцем, да монах прохожий отговорил, убедительно и авторитетно растолковав народу, что зубы без хвоста в расчёт не идут. Вот хвост — это да! А зубы — они, поди, и так у всех вырастают раньше ли, позже.

Народец понемногу успокоился, но осадок недоверия к маленькому Ивану остался почти у всех земляков… И как выяснилось, не зря! Мальчишка-то точно рос ведьмаком — сглазить мог запросто, а здоровенных кобелей так взглядом охаживал, что бедные псины жались к земле, визжали жалобно и гадились под себя. Колдуны окрестные мальца за своего держали, привечали, шушукались с ним да по лесам вместе шастали.

Задирой Сирко рос неимоверным, раздувая огонь противостояния буквально на ровном месте. Казалось иногда, что не потехи ради и не по зловредству характера провоцирует он драки и склоки, а как бы напитывается неведомыми боевыми силами, выжирает противников духовно, розовеет, добреет, становясь при этом ещё сильней и могущественней! Побеждённый, бывало, еле ноги волочит, радуясь, что жив остался, а Иван щерится криво, смотрит исподлобья, сопит довольный!

Страшней всего стало местным после того, как косари застали молодого Ивана в поле, бегающим наперегонки и весело борющимся с огромным волком! Парень чесал матёрому лесному зверю шею и уши, а волчара, словно ласковый пёс, лебезил перед Иваном и норовил облизать ему лицо…

Когда жуткий оборотень навсегда ушёл из села казаком в Сечь, люди вздохнули свободней, но долго ещё мужики вспоминали тёмными тёплыми вечерами страшного соседа — курили люльки, пили горькую, вздыхали. А глупые бабы много лет потом пугали именем Сирко непослушных детей…

В среде ушлых и опытных казаков Иван быстро заслужил авторитет. Он неоднократно проявлял себя, как бесстрашный и грозный боец, способный без устали махать саблей, палить во все стороны из пистолетов, резать, душить, ломать кости, вырывать клоки волос с кожей… При всей своей лютости был Иван скромен в быту, неприхотлив и непривередлив. Более всего поражал Сирко смекалкой и хитростью, мог в любой сложной ситуации дать дельный совет. А кроме того, слыл Иван колдуном и знахарем — лечил хвори, легко находил украденное, мог проклянуть недруга и точно предсказать будущее. Мог, если хотел, угадать мысли собеседника, пристально и недобро глядя тому в глаза.

С этими талантами Иван Сирко легко смог подняться из низовых казаков в полковники. И теперь водил в набеги на басурман и ляхов тысячные казацкие дружины, был уважаем как среди низовых бойцов, так и среди начальствующих есаулов да куренных…

И вот такого хитрого и тёртого калача ныне обманул другой Иван — Ждан-Рог, отдав Сирко с войском древнюю Кафу и окрестности на разграбление, а сам, вместо того чтобы пройти разрушительным вихрем по центру и приморским городам Крыма, поспешно отправился со своими казаками на азовское побережье брать штурмом крепость Арабат.

Ох и рисковал Ждан-Рог! Знал, что Сирко подведёт его под беду, коли проведает — зачем кошевой изменил направление, что искал на пустынных берегах… Но, как говорят люди, кто успел, тот и съел! Коль задрала юбку, поздно про свадьбу спрашивать!

А искал Ждан-Рог в Арабате вожделенную диковину, дарующую полную власть над людьми! О той диковине Гайчук поведал Ивану с условием, что Рог возьмёт его с собой, покорять невиданные и неведомые высоты… А Ждан-Рог был не против, Гайчук — надёжный и опытный человек, ещё мог пригодиться.

Но, похоже, удача отвернулась от Ивана… Почуяла его корысть и вожделение, посмеялась да и укрылась в тайном недоступном месте… Ждан-Рог уже почти два дня собственноручно пытал и резал турецким кинжалом всех мало-мальски вменяемых начальников и бойцов гарнизона. Четверо доверенных товарищей с ватагами казаков перевернули вверх дном все постройки, времянки и подвалы крепости, сожгли запасы сена, обыскали всех — и живых, и мёртвых! Диковины так и не нашли, а гарнизонные вояки, похоже, и впрямь про неё даже не слыхивали. Плохо дело!

Сорвал злобу и разочарование Иван Ждан-Рог привычным для себя образом — повелел насмерть изрубить более шести сотен человек в крепости и окрестных поселениях! Трофеев почти не взял, пленных татарских девок отдал бойцам на забаву, а потом приказал связать и утопить в море…

И Иван Сирко, похоже таки, почуял что-то неладное, никак не мог остановиться! Порубив и постреляв в Кефе более тысячи татар, он с трудом внял увещеваниям близких помощников, забрал богатую добычу, освободил множество православных пленников, угнал уйму басурманских баб, девок и детей в рабство, но всё равно раздражённый и неудовлетворённый отправился прямиком в Сечь.

Всё, увы, проходит, как дожди и грозы,

Ничего навеки нам не достаётся,

Солнечные бури, вьюги и морозы…

Только сокровенное в тайне остаётся!

Шагах в десяти от входа ребят ждала первая находка — истлевшие останки человека! Скелет был совсем не страшным, скорее забавным. Он лежал на спине, пялился пустыми глазницами в низкий свод коридора и, казалось, чему-то радостно улыбался. На останках угадывались фрагменты одежд с меховой оторочкой, а на голове почти в целости сохранилась косматая шапка.

Прямо в костях правой кисти лежал не тронутый тлением кожаный кошель, видно, человек перед смертью держал его в руке! Близнецы азартно кинулись на кошель, раскрыли его и вытряхнули содержимое на каменный пол… К их разочарованию, драгоценностей там не оказалось, только трут, кресало, плошка с фитилём, старинный длинный ржавый и местами закопчённый железный ключ да небольшой пергамент, свёрнутый трубочкой…

Братья сразу потеряли к скелету и его кошельку всякий интерес, подхватили снаряжение и ринулись с чадящими масляными лампами в руках исследовать многочисленные тёмные закоулки подвала. А Мехмеда находка заинтересовала. Он любил головоломки. Найденные же предметы явно свидетельствовали о том, что человек зажигал светильник и открывал замок… Может, этот замок висит на сундуке с драгоценным кладом? Вот было бы здорово!

Мехмед и Дина тоже засветили масляную лампу и пошли вслед за Атаем и Манаем вглубь подземелья, ориентируясь на далёкие мальчишеские восклицания. Но, видно, всё-таки не там свернули несколько раз и оказались в небольшой тупиковой комнате, гулкой и пустой, не считая стопки старых плетёных корзин, ещё вполне прочных и пригодных для использования… Не о таких сокровищах мечтали ребята! Но решили пока не отчаиваться, а получше осмотреться, ибо тайные сокровища — на то и тайные, чтобы не валяться просто так на виду!

Дальняя стена комнаты, в отличие от других, вырубленных в известняке помещений и коридоров, была сложена из небольших, тщательно отёсанных, почти гладких каменных блоков. По центру стены охрой был нарисован здоровенный квадрат двадцать на двадцать блоков — это Мехмед задумчиво и дотошно пересчитал… Что-то это ему напомнило?

Так, что мы имеем? Светильню. Хорошо… Ключ, но без замка и сундука. Ну и записку, которую, кстати, ещё не прочитали! Мехмед и Дина с надеждой присели перед масляной лампой и развернули ветхий кусочек пергамента, на котором, к сожалению, оказался всего лишь столбик арабских чисел: 9, 10, 19, 35, 119.

— И это всё? Вот шайтан! Обидно! — воскликнула разочарованная Дина, вскочив. Мехмед продолжал сидеть на корточках… Он размышлял, сопоставлял и, кажется, нащупывал путеводную нить…

— А знаешь, Дина, — задумчиво произнёс Мехмед, — это очень похоже на одну игру, называется вурма́к, не слышала? Няня пару лет назад так учила меня счёту, вместе с двоюродными братцами и сестрицей… На дворе у нас, под навесом, на длинных досках стояли небольшие короба для сушки зелени, много, более трёхсот. Так вот, няня выстраивала из двухсот штук квадрат, разделённый узенькими промежутками, чтобы нам бегать, а потом каждый получал записку с пятью числами, которые нужно было в уме сложить, а потом сложить цифры суммы. Полученное число указывало на тайник со сладостями, который нужно было наперегонки найти, считая змейкой, от правого дальнего короба… Может, и тут что-то подобное?

— Пока не поняла… Посчитай как ты сказал! — заинтересовалась процессом девочка.

— Так, ладно… 9, 10, 19, 35, 119 в сумме будет, э-э-э-э, 192. А сложение суммы даёт число 12. Во-о-он тот камень, почти под потолком, чуть левее середины! Но только толку всё равно нет — камень не короб, не открывается!

— А может, он вытаскивается? — округлив глаза, шёпотом вопросила Дина.

— А вот это может быть! — поддержал идею подруги мальчик. — Подставлю корзины и попробую вскарабкаться!

Мехмед и Дина натаскали штук десять больших корзин, напылили, расчихались, чуть не опрокинули масляную лампу. А потом Мехмед с четвёртой попытки, при помощи пыхтящей Дины взобрался под потолок и попробовал ухватиться за вычисленный камень… Но тщетно! Его даже зацепить не удалось, тем более раскачать или сдвинуть с места! Утомлённый мальчик сел на шаткую стопку корзин, свесив ноги.

— Эх, не подобрать нам к этой дверце ключик… — обречённо протянул Мехмед и сам удивился внезапной и случайной догадке. — Ключик! Дина, кинь мне его и подай лампу!

Каменный блок не имел никаких видимых отверстий или замочных скважин, в которые можно было бы засунуть ключ… Но на потолке были явно видны следы копоти от светильника, а значит, кто-то здесь уже когда-то светил! И Мехмед решил тщательно, не спеша, осмотреть и ощупать блок.

И в скором времени, глянув на камень при боковой подсветке, юный искатель обнаружил небольшую впадину, которая оказалась плотно забита какой-то твёрдой смолой или мастикой. Это напоминало замочную скважину, но пропихнуть ключ сквозь смолу было нереально… Разве что разогреть ключ и расплавить эту дрянь!

Минут через десять, запоздало обмотав ключ клочком пергамента, Мехмед обожжёнными пальцами смог вставить его в открывшееся дымящееся гнездо, да так, что в камне что-то громко щёлкнуло, он до половины выпал из стены, а из открывшейся верхней выемки выскочил какой-то шарик!

Мехмед, не отдавая отчёт своим действиям, выпустил из рук лампу, прыгнул со стопки корзин и в воздухе поймал добычу! А потом жёстко ударился ногами о каменный пол, упал, приложившись ещё и копчиком, вскрикнул от боли и замер уже в темноте… Лампа, конечно же, потухла при падении, и ребятам пришлось искать её на ощупь в кромешной тьме, а потом неумело высекать огонь кресалом, смело и волнующе прижавшись друг к другу.

Шарик оказался каменным, размером не больше зелёного каштана, шершавым, двуцветным — ровно разделённым пополам на чёрную и светлую части. На границе цветов угадывалась тонкая, еле заметная линия щели, а значит, камень был составным!

Мехмед поднатужился, крутя шарик в руках, пытаясь пошевелить половинки, и тот поддался! Половинки со щелчком повернулись и немного разошлись. Светлая часть оказалась полой крышкой, а в массиве тёмной было вырезано углубление, в котором лежал удлинённый, прозрачный, как лёд, кристалл…

Дина внезапно и странно испугалась, взглянув на диковину, отбежала в сторону и прижалась спиной к стене, опустив глаза! А Мехмеду нестерпимо захотелось прикоснуться к манящему кристаллу, и он не смог устоять — прижал тускло сверкающую льдинку большим пальцем… После чего перестал быть восьмилетним Мехмедом, ощутив себя ханом и джинном одновременно! Мальчика наполнило колючее бурлящее счастье, он почувствовал могучую силу и преддверие огромного знания…

И тут, на свою беду, вернулись братья-разбойники Атай и Манай! Они где-то раздобыли ремни с драгоценными накладками, на головах у них были конические шлемы с наносниками, а в руках кривые изящные сабли и потухшие масляные лампы. Они тихо прокрались в темноте коридора и вдруг выскочили в круг света с ликующими криками, желая напугать потерявшуюся парочку исследователей подземелья!

Но должного эффекта произвести не получилось… Дина громко взвизгнула, присев у стены, а Мехмеда развернула неведомая пружина. Он выставил вперёд руку с кристаллом, обратив гнев правителя на этих недостойных нарушителей границ и покоя.

Парни замерли, не в силах шагнуть вперёд, выронили сабли… Манай упал навзничь, звонко ударившись шлемом о камни, а Атай свой шлем с головы сорвал и отбросил в сторону. Из его носа на подбородок и одежду потекла кровь, которую он стал удивлённо и ошарашенно размазывать руками по лицу…

— Брось это! Брось, говорю! — панически закричала срывающимся голосом Дина.

А Мехмед вздрогнул, не управляя своими действиями, повернулся к Дине, направив повелевающую силу на девочку. И она, как зачарованная, медленно пошла к нему, снимая с себя одежду и бросая её на пол…

Только тогда Мехмед смог совладать с собой! Он снял палец с кристалла, сразу ощутив себя глупо, обессиленно и опустошённо. Дина опять взвизгнула, подхватила свои одежонки в охапку и выскочила в тёмный коридор. Бледный и испуганный Атай с перепачканным кровью лицом присел на пол, а Манай шевельнулся и застонал.

— Шайтан! Шайтан! Маленький злой шайтан! — опять завопила вернувшаяся одетая Дина. — Уходим отсюда, уходим! — она потянула братьев за рукава, побуждая встать и двигаться за ней, плюнула в сторону Мехмеда и отвернулась…

Так Мехмед потерял первую любовь и лучших друзей, но обрёл тайную силу и власть, сокрытые в загадочном каменном шаре.

Мысли пряча в дым тумана,

Промочив одежды в осень,

У заветного зиндана

Мы разгадку тайны просим…

Мехмед пережил ещё много приключений и злоключений — скитался, несколько раз попадал во вражеский плен, боролся за власть… Как и мечтал — стал правителем Крымского ханства Мехмедом III Гиреем {47}. При этом он год за годом всё сильней ощущал, что найденный в детстве волшебный Кристалл Власти порабощает его, лишает сна и покоя, требует прикасаться к нему и вершить дела по воле неведомых сил!

Однажды он нашёл выход — шар нужно надёжно укрыть от посторонних и охранять это место особо! Так, по велению мудрого хана, были заложены укрепления Раба́т, в которых верные сахиры оборудовали хитрый тайник.

Освобождённый из плена шара Мехмед успел насладиться вольной жизнью, но в 1629 году был коварно убит запорожским казаком, ставшим отныне носителем страшной тайны. Многие с тех пор пытались завладеть Кристаллом Власти, но он каждый раз возвращался в тайник, либо даже не покидал его.

Фёдор Фёдорович Щербатов узнал о диковине 17 сентября 1770 года от пленённого турецкого офицера. Тот оказался потомком великого сахира Яма́на, самолично оборудовавшего ханский тайник в крепости Рабат. Этот колдун был весьма недоверчивым человеком, а потому подробно описал способ вскрытия тайника и точное место его расположения. Свои записи он ещё при жизни передал сыновьям, завещав им выкрасть ценность в случае, если сам Мехмед либо его потомки станут вредить их семье… Ради соблазнительного секрета генерал Щербатов совершил преступление — отпустил раненого турка. Отныне он посвятил свою жизнь обретению могущественной диковины. И года не прошло, как Фёдор Фёдорович преуспел в этом нелёгком деле! Но коварный кристалл сыграл с ним дурную шутку…

Опасный артефакт, укрытый в Арабатской крепости, долгие годы тихо лежал в стене каменного зиндана. А в двадцать первом веке его с большим трудом, собрав и проанализировав информацию из множества источников, отыскали служители Братства Смотрящих, изъяли и отправили для изучения и хранения на свою базу-полигон.

4.5 Как свет клином сходился

Сам с собою вдаль шагаешь,

Сквозь завьюженные тени,

Тяжкой поступью ломаешь

В небо дряхлые ступени…

Пятидесятилетний Влас До́ля никогда не принимает скоропалительных решений. Уж лучше не спеша обдумать дело, дотошно взвесить на весах благоприятности острые крупинки риска и гладкие зёрна расчёта. Потом вдумчиво, скупой мерой зачерпнуть удачу, добавить понюшку лихости, щедро всыпать в замес пригоршню опыта. Так его с малолетства учил почтенный и незабвенный Марша́н У́шмор! Так уже более пятнадцати лет поступает и сам Влас — нынешний глава мерянских картов.

Одна загвоздка… Колет иглой несоответствия и тревожит разум Власа уже принятое решение — отправить в дальнюю дорогу за «гостинцем» трёх самых опытных хранителей: Ко́кшу, Сарма́та и Жу́ма. Их, по-хорошему, вообще нельзя вместе на дело отпускать. Случись чего, так и лишишься трёх лучших картов разом! Но тут всё сошлось, как назло… Куда ни кинь, всюду клин! Которые помладше, так те в означенных всё местах, исполняют порученное, а с ним только трое старших остались. Ходили намедни вместе поляны новые смотреть, да и пустые схороны, что на отдыхе стоят, проверили…

А с другой стороны глянуть — кого, как не лучших посылать? Таков «гостинец», что впору самому в дорогу налаживаться. Эх-ма… Вот им и выпало… Ну, будь что будет! Старые кони борозды, поди, не испортят! Може и остерегутся лучше втроём-то, проскользнут тихо, обойдут стороной лихо…

Влас, конечно же, немного лукавил сам с собой, успокаивал тревогу, собирал дух в кулак. Нельзя показывать подчинённым слабину, сбивать с панталыку, сеять в душах малое сомнение, способное в трудной ситуации дать непредсказуемые всходы. И сколь ни опытны братишки-карты, а подобает с ними держать себя надлежащим образом!

Малой искрой — преображение

Рассекает от края до края

Дождевых облаков движение,

Свет даря и в огне сгорая!

В середине апреля 1726 года, как раз ко дню своего рождения, Леонард Э́йлер {48} получил обнадёживающую весть от друга Даниила Берну́лли {49}! В прошлом году Даниил и его брат Николай храбро отправились в Россию, как известно, предоставляющую лучшим иноземным учёным несравненно большую свободу для научного творчества, нежели все избалованные университеты и академии Европы.

В те времена Санкт-Петербург и впрямь позволял талантливой образованной молодёжи неплохо заработать своей головой и продвинуться по иерархической лестнице. А главное, в юном городе можно было посвятить себя любимому делу без помех, исходящих от завистников, без жестокой конкуренции, интриг и подковёрной возни, из-за которых самой наукой и заняться-то некогда.

Благая весть Даниила сулила Леонарду должность на кафедре, которую друг успел возглавить, ну и безграничные перспективы научного и служебного роста в стенах Петербургской академии наук… Нужно было лишь терпеливо дождаться именного приглашения, над которым ныне хлопочет умница Бернулли.

Даже обязанности Гроссмейстера Союза Закона «S.S.S.G.G.», которые Совет Братства возложил на молодого Мастера в прошлом месяце, не перевешивали по значимости возможность уехать в Россию. Эйлер почти физически ощущал правильность такого решения! Ну какой он Гроссмейстер, тем более тут, в Швейцарии? Есть Мастера старше и уж точно гораздо мудрее и достойнее, чем он!

Ведь если бы не существовал «Magisterium» и обоснованная надежда с его помощью создать Панацею для исцеления страждущих и спасения мира от жутких эпидемий, то разве Леонарду досталась бы эта высокая руководящая должность? Его проницательность, одарённость и образование, вера в то, что ему под силу расшифровать манускрипт, убедили Совет в таком шаге… Но Гроссмейстер — это не только хранитель и учёный!

Да и это не все аргументы. Два года работает Эйлер с тайным трактатом Иоганна Гла́убера, а пережил уже шесть покушений! Куда это годится? Везение, обострённая интуиция, бдительность и умение недурно фехтовать тростью спасли его жизнь четыре раза, а ещё два покушения предотвратили назначенные в охрану воины «Союза Закона»… Даже самый бестолковый враг вскоре начнёт действовать более хитро и изощрённо — огнём, ядом, пистолетом, несчастным случаем или неизлечимой заразой!

Можно, конечно, уехать из Швейцарии и надёжно укрыть рукопись в тайниках Обер-Ольмер-Вальда. Благо, это не так уж и далеко. Но потом так просто, по скорой надобности, её оттуда не извлечёшь, да и в подземелья к альвам не полезешь с намерением немного поработать над текстом…

А поездка в Россию — это выход! Всё на пользу и благо! Отдать пока «Magisterium» достойным и надёжным хранителям-картам. Обосноваться в Санкт-Петербурге, изучить баланс всех опасностей и возможностей и уж тогда забрать рукопись обратно, чтобы продолжить кропотливую работу над расшифровкой тайных изысканий премудрого Глаубера. Лучше и не придумать! Решено.

Длинные дороги

Мне твердят устало —

Потеряешь многое,

Но найдёшь немало!

Энн, которая для всех именовалась теперь Анной Григорьевной, устроилась просто великолепно. Спасибо настойчивым хлопотам Марии и благому расположению Кирилла Григорьевича Разумовского.

Граф подарил Энн флигель в глуховской слободе Веригино и назначил денежное содержание ну совершенно несоразмерное исполняемой службе. Энн специально всё разузнала — годовое жалование в две тысячи пятьсот рублей для гувернантки, обучающей несколько раз в неделю детей старших чинов английскому языку и манерам, было просто умопомрачительным, запредельным, сказочным и нереальным! Видимо, это и был тот очередной подарок, на который ещё в Петербурге намекала заботливая Мария…

Необременительная занятость и неожиданный достаток позволили Энн довольно много времени уделять важному расследованию, посвящённому обстоятельствам утраты и обнаружения тайного трактата Иоганна Глаубера, а также взять в обучение двух преданных, талантливых и очень старательных служителей — Полю Ка́сич и Диму Тро́щинского.

Молодой хранитель-сэрв Пётр Касич и его младшая сестра Аполлина́рия оказались просто подарком судьбы! По личной живости характера и специфике деятельности они приобрели сами и унаследовали от родни столько разнообразных и полезных связей, имели доступ к такому невообразимому количеству источников информации, что Энн диву давалась. Без этих ребят вести дела на новом месте было бы намного сложней…

Дима же явно имел большой потенциал! Его память и сообразительность далеко выходили за усреднённые рамки глуховских сверстников, жажда познания возрастала непрерывно и неуёмно, здоровье и физическое развитие давали возможность серьёзно овладеть боевыми навыками. А его личная преданность Энн позволяла любыми, в том числе и весьма болезненными, способами вкладывать Учение в голову старательного юноши…

Ну и кроме того, Дима и Поля были более чем просто друзьями — в меру влюблёнными друг в друга, но пока не перешедшими опасной границы, отделяющей романтическое влечение от той кривой дорожки, что ведёт большинство людей прямиком к мирской суете и безнадёжности семейного быта.

В сердце снежная пустыня,

В голове пути-дороги…

Изначально и доныне —

Мы шагаем за пороги!

Кокша бывал в Глухове восемь раз, Сармат одиннадцать, а Жум пока лишь трижды водил воровские караваны по благословенному древнему тракту — это они подсчитали, вынужденно бездельничая в дальней дороге.

Встать решили, как всегда, в людном месте — недалеко от родников на Монастырской горке. Тут и тракт совсем рядом, и озеро, у которого круглогодично пестрит толпа проезжих и прохожих, издревле облюбовавших удобные для отдыха берега. В такой суете и неразберихе никто не будет пялиться на тебя как на чужака — тут все не местные!

И добираться решили на попутных, чтобы не светиться своими лошадьми и телегой. Обратная же дорога вообще требовала особого подхода и вдумчивого применения многочисленных хитростей. К примеру, можно было за хорошую плату взять на долгое время у доверенных сэрвов приличный экипаж, обрядить Жума офицером, Кокше сесть за кучера, а Сармата представить слугой. Хороший вариант!

Можно и на попутных двинуть обратно… Долговато и мало предсказуемо такое путешествие, но выручал этот приём картов неоднократно. Как и снаряжение своего поезда в три телеги, гружённые каким-нибудь малоценным грузом — горшками, тыквами или извёсткой.

Практически безупречной маскировкой среди разношёрстных мирян считалось путешествие в образе странствующих монахов. Но в дальней дороге возникал довольно большой риск столкнуться с настоящими священниками, которые непременно начнут выпытывать у чернецо́в — кто да куда. Так рисковать, конечно же, нельзя!

Вот сэрвам, таскающим «гостинцы» от Бре́ста-Литовского, Сло́нима и Го́меля, жить намного проще. Цыгане — они и есть цыгане, с них спрос невелик. Могут и табор кочующий изобразить, коль нужда возникнет. И расстояния дорожные у них не в пример меньше, чем у картов… Но как говорится, хоть сложней, хоть проще, а потом всё одно в тихой роще!

Нынче же хранители решили действовать самым осторожным и проверенным образом. Не придумывать впопыхах разные улучшения и не перебирать всё более привлекательные варианты. Кокша, как старший, всё и всех заранее расставил по местам:

— Вот прибудем в Глухов, так по времени и займёмся делами! — изложил он план действий. — Коли в ночь доберёмся, так ночуем сперва, коли в утро или день, потрёмся мальца на берегу, перекусим, осмотримся, дадим знать «сигнальщику», опосля чего в нужный час идём на место, как положено. Ну и сразу уходим, не ночуем там, не харчуемся, не медлим… Коли в вечер али в ночь уходить придётся, так лучше в степи сховаться подальше, там покемарить сменно!

— А ежели на «хвостатых» налетим? — резонно уточнил Сармат.

— И коли никто в час нужный не придёт? — добавил Жум.

— Тогда, братцы, поступаем соответственно! — уверенно разложил по полочкам Кокша. — «Хвостатых» водим — как полагается, поочерёдно, но чтобы один точно к ним в зады вышел. До стыка стараемся дело не доводить, а коли придётся, то валим «хвостатых» без сомнений! Вот ежели в нужный час не придут с «гостинцем», тогда худо дело… Ждём скрытно сколько-нибудь поодаль, а потом уходим на ночёвку. В следующий день сызнова к «сигнальщику» идём…

Так и порешили опытные карты. Но судьба, как водится, распорядилась совсем иначе… Похоже, у провидения на тот случай были свои тайные резоны!

Твари «хвостатые» прицепились в самый неподходящий момент, когда Сармат уже забрал у «носильщика» особенный тайный «гостинец». Нынче это был довольно лёгкий кожаный свёрток, поверх грубо обмотанный плетёным лыком. Со стороны могло показаться, что мужик несёт под мышкой новенькую мочалку…

Но соглядатаи были матёрыми! Это карты сразу определили. Выросли как из-под земли, трое. Рожи совершенно бандитские, откровенно угрожающие и самодовольно ехидные… Не прячась и не стесняясь, догнали поспешающего Сармата, пристроились с боков и сзади, выровняли шаг — и не отстают, и не обгоняют!

На такой случай заготовка была только одна — увести «хвостатых» в укромное местечко, чтобы завалить внезапно и немилосердно! «Гостинец» же полагалось спасать одному из хранителей, самому молодому и быстроногому. Таковым в группе был Жум.

А коли останется Жум один и возникнут у него обоснованные сомнения в успехе доставки «гостинца», то полагалось ему тогда использовать какой-то из четырёх известных им глуховских тайников, опосля чего возвращаться домой налегке. Потом уж за «гостинцем» снарядят усиленную группу с провожатым…

Сармат всё смекнул как надо, засунул свёрток за пазуху, свернул на узенькую тропку, петляющую по склону. Тут преследователи были вынуждены растянуться за ним гуськом, поглядывая под ноги, чтобы не оскользнуться на влажном склоне. А Кокша и Жум смогли, благодаря хитрому манёвру, скрытно за кустами и краем склона, перебежками приблизиться к «хвостатым» на расстояние внезапного броска.

— А-а-апчхайя! — мощно и громко чихнул Жум, подавая сигнал к бою.

Как и предполагалось, преследователи на краткий миг отвлеклись, повернув головы в сторону источника звука… А Сармат остановился и проворно шагнул назад, да так, что один из преследователей налетел на него сзади. Сармат же согнулся, захватил ноги неприятеля меж своих широко расставленных ног, резко дёрнул, опрокидывая его на спину, крутанулся так, что перевернул поверженного врага на живот, и практически в падении сел «хвостатому» на поясницу, отчего позвоночник преследователя с отчётливым хрустом сломался!

Кокша и Жум тоже не стояли в стороне! Налетели с ножами на двоих задних бандитов, начали быстро и размашисто выписывать косые и округлые атакующие траектории, стремясь получше и поскорей подрезать «хвостатых». Те вынуждены были отступить по склону вниз… Тут подоспел Сармат — сунул Жуму «гостинец» в руки и заменил его в смертельном бою. А Жум рванул вверх по склону, к старым придорожным развалинам, в которых имелось два надёжных тайника.

Он успел! Никто из преследователей не увязался за ним! Хранитель вихрем влетел в сумрачные руины, разбросал кучу гнилой соломы, под которой был сокрыт почти круглый голубоватый двадцатипудовый камень. С напряжением сил отвалил его в сторону, просунул руку с «гостинцем» по плечо в открывшуюся дыру, уложил свёрток в тайник, потом дёрнул за торчащую поверх дыры доску, обваливая землю, притоптал для верности ногой, закатил камень на место и снова забросал гнилой соломой. Потом перевёл дух, оправил одежду и не торопясь вышел из развалин…

Жуму надлежало теперь подождать Кокшу и Сармата, затерявшись среди пёстрой и шумной толпы проезжих людей на берегу озера. Он поспешно свернул за угол и сразу же получил смертельный удар топором, раскроивший его череп почти на две половины!

А Кокша и Сармат были убиты в той лютой схватке на склоне Монастырской горки… Так сбылись худшие опасения Власа Доли, в один час потерявшего трёх лучших хранителей, верных друзей и сподвижников.

Почёт храбрецам и вечная память! Вот только обидно, что про расположение глуховских тайников знали лишь эти трое мерянских картов…

С каждым такое подчас происходит —

Он не теряет, а только находит!

Как разобраться, что всё это значит?

Как не лишиться капризной удачи?

Совет наместников «Союза Закона» прислушался к аргументам Леонарда. Его отбытие на неопределённый срок в Россию одобрили, но от должности Гроссмейстера не освободили. Старики сказали, что с текущими повседневными делами и заботами сами справятся, а Гроссмейстер должен о будущем думать — хоть тут, хоть в России, всё едино. Пришлось и Леонарду с Мастерами согласиться — так проще, да и правы они, по большому счёту! Вне Братства Эйлер себя давно не мыслил…

Из Ба́зеля, через Мюнхен, Прагу и Краков доставить тайную посылку к месту встречи в Гомеле Совет поручил самым проверенным и опытным воинам — Йохану Ло́ри и Оршу Палле́ю. Эти швейцарцы, бывшие гвардейцы-наёмники, двенадцать лет назад сменили скитания по армиям европейских королей на постоянную службу в Братстве «S.S.S.G.G.», а точней в Ба́зель-Шта́дском наместничестве «Союза Закона». И служба тут бывала порой опасней, чем на войне, но не в пример интересней и уж точно сытней, чем прежде.

Никаких сомнений — «Magisterium» в надёжных руках! Леонард Эйлер прекрасно знал Лори и Паллея, неоднократно давал им деликатные поручения, которые они всегда точно и быстро исполняли. А более всего Леонард был благодарен этим суровым и немногословным воинам за спасение его жизни, причём дважды! Да, именно они последние восемь месяцев охраняли Эйлера вне дома. И за это время бдительными защитниками были отражены два очень странных нападения…

Четыре предыдущих покушения тоже были опасными и неприятными, но сами налётчики, хоть явно и принадлежали к преступному миру, особого впечатления не производили — дрань и рвань, полуголодная и полудикая.

С одним чумазым оборванцем Леонарду даже удалось немного поговорить, прижав его в углу, между домом и каменной оградой. Заострённый наконечник трости, упиравшийся бандиту в горло, без труда развязал ему язык. Всё-таки закалённая сталь — прекрасный аргумент в сложных беседах!

Из путанных слов налётчика в конце концов стало понятно следующее: именно Эйлер объект нападения; цель — отобрать ключи от дома, тщательно обыскать и сильно покалечить, а может и убить; заказчики — очень страшные господа… Такие, что не приведи господь! Ну а в дом лезть не спешили потому, что решётки на окнах там кованые и псы за оградой бегают…

В следующие два раза персонажи криминальной истории поменялись — Леонард Эйлер, охраняемый Лори и Паллеем, со стороны защиты, и трое неизвестных, демонстративно и агрессивно выражающих свои недвусмысленные намерения, со стороны нападения.

Первый раз, в середине солнечного и тёплого марта, Эйлер вздумал прогуляться из университета пешком домой. Намеренно сделал крюк — мимо старинного кафедрального собора пошёл на берег Рейна, в давно полюбившееся ему место, с которого открывается потрясающий вид на реку и город! Размышлял, вдыхал вкусный весенний воздух, отдыхал…