Бесплатный фрагмент - С любовью и печалью

Любви много не бывает

Откровенный разговор с автором книги Ириной КОВАЛЕНКО о призвании, вере, судьбе и любви.

— Вы с восьми лет писали стихи. А почему призванием стала медицина, а не, скажем, журналистика?

— Я мечтала о журналистике. Постоянно что-то писала, но для себя. Школу заканчивала в городе Анапа, и в десятом классе моя учительница русского языка и литературы Валентина Васильевна настояла, чтобы я поучаствовала в конечном этапе смотра Кубанского фестиваля творчества юных, где каждый представлял какие-то свои таланты. Ей нравились мои стихи и маленькие поэмы, и она меня сподвигла выступить. Я вышла на сцену со стихотворением и получила первое место на этом краевом конкурсе, и если бы не училась в выпускном классе, когда нужно было готовиться к экзаменам в вуз, поехала бы на всероссийский. Я готовилась к поступлению в МГУ на факультет журналистики, и у меня были двадцать три публикации в газете «Советское Черноморье» и отличные характеристики от редакции.

Но моя мама совершила что-то невероятное. Сама она была учительницей, преподавала немецкий и английский. Казалось бы, было естественно, чтобы ей хотелось видеть свою дочь филологом. Но она трепетно и страстно желала, чтобы я стала врачом, и добилась этого. Не знаю, как она почувствовала, что это моё призвание.

У меня уже всё было выстроено как по нотам. В МГУ экзамены начинались раньше, чем в других вузах, и если бы я не поступила, могла поехать в Казань, где жил мой крёстный папа, тогда подполковник кафедры артиллерии, и попытаться поступить в Казанский университет и жить в его семье, где мне были рады.

Но мама сделала верный тактический шаг. Она договорилась с врачом-кардиологом с Полиной Дрозд, что я приду к ней на приём. У меня были боли в сердечке. И этот доктор внимательно ко мне отнеслась и дала дельный совет, который мне всю жизнь помогает: «Ты должна знать, что ты бессердечная, в хорошем смысле своего слова. Постарайся не трогать своё сердце, так оно лучше тебе послужит. Не задумывайся о нём. Пусть оно потарахтит себе немножко, да и восстановится ритм». И так я шестьдесят семь лет прожила, слава Богу.

В конце нашей беседы Полина Исааковна спрашивает: «А ты не задумывалась о том, чтобы пойти в мед?». Я ответила, что мама мне об этом все уши прожужжала, но я хочу на факультет журналистики. И она сказала: «Детка, ты пойми: если пойдёшь помогать людям, то постигнешь, что дороже этого ничего на свете быть не может. И люди тебя будут очень любить, ты мягкая, добрая. Ты сумеешь находить общий язык с ними. Услышь меня, пожалуйста».

Я не знаю, как это произошло, но она совершила что-то такое, как добрый Волшебник, и я ей бесконечно, благодарна. Она заслуженный врач России, и будто мне эту эстафетную палочку передала.

И вот я со своей золотой медалью 1 августа 1974 года получаю первую пятёрку на экзамене в Кубанский Медицинский Институт, и для меня этот день стал одним из самых счастливых в моей жизни.

— А почему выбрали специализацию неврология, могли бы ведь, к примеру, стать кардиологом, стоматологом?

— Наверное, так сложились обстоятельства. Я же училась без четвёрок, и на первую практику меня за отличие в учёбе отправили в Чехословакию. На втором курсе — в Ленинград. Как лучшую студентку РФ, меня фотографировали на крейсере Аврора. Много было чего, в чём государство меня ценило, девочку из простой учительской семьи, и так много для меня было сделано. Я стала ленинским стипендиантом, и эта стипендия была больше, чем моя первая врачебная зарплата, когда я пошла работать. И благодаря этой Ленинской стипендии мне дали сразу направление в клиническую ординатуру. Профессор кафедры нервных болезней Май Яковлевич Бердичевский сказал: «Тебе надо идти на неврологию». Этот совет мне понравился, его же я слышала из уст доцента кафедры нервных болезней Анны Сергеевны Михалевой. В общем, звёзды сошлись. Я даже в интернатуре не была, а сразу попала в клиническую ординатуру, и это дало мне возможность получить очень хорошее образование.

— Есть ли у вас братья и сестры?

— Есть «маленькая» сестрёнка, которая на одиннадцать лет моложе меня. Она тоже сначала мечтала о своём и поступила в училище имени Римского-Корсакова на теоретико-композиторское отделение, потом был факультет журналистики Кубанского госуниверситета. А потом она окончила МГУ, факультет клинической психологии.

— Старались ли вы дать своим детям то, что получили от родителей?

— У меня было так много любви от мамы и от её родителей, что я и сына назвала дедушкиным именем, хотя это имя совпало с именем моего мужа — Александр. Так что сыну вдвойне повезло — назван в честь дедушки и папы. И мои дети тоже знают, что их очень любят. Главное — это любовь, её никогда много не бывает.

— У вас много регалий и наград. Какая для вас главная?

— Конечно, заслуженный врач России. Это бесценно. А сложилось всё удивительно. Меня Сергей Иванович Исаенко, наш уважаемый руководитель, начальник нашего госпиталя, сподвиг подать документы на Всероссийский конкурс работников госпиталей. Спрашивает: «В Самару поедете со мной? Зима, холодина… Наверное, не захотите поехать?»

Поговорила с мужем, и Саша говорит: «А что тебе не поехать? Увидишь ты потом когда-нибудь эту Самару? Поезжай, тебе интересно будет». Он вообще у меня молодец, я же прошла четырнадцать курсов усовершенствования на лучших медицинских базах страны, уезжала, деток на мужа оставляла, и он должен был за них отвечать. И мама его Анна Петровна очень помогала, до самой её кончины в восемьдесят восемь лет она заменяла мне мою рано ушедшую маму. Мне повезло с мамами. Они опекали моих детей, пока я училась.

Итак, мы приезжаем в Самару, дают мне журнал, в котором перечень врачей, и я смотрю — моя фамилия первая. Сергей Иванович заметил, что я удивлена, и сказал: «Не впечатляйтесь, я заметил, что здесь по алфавиту».

И вот идёт конкурс работников госпиталей, приехавших со всей России. Люди выступают на сцене, после чего проходит окончательное заседанию жюри. Я стою в коридоре, Сергей Иванович выскакивает из аудитории и говорит: «Если ничего не изменится в течение получаса, у вас будет первое место». И убежал. Потом нас всех пригласили в зал, и действительно оказалось, что мне дали первое место. Это было очень трепетно и трогательно. В газетах писали об этом, губернатор приезжал поздравлять.

Эта моя победа дала право нашему краевому совету ветеранов отправить мои документы на получение звания заслуженного врача России. А я больше чем о заслуженном враче Кубани и не мечтала. И вот Президентом России Владимиром Владимировичем Путиным подписан Указ… Специальный знак и удостоверение мне вручили в Краснодаре.

— Это высочайшая профессиональная награда. Но вы ведь ещё стали и поэтом года.

— Да. Я отправляла свои стихи в Российский Союз писателей и получила диплом…

— Создаётся впечатление, что сюжеты многих рассказов из ваших изданных сборников, вам подсказали пациенты.

— Это так. Я не специально их расспрашиваю, да и безумно некогда, в день принимаем по двести больных. Я как заведующая отделением, разумеется, отвечаю за всех. Это очень много, это беспрестанная напряжённая работа. И всё же люди делятся наболевшим.

Много лет назад моя пациентка Нина Семёновна, героиня повести «Какарида», сидела в моём кабинете на стульчике, плакала и рассказывала про концентрационный лагерь, в который попала в детстве. Я до этого даже название этого лагеря не знала, сидела напротив этой женщины и записывала её рассказ. Так что, всё описанное в этой повести — подлинная правда.

Позже произошла интересная вещь. Нина Семёновна госпитализируется в очередной раз, и я дарю ей книжечку с повестью «Какарида». Она её прочла, пришла в мой кабинет вся в слезах и говорит: «Откуда вы это узнали? Этого я вам не говорила». И я поняла, что дописанная мною повесть о взрослой судьбе героини совпала с реальной личной жизнью этой женщины.

— У многих писателей есть дар провидения. Такое впечатление, что они черпают информацию из космического пространства.

— Это очень трудно объяснить. Иногда возникает ощущение, что информация в голову стучится, и надо тут же записать её на любом клочке бумаги, который окажется под рукой. Так же и со стихами. Как-то я ехала на машине платить кредит, и вдруг в голову ворвались строчки. И главное тогда было использовать первую возможность их записать, пока не забылись.

— У вас есть пронзительный рассказ о том, как молодой мужчина безнадежно тонет, и его спасает молитва. Вы действительно верите в то, что такое может быть?

— Абсолютно уверена. Я считаю, что на Чудо способен только Господь.

— Разве те, кто воюет, не молятся? И всё же они погибают… Говорят, в падающем самолёте атеистов не бывает, и всё же случаются крушения…

— Наверное, в этих случаях действует постулат: «Если это твоя минута, прими её достойно». Хоть в падающем самолёте, хоть на поле боя, хоть где, раз уж так свыше предопределено.

— И всё же врачи, по Судьбе ли, по велению Божьему, спасают людей от, казалось бы, неминуемой смерти. Были у вас пациенты, которых только Чудо и спасло?

— Был удивительный случай. Коллега попросила полечить её родственника, у которого были боли в поясничном отделе. А я на него смотрю, и он мне совершенно не нравится: бледный, мокрый, анализы отвратительные, уже обнаружили болезнь Бехтерева. Я спрашиваю: «А что у вас ещё болит»? Говорит: «Да что-то в области пупка». Я смотрю, а там на первый взгляд околопупочная грыжа. Звоню заведующей хирургическим отделением и прошу осмотреть пациента.

Отзвонилась она только через пару дней и спросила: «А вы знаете, что с вашим пациентом? Мы его прооперировали. Рыбная кость прошла через кишку. Осумкованный перитонит. Ещё несколько дней, и не обнаружили бы, от чего человек скончался». Потом он приходил в дни Восьмого марта с букетами цветов.

Ну, конечно, как бы я могла додуматься, что за проблема у пациента? Я ведь не хирург. Думаю, Господь помог мне догадаться отправить его на обследование в хирургию. Таких случаев много во врачебной практике, когда словно тоннель какой-то прокладывается, твоё сознание идёт по этому тоннелю и достигает цели в конкретно определённом направлении.

— А ваша собственная жизнь когда-нибудь висела на волоске?

— Это случалось дважды, и оба случая связаны с детками. Когда сыночка родила, у меня открылось сильнейшее кровотечение, синдром дефицита внутрисосудистой свёртываемости. Оставалось очень мало эритроцитов, будь я мужчиной, померла бы. Нас с малышом только не десятый день выписали, мне и кровь переливали, и чего только не делали со мной… Но всё обошлось.

Потом история повторилась, когда моя мамочка умерла. Она приехала ко мне в гости, я заранее купила ей обратный билет в Анапу, но он так и остался у меня на память… У неё случился инфаркт, и она ушла из жизни. Я ждала в то время ребёночка, но моя беременность замерла. Прошла операция, и опять ДВС синдром и выживание… Маме было сорок дней, и я молила: «Мамочка, не забирай меня, мне надо деток поднимать!» Моя молитва была услышана.

— Встречала врачей, которые говорили о себе: «Я хороший диагност, безо всяких анализов и рентгенов скажу, в чём проблема пациента». Так бывает?

— Я далека от экстрасенсорики, но клинически опытный доктор зачастую может и по внешнему виду понять многие проблемы со здоровьем. Уже по тому как человек вошёл в кабинет: ссутулился или ногу волочит, нездоровый цвет лица… Иногда по улице идёшь и думаешь: «О, да тут паркинсонизм…» Конечно, замечаешь много из того, за что ты по жизни отвечаешь.

— А не возникает шальная мысль подойти и сказать: «Вам необходимо обратиться к такому-то специалисту»?

— По молодости возникали такие мысли. С возрастом я поняла, что не должна быть бестактной. Помогать надо тем, кто просит, но не навязывать своё мнение. Исключение — если есть угроза жизни. Как-то в самолёте пришлось пассажирку выводить из тяжёлого гипертонического криза. И мне её удалось спасти.

— Болезни посылаются Богом как наказание?

— Иногда как благодать. Для очищения души. Когда ты болеешь, тебе не до греха. Более того, можно искупить былые прегрешения.

— Как вы относитесь к тому, что диагнозы уже начинает ставить Искусственный Интеллект?

— Никак. В начале моей врачебной практики у нас ни компьютеров, ни МРТ не было, и мы должны были без техники разобраться и поставить диагноз. И меня это до сегодняшнего дня выручает. Иногда МРТ показывает, что что-то где-то выпячено, а с молоточком нет симптоматики, которая бы говорила, что у пациента страдает какой-то конкретный корешок. Примерно у 37% людей приличные по размерам грыжи «молчат», не мешают жизни и здоровью, и потому не надо их трогать.

Гипердиагностика это хорошо, но очень важны клинический опыт врача и анализы, они во многом могут распознать симптомы болезни. В любом случае, это всегда ребусы. У меня «лёгких» пациентов мало.

— Можно ли это сравнить с работой следователя, у которого куча фактов и улик, и надо вычислить преступника?

— Да, это похоже. Кстати, у меня дочка следователь.

— И как её занесло на такую нелегкую службу?

— Наверное, начиталась книг Александры Марининой. Внучка Диана, когда её в пять лет спросили, кем она хочет быть: следователем, как мама, или врачом, как бабушка, ответила: «Нет, я буду пенсионером, как дедушка. Хочешь — лежишь и ничего не делаешь, хочешь — куда-то едешь. А деньги приходят на карточку».

— Вы почти четверть века возглавляли клуб творческой интеллигенции Кубани «Возрождение». Будет ли он существовать после того, как вы перестали быть его президентом?

— Надеюсь, что да. Создавала Клуб не я, но меня туда пригласили буквально на первое заседание, я ходила туда два года, это было достаточно интересно. В 2008 году я стала президентом. Мы собирались в нашем отделении, выставляли в холле столики и стульчики, так появилась возможность собирать до сорока-пятидесяти человек.

Встречались с замечательными людьми, некоторых из них уже нет в живых, как скульптора Аполлонова и писателя Лихоносова, а память о встречах осталась. К нам приходили барды, исполнители, аккомпаниаторы. Потом мы уже не вмещались в стены нашего отделения и подружились с Пушкинской библиотекой, краевым художественным музеем, краевым историческим музеем, центром авторских программ «Адванс», где стали проходить тематические вечера.

Каждый из докладов членов Клуба был уникален, будь то рассказ о российских или зарубежных городах, интересных поездках или редких иконах. Так, к докладу о Марине Цветаевой я готовилась несколько лет, собрала целые чемоданы с материалами, провела личное расследование обстоятельств её гибели… И пришла к выводу, что это было замаскированное убийство, она вынуждена была уйти из жизни, чтобы спасти от НКВД своего сына. Не зря патриарх Алексий её двадцать пять лет отмаливал, как великую русскую поэтессу…

— Один миллионер перед смертью завещал выгравировать на своей могиле даты рождения и смерти и сделать приписку «Жил один год». Он счёл, что именно столько дней был счастлив…

— Я никогда не отрекусь ни от единого денёчка моей жизни, самого трудного, самого тяжёлого. Этот каждый день мне послан Богом для того, чтобы я что-то меняла в душе, делала какие-то выводы и саму себя строила, потому что себя строить трудно. Мы же все считаем себя великими и думаем, что имеем на это право. А нет. Главный человек перед Богом тот, кто наклонил голову и тащит свой воз. Я пришла к этому через долгие-долгие годы. И в клубе «Возрождение» показухи не было никакой, каждый старался быть на равных и чем-то порадовать, и как-то все сроднились, полюбили друг друга.

— Есть ли у вас любимые ученики?

— Сашенька Швец самая любимая. Её привела ко мне подруга Галя и сказала: «Ты не могла бы посмотреть на одну студентку? Она сирота. Может, ты её сориентируешь на какую-нибудь профессию, подскажешь, дашь совет?»

И вот эта девочка, такая красивая, хрупкая, с пытливыми глазами, вошла в мой кабинет. И всё! Ну, куда бы я её отпустила? И Александра стала приходить в отделение, смотреть, как я работаю, ей всё было интересно, много занималась. После окончания вуза она начала работать в Госпитале, и я до сих пор отношусь к ней как к дочери, очень радуюсь успехам, которых ей удалось достичь: стать кандидатом медицинских наук и написать три книги по диетологии и неврологии.

— Насколько неврология близка к психологии?

— Они очень тесно связаны. Иногда можно не только препаратами или иголками вылечить, но и словом. Без этого никак. И даже запуск болезни порой является последствием какой-то ситуации, беды у человека. Расставаться безумно тяжело. Я по себе это знаю. У меня было шесть подруг, с одной из них мы даже родились в один день. И все мои девочки, родные, замечательные уже умерли. Пять из них от онкологии. Каждой помогала, как могла.

Когда человек теряет близкого, и на этом фоне у него начинается невроз, депрессия, он теряет сон, надо объяснить: «У Бога мёртвых нет, у Бога все живые». И вот потихонечку, по капельке вливаешь в него жизненную энергию. Он прозревает, понимает, и душа начинает как цветочек распускаться… Вера — шаг к выздоровлению.

— Рискну предположить, что главная проблема женщин, приходящих к вам на приём — проблемы в семьях, разводы, неверность мужей. Что можно им посоветовать?

— Когда я была молодым врачом, взрослые женщины неохотно делились со мной своими проблемами. Но сейчас я уже не только врач, но и умудрённая жизненным опытом женщина, и да, пациентки изливают душу, спрашивают, как поступить в той или иной ситуации.

Увы, по статистике восемь из десяти браков заканчиваются разводами, а 84% мужчин изменяют своим жёнам, поэтому трудно рассчитывать на то, что на всю жизнь останешься единственной. Но как же тяжело пережить, когда тебя предают, особенно в возрасте после шестидесяти лет, когда кажется, что женский век уже закончился!

Однако если вы заметили охлаждение в отношениях, не драматизируйте, не выясняйте отношения, не вешайтесь на шею, не умоляйте. Помните, что вы личность и женщина. Если у мужчины всего лишь временное увлечение, имеет смыл сохранить семью ради своих детей, для которых, согласно мнению психологов, развод страшнее смерти одного из родителей.

Если же муж всерьёз полюбил другую женщину, вам нельзя разбиться об это чувство. Измените свою жизнь, вес, внешность, привычки. Попробуйте защитить диссертацию, написать картину, отправиться в путешествие. Пусть вас разлюбил мужчина, но жизнь продолжается, и свою любовь вы по-прежнему можете отдать детям, родителям, друзьям.

И надо помнить, что нет пути к счастью. Счастье — это путь.

— Сейчас в вашем отделении проходят реабилитацию участники специальной военной операции. Какие в основном у них ранения?

— Тяжёлые. К нам поступают те, кого уже демобилизовали, хотя некоторые снова рвутся на фронт, не смотря на тяжесть своего состояния. Рефлексотерапия и мануальная терапия помогают в лечении неврологических пациентов, ортопедических, с последствиями инсультов и травм.

Важно, насколько раненые будут адаптированы к мирной жизни. В первое время, когда они попадают к нам, спать не могут, их раздражают посторонние звуки. А потом за время общения, сеансов, немного снимается напряжение, и парни начинают улыбаться, хотя реакция на внешнюю среду ещё настороженная.

Видеть молодых ребят без рук, без ног, с пострадавшими шейными отделами, морально очень тяжело. При этом функциональные больные, которые приходят к врачу на консультацию на своих ногах, совершенно несчастливы, у них всё болит и всё плохо. А эти ребята, которые знают цену жизни, совсем другие. Они как ангелы. Спрашиваешь, как себя чувствуют, а они головочку поднимают и отвечают: «У меня всё хорошо, доктор!»

— Что вам приносит наибольшую радость?

— Внуки. И когда пациент говорит: «Всё хорошо».

Беседовала писатель

Лариса КОРОЛЕВА

КАКАРИДА

Повесть

Узникам фашистских концлагерей посвящается

Глава 1

Лучик солнца заиграл на золоте и серебре иконных окладов, осветил добрые лица Матушки Богородицы и сыночка ее Иисуса Христа. Нина сладко потянулась, откинула пёстрое одеяло. Долго она сегодня спала. Уже ушли на работу родители. Возясь с Машкой, большой розовой хрюшкой, баба Таня что-то ласково приговаривала.

Сегодня необычный день: они с бабой Таней будут лепить из теста жаворонков и выпекать их в большой русской печи. А это значит, что совсем скоро растает снег, побегут ручьи, расколется лёд на речке Ловать, она разольется, станет большой-большой, как море, которого Нина никогда не видела. А потом солнышко будет всё жарче, высохнут тропинки, и можно будет по ним бегать к деревенской школе и заглядывать в окошки, как там у детей скрипят пёрышки, ныряют в чернильный пузырек и выводят слова на белых тетрадных листочках. А потом придет лето, и она будет прибегать к родителям в поле, ходить по ягоды, по грибы.

— Ах, — вздохнула Нина, — скорей бы лето! Приходи, пожалуйста, летушко, я так тебя люблю!

Но сегодня, как первая ласточка лета, их деревенский праздник встречи весны. В Барановке больше принято вылепленных из теста птичек называть не жаворонками, а грачами. Вместо глазок у птичек изюминки, а в одну-единственную птичку положат монетку, и тот, кому она достается, будет главным сеятелем, первым начнет разбрасывать зерно, засевать распаханное поле. Вечером все соберутся в их хате на посиделки. Женщины возьмут свои рукоделия, будут петь песни, а Ниночке баба Таня сделала веночек из искусственных цветов с разноцветными лентами, вышила поневу чёрными и красными нитками и приделала к онучам новые оборки, потому что ей исполнилось пять лет. Ниночка вчера всё примерила, красота какая! Теперь она уже почти взрослая.

— Что ж это я засиделась, меня Витек ждет смотреть, кто сегодня прилетит. Если грачи — теплая будет весна, если зяблики — будет холодно, зябко.

— Нин, ну ты даешь, я чуть нос себе не отморозил, — Витек тёр снегом свой курносый носик и хлопал руками в варежках. — Долго ты, однако. Побежали!

Их валенки замелькали меж снежных сугробов.

— Грачи, Нин, смотри, грачи прилетели, ура! Тёплая будет весна и лето тоже.

Пришли в Барановку и весна с цветущими садами, и лето с сочной земляникой и песнями деревенских гармошек да балалайки.

Вот только что-то не так случилось. Почему-то плачет мама, и громко говорит голос в чёрной трубе у сельсовета. От этого голоса замирают все односельчане и опускают плечи.

— Мамка, мам, что такое война?

— Ой, Ниночка, это горе, детка, такое горе! Враги на нас напали, германцы.

— Мам, а они к нам придут?

— Да не дай Бог, деточка, чтоб к нам пришли. Нашего папку забирают их бить, завтра провожать будем.

Увезли на двух грузовиках мужчин из Барановки. Затянули женщины потуже платками головы и впряглись во все дела: и в свои, и в папины, и в дедушкины. Вечерами падали от усталости. И дети притихли, им тоже приходилось работать почти наравне со взрослыми, не до игр. А осенью в деревню вошли эти ужасные германцы с железными рогатыми касками, мотоциклами, непонятной лающей речью.

Сначала они были весёлые, добрые, даже давали бабе Тане еду. А потом из леса стали делать набеги партизаны. Деревенские бабы собирали все, что могли, и в сумерках с детьми передавали им в условленном месте корзины с продуктами. Недавно что-то громыхнуло за лесом. Сосед, старенький дед Степан, сказал по секрету ребятам, что партизаны взорвали немецкий поезд с военной техникой. Нина с мамой и бабой Таней теперь жили в части хаты, где раньше находились животные. Их уже давно перевели, порезали. Жальче всех Нине было Машку, она очень любила гладить толстушку, часто с нею разговаривала. Остались только курочки. Немцы не трогали их из-за яиц и кричали бабе Тане по утрам:

— Матка, яйки, яйки, эссен.

А потом их хату подожгли партизаны, ведь у них жили три фашиста. Хату Витька тоже. Их заранее предупредили через деда Степана, и перед пожаром ночью они семьями ушли в лес. Нина постоянно мёрзла, болела. Всё как во сне: землянка в лесу, мама, её рука у нее на лбу, огарок свечи.

— Доченька, держись, открой глазки, не умирай.

Она очень старалась и выжила. Как-то ранней весной партизаны ушли на задание, а их лагерь окружили немцы и, толкая в спину прикладами, долго-долго вели людей к машинам. Нина топала между мамой и бабой Таней, а впереди шел Витёк, надвинув дырявую ушанку по самые брови. Его мама первой в деревне получила похоронку на отца, а недавно сама умерла. И Витек, грустный, как маленький старичок, окончательно прибился к их семье.

Потом были какие-то эшелоны и мучительная дорога в далекую Германию, город Бремен.

Глава 2

Лагерь, куда их доставили, называли Какарида. На машинах подвезли к огороженным колючей проволокой баракам и приказали раздеваться. Кто-то подумал, что будет баня, а Нина услышала, как чужая женщина рядом заплакала и тихонько сказала:

— Фильтрация, газы.

Видно, она знала от кого-то, что это такое. Их остригли наголо и группами запускали в пустое помещение. Женщина, сказавшая непонятное слово «фильтрация», что-то шепнула бабе Тане на ухо. Бабушка прижала к себе Нину и Витька прямо носами в свой голый сморщенный живот и просила:

— Не дышите, деточки, не дышите.

Пустили белый «пар». Он заполнял пространство, и вскоре дышать стало нечем. Витек и Нина уткнулись в бабушку обхватив ручонками её рыхлое тело. Рядом кто-то задыхался, кто-то падал.

— Шнель, шнеллер.

— Люба, не дыши, — закричала баба Таня маме и всячески старалась удержаться на ногах вместе с детьми. Всех, кто смог это сделать, перевели в следующее помещение, дали тазы и воду. Они видели, как вытащили голых упавших людей с выпученными белыми глазами. Нине стало страшно, её глаза тоже слезились и болели.

— Они умерли? — спросила она Витька.

— Да, — ответил Витек, вытирая кулачками слезы на глазах.

— Баба, баба, что с тобой?

Глаза у бабы Тани тоже побелели.

— Не вижу, Ниночка, не вижу ничего.

— Баба, я тебя поведу, держись за меня.

Их разместили в одном бараке, повезло, что вместе. На ноги надели деревянные колодки с кожаными ремешками, дали полосатую робу. И началась жизнь в Какариде, если только её можно было назвать жизнью.

Еще затемно взрослых отправляли на работу, дети оставались в лагере. Около полудня привозили баланду в железных бочках, и к ним выстраивалась длинная живая очередь стариков и детей, чтоб получить свою порцию сваренных картофельных и яблочных очистков. Изредка в вареве попадались рыбьи головы. Если кто-то замешкался или оказывался вне очереди, надзирательница Марта, толстая, со злющими маленькими глазками, давала команду «фас» своей страшной овчарке Вольфу. Однажды Вольф по команде Марты укусил Витька, и ручонка у мальчика заживала все лето. Хлеб был лакомством, его давали один раз в три дня тонкими прозрачными кусочками. Дети быстро научились распознавать каждую травинку, разыскивая съедобное. Если опыт был неудачным, болели животом. Смерть постоянно маячила рядом. Почти ежедневно новые трупы грузили в машину и увозили на окраину городского кладбища. Таких лагерей, как Какарида, поблизости было несколько. Их разделяли глубокие рвы, наполненные водой, и колючая проволока с током. В бараке, где жили Нина, мама, бабушка и Витек, всего было двадцать человек.

Они размещались на нарах в три ряда: дети — на третьем ярусе, работяги — на среднем, старики — внизу. Иногда наверху прятали заболевших. Сегодня баба Таня отбилась от общей толпы людей, спешащих на раздачу пищи, Ниночка кинулась к ней, но не успела подбежать, как толстая Марта рявкнула свое «фас» оскалившемуся Вольфу. Зверь кинулся на старушку, повалил на землю и рвал на ней в клочья полосатую дерюгу. Нина с Витьком кричали в голос.

— Молчите, молчите, — повторяли серые губы бабушки.

Она с трудом поднялась, Вольф отскочил в сторону. Дети отвели бабу Таню в барак, тряпьем перевязали кровоточащие раны на боку. Через день бабушки не стало. Горю Нины не было предела. Маленькой высохшей мумией замерла она перед нарами бабули, до последней минуты держала ее за руку и сама закрыла ее белесые, давно умершие глаза. С тех пор Нина уже никогда не боялась смерти. Жизнь была столь жестока, что уход из неё, способный свершиться в любую минуту и каждодневно происходивший на ее глазах, стал естественным и нестрашным.

Наступала весна сорок четвертого.

Однажды маме удалось принести сироп с ликерного завода, куда их в последнее время гоняли на работу.

— Немка дала, — сказала мама, — говорит: «Гитлер капут!» тихо-тихо на ухо мне, я в рукаве пронесла. Значит, дают им наши дрозда. Как там Семён, твой папка, жив ли?

А летом в Какариде поредела охрана: видно, всех фрицев подряд стали забирать на фронт. И если после подвоза баланды не было Марты с Вольфом, дети за бараком осторожно по очереди делали подкоп под оградой из колючей проволоки. Вскоре им уже можно было воспользоваться, и в благополучные дни осени они стали убегать из лагеря группой в шесть-восемь человек. Шли в город. Удивительно, но горожане делали вид, что их не замечают. С каждой вылазкой они все больше смелели: то входили в кафе, и им выносили остатки пищи, то стучали в двери домов, и хозяева тоже часто давали им еду.

Однажды прокатились в трамвае, и кондуктор прошла мимо них, как будто на них были шапки-невидимки.

— Плохи дела у фрицев, совсем плохи, — сказал Витёк, — если они уже нас задабривают. Боятся, гады!

Зимой через подкоп выбирались на замёрзшую речушку и босые, в деревянных колодках катались по льду.

Как-то на речку пришла местная ребятня. Между ними завязалась драка и какаридцы сильно побили немчурят.

Вечером услышали рёв мотоциклов, подъехали гитлеровцы, ворвались в барак, срывали тряпье со всех подряд детей и били плетьми, но на сей раз не насмерть, опять, видно, сказалось положение на фронте.

Весной сорок пятого еду подвозили всё реже, но дети уже научились кормиться, у них в городе были места, где им всегда подавали, и они подкармливали даже взрослых после работы. На вышке у ворот Какариды стояли теперь посменно старые деды, не обращающие никакого внимания на пленных. Только Марта не унималась, ей каждый день удавалось сказать своё «фас» и громко хохотать, когда Вольф рвал очередную жертву.

И вот настал день, когда не появился охранник. В последнее время Марта много пила и не проснулась, когда группа узников бесстрашно бросилась на чудовищного Вольфа. Его задушили своими руками, потом начали ногами расталкивать Марту. Сначала она не могла понять, в чём дело, потом увидела распростертого Вольфа и послушно поплелась к вышке, куда вели ее люди. Казалось, все, кто еще был жив в Какариде, шли вместе с ней к месту казни, и она, такая откормленная, сильная, не оказывала никакого сопротивления, когда ей надели на шею петлю и столкнули с вышки какие-то ненавистные ей заморыши, которых она уничтожала физически каждый день. Сегодня её очередь, её расплата, она это приняла.

Появились союзные войска. Шумные, весёлые солдаты разглядывали полутрупы с моргающими глазами и фотографировались с ними на память. Тут же лежала куча вновь умерших, их некому было вывозить. От шоколада у многих заключенных разболелись животы, несколько дней их вообще не кормили, вокруг шли бои. Дети тоже обессилели и не могли раздобывать пищу.

Спасла каша союзников. Она казалась даже сладкой с непривычки. Нина остановила Витька, накинувшегося на еду:

— Рашен бой, — передразнивала она повара союзников, — останься живой после их каши, не переешь, дурень, понемножечку.

Переводчик составлял списки пленных, оставшихся в живых. Удивился, когда узнал, что Нине девять лет, она выглядела по-прежнему на пять, а весила почти как годовалый ребенок.

Их погрузили в машины, чтобы доставить к русским. На ночь размещали в палатках, была очередь для переправляющихся через Эльбу. Понтонный мост, сооруженный для переправы, с двух сторон поддерживался находящимися в воде солдатами. Течение было достаточно сильным, и на глазах детей впереди идущий грузовик скатился с понтона в мутную холодную воду Эльбы. Ослабленные узники не могли справиться с потоками воды, никто не бросился, чтобы им помочь, и последней пыткой в жизни для этих несчастных стала такая долгожданная Эльба.

Машина с какаридовцами наконец-то переправилась, слава Богу, удачно. Родные, бесценные лица советских солдат.

— Мама, мамочка, наши, — плакала Нина.

— Тетя Люба, наши.

Но мама Нины безучастно смотрела на своих, что-то надломилось в ней, она была совершенно беспомощной. Еле влезла в теплушку состава, предназначенного для их отправки домой. Целый поезд узников, видимо, забыли поставить на довольствие. Снова голод. У мамы вздулся живот, она лежала с открытыми глазами, уставившись в крышку вагона и молчала.

— Мама, мамка, — скулила Нина.

Слёз не было. Девочка не пила и не ела очередные сутки, ручонки её просвечивались насквозь. Она гладила распухший живот матери, покачиваясь из стороны в сторону:

— А-а-а, а-а-а…

В какой-то момент мама нашла ее глазами:

— В Барановку, Нина, добирайся в Барановку. Может, папка наш живой, в Барановку.

Как у подстреленной птицы, повисла её голова, ушёл из жизни последний родной человек Нины, остался только Витек.

Но его Нина уже не увидела, она потеряла сознание и пришла в себя только спустя несколько дней в полутемном помещении какого-то лазарета. Ей делали уколы, горела керосиновая лампа, и Нина даже потом так и не узнала, где её выходили, в каком городе, каком госпитале.

Детский спецприемник под Томском был переполнен, но там кормили. Нина быстро поправилась, набрала вес и вскоре стала спрашивать у воспитателей, когда её отправят домой.

— Получим информацию из твоей деревни — отправим.

Вскоре пришла весточка, что жив отец Нины, ждет её в Барановке. Путь домой самый короткий. Поздней осенью в демисезонном пальтишке и вязаной шапочке Нина сходила с поезда на перрон в городе Орле. Отца узнала сразу:

— Папа, папочка!

— Нинуля, доченька моя!

Он был изранен на этой страшной войне, в руках палочка, обезображенное лицо, седой, но это её отец, и он был жив.

Она рассказывала ему долго, не могла остановиться, про маму, бабушку, Какариду.

Голос её был монотонным, часто срывался, переходил на шёпот. Отец плакал, закрывая лицо руками.

Их дом в Барановке сгорел, но односельчане, кто уцелел, помогали друг другу, строили землянки. В одной из них разместились Нина с отцом. Витек в Барановку не вернулся. Из его родных в живых не было никого. Нина часто подходила к остаткам изгороди вокруг сгоревшего дома и разговаривала с Витьком.

— Как ты там? Где ты? Я не забыла тебя.

Один из уцелевших домов без хозяев определили под школу. Жизнь продолжалась. Получил затерявшуюся медаль «За отвагу» отец. Здоровье его ухудшилось, он слабел, с трудом ходил, и в год, когда Нина закончила восемь классов, неожиданно умер. На похоронах соседка посмотрела на Нину и злобно прошипела:

— Не надейся, кормить тебя, гадкий утенок, не буду. Отец твой — герой, а ты — подстилка немецкая, лагерница. Чего глаза пялишь? Ишь какая!

Котомку Нина собрала быстро. Утром видели, как она шла пешком к станции. Потом о ней в Барановке никто больше не слышал…

Нина вышла из поезда в Туле, почему, сама не знала. Пришла на кондитерскую фабрику, восстанавливающуюся после войны, её взяли рабочей, дали уголок в общежитии. Работать Нина умела, жалеть себя — нет. Когда получила паспорт, назвалась девичьей фамилией матери, ведь Барановка сгорела, может, и документы все сгорели?

Про Какариду она никому не говорила, это стало её главной тайной. Она никогда не была подстилкой фашистов, кому нужен был покрытый коростой заморыш. В душе она на всю жизнь осталась просто несчастным ребенком, искалеченным войной.

Глава 3

Нина Семеновна открыла глаза. Вокруг все было ослепительно белым: одежда людей, стены, постель, на которой она лежала.

— Я умерла… — подумала она.

Но тело ответило такой жгучей, мучительной болью, что сомнения в принадлежности этому свету отпали. Рядом капельницы.

— Где же я?

Видимо, она спросила это вслух, потому что рядом находившаяся женщина в белом наклонилась над нею и спросила:

— Вы меня слышите? Если да, сомкните веки. Анна Игоревна, смотрите, наша погорелица пришла в сознание!

Нина Семеновна с удивлением разглядывала все вокруг, она ничего не могла вспомнить, почему она здесь?

— Это больница?

Голоса почти не было, но женщина все поняла.

— Да, да, это больница, реанимация. Я — медсестра, это — доктор. Вас с пожара привезли, что-нибудь помните? Вы тут какую-то «корриду» вспоминали, когда бредили.

— Какарида, — подумала Нина Семеновна, — это я, как в кино, видела всё свое детство, снова побывала в Какариде. Но ничего не помню, никакого пожара, помню Тулу, фабрику после войны, как жила там, работала, как вышла замуж.

Она приглянулась пареньку из отдела кадров, Алёше, вышла за него замуж, родила дочку, назвали Танюшей, как бабу Таню. Алексей её пожалел, ему она рассказала про концлагерь, про своих родных. Больших чувств между ними не было, была покорность судьбе. Работая кадровиком, Алёша и помог ей с паспортом, получив подтверждение, что все архивы в Барановке сгорели.

Многое Нина доверила мужу, но не всё, не смогла рассказать подробности про Марту, про то, чем приходилось кормиться, про горы трупов, которые ей пришлось видеть.

Алёша такой домашний, был с мамой в эвакуации в Сибири. Мама вернулась после войны в родной Ставрополь, а Алёша приехал к тете в Тулу. Тетя — начальница, помогла с работой, своих детей у неё нет, все для Алешеньки.

Маленький, он ломал ногу, неправильно срослась, хромал с детства, зато теперь освобожден от армии.

Танечка росла очень смышленой, веселой девочкой, и тут Алеша, быстро набравшийся мужского достоинства, был приглашен в горком партии на должность инструктора в орготдел.

— Нина, — сказал он после успешного собеседования, — не хочу тебя обидеть, но ты тоже должна подумать о своем росте. Конечно, хорошо, что ты закончила вечернюю школу, что ты теперь мастер, но это не все. Давай, поступай в политех на заочное. Тетя Зина в Танюшке души не чает, поможет. Я расту, и жена должна соответствовать.

Нина послушно сдала документы в институт и, к своему удивлению, с двумя тройками и четверкой поступила. Отношения с Алешей становились все прохладнее. То, что изначально выстраивалось на его интересе, участии и её благодарности, продолжения не получило. Новая работа закружила Алексея Романовича по полной. Нынешний статус давал возможность партийным подругам не обращать внимание на его физический дефект. Он загулял, вошел во вкус, менял партнерш, явно чувствовал себя героем-любовником.

Нина делала вид, что не обращает внимания. После пережитого ею сейчас у нее было так много: дочь, дом, работа. Да и муж слишком дорожил репутацией, мечтал о карьерном росте, а это железными цепями было связано со стабильным семейным положением, вот и стал просто родственником непонятного значения: ни сват, ни брат, ни муж…

Умерла от инфаркта тетя Зина. Алексей перебрался в её комнату, прекратив мучить Нину своим присутствием рядом. Вечерами приходил очень поздно, часто выпивши, шумно раздевался и, если она попадалась ему на глаза, одинаково плоско шутил, скрывая свою неловкость:

— Ну что, Нинон, как ваши кондитерские дела? Дерзайте, дерзайте, будем вас проверять.

Нина закончила вуз, росла по службе. Ее очень любили на работе: знающая, всё исправит, во всем поможет. Ну, не очень веселая, что ж поделаешь, такой у человека характер. Никто и никогда не узнал от неё о Какариде, она была у Нины внутри, в её сердце, мозге, в каждой её клетке, израненной душе.

Однажды её пригласили к директору фабрики, они виделись по работе часто, но это приглашение было необычным, Нина сразу это поняла. В его кабинете за столом сидели секретарь парткома, замы, юрист.

— Нина Семеновна, — начал директор, — вы работаете много лет, растете на наших глазах, у вас все получается, многие идут к вам за советом. Мы приняли вас в партию. Я сам неоднократно с вашей помощью разрешал сложные технические ситуации. Через месяц на заслуженный отдых уходит главный инженер. У вас стабильная семья. Муж — уважаемый партийный руководитель, подрастает дочь. Нина Семеновна, соглашайтесь на эту должность. Видите, мы все здесь, это наша совместная просьба, коллективное, так сказать, решение. Рекомендую не отказываться от моего предложения.

Лицо Нины стало пунцовым, она растерянно переводила взгляд с одного человека на другого.

— Иван Артёмович, я очень ценю всё, что вы сказали, но это неожиданно, мне нужно подумать.

— Конечно-конечно, думайте до конца недели, посоветуйтесь дома.

А советоваться было не с кем, муж в очередной командировке, только с дочкой.

— Соглашайся, мам! У тебя всё получится, всё равно ты живешь на работе. Почти каждый день тебе звонят. Что случилось, ты всё знаешь, как лучше сделать. Ты у меня молодчина! Ни у кого такой мамы нет, как у меня. И я ж у тебя надежная, как ты.

— Спасибо тебе, доченька, спасибо, родная! Конечно, ты моя самая надёжная, мое счастье! Спасибо Богу, что ты у меня есть!

— Мам, расскажи про бабу Таню, как вы жаворонков пекли.

— Хорошо, я когда-нибудь тебе всё расскажу.

— Почему когда-нибудь, мамочка, я же уже взрослая.

— Нельзя еще пока, детка, страшно!

Когда Алексей Романович вернулся из командировки и подъехал на такси к родному подъезду с ночного поезда, он увидел, как жену забирает служебная «волга».

— Привет, Нинон! Что это тебе за почести и чего так рано?

— Я теперь на другой должности, Алёша, согласилась на главного инженера.

Алексей Романович присвистнул:

— Ну-ну, вперед, дерзайте. А я вот пойду сам себя кормить с дороги.

— Как съездил, Алёша, что ж ни разу не позвонил?

— Да занят был с утра до ночи. — Глаза виновато искали место, куда б им спрятаться. — Чего беспокоиться? Плохие новости приходят первыми. Тихо — значит, все хорошо. Как Танюха?

— Нормально, слава Богу. Вчера в театре с нею были.

— Молодцы. Ладно, я пошел, устал.

Он действительно устал. В командировке завязался новый бурный роман с заведующей отделом пропаганды соседней области. О, баба — огонь! Надо будет через недельки две её навестить.

Река жизни продолжала свое течение то в мирном повседневье, то замедляясь до омута, то водопадом круша все на пути. Разные судьбы — разные реки. Их совмещение тоже совершалось по каким-то недоступным суетному осмыслению высшим законам…

Танечка поступила в мединститут в Москве, поселилась в общежитии, а после четвертого курса быстренько вышла замуж за однокурсника с московской пропиской, жилплощадью и очень хорошими родителями. Так судьба наградила Нину — счастьем дочери. Повезло Танюшке, но она тоже ответила семье мужа высшей женской благодарностью: через год после свадьбы подарила внука Витеньку. Так назвать малыша предложила Нина Семеновна.

— Мамуль, как внука твоего назовем, как бы ты хотела, родненькая? Ты же моя самая любимая на свете! Как назовешь, так и будет, счастливым будет, я уверена.

— Что ты, доченька, это право ваше с мужем. Но если захотите, назовите Виктором. Пусть будет настоящим мужчиной, победителем, пусть справляется с любыми проблемами мужественно. Я знала в жизни такого человека, даже маленьким мальчиком он терпел нетерпимое, был очень мужественным, Витьком его звали.

— Хорошо, мамочка, будет Виктором. Мне очень нравится это имя, поговорю с мужем. Как ты, как дела дома? Мам, ты счастлива?

— Конечно, доченька, — ты мое счастье…

Глава 4

— Я психолог. Здравствуйте, Нина Семеновна. Давайте немножко с вами пообщаемся. Меня слышите? Понимаете?

Веки сомкнулись дважды

— Что-нибудь помните сама?

— Да, — чуть слышно прозвучало в ответ.

— Что помните из последних событий своей жизни, попробуйте, вспоминайте.

— Я вчера дочке звонила в Москву.

— Да вы просто умница, так хорошо говорите! Но это было не вчера. Вы здесь уже три недели. Наконец-то пошли на поправку. Давайте еще поговорим. Где вы живете?

— В Ставрополе.

— Давно?

— Восемь лет.

— Живете с кем-то или одна?

— Одна. Летом внук приезжает.

— Были замужем?

— Была.

— Мужа нет в живых или вы разведены?

— Умер. Муж умер.

— Достаточно на сегодня, вы устали. Теперь просто попробуйте вспомнить, что было после звонка дочери, что было дальше?

Нина Семеновна закрыла глаза, лицо ее побледнело, лоб, щеки покрылись крупными каплями нота, стало трудно дышать. Какой-то дым, дым перед нею, гадкий, удушающий, стена дыма, ничего не видно. Она вновь провалилась в темноту.

— Елена Ивановна, довольно на сегодня.

Врач-реаниматолог подошла к психологу:

— Очень слабенькая она, устала. Завтра выходит из отпуска заведующий.

— Уже завтра? Вот время летит!

— Да, уже завтра, доложим ему о нашей пациентке, никто не думал, что выживет.

Дым, заполнивший хрупкую память Нины Семеновны, рассеивался. Она вновь возвращалась в прошлое…

ЧП на работе у мужа. Супруг его любовницы из соседнего обкома застукал их в гостинице, устроил страшный скандал, драку и написал письмо в горком о недостойном поведении коммуниста.

Алексей Романович ходил потерянный. Вдруг заметил, что рядом с ним живет жена.

— Ты, Нин не слушай, если про меня будут гадости говорить. Это все клевета.

— Алеша, для меня ты — отец нашей Танюши. Меня ты давно бросил.

Он неожиданно взорвался:

— Да не мог я жить одним твоим прошлым. Ты же с детства всё в себе закомплексовала. А я для тебя столько сделал, в партию потом тебя, узницу, приняли! Кто б знал, что главный инженер фабрики — заключенная из концлагеря! Я тебе судьбу подарил, семью! Я, я…

Нина прижалась к стене, снова превратившись в маленькую девочку, которую сейчас легко могут убить, физически уничтожить, и никто не заступится, никто не поможет. Слёзы заливали бледное лицо, но сжатые кулаки как будто сконцентрировали в ней невидимую силу, и она впервые, громко и отчетливо выговаривая слова, прорвала плотину молчаливой беспомощности:

— Так ты тоже считаешь, что я виновата, что шестилетним ребёнком меня увезли из родной деревни, морили голодом, мучили, травили собаками, избивали? Ты считаешь это моей виной?! Нашли врагов народа! Да вы все должны просить у нас, узников концлагерей, прощение за загубленную жизнь после возвращение из плена, за вечный страх, боль. И за мои комплексы, да, Алеша, и за них тоже. А впрочем, я тебя ни в чем не виню. У тебя своя жизнь и ответственность за неё, у меня — своя. Ещё раз повторяю, ты — отец нашей девочки. Спасибо тебе!

Скандал замять не удалось, разбирали личное дело заведующего отделом горкома партии, поведение признали аморальным. То, что в соседнем номере развлекался с подружкой его начальник, Алексей Романович скрыл. В благодарность за мужскую солидарность начальник способствовал его дальнейшему назначению секретарем парткома пивзавода.

А потом пришел 1991 год, ГКЧП, революция. Нина Семёновна ушла на пенсию, ей как раз исполнилось пятьдесят пять. Тяжело заболела свекровь в Ставрополе. Инсульт. Ни перевезти, ни оставить без помощи. Алексей Романович, безработный после революции, упросил жену переехать в Ставрополь. Там хорошая квартира, большая, отремонтированная. Они помогали, когда была возможность. Мать надо досмотреть. Больше никого из родных нет. Татьяна Алексеевна — ведущий кардиолог, ребёнок подрастает, семья большая. А Тула стала для Алексея Романовича чужой. Все время ему казалось, что кто-то посмеивается над ним за спиной. Крепко опозорился.

Нина Семёновна после переезда неожиданно для нее самой быстро адаптировалась. Тоненькая фигурка, красиво уложенные вьющиеся волосы. Она не выглядела пенсионеркой. Впервые в жизни у нее появилась подруга, сорокапятилетняя соседка Антонина Николаевна.

Тонечка жила без мужа. Сын — моряк на Дальнем Востоке с молодой женой. Интереса к лёгким приключениям не испытывала, нажилась с пьющим мужем, развелись. Жив ли, неизвестно. Учительница по специальности, Антонина Николаевна очень любила детей. По-соседски Нина Семеновна часто помогала ей принимать учеников. Чаепития, задушевные беседы. Потихоньку Нина смогла довериться Тонечке и впервые поделилась прошлым. В Туле у нее были приятельницы, их даже много было, но подруга, Тонечка, появилась только сейчас. Свекровь добросовестно досмотрели, проводили в последний путь. А вскоре случилось новое горе.

Алексей Романович не возвращался из гаража, куда ушел повозиться с машиной. Уже за полночь. Нина не могла отделаться от мысли, что случилась беда, не знала почему. Ведь у мужа постоянные причины для поздних возвращений, но раньше она была спокойна. А тут предчувствие затянуло в омут отчаянной тревоги. Нина позвонила к Тоне, та не заставила себя упрашивать, быстро собралась, и они побежали к гаражу. В гараже горел свет, еле слышно играла музыка. Было холодно, работал двигатель их «волги». Господи, какой жуткий запах! С трудом открыли ворота гаража, хорошо хоть не заперты изнутри. За запотевшими стеклами в машине просматривались абсолютно голые, неестественно белые тела. Мужчина и женщина, как в страшном кино про чужую жизнь. Мужчина — её муж Алексей Романович. Оба мертвы…

Тоня во всем была рядом. Умолили милицию не разглашать обстоятельств происшедшего. Последняя женщина Алексея Романовича оказалась молодой и незамужней, жила с родителями неподалеку. Её родным вовсе не хотелось хвастаться ситуацией, всячески стремились все замять.

Только Танюшка заподозрила, что что-то не так. После похорон она подошла к бледной осунувшейся матери и спросила:

— Мам, что все-таки произошло? Я кардиолог, он не от инфаркта умер.

— Задохнулся он, Танечка, в гараже.

— Один был?

— Нет. Не спрашивай, детка, не могу говорить.

Горы трупов, на которые Нина насмотрелась с детства, сделали для нее явление смерти навсегда привычным. Но тут была другая история. Из жизни ушел человек, который подарил ей дочь, спас жизнь, перед которым она вечно виновата: не смогла стать для него любимой женщиной и сама не полюбила. Как ни старалась. Не получилось, значит, обманула.

Глава 5

— Виктор Сергеевич, вот наша погорелица, Светлова Нина Семёновна, шестьдесят три года, поступила три недели назад в крайне тяжелом состоянии, черепно-мозговая травма, перелом основания черепа, субарахноидальное кровоизлияние, мозговая кома. В процессе выхода определяется ретроградная амнезия на обстоятельства происшедшего. Была следователь, я вам расскажу, что произошло. С Ниной Семеновной работает психолог. Второй день самостоятельное дыхание, скоро будем переводить в нейротравму, ожоги незначительные.

— Хорошо. Как дела, голубушка?

Высокий седой мужчина разглядывал лицо пациентки. Оно показалось ему удивительно знакомым.

Нина Семёновна также смотрела на него с чувством уже виденного.

— На Василия Ланового, что ли, похож?

Сегодня психолог расскажет, что же с нею произошло, завтра её переведут в другое отделение. Танюша рядом. Вчера ей разрешили побыть с матерью, она всю её перецеловала.

— Ну как же так, родная моя? Я заберу тебя в Москву, хватит тебе одной маяться.

Нина кивала и плакала от счастья, что видит дочь.

— Нина Семеновна, — психолог Елена Ивановна гладила ее по руке. — Вы готовы, чтобы я вам рассказала, что случилось?

— Да.

— В соседней с вами квартире ночью случился пожар. Вы, видимо, от удушья проснулись, повезло вам, что проснулись. У вас был ключ от соседской квартиры?

— Да, у нас с Тонечкой есть ключи от наших квартир.

— Что-нибудь вспоминаете?

— Нет.

— Ну, ничего, всё вспомнится. Пожарные сказали, что у соседки что-то с проводкой произошло. Это следователь нам прояснила. Вы действовали удивительно грамотно.

Быстро надели брюки, теплое пальто, намочили всё это в воде; лицо, голову накрыли мокрыми вещами и кинулись в горящую квартиру. Она пылала. Где-то, вероятно близко, лежала ваша соседка. Вы ее оттащили на кухню, в прихожую уже вернуться, видимо, не смогли, всё горело. Вы открыли окно, столкнули ее вниз и спрыгнули сами.

— Тоня, Тонечка, она жива?!

— Да. Она в ожоговом отделении. Зацепилась за ветки. Черепно-мозговой травмы нет, перелом ключицы. Но ожоги сильные, состояние тяжелое. Вы — героиня, Нина Семеновна, спасли человека. Как лучше вам станет, журналисты к вам рвутся.

За спиной психолога выросла стройная фигура заведующего реанимацией.

— Нина Семеновна, когда из комы выходили, вы все время корриду вспоминали. За рубежом, что ли, на корриде были?

— Какарида, так мы называли наш концлагерь под Бременом.

— Нина?!

Виктор Сергеевич вдруг упал на колени перед реанимационной койкой. Он целовал ее обожженные пальцы, гладил лицо.

— Девочка моя, девочка! Это ты! Я всегда знал, что встречу тебя, всегда!

Замерший медперсонал не понимал, что происходит. Их любимый шефчик, благородный, справедливый, недоступный, хоть уже лет десять вдовец, на коленях перед погорелицей.

— Витенька, Витек! Господи, ты жив! Неужели я тебя встретила? Господи, спасибо тебе! Сколько раз я об этом мечтала, мечтала, что увижу тебя. Внука твоим именем назвала.

— Значит, у меня теперь будет внук, да еще и с моим именем. У меня, Ниночка, своих детей нет.

— Витенька, но мы же уже старенькие, я такая больная.

— Ниночка, да я тебя из любого состояния выхожу. Неужели ты сомневаешься, я же всю жизнь тебя искал, в Барановке был, запросы посылал.

— Вить, мы уже старенькие!

— Больше так говорить не смей! Старенькие — за ручку будем друг дружку водить, но не расстанемся никогда, слышишь, ни-ког-да!

Их пальцы сплелись в одно целое. Ничего, что у Нины они в бинтах. У них еще так много впереди. Сколько придется рассказать, сколько пережито врозь!

С неземных вершин мудрый Боженька ласково улыбнулся, глядя на них. Это было очень трудно и долго, но он вернул друг другу этих детей.

РАССКАЗЫ и НОВЕЛЛЫ

Войди в меня, Любовь

В весенней Анапе, белоснежной от цветущих деревьев, у моря моя одноклассница Лариса Белякова, смущаясь и краснея, прочла стихотворение:

Узором паутинчатым,

Вобравшим в сети радугу,

И музыкой неясною

Весеннего дождя,

В звенящих травах росами,

Что по лугам разбросаны,

Пьянящей светлой радостью

Войди, любовь, в меня.

Тоской и мукой бешеной,

С зубным бессилья скрежетом,

Дыханием просоленным

От непролитых слёз,

Дрожащими ресницами,

И сердца звонкой птицею,

Хозяйкой, а не гостею,

Войди в меня, любовь!

Пусть простят меня литературоведы, я не нашла другого автора этих строчек, кроме Ларисы, и они для меня стали главными в жизни, девчоночьей молитвой о настоящем человеческом чувстве, которое нет-нет, да и ворвётся в твоё бытие чьей-то щемящей судьбой.

* * *

Мама, тоненькая, со спины прям как девушка, в неизменно беленьком платочке с кружевной тесьмой по краю, натруженными, в пульсирующих веночках, сморщенными, самыми добрыми руками на свете. Ей уже девяносто, но она молодчина. Из недавнего инсульта вышла без осложнений, всё восстановилось.

— Моя ластонька, — подумала Любовь Тимофеевна по пути домой. Сейчас она войдёт в подъезд, поднимется на лифте на пятый этаж, откроет ключом дверь квартиры и услышит такой знакомый и родной голос:

— Любушка, это ты?

Всю жизнь они вместе. Всю жизнь мама ждала отца, попавшего без вести в далёком сорок третьем. Иногда Любовь Тимофеевна заставала маму в слезах.

— Так, почему мокроту разводим?

— Тимушку вспомнила. Не сердись, дочка, слёзы очищают. Сеющий слезами пожнём радостью.

— Так-то оно так, но ты себя береги.

Но уныние её старушке было не присуще. Постоянно в заботах, домашних делах. В девяноста она, не смотря на возражения дочери, продолжала делать всю посильную работу.

— Мне же так лучше, Любушка. Я не могу без дела, не привыкла.

Любая свободная минутка заполнялась воспоминаниями о прошлом, как они встретились с её Тимушкой в здании суда, где она работала секретарём, а он, высокий, красивый, пришёл как судебный пристав с поручением.

— Как посмотрели друг на дружку, так и полюбились.

— Мам, а вы венчались?

— Конечно, доченька, хоть тогда это уже не поощрялось, мы обвенчались. Было очень красиво, венцы над головами, батюшка, такой торжественный, ласковый.

И так без конца.

Любовь Тимофеевна всегда шла с работы к дому через Екатерининский скверик. Стоял тёплый майский вечер. Она не отказала себе в удовольствии посидеть на скамье у памятника Екатерины. Наконец-то Микешину спокойно спится, восстановили его детище. Вот она, Императрица Всея Руси, стоит в окружении именитой свиты, гордая, величественная, и дарует всем нам навеки грамоту на эту землю, а значит, на этот город, на жизнь в нем сегодня, завтра, всегда.

Сколько споров и войн было вокруг этого памятника, пока наконец-то Александр Аполлонов не возродил его вновь. И кому это помешало? Вокруг и сейчас, в будний день, десятки людей, а в выходные молодые счастливые супружеские пары обязательно приезжают за благословением к Екатерине. Долгое время напротив стоял обиженный Ильич, но не вынес взгляда Императрицы и был перенесен на вокзальную площадь, теперь встречает прибывающих гостей города.

Тёплый майский вечер благоухал весенними ароматами. Нарциссы, бегонии, виолы причудливыми гирляндами украшали многочисленные клумбы. Листья на деревьях в мае так нежны, что соблазнительно к каждому из них прижаться щекой. Игра света и красок под лучами уходящего солнца делала и памятник, и природу вокруг похожими на сказочный мир. Глубокая синева неба уже готова была замерцать миллионами звезд.

— Всё, пора домой! — Любовь Тимофеевна суетилась с вещами, прервав короткие минуты расслабления.

— Любушка, здравствуй, дорогая! А я смотрю: ты, не ты?

— Я, Аннушка, я. На минуточку присела. Как я тебе рада! Давненько мы не виделись.

— Работаем, что ж поделаешь, на пенсию пойдем, будем чаще видеться.

— Что ты, голубушка, не напоминай про пенсию, а жить на что?

— Это точно, на пенсию не проживешь, можно с голоду помереть. Как твоя мамуля?

— Спасибо, хорошо. Весёленькая, давление нормализовалось.

— Люба, а ты слышала про списки в интернете?

— Нет, ничего не слышала.

— Дорогая моя, сейчас все сидят у голубых экранов, ищут своих пропавших в войну родичей. У меня в отделе сотрудница дедушку своего нашла.

— Да ты что?!

— Да, они его давно перестали искать, надежду потеряли, и вот нашли в интернете. Хочешь, попросим её, у нее сын хорошо в этом разбирается и имеет свободное время, уже двоих нашёл. Ты можешь мне написать сведения об отце?

— Конечно, Аня.

— Давай, пиши. Я прямо сейчас позвоню, по сотовому, всё продиктую, а вдруг?

На бумажной салфетке чёткими печатными буквами Любовь Тимофеевна написала фамилию, имя, отчество, место рождения, номер воинской части, — всё, что наизусть знала об отце. Её охватило непонятное волнение, как дуновение далекого прошлого, в котором жили она, её родители. Она никогда не видела отца. Родилась перед войной, когда родители уже потеряли надежду иметь ребенка. Ей было шесть месяцев, и отец ушел на фронт, писал, остались зацелованные ею и мамой письма, где он с такой любовью расспрашивал о своей доченьке. Как-то спросила маму, почему она больше не вышла замуж, никто не встретился?

— Встречались, звали замуж, но я Тимушку ждала. Ко мне никто, кроме него, никогда не притронулся. Любовь! Настоящая, чистая, вечная. И её Любовью назвали.

— Это ты, Любушка?

Что она будет делать без этого голосочка? Но мама и об этом думает:

— Любушка, я не Кощей Бессмертный, когда Господь призовет, уйду. Ты всегда должна об этом помнить и ничего не бояться.

— Мам, давай не будем о грустном.

— Это неправильно, детка. В смерти нет ничего ужасного, её заслужить надо. Даже если преждевременно Бог допустил, может, предотвратил жестокую судьбу, когда смерть легче жизни. Добрую светлую душу Господь знает когда забрать, а о злой всем близким молиться надо.

— Хорошо, мамочка. Ты у меня — ангел!

— Безгрешных нет…

— …Мамуля, встречай, это я. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, слава Богу.

— Лекарства все приняла?

— Да, всё сделала.

Вдруг действительно удастся узнать об отце. Как-то надо её подготовить, чтоб не переволновалась. Сколько они пытались его разыскать, слали запросы в разные военкоматы, министерства, даже Хрущову и Брежневу писали, все безуспешно.

— Мамуля, а я Аннушку Светенко в скверике встретила.

— Правда? Как она?

— Хорошо. Мама, она мне рассказала, что после Девятого Мая в интернете появились списки погибших и без вести пропавших, и люди находятся.

— Господи, хоть бы наш нашелся, я б могилке его поклонилась. Ты попросила Аннушку, чтоб помогла нам?

— Да, мама, я дала все координаты папы.

— Ты моя умница.

Во время ужина мама была в приподнятом настроении, улыбалась, даже морщинки разгладились. Любовь Тимофеевна заволновалась:

— Ты только сильно не обнадеживайся, мамулечка, ладно?

Спустя две недели Любовь Тимофеевну на работе позвали к городскому телефону.

— Люба, это я, мама.

— Что случилось, мамочка?

— Люба, ты должна прийти домой.

— Мама, тебе плохо?

— При первой возможности иди домой.

Не шла, почти летела. Не дай Бог, криз или с сердцем что.

— Мамуля, это я!

Тишина. Ворвалась в её комнату. Калачиком её старушечка лежала в постели.

— Кажется, дышит.

В руке зажат листок. Осторожно вытащила, разгладила.

— …Село Большое Смоленской области, номер могилы… номер школы… которая закреплена по уходу.

Нашёлся, нашёлся её отец! Видно, Аня позвонила.

Мама заворочалась.

— Господи, жива! Мама, это я. Да у тебя подушка мокрая. Ты так и уснула в слезах?

— Я от счастья, доченька. Я ж его дождалась! Люба, когда ты купишь билеты до Смоленска?

2007 — 2009 гг.

Молитвослов

Она шла навстречу, опираясь на две клюки, с трудом передвигая слабые, больные ноги. По сморщенным щекам узкими ручейками струились слезы. Худенькая, старенькая, больная.