16+
С Гудзона выдачи нет

Объем: 184 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Посвящается моим самым близким и дорогим людям: моим детям Юрию, Марии, Софии, Николь, моим родителям Татьяне и Игорю, брату Сергею, жене Ирине и ее родителям Анатолию и Любе.

Предисловие автора

На вопрос, почему написана эта книга, есть множество ответов, и, наверное, даже я, ее автор, не смогу перечислить все. Но основные ответы очевидны: желание поделиться своим уникальным опытом и уверенность, что этот опыт поможет тем, кто готов им воспользоваться.


Я бы не хотел, чтобы многое, из рассказанного здесь, произошло со мной: не хотел быть под следствием, находиться на волоске от ареста, бежать из родной страны, начинать с нуля, будучи ограбленным и униженным. Однако позже я понял, что эта незавидная участь может постичь каждого, кто надеется вести честный бизнес в России.

Эта книга состоит из двух частей. В первой описывается история, героем которой я стал в России, и которая явилась причиной моего побега в США. У меня есть все основания считать, что подобное в РФ может случиться с любым предпринимателем, его род деятельности и финансовые обороты не имеют значения, главное тут — надеяться «решить все честным путем» и вести себя так же наивно, как в свое время я. Поэтому книгу эту стоит прочитать тем, кто сейчас в России и пока что полон бизнес-надежд.

Во второй части я даю подробнейшую характеристику иммигрантской жизни, которой живу уже почти 10 лет. Эта жизнь началась в 2011 году пасмурным весенним вечером в неизвестной бруклинской квартире в момент, когда я готов был выть от ужаса и одиночества, и продолжается сейчас — также в Нью-Йорке, где я счастлив со своей семьей.

Мною был пройден путь, о котором вначале я ничего не знал. Каждый день я постигал что-то новое: узнавал об американской жизни и о жизни иммигранта в частности, о бюрократической волоките и о бизнес-возможностях, о деталях чисто юридических и о тех, что относятся скорее к области морали, психологии и душевного состояния. Кризис перемены мест знаком мне от А до Я. И поверьте, это и ваш кризис, если вы решили иммигрировать, у вас нет шансов избежать или видоизменить его. Зато есть возможность узнать о многих подводных камнях заранее, прочитав эту книгу.

Одиночный побег из России, нехватка денег, тоска по родине, отсутствие дохода, незнание языка… список может быть долгим, поэтому я прерву его. И скажу: каждый из вас, российских бизнесменов или просто трудолюбивых и талантливых людей, мечтающих поселиться в стране с работающими законами и здоровой ментальностью, может пройти тот же путь. Иногда даже с меньшими потерями, если книгу читать внимательно.

Полагаю, если вы читаете это предисловие — значит, за вами никто не гонится, вас никто не допрашивал и не обыскивал сегодня утром и над вами не висит перспектива скорого ареста и тюремного заключения. Если это так, то вы сейчас находитесь в ситуации в разы лучше той, в которой был я, когда началась моя история. Это значит, вы сильнее, здоровее и увереннее в себе, чем тот, кем был я 10 лет назад. Это также значит, что у вас получится то, что получилось у меня.

Для тех, кто о жизни в США лишь читал, эта страна приготовила массу сюрпризов, к которым лично я когда-то был не готов, о чем сейчас честно говорю. В то же время, прожив здесь, я уверен: ехать стоит! Особенно тем, кто хочет развивать собственное дело.

Вы узнаете о том, что делать, если вы только что сошли с самолета с семьей и багажом, как тут обстоят дела с работой, образованием, изучением английского, покупкой недвижимости и транспорта. Пишу от лица человека, который сам все это проходил в состоянии стресса и тоски по родине. Книги, в которой были бы описаны все насущные для меня вопросы, тогда не было, пришлось отыскивать ответы самому, и, найдя, я решил, что такая книга должна быть. Не для меня, так для других.

Пролог

Вечером 9 марта 2011 года в аэропорту Шереметьево меня не хотел брать ни один таксист. Все в голос говорили: «Ехать опасно, мы разобьемся — вы что, не видите, какой гололед?» В последний момент нашелся парень, отважившийся взять меня пассажиром. Нужно было попасть в Минск до утра, на рассвете мой самолет улетал в Нью-Йорк. Ехать поездом было рискованно, в самолет в Москве мне тоже садиться не советовали: у пограничников могла быть на меня ориентировка.

Примерно за сутки до отъезда в Минск со мной согласился встретиться бывший сотрудник ФСБ по имени Павел. Его координаты мне дал один знакомый, когда я искал кого-нибудь, кто готов был помочь мне хотя бы консультативно. Никаких гарантий безопасности не было. Я мог в любую минуту оказаться под колпаком у российских властей — однако, по словам Павла, все было не так уж безнадежно. Он сказал: «Езжай на машине, машины проверять не будут. Погранцы заходят исключительно в поезда. Общую розыскную базу по СНГ только собираются сделать, пока что ее нет».

Он пытался проверить, есть ли мое имя в списках преступников, которым запрещено выезжать за границу. Вроде бы я в них не числился, но ничего нельзя было с уверенностью утверждать. Мы сидели в кафе неподалеку от Белорусского вокзала, в заснеженной Москве, и он рассказывал мне о том, как лучше поступить в моей ситуации. И хотя я вроде понял, что следует брать такси и ехать на нем в Беларусь, все равно почему-то рванул в Шереметьево, а по дороге колебался и думал: «Не улететь ли мне в Нью-Йорк прямо отсюда?»

Я стоял перед зданием аэропорта и сквозь толстое стекло смотрел на людей, курсирующих внутри: у каждого были свои заботы и свои рейсы, и до меня, скованного страхом, никому не было дела.

Постояв так немного и подумав, я позвонил брату Сергею в Новороссийск. С ним сообща мы и приняли окончательное решение: я еду в Минск и улетаю именно оттуда.

Павел оказался прав: машину действительно не проверяли. Мы миновали российско-белорусскую границу без единого досмотра. На КПП между Россией и Беларусью вообще не было ни одного человека. Пока ехали, и я тревожно смотрел на пролетавшие в темноте за окном деревья, мой брат брал билет в Нью-Йорк с пересадкой в Вене на мое имя онлайн так, чтобы в аэропорту за стойкой регистрации мне оставалось лишь назвать фамилию.

Я покидал многолюдную мартовскую Москву не оглядываясь. Думая только о том, чего хотелось бы избежать. Покидал Россию. Бежал в никуда, оставляя позади все, созданное годами круглосуточного труда, бежал от преследования, от умело сфабрикованного уголовного дела. Мне грозило тюремное заключение сроком до десяти лет. Меня обвиняли в том, чего я никогда не совершал, давили со всех сторон. Я не знал, чем закончится побег и куда он меня приведет. В голове не было готового, продуманного плана — вообще ничего, кроме смятения, усталости и страха. Через сутки мне предстояло оказаться в стране, которую я видел лишь из окна туристического автобуса. Мне были известны только яркие и привлекательные ее стороны.

Ночь выдалась бессонной. Дорога заняла более восьми часов, в Национальный аэропорт «Минск» прибыли после полуночи. Логике мой страх не подчинялся: я опасался, что меня просто «достанут»: остановят, задержат из-за какой-нибудь мелочи и в итоге возьмут под стражу.

Виктор Жуков, мой новороссийский адвокат, сказал когда-то: «Будь осторожен: если ты в розыске, тебя могут поставить на прослушку». Поэтому на всякий случай, боясь, что меня не выпустят из Беларуси, я купил в минском аэропорту местную, красного цвета сим-карту и поменял российские рубли на белорусские «зайчики».

Вторая волна нервного напряжения накатила, когда я подошел на регистрацию. «А вдруг Павел был не прав? А вдруг я все-таки есть в этих списках? А вдруг меня спросят, почему лечу через Минск?» Я ждал опасности буквально отовсюду.

На мое счастье девушка-пограничник в будке паспортного контроля равнодушно взяла паспорт, равнодушно глянула в него и, шлепнув штамп о выезде, так же равнодушно вернула. Без единого вопроса.

Пройдя регистрацию и паспортный контроль, я направился в бар и заказал себе бокал «Хеннесси». Он стоил какую-то совершенно копеечную сумму. Рядом со мной сидел пожилой мужчина и тоже пил коньяк. Он как-то сразу определил, что я из России. Мы разговорились. Он оказался замом начальника службы безопасности аэропорта «Минск», в тот день он ушел на пенсию. Это был позитивно настроенный, оптимистичный мужик, который хотел продолжать работать и даже дал мне номер своего телефона. Узнав, что я предприниматель из России, он предположил, что я, наверное, могу открыть в Белоруссии филиал и взять его в свою фирму… Я же в тот момент покидал Родину, страну, в которой вырос, в которой многого достиг и которую искренне любил. И я понятия не имел, когда вернусь.

Сотрудник ФСБ Павел в московском кафе тем мартовским вечером все мне сказал правильно: в Беларусь ориентировки отправлять только собирались. Путь оттуда мне пока был полностью открыт. И кажется, я стал первым, кто рассказал в прессе, что сбежать из России можно через Беларусь.

Сидя в салоне самолета и наблюдая за тем, как стюардесса жестами объясняет правила безопасности, я вдруг подумал: «Ходорковскому не повезло. Он не успел уехать и сейчас в тюрьме».

В полете я наконец-то выспался. Из аэропорта Кеннеди я вышел в темноту вечернего Нью-Йорка. Шел дождь. И мне, конечно же, нужно было где-то ночевать.

Друг моего отца Армен приехал в Америку в девяностых, а затем вернулся в Новороссийск реализовывать новые бизнес-идеи. Он узнал, что я уезжаю, за сутки до моего побега. Я попросил его помочь с адвокатом и жильем на первое время, и Армен дал мне контакты женщины по имени Анна. Она жила в Бруклине, работала ассистентом адвоката. (Наше знакомство с нею в будущем продолжится, поскольку услугами адвоката, ее шефа, я решу воспользоваться некоторое время спустя.) Буквально за сутки до приезда в Нью-Йорк Анна нашла мне квартиру с посуточной оплатой. Я попросил ее подыскать отель поближе к ее офису. Она отправила мне эсэмэс с адресом. Платить нужно было около 100 долларов в сутки. Но Анна почему-то не предупредила меня, что это будет не отель, а квартира в жилом доме. В аэропорту я взял желтое такси, таксист молча повез меня по адресу, который я назвал. За окнами сначала пролетела трасса, ведущая из аэропорта, затем начались жилые кварталы Бруклина. Но я не различал ничего, кроме дождя, барабанившего в стекла, и редких неоновых вывесок по сторонам.

Точно так же молча таксист высадил меня возле дома на Ocean Parkway и вытащил из багажника мой чемодан. Поставил его на асфальт и уехал.

Я стоял перед самым обыкновенным бруклинским жилым домом. Первая мысль была: «Я приехал не туда». Возможно, отель где-то рядом?.. На дворе ночь, дождь, я в незнакомом месте, практически не знаю английского. И непонятно, чего ждать в этом совершенно пустом, безлюдном районе, в темноте, кажущейся необитаемой. «Не убили там — убьют здесь», — подумалось мне.

Пока я летел, и мобильная связь не работала (в то время в самолетах не было еще wi-fi), Анна отправила мне кое-какую информацию. Уже в Нью-Йорке я нашел в телефоне это эсэмэс с номером хозяина квартиры. Анна писала, что он привезет ключи, нужно просто позвонить. Позвонил. Все, что я сумел произнести в телефон, было: «I’m here». Через пятнадцать минут этот парень приехал. Четверть часа ожидания меня одолевал мандраж от неопределенности и непонимания, что же на самом деле происходит. Парень оказался французом. Он подъехал, отдал мне ключи, и до меня наконец дошло, что жить придется не в отеле… Он показал мне квартиру и спросил, нужно ли что-нибудь.

Я был очень голоден. Парень подвез меня до заправки, и там я смог купить donut (жареный пончик) и колу. Нормальной еды — я спросил его про суп — на заправке не было. Парень намекнул, что ему вообще-то нужно ехать, да и он, строго говоря, не обязан возить меня. В общем, пончик с колой стал моим первым американским ужином.

Помимо столь возвышенного чувства, как тоска по родине, эмигрант испытывает давление массы вещей донельзя приземленных. Надо думать, где жить, на что жить, чем питаться.

Оказавшись в своем новом временном доме, я ощутил подступающий к горлу ком. Я понимал, что потерял буквально все: бизнес, который начинал с нуля и которому посвятил много лет, все деньги, все.

Один в ночном, дождливом, незнакомом городе. Все, кто мне дорог, остались там, на родине. А здесь ни друзей, ни родственников, ни планов на будущее, ни твердой земли под ногами.

Если честно, сейчас уже не помню деталей: не могу, например, описать, какая в той квартире была мебель или какого цвета обои, однако точно помню, что сильнее всего хотел домой. И все же главная моя мысль в те минуты была: «Заграница лучше тюрьмы».

Нормально поесть удалось лишь на следующий день. Проснувшись, взял такси и отправился на Брайтон-Бич. Там, в одном из русских ресторанов, заказал еду, которую считал для себя относительно приемлемой.

В квартире на Ошен-Паркуэй можно было жить три дня, дальше следовало найти более-менее постоянное жилье. Накупив на Брайтоне русских газет, я стал звонить по объявлениям. И понял, что снять квартиру без документов в Америке — целый квест.

Официально я считался туристом. А тем, кто сдает апартаменты, нужен был тот, кто легально проживает в Америке, с номером социального страхования, с бумагами, подтверждающими регулярность и величину дохода. В общем — тот, кто крепко, в их понимании, стоит на ногах. Я такого впечатления не производил, номера социального страхования не имел, работы у меня тоже не было. Поиск квартиры мог затянуться. Живя в России, я и представить не мог, что найти место для постоянного проживания в Нью-Йорке, не имея документов и легального статуса, настолько сложно.

Большую часть квартир держат в своих руках риелторы, и мне пришлось обратиться к ним. Я был готов оплачивать их услуги. Но каждый раз они предлагали мне что-то, на мой взгляд, совершенно ужасное. Например, квартиру в паршивом районе в Сигейт в многоэтажном жилом доме с отвратительно грязным лифтом и криками, раздающимися буквально отовсюду. Это был неблагополучный, криминальный район.

Тогдашнее мое состояние можно было назвать депрессивным не только из-за проблем с жильем. Мысль, что я боролся как мог и все равно проиграл, преследовала меня неотступно. То, как я чувствовал в те дни, могу описать одним лишь словом: жуть.

Спас меня Володя. Он был близким другом Армена — того самого, что дружил с моим отцом и жил теперь в Новороссийске, — и у Володи в Нью-Йорке имелась квартира, из которой только что съехали квартиранты. Устав воевать с риелторами и отметать предложения, на которые было страшно соглашаться, я позвонил Армену и попросил помочь. И Армен дал мне Володины координаты. В квартире, правда, полным ходом шел ремонт, и поэтому Володя на первые две недели выделил мне комнату у себя в доме. Пригласил погостить, как доброго старого друга.

Он старался меня успокоить и обнадежить. Рассказывал, как сам приехал в Нью-Йорк из украинского города Хмельницкого, с пятьюстами долларами в кармане, имея семью и маленького ребенка — и, буквально на следующий день, пошел работать на завод, где за пять долларов в час собирал электрические лампы. «Ничего, выжили, — говорил Володя. — Теперь я путешествую четырежды в год и смог дать сыну медицинское образование. И я, и моя жена работаем в хороших компаниях. У тебя тоже все в порядке будет, вот увидишь».

Через неделю после приезда в Америку у меня случился приступ — резко закололо в боку. Володин сын Сергей отвез меня в оплот американской государственной медицины –Кони Айленд Госпиталь. Сам он приехал в Штаты в возрасте семи лет, вырос в этой стране и был стопроцентным американцем — правда, знающим русский. Он успел к тому времени закончить медицинский колледж, однако по специальности еще не работал и качеству обслуживания в Кони-Айленд неприятно поразился вместе со мной: ждать в очереди к доктору пришлось часа три. К счастью, все обошлось, ничего серьезного у меня не обнаружили — это был просто стресс.

Когда вопрос с жильем решился, я понял, что пришло время заняться собственным иммиграционным статусом. И через неделю после прибытия в Америку нанял адвоката — хозяина офиса, в котором работала Анна (помните, я рассказывал, она помогла мне с жильем). Мы обговорили, что будем делать в моем случае и как я стану легализовываться в стране. Идея политического убежища выглядела наиболее подходящей. Так, постепенно, страх и неопределенность в моей голове сменились конструктивными планами: что делать, с чего начинать. Я стал думать о насущных, важных вещах: о медицинской страховке, о работе — о чем-то, что касалось моего ближайшего будущего, а не о неудачах прошлого. Правда, параллельно я все-таки пытался управлять своим, умирающим уже в Новороссийске, бизнесом — там вовсю шли суды и разборки, российская рейдерская система побеждала.

С собой у меня было около 70 000 долларов. Немного наличкой, основные деньги на картах, выданных на имя жены Натальи — ее банковские счета не имели отношения к моему «подследственному» бизнесу. Кому-то сумма 70 000 долларов может показаться внушительной. Но я должен был что-то регулярно отправлять на родину, чтобы оплачивать услуги российских адвокатов. Все счета моего бизнеса в России были арестованы. Также пришлось купить машину и платить адвокату здесь, в Америке, да и в целом как-то обживаться — покупать одежду, предметы первой необходимости. Я быстро понял, что придется экономить.

На Брайтоне в первые же дни моей американской жизни в какой-то русской шарашкиной конторе мне продали неработающий электронный переводчик за 200 долларов. Я старался быть максимально бережливым, однако мне показалось, что эта вещь по-настоящему мне нужна и эта трата обоснована: смартфоны с приложением Google Translate тогда еще не появились, онлайн-переводчиком можно было пользоваться только на компьютере или ноутбуке. Я купил этот прибор, внешне похожий на калькулятор. А когда выяснил, что он неисправен и попытался вернуть, его отказались принять. Я еще не знал, что имею право вернуть покупку в любом случае, и не стал настаивать. Сейчас мне уже известны права потребителя в США, а тогда я был ужасно расстроен.

Помимо финансовой ситуации, адекватно воспринимать реальность здорово мешали стереотипы, привезенные из России. В Новороссийске у меня был телефон Vertu, я считал, что это необходимый статусный уровень. Первое время в Нью-Йорке стеснялся своей «мазды», которую пришлось купить, и считал, что, увидев меня на ней, ни один серьезный человек не захочет иметь со мной дел. Кроме того, я был уверен, что Бруклин — полное убожество и жить там стыдно. Хотел жить только в Манхэттене.

Лишь потом, когда я узнал о миллионерах, ездящих в метро, понял, что менталитет и понятия «статусной нормы» тут совершенно другие, а в Бруклине тоже есть нормальные районы.

Мне предстояло узнать массу всего: как в этой стране работает медицина и торговля, медиа и бизнес, политика и закон. Но пока, в эту первую нью-йоркскую ночь, я сидел на диване в чужой квартире и думать мог только о двух вещах: «я все потерял» и «хочу домой».

11 марта 2011 года в городе Новороссийске меня вызвали на очередной допрос. Повестку принесли домой и в офис. Тогда-то всем и стало ясно, что я сбежал.

Часть I

Глава 1. «Сам себе миллионер»

Свой первый в жизни бизнес я сделал в тринадцать лет. Однако начну не с этого.

Родился я в СССР 17 декабря 1975 года, в Новороссийске, в портовом черноморском городе Краснодарского края с населением порядка 300 тысяч человек. Вырос в обычной советской семье. Мой отец, Игорь Моша, был родом из Новороссийска. Он работал на вагоноремонтном заводе, начинал с мастера и в конце карьеры дошел до исполняющего обязанности директора этого завода. Это было большое государственное предприятие, собственность Министерства путей сообщения.

Мама, Татьяна Моша, в девичестве Маслова, родилась в Казахстане, в Алма-Ате. Она работала в райисполкоме Ленинского района Новороссийска, затем — в райкоме, и, наконец, в горисполкоме начальником организационного отдела; была убежденной коммунисткой. С отцом она познакомилась, приехав из Казахстана поступать в Ростовский институт железнодорожного транспорта. Из Ростова-на-Дону отец привез ее в Новороссийск.

Я появился на свет в обычном новороссийском роддоме и был обыкновенным советским ребенком.

Учился я в общеобразовательной школе №2, и больше всего мне нравились два предмета: история и география. Я был фанатом этих дисциплин, знал наизусть все столицы мира. Мог назвать все страны, через которые проходит экватор, участвовал в олимпиадах и занимал призовые места. Также мне повезло с классным руководителем. Тамара Ивановна Юрина была учителем истории. Благодаря ей, помимо географии, я полюбил российскую и советскую историю. Особенно интересовался периодом начала революции, смены царского режима, прихода Ленина к власти. Все российские движения и события того времени знал глубоко в деталях.

Наш класс был дружным, мои отношения с одноклассниками — ровными и товарищескими. В школе у меня было два друга: Андрей Пищиков и Коля Яковенко. С Андреем общаюсь до сих пор и даже приглашал его недавно в гости, а Коля из Новороссийска уехал в другой город, и сейчас мы, увы, не контактируем.

Семью свою я любил и люблю. Мы жили с мамой, отцом и братом Сергеем, который младше меня на семь лет. Бабушка и дед по линии отца жили отдельно, но тоже в Новороссийске. Их звали Елизавета и Григорий. Дед был военным моряком, бабушка бухгалтером. Бабушку Зинаиду и деда Владимира с маминой стороны я видел редко, лишь когда удавалось приезжать к ним в гости в Алма-Ату.

В детстве мама не одобряла моей тяги к коммерции. Могу только предполагать, чем это было обусловлено. Вероятно, ее миропониманию была ближе этика советского социалистического строя, при котором любая коммерция считалась спекуляцией. Я не обвиняю ее: в Советском Союзе это было единственно правильным стилем жизни. Как-то раз, классе в пятом, спросил: «Мама, сейчас мы живем при социализме, и все постоянно говорят, что мы идем к коммунизму. Что же такое коммунизм?» Мама подумала и ответила: «Денег не будет. У всех будет все, что нужно. И поэтому деньги не будут нужны». Тогда я спросил: «Как же так? Неужели каждый желающий придет в магазин и возьмет там, что ему заблагорассудится? Я смогу взять все, что я хочу, и столько, сколько захочу? Что же будет, когда разберут весь магазин в одно мгновение?» Я был уверен: при так называемом коммунизме всех разграбят. Мама тогда надолго задумалась. Она ответила: «Этого не случится. Все люди будут честными и станут брать столько, сколько им необходимо».

Этот разговор надолго отложился в моей памяти. Уже тогда я проявлял зачатки капиталистического мышления. Однако в остальном был обычным ребенком, ходил с родителями на демонстрации 1 мая и 7 ноября, иногда отец брал меня с собой на футбол — он был настоящим фанатом, страстным болельщиком новороссийского «Цемента», затем переименованного в «Черноморец». Правда, я к футболу так и не пристрастился. В отличие от брата, который любит футбол до сих пор. Отец, кстати, был довольно лоялен к моим предпринимательским наклонностям в детстве. И хотя что-то подсказывает мне, что он склонялся в мамину сторону, критики я от него не слышал.

Бабушка, Елизавета Терентьевна, мама отца, не только поощряла мою склонность к предпринимательству и прикрывала меня, если случались конфликты с родителями, но и позже, когда я повзрослел и занялся настоящим бизнесом, была бухгалтером в моей фирме — моим первым бухгалтером. Помогала мне абсолютно во всех моих начинаниях и искренне переживала за меня. А пока я был школьником, она работала бухгалтером на колбасной фабрике. Бабушка могла покупать колбасу по сниженным для сотрудников предприятия ценам. Я помню газовую трубу на кухне в нашей двухкомнатной брежневке, увешанную палками этой колбасы. Бабушка Лиза была практичным, бережливым человеком, понимала, что такое деньги, в чем плюсы и минусы любой коммерческой деятельности — и позже, работая в нашей фирме, она дала мне массу ценных советов. Она прекрасно разбиралась во всех коммерческих тонкостях эпохи СССР: знала, что такое обмен квартир, как сделать размен с доплатой, как грамотно и выгодно действовать в ситуации крупных финансовых вложений при социализме. Я был первым ее внуком, она безумно любила меня, именно бабушка выбрала мне имя Юрий.

В СССР не существовало понятия «средний класс», однако нашу семью я отнес бы именно к нему. Папа работал начальником цеха на заводе, затем секретарем парткома, позже заместителем директора по экономическому развитию, потом заместителем директора по производству и лишь в финале, как я уже сказал, дослужился до и. о. директора. Он мог позволить себе, например, машину, однако не хотел ее покупать. У него было плохое зрение, но не было ни малейшего желания носить очки (обязательное условие при получении прав). Поэтому всю жизнь он вставал рано утром и ездил на работу в общественном транспорте. Мне же ужасно хотелось, чтобы родители купили машину — не любил ездить на дачу на автобусе. Бабушка и тут стала моим союзником. Однажды она предложила отцу добавить денег на покупку машины, но папа не согласился.

Жили мы в обыкновенной пятиэтажке, сначала в одной, затем переехали в другую. Все свое детство я прожил в комнате с братом.

Самые первые бизнес-сделки я совершил в школе. Здесь необходимо еще раз обратить внимание на то, что Новороссийск — портовый город. Отцы многих моих одноклассников были моряками. Мой же папа моряком не был, и от этого я в некоторой степени страдал. В советское время в Новороссийске отсутствие папы-моряка означало отсутствие у ребенка, например, джинсов и куртки «Аляски», которую я себе тогда очень хотел. Как и жевательную резинку, как и красивые заграничные пеналы и все прочее — то, что привозили своим детям моряки «из-за бугра».

Я очень рано почувствовал вкус денег и понял: и пеналы, и куртки, и джинсы, и фломастеры, рюкзаки и так далее — все можно купить. Далеко за этими вещами ехать не требовалось: моряки сдавали то, что приобретали за границей, в наши, новороссийские, комиссионки.

И я быстро придумал, как заработать. На карманные деньги покупал у одноклассников иностранные монеты (или просто выпрашивал). Огромное количество таких монет залеживалось в карманах моряков — валютную мелочь не меняли, по приезде в СССР для большинства она становилась ненужной грудой металла. Однако для коллекционеров, тусовавшихся тогда на городском «монетном» рынке, такая мелочь представляла некоторую ценность. Благодаря природной предприимчивости я мог добыть монеты практически любых стран: и американские центы, и японские монеты с дырочками, в общем — все, что только существовало тогда за пределами СССР. До сих пор в Новороссийске у моей мамы хранится довольно внушительная коллекция.

Каждое воскресное утро я приходил на этот рынок и продавал монеты нумизматам. Быстро перезнакомившись со всеми, я стал своим в их тусовке. Они встречали меня радостным вопросом: «Привет, пацан! Принес новые монеты?» Этот вид заработка считаю своим бизнес-дебютом. Школьные учителя ничего о моей коммерческой деятельности не знали. Мама знала и, конечно же, была против. Папа относился к моему бизнесу сдержанно. Я чувствовал, что семья не очень-то принимает такое поведение тринадцатилетнего меня — однако, несмотря на это, продолжал ходить на рынок.

В этих первых моих бизнес-сделках мне помогал брат Сергей, в те годы он учился в младших классах. У него же тоже были одноклассники, у которых в свою очередь были папы-моряки. Брат выпрашивал монеты «по своим каналам».

Помню две истории, которые сейчас кажутся мне забавными — в обеих были замешаны мы с Серегой. Однажды летом, когда мне было лет четырнадцать, а ему соответственно семь, мы приехали к родственникам в Алма-Ату, где обычно бывали раз в два-три года. В этом городе в рамках сотрудничества между Ираном и советскими республиками проводилась выставка иранских товаров народного потребления. Там бесплатно в качестве подарков посетителям раздавали разные мелочи: жвачки, детские шлепанцы, брелоки, майки, бижутерию — великое множество всего. Однако за каждым подарком требовалось отстоять очередь. Брат Серёжа проявил себя моим верным оруженосцем — его ярко-рыжие волосы виднелись то здесь, то там, он умудрялся везде влезть без очереди и помог мне набрать кучу иранских сувенирных вещичек. Их мы продать не пытались — оставили себе. Этот трюк мы исполняли вчетвером, в нем также участвовали две моих троюродные сестры: Наташа и Лена из Алма-Аты.

Однако это была не самая «шокирующая» моя выходка. Отлично помню неудачную торговлю розами, которые мы с сестрой Леной нарезали секатором на площади Правительства в Алма-Ате. Мама случайно обнаружила меня, брата и сестер на мини-рынке, мы не успели еще даже ничего продать. Нагоняй был знатный.

В конце девятого класса пришло время выбирать дальнейший путь. Оставаться в школе я не собирался, уезжать куда-то не хотел — мне нравился родной город. До сих пор искренне люблю его. Сейчас в нем открылось огромное количество учебных заведений, но в начале 90-х, сразу после развала СССР, было всего два приличных места для получения будущей профессии: Морская академия и филиал Краснодарского политехнического института. Я выбрал академию. То есть сначала поступил в лицей при ней, чтобы, проучившись там 10 и 11 класс, поступить в вуз.

Мечта стать моряком тогда в Новороссийске была практически у каждого мальчишки. И в основном все шли учиться в Мореходку — по крайней мере, самые толковые. И я пошел, поддавшись стадному чувству.

Лицей на тот момент только открыли, там можно было отучиться два года — и поступать в академию без всякого конкурса. Я увлекся идеей стать моряком — идеей, которая впоследствии себя не оправдала. Более того, я был единственным, кто оттуда добровольно ушел. Мне говорили, что так не делается, меня уговаривала остаться завуч, родители жалели моих усилий, потраченного времени, ведь туда было сложно поступить, большой конкурс… Однако я все-таки покинул лицей и вернулся в свою школу. А пока учился в лицее, произошла история, изменившая всю мою дальнейшую жизнь.

Однажды, гуляя во дворе, я услышал разговоры ребят, моих ровесников, о том, что сейчас можно поехать в Польшу, торговать там на рынке. Идея меня заинтересовала, я решил узнать об этом поподробнее.

История была такой: в 90-е появилась куча фирм, которые маскировали себя под туристические, при этом целенаправленно набирали подростков для торговли за границей. Родителям, а часто и самим школьникам, говорили, что автобус едет в Польшу на экскурсии. Однако лично я ни одной экскурсии не помню.

Потом оказалось, что вывоз школьников на польские рынки был тогда в России огромным бизнесом.

В России наступал период «челноков». После развала СССР закрывались предприятия, сокращались рабочие места, люди голодали в неоплачиваемых отпусках либо просто сидели без зарплаты. В общем, надо было как-то выживать в кризис. Многим пришлось сломать тогда собственные стереотипы, даже не склонный к бизнесу человек вынужден был перестроиться, купить несколько пластиковых клетчатых сумок — их вскоре стали называть «челночными» — и ехать в Польшу или Турцию покупать то, что дешево в России и дорого там, и наоборот.

Мои родители, особенно мама, были, конечно, против того, чтобы я куда-то ехал. Однако я проявил еще большую твердость, чем обычно, и слушать никого не захотел. Через две недели споров мама сдалась, и я отправился в Польшу торговать.

Выехал из Новороссийска на автобусе «Икарус» с такими же несовершеннолетними пацанами и девчонками, желающими подзаработать. Компания, которая нас туда везла, называлась то ли «Интурист», то ли «Меридиан», сейчас точно не помню. Год на дворе был 91-й. Естественно, никто не афишировал того, что торговать на польский рынок едут несовершеннолетние дети. Просто родителям объясняли, что, помимо туризма, их ребенок сможет немного поторговать и заработать на карманные расходы.

С детьми было двое взрослых, сотрудников этой фирмы. Перед поездкой я хорошенько закупился тем, что пользовалось успехом у поляков: краснодарским чаем, зубной пастой, килькой в томате. Последняя была в Польше хитом продаж, ее везли в больших количествах. Другие коммерсанты приезжали с постельным бельем, трикотажем, бытовой техникой, которую покупали в России часто с доплатой — и все равно такая торговля считалась в период кризиса 90-х очень выгодной, — на эти категории товаров поляки были готовы раскошелиться. Спросом пользовались даже обычные полуторарублевые кашпо для цветов, за них поляки давали несколько злотых, для россиянина это была сказочно выгодная сделка. Все эти вещи — белье, килька в томате, чай и трикотаж — в Польше, вероятно, продавались, просто стоили они в магазинах дороже, чем на рынке, куда их привозили «челноки» из России. Также популярностью у поляков пользовались почему-то серебряные ложки.

А еще я захватил форменную шапку своего деда, военного моряка. Он предложил мне ее сам и в придачу — свою подзорную трубу.

Дед, как и бабушка, был рад тому, что я увлекся коммерцией. А младший брат Серёжа традиционно оставался моим помощником — вместе с ним мы упаковывали вещи в поездку.

Итак, после трех месяцев обучения в лицее при Мореходке я уехал в Польшу. Был лютый мороз, на украинско-польской границе автобус сломался. Мы простояли на жутком холоде два дня. Чтобы хоть немного поесть, многие стали распаковывать и вскрывать ту самую кильку в томатном соусе, которую везли на продажу. Ситуация сложилась ужасающая. Однако и тут мне удалось проявить некоторую предприимчивость. Я вышел из стоящего автобуса (поломка оказалась серьезной, все понимали, что долго еще никто никуда не уедет) и зашагал по снегу. Через несколько километров вышел к какому-то украинскому поселку, обнаружил в нем заводскую столовую, а там принимали рубли. (Рубли тогда были еще советскими.) В столовой давали борщ, я поел сам — и потом, вернувшись в автобус, рассказал ребятам. Так что в этот день с голоду никто не помер.

Родственники дома, конечно же, извелись за время нашего стояния на морозе. Где мы, что с нами — неизвестно, сотовых телефонов тогда не было. На вторые сутки одной из сопровождающих удалось найти телефон-автомат, позвонить в Новороссийск и успокоить родных, что мы живы и рано или поздно поедем.

Из-за этой поломки «экскурсия» сократилась — вместо недели в Польше мы пробыли всего дня три.

Поселили нас в какой-то общаге. В одной комнате жили тридцать человек. Кто-то спал на полу, кто-то занимал немногочисленные кровати — устраивались, как попало. Утром мы вставали, ели в столовой той же общаги, затем нас забирали и везли торговать на самый обыкновенный рынок. Он практически не отличался от нашего. Кто-то раскладывал товар на стеллаже, а кто-то, кому не хватило места, на газетке, расстеленной на голой земле. Помню, в один из «рыночных» дней я весь день простоял, держа свой товар в руках, — по-моему, это как раз и были дедовы шапка и бинокль. Нас научили некоторым польским словам, чтобы мы могли общаться с покупателями, главное — ответить на вопрос «Сколько это стоит?». С рынка нас тоже забирали, увозили в общагу, где кормили ужином. Обед мы вынуждены были добывать самостоятельно.

Тогда, зимой 1991 года, я увидел на польском рынке свежую клубнику и киви. До этого момента даже не знал, как киви выглядит. В России увидеть зимой на рынке клубнику можно было разве что во сне. Я удивился, как тут люди живут, и обрадовался. Мне впервые стала понятна разница между привычным советским бытом и тем, что, на мой неискушенный взгляд, представляла собою заграница. Все было в новинку, завораживало и несказанно мне нравилось. Там же я впервые попробовал такую удивительную для советского школьника вещь, как хот-дог. Даже некоторое время хотел делать эти хот-доги в Новороссийске…

На заработанные деньги я купил черную «дутую» куртку, джинсы-мальвины, о которых мечтал, и подарки родителям и брату.

Из Польши я вернулся абсолютно счастливым. Я понял, чем хочу заниматься в жизни: торговля меня увлекала, она у меня получалась, и меня это захватывало. Понятно, что ни о какой Мореходке после этого речи не шло: я решил получать экономическое образование. После возвращения из Польши случился конфликт с родителями, мама пыталась воспрепятствовать моим попыткам предпринимательства и была крайне недовольна, что я ушел из лицея, не хотел больше поступать в Мореходную академию.

Той же зимой я вернулся в свою прежнюю школу, к своим ребятам, ту самую школу №2 я и закончил полтора года спустя. Правда, в Польшу родители меня больше не пускали, что весьма огорчало.

Однако зарабатывать самостоятельно я все-таки продолжил. В то время во всем бывшем Советском Союзе царил страшнейший дефицит. Если что-то внезапно «выбрасывали» на прилавок, сразу же образовывалась очередь — неважно, что там был за товар. Народ мгновенно собирался, чтобы купить курицу, на мыло и на сахар уже ввели талоны. И я выстаивал в этих очередях, а затем перепродавал купленный товар в комиссионных магазинах с некоторой наценкой.

Товар мог быть любым: косметика, галантерея, что угодно. Чтобы сдать купленное в комиссионку на реализацию, мне понадобился мамин паспорт, я его брал тайком. Товар у меня принимали и сметали моментально. Когда приходил на следующий день спросить, продалось ли что-нибудь, сразу же выплачивали деньги. Потом мама обо всем узнала, и паспорта меня лишили, однако в комиссионках меня уже знали в лицо и принимали то, что я им приносил, не спрашивая документа. Продавцам комиссионок я, кстати, не врал: говорил, что отстоял очередь и приобрел товар в магазине. Во-первых, я честно делал свою работу и тратил собственное время, а, во-вторых, в магазинах, где я все это купил, к тому моменту ничего уже не оставалось.

Стоит сказать, что спустя время мама остыла и перестала воспринимать мой бизнес в штыки. Возможно, она просто поняла, что я не собираюсь сидеть у них с отцом на шее.

На те довольно небольшие деньги я купил свой первый компьютер, кое-что из одежды, магнитофон Sony и кое-какую мебель. В частности, у меня появилась черная тумбочка для документов, которая нужна мне была в тот момент. Уже тогда я питал страсть к личным кабинетам, отмечу с иронией.

Так я торговал года полтора — 10-й и 11-й классы. Потом начал учиться в вузе, одновременно работать, и у меня уже не оставалось времени на торговлю. Кроме того, к моменту окончания школы товары появились и в обыкновенных магазинах, да и очереди уже не были настолько страшными.

В 1993-м я стал студентом экономического отделения Новороссийского филиала Краснодарского политехнического института, факультет «Государственное и муниципальное управление». Учился бесплатно, поскольку поступил на бюджет. Практически одновременно стал работать на городском телеканале «Новая Россия».

Этот телеканал в 1993 году объявил о наборе молодежи. И я решил попробовать силы в журналистике. Меня туда приняли на конкурсной основе, вместе с еще тремя ребятами, и первое время я был репортером «Новой России».

На лекции почти не ходил, накопилось множество проблем с учебой. Меня вешали на «доску прогульщиков», поскольку я регулярно «задвигал» занятия. Особенно плохо было с математикой — я в целом далек от физико-математических наук и никогда особой страсти к ним не питал, институтская математичка меня за это буквально ненавидела. Я понимал, что положение мое серьезное, могли исключить, и пришлось бы идти служить. Этого я боялся: кругом была дедовщина, начиналась война в Чечне, и сама мысль попасть на эту войну наполняла меня ужасом. Правда, я мог попасть в армию даже после окончания института. Но когда я все же с горем пополам его закончил, оказалось, что у меня недостаточный вес, и в армию я все-таки не пошел.

От математички я решил банально откупиться. Отец привез несколько кубов отделочной рейки, которую я ей подарил, и она использовала эту рейку то ли у себя на даче, то ли в кабинете. Скрепя сердце поставила тройку, что и спасло меня от исключения.

С каждым годом я ходил на занятия все реже и реже. Мне повезло, что телекомпания «Новая Россия» находилась в двух минутах пешего хода от института, буквально через дорогу. Утром я шел в университет, а после занятий бежал на телевидение. Если мне нужно было заниматься сюжетом с утра, я вынужден был снова прогулять, пытался «договариваться» с преподавателями, подкупал их то шампанским, то конфетами.

Меня откровенно раздражало, что, помимо основной специальности, нас пытались загрузить предметами, которые, как я считал тогда, были нам совершенно не нужны — начертательной геометрией и тому подобным. И это раздражение однажды вырвалось наружу.

Когда я уже стал предпринимателем, году в 2000-м, к тому моменту я давно успел закончить университет, местная газета «Новороссийский рабочий» решила опубликовать материал, написанный в том числе и обо мне. Он назывался «Сам себе миллионер». Я вошел там в число нескольких молодых предпринимателей, о которых решили более-менее подробно написать. И, когда корреспондент этой газеты делал со мной интервью, он спросил: «Пригодилось ли вам в жизни хоть что-то из того, что вы изучали в институте?» Я честно ответил: «Нет, мне не пригодилось ничего. Кроме того, я считаю, что, если они готовят экономистов, не надо учить нас начертательной геометрии». Считал и считаю, что ненужные предметы присутствовали в программе потому, что в институте остались педагоги, преподававшие еще в 70-х. И их надо было хоть как-то задействовать.

Вспоминая годы, проведенные в институте, я констатирую факт: экономики там было мало, зато много физики и ненавистной мне математики, а также других технических предметов, которые не нужны, моя жизненная и профессиональная практика это подтвердила.

После этого интервью на меня обиделся декан. Мне сказали, что он специально собрал первокурсников и говорил что-то вроде: «Знаете, у нас учился этакий лоботряс, студент по фамилии Моша. Мы дали ему образование, обучили его всему, и, видите, как он нам отплатил? Надеюсь, вы, ребята, не такие».

Время не изменило моего мнения. Пять лет в институте я считаю потраченными впустую.

Журналистом телеканала «Новая Россия» я пробыл недолго — понял, что это не мое. Хотелось продавать и вести переговоры — это привлекало больше, чем написание текстов к новостным сюжетам. Уже в 1994 году я попробовал работать в рекламном агентстве при телеканале — и это мне понравилось куда больше. Затем я ушел в рекламную службу другого телеканала — «Зари», а в 1995 году открыл собственный бизнес.

Глава 2. Всегда первые

Итак, меня и еще одну девчонку из той, прошедшей конкурсный отбор на телевидение группы, перевели из журналистов в рекламную службу «Новой России». Девчонку звали Наташа Рыбинская, и, в отличие от меня, она продолжила журналистскую карьеру и сейчас работает в Москве, на Первом канале, в редакции документального кино. Из «Новой России», уже обладая кое-каким опытом, я ушел на телеканал «Заря». «Заря» была конкурентом «Новой России», там я получил должность не рядового сотрудника, а директора рекламной службы — в свои всего лишь девятнадцать. Спустя годы я стану владельцем телеканала «Заря», однако давайте по порядку.

В 1994—1995 годах, когда я руководил рекламной службой, «Заря» стала первой региональной телекомпанией в истории России, взявшей сигнал со спутника, чтобы начать ретранслировать канал Бориса Березовского ТВ-6. Это была моя личная инициатива: своего товарища, занимавшегося продажей спутниковых антенн, я убедил приобрести для нас самую большую антенну, которую только можно было купить в Краснодарском крае. Эту огромную махину привозили и собирали по частям. Мы брали сигнал со спутника, и программы из Москвы ретранслировались на город.

На обоих телеканалах — и на «Новой России», и на «Заре» — я учился азам рекламного бизнеса. Начиная собственное дело в 1995 году, я уже приблизительно знал, что такое реклама и как с ней работать. Как ее продавать. Из каких сегментов она состоит. Полюбил заниматься ею. Поэтому мой первый серьезный, взрослый бизнес стал именно рекламным.


В СССР рекламы не было. Лозунги советских плакатов вроде «Летайте самолетами аэрофлота» или «Храните деньги в сберегательной кассе» можно с натяжкой к ней причислить. Но рекламой в капиталистическом смысле слова это, конечно, назвать нельзя. «Аэрофлот» и «Сбербанк СССР» являлись монополистами. После перестройки что-то стало появляться, и даже сейчас мы можем увидеть в интернете старые, смешно, топорно и «в лоб» сделанные ролики и, сравнивая их с нынешним стилем рекламы, посмеяться от души. Но тогда все выглядело по-другому.

Работая в рекламной службе «Новой России», мы делали рекламу мороженого «Марс». Его, это мороженое, тогда привозили в Новороссийск не централизованно, не на промышленных фурах в огромных холодильниках, а отдельными частниками, те самые «челноки», что появились после распада страны. Помню, мы рекламировали коммерческие банки, которые сами лишь начинали работать, — и они, и мы были первопроходцами. У меня до сих пор сохранились мои первые рекламные ролики 1993 года выпуска, в их производстве мне снова помог младший брат Сергей, его я использовал в качестве актера. В роликах участвовали также дети подруг моей мамы и все мои знакомые, кого я только мог привлечь к участию в съемках.

Было интересно — первые пробы пера в бизнесе, с правилами которого приходилось разбираться заново.

Что такое реклама и как эта сфера должна развиваться, каковы законы рекламы, как она работает, что в ее производстве делать можно и чего нельзя, точно не знал никто. Поэтому, работая, параллельно мы изучали эту сферу практически с нуля, набираясь уникального опыта. Меня в рекламе привлекало то, что, помимо сухих продаж, это было творчество. Мы создавали фирменный стиль, творческий продукт.

Свое детище я назвал рекламным агентством Propaganda Publicity. Мы создали это агентство с Ольгой Зябкиной, у которой я купил впоследствии (в 2003 году) ее долю и стал стопроцентным владельцем фирмы. С Олей мы познакомились еще на телеканале «Заря», куда она в свое время пришла на должность менеджера по рекламе.

Летом 1995 года мы зарегистрировали юрлицо — закрытое акционерное общество с долями 50/50.

Начинали с полиграфии и сувенирной продукции с логотипами — на чем, собственно, и заработали свои первые деньги. Город Новороссийск был не просто портом. Это был самый крупный и богатый в России нефтепорт — крупнее, чем Мурманск, Санкт-Петербург или Владивосток. В нем сосредоточилось множество богатейших производств: цементный и судоремонтный заводы, нефтебаза. И каждому такому предприятию была нужна фирменная полиграфическая продукция.

Новороссийск был также полон «морских» фирм, в которых считалось престижным дарить коллегам партнерам различные брендированные (это слово появится в лексиконе рекламщиков только годы спустя, тогда же все говорили и писали «фирменная сувенирная продукция») подарки: кружки, календари, записные книжки с золотым тиснением, ручки, зажигалки, пепельницы. Когда судно приходило в порт, или же когда случался какой-нибудь праздник, морякам и сотрудникам порта преподносили подобные вещи.

Чтобы производить сувениры, я ездил в Турцию. К сожалению, в 1995 году в Новороссийске не было хороших типографий и технологии нанесения логотипов. Можно сказать, что я, как и множество россиян, стал челноком, но челноком особенным, специфическим. Основная масса народа возила мыло и макароны, одежду и обувь, а я полиграфическую продукцию и сувениры. Календари и буклеты (готовую продукцию), которые в Турции делали для нас, и оригинал-макеты — первоначальные эскизы-картинки для демонстрации заказчику, их я печатал в турецком городе Мерсине.

В тот период я выучил множество турецких слов, необходимых мне для работы: например, помню, что слово «матба» означает «типография». Раз в три месяца я отправлялся туда на корабле до Стамбула или Трабзона, а затем на автобусе добирался до Мерсина.

Почему Мерсин, а не Анкара или Стамбул, например, расположенный рядом с Новороссийском, крупнейший турецкий город? Мерсин находился на Средиземном море, ближе к Анталии. Мы ездили именно туда потому, что отец моей партнерши по бизнесу, Ольги Зябкиной, возил оттуда в Новороссийск апельсины. У него была знакомая с плантацией, где эти апельсины выращивали. Эту девушку звали Гёкчен, она хорошо говорила по-русски, по-болгарски и по-турецки, поскольку росла в Болгарии, где в эпоху СССР изучали русский в школах.

Гёкчен пригласила нас и пообещала помочь, поскольку сама делала такие заказы в типографиях для своей апельсиновой фабрики. Поездки из-за расстояния и условий стоили нам времени и сил, но помощь Гёкчен была настолько ценной, что мы мирились с логистическими сложностями. По воде мы добирались до Стамбула, затем ехали на автобусе 20 часов через горную Турцию. Можно было лететь туда на самолете, но мы экономили. Однажды произошло кое-что похуже истории с поломкой автобуса по пути в Польшу, о которой я рассказывал. Был сильный снегопад, наш автобус сутки простоял без движения. Один из пассажиров умер от холода. Водитель автобуса сходил в соседнее село за ковром, чтобы завернуть покойного, затем приехала телега, запряженная лошадью, и увезла его. Мы были молоды, голод и холод смогли перенести, и доехали до места назначения.

Гёкчен по-настоящему сильно помогла, без нее, скорее всего, наш бизнес не состоялся бы. Она познакомила нас со всеми типографиями и сувенирными компаниями, и я очень ей благодарен.

Тиражи нашей продукции были настолько большими, что я часто не мог самостоятельно разгрузить коробки, которые доставляла для меня из Мерсина в Новороссийск специальная служба грузоперевозок Cargo — приходилось нанимать грузчиков. Иногда наша продукция, прибывшая из Турции, полностью занимала грузовую «газель».

Следующим этапом деятельности стала наружная реклама — и тут нам тоже помогла Турция. В этой стране были очень красивые вывески, мне удалось подсмотреть массу интересного — технологии производства, различные идеи и детали — и привезти все это на родину. Таким образом, мы не только делали свой собственный бизнес — мы участвовали во внедрении новых рекламных технологий в Новороссийске. Мы возили из Турции новые алюминиевые профили и самоклеющиеся пленки, которые красиво «горели» на свету, неоновые трубки, детали для установки рекламных щитов, которых в нашей стране нельзя было купить. Возможно, кое-что чуть позже, в 1996 году, начали привозить в Москву, но не к нам, не в Новороссийск (в конечном итоге, в Москву их привозили из Европы и США). Мы были первыми в транспортировке новых технологических изысков и материалов во всех тех областях, в которых работали, шли впереди Москвы. Потом рекламная промышленность стала развиваться в России довольно быстро. Мы поняли: Турция теперь дороговата, и то, что нам нужно, можно купить в Москве дешевле. Потом все это стало доступно в Краснодаре и Ростове.

Из материалов, которые мы приобретали, наружную рекламу мы делали сами. Здесь необходимо сказать, что мне очень помог отец. Большие и сложные металлические конструкции, для которых требовалась сварка, мы монтировали у него, на вагоноремонтном заводе. Разумеется, платили заводу за все услуги, это не было бесплатным одолжением, разве что сопровождалось незначительными скидками. Некоторые рекламные вывески и конструкции, сделанные нами таким способом 20 лет назад, висят (или же стоят) в Новороссийске до сих пор, — например, слово «Новороссийск» над бывшим рестораном «Маяк» на Морском вокзале написано нашими буквами и повешено руками сотрудников Propaganda Publicity. Сейчас в этом здании находится офис капитана порта.

Мы также привезли в Новороссийск первую полноцветную печатную машину — фактически первую цифровую типографию, которая сразу же печатала изображение с компьютера, привезли первый плоттер — огромный прибор для разрезания самоклеящейся пленки Oracal на буквы рекламного текста и визуальные сегменты, из которых потом руками наших поклейщиков создавался рисунок на рекламном щите или лайтбоксе — щите с внутренней подсветкой. В 1997-м, на втором году моего бизнеса, мы все еще продолжали накапливать знания, технологии, искать и привозить в город новую производственную аппаратуру.

Здесь стоит сделать лирическое отступление и поблагодарить людей, которые поддерживали нас в моменты, когда не хватало времени и ресурсов для своевременной сдачи заказа. Первые вывески нам помогали делать друзья и знакомые, поскольку не было еще достаточно денег, чтобы нанять профессионалов. В частности, мой товарищ Андрей Аристов, который в ту пору работал хирургом в больнице и которого я знал по школе: он клеил нам пленку на оргстекло и однажды убил на это целую ночь, поскольку нам срочно требовалось сдавать работу. Он просто отозвался на просьбу, пришел на помощь. Огромный, полный мужчина — он клеил пинцетом эти буковки, потому что наших рук не хватало. Порой бывало так: утром открывается магазин, вечером накануне мы получаем заказ на вывеску, то есть сделать ее нужно буквально за ночь. До сих пор помню этих людей и их труд. Да, работали мы как сумасшедшие, не жалея ни сил, ни времени, иногда даже приходилось спать на полу в мастерской.

Именно мы поставили в Новороссийске первый для этого города рекламный щит формата 3х6 метров.

Валерий Прохоренко, в ту пору бывший мэром Новороссийска, кричал: «Таких рекламных щитов у нас не будет!», «Мы не станем заполнять город этими гигантскими конструкциями!» Кричал он, я полагаю, потому, что такая подача рекламы была новой, непривычной для всех, в том числе и для руководства города. Кроме размеров «плаката», как он выразился, его смущало содержание: на щите была изображена бутылка водки. Еще и иностранного производства (хотя это было тогда вполне законно). А потом он привык к этому, и наши билборды уже так его не шокировали. Мэр смягчился после того, как я предложил ему часть своих площадей под социальную рекламу.

С этим нужно было рано или поздно смириться: появившись всего несколько лет назад, реклама в России быстро развивалась, вступала во все сферы человеческой жизни. Каждому предпринимателю нужна была реклама: не разрекламируешь — не продашь. Как твой товар найдут и как вообще у потребителя возникнет мысль купить его, если о тебе никто не слышал?

Очень скоро не осталось ни одного предпринимателя в моем родном городе, который не знал бы моей фамилии. Рекламу у нас заказывали все. Буквально вся бизнес-тусовка. В конце 90-х мы стали не только пионерами, но и лидерами во всех рекламных отраслях. В некоторых — почти монополистами. Я продолжал чувствовать себя прирожденным рекламщиком, идеально заточенным природой для данной деятельности, и мои успехи, в том числе финансовые, подтверждали это. Я мечтал создать крупный региональный медиахолдинг — и мечта активно двигалась к воплощению. Уже тогда я начинал думать о собственном телеканале, помня свою юность на телевидении, однако до телеканала было пока далековато. Забегая вперед, скажу, что к такой сфере медиа, как радио, мне удалось подобраться уже перед самым отъездом в Америку — в приграничном городе было архисложно купить радиочастоту, а интернет-технологий создания радио тогда еще опять же не было.

В 2000 году, когда пришел к власти Владимир Путин, я был уже состоявшимся и довольно опытным предпринимателем. Рекламное агентство Propaganda Publicity за несколько лет превратилось в крупный многофункциональный холдинг. Народ в России обрадовался приходу Путина, поскольку новый президент пришел после Ельцина, у которого была негативная «алкогольная» репутация. К тому же Путин пообещал повышать уровень жизни россиян, бороться с коррупцией. В недалеком будущем выяснилось, что жить стране предстоит не совсем так, как ей пообещали, однако вернемся к тем реалиям, которые были актуальны для меня.

Помимо того, что мы развивали структуру холдинга, мы наращивали ее новыми компаниями. Одна занималась полиграфией, вторая — «наружкой» (наружной рекламой: щитами, вывесками и лайтбоксами), третья — производством видеороликов и аудиороликов, четвертая — издавала журналы и газеты (в частности, мы издавали журналы «Ривьера» и «Искусство потребления», газету «В каждый дом Новороссийска» и справочник «Желтые страницы»). Все наши фирмы были разными юридическими лицами со своими топ-менеджерами. Фактически это была группа компаний.

Кроме того, мы много лет подряд проводили конкурс красоты «Мисс Новороссийск» (этап конкурса «Мисс Россия») и были его полноправными хозяевами.

Затем наступил момент, когда мы стали приобретать рекламные компании у конкурентов.

Из тех предпринимателей, у которых мы купили бизнес, мне особенно запомнился Олег Бирюков. Это глубоко уважаемый мною бизнесмен, уехавший впоследствии жить в Канаду. Некоторое время мы были с ним соседями — снимали офисы в одном здании. Я многому научился у него. Его эмиграция состоялась в начале нулевых — как раз тогда, когда мой бизнес активно развивался. И незадолго до этого мы купили его бизнес — большую типографию, которая называлась «О. Б. Бюро». Эта типография вошла в структуру рекламной группы Propaganda Publicity под своим прежним названием.

Я спросил его тогда: «Почему ты уезжаешь? У тебя все в порядке, у тебя более чем доходный бизнес — да, ты занимаешься только типографией, не наружкой и не телевидением, но эта типография шикарна. В чем же дело?» Он ответил: «Я не могу жить в этой стране, мне это не нравится, потому что я… — (Он был немного скрытным человеком и не говорил обо всем прямо). — Перед новым годом, — сказал он, — я должен обязательно занести… короче говоря, везде я должен кланяться… В налоговую, в мэрию, в райотдел — то конвертик, то шампанское. Я под всех должен подстраиваться, я от всех завишу: от милиции, которая приходит и проверяет типографию… Мне все это надоело. Я хочу жить спокойно и свободно». Раньше был закон о том, что любую типографскую машину нужно было ставить на учет в МВД. Периодически приходил участковый, осматривал машину и проверял печатную продукцию, чтобы убедиться, что ее владелец не печатает деньги под покровом ночи; потом этот закон отменили. Тогда меня поразило, что ради свободы человек уезжает, теряя бизнес, хотя у него никто его не отжимал, как отжали впоследствии у меня.

Еще одной важной вещи научил меня Олег перед отъездом. Когда я только начинал работать в 1995 году, я взял у него почитать книгу с логотипами и образцами разнообразных дизайнов. В те времена подобные книги были редкостью, они привозились в основном из-за границы в единичных экземплярах. И если рекламному агентству удавалось приобрести такое издание, им гордились и дорожили. Я сказал, что верну книгу через пару дней, но не вернул. Просто не успел. Я отдал ее, конечно, потом… позже. Он спросил меня: «Ты же обещал вернуть ее мне раньше, такого-то числа, в такое-то время, почему не принес?» «Извини, — говорю, — замотался на работе. Действительно, виноват».

«Хорошо, — ответил он, — но ты должен был предупредить. — И затем указал на стеллаж в своем кабинете: — Видишь, сколько у меня еще книжек? Больше я тебе их не дам». Он качественно меня проучил. Я понял тогда, что, если ты чего-то не можешь, ты должен сказать: «Не могу», «Опоздаю» и т. д. Всегда лучше сказать честно, чем не ответить ничего или не взять телефонную трубку. Лучше — признаться и сказать правду. Этот урок остался в моей памяти, и правило «Лучше сразу сказать правду» формирует мои отношения с людьми до сих пор.

Истины Олега были похожи на то, что с детства старался донести до меня отец. «Ты должен всегда держать слово, дав его. Если не можешь сдержать — обоснуй и скажи об этом честно и своевременно». Еще отец сказал мне как-то, что жизнь — это синусоида, и в ней не бывает всегда только хорошо или только плохо, случаются негативные моменты, неудачи, провалы. Надо быть готовым к этому и воспринимать как неотъемлемую часть бытия. И эту отцовскую мысль я вспомнил, когда у моего бизнеса началась черная полоса. Однако не будем забегать вперед.

Итак, мы начали скупать компании. Мы очень активно развивались, и однажды пришел момент, когда другой бизнесмен захотел купить одну из моих собственных. Я решил продать ее. Это был самый дорогой наш актив. Сеть рекламных щитов формата 3х6 метров. На дворе стоял 2002 год. Комплект (200 штук) здоровенных металлоконструкций и, соответственно, площадь, в любой момент пригодная для размещения рекламы. Щиты эти ставятся с помощью подъемного крана. Просто так ни одну конструкцию не установишь. Юридически это также довольно сложно: нужно получить десяток разрешений от администрации города, для каждого щита чиновники создают отдельное постановление, что именно данный щит будет стоять именно на данной территории и выполнять конкретно оговоренные функции.

И продали мы эту сеть директору лесного порта Георгию Антоньяну. Он захотел войти в этот бизнес и подарить его своей жене. Не знаю, что им двигало, — возможно, появились свободные деньги и их нужно было куда-то вкладывать, и он посчитал, что наша сеть — хороший актив.

Он заплатил нам 350 000 долларов — по тем временам просто нереальные деньги. Тогда трехкомнатная квартира в Новороссийске стоила порядка 30 000.

На эти деньги я достроил дом и удовлетворил кое-какие свои давние, как теперь модно говорить, хотелки — в частности, купил новую машину. А затем понял, что можно сделать кое-что еще. И вложил средства в телевидение.

Глава 3. Новое Новороссийское телевидение

Сбылась моя давняя мечта. Раньше я попросту не мог попасть в нужные структуры, потому что для взаимодействия с ними мне требовались большие средства — и наконец они у меня появились.

Что такое телеканал и на что конкретно требуются расходы при его приобретении? Прежде всего, это лицензия на пользование частотой и сама частота. Затем — дорогое выпускающее оборудование. Камеры, студия.

На полях следовало бы заметить, что после продажи сети щитов все мои компании остались работающими, то есть остальной бизнес успешно функционировал. По контракту с Антоньяном, мы в течение четырех лет после продажи рекламных щитов старой сети не могли строить новую, но мы выдержали время и хотели заняться этим бизнесом снова. Однако ставить щиты было уже негде: к тому времени город был весь заставлен ими, плюс в Новороссийске появилась рекламная контора, аффилированная с мэром Синяговским. Они обставили половину города своими щитами, мы туда уже не могли влезть. Я пытался снова выйти на этот рынок, как мог — но элементарно не было мест.

И вот я принял окончательное решение открыть свой телеканал. Процедура приобретения телевидения непроста. Борьба за телеканал всегда начинается с борьбы за частоту вещания. Все вещательные частоты в Новороссийске были заняты. Свободной оставалась всего одна — частота 52-го телеканала (дециметровая). Тогда еще не было такого интернет-телевидения, которое есть сейчас, и все, что мы имели, — телевидение эфирное, традиционного типа.

В городе, помимо федеральных каналов («Первого», «России» и НТВ), существовали телеканал «Новая Россия» — 31-я частота, «Заря» — 6-я частота, находившаяся тогда в частных руках, и был также телеканал… господина Шишкарева. О нем — отдельно.

Это бизнесмен, политик, общественный деятель, основатель и президент группы компаний «Дело», заместитель председателя Морской коллегии при правительстве РФ, депутат Госдумы и доктор юридических наук. Он дважды избирался в Совет директоров Новороссийского морского торгового порта. Сергею Шишкареву принадлежал 33-й канал. Три вышеперечисленных канала — 33-й, 6-й и 31-й — уже вещали, мы собирались стать четвертыми. Однако, чтобы стать ими, нужно было, как я уже сказал, получить частоту, и именно в нашем случае это представляло сложность. И чтобы понять, почему именно сложно, следует познакомиться с нашими конкурентами за право на вещание. Это были Скоробогатько и Пономаренко.

Александр Скоробогатько — российский предприниматель-миллиардер, на тот момент совладелец Новороссийского морского торгового порта. Кандидат юридических наук и член Попечительского совета Хоккейного клуба МВД РФ. Его состояние сейчас оценивается более чем в три миллиарда долларов, и находится он на 32-м месте в списке 200 богатейших людей России по оценке журнала Forbes. С конца 1980-х годов ведет бизнес с равноправным партнером Александром Пономаренко, инвестором в сфере транспортной инфраструктуры и коммерческой недвижимости, личное состояние которого 3,3 млрд долларов

Этим людям принадлежит много дорогих объектов государственной важности, и они решили, будучи сами уже москвичами, строить новый медиахолдинг в Новороссийске. Они назвали его «Русский Курьер». Я знал это, как и то, что 52-я частота существует. Но, чтобы получить на нее лицензию, нужно было бороться со Скоробогатько и Пономаренко. Кроме того, я понимал, что открыть собственную телекомпанию не смог бы, если бы не объединился с властью. И тут я познакомился в Ахеджаком.

Мурад Казбекович Ахеджак — уроженец Краснодарского края. В декабре 2001 года был назначен полномочным представителем администрации Краснодарского края в его Законодательном собрании и генеральным директором департамента администрации края по делам СМИ, печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.

Немцов называл Ахеджака кубанским Геббельсом и открыто ненавидел его за то, что тот не дал ему, уроженцу Сочи, победить на выборах мэра этого солнечного города. Рассказ о нашем с Ахеджаком знакомстве начну издалека.

Мэр Новороссийска, Валерий Прохоренко, в общем был порядочным человеком. Просто став мэром в 90-е, изнутри остался «оплотом Советского Союза». То есть правил по старинке. Именно благодаря ему и тому, что он особо не мешал, мы в свое время построили ту нашу огромную сеть щитов.

А Ткачев, губернатор Кубани, позже ставший министром сельского хозяйства России, решил поменять мэра. То есть убрать Прохоренко и поставить своего человека — Владимира Синяговского, который до этого был главой Славянска-на-Кубани, маленького городка в Краснодарском крае. Синяговский — крепкий хозяйственник с прогрессивными взглядами. Более, скажем так, перестроившийся на капиталистические рельсы. С Ткачевым я никогда не сталкивался лично, лишь видел его изредка на форумах и презентациях.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.